Присутственный день Уголовной палаты

Судебные сцены, изложенные

отставным надворным советником, бывшим секретарем

Правительствующего сената, бывшим товарищем председателя

Уголовной палаты, бывшим обер-секретарем Правительствующего

сената, бывшим чиновником Министерства внутренних дел

 

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

 

Считаю нужным объяснить читателям, с какой точки зрения смотрю я сам на свое произведение. Не изъявляя претензий на художественные достоинства, эти сцены, как верная докладная записка, имеют все грустное достоинство истины, все печальное значение действительного факта. Пусть это сознание, лишающее меня художественной заслуги вымысла, сообщит предлагаемым сценам строгую занимательность правды и смысл обличительного современного документа.

Многие, по прочтении этого отрывка, скажут, что я взял только смешную и пошлую, еще не самую трагическую сторону судебного быта, что я вовсе не коснулся и не разоблачил тех вопиющих злоупотреблений и страшных злодейств, которыми богата память каждого «послужившего на своем веку» человека. Но предлагаемый отрывок еще далеко не исчерпывает всей моей собственной задачи; вопиющие же злоупотребления и потрясающие душу злодейства носят на себе характер исключительности, особенности, который яркостью своей резко отделяется от общего быта, к тому же они не всегда избегают и наказания по закону. Гораздо опаснее для общества те грехи, которые чествуются «грешками»; те пороки, которые извиняются легко, уживаются со снисходительною совестью, живут рядом с хорошими свойствами души, принимают какую-то даже вполне искреннюю, добродушную физиономию, убаюкивают самое сознание какою-то особенною простосердечною логикой. Эта сеть малых грешков и пороков опутывает в сильной степени наше общество и каждый из нас более или менее страдает тем же недугом. Но особенно опасною сказывается эта болезнь в быту судебном, где она в союзе с властью, где каждое ее проявление передается непосредственно тяжкими гибельными ударами действительной жизни…

С этой целью выставлены мною даже не взяточники, а люди «честные » и даже добрые. Моя служебная деятельность доставляла мне возможность узнавать таких чиновников близко, и если не всему, то весьма и весьма многому, изложенному в судебных сценах, был я сам очевидец.

Самое трагическое здесь, по моему мнению, это неправда, совершаемая добродушно и большею частью бессознательно.

Многим покажутся скучными эти сцены, но пусть они поскучают. Пусть знакомятся они с изнанкою той жизни, которой лицевую сторону представляют законы, пусть знают, каким порядком по большей части совершается современный суд в России. В верности моего изложения — я убежден — поручится всякий, кому известен судебный быт не только столичный, но и провинциальный, не по одним книгам и законам, но в самом деле и по опыту.

 

1853 г.

 

Председатель, Александр Матвеевич, лет 45, мужчина довольно полный, среднего роста, волосы белокурые с рыжеватым оттенком, бакенбарды того же цвета, направленные к губам, говорит протяжно и довольно мягким басом, одет прилично.

Заседатель от дворянства, Семен Иванович Посошков, лет 57, роста высокого, худощавый, ходит несколько сгорбившись, вообще человек старого покроя.

Заседатель от дворянства, Алексей Александрович Жабин, отставной капитан, воспитывавшийся в Кадетском корпусе, лет 30, сильный брюнет, с черными большими усами и бакенбардами, роста среднего, талия военная, одет по последней моде.

Заседатель от купечества, Иван Фомич Вахрамеев, тоже среднего роста и толщины, лет 55, борода окладистая с проседью.

Секретарь, Петр Ильич Соколов, из действительных студентов Н. университета, лет 30, довольно благообразной наружности, блондин, одет прилично, но бедно.

Писец Галкин, писец Ивашкин, писец Швейкин.

Вахмистр, главный сторож Палаты, отставной унтер-офицер, неизвестно почему называемый вахмистром, лет 60; когда ходит, сильно стучит сапогами.

Канцеляристы, конвойные солдаты, три арестанта.

Помещик, Илья Андреевич Жомов, отставной полковник, лет 45, высокий, полный, здоровый мужчина, что называется bel homme; одетый очень хорошо, даже богато, говорит сильным басом, смеется громко, на всю комнату.

 

Действие происходит в присутственной комнате Палаты уголовного суда. С одной стороны стеклянные двери в канцелярию. Канцеляристы то и дело заглядывают в присутствие, слегка приподнимая небольшие занавески, прикрывающие нижние стекла. На противоположной стороне так же дверь с надписью «Архив». Она ведет в архивную комнату, где висят вицмундиры членов, надеваемые ими для присутствия в палате. По стенам стоят шкафы, висят: зеркала, портрет государя, часы. Против дверей канцелярии, ближе к архивной комнате, стоит большой присутственный стол, покрытый красным сукном с зеркалом, на столе чернильницы, звонки, бумаги, дела, «Московские ведомости», словом, все как следует. На одном конце стола председательское кресло с золочеными ручками, по сторонам кресла красного дерева. Подле двери канцелярии небольшой столик, покрытый красным сукном; это столик секретаря.

 

Примечание: Разговоры не мешают занятиям членов, т. е. они, разговаривая, подписывают бумаги, или переписывают, как Семен Иванович. В некоторых случаях, когда разговор особенно оживляется, это занятие прекращается. Секретарь же во все время присутствия очень занят, часто уходит в канцелярию с бумагами и возвращается оттуда с новыми, роется в своде законов, перелистывает дела и проч. Товарищ председателя и другой купеческий заседатель в отпуску.

 

ЯВЛЕНИЕ 1

Секретарь (один, сидит за своим столом и пишет, входит Вахмистр).

Вахмистр. Ваше благородие, арестантов привели!

Секретарь. Сколько их?

Вахмистр. Три человека да две женщины, одна с ребенком.

Секретарь. Ну пусть ждут. Делать нечего, еще никого нет.

(Вахмистр уходит).

 

ЯВЛЕНИЕ 2

Семен Иванович (входит медленными, большими шагами, секретарь

встает и кланяется).

Семен Иванович (проходя в архивную комнату). Здравствуйте, батюшка Петр Ильич, здравствуйте, как поживаете? (Уходит в архивную комнату, оттуда тотчас же возвращается в старом поношенном мундире и смотрит на стенные часы.) Эге, да уже 11 часов! Да что станешь делать (садясь на свое место и перебирая бумаги), нынче ведь

Варвары, и у меня большая дочь, невеста-то, именинница… то да се, к обедне сходили, так время промеж пальцев-то и ушло…

Секретарь (привстает). Честь имею поздравить!

Семен Иванович. Да что — честь имею. Вы бы, Петр Ильич,

зашли нынче ко мне по-отобедать; дело-то бы и ладно было.

Секретарь. Покорно благодарю, Семен Иванович, не могу, право, не могу-с… дела-то сколько! Еще вот не знаю, как и управлюсь, право…

Семен Иванович. Ну уж пошел! Хе, хе, хе! Полно вам, полно, Петр Ильич! Не все же делом-то заниматься, надо же человеку и порассеяться немножко, а то сидит себе сиднем!..

Секретарь. Да, право, нельзя, Семен Иванович, уже вы меня, сделайте милость, увольте… у вас, чай…

Семен Иванович. Что у меня чай? Много будет, пустяки!.. Никого не будет, своя семья, разве только Григорий Тихоныч зайдет, да и то навряд ли… Экой смиренник, право, ничем из дому не вытащишь, а еще молодой человек! Ну полно же, Петр Ильич, приходи!

Будешь?

Секретарь. Постараюсь…

Семен Иванович. То-то, постараюсь! Приходи. Да что, Петр Ильич, все это к подписанию?

Секретарь. К подписанию… Тут, кроме приговоров и журналов, есть еще указы, их надо бы нынче же отослать на почту.

Семен Иванович. Указы? Подпишем, подпишем! За нами дело не станет! (Подписывает один указ.) Экое помело, господи! (Звонит, входит Вахмистр.) Отдай перо Ивашкину. Что он, дурак, не знает, что ли, что надо перья присутствующим чинить? Не первый день

служит. (Вахмистр берет перо и уходит.)

Секретарь. Вот это перо хорошо; не угодно ли? (Подает.)

Семен Иванович (берет перо и подписывает). Дайте-ка… хорошо!..

Хорошо… (Считает.) Раз, два, четыре, пять… Все ли тут, Петр Ильич?

Секретарь. Все. (Берет указы со стола, уносит к себе и садится.)

Семен Иванович. Ну, журналы-то я вам еще вчера подписал. Теперь приговоры… (Во время следующего разговора подписывает одну бумагу за другой.) А что, Александр Матвеевич будет, что ли, нынче, или нет?

Секретарь (так же продолжает писать). Будет-с, по крайней мере вчера им докладывал, что нынче и приговоры арестантам надо объявлять, и другие какие-то дела есть… Чай, у него нынче именинниц по городу много…

Семен Иванович. Да, важных-то только одна, Варвара Петровна! Я думаю, что он к ней прямо из присутствия и проедет; там, чай, нынче губернатор будет и вице-губернатор,

все они. Да, чай, и наш Александр Александрович туда же продерет, хе, хе, хе! А я уж так, слуга покорный, от всех этих парадов отстал.

 

ЯВЛЕНИЕ 3

Входит писец Ивашкин и подает перо.

Семен Иванович (Ивашкину). То-то, братец, должности вы своей не знаете! Вас учишь, учишь, а все проку нет! Экой народ, господи! Да, совсем забыл! Где ты это третьего дня пропадал?

Ивашкин. Виноват, Семен Иванович.

Семен Иванович. Что, голубчик, виноват теперь, а? Что, все денежки пропил? Или еще осталось, а? Вот плати вам жалованье. Вот, как я тебе жалованья поубавлю, так денежки-то и будут целы.

Ивашкин. Виноват, Семен Иванович!

Семен Иванович. То-то, виноват! Ты смотри! Ну да ради нынешнего праздника, так и быть, сердить себя не хочу… Только смотри!..Да, Галкина ко мне!

 

ЯВЛЕНИЕ 4

Семен Иванович. Ну вот, кажется, и последний приговор подписал. (Берет его в руки.) Экой толстый! Ну уж губернатор читать его не станет, хе, хе, хе! (Отодвигает от себя подписанные бумаги.) Приняться разве теперь за свое дело? (Потягиваясь и зевая.) Шутка ли — докладного регистра пятидесятую тетрадь переписываю! Слышите, Петр Ильич, пятидесятую, а Вахрамеев-то никак только десятую.

Секретарь. Да уж нечего сказать, Семен Иванович, за вами дело не стоит. Ах, боже мой, виноват, ведь совсем забыл доложить. Предложение прислал прокурор. Требовал он к себе наши настольные книги, росписи и докладные регистры.

Семен Иванович (принимаясь за переписку с докладного регистра в журнал). Ну, так что ж?

Секретарь. Да пишет он в предложении, что докладной регистр значит регистр дел, назначаемых к докладу, и что потом уж, говорит, после каждого доклада и должна быть сделана рукою члена краткая отметка из резолюции по делу-то состоявшаяся. У вас же, говорит, наоборот, докладной регистр составляется после решения дела, пишут не отметку, а целую копию со всего журнального решения, начиная с «приказали». Позвольте, я отыщу предложение, не знаю только, куда я его засунул…

Семен Иванович (продолжая писать). Э, да бог с ним совсем! Слышали мы это не раз! Не он первый, не он последний. Мало ли их при мне перебывало, прокуроров-то! Вот так всякий и лезет с предложением, то не по форме, другое — не по форме!.. Да в других-то палатах про докладные регистры и помину нет, а у нас к концу года все-таки закон соблюден.

Секретарь. Соблюден-то соблюден…

Семен Иванович. Да и что ж— не по форме-то? Только что полней. Пробовал я, батюшка, пробовал… вот еще при губернаторе… как его. Петр Петрович Жвакин… давай, думаю себе, стану и я отмечать эти, по-вашему-то, краткие резолюции… Ну и не спорилось дело! Тут еще соображай, придумывай, то гляди, что-нибудь и опустишь, да и время-то потеряешь. А как пошел писать целиком с журнала либо с приговора, так оно и идет как по маслу: и, не думая, перепишешь. Да уж оно и все тут, уж известное дело, по канцелярской-то пословице: из большого не вывалится. (Засыпая страницу песком, звонит. Вахмистр входит.) Твое, братец, дело за этим смотреть. Ну что за порядок, у присутствующих и песку нет. Э, эх, братец! (Вахмистр берет песочницу и в продолжение следующего разговора приносит песок и уходит.) О чем бишь я говорил? Да, так что ж вы с предложением-то сделали?

Секретарь. Ничего, записал к сведению и руководству.

Семен Иванович. Ну да, конечно, так и следует. Ведь он прокурор-то больше так, для очистки: «я, дескать, свое дело сделал, оно и в порядке».

 

ЯВЛЕНИЕ 5

Те же и писец Галкин (растрепанный и не застегнутый).

Семен Иванович. А ну-ка, господин Галкин, поди-ка сюда! Экая, братец, рожа-то

у тебя! Вишь, какой растрепанный… Да хоть брюки-то зашей. Ну, что так лезешь в присутствие! Застегнись. (Галкин застегивается.) Приходила, брат, ко мне жена твоя, плачется и жалуется, что ты деньги мотаешь, пьешь, гуляешь. Это бы все еще ничего… да ты и драться вздумал, избил ее совсем, да еще как-то дерешься-то, зря, во что ни попало.

Галкин. Ваше высокоблагородие…

Семен Иванович. Да чего тут ваше высокобла… я, брат, сам видел, она мне все синяки показала. (Раздвигая руки.) Уж я, брат, не знаю, что с тобою делать!..

Галкин. Ваше высокоблагородие! Не верьте ей, она сама-то как дерется, просто совсем из дома выжила. Ведь такая распутная, что и не приведи бог! Я точно, не хочу лгать перед вашим высокоблагородием, побил ее немножко…

Семен Иванович. Если бы немножко, так ничего, отчего не побить. А ведь ты…

Галкин. Да, ваше высокоблагородие, ведь как гуляет-то, ведь добро бы с одним… Ну, вот хоть сначала с Андроновым, изволите знать, в гражданской палате служит?.. Ну уж куда ни шло! А то ведь она теперь со всей прокурорской камерой загуляла…

Семен Иванович. Хе, хе, хе! Хороши вы, оба!..

 

ЯВЛЕНИЕ 6

Входит Алексей Александрович, раскланивается с секретарем и подходит к Семену Ивановичу.

Семен Иванович. А, Алексей Александрович, здравствуйте, куда это вы запропастились? (Жмет ему руку.)

Алексей Александрович. Заезжал к вам. Хотел поздравить вас и Варвару Семеновну, думал, что вы для праздника дома.

Семен Иванович. Я хотел было, да уж так, по привычке, знаете. (Алексей Александрович проходит в архивную комнату.)

Семен Иванович (Галкину). Ты, брат, у меня знай! Я в ваши дрязги входить не буду, это дело не наше, а мы с тобой распорядимся по-своему.

Алексей Александрович (возвращается в мундире и садится на свое место.) Что у вас расправа, суд?

Семен Иванович. Да вот, как видите… жена на мужа, муж на жену, поди разбирай их!

Галкин. Да, ваше высокоблагородие, хоть кого изволите спросить, хоть всю канцелярию извольте спросить…

Семен Иванович. Хорошо, братец, хорошо! Только слушай: коли она еще с жалобою придет, так мы и ее и тебя при бумаге и препроводим к полицмейстеру! Пусть он мирит вас по-своему… хе, хе! Понимаешь? Ступай. (Галкин уходит.)

 

ЯВЛЕНИЕ 7

Те же без Галкина.

Алексей Александрович. Каков Семен Иванович! Ха, ха, ха! Как рассудил! Фемида просто, ей-богу!

Семен Иванович. Хе, хе, хе! Да что прикажешь делать. Ведь нельзя не припугнуть! Ведь народец-то какой, хоть на отбор!

Алексей Александрович. Да, надо признаться, грязненько-таки у нас в канцелярии. Что за воздух!.. Фа!

Семен Иванович. Да что с ними делать! Все ведь голь, нищета! Жалованья иному и двух целковых в месяц не выйдет, взять-то неоткуда… вот в гражданской палате почище… там и писцы в шубах ходят.

Алексей Александрович. Зато у нас на честь все делается! Ха, ха, ха! «Из чести лишь одной я в доме сем служу!»

Семен Иванович. Э, батюшка, за неволю будешь честен, как взять-то не с кого!.. Подпишите-ка, батюшка, вот вам тут журналы и приговоры.

Алексей Александрович (принимаясь за подписание). Ведь будь я председатель, у меня бы дело шло иначе. Я бы их, знаете, эдак по-военному.

Семен Иванович (махнув рукой). Ничего бы не сделали, Алексей Александрович. Уж вы поверьте мне, старику. Вот вы всего год в штатской-то службе, а я заседателем 17й год служу! Мало ли здесь другие-то горячились, да что взяли! Вот коли жалованья бы втрое да вчетверо прибавили, ну, может быть, оно и точно…

Алексей Александрович. Нет, уж что ни говорите, а презус-то наш плох, вот в чем дело. (Подписывает.) Семен Иванович, а Семен Иванович! Вы никакого уважения к орфографии не имеете, позвольте заметить.

Семен Иванович. А что такое?

Алексей Александрович. Да что ж вы все пишете «заседатель через «есть», надо «ять»!

Семен Иванович. Ну, так что ж, что «ять»? Знаю, что «ять», да так, не хочу! Ловчее как-то… ведь убытка от того никакого!

Алексей Александрович. Ха, ха, ха! Философ, ей-богу, философ! Что бы Греч-то сказал! (Несколько времени все молчат, слышен только скрип перьев.)

Семен Иванович. Да что это Александр Матвеевич не едет, право… уж будет ли?

Алексей Александрович. Александр Матвеевич, Александр Матвеевич! Он теперь такого форсу взял, Александр-то Матвеевич! Вы знаете, он теперь в ладах больших с губернатором. Тот, изволите видеть, препоручил ему устройство разных общественных увеселений, да чуть ли и не смотрение за театром.

Семен Иванович. Ой ли? Ну уж напрасно Александр Матвеевич взялся за это! Уж этот губернатор такой затейник, право, чего не выдумает!

Алексей Александрович. Нет, это бы ничего… но гордиться-то не из чего, вот что. Носа-то

ему не из чего подымать… А что он смыслит в драматическом искусстве! Ничего не смыслит!.. Ну, он хорошо с губернатором? Прекрасно! Так он и членов всех поставь в хорошие отношения к губернатору… Признаться вам, Семен Иванович, если бы я знал, что у вас в губернии заседатели так мало уважаются, так я бы в службу не пошел!..

Семен Иванович. Ох, какие вы, Алексей Александрович, да чем же мало уважаются? Ведь это, батюшка, все по чину да по месту.

Алексей Александрович. Как чем? Да что мы с вами хуже, что ли, Семенова и Птицына? Ну вот их послезавтра на официальный обед к губернатору пригласили, а нас с вами нет.

Семен Иванович. Да что завтра такое?

Алексей Александрович. Как что? Царский день.

Семен Иванович. Да, да, да… я и забыл… Ну да это статья другая, они ведь, знаете, и вице-губернатору приходятся сродни, и ребята-то ловкие. И то сказать: ведь нельзя же губернатору и пригласить всех.

Алексей Александрович. Всех не всех, а разбирать и ценить людей надо… На то он и губернатор. Да, вообще говоря, наша военная служба, ей-богу, и поблагороднее и попочетней. Там по крайней мере хотя мундир есть, а здесь-то мундир никаким уважением не пользуется. Да и что за служба! Очень весело, право! Подадут к подписи бумаги, вот и начнешь смотреть. Ну просто гадко делается. Там мужик обокрал другого, там мужичка какая-то ребенка подкинула, там пьяные бабы подрались! Того плетьми, того розгами, того в Сибирь…

Семен Иванович. Да вы не читайте, так подписывайте, просто делайте, как я, батюшка Алексей Александрович, оно и для совести-то спокойнее, ей-богу. Ведь по правде сказать, что толку, что вы прочтете приговор, или нет? Дела же вы все-таки читать не станете?

Алексей Александрович. Нет, почему же иногда и не прочесть! Конечно, я согласен, почерки скверные, зрение же у меня плохое… ну да и безграмотность, безграмотность, просто ужас!..

Семен Иванович. Э, батюшка! Вот по всему видно, что вы еще новичок. А я уже давно на все рукой махнул… и ничего. Все, слава тебе господи, до сих пор сходило с рук благополучно.

Алексей Александрович. Вы говорите — рукой махнул! Да ведь от этого может пострадать правосудие, Семен Иванович, а вы думаете, это шутка?.. Нет, я признаюсь, я о правосудии другого мнения. Я вам скажу, я даже так полагаю, что без правосудия обществу и существовать нельзя; не может, никак не может!..

Семен Иванович. Да то само по себе, а Уголовная палата— сама по себе. Ведь коли бы я судил вот так, попросту, вот как я у себя в деревне сужу… Ну, это статья другая, там уж нельзя дела-то не разобрать.

Алексей Александрович. Попросту! Это для деревни хорошо, а для государства не годится. Это уж слишком первобытно, патриархально!.. Эдак в образованном обществе не делается… Это вы хоть кого спросите, это вам любой писатель скажет. Да и позвольте вас спросить, Семен Иванович, в деревне вы судите кого? Мужиков толь103 ко. Нет, как хотите, а в палате надо распоряжаться иначе. Тут уж нечего попросту.

Семен Иванович. Э, батюшка Алексей Александрович, я и сам знаю, что палата — это совсем не то, что вот в деревне рассудишь мужиков, выпорешь обоих, да и баста, да не о том речь…

Алексей Александрович. Нет, нет, Семен Иванович, я того убеждения, что на палату нашу надо все-таки глядеть с высшей точки… Знаете, вот я недавно писал к одному своему приятелю — бывшему сослуживцу: тот подтрунивает надо мной: «Ты, говорит, теперь что? Просто штафирка!» Ну хоть мне, знаете, и жаль военного мундира, очень жаль, однако ж я ему написал: ты, говорю, брат, этого не понимаешь, ты думаешь, палата— все равно что полковая канцелярия… как бы не так! Нет, братец, я ему пишу: палата не полковая канцелярия, не просто какое-нибудь место, а целое, говорю, звено в цепи государственных и губернских учреждений… Поймите это: звено!..

Семен Иванович. Так что ж, что звено, а все-таки без секретаря не обойдетесь. Да вы совсем от материи-то отбились…

Алексей Александрович. Чем же отбились? Мы обсуждали вопрос, читать или не читать подлинные дела и бумаги… ну-с?

Семен Иванович. Да вот что. Я вам всю мудрость открою. (Кладет перо.) Первое дело, это чтоб секретарь был хороший и добрый, ну и — не очень корыстный. Коли секретарь человек знающий, дело-то и ладно, уж он присутствующих ни под выговор, ни под штраф не подведет… Я ведь вот как рассуждаю: ведь на что-нибудь секретарь да заведен, ведь коли бы мы и дела стали читать и законы приискивать и резолюции все сочинять, так тогда зачем и секретарь? Не нужно секретаря, прочь его! Ведь законы-то не дураками

писаны, Алексей Александрович, так оно-то и значит, что все это дело секретарское, а не наше. Так ли?

Алексей Александрович. Конечно, так, однако ж для чего-нибудь мы здесь да сидим.

Семен Иванович. Да так, для порядку.

Алексей Александрович. Для порядку… то есть, конечно, пожалуй, я не спорю, но… но… ну а когда секретарь плох?

Семен Иванович. Плохого держать не надо. Хороший секретарь — первое дело. Ведь это я вам про Уголовную палату говорю, наше дело покойнее, чем в гражданской. Работы у нас меньше, да и дела-то у нас по большей части не корыстные, редко, редко перепадет дельцо о дворянине или о купце богатом. Так, оно если иной раз и выдерут мужика, так, ни за что, беда-то еще и не велика… Ну-с, а где дело-то поважнее, там и секретарь смотрит в оба. Ведь коли нас станут судить, то и он не отвертится. Так-то, батюшка Алексей Александрович!.. Да и то вы в расчет возьмите, ведь наши решения просматривают прокурор и губернатор, за неправое решение кто отвечает? Не мы одни, и они так же… У нас оттого и заведение такое, коли прокурору что в решении не нравится, или губернатору, так мы домашним образом и переправляем дело. Что его в сенат-то таскать? Зато уж, если все промахнемся, или дело решим криво, то уж все молчок, друг друга не выдадим, все шито да крыто, дело-то ведь общее, батюшка Алексей Александрович.

Алексей Александрович. Да, а коли губернатор согласен, а прокурор свое поет?

Семен Иванович. Ну кто из них посильнее, с тем и надо ладить. Коли, например, у прокурора один или два протеста министром или сенатом не уважены, так с ним очень-то и церемониться не следует. Да и о том подумайте, Алексей Александрович, ведь дела-то

к нам почти все из нижних инстанций приходят, ведь там же не дураки сидят, дело-то

они все-таки как-нибудь да порешили.

Алексей Александрович. Вот вы говорите, губернатор да прокурор. А намедни Александр Матвеевич сказывал, что губернатор ему говорит: я, говорит, за Уголовной палатой живу, как у Христа за пазухой, мне и дел рассматривать нечего.

Семен Иванович. Да ведь у него канцелярия есть, батюшка Алексей Александрович, не он, так она иным делом-то и поинтересуется. Ну, он за нами, а мы за ним; а все (вздыхая) богом держится. Я вам доложу, я вот уже 17 лет здесь сижу: не такие дела делались, рассказать вам, так и не поверите, уж про такие дела нынче и не услышите, а все, слава Богу, сходит с рук— ни жалобы, ни штрафу. Надо жить ладно со всеми, по-приятельски… Ну, и захочет кто жаловаться, и немного возьмет: и губернатор — приятель, и жандармский — приятель! Нет, что ни говорите, Алексей Александрович, а служить у нас можно. Нам за нижними инстанциями да за губернатором, да прокурором, да за секретарем знающим, хорошо жить, ей-богу, хорошо.

Алексей Александрович (встает и начинает ходить по комнате в раздумье). За секретарем… Гм! Конечно, секретарь у нас — человек знающий… Молодой, это правда, но образованный и в университете воспитывался… с ним обо всем, даже о литературе говорить можно… это так. Но все же его надо в руках держать, все же он подчиненный.

Семен Иванович. У нас секретарь знатный. Дело свое знает, а уж смиренный какой! Уж он, поверьте, против присутствующих не пойдет. Ведь он — сирота, одна только мать-старушка, связей никаких нет. И человек не корыстный. Оно, правда, почти и брать-то

не с кого, его-то и подсудимые не очень уважают, все больше к нам относятся. Ну, да что ему прикажешь, то и сделает.

Алексей Александрович. Ну, все же я думаю — не без этого… жалованье у него небольшое.

Семен Иванович. Жалованье небольшое, это правда, да ведь ему и председатель помогает, и купцы помогают. Ну, и, конечно, притеснять-то он никого не станет, а коли кто из милости и за труды даст, так что ж, в этом его и бог не осудит.

Алексей Александрович. Не осудит, конечно. Это так! Я про это и не говорю. Это и у нас в военной службе водится… это, это, я вам скажу, по моему мнению, мундир не марает…

Семен Иванович. Не марает, не марает.

Алексей Александрович. Все это так, Семен Иванович, все, что вы говорите, это все, или почти все — справедливо и основано на долговременной опытности вашей, на практике. Но по теории оно не совсем так. По теории — присутствующий, то есть член должен иметь некоторое значение поважнее, я так разумею.

Семен Иванович. Да какого вам еще значения нужно? Ведь я вам и не говорю, чтобы уж вовсе в дела не заглядывать… Известное дело: коли попросит кто о чем, или уж такой уголовный казус, что вся губерния так на нас глаза и выпучит… ну тут нельзя с делом не познакомиться, надо хоть секретаря-то порасспросить… а во всяких других случаях, поверьте, батюшка Алексей Александрович, лучше и не вмешиваться, ей-богу, лучше, еще пуще дело запутаешь… Только разве и наказывать секретарю, чтоб приговоры-то, знаете, были помягче.

Алексей Александрович. Нет, зачем же помягче, коли преступник, тут нечего миловать. Ведь уж там, как ни говорите, а мы все-таки судьи! Ведь оно, конечно, фигурально, а все-таки для чего-нибудь палата храмом правосудия да называется, как хотите! Нет, по моему мнению, мы должны иметь в виду одну только строгость законов, не больше. Тут уж увлекаться сердцем неприлично, тут уж я лицеприятия не допускаю, как хотите, не допускаю. Разумеется, если кто из знакомых попросит, так отчего ж иногда и не пощадить, но вообще преступлению поблажать не следует, никак не следует.

Семен Иванович. Да оно, пожалуй, а все же лучше, знаете, эдак — по человечеству.

Алексей Александрович. Нет, знаете, у меня другой метод, другой взгляд на вещи и на наше звание, взгляд, может, несколько военный, но тем не менее другой. Вы очень справедливо заметили, что мне, то есть нам, нечего входить в подробный разбор дел, что тогда не нужно было бы и секретаря… это очень, очень верно, и я вам скажу даже, что это, может быть, унизило бы и звание присутствующих, но тем не менее правосудие законов…

Семен Иванович. Вот вы говорите: законы, законы! Да ведь законов-то — что? Просто гибель. Да каждый год все прибавления да добавления, выдумали какое-то новое уголовное уложение, чтобы из степени в степень переводить… ну я вас спрашиваю, батюшка Алексей Александрович, досуг ли нам этим заниматься! Ведь наше дворянское: у вас есть крестьяне, ну и меня Бог ими не обидел. Стало, уже забота есть… Вот на этот-то

предмет и заведены подьячие. Уж они на этом и стоят, на законах-то. Ну, а всякое дело мастера боится. Если б и вздумал кто из нас законам-то поучиться, все уж против канцелярии не будем, да и не дворянское оно дело, я вам докладываю.

Алексей Александрович. Конечно, конечно, отчасти… но позвольте, позвольте, я еще не развил вам мою мысль. Действительно, нашему брату, присутствующему, во все мелочи входить не следует, мало того — не следует и во всякое дело входить. Но что-нибудь да мы должны делать? Не так ли? Мы и должны делать — но знаете, эдак вообще, свыше… Так, например, я разве даром здесь сижу? Нет-с, оттого, что я здесь сижу, ну и вы, разумеется, оттого, может быть, у нас и дела идут как следует. Секретарь-то и держит ухо востро. Ведь мы можем иногда его и проверить? Вот он это и знает — и боится. Я вообще нахожу, что надо, чтобы канцелярия несколько боялась присутствующих. И вообще, по моему мнению, полезен, очень полезен и такой маневр: иногда, знаете, просмотреть дело, иногда задать секретарю неожиданный вопрос…

 

ЯВЛЕНИЕ 8

Те же и писец Швейкин (в сюртуке, застегнут на все пуговицы, волосы напомажены и гладко причесаны).

Швейкин (робко останавливаясь у дверей).

Семен Иванович. Ты что, братец?

Швейкин (робко подходя). Ваше высокоблагородие, Семен Иванович, сделайте такую божескую милость…

Семен Иванович. Что, что такое?

Швейкин. Прикажите, ваше высокоблагородие, мне вместо Галкина приговоры читать…

Семен Иванович. Какие приговоры?

Швейкин. Да арестантские-с. Нынче арестантам приговоры объявлять будут.

Семен Иванович. Да, да… я видел их, там их что-то много.

Швейкин. Человек пять-с.

Семен Иванович. Ну так что ж?

Швейкин. Я, ваше высокоблагородие, приговоры-то и приготовился читать, а Галкин говорит, что не пустит. Это, говорит, мое дело, мне, говорит, присутствующие приказали.

Алексей Александрович (садясь на свое место). Да что ж вам, мой милый, не все равно?

Швейкин. Помилуйте, ваше высокоблагородие! Когда же все равно! Оно все-таки перед публикой, при открытых дверях, да и у присутствующих на виду. И между товарищами-то почетно — все же не просто писец… Как можно, Алексей Александрович, оно лестно-с, очень лестно-с. Ваше высокоблагородие, Семен Иванович, уж вы позвольте, сделайте милость, позвольте — я нынче и приоделся почище, а Галкина, сами изволите знать, и в присутствие-то пустить стыдно. У меня-то и голос получше. Уж вы поощрите, Семен Иванович, сделайте милость — поощрите. Я бойко прочту.

Алексей Александрович (сердито). Что ж вы это, милый мой, только к Семену Ивановичу обращаетесь, здесь не один он…

Швейкин. Виноват, ваше высокоблагородие, я и ваше высокоблагородие прошу.

Семен Иванович (к Алексею Александровичу). Да это они так, по привычке, ваш предместник не очень-то ими занимался… Как же вы полагаете, Алексей Александрович, дозволить?

Алексей Александрович. По-моему, дозволить. (В это время входит секретарь и садится на место.)

Семен Иванович. Так, да не охотник-то

я старые порядки менять. Галкин-то попривык, да и обидно ему будет… Разве уж так — для нынешнего дня?.. Не хочу уж для именинницы никого разогорчать. Да вот и вы дозволяете… Нет, уж так и быть. Только чтобы половину приговоров прочел Галкин, а другую ты…

Швейкин (радостно). Покорнейше благодарю ваше высокоблагородие, покорнейше благодарю. (Кланяется обоим и уходит.)

 

ЯВЛЕНИЕ 9

Те же без Швейкина.

Алексей Александрович. Какой франт! Ха, ха! Заметили вы, а? Штрипки к брюкам пришил. Мы штрипки сняли, а они только что надевают. Ха, ха!

Семен Иванович (к секретарю). Я думаю, Петр Ильич, дозволить можно?

Секретарь. Можно-с, можно. Пусть читает, коли охота есть.

Семен Иванович. Ведь, кажется, он малый хороший?

Секретарь. Хороший малый, смирный и усердный.

Алексей Александрович. А знаете, мне это нравится. Амбиция видна. Есть по крайней мере амбиция у человека!

Семен Иванович. Алексей Александрович, приговоры-то, батюшка, подпишите: Александр Матвеевич приедет, так надо их отдать, для подписи-то…

Алексей Александрович. Правда, правда! (Берет приговор в одну руку, в другую перо. Семен Иванович пишет. Секретарь пишет. Молчание.) Гм! Этот приговор о чем? Такой толстый… «О поджоге крестьянским мальчиком Лукиным деревни Ковригиной»… Надо прочесть (читая про себя)… мм… мм… мм… Э, да он в сенат отправляется! Ну бог с ним! Пусть там и рассудят! (Подписывает и берет другой приговор…) Этот о чем? «О подкинуть-и будто бы из бедности — крестьянской женкою Власьевой законнорожденную трехмесячную дочь»… Слышите, Семен Иванович, из бедности, а! Законнорожденную!

Семен Иванович. Врет, бестия! А впрочем, бог ведает, может, и не врет… Всякое бывает! А что ж, ее секут?

Алексей Александрович. Да вот посмотрю. (Смотрит в последний лист.) Секут, секут, да еще как больно секут! 80ю ударами розог. Впрочем, кажется, тут все равно. (К секретарю.) Доказательства есть?

Секретарь. Как же-с, есть.

Алексей Александрович. А, ну так хорошо! Главное, чтоб были доказательства. (Подписывает и берет еще приговор.) Сколько их, приговоров-то, Это о чем? «О воровстве из амбара муки». (Свистит.) Ну, этот не интересен… Ах, боже мой, кстати, вспомнил! (Звонит, входит Вахмистр.)… Спроси у Крикунова записку по делу Кондратьевой. (Вахмистр уходит.) Просила меня кузина моя.

Семен Иванович (продолжая писать.) Дарья Савишна?

Алексей Александрович. Дарья Савишна. Дело у нее есть в палате, человек ее в краже попался. Так вот она и просит: нельзя ли его не наказывать, а оставить в подозрении, знаете, чтобы человек-то не пропадал даром, чтобы она могла его с зачетом в солдаты отдать.

Семен Иванович. И дело.

Алексей Александрович. Конечно, дело, но я ее сначала-таки постращал, хе, хе, хе! Нет, говорю, кузина, не надейтесь, у нас Фемида слепая, беспощадная, у нас только и слышно, что розги, плети, Сибирь, каторга! А она (передразнивая ее): ах, какие ужасы, ах, какой ты, говорит, cousin infernal! (Входит Вахмистр, подает бумагу. Алексей Александрович, взглянув на бумагу.) Вот тебе и infernal! Прошу покорно, совсем не то сделал, что я приказал. Я велел ему сделать записку из дела, да подвести законы так, чтобы выходило подозрение, хотел кузине показать, а он, черт знает, что нагородил: не то, совсем не то! (Вскакивает.)

Секретарь (став с места.) Вы бы изволили это мне поручить, где же ему с этим сладить.

Алексей Александрович. Я думал, что и он сумеет, у вас и без этого дел много… Впрочем, вы-таки этим займитесь… Но я распеку его, распеку-с, порядком распеку… Это нарушение дисциплины, этого так оставить, нельзя. (Уходит в канцелярию, где вслед за этим слышится его голос.)

Семен Иванович. Вишь, как расшумелся — хе, хе, хе!

Алексей Александрович (возвращаясь на свое место.) А все вы, Семен Иванович, балуете их не в меру… Так вы, Петр Ильич, этим займетесь?

Секретарь. Очень хорошо-с! (Уходит в канцелярию, Семен Иванович пишет, Алексей Александрович подписывает. Молчание, скрип перьев.)

Семен Иванович (продолжая писать). Встретил я вчера Андрея Семеновича, вот что к нам в председатели баллотировался, хе, хе, хе! Сердит больно на Александра Матвеевича! Ну ведь и то сказать, председателем-то ему бы надо быть, а не Александру Матвеевичу.

Алексей Александрович. Что и говорить! Я ведь ему на выборах и шар белый положил.

Семен Иванович. Ну да что прикажете делать! Дворяне не захотели, конечно, Александр Матвеевич хлебосол и с губернатором приятель, и всякие обеды устроить мастер, и по клубу полезен, ну и денег-то у него побольше. А Андрей Семеныч, хоть дока, но скупенек

немножко.

Алексей Александрович. Зато человек просвещенный. Ведь, между нами сказать (оглядывается), что такое Александр Матвеич? Только что богат, а ведь без всякого образования, нигде не воспитывался, даже в Петербурге не был, послужил где-то

годика два, в каком-то пехотном полку, да и вышел в отставку.

Семен Иванович. Нет, не совсем так: он служил и уездным судьей три года.

Алексей Александрович. Эка важность— судьей! Нет, тут всему виною его богатая женитьба. Ведь бывает же некоторым такое счастье! Будь у меня деньги, так я бы был председателем получше его, право! Поверите, Семен Иванович, иной раз просто совестно за него делается. Намедни я был как-то вместе с ним на вечере… и повел речь о литературе, заговорил с ним о Державине… он на меня глаза так и выпучил, заговорил о Ломоносове, он и речь заминает.

Семен Иванович. Ну, батюшка Алексей Александрович, это еще не беда, ей-богу,

не беда. Этого в нашей должности не требуется… А человек он все-таки добрый, право!

Алексей Александрович. Как не беда! Вы, например, вы хоть сами литературой не занимаетесь, вы — заседатель и из заседателей выше не метите… а ведь он, как хотите, ведь он все-таки председатель.

Семен Иванович. А умеет-таки пыль пустить в глаза, нечего сказать, мастер, вот посмотрите, послезавтра царский день — как он разрядится, мундир всегда новый, золото так и горит, штаны белые с лампасами.

Алексей Александрович. Что ж, что золото горит?.. Наружный блеск один, только это и есть! (С негодованием махнув рукой.) Э, да что говорить! Калигула!

 

Калигула, твой конь в сенате,

Не мог сиять, сияя в злате,

Сияют…

 

ЯВЛЕНИЕ 10

Входит секретарь и подносит лист бумаги Семену Ивановичу.

Секретарь. Потрудитесь подписать, Семен Иванович, один указ, забыл подать вам прежде. (Семен Иванович берет в руки и подписывает.)

Алексей Александрович. А мне подписать?

Секретарь. Нет, достаточно одной подписи.

Алексей Александрович. А это о чем?

Секретарь. О Домне Макаровой… Изволите помнить эту молоденькую, смуглую девушку, которой приговор на прошлой неделе объявлен.

Алексей Александрович. Да, да… эта хорошенькая мещаночка, о которой вы рассказывали, что она со своим возлюбленным в бродяжничество отправилась… Еще с черными глазками-то? Помню, помню. Ну, что ж, мы ее к чему приговорили?

Секретарь. Высечь.

Алексей Александрович. Как, tout bonnement высечь?

Секретарь. Да высечь розгами, с лишением, разумеется, всех особенных, лично и по состоянию присвоенных ей прав и преимуществ, ну да это не в счет… (Берет указ и уходит.)

 

ЯВЛЕНИЕ 11

Те же без секретаря. Семен Иванович пишет, Алексей Александрович подписывает.

Семен Иванович (после некоторого молчания). А что, новую губернаторшу видели?

Алексей Александрович. Видеть-то видел, но лично еще не знаком. Кажется, дама умная, светская и с образованием… видно, что хороша была собой и в хорошем обществе была. Немножко чересчур важничает, говорят, горда немного… А надо с ней познакомиться, надо, не знаю только, как это сделать.

Семен Иванович. Да чего же лучше! Вы ведь у Варвары Петровны будете? Ну, а там и губернаторша будет, наверное. Ведь уж Варвара Петровна всякой губернаторше друг.

Алексей Александрович. Да, да— прекрасно сказал Карпов о ней в своей «Панораме» нашего губернского города, что она чиновница особых поручений при губернаторшах. Ха, ха, ха! Ведь презло! Вы не читали «Панорамы»?

Семен Иванович. Это где он наш город раскритиковал? Слышал, слышал, только не читал…

Алексей Александрович. Прочтите! У меня она есть. Очень, очень недурно — для губернского города хоть куда. Ну, конечно, не первостатейный поэт, а много-много

соли. Хотите, я вам дам?

Семен Иванович. Дайте, дайте, посмотрим.

Алексей Александрович. Посмотрите… Гм! Говорят, губернаторша вечера будет давать.

Семен Иванович. Говорила мне исправничиха, не знаю.

Алексей Александрович (кладя перо, дружеским тоном). Послушайте; Семен Иванович, знаете что — ведь такое проклятое это звание, заседательское! Никак эдак и в beau monde не попадешь. То есть, что я говорю, не попадешь? Я знаком здесь со всем высшим обществом, мои отношения к Прасковье Алексеевне вы знаете. Она сама губернаторше ни бонтонностью и ничем не уступит, такая comme il faut и bonheure, что за чудо! Да и не одна она… ну, Вера Николаевна тоже… дама, уже известно, с высшим образованием. Но все же, знаете, я бы хотел и с губернаторшей сойтись поближе… Послушайте: губернаторша будет у Варвары Петровны… Конечно, могла бы и сама Варвара Петровна меня с ней познакомить… Но ведь Варвара Петровна тоже немного чопорна. Хотя она и очень, очень меня любит, но все как-то, знаете, просить ее неловко, а самой-то ей, может быть, на ум не придет… Знаете что — скажите-ка так, между прочим, Александру Матвеевичу, чтоб он, как будет нынче со мной у Варвары Петровны, меня эдак при случае губернаторше и представил, ну, сказал бы, что я его сослуживец, что полькирую и ловок в танцах и тому подобное.

Семен Иванович. Да что ж вы сами-то не попросите?

Алексей Александрович. Да нет! Он подумает еще, что я навязываюсь… нет, нет! Я навязываться с знакомством ни к кому не хочу, сохрани бог! А просить-то уж подавно: особенно Александра Матвеевича. Я горд, Семен Иванович, очень горд! А вы скажите это так, от себя.

Семен Иванович. Очень рад, очень рад, штука не хитрая, отчего не сказать. (Зевает и потягивается в кресле.) Эх, устал — походить немножко. (Встает и начинает ходить по комнате.) Да что, Алексей Александрович, говорят, вы того… хе, хе, хе! У Веры Николаевны хороша дочка, что ли?

Алексей Александрович. Понимаю, понимаю, ха, ха, ха!

Хороша, хороша, очень хороша, а у Лукерьи Фоминичны еще лучше, хе, хе, хе!

Семен Иванович (дружески грозя пальцем). Эй, не погубите девки даром! Вы бы уж за одной, а то за двумя разом, хе, хе, хе!

Алексей Александрович. Ха, ха, ха! За тремя, Семен Иванович, за тремя, Лизавету Андреевну забыли! Да зато уж…

 

ЯВЛЕНИЕ 12

Входят секретарь и писец Ивашкин из канцелярии. Секретарь садится на свое место. Ивашкин становится подле его, у обоих в руках бумаги.

Секретарь (привстав). Не обеспокою ли я вас, если стану считывать бумаги?

Семен Иванович и Алексей Александрович (вместе). Ничего, ничего.

Секретарь (начинает читать вполголоса, писец следует по своей бумаге.

Секретарь время от времени поправляет пером в своих бумагах ошибки, слышно только одно, бормотанье: мм… мм… ммм… Алексей Александрович и Семен Иванович понижают голос в своем разговоре на полтона).

Алексей Александрович. Да… так зато уж так сердятся на меня наши львицы, прокурорша да жандармская — у, просто беда!.. Лизавета Андреевна живет, знаете, на Дворянской улице в переулке. Там Анна Карповна, прокурорша-то, — нет-нет да и застанет меня: «Где пропадаете, милый поэт? Наш поэт охотник, видно, до переулочных красавиц»… А Любовь Карповна, жандармская-то, — и стихи сочинила:

Monsieur Жабин в переулке

Потерял свое сердечко…

Ха, ха, ха!

Семен Иванович. Хе, хе, хе! Ай да Любовь Карповна! Лихая бабенка, нечего сказать! Люблю за это! «В переулке потерял сердечко… хе, хе! (Мотает головой от удовольствия).

Алексей Александрович. Прелесть дамочка!.. Не то, чтобы красавица, а прежантильная. (Молчание. Семен Иванович ходит, Алексей Александрович принимается за подписывание. Средь этого молчания чтение секретаря становится слышным.)

Секретарь (читая). «А потому его, крестьянина помещицы Маркизы Форкадедебиевр, лишив всех особенных лично присвоенных ему прав и преимуществ, наказать через полицейских…»

Алексей Александрович. Ну да я ведь, Семен Иванович, в долгу не остался, я ей такой акростих написал…

Семен Иванович. Что такое?

Алексей Александрович. Акростих… вы не знаете, что такое акростих? Как, вы не знаете, что такое акростих?

Семен Иванович. Не знаю, не знаю, отчего же мне знать! В наше время мы, батюшка, акростихами-то не занимались.

Алексей Александрович. О, так я же вам растолкую. Посмотрите, какая вещь! Я вам хоть сейчас новый сочиню. Ну, назначьте мне имя, выберите чье-нибудь имя…

Семен Иванович. Имя? Ну, Яков.

Алексей Александрович. Да что — Яков! Лучше женское. Например, Лиза.

Семен Иванович. Ну, Лиза так Лиза.

Алексей Александрович. Очень хорошо. Положим, вы пишете акростих на Лизу. Ну, Лиза из чего состоит? Из букв л, и, з, а, так, что ли?

Семен Иванович. Так.

Алексей Александрович. Вот постойте, я возьму лист бумаги, так будет видней. Надо, чтобы первый стих начинался с буквы «л»… (Семен Иванович подходит к столу и, наклонясь, смотрит в лист бумаги, на котором Алексей Александрович собирается писать.) Например… Постойте, сейчас. (Морщит брови и думает, в это время чтение секретаря становится слышнее.)

Секретарь (читая). «И по 1120 статье…»

Писец. «И 157й…»

Секретарь (поправляя в своей бумаге). «И 157ой…»

Алексей Александрович. Позвольте, я сообразил… любовь (Пишет.) Любовь… моей душе… Гм!.. усталой… Ну-с, теперь и… (Думает.)

Секретарь (читая), «…и как бродягу, в арестантские роты на десять лет».

Алексей Александрович. Изнуренной, истерзанной, изнеможенной… да, да! Изнеможенной и больной. Теперь… (Кусает перо и думает.)

Секретарь (читая). «Упорствуя в расколе», запятая (поправляет)… «в расколе, подписки не дала…»

Алексей Александрович. 3… з… з… вот! Звучит (пишет)… звучит отрадою… бывалой!.. Прекрасно… Теперь «а», а… я, а — ты… а демон… ну, так быть: «а ты одна всему виной!» Ведь это так для шутки! Ну, прочтите!

Семен Иванович (читая). «Любовь»… это что?

Алексей Александрович. Это: моей душе, лучше — «душе моей».

Семен Иванович. Ну: «душе моей усталой, изнеможенной и больной, звучит отрадой…»

Алексей Александрович. Отрадою… дою!

Семен Иванович. «Отрадою бывалой, а я…»

Алексей Александрович. «А я» — не нужно.

Семен Иванович. Не нужно? «А ты одна всему виной». Ну, так что ж?

Алексей Александрович. Вот видите. Вот как вы эдак рукою-то закроете (закрывая рукою стихи) да оставите на виду одни буквы, то и выйдет, читайте, слагайте литеры…

Семен Иванович. Позвольте, позвольте (читая с расстановкой). Лиза… Татата! Понимаю! Вот оно как!.. Ну, это штука мудреная… хе, хе, хе!

Алексей Александрович. Да таки не совсем легкая… я впрочем, на это мастер. Ведь это еще так, для потехи.

Семен Иванович (садясь на свое место). Хитрая, хитрая!.. Подпишите-ка приговоры, Алексей Александрович, вам еще журнал надо подписывать.

Алексей Александрович. Подпишу, подпишу… (Подписывая.) А хорош акростих, а? Да это еще что!.. Подписать, однако, в самом деле поскорей! (Подписывает одну бумагу за другой, затем произносит свою фамилию, выдавая каждую букву.) Алексей Жж… абин, Алексей Жа… бин. Заседатель Алексей Жабин. Э, как расчеркнул-то ловко! Жа… бин! Жабин! Жабин! Жабин!! Жабин… Жабин… Жабин…

 

ЯВЛЕНИЕ 13

Те же и купец Вахромеев. Писец Ивашкин, окончив читку, уходит.

Вахрамеев (крестясь на икону, раскланивается низко со всеми). Вашему высокоблагородию Семену Ивановичу наше почтение. Вашему высокоблагородию Алексею Александровичу…

Семен Иванович. Ну, что это вы, Иван Фомич, так поздно приходите? Видите, уже 12 часов!

Вахрамеев. Да ведь что ж-с! И Александра Матвеевича еще нет…

Семен Иванович. Да что вы с Александром Матвеевичем равняетесь,

Александр Матвеевич — председатель, а вы член, да еще купеческий.

Вахрамеев (садясь на свое место). Хе, хе, Семен Иванович-то все бранится, не извольте беспокоиться, все подпишем-с. (Медленно вынимает из кармана очки и надевает.) Икону, изволите видеть, у нас нонче в лавках подымали, оттого и опоздал маненько. Чего подписать-то?

Семен Иванович. Ну вот видите, какая кипа бумаг. (Берет их и кладет перед Вахрамеевым.) Да вот вы нарочно приходите поздно, только и успеваете бумаги подписывать, а докладного регистра всего только десятую тетрадь пишете… Ну нынче икона, а вчера-то что?

Вахрамеев. Как же быть то-с? Дело-то наше коммерческое! Господи благослови! (Крестится и подписывает одну бумагу, потом крестится и подписывает другую, и вообще перед каждой своей подписью крестится, держа между пальцами перо. Алексей Александрович, окончив подписывание приговоров, принимается за чтение «Московских ведомостей». Муку вчера купили по 93 коп. пуд, а намеднись Фалеев это продал по рублю.

Семен Иванович. Что так, подвезли, что ли, много?

Вахрамеев. Да и подвезли, да и заводчикам-то винокурным хлеб-от не требуется, по той причине, что от поставки они отказались. (Подписывает.)

Семен Иванович (взглянув на подпись Вахрамеева). Да где ж вы это подписываете? Ну, куда это вы заехали? Совсем под председателя. Вот ваше место.

Вахрамеев (почесывая затылок). Виноват-с!.. Эхма! Не доглядел. Ну да это бумажка махонькая, ее и переписать можно.

 

ЯВЛЕНИЕ 14

Шум, бежит Вахмистр и растворяет обе половины дверей в канцелярию настежь. Канцелярия с шумом поднимается с мест. Входит председатель. Все в присутствии встают и кланяются.

Председатель (с важностью наклоняя голову). Здравствуйте, здравствуйте, господа, здравствуйте! (Все садятся. Председатель проходит прямо в архивную комнату, за ним Вахмистр. Председатель выходит из архива в мундире, останавливается посредине комнаты и оглядывается кругом). Надо бы вот еще драпри поделать к окошкам. Оно, правда, хорошо и так, чисто и опрятно… а все бы не мешало тут вот бы одну половину красную, а другую белую.

Алексей Александрович. Зеленую лучше, Александр Матвеевич.

Председатель (садясь на свое место). Нет, красную лучше. И в губернском правлении красная. Да вот Иван Фомич мне кисеи пожертвует, хе, хе, хе! А я палки золотые уж на себя возьму.

Вахрамеев. Да уж и так испожертвовался совсем, Александр Матвеевич. Ведь вот мы и скамьи вам в канцелярию понаделали.

Председатель. Эка важность — скамейки! Ведь это все к чести твоей отнесется, я и губернатору скажу.

Секретарь (подходя к председателю с бумагами). Вот бумаги, полученные с почты, отметить не угодно ли?

Председатель. А, хорошо, хорошо! Какое нынче число?

Секретарь. Четвертое. (Кладет бумаги на стол и возвращается на свое место.)

Председатель (отмечая бумагу). Четвертое? Хорошо. 4 декабря 184… 4 декабря… Слышали, господа, говорили вчера в клубе, что государь поехал из Петербурга в Киевскую губернию?

Алексей Александрович (подписывая журнал). В Киевскую? Гм! Зачем бы это?

Семен Иванович (переписывая докладной регистр). Так ведь он часто ездит.

Председатель. Не в том дело, а вот что. Губернатор и сказал: хотя мы и в стороне, да и неравно царь вздумает поехать и через нашу губернию… ведь ему дорога везде вольная… хе, хе, хе!

Семен Иванович. Вольная, вольная.

Председатель. Ну, поедет, господа, царь через наш город, станет все осматривать… Ну коли он вздумает завернуть и к нам в палату? Семен Иванович. Помилуйте, Александр Матвеевич, зачем ему в нашу палату? Такое ли это место, чтобы царь его осматривал?.. Сюда ни один царь никогда и не захаживал! Алексей Александрович. Нет, нет, не говорите! Отчего же ему и не зайти! Ведь палата все-таки… после сената первая инстанция!

Председатель. Ну, неровен час, вздумает да и полно. Может строение захочет посмотреть…

Семен Иванович. Навряд ли! Бог милостлив! Ну да коли пожалует, что ж, милости просим (осматривая), у нас, кажется, все в порядке.

Председатель. В порядке? Не все-то вы видите, господа, а я нынче ночью вспомнил, да и утром все продумал.

Алексей Александрович. Что ж такое, что?

Председатель. Да вот что. Гм! Есть у нас портрет государя или нет?

Семен Иванович. Как же, есть! Ведь вот он, сзади вас.

Председатель. То-то есть! По-вашему, есть, а по-моему, нет, то есть все равно что нет.

Алексей Александрович. Отчего же нет?

Председатель. Вот вам и загадка… хе, хе, хе! (Оборачивается к портрету.) Оно точно, не вдруг догадаешься, хе, хе, хе!

Семен Иванович. Что ж бы такое?

Алексей Александрович. Что же это не портрет? Конечно, государь здесь нарисован молодым, очень молодым, худощавым.

Председатель. В том-то и штука. (Шепотом.) Ведь он без усов!

Алексей Александрович. Вообразите ж! Смотрел, смотрел, и в голову не пришло!

Председатель. Тот-то же!.. Ну, а ведь вы знаете, царь усы любит.

Семен Иванович и Алексей Александрович (вместе). Любит, любит!

Председатель. Вот и в губернском правлении с усами и в казенной палате с усами… а у нас — без усов… Ведь эдак, господа, согласитесь, рисковать не должно.

Алексей Александрович. Никак не должно! Я помню, на одном смотру государь изволил обратить особое внимание на офицерские усы.

Семен Иванович. Так что же, Александр Матвеевич? Ведь новый-то дорого стоит, да и не скоро его добудешь.

Председатель. Хе, хе, хе! Я уже все это сообразил, уладил.

Я думаю, господа, вот что: пригласить лучшего здешнего живописца да и подмалевать государю усы! А! Как вы думаете?

Семен Иванович (смотря на портрет). Что ж, место будет, только, знаете, надо поосторожней…

Алексей Александрович. Лучше бы новый, Александр Матвеевич, а то как-то

нехорошо: портрет старый, а усы свежие.

Председатель. Так что ж, что свежие… были бы только усы…

Алексей Александрович. Конечно, все-таки больше сходства.

Председатель. Вот мы этим на днях и займемся… (Отмечая бумаги.) Э, да тут сенатский указ… о чем он, Петр Ильич?

Секретарь (привстав). Указ не важный, Домейкин жаловался на то, что мы не допустили его к апелляции. Сенат с приложением прошения и требует по оному объяснения. Жалоба не основательная.

Семен Иванович. Ну, коли не основательная, что ж сенат спрашивает? Сам бы разобрал дело, а тут поди отписывайся! Ей-богу — точно не знают, что у нас работы не меньше ихнего будет.

Председатель. И писцов-то мало.

Семен Иванович. Писцов-то мало… Вот был у нас покойник председатель Утятников… это еще при губернаторе Карпе Федоровиче Емельянкове… ну, тот выкидывал такие штуки, что только одному богу известно, как он цел остался. У него для этих указов сенатских был особый писец: с виду бестия, писал так красиво, что загляденье! А разобрать ничего не разберешь. Просто глаза все даром потеряешь, и только. Вот как бывало потребуют из сената объяснения по жалобе, а жалоба-то, знаете, опасная, основательная, так он и закатит бывало в сенат объяснительный рапорт, эдак листов на 20, да все такого письма. Ну, понимается, в сенате, повертят его в руках, повертят, читать никому и не хочется, так и ответят бывало: поступить, дескать, по законам, хе, хе, хе! Проказник был покойник! (Все смеются.)

Председатель. Ведь бы и нам завести такого не худо, право! Хе, хе, хе! Ну-с, а этот указ о чем?

Секретарь (привстав). Это сенат дает знать к сведению об отказе своем по прошению мещанки Пирожниковой. Изволите помнить, было у нас дело Пирожникова, что еще в каторгу присужден. Мать жаловалась в сенат, так сенат ей и объясняет, что, во-первых, мать за сына просить не может, каждый отвечает сам за себя, а во-вторых, что по 1338 статье 15 тома в Уголовных делах, на решение палаты допускается апелляция только в случае присуждения к тяжким наказаниям, значит, можно жаловаться только по исполнении приговора, после уже наказания.

Председатель. Так что ж, по этому указу нам исполнять нечего?

Секретарь. Нечего, это к сведению.

Председатель. И прекрасно! Ну-с, Петр Ильич, возьмите бумаги, я пометил; дайте-ка приговоры поскорее подписать… (Секретарь идет к столу, берет отмеченные бумаги, отбирает у Вахрамеева подписанные им приговоры и кладет перед председателем.)

Председатель (считая приговоры). Э, сколько их!.. Ведь это, ей-богу, душа радуется, как у нас дела-то скоро идут. Целых пятнадцать.

Секретарь (со своего места). И не пустые все, Александр Матвеевич, а довольно важные. Тут есть штук пять и на каторгу!

Председатель. Славно, славно! (Подписывая.) А что, Жомов не был?

Секретарь. Нет-с, никого не было.

Алексей Александрович. Жомов? Какой это Жомов?

Председатель. А вот вы увидите. Он хотел и сам нынче заехать в присутствие… Отставной полковник; здешней губернии помещик… славное имение у него… (Подписывая.) Вчера мы с ним в клубе встретились.

Семен Иванович (переписывая). А что, Александр Матвеевич, как ваши карточные дела?

Председатель. Плохи были, да вот вчера немножко поправились. Сели мы втроем: я, Жомов этот, да прокурор. Копейки по три… Ну-с, проигрался он на порядках, и мне и Борису Львовичу.

Семен Иванович. Я его что-то не помню.

Председатель. Да и я его почти не знал… Он ведь все в военной службе служил, а с отставки-то все живет в своей деревне. Ну уж малый — разбитной, веселый, нечего сказать! Мы так с Борисом Львовичем и катались со смеху… Бедовый просто, хе, хе, хе! Говорит, что у него дело есть в палате. Петр Ильич, о Жомове есть дело у нас?

Секретарь (привстав). Как же, и очень важное. Он обвиняется в разных преступлениях. (Кричит, отворив немного дверь в канцелярию.) Швейкин! Подайте дело о Жомове! Тут три дела, соединенных в одно. Он обвиняется, во-первых, в том, что высек своими людьми гувернантку, приставленную им же к его детям, да еще вымазал ее купоросным маслом; во-вторых, в том, что засек чуть ли не до смерти крестьянина своего… имени не помню… в-третьих, в продаже фальшивых рекрутских квитанций.

Алексей Александрович. Ого, какой гусь! Молодец, хе, хе, хе!

Председатель. Да так ли это? Мне что-то не верится… Как же это? Мало ли ведь какие обвинения бывают, нет, это что-то — того… (Трясет головой.)

Секретарь. Видно по всему, что крестьянам его плохо. Да вот и дело. (Швейкин приносит дело и, отдав его секретарю, уходит.

Секретарь садится на свое место и просматривает дело.)

Семен Иванович. По моему мнению, эдакие дворянские дела и до палаты-то доводить не следует. Это бы надо, знаете, порядком домашним, семейным, через предводителя.

Председатель. То-то и есть!.. Ну как же его осудить, ведь, ей-богу, совестно как-то!.. Ведь все же он, как хотите, наш брат дворянин. Ведь для чего-нибудь нас дворяне-то выбрали.

Алексей Александрович. Гм! По моему мнению, тут должны войти другие соображения.

Председатель. Что же, по-вашему, какие?

Алексей Александрович. Административные. Да, да, административные. Изволите видеть, если сначала бросить общий взгляд на дело, так выйдет, что оно более или менее касается помещичьей власти.

Председатель. Касается. Касается, Петр Ильич?

Секретарь. Касается.

Алексей Александрович. Касается? Хорошо! Теперь-с, известно вам, что в видах правительства поддерживать власть помещика и звание дворянина? В видах ли?

Председатель. Еще бы — нет! Разумеется!

Алексей Александрович. Ну да, от этого зависит безопасность государства, очень хорошо! Мы с вами — что такое? Разве не правительство?

Семен Иванович. Какое мы правительство? Мы просто судебное место, да и все тут.

Председатель. Нет, нет, Семен Иванович: Алексей Александрович прав. Мы как-то намедни считались с управляющим палатой государственных имуществ, как же! Выходит, что я чуть ли не четвертое лицо в губернии: первое — губернатор, второе — вице-губернатор, третье…

Алексей Александрович. Совершенно так! Следовательно, я понимаю, мы должны в этом деле руководствоваться более или менее правительственными соображениями, высшими, административными, понимаете?

Семен Иванович. Ну, а насчет гувернантки-то?

Алексей Александрович. Насчет гувернантки?.. Об этом надо подумать… Я подумаю, а может быть, и особое мнение подам.

Семен Иванович. А мне сдается, что в деле с гувернанткой-то замешалось что-нибудь

такое, любовное…

Секретарь (привстав). Оно так и есть, он мстил ей за то, что она не уступила его требованиям… Да это же было, кажется, причиною наказания крепостного человека, заступившегося за свою жену.

Семен Иванович. Ну, так и есть— мудреное дело, господа: уж где эдакое замешалось, тут и разбирать трудно… По моему мнению, ну, коли вор, знаете, эдакий явный, разбойник, убийца, коли там какой… ну, такого суди!.. А это, что около казны кто поживился, да там эдак с бабой повздорил… тут, ей-богу, и судить нечего! Я бы все-таки дело домашним порядком кончал, по-отечески, ей-богу!

Председатель. Да и человек-то он, кажется, хороший! Ну как я его обвиню? Совестно как-то!.. Ну, конечно, может, нрав у него горячий. Он же вдов, так по женской части, может, того… хе, хе, хе! И слабенек немножко.

Семен Иванович. Ну да что говорить! Он, может быть, там и плут, конечно, да кто же не без слабостей!.. Все мы люди. Ведь коли по душе, по человечеству-то рассуждать…

Алексей Александрович. Вы все свое, Семен Иванович, я уж вам говорил, что по душе — само по себе, а по закону — само по себе.

Семен Иванович. Да ведь эдак и всех нас можно под суд отдать, батюшка Алексей Александрович. Вспоминаю я свою молодость… Был я заседателем земского суда… то-то весело жили! У нас так все волости и были поделены: у исправника свои, у заседателя свои… Что в каждой волости примерно женского полу, то одного заседателя, что в другой — то мое. Приедешь, бывало, на следствие в волость, так как сыр в масле и катаешься. Сотские уж так дело свое и знают… Ну, конечно, с иной ласкою, а иную и припугнешь.

Председатель. Ха, ха, ха!

Алексей Александрович. Вот погулял-то, так погулял, Семен Иванович! Эдак и нашему брату, офицеру, не всегда удается, ха, ха, ха!

Семен Иванович. Да уж было дело, я вам скажу, хе, хе, хе! (Махнув рукой, трясет головой.)… Хе, хе, хе!

Председатель. Так как же, господа? Петр Ильич, что вы там высмотрели?

Секретарь (привстав). Да нехорошо дело, Александр Матвеевич: хотя он и не сознается, но я со своей стороны не только убежден, но даже нахожу полное основание к положительному обвинению.

Председатель. А доказательства есть?

Секретарь. Да прямых, отдельных доказательств нет, но есть целая совокупность улик и несовершенных доказательств.

Председатель. Э, совокупность улик!.. Это все равно, что ничего! Нет, вы мне подайте собственное сознание, или двух свидетелей… или что там еще? Ну того, что называется прямым доказательством… А без этого и обвинять нельзя.

Алексей Александрович. Отчего же нельзя? Трудно, но можно. Прокурор как-то мне говорил, что с помощью логики всегда можно.

Семен Иванович. Да ведь логика-то, батюшка, у каждого своя. Вот был у нас старик председатель Кубышев, тот, бывало, об этой совокупности и слышать не хотел. Как, говорит, ведь совокупность — это значит, по собственному своему разуму судить… Тут ошибка только — и грех. Оно, бывало, всех в подозрении оставлял.

Секретарь. Осмелю-с доложить, Александр Матвеевич, вы сейчас изволили подписать один приговор на основании этой же совокупности.

Председатель. Как? Какой? Где?

Секретарь. Да о Филиппе Степанове, что корову украл.

Председатель. Ну, вот что еще вздумали, я было испугался!.. Корову!..

Алексей Александрович. Совсем неуместное сравнение.

Семен Иванович. Да, батюшка Петр Ильич, это вы не то говорите, сами посудите: во-первых, дело идет о корове.

Алексей Александрович. А во-вторых, это все же мужик. Помилуйте, тут совсем другое соображение.

Председатель. Да, да, не то, совсем не то. Ну, скажите, Петр Ильич, по делу о гувернантке-то какие доказательства?

Секретарь. Во-первых, показания собственных людей.

Председатель. Да вот видите, господа: собственных людей! Как же это мы, так и станем про барина холопу верить?

Алексей Александрович. Гм! Казус, казус!

Семен Иванович. Не знаю, как теперь, а прежде так: закон, помнится мне, строго запрещал принимать их в свидетели.

Секретарь. Да и теперь он допускает их лишь только в случаях, когда нет других свидетелей. Одна беда: показания-то разноречивы. Сначала они показали все в один голос против него, потом, видимо, их Жомов застращал или подкупил, стали они от своих слов отказываться, но потом опять утвердили прежнее показание, а в уездном суде опять будто бы объявили, что их обвинение ложно. Но это ничего не значит и не ослабляет силы первого показания, тем более…

Председатель. Что вы, что вы, не торопитесь, как ничего не значит? Дело идет о дворянине! Как можно!

Алексей Александрович. Беспристрастно говорю. Петр Ильич, это натяжка.

Секретарь. Какая же натяжка? В первом своем показании они не разноречат друг с другом и говорят согласно с прочими обстоятельствами дела; отрекаясь же от этого показания, они впадают в разноречия, нисколько при том не объясняющие других обстоятельств

дела.

Председатель. Не по-дворянски рассуждаете: стану я крепостных людей слушать!

Секретарь. Но кроме этого есть его письмо к гувернантке. Прутья найдены у него в кабинете…

Председатель. Что ж он сказал про прутья?

Секретарь. Говорит, что прутья у него заготовлены были, чтобы сечь детей и крестьян.

Председатель. Что ж, очень вероятно! Разве он не отец? Разве он крестьянина высечь не может?

Алексей Александрович. Может. Не только может, должен иногда, ей-богу, иначе нашего крестьянина и не вразумить. Ведь это народ необразованный. У нас в военной службе каждый командир сечет сколько душе угодно! Нет, тут я юридического ничего не вижу. А что он сказал про записку?

Секретарь. Отрекся.

Председатель. Ну вот видите, отрекся! Помилуйте!..

Секретарь. Но сходство несомненное.

Семен Иванович (продолжая подписывать). А почерки сличали?

Секретарь. Секретари уездных присутственных мест сличали… но просто невероятно, сходства не нашли.

Алексей Александрович (морща лоб). Гм!

Секретарь. Можно будет сделать новое сличение.

Председатель. Что вы, что вы! Стану я делать новое сличение! Ведь эдак я разобижу и уездный суд.

Секретарь. Как угодно-с. Есть еще показание фельдшера, показание крестьянина, слышавшего угрозы Жомова гувернантке.

Председатель. Да это что! Вы сами сказали, что положительных доказательств нет. С его стороны кто свидетели?

Секретарь. Есть один, отставной действительный статский советник Жигулин.

Алексей Александрович. Действительный статский советник? Гм! Это то же, что генерал.

Семен Иванович. Жигулин?.. Знал я одного Жигулина. Вот Гуляка-то был, лихой, нечего сказать!

Председатель. Один свидетель, да хорош— генерал! Генерал врать не станет, а коли соврет, значит, уж должно было так соврать, не даром! Что ж, мы и генералу не станем верить?.. Ведь генерал двух свидетелей стоит!

Секретарь. Такого закона нет.

Председатель. Быть не может. У меня тесть был генерал, он мне всегда это говорил.

Секретарь. Есть статья 1197 в 15 томе, которая говорит, что при двух противоречащих свидетельствах следует отдавать предпочтение знатному перед незнатным… Но…

Председатель. Ну вот видите! Сами говорите, чего же больше!

Алексей Александрович. Да это ясно… это дисциплина!

Семен Иванович. Да, чай, дворян-то спрашивали, Петр Ильич, на повальном-то обыске?

Председатель. Да, да, вы скажите-ка, что дворяне?

Секретарь. Да что дворяне, Александр Матвеевич, дворяне человека два отозвались незнанием, а другие… (Приискивает в деле и потом читает). Показали… «что Жомов ведет себя как прилично благородному российскому дворянину».

Председатель. Ну и конечно! Я больше и рассуждать не стану. Как же это? Дворяне говорят одно, а мы станем говорить другое?

Семен Иванович. Да, уж это не ловко!

Секретарь. Повальный обыск— не доказательство.

Алексей Александрович. Нет, Петр Ильич, не говорите, это статья важная. Мне ведь все равно, Жомов или кто другой… Но это, это я вам скажу… это…

Семен Иванович (перебивая). А что ж уездный суд?

Секретарь. Уездный суд его оправдал.

Председатель и Семен Иванович (вместе). Оправдал?

Председатель. Что ж вы этого мне с самого начала не сказали? Я бы и толковать не стал!

Секретарь. Как угодно-с.

Семен Иванович. Ну послушайте, батюшка Петр Ильич, из чего вы хлопочете? Я, ей-богу,

не понимаю. Вам-то что за дело?! Уездный суд оправдал, дворяне одобрили, доказательств эдаких, знаете, без логики-то, прямых нет… Мы-то из чего будем горячиться?

Председатель. Помилуйте, свой брат дворянин, а я его губить стану!

Семен Иванович. Ну, конечно, что за охота! Вот еще коли может достаться.

Председатель. И достаться не может… Я ведь видел, с ним и губернатор, и прокурор вчера разговаривали. Ничего! Губернатор-то еще и шутил с ним немало. Они там насчет петербургской мадамы какой-то говорили. Смеялись много. Вы ведь знаете, губернатор

у нас сам того, не промах! Хе, хе, хе!

Семен Иванович. Достаться не может. Уездный суд оправдал… Чего уж тут! Он, может, и виноват, да черт с ним, нам-то что?

Алексей Александрович (к секретарю). А велико дело?

Секретарь. Листов пятьсот.

Алексей Александрович. У!.. (Свистит.)

Вахрамеев (кончая писать). А что, барин-то этот, видно, кулак? Хе, хе, хе!

Семен Иванович. Да что вы вмешиваетесь, Иван Фомич, не ваше дело, о дворянах речь… Вы вот регистр-то пишите.

Вахрамеев. Известно, не мое… я так только… к слову… (Встает, складывает очки, подходит к стенным часам, переходит к шкафу, потом к окошку.)

Председатель. Вы говорите, Семен Иванович, черт с ним! А я и этого не скажу. Ведь приговорить-то к тяжкому наказанию, да еще дворянина… это… это просто рука не подымается… А он еще и знакомый человек, и полковник, и такой приятный…

Секретарь. Нет, разумеется, идти против него не из чего, мне же лучше, не пойдет дело в сенат, так и хлопот меньше… я так только, для справедливости.

Алексей Александрович. Для справедливости? Что ж вы думаете, вы одни только понимаете справедливость, а мы несправедливы?.. Нет, господа (встает), видите ли что! Я не то, чтобы вполне был согласен с вами, Александр Матвеевич, или с вами, Семен Иванович, однако ж не могу не взять во внимание, во-первых, то, что на это дело следует смотреть с высшей точки. Тут, по моему мнению, главную роль играют соображения административные… Ну, и второе — мнение дворян, конечно. Все-таки наше сословие — высшее сословие!.. Нельзя не уважать… может быть, он и виноват, но мы ведь судим по законам. Если положительных доказательств не имеется, коли юридических, заметьте, господа, юридических доказательств нет, так если бы мы хотели обвинить его, так не можем. Так ли? Не можем! Хорошо, вы скажете — совокупность. Конечно, совокупность, я согласен, может, по совокупности и можно… но ведь совокупность совокупности рознь… Да и позвольте, господа, какая же тут совокупность, коли в его пользу показывает действительный статский советник, лицо почетное, лицо, как ни говорите, все-таки облеченное правительством в сане генерала? Следовательно, мое мнение то, чтоб руководствоваться точным смыслом закона, а не то, что говорит Семен Иванович, что надо судить по человечеству, или вы, Александр Матвеевич, что рука не подымается… Не то! Где нужно карать, там уж рука судьи должна подыматься! Непременно должна! Но здесь есть другие основания… Не так ли, господа? Я, конечно, мог бы подать особое мнение, а может быть, его и подам, это для меня не затруднительно, но я не хотел бы отделяться от своих сочленов… Я держусь только такого мнения, что уж если оправдать Жомова, так сделать это, знаете, юридически, чтобы все было прописано в решении: и законы, и общий взгляд, и административные соображения, и… и… и… ну и все…

Председатель. Дельно! Все дельно, Семен Иванович?

Семен Иванович. Да уж это там пусть секретарь напишет, ему и книги в руки…

Вахрамеев (смотря в окно). Вот, кажется, его превосходительство едет. (Все бросаются к окну.)

Председатель. Губернатор?.. Он, он, точно— он… Куда бы это?

Семен Иванович. Не один, дама с ним какая-то.

Вахрамеев. Это, должно быть, они супругу свою катают.

Алексей Александрович. Да, да, это губернаторша… какой салоп богатый!

Председатель. Это, должно быть, они в приют едут. Ведь это, знаете, по дамской части. А каковы рысаки-то (все возвращаются на свои места)… и кучер какой знатный!.. Ведь это я его губернатору-то рекомендовал. Возьмите, говорю, ваше превосходительство, кучера Илью, под стать, говорю, будет вашим коням!.. Ах, боже ты мой милостливый, приговоры-то у меня еще не подписаны! (Принимается подписывать. Вахрамеев кланяется кому-то в окошко, делает знаки и незаметно уходит.)

 

ЯВЛЕНИЕ 15

Те же без Вахрамеева.

Алексей Александрович (подписывая журнал). Что, губернатор будет нынче у Варвары Петровны?

Председатель. Непременно будет. И губернаторша будет… А уж завтрак какой Варвара Петровна приготовила. Я вам скажу!

Алексей Александрович. Значит, grand dejeuner?

Председатель. Да уж такой, что после него хоть и не обедай!.. Это все я устраивал… я к ней и клубного повара Степана отправил, сам горшки с цветами расстанавливал. Хлопот-таки было немало. Вот нынче: как ехал сюда в палату, так заезжал и на кухню к ней, взглянуть, свежую ли стерлядь купили! Нельзя! Просить! Дело ее дамское. Это что у вас, Петр Ильич, на полях-то карандашом выставлено? 1 0 или 20 ударов?

Секретарь (привстав). О ком, позвольте узнать?

Председатель (читая). Да… о Егорове. Так мне что писать?

Секретарь. 20, 20…

Председатель. Уж вы, пожалуйста, мне все это карандашом пояснее выставляйте, никак не разберешь. (Подписывает, Алексей Александрович толкает ногой Семена Ивановича.)

Семен Иванович. А что, Александр Матвеевич, не нужно ли ее превосходительству палату представить? Прежде у нас так водилось.

Председатель. Я уж думал, да губернатор говорит, что теперь, мол, это не принято. Ну, а я все-таки себе на уме, познакомился-таки с ней по-своему, хе, хе, хе!

Алексей Александрович. Позвольте спросить, это интересно.

Председатель. Да вот как… как на днях было молебствие в соборе, по случаю приращения к царской фамилии, — так я из собора-то и заехал к губернатору как был, в мундире, и штаны белые, суконные надел, с лампасами-то… Так, знаете, заехал, будто бы для того, чтоб о театре доложить…

Семен Иванович. Да что ж о театре-то?

Председатель. Как что? Губернатору-то хочется театр здесь получше устроить; откупщик по его приказанию и капитал ему на это пожертвовал… Губернатор тогда еще и пристал ко мне в клубе, возьмитесь, говорит, заведывать хозяйственной частью… я было отнекивался, куда — пристал, тормошит, возьмите, говорит, да и полно! Ну, нечего делать — взял. А хлопот немало! Я вот нынче все утро румяна для актрис экономическим способом закупал… оттого и опоздал… Тут, Петр Ильич, что по делу мещанки Наливкиной? Что поставить, плети или розги?

Секретарь. Плетью, тридцати ударами.

Председатель. Ну, плетьми так плетьми. (Подписывает.)

Семен Иванович. Это значит, почти втрое. Мне намеднись экзекутор в губернском правлении новые плети показывал… треххвостые!

Председатель. Так оно выходит тридцать на серебро, ха, ха, ха! (Все смеются.)

Алексей Александрович. Жаль, немножко не выходит, меньше немножко, а то почти так!

Председатель (подписывая). Да, так вот, сижу я у губернатора и говорю, что, ее превосходительство, чай, очень с дороги устать изволили? А он: нет, говорит, ничего, пойдемте, я вас представлю. А я то, понимаете, так это нарочно и подвел, и штаны-то

Белые с умыслом надел, хе, хе, хе! Ведь думаю, скажут ей: председатель Уголовной палаты, она и не поймет сразу, подумает— все равно, что уездный суд. А как белые-то,

белые увидит, так и сообразит, что место-то генеральское!

Алексей Александрович. Да она, может быть, и не заметила.

Председатель (машет рукою). Заметила, заметила!.. Глаза у нее такие быстрые, так разом человека с ног до головы и оглядит. У меня ноги не спички какие-нибудь, не Семен Ивановичевым чета, хе, хе, хе!

Семен Иванович. На высоких-то ногах штаны виднее, Алексей Матвеевич, у меня даром что худы, зато длинны, хе, хе! (Вытягивает ногу. Александр Матвеевич вытягивает свою, Алексей Александрович также окидывает глазами свои ноги.)

 

ЯВЛЕНИЕ 16

Те же и Вахмистр.

Вахмистр. Ваше высокородие! Конвойные солдаты спрашивают: арестантам дожидаться прикажете или отпустить изволите?

Председатель. Дожидаться, разумеется, дожидаться. (Вахмистр уходит.)

 

ЯВЛЕНИЕ 17

Те же без Вахмистра.

Алексей Александрович. Ну, что, губернаторша любезна была с вами?

Председатель. Очень, очень любезна! Я говорю: как вам, ваше превосходительство, наш город нравится? Очень, говорит, нравится.

Алексей Александрович. Столичная учтивость, не больше! Может быть, про себя-то

она другое говорит. Впрочем, я ее вовсе не знаю. Гм! Гм!

Семен Иванович. Ну вот нынче познакомитесь у Варвары Петровны… Александр Матвеевич, вы бы молодого-то человека губернаторше представили… он ей и для балов-то пригодится…

Председатель. И прекрасно! Непременно представлю…

Алексей Александрович. Нет, зачем! Она, может быть, совсем этого и не хочет. Зачем навязываться! Я без нее обойдусь…

Председатель. Вот еще какой гордый! Ведь она все-таки губернаторша! Не ей вас отыскивать…

Алексей Александрович. Да может быть, это ей будет неприятно?.. Впрочем, пожалуй!.. (После некоторого молчания)… Так мы вместе к Варваре Петровне и поедем.

Председатель. И прекрасно: я и лошадей-то домой не отпустил.

Алексей Александрович (смотрит на часы). Если уж так, ведь скоро нам будет и собираться.

Председатель. Нет, еще рано!.. Ну, Петр Ильич, возьмите ваши приговоры, я их все подписал. (Секретарь подходит к столу и собирает подписанные бумаги. Алексей Александрович встает и начинает ходить по комнате, напевая про себя вполголоса: тпра, тпра, тпра, тпру.)

Председатель. Да, совсем из головы вон! Просила меня Аделаида Никифоровна о какой-то бабе ее, судимой…

Секретарь. За покушение на самоубийство.

Председатель. Да, просит помиловать.

Семен Иванович (кладя перо и зевая). Помиловать всегда можно!

Председатель. А в чем дело-то, я не знаю. Обещал справиться. Вот вы мне расскажите, Петр Ильич, а то коли я с ней нынче у Варвары Петровны встречусь, и дела знать не буду, так она мне прохода не даст.

Секретарь. Да дело-то очень просто. Эта молодая бабенка была в связи с одним соседним дворовым человеком… муж и застал ее на месте преступления.

Алексей Александрович. Это интересно. (Останавливается и слушает.)

Секретарь. Баба, разумеется, совсем повинилась, но со стыда и с горя, особенно, как она показывает, потому что муж не только ее не побил, но даже и не ругнул ни разу, а обошелся с ней кротко и ласково, и утопилась было.

Алексей Александрович. Вот странно! Отчего тут было ей покушаться на жизнь?

Секретарь. Она говорит, что ей от этого ласкового обращения сделалось еще совестнее, а муж объяснил, что видел, как она и без того мучится, а потому уже и не ругал.

Алексей Александрович. Странно! Ну-с?

Секретарь. Она и бросилась в реку, но ее увидели, и хотя с трудом, однако ж вытащили. Ее надо освободить. (Писец из канцелярии говорит, полурастворив дверь: «Петр Ильич, пожалуйте, от губернатора пришли».)

Секретарь. Сейчас.

Алексей Александрович. Вас зовут! Ступайте, мы сами решим, вы нам укажите только законы.

Секретарь. Позвольте… Вот тут уложение: 1943 статья в 15 томе.

(Уходит.)

 

ЯВЛЕНИЕ 18

Те же без секретаря.

Председатель. Да что тут решать, коли говорит, надо освободить. Мне хотелось только знать.

Алексей Александрович. Еще лучше, Александр Матвеевич, рассудите дело: во-первых,

это роман, во-вторых, может быть, придется толковать о нем у Варвары Петровны. Ведь посмотрите (читает в уложении) мм… мм… «если кто покусился на жизнь из великодушного патриотизма» — это не идет. «Из болезни»… Гм! Тоже не идет! Я помню, что секретарь мне как-то вычитывал обстоятельства, смягчающие вину.

Председатель. Да вы посмотрите в оглавлении.

Алексей Александрович. В оглавлении? (Читая.) Мм… мм…

Семен Иванович. Тут бы, кажется, и судить нечего. Бог простил, не утонула!..

Алексей Александрович. Вы опять, Семен Иванович, свое! Говорил я вам: бог сам по себе, а уголовные законы — сами по себе. Мы — юристы, поймите это, мы — юристы. (Смотрит в книгу.) Нашел, нашел: «по глупости и крайнему невежеству»… как раз подходит.

Семен Иванович. А, знаю! Это всегда вот как пишется: «по глупости, простоте и невежеству, свойственным крестьянскому быту».

Председатель. А бабе — в особенности.

Алексей Александрович. А бабе — в особенности! Совершенно справедливо.

 

ЯВЛЕНИЕ 19

Те же и секретарь (с бумагою в руке).

Алексей Александрович. Петр Ильич, мы решили. Освободить ее вот по этой статье. (Указывает ему статью.)

Секретарь. Слушаю… да ее и без этой статьи освободить можно, ей следует только церковное покаяние.

Алексей Александрович. Как церковное покаяние? Там сказано — в случае болезни.

Секретарь. Там, может быть, несколько неясно сказано, но в случае покушения от болезни нет даже и покаяния церковного.

Алексей Александрович. Так, так, точно… Помню, там немножко неясно…

Секретарь. Вот, Александр Матвеевич, его превосходительство, губернатор прислал приговор по делу купца Панкрашова. Он его не утверждает, а просит его переменить.

Председатель. Да, да, он мне вчера об этом в клубе говорил. Прокурор согласен… Вы, говорят, его слишком слабо присудили, Петр Ильич.

Секретарь. К заключению в тюрьме на шесть месяцев, чего же больше, Александр Матвеевич?.. Он и без того уже два года сидит в тюрьме. Его посадили при самом начале следствия.

Председатель. Губернатору хочется, чтобы по крайней мере на год, дела-то в сенат, по несогласию с нами, переносить он не желает, так и просит меня переделать решение так, между нами, домашним порядком.

Секретарь. Трудно, Александр Матвеевич.

Председатель. Ну уж постарайтесь!.. Нельзя же не сделать угодное его превосходительству, дайте-ка сюда приговор… (Берет приговор, вырывает из него лоскуток бумаги и рвет его на части, потом передает его Семену Ивановичу и Алексею Александровичу, которые делают то же.) Господа, не угодно ли уничтожить свои подписи, Семен Иванович, Алексей Александрович?

Алексей Александрович. Пожалуй, пожалуй! Несколько лишних месяцев еще не беда… Конечно, я мог бы не согласиться, ну да не стоит! Лучше уж, по моему мнению, при каком-нибудь, знаете, важном случае поупорствовать, а тут…

Семен Иванович. И спорить не стоит!

Секретарь (пожимая плечами). Для нас-то оно лучше… Не пойдет дело в сенат, меньше хлопот, а теперь-то и без того работы много, время уже позднее…

Председатель. В самом деле, позднее! Ведь год-то на исходе!.. Надо об отчетах подумать, господа. Ведь вот третьего и прошлого года у нас итоги были чисты. Ни одного дела нерешенного за палатой не осталось. Мило было глядеть!.. Да уж и губернатор-то меня

как благодарил!

Алексей Александрович. А сколько в прошлом году было у нас дел?

Секретарь. Пятьсот девяносто семь.

Председатель. Слышите, пятьсот девяносто семь с одним секретарем, тогда как почти везде по два. Зато ведь (улыбаясь и потирая руки), говорят, мы у министра на отличном счету.

Алексей Александрович. Иначе и быть не должно! Вы-то сообразите, ведь в самом деле, почти никогда не манкируем, сидишь по нескольку часов, воротишься домой просто измученный!

Председатель. Ох! Хорошо бы, знаете, коли в нынешнем-то году набралось бы дел еще побольше, и все были бы решены! А? То-то бы славно!

Секретарь. Нынче, я думаю, у нас будет до шестисот пятидесяти.

Председатель. Э, право! И много ли нерешенных-то?

Секретарь. Еще дел с сотню осталось.

Председатель. Что вы говорите, Петр Ильич, с целую сотню? Да когда же это вы успеете?

Секретарь. Как-нибудь да очистим! Я и сам знаю, что без этого нельзя. Министерство закидает запросами, так что и не отделаешься! Вот извольте посмотреть, я составил роспис нерешенным делам. (Берет со своего стола бумагу и подает ее председателю.) Вот, если вам угодно будет мне разрешить… Извольте видеть… вот эти двадцать дел об утопившихся, удавившихся, повесившихся, о нечаянных пожарах и других происшествиях, в которых виновных не открыто. Прикажете предать их, по обыкновению, суду и воле Божьей?

Председатель. Предать, предать, непременно предать.

Секретарь. Слушаюсь. Они не составят затруднения, по ним резолюции и столоначальники напишут. Вот еще пятнадцать дел о бродягах и непомнящих родства. Тут резолюция известная, 1178 статья.

Алексей Александрович. Что ж такое?

Секретарь. Да их следует наказать розгами от тридцати до сорока ударов и отдать в арестантские роты на срок от десяти до двенадцати лет, а женщин в рабочие дома от пятнадцати до восемнадцати лет. Так прикажете по 1178 статье?

Председатель. По 1178… Валяйте, с Богом!

Секретарь. Вот еще дел с шестнадцать или восемнадцать очень крупных… Лежали они у нас, лежали, да никак не успели ими заняться.

Семен Иванович. Да что с ними церемониться! К доследованию их!

Председатель. Разумеется, к доследованию. К справкам.

Алексей Александрович. Если можно доследовать, так доследовать.

Секретарь. Доследовать-то можно… по крайней мере за нами числиться не будет… Вот еще два дела: первое об убийстве мещанина Семенова, а другое по жалобе крестьянина князя Куталина на управляющего — в тысячу листов. Уж я не знаю, как с ним и быть.

Первое-то дело тянется уже пять лет, тут есть арестанты и арестантки, давно сидят, нечего сказать! Ну, а по другому арестованных нет. Мы уж эти дела два раза обращали к доследованию, что уж делать? Как нарочно поступят в конце года… Председатель. Нельзя ли опять к доследованию?

Секретарь. Нет, уж теперь нельзя! Хотел было целиком пустить в решение мнение уездного суда, да невозможно, так плохо, что ничего не поймешь! Вот, если дозволите, можно будет придраться к тому, что в одном деле нет всех скреп по листам, а в другом, как я успел заметить, не все бумаги подписаны депутатом коннозаводского ведомства…

Председатель. Чего же лучше? Придирайтесь к чему хотите, чтобы только дело за нами не считалось.

Семен Иванович. Да вы смотрите, отошлите их в уездный суд для исправления попозже, а то ведь он, бестия, пожалуй, исправит и воротит их до окончания года.

Секретарь. Слушаюсь, ну вот это дело об унтер-офицерском сыне Маркотине, слава богу, меня теперь уже не беспокоит… А преогромное дело! Да, к счастию нашему, умер… есть донесение.

Председатель. И прекрасно!

Алексей Александрович. И лучше выдумать не мог, как говорит Пушкин.

Секретарь. Вот эти дела пойдут на заключение палаты государственных имуществ. Эти дела— сколько их?.. Раз, два, три… всего восемь, я кончу на днях. Ну, а с остальными как-нибудь справлюсь.

Председатель. То-то же, Петр Ильич, пожалуйста! Ну, сколько на нынешний день вы запишете решенных нами дел?

Секретарь. Дел-с с двенадцать. Да вот что, Александр Матвеевич, вам известно, что теперь и нижние инстанции из кожи лезут, чтобы очистить и спихнуть нам на ревизию свои дела… Так разве по примеру прошлого года?

Председатель. По примеру прошлого года? Непременно! Скажите регистратору, чтобы с пятнадцатого числа поступления в палату дел в книгу не записывал, а складывал бы их там, в особом шкапу.

Семен Иванович. Уж лучше бы с десятого декабря, Александр Матвеевич: у нас, бывало, председатель Жолобов с десятого декабря прекращал записку.

Председатель. Раненько, Семен Иванович, нехорошо. Мне и прокурор говорил… Нет уж — с пятнадцатого.

Секретарь. Слушаюсь.

Алексей Александрович. Да ведь как же это? Ведь их там из уездного суда выключают, а у нас не запишут, где же они будут?

Семен Иванович. Хе, хе!.. Да так— между небом и землей. Вы еще этого порядка не знаете. Так, батюшка мой, везде водится, и в сенате даже!

Алексей Александрович. Да как бы за это не отвечать!

Семен Иванович. Эх вы, неопытность! Ну кому до этого дело! Эдак-то лучше, и начальству приятно, и убытка никому нет. Месяцем раньше, месяцем позже, не беда! Зато уж всякий нумер очищен.

Алексей Александрович. Ну да, конечно, для репутации палаты, я согласен.

Председатель. Нет, это все хорошо, Петр Ильич. Старайтесь, молодой человек, старайтесь! Начальство увидит ваше усердие и…

 

ЯВЛЕНИЕ 20

Входит Вахрамеев.

Семен Иванович. Да это где, Иван Фомич, пропадали? Вот поди с ним! Ему бы докладной переписывать, а он себе, верно, чаек в трактире распивает.

Вахрамеев. Хе, хе, хе! Нет-с, я так, человечка одного нужного в окошко увидел, так поговорить это надо было… Ведь нельзя же, Семен Иванович, дело-то наше торговое. (Садится на свое место.)

Председатель. Говорили вчера в клубе, что нам новые штаты вышли.

Семен Иванович. Да уж об этом лет сорок говорят.

Алексей Александрович. А пора, давно пора! Я просто не понимаю, как это у нас юстицию, статью-таки довольно важную, совсем в черном теле держат. Ну, что это за жалованье! Ну хоть бы мое! Просто смех! Да и ваше, Александр Матвеевич, тоже!

Председатель. Да ведь как обидно-то! Посмотрите-ка, что это за штаты у Казенной палаты да у Государственной. Один председатель сколько получает!.. А уж о косвенных доходах и не говорю… Нет, жалованьем-то, жалованьем!.. Ну, что станем делать? Чем же

наша палата, спрашивается, хуже других?

Семен Иванович. Не хуже! Ничем не хуже!

Алексей Александрович. Какое— хуже! Помилуйте— важнее, во сто раз важнее! Ведь тут какие все дела: о жизни да о чести. Ведь тут все-таки на душу берешь! И за это все-таки

жалованье, что просто иной раз и совестно сказать!

Председатель (вздыхая). Хотя бы Господь Бог помог по представлениям-то что-нибудь

получить! О себе я и не говорю… обо мне, я знаю, губернатор-таки и похлопочет… а о вас, господа, я уже готовлю представление. (Все, кроме Вахрамеева, кланяются.)

Председатель. Вас, я думаю, Семен Иванович, лучше к чину?

Семен Иванович. К чину— так к чину! Дадут— хорошо. Нет— я и так проживу. Что мне! Я уже старик, мужики-то меня и без чина слушать будут… хе, хе, хе!

Председатель. А вам, Алексей Александрович, вы человек молодой — вам, я думаю, орденок лестнее будет?.. Я вас к ордену представлю.

Алексей Александрович (с чувством). Не дадут, Александр Матвеевич, чувствую, что не дадут! Мне уж такое несчастье на роду написано. Сколько раз, бывало, представляли, то формуляр не по форме, то представление опоздает.

Председатель. Ну, может, на этот раз и удастся.

Алексей Александрович. Дай бог! Премного вам благодарен,

Александр Матвеевич. (К секретарю.) Вы уж сделайте милость, Петр Ильич, наблюдите, чтобы все было в исправности.

Секретарь. Будьте покойны-с.

Вахрамеев. Вот вы, Александр Матвеевич, изволите говорить, что жалованье вам недостаточно… Да уж вас за это, за труды-то ваши государь по крайности жалует, когда чином, когда и крестом. А нашему-то брату, хоть весь век служи, — отличий никаких нету. Алексей Александрович. Вы зато из чести и служите, ха, ха, ха!

Вахрамеев. Да что в ней, в чести-то, только один убыток. Мне бы вот теперь в лавке сидеть, ан нет, ступай в палату. Хоть бы медальку-то по крайности повесили.

Семен Иванович. Да за что вам давать-то? У вас докладной регистр словно рак ползет. Хоть бы примерно пожертвовали что-нибудь.

Председатель. Да, да, вот ты сначала пожертвуй, Иван Фомич!

Вахрамеев. Да мы и то жертвуем. Вот, не угодно ли взглянуть, Александр Матвеевич. (Вынимает из-за пазухи бумаги.) Это у меня счетец так примерный сделан, что с нас на разные-то пожертвования-то пошло.

Председатель. Да и глядеть нечего — все по мелочи.

Вахрамеев. Не все по мелочи, Александр Матвеевич, вот мы на церковную ограду к Николе и на священство разом тысячу рублей отдали. Преосвященный, это, уж как благодарил! И на синод представил… А синод-то — что с ним станешь делать! Одно благословление прислал. Оно, конечно, и благословленье хорошо, да ведь его на шею не повесишь, благословенье-то! Вот Фалееву-то другая медаль вышла.

Председатель. Я тебе, Иван Фомич, хоть бы три медали повесил, да сам знаешь, не за что! Ты пожертвуй эдак покрупнее да повиднее… ну, до трех тысяч рублей примерно, хоть на устройство присутственных мест… Будет тебе медаль.

Вахрамеев. Больно дорого станет, Александр Матвеевич! Оно еще можно бы пожертвовать, коли бы уж это наверное знать-то.

Председатель. Ну, как хочешь.

Алексей Александрович (подойдя между тем к окошку). Кто-то подъехал. Фу, какой конь богатый!

Вахрамеев. Да вы мне уж позвольте, Александр Матвеевич, к вам в воскресенье-то зайти. Может, вы что и уступите.

Председатель. Заходи, пожалуй.

 

ЯВЛЕНИЕ 21

Те же и Вахмистр.

Вахмистр. Полковник Жомов.

Председатель. Проси, проси! (Все усаживаются. Вахрамеев берет газеты и в продолжение следующей сцены за чтением их засыпает. Вахмистр уходит и через минуту бежит назад и растворяет дверь.)

 

ЯВЛЕНИЕ 22

Те же и Жомов.

Жомов (быстро подходя к председателю и пожимая ему руку, громко).

Александр Матвеевич, Александр Матвеевич, имею честь кланяться!

Председатель. Здравствуйте, Илья Андреевич, здравствуйте, мы уже с вами люди знакомые, садитесь, прошу покорно…

Жомов (обращаясь к Семену Ивановичу). Семену Ивановичу мое почтение! Имею честь рекомендоваться: по милости царской сын боярский, ха, ха, ха! Илья Андреев Жомов, отставной полковник, здешней губернии помещик.

Семен Иванович (раскланиваясь). Слышал, слышал-с.

Жомов (обращаясь к Алексею Александровичу). Monsieur Жабин, j’al l’honneur…

Алексей Александрович (торопливо пожимая ему руку). Charme! (Семену Ивановичу тихо.) Эге, да он и по-французски!.. Молодец!

Председатель. Прошу покорно, без церемоний: садитесь, вот тут на кресло. (Сажает подле себя на углу стола.)

Жомов (садясь и осматриваясь кругом). Да вы это, господа, в палате, что ли, сидите, ха, ха, ха!

Председатель. А что?

Жомов. Да здесь просто барская гостиная, а не палата!.. Какая тут палата. Вы меня извините: я человек военный, у меня что в мыслях, то и на языке, ха, ха! Я вам по правде признаюсь, господа, я ведь полагал, что здесь такой же, с позволенья сказать, хе, хе, хе, такой же коровий хлев, как и в нашем уездном суде, хе, хе — ей-богу!

Семен Иванович. Это все у нас стараньем Александра Матвеевича.

Председатель (скромно). Нет, отчего же… я так только, признаться, нечистоты не люблю.

Жомов. Да вы не скромничайте, Александр Матвеевич, дело-то ведь на виду… А вам за то и спасибо, премного спасибо! Оно у вас и под судом-то веселее быть, ей-богу! Вот и зеркало-то есть. (Заглядывает в зеркало.) Есть где подсудимому и в зеркальце посмотреться… ха, ха, ха! (Все громко смеются.)

Жомов. Да-с, вот оно как, Александр Матвеевич, как подсудимый являюсь я к вам, как подсудимый-с!.. И полковник я, и помещик я, а подсудимый! Хе, хе, хе! Даже смешно, ей-богу!

Председатель. Да мы вот сейчас об вашем деле имели рассуждения.

Жомов. Да мне ведь только и утешения, что на благородных людей напал! Ну, думаю, пошло дело в палату, слава тебе господи, немного уж там возьмут мои злодеи-то!.. Тут ведь, думаю, столбовые дворяне сидят, не на ваш подлый аршин меряют. Ведь вот, господа, вы теперь и сами видите, дело-то ведь выеденного яйца не стоит, а вон на какую гору раздули!.. Да уж коли отдали нашего брата помещика к этим становым приставам под начало, так уж тут чего ждать! Всех помещиков переведут, право!

Семен Иванович. Да, уж это народ бедовый.

Жомов. Ведь, коли по правде, вам сказать, господа, так по откровенности-то ведь, это все от пристава и дело-то началось. Разозлился, бестия, что я ему мало плачу — изволите видеть, да еще с бабами моими шашни завел, каналья! Ну, знаете, как дело-то началось,

я ему эдак, понимаете, попросту, посвойски-то и говорю: что ты там мутишь, чернильная ты душа, я тебя не боюсь, я перед Богом и государем ни в чем не согрешил… Вот тебе — и не боюсь! Вот он и настряпал дело! Дайте, говорит, пятьсот рублей, я дело улажу.

Председатель. Ах он, бестия!

Жомов. Меня, знаете, это и взорвало. Не дам, говорю, тебе, каналья, не дам ни полушки! Мне не пятьсот рублей жаль — тысячу, две, десять раздам, коли нужно, но не тебе, червяку, а тем, кто почище да повыше. Да уж видно (вздыхая), надо было ему заплатить, нечего делать.

Председатель. Нет, нет, зачем!.. Будто уже и управы нет. Вот мы и нынче говорили… Вот не знаю только, как это обстоятельство насчет гувернантки-то?

Жомов. Что, насчет гувернантки? Да я тут хоть перед царя на суд пойду! Да я и вам, господа, откроюсь, таить не стану. Сами изволите видеть, человек я военный, правду-матку люблю. Взял, точно, взял я к себе гувернантку к детям. Сироты, знаете, матери нет, человек-то я вдовый. Ну-с, гувернантка-то из воспитательного дома, русская… девка, я вам скажу, такая крупная, бойкая… (Все, кроме Вахрамеева.) Хе, хе, хе!

Жомов (продолжая). Юлит, бестия, так около меня, тут прошмыгнет, там прошмыгнет… Ну я, нечего греха таить, хе, хе!.. — по-нашему, по-кавалерийскому и того… хе, хе, хе!.. Что ж, виноват, что ли, я? Судить меня разве за это, что ли?

Председатель. За это как можно? Это дело не такое…

Жомов. Нет, вы мне скажите, судить меня разве за это, что ли? А вот вы, Алексей Александрович, сами недавно из военной службы-то вышли… Ну-ка, батюшка, признайтесь, что вы много ли бабам-то спуску давали? А? Чай, ни одна не отвертелась, по лицу вижу… хе, хе, хе! (Все). Ха, ха, ха!

Алексей Александрович. Ха, ха! Ну, конечно, не без того. Уж точно, бывало, не попадайся — ха, ха!

Семен Иванович. Да, Алексей Александрович у нас ходок.

Жомов. А вы, Семен Иванович, не ходок, что ли? Знаем мы вас! Мне Жигулин-то все рассказывал, как вы с ним погуливали! Хе, хе, хе!

Семен Иванович. Хе, хе, хе! Да с вами беда, ей-богу! А что Жигулин, здравствует себе? Ничего?

Жомов. Ничего, слава богу, приятель мне сердечный! Да уж и Человек-то какой! Поверите ль, он до сих пор супругу вашу поминает. Что, говорит, за барыня такая была! Алексей Александрович. Как же, я сам помню Марью Осиповну, правда, я был мал тогда, но все-таки помню.

Семен Иванович (помолчав). Да, господа, могу похвастаться (с чувством)… да и не находятся уже, кажется, такие.

Председатель. Не имел чести знать.

Семен Иванович (с возрастающим жаром). Я вам вот что скажу, Александр Матвеевич, я так ее любил, что вот теперь восемнадцать лет прошло, как она умерла-то, без слез и вспомнить не могу. (Задумывается.) А какого нрава-то была — ангел! Ни дать, ни взять — ангел! Надо вам сказать, господа, что я-таки довольно долго ее добивался… был там у нее другой на примете… да тот как-то ее там и обманул… Она и пошла за меня… Ну, а отец-то ее меня как родного сына любил… Да недолго только прожила со мною, голубушка, всего четыре годочка. (Утирает слезы и дрожащим голосом.) А я и теперь все ее вещи свято берегу… все, что только завещала покойница, все выполнил, ничего не забыл… я просто, я уже и не знаю… как я ее любил!.. Поверите, Александр Матвеевич, уж коли эдак по душе-то раскрываться-то, поверьте, то, как пришлось мне, знаете, взять к себе — того… понимаете… по немощи-то человеческой… я крестницу ее выбрал, девушку-мещанку!.. По крайней мере, всякий раз вспомнишь ее, мою голубушку! (Плачет.)

Жомов (утирая глаза кулаком). Разжалобили вы меня совсем, Семен Иванович, я и сам вдовец! (Жмет ему руку.)

Семен Иванович. Так, батюшка, так, одно горе терпим. (Несколько минут молчание.)

Председатель. Так как же, Илья Андреевич, вы начали говорить…

Жомов. Да-с, насчет гувернантки-то, хе, хе, хе! Вот я с нею и того… месяц, другой, третий… ну и будет! Надоела бестия, бесстыжа больно. Я, знаете, эдак по простодушеству своему думал, тем дело и кончилось… Куда— она, изволите видеть, вообразила, что барин, дескать, на ней женится, ха, ха, ха,! Как не так! Не на того напала! Я же, знаете, тут немножко эдак соседкой своей занялся, хе, хе, хе! Вот она и разозлилась и свела интригу с канальей становым, ну, и придумали вместе, как бы, знаете, деньжонок из меня повытянуть. Растравила, мерзкая, себе спину, да и пустила слух по околотку, будто я ее высек, изволите видеть.

Председатель. Скажите как!

Алексей Александрович. Это уж просто адский умысел.

Жомов. Подлинно адский, справедливо изволили заметить.

Семен Иванович. Да что-ж, лекарь-то на теле знаки свидетельствовал?

Жомов. Свидетельствовал: так себе, ничего, пустяки, дрянь! Это, она говорит, оттого, что уже зажило, я, говорит, после сечения три недели в постели лежала!.. Нет уж, коли бы я вздумал ее высечь, так у меня бы, я доложу, и в шесть месяцев бы не зажило, ха, ха, ха! И людей моих, было, совсем с толку сбила: они от страха сначала в угоду становому и показали, да потом опомнились, греха побоялись.

Председатель. Ну вот, скажите, какие случаи-то бывают!

Жомов. Мало того, Александр Матвеевич, это что! Они вздумали, что я ее и купоросным маслом обмазал. Сама как-то облилась, тварь эдакая, распутная, да уж заодно и всклепала на меня. Записки там какие-то там мои любовные нашли… Точно, я писал, лгать не стану, ну а на допросе отрекся. И Жигулин говорит: отрекись, пуще запутаешься. (Понижает голос.) Это я так, только вам открываюсь, господа. Я и в связях-то с ней не признался… чего доброго, думаю, пожалуй, еще публичному покаянию предадут — право! Это, господа, я так, между нами, по душе говорю! Сами видите, каков я. (Раздвигая ладони.) Весь тут. Хотите меня за это простосердечие-то казнить, так казните — в вашей воле.

Алексей Александрович. Нет, нет, помилуйте: мы очень ценим вашу откровенность, ваш характер.

Председатель. Ценим, ценим, будьте уверены.

Жомов. То-то, господа! А я себе своим характером сколько врагов-то нажил! Ну да не могу! Что прикажете делать: уж, видно, таким и останусь. Вот выдумали еще, что я Антошку своего запорол, за то, дескать, что он меня к жене своей не подпустил… ха, ха, ха! Очень мне нужно, жену-то его! Бабенка-то совсем скверная, смотреть не на что! Будто мне уж и взять-то неоткуда. У меня, слава богу, и получше ее есть. Антошку я выпорол точно за то, что на барщину не пришел. Выпорол да и пожаловал: я его теперь из крестьян к себе в конюшню приставил… (С жаром.) Что же, и за это судить меня? Мне мужика и выпороть нельзя, что ли? Мне своего холопа и побить нельзя?

Председатель. Как можно: это право вы всегда имеете.

Жомов (не слушая, с жаром). Нет, вы скажите, властен я, что ли, над своим мужиком или нет, а?.. Барин я или нет? Помилуйте, что это такое? Как, я двадцать лет служил царю и отечеству верой и правдой, а тут уж и холопа тронуть не смей! Да это, я это и не знаю — что! Это светопреставление просто! Вы меня извините, господа, а уж этого я стерпеть не в силах! Умирать стану, а говорить буду! Может быть, нынче уж так меж дворянами повелось: может, и вы так рассуждаете?

Алексей Александрович. Что вы, что вы, Илья Андреевич, вот мы еще нынче говорили о помещичьей власти.

Председатель. Нет, нет, мы сами дворяне, как дворянства не уважать!

Жомов. Конечно, помилуйте! Опора престола!.. Как же тут становому в помещичьи дела рыло свое совать? Ведь это бунт! Ведь это значит священнейшие обязанности колебать! Я ведь за вас, господа, ратую!.. Мне что… меня, может, за мою правду-то в Сибирь сошлете, хе, хе, хе! Может, еще и в каторгу…

Председатель. Да что вы, в каторгу! Ха, ха!

Алексей Александрович. На рудники, Илья Андреевич, непременно на рудники… ха, ха, ха!

Семен Иванович. Ха, ха, ха!

Жомов. Ха, ха, ха!.. (Утирает глаза от смеха.) Вот то-то, господа, оно смешно, а на деле-то, как там ни говорите, а все-таки под судом. Ведь оно благородному человеку тяжело, как хотите, тяжело!

Алексей Александрович. Очень, очень это понимаю.

Семен Иванович. А квитанции-то с чего ж они на вас наклепали?

Жомов. Ну, это дело пустое. Тут и доказательств никаких нет. Поймали мужика моего, изволите видеть, с фальшивою квитанцией… Он продавал ее. Черт его знает, где достал. Ну и велели ему сказать, что это, мол, барин дал мне для продажи!.. Как же, и с обыском у меня были, да ничего не нашли. Ну, знаете, мужика-то моего уверили, что он и свободу получит и черт знает что… А мужики-то наши, сами изволите знать, какой народец-то! Им бы только на печи лежать и помещичьей работы не делать, а уж барина оклеветать — нипочем!

Алексей Александрович. Да, бестии, и мне оброка не платят. Надо будет приняться за них построже.

Жомов. Что вы, что вы, Алексей Александрович, построже. Бог с вами. Как раз под суд угодите, ха, ха, ха!

Алексей Александрович. Пожалуй, чего доброго! Ха, ха, ха!

Жомов (после некоторого молчания). Что, вы нынче будете в клубе, Александр Матвеевич?

Председатель. Хотелось бы!.. Разве, эдак попозднее?.. А какова игра-то вчера была?

Жомов. Удивительная! Отпотчевали вы меня порядком! Ведь эдак везло, эдак везло!.. Да уж нынче я реванш возьму, как хотите, возьму!

Председатель. Хе, хе!.. Ну, как опять проиграете?

Жомов. А может, и не проиграю!.. Не всегда же вам такое счастье!.. Приезжайте, Александр Матвеевич, право, приезжайте! Что вам над бумагами-то корпеть! Полюбились они вам, что ли, больно? Хе, хе, хе! Нечего сказать, лакомый кус!.. Да мне, кажется, хоть золотые горы сули, а в службу не заманишь, ей-богу! Ведь вот,

как я кругом-то посмотрю, бумаг-то что, господи, бумаг-то! И вы здесь так каждый день?

Председатель. Каждый!.. Да еще как, Илья Андреевич, иной раз часов по шесть сидишь, да натощак: и есть-то хочется, и курить хочется, и нечего делать, служба.

Жомов (пожимая плечами). Ну уж, признаюсь! Ведь вот: сказал бы, да боюсь — лестью назовете. А что это богоугодно, так богоугодно, воля ваша.

Председатель (вздыхая). Не все так рассуждают, как вы, Илья Андреевич.

Жомов (смотря на часы). Ой, ой, как я у вас засиделся! А мне к Рыбакову пора! Вишь его, злодея, куда черт занес. Экая даль!

Председатель. Рыбаков-то?

Совсем за городом. Ну да у вас конь лихой, мигом довезет.

Алексей Александрович. Да, славная лошадь! Своя?

Жомов. Своя, своя, я за нее пятьсот рублей дал.

Алексей Александрович. И своего завода?

Жомов. Нет, зятя моего… и то ведь так, по знакомству, никому не продает. А вы до лошадей охотник?

Алексей Александрович. Как же! Страсть моя… да здесь порядочных лошадей достать трудно… Воейковские и орловские слишком дороги.

Жомов. Да позвольте мне вам услужить? У моего зятя не хуже воейковского завод, он мне уступит охотно. Сколько вам, одну или пару?

Алексей Александрович. Одну… но как же это?.. Нет, нет, помилуйте!.. Что ж вам беспокоиться, я и сам…

Жомов. Что вы сам? Ничего вы сами не сделаете… ха, ха, ха! Алексей-то Александрович думает, что я ему взятку хочу дать… ха, ха, ха! (Все смеются.) Экой бессребреник, право, хе, хе, хе! Нет, батюшка, будьте покойны, не будет вам взятки, не будет! Денежки-то мне за лошадь все-таки подайте, хе, хе, хе! Нет, без шуток, Алексей Александрович, я вам к рождеству лошадь-то пришлю, ну, а деньги, как случится, хоть после… хоть вексель дайте, коли не верите, ха, ха! (Встает, за ним все встают.) Ну-с, Александр Матвеевич, позвольте мне вас поблагодарить за ваше истинно отеческое расположение… И вас, господа, тоже… Просто на душе веселее стало… Вы меня извините, я ведь что думаю, то и говорю! Мое почтение-с.

Председатель (пожимая ему руку). Прощайте, прощайте, Илья Андреевич, до свидания!

Жомов (Семену Ивановичу). Прощайте, батюшка Семен Иванович, надеюсь еще иметь удовольствие видеться… (К Алексею Александровичу.) Au revoir, monsieur Жабин!

Алексей Александрович. Bonjour, monsieur Жомов! (Все раскланиваются, жмут ему руку. Жомов уходит.)

 

ЯВЛЕНИЕ 23

Те же, без Жомова.

Алексей Александрович. Славный человек! Славный. Оправдать его, непременно оправдать!

Председатель. Ну вот, я так и говорил… ну, как его обвинять? Никак нельзя!

Семен Иванович. Хороший человек. Он, может быть, по делу-то и не очень чист, ну да ходок, знаете… Что делать!.. А человек — ничего, хороший. Опорочить нельзя.

Алексей Александрович. Да это сейчас и по всему, и по физиономии, и по манерам видно!.. Нет, я думаю, дело-то и вправду пустое. Да и гувернантка-то в самом деле, должно быть, распутная!.. Однако ж не пора ли нам, Александр Матвеевич? У Варвары Петровны, чай, рано собираются?

Председатель. Пора-то пора, да вот с арестантами покончим.

Алексей Александрович. Ах да… еще эти арестанты!

Секретарь (высунув голову в канцелярию, кричит). Арестантов!

Председатель. Уж вы, Петр Ильич, насчет Жомова-то напишите… вот как мы говорили, понимаете?

Секретарь (слегка пожимая плечами). Слушаюсь.

Семен Иванович. Смотрите-ка, Иван Фомич заснул совсем, ха, ха, ха! Я думал, что он газеты читает. Проснитесь!

Вахрамеев (пробуждаясь и протирая глаза). Виноват. Вздремнул маленько… Барин-то этот больно долго сидел! (К Семену Ивановичу.) Я же дома-то и закусил легонько… хе, хе, хе!

 

ЯВЛЕНИЕ 24

Вахмистр растворяет обе половины дверей в канцелярию настежь.

Раздаются тяжелые шаги и шум цепей, входят в сопровождении солдат с ружьями два арестанта в ножных кандалах, одна пожилая арестантка и одна молодая с грудным ребенком. Последняя тихонько плачет, по временам утираясь концом головного платка. Арестанты, предварительно помолясь на икону, становятся в дверях. Писец Галкин выходит вперед с бумагою в руках, несколько в стороне от него становится Швейкин, также с приговором в руке и во все время чтения Галкина перемигивается и пересмеивается потихоньку с канцеляристами, густо столпившимися сзади арестантов.

Председатель. Читайте.

Галкин. Гм! Гм!.. (Читает несколько сиплым голосом.) «Приказали, из дела видно: Морозовской волости, деревни Подушкиной крестьяне Анисим Прохоров и Дормидонт Кондратьев обвиняются в том, что, желая изловить крестьянина казенной деревни Аксюшиной Дементья Прокофьева, который, по общему слуху, уже два года упражняется в воровстве-краже и в воровстве-мошенничестве в окрестных деревнях, и который, по их мнению и по общей народной молве, увел будто бы незадолго перед тем у вышереченных крестьян трех лошадей, подстерегли в ночь с третьего на четвертое мая того Дементья Прокофьева в то время, как он, по словам их, пробирался ночью в амбар односельца их, крестьянина Терентьева, поймали и нанесли ему побои и тяжкие раны посредством ударов топорами в голову, отчего Дементий Прокофьев тут же на месте и умер. После того означенные крестьяне с помощью крестьянской жены Ирины Семеновой отвезли труп убитого в лес, где и зарыли его, однако ж, месяца через два по распространившимся о том слухам, оподозренные становым приставом, крестьяне Прохоров и Кондратьев были им взяты и с первого же запроса учинили во всем добровольно признание. Хотя крестьяне Прохоров и Кондратьев и приводят в свое оправдание, во-первых, что они выведены были из терпения бездействием будто бы земской полиции и грозящим им разорением, если воровства будут продолжаться; во-вторых, что они не имели никакого намерения убить Прокофьева, но смерть ему произошла в драке, при сопротивлении его и при покушении к побегу — однако ж сии оправдания во внимание приняты быть не могут, ибо о том, что Прокофьев точно занимался воровством, положительных доказательств нет, да жалоб на Прокофьева со стороны обворованных будто бы им двадцати человек крестьян никаких в делах станового пристава не оказалось. Употребление же при поимке такого оружия, как топоры, противоречит второму оправданию крестьян… А потому преступление их, по мнению палаты, совершенно подходит под 1926 статью уложения, по которой учинивший убийство, хотя и без обдуманного заранее умысла в запальчивости или раздражении, но однако ж, не случайно, а зная, что посягает на жизнь другого, приговаривается к наказанию по четвертой степени 21 статьи уложения. По одобренному их поведению и по другим обстоятельствам, смягчающим вину (пункт 1 и 5 140 статьи), наказание им должно быть назначено в низшей мере той степени. Крестьянка же Ирина Семенова (22 лет) обвиняется в том, что содействовала в сокрытии следов преступления, укрыв первоначально у себя в сарае тело убитого и потом отдав свои сани для перевозки оного. Хотя же Семенова и показывает, что за отсутствие ее мужа означенные крестьяне сами, без ее спросу, принесли ей труп Прокофьева во двор, как ближайший к месту преступления, и сами распорядились санями, чему и крестьяне не противоречат, однако ж эти ее слова не могут служить ей оправданием, во-первых — потому что она самовольному будто бы распоряжению означенных крестьян не противодействовала и не обратилась за помощью к соседям; во-вторых — потому, что она, во всяком случае, знав о преступлении, не донесла об оном, а напротив того, на всех допросах упорно от всего отпиралась и только на последней очной ставке с убийцами учинила сознание, извиняя свое прежнее запирательство страхом. И потому и следует по 15 статье уложения признавать Семенову укрывательницею преступления. Укрыватели по 130 статье наказываются одною степенью ниже против пособников, коих участие не было необходимо для совершения преступления; пособники же этого рода по 125 статье наказываются одной степенью ниже против участников, а участники по 123 статье присуждаются к одной или двумя степенями ниже против главных виновников. Принимая в соображение, что Семенова до самого преступления вовсе не знала о предприятии Прохорова и Кондратьева, палата полагает возможным назначить ей наказание четырьмя степеньми ниже против наказания означенных крестьян. А так как сии последние приговорены по четвертой степени 21 статьи, которая Присутственный день Уголовной палаты имеет всего семь степеней, то необходимо перейти затем к первой степени следующего рода наказания, определенного 22 статьей. Хотя по 4 и 5 пунктам 140 статьи, с одной стороны, представляются два обстоятельства, смягчающие вину, именно: ее легкомыслие и повод к укрывательству, но, с другой стороны, по десятому пункту 135 статьи ее запирательство, увеличивающее вину, а потому ей наказание и не может быть назначено к низшей мере первой степени 22 статьи. Что же касается до крестьянки деревни Аксюшиной Прасковьи Парамоновой (50 лет), обвиняемой по народному слуху с вышенареченными крестьянами в соучастии воровства с убитым Прокофьевым, то Парамонова в сем не созналась, и хотя по сделанному у нее обыску и найдены у нее шубка и портище, опознанные крестьянкою села Морозова Власьевою за свои, однако ж по 10 пункту 1205 статьи 15 тома, наличное само по себе не составляет полного доказательства, а только часть оного, тем более, что владелица шубки и портища в свое время о покраже оных нигде официально не заявила, а Парамонова отозвалась, что купила оные на базаре от неизвестного ей человека. Впрочем, поведение ее на повальном обыске большинством двух третей голосов спрошенных окрестных жителей значительно опорочено, но по 15 тому повальный обыск вовсе не составляет доказательства, а служит только подкреплением прочих доказательств, если таковые имеются. На основании всех сих соображений и вышеприведенных статей Уголовная палата определяет: крестьян деревни Подушкиной Анисима Прохорова и Дормидонта Кондратьева 30 лет (при сих словах между арестантами некоторое движение, они вслушиваются внимательно), лишив всех прав состояния, наказать через палачей плетьми шестьюдесятью ударами с наложением клейм и сослать в каторжную работу в крепостях на Шлет, крестьянскую женку той же деревни Ирину Семенову (22 лет), лишив всех прав состояния, наказать плетьми через палачей 22 ударами и сослать на поселение в отдаленнейшие места Сибири, отсрочив, впрочем, исполнение над ней приговора до окончания срока, назначенного 1 396 статьей 15 тома для выкормления ее ребенка грудью, ребенка же при отсылке матери оставить в приказе общественного призрения…»

Семенова (всхлипывая). Может, умру до того!

Галкин (продолжая). «…Крестьянку же деревни Аксюшиной Прасковью Парамонову (50 лет) по занятию воровством оставить в сильном подозрении и возвратить в место жительства с отдачей на поруки одобрившим ее поведение людям».

Секретарь. Ступайте! (Семенова, всхлипывая, уходит, ребенок ее начинает кричать, арестанты один за другим молча крестятся на иконы, потом кланяются низко во все три стороны и уходят с конвойными солдатами. Вахрамеев встает и незаметно уходит вслед за ними.)

Парамонова (обращаясь к секретарю). А мне, батюшка, куда прикажете?

Секретарь. Покуда ступай с ними, а потом тебя отпустят домой, с тебя надо взять подписку, довольна ли ты решением?

Алексей Александрович. Ну да, тебя оставляют только в сильном подозрении… что ж ты, довольна?

Парамонова (кланяясь в ноги). Довольна, родной мой, довольна, век не забуду вашей милости… (Все хохочут.)

Секретарь. Ну, ступай, подписку мы за безграмотностью твоей сами сделаем.

Алексей Александрович. Ну, проваливай, милая, проваливай! (Прасковья уходит.) Вот баба-то без амбиции, хе, хе, хе!

Семен Иванович. Да что ей в подозрении-то! Она и с ним проживет… А вот другую-то бабенку жаль!

Алексей Александрович. Жаль-то жаль, а что делать, закон!

Семен Иванович. Знаю, батюшка, что закон! Не она первая, не она последняя… я так это, по человечеству говорю…

Председатель. А ведь Иван Фомич-то не даром улизнул, хе, хе, хе! Верно, пошел им калачи закупать, хе, хе, хе!

Алексей Александрович. Да уж эти купцы всегда так! Наш брат солдат на карауле зябнет, голодает — им ничего. А мошенников-то, арестантов кормить — наше дело. Прямая купеческая добродетель! Запретил бы! Жертвуй на полезное! Однако ж не пора ли

нам, Александр Матвеевич?

Председатель (кричит). Ну что ж, арестантов!.. Давай их сюда!

Алексей Александрович. Ведут, ведут!

 

ЯВЛЕНИЕ 25

Шум шагов и цепей. Солдаты вводят арестанта, лет двадцати восьми, высокого роста, с цепями на ногах. Швейкин выступает вперед и читает приговор бойким голосом, скоро, не останавливаясь нигде на знаках препинания.

Швейкин (читает). «Приказали: из дела видно: крестьянин села Шишкина Андрей Пахомов обвиняется: во-первых, в том, что он был главным зачинщиком неповиновения, оказанного крестьянами того села помещику их коллежскому советнику фон Диквальдгаузену, под предлогом, что право его на наследство незаконно и что они должны получить увольнение из крепостного состояния, так что правительство вынуждено было прибегнуть к необыкновенным мерам усмирения — посредством экзекуции. За это по 286 статье уложения полагается наказание по 7 степени 21 статьи уложения; во-вторых, в неоднократной подаче незаконных просьб государю императору, за что 1165 статьею определено наказание по 5 степени 35 статьи; в-третьих, в произнесении ругательных слов исправнику и членам земской полиции, что засвидетельствовано протоколом временного отделения и что подвергает виновного, согласно 309 статьи, наказанию, изъясненному в 22 статье по степени 2.

Во всем этом Пахомов положительно обвиняется, как собственным сознанием, документами, так и всеми обстоятельствами дела. Имея в виду, что дело о прочих крестьянах уже обсуждено, а дело о Пахомове было отделено для соединения с прочими возникшими о нем делами, что на основании 156 статьи о совокупности преступлений, он должен подлежать тягчайшему из исчисленных наказаний и в высшей оного мере, — уголовная палата определяет: крестьянина помещика фон Диквальдгаузена Андрея Пахомова, 28 лет, лишив всех прав состояния, наказать плетьми через палачей 40 ударами, с наложением клейм и сослать в каторжные работы на заводах на 6 лет».

Арестант (громко, во весь голос, выступая вперед). Я не доволен!.. (Все вскакивают, шум, общее смятение, солдаты окружают арестанта.)

Председатель. Что…о…о?

Семен Иванович. Каков!

Алексей Александрович. Каково!

Секретарь. Ступай, ступай, ступай!

Арестант (из-за солдат). Да как же это, господи… я жаловаться хочу!..

Председатель (топая ногой). Вон его! Вон!

Один солдат (арестанту). Ну, не разговаривай, пошел!

Арестант (уходя). Господи! Господи! (Уходит с солдатами, Швейкин за ними. Двери канцелярии затворяются.)

 

ЯВЛЕНИЕ 26

Те же, без арестантов, солдат и Швейкина.

Председатель (обращаясь к членам и ударяя себя по швам). Каков-с!

Алексей Александрович. Да, не робок, нечего сказать! Недоволен, прошу покорно! У нас, в военной службе, за это его бы, знаете, фухтелями-то!.. Однако ж! (Смотрит на часы и уходит в архивную комнату).

Семен Иванович. Да эдакого помещику и сослать не жаль, хе, хе, хе!

Секретарь. Да-с, он, видно, не знал, что ему можно жаловаться только после наказания, уже из каторги.

Алексей Александрович (вбегая во фраке и со шляпой в руке). Ну-с, Александр Матвеевич, я готов, пора, пора, пора!

Семен Иванович. Пойти уж и мне. (Уходит в архив).

Председатель. Пора и то! Эй, Вахмистр! (Вахмистр бежит из канцелярии, через всю комнату присутствия прямо в архивную, куда уходит председатель, и оттуда выходит Семен Иванович в старом пальто.)

Алексей Александрович (все это время оправлявшийся перед зеркалом, напевая). Тпра, тпра, тпра, тпра!.. (Отходя от зеркала). Как бы Варвара Петровна не была на нас в претензии за то, что мы так медлим.

Семен Иванович (ходя по комнате). Да что вы, еще рано.

Председатель (выходя из архива так же во фраке, останавливается, покуда Вахмистр чистит его щеткою сзади). Так недоволен! Ха, ха, ха! (Подходит к зеркалу и приглаживает волосы.) Эй, шляпу! (Вахмистр подает шляпу.)

Алексей Александрович (между тем тормошит Семена Ивановича). Так-то, Семен Иванович, так-то! Что вы к Варваре Петровне не едете? Отчего не едете, а?

Семен Иванович (шутливо отбиваясь). Да полно вам, полно! Замучили совсем, ха, ха! Вишь как разрядился!

Алексей Александрович. А сколько там будет хорошеньких!.. У!..

Председатель. Петр Ильич! Коли там просители есть, или еще придут с просьбами, так вы скажите, чтоб в другое время приходили. Нынче недосуг.

Секретарь. Слушаюсь.

Председатель. Ну, что ж, Алексей Александрович, едем?

Алексей Александрович (нараспев). Едем-с, едем-с, едем!

Семен Иванович. Желаю вам веселиться, Александр Матвеевич, вас там, чай, много будет?

Председатель. Да с вами человек пятьдесят, шестьдесят наберется. Варвара-то Петровна охотница угощать! (Идет впереди всех к дверям канцелярии, которые Вахмистр растворяет настежь. За ним Алексей Александрович и Семен Иванович вместе.)

Алексей Александрович. Молодец, Варвара Петровна!.. (Нараспев, идя за председателем.) Да здравствует Варвара Петровна; и ножка, и ручка ее!

Председатель и Семен Иванович (вместе). Хе, хе, хе, хе! Едем!

Все трое уходят.