Фонарь Диогена
Автор: Андреев Александр Николаевич
Фонарь Диогена
Сцена-монолог, подражание французскому.
«О я пишу из доброй воли,
Писать легко, читать легко ли»?
Площадь в Афинах. Налево опрокинутая бочка. Диоген входит с сумою на плечах и с зажженным фонарем в руке. За ним следует толпа народа, из которой раздаются крики : «Собака»! (Они хотят удалиться).
ДИОГЕН:
Останьтесь! Куда вы! Не бойтесь меня
Я с вами живу уж пол-века;
Хоть долго и тщетно, меж вами, друзья,
Старался найти человека!
Что я не собака, то видите вы,
Как вы я живу и мечтаю;—
И вам же про страсти я ваши твержу,
И ваши пороки караю!
Но вас не кусать я напрасно хочу,
He ем я поганого мяса ;
О цели иной лишь всегда хлопочу—
Достичь до желанного часа,
Чтоб было привольно и весело нам
Жить вместе по братски, как должно друзьям,
Чтоб нашей скоту подобающей жизнью,
Окончить бесславить родную отчизну!
Себя вы людями в гордыне зовете;
Но есть ли в вас капля людского, когда
На лицах печать отверженья несете,
А сами и хуже и жалче скота!—
(Поднося фонарь, к одному богато одетому).
He ты ли, по виду, с лицем человека,
В богатых одеждах стоишь предо мной?
Душевно и нравственно жалкий калека,
Блестя мишурою пред пошлой толпой?
Ты бык, приносимый на жертву богине,
Развратом которую следует звать;
И также откормлен, и также доныне
На стойле так важно изволишь стоять!
(к другому).
He ты ли, о Варрик, с душой окаянной,
Готовый и деньги, и честь бытия
У ближних исторгнуть; и с вечера пьяный
Скажи, кто животное? Ты или я?
(к третьему).
He ты ли, Валькирий?— Печать преступленья
С клеймом отверженья лежат на тебе;
Ты тигру завидовать можешь в злодействах,
И ты же о чести толкуешь тут мне !
(четвертому) .
Вот тот с бородою, смирением дышит,
Какая то скромность на добром челе;—
Обман! И притворством наружность та пышет,
Душой не уступит в злодействах змее!
(к толпе, ставя фонарь на бочку)
И вы же, собакой меня называли,
Игрушкой толпе предоставив меня;
He много и сами чрез это вы взяли,
Оставив собаке в игрушку — себя!
Но вы не страшитесь, она не укусит;
Бродящую падаль не станет глодать;
И злости всей вашей, конечно, не струсит;
За правое дело сумеет стоять!
За что ж, о скажите, судейским приказом,
Всех этих скотов, что зовутся людьми,
Поштучно, попарно, иль вместе всех разом,
На жертву Плутону щадят принести? —
Что делают судьи? Ужели все дремлят?
Не видят порока в подвластной земле?
Иль голоса правды они уж не внемлят,
И правда скривила Фемиды весы?
Нет, судьи не дремлят! Они не забыли
Сократа на жертву порокам принесть;
Опасны достоинства старца им были
Сумели страдальцу цикуту поднесть!
Так как же в покое меня оставляют,
Бранящаго вечно порок и разврат;
Когда в нем и сами они погрязают,
И могут все это за личность принять!
Пускай ободрятся, придумают вместе,
Какую бы казнь мне достойно избрать;
Но знают ли то, что лютейшую смертью
Они все невластны меня испугать!
С минуты рожденья, враги мне не новы!
И знаю про прах и про тлен бытия!
Так что ж мне такое судейские ковы,
И что перед вечностью вы или я!
(Помолчав)..
Но рано иль поздно, а рока уделом
К Плутону отыду в подземну страну;
Так чтоб умереть не пришлось без раздела,
Афиняне! Слушайте волю мою;
Народ! Все свое завещаю отчизне!
Мой труп, и фонарь, и хламиду мою;
И бочку, и палку, и что только в жизни
Собрать удалось мне, вам в дар приношу.
Довольны ли вы? Я надеюсь, что больше
Того что имею, отдать не могу;
И с вами болтать надоело мне дольше,
Цербер бы вас побрал! Ступайте к нему!
(Прогоняет их жестом. Все расходятся. Тихая музыка).
О боги ! силы нет!… Устал… изнемогаю!
О род людской! Как жалок ты весь мне!
Чем больше о тебе взываю и мечтаю,
Тем больше плачу я о греческой стране!
Толпа невежд, скупцов,
Безбожников, еретиков,
Отборных самых наглецов,
Самолюбивейших глупцов!
О тартар! Ты за что ж так силен и могуч,
И власть распространив, гоняешь жалкий луч,
И свету истины теплиться запрещаешь;
Ты этим жизненность в вселенной убиваешь!
Плодишь каких то мертвецов,
Как тень, исшедших из гробов;
И чем они гнусней и чудней
Становятся все многолюдней!
И их злодействам будет ли предел?
Минерва! 0 скажи, зачем же я хотел,
Обрыскать столько стран, искал и домогался,
И за мечтой пустой, как призрак я гонялся?
Мне нужен человек, создание творца;
А не бродящего невежду и глупца!
И вот тут наших дней разгадка вся готова:
Я мог бы видеть свет, не выходя из дома!
А Спарта, Фригия, Сицилия, Колхида,
Пальмира, Нубия, и Галлия, Фокида!
Афины —тоже все, и тоже что у нас,
Ни лика божьего, нигде, как на заказ!
А дома у себя, в Афинах, повсечастно,
Какие даром я, диковинно прекрасны
Видал комедии, каких на сцене нет;
Пародьи жалкие, берут лишь там в предмет!
Холодные судьи, наглейшие глупцы,
Брадатые козлы, сортов всех подлецы,
Прелестницы, льстецы, ханжи, и забияки,
И всех земных пород отборные собаки!
Красавцы, юноши, но более калек;—
Старик Платон сказал, что точно человек
О двух ногах общипанная птица!
Искал и я ее, чтоб с толку мне не сбиться,
Чтоб лучше распознать, фонарь я в руку взял,
И ровно ни одной такой не отыскал!
Ho опыт истину такую мне выводит,
Что этот человек
Скорей на петуха индейского походит!
И также важен он, и также хохловат,
И также себялюб, но больше скотоват;
О плотском думает, всю жизнь свою проводит,
Чтоб только есть да пить, да к курам на ночь ходит.
А! Кстати об еде! Животность сохраняя,
Хочу я ужинать! (Ищет в бочке и отодвигается)
Ай! Крыса пребольшая,
Пробравшись к финикам, пока я рассуждал,
Изволила уплесть, что для себя я взял!
А что ж? Как рассудить, и крысам ведь еда
Как нам, потребностью, природою дана!
Я им обязан сам, и чувствую вполне:
У них учился я жить также как оне!
(Садится на землю. Вынимает из сумы хлеб и глиняную чашку).
И хорошо еще, что хлеба есть запас!
Ведь финик роскошь здесь, и это не про нас,
Я лишка не хочу! Да, кстати, проходя
По берегу ручья, я видел что ребенок
Припав к нему пил воду как теленок!
Вот мысль прекрасная, достойная меня!
Я стану делать тож;— и чашка тут моя
Совсем уж лишняя, и в тягость становится;
А если в тягость мне, то может и разбиться
И у ребенка нам полезно поучиться!
(Разбивает о землю чашку).
А этот черный хлеб, как вкусен и здоров
К тому ж я голоден;— а сколько есть ослов
Задравши голову кричат: «Церера! Бахус!…
Отборные плоды, и явства, а ялаппа,
И нектар, и амвру»!… А после Эскулапа
Бегут упрашивать, чтоб жизнь лишь сохранил
Да он зачем же сам чрез меру ел и пил
Животным делаясь от добровольной страсти
Толпой завистников всегда окружены;
Нахлебников, друзей, и этой новой власти
Они ярем тяжелый несть должны!
Завидывать? Чем сходство с ним иметь,
Я лучше б захотел и точно быть собакой!
Чем недоволен я? He сыт ли я день всякий!
Хлеб, отдых и покой… и не о чем жалеть!
Мне как то Александр сказал с восторгом явным,
Когда просил его от солнца отступить:
Но если б не был он царем и Александром,
То Диогеном бы желал конечно быть!
Я ж зависть возбудил! И в ком еще, к тому же?
В царе и воине, какому равных нет;
Да и не будет век, —
Зевесовым перстом отмеченного мужа!
Я должен счастлив быть! — Зачем же и не так?
Есть пища у меня;— хлеб черствый, это так;
Но часто я и им с несчастными делюся,
Богатым, значит, я в то время становлюся!
Хотя б вот и теперь! Обед хотел начать,
Но вспомнил, что Эраст, трагический писатель,
От глада исхудав, не знал, что предпринять,
А я же, сделавшись раздач благих податель,
Богатым сделаюсь! — И что же есть богач?
Бедняк украшенный, упитанный телец,
Скучая сам собой, и вечно неведовольный,
Покоя не имев, и даже наконец
Из мира целого участия достойный!
И ночь он недоспит, и днем он недоест,
К благому, честному все чувства он утратит,
И наконец болезнь иль изнуренье схватит,
И свет, природа, жизнь, ему все надоест!
А толь бедняк? He для него ли
И солнце радостно встает ;
Восторг он чувствует свой боле
И ветерка дыханье пьет! —
Весна ль распустит цвет душистый,
He для него ль они цветут?
И птички песней голосистой
Для бедняка в тени поют!
Им звезды светят на лазури,
Им месяц на небе горит; —
Картины видят в вихре, в буре,
Их блеск от глаз их не сокрыт!
Им храмы строят позлащенны,
Фронтоны гордо вознеся;
Обычьем века освященным,
Храм есть жилище бедняка!
А чьи вельмож земных чертоги
С жилищем их поспорят здесь?
Живут как истинные боги,
И цепь страданий им не весть!
Напротив, тишину прямую
Бедняк в удел свой может взять;
Он не боится зависть злую
И нечего ему терять!
Его ни что не ужасает,
Удел его, есть вся земля!
Природу с гордостью лобзает,
И говорит: «Она моя»! —
И в диких ветров завываньи,
В часы покоя и тиши,
Громов в борьбе и рокотаньи,
Он видит жизнь своей души!
Когда гром грохочет по горам,
Когда вихрь бушует по лесам,
Молний брызги летают врываясь,
И дробятся валы,
О прибрежны скалы
Разбиваясь,—
Мне отраден тот гул, мне приятен тот рев,
Ад клокочет, открыв черной пасти свой зев,
Я свободно дышу, в даль душою лечу,
И природу познав, ей дивлюся вполне,—
Мелкость жизни сознав, припадаю к земле!
Тут то только богов я достойно ценю;
Тут то только я их и усердно молю!
И молитва тепла,
И чиста, горяча;
Как лобзанья любви,
Так и слёзы мои!
Чем я мельче кажусь,
Тем я болыше горжусь,
Что пылинка земли
Столько силы, любви
Возмогла сохранить,
Славословить богов,
Им приятною быть,
И громя тучей слов,
Злой порок устрашить!
Но когда гром утих, не гремит,
Буря смолкла, затихла, молчит,
И погасла зарница вдали,
Волны грозные смолкли, легли,
Вся природа ликует; — тогда
Мне на память приходит всегда
Настоящее! —
Где, под тишью и негой красы,
Утаен страшный отблеск грозы
Проходящего!
Где богатому уменье
Бой природы испытать?
К заблужденьям снисхожденье,
Бури сердца все мученья
И грозу души понять?
Буря сердца! Ты страшнее
Бурь природы и морей; .
Убиваешь ты вернее,
Поражаешь ты сильнее,
Вестник гибели моей!
От борьбы природы скрыться
Может путник иногда;
Где ж сердечная промчится,
Там не думай защититься,
И погибель уж верна!
Так я, почив душой холодной,
И бури сердца испытал;—
Один, бесстрастен и свободный,
Игрушкой ненависти стал!
Когда гоняясь за мечтою
Себе создавши идеал,
Предмета избранного мною,
Я невозможность испытал;
И даже, рассудивши строго,
С вниманьем проследив свой век,
Когда открыта мне дорога,
Я сам то был ли человек?
He я ль, за призраком гоняясь,
He я ли скотство в долю взял?
Мечтой пустою увлекаясь,
Я пыль в глаза другим пускал!
Все люди дружны с новизною:
Я пьедесталом бочку взял,
И очарованные мною —
Кричат, что я их идеал!
Но сам то я, в душе невольно
Над шутовством своим смеюсь,
Хвалу глупцов мне слушать больно,
И их восторга я стыжусь! —
Я знаю, суд есть неподкупен!
Потомство мужа оценить!
Потомству каждый шаг доступен,
И никому оно не льстит!
То я предвижу, что сорвавши
Притворства маску тут с меня,
И человеком не назвавши,
Лишь скажут: «был ребенок я»!
Ребенок? Правда! Я не спорю,
Ума большого нет во мне,
Но если и пустую ролю
Актер играет всю вполне,
Отчетливо, прекрасно, с жаром,
To лаврами увенчан он;
He я ли ж, вместе с Александром
Достоен стать на Геликон!
Актеры оба мы арены—
Вселенною что здесь зовут,
И оба также мы для сцены
Все принесли: и жизнь и труд!
И оба нравиться успели;
Хоть разный род ролей у нас;
Так если мы достигли цели,
To и довольно будет с нас!
Но я предвижу, что отвсюда
Возникнут судьи на земле;
Под маской циника и шута,
Найдут и душу ведь во мне!
Если я не шел пред веком,
И держался в стороне,
Если не был человеком,
To и нет его нигде!
И чем далее, тем хуже!
Так напрасно не ищи!
Нет людей в зловонной луже,
И не будет на земли!
И с воззрением здесь верным
Сердце чувствует мое,
Что цинизму Диогена
Позавидуют еще!
Свет до чиста развратится,
В зле погрязнет навсегда;
Брат на брата устремится,
Сын восстанет на отца!
Месть, порок, мир содрогнется,
В свете вижу все вверх дном!
Крови дождь тогда польется,
Ад заплещет сам о том!
Гнев и ненависть бесплодны!
Путь твой стал уж не велик;
Отдохни ж мечтой свободной,
И задуй фонарь, старик!
(Задувает фонарь).
Путь тебе сготован злачный!
Обновленья песнь не пой;
Пожил ты в юдоли мрачной
И пора уж на покой!
(На сцене темно. Диоген влезает в бочку).