Своя семья

Двери настежь распашные
Широко растворены,
Едут гости дорогие
Из далекой стороны.
После горестной разлуки,
Сын с женою молодой
В круг спешит семьи родной.
Он родительские руки
Жаждет вновь облобызать,
Братьев пламенно обнять.

Ждет семья нетерпеливо,
Стынет праздничный обед;
Из подвалов мед и пиво
Принесли на Божий свет,
И удерживая шепот,
Робко слушает отец,
Не раздастся-ль наконец
По дороге конский топот,
Не взовьется ль пыль столбом
В отдаленьи голубом.

Конский топот раздается,
Пыли столб взвился густой:
То желанный гость несется
И с женою молодой.
К ним на встречу из светлицы,
Нетерпением горя,
Выбегает вся семья:
Братцы, тетушки, сестрицы
Кровного хотят обнять,
Да невестку повидать.

Входят рядом молодые
По высокому крыльцу,
Провожают их родные
Прямо к батюшке отцу.
Сын родителям с почтеньем
И с слезами в ноги пал,
Жарко руки лобызал,
И под их благословенье
Он невестку подводил,
Полюбить ее просил.

Свекор в губы молодую,
Улыбаясь, целовал;
Чашу сам ей медовую
На подносе предлагал.
Тут поклоны и объятья
И лобзанья начались;
Крепко, дружно обнялись
С братом радостные братья;
Гость приезжий дорогой
От восторга сам не свой.

Братьям, сестрам по подарку
Дорогому раздавал;
Зелена-вина он чарку
Им во здравье выпивал;
А потом единодушно
Пред иконой помолясь,
В пояс старшим поклонясь,
Сели все за хлеб насущный,
И, молчание храня,
Чинно кушает семья.

Крепкий мед к концу обеда
Веселит сердца родных…
Шумно празднует беседа
Возвращенье молодых.
Bcе пируют, повторяя:
«Подавай, да подавай!»
Хлещет пиво через край,
Льется брага молодая,
Чаши светлого вина
Осушаются до дна.

Но сестрица Степанида
Поликарповна не пьет,
Ей жестокая обида
Сердце давит и грызет;
Братец всю семью родную
Возвратившись обдарил,
А ее и позабыл,
Как сиротку, как чужую…
Знать товару пожалел,
Знать обидеть захотел.

«Что, сестрица дорогая,
Пригорюнившись сидишь?
Губы алые кусая,
Что-то в сторону глядишь?
Али ты гостям не рада.
Что другому меду ковш
Не отведав подаешь?
Аль тебя просить нам надо?
Аль головушка болит?
Аль к нам сердце не лежит?»

— Ох ты, братец мой родимый!
Говорит сестра в ответ:
Я люблю вас всех, вестимо,
Да мнe пить уж мочи нет!
Мочи нет и нет охоты!
Я и так, сударь, пьяна,
Не от пива и вина,
От твоей пьяна доброты!
Да от ласки от родной,
От невестки дорогой! —

«Вольным воля, рай спасённым!»
Брат промолвил с пьяных глаз:
«А гостям, к вину несклонным,
Есть у нас и просто квас!»
Тут сестрица Степанида
Покраснела до ушей;
Эта речь была для ней
Нестерпимая обида,
И в душе она тотчас
Мстить жестоко поклялась.

Длился пир до поздней ночи,
Песни звонкие лились,
А когда не стало мочи,
Все, простившись, разошлись.
Отходя к своей постели,
На грядущий крепкий сон,
Клали все земной поклон;
Задремали, захрапели,
К ним спустились легки сны
Средь глубокой тишины.

В отдаленную светелку
Оскорбленная пришла;
Дверь замкнула на защелку,
Раздеваться начала.
Тусклый свет лампада ночи
Пролила на гладкий пол.
На кровать, на стулья, стол,
На задумчивые очи
Их хозяйки молодой,
Омраченный тоской.

Но взволнованной девице
Не приходит сон на ум;
Душен воздух ей светлицы;
В тишине какой-то шум;
Сжало сердце злое горе:
Руки, ноги словно лед;
На челе холодный пот;
Грудь волнуется, как море;
А сама она бледна,
Как холодная стена.

И без сна, полураздета,
В пух постели не ложась,
Просидела до рассвета,
На кровать облокотясь.
Померкают постепенно
Звезды в небе голубом,
Словно легким ветерком
Их сдувает со вселенной,
И пресветлого царя
Ждет румяная заря.

В отдаленную светлицу
День в окошко заглянул;
Он в страдалицу-девицу
Силы новые вдохнул:
Тихо голову больную
Степанида подняла,
В косу длинную вплела
Алу ленту шелковую,
И студеной ключевой
Умывается водой.

На дворе хоть очень рано,
А она уж на ногах;
Чуть изнанкой сарафана
Не надела в торопях;
А ведь всем известно это,
Что на выворот надеть,
Али петли проглядеть —
Нехорошая примета!
И, чтоб горя не нажить,
Лучше дело отложить.

Но красавице неймется,
Ей идти уже пора;
Над приметою смеется
И уходит со двора.
После шумного веселья
В доме все еще храпят,
Буйны головы болят
Со вчерашнего похмелья;
Степанида оттого
Не встречала никого.

Словно дряхлая старушка
Перегнувшись над клюкой,
На дворе стоит избушка
В тесной улицe кривой:
Нет тесового забора,
Кое-где гнилой плетень
Стережет и ночь и день
От попытки злого вора
И удалых молодцов
Бедной хижины жильцов.

Здесь живет вполне открыто,
Год за годом, день за днем,
Всем своя кума Улита
С серой кошкою вдвоем.
К ней сестрица Степанида
Поутру чуть свет пришла,
Кое-что ей принесла,
Не показывая вида,
Что нужда ей есть самой
Перемолвиться с кумой.

«Ах, Улита Тимофевна!»
Говорит девица ей:
«Я люблю тебя душевно,
Вровень с матушкой моей.
Вот чуть свет, как видишь, встала,
Чтоб тебя одну застать,
С глазу на глаз повидать,
Без оглядки прибежала…
Чай, про наших про гостей
Ты не чуяла вестей.»

— Нет, и вправду знать не знаю!
Говорит кума в ответ;
И умом не разгадаю,
Кто бы прибыл к вам, мой свет—
«Как же, гости дорогие!
Их вчерашнее число
Буйным ветром принесло!
Гости кровные родные:
Братец Ваня молодой
И с красавицей женой!»

— В самом деле? Ах, проказник!
Ну теперь-то, мать моя,
Чай, у вас в семействе праздник,
Скачут голову сломя? —
«Как же! небу стало жарко
От вчерашней кутерьмы!
Люди спят давно, а мы
За стаканом, да за чаркой,
Да за чашей круговой.
Да за песней удалой!»

— И, родные,  не грешно ли
Вам кумы то не позвать? —
«Кумушка! не в нашей воле!
Ты сама изволишь знать:
Тут другая есть хозяйка!
Наше дело сторона,
Заправляла всем она —
Так не рад, а потакай-ка!
Где нам с братниной женой!
Смотрит барыней такой!»

— Ин, Ванюше вам сказать-бы! —
«Что ты, матка? Бог с тобой!
Наш Ванюша после свадьбы
Стал — ну словно сам не свой.
Он по женниной все дудке
Пляшет, кумушка, мой свет,
Нам к нему приступа нет;
Коли он уж ради шутки
Разобидел  так меня…
Ну, да Бог ему судья!»

— Как так, дитятко родное?
Неужель сказать нельзя?
Вишь он зелие какое,
Ну, не знала ж прежде я! —
И старуха Степаниду
Начинает обнимать
И ласкать и целовать
И выпытывать обиду…
Чтобы вместе горе пить,
И за горе отплатить.

Тут Улиту обливая
Слез горючих кипятком,
Ясны очи утирая
Полотняным рукавом,
Степанида рассказала:
Дескать вот и так и сяк,
И вот этак и вот так…
Все как было, от начала
До конца, и как могла,
Слов десяток прилгала.

— Ах, он скаред! Ах, Иуда!
Подколодная змея!
Бог прости, такого чуда
Не видала сроду я!
Уж пускай меня, чужую,
Он задумал обижать,
А то так, ни дать ни взять,
Ни за что, сестру родную!
Ну, да ладно, мой дружок,
Я задам тебе урок. —

Так-то кумушка Улита
Речь разумную вела:
— Вишь ты, я теперь забыта,
Я стара теперь, хила…
А не я-ль тебя носила
Поросенком на руках?
Сколько шапочек, рубах
И пеленок перешила…
Был пострел такой пачкун,
Беспокойный, да крикун. —

И Улита замолчала,
Слезы вытерла полой,
Что-то думала, гадала
И качала головой.
Вдруг потом она шепнула:
— Ну, ин ладно-же, не бось!
Мы проучим их авось!
Я теперь лишь вспомянула —
Кое что такое есть…
Он у нас узнает честь! —

«Ах родная, золотая!»
Степанида ей в ответ;
«Ты разумница такая,
Уж какой на свете нет!
Помоги мне в тяжком горе!
И поверь мне, я сама I
Заплачу тебе, кума;
Вот теперь мы на просторе:
Поучи ты, мать моя,
Бестолковую меня.»

В этом мудрость небольшая
Вмиг тебя я научу:
Ты купи, моя родная,
Воску ярова свечу,
И её перед святыми
Нижним вверх поставь концом;
Да затепливши потом,
Ты с поклонами земными
Три молитвы соверши
За покой ее души.

— Вот и все тут! — «Ну, спасибо!
Исполать тебе, кума!
Все я выполню! уж либо
Погублю себя сама,
Либо миленькой сестрице,
И с удалым молодцом,
Ненаглядным муженьком,
Не под гусли и скрипицы,
А под дудку под мою
Поскакать ужо велю.

«Ну, прости, мой свет — далеко
От тебя домой бежать.
Солнце в небе уж высоко.
А мнe хочется застать
Наших всех еще в постеле.»
— Приходи же! — «Как нибудь
Постараюсь ускользнуть
Я на будущей неделе;
Ну, прости, кума, прости!
Далеконько мнe идти!»

Дни веселые толпою
Неприметно пронеслись,
И торговой кутерьмою
Снова братья занялись.
Шибко, прибыльно торгуют;
И отец их от души,
За большие барыши,
Обнимает и целует;
Прячет деньги в сундуки
За железные замки.

Встанут братья раным-рано,
Покидая милых жен,
Выпьют чаю по стакану,
Отцу-матери поклон,
Да и в лавку. Закликают
Там они прохожих бар,
Хвалят собственный товар,
А чужой лукаво хают,
И как раз издалека
Замечают простака.

Так проходят дни, недели;
Вот, однажды вечерком,
Все свои кружком сидели
Да болтали кой о чем.
— Что невестушку Анюту
Так давно я не видал? —
Ване батюшка сказал.
«Я пойду сию минуту!»
Отвечает он. «Жена
Что-то все сидит одна.»

Отворивши двери спальной,
Видит муж — жена сидит.
Перед ней огарок сальной
Тусклым пламенем горит.
«Что ты, али угорела?»
Говорит Иван жене.
«Это чудно право мнe:
Здесь одна сидит без дела,
Только свечку даром жжет;
Встань-ка, батюшка зовет!»

— Ох, голубчик мой, Ванюша
Мужу молвила жена:
Не тревожь меня, послушай —
Я, сдается мне, больна:
Что-то ломит в пояснице,
Что-то к сердцу прилегло;
Таково мне тяжело!
Целый день я из светлицы
Не могу ногой ступить;
Уж не знаю, как и быть! —

«И, мой свет, Господь с тобою!
Эти думы ты отбрось;
Окропись святой водою,
Бог помилует авось!
Впрочем лечь бы не мешало,
Успокойся и проспись;
Да послушай — завернись
Потеплее в одеяло.
Я схожу отцу сказать,
Да и сам улягусь спать.»

После ужина родные
По светлицам разошлись,
И, забыв труды дневные,
Спать беспечно улеглись.
Приутихли шум и толки;
Двери все затворены,
Все огни погашены;
Лишь в Ванюшиной светелке
Что-то все огонь горит;
Bерно он еще не спит!

Да, не спит он в самом деле,
И, почти полуживой,
У своей стоит постели
Над страдалицей женой.
Стонет бедная, трепещет,
Как голубка под ножом;
То померкнут, то огнем
Очи дикие заблещут,
Брызнет пена по губам,
И зубами пополам

Рвет кисейную рубашку,
Мечет на пол простыню,
Плачет горько, вопит тяжко,
Грудь царапает свою;
Белоснежною спиною
По перин пуховой
Изгибается змеей;
Косу путает рукою;
Губы, очи, нос, чело
Как то в сторону свело.

Вдруг ревет грудным ребенком,
Запевает петухом,
И мяукает котенком,
И вертится колесом…
— Прочь отсюда, черны очи!
А! разумница кума!
Ты пришла сюда сама! —
Закричала что есть мочи;
Кошкой фыркнула и вмиг
Со всех ног с кровати прыг.

— Ваня, Ваня! свечи! свечи!
Свечи змеями ползут!
Глянь за пазуху, за плечи,
В рот ползут онe, вот тут,
Тут в груди переплодились
В серых крыс, в лихих ужей!
Ох, зарежут без ножей!
Ох, за сердце уцепились!
Лезут сердце оторвать.
Ну, сестрица, исполать! —

Сна лишенный и покою,
На стенанья и на крик,
С перепуганной семьею
Прибежал отец-старик.
Отворяют дверь светлицы,
Там Иван полунагой…
«Ай!» и бросились стрелой
Прочь стыдливые сестрицы…
А мужчины все вошли
Надивиться не могли.

Перед ними молодая
С перекривленным лицом,
Горько, жалобно рыдая,
На полу свилась кольцом.
И кричит она и просит,
Вся в жару, в пылу, в огне…
«Мужа, мужа дайте мне!»
Ваня к ней — она поносит
Ваню бранью площадной:
«Где тебе, такой сякой!…

«Дайте мужа молодого;
Чорт ли в этом старике?»
Тут Иван отца родного
Отозвал, и в уголке
Что-то с горькими слезами
Долго на ухо шептал…
И отец как услыхал,
То обеими руками
Буйну голову схватил.
Чуть об стену не разбил.

Вот проглянул день в окошко,
И больная будто сном
Позабылася немножко.
Братья, взяв ее втроем.
На постелю положили;
Чтоб не рушить крепкий сон
Потихоньку вышли вон,
Дверь  с петлицы притворили.
И отец им говорит:
«Ну, авось и переспит!»

Но с тех пор, как только тьмою
Одевались небеса,
Всякой раз с больной женою
Те ж случались чудеса;
Пуще прежнего страдает;
Громко по дому всему
Незнакомую куму
Да заловку выкликает…
Бьется об пол головой…
Всем наводит страх такой!

Муж любил ее душевно,
Много плакал и грустил…
Почитай, что ежедневно
В церковь Божию ходил;
Всякой день водил толпою
Колдунов и ворожей,
И заморских лекарей…
Как ни бился над женою,
Только деньги колдунам
Перевел по пустякам!

И взяла тоска бедняжку;
Стал он думать да гадать:
«Знать последнюю рубашку
Доведется мнe отдать,
Да и в том не будет проку!
Сем-ка брошу я лечить,
Коли нечем пособить;
Ей недужится с уроку,
А уж тут, хоть волком вой,
Не бывать жене живой!»

И Иван жену больную
Воле Божьей поручил;
Сам тоску, кручину злую
Зеленым вином залил…
Запил с горя, безталанный!
Пьет он месяц, пьет другой…
Посинел, весь испитой…
«Враг попутал окаянный!»
Говорила про себя
Вся Иванова родня.

Но Анюта это горе
Как другие не снесла:
Слезно плакала, и вскоре
Богу душу отдала.
В доме  всe по ней тужили,
Плакал сам старик-отец;
И как должно, наконец,
В гроб парчевый положили,
И с молитвой погребли
В недра матери земли.

Двери настежь распашные
Широко растворены,
Едут с похорон родные
На кутью и на блины.
Между ними есть черница;
Слезы льет она рекой
По невестке молодой;
Ни которая сестрица,
Тяжкой скорби предана,
Не рыдает, как она.

«Полно, дочь — Христос с тобою
Выть и плакать перестань;
Все под Божьей мы рукою:
Bce заплатим смерти дань.»
Так печальную черницу
Утешал отец-старик.
«Век житейский не велик,
Кто узнает: в ту-ль седмицу,
В эту-ль мы заляжем спать
В землю, всех родную мать?»
«Так родимый! и писанье
Тоже самое гласит!»
Отвечает сквозь стенанье:
«Но ведь сердце заболит!
Как она меня любила!
И в часы жестоких мук
Я была один ей друг,
Про меня одну твердила!
Ох невестушка мой свет!
Ох!…» Тут подали обед.

1835.