На севере Бретани, у самого моря, по дороге в Порт-Виерж стоял когда-то старинный замок, от которого давно уже не осталось ни следа. Тем не менее, старые старики из среды окрестных жителей всё ещё помнят мрачные развалины разрушенного замка. Особенно хорошо помнят они огромные подземелья, где одно время думали было устроить казённые таможенные склады или запасный арсенал. Но замок стоял на плоском прибрежье, в таком месте, где прилив наступает с необыкновенною быстротою и хватает очень далеко, а потому мысль эта вскоре же была совсем оставлена. Подземелья эти с течением времени совсем затянуло песком и илом, и теперь их, пожалуй, даже и не найти, сколько ни разрывай берег. Замок этот носил название «Кербеннес», по имени исконных его владетелей.
Последним отпрыском этого рода был мрачный Ивон Кербеннес, — «Кровавый барон», как звали его в Бретани. Много ходило слухов о его жестокости и об ужасах, совершавшихся в его замке, и никто, при таком соседе, не мог считать себя в безопасности. Но весь страх соседей перед Ивоном был ничто сравнительно с тем ужасом, который овладел ими, когда вдруг распространился слух о смерти младшего его брата, ещё юноши, будто бы застигнутого на берегу приливом, а в действительности найденного рыбаками во время отлива в прибрежных камышах, с привязанными к ногам гирями. Времена тогда были крутые: над Бретанью тяготела рука страшного Людовика XI, женившего сына своего на единственной наследнице Бретонского герцога, Анне, почти против её воли. Барон Ивон Кербеннес пользовался большим расположением любимца Людовика, известного Оливье, и всегда мог рассчитывать на его покровительство, а потому никто не посмел поднять дела о смерти юноши. Но в народе с тех пор прозвали Ивона «Кровавым бароном», и каждый думал только о том, как бы не попасться ему на глаза.
Вскоре после гибели брата задумал Ивон жениться и кстати вместе с тем округлить и свои владения, порядком уже округлённые, благодаря смерти младшего брата. Принялся Ивон разъезжать по соседним замкам, высматривая себе невесту, но как-то ни одной не находил себе по мысли. Из страха всюду принимали его с большими почестями, и мысль об отказе никогда не приходила ему в голову, — лишь бы невеста оказалась ему по вкусу.
Но вот, узнал он, что у одного богатого соседнего дворянина была единственная дочь, — необыкновенная красавица. Брак с нею показался ему подходящим во всех отношениях, и, не раздумывая долго, послал он сватов.
— Клотильда посвятила себя Богу и на днях уезжает в монастырь, — отвечал сватам отец молодой девушки.
Остолбенел от удивления Ивон, узнав об этом ответе, вскочил на лошадь, помчался, не помня себя, и как ураган ворвался во двор к соседу, — бретонскому дворянину. Почтенный старик вышел к нему навстречу и вежливо пригласил его в свой дом.
— Я хочу видеть дочь вашу и от неё от самой узнать решение моей судьбы, — проговорил Ивон, задыхаясь от злости.
Клотильда вышла к нему, и ахнул барон от восторга, — никогда ещё не видал он такой красавицы: сама Мадонна, казалось, сошла с полотна и стояла пород ним.
Выслушал Ивон её отказ и засмеялся.
— Даю вам обоим три дня на размышление, — сказал он, и уехал.
Через три дня явился он снова с вооружённой шайкой, но Клотильды нигде не оказалось, хотя Ивон со своими людьми тщательно осмотрел все углы и закоулки большого дворянского дома. И как ни пытал он отца Клотильды и его слуг, так и не узнал он, куда она скрылась. В досаде и злости приказал тогда Ивон перевязать обитателей замка и поджечь его со всех четырёх сторон.
Так прошло года два, и вот, донесли ему, что Клотильда живёт у своей тётки, аббатисы монастыря в Понт-Круа, и скоро должна произнести обет полного отречения от мира. Не теряя времени, поскакал Ивон в Париж, уверил Оливье, будто обе монахини участвовали в заговоре бретонских патриотов, стремившихся передать Бретань Максимилиану Австрийскому, и без труда добился приказания арестовать их.
Когда привезли монахинь в Париж, старую аббатису подвергли допросу и пытке. Невыносимо тяжело было Клотильде сознавать себя хотя бы и невольною причиною гибели своего отца и страданий старой тётки, и наконец, согласилась она выйти замуж за Ивона.
— Отпустите на свободу мою тётку, и я соглашусь быть вашей женой, — сказала она Ивону.
Обрадовался Ивон, обещал исполнить её просьбу и на третий же день пышно отпраздновал свою свадьбу, на которой присутствовал сам Людовик XI. Свадьба пришлась как раз в Иванов день.
На другой день после свадьбы спросила Клотильда о своей тётке, но оказалось, что Кровавый барон на радостях забыл отдать приказание о прекращении пытки, и старушка уже умерла.
Ничего не сказала Клотильда своему мужу и во всю свою недолгую жизнь не сказала с ним больше ни одного слова, не бросила на него ни одного взгляда. Тем не менее, Ивон любил её как безумный, и чем грустнее и бледнее становилась она, тем сильнее разгоралась его страсть и с тем большим наслаждением он её мучил.
Ровно через год, в Иванов же день, родилась у них дочь, и Клотильда не прожила и пяти минут после её рождения.
— Одна жизнь приходит на смену другой, — сказала она, улыбнувшись в первый раз со дня своего замужества.
Но улыбка эта была обращена не к Ивону: как жила Клотильда, так и умерла, не бросив на него ни взгляда, не сказав ему ни слова.
В отчаянии диким зверем кидался Ивон по своему замку, богохульствовал, кричал, бился головой о стены, но было поздно.
Ещё мрачнее стал Ивон после смерти своей жены. Крепко-накрепко заперся он в своём замке и жил в полном уединении, почти никуда не выезжая и никого к себе не принимая. Всё своё время проводил он с маленькой дочкой, — второю Клотильдой.
Опасаясь, как бы кто-нибудь не восстановил её против него, рассказав ей о судьбе её матери и обо всех совершённых им ужасах и жестокостях, он охранял её, как коршун стережёт свою добычу, и всем, жившим в доме, было строжайше запрещено заговаривать с нею во время его отсутствия.
Так девочка росла одна-одинёшенька, бледная и грустная, и как ни трудно было ей узнать историю своей матери, но, видно, и у немых стен являются иногда уста, и вторая Клотильда подобно покойной никогда не могла смотреть на Кровавого барона без ужаса и отвращения.
Долго ждал Ивон ласки от своей дочери, наконец, начал терять терпение. Он не мог не любить её всеми силами своей души, и в то же время как будто начинал и ненавидеть её и постоянно искал случая чем-нибудь досадить ей и как-нибудь выместить на ней свою душевную муку и тоску. Но Клотильда была так ко всему равнодушна и холодна, что все усилия его, казалось, разбивались о её холодность.
Время шло, и вторая Клотильда выросла такою красавицей, что, несмотря на весь ужас, внушаемый соседям Кровавым бароном, в замок начинали наведываться женихи. Ревниво следил за своею дочерью Ивон, — хотелось ему выдать её хорошо замуж, и в то же время он приходил в ярость при мысли, что кто-нибудь другой мог получить то, чего не мог добиться от неё отец, — её привязанности. Но как пристально ни следил он за нею, Клотильда по-прежнему оставалась неизменно равнодушна и холодна.
— Знаешь ли Клотильда, что граф Руанский присылал к тебе сватов?
— Что же, батюшка, вы ведь ответили уже, как нашли нужным.
— Да, я отказал им.
— Вот и прекрасно.
— Вот, горбун-маркграф Магдебургский заслал разведчиков, не отдам ли я тебя за него замуж. Это отличная партия, и я охотно согласился бы, если бы ты не была против него. Говорят, все горбуны очень злы, но ведь ты конечно сумеешь с ним поладить.
— Если вам угодно, чтобы я вышла за этого маркграфа, я послушаюсь вас, батюшка.
Но и маркграфу отказывал Ивон, — боялся он, что Клотильда будет счастливее даже и за таким мужем, чем в своём родном доме, и что даже злой горбун будет видеть от неё больше привета, чем родной её отец.
Но вот, с тревогою в душе начал он замечать, что Клотильда как будто совершенно изменилась: не осталось в ней ни прежней холодности, ни прежнего равнодушия: веселее расхаживала она по замку, непринуждённее беседовала с приезжавшими гостями, охотнее принимала участие в празднествах и увеселениях, устраивавшихся в соседних замках.
«Что это могло так изменить её?» — с ревнивою тревогою спрашивал себя барон, но ничего не мог доискаться.
Кроме погибшего так ужасно младшего брата была у Ивона ещё сестра, — единственное существо, которое никогда не могло поверить, чтобы он оказался способен на такое низкое вероломство. Она была вдова и на смертном одре поручила Ивону своего единственного сына, — круглого сироту. Мальчика звали Луи Ле-Ренн. Луи под влиянием матери сначала обожал дядю, один только никогда не боялся его и выказывал ему полное доверие. Зол и жесток был Кровавый барон и с радостью смотрел, как тряслись перед ним все, с кем ни приходилось ему встречаться, но со смерти жены его преследовали такая тоска и такое чувство одиночества, что доверие и привязанность мальчика тронули даже и его чёрствое сердце. По мере того, как подрастала Клотильда, в сердце отца её рядом с безграничною любовью росла и крепла такая же безграничная ненависть к ней. Ничего подобного не чувствовал он к своему племяннику: любовь его к нему становилась всё нежнее, крепче; на него возлагал он все свои надежды, в нём видел наследника своих родовых земель. Пока Луи и Клотильда были ещё детьми, глядя на них, Ивон не раз мечтал, что со временем он соединит их браком и после смерти своей нераздельно передаёт им всё своё богатство. Но с тех пор, как Клотильда оттолкнула его своею холодностью, Кровавый барон уже не мечтал выдать её замуж за двоюродного брата, а надеялся найти для Луи другую богатую и знатную невесту. Правда, Луи, превратившись в юношу, тоже сильно изменился: по-прежнему бесстрашно держал он себя перед своим дядей, но уже не показывал ему прежнего привета и ласки.
«Мальчик превращается во взрослого мужчину», — с удовольствием и гордостью думал о нём Ивон, полный уверенности в его неизменном доверии и преданности.
Раз, сидя у окна своей спальни, услыхал Ивон в саду голоса своей дочери и племянника, совсем и не подозревавших его присутствия. Молодые люди так были увлечены своей беседой, что, отбросив всякую осторожность, говорили громко и без стеснения.
Луи Ле-Ренн уверял Клотильду в своей любви к ней и умолял её согласиться бежать с ним и тайно обвенчаться в какой-нибудь глухой деревушке, так как отец её, этот безжалостный, жестокий человек, конечно ни за что не согласится выдать её за него замуж.
— Нет, лучше смерть, чем обман! — отвечала Клотильда. — Я люблю вас, Луи, — люблю как никого в мире, но поверьте, не суждено нам счастье на земле. Подумайте, может ли надеяться на счастье дочь Кровавого барона, осыпаемого проклятиями всех бретонцев, дочь матери, с тоскою и ужасом ожидавшей рождения своего ребёнка? Уезжайте поскорее из этого давно уже ненавистного вам замка, пока и с вами не случилось какой-нибудь беды, и предоставьте меня моей печальной доле. Вы не можете облегчить её своим присутствием здесь, в замке. Может быть, со временем Кровавый барон решиться-таки выдать меня замуж за какого-нибудь пьяного, безобразного, жестокого и злого рыцаря, и я уеду, наконец, из этого ужасного замка, не буду больше слышать стонов и воплей, раздающихся из его подземелий, и перестанут осаждать меня видения загубленных отцом людей. Вот самое счастливое, что может ждать меня в жизни. Но всего вероятнее, что суждено мне до конца дней моих остаться в этом замке свидетельницей всего того, что происходит в этом страшном месте. Уезжайте же, Луи, пока не постигла вас беда. Сердце моё не будет знать покоя, пока не очутитесь вы за стенами этого замка.
Молча слушал барон их речи и почувствовал в груди какой-то жестокий холод. Он не пришёл в бешеную ярость, как бывало это с ним обыкновенно, не кричал, не буйствовал. Засмеялся только Кровавый барон и тихонько вышел из комнаты.
На другое утро позвал Ивон к себе свою дочь и племянника и сказал им:
— Дети мои, я становлюсь стар, и пора уже подумать о том, как бы пристроить тебя наконец, Клотильда. Не желая расстаться с тобою, долго колебался я в выборе для тебя мужа, но теперь наконец нашёл я благоприятный выход: я решил взять себе в зятья тебя, Луи Ле-Ренн. Наследственный замок твой недалеко отсюда, и я надеюсь, что вы не забудете старика и не станете покидать меня надолго.
В первый раз Клотильда подняла взор на отца и без чувств упала к его ногам: радость чуть не убила её. Луи Ле-Ренн на коленях благодарил дядю за всё, что тот сделал для него.
Кровавый барон торопил свадьбой дочери, и была она назначена в Иванов день, — день рождения самой Клотильды.
Всё время перед свадьбой жених и невеста не расставались друг с другом. Оба они блистали молодостью и красотой и сияли счастьем. Одна только Клотильда по временам бледнела и вздрагивала, словно проносилось над нею предчувствие чего-то недоброго.
Наступило наконец и утро Иванова дня. Весело взошло июньское солнце, и праздничный звон колоколов далеко разносился по воздуху. Вся сияющая и радостная вышла Клотильда в сад нарвать цветов для украшения комнат. Здесь встретил её Луи Ле-Ренн и, горячо обнимая её, сказал:
— Теперь, дорогая моя, стоим мы с тобой на пороге нашего счастья.
Сжалось вдруг сердце Клотильды.
— Да, милый мой, — отвечала она печально, — мы стоим у порога нашего счастья, но дождёмся ли его самого?
Но вот, начали уже съезжаться и гости, и в замковой церкви всё было приготовлено к празднованию свадьбы. Молодые девушки в белых платьях и с букетами роз в руках, весело болтая, толпой окружали невесту. Наконец, наступил и час, назначенный для венчания; наступил и прошёл, а Луи Ле-Ренн не являлся за своею невестой. Так прошло до полудня. Наконец, уж и солнце стало склоняться на запад, а там и совсем уже скрылось в море, а Луи Ле-Ренн так и не явился на свадьбу.
Никто не видал, чтобы выехал он из замка, а между тем никто никогда не слыхал о нём больше ни слова.
Так и исчез он бесследно, словно как в воду канул.
— И это дело рук Кровавого барона, — шёпотом переговаривались окрестные жители и тихонько крестились.
Дня через два разнеслась ещё новая весть. Клотильда исчезла из замка. Не сходя с коня, дни и ночи носился Кровавый барон всюду, разыскивая свою дочь; всех её слуг и прислужниц допрашивал, пытал и казнил, но ничего не открыл, словно расплылась она в воздухе как туман с наступлением жаркого дня.
Ещё мрачнее стало в замке, ещё реже решались люди приближаться к Ивону. Днём и ночью бродил он по своим пустынным залам, и тяжёлые шаги его распугивали всех обитателей замка, спешивших поскорее убраться с дороги, чтобы не попасться ему на глаза.
С ужасом рассказывали слуги, что целыми ночами слышат они какие-то вопли и стоны, раздающиеся из подземелий замка. Наконец, раз уже днём услыхали они какой-то отчаянный крик или стон, и когда спустились они вниз, чтобы узнать, в чём дело, они нашли окровавленное тело Ивона, распростёртое на полу.
Эта таинственная смерть ещё более напугала последних обитателей замка, — все они разбежались, и если бы не замковый капеллан, то некому было бы даже похоронить Кровавого барона. С тех пор не только никто не соглашался жить в замке, но каждый избегал даже проходить мимо него, и замок стоял пустынный и дикий, грозный и зловещий, как память о самом Ивоне, — Кровавом бароне Кербеннес.
Много страшных рассказов и преданий ходило об этом замке. Рассказывали, что загубленные Ивоном люди, — жертвы его жестокости и злобы, по ночам привидениями бродили по опустевшим залам и мрачным подземельям, оглашая воздух громкими жалобами и стенаниями, между тем, как замок мрачно и хмуро чернел на берегу моря в сумраке ночи, упорно храня скрытые в стенах его неразгаданные тайны.
Но каждый год, как раз в Иванов день, в окнах замка с утра мелькала фигура женщины, и звонкое эхо пустых покоев далеко разносило звук шагов её по каменным плитам пола. Женщина обходила весь замок, и фигуру её можно было видеть во всех окнах, на всех открытых лестницах и переходах. Она появлялась даже в старом заглохшем саду и долго бродила среди цветущих когда-то цветников. С наступлением вечера она опять исчезала на целый год. Говорили, будто Ивон заложил в стенах замка какой-то богатый клад, который мог даться в руки тому, кто найдёт его, только в Иванов день, и что привидение женщины, появлявшейся в замке, было приставлено сторожить его. Мало кто из окрестных жителей решался попытать счастья и идти доискиваться клада, да и те, что ходили, не успевали приняться за разборку вековых каменных стен, раз раздавались в замке звонкие шаги таинственной женщины, и они в ужасе бросали начатое дело и бежали домой. Так прошло пятьдесят лет. И вот, в ночь под Иванов день разразилась над тою местностью такая страшная гроза, какой никто не запомнил. Молния ударила прямо в замок, и он сразу воспламенился, точно его подожгли со всех четырёх сторон.
К утру от замка остались лишь обгорелые стены. Но когда огонь окончательно потух, и окрестные жители с любопытством и страхом толпились на пожарище, кто-то из смельчаков, разгуливая среди развалин, вдруг заметил в стене какую-то зияющую впадину, обнаружившуюся благодаря развалившимся камням.
«Клад!» — мелькнуло как молния у него в голове, и, придя немножко в себя от волнения, он принялся торопливо разбирать стену. Скоро открылся перед ним глубокий тайник, а в нём — труп молодого рыцаря, казавшийся совсем окаменевшим. Юноша словно спал глубоким сном, так сохранились его лицо, одежда и даже роза на груди.
Все толпою собрались смотреть на покойного, и никто не мог узнать его: даже самые старые старики не помнили такого рыцаря. Но тут вдруг вышла из толпы высокая старуха.
Давно жила она в соседнем бурге, ни с кем не знаясь, и никто не мог сказать, откуда она явилась, и потому-то, может быть, окрестные жители слегка побаивались её, а некоторые даже считали колдуньей.
Подошла она к трупу и вдруг, упав на колена, воскликнула:
— О, мой Луи, Луи Ле-Ренн, наконец-то я нашла тебя, дорогой мой жених! Нашла в Иванов день, — день, назначенный для нашей свадьбы!
Тут старуха замолкла и склонилась над трупом. Подошли люди и хотели было помочь ей подняться, но это уж было не нужно: Клотильда, дочь Кровавого барона, умерла.
Долго любила она и долго страдала, и, наконец, душа её обрела покой.
Люди подняли тела и понесли их в церковь. Церковные двери были отворены настежь, оттуда доносились торжественные звуки органа. На возвышении рядом поставили оба гроба, — Луи Ле-Ренн и Клотильда рядом покоятся и на деревенском кладбище. Могилы их давно уже густо заросли вереском, который, разрастаясь, уничтожил даже разделявшую их узенькую тропинку.
Когда похоронили их, новая яркая звёздочка загорелась в небе над их могилами, как уверяют окрестные жители, и особенно ярко светит она в Иванову ночь.
Много светляков зажигает в эту ночь свои лампадки в густом вереске Клотильдовой могилы. Всё кругом дышит миром и тишиною, и редко доносится сюда даже звук случайных шагов.
————————————————————————————
Распознание, подготовка текста, современная орфография: Евгений Зеленко, март 2014 г.
Скачать