Стихотворения

Автор: Барыкова Анна Павловна

Эдвин Арнольд.

Стихотворения.

   Издание: «Стихотворения и прозаические произведения А.П.Барыковой«, СПб., 1897

   OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)

   Date: 5-9 ноября 2009

  

   Восточные сказания:

   I. Грех Бен-Азара

   II. Раб Гассана

   III. Два повеления

   IV. Азраил

   Из поэмы «Свет Азии«

   Отрывок первый

   » второй

   » третий

   » четвертый

Восточные сказания.

I

Грех БенАзара.

  

   Однажды Бен-Азар — «Друг Божий», — по прозванью,

   Великий патриарх и праотец святой

   Прогневал Господа, — есть древнее сказанье:

   К палаткам праотца, вечернею порой,

   Подъехал старый путник, жаждой истомленный.

   Уже два дня в пустыне раскаленной,

   В волнах песков сыпучих, бедствовал старик;

   Глаза его слезились, губы почернели,

   Ворочался с трудом запекшийся язык:

   — «Воды… напиться дайте!..» — мог он еле-еле

   Сказать, подъехав к стану; а верблюд худой,

   Измученный, упал и, вытянувши шею,

   Казалось, издыхал.

   Когда кувшин с водой

   Студеной, блещущий живительной росой,

   Был подан страннику, — он тотчас, — сожалея

   Верблюда, — позабыв, что сам два дня не пил,

   Сперва к усталому животному склонился

   И свежею водой заботливо омыл

   Ему глаза и рот, и горло промочил;

   Потом с молитвою усердной обратился

   На запад, — к солнцу. Благодарный взгляд

   Он поднял с верою на пламенный закат

   И заходящему светилу возлиянье, —

   Обряд отцов своих, — свершил.

   Тогда лишь сам

   Напиться собрался; но к жаждущим устам

   Он не успел кувшин поднесть…

   В негодованьи,

   Ревнитель правой веры, Бен-Азар

   Сказал рабам:

   — «Отнять кувшин с водою

   У нечестивого! Он, скверною рукою,

   Молясь на запад, вылил Божий дар!

   Он солнцу кланялся, — не истиниому Богу!

   Так пусть воды моей не пьет неверный пес!»

   Послушались рабы и выполнили строго

   Хозяина приказ…

   Но кто-то вновь поднес

   К губам страдальца чашу с влагою живою;

   И жадно к ней приник он бледной головою…

   — «Кто повеление мое нарушить смел?..» —

   Воскликнул Бен-Азар, взглянул — и обомлел,

   И понял — «Кто»…

   Посланник светлый рая

   Язычника поил, крылами осеняя,

   И лучезарною десницей обнимал.

   Язычник пил; рабы глядели в изумленьи

   И в ужасе немом на светлое виденье…

   И вот посланник кроткий праотцу вещал:

   «Друг Милосердного! Прогневал ты Владыку.

   Молись, да не зачтет тебе твой грех великий!

   Знай, что язычнику Всеведущий простил

   Неведенье его. Он — праведней, чем ты.

   Знай, — увидал Господь с небесной высоты,

   Как, о себе забыв, верблюда он поил,

   Как был он милосерд к скотине бессловесной,

   Как к небу возносил он благодарный взгляд

   И как, в неведеньи; молился на закат;

   Знай, — ту молитву к солнцу принял Царь небесный,

   Творец и Повелитель неба и светил,

   Создатель всеблагой восхода и заката!..

   А ты не пожалел страдающего брата, —

   Ты, Бен-Азар, «Друг Божий», Бога оскорбил!»

   Виденье скрылося… А патриарх смиренно

   К ногам язычника главою сокрушенной

   Припал и со слезами жгучими молил:

   — «Прости мне, праведник, как Бог тебя простил!»

  

——*——

II

Раб Гассана.

  

   Роскошно пирует Гассан-Бен-Али;

   К нему все старейшины в гости пришли;

   Шатер его полон людей именитых,

   В одеждах шелками и золотом шитых;

   Как горный родник от весенних лучей,

   Веселием искрятся речи гостей.

  

   Подносит им кушанья раб молодой

   На блюде хрустальном, цены дорогой,

   Украшенном сплошь жемчугом-изумрудом;

   Но вдруг с драгоценным, сияющим блюдом

   Запнулся несчастный, упал второпях, —

   И чудо искусства рассыпалось впрах.

  

   Вскочили все гости: — «Когда б он был мой, —

   Кричали они, — так сейчас с головой

   Простился бы пес!» — «Я мерзавца такого

   Повесил бы! Шкуру содрал бы с живого!»

   Гассан, словно грозная туча, молчал.

   И раб перед ним на колени упал.

  

   «Хозяин, помилуй!.. Писанъе гласит:

   «Блажен, кто в душе своей гнев укротит

   Сказал он, в груди заглушая рыданья.

   Ответил Гассан: — «Да! Я вспомнил

   Писанъе. Уж я не сержусь, от души отлегло!»

   И стало вновь ясно Гассана чело.

  

   «Хозяин! — молил, припадая к ногам

   Гассана, невольник, — написано там:

   «Прости виноватого!» — «Помню. Прощаю!» —

   Ответил Гассан и, раба поднимая,

   С улыбкою руку ему протянул;

   К ней раб благодарный губами прильнул.

  

   «Хозяин! Да будет Господь наш с тобой!

   Он — Бог милосердных и кротких душой,

   Бог милости, щедрости, правды и света;

   И щедрых Он любит! — написано это!»

   — «Ты кстати про «щедрых» напомнил, дружок

   Дарю тебе волю и мой кошелек».

  

   Потом Бен-Али обратился к гостям:

   — «Вот бедный невольник напомнил всем нам

   Про вечную книгу. А строчка оттуда,

   Не правда ль, — дороже разбитого блюда?

   Не правда ль, — он славно его починил

   Словами, — и волю свою заслужил?»

  

——*——

III

Два повеления.

  

   Вечный Престол окружая несметною, грозною Силой,

   Ждет повелений Аллаха посланников сонм легкокрылый;

   Молний быстрее вселенную всю облетая,

   Вмиг исполняется воля святая;

   Звездам на небе сияющим, моря пучине глубокой, —

   Близко, далеко, — куда б ни взглянуло всезрящее Око,

   Всюду относят посланники правды и Света

   Бога живого заветы.

   Голос предвечный воззвал: — Джебраил!» — и

   как грома раскаты

   В небе вечернем раздался: — «Лети, мой наперсник крылатый,

   Вниз, ко дворцу золотому царя Солимана;

   Он, — удостоенный царского сана,

   Избранный мною, хранимый всечасно, возлюбленный мною,

   Ныне готов позабыть час молитвы ко Господу-Богу;

   Вижу, — любуется он на коней златогривых,

   Статных и дивно красивых,

   Не замечая, как солнце клониться ко западу стало;

   Ты, Джебраил, возвести ему: «Время молитвы настало!»

   Да не погибнет избранник под гневом Владыки, —

   Нужен народу правитель великий!..

   Стой, — погоди еще!.. Вижу, на склоне горы Арафата

   Трудится тщетно день целый, от ранней зари до заката,

   С тяжкою ношей своей, муравей запоздалый, —

   Да не погибнет и малый:

   Он своему муравейнику нужен!..» И ангел, — в молчаньи, —

   Молний быстрее исполнил Творца своего приказанья:

   Во-время стал на молитву избранник Аллаха,

   Полон смиренья и Божьего страха;

   И муравью запоздалому силу и жизнь возвратила

   И привела в муравейник могучая длань Джебраила…

   Так в необъятной вселенной, от края до края,

   Воля творится святая.

  

——*——

IV

Азраил.

  

   Индийский царевич, — краса Индостана,

   Приехал к царю-мудрецу Солиману,

   Стремясь молодою душой вдохновенною

   Постигнуть все тайны небес сокровенные.

   И тихой вечерней порою с царем

   Сидел он, — речам его вещим внимая,

   В премудрые притчи вникая, —

   В чертоге его золотом.

  

   А резвые джины, лукавые духи,

   Порхали как птицы, роились как мухи,

   Кружились, жезлу Солимана послушные;

   И видел царевич их пляски воздушные

   И ждал от царя еще бРльших чудес;

   Как вдруг появился в чертоге, — нежданный,

   Какой-то печальный и странный,

   Крылатый посланник небес.

  

   То был ангел смерти. С царевичем рядом

   Он встал и взглянул вопросительным взглядом;

   И мрачно глядели глаза удивленные,

   Как будто бы юноши видом смущенные.

   — «Кто это?» — тихонько царевич спросил.

   Ответил мудрец: «Ои людей исцелитель,

   И воли Отца исполнитель,

   А имя ему: Азраил!»

  

   — «Мне страшно здесь!» — молвил царевич бледнее. —

   Я смерти боюсь! Повели поскорее,

   Чтоб в Индию милую джины проворные,

   Твоей всемогущей деснице покорные,

   Сейчас же на крыльях меня отнесли».

   Махнула жезлом Солимана десница,

   И джины, как птиц вереница,

   С царевичем скрылись вдали.

  

   Тогда ангел смерти к царю обратился:

   — «Ты видел, премудрый, как я удивился,

   Как в очи ему поглядел в изумлении,

   Найдя его здесь? Знай, что мне повеление:

   Сыскать его в Индии нынче дал Бог.

   Он там и умрет в золоченых палатах;

   Ты дал ему джинов крылатых,

   Чтоб взять его душу я мог».

  

   И с бледной улыбкою ангел печальный

   Сказал: «Мне пора! Он уж в Индии дальней!»

   Расправил широкие крылья могучие,

   По небу вечернему грозною тучею

   Пронесся в сияньи последних лучей…

   На утро был найден царевич убитый,

   Застывшею кровью облитый,

   На мягкой постели своей.

  

——*——

Из поэмы «СветАзии«.

Отрывок первый.

  

   Страдалица земля!.. Вся жизнь твоя — обман;

   Все радости твои обращены в мученья;

   Твоим несчастным детям, пойманным в капкан,

   Приговоренным к смерти прежде их рожденья,

   Защиты нет ни в ком, — нигде спасенья нет.

   В насмешку мне дана была душа живая

   И в ней зажжен любви животворящий свет…

   Цель нашей жизни — смерть…

   Чья ж это шутка злая?

  

   Неужто создал Ты нарочно этот мир

   Отчаянья и смерти, — Брама Вседержитель?

   И радует Тебя червей голодных пир,

   Костров и трупов смрад?.. Неужто Ты — мучитель

   Всего живого? Ты — установил закон

   Безжалостной борьбы, друг друга пожиранья?

   Ты видишь кровь и слезы, слышишь вопль и стон

   Молящихся Тебе беспомощных созданий

   И не поможешь им, Ты, — всемогущий Бог?..

   Жесток и зол Ты, Брама!.. Я бы всем помог,

   И не было бы в мире смерти и страданий…

   Иль не всесилен Ты?.. Иль вовсе нет благих

   И праведных богов, достойных поклоненья?..

   Так Жалость и Любовь помогут вместо них,

   И человек укажет людям путь спасенья!

   Он должен быть. Он есть. Найду его для вас,

   Заблудшиеся братья! Ждите, — близок час!

  

——*——

Отрывок второй.

  

   — «Жизнь моя — вечный пир. День и ночь, — ежечасно, —

   Блеска, роскоши, неги, веселья полна, —

   Без сознанья, без цели кружится она,

   Как невольниц моих хоровод сладострастный…

   Вереницею пестрой, блестящей волной,

   Предо мною мелькают часы наслажденья,

   Исчезая бесследно в пучине забвенья…

   Жизнь ли это?.. Не сон ли тревожный, пустой?

   Что он значит? Чем кончится? Есть ли разгадка

   Опьяняющих грез безпокойного сна?..

   Кто мне дал тебя, — жизнь? Для чего ты дана?

   Отчего я, — в дремоте томительно-сладкой,

   В этой пляске чарующей радостных дней,

   На безумно-веселом пиру сладострастья, —

   Не нашел для себя ни покоя ни счастья?..

  

   Для чего, — там, — далеко от жизни моей, —

   За решеткой того заповедного рая,

   Где дремлю я, — царевич, всеобщий кумир, —

   Есть другой, безысходно-страдающий мир,

   Где неправда, и зло, и борьба роковая

   Называются: «жизнью»?.. Зачем мне сквозь сон

   Все мерещатся братьев далеких страданья?

   Отчего мне, — сквозь песни, — все слышны рыданья,

   Крики боли, глухой несмолкающий стон

   Непосильною мукой надорванной груди?

   Отчего я, — сквозь рой опьяняющих грез, —

   Вижу — море безбрежное крови и слез,

   Где беспомощно тонут несчастные люди?

   Отчего к ним душа моя рвется всегда

   И томится тоской непонятной и жгучей

   О неведомом мире? Чей голос могучий

   Призывает меня, посылает туда:

   «Встань, Сидарта — сын Майи! Твое назначенье

   Не в дремоте, не в сладких бессмысленных снах,

   Не на ложе любви, не на шумных пирах,

   Не в веселом и буйном хмелю наслажденья.

   Миру нужен спаситель! Проснись и ступай!

   Ждут тебя беззащитные, темные братья;

   Помоги им, открой им с любовью объятья, —

   И цель жизни найдешь ты! Иди — и спасай!»

  

——*——

Отрывок третий.

  

   В мрачный храм бога Индры пришел вдохновенный

   Гаутами. Стояли брамины, толпою

   В белых ризах алтарь окружая священный

   И костер разводя, кровь животных рекою

   Орошала весь храм. Царь с блестящею свитой

   Там молился.

   На жертвенник, кровью залитый,

   Был возложен красивый козел длиннорогий,

   Крепко связанный, убранный пышно венками;

   Старший жрец возглашал над ним:

   «Грозные боги!

   Вот еще благолепная жертва пред вами, —

   За грехи Бимбасара-царя искупленье!

   На утеху вам, страшные, я всесожженью

   Предаю его мясо и кровь проливаю!..»

   И он поднял свой нож над протянутой глоткой.

   — «Запрети ему, царь, запрети, умоляю!..» —

   Гаутами сказал, и десницею кроткой

   У брамина взяв нож из десницы кровавой,

   Узы жертвы распутал. Потом, — величавый

   И спокойно-бесстрашный прошел меж жрецами

   » Прямо к царскому месту. Толпа расступилась,

   Все сердца покорял он мгновенно глазами,

   Где любовь бесконечная к людям светилась.

   «Кто ты, дивный?» — спросил его царь в изумленьи,

   Преклоняясь пред ним и сойдя с возвышенья.

   «Люди-братья! — ответил учитель: внимайте!

   Правду вечную вам возвестит Гаутами.

   Жертв кровавых не надо Всевышнему — знайте!

   Он вам ныне вещает моими устами:

   «Жизнь — одна! Жизнь — таинственный дар и священный,

   Дар прекрасный для всех, всем равно драгоценный.

   Отнимать ее — грех неоплатно-великий

   Пред Дающим ее. Всеблагому не надо

   Вашей службы кровавой, бессмысленно дикой…

   Вы, жестокие, ждете от неба пощады?

   За злодейства вы просите блага, награды?..

   Если правда, что злы и безжалостны боги,

   Укротит ли их гнев ваш козел длиннорогий?

   Можно ль их подкупить этой жертвою лживой?

   Если ж правда, что боги добры, справедливы,

   То нужна ли им кровь на земле пролитая?

   Не противны ли храмы, где жертва живая

   Рвется, мучится, бьется у вас под ножами?..

  

   Верьте, братья, что милость предвечно богами

   Суждена милосердным. Одно назначенье

   Всем созданиям смертным: любя и жалея,

   Мирно жить друг для друга. И наше спасенье

   В кроткой жалости сильного к тем, кто слабее.

   Все мы здесь — обреченные смерти и боли, —

   Все родня, все подвластны одной вечной Воле!..»

  

   Долго он говорил; разъяснял откровенья

   Древних книг и подвижников прежних ученья.

   И в устах вдохновенных былого заветы

   Озарялись сиянием нового света.

   — «Если б вы захотели, — сказал Гаутами, —

   Как земля наша скорбная стала б прекрасна!

   Как прекрасны и счастливы стали б вы сами,

   Если б жили с законом предвечным согласно, —

   Все живое щадили, любили, жалели,

   Не губили жестокой рукою напрасно,

   Только пищу бескровную, чистую ели;

   Если б вы не считали убийство забавой,

   Душ и рук не грязнили охотой кровавой…

   Разве мало вам пищи дозволенной, чистой?

   Созревают на нивах хлеба золотые;

   Спеют ягоды сладкие в роще душистой;

   Осыпают деревья плоды наливные,

   И повсюду ключи бьют студеной водою…

   А вы губите жизнь безпощадной рукою?»

  

   И сердца отогрел он святою любовью.

   Устыдились брамины забрызганных кровью

   Рук жестоких и длинной одеждою белой

   Прикрывали их; старый алтарь закоптелый

   Был покинут; священный костер позабытый,

   Смрадным стынущим жиром и кровью залитый,

   Угасал. Гордый царь с головой преклоненной

   Слушал речи святого душой умиленной…

  

   А на утро гонцами царя громогласно

   Был и новый закон возвещен всенародно,

   Повсеместно:

   «Царю Бимбасара угодно:

   Да не будет в стране, его воле подвластной,

   Впредь убийства животных для жертвы кровавой;

   Да не льется невинная кровь беззаконно

   Ни для пищи, Дарующим жизнь воспрещенной,

   Ни для злой и жестокой напрасной забавы;

   И да ведает всякий под нашей державой:

   Жалость к тварям живым есть Небес повеленье.

   Жизнь — одна! Милосердным и кротким — спасенье!»

  

   Тот закон на гранитной колонне высокой

   Был начертан: и свято хранится сердцами

   До сих пор там, где Ганг протекает широкий,

   Где свет Истины вечной зажег Гаутамн.

  

——*——

Отрывок четвертый.

  

   Некогда здесь, близ деревни Далиды, в пещере глубокой,

   Праведный старец, от мира отрекшийся, жил одиноко,

   С Брамой беседовал он; в темноте и молчаньи

   Тесного склепа он видел сиянье

   Радужных крыльев, он слышал небесное дивное пенье.

   Землю преступную, жалких людей, их борьбу и мученья —

   Он позабыл. И душа его в небе витала,

   Радость Нирваны вкушала.

   А на земле в это время был голод.

   От долгого зноя

   Сгинул весь хлеб на полях, и пропало зерно трудовое;

   Речки посохли, леса вековые горели,

   Сочные травы лугов помертвели;

   Край опустел. Все живое, извери и люди, бежало.

   Тигры в трущобе завыли: им свежей добычи не стало…

   Старец услышал сквозь сон неземной созерцанья

   Алчущих крови рыканье.

   Вспомнил он землю, очнулся и вышел из темной пещеры.

   Видит: подернулось небо зловещее дымкою серой;

   Все сожжено; над долиною мертвой и смрадной

   Солнце стоит, как палач беспощадный

   В ярко-багровой одежде над бледною жертвой казненной;

   Кости белеют кругом; а вблизи, на земле раскаленной,

   В корчах упала тигрица, от голода воя, —

   С нею — детенышей двое;

   Любит она их и кормит. И нет молока у несчастной.

   Бьются тигрята под грудью иссякшей, терзают напрасно

   едную мать; но она оттолкнуть их не может, —

   Терпит, хоть камни горячие гложет,

   Бездну небес оглашая безпомощным, страшным рычаньем…

   Стало отшельнику жалко; согрелась душа состраданьем.

   — «Любишь ты, тварь кровожадная!.. Брама Великий!..

   Любит и зверь этот дикий, —

   Любит и кормит, — страдая, себя не жалея!..

   Учит меня — человека… И стыдно душе перед нею…

   Мало любил я… Ушел от людей и страданья…

   Жалкая самка! Спасибо!.. Земное призванье

   Ты мне напомнила ныне!.. Бери мое грешное тело;

   Я умираю — любя!..» Подошел он к ней быстро и смело;

   Сброшена наземь чалма и убогая ряса.

   — «Вот тебе крови и мяса!..» —

   Крикнул он. Рада тигрица… А в светлых селениях рая

   Рады бессмертные Дивы, бессмертную душу встречая…

   Сжалилось небо: и спряталось солнце за тучей,

   Вихрь над землею промчался могучий.

   Сжалилось небо: и грянули долго-желанные грозы,

   Хлынули крупные капли дождя, — благодатные слезы.

   Жертву великую старца — в незримом чертоге

   Приняли вечные боги.