Курочка Куд
Собрание сочинений в пяти томах
Том 5
М., ГИХЛ, 1958
OCR Бычков М. Н.
Курочка Куд была такая нарядная на своем птичьем дворе. На головке у нее был хохолок, а на ножках точно кружевные панталончики. Она знала, что она хорошенькая курочка, но ходила так, точно совсем ничего не знала. Петушки ухаживали за ней, а она говорила им:
— Вы мне так надоели: вы все такие скучные и пустые — только все рассказываете старые, скучные, давно известные сплетни.
И курочка Куд уходила от своих кавалеров, а старая курица — тетка Куд — строго спрашивала:
— Куд, куда?
— А вот куда,— отвечала Куд и весело начинала рыться в земляной ямке,— ха-ха-ха! ха-ха-ха!
— Куд, что ты делаешь? Ты вся испачкаешься!
— Ах, как скучно!— отвечала тогда Куд и начинала ходить такая важная и скучная, как будто она уже была совсем старушка, или приключилось с ней очень и очень большое горе.
Раз курочка Куд подошла к дверям курятника как раз тогда, когда двери его были открыты.
«Надо мне посмотреть, что там за птичьим двором делается»,— подумала она,
И она важно — Куд всегда все важно делала — вышла из дверей птичьего двора на берег пруда.
Была весна. Солнышко весело светило, так хорошо пахло согретой зеленой травкой, уточки плавали по пруду.
«Как хорошо,— подумала Куд,— и я теперь не скоро возвращусь назад. Я буду гулять, посмотрю все, все, все…»
И она пошла прямо к тому месту, где росли камыши, и смело — Куд ведь никогда ничего не боялась — вошла туда.
Ах, в камышах было еще лучше: правда, немножко грязно, но тихо, а вверху сверкало такое нежное голубое небо.
— О, как хорошо,— прошептала весело курочка, и в то же время она услыхала, как кто-то как будто шепнул ей:
— Кур-Кур!
— Я не Кур, а Куд,— ответила Куд и быстро повернулась.
Перед ней стоял темно-коричневый петушок. Это был такой смешной, высокий, на тонких ножках петушок.
— Кур! — упрямо повторил петушок.
Тогда Куд рассердилась и сказала:
— Ты смешной, высокий, не похож на наших петушков и глупый невежа.
— Что такое невежа? — спросил петушок и так больно клюнул Куд в спинку, что та подпрыгнула и вскрикнула:
— Ах, что ты делаешь?!
— Однако ты совсем не умеешь прыгать,— сказал петушок, и он легко, быстро подпрыгнул выше камыша.
Куд была справедливая курочка. Она согласилась, что петушок прыгнул так, как никто на птичьем дворе У них не мог бы прыгнуть.
Она подумала и сказала:
— Я бы тоже хотела так прыгать.
— Пойдем в поле: я тебя скоро выучу.
— Пойдем,— согласилась Куд.
Петушок пошел вперед прямо по болоту, так легко, как будто он шел по твердому сухому месту, а Куд шла за ним и то и дело проваливалась.
Она вся выпачкалась и весело смеялась, думая, как рассердится тетка, когда увидит ее такой грязной.
Когда наконец пред ними открылось далекое поле, покрытое молодой зеленой травкой, петушок сказал:
— Ну, смотри.
И петушок так высоко подпрыгнул, что Куд вскрикнула от удовольствия.
— Ну, теперь я,— крикнула она и изо всех сил подпрыгнула.
Но прыжок вышел тяжелый, смешной,— она неловко упала на землю, но сделала вид, что нарочно так упала,— не хотела вставать, нарочно билась крыльями и весело хохотала сама над собой.
— Это потому, что ты совсем не распускаешь крыльев, когда прыгаешь. Вот смотри!
И петушок, слегка распустив крылья, присел и, как резиновый, отскочил от земли. По мере того как он летел, его крылья сами собой распускались все больше и больше и несли его, пока петушок опять плавно не опустился на землю.
Куд весело бежала за ним и кричала:
— Ну, теперь я знаю как…
И она опять прыгала, и опять неловко падала, и опять смеялась.
— А ты можешь совсем летать? — спросила Куд.
— Могу и летать,— ответил петушок и легко полетел вперед, а Куд побежала за ним, догоняя его.
Петушок опустился далеко-далеко, а Куд все бежала и бежала.
Когда она догнала наконец петушка, усталая, задыхающаяся, тот спокойно уже клевал что-то на земле своим маленьким тоненьким клювом.
— Ох, как я устала! — воскликнула Куд, опускаясь возле петушка. Она увидела, что он что-то ест, и спросила:
— Что ты ешь?
— Кузнечика.
— Я не люблю кузнечиков.
— Не ешь.
— А я хочу есть,— сказала Куд.
— Чего же ты хочешь?
— Зерен хочу.
Петушок покачал головой.
— Зерна,— сказал он,— только еще осенью поспеют.
— А мы каждый день едим у нас зерна,— отвечала ему Куд.
— Во сне?— спросил ее петушок.
— Вовсе не во сне, а на нашем птичьем дворе.
И Куд оглянулась, чтобы показать петушку, где их птичий двор.
Но нигде не было больше видно их птичьего двора. И он, и пруд, и камыши — все исчезло. Она даже не знала, в какой стороне их двор.
Они бегали по степи и прямо, и вбок, и взад, и вперед. И сзади, и с боков, и везде виднелась все та же ровная, спокойная степь, и только впереди далеко-далеко, на самом конце, там, где как будто сходилась степь с небом, темнел лесок. И этого леска она никогда не видала.
— Где я? Где наш птичий двор?
Петушок посмотрел на нее с удивлением и сказал:
— Откуда я знаю, где твой какой-то птичий двор?
Тогда Куд вдруг так страшно стало, и она начала плакать и кричать:
— Я хочу на птичий двор! Отведи меня сейчас на птичий двор! Я хочу на птичий двор!
— А если ты будешь так кричать, я улечу от тебя! — рассердился на нее петушок.
Куд еще больше испугалась, но перестала кричать и только потихоньку плакала.
А петушок поймал нового кузнечика, клевал его, глотая по кусочкам, и говорил:
— Это очень глупо плакать! Я терпеть не могу, когда плачут! Кругом так хорошо: солнышко греет, травка зеленая,— зачем плакать?
Это все было верно, и Куд подумала: «Зачем плакать?»
Она перестала плакать, но на душе у ней было все-таки тревожно, и она, присев, так смотрела в глаза петушка, что тому стало вдруг жаль Куд, и он подошел к ней и ласково почистил об ее спинку свой клюв.
У себя на птичьем дворе Куд крикнула бы петушку, который захотел бы так чистить свой клюв об нее:
— Невежа!
Но теперь она и не подумала об этом, а только тихо, покорно проговорила:
— Я так хочу пить.
— Это не так легко достать воды здесь,— сказал петушок.— Постой, я подпрыгну: не увижу ли где?
И петушок высоко-высоко подпрыгнул и опять опустился на землю.
— Вон там, где лесок,— сказал он,— есть, кажется, вода.
— О, как далеко! Я никогда не дойду туда,— вздохнула Куд.
— Что за далеко? — ответил петушок,— не надо только думать, что далеко. Идем.
И он пошел, постоянно подпрыгивая, а усталая Куд, распустив крылышки, то и дело спотыкаясь, кое-как поплелась за ним.
Она уже ни о чем не думала: она устала и боялась только, как бы не отстать ей от петушка и не остаться совсем уж одной в этих незнакомых местах.
Когда они дошли до озера, Куд, присев к земле, бессильно прошептала:
— О, как я устала!
Там, у озера, и провели Куд и петушок весь день до вечера. Солнце садилось и последними лучами, как золотой пылью, осыпало озеро и далекую степь.
Над озером поднимался легкий туман и горел над ним, точно прозрачное цветное покрывало. Молодые деревья будто выше подняли свои вершинки и смотрели в далекое, огнем заката охваченное небо. Где-то уж затягивал свою вечернюю песенку сверчок; звонко в степи кричала дикая утка; в кустах около озера, запевал соловушка.
Куд сидела около петушка, и ей все так нравилось, и она говорила, счастливая:
— Ах, как хорошо! Как хорошо! Как я счастлива, что ты показал мне все это. Так я никогда бы ничего и не видела. Мне кажется и теперь, что я вижу это только во сне… и знаешь, мне кажется, что все это ты создал…
Петушок на это ответил:
— Ну, хорошо,— создал, положим, это не я, а подумать о ночлеге надо. Как-нибудь переночуем, а завтра опять дальше.
— Куда ж еще дальше? — огорчилась Куд, потому что и сегодня она очень устала.
Петушок не знал и сам, куда дальше, но решительно отвечал:
— Всегда дальше, Куд.
Но Куд не хотелось идти дальше. И так как она всегда привыкла все делать по-своему, то и теперь, осторожно клюнув что-то на земле, она спросила:
— Ты никогда не жил на одном месте?
— Никогда.
— Разве ты не любишь смотреть, как садится здесь солнце и как на этом самом месте, где теперь так хорошо нам, оно и завтра сядет?
— Оно везде, где мы ни будем, сядет и, может быть, еще лучше, чем здесь.
Куд не понравился ответ петушка, и, вздохнув, она обиженно сказала:
— Теперь я помню: тетка говорила мне про вас, вольных кур: вы всегда ищете чего-нибудь нового… А мы, домашние куры, мы очень не любим перемены и всегда говорим: «От добра добра не ищут»,
— Зачем же ты ушла тогда со мной?
— Я заблудилась,— сухо ответила Куд.
— Так что, если бы ты нашла дорогу, ты возвратилась бы назад? — спросил петушок.
— Не знаю,— уклончиво ответила Куд.
— Ну, так я дорогу знаю и завтра отведу тебя назад, в то место, откуда взял.
— А-а! — вскрикнула Куд,— я знала, знала, что ты злой…
И она заплакала.
— Почему я злой? Ну, не хочешь идти назад, оставайся, но зачем же ты плачешь и что это за манера постоянно плакать?
— Я не буду плакать,— отвечала покорно Куд.
И Куд подняла на петушка свои заплаканные глазки,— она была такая хорошенькая в своем хохолке, точно в ночном чепчике.
— У нас совсем нет таких, как ты,— сказал петушок, смотря на нее,— и я рад, что встретил тебя…
— И я рада,— тихо вздохнула Куд.
— Ты не хочешь назад?
— Нет,— еще тише прошептала Куд.
— Ну, так слушай, Куд,— я что думаю, то и говорю: хочешь быть моей женой?
Куд опустила голову и без колебания сказала:
— Хочу.
Но потом она вдруг испугалась.
— Что я сказала! Что я сказала?!
— Ты хорошо сказала,— успокоил ее петушок, — прямо, начистоту — так, как говорят всегда у нас.
И он весело захлопал крыльями и закричал, как следовало по его законам:
— Кукуреку! Слушайте вы все, кто здесь слышать может, вот я беру себе в жены Куд. Отныне Куд моя жена и притом самая хорошенькая жена, какая только была когда-нибудь на свете!
Это слышали кузнечик, соловушка, толстая жаба, которая в это время выползла из озера, и две цапли — муж и жена, поселившиеся тут же в кустах, около озера, и теперь совершавшие свою обычную вечернюю прогулку вдоль опушки леса.
Цапли были очень счастливые муж и жена, ученые, с длинными носами.
Цапля-муж, услышав вызов петушка, поджал под себя свою высокую ногу и насторожился, а жена в это время смотрела на мужа. Потом он сказал:
— Немного самонадеянный молодой человек, но в основании истинное чувство, которое при достаточном освещении развитого ума может дать самые благотворные последствия.
Его жена удовлетворенно кивнула своей длинной головой. Она только снисходительно прибавила, проглатывая мимоходом маленькую ящерицу:
— А как тебе понравилось это милое убеждение в том, что жена его первая красавица?
— Милая моя, если миру чего недостает, то это, конечно, беспристрастия. И это понятно: каждый в своем теле сидит, как в ящике, и кричит из него только то, что видно только ему. И петух поэтому будет всегда воспевать свою жену, заяц свою, и так далее.
Чуткое ухо жены, не перестававшей слушать мужа и в то же время прислушивавшейся ко всякому подозрительному шороху, уловило какой-то треок, и, обернувшись, она спросила мужа:
— Ну, а как ты думаешь вон о том звере на двух ногах, в зеленой куртке и с ружьем в руках, который, кажется, к тому же как раз нас имеет в виду?
— О, это самый ужасный и неразвитый вид животного из всех созданных на этом свете, это — человек. Мы все из нужды уничтожаем других и никогда друг друга, тогда как этот зверь зачастую ради одного удовольствия убивает и других и, что всего ужаснее, друг друга. Летим, и надо предупредить всех о приближении чудовища.
И, взмахнув крыльями, цапли поднялись в воздух и, проносясь над озером, говорили своими нежными, мягкими голосами:
— Ты, петушок, и ты, Куд, и все вы, кто услышит нас,— берегитесь: идет человек с ружьем.
Не услышала только беленькая чайка. Она с мужем уже несколько дней искала себе место, где бы свить им гнездо. Увидев вдруг озеро, она, радостная, крикнула мужу:
— Смотри, какое розовое, прозрачное озеро! Летим скорей туда, там совьешь ты мне гнездо, в нем положу я свое яичко, буду сидеть в гнезде, а ты, мой милый, ты всегда будешь со мной. О, сколько счастья, сколько счастья! — так кричала она и кружилась над озером, и звала отставшего мужа, и, не дождавшись, косым взмахом, стрелой, счастливая, бросилась книзу.
Но не долетела бедная маленькая чайка до озера: взвился дымок, прогремел выстрел, и упала она, простреленная, мертвая, к ногам охотника. Яйцо ее, будущая маленькая чайка, упало с ней и разбилось.
Лежит мертвая чайка на земле, а над ней в небе вьется и так больно-больно кричит оставшаяся живая.
Поднял охотник мертвую, посмотрел, куда попал ей заряд, и подумал: «Да, я хорошо стреляю, да что с этой чайкой делать? Не едят ее».
И он бросил далеко от себя убитую чайку; зацепилась она за сухое деревцо, так и повисла на нем.
А чайка живая все металась, то тревожно бросаясь к убитой подруге, то вверх, то к охотнику, и в отчаянии точно кричала ему:
— Злой, злой, убей и меня теперь! Я не хочу жить без нее.
Поздно вечером прилетели цапли домой.
Тихо на озере. Высоко в небе светит яркая луна. Висит белая чайка на дереве, и отражаются в неподвижной воде озера и дерево, и мертвая чайка, и далекое небо.
Где-то близко-близко так жалобно плачет и стонет другая, живая чайка, и несутся в степь ее стоны.
Спят цапли стоя, спят и точно слушают и смотрят в ту сторону, где висит маленькая убитая чайка на дереве.
— Ку-ку-ре-ку-у-у! Полночь, господа, на дворе! — уже поет тоненький голосок петушка. Куд жмется теснее к нему,— снится ей мертвая чайка, и шепчет она:
— О, как все это ужасно,— смерть, смерть и конец всему, и никогда-никогда никто не возвратит бедную чайку больше к жизни!..
Села луна, и спит темная степь. Спит озеро, воздух… Уснула и осиротевшая чайка: все плакала, плакала и так уснула на полустоне. Сладкий сон снится ей: снится, что жива ее подруга, и, счастливые, так торопятся они улететь в ту страну, где нет злых охотников. Туда улетят они, там будут жить счастливые, чтобы вечно любить друг друга.
Только еще посветлело в степи, только загорелась розовая полоска в том месте, где встает над землей солнышко, как проснулся петушок.
Он торопливо захлопал крыльями и закричал озабоченно:
— Кукуреку! Вставайте скорее все, потому что никто не смеет спать, когда хозяин наш, солнышко, уж хочет вставать.
— Какой беспокойный завелся у нас, однако, сосед,— сказала цапля мужу.
— Пусть каждый,— оказал ей муж,— исполняет свои обязанности. Петух — часы природы, и пусть он звонит…
— Да, но он звонит и в полночь и на рассвете…
— Что ж из этого? Полночь такое же время, как и рассвет… Пойдем лучше есть маленьких ящериц. Прежде всего немного пищи: никогда не забывай, дорогая, и помни, что одна маленькая ящерица может влить столько энергии в организм, создать такой полет фантазии, мысли…
— И чувства,— подсказала жена.
— Да, да, и чувства… О чем я говорил?
— Не знаю, милый, когда я слушаю тебя, я забываю все,— я забываю даже то, что ты говоришь…
— Ну, все равно, и главное здесь, конечно, чтобы быть всегда беспристрастными, а теперь идем.
И они, как все чинные, умные цапли, никогда не разлучаясь, зашагали в степь, как раз в то время, когда ящерицы и другие им подобные выбегают из своих норок.
А Куд в это время уговаривала петушка поселиться на озере.
Ей надо было нести яйца, надо было высиживать деток.
— Так природа устроила, милый мой, и что мы можем против этого сделать? Позволь мне: я сама устрою маленькое, хорошенькое гнездышко,— ты ничего не будешь знать, а я тебе в награду подарю много-много маленьких хорошеньких петушков и курочек.
— Ну, что ж делать? — сказал петушок: — Если ничего больше не остается, будем ждать маленьких хорошеньких петушков и курочек.
И, захлопав крыльями, он закричал:
— Кукуреку! Мы с Куд окончательно поселяемся на озере, и Куд подарит мне много хорошеньких петушков и курочек.
— Милый, зачем же об этом говорить всем?!
— Да, об этом можно было бы и подождать так кричать,— согласилась цапля-жена, услыхав в степи их разговор.
— Ну, бог с ними,— ответил муж,— и будем терпеливо ждать, что из всего этого выйдет.
А вышло вот что: Куд устроила себе гнездышко, нанесла в него яйца и в один прекрасный, веселый день села на них, сперва поудобнее оправившись. После этого она, довольная собой, сказала петушку:
— Милый мой, как я счастлива! Теперь я встану только окруженная нашими детками.
И с тех пор Куд постоянно сидела на яйцах.
И цапля села на яйца. Она была тоже очень счастлива, потому что после разрушения ее первого гнезда деревенскими детьми, в том месте, откуда они убежали на это озеро, она думала, что в этом году у нее не будет больше детей.
А скоро к Куд и цапле прибавилась еще одна соседка.
Это была утка.
Однажды эта утка прилетела на озеро сразу с тремя женихами.
И вот что все увидели: когда утка и ее три жениха опустились на воду, то утка отплыла в сторону, отвернулась, а женихи ее начали драться между собой. И они дрались до тех пор, пока один жених тут же умер от ран, а другой, чувствуя себя побежденным, улетел. Тогда тот, кто остался — коренастый, плотный селезень,— подплыл к своей невесте и, по законам своей породы, грубо крякнул над ее ухом:
— Жена!
Только тогда она подняла голову, чтобы посмотреть, кто ей достался и кому она теперь, как раба, должна покоряться и служить.
Селезень был всегда злой. Он только и говорил:
— Моя! Моя!
Что до петушка, то он предпочитал бегать по степи и только, соскучившись иногда, кричал издали:
— Кукуреку, Куд! Я люблю тебя!
Куд слышала его крик, но молчала. Что ж ей было делать? Не кричать же по-петушиному,— ни одна уважающая себя курица так кричать не станет.
Правда, ей немножко было грустно, что ее петушок такой непоседа, ей хотелось бы, чтобы он всегда около нее сидел. Но она покорялась,— она верила, что петушок все-таки любит ее больше всего на свете. И когда ей становилось особенно грустно, она думала о том времени, когда будут у нее детки и как обрадуется им петушок..
Наконец Куд стала матерью. Это случилось так неожиданно, так просто.
Когда петушок пришел, он уже застал и Куд и всех детей и не мог налюбоваться на Куд, какая она стала сразу серьезная, озабоченная.
Было из-за чего: целых восемь цыплят вывела Куд, и все они были такие маленькие, так жалобно пищали, так просили есть. Куд приходила в отчаяние и думала, что не переживет и умрет от жалости к ним.
Но скоро все обошлось и пошло своим чередом.
И цапля вывела к этому времени двоих, а утка целых тринадцать. А когда ей говорили, что тринадцать — нехорошее число, она кивала добродушно своим большим носом и, неся свой животик вперед, отвечала:
— Ну, ничего, все-таки тринадцать моих уточек лучше, чем двенадцать чужих.
То были хорошие дни.
И цапли, и ужи, и Куд с петушком — все с своими семьями проводили все время то в степи, то у озера. Когда мужья уходили, оставались жены и вели между собой интересные разговоры.
Цапля и утка много путешествовали, и Куд слушала их занимательные рассказы о том, что они видели.
Однажды Куд узнала, что, когда придет осень, и цапли, и утки, и даже ее муж улетят далеко-далеко, в ту страну, где нет зимы.
— А я как же,— испуганно спросила Куд,— я ведь не умею летать.
— О, бедная,— сказала цапля,— что ж ты будешь делать?
— Во всяком случае я отправлюсь с мужем,— с отчаянием сказала Куд.
— Я всегда говорила, что из всего этого ничего не выйдет,— крякнула утка.
Куд сказала:
— До осени еще далеко; я научусь и прыгать и летать,— буду каждый день летать теперь.
И с тех пор Куд не так думала о детях, как о том, чтобы научиться летать.
Но эта наука ей плохо давалась. Ее собственные дети давно уже, гоняясь за бабочками, летали также легко, как и отец их.
«Слава богу! — думала Куд,— хоть им я не передала своих тяжелых крыльев».
Но для нее самой это было плохое утешение.
Однажды опять пришел охотник на озеро и застал всех его обитателей врасплох.
Он убил трех курочек, двух уток и жену цапли.
Одна из курочек так похожа была на Куд,— ее так любила Куд и так жалела, что она почти так же плохо, как и сама Куд, летала.
Грустно в тот день было на озере. Солнце садилось, и так пусто было кругом.
Муж-цапля так и застыл, стоя на одной ноге, опустив свою голову: все кончилось для него,— ведь цапли только раз в жизни любят. Из-под полузакрытых желтых век смотрели его маленькие глаза так, точно вдруг увидел он насквозь и всю землю, и всех живущих на земле, и все дурное, что в каждом сидит.
Точно говорил он:
— Да, вы убили мою жену, отняли у меня всю радость жизни, но что я могу тут сделать? Я могу только понимать, что не надо так делать.
Около него собрались его дети, Куд и петушок со своими детьми и все утки.
Он долго молчал и, вздохнув, точно проснувшись вдруг от страшного сна, сказал им:
— Друзья мои, мы немного сами виноваты, что случилось с нами такое большое, непоправимое горе. Надо было давно принять меры: нам нельзя было жить в такой большой компании. Нас преследуют люди, нам трудно в одном и том же месте доставать пищу. Теперь, наученные опытом, не будем медлить: наши дети выросли, и для блага всех и своего пусть каждый стоит на своих ногах: уходите сами и отпустите всех и каждого в свою сторону.
Это была последняя ночь, которую проводили обитатели озера вместе. В последний раз прокричал на заре петушок, и его дети помогали ему:
— Ку-ку-ре-ку!
Только цапля-муж остался жить на озере.
— Я останусь здесь,— сказал он,— на озере, где умерла моя жена. Я буду каждый год прилетать сюда весной, буду ходить здесь один и вспоминать моего отнятого друга, пока смерть не сжалится и в свою очередь не возьмет меня. В этих воспоминаниях о смерти отныне вся цель моей жизни. Такой закон у нас. И если нельзя больше быть счастливым, можно и в страдании почерпать мужество.
Так болело сердце Куд, когда в последний раз провожала она улетавших от нее навсегда деток.
Улетели дети, утки, молодые цапли. Пора и ей с петушком отправляться в далекий, неведомый путь.
Вот в последний раз сверкнуло дорогое сердцу озеро, и цапля на нем, и то дерево, где все так и висела убитая чайка. Болтается там беленькая, качает ее ветер, и все еще точно зовет она свою подругу. Где подруга? Может, это она все кричит и стонет где-то в степи, может, другая, у которой тоже убили дружка…
Как давно все это было. Только всходила тогда травка, только начинал по зарям свои песни соловушка.
А теперь синие, темные тучи на небе, и так сердито налетает холодный ветер на деревья, точно говорит им: «Довольно вам было радоваться летом. Я сорву и брошу на землю ваш зеленый наряд,— таков закон природы,— за летом идет осень, и я делаю то, что велит мне великая мать-природа».
Так не хотелось лесу снимать с себя зеленое платье: он спорил, шумел, но падали листья один за другим, пока не упали все и желтым ковром не укрыли землю.
Стало опять ясно,— стих ветер. Но холодное солнце заглядывало в пустой уже лес.
Так далеко видно в лесу, и голые деревья так грустно и безмолвно смотрят в прозрачное синее небо.
И степь опустела.
Люди сняли и хлеб и траву и увезли все к себе.
Скачать