Bibra > Произведения > Все > Проклятие Минервы

Проклятие Минервы

Автор: Гербель Николай Васильевич

Скачать

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СТИХОТВОРЕНІЙ
НИКОЛАЯ ГЕРБЕЛЯ

ТОМЪ ПЕРВЫЙ

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1882.

OCR Бычков М. Н.

  

ПРОКЛЯТІЕ МИНЕРВЫ.
САТИРА
ЛОРДА БАЙРОНА.

СЪ АНГЛІЙСКАГО.

  

………………Pallas te hoc vulnere, Pallas
Immolat, et poemat scelerato ex sanguine sumit.
«Энеида» книга XII.

             Свѣтило дня, съ землёй прощаясь на закатѣ,

             Садится за горой, всё въ пурпурѣ и златѣ:

             Тѣнь тучи не мрачитъ сіянія его.

             Здѣсь югъ — не сѣверъ нашъ! Здѣсь много своего!

             Свѣтило дня къ волнамъ лучи свои склоняетъ

             И, погружаясь въ нихъ, верхи ихъ позлащаетъ.

             Вершины гордыхъ скалъ сосѣднихъ острововъ

             Горятъ, облечены въ пурпуровый покровъ.

             Казалось, солнце край, который такъ побило

             И грѣть, и освѣщать, покинуть не спѣшило,

             Хоть алтари его повержены въ пыли.

             Вотъ славный Саламинъ чуть видѣнъ ужь вдали!

             Одни вершины горъ увѣнчаны багрянцемъ,

             Пылающей зари плѣнительнымъ румянцемъ.

             Но вотъ свѣтило дня надъ моремъ и землёй

             Простёрло тѣнь свою — и скрылось за горой.

  

             Въ ту ночь, когда погибъ тотъ лучшій изъ людей.

             Кто славой былъ Аѳинъ, свѣтило дня блѣднѣй

             Сіяло въ небесахъ. Съ какимъ души волненьемъ

             Друзья его вели печальный счётъ мгновеньямъ,

             Которымъ рокъ судилъ протечь для мудреца

             Послѣдними въ тотъ день — день скорбнаго конца.

             «Помедли, другъ!» друзья Сократу говорила:

             «Ещё толпы тѣней зари не погасили;

             Ещё не близокъ часъ разлуки роковой!»

             Какъ тяжело очамъ глядѣть на свѣтъ дневной,

             Который злая смерть закрыть уже готова!

             Для нихъ природа вся печальна и сурова

             И самый Фебъ съ небесъ — имъ кажется — свой взоръ

             Ужь больше не стремитъ на гребни ближнихъ горъ.

             Но прежде чѣмъ погасъ за скатомъ Кнеерона

             Послѣдній лучъ его, безъ жалобъ и безъ стона

             Былъ кубокъ осушонъ — и тотъ, кто не хотѣлъ

             Ни ползать, ни бѣжать, чей — слава былъ удѣлъ,

             Чья жизнь и смерть была примѣромъ для потомства,

             Погибъ за правоту, палъ жертвой вѣроломства.

  

             Вотъ въ мрачный свой покровъ богиня Ночи мглистой

             Окутала Гиметъ и скатъ его кремнистый.

             Серебряной звѣздой чело ея горитъ;

             Ничто ея лица тоскою не мрачитъ.

             Вотъ томные лучи ея затрепетали

             И на карнизъ столпа могильнаго упали

             И сообщили блескъ таинственной лунѣ,

             На шпицѣ золотомъ сіявшей въ вышинѣ.

             Масличные лѣса встаютъ въ дали туманной;

             Шумитъ сѣдой Кеѳисъ волною неустанной;

             Печальный кипарисъ встаётъ изъ-за стѣны;

             Кіоски вкругъ горятъ, рѣзьбой испещрены;

             Тѣнистыхъ пальмъ верхи глядятъ на храмъ Тезея.

             Завидя это всё, нельзя — не пламенѣя —

             Спокойно созерцать всѣ эти чудеса.

             Просторъ Эгейскихъ водъ — Морей всей краса —

             Виднѣется вдали. Сдержавъ свои порывы,

             Пучина чуть шумитъ и — лёгки и игривы —

             Валы ея бѣгутъ, сребрясь и золотясь,

             Межь-тѣмъ какъ острова, средь водъ ея таясь,

             Развёртываютъ вкругъ — дугой по горизонту —

             Завѣсу отъ тѣней, толпой сходящихъ къ Поиту.

             Въ то время какъ, стоя близь храмины Паллады,

             Я нѣжилъ и купалъ свой алчный духъ и взгляды

             Въ священныхъ красотахъ волшебныхъ береговъ,

             Чьи подвиги живутъ въ твореніяхъ пѣвцовъ,

             Я часто обращалъ свой взоръ къ порталу храма,

             Столь чтимаго вездѣ, гдѣ жаждутъ ѳиміама,

             И попраннаго зломъ и алчностью людской —

             И прошлое изъ мглы вставало предо мной,

             Тогда-какъ всё кругомъ, казалось, исчезало

             И Слава, міръ забывъ, о Греціи лишь знала.

  

             Часы неслись чредой и дискъ Діаны плылъ

             Уже среди небесъ, въ кругу другихъ свѣтилъ,

             А попирать шаги мои всё продолжали

             Исчезнувшихъ боговъ забытыя скрижали —

             Святые алтари и болѣе всѣхъ — твой,

             Паллада, гдѣ, ліясь, Гекаты свѣтъ благой,

             Встрѣчаемый вездѣ колоннами твоими,

             Ложился и нѣжнѣй, и мягче между ними

             На мраморъ гладкихъ плитъ, который повторялъ

             Шаги и сердце тѣмъ сжиматься заставлялъ.

             И долго я мечталъ, любуясь каждой нишей,

             О Греціи былой мнѣ внятно говорившей,

             Когда передо мной гигантскій образъ всталъ —

             И взоръ Паллады мнѣ привѣтъ свой ниспослалъ.

  

             Да, то была она; но видъ ея ужь болѣ

             Такъ не былъ величавъ, какъ на Дарданскомъ полѣ.

             Она ужь не была такой на этотъ разъ,

             Бакой изобразилъ богиню Фидіасъ:

             Блескъ глазъ не говоритъ про тщетность обороны,

             На золотомъ щитѣ нѣтъ головы Горгоны,

             Шлемъ повреждёнъ ея и ржавое копьё

             Ни чьё ужь прекратить не въ силахъ бытіё.

             Оливковая вѣтвь, которую держала

             Она ещё въ рукѣ, поблёкла и завяла,

             А впалые ея лазурные глаза

             Мрачила за слезой сбѣгавшая слеза.

             Сова же, предъ ея кружась померкшимъ ликомъ,

             Кляла ея судьбу своимъ зловѣщимъ крикомъ.

  

             «О, смертный! Стыдъ въ глазахъ и щёкъ твоихъ румянецъ —

             Всё говоритъ, что ты враждебный мнѣ британецъ.

             Ты сынъ далёкихъ странъ, плѣнявшихъ всѣхъ кругомъ

             Въ былыя времена свободой и умомъ,

             Но нынѣ — знаю я — цѣнимыхъ подъ луною

             Всё меньше съ каждымъ днёмъ и менѣе всѣхъ — мною.

             Паллада будетъ вѣкъ страны твоей врагомъ.

             Желаешь знать — за что? Взгляни, пришлецъ, кругомъ!

             Здѣсь, несмотря на мечъ, измѣну и пожары,

             Боролась долго я, снося судьбы удары

             И, наконецъ, спаслась отъ готеовъ и татаръ;

             Но родина твоя дала мнѣ худшій даръ,

             Приславъ въ страну боговъ грабителя и вора.

             Ты можешь ли взглянуть, не потупляя взора,

             На этотъ и пустой, и осквернённый храмъ

             И на его колоннъ остатки по краямъ?

             Вотъ это всё воздвигъ Кекропсъ перво вѣнчанный,

             Вотъ это всё Периклъ украсилъ, небомъ данный,

             А это вновь создалъ великій Адріанъ,

             Когда науку сталъ задёргивать туманъ.

             О томъ же, кѣмъ была я почтена въ минувшемъ,

             Пусть говоритъ моя признательность къ уснувшимъ.

             Всё жь остальное вкругъ, всѣ ужасы руинъ —

             Всё сдѣлали они: Алйрихъ и Эльджинъ.

             Чтобъ каждый зналъ страну, откуда злой грабитель

             Пришолъ, чтобъ оскорбить священную обитель,

             Обкраденная имъ священная стѣна

             Злымъ именемъ его навѣкъ заклеймена.

             О славѣ дѣлъ его заботится Паллада:

             Вотъ — имя и дѣла! вотъ — слава и награда!

             Да славитъ имена молва всѣхъ въ мірѣ странъ

             Вандальскаго царя и пэра англичанъ!

             Одинъ имѣлъ права властителя земного,

             Другой же не имѣлъ и права никакого

             На сдѣланный грабёжъ — и низко то укралъ,

             Что меньшій нежли онъ вандалъ завоевалъ.

             Когда, насытясь, левъ добычу оставляетъ,

             Голодный ею волкъ тогда завладѣваетъ

             И ужь за нимъ шакалъ остатки доѣдаетъ.

             Въ двухъ первыхъ плоть и кровь рождаютъ пыль и злость,

             Послѣдній же — въ тиши огладываетъ кость.

             Но правый судъ небесъ Эльджпновъ не прощаетъ!

             Другое имя съ намъ алтарь мой оскверняетъ —

             Вонъ тамъ, гдѣ свѣтъ луны пространство миновалъ:

             Тутъ всё, что злой Эль джинъ добылъ и потерялъ.

             Такъ не осталась я въ несчастьи безъ услады:

             Венера и Эротъ отмстили стыдъ Паллады!»

  

             Чтобы утишить пылъ, который зломъ сверкалъ

             Въ ея большихъ глазахъ, я такъ ей отвѣчалъ:

             «Дочь Зевса! Отъ лица Британьи оскорблённой

             Я вправѣ осудить поступокъ беззаконный!

             Британія его своимъ не признаётъ:

             Онъ сынъ шотландскихъ скалъ и мутныхъ кельтскихъ водъ!

             Въ чёмъ разница? Взгляни съ высокихъ Фильскихъ башень

             На Беотійскій край, на гладь безплодныхъ пашень!

             Отечество его — Беотья нашихъ мѣстъ.

             Пусть не царила ты надъ нею и окрестъ,

             Всё жь знай: Шотландья есть названіе страны,

             Гдѣ зёрна не на жизнь — на смерть осуждены,

             Гдѣ скудость силъ земли репейникъ представляетъ,

             Служа эмблемой тѣхъ, которыхъ порождаетъ

             И самый умъ людской безплодьемъ притупляетъ.

             Шотландія — страна глупцовъ и подлецовъ.

             Дыханье горъ ея и топкихъ береговъ,

             Въѣдаясь въ черепъ, мозгъ жидитъ и размягчаетъ,

             Который, наконецъ, водою выступаетъ

             Такой же мутною, какъ грязь ея долинъ,

             И столь же ледяной, какъ снѣгъ ея вершинъ.

             Милльоны гордыхъ думъ заносчивыхъ умовъ

             Уносятъ далеко блажныхъ ея сыновъ:

             Иные на Востокъ спѣшатъ толпой, другіе

             На Западъ и на Югъ — подальше, а иные —

             Будь лишь не Сѣверъ то — куда бы ни пришлось,

             Лишь только бы имъ тамъ нажиться удалось.

             Такъ алчность привела и пикта въ ролѣ вора

             (Будь проклятъ этотъ день!) подъ кровъ твой для позора.

             Но, впрочемъ, и она, Шотландія, дала

             Странѣ людей съ умомъ, какъ нѣкогда была

             Беотія страной, вдохнувшей жизнь въ Пиндара.

             Такъ пусть же и ея, исполненные жара,

             Отваги и ума, немногіе сыны

             Стряхнутъ съ своихъ сапогъ позорный прахъ страны

             И да сіяютъ вѣкъ въ величьи горделивомъ

             Подъ небомъ болѣе здоровымъ и счастливымъ.

             Такъ грѣшные сыны отверженной страны

             Во время бно быть могли бъ пощажены

             За десять ираведныхъ, когда бъ они нашлися.»

  

             Сверкнулъ богини взглядъ — и рѣчи пролилися:

             «О, смертный, возвѣсти велѣніе моё

             Въ странѣ, гдѣ воспріялъ своё ты бытіё!

             И сверженная, ей отмстить я въ состояньи,

             Лишивъ страну своихъ совѣтовъ въ наказанье.

  

             «И такъ, услышь моё проклятье громовое,

             А время пусть странѣ доскажетъ остальное.

             Пускай падётъ моё проклятье на того,

             Кто обокралъ меня и на дѣтей его!

             Пускай они — умомъ врождённые калѣки —

             Глупцами, какъ отецъ, останутся навѣки!

             Когда же кто умомъ отца ославитъ кровь —

             Знай, жизнь ему дала преступная любовь.

             Пускай толкуетъ онъ съ своимъ наёмнымъ клиромъ

             Артистовъ записныхъ, дающимъ тонъ ихъ лирамъ

             И упивается ихъ жалкой похвалой

             За ненависть людей съ душой и головой!

             Пусть своего они патрона восхваляютъ,

             Чей вкусъ одинъ барышъ влечётъ и утоляетъ,

             И кто правительство умѣетъ заставлять

             Награбленное имъ спокойно покупать.

             Когда вашъ льстивый Вестъ, старикъ уже на склонѣ,

             Дрянной пачкунъ вездѣ и славный въ Альбіонѣ,

             Античные куски начнётъ перебирать

             И вслухъ себя сѣдымъ младенцемъ признавать,

             Пусть соберутъ бойцовъ кулачныхъ изъ предмѣстій

             И тщательно сличатъ природу этихъ бестій

             Съ искусствомъ прежнихъ лѣтъ, пока, глядя въ упоръ,

             На славку камней «тѣ таращить будутъ взоръ.

             И будутъ дѣвы тамъ, въ сопровожденьи франтовъ,

             Съ любовію глядѣть на каменныхъ гигантовъ,

             Чтобъ мощь античныхъ формъ получше разсмотрѣть

             И, съ нынѣшней сравнивъ, о прежней пожалѣть,

             Чтобъ утверждать потомъ, что греки точно были

             Мужчинами вполнѣ —и жили, и любили,

             И, съ современной ихъ сравнивши мелюзгой,

             Завидовать весь вѣкъ Лаисѣ молодой,

             Проведшей жизнь среди такихъ античныхъ франтовъ:

             «Нѣтъ, сонму нашихъ дѣвъ не знать такихъ гигантовъ!

             Сэръ Гарри статенъ, да, а всё не Геркулесъ!»

             И чтитель лишь одинъ святыхъ даровъ небесъ

             Поймётъ, что передъ нимъ святыня, восхищаясь

             Добычей и ея грабителемъ гнушаясь.

             Жизнь отравивъ твою и честь твою сгубя,

             Эльджинъ, пусть всюду месть преслѣдуетъ тебя,

             При жизни и въ гробу, за твой поступокъ мерзкій,

             Какъ сжогшаго глупца священный храмъ Эфесскій!

             И пусть ихъ имена — Эльджинъ и Геростратъ —

             Въ пылающихъ строкахъ Исторіи горятъ,

             Неся на раменахъ проклятіе земное,

             И первое сильнѣй и ярче, чѣмъ второе!

  

             «И будетъ онъ стоять тамъ цѣлые вѣка,

             Какъ памятникъ стыда, свѣтясь изъ далека.

             Но не одинъ Эльджинъ узнаетъ муки мщенья:

             Узнаетъ ихъ и край въ грядущемъ поколѣніи,

             Который сыновей то дѣлать научалъ,

             Что самъ по временамъ открыто совершалъ.

             Взгляни на Категатъ! Союзница британцевъ

             Льётъ слёзы средь руинъ сожженныхъ ими шанцевъ.

             Здѣсь не Паллада въ бой сыновъ твоихъ вела

             И не она союзъ святой разорвала,

             Обдуманный въ тиши и ею заключённый.

             Покинувъ за собой свой свѣтлый щитъ съ Горгоной,

             Злой даръ, который всё вокругъ окамепилъ

             И Альбіонъ, друзей двша, уединилъ,

             Паллада далеко ушла, оставивъ поле,

             Гдѣ вѣроломству путь не преграждался болѣ.

  

             «Передъ тобой — Востокъ, гдѣ смуглые сыны

             Гангесскихъ водъ, сойдясь подъ знаменемъ войны,

             До корня потрясутъ владычество британцевъ.

             Взгляни: мятежъ среди воинственныхъ бирманцевъ

             Вздымаетъ ужь свою могучую главу —

             И не склонитъ её, пока, багря траву,

             Широкій Индъ волной кровавой не помчится,

             Чтобъ съ Англіей за всё съ лихвою расплатиться.

             Такъ — да погибнутъ всѣ! Я, давъ свободу вамъ,

             Не позволяла быть жестокими къ рабамъ.

  

             «Испанія — взгляни! Она вамъ руку жмётъ,

             Отталкивая васъ съ тѣмъ вмѣстѣ отъ воротъ.

             Баросса! Ты одна сказать вселенной вправѣ,

             Чьи пали сыновья, стремясь отважно въ славѣ.

             Но Лузитанскій край, край нѣги и молитвъ,

             Не много можетъ дать для бѣгства и для битвъ.

             Побѣда! Торжество! Сражонный недостаткомъ,

             Галлъ отступилъ — и всё пошло своимъ порядкомъ.

             Ужель довольно разъ заставить отступить,

             Чтобъ годы неудачъ своихъ вознаградить?

  

             «Взгляни на Альбіонъ — на шпицъ родного крова!

             Тебѣ противенъ видъ отчаянья людского?

             Твоя столица — мракъ: хотя въ ней жизнь кипитъ,

             За-то грабёжъ гнетётъ и голодъ въ ней царитъ.

             Здѣсь каждый что-нибудь утратилъ въ зломъ погромѣ

             И скряга не дрожитъ, когда нѣтъ крохи въ домѣ.

             Кредитъ бумажный! О! кто станетъ воспѣвать

             Тебя, который сталъ путь къ подкупу стѣснять?

             Хотя премьеровъ я за уши теребила,

             Но всё жь внимать себѣ ихъ тѣмъ не научила.

             Одинъ лишь, увидавъ банкротство вкругъ, воззвалъ

             Къ Палладѣ, но — увы — и этотъ опоздалъ.

             Тогда онъ предъ другимъ совѣтникомъ склонился,

             Хотя тотъ никогда съ Палладой не сходился.

             И слушаетъ сенатъ того, кто никогда

             Внимаемъ не бывалъ, а нелюбимъ — всегда.

             Такъ сонмъ лягушекъ въ старь, покрытую туманомъ.

             Склонялся предъ простымъ осиновымъ чурбаномъ.

             И почитать сенатъ простую глыбу сталъ,

             Какъ луковицу въ старь Егинетъ почиталъ.

             Что жь, пользуйтесь своимъ въ преддверіяхъ могилы,

             Хватайтеся за тѣнь прошедшей вашей силы.

             Тужите, что бѣда грозитъ со всѣхъ сторонъ:

             Вся ваша сила — звукъ, а всё богатство — сонъ.

             Нѣтъ золота въ странѣ, которому дивились

             И крохи чьи въ рукахъ пиратовъ очутились.

             Въ торгашеской войнѣ бояся замараться,

             Наёмники въ войскахъ твоихъ ужь не толпятся.

             На пристаняхъ пустыхъ купцы тебя клянутъ,

             Бродя среди тюковъ, которыхъ не берутъ,

             Иль, воротясь домой, съ отчаяньемъ взираютъ,

             Какъ въ складахъ ихъ товаръ съ кредитомъ погибаютъ.

             Ремесленникъ, скрѣнясь, бросаетъ свой станокъ,

             Не зная, что ему пошлётъ въ грядущемъ рокъ.

             Въ парламентѣ твоёмъ, борящемся безъ цѣли.

             Нѣтъ человѣка, чьи бъ совѣты иксъ имѣли.

             Напрасенъ голосъ тамъ, гдѣ прежде правилъ тонъ —

             И партіи претятъ отчизнѣ двухъ сторонъ,

             Тогда-какъ секты край сосѣдній потрясаютъ

             И общій свой костёръ въ безумьи зажигаютъ.

  

             «Всё кончено! Когда Паллада прочь идётъ,

             Сонмъ фурій злыхъ страну въ удѣлъ себѣ берётъ,

             Неистово надъ ней махая головнями

             И разрывая грудь ей острыми когтями.

             Но прежде чѣмъ въ цѣпяхъ Британія-раба

             Падётъ, произойдётъ еще одна борьба —

             И Галлія прольётъ не мало слёзъ горючихъ.

             Величіе войны, строй воиновъ могучихъ,

             Которому привѣтъ сама Беллона шлётъ,

             Звукъ мѣдныхъ трубъ, врага встрѣчающей приходъ,

             Герой, на зовъ страны, несущійся въ сраженье,

             Завидная всѣмъ смерть и славное паденье —

             Всё это манитъ въ бой защитниковъ страны,

             И нудитъ предвкушать ихъ радости войны.

             Но вамъ ещё узнать придётся, погибая,

             Что плата — смерть за лавръ — есть плата небольшая.

             Не въ битвѣ ищетъ зло утѣхъ и наслажденья:

             День битвы для него — день благъ и снисхожденья.

             Нѣтъ, лишь тогда, когда сраженье рѣшено,

             Во всей своей красѣ является оно.

             О гибельныхъ дѣлахъ войной взрощённой воли

             Вы знали до-сихъ-поръ по слуху лишь — не болѣ.

             Сожжонный отчій домъ, истоптанное поле,

             Зарѣзанный отецъ, поруганная мать —

             Всё это не легко бываетъ испытать.

             Скажи, какъ взглянетъ твой народъ уничижонный

             На пышный городъ свой, со всѣхъ сторонъ зажжонный

             И возносящій вверхъ надъ Темзой устрашонной

             Могучій столбъ огня? Не хмурься, Альбіонъ!

             Твоимъ былъ факелъ тотъ, которымъ былъ зажжонъ

             Рядъ гибельныхъ костровъ возмездія земнаго

             Отъ Таго тёмныхъ водъ до Рейна голубого.

             Когда жь они твои освѣтятъ берега,

             Не сѣтуй, что судьба была въ тебѣ строга:

             Вѣдь, жизнь за жизнь — есть всѣмъ извѣстное ученье

             И, при борьбѣ, о ней напрасно сожалѣнье.»

  

             1877.