Стихотворения

Автор: Гербель Николай Васильевич

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СТИХОТВОРЕНІЙ
НИКОЛАЯ ГЕРБЕЛЯ

ТОМЪ ВТОРОЙ

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1882.

OCR Бычков М. Н.

  

ЛОРДЪ БАЙРОНЪ.

  

   Сестрѣ

   Послѣдніе стихи

   Іовъ

   Прощанье съ Музой

   Отрывокъ

   Стансы

   Стансы

   Первый поцалуй любви

   Стансы

   Стансы

   Стансы

   Времени

   Флорансѣ

   Молодому другу

   Стансы

   Не вспоминай

   ***

   Слеза

   Томасу Муру

  

  

                                 СЕСТРѢ.

  

             Сестра моя — когда бъ названье было

             Ещё нѣжнѣй, то было бы твоимъ —

             Межь нами даль; насъ море раздѣлило;

             Но всё жь тобой я долженъ быть любимъ.

             Гдѣ бъ нй былъ я, ты будешь — мнѣ сдаётся —

             Всегда моей любимою мечтой:

             Въ грядущемъ мнѣ вѣдь только остаётся

             Объѣхать міръ и жить потомъ съ тобой.

  

             Отъ первой я отрёкся бы обузы,

             Свершись мечта послѣдняя моя;

             Но на тебѣ лежатъ иныя узы

             И облегчить ихъ не желаю я.

             Странна судьба, исполненная горя,

             Отверженнаго брата твоего:

             Мой дѣдъ не зналъ покоя среди моря,

             На сушѣ я не вѣдаю его.

  

             Да, если мнѣ грогу и бури встрѣтить

             Въ другой стихіи было суждено,

             Гдѣ взору скалъ подводныхъ не замѣтить,

             То сердце въ томъ виновно лишь одно.

             Но какъ бы скорбь меня ни грызла тайно,

             Я не скажу въ защиту ничего:

             Я потерпѣлъ крушенье не случайно —

             Я самъ былъ кормчимъ горя своего.

  

             Рядъ бѣдъ и каръ достался мнѣ на долю:

             Не знаю я спокойствія съ-тѣхъ-поръ,

             Какъ началъ жить — и жизнь дала мнѣ волю»

             Идущую всему на перекоръ.

             Тяжка, скользка житейская дорога —

             И я не разъ хотѣлъ её прервать;

             Но нынѣ вновь хочу пожить немного,

             Хотя затѣмъ, чтобъ мѣру золъ узнать.

  

             Я пережилъ въ умчавшіяся лѣта

             Не мало царствъ, хотя я и не старъ —

             И вотъ, когда приходитъ мысль мнѣ эта,

             Я вновь готовъ снести судьбы ударъ.

             Не знаю самъ, но есть на свѣтѣ что-то,

             Что духъ во мнѣ, въ теченье многихъ лѣтъ,

             Крѣпитъ — и то не тщетная работа:

             Мы покупаемъ бѣды ради бѣдъ.

  

             Пришолъ ли часъ душою укротиться,

             Иль просто часъ отчаянья насталъ,

             А можетъ-быть и воздухъ, что струится

             Вокругъ меня, и міръ озёръ и скалъ

             (Да, это всё сломить строптивость въ силѣ

             И научить терпѣнью заодно)

             Меня тому терпѣнью научили,

             Съ которымъ я не братался давно.

  

             Я чувствую, что чувствовалъ когда-то!

             Цвѣты, ручьи и ивы надъ водой —

             Все, что тогда для сердца было свято —

             Опять встаютъ и блещутъ предо мной.

             При водѣ ихъ, я снова сердцемъ таю —

             И вновь со мной предметъ любви живой;

             Но не такой, какую я питаю

             Къ тебѣ, сестра, союзникъ вѣрный мой!

  

             При видѣ Альпъ — всё меркнетъ остальное!

             Восторгъ на мигъ способенъ оживить;

             Но Альпы нѣчто болѣе святое,

             Чѣмъ тотъ восторгъ, въ насъ могутъ возбудить.

             Не одинокъ, хотя въ уединеньи,

             Я вижу всё, что видѣть лишь желалъ —

             И озepа… хотя безъ сожалѣнья

             За наше я одно бы ихъ отдалъ.

  

             Но жить съ тобой стремясь, я забываю,

             Что той мечтой, той мыслію одной

             Я самъ уединеніе лишаю

             Хвалы сейчасъ ему сложонной мной.

             Скорблю ли я — ни кто того не знаетъ,

             Затѣмъ-что я не склоненъ изнывать;

             Но и меня разсудокъ покидаетъ

             И я порой способенъ зарыдать.

  

             Люблю надъ тѣмъ я озеромъ носиться,

             Что никогда не будетъ вновь моимъ!

             Леманъ — хорошъ; но мысль моя стремится

             Къ брегамъ инымъ и болѣ дорогимъ.

             Повѣрь, мой мозгъ сто разъ изсякнетъ прежде,

             Чѣмъ оба вы исчезнете изъ глазъ,

             Хотя всё то, что вторило надеждѣ,

             Давно прошло, мелькнувъ въ послѣдній разъ.

  

             Смирясь, прошу у матери-природы

             Я лишь того, что ей не трудно дать:

             Я лишь хочу покоя и свободы

             Подъ лѣтнимъ солнцемъ грѣться и дышать;

             Хочу глядѣть на ликъ ея безъ маскп

             И никогда о ней не забывать.

             Я помню лишь ея святыя ласки;

             Я лишь её сестрой могу назвать.

  

             Я бъ всё отдалъ — одни воспоминанья

             Не могъ бы я, не въ силахъ былъ отдать,

             Что лишь одни насъ къ днямъ очарованья,

             Насъ къ днямъ весны способны возвращать.

             Когда бъ съ людьми пораньше я разстался,

             Я бы не зналъ моихъ тревожныхъ грёзъ,

             Во мнѣ бъ страстей соборъ не пробуждался,

             Я бъ не страдалъ и ты бъ не знала слёзъ.

  

             Мой духъ въ мои умчавшійся лѣта

             Былъ чуждъ любви и славы; но онѣ —

             Незваныя — почтили кровъ поэта,

             Росли со мной и имя дали мнѣ.

             Но — нѣтъ, не ихъ… другую чаровницу

             Я зналъ тогда… Теперь всему конецъ:

             Я лишь собой прибавлю единицу

             Къ мильонамъ зломъ надломленныхъ сердецъ.

  

             О будущемъ забочусь я не много:

             Забота та чужда душѣ моей.

             Наказанный судьбою слишкомъ строго,

             Я пережилъ себя на много дней.

             Я жилъ не сонной жизнью человѣка,

             А жизнью — полной бдѣнья и тревогъ,

             И столько бѣдъ извѣдалъ въ четверть вѣка,

             Что ими вѣкъ наполнить бы я могъ.

  

             Я перенесть готовъ всѣ испытанья

             И вспомнить радъ прошедшее всегда,

             Затѣмъ-что въ нёмъ, среди борьбы страданья,

             И счастье мнѣ являлось иногда.

             Но, не смотря на чорную невзгоду,

             Я и теперь, взглянувъ вокругъ себя,

             Ещё могу боготворить природу,

             Ея одну — прекрасную — любя.

  

             А ты… о, знай, души моей подруга,

             Что я въ тебѣ увѣренъ, какъ и въ томъ,

             Что мы сердецъ вовѣки другъ отъ друга

             Не отвратимъ, осиленные зломъ.

             Сестра, судьба союзъ намъ завѣщала

             Отъ первыхъ дней до сѣней гробовыхъ —

             И какъ бы смерть намъ поздно ни предстала,

             Та связь продлится дольше всѣхъ другихъ.

  

             1876.

  

                       ПОСЛѢДНІЕ СТИХИ БАЙРОНА.

  

             О, сердце, замолчи: пора забыть страданья!

             Ужё любви ни въ комъ тебѣ не возбудить;

             Но если возбуждать её не въ состояньи,

                       Всё жь я хочу ещё любить.

  

             Какъ листья, дни мои поблёкли и завяли;

             Двѣты моей любви оборваны грозой —

             И вотъ грызущій червь, упрёки и печали

                       Одни осталися со мной.

  

             Какъ гибельный волканъ, средь глади водъ безбрежной,

             Мой внутренній огонь клокочетъ съ давнихъ поръ;

             Не свѣточь онъ зажжотъ, таинственный и нѣжный,

                       А погребальный мой костёръ.

  

             Ни страха, ни надеждъ ни гордаго страданья,

             Ни пламени любви, растраченной въ борьбѣ,

             Я раздѣлять теперь уже не въ состояньѣ,

                       Неся ихъ цѣпи на себѣ.

  

             Но здѣсь ли и теперь, когда всё жаждетъ боя,

             Такая мысль могла возстать въ умѣ моёмъ,

             Гдѣ слава лаврами вѣнчаетъ гробъ героя,

                       Или чело его вѣнкомъ?

  

             И слава Греціи вокругъ меня сіяетъ.

             «Съ ея полями битвъ, хоругвью и мечомъ.

             Здѣсь каждый бранный щитъ отважному вѣщаетъ:

                       «Иль съ нимъ, или на нёмъ!»

  

             Возстань — не Греція — она ужё возстала —

             Но ты, душа моя, очнися и возстань!

             И вспомнивъ доблесть тѣхъ, въ комъ кровь моя играла,

                       Зажгись въ груди моей на брань!

  

             Возстань и раздави могучею пятою

             Воспрянувшихъ страстей отжившія мечты!

             Возстань, чтобъ отвѣчать холодностью одною

                       На смѣхъ и слёзы красоты!

  

             Къ чему же жить, когда ты юности жалѣешь?

             Земля, гдѣ можетъ смерть быть славной — предъ тобой.

             Вперёдъ! и покажи, что ты ещё съумѣешь

                       Погибнуть въ битвѣ, какъ герой!

  

             Иди, ищи того, что часто въ нашей долѣ,

             Не думая найдти, находятъ безъ труда —

             Могилу воина; найди её на полѣ

                       И успокойся навсегда!

  

             1852.

  

  

                                 ІОВЪ.

  

             Мнѣ призракъ явился — и я безъ покрова

             Безсмертье увидѣлъ! На смертныхъ палъ сонъ,

             Лишь я отвратить отъ пришельца святова

             Не могъ своихъ глазъ, хоть безплотенъ былъ онъ…

             И дрогнуло тѣло, и дыбомъ сталъ волосъ —

             И слуха коснулся божественный голосъ:

  

             «Уже ль человѣкъ справедливѣе Бога,

             Когда серафимы — подножье Его?

             Васъ червь долговѣчнѣй, вы прахъ отъ порога,

             А лучше ль, правдивѣе ль вы отъ того?

             Созданіе дня, вы живёте до ночи:

             Предъ мудрости свѣтомъ слѣпотствуютъ очи!»

  

             1864.

  

МЕЛКІЯ СТИХОТВОРЕНІЯ.

  

                                 1.

                       ПРОЩАНЬЕ СЪ МУЗОЙ.

  

             О, сила, въ быломъ управлявшая мною,

             Мечтанье, нора мнѣ разстаться съ тобою!

             Вздымайся жь надъ бурей ты, пѣсня моя,

             Какихъ холоднѣе не писывалъ я!

  

             Та грудь, гдѣ отвѣта восторгъ не находитъ,

             Съумѣетъ въ себѣ усыпить звуковъ рой;

             Тѣ жь чувства, что съ дѣтства въ восторгъ насъ приводятъ».

             Умчались на крыльяхъ апатіи злой.

  

             Хоть звуки тѣхъ пѣсень и были простые,

             Но я не услышу ужь ихъ никогда.

             Блескъ глазъ не наводитъ на сны золотые —

             И скрылись видѣнья мои навсегда.

  

             Когда я бокалъ свой до дна осушаю,

             Что въ силахъ моё наслажденье продлить?

             Когда въ красотѣ равнодушье встрѣчаю,

             Что въ силахъ заставить меня полюбить?

  

             Возможно ль въ пустынѣ слагать пѣснопѣнья

             О сладостныхъ ласкахъ погибшей любви

             Иль радостно думать о дняхъ наслажденья?

             Нѣтъ, имъ не будить ужь волненья въ крови!

  

             Какъ рѣчи вести о друзьяхъ мнѣ живыя?

             Любовь умягчаетъ бряцанье цѣвницъ,

             Но какъ возбудить мнѣ ихъ чувства благія,

             Когда не надѣюсь увидѣть ихъ лицъ.

  

             Могу ли воспѣть моихъ предковъ дѣянья

             И въ сердцѣ на это достанетъ ли силъ?

             Я молодъ и голосъ мой слабъ для созданья

             Героевъ и холодомъ дышетъ мой пылъ.

  

             И такъ моя лира молчитъ — не звучать ей.

             Умолкла, а съ ней и желанье бряцать;

             Тѣ жь, кто её слышали прежде — простятъ ей,

             Узнавъ, что она ужь не будетъ звучать.

  

             И звуки ея заглушатся забвеньемъ,

             Какъ дѣтская въ ранніе годы любовь.

             О, если бъ за первымъ любви пѣснопѣньемъ

             Такое жь потомъ не являлося вновь!

  

             Прощай! Тебя, Муза, твой другъ не забудетъ!

             Пусть въ нашихъ созданьяхъ и мало пути —

             Ихъ мало за-то; настоящее жь будетъ

             Счастливо и свяжетъ насъ въ нашемъ «прости».

  

             1881.

  

                                           II.

                                 ОТРЫВОКЪ.

  

             Когда бъ я могъ придти теченьемъ жизни грозъ

             Къ источнику людскихъ улыбокъ злыхъ и слёзъ,

             Назадъ бы не пошолъ я тѣми же путями,

             Усыпанными вкругъ поблёкшими цвѣтами;

             Ручью жь велѣлъ бы течь, пока не слился бъ онъ

             Съ другими, чьихъ никто не слыхивалъ имёнъ.

  

             Но что такое смерть, то ль, чѣмъ себя смиряемъ?

             То цѣлое, чего мы часть лишь составляемъ?

             Жизнь есть видѣнье, сонъ. Лишь тѣ, что предо мной —

             Живутъ во мнѣ; по тѣ, которыхъ нѣтъ со мной —

             Подобны мертвецамъ, гнетущимъ нашъ покой,

             Что саванъ гробовой предъ нами разстилаютъ

             И скорбію часы досуга отравляютъ.

  

             Отсутствующихъ я считаю мертвецами,

             Затѣмъ-что, скрывшись разъ, являются предъ нами

             Не прежними они — печальны, холодны —

             И если прежнихъ чувствъ не вовсе лишены,

             То всё жь для нихъ тогда бываетъ безразлично,

             Что раздѣляетъ ихъ, смѣняяся обычно.

             Вода или земля: вѣдь всё жь въ концѣ концовъ

             Всё кончиться должно могилой мертвецовъ.

             Ужель громадный сонмъ почившихъ вкругъ страдальцевъ

             Не болѣе какъ смѣсь мильярдовъ тѣхъ скитальцевъ,

             Что населяли міръ и превратились въ прахъ,

             Слоящійся вѣка на вспаханныхъ поляхъ,

             Что человѣкъ топталъ вѣка и вѣчно будетъ

             Топтать, иль, можетъ-быть, лежать ихъ время нудить

             Въ сырыхъ стѣнахъ своихъ безмолвныхъ городовъ,

             Въ отдѣльной кельѣ всякъ, безъ оконъ и засовъ?

             Свободенъ ли языкъ и рѣчи произвольны ль

             И бытіемъ своимъ во тьмѣ они довольны ль

             Затѣмъ-что жизнь въ землѣ печальна и мрачна,

             Какъ полночи глухой святая тишина?

             Земля, скажи куда умершіе укрылись

             И объясни — зачѣмъ на свѣтъ они родились?

             Вѣдь мертвецы твои наслѣдники, а мы

             Лишь пузыри на свѣтъ исшедшіе изъ тьмы

             Твоей; что жь до ключа, то онъ лежитъ въ могилѣ;

             У входа же въ твою пещеру, гдѣ бродили

             Мои глаза и духъ, въ надеждѣ увидать

             Прахъ превращённый въ то, о чёмъ не разсказать,

             Проникнуть въ чудеса и изучить составы

             Великихъ душъ, весь свѣтъ забывшихъ изъ за славы.

  

             1881.

  

  

                                 III.

                       СТАНСЫ.

  

             Минули времена, которыя назвать

             Нельзя, затѣмъ что ихъ грѣшно позабывать,

             Когда всѣ чувства въ насъ однимъ огнёмъ горѣли,

             И до-сихъ-поръ однѣ во мнѣ лишь уцѣлѣли.

  

             Съ минуты той. когда впервой сказала мнѣ,

             Что ты любви моей сочувствуешь вполнѣ,

             Душа моя не разъ томилась и страдала.

             Чего душа твоя тогда ещё не знала.

  

             Но такъ ни что во мнѣ не волновало кровь,

             Какъ мысль о томъ, куда исчезла та любовь,

             Что также коротко, какъ поцалуи, длилась

             И изъ груди твоей такъ скоро удалилась.

  

             Но въ сердцѣ молодомъ злой ропотъ вмигъ затихъ,

             Когда услышалъ я изъ чудныхъ устъ твоихъ,

             Отъ самыхъ раннихъ лѣтъ лишь правду говорившихъ,

             Разсказъ о юныхъ дняхъ въ прошедшее уплывшихъ:

  

             О, другъ мой, безъ кого мнѣ будетъ тяжко жить!

             Хоть больше ты меня не будешь ужь любить,

             Но для меня вдвойнѣ ещё пріятнѣй будетъ,

             Когда мой другъ любви прошедшей не забудетъ.

  

             Я счастливъ, что могу всё это сознавать

             И сердце никогда не станетъ ужь роптать.

             Чѣмъ ни была и что бъ не сталося съ тобою,

             Всё жь прежде ты была моею всей душою.

  

             1881.

  

  

                                           IV.

                                 СТАНСЫ.

  

             Ни перомъ, ни устами назвать не дерзну я тебя:

                       Въ звукѣ этомъ печаль и безславье таятся;

             Но слеза, что на скорбную грудь уронилъ я любя.

                       Говоритъ что за думы во мнѣ шевелятся.

  

             Слишкомъ кратко для страсти и долго для нашихъ невзгодъ

                       Было время, но вѣчны ихъ горечь и радость.

             Мы, возставъ, разобьёмъ наши цѣпи страстей и заботъ

                       И всё бросимъ, чтобъ снопа узнать жизни сладость.

  

             О, пусть счастіе будетъ твоимъ, а моимъ будетъ — грѣхъ!

                       Не сердись, а покинь меня лучше скорѣе;

             Но то сердце, что было твоимъ, не умрётъ всѣмъ на смѣхъ,

                       Хотя бъ власть у тебя и была посильнѣе.

  

             Будетъ духъ мой суровъ къ гордецамъ и покоренъ тебѣ —

                       И не свѣтлыми лишь, но и мрачными днями —

             И вдвоёмъ намъ быстрѣе покажутся дни въ ихъ гоньбѣ

                       И свѣтлѣй чѣмъ съ мірами у насъ подъ ногами.

  

             Одинъ вздохъ твоей тихой печали при взглядѣ любви

                       Остановятъ, подвинутъ, взнесутъ и накажутъ.

             Пусть дивятся тому злые люди безъ капли крови:

                       Вѣдь уста твои мнѣ, а не имъ это скажутъ.

  

             1881.

  

                                           V.

                       ПЕРВЫЙ ПОЦАЛУЙ ЛЮБВИ.

  

             Прочь съ фантазіей хитрой — её мнѣ не надо —

             Съ этой тканію лжи изъ безумія струй!

             Лучше дайте мнѣ лучь животворнаго взгляда

             Или пламенный первый любви поцалуй!

  

             Риѳмачи, чьи сердца лишь фантазіей пышутъ

             И питаются въ рощахъ лишь говоромъ струй,

             О, какимъ вдохновеньемъ стихи ваши дышутъ,

             Возвѣщая вашъ первый любви поцалуй!

  

             О, поэтъ, когда Фебъ отъ тебя отвернётся,

             Или муза покинетъ тебя — не тоскуй,

             Не взывай къ ней, иростись — и пускай уберётся:

             То ли дѣло нашъ первый любви поцалуй!

  

             Ненавижу васъ, гордыя дщери искусства;

             Ты жь, ханжа, возраженьемъ меня волнуй!

             Я люблю лишь изъ сердца идущія чувства

             И полученный первый любви поцалуй.

  

             Скептикъ злой утверждаетъ, что люди съ рожденья

             Лишь боролись съ несчастьемъ. Постой, не ликуй!

             Вѣдь частица Эдема цѣла безъ сомнѣнья

             И частица та — первый любви поцалуй.

  

             Когда крови горячей и счастья убудетъ —

             Вѣдь года прибываютъ, что тамъ ни толкуй —

             Мысль о лучшемъ въ прошедшемъ послѣднею будетъ

             И то будетъ твой первый любви поцалуй.

  

             1881.

  

                                           VI.

                                 СТАНСЫ.

  

             Въ тебѣ коварства нѣтъ, но ты непостоянна,

             Хотя въ исканьи жертвъ бываешь неустанна,

             И слёзы, о тебѣ и по твоей винѣ

             Пролитыя, горчѣй становятся вдвойнѣ.

             Сердца жь ты потому легко такъ разбиваешь,

             Что сильно любишь всѣхъ, но скоро забываешь.

  

             Вполнѣ фальшивыхъ всякъ глубоко презираетъ,

             А отъ лжецовъ лицо невольно отвращаетъ;

             Но если та, что скрыть и мысли не могла

             И чья любовь нѣжна и искренна была,

             Способна измѣнять теперь и лгать безславно,

             То сердце будетъ знать, что я узналъ недавно.

  

             О радостяхъ мечтать и для скорбей проснуться

             Живущихъ всѣхъ удѣлъ; когда же улыбнуться

             Настанетъ время дню съ уходомъ темноты,

             Едва ль простить себѣ мы сможемъ тѣ мечты,

             Виной которыхъ былъ конечно сонъ глубокій,

             Доставившій душѣ быть право одинокой.

  

             Но какъ тому терпѣть, кому не сновидѣнье,

             А истинная страсть сулила наслажденье,

             Алкавшая въ своёмъ стремленьи перемѣнъ

             И, словно крѣпкій сонъ, забравшая всё въ плѣнъ.

             Нѣтъ, видно было то лишь сонное видѣнье,

             А вѣтренность твоя — игра воображенья.

  

             1881.

  

                                 VII.

                                 СТАНСЫ.

  

             Свѣтъ равнаго отдать имъ взятому не можетъ,

             Когда пылъ раннихъ думъ потухнетъ въ чувствахъ злыхъ;

             Не розы лишь со щокъ срываетъ онъ и гложетъ,

             Но и плоды души снимаетъ въ тотъ же мигъ.

  

             Не многіе изъ тѣхъ, чей духъ надъ падшимъ счастьемъ

             Возвыситься съумѣлъ и высоко паритъ,

             Проходятъ межъ камнёй и мелей подъ ненастьемъ,

             Хоть ветхій парусъ въ портъ, увы, ихъ не домчитъ.

  

             Но вотъ злой холодъ грудь собою наполняетъ —

             И мысль людскимъ скорбямъ становится чужда,

             Причёмъ источникъ слёзъ тотъ холодъ остужаетъ,

             А взоръ хоть и горитъ, но только блескомъ льда.

  

             Когда бъ огонь ума и радость на мгновенье

             Прорвали мракъ ночей, гонящихъ прочь покой,

             То въ башнѣ подъ плющемъ найдётся имъ сравненье

             Снаружи — ясный день, внутри же — мракъ ночной.

  

             О, если бы я могъ стать снова идеальнымъ

             И слёзы проливать какъ прежде въ тишинѣ!

             Какъ мутный ключь пустынь намъ кажется кристальнымъ

             Такими бъ слезы тѣ казались въ жизни мнѣ!

  

             1881.

  

  

                                 VIII.

                                 СТАНСЫ.

  

             Ты умерла и юной и прекрасной,

             Ты, лучшая изъ жившихъ на землѣ

             И нѣжность формъ и взоръ живой и ясный —

             Всё слишкомъ рано скрылося во цглѣ.

             Хоть прахъ лежащій на твоей могилѣ

             И попираетъ шумная толпа,

             Но есть глаза, которые не въ силѣ

             Глядѣть на крестъ могильнаго столпа.

  

             Я узнавать не буду, гдѣ судьбою

             Тебѣ въ землѣ назначено лежать:

             Пускай ростутъ на ней цвѣты съ травою,

             Мнѣ самому ихъ только бъ не видать.

             Для моего блуждающаго взгляда

             Довольно знать, что ты мертва и то,

             Что я любилъ, есть прахъ; а мнѣ не надо

             Твой видѣть гробъ, чтобъ знать что ты — ничто.

  

             Я страстно такъ любилъ тебя, казалось,

             Какъ только ты могла меня любить;

             Ты вѣрной мнѣ въ прошедшемъ оставалась,

             Теперь же ты не можешь измѣнить.

             Любовь, съ клеймомъ кончины злой на ликѣ,

             Теперь тебя никто не похититъ

             Изъ мощныхъ рукъ безсмертнаго Владыки

             И отъ меня не будешь ждать обидъ.

  

             Тебѣ пришлись на долю дни лазури,

             Моими жь лишь могли дурные быть.

             Ни солнца свѣтъ, ни вой грозящей бури —

             Тебя ужь имъ, увы, не поразить!

             Молчанье сна безъ лживыхъ сновидѣній

             Ужь слишкомъ мнѣ завидно, чтобъ роптать

             На то, что всё исчезло, какъ видѣнье,

             Чьё увяданье могъ бы наблюдать.

  

             Цвѣтокъ въ красѣ полнѣйшаго расцвѣта

             Всѣхъ прежде злой кончинѣ обречёнъ

             И если прочь не сгонится со свѣта,

             Всё жь будетъ онъ листковъ своихъ лишонъ.

             Ещё грустнѣй слѣдить за увяданьемъ

             И за листовъ паденьемъ по листу.

             Не можетъ смертный видѣть безъ страданья,

             Какъ безобразье гонитъ красоту.

  

             Не знаю, снесть я могъ ли бъ терпѣлпво

             Видъ красоты увянувшей твоей?

             Ночь вслѣдъ за днёмъ, идущая сопливо,

             Ещё того намъ кажется мрачнѣй.

             Твой день прошолъ безоблачно сверкая

             И ты была прекрасна до конца

             И умерла, какъ звѣздочка ночная,

             Упавшая съ небеснаго лица.

  

             Будь въ силахъ я лить слёзы, какъ когда-то,

             Я плакалъ бы при мысли, что не могъ

             Быть близь тебя, чья намять мнѣ такъ свята,

             Лобзая прахъ твоихъ холодныхъ ногъ

             И уловить стараясь мигъ удобный,

             Чтобъ съ головой подушку приподнять

             И доказать что мы любви подобной

             Ужь никогда не будемъ больше знать.

  

             Хоть ты меня оставила свободнымъ,

             Но память мнѣ милѣе о тебѣ,

             Чѣмъ обладанье самымъ превосходнымъ

             Изо всего, что дышетъ на землѣ.

             Всё то, что смерть намъ отъ тебя оставитъ,

             Пройдя сквозь мракъ, всё вновь отдастся мнѣ;

             Твоя жь любовь зарытая прославитъ

             Тебя, въ замѣнъ любви живой, вполнѣ.

  

             1881.

  

  

                                 IX.

                                 ВРЕМЕНИ.

  

             О, время, чьё всевластное крыло

             Полётъ часовъ гнетётъ и возбуждаетъ

             И чьё зимы суровое русло

             Въ могилу насъ всевластно увлекаетъ.

  

             Что отъ тебя съ рожденья получалъ

             Я, наравнѣ съ другими, всё — я знаю,

             Но всей твоей я тяжести не зналъ,

             За тѣмъ — что я ея не раздѣляю.

  

             Я не хочу, чтобъ другъ со мной дѣлалъ

             Тобою мнѣ ниспосланное бремя.

             Ты пощадило тѣхъ, кто былъ мнѣ милъ —

             И я за-то тебѣ прощаю, Время!

  

             Да будетъ ихъ удѣломъ лишь покой,

             Но зло моимъ не будетъ достояньемъ.

             Что ужь прошло — за-то должникъ я твой;

             Но долгъ я тотъ ужь уплатилъ страданьемъ.

  

             Но были мнѣ страданья тѣ легки,

             Хотя права твои не забывались,

             Но длился ходъ тревоги и тоски,

             Хотя часы при этомъ не считались.

  

             При счастьи я вздыхалъ, что твой полётъ

             Изъ быстраго въ ползущій превратится,

             Что можетъ мракъ скрыть путь, но, въ свой черёдъ,

             На ночь одну не можетъ скорбь продлиться.

  

             Какъ ни была душа моя мрачна,

             Её твоя плѣняла безконечность,

             Въ которой тлѣла искра лишь одна,

             Чтобъ доказать, что ты совсѣмъ не вѣчность!

  

             Но искры нѣтъ и ты теперь — ничто:

             Тебя считать и клясть лишь остаётся

             Среди пустой и скучной роли, что —

             Какъ ни кляни — исполнить всё жь придётся.

  

             Но и къ тебѣ твой грозный часъ придётъ,

             Предѣлъ твоихъ стремленій и медленій,

             Когда гроза на новый родъ падётъ,

             Не нарушая нашихъ сновидѣній.

  

             Я улыбаюсь, думая о томъ,

             Какъ скоро въ прахъ твои склонятся силы

             И весь свой гнѣвъ въ стремленіи своёмъ

             Ты изливать лишь будешь на могилы.

  

             1882.

  

                                 X.

                       ФЛОРАНСѢ.

  

             Когда я берегъ покидалъ,

             Далёкій берегъ, гдѣ родился,

             Я вновь грустить не помышлялъ

             Нигдѣ, куда бъ ни удалился;

  

             Но здѣсь, на островѣ глухомъ,

             Гдѣ всё вкругъ никнетъ головою,

             Гдѣ ты одна свѣтла лицомъ —

             Боюсь разстаться я съ тобою.

  

             Хотя меня отъ скалъ родныхъ

             И отдѣляетъ зѣвъ пучины,

             Но годы золъ пройдутъ, какъ мигъ —

             И мнѣ предстанутъ ихъ вершины.

  

             Гдѣ бъ ни былъ я, вездѣ могу

             Услышать голосъ — и примчаться

             На зовъ къ родному очагу;

             Съ тобой же мнѣ ужь не видаться.

  

             Съ тобой, въ которой сочетать

             Пришлося прелести природѣ,

             Кого довольно увидать,

             Чтобъ предпочесть любовь свободѣ.

  

             Прости тому, кто никогда

             Не повторитъ ужь это слово;

             Но если сердца никогда

             Мнѣ не отдашь — не будь сурова.

  

             Кто бъ могъ холоднымъ быть такимъ,

             Чтобъ, встрѣтя разъ твой взоръ небесный,

             Не быть защитникомъ твоимъ

             И красоты твоей чудесной?

  

             Кто бъ думать могъ, что ты прошла

             Сквозь взмахи крылій океана

             И средство вѣрное нашла

             Спастись отъ ярости тирана?

  

             Когда увижу гребни стѣнъ,

             Среди которыхъ Византія

             Ещё не мыслила про плѣнъ

             И гдѣ теперь тираны злые —

  

             Стамбулъ дороже будетъ мнѣ

             Какъ колыбель моей безцѣнной,

             Чѣмъ если бъ былъ онъ вновь вполнѣ

             Славнѣйшимъ городомъ вселенной.

  

             Теперь прощаюсь я съ тобой,

             Затѣмъ-что жить здѣсь нѣтъ мнѣ цѣли;

             Но будетъ радостью большой

             И видъ твоей мнѣ колыбели.

  

             1882.

  

                                 XI.

                       МОЛОДОМУ ДРУГУ.

  

             Ещё недавно насъ съ тобой

             Пріязнь наружная скрѣпляла

             И нашей искренности строй

             Невинность сердца сохраняла.

  

             Теперь же, какъ ты знаешь самъ,

             Сердца пылъ дружбы не питаетъ —

             И тогъ, кто служить лишь страстямъ,

             Скорѣй другихъ охладѣваетъ.

  

             Въ дни дѣтства дружба не вѣрна,

             И сердце шатко такъ бываетъ,

             Что часто мѣсяца она

             Въ груди иныхъ не доживаетъ.

  

             Но если такъ — не я жалѣть

             И плакать буду объ избранномъ:

             Природѣ слѣдуетъ скорбѣть,

             Создавъ тебя непостояннымъ.

  

             Какъ волнъ гряда въ приливъ морской.

             Такъ чувства въ сердцѣ чередуютъ.

             Какъ довѣрять груди людской.

             Въ которой страсти такъ бушуютъ?

  

             Хотя мы вмѣстѣ здѣсь росли,

             Не разставался съ пелёнокъ,

             Но дни весны моей прошли

             И ты ужь больше не ребёнокъ.

  

             Когда мы дѣтству говоримъ

             «Прости», рабы законовъ свѣта,

             Отъ правды мы тогда бѣжимъ

             И сердце въ насъ ужь не согрѣто.

  

             О, счастья мигъ! Тогда душа

             На всё откликнуться готова

             И мысли, вырваться спѣша,

             Горятъ въ очахъ и ждутъ лишь слова.

  

             Но въ болѣ зрѣлые года

             Орудьемъ дѣлается каждый:

             Кипитъ остывшая вражда

             И пышетъ грудь любовной жаждой.

  

             Мы у глупцовъ, подобныхъ намъ,

             Свои заимствуемъ пороки

             И причисляетъ ихъ къ друзьямъ

             И усвояемъ ихъ уроки.

  

             Такимъ бываетъ человѣкъ!

             И кто съ безуміемъ не связанъ?

             Возможно ль съ зломъ бороться вѣкъ

             И быть не тѣмъ, чѣмъ быть обязанъ?

  

             Судьба моя тюрьмы чернѣй,

             А жизнь во всёмъ мнѣ измѣняетъ;

             Я ненавижу свѣтъ, людей

             И смерть меня не устрашаетъ.

  

             Душа жь твоя слаба и такъ

             Горитъ измѣнчиво при свѣтѣ,

             Что блещетъ ночью, какъ свѣтлякъ

             И потухаетъ на разсвѣтѣ.

  

             Куда бъ къ князьямъ льстецы на зовъ

             Безумья злого не сбирались

             (Вѣдь и подъ сѣнію дворцовъ

             Пороки ласково встрѣчались).—

  

             Вездѣ ты ту толпу собой

             Ежеминутно умножаешь

             И безъ борьбы свой пылъ святой

             Передъ тщеславіемъ склоняешь.

  

             Тамъ взоръ твой страстный средь рядовъ

             Красавицъ радостно витаетъ,

             Подобно мухѣ межь цвѣтовъ,

             Что только запахъ ихъ вкушаетъ.

  

             Какая нимфа дорожитъ

             Огнёмъ, который безъ разбора

             По всѣмъ красавицамъ скользитъ,

             Подобно искрамъ метеора.

  

             Такую жизнь дѣлить съ тобой

             Другъ самый вѣрный не польстится

             И гордый духъ унизить свой

             Любовью общей не рѣшится.

  

             Остановись — и позабудь

             Свою ты роль въ успѣхѣ ложномъ,

             Трудись и будь хоть чѣмъ-нибудь,

             Но, другъ мой, только не ничтожнымъ.

  

             1882.

  

  

                                 XII.

                                 СТАНСЫ.

  

             Припомни старость, что долго насъ

             Такъ зло и тщетно искушала;

             Припомни тотъ опасный часъ.

             Когда не палъ я, ты не пала.

  

             Хоть взоръ и трепетная грудь

             Питали жажду ожиданья;

             Но груди стоило вздохнуть,

             Чтобъ смолкли буйныя желанья.

  

             Всё то, чего я былъ лишонъ,

             Спасло тебя отъ порицанья,

             А то, чѣмъ былъ я потрясёнъ,

             Отъ злыхъ избавило страданій.

  

             Припомни то, когда укоръ

             Злой клеветы души коснётся

             Тебя любившей — и позоръ

             Съ померкшимъ именемъ сольётся.

  

             Припомни, какъ я для тебя

             Свои обуздывалъ стремленья

             И какъ я чтилъ, душой любя,

             Твои святыя убѣжденья.

  

             Зачѣмъ не встрѣтилась со мной

             Ты въ дни, когда была свободна

             И вмѣстѣ съ тѣмъ чиста душой,

             А я такъ мыслилъ благородно.

  

             Пусть жизнь твоя вдали течётъ,

             Людскимъ забытая вниманьемъ,

             А буря, ропотъ чей пройдётъ,

             Послѣднимъ будетъ испытаньемъ.

  

             Моё дурное сердце, другъ.

             Сгубивъ себя, тебя бъ сгубило

             И, средь влачащихъ свой досугъ,

             О счастьи бъ мысли шевелило.

  

             Оставь же свѣтъ, чей адъ и рай,

             Какъ и мои, безумно губятъ

             И положеній избѣгай,

             Въ которыхъ гибнутъ тѣ, что любятъ.

  

             Уединенія печать —

             Невинность, нѣжность, пылкость — были

             Тебя должны предупреждать,

             Что свѣтъ съ людьми тебѣ грозили.

  

             Прости мнѣ ту слезу мольбы,

             Чей силы чувства не забудутъ:

             Вѣдь ты избѣгла злой судьбы

             И очи плакать ужь не будутъ.

  

             Хоть тяжела быть мысль должна,

             Что взоръ мой твой встрѣчать не будетъ

             И страсть моя осуждена —

             Скажу, что свѣтъ правдиво судитъ.

  

             Когда бъ я менѣе любилъ —

             Отъ жертвъ своихъ бы облегчился;

             Когда бъ къ грѣху тебя склонилъ —

             Разлуки бъ я не устрашился.

  

             1882.

  

  

                                           XIII.

                                 НЕ ВСПОМИНАЙ.

  

             Мой другъ, не приводи на память мнѣ тѣхъ дней —

                       Тѣхъ дней, исполненныхъ волненья,

             Когда душа моя сливалася съ твоей:

                       Имъ нѣтъ — не можетъ быть забвенья,

             Пока ещё кипятъ въ насъ жизненныя силы,

             И оба — ты и я — не спимъ на днѣ могилы.

  

             Тебѣ ли позабыть, и позабуду ль я,

                       Когда, любуюся тобою,

             Я чувствовалъ, какъ грудь вздымалася твоя?

                       И вотъ — ты снова предо мною

             Съ своими томными, усталыми глазами

             И молчаливыми, но страстными устами.

  

             Когда склонялась ты ко мнѣ, моя любовь,

                       Твои глаза преображались:

             То сдерживали страсть, то распаляли кровь…

                       Но мы всё болѣе сближались,

             И жаркія уста встрѣчалися въ желаньѣ,

             Какъ-будто для того, чтобъ замереть въ лобзаньѣ.

  

             И вотъ твои глаза смыкались до поры —

                       И отягчённыя зѣницы

             Скрывали подъ собой ихъ синіе шары,

                       Межъ-тѣмъ какъ длинныя рѣсницы,

             Сгущая тѣнь свою надъ алыми щеками,

             Казались на снѣгу простёртыми крылами.

  

             Недавно снилось мнѣ, что страсть протекшихъ дней,

                       Любовь былая, воротилась;

             И сонъ тотъ слаще былъ въ фантазіи своей,

                       Чѣмъ еслибъ сердце насладилось

             Огнёмъ иныхъ очей, исполненныхъ участья,

             Огнёмъ иныхъ сердецъ въ дѣйствительности счастья.

  

             Къ чему же говорить, къ чему напоминать

                       Мнѣ о часахъ давно-минувшихъ,

             Когда ихъ сладкій сонъ намъ можетъ возвращать

                       До-той-поры, пока уснувшихъ

             Не скроетъ насъ на вѣкъ надгробный камень въ подѣ,

             Съ изсѣченнымъ стихомъ —что насъ ужь нѣту болѣ.

  

             1864.

  

  

                                 XIV.

                                 * * *

             О, если бы — вмѣсто всѣхъ молній очей —

                       Дала бы ты нѣжности волю,

             Быть-можетъ они не будили бъ страстей,

                       Но рай бы имъ выпалъ на долю!

  

             Ты блещешь такою небесной красой,

                       Хотя и горятъ твои очи,

             Что мы повергаемся въ прахъ предъ тобой;

                       Но выдержать взгляда нѣтъ мочи.

  

             Когда ты природой была создана,

                       Въ тебѣ совершенство блистало —

             И долго, благая, боялась она,

                       Чтобъ небо тебя не призвало.

  

             Чтобъ только избавить тебя — отвратить

                       Отъ глазъ твоихъ сонмы святые,

             Природа должна была пламя вложить

                       Въ глаза, до того неземные.

  

             Съ-тѣхъ-поръ загорѣлся твой взглядъ роковой

                       И смертнаго жжотъ и тревожитъ:

             Онъ падаетъ ницъ предъ твоей красотой,

                       Но выдержать взгляда не можетъ.

  

             Въ звѣзду превращённыя, свѣтлой звѣздой

                       Горятъ волоса Береники;

             Но нѣтъ тебѣ мѣста межь ними: собой

                       Затьмила бъ ты звѣздные лики.

  

             Когда бъ твои очи заискрились тамъ —

                       Созвѣздія меркнуть бы стали,

             И самыя солнцы, подобно звѣздамъ,

                       Едва бы на небѣ мерцали.

  

             1862.

  

  

                                 XV.

                                 СЛЕЗА.

  

                       Когда дружба, любовь

                       Распаляютъ въ насъ кровь,

             Когда взоръ горитъ правдой святою

                       И улыбка, подъ-часъ,

                       Обмануть хочетъ насъ —

             Насъ спасаетъ лишь чувство слезою.

  

                       Да, улыбка не разъ

                       Укрывала отъ насъ

             Лицемѣровъ съ ихъ робостью злою.

                       Мнѣ отраднѣе взглядъ,

                       Полный чистыхъ отрадъ,

             Отуманенный свѣтлой слезою!

  

                       Милосердія лучь

                       Очищаетъ отъ тучь

             Отягчённое сердце порою

                       И у тѣхъ, кто при томъ

                       Съ этимъ чувствомъ знакомъ,

             Состраданье исходитъ слезою.

  

                       Такъ бѣднякъ-человѣкъ,

                       Обречённый весь вѣкъ

             Надъ пучиной носиться морскою,

                       Предаётся мечтамъ,

                       Взоръ склоняетъ къ волнамъ —

             И ихъ брызги сверкаютъ слезою.

  

                       Рвётся въ битву боецъ:

                       Его манитъ вѣнецъ —

             И онъ мчится кровавой стезёю;

                       Но затихъ грозный бой —

                       И близь падшихъ герой

             Омываетъ ихъ раны слезою.

  

                       И къ невѣстѣ своей

                       Съ обагрённыхъ нолей

             Онъ приходитъ, простившись съ бронёю:

                       Обнялися — и вотъ

                       Онъ награду берётъ

             Со щеки, омоченной слезою.

  

                       Мирной юности кровъ,

                       Гдѣ пріязнь и любовь

             Проносили года надо мною!

                       Я съ любовью свой взглядъ

                       Обращаю назадъ,

             Но глаза застилаетъ слезою.

  

                       Пусть я въ страсти своей

                       Передъ Мери моей

             Не могу уже клясться душою,

                       Но я помню тотъ часъ,

                       Какъ она, преклонясь,

             Награждала тѣ клятвы слезою.

  

                       Пусть, сойдяся съ другимъ,

                       Будетъ счастлива съ нимъ —

             Она будетъ моею мечтою!

                       Я прощаюся съ ней —

                       Съ ней, когда-то моей —

             И плачу за обманъ ей слезою.

  

                       И когда съ вами я

                       Распрощаюсь, друзья —

             Жить надеждой лишь стану одною,

                       Что простившись со мной

                       Уронённой слезой,

             Меня встрѣтите также слезою.

  

                       Когда духъ мой подъ сводъ

                       Тёмной ночи сойдётъ

             И мой трупъ будетъ спать подъ землёю,

                       Вы сберитесь, друзья,

                       И то мѣсто, гдѣ я

             Успокоюсь, почтите слезою.

  

                       Вы не ставьте камнёй

                       Надъ могилой моей,

             Изукрашенныхъ ложной хвалою!

                       Пусть возложитъ вѣнецъ

                       На мой гробъ не рѣзецъ,

             А участье, съ нависшей слезою!

  

             1870.

  

  

                                 XVI.

                       ТОМАСУ МУРУ.

  

             Корабль мой меня поджидаетъ;

             Матросы готовятъ ладью;

             Но прежде, чѣмъ въ море — за Мура,

             За Мура любезнаго пью!

  

             Со вздохомъ гляжу я на дружбу,

             Съ улыбкой — на козни враговъ…

             И что-бъ мнѣ Судьба ни сулила,

             Я выдержать битву готовъ.

  

             Пусть вкругъ меня море бушуетъ —

             Я слажу съ упрямой волной;

             Пусть буду покинутъ въ пустынѣ —

             Найду я воды ключевой.

  

             И если останется капля,

             Простёртый во прахѣ, её

             Съ послѣднимъ дыханьемъ я выпью,

             Томъ Муръ, за здоровье твоё!

  

             1864.