Bibra > Произведения > Все > Постоялый двор

Постоялый двор

Автор: Горбунов Иван Федорович

Скачать

   Иван Федорович Горбунов

ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР

СЦЕНЫ ИЗ НАРОДНОГО БЫТА

  

   Источник: И. Ф. Горбунов. Сочинения. Т.1 — СПб., 1902.

   Оригинал здесь: Машинный фонд русского языка.

  

  

   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

  

  

   Роман Игнатьевич, содержатель постоялого двора.

  

   Алена, кухарка.

  

   Евсюха |

   Никита | извозчики

   Бубен |

  

   Странница.

  

   Странник.

  

  

  

ЯВЛЕНИЕ I.

На сцене большая деревенская изба: в углу стол; по

стенам лавки; налево изразцовая печь.

  

  

   Кухарка (собирает со стола).

   Нет хуже народу этих ямщиков! Насорят, надрызгают!.. тьфу!..

  

   Евсюха (входя).

   Благодарим покорно, Алена Митривна, за хлеб, за соль.

  

   Кухарка.

   Ну, за щи с квасом! Проваливай! Моченьки моей нет с вашим братом.

  

   Евсюха (подпоясываясь).

   Точно что оно теперича вам трудно: народу много идет.

  

   Кухарка.

   Так валом и валит. Барыня-то вышла?

  

   Евсюха.

   Срядились. С полчаса уж в тарантасе сидит, ругается. Прощенья просим!

  

   Кухарка.

   Что ж, на дорожку-то?

  

   Евсюха.

   Да Бог ее знает, Алена Дмитривна, пить ли?.. Ну, пожалуйте… веселей ехать будет…

  

Кухарка (наливает стакан водки и подает).

  

   Евсюха.

   Терпеть ведь я его не могу… этого вина!… С наступающим! (Пьет).

  

   Кухарка.

   И вас также. Кушайте на здоровье. Дай Бог благополучно.

  

   Евсюха.

   Благодарим покорно. (Уходит).

  

  

  

ЯВЛЕНИЕ II.

  

  

   Странница (отворяя дверь).

   Пущают, матушка, странных?

  

   Кухарка.

   Отчего ж не пущать, у нас всех пущают: постоялый двор на то.

  

   Странница.

   Бедная я, матушка, неимущая, Христовым именем иду.

  

   Кухарка.

   Войди, раба Божья, милости просим. В пустынь?

  

   Странница.

   В пустынь, голубушка.

  

   Кухарка.

   К угоднику?

  

   Странница.

   К угоднику, матушка.

  

   Кухарка.

   Много к ему, батюшке, народу идет. Как же ты, матушка, по обещанью?

  

   Странница.

   По обещанью, сестрица. Слышала, голубушка, я во сне звук трубный.

  

   Кухарка.

   Ай, матушка!.. Чего сподобилась! Расскажи, голубка… Ты, может, потребляешь этого-то (показывает на водку)? Поднесу…

  

   Странница (стыдливо).

   Не брезгую мирским даянием. Коли ваша милость будет.

  

   Кухарка.

   Стыда тут нет, матушка. Вам без этого нельзя — ходите.

  

   Странница.

   Много мы ходим, матушка, круглый год, почитай, ходим. (Пьет). Благодарю покорно, матушка, пошли вам Господи на вашу долю.

  

   Кухарка.

   Как же ты сон-то, красавица, видела?

  

   Странница.

   А это ночевала я в келье у матушки у Илларии, и все она рассказывала мне про божественное, и как все насчет жизни, и что, например, как жить мы должны. И такой на меня, раба Божья, глубокий сон нашел — так сидемши и уснула. Вижу, будто я в пространной пещере, и вся она, будто, позлащенная, а на полу все камение самоцветное… И иду, будто, я по этой пещере, а за мной старцы, все, будто, старцы. И говорит мне один старец: "почто ты, говорит, странная, пришла в нашу обитель?" Хотела я, будто бы, уками-то вот так… (делает жест руками) и слышу, голубка, звук трубный… Тут я и проснулась.

  

   Кухарка.

   А вот мы в миру-то никогда таких снов не видим.

  

   Странница.

   Это, сестрица, от жизни.

  

   Кухарка.

   Нет уж, матушка, Бог знает — отчего. Моей старой хозяйке, — я у купцов прежде жила, — то ли не жисть была, а все, бывало, во сне видит, что будто ее режут, да будто ее топят… Такие страсти все снились, не дай Бог никому.

  

   Странница.

   А ты по купечеству прежде жила?

  

   Кухарка.

   Я все по купечеству. Как хозяина в некрута сдали, так и пошла по этой части. Сперва наперво у аптекаря два года жила, у армянина не вступно год жила, а там и пошла все по купцам.

  

   Странница.

   У купцов житье хорошее.

  

   Кухарка.

   На что лучше: первый сорт житье! Мне, по моему характеру, только и жить у купцов: женщина я набалованная, кусок люблю хороший, чай мне чтобы беспременно, ну, а по купечеству насчет этого слободно.

  

   Странница,

   И нашу сестру они странную любят.

  

   Кухарка.

   Любят. У нас, бывало, у Павла Матвеича, от вашей сестры, да от нищей братии отбою нет.

  

   Странница.

   Для души спасенья это, матушка, хорошо.

  

   Кухарка.

   Со всего света ходили, грехи его замаливали.

  

   Странница.

   А помер уж?

  

   Кухарка.

   Пора помереть! Годов пятнадцать без рук, без ног сидел, травами его отпаивали.

  

   Странница.

   Отчего же это он, голубушка?

  

   Кухарка.

   Господь его ведает.

  

   Странница.

   И детки были?

  

   Кухарка.

   Как же, матушка, три дочки; все на моих глазах повыросли; и сынок был, Митрий Павлыч… женить уж хотели, да не продлил Бог его веку: пропал без вести.

  

   Странница.

   Без вести?!

  

   Кухарка.

   Да, матушка. Поехал на ярманку, да там и остался. Большие деньги старик-то давал, кто отыщет — не нашли, ровно в воду канул.

  

   Странница.

   Убили, должно.

  

   Кухарка.

   Убили, матушка, убили. Шесть недель он опосля, голубчик, к нам ходил. Как, бывало, ночь, так он весь дом и обойдет. Что страху-то было! А то это, вздумается ему когда, возьмет да свечи по всему дому зажжет.

  

   Странница.

   Это, сестрица, душенька его приходила.

  

   Кухарка.

   Да уж известно.

  

   Странница.

   По родителям тосковала. А жив у тебя хозяин-то?

  

   Кухарка.

   Господь его ведает. Как тогда их угнали на Капказ, так и слухов об ем нет… должно, к австриякам попал.

  

   Странница.

   Жалко, поди?

  

   Кухарка.

   По первоначалу-то жалко было, а теперя ничего. За веру правую пущай кровь свою проливает.

  

   Странница.

   Так, так, матушка.

  

  

  

ЯВЛЕНИЕ III.

РОМАН ИГНАТЬЕВИЧ, несколько извозчиков и странник.

  

  

   Никита.

   Народу много идет к празднику-то.

  

   Роман.

   Много! А ты, старец, тоже к угоднику.

  

   Странник.

   К угоднику.

  

   Роман.

   Издалеча?

  

   Странник.

   Дальный. В первой от роду в ваших местах. В Киеве

   был, у Соловецких Чудотворцев два раза сподобился, по

   окиян-реке плавал.

  

   Пашка.

   А людоедов ты видал ли? Говорят, в той стороне людоеды живут.

  

   Странница.

   Как их не видать! — Я видела.

  

   Пашка.

   Что же, они, тетушка, одноглазые?

  

   Странник.

   Одноглазые.

  

   Пашка.

   За что же они людей-то жрут? Али ты, может, врешь?

  

   Странница.

   Что ж нам врать, мирской человек, врать нам нечего. И в книжках есть этому описание: коли ты грамотный — в книжках прочитай. Потому как они одноглазые и по ихнему закону все можно.

  

   Никита.

   Привел бы Бог пораньше уехать: балуют у нас по дороге-то.

  

   Роман.

   Шалят. Дорога у нас бойкая, баловства много. А ежели в сумерки, мимо Жукова оврага и не езди — обчистят, потому место оченно глухое. Намедни туда все село ворошили смотреть: одного за убивство наказывали — в семи душах повинился… Начальству стал в ноги кланяться — не помиловали, наказанье великое было.

  

   Никита.

   За что миловать!

  

   Роман.

   Потому кровь христианскую проливал, а ведь она, известно, кровь-то христианская, вопиет.

  

   Никита.

   Вопиет! Ежели душу загубил, — конечно!..

  

   Бубен.

   Нет, меня Бог миловал; годов пятнадцать езжу, на лихого человека не натыкался. В запрошлом году только в кабаке у меня, у пьяного, полушубок украли, а то ничего.

  

   Роман.

   Это по нашей дороге часто.

  

   Пашка.

   И как можно, братцы, убить человека? За что? Кажись, как бы на меня кто наскочил — в клочки бы я изорвал.

  

   Никита.

   В избе-то говорить не страшно, а в лесу попадется — в ногах наваляешься.

  

   Пашка

   Я-то?

  

   Никита.

   Ты-то!..

  

   Пашка.

   Зачем баловать! Я человек смирный, животину не бью, а за свою душу до смерти ушибу.

  

   Роман.

   Полно, Павлуха, батвить-то! Лихой человек на то пошел… разбойник ведь он — в лесу со зверем живет, зверя не боится; может кажинную ночь руки кровянит, — что ты можешь такому человеку?

  

   Бубен.

   Ничего не поделаешь!

  

   Никита.

   Без году неделю в извозчиках-то ездит да разговаривает! Я всю Расею произошел, большую-то дорогу знаю. Зря говорить нечего! Зверя лютого, кажись, так не испужаешься, как разбойника! Замрет твоя душа, охолодаешь весь… не дай Бог никому!

  

   Бубен.

   А тебе трафилось? (Кухарка ставит на стол ужин).

  

   Кухарка.

   Ну, господа честные, пожалуйте. Садись, матушка… Садись, старичок почтенный… Приятного вам апекиту.

  

   (Все садятся за стол).

  

   Никита.

   Я вот буду сказывать, а ты слушай: каковы эти люди есть.

  

   Кухарка (садясь рядом с Никитой).

   Сказывай, батюшка, сказывай. Люблю я старинных-то людей слушать.

  

   Никита.

   В Озерках, у нас, у покойника у дедушки, станция была. Мне тогда годов двадцать было. Ночью, как теперь помню, под самое под Воздвиженье, пришел к нам на двор тарантас с купцом на сдаточных. Моя череда была. Смерть ехать не хотца. Я купцу-то и говорю: переночуйте, говорю, ваша милость: оченно темно, овраги у нас тут, в тарантасе ехать неспособно. Нет, говорит, я и так на ярманке замешкался… Трогай! Господи, благослови! Съехали мы со двора-то — зги Божьей не видать! — ваше степенство, говорю: воля милости вашей, а ехать нам страшно, обождем до свету. Ступай, ступай, говорит. Верст пять проехали — ничего. Как въехали в Легковский лес, и купец мой испужался. — Не заплутайся, говорит: — темно. Бог милостив, говорю: коли поехали, надо ехать. Едем мы лесом-то, смотрю, ровно бы огонек показался, так махонькой…

  

   Бубен.

   Волк?

  

   Никита.

   Погоди! ваше степенство, говорю! вы ничего не видите? Нет, говорит, а что? — Огонек, говорю, в лесу показался… сумнительно мне оченно. Что ж ты, говорит, сумлеваешься? — Да так, говорю: не лихой ли человек нас с тобой дожидается? — Сотвори, говорит, молитву. Творю это я молитву, а огонек этот опять. Видел, говорит, братец, и я.

  

   Кухарка.

   Это купец-то?

  

   Никита.

   Купец-то. Душу свою, говорю, нам бы здесь не оставить. — Что ты, говорит, дурак, меня пужаешь? Кому наша душа нужна!.. — Садись, говорю, сударь, со мной на козлы — не так жутко будет. Сел он со мной рядом, а сам ровно бы вот лист трясется. Чего же вы так, ваша милость — нас двое. А у самого, братец мой, дух захватило, руки отымаются.

  

   Пашка.

   Тетушка Алена, плесни еще щец-то. Щи-то ноне у тебя жирные, облопаешься.

  

   (Кухарка поспешно наливает щей и садится).

  

   Никита.

   Ехали мы, ехали, — слышу: с правой стороны ровно бы окрикнул кто. Так у меня под сердце и подкатило! Я к купцу: ваше степенство, говорю, мы пропали! — Что ты, говорит, милый человек! — Верно, говорю… Подобрал вожжи, да и думаю: всю тройку зарежу, а в руки не дамся. Только хотел кнутом-то… Стой!.. Двое повисли на пристяжных, да так всю тройку и осадили, а один подошел к тарантасу: аль больно скоро нужно? говорит. — Скоро, говорю. С ярманки, что ли? — Какие вы такие люди есть, говорю, коли вам требуется? А далеча ли вам ехать-то? — Далеча. Мы, говорит, к вам на устрет вышли… место здесь больно глухое… А купец мой и языком владеть перестал.

  

   Бубен.

   Оробел!

  

   Роман.

   Как, батюшка, не оробеть — оробеешь. Ну!

  

   Никита.

   Только, братец мой, смотрю: левую пристяжную уж отпрягли. Выскочил я из тарантаса-то, да хотел за лошадь-то уцепиться, как он меня млясь!..

  

   (Кухарка взвизгивает, как будто ее самое ударили).

  

   Никита.

   Так я и покатился!.. В глазах огни пошли… Слышу: и купец мой застонал, и так этот купец застонал — нутренная моя вся поворотилась… а опосля уж ничего и не помню.

  

   Пашка.

   Чем же он тебя съездил-то — струментом каким, аль так?

  

   Никита.

   Надо полагать, закладкой.

  

   Бубен.

   Закладкой — беда! Меня раз в Москве на стенке

   закладкой тоже приложил, так я год в больнице

   вылежал, кажинный день помирать изготовлялся,

   насилу отд\ыхал.

  

   (Все встали из-за стола. Странник ложится на лавку).

  

   Кухарка.

   Как же ты, батюшка, очнулся-то?

  

   Никита.

   Очнулся-то я в лесу, с дороги-то они нас в лес сволокли. Утренничком меня прохватило, ровно бы маленько я и очувствовался. Хочу головушку поднять — моченьки моей нету. Стал купца обзывать: господин купец, господин купец! А купец мой ничуть. Дополз я к нему, а уж он Богу душу отдал и лица на нем распознать нельзя. (Кухарка утирает слезы). Ну, думаю, и мне, должно, в дремучем лесу помирать надо: в останный раз хошь Богу помолюсь за родителев. Уцепился за дерево, встал, да опять, ровно сноп, ударился. В полдни кое-как выполз на дорогу-то; гляжу: тарантас мой в канаву спихнули и кожу с его всю ободрали…

  

   Роман.

   А домой как ты попал, батюшка?

  

   Никита.

   Проезжий один барин доставил.

  

   Бубен (взглянув в окно).

   Уж и туча же, братцы, какая лютая заходит! Беспременно гроза будет.

  

   Пашка (расстилая по полу армяк).

   А и, братцы, эта гроза! Нас однова в лесу застала, дрова мы рубили… страсть! Как ударила молонья в сосну, вот надо быть зубом дерево-то перекусила.

  

   Бубен.

   Потому стрела у ей оченно тонкая… у молоньи-то!… И никуда ты от ей не уйдешь. И ежели тебе от грозы помереть нужно, так ты от грозы и помрешь.

  

   Роман.

   Помереть, голубчик, от всего можно.

  

   Бубен.

   Это точно, что… как не помереть.

  

   Странница.

   Завсегда к этому готовиться надо.

  

   Странник (сквозь сон).

   В помышлении держать.

  

   Бубен (значительно).

   Верно!

  

   Странник.

   Ходим мы по разным местам, а не знаем, где наша смерть будет.

  

   Пашка (зевая).

   Где ни на есть, тетушка, а уж помрешь, помяни ты мое слово. (Раздается удар грома; все крестятся). Лешему-то теперича смерть! (Молчание).

  

   Бубен.

   А что?

  

   Пашка.

   Оченно он грозы боится. Уж теперь он под деревом жмется.

  

   Бубен (ложится на пол).

   Не любит!

  

   Пашка.

   Она его теперича по лесу-то гоняет. Ты, тетушка, леших-то видала ли?

  

   Странница.

   Где их, батюшка, видеть.

  

   Пашка.

   Мы раз видели: одна ноздря у него, а спины нету.

  

   Роман.

   Полно врать-то, дурацкой твой разум!

  

   Пашка.

   Сейчас умереть, Роман Игнатьич, кого хошь спроси. Он только показывается не всякому, а кого ежели оченно любит.

  

   Никита.

   Что ж, ребята, я запрягать пойду.

  

   Бубен.

   С Богом!

  

   Никита.

   А вы утром?

  

   Пашка.

   Мы чем свет.

  

   Никита.

   За хлеб за соль…

  

   Роман.

   Ступай, справляйся.

  

   Странница.

   С меня, хозяин, с неимущей, что положите?

  

   Роман.

   Что с тебя класть? Класть с тебя нечего. Богу за нас помолись.

  

   Странник.

   Спаси тебя, Господи, раб Божий.

  

   Роман.

   Ну, ребята, спать чтобы у меня крепче…

  

   Пашка.

   На счет этого, Роман Игнатьич, не сумлевайся, вплоть до петухов проспим. Спать нашему брату оченно в пользу.