Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах
Т. 10. Проза 1807—1811 гг. Кн. 2.
М.: Языки славянской культуры, 2014.
ИСТИННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Не можете ли вы сказать мне, кто этот оригинал, безрукий, в черном фраке, с седою головою, с сердитою миною? — спросил молодой Дюран у старого Вилара (бывшего прежде графом и знатным чиновником при дворе Людовика XVI1), с которым он встретился в Тюльерийском дворце2, на бале, данном по случаю коронации Наполеона3.
Вилар оборотил голову и увидел подле камина, в стороне от общества, старого Обинье, который с важным своим лицом и с черною перевязкою, обвитою вокруг левой руки, простреленной пулею на сражении, за несколько десятков лет, составлял рачительную противоположность с блестящею и веселою толпою новых придворных, которые мелькали перед ним, как тень.
— Я знаю этого чудака, — отвечал Вилар. — Это старинный мой сослуживец, Обинье. В самом деле, чудак. Вообразите в наше время человека с великою опытностию, с глубоким познанием света и при всем том с простосердечием, чистою добродетелью современников Сюллия и Генриха Великого!4 Таков Обинье. Не чудак ли он? Надобно вам знать, что он весьма недавно явился в Париж. Обыкновенное место его пребывания — провинция Дофине, где он имеет несколько десятин земли, маленький домик и старую управительницу, которая в простые дни ставит на стол его только два блюда, а в праздничные прибавляет к ним третье; каждое первое января делает ему обнову и велит выворачивать старый его кафтан; кормит досыта заслуженную лошадь, а остаток годового дохода прячет в сундуке, на всякий случай. Вероятно, что из запасного капитала, скопившегося от этих остатков, отделила она некоторую часть на проезд в Париж и на возвращение в Дофине: в противном случае, вы не увидели бы его в Тюльери на бале, а еще вероятнее то, что он недолго уживется в нашей столице и, распрощавшись с нею навсегда, уедет в свою провинцию, в маленький домик, думать на покое о том, что было прежде, и о том, что видел он теперь, не заботясь о домашних делах своих, которые непосредственно состоят под ведением управительницы.
— Зачем же он приехал в Париж?
— Из любопытства. Ему удалось когда-то видеть двор Людовика XVI, Марию Антуанетту5 и прежних придворных; он видел ужасного Робеспьера6 с ужасным двором его и видел, может быть, слишком близко, ибо едва не потерял голову на гильотине, от которой спасло его 9-е число Термидора7; наконец, ему захотелось увидеть Наполеона и созданных им чиновников. Любя размышление, он начал чувствовать, что прежние идеи его несколько устарели, что нужно было привести их в движение и обновить свежими, и для того отправился в Париж, надеясь запастись в нем некоторыми материалами для сравнения прошедшего с настоящим — материалами, которых было бы ему довольно на все оставшееся время жизни.
— Удивительный человек! Не многие посещают двор с такими намерениями.
— Зато мой добрый Обинье и весьма редкое явление на бале придворном; скажу вам, однако, странность: именно при дворе, где истинное удовольствие так чуждо, где будем напрасно искать искренности и живости в чувствах, простосердечный, прямодушный, суровый в добродетели своей Обинье насладился счастливейшими минутами жизни. Кто бы это подумал! Хотите ли выслушать эту историю?
— Расскажите, прошу покорно.
— Обинье служил с отличием и всегда показывал истинную храбрость. На сражении при Фонтенуа8 (признайтесь, что он давно живет на свете) ранили его в руку, но это не заставило его покинуть службы. Наконец, при последнем уже короле, некоторые притеснения от начальников принудили его взять отставку: он написал челобитную; но вместо того чтоб получить с отставкою и чин, и заслуженное им жалование, он выключен был без всякого аттестата из службы. Обинье рассердился, написав к министру письмо, в котором не соблюдена была форма, но выражалось с живостию оскорбленное сердце. Вместо удовлетворения справедливому требованию приказали ему немедленно удалиться из Парижа и жить безвыездно в своем поместье. Обинье был еще не старик, следственно, горяч, и, следственно, жестоко оскорбился несправедливостию, но он получил от натуры душу высокую, а вместе с нею и редкую способность наслаждаться собственными чувствами и мыслями, и сие наслаждение почитать самою лучшею заменою всякого богатства. Уединение, рассматривание натуры, свобода и ясное спокойствие совести помирили его с людьми; он называл себя даже счастливцем, потому что имел маленький уголок, собственное поле и мог размышлять вслух.
Граф Б**, любезнейший из придворных, служивший прежде в одном полку с нашим безруким Цинциннатом9, имел поместье в соседстве с его деревушкою. Когда случилось ему удаляться от двора, то он обыкновенно приезжал на несколько месяцев в эту деревню вместе с женою. Обинье любил общество графа Б**, который в самом деле был истинно добрый человек, а Б** с особенною приветливостию и уважением принимал заслуженного воина, который не церемонился, приходил к нему в простом фраке, пеший, и часто забывал стирать пыль с больших сапогов своих. Графиня, женщина гордая и живая, но добрая, привыкла к угрюмому его нраву, очень любила его разговор, в котором изливалось без всякого искусства доброе сердце. Каждый раз, при отъезде в Париж, говорила она ему:
— Для чего не просите вы короля об аттестате и пенсионе, господин Обинье? Времена переменились; вам непременно оказана будет справедливость. Позвольте мне быть за вас челобитчицею!10 Я имею друзей и могу быть вам полезна своим кредитом.
Но Обинье всегда отвечал ей одно; нахмурив брови, указывал он на перевязанную руку свою и говорил: Эта челобитчица не выпросила мне ничего! Какая ж другая сделает мне более чести и с большим успехом будет хлопотать за меня у короля и его министров! И он оставался при своем. Но ему определено было выехать из своей деревушки, явиться ко двору и быть просителем. Брат его, которого Обинье любил со всей нежно-стию простодушного воина, имел процесс с одним случайным человеком. Дело его, совершенно правое, было запутано; он мог проиграть свою тяжбу, ибо имел соперника корыстолюбивого и бессовестного, и, проигравши ее, необходимо должен был лишиться последнего куска хлеба. Обинье, прочитавши письмо, в котором брат его описывал свое несчастие, велел управительнице отсчитать из запасного капитала для путешествия своего деньги и на другой же день отправился в Париж просить графиню Б** о деле своего брата. Приезжает, идет к графине; его принимают очень ласково.
— Наконец вы усмирились, господин Обинье, — сказала ему с улыбкою графиня Б**, — пора вам сделать честь своим посещением Версалю12 и Парижу!
— Как же быть, графиня! — отвечал Обинье. — Готов назвать их и раем, если прикажете, только вступитесь за бедного моего брата.
— Дайте мне записку о его деле; завтра потрудитесь пожаловать ко мне часу в осьмом утра!
Обинье подал графине бумагу, поклонился и ушел. На другой день приходит он в назначенное время в дом графини Б**; она еще не просыпалась, но ему приказано ее дождаться, и его вводят в кабинет. Прошло полчаса, графини нет; Обинье начинает скучать. «Заслуженному, безрукому солдату сидеть на карауле перед спальнею молодой женщины, — так думал он, стуча пальцами по столу, — ждать ее пробуждения, просить ее милости… Но это не для меня!» И мысль сия успокаивала доброе сердце его. Вдруг отворяется потаенная дверь, входит молодая женщина, прекрасная лицом, чрезвычайно стройная, величественного вида, веселая, ласковая. Обинье поклонился; она спросила у него приятным голосом:
— Где графиня Б**?
— Говорят, что она еще не просыпалась, — ответил наш воин с заметным неудовольствием.
Незнакомка посмотрела на него пристально, улыбнулась, позвонила в колокольчик; вошла горничная девушка. Она прошептала ей несколько слов на ухо; между тем проситель расхаживал взад и вперед по комнате, изредка вздыхал, иногда останавливался и устремлял глаза на раненую руку, хмурил брови, потирал себя по лбу. Незнакомка расположилась в больших креслах и рассматривала с истинным удовольствием странную фигуру витязя, одетого в старый, давно выслуживший срочное время мундир. И он, и она молчали. Наконец незнакомка, перебирая листы в книге, спросила:
— Конечно, государь мой, вы имеете какое-нибудь дело в Версале?
— Без дела сюда не заедешь, — отвечал Обинье, смотря в противный угол.
Незнакомка улыбнулась,
— Вы служите? — спросила она.
— Служил!
— Итак, в отставке? По вашему мундиру догадываюсь, что вы служили в полку королевы!
— Точно так!
— Полковником у вас должен быть, если не ошибаюсь, маркиз Л…?
— Да, он был полковником в то время, когда меня отставили; теперь надобно ему быть маршалом. По крайней мере, он прямо метил в маршала. А теперь людям, каков он, во всем удача!
— Ваша правда, маркиз Л** человек достойный, но королю не угодно было сделать его маршалом при нынешнем производстве.
— В самом деле! За это все заслуженные люди скажут спасибо Его Величеству!
— Я замечаю, что вы не очень хорошо расположены к маркизу Л**.
— Вы не обманулись; я презираю этого человека. Он полковник — это правда, но за что полковник? Бог знает! Желал бы я, чтобы вы посмотрели на подвиги его во время осады Гибралтара!11 И если бы не покровительствовала ему королева…
— Продолжайте.
— Но ей непременно хотелось еще одному неблагодарному оказать милость… Что ж тут говорить: хотелось, только и всего. Старые сослуживцы мои нахмурились, а маркиз Л** вздумал еще хвастать такою милостию, за которую всякий другой не пожалел бы своей жизни. Это меня взорвало; я наговорил ему тысячу грубостей; он снес их очень милостиво в присутствии всех своих офицеров, а мне отомстил, как подлец, то есть замарал меня перед военным министром, который, поверив ему, не дал мне при отставке ни аттестата, ни пенсиона. Таков-то, прошу не погневаться, ваш достойный человек маркиз Л**. Как же не удивляться, что он еще не маршал.
— Надобно вам сказать, что при дворе совсем иначе об нем думают!
— При дворе ни о чем не думают!
— Позвольте ж спросить, за каким делом приехали вы в Версаль? Не хотите ли иметь полк? В таком случае графиня Б** может быть для вас весьма полезна!
— Сохрани меня Бог! Кланяться графиням и маркизам тогда, когда у меня есть простреленная рука, две раны на груди и имя честного офицера! Нет, я приехал в Париж за другим делом, одно несчастье погибающего моего брата могло принудить меня таскаться по передним: сильные люди отнимают у него, и отнимают самым бездельническим образом, последний кусок хлеба. Графиня Б** обещалась ему покровительствовать. Она имеет доброе сердце, но я боюсь ласкаться надеждою! В наше время правые люди почти никогда не бывают оправданы…
— Конечно, вы редко выезжаете из провинции?
— Очень редко!
— Признайтесь, что мы, жители столицы, у вас не в милости?
— Правду сказать, об вас не думают.
— Но вероятно, что вы иногда удостаиваете своего внимания короля и королеву. Что, если смею спросить, говорят у вас о короле?
— О, король? Его называют добрым. Но всем вообще неприятно, что вместо его управляют государством министры; все опасаются общего расстройства в делах, ужасных долгов, беспорядку доходов, худой экономии; народ страдает от налогов, а честным людям горестно видеть, что явные бездельники занимают такие места, в которых они могли бы приносить истинную пользу отечеству…
— А что говорят о королеве?
— Королеву называют милою, умною, прекрасною женщиною; удивляются ее добродетелям, которые покорили бы ей каждое сердце, когда бы она не имела такого множества слабостей…
— Но видали ли вы ее когда-нибудь?
— Никогда!
— Продолжайте!
— Говорят, что она благодетельствует одним только любимцам, а прочих обогащает пустыми обещаниями; что редко помнит оказанные ей услуги: что все готова принесть на жертву своим удовольствиям.
— Продолжайте, продолжайте!
— Говорят, что она удалила от себя всех рассудительных людей, способных руководствовать ей советами, и любит общество одних только льстецов, ветреных женщин или развратных людей, которых надобно подкупить, чтоб иметь свободный доступ к трону.
— Ах Боже, какое ужасное мнение! Бедная королева, ее ненавидят!
— Ненавидят? — воскликнул Обинье, вскочив со стула и приступив на три шага к незнакомке. — Можете ли вы это подумать? Каждый француз готов пожертвовать за нее жизнию! Ненавидят! Боже мой! Я обижен по службе, но каждое утро подымаю эту оставшуюся мне руку к Небу и молю Его, чтоб сохранило наших монархов! Ненавидят! По всему догадаться можно, что вы, милостивая государыня, из числа придворных.
У незнакомки навернулись на глазах слезы. Она с чувствительностию смотрела в лицо добродушного Обинье, который сам едва не плакал.
— Может быть, вы близки к королеве, — продолжал он в сильном движении, — может быть, вы искренно к ней привязаны! Осмельтесь объясниться с нею откровенно: поверьте, что в этом состоит прямая польза ее; осмельтесь пересказать ей те истины, которые вы слышали от старого простодушного солдата; скажите ей, чтобы она всему предпочитала спокойствие совести, доверенность, любовь и уважение народа; скажите ей, что Франция привыкла находить благодетелей своих в Бурбонах13, что в нашем отечестве одни злодеи должны быть несчастливы и что, напротив, они-то и пользуются всеми выгодами, они-то и торжествуют; осмельтесь, повторяю вам, хотя бы то навлекло на вас ее немилость! Ах! Верьте моей совести, такая немилость стократно славнее, стократно достойнее уважения тех почестей, которыми вас так щедро… Обинье, заметив великое замешательство на лице незнакомки, вдруг остановился, замолчал и вспомнил, что он ораторствовал в кабинете любимицы королевиной и говорил с такою женщиною, которой не видывал никогда прежде в лицо и которой характер был ему не известен. Мысль, что, может быть, своею безвременною откровенностию испортил он дело своего брата, смутила и огорчила его сердце; он робко потупил глаза в землю. Незнакомка встала с своего места.
— Государь мой! — сказала она. — Никогда не забуду ваших слов; они были слишком чувствительны для моего сердца; завтра непременно перескажу их королеве. Прошу вас оставить меня наедине с графинею Б**; уверяю вас, что вы очень скоро обо мне услышите.
Обинье не смел ни отвечать, ни остаться в кабинете, взял шляпу, сделал весьма неловкий поклон и отправился на свою квартиру. «Что ты начудесил, старый младенец! — сказал он самому себе. — Кто просил тебя проповедовать мораль таким людям, от которых надобно было просить одной помощи бедному твоему брату и которые не могут терпеть, чтобы их почитали учениками? С кем это разговаривал ты так свободно? Знаешь ли, что на сердце у этой госпожи? Может быть, это одна из тех добросовестных любимиц королевы, которые всему предпочитают собственную выгоду. Что, если она, в благодарность за твои наставления, вздумает наградить тебя спокойным уголком в Бастилии?14 Кто заступится за твоего брата?..» Он пришел на квартиру и целый день ходил взад и вперед по горнице, сложив руки и нахмурив густые свои брови.
На другое утро является к нему полицейский офицер и требует, чтобы он за ним следовал. Обинье, уверенный, что его ведут в тюрьму, схватил перо и бумагу, написал несколько строк к своей управительнице, два слова к брату, два слова к графу Б**, запечатал эти записки и отдал их своему хозяину с просьбою, чтобы отослать их на другое утро по адресу, если он сам не возвратится домой в тот же вечер. Сделав такое распоряжение, он успокоился. И в Бастилии можно думать, спать и быть довольным собою, говорил он, следуя за полицейским. Приходит к военному министру. Его ведут в кабинет. Министр приближается с приветливым видом, пожимает его руку и, подавая ему бумагу, говорит:
— Король просит, чтобы вы извинили его в той несправедливости, которая оказана вам его именем; он жалует вас чином, старшинством и тысячью ефимков ежегодного пенсиона. Вот ваш аттестат; сама королева ходатайствовала за вас у Его Величества, и ей обязаны вы той милостию, или лучше сказать, той справедливостию, которая вам сделана; я почитаю себя счастливым, господин Обинье, что мне поручено объявить вам волю великодушного моего монарха.
Обинье остолбенел и едва мог верить ушам своим; он пожал у министра руку, сказал несколько несвязных слов и побежал к графине Б** известить ее о неожиданном происшествии, которое с ним случилось.
— Что же теперь вы думаете о дворе, Версале и Париже?
— Я думаю — я думаю — что везде есть добрые люди.
— Вам надобно благодарить королеву!
— И ту незнакомую даму, которой я столько же обязан, как и самой королеве! Кто она, если смею спросить?
— Она не хочет, чтобы вы ее знали!
— Этому не бывать! Благодарный человек всегда может узнать своего благодетеля.
— Поедемте вместе со мною во дворец. Королева непременно желает вас видеть; она приказала мне поместить вас в той зале, через которую пойдет нынче в церковь. Смотрите ж, не оробейте! Всем известно, что вы великий стоик; не остыдите себя замешательством, неприличным старому офицеру.
Обинье усмехнулся; графиня подала ему руку, посадила его с собою в карету и повезла во дворец. Входят в галерею. Графиня указывает ему место, на котором надлежало дожидаться выхода королевы, и идет во внутренние покои. Через полчаса отворились двери: целый рой пажей, одетых в блестящее платье, промчался перед глазами нашего рыцаря; за ними пролетела шумная толпа придворных; он устремил глаза на двери, из которых несколько минут никто не являлся; в галерее все утихло — все ожидали — наконец послышался шепот: «Королева! Королева!» Она явилась одна, одетая просто, но величественно и прелестно; шла тихо. Обинье устремил на нее глаза… Кто опишет его удивление! Это та самая незнакомка, которой давал он такие поучительные уроки в кабинете графини Б**. Мария, увидев своего ценсора, улыбнулась, и, поравнявшись с ним, остановилась.
— Теперь уверены ли вы, господин Обинье, — сказала она, подавая ему руку, — что королева иногда может сносить и правду?
Но добрый Обинье не мог уже отвечать ни слова: он плакал и обнимал ее колена.
— Встаньте, почтенный Обинье! — сказана Мария, — берусь покровительствовать вашему брату. Уверьте его от меня, что он не должен опасаться никакой несправедливости по своему делу; простите. Надеюсь, что мы расстаемся не навсегда!
— Ваше Величество! — воскликнул растроганный Обинье. — С этой минуты единственная моя молитва к Богу будет та, чтобы Он послал мне счастие принести вам на жертву жизнь мою!
Королева удалилась; придворные окружили Обинье, но он не замечал их и даже не чувствовал слез, которые лились по щекам его ручьями: глаза его следовали за Мариею: она казалась ему удаляющимся ангелом милости. Он возвратился в провинцию; брат его выиграл свою тяжбу: с тех пор Обинье никогда не мог говорить равнодушно о Марии Антуанетте. Ему суждено было еще один раз в жизни ее увидеть, но в таких обстоятельствах! Мария Антуанетта, которая за несколько лет очаровала глаза его и сердце своим веселым, пленительным видом и пышно-стию окружавшей ее толпы, Мария, томимая печалью, вдова погибшего супруга, лишенная детей, окружаемая палачами, шла перед судилищем злодеев, которые уже приготовляли для нее ужасную гильотину. Обинье хотел непременно быть свидетелем ее допроса, но, увидев Марию, он затрепетал, выскочил из толпы, обнял ее колена и залился слезами.
— О Ваше Величество! Такой ли участи вы достойны! — воскликнул он с горестию.
— Что вы делаете, Обинье! — сказала Мария. — Вы не спасете меня, а себя погубите!
— Ах, Ваше Величество! Лучше погибнуть, нежели жить с этими палачами! — воскликнул он, посмотрев с негодованием на гнусных убийц Людовика и Марии. Его окружили.
— Ах, Обинье, могу благодарить вас только слезами! — сказала Мария, подавая ему руку; он поцеловал ее с жаром. Нужно ли сказывать, что верность и благодарность были причтены ему в уголовное преступление, что смелость его наименовали бунтом, что его бросили в тюрьму, что и для него приготовлена была гильотина. Какое чудо спасло его, не знаю; но он и сам едва ли надеялся остаться в живых, а еще более философствовать через несколько лет на бале императора Наполеона!
— Оригинал, каких немного, — сказал Дюран, подходя к камину, чтобы всмотреться в лицо почтенного инвалида.
ПРИМЕЧАНИЯ
Автограф неизвестен.
Впервые: ВЕ. 1809. Ч. 46. No 14. Июль. С. 81—101 — в рубрике «Литература и смесь», с заглавием: «Истинное происшествие», с пометой в конце: С франц.
В прижизненных изданиях: Пвп 1. Ч. 1 («Повести»). С. 115—139;Пвп2. Ч. 1. С. 83—99, с тем же заглавием, без пометы: С франц.
Печатается по Пвп 2.
Датируется: не позднее первой декады июля 1809 г.
Источник перевода неизвестен.
Обращение Жуковского к переводу остросюжетной истории из эпохи Французской революции находится в рамках традиции русской прозы первой трети XIX в., характеризующейся огромным интересом к Французской революции. В повести интерес сосредоточен на изображении характера и судьбы обыкновенного участника драматических событий 1793 г. — почтенного воина и инвалида д’Обинье. Исторический интерьер повести, названной «истинным происшествием», в рамках которого развивается сюжет, создается введением образов реальных лиц — французской королевы Марии Антуанетты, описанием нравов и порядков при дворе Людовика XIV, наступившей эпохи якобинцев и сменившего ее нового времени, ознаменованного коронацией Наполеона.
Вариант текста в ВЕ отличается от редакции из Пвп 1, 2 только пунктуацией: ряд восклицательных знаков заменены на точки (напр.: «Это старинный мой сослуживец, Обинье! В самом деле, чудак!» — Пвп 1, 2: «Это старинный мой сослуживец, Обинье. В самом деле, чудак.» Или: «Из любопытства!» — Пвп 1, 2: «Из любопытства.»), тире — на точки с запятой (напр.: «…видеть двор Людовика XVI, Марию Антуанетту и прежних придворных — он видел ужасного Робеспьера» — Пвп 1, 2: «…видеть двор Людовика XVI, Марию Антуанетту и прежних придворных; он видел ужасного Робеспьера»; или: «…спасло его 9-е число Термидора — наконец, ему захотелось увидеть Наполеона» — Пвп 1, 2: «…спасло его 9-е число Термидора; наконец, ему захотелось увидеть Наполеона»). Иногда в редакции Пвп 1, 2 встречается иное, чем в ВЕ, членение текста на предложения (напр.: «…Обинье насладился счастливейшими минутами жизни — кто бы это подумал!» — Пвп 1, 2: «…Обинье насладился счастливейшими минутами жизни. Кто бы это подумал!» Или: «Но ей непременно хотелось еще одному неблагодарному оказать милость — что же тут говорить! Хотелось, только и всего!» — Пвп 1, 2: «Но ей непременно хотелось еще одному неблагодарному оказать милость… Что ж тут говорить: хотелось, только и всего.»).
1 …при дворе Людовика XVI… — Людовик XVI (1754—1793), король Франции из династии Бурбонов (с 1774 г.). Казнен по решению Конвента 21 января 1793 г.
2…встретился в Тюльерийском дворце… — Тюльерийский дворец — резиденция французских королей.
3…по случаю коронации Наполеона — Наполеон объявил себя императором в 1804 г. Коронация состоялась 2 декабря в соборе Нотр-Дам де Пари.
4…современников Сюллия и Генриха Великого! — Сюлли Максимилиан де Бютон (1560—1651) — французский государственный деятель, занимавший ряд высших служебных постов во время правления короля Франции Генриха IV Великого (1594—1651).
5…ему удалось когда-то видеть <...> Марию Антуанетту… — Королева Франции (1755—1793). Казнена 16 октября 1793 г. по приговору революционного Конвента.
6…он видел ужасного Робеспьера… — Робеспьер Максимилиан-Мари Исидор (1758—1794), единоличный диктатор Республики, вдохновитель и организатор якобинского террора.
7…9-е число Термидора… — Переворот 27—28 июля 1794 г., свергнувший диктатуру Робеспьера.
8…на сражении при Фонтенуа… — В битве при Фонтенуа 11 мая 1745 г. французская армия нанесла поражение англо-голландско-ганноверским войскам.
9…безруким Цинциннатом… — Цинциннат Люций Квинкций, древнеримский полководец, консул в 460 до н. э., политический деятель, слыл образцом добродетели и храбрости, занимался мирным сельским трудом (любил выращивать капусту).
10Позвольте мне быть за вас челобитчицею! — Челобитчица — проситель, истец.
11…подвиги его во время осады Гибралтара! — В течение четырех лет (1779—1783) соединенные войска Франции и Испании пытались безрезультатно отвоевать у Англии захваченную ею в 1704 г. крепость Гибралтар.
12…сделать честь своим посещением Версалю… — Версаль — дворцово-парковый ансамбль архитектуры XVII в., королевская резиденция французский королей, начиная с короля-солнца Людовика XIV
13…Франция привыкла находить благодетелей своих в Бурбонах… — Бурбоны — древний французский королевский род.
14…уголком в Бастилии… — крепость и место заключения государственных преступников в Париже.
Скачать