Bibra > Произведения > Все > Аместан и Меледин, или Испытание опытности

Аместан и Меледин, или Испытание опытности

Автор: Жуковский Василий Андреевич

Скачать

  

Аместанъ и Мелединъ, или Испытаніе опытности.
Восточная повѣсть.

   «Въ молодости своей имѣлъ я характеръ пылкой, и страстно любилъ женщинъ. Я вѣрилъ отъ всего сердца словамъ ихъ и ласкамъ Онъ говорили мнѣ, что я первый красавецъ во всей Персіи, и я почтилъ себя красавцемъ; онѣ превозносили мои умъ, и я почиталъ себя необыкновеннымъ умникомъ. Но ихъ обольстительныя похвалы были причиною моей погибели; я разорился, и теперь почти не имѣю насущнаго хлѣба. О Мелединъ! какъ безразсудны молодые люди, Что, если бы при началъ жизни имѣлъ я нынѣшнюю свою опытность; я и теперь еще могъ бы стоять на ряду съ первѣйшими богачами Испагани! Но чтожъ я напротивъ? Бѣднякъ, и всѣ меня презираютъ!»

   — Правда твоя, Аместанъ, сказалъ Мелединъ, когда бы и ты и я въ двадцать лѣтъ имѣли ту опытность, какую имѣемъ въ восемьдесять, то безъ сомнѣнія избѣжали бы многихъ несчастныхъ дурачествъ. Не заставляетъ ли ето думать, что опытность совсѣмъ почти безполезна для человѣка? Онъ приобрѣтаетъ ее въ такое время, когда уже неможетъ послѣдовать ея совѣтамъ. На что и знанія, когда нѣтъ способа употребить ихъ въ свою пользу? Меня погубило суетное тщеславіе. Я небылъ глупъ, и я ето зналъ; но по несчастію имѣлъ я такое непомѣрное желаніе удивлять своимъ остроуміемъ, что не было никакой возможности обуздать болтливость моего языка, а ета гибельная болтливость лишила меня всего моего счастія. О, еслибы можно было возвратить мою молодость! Будучи опытенъ, я уже не боялся бы своего языка: я могъ бы удерживать въ должныхъ границахъ свое тщеславіе, умѣлъ бы молчать, говорилъ бы во время и къ стати, и самые взгляды мои были бы послушны осторожному благоразумію. —

   Такъ разговаривали два старичка, сидѣвшіе подъ пальмою у входа пещеры Мазракской. И тотъ и другой очень дорого заплатили за свою мудрость. «О Магометъ! — восклицали они — уже невозможно возвратить намъ прежняго времени! уже не можемъ возпользоваться своими несчастіями, своими проступками и тою мудростію, которую даровали намъ годы!»

   Въ ету минуту послышался тихій шорохъ у входа пещеры; они подымаютъ глаза, и видятъ приближающагося къ нимъ Духа. Онъ говоритъ имъ съ приятною улыбкою: «Аместанъ! Мелединъ! не ужасайтесь моего присутствія! Хочу васъ сдѣлать счастливыми, уже давно обитаю въ етой пещеръ. Я слышалъ ваши жалобы, почитаю ихъ справедливыми, и чувствую искреннее о васъ сожалѣніе. Судьба несправедливо съ вами поступила; она даровала вамъ мудрость въ такое время, когда уже невозможно вамъ употребить ее въ свою пользу: вы научились жить тогда, когда вамъ надобно уже думать объ одной только смерти. Хочу загладить несправедливость судьбы и возвратить вамъ утраченныя вами: блага: цвѣтущую молодость, силу и красоту. Говорите, сколько лѣтъ вы желали бы имѣть въ ету минуту? — «Двадцать!» воскликнули старики въ одинъ голосъ. — Да будетъ до вашему! сказалъ духъ.

   Какое чудесное превращеніе! Уже горячая, быстрая кровь стремится на ихъ жиламъ; глаза ихъ снова блистаютъ; голова не трясется, станъ распрямился; мѣста сѣдыхъ волосъ заступили густыя, какъ щелкъ мягкія кудри; длинныя бороды исчезли; мягкій пухъ едва пробивается на ихъ подбородкахъ. Геній подаетъ имъ зерцала, они съ восхищеніемъ любуются своей красотою; они внѣ себя отъ восторга, прыгаютъ, обнимаются, падаютъ на колѣни передъ небеснымъ своимъ благотворителемъ.

   Но Геній, поднявъ ихъ съ улыбкою, говоритъ: друзья мои, неспѣшите благодарить меня; еще мнѣ надобно видѣть, будете ли въ состояніи воспользоваться моими дарами. Мелединъ! даю тебѣ еще очарованное кольцо. Носящій его на пальцѣ можетъ узнавать тайнѣйшія мысли человѣка, при первомъ взглядѣ на его лицо. Иди въ Испагань съ етимъ драгоцѣннымъ подаркомъ; тамъ ожидаютъ тебя опыты. А ты, Аместанъ, оставаяся здѣсь! ввѣряю смотрѣнію твоему мой очарованный замокъ, котораго входомъ служитъ ета пещера, и неисчисленныя мои сокровища, хранящіяся въ моемъ замкѣ. Въ семъ мѣстѣ, всякое желаніе твое будетъ исполнено — одно только условіе, и условіе весьма неважное — хранить мои садъ, который люблю я болѣе всего на свѣтѣ. Ни для кого изъ смертныхъ не должны отворяться его двери; и ты самъ погибнешь, если осмѣлишься въ него проникнуть. Но служба твоя продолжится не болѣе года; и если по истеченіи етаго срока останусь доволенъ твоимъ усердіемъ, то всѣ желанія твои будутъ исполнены: ты возвратишься въ Испагань, и сдѣлаешься первымъ богачемъ етаго славнаго города.

   Помолодѣвшіе старцы падаютъ къ ногамъ своего благотворителя. Они не находятъ словъ для изъявленія своего восторга. Въ будущемъ представляется имъ зрѣлище восхитительное. Они разлучаются; Мелединъ идетъ въ Испагань, Аместанъ слѣдуетъ за Геніемъ въ пещеру. Нѣсколько времени окружала ихъ мрачность; она исчезла; глазамъ Аместана представился Геніевъ замокъ архитектуры величественной; колонны изъ драгоцѣнныхъ камней, поддерживаютъ золотую кровлю; ступени вылитыя изъ чистаго золота. Аместанъ, пораженный такимъ великолѣпіемъ, молчитъ. «Вотъ жилище твое, говоритъ ему Геній; ты повелитель етой волшебной области. Милліоны невольниковъ готовы исполнять волю твою, какъ собственную мою. Прости! намъ надобно разлучиться на нѣсколько дней; береги мои садъ и помни наше условіе.»

   Геній удаляется; Аметганъ остается единственнымъ обладателемъ очарованнаго замка. Безчисленное множество невольниковъ приходятъ узнать его повелѣнія, и всѣ его желанія — едва родились, уже исполнены. Готовъ великолѣпный и вкусный обѣдъ; Аместанъ садится за столъ; между тѣмъ играетъ плѣнительная музыка; невольники пляшутъ вокругъ стола; ноги ихъ кажутся окрыленными; они летаютъ, въ каждомъ движеніи тѣла ихъ легкость, приятность, чувство. Потомъ согласный хоръ тысячи голосовъ начинаетъ прославлять красоту Аместанову пѣніемъ восхитительнымъ; ему подносятъ разныя вина. Геніевъ погребъ былъ очень богатъ винами; извѣстно, что жители еѳира не подчинены тѣмъ строгимъ законамъ Алькорана, которымъ должны покорствовать мы, обыкновенныя Адамовы чада, готовыя изъ всякаго блага извлекать свою гибель.

   По окончаніи обѣда являются молодые, какъ день прелестные невольники, несущіе изумрудные сосуды, полные сладкаго благовонія: душистый даръ окружаетъ Аместана. Его несутъ на постель; ложа мягкое, какъ пухъ покоитъ, утомленные члены его, онъ засыпаетъ, и милыя мечты, легкія чада протекшаго дня, слетаются веселить его, погруженнаго въ сонъ глубокій.

   Онъ просыпается вмѣстѣ съ солнцемъ — его ведутъ въ купальню, украшенную тысячью картинъ сладострастныхъ; два невольника искусною рукою натираютъ ему тѣло; всѣ поры его наполнены ароматами; нѣга ліется по всѣмъ его жиламъ; онъ дышетъ наслажденіемъ; онъ мыслитъ, что нѣкая сила пренесла его на шестое небо.

   Что день, то новыя удовольствія, и добрый Аместанъ не понимаетъ, какъ могутъ его невольники такъ быстро угадывать и исполнять малѣйшія его желанія; но глазамъ его не представляется ни одна женщина, и онъ давно уже ето замѣтилъ, «Странное дѣло! думаетъ онъ: не уже ли Геній не вѣритъ опытности моей и благоразумію! Онъ очень ошибается; хотябы замокъ его наполненъ былъ прелестнѣйшими женщинами запада и востока, я и тогда не обольстился бы красотою ихъ; я знаю, что такое женщины; я знаю ихъ хитрость, и она уже не можетъ ввести меня въ заблужденіе. Я человѣкъ опытный, и если когда нибудь случится мнѣ быть влюбленнымъ… Но нѣтъ! понимаю намѣреніе Духа; онъ удалилъ изъ етаго мѣста женщинъ единственно для того, чтобы присутствіе ихъ не возбуждало во мнѣ воспоминаній досадныхъ. Онъ судитъ обо мнѣ весьма несправедливо, я не имѣю къ женщинамъ ни ненависти, ни отвращенія; теперь ни одна красавица не побѣдитъ счастливаго моего равнодушія.»

   Однако, несмотря на ето счастливое равнодушіе, Аместанъ въ нѣкоторыя минуты говорилъ себѣ: «я чувствую, что мнѣ, при всѣхъ наслажденіяхъ, которыми окружилъ меня Геній, недостаетъ чего-то, необходимаго для моего счастія. Признаюсь, что будучи молодъ и хорошъ лицемъ, я желалъ бы узнать, что скажутъ обо мнѣ женщины. Я увѣренъ, что всякая изъ нихъ старалась-бы мнѣ понравиться; ето могло бы меня забавлять — забава невинная, и благодаря опытности моей, самая неопасная. Словомъ сказать, я очень бы желалъ, чтобы и женщины находились въ етомъ замкѣ».

   Въ такомъ расположеніи души пошелъ онъ взглянуть на садъ, ввѣренный попеченію его Геніемъ. Прекрасная долина привела его къ скату высокаго холма; онъ видитъ мѣсто, окруженное серебряною рѣшеткою, и въ етомъ мѣстѣ находится Геніевъ садъ. Аместанъ подходитъ къ рѣшеткѣ, смотритъ и восхищается, онъ видитъ истинный рай Магометовъ.

   «Какое очаровательное мѣсто? Какъ жаль, что Геній запретилъ мнѣ входить въ него и имъ наслаждаться.» Но въ ету минуту новое зрѣлище глазамъ его представляется. Онъ видитъ — видитъ толпу молодыхъ дѣвицъ, прелестныхъ какъ Гуріи. Ихъ лица открыты; легкая, полупрозрачная одежда съ приятностію обвиваются вокругъ ихъ стройнаго стана. Веселость, желаніе нравиться, блистаютъ въ глазахъ ихъ. — Увидя Аместана, онѣ останавливаются съ удивленіемъ, смотритъ одна на другую, начинаютъ шептать, и поглядываютъ на него съ улыбкою; подаютъ ему знакъ, чтобы онъ вошолъ къ нимъ въ садъ, — Аместанъ стоитъ неповижно. — Одна изъ дѣвицъ приближается къ рѣшеткѣ и приглашаемъ Аместана отъ имени прелестныхъ подругъ своихъ — осыпаетъ его лестными похвалами — а всѣ другіе между тѣмъ играютъ на цитрахъ, поютъ, и легкою, очаровательною пляскою выражаютъ желаніе свое привлечь въ жилище ихъ молодаго красавца.

   Аместанъ любуется ими; усиліе обольстить его сердце приятно его самолюбію, но онъ не обольщенъ — и можно ли быть обольщеннымъ съ такою опытностію, съ такимъ благоразуміемъ? Онъ только смѣется и забавляется усиліями безполезными.

   Но вдругъ примѣчаетъ онъ молодую дѣвушку, уединенно сидящую подъ тѣнію миртъ, близь свѣтлаго тихо ліющагося источника. Она въ уныніи смотритъ на чистыя волны — вздыхаетъ — глаза ея подымаются къ небу — въ тихой задумчивости своей она какъ будто забываетъ вселенную.

   Аместанъ замѣтилъ, что она не удостоила его и взгляда — и, противъ воли, смотритъ на одну только ее; сила непостижимая влечетъ къ ней всю его душу — но милая незнакомка встаетъ, и черезъ минуту исчезаетъ въ глубинѣ миртовой рощи. Аместанъ возвращается въ замокъ, погруженный въ глубокую задумчивость. «Теперь понимаю, для чего Геній удалилъ изъ замка своего женщинъ: ето удовольствіе сберегъ онъ для одного себя, а мнѣ теперь надобно быть смотрителемъ его ceраля. Завидная, и особенно приличная пылкому молодому человѣку должность! Стыжусь, что могъ показаться ему способнымъ играть такую забавную ролю! И каково же будетъ мнѣ слушать, когда по возвращеніи моемъ въ Испагань и женщины и мущины будутъ говорить, указывая на меня пальцами: етотъ Аместанъ достоинъ блестящаго своего счастія! онъ былъ смотрителемъ перваго въ міръ сераля, и должность свою исполнялъ очень вѣрно! Я сдѣлаюсь предметомъ колкихъ насмѣшекъ, и мнѣ уже не льзя будетъ показаться на глаза моихъ сверстниковъ.»

   Онъ заснулъ, но сонъ его не былъ спокоенъ; задумчивая красавица преслѣдовала его и въ сновидѣніи — онъ видитъ ее въ слезахъ и плачетъ вмѣстѣ съ нею; хочетъ приближиться къ ней, дабы усладить горесть ея словами нѣжнѣйшей любви; но роковая серебряная рѣшетка его удерживаетъ, и онъ уже готовится изломать ее — уже простираетъ руку, — но въ ету минуту слышится грозный голосъ: стой! дерзновенный, вспомни условіе Духа! Онъ пробуждается, горячій потъ бѣжитъ и по его щекамъ, въ жилахъ его ліется пламень; онъ вскакиваетъ и ходитъ въ волненіи по чертогу, ожидая появленія денницы.

   Заря занялась. Аместанъ бѣжитъ къ очарованному саду и видитъ опять за рѣшеткою тѣхъ же молодыхъ красавицъ, которыя представлялись ему на канунѣ; всѣ онъ одѣты въ прелестныя платья, веселость блистаетъ въ ихъ взорахъ; но въ ихъ улыбкѣ замѣтно что-то насмѣшливое и колкое. Видя Аместана, онъ начинаетъ смѣяться. «Здравствуй, прекрасный сторожъ сераля! хорошо ли ты спалъ нынѣшнюю ночь! какое свѣжее, цвѣтущее лице! гдѣ взялъ нашъ Геній такого прекраснаго евнуха?» — Другія посматривали на Аместана съ сожалѣніемъ, и пожимая плечами, говорили: «какая жалость!» — Наконецъ онъ разошлись, и Аместанъ остался одинъ, исполненный стыда и досады.

   Но онъ еще невидалъ той милой красавицы, которая одна занимала его душу. Въ саду все тихо; онъ ищетъ ее глазами — напрасный трудъ! она не является — наконецъ, прождавъ ее болѣе шести часовъ, Аместанъ рѣшился возвратиться въ замокъ. «Я буду опять здѣсь въ вечеру, увижу мою прелестницу, и можетъ быть услышу ея голосъ. Геній не запретилъ мнѣ на нее смотрѣть, слушать ее, любить и даже стараться овладѣть ея сердцемъ. Одно условіе: не входить въ садъ, и оно будетъ исполнено! Ахъ! если бы она любила меня! Но что я говорю, безумецъ!… мнѣ любить! Кто можетъ увѣрить меня, что прелестныя черты ея не служатъ покровомъ предательству и коварству? О нѣтъ! не возможно! лице ея зеркало милой души. Она нестаралась прельстить меня подобно своимъ подругамъ; она нестаралась блистать передо мною своими приятностями и талантами; она невинна и простосердечна; душа ея святилище непорочности и добродѣтелей! бѣдственная рѣшетка насъ разлучаетъ! что нужды! будемъ стараться овладѣть ея сердцемъ — такое сердцѣ не есть ли благо верховное! Пройдетъ годъ, Геній захочетъ исполнить свои обѣты, и я скажу ему: оставь, оставь у себя свои сокровища, отдай мнѣ ту, которая одна владычествуетъ моимъ сердцемъ.

   Солнце приближается къ западу — Аместанъ идетъ къ Геніеву саду; смотритъ сквозь рѣшетку — садъ кажется пустымъ; слышны однѣ только птицы, поющія по миртовымъ и лавровымъ вѣтвямъ; слышно одно журчаніе источника. Аместанъ стоитъ неподвижно — ждетъ съ нетерпѣніемъ — ночь уже близка. Вдругъ послышался ему жалобный голосъ — кто то рыдалъ; смотритъ — прелестная незнакомка стоитъ подъ вѣтвями лимонныхъ и алсевыхъ деревъ; она склонилась на плечо молодой подруги, которая говоритъ ей: на что предаваться печали, милая Амелина! чего недостаетъ тебѣ въ етомъ очаровательномъ мѣстѣ? Счастіе твое совершенно! Геній любитъ тебя страстно! отъ тебя одной зависитъ царствовать надъ етою областію, быть всемогущею и раздѣлять съ нимъ его сокровища. Прилично ли плакать въ то время, когда всѣ наши подруги завидуютъ твоему жребію! Открой же искреннему дружеству тайну твоего сердца! и да поможетъ мнѣ Магомедъ пролить на него то утѣшеніе, которое успокоиваетъ горесть, и исцѣляетъ глубокія раны души! — «О милая подруга! напрасно стараешься исцѣлить мое сердце! судьба моя ужасна! и одна только смерть можетъ возвратитъ мнѣ потерянное спокойствіе. Я отнята у милой матери, которая во мнѣ одной при тягостной нищетѣ находила отраду, которая меня обожала, которая вмѣстѣ со мною послѣднихъ радостей своихъ лишилась. Етотъ всемогущій Геніи увидѣлъ меня; я имѣла несчастіе ему понравиться, и онъ похитилъ меня изъ нѣжныхъ объятій матери. Всякую минуту воображаю ее въ слезахъ, горестною, умирающею отъ тяжкой тоски по своей дочери. Но можетъ быть ее утѣшеньемъ! На чтожъ мнѣ теперь и то могущество, которое ты такъ превозносишь, и тѣ сокровища, которыми надѣешься ослѣпишь мою душу. Въ бѣдности была я счастлива.» Я молила отъ неба одной только матери. Оставшись съ нею, я можетъ быть нашла бы супруга бѣднаго какъ и я, но милаго моему сердцу; вмѣстѣ съ нимъ пеклись бы мы о сохраненіи ея счастія, и дни наши проходили бы въ ясномъ спокойствіи непрочности. А теперь? о жесткій! онъ вce у меня похитилъ!»

   При этомъ словѣ Амелина выходитъ изъ рощи и идетъ мимо рѣшетки, близь которой Аместинъ стоялъ неподвижный, исполненный восхищенія страсти. Увидя ее такъ близко подлѣ себя, онъ не могъ побѣдить своего чувства, и воскликнулъ: Амелина! Амелина! милое? восхитительное твореніе! люблю тебя! сердце мое пылаетъ сильнѣйшею къ тебѣ страстію! — Амелина оборотилась, увидѣла Аместана и покраснѣла. — Не удаляйся, Амелина! умоляю тебя! твое отсутствіе лишитъ меня жизни! — Амелина опять взглянула на прекраснаго молодаго человѣка; она рѣшила остановиться; но спутница сказала ей въ полголоса: «уйдемъ, уйдемъ, Амелина! ето смотритель сераля; онъ вѣрно подслушалъ наши разговоры!» И онѣ скрылись.

   Но Аместанъ доволенъ былъ своимъ вечеромъ. Онъ видѣлъ Амелину, онъ говорилъ съ нею, и она уже знаетъ о его страсти. О! какъ она прелестна, восклицалъ онъ: какъ трогаетъ меня ея участь! Окруженная величіемъ и блескомъ, она сожалѣетъ о бѣдной хижинѣ, въ которой жила для одной только матери! Какое сердце! какая невинность? О! нѣтъ сомнѣнія, Амелина превосходятъ всѣхъ женщинъ на свѣтъ! ето не женщина — ангелъ. Душа ея чиста какъ день! она не способна обманывать!

   Но горестное размышленіе смутило Аместана: онъ вспомнилъ слова Амелининой подруги. Она презираетъ меня, подумалъ онъ: я не иное что въ глазахъ Амелины какъ низкій приставникъ сераля. Оин вспомнилъ такъ же и то, что Геніи страстно влюбленъ въ Амелину: получить такое сокровище изъ руки совмѣстника казалось ему невозможностію.

   Прошло три дни — Аместанъ неимѣлъ случая увидѣться съ Амелиною. И какъ изобразить его безпокойство? что съ нею сдѣлалось! Не похитилъ ли ее ревнивый Геніи изъ очарованнаго сада? или печаль ее умертвила?… Ужаснѣйшія мысли преслѣдовали Аместанову душу. Наконецъ въ четвертый день около вечера Амелина представилась опять его взорамъ. Онъ видѣть ее сквозь рѣшетку, можетъ ее слышать; но Амелина его непримѣчаетъ. Лице ея не такъ уже печально, и никогда еще не была она столь прелестною. Аместанъ разсматриваетъ ее съ восхищеніемъ; но кто изобразитъ его чувства, когда она сказала своей подругѣ: «Напрасно, милая Нцрца, хочешь ты вооружить мое сердце противъ етаго молодаго человѣка, котораго видѣли: мы здѣсь подлъ рѣшетки; никогда не повѣрю, чтобы онъ приходилъ сюда съ намѣреніемъ низкимъ. Замѣтила ли ты его красоту? Какое величіе и благородство во всѣхъ чертахъ! съ какою нѣжностію онъ на меня смотрѣлъ! Онъ меня любитъ могу ли въ етомъ сомнѣваться? Онъ мнѣ сказалъ люблю тѣмъ голосомъ, который прямо льется изъ сердца. И съ той минуты могу только думать объ немъ. Я чувствую, что люблю страстно его, и буду любишь до гроба!»

   О! Какъ растрогано сердце Аместана! Онъ любимъ, Амелина не можетъ его обманывать; она увѣрена, что онъ ее неслышитъ; она проливаетъ тайну свою въ сердце дружбы. «Такъ, Нирца! съ етой минуты существованіе мое обновилось — надежда вошла въ мою душу; онъ любитъ меня, Нирца! а ты знаешь, что въ его власти извлечь насъ изъ етаго ненавистнаго сада и сдѣлать на вѣки счастливыми».

   Вниманіе Аместаново удвоилось. «Ахъ! если бы онъ имѣлъ довольно смѣлости — продолжала Амелина! Ты знаешь, Нирца, что всемогущество Генія связано съ однимъ только произшествіемъ, могущимъ его уничтожить; ты знаешь, что всѣ мы сдѣлаемся свободны въ ту минуту, въ которую смѣлый юноша дерзнетъ вступить въ серебряныя ворота: — и очарованный садъ и пышный Геніевъ замокъ долженъ быть наградою нашего избавителя. О! тотъ, кому принадлежитъ мое сердце, одинъ достоинъ обладать етими сокровищами!»

   Боже! что я услышалъ! воскликнулъ Аместанъ. Я могу обладать Амелиною, могу ее сдѣлать владычицею етаго восхитительнаго мѣста! — И съ симъ словомъ онъ сильною рукою потрясаетъ серебряныя вороша; онъ были только притворены; въ минуту растворились; Аместанъ въ саду, лежитъ у ногъ Амелины…. О небо!… какое чудо! — …Амелина исчезла, а съ нею и садъ, и долина и Геніевъ замокъ…. Все улетѣло какъ легкій паръ, унесенный вѣтромъ…. и Аместавъ увидѣлъ себя при входъ Мааранской пещеры, на томъ самомъ мѣстѣ, на которомъ въ первый разъ представился глазамъ его Геній. Какъ описать его изумленіе, горесть, досаду, стыдъ! Силы его исчезли; спина согнулась; колѣна дрожатъ; ноги едва могутъ передвигаться; длинная борода закрываетъ его грудь, глубокія морщины протянуты по его щекамъ блѣднымъ и впалымъ; голова его обнажена, и едва, едва, нѣсколько сѣдинъ защищаютъ ее отъ солнечнаго зноя. Все исчезло, и молодость, и красота, и сила — вдругъ отъ двадцати лѣтъ перешедъ онъ къ осмидесяти. Долго стоялъ онъ безмолвнымъ и погруженнымъ въ глубокое уныніе, съ потупленными въ землю глазами; несмѣетъ поднять ихъ, дабы не встрѣтить какого нибудь неприятнаго свидѣтеля своей горести — вдругъ слышитъ: идутъ; смотритъ, и узнаетъ — кого же?… Меледина! Да, Мелединъ такой же старый, сѣдой и слабый идетъ къ нему, подпираясь клюкою.

   Старики долго смотрѣли въ молчаніи другъ на друга. Соединеніе въ минуту печали, было для нихъ нѣкоторою отрадою. —«Ето ты, прекрасный Аместанъ?» — Ето ты, очаровательный Meлединъ? — «Увы! ето я, молодость наша продолжалась не долго!» — Сами виноваты! — «Что мы надѣлали?».— Множество глупостей. — «Правда твоя! мы были очень безразсудны.» — Аместанъ разсказалъ приключенія свои Меледину, который въ свою очередь исповѣдалъ ему свои дурачества какъ слѣдуетъ:

   Ты знаешь, Аместанъ, какой подарокъ мнѣ сдѣлалъ Геній: чудесное кольцо, посредствомъ котораго тайнѣйшія мысли человѣка дѣлались мнѣ открыты. Короче сказать: иду въ Испагань молодъ, здоровъ, прекрасенъ по прежнему. Въ умѣ моемъ тысячи плановъ о приобрѣтеніи несмѣтнаго богатства, почестей,. славы. И какое же удовольствіе! я буду зрителемъ человѣческихъ страстей — ихъ мысли, желанія, выдумки, хитрости, обманы, словомъ всѣ планы сердецъ ихъ будутъ мнѣ открыты! Въ моей волѣ прослыть ученѣйшимъ человѣкомъ, умомъ превосходнымъ и проницательнымъ! Мнѣ можно предсказывать будущее и почти никогда неошибаться:

   Уже подхожу я въ Испагани; уже прошелъ прекрасные сады Зурфы; иду по улицѣ           Сцеарбахъ — попадается мнѣ на встрѣчу старушка, одѣтая въ длинную епанчу, въ рукахъ, ея корзина. Приподымаю покрывало ея, смотрю ей въ лицо и говорю улыбаясь; старушка, старушка! къ кому спѣшить съ етою корзиною? Господинъ твой Акелибе не останется тебѣ благодарнымъ, когда узнаетъ, какія прекрасныя порученія ты исполняешь. — Старушка испугалась. «Ради самаго пророка не погуби меня! воскликнула она; правда твоя, одна изъ женъ повелителя моего Акелибе страшно влюблена въ прекраснаго Тахмаса; они назначили мѣстомъ свиданія своего садъ, находящійся неподалеку отсюда, и я несла туда корзину съ плодами и винами. Еще разъ прошу тебя, не обнаруживай нашей тайны.» — Я умиралъ съ голоду и сказалъ старушкѣ; небезпокойся, буду молчать, но съ условіемъ: отдай мнѣ эти плоды и вина — старушка не долго думала, бросила корзину и скрылась. Я пошелъ съ добычею своею въ одинъ изъ лучшихъ караванъ сералей Испаганскихъ и поужиналъ очень вкусно, смѣялся своему приключенію и внутренно благодарилъ Генія за драгоцѣнный подарокъ, которому былъ я обязанъ приятнымъ ужиномъ. Я думалъ о тебѣ, пилъ за твое здоровье и въ сердцѣ своемъ молилъ пророка, дабы простеръ надъ тобою покровъ своего милосердія.

   Я еще не успѣлъ поужинать, какъ вошли въ караванъ-сераль четыре молодыхъ человѣка. Они садятся подлѣ меня, велятъ подать себѣ мороженаго, и начинаютъ разговаривать о любовныхъ своихъ приключеніяхъ, которыя возбуждаютъ и мое любопытство. Мнѣ пришло въ голову повеселить ихъ своимъ разсказомъ, и я описалъ имъ самымъ забавнымъ слогомъ встрѣчу мою со старушкою. Вино разгорячило мое воображеніе; острыя слова сыпались съ языка моего — и я былъ очень доволенъ своею ролею. Но заключеніе етой комедіи было не такъ для меня забавно какъ ея начало. Одинъ изъ четырехъ молодыхъ людей вскочилъ съ мѣста и закричалъ: друзья мои! вотъ тотъ человѣкъ, котораго намъ надобно; онъ знаетъ тайну моей любви; должно увѣрить себя въ его молчаніи; а самое вѣрное къ тому средство — отравить его на тотъ свѣтъ. Они бросаются на меня какъ бѣшеные. Въ рукахъ ихъ были толстыя палки. Начинаютъ меня бить нещадно. Подымаю ужасный крикъ. По счастію въ караванъ-сераль было много людей; они сбѣгаются на мои вопли — мучители мои принуждены сокрыться, и я оставленъ безъ чувства, израненый, окровавленный, но благодаря пророку, раны мои были неопасны, и черезъ нѣсколько дней я могъ уже выдти изъ караванъ-сераля.

   Хочу идти къ себѣ въ домъ; но самъ не знаю, подъ какимъ предлогомъ явиться на глаза моихъ дѣтей и жены. Если назовусь Мелединомъ — думалъ я — то всѣ сумасшедшимъ! дѣти мои теперь меня старѣе; они станутъ надо мною смѣяться и выгонятъ меня изъ домуѵ Я выдумалъ наконецъ способъ. Пишу къ смотрителю моихъ невольниковъ письмо, въ которомъ говорю, что важныя нужды заставили меня на долгое время удалиться изъ Испагани, и повелѣваю ему слушаться подателя письма какъ меня самаго; а сроку моего возвращенія не назначаю. Съ этимъ письмомъ иду въ мое жилище и все мнѣ повинуется; всѣмъ располагаю, какъ повелитель самовластный и ни кому неприходитъ въ голову узнать во мнѣ Меледина. Между тѣмъ начинаю замѣчать, что дѣтямъ моимъ несовсѣмъ неприятно отсутствіе ихъ отца; вижу, что они живутъ безъ разсчета и тратятъ имѣніе мое на пустыя издержки; наконецъ замѣчаю, что старшій мой сынъ собирается похитить изъ моего гарема любимую мою невольницу; застаю ихъ однажды вмѣстѣ; дѣлаю упреки — мнѣ отвѣчаютъ насмѣшливою улыбкою; бранюсь — со мною обходятся грубо; прихожу въ бѣшенство — все мое семейство противъ меня бунтуетъ; говорю наконецъ, что я Мелединъ — меня называютъ сумасшедшимъ и выгоняютъ изъ дому.

   Не имѣя никакого способа доказать въ судъ, что я подлинно Мелединъ, рѣшаюсь оставить собственный домъ мой, и занимаю маленькую квартиру на площади Атмейданъ. Всякое утро прохаживался я по тому обширному мѣсту, на которое со всѣхъ краевъ свѣта сходились купцы и гдѣ встрѣчались мнѣ люди всякаго состоянія и промысла. Здѣсь очень свободно могъ я разсматривать подвижную картину страстей человѣческихъ: я видѣлъ передъ собою покупщиковъ и продавцовъ, любопытныхъ, честныхъ людей и бездѣльниковъ. Кольцо мое открывало мнѣ тайны человѣческихъ мыслей: на лицахъ купцовъ читалъ я настоящую цѣну ихъ товаровъ, и собиралъ свѣдѣнія, которыя со временемъ могли бы послужить мнѣ въ пользу, когда бы я болѣе старался, нехвастаясь ими, извлекать изъ нихъ надлежащую выгоду. Я подавалъ прекрасные совѣты покупщикамъ, назначалъ имъ настоящую цѣну тѣхъ вещей, которыя они приобрѣсть желали; но ета роля не имѣла большаго успѣха: обманщики всегда, находили простяковъ, которые не хотѣли имѣть довѣренности къ моему знанію, ибо и оно противорѣчило ихъ желаніямъ, и я наконецъ увѣрился, что прихоти и страсти честныхъ людей всегда въ половинѣ съ коварствомъ обманщиковъ, и что желаніе сильнѣе способствуетъ этому обману.

   Собравши порядочный запасъ наблюденій новыхъ и тонкихъ, рѣшился я войти въ большое общество; не пропускалъ ни одного праздника и пиршества. Меня узнали; ибо, не открывая тайны кольца, я разсказывалъ такія удивительныя вещи насчетъ извѣстныхъ въ городъ людей, и всѣ мои замѣчанія были такъ сходны съ истиною, что скоро начали: говорить обо мнѣ какъ о человѣкъ необычайномъ, чудномъ, единственнымъ, и ето льстило суетному моему честолюбію. Но скоро замѣтилъ, что самые тѣ люди, которыхъ наиболѣе забавлялъ я своими разсказами, начали меня убѣгать: ибо нашедши, что всѣ мои замѣчанія на счетъ другихъ были удивительно вѣрны, они опасались, чтобы и ихъ не обличила чудесная моя проницательность. Не рѣдко удавалось мнѣ слышать, что я человѣкъ ядовитый; и даже на нѣкоторыхъ лицахъ прочиталъ я тайное желаніе бросить меня въ рѣку Сандеронъ съ камнемъ на шеѣ.

   И я еще не успѣлъ извлечь никакой истинной для себя пользы изъ Геніева подарка: я думалъ объ однихъ удовольствіяхъ суетнаго самолюбія. Однажды, по обыкновенію своему, прохаживался я по обширной площади Атмейдану, Слышится шумъ; вокругъ меня говорятъ, что Шахъ Сефи скоро проѣдетъ черезъ улицу Сцеарбахъ со всѣми своими женами въ сады Зурфы. И въ самомъ дѣлѣ отворяются двери дворца; ступени мраморной лѣстницы устилаются богатыми коврами, и Шахъ Сефи сходитъ по нимъ, окруженный всѣми великими чиновниками Имперіи.

   Онъ садится на прекраснаго Арабскаго коня, котораго збруя украшена перлами, алмазами, бирюзою и золотомъ. Знатнѣйщіе придворные также садятся на коней, убранныхъ весьма богато. Они ѣдутъ тихимъ шагомъ по улицѣ Сцеарбаху; женъ великаго Шаха несутъ на носилкахъ, покрытыхъ богатыми коврами, парчею и шелковыми тканями. Визирь ѣдетъ по лѣвую руку Шаха, который разговариваетъ съ нимъ весьма благосклонно. «Великій визирь пользуется полною довѣренностію, нашего государя!» говорятъ мнѣ люди, выдающіе себя за политиковъ. — Я посмотрѣлъ на лице Шаха, и радуясь случаю доказать свою проницательность, сказалъ довольно громко: завтра пришлютъ къ нему роковую петлю. Все начали осматриваться съ удивленіемъ — пророчество мое показалось признакомъ сумасшествія.

   Между тѣмъ толпа разсѣялась, всѣ разошлись по домамъ; а на другое утро весь городъ узналъ, что великій визирь удавленъ. Сіе извѣстіе разнеслось вмѣстѣ съ моимъ пророчествомъ по Испагани. Каждый спрашиваетъ у самаго себя: «Ктожъ этотъ чудесный человѣкъ, который имѣетъ даръ такъ вѣрно угадывать? конечно онъ вдохновенъ пророкомъ, или имѣетъ умъ превосходящій обыкновенное понятіе смертнаго!» Во всѣхъ домахъ говорятъ обо мнѣ; народъ собирается толпами на меня смотрѣть; короче сказать, я сдѣлался предметомъ всеобщаго любопытства; наконецъ и самъ великій Шахъ Сефи повелѣваетъ меня къ себѣ представить. Онъ хочетъ со мною говорить; хочетъ узнать меня въ лицо, какое счастье! какая слава! и я располагался непремѣнно воспользоваться етимъ случаемъ. Иду во дворецъ; меня представляютъ Шаху. Я вижу великаго повелителя Персіи во всемъ блистаніи его могущества. Падаю ницъ; онъ повелѣваетъ мнѣ встать и говоритъ: Кто ты, чудесный человѣкъ, угадывающій будущее? Кто сказалъ тебѣ, что мой великіи Визирь будетъ сего дня удавленъ? — «О мудрѣйшій и могущественнѣйшій изъ государей! открою тебѣ истину. Ты видишь во мнѣ человѣка, могущаго оказывать тебѣ самыя важныя услуги; ибо однимъ взоромъ я проникаю во внутренность человѣческаго сердца. Могу отличать любящихъ тебя отъ тѣхъ, которые тебя ненавидятъ, и разрушать ковы твоихъ неприятелей. Нѣтъ тайны, сокрытой отъ моего проницанія!» — Увидимъ! хочу тебя испытать. Скажи мнѣ, за что приказалъ я удушить своего любимца? — «За то, что онъ имѣлъ неосторожность напомнить о Магометовомъ законѣ, запрещающемъ пить вино.» — Что дѣлалъ я вчера ввечеру, прежде нежели легъ въ постелю? — «Курилъ ароматы, и пилъ ширасское вино, котораго осушилъ восемь полныхъ кубковъ.» — Что видѣлъ я во снѣ? —«Ты видѣлъ, государь, что будто ты солнце; что море обратилось въ вино, и что ты лучами своими его осушаешь.» — Кому давалъ я аудіенцію нынѣшнимъ утромъ? — «Китайскому посланнику.» — Что дѣлалъ я на етой аудіенціи? — «Ты почивалъ.» — Довольно! воскликнулъ Шахъ, нахмуривъ ужаснымъ образомъ брови. Удались, бѣги отъ моего присутствія. Я не хочу, чтобы на землѣ существовалъ человѣкъ, проникающій въ тайну моихъ мыслей и могущій читать во глубинѣ моего сердца, Поди! — О, Аместанъ! могу ли изобразить свое удивленіе, свой ужасъ? Я ожидалъ блестящихъ наградъ, а царь произнесъ мой смертный приговоръ. Иду изъ дворца, схожу съ мраморной лѣстницы, но еще неуспѣлъ я ступить на послѣднюю ступень, какъ чувствую, что ноги мои трепещутъ, колѣна подгибаются; глаза тускнутъ, длинная сѣдая борода выступаетъ изъ моего подбородка — словомъ, я опять старикъ въ восемьдесятъ лѣтъ.

   И я не успѣлъ еще пройти сто шаговъ, какъ увидѣлъ Шаховыхъ стражей. Одинъ изъ нихъ остановилъ меня за руку и сказалъ: старикъ! не попадался ли тебѣ молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати, прекрасный лицемъ, румяный, бѣлокурый, съ блестящими глазами? Онъ только теперь вышелъ изъ дворца, и вѣрно пошелъ по одной дорогѣ съ тобою.— «Что вы хотите сдѣлать съ етимъ молодымъ человѣкомъ? спросилъ я, содрагаясь отъ ужаса.» — Хотимъ отрубить ему голову.— Слова сіи привели меня въ трепетъ, мои послѣдніе сѣдые волосы поднялись дыбомъ, страхъ помутилъ мой разсудокъ; я бросился на колѣни и воскликнулъ: сжальтесь! помилуйте! етотъ несчастный молодой человѣкъ, котораго вы ищите, я! не погубитѣ меня!— Стражи не ожидали такого отвѣта. Наружность моя ни мало не отвѣчала ихъ описанію. Они засмѣялись и побѣжали впередъ. Ужасъ мой миновался, мое внезапное превращеніе спасло меня отъ неминуемой гибели. Оставляю поспѣшно Испагань, иду къ етой пещеръ въ надеждѣ встрѣтиться здѣсь съ тобой — надежда меня не обманула; ты здѣсь, Аместанъ! и молодость твоя такъ же была не продолжительна, какъ и моя!

   — Такъ, Мелединъ! мы оба худо воспользовались дарами Генія! Но что, если бы онъ вздумалъ возобновить ихъ? — «Мы были бы вѣрно благоразумнѣе?» — Обманываетесь, мои друзья, сказалъ имъ голосъ, чрезвычайно приятный, и они тотчасъ узнали Генія: обманываетесь, и ваше желаніе доказываетъ, что опытность васъ никогда неисправитъ. Молодые люди не имѣютъ недостатка ни въ умѣ, ни въ опытности, ихъ заблужденія и глупости происходятъ не отъ невѣжества; но страсти ихъ заставляютъ молчать разсудокъ и забывать уроки опытности. Послѣ двадцати кораблекрушеніи плаватель опять распускаетъ паруса, опять стремится на бурное море, которое двадцать разъ готово была поглотить его судно. Опыты отцовъ существуютъ и для дѣтей; но они совсѣмъ для нихъ безполезны. Напрасно прошедшія поколѣнія даютъ уроки грядущимъ: страшныя войны, гибельныя революціи всегда будутъ свирѣпствовать на етой глыбѣ земли, на которой человѣческія страсти до скончанія вѣковъ будутъ волноваться. Возвратить старости прежнюю силу и склонности не то же ли, что возвратить ей всѣ заблужденія молодыхъ лѣтъ? Ты, Мелидинъ, былъ суетенъ, неостороженъ, болтливъ, тщеславенъ — и тысячу разъ былъ ты обманутъ своею нескромностію и суетностію. Сдѣлать тебя молодымъ, значитъ дать тебѣ прежніе твои недостатки, слѣдовательно сдѣлать тебя ихъ жертвою. Ты, Аместанъ, любилъ страстано женщинъ, и тысячу разъ ета страсть вводила тебя въ заблужденіе; будь молодъ и опять тысячу разъ будешь обманутъ. Послѣдняя женщина, которою плѣнишься, покажется тебѣ совершеннѣйшею изъ всѣхъ, и ты будешь говорить объ ней то же, что говорилъ объ Амелинъ, сердце ея чисто какъ небо; она не можетъ обманывать. Перестаньте же укорять небо въ несправедливости. Опытность есть пробужденіе, которое уничтожаетъ обманы призраковъ; она не столь приятна, не столь весела какъ заблужденіе; но должно ею наслаждаться какъ истиною.

Съ Франц. Ж.

«Вѣстникъ Европы», No 5, 1811