Стихотворения

Автор: Иванчин-Писарев Николай Дмитриевич

Скачать

ЛИТЕРАТУРНЫЙ МУЗЕУМЪ

на 1827 годъ,

ВЛАДИМІРА ИЗМАЙЛОВА.

Издaніе Александрa Ширяева.

МОСКВА.

Въ Типографіи С. Селивановскаго.

1827.

КЪ ПОРТРЕТУ К. З. А. В……ОЙ,

которую живописецъ изобразилъ въ видѣ

одной изъ Музъ, или древней Сивиллы.

Скрижаль и трость въ рукѣ, а взоры въ небесахъ.

Пиши, …. все врѣжется въ сердцахъ!

Н. Иванч.-Писаревъ.

КЪ ЕЯ ЖЕ ПОРТРЕТУ.

Гдѣ Генія полетъ измѣренъ,

Тамъ смершнаго-ль рука тебя изобразитъ?

Лишь сердце на землѣ твой образъ сохранитъ:

Лишь тамъ онъ съ подлинникомъ вѣренъ!

Н. Иванч.-Писаревъ.

Къ портрету Свѣтлѣйшаго Князя.

Кутузовъ! образъ твой Россія и вселенна

На олтарѣ сердецъ потщатся утвердить;

Святая истина, тобой возстановленна,

Въ вѣкахъ твои дѣла должна изобразить

Ты памятникъ себѣ воздвигъ не изъ металловъ;

Ты цѣпи снялъ съ Царей, народы свободилъ;

Ты гидру низложилъ богопротивныхъ Галловъ;

Ты истребителя вселенной истребилъ!

Н. Ив. Писар.

Акростихъ.

Нерона злобнѣе, Калигулы гнуснѣе,

Атиллу лютостью, коварствомъ превзошелъ;

Пилъ кровь, ругался всѣмъ что въ мірѣ есть святѣе,

Ограбивъ свой народъ, чужими завладѣлъ,

Лія коварства ядъ, союзы расторгая,

Европу въ дику степь хотѣлъ преобратить;

Отличенъ звѣрствомъ былъ, въ вѣкахъ блистать мечтая:

Но что всего страннѣй — мнилъ Россовъ покорить!…

H. И. Писаревъ.

«Вѣстникъ Европы», No 21—22, 1812

Къ К. П. И. Ш…. ву.

(который ободряя мой слабый талантъ

дружескимъ привѣтствіемъ, предлагаетъ

мнѣ написать Поему, где изобразилъ бы я

поцвиги, Россіянъ въ незабвенной брани 1812 года.)

Коль Дмитревы молчатъ, Капнисты не посмѣли

На лирахъ золотыхъ воспѣть полубоговъ;

Коль нашъ Торквато-Мерзляковь,

Ты самъ безмолвствуешь!… и мнѣ ли

Толико пѣть чудесъ, въ полетѣ перегнать

Безсмертнаго Омира?

Разбейся дерзка лира!…

Смирись, о юноша! тебѣ ли возбѣщать

О славѣ Россіянъ? — Благоговѣй — довольно!…

Когда въ восторгѣ чувствъ невольно

Воспѣлъ Бородино, — я дерзости своей,

Мой другъ, не мало удивлялся:

На крыльяхъ восковыхъ я къ солнцу попытался;

Но счастливъ — я упалъ въ объятія друзей.

Николай Иванчинъ-Писаревъ.

«Вѣстникъ Европы», No 16, 1813

Свиданіе съ братомъ, раненымъ 1812 года

&nbsp; Сентября 17 при селѣ Чириковѣ.

Онъ живъ! онъ живъ ! — Ты ль ето, милый братъ?

Тебя благодарить, о Боже! не умѣю. —

Сюда, ко мнѣ, мой другъ! дай мнѣ, дай мнѣ сто кратъ

Себя разцѣловать… Но что! — и я не смѣю

Такъ крѣпко, какъ хочу, къ груди моей прижать

Того, кто былъ лелеянъ мною,

Съ кѣмъ юныхъ дней зарю я вмѣстѣ шелъ встрѣчать,

Съ кѣмъ мнилъ рука съ рукою,

Обнявшись; радостьми усыпать жизни путь,

Чьимъ лепетаньемъ мой такъ часто слухъ плѣяялся,

Чей первой плачь проникъ мою печалью грудь,

Чьей первою мой взоръ улыбкой восхищался…

Гдѣ ты? явись опять на милыхъ мнѣ устахъ*

Явись, отрадная! — Но что сей взоръ вѣщаетъ,

Мой другъ! сей томный взоръ? — онъ въ сердце гонитъ страхъ,

На язву тяжкую взглянуть онъ заставляетъ…

Дщерь ада! о война!… о радость! другъ мой живъ!

Прощальныя слова большаго брата вспомнилъ;

На нивахъ родины сыновню кровь проливъ,

Священный сына долгъ исполнилъ,

Въ кровавый битвы часъ ты прямо Русскимъ былъ,

Ты видѣлъ смерть вблизи — и смерти не страшился,

«Стоялъ за Божій домъ, ЦАРЮ-ОТЦУ служилъ,

Завидѣлъ лишь, врага, настигъ его,— сразился (*)!

И Галловъ кровію означилъ Россовъ слѣдъ.

Счастливъ, кто можетъ при закатѣ

Своихъ спокойныхъ дней воспомнить дни побѣдъ,

Воспомнить, кровь проливъ, о славной сей утратѣ ;

Кто скажетъ внучатамъ своимъ,

Съ улыбкой имъ свою указывая рану:

«Мы были подъ Бородинымъ,

И послѣ за Москву я мстилъ врагу-тирану!»

Ты скажешь ето имъ; ты можешь имъ сказать:

«Вотъ какъ сражались мы за родину святую!»

Но рану славную, но рану дорогую

Не нужно будетъ указать ;

Она не на спинѣ, она себя укажетъ;

Она твой орденъ, твой дипломѣ,

По ней старикъ тебя уважитъ

И древнимъ склонится челомъ.

Предъ ней Секваны сынъ смирится!…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Хоть каплю крови кто отчизнѣ удѣлилъ,

Повѣрь мнѣ, тотъ не даромъ жилъ,

И жало зависти, мой другъ, предъ нимъ таится.

О братъ! не язва то a слава: ей гордись!

О язва милая! тобой видна заслуга !

Вотъ слезы брата-друга,

Вотъ слезы Русскихъ — залѣчись !

Ник. Иванчинъ-Писаревъ.

(*) Онъ будучи 18 лѣтъ, вступилъ въ Московское ополченіе, и прямо изъ за учебной книжки явился среди всѣхъ ужасовъ Бородинской битвы. Потомъ пройдя Столицу, былъ отокомандированъ съ своею ротою, которой одинъ, по недостатку въ офицерахъ, и командовалъ, въ авангардѣ большой арміи Сентября 17. Въ день авангарднаго сраженія онъ со ввѣренною ему ротою находился при 20 мъ егерскомъ полку, которому велѣно было вытѣснить изъ села неприятеля, занявшаго своими стрѣлками церковь, садъ и крестьянскія избы. Отрокъ, не имѣющій понятія о военной службѣ, ведущій въ бой, такъ сказать, простыхъ земледѣльцевъ, но ощутившій въ сердцѣ своемъ нѣкое новое для него чувство, которое въ сію минуту громче нежели когда-либо сказало ему, что онѣ Русской, кричитъ ура, опереживаетъ полкъ, бросается, послѣдуемый своими ратниками, на неприятеля, и не взирая на производимый изъ засады жестокій огонь, штыками вытѣсняетъ его изъ занятыхъ имъ мѣстъ. Тутъ изъ аглинскаго сада получаетъ онъ жестокую рану пулею въ щеку, но непрежде рѣшается оставить мѣсто сраженія, какъ увидѣвъ неприятеля совершенно обращеннымъ въ бѣгство, и почувствовавъ чрезвычайную слабость отъ большаго истеченія крови. Докторъ главной квартиры сказалъ, что никогда не видывалъ столь опасной и вмѣстѣ столь счастливой раны; ибо глазъ и зубы остались неповрежденными. Плащь его во многихъ мѣстахъ пробитъ пулями. Сіе дѣло засвидѣтельствовалъ предъ начальствомъ 20й егерской полкъ, въ глазахъ котораго оное происходило. Дѣло при Чириковѣ видно въ краткомъ донесеніи покойнаго Главнокомандующаго.

Кто еще неразвращенъ въ сердцѣ своемъ, кто ненавыкъ съ холодностію толковать въ дурную сторону дѣйствія и писанія своего ближняго; — тотъ не будетъ порицать меня за то, что я такъ много говорю о братѣ, который думаетъ, что онъ ничего не сдѣлалъ кромѣ исполненія своей должности.

Я часто слыхалъ отцовъ и матерей, выхваляющихъ въ присутствіи ста человѣкъ способность сына или дочери танцовать, говорить иностраннымъ языкомъ, и пр.; почемужъ и мнѣ несказать предъ лицемъ всего Россійскаго народа, что братъ мой храбро защищалъ Отечество?

Я чрезвычайно радъ, что имѣю случай упомянуть о моей благодарности, которую по гробѣ сохраню въ душѣ моей къ великодушнымъ Генераламъ: Графу Орлову-Денисову за вниманіе къ раненому брату моему, и Князю Шаховскому, у котораго онъ, какъ у роднаго, провелъ нѣсколько дней, наслаждаясь совершенно отеческими его о себѣ попеченіями, до самаго того времени, какъ почувствовалъ возможность отправиться изъ арміи. Не нужна героямъ благодарность; но сердцу чувствительному, но сердцу умѣющему цѣнить благодѣянія, можно ль безъ нее обойтися? И. П.

Къ кортику Петра Великаго (*).

Съ священнымъ трепетомъ дёрзаю прикасаться

Къ тебѣ, святыня Россіянъ!

О мечь Великаго! тебѣ ль не покланяться?

Текутъ народы съ дальныхъ странъ

Воззрѣть и на слѣды героевъ дорогія;

A тамъ, гдѣ носится безсмертный духъ Петровъ,

Уже ли не прольетъ твой вѣрный сынъ, Россія!

Слезу признательну на прахъ Его слѣдовъ?

Пребудь ты вѣчно свято чтимымъ!

Тобою, дивный мечь! палъ сѣверный колоссъ;

Не ты ли начерталъ: «Зовись непобѣдимымъ,

Невинность ограждай, карай гордыню, Россъ!»

Не ты ли подъ Лѣснымъ, не ты ли подъ Полтавой

Въ десницѣ громоносной былъ?

Не ты ль, сверкая вѣчной славой,

Пути къ ней Россамъ проложилъ?

Не Ты ли, грозный Неба мститель,

Ряды Славянъ, какъ вихрь, какъ буря протекалъ?

Не ты ль и нынѣ, мечь спаситель !

Съ святой земли безбожныхъ гналъ?

Хранись, сокровище, хранись, о даръ безцѣнный!

Укрась и освяти мой скромный уголокъ.

Мой тихій, мирный кровъ не пышенъ, не высокъ;

Но ты въ него вмѣщенный,

Въ великолѣпный храмѣ его преобратишь,

И славою Петра въ немъ стѣны позлатишь.

Петра воображу я, на тебя взирая,

Къ тебѣ при старости я внуковъ подведу,

Скажу имъ: вотъ друзья! вотъ сталь, вотъ сталь святая;

Къ ней Самъ касался Петръ. Когда во гробъ сойду,

Вотъ завѣщанье вамъ: Да вами сохранится

Остатокъ сей драгой Отечества Отца;

Превыше всѣхъ богатствъ да въ родъ и родъ онъ чтится.

И утромъ ублаживъ молитвою Творца,

Сюда зайдите поклониться.

Н. Иванчинъ-Писаревъ.

(*) Сей кортикъ въ знакъ отличной милости пожалованъ былъ покойною Императрицею Елисаветою Петровною Гвардіи Преміеръ-Маіору Степану Ѳеодоровичу Селиверстову, который служилъ капраломъ въ новоформированномъ Петромъ Первымъ войскѣ. A я получилъ сей неоцѣненный даръ отъ сына его, моего роднаго дяди, Александра Степановича Селиверстова. По словамъ покойной Императрицы Елисаветы, при пожалованіи дѣду моему кортика и по преданію отъ него до меня чрезъ дядю моего дошедшему, оный кортикъ находился при Августѣйшемъ родителѣ ея почти во всѣхъ его воинскихъ походахъ. И. П.

«Вѣстникъ Европы», No 18, 1813.

На смерть М. Л. Голенищева—Кутузова-Смоленскаго.

Кто сей въ полѣ брани смертный, полубогъ ли,

Дни свои кончаетъ?

Рать уныла Россовъ, и съ ланитъ героевъ

Слезъ потокъ ліется.

Кто сей? — Громъ метавшій изъ десницъ.

На поляхъ при Красномъ,

И полки несмѣтны новаго Мамая

Въ мрачный адъ пославшій.

Смерть, разить помедли! да сверщитъ Кутузовъ

Подвигъ, имъ начатый!

Да расторгнетъ узы склепанныхъ народовъ!

Да спасетъ Европу!

Тщетно! въ гробъ низходитъ наше пцованье!

Плачь, рыдай Россія!

Плѣнъ твой сокрушившій, самъ въ оковахъ смерти,

Плачь, великъ уронъ твой!

Нѣтъ, прерви рыданье, мать племенъ несмѣтныхъ!

Сынъ твой живъ, не умеръ!

Жить въ вѣкахъ позднѣйшихъ будетъ твой спаситель!

Гробъ есть дверь къ безсмертью!

Отъ Невы до Тага и отъ горъ Сибирскихъ,

Вѣчнымъ льдомъ покрытыхъ,

До Атланта, небо на плечахъ носяща,

И до знойной Сары,

Слава всѣмъ разскажетъ подвигъ Михаила?

И святому рраху

Изъ далекихъ краевъ придутъ покланяться

Поздные потомки;

И на гробѣ Вождя, дѣлъ его великихъ

Славой распаленны,

Да клянутся смертью умирать героевъ

За спасенье братій! —

Но тиранъ, не льстися тщетною надеждой!.

Россовъ есть довольно,

Въ адъ готовыхъ свергнуть адскую гордыню,

И карать противныхъ!

Знай, что Самъ Всевышній Россовъ есть защита;

Онъ хранитъ народъ свой;

Онъ во браняхъ Вождь нашъ: — Богу силъ и браней

Кто противустанетъ?

Скоро день настанетъ мщенія Господня?

Скоро грянутъ громы

Изъ десницы вышней, и погибнетъ съ шумомъ

Память нечестивыхъ!

12 Сентября, 1813.

Кострома.

Возвращеніе въ деревню.

«О родственныхъ полей прелестныя картины!

Когда увижу васъ?» Горацій говорилъ;

«Когда могу, узрѣвъ знакомыя долины,

Забыть дни бурные, что въ Римѣ проводилъ?»

«Кто въ городѣ живетъ? тотъ сердца не имѣетъ;»

Чувствительный Тибуллъ правдиво намъ сказалъ:

«Кто другъ природы, тотъ льстить людямъ не умѣетъ.»

Подобно имъ и я, и я всегда желалъ

Въ обитель сельскую отъ вихря удалиться;

Въ свободномъ воздухѣ свободнѣй я дышу.

Какъ сельный кринъ, душа моя тамъ оживится:

Я жилъ среди полей, за тѣмъ-то къ нимъ спѣшу.

Рудички! имя дорогое,

Тебя на картѣ не найдешь;

Но сердцу слышится родное,

Когда тебя лишь назовешь.

Комужъ не милъ тотъ край, тотъ уголокъ уютный,

Гдѣ мы младенчествы дни райски провели?

Куда сокрылись вы, вы, радости минутны,

И счастье за собой куда въ увлекли?

Гдѣ вы, часы очарованья?

Гдѣ ты, безпечность дѣтскихъ лѣтъ?

Въ замѣну счастья намъ даны воспоминанья:

Хоть вспомнимъ то, чего ужь нѣтъ.

Мѣста, свидѣтели моихъ забавъ игривыхъ!

Я возвратился къ вамъ, васъ, милыя, пою!

Напомните вы мнѣ о дняхъ тѣхъ дняхъ счастливыхъ!

Дубравы родины, раскиньте сѣнь свою!

Отдайте мыслямъ всѣ минуты золотыя!

Но можноль ихъ забыть! здѣсь все о нихъ твердитъ,

И вещи самыя бездушныя, пустыя,

Все чувствамъ, сердцу говоритъ.

Пойду по милымъ тѣмъ тропинкамъ,

Гдѣ прежде бѣгалъ за змейкомъ.

Какъ новый гость явлюсь Рудинкамъ;

Тамъ сердце будетъ мнѣ служить проводникомъ.

Вотъ рощи, вотъ поля, гдѣ съ дядькой мы ходили;

A вотъ и садъ большой и колокольни крестъ,

И церковь старая, гдѣ дѣда схоронили,

Гдѣ маминька лежитъ… О видъ, священныхъ мѣстъ!

О, какъ печаленъ ты, и вмѣстѣ какъ приятенъ!

Кто можетъ дѣйствіе твое намъ описать?

Вы, добрыя сердца, вамъ гласъ отчизны внятенъ,

Меня вы можете понять!

Застынь душа того, кто взоромъ равнодушнымъ

Долины родины, какъ странникъ, обойметъ,

Кто съ сердцемъ ледянымъ, природѣ непослушнымъ,

Могилы прадѣдовъ безбожно обойдетъ.

Ахъ, кто не захотѣлъ, забылъ остановиться

На мѣстѣ, гдѣ его стояла колыбель;

Взглянувъ на отчій кровъ, кто могъ не прослезиться,

Узнать и ту густую ель,

Подъ коей онѣ вскормленъ, былъ кровными ласкаемъ,

И святотатственно велѣть ее срубить;

О участи того мы смертнаго вздыхаемъ;

Несчастливъ, жалокъ онъ и недостоинъ жить!

Вотъ нивы ближнія; о сердце! что съ тобою?

Ты хочешь вырваться, ты хочешь поспѣшить

Туда, гдѣ въ радостяхъ, довольное судьбою,

Ты мнило вѣчно, вѣчно жить.

Ужь видны слободы; все также, все какъ было!

Какъ прежде, древній кленъ склонился надъ прудомъ,

Часовня, Спасовъ ликъ и матери могила;

И вотъ отцовская усадьба, старый домъ.

О мирный отчій кровъ! ты всѣхъ дворцовъ дороже;

Какой чертогъ Царей сравняется съ тобой?

Тебя ль цѣлую я, родительское ложе!

Ты ль ето, столикъ наклейной,

Вокругъ котораго, бывало, насъ усадятъ

И чаемъ вмѣстѣ напоятъ;

A планы новыхъ игръ уводятъ,

Кудажъ? — подъ липки, въ лѣтній садъ (*).

A вотъ и Царскіе портреты,

О коихъ дядька мнѣ такъ много говорилъ;

A гдѣ тотъ гренадеръ временъ Елисаветы,

Котораго въ сѣняхъ маляръ изобразилъ?

Вотъ онъ въ сѣняхъ стоитъ, вотъ онъ, солдатъ усатый:

Почто, мой другъ, меня, какъ прежде, не страшишь!

Вотъ креслы прадѣда…. милые Пенаты!

Какъ съ другомъ, съ вами говоришь.

Вотъ, помню, и окно, гдѣ маминька сидѣла,

Съ охоты папиньку ждала къ себѣ домой:

Мы всѣ, я съ красками, кто съ куклой, кто у дѣла;

Но съ поля звукъ роговъ — и всѣ къ дверямъ толпой.

Я краски на себя, картинки: позабыты,

И Катинька бѣжитъ и кукла подъ столомъ,

Петруша, изо всѣхъ охотникъ знаменитый,

Въ чигменѣ свѣтло-голубомъ

Бѣжитъ къ отцу, и въ рогъ трубитъ ему навстрѣчу,

И новымъ Васринька словцомъ его даритъ.

Ахъ! думалъ-ли тогда, что я и васъ замѣчу,

Минуты, коихъ мнѣ ничто не замѣнитъ!

Лишь только милый гость въ вороты,

Тутъ всѣ мы въ голоса: что много ль заправилъ?

У всякаго свои явились анекдоты;

Петруша Катиньку въ разсказахъ перебилъ,

A я хочу начать свое повѣствоанье.

Разсказамъ будетъ ли конецъ?

Кого не утомитъ пустое лепетанье?

Кто выслушаетъ все? — Отецъ.

Гдѣ ты, о вѣкъ златой, отцы въ которомъ жили?

Бывало праздникомъ наѣдетъ полонъ дворѣ;

Почтенье, дружба всѣхъ сосѣдей пригласили,

A искренность живитъ ихъ шумный разговоръ.

Тутъ нѣтъ заглазныхъ переборовъ,

Ученыхъ распрей неслыхать,

Нѣтъ толковъ: какъ; за чѣмъ не такъ ступилъ Суворовъ.

Тутъ съѣдутся шутить, у друга пировать.

Вотъ тамъ, за рощею дубовой на полянѣ,

Раскинутъ былъ шатеръ съ верхушкой золотой;

Вокругъ него народъ, дворовые, крестьяне,

Ждутъ барина, гостей, шумятъ, какъ пчельный рой;

A тамъ по сторонамъ и имъ столы накрыты,

Несутъ имъ пива и вина:

Гдѣ встанутъ веселы и сыты,

Тамъ радость громкая слышна.

Но баринъ съ барыней и гости подоспѣли,

Веселыя толпы какъ волны поднялись,

Вино запѣнилось и чарки загремѣли,

И крики въ рощъ раздались:

«Да здравствуетъ на многи лѣта

Нашъ добрый баринъ, нашъ отецъ!»

(Гдѣ правда лестью не одѣта,

Тамъ рѣчи прямо отъ сердецъ.)

Шатеръ наполнился гостями

Садятся безъ чиновъ за деревенской столъ,

A музыканты врознь играютъ за кустами.

Тутъ шумный разговоръ пошолъ.

Иной припомнилъ, какъ живали наши дѣды,

Другой, какъ Шведовъ, Турковъ билъ,

Вскричавъ: играйте Громъ побѣды!

Бесѣду дамскую невольно разсмѣшилъ,

Вдругъ прерванъ разговоръ, и гости всѣ вскочили,

И прямо заяцъ къ нимъ бѣжитъ себя укрыть:

Охотники приноровили,

Чтобъ зайца имъ въ глазахъ бесѣды затравить;

И дамы съ крикомъ всѣ на стулья громоздились,

Раздался хохотъ подъ шатромъ,

И скоро всѣ угомонились.

Тогда еще я слылъ великимъ плясуномъ;

Вдругъ вспомнили о томъ, сначала расхвалили,

A тамъ и ну просить: не льзя ли поплясать?

Мнѣ къ празднику тогда кафтанчикъ новый сшить,

И можно ли гостямъ въ ихъ просьбѣ отказать?

Я шляпку на бочекъ, ручонки врознь и смѣло

На сцену выступилъ какъ Вестрисъ, иль Дюпоръ,

Притопнулъ, закричалъ — и браво загремѣло!

И радостной слезой блеснулъ родимой взоръ…..

Здѣсь живописецъ кисть ломаетъ,

Піитъ въ восторгѣ — но молчитѣ;

Такія сцены сердце знаетъ;

Одно оно ихъ сохранитъ.

Мѣста прелестныя! мѣста мои родныя!

Не измѣнились вы, вы тѣжъ, но я не тотъ.

Срѣтая радости живыя,

Вашъ другъ, вы видѣли, страшился ль непогодъ?

Онъ прыгалъ подъ дождемъ, рѣзвился, пѣлъ въ ненастье,

И думалъ ли, что есть для сердца бурны дни?

Не пустятъ погулять — вотъ было все несчастье.

О игры дѣтскія! восторги! вы одни

Въ немъ сердце юное собою наполняли;

Тогда не думалъ онъ, что время то пройдетъ,

Что съ видомъ тайныя печали

Его къ мѣстамъ забавъ раздумье приведетъ.

Нѣтъ, милыя мѣста! ничто меня отнынѣ

Не можетъ съ вами разлучить;

Поклонъ обманчивой богинѣ:

Здѣсь скромно, тихо буду жить.

Посредственность! тебѣ здѣсь храмикъ я поставлю;

Вотъ здѣсь надъ зеркаломъ спокойныхъ, чистыхъ водъ,

И къ надписи простой прибавлю

Расиновыхъ стиховъ неславный переводъ:

Блаженъ, кто жизнь ведетъ смиренно въ низкой долѣ,

Свободенъ отъ златыхъ, но тягостныхъ оковъ,

Доволенъ тѣмъ, что есть, и не желаетъ болѣ:

Онъ скрыть отъ грозныхъ бурь десницею Боговъ.»

Николай Иванч. Писаревъ.

(*) Въ селѣ три сада, которые изстари называются большимъ, лѣтнимъ и зимнимъ.

«Вѣстникъ Европы». Часть LXXI, No 19, 1813

Храброму Генералъ—Лейтенанту Дорохову.

На язвы славныя Отечества сыновъ,

Какъ сладостный елей, слеза Россіи канетъ:

Герой! твой каждый шагъ былъ страшенъ для враговъ;

Днесь каждый шагъ тебѣ твой подвигъ воспомянетъ (*)!

(*) Онъ тяжело раненъ въ ногу.

Память Князю Багратіону.

Можайскія поля, свидѣтели ударовъ,

Которыми враговъ мечъ Русской поражалъ!

Средь сѣчи и громовъ, сквозь зарево пожаровъ,

Вы зрѣли, какъ великій палъ!

Когда все Русское за родину стремилось.

Онъ двигнулся съ мечемъ — и палъ … и стихнулъ громъ.

Герой! Отечество въ тебѣ одномъ

Ста тысячи сыновъ лишилось!

Николай Иван. Писаревъ

«Вѣстникъ Европы», No 23—24, 1813

Эпитафія

Россійскому Исторіографу H. М. Карамзину.

Согражданъ слава мудрыхъ честь,

Безсмертный въ подвигахъ писателя, витіи,

Успѣлъ отчизнѣ ты великій даръ примешь:

Покойся, окропленъ слезами всей Россіи!

Николай Иванчинъ-Писаревъ.

«Московскій Телеграфъ», ч. 7, 1826

Стансы на день моего рожденія.

Въ сей день родился я, Богъ знаетъ для чего;

Со мной родился умъ, и путь открылъ къ желанью

Все видѣть, все узнать. — Что знаю? — Ничего.

Въ сей день родился я — къ незнанью.

Въ сей день родился я, и сердце на бѣду

Родилось чтобъ любить: увы! любилъ я сттрастно!

Но рокъ знать написалъ мнѣ горе на роду:

Въ сей день родился я — напрасно.

Въ сей день родился я… Источникъ всѣхъ щедротъ!

Молю тебя , мой Богъ! молю съ сыновнимъ жаромъ!

Да никогда скажу среди вдовицъ, сиротъ;

«Въ сей день родился я — не даромъ!»

Эпиграмма.

Всезнаекъ, каковыхъ вездѣ мы видимъ много,

Судилъ какого-то поэта очень строго.

Тутъ нѣкто возразилъ: «Позвольте мнѣ сказать:

Чтобъ о талантахъ намъ, какъ должно, разсуждать,

Сначала надлежитъ имѣть намъ вкусъ, познанье;

Безъ нихъ вся критика пустое лишь болтанье.»

— Ба! ба! вотъ вздоръ какой! чтобъ о стихахъ судить

Довольно быть съ ушами. —

«О ! естьли такъ, то врядъ кому сравняться съ вами,

И всякой критикъ вамъ обязанъ уступить.

Мой разговоръ съ статуей, поставленою при входѣ въ судейскую.

(Въ уголовномъ приказѣ въ Парижѣ.)

За чѣмъ ты за дверьми, бѣдняшька, все стоишь?

Не ужель сей чертогъ ты ввѣкъ не посѣтишь?

«Я сдѣлаю тогда большую неучтивость.»

— Да какъ тебя зовутъ?— «Мнѣ имя Справедливость.»

Никол. Иван. Писаревъ.

«Вѣстникъ Европы», No 8, 1814

Дружба.

Мы живемъ въ печальномъ мірѣ; но кто

имѣетъ друга, тотъ пади на колѣна и

благодари Вездесущаго! — Карамзинъ.

Сердце, сердце, ты страдаешь:

Ты другаго не нашло,

Знать о томъ ты вспоминаешь,

Что мелькнуло — и прошло.

Ты любило — въ томъ свидѣтель

Грусть, товарищь давній твой,

Ты любовь и добродѣтель

Не дѣлило межъ собой.

Ты любило слишкомъ много,

Сердце! вотъ твоя вина!

Вотъ за что судьбой такъ строго

Тебѣ горесть суждена.

Ты покинуто судьбою,

Какъ тебѣ не горевать?

Тяжко сердцу сиротою,

Тяжко въ мірѣ свѣковать!

Берегъ! берегъ! восклицаетъ

Странникъ къ родинѣ приплывъ,

Бури, волны забываетъ:

Онъ на сушѣ — онъ щастливъ.

Дружба! дружба! и я странникъ

И я море переплылъ;

Какъ и я нещастья данникъ,

Камни въ морѣ находилъ.

Будь мнѣ пристанью надежной,

Будь ты родиной моей,

Дай мнѣ кровъ свой безмятежный,

Успокой и отогрѣй!

Будь мой якорь, и отъ брега

Не пускай меня опять;

Будь мнѣ горлицей ковчега,

Вели щастья ожидать!

Естьли дунетъ вѣтерочикъ

Мнѣ на сердце невзначай,

Сердце вздрогнетъ какъ листочикъ:

Ему воли недавай;

А то сердце понесется

Снова въ морѣ погибать,

Снова съ бурями бороться,

A тамъ пристани желать.

Среди бурь оно родилось,

Среди бурь и вскормлено,

Къ нимъ раненько пріучилось,

Въ нихъ измучилось оно.

Дружба! пусть оно приляжетъ

Къ тебѣ крѣпко и уснетъ;

Кто, твой узелъ, кто развяжетъ?

Его смерть лишь разорветъ.

Сердце бедное, спокойся!

Ты старадало — отдохни!

Вотъ зашишье, въ немъ укройся,

И въ послѣдній разъ вздохни!

Щастливъ, кто узнавъ и море,

Пристань тихую найдетъ!

Тотъ не жалокъ, кому въ горѣ

Дружба руку подаетъ.

Н. Иванч. Писаревъ.

«Вѣстникъ Европы», No 10, 1814

Стихотворения

Автор: Иванчин-Писарев Николай Дмитриевич

Обратная связь

Вопрос администратору