Письма из медвежьего угла

Автор: Кавелин Константин Дмитриевич

Письма изъ медвѣжьяго угла.

…. Ты меня спрашиваешь, какъ мнѣ живется въ глуши? Да такъ себѣ, живется не то, чтобъ очень хорошо, да и грѣхъ сказать, чтобъ черезчуръ худо. Нынѣшнимъ лѣтомъ у насъ, слава тебѣ Господи, никакихъ особенныхъ несчастій, какъ въ другихъ краяхъ, не было. Ни жукъ, ни муха, ни кобылка, ни саранча не опустошали нашихъ полей; майскій жукъ, нѣсколько лѣтъ сряду обгладывавшій до-чиста наши осины и дубы, на этотъ годъ пропалъ. Появилась какая-то гусеница, которой полюбилась ракита, и ее она очистила до-гола; но ракита — дрянь-дерево и по ней мы не тужили. Бури и грады много бѣдъ около насъ понадѣлали, а насъ какимъ-то чудомъ обошли и мы остались отъ нихъ цѣлы и невредимы. Съ весны холода, а потомъ жара овсы попортили и ростъ травъ по верхамъ остановили; какая-то ядовитая роса гречиху обожгла, особливо позднюю. Зимой вѣтры пашню мѣстами оголили, отчего у меня озимая пшеница отъ мороза погибла, а что осталось, то воробьи повыклевали. Ну да все это еще ничего въ сравненіи съ бѣдами, который разразились въ другихъ мѣстахъ. и мы не очень горюемъ.

Обычный ходъ дѣлъ и заботъ въ нашемъ медвѣжьемъ углу иногда нарушается разными, болѣе или менѣе непріятными, неожиданностями: то вдругъ кузнецъ сопьется съ кругу, начнетъ тайкомъ ребятишекъ изъ двора въ сосѣдній кабакъ за виномъ посылать, то кухарка людская такъ станетъ безъ совѣсти крупу красть, что рабочіе придутъ жаловаться, то каналья-мальчишка яблоки покрадетъ въ саду и арендаторъ сада приведетъ его съ поличнымъ, то еще большая каналья, работникъ, въ самый развалъ сѣнокоса, такъ расшумится и другихъ работниковъ подбивать начнетъ не работать, что не знаешь, что и начать; все кажется дѣлаешь, чтобъ всѣ были довольны, а ему вотъ никакъ не угодишь!

Впрочемъ, и съ этими докуками еще кое-какъ справляешься: кузнеца, кухарку и рабочаго прогонишь, мальчишкѣ пригрозишь и лишишь его награднаго рубля и онъ это запомнитъ. Покуда бѣду поправить въ нашей власти — еще не бѣда; а вотъ бѣда, когда не въ нашей власти ее исправить! А такія тоже бываютъ. Тутъ ужъ и ума не приложишь, что дѣлать! Падаютъ онѣ на голову, какъ Божій гнѣвъ, недуманно, негаданно. и, какъ слѣпой рокъ, попадаютъ и въ праваго, и въ виноватаго, не разбирая ни сословій, ни званій, ни пола, ни возраста. Что дѣлать? Переносишь и ихъ, какъ умѣешь и можешь, слѣдуя разумной пословицѣ, что «плетью обуха не перешибешь».

Пріѣзжаетъ ко мнѣ становой, честный и хорошій старикъ, съ которымъ мы живемъ въ добромъ согласіи.

— А мостокъ-то вашъ, говоритъ онъ мнѣ, плохъ-съ. На немъ можно шею сломать-съ. Надо бы починить-съ.

— И не подумаю чинить, отвѣчаю я ему. Вѣдь вы знаете. что черезъ мое имѣніе ходитъ теперь почта изъ Б — ва въ Л — въ.

— Знаю-съ.

— Такъ съ какой же благодати буду я мостъ чинить! Пусть его возьметъ въ свое завѣдываніе земская управа, вмѣстѣ съ гатью, которая у меня же въ имѣніи около Ивника: это ея дѣло…. Я объ этомъ сдѣлалъ заявленіе земскому собранію еще съ осени.

— Мы въ уѣздную управу напишемъ-съ, а вы, покамѣстъ, все-таки мостъ поддержите-съ, чтобъ какой бѣды не вышло. Вѣдь знаете-съ, тогда и намъ, и вамъ-съ большія будутъ непріятности.

Поддержать я обѣщалъ.

Прошла недѣля, другая, становой опять ко мнѣ заѣзжаетъ, на этотъ разъ съ бумажкой.

— Вотъ прочтите-съ. Что вы на это скажете?

Бумажка, дѣйствительно, была курьезная. Полицейское управленіе исполнило свое обѣщаніе, написало земской управѣ, что мостъ въ моемъ имѣніи слѣдуетъ чинить земству, а не мнѣ. Что бы вы думали на это отвѣтила управа? Что ей о существованіи почтоваго тракта чрезъ мое имѣніе «ничего неизвѣстно». Меня это взорвало.

— Какъ неизвѣстно? говорю я становому. Да вѣдь это извѣстно всему уѣзду, и вамъ, и почтовой конторѣ, которая отправляетъ два раза въ недѣлю почту изъ Б — ва на Б — скую станцію и оттуда получаетъ корреспонденцію.

Становой только пожалъ плечами.

— Мнѣ, говоритъ, сдѣлано полицейскимъ управленіемъ подтвержденіе, чтобъ мостъ былъ въ порядкѣ. Напишите-съ объясненіе.

Я объяснилъ все и помянулъ о своемъ осеннемъ заявленіи земскому собранію. Досада меня взяла, какъ это управѣ можетъ быть «неизвѣстно» то, что извѣстно всему уѣзду и всѣмъ уѣзднымъ властямъ и вѣдомствамъ. Что бы, кажется, стоило этой самой земской управѣ спросить полицію, спросить почтмейстера, спросить перваго встрѣчнаго; всѣ хоромъ удостовѣрили бы ее, что въ Б — въ дѣйствительно есть почтовый пунктъ и почтовый ящикъ для писемъ.

Но дѣло оказалось совсѣмъ не такъ просто, какъ я думалъ.

Случилось у меня дѣло до земской управы и я воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ объясниться о мостѣ.

— Бога вы не боитесь! говорю я секретарю земской управы, человѣку большаго природнаго ума, практику и дѣльцу, пользующемуся репутаціей весьма честнаго человѣка.— Что это вы понаписали въ отвѣтъ полицейскому управленію о мостѣ въ моемъ имѣніи?

— Хорошо вамъ говорить! отвѣчалъ мнѣ секретарь. Вы, разумѣется, совершенно правы, отказываясь чинить мостъ, по которому происходитъ почтовая гоньба; но войдите же и въ положеніе земства: нельзя же ему содержать къ одному и тому же пункту двѣ почтовыя дороги.

— Какъ двѣ?

— Да такъ, двѣ. Для земства обязательно содержать почтовый трактъ по ту сторону Оки изъ Б — ва въ Л — въ; оно его и содержитъ. Постройка моста на этомъ трактѣ еще недавно обошлась земству въ 400 руб. Теперь вы говорите, что почту гоняютъ черезъ ваше имѣніе, стало-быть и эту дорогу тоже земству содержать? Ихъ, выходитъ, двѣ.

— Да вы бросьте ту дорогу, за Окой, по которой почта не проходитъ, и начните чинить эту, черезъ мое имѣніе. Вѣдь вы же знаете, что она перенесена.

— Знать-то мы, конечно, знаемъ, да какъ же это сдѣлать? Намъ нужно заявленіе отъ губернскаго начальства, что одинъ трактъ закрытъ, а другой открытъ.

— Зачѣмъ же дѣло стало? Напишите и получите. Вѣдь не своей же волей уѣздный почтмейстеръ отправляетъ почту на Б — ки, а, уповательно, тоже по распоряженію начальства.

— И писали, да отвѣта не имѣемъ.

Я понялъ, что всѣ мои сѣтованія на земскую управу были совершенно неосновательны. Вѣроятно и губернское начальство точно также въ этомъ дѣлѣ не при чемъ. Вѣроятнѣе всего, что въ министерствѣ внутреннихъ дѣлъ разные департаменты дѣлаютъ распоряженія, не сносясь между собою, отчего и происходитъ вся путаница, которая всею своею тяжестью обрушивается на насъ, провинціаловъ. Для министерства все это не больше какъ бумага за номеромъ, для насъ — денежный расходъ, или прошибенная голова, переломленная рука или нога. Что дѣлать полиціи? Она, скрѣпя сердце, должна составить актъ о моемъ неповиновеній ея распоряженіямъ, зная, что я совершенно правъ, не повинуясь: ей придется отвѣчать въ случаѣ какого-нибудь несчастія на мосту. За актомъ должны послѣдовать мѣры болѣе дѣйствительныя, чтобъ принудить меня сдѣлать то, чего я по справедливости дѣлать не обязанъ. Между тѣмъ, бумаги за номерами летятъ изъ уѣзда въ губернскій городъ, изъ губернскаго города въ Петербургъ и обратно, по инстанціямъ; разростается огромное дѣло; перья чиновниковъ скрипятъ, почта отвозитъ и привозитъ продукты чиновничьей дѣятельности. Пока разъяснится всеобщее недоумѣніе, единственный источникъ котораго — непосланная во-время бумага за номеромъ, проѣзжающіе успѣютъ поломать себѣ руки, ноги и головы. Тогда возникнетъ новое и еще болѣе сложное дѣло объ отвѣтственности виновныхъ. Виновными окажутся не чиновникъ въ министерствѣ, забывшій написать бумагу, а полиція за неисполненіе служебныхъ обязанностей. Нѣкоторыхъ изъ наиболѣе невинныхъ уволятъ по третьему пункту отъ должности, мостъ велятъ отнынѣ чинить земству, такъ какъ тогда вполнѣ разъяснится, что трактъ черезъ мое имѣніе есть дѣйствительно почтовый, а поломанныя головы и руки такъ и останутся поломанными.

Да и министерскій чиновникъ — чѣмъ онъ, въ самомъ дѣлѣ, виноватъ? Онъ имѣетъ дѣло съ отвлеченностями: бумагами за номерами; а извѣстно, что въ дѣйствіяхъ надъ отвлеченностями чрезвычайно легко ошибиться, — во всякомъ случае несравненно легче, чѣмъ въ операціяхъ надъ непосредственными живыми фактами.

— Да это еще что! говоритъ мнѣ содержательница разныхъ почтовыхъ станцій въ К — ской губерніи, въ томъ числѣ и Б — ской.— Вы подопрете вашъ мостокъ сваечкой, да положите бревнушко, да землицей или кострикой протрусите, такъ онъ, Богъ милостивъ, и продышетъ, пока тамъ разрѣшеніе по бумагамъ выйдетъ. А моя бѣда, вотъ такъ истинная бѣда и горе! На рѣчкѣ, гдѣ Б — ская станція стоитъ, никакого моста нѣтъ. Съ одной стороны мельница запружена, съ другой подпираетъ вода отъ мельницы, которая ниже по теченію построена. Вотъ и извольте переправлять почту! Еще когда большой водой нижнюю мельницу снесетъ, можно хоть въ бродъ переѣхать, а когда вода поднята — истинное божеское наказаніе! Того и гляди почту потопишь! Въ какомъ я тогда буду отвѣтѣ? А чѣмъ я виновата? Сколько я просила или чтобъ мостъ тутъ построили или чтобъ станцію на другое мѣсто свели — нѣтъ отвѣта да и только! Нашъ почтовый управляющій, честная, правдивая душа. губернатору объ этомъ писалъ — ни отвѣта, ни привѣта! Намедни губернаторскій чиновникъ особыхъ порученій этимъ самымъ трактомъ проѣзжалъ и все своими глазами видѣлъ: лошадей его, по-одиначкѣ, гуськомъ, кой-какъ черезъ мельничную плотину перетащили. Чего кажется лучше? И онъ же ничего! Такъ сердце и трепещется: а ну какъ какая бѣда приключится!

— Въ самомъ дѣлѣ, подумалъ я_: а ну какъ почтовая корреспонденція потонетъ? Замучаютъ несчастную женщину судами да слѣдствіями, все изъ проклятой бумаги за номеромъ, которая не была послана во-время.

«Какъ онъ мнѣ надоѣлъ съ своими мостами и почтовыми станціями», думаешь ты. читая мое письмо. «У насъ здѣсь идутъ важные вопросы и обсуждаются коренныя административныя реформы, а онъ тутъ съ своими мостами и уѣздными почтовыми трактами. Вотъ ужъ, что говорится, обжился въ своемъ медвѣжьемъ углу и только свѣту и видитъ, что въ своемъ крохотномъ оконцѣ.»

Что дѣлать! Большому кораблю большое. плаваніе! До насъ, маленькихъ людей, высшія государственныя соображенія доходятъ въ видѣ бумагъ за номерами, которыя рѣшаютъ безповоротно наше мизерное существованіе день за днемъ. Ты бы лучше не спрашивалъ, какъ мнѣ живется въ провинціи; а спросилъ, такъ имѣй терпѣніе выслушать. Я разсчитываю на то, что мои разсказы будутъ и тебѣ, и въ особенности намъ, обитателямъ захолустьевъ, очень полезны. Они немножко окоротятъ полетъ твоихъ высшихъ государственныхъ думъ черствой правдой дѣйствительной жизни: ты хоть вспомнишь, что бумаги, которыя ты разсылаешь, у насъ переводятся въ живые факты, управляющіе нашей судьбой: а вы, великіе и сильные міра сего, слишкомъ часто забываете это. Для васъ наши города, села и деревни, наши рѣчки, гати и болотца, наши чиновники, помѣщики, мужики, попы, купцы и мѣщане — только отвлеченныя, безличныя цифры, какъ двѣ капли похожія одна на другую. Ты, напримѣръ, понимаешь ли разницу между почтовымъ трактомъ за Окой и по сю сторону Оки? Признайся, что то ли, другое ли для тебя, какъ говоритъ одинъ мой знакомый изъ простолюдиновъ, все единственно! А для насъ это часто вопросъ чуть-чуть не жизни и смерти. Что значатъ эти, по твоему, пустяки и мелочи, вотъ тебѣ примѣръ, и опять мостъ. Ѣзжу я изъ одного своего имѣнія въ другое черезъ деревню Ю — ку, за которой протекаетъ рѣчка; черезъ эту рѣчку и споконъ вѣка бывалъ мостъ, содержимый вмѣстѣ владѣльцами обоихъ береговъ, въ томъ числѣ владѣльцемъ церковной земли, в—кимъ священникомъ. Собираюсь я въ этомъ году ѣхать тѣмъ же путемъ, говорятъ — нельзя. Отчего нельзя? Моста нѣтъ. Что за оказія! Всегда бывалъ мостъ, а теперь вдругъ нѣтъ. Батюшка священникъ, объясняютъ мнѣ, заартачился: не хочу, говоритъ, строить моста: не изъ чего. А у в—ской церкви слишкомъ сто десятинъ земли, и тутъ же за рѣчкой много сосновыхъ деревъ. Какъ бы не быть изъ чего моста содержать? Я къ моему пріятелю, становому: помогите, говорю, приневольте попа мостъ поставить. «Не могу-съ, говоритъ: не въ нашемъ уѣздѣ».— Да вы бы хотя сношеніе съ сосѣднимъ становымъ сдѣлали, чтобъ тотъ поприневолилъ попа.— «Писалъ-съ», говоритъ. «Мнѣ и самому изъ-за этого проклятаго моста приходится дѣлать каждый разъ крюку версты на двѣ, на три. А что будутъ дѣлать мужики-съ, когда имъ придется съ возами сѣна и хлѣба изъ-за этого самого моста въ бродъ у Б — ской мельницы переправляться: они лошадей и возы потопятъ-съ, да пожалуй и сами потонутъ-съ.»

— Ну, что жъ становой?

— Да ничего-съ. Произвелъ дознаніе. Оказалось, что у попа есть чѣмъ строить мостъ; волостной старшина указалъ матеріалъ-съ.

— Чего жъ лучше. Значитъ, мостъ будетъ?

— Такъ-съ становой и уѣхалъ, не урезонивъ попа. Характерный-съ, скажу вамъ, попъ. Его и въ полицейское управленіе приглашали — не поѣхалъ-съ. Что мнѣ, говоритъ, тамъ дѣлать.

— Такъ мы, значитъ, моста и не получимъ?

— Должно быть-съ.

И дѣйствительно. Прошло лѣто, такъ мы моста и не видали.

«Экой окаянный попъ!» жаловались крестьяне, переправляя въ бродъ тяжелые возы на своихъ кляченкахъ. Я проклиналъ полицію. Какъ бы, кажется, не приневолить попа? Составилъ актъ, назначилъ срокъ; а не выстроилъ въ срокъ моста — построилъ, но на счетъ попа, да и дѣлу конецъ. Что тутъ долго церемониться съ закоснѣлымъ упрямцемъ?

Такъ мнѣ думалось сначала; но потомъ взяло раздумье. Должно быть есть какія-нибудь соображенія, по которымъ полиція уклонилась отъ рѣшительныхъ мѣръ съ попомъ. Оставить цѣлое населеніе, въ самую нужную пору, безъ моста — дѣло слишкомъ вопіющее и рискованное. Ну, случится какое несчастіе! Отчего же полиція дѣйствовала въ этомъ случаѣ такъ уклончиво и нерѣшительно? Вѣроятно потому же, почему и въ другихъ подобныхъ случаяхъ. Священникъ-батюшка — лицо духовное, пожалуй, осерчаетъ на полицію, напишетъ кляузную жалобу архіерею, что духовенству и причетникамъ отъ притѣсненій полиціи житья нѣтъ. Архіерей за своихъ вступится и пожалуется губернатору. Губернаторъ назначитъ чиновника разобрать дѣло — ну, непріятности, подозрѣнія: не умѣешь, дескать, жить съ людьми. И останется у губернатора на примѣтѣ: должно быть сварливъ, рѣзокъ, безпокойнаго характера. А не то, возьметъ да и переведетъ въ другой уѣздъ или въ другой станъ! Опять убытки, хлопоты, тащиться съ женой и дѣтьми въ другое мѣсто, да тамъ снова обзаводиться. Полиція и деликатится съ попомъ. Мнѣ объѣхать двѣ-три версты не важность и исторіи изъ-за этого подымать не стану: просто, лѣнь жаловаться. А мужики? Да если они всѣ въ рѣкѣ потонутъ, объ этомъ и узнаютъ-то только попъ да сама полиція; сѣтованія ихъ семействъ и мужицкой толпы никогда недойдутъ до высшаго губернскаго начальства. Стало-быть нечего объ этомъ и думать. Логика эта тебѣ можетъ быть не понравится, но она выработалась и глубоко вкоренилась подъ вліяніемъ порядка вещей, который опредѣляетъ всю нашу жизнь, отъ колыбели до могилы. Если бъ я былъ на мѣстѣ в—скаго исправника и становаго, я разсуждалъ бы точно также.— Жена, дѣти, переводъ въ другой уѣздъ по усмотрѣнію начальства или, чего добраго, увольненіе отъ должности по третьему пункту — вотъ не хитрыя условія, производящія или чрезмѣрную энергію или полное бездѣйствіе нашего нисшаго чиновничества. Какъ они по старой памяти представляются все Держимордами и Кувшинными рылами, но они ужъ перевелись въ провинціи, какъ перевелись и сытые предсѣдатели и совѣтники казенныхъ палатъ, какихъ можно было встрѣтить не мало еще какихъ-нибудь двадцать-пять лѣтъ тому назадъ. Теперь не рѣдкость встрѣтить между уѣздными чиновниками людей вполнѣ порядочныхъ, но судьба ихъ горемычная: дѣла много, жалованье грошевое и совершенная зависимость отъ каириза начальства. Не понравился — вонъ, безъ суда и расправы, иногда за то только, что для другаго нужно мѣсто очистить, иногда за то, что по закону поступилъ. И иди съ семьей голодать и холодать куда знаешь! Всюду крѣпостное право изгнано, а надъ мелкими чиновниками оно удержалось, да еще какъ! Не даромъ гражданскіе чиновники завидуютъ военнымъ; у послѣднихъ, при всей строгости военной дисциплины, есть кой-какія гарантіи и обезпеченіе противъ произвола начальства; у гражданскихъ чиновниковъ, особенно маленькихъ, — ровно никакихъ. Они и вынуждены лавировать, угождать, гнуться въ три погибели.

II.

Ты называешь меня пессимистомъ за мое письмо. Тебѣ кажется, что я слишкомъ мелочно и односторонне смотрю на вещи и озлобляюсь въ сущности такими пустяками, о которыхъ и говорить не стоитъ. Утѣшаешь ты меня тѣмъ, что у насъ дики нравы, невѣжество, съ которыми разомъ не справишься. Возьми терпѣніе, пишешь ты: понемногу все перемелется, мука будетъ. Хорошо тебѣ говорить — пустяки, а изъ этихъ пустяковъ слагается вся наша провинціальная жизнь! Для тебя пустяки, что у меня на желѣзно-дорожной станціи проросло и попрѣло пятьдесятъ четвертей овса, что мой сыръ пріѣхалъ въ Петербургъ пропитанный запахомъ дегтя, а для меня изъ ряда такихъ пустяковъ слагается полное разореніе. Да и ты самъ, не во гнѣвъ тебѣ будь сказано, только вѣтренничаешь, бросая мнѣ такія утѣшенія. Признайся, тебѣ объ насъ некогда подумать, да нѣтъ и охоты подумать! Да и въ самомъ дѣлѣ, что тебѣ Б — въ или Л — нъ? За меня, своего добраго пріятеля, ты, пожалуй, готовъ замолвить словечко тому, другому, даже, пожалуй, письмо или бумажку за номеромъ написать; но Б — въ, Л — въ, или З— къ, или Ч — ма, для тебя сами но себѣ вовсе не интересны; я даже подозрѣваю, что ты путемъ и не знаешь, гдѣ они. Тамъ гдѣ-то! Досконально, во всей подробности, ты знаешь Невскій проспектъ, Морскую, Литейную, оперу, Бореля, концерты, Павловскъ и т. п. Кромѣ того, ты, разумѣется, изучилъ въ подробности всѣ ходы и выходы къ созданію себѣ въ службѣ приличнаго положенія, къ возможно быстрому повышенію въ должности и соотвѣтствующихъ окладахъ, къ полученію наградъ, столь усладительныхъ для жизни чиновника. Это твои цѣли, а все прочее — средства и при томъ болѣе или менѣе скучныя и надоѣдливыя. Всѣ наши нужды, надежды и скромныя пожеланія представляютъ для тебя нѣчто только въ виду твоего личнаго благополучія, а внѣ этого, — какое тебѣ до нихъ дѣло? Поручили тебѣ, напримѣръ, составить росписаніе часовъ пріема телеграммъ на телеграфныхъ станціяхъ такого-то округа и велѣли приготовить къ докладу завтра, а у тебя, какъ нарочно, сегодня приглашеніе на обѣдъ, а оттуда надо плыть да быть въ Александринкѣ — всего на дѣло можно удѣлить часъ-другой — не больше. Понятно, съ какой досадой ты пробѣгаешь глазами списокъ пятидесяти или шестидесяти телеграфныхъ пунктовъ, надъ которыми ты долженъ поработать. Тебѣ и названія-то большей части этихъ пунктовъ встрѣчаются въ первый разъ. Гдѣ они, что они, чѣмъ отличаются другъ отъ друга, кому и зачѣмъ могутъ понадобиться — а чортъ ихъ знаетъ! А составить росписаніе поскорѣе надо. Попадается тебѣ на глаза К — скъ, К — ой губерніи. К — скъ! Гмъ! Когда же тамъ можетъ понадобиться отправить телеграмму? Дрянь должно быть и городишко-то весь! Ты соображаешь, и первое, что представляется твоему уму при отсутствіи всякихъ другихъ данныхъ — это то, что телеграфный чиновникъ долженъ же когда-нибудь отдохнуть и пообѣдать: это тебѣ извѣстно по собственному опыту. Эти хамы, провинціальные чиновники, разсуждаешь ты, обѣдаютъ когда мы завтракаемъ, а по воскресеньямъ и праздникамъ визиты другъ другу дѣлаютъ, — таковъ у нихъ дурацкій обычай. Вотъ и пишешь ты: К — скъ: пріемъ телеграммъ въ обыкновенные дни отъ 9 утра до 9 вечера, исключая обѣденнаго времени отъ 12 до 2-хѣ. По воскресеньямъ и праздникамъ пріемъ телеграммъ только отъ 9 до 11 часовъ утра. По такимъ же глубокомысленнымъ основаніямъ составляешь ты росписаніе и для другихъ градовъ и весей округа. Работа кипитъ, къ сроку она готова, одобрена начальствомъ и предписана провинціальнымъ хамамъ къ исполненію. Ты свое дѣло сдѣлалъ, попалъ во время и къ обѣду, и въ Александринку, а для меня, провинціала, вышелъ изъ этого вотъ какой казусъ: пріѣзжаю я въ К — скъ въ торговый день, какъ разъ послѣ полудня, съ весьма нужной депешей. Нѣтъ пріема. У меня, провинціала, логика совсѣмъ не та, что у тебя. Я разсуждаю такъ: телеграфъ устроенъ и существуетъ для нашихъ надобностей. Совершенно справедливо, что телеграфный чиновникъ есть человѣкъ и, какъ таковой, имѣетъ нужду и во снѣ, и въ обѣдѣ. Поэтому ему надо предоставить въ распоряженіе всю ночь, хоть отъ 9 вечера до 9 утра. Кажется довольно. Кромѣ того, ему нужно и пообѣдать среди дня. Но среди дня и мнѣ можетъ случиться крайняя надобность отправить депешу. Какъ же согласить одно съ другимъ? А очень просто! Въ К — скѣ два телеграфныхъ чиновника: пусть среди дня одинъ дежуритъ за другаго, пока этотъ обѣдаетъ. Что ты обо мнѣ не подумалъ, когда составлялъ росписаніе, мнѣ это и въ голову не могло придти. И вотъ, получивъ отказъ, я бѣшусь, ругаю въ душѣ чиновника на чемъ свѣтъ стоитъ, съ сосредоточенной злобой выражаю ему мою досаду, что на телеграфѣ нѣтъ никого посреди бѣла дня, когда торговля на базарѣ въ полномъ разгарѣ, и чувствую себя совершенно одураченнымъ, когда чиновникъ на всѣ мои злобныя выходки отвѣчаетъ… указаніемъ на росписаніе! Онъ совершенно правъ. Но согласись, что и я не совсѣмъ неправъ, скромно желая, чтобъ телеграфная служба была хоть сколько-нибудь соображена съ нашими провинціальными потребностями и нуждами. А благодаря тебѣ, на дѣлѣ выходитъ, что телеграфъ у насъ самъ по себѣ, а мы тоже сами по себѣ.

III.

Напрасно ты на меня гнѣваешься за мое послѣднее письмо, думая, что имъ я хотѣлъ спеціально уколоть тебя. То, что я говорю о несообразностяхъ по телеграфной службѣ, на которыя случайно натолкнулся, совсѣмъ не исключеніе. Куда не обратись — вездѣ одно и то же: полное незнаніе нуждъ и потребностей массы народа и насъ, провинціаловъ, полное и совершенное къ нимъ невниманіе. Судъ и судебное вѣдомство, — ужъ кому бы, какъ не имъ, слѣдовало бы быть чуткими къ народнымъ нуждамъ и потребностямъ, а посмотри, какъ судебное вѣдомство къ намъ относится: ничуть не лучше телеграфнаго, пожалуй, даже хуже! Не знаю, какъ въ другихъ мѣстахъ, — у насъ судьи и судебные чиновники — люди порядочные и честные; а попадешь имъ въ руки — отъ чего Боже сохрани — разоритъ, не хуже старинныхъ крючковъ и взяточниковъ. Приходитъ ко мнѣ баба и кланяется въ ноги.

— Помоги, батюшка, разорили совсѣмъ! Купила я четыре десятины земли, три пашенныхъ, одну луговую, съ публичныхъ торговъ, а меня вотъ ужъ три года не допускаетъ прежній хозяинъ ни пахать, ни косить.

— Купчая есть?

— Какъ же, батюшка, и купчая, и вводный листъ,— все какъ надо.

Смотрю: дѣйствительно, купчая, утвержденная старшимъ нотаріусомъ и формальный вводный листъ.

И вотъ-съ такими-то, пушкой не прошибаемыми правами, баба не можетъ добиться, чтобъ ей дали безъ помѣхи пахать свою землю и косить свою траву. Баба безграмотная и куда ей обратиться съ жалобой — не знаетъ. Проситъ уѣздное присутствіе по крестьянскимъ дѣламъ — то, разумѣется, говоритъ: не мое дѣло Проситъ волостнаго старшину — тотъ отговаривается тѣмъ, что де у бывшаго хозяина душевый надѣлъ не отмежеванъ отъ земли, точно ему принадлежащей на правахъ собственноcти, и потому разобрать нельзя, какая именно земля продана. Между тѣми срокъ для принесенія жалобы мировому судьѣ пропущенъ. Надо жаловаться окружному суду, т. е., ѣхать за 120 верстъ, въ Т — у, нанять адвоката, подавать просьбы, платить пошлины, — словомъ, дѣлать затраты, чего сама земля не стоитъ.

Приходитъ ко мнѣ мужикъ посовѣтоваться, что ему дѣлать въ такой бѣдѣ: барыня продала ему мельницу съ землей и деньги 900 рублей сполна получила, на образъ молилась, что совершитъ купчую, а росписку въ полученіи не дала: ты, Сергѣй, меня хорошо знаешь и я между вами столько лѣтъ живу; какъ же мнѣ тебя обмануть? Вотъ тебѣ Христосъ и его святые угодники въ свидѣтели, что совершу купчую и мы напишемъ, что деньги сполна получила; или заходи на дняхъ, если не вѣришь, — росписку дамъ. Проходятъ дни за днями, а барыня ни росписки не даетъ, ни купчую не совершаетъ. Мужикъ начинаетъ подозрѣвать, что что-то неладно. А барыня ужъ ведетъ такія рѣчи; что это ты, Сергѣй, съ моей земли не по праву избу продалъ на свозъ? Я тебѣ землю въ аренду сдала, а изъ аренды, извѣстно, ничего нельзя продавать.— Какъ, говоритъ мужикъ, сударыня, въ аренду взялъ? Я землю и мельницу въ вѣчную купилъ.— Барыня не посовѣстилась подать мировому судьѣ прошеніе, что де мужикъ землю и мельницу держитъ за свою, а она у него въ арендѣ, и онъ принадлежащую ей избу продалъ, такъ чтобъ заставили мужика землю и мельницу возвратить и ей за убытки заплатить. На счастіе, при покупкѣ и уплатѣ денегъ священникъ былъ. Спрошенный по ссылкѣ мужика, на судѣ онъ разсказалъ, какъ было дѣло. Нечего дѣлать, пошла барыня на мировую и обязалась купчую совершить. Написали купчую. Глядь, а старшій нотаріусъ ее не утверждаетъ, потому что земля и мельница барынѣ, по завѣщанію отказаны въ пожизненное владѣніе, а не въ собственность. Взвылъ мужикъ. Что тутъ дѣлать? По справедливости разсуждая, надо бы барыню за обманныя дѣйствія къ уголовному суду притянуть и тюрьмой наказать: не обманывай, не плутуй. Но кому же какое дѣло, что барыня мужика разорила? Мужику ее преслѣдовать — мошны не хватитъ; а убытки на ней искать — опять трата по пустому: у нея ничего за душой нѣтъ. Подвернулись стракулисты и говорятъ мужику: «Ты вотъ что сдѣлай: дай на себя женѣ долговое обязательство. Она пусть представитъ ко взысканію, а ты укажи на землю и мельницу. Ихъ продадутъ съ публичнаго торга и ты свое воротишь». А что публичныя торги не дѣйствительны, когда чужое имѣніе продано, объ этомъ стракулисты или не знали, или умолчали. Имъ бы только съ кого деньги сорвать, а что изъ этого выйдетъ — до этого имъ нѣтъ дѣла.

Что эти уѣздные аблакаты и брехунцы съ безграмотными мужиками дѣлаютъ, какъ они ихъ обманываютъ и обираютъ, — объ этомъ ты, въ Петербургѣ, и понятія не имѣешь! Не хуже кулаковъ, они ловятъ сермяжный людъ чуть не на улицѣ и онъ охотно идетъ къ нимъ въ сѣти, потому что не имѣютъ мужики никого, кто бы ихъ защитилъ и помогъ имъ добрымъ совѣтомъ, а аблакатъ имъ обѣщаетъ всякое дѣло обдѣлать, лишь бы получить деньги; мужики и обжигаются на нихъ, какъ мотыльки на свѣчкѣ.

Приходитъ Ѳедоръ къ Тимофѣю Климычу, содержателю постоялаго двора, выпивши малую толику, сосчитаться въ томъ, что у него заборалъ и что ему продавалъ чуть ли не за годъ. По счету Климыча выходитъ, что Федоръ ему долженъ десять рублей съ копѣйками, а по счету Федора — Климычъ ему долженъ около того. Повздорили, поругались. Климычъ и вытолкалъ Федора изъ лавки. Аблакатъ тутъ какъ тутъ: ты, говоритъ. Федоръ, подай жалобу на Климыча, что онъ тебя изъ лавки недобрымъ порядкомъ прогналъ: его можно и въ тюрьму за это засадить. Приходитъ Федоръ ко мнѣ посовѣтоваться: я, говоритъ, Климычу въ октябрѣ восемь мѣръ конопли продалъ, а она у него, такого-сякаго, не записана. Поѣхалъ я къ Климычу, тотъ показалъ мнѣ въ книгѣ разсчетный листъ съ Федоромъ. Оказывается, что конопля записана. Насилу мнѣ удалось вырвать Федора изъ челюсти брехунцовъ.

А то вотъ, мужики сосѣдней деревни купили у помѣщицы землю, оставшуюся у нея за надѣломъ, а деньги заняли у трактирщика. Захотѣлось имъ отъ этого долга отдѣлаться: условія были, что ли, тягостны — ужъ не знаю. Тотчасъ подвернулся аблакатъ: я, говоритъ, вамъ это дѣльцо обдѣлаю. Мужики его за это обязались цѣлую зиму снабжать, сверхъ денегъ, хлѣбомъ, съѣстными припасами, дровами, соломой. Жилъ брехунецъ на мужицкій карманъ цѣлую зиму припѣваючи, а дѣльца, разумѣется, не обдѣлалъ, только трактирщика озлобилъ противъ мужиковъ.

Вы тамъ, въ Петербургѣ, толкуете много о святости права собственности. А посмотрѣли бы вы, какъ эти священныя права у насъ ни во что ставятся. Мировые судьи, кажется, и сами не разберутъ, какія дѣла они могутъ принимать къ своему разсмотрѣнію, какія нѣтъ. Можетъ быть законы на этотъ случай и очень хороши, только не про насъ они писаны, мы и путаемся. А ужъ въ нотаріальныхъ порядкахъ, которые вы намъ создали, умъ помутится, ничего не поймешь! Есть укрѣпленіе правь чрезъ волостное правленіе, есть просто нотаріатъ, есть старшій нотаріусъ самъ по себѣ, есть укрѣпленіе правъ чрезъ крестьянскія учрежденія. Поди тутъ, разбери, къ кому, какъ и въ какомъ случаѣ обращаться! Совершили мужики между собою раздѣлъ въ волостномъ правленіи должнымъ порядкомъ и не можетъ одна сторона добиться, чтобъ заставить другую исполнить условія раздѣла. Приходитъ мужикъ къ мировому судьѣ, тотъ его въ за-шей гонитъ.— Да къ кому же мнѣ обратиться? спрашиваетъ мужикъ.— А къ кому хочешь, только не ко мнѣ.— Проситъ мужикъ старшаго нотаріуса утвердить купчую крѣпость. на землю, совершенную на основаніи раздѣльнаго акта, засвидѣтельствованнаго въ волостномъ правленіи. Отказываетъ: я, говоритъ, принялъ за правило то-то и то-то, совершенно криво толкуя законъ. Ужъ сказалъ бы просто: «мы, Божіею милостію, старшій нотаріусъ такой-то, признали за благо постановить» то и то. Ты скажешь: да, вѣдь, есть же на старшаго нотаріуса какая-нибудь управа? Есть, какъ же ей не быть. Только мужикамъ-то она не по карману. Рѣчь идетъ о десятинѣ, другой, подчасъ о полдесятинѣ и меньше. А сколько нужно денегъ: съѣздить въ губернскій городъ за 120 верстъ, ждать тамъ, пока старшему нотаріусу благоугодно будетъ вразумиться и исполнить нотаріальный минуэтъ по всѣмъ правиламъ искусства. И все это изъ-за какой-нибудь десятины! И махнетъ рукой мужикъ, скрѣпя сердце. За этими отказами и проволочками, глядишь, и отъ сдѣлки, на которую обѣ стороны согласились, одна ужъ отказывается. Не утвердили ее, значитъ, она и незаконная. Со мной именно такой случай былъ. Крестьяне двухъ нашихъ бывшихъ деревень владѣютъ пашнями порознь, а покосами сообща. Изъ-за этихъ покосовъ у нихъ происходили безпрестанныя ссоры, кончившіяся враждой. Задумали мужики. чтобъ не дойти до грѣха, разверстаться покосами, но не знали, какъ за это взяться, и обратились съ просьбою ко мнѣ. Послѣ долгихъ споровъ и безконечнаго галденья, мнѣ удалось настоять на томъ, чтобы они на чемъ-нибудь сошлись и помирились. И дѣло-то все грошевое было: одни уступали десятины двѣ заливнаго лугу и получали въ обмѣнъ около того же въ пахатной землѣ. Ударили по рукамъ, помолились Богу, подписали полюбовную сказку и представили ее въ уѣздное присутствіе по крестьянскимъ дѣламъ. Мы всѣ были увѣрены, что дѣло покончено; анъ, не тутъ-то было! Изъ уѣзднаго присутствія сдѣлка крестьянъ поступила на утвержденіе въ губернское, а оно взяло да отказало; почему — это только Богъ вѣдаетъ! Недовольные сдѣлкой, — а недовольныхъ вездѣ и всегда по всякимъ дѣламъ. довольно бываетъ, — обрадовались этому: значитъ, сдѣлка незаконная, когда правительство ее не утвердило. Что дѣлать? Надо было подавать прошеніе министру внутреннихъ дѣлъ, а недовольные отказываются ее подписать: насилу, насилу уломали. Министерство велѣло сдѣлку утвердить. Но сколько хлопотъ, писанія бумагъ, сколько времени потрачено, пока все это было продѣлано! Вотъ тебѣ и священныя права! Нотаріальныя учрежденія точно для того созданы, чтобъ не укрѣплять, а разорять права. Они, подобно телеграфнымъ порядкамъ, сдѣланы не для насъ, а для продѣлыванія какихъ-то бумажныхъ обрядовъ, которые съ дѣйствительными правами далеко расходятся. Если такъ долго продолжится, появятся свои домашніе порядки укрѣпленія правъ помимо старшихъ нотаріусовъ, а они будутъ сами по себѣ выполнять свои бумажныя укрѣпленія. Да что и говорить! Благодаря нотаріату, ты не можешь совершить сдѣлку, какъ ты хочешь, а совершай ее такъ, какъ соблагоизволитъ старшій нотаріусъ, а онъ соблагоизволитъ иногда такъ, что ты и не узнаешь тѣхъ условій, какія заключилъ; а не согласишься, какъ онъ хочетъ, ну и оставайся такъ, безъ сдѣлки! Сводъ гражданскихъ законовъ говоритъ, что если ты провладѣлъ десять лѣтъ добросовѣстно, непрерывно и безспорно землю на правахъ собственности, такъ она твоя. Старшій нотаріусъ, — провладѣй ты такъ сто лѣтъ, — не утвердитъ купчей на такую землю; онъ знаетъ одно: бумагу. Нѣтъ бумаги, даже и крѣпость есть да нѣтъ вводнаго листа, — и нельзя продать и купить земли. Вотъ и вспомнишь старые уѣздные суды и гражданскія палаты! Бывало, надо купить или продать землю, которая обратилась въ собственность по давности, и прикажетъ судъ допросить мѣстныхъ жителей, сосѣдей той земли: кто ею владѣетъ и сколько времени. Скажутъ на обыскѣ, что подлинно такой-то владѣетъ больше десяти лѣтъ, и выдастъ судъ хозяину по давности данную, а затѣмъ совершитъ купчую. Каковы ни были старые суды, а отъ здраваго смысла въ этомъ случаѣ не отступали и не отнимали правъ, которыя даетъ законъ. Вы же насажали намъ юсовъ-тирановъ и написали нотаріальныя правила, которые нашихъ правъ знать не хотятъ, сдѣлали утвержденіе мелкой поземельной собственности невозможной и похерили обращеніе недвижимаго владѣнія чрезъ давность въ собственность. Мы бились, бились, жаловались въ журналахъ — ничего не вышло; сенатъ съ десятокъ разъясненій написалъ — ихъ никто читать не хочетъ. Думали, думали и придумали вотъ какую хитрую штуку. Хочешь ты мнѣ продать землю или другую недвижимость, на которую у тебя нѣтъ документовъ, ты мнѣ выдаешь долговое обязательство въ такую сумму, которая много выше того, чего это имущество стоитъ. Затѣмъ, начинается такая комедія: я предъявляю это долговое обязательство ко взысканію; ты, хоть и богатый человѣкъ, говоришь, что заплатить нечѣмъ; тогда я указываю на самую эту недвижимость, которую хочу у тебя купить. Ее продаютъ съ публичнаго торга и она остается за мною, потому что конкуррентовъ нѣтъ: никто за все больше меня дать не можетъ. Затѣмъ я получаю на ту недвижимость данную и дѣлу конецъ. Этотъ длинный, хлопотный и дорого стоющій обходъ выдуманъ потому, что поперегъ прямаго пути старшими нотаріусами и нотаріальнымъ положеніемъ камень заваленъ, проходъ и проѣздъ воспрещены. Я самъ былъ разъ поставленъ въ такое положеніе. Купилъ я у пріятеля заливнаго лугу десятинъ пять слишкомъ и не рѣшился идти въ обходъ. Посуди самъ: и стыдно какъ-то воровскимъ манеромъ покупать, что по закону могъ бы купить просто; и совѣстно комедію ломать съ пріятелемъ, заставлять его несостоятельнымъ себя объявлять, когда онъ, слава Богу, хорошій достатокъ имѣетъ. Да и то меня мучило: возьму я съ него долговое обязательство въ полтора раза противъ того, за что лугъ купленъ; а ну я на другой день умру? Мои наслѣдники, не зная, что долгъ — дутый, начнутъ съ моего пріятеля, который хотѣлъ мнѣ же одолженіе сдѣлать, взысканіе и взыщутъ чего онъ долженъ никогда не былъ. Такъ я и махнулъ рукой и теперь спокойно владѣю лугомъ, выплачивая за него пріятелю подати и повинности: покупную же сумму я ему давно уплатилъ и жду, пока десять лѣтъ минетъ: авось-либо, къ тому времени старшіе нотаріусы перестанутъ быть самовластными распорядителями нашихъ правъ и нотаріальныя правила, лишающія насъ того, что намъ даетъ законъ, замѣнятся такими, которыя не разрушаютъ, а дѣйствительно утверждаютъ права собственности. Только казна въ накладѣ остается: я ей заплачу пошлины десять лѣтъ позднѣе.

IV.

Причина всѣхъ нашихъ бѣдъ, пишешь ты, — наше невѣжество; выучились бы мужики грамотѣ и знали бы мы лучше законы, то ни аблакаты и брехунцы насъ бы не обирали, и старшіе нотаріусы не ѣздили бы такъ спокойно на насъ верхомъ. Мужикъ, говоришь ты, неучъ, а мы сидимъ у себя по угламъ и не слѣдимъ за тѣмъ, что на бѣломъ свѣтѣ дѣлается. Нами и помыкаютъ, какъ дурнями. И по дѣломъ!

Видно вы, петербургскіе умники, чиновники и интеллигенція. и взаправду ничего не понимаете въ нашихъ дѣлахъ! Очень вы ужъ свысока на насъ смотрите; не худо бы вамъ иногда вспомнить, что вы живете на нашъ счетъ и потому должны бы что-нибудь для насъ дѣлать; а вы, вмѣсто того, живете только въ свое удовольствіе и облегчаете себя отъ исполненія своихъ обязанностей тѣмъ, что насъ же презираете и надъ нами же издѣваетесь.

Учиться, знать законы! Легко сказать; а гдѣ учиться? Узнать законы можно всякому грамотному, когда ихъ можно въ боковомъ карманѣ носить, а нашихъ законовъ на возѣ не увезешь, да многое ихъ множество въ циркулярахъ содержится, которые только вамъ однимъ и извѣстны, а къ намъ они только примѣняются.

Знаешь ли ты, петербургскій умникъ, наши школы? Подумалъ ли ты объ нихъ когда-нибудь серьезно? Если бъ ты ихъ зналъ, да объ нихъ подумалъ, ты бы пересталъ смѣяться и презирать. Наши деревенскія школы — грошевыя. Мужику ихъ строить и содержать не изъ-чего, и существуютъ онѣ подаяніемъ. У насъ ихъ около шестидесяти въ уѣздѣ, а земство отпускаетъ на школы всего-на-все двѣ тысячи рублей. Учитель или учительницы должны на 60 рублей въ годъ себя содержать, а квартира, и то пока идетъ ученіе, обыкновенно помѣщается рядомъ съ волостной избой, куда народъ ходитъ, гдѣ запахъ тютюна не переводится, гдѣ — либо такая стужа, что надо въ шубѣ сидѣть, либо угаръ такой, что голова разлетѣться въ дребезги хочетъ. Вотъ тебѣ наша школа! А прошло время ученья, — ступай учитель или учительница куда хочешь, живи хоть христовымъ именемъ. Гдѣ учитель сытъ, живетъ въ сухомъ и тепломъ жильѣ, да получаетъ рублей сто, полтораста, такъ это рай, предметъ зависти. У насъ съ учительницы, которая 60 рублей получала, еще деньги за учебники для школы вычли. Вотъ что! Да и этихъ жалкихъ 60 рублей не допросишься мѣсяцевъ по восьми. Ходитъ учитель за 15 или 20 верстъ, кланяется, молитъ, съ голоду умираетъ: приходи, говорятъ, недѣльки черезъ три; а тамъ опять черезъ двѣ. И такъ цѣлые мѣсяцы проходятъ. А вы хотите, чтобъ у насъ учители по деревнямъ были, да еще требуете, чтобъ онъ удовлетворялъ извѣстнымъ условіямъ образованія! Какъ же не сказать, что вы ничего въ нашихъ дѣлахъ не смыслите! Въ другихъ мѣстахъ бываетъ и иначе, только врядъ ли лучше. Сдѣлаютъ раскладку на школы на весь уѣздъ и устроютъ школъ десять, двѣнадцать. Платятъ всѣ, а учиться могутъ только тѣ, кто близко живетъ къ школѣ; а кто дальше, верстъ за десять или за пятнадцать, и не изъ-чего содержать ребенка тамъ, гдѣ устроена школа, тотъ такъ и не учитъ своихъ дѣтей, хоть и платитъ. А ты говоришь: пусть мужикъ грамотѣ учится! И радъ бы учился, да негдѣ, не у кого. Вѣдь по нашей осенней слякоти, зимнимъ вьюгамъ и сугробамъ не пошлешь ребенка пропереть каждый день верстъ десять, пятнадцать, двадцать, и такъ мѣсяцевъ шесть; и лошади это не подъ силу будетъ! Вы же, ничего этого не зная, толкуете еще объ обязательномъ обученіи! Пріѣзжайте пожить съ нами годъ-другой, тогда сами надъ собой расхохочетесь, или съ нами заплачете; и лучше будетъ, если заплачете. Но o деревенской школѣ что и говорить! Сердце надрывается, на нее глядя, и досада беретъ, когда вы объ ней толкуете. Посмотри вотъ хоть что въ городахъ дѣлается. Назначили у насъ въ прогимназію, послѣ злющаго инспектора, разогнавшаго всѣхъ учениковъ и учителей, добраго старика, который сразу прогимназію поставилъ на ноги. Вмѣсто 18 учениковъ набралось 45. Всѣ вздохнули, обрадовались и успокоились, что нажили наконецъ своимъ дѣтямъ хорошаго человѣка въ наставники. Вдругъ, ни съ того, ни съ сего, начальство взяло да и смѣнило старика. Назначили на его мѣсто другаго; говорятъ — и этотъ тоже добрый и хорошій человѣкъ; но перваго-то зачѣмъ смѣнили? Всѣмъ пришелся по сердцу добрый старикъ, и ученикамъ, и родителямъ, и самъ онъ былъ доволенъ своимъ положеніемъ. Ему бы доживать свой вѣкъ въ нашемъ медвѣжьемъ углу! Заботился онъ о своей прогимназіи очень; такъ нѣтъ же, вымели его вонъ, не спросясь никого, даже не подумавъ освѣдомиться, что онъ и какъ на своемъ мѣстѣ! Такая ужъ у васъ привычка ни въ грошъ насъ не ставить! А подати вы съ насъ куда какъ усердно собираете! Грошу въ карманѣ не дадите залежаться.

Вашимъ примѣромъ и духовное вѣдомство заразилось и оно зорко наблюдаетъ за поступленіемъ свѣчнаго сбора, а съ нами, прихожанами, поступаетъ по своему благосоизволенію, очень безцеремонно, не думая справляться, нравится ли это намъ, или нѣтъ. Не такъ давно вотъ какой случай въ одномъ изъ нашихъ приходовъ былъ. Попалъ церковный староста подъ слѣдствіе и судъ съ предварительнымъ арестомъ. Какъ быть безъ церковнаго старосты? Прихожане и выбрали другаго. А консисторія и пишетъ: утвердить вамъ новаго церковнаго старосту на время можно, а на всегда ни-ни. Если прежній оправится передъ судомъ, то новаго прочь, а прежняго опять возьмите. Прихожане — народъ русскій, смирный — и тѣ вышли изъ себя. Какъ же это такъ, разсуждали они: церковный староста подъ судъ попалъ, сталъ намъ не любъ и довѣріе наше потерялъ; мы должны его опять взять, если его судъ оправдаетъ, а новаго, которому мы вѣримъ и который намъ любъ, отставить? На что же это похоже! Развѣ намъ судъ — указъ; въ судѣ зачастую по бумагамь судятъ, а не по дѣламъ; а церковный староста — лицо довѣренное. Какъ же это консисторія можетъ намъ предписать: вѣрь тому, а не этому?! Кончится это дѣло навѣрное, какъ всѣ дѣла кончаются: пошумятъ, погалдятъ прихожане, да и махнуть рукой. Что жъ съ консисторіей подѣлаешь! Не первое такое дѣло и не послѣднее. Пожалуешься — и опять же консисторія права будетъ. Она вѣдь вѣдомство, а вѣдомство передъ нами, обитателями медвѣжьихъ угловъ, всегда будетъ чисто и право. Не при насъ такъ началось, не при насъ и кончится.

Слышимъ мы, что у васъ, въ Петербургѣ, опять идетъ какая-то перемѣна. Судя по людямъ, надо ждать хорошаго. Дай Богъ! Ужъ очень тошно стало жить въ эти послѣдніе годы, — такъ тошно, что и сказать нельзя! Одинъ, два, нѣсколько шальныхъ натворятъ бѣды, а мы, ни въ чемъ неповинные, за нихъ отдувайся! И ума не приложимъ, за что на насъ такая напасть стряслась! Дай Богъ, чтобъ полегче и поспокойнѣе стало. Оставьте насъ мирно, безъ тревоги, прозябать по нашимъ угламъ. И своихъ досадъ и тягостей столько, что не оберешься, а тутъ еще новыя, ни вѣсть откуда и за что.

Порадовался я съ горяча очень добрымъ вѣстямъ, а потомъ и призадумался. Что у такихъ людей, какъ ты, доброе и хорошее на умѣ — этому я отъ души вѣрю. Только сумѣете ли вы дѣло сдѣлать — вотъ надъ чѣмъ мы крѣпко задумываемся. Мало вы насъ знаете — вотъ ваша и наша бѣда. Судите вы обо всемъ вообще, и вдобавокъ съ предубѣжденіемъ, что мы дурачье, невѣжды, лѣнтяи, ничего какъ есть не понимаемъ. Недавно всѣхъ насъ заурядъ, чуть-чуть не поголовно, злоумышленниками считали и такъ подтягивали крѣпко, что нельзя было и дохнуть. Изъ этого ничего, разумѣется, путнаго не могло выдти и не вышло. Теперь слышно, вы говорите: надо земствамъ побольше простору дать и все пойдетъ хорошо. Сильно я боюсь, что изъ этого опять мало толку будетъ. Знаете ли вы наши земства? Я сильно подозрѣваю, что вы и ихъ не знаете. Подвернулся вамъ въ разговорѣ хорошій и знающій человѣкъ изъ земцевъ и говоритъ дѣло, подлестился къ вамъ проходимецъ изъ земцевъ же, ожидающій отъ васъ великихъ и богатыхъ милостей, и напѣваетъ вамъ съ три короба въ вашу дудку — вы порядкомъ не разберете кто говоритъ правду и кто безсовѣстно вретъ. Если бъ вы наши дѣла поближе знали, вы бы разобрали и на теперешнее земство большихъ надеждъ не возлагали бы. Есть всякія земства и оченъ хорошія, и такъ себѣ, и вовсе никуда негодныя. Дайте всѣмъ безъ разбору возжи и вы во многихъ мѣстахъ столько бѣды надѣлаете, что потомъ годами ее не исправите. Вамъ вспоминается, какія были земства, пока ихъ не окоротили, а вы возьмите ихъ, каковы они теперь! Крестьяне изъ нихъ почти исключеньи ихъ тщательно и долго оттирали и, наконецъ, оттерли. Люди хорошіе, знающіе и опытные, къ земскому дѣлу, послѣ всего того, что съ нимъ дѣлалось, расхолодѣли и отъ него отшатнулись; а засѣли въ нихъ, густой массой, почти исключительно дворяне, въ большинствѣ или совершенное ничтожество, или бывшіе крѣпостные, которые продолжаютъ и по сей день вздыхать о блаженномъ старомъ времени, когда имъ жилось легко и привольно и стараются не мытьемъ, такъ катаньемъ, по возможности, подобрать и сохранить крохи, уцѣлѣвшія отъ роскошнаго стола, унесеннаго у нихъ изъ-подъ носу 19 февраля 1861 года. Вы въ Петербургѣ воображаете, что крѣпостное право умерло, похоронено и память о немъ исчезла? Очень ошибаетесь! Оно живетъ еще во взглядахъ, понятіяхъ, привычкахъ и помѣщиковъ, и крестьянъ, и если будетъ, какъ было до сихъ поръ, подерживаться администраціей губернской и петербургской, то проживетъ еще долго. Исчезло только мелкое дворянство — среднее, уцѣлѣвшее отъ погрома эманципаціи, и крупное пропитались понятіями промышленниковъ и коммерсантовъ, для которыхъ нажива, во что бы ни стало, есть высшій и единственный идеалъ. Кто посмышленнѣй, бывалъ за границей, читалъ кое-что, тотъ умѣетъ прикрывать хищническіе аппетиты громкими фазами, позаимствованными изъ политической экономіи и жаргона европейскихъ буржуа, но подкладка все та же, крѣпостническая. Этотъ слой господствуетъ теперь въ большинствѣ земствъ и давитъ не только крестьянство, но и порядочное меньшинство изъ дворянъ всею тяжестью своего вліянія и своего имущественнаго превосходства. Если этими земствами вы будете вдохновляться, то вы нашего положенія не улучшите, напротивъ, еще ухудшите его. Разговорились мы какъ-то между собою о нашихъ мѣстныхъ дѣлахъ.

— Что за странность! говоритъ одинъ. Въ нашемъ уѣздѣ назначаются съѣзды мелкихъ землевладѣльцевъ для выбора гласныхъ, какъ нарочно, въ такое время, когда духовенству никакъ нельзя быть: или въ большіе праздники, или когда священники по горло заняты отчетностію.

— Въ нашемъ уѣздѣ, замѣчаетъ другой, совершенно то же самое.

— А у насъ, вставляетъ свое слово третій, выборы пригоняются въ самую горячую рабочую пору, когда крестьянамъ невозможно оторваться отъ поля.

— Чему же вы удивляетесь? говоритъ одинъ изъ собесѣдниковъ, опытный въ дѣлахъ земскаго самоуправленія. Это и дѣлается нарочно, съ тою цѣлью, чтобъ ни попы, ни мужики къ гласные не попадали. Для васъ это въ диковинку, а намъ эта практика очень хорошо извѣстна.

Такъ сводятъ крѣпостники свои старые счеты съ сельскимъ духовенствомъ и устраиваютъ свои дѣла посреди новыхъ обстоятельствъ. Попы — народъ грамотный, изстари державшій сторону мужиковъ противъ господъ и за то имъ ненавистный. Попы стоятъ за крестьянскую школу, которую крѣпостники переварить не могутъ; попы, въ большинствѣ, народъ крайне бѣдный и считать умѣютъ и потому голосъ ихъ въ дѣлахъ земскаго обложенія и расходовъ можетъ быть крайне непріятенъ. А объ мужикахъ и говоритъ нечего: забери они силу въ земскихъ дѣлахъ, земское обложеніе будетъ совсѣмъ другое, и жалованье земцамъ другое, и расходы поидутъ совсѣмъ другіе: членамъ земскихъ управъ нельзя ужъ будетъ, какъ теперь, земскія деньги на починку мостовъ и другія постройки между собою разбирать и класть себѣ въ карманъ, какъ это иногда практикуется. Посмотри, что дѣлается въ губерніяхъ, гдѣ дворянъ мало или почти совсѣмъ нѣтъ: тамъ совсѣмъ другіе земскіе порядки, много лучше нашихъ.

Въ томъ-то наша и бѣда, что правительственная администрація у насъ далеко не образцовая, да и земская, городская, общественная не лучше, а пожалуй еще хуже. Не умѣемъ мы сообща никакихъ дѣлъ дѣлать! Посмотри, что у васъ подъ носомъ, въ Петербургѣ, въ вашемъ городскомъ управленіи дѣлается! Ты читаешь газеты и самъ знаешь исторію концессіи желѣзно-конныхъ дорогъ; знаешь и то, почему теперь за проѣздъ въ вагонахъ втораго общества не пять, а шесть копѣекъ платится, вмѣсто того, чтобъ ликвидировать это общество, несостоятельное въ выполненіи принятыхъ на себя обязательствъ, какъ это по закону должно быть со всякимъ неисправнымъ контрагентомъ. Петербургское городское управленіе отказало врачамъ въ расходѣ на химическій анализъ петербургской воды. Объ этомъ въ газетахъ печаталось. А сколько такихъ дѣлъ, о которыхъ нигдѣ не печатается! Горько жалуются крестьяне, пріѣзжающіе извозничатъ въ Петербургъ, что имъ по семи дней не выдаютъ установленныхъ бляхъ на извозный промыселъ, теребятъ по разнымъ мѣстамъ, берутъ негласные поборы, превышающіе ихъ средства: что, благодаря этому. они проживаются въ Петербургѣ до нитки безъ заработковъ; что полиція и городское управленіе на-перерывъ ихъ разоряютъ и нѣтъ имъ ни отъ кого защиты. Кому бы этимъ заняться, какъ не общественному управленію столицы? А ему, какъ и казенной администраціи, нѣтъ до этого никакого дѣла!

Да что говорить объ общественномъ управленіи! Тамъ, гдѣ дѣло касается нашего кармана, — и тамъ мы не думаемъ контролировать нашихъ выборныхъ. Посмотри, какъ идутъ желѣзнодорожныя дѣла: гадко и тошно подумать! Недавно приходитъ ко мнѣ мужикъ изъ нашей деревни попрощаться. «Куда это Богъ несетъ? » — «А яблоки изъ вашего сада въ Москву везу.» «Какъ къ Москву? Почему же съемщикъ сада по желѣзной дорогѣ не отправляетъ?» — Мужикъ махнулъ рукой. «По желѣзной дорогѣ бунты съ яблоками крючьями подымаютъ и въ вагоны грузятъ, такъ много яблоковъ портится, а, кромѣ того, ихъ по дорогѣ половину разворуютъ. Съемщики и нанимаютъ насъ.» — Понимаешь ты это: гужевая отправка заводится рядомъ съ желѣзно-дорожной отправкой. Вотъ наши порядки! Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, четверть овса была у насъ полтора рубля и рубль съ четвертью, а въ Петербургѣ около пяти рублей. Прямой разсчетъ везти въ Петербургъ. Говорю я объ этомъ съ однимъ человѣкомъ, близко знакомымъ съ отправками по желѣзнымъ дорогамъ.— Не совѣтую вамъ, говоритъ, просчитаетесь и убытокъ понесете.— Какъ такъ?— Да такъ же: крючники, при погрузкѣ, такихъ вамъ дыръ въ куляхъ понадѣлаютъ, что половина овса въ вагонахъ останется.— Ну, а если я погружу въ вагоны, которые прямо идутъ въ Петербургъ безъ перегрузки въ Москвѣ?— И это вамъ ничего не поможетъ, говоритъ мнѣ собесѣдникъ: вѣдь дыры, которыя продѣлываютъ въ куляхъ крючники, только предлогъ: половина протрусится человѣческими руками.— Вотъ до чего мы дошли! Финляндская желѣзная дорога молоко возить и оно невредимо пріѣзжаетъ; а на нашихъ, русскихъ, и овса везти нельзя. Какъ же тутъ гужевой перевозкѣ не возобновиться! Того и гляди, товары только гужомъ и станутъ возить, а желѣзныя дороги останутся для пассажировъ и мелочи. Кто отъ этого въ накладѣ? Мы же, акціонеры! Но намъ и нашего кармана не жалко, — такъ уже мы привыкли на все махать рукой и апатично принимать всякія невзгоды, отъ совершенной увѣренности, что правды не добьешься, а если и добьешься, то съ такими усиліями, мытарствами и жертвами, что другой разъ и не подумаешь ея добиваться.

VI.

Письма мои, я вижу, тебѣ очень надоѣли. Ты меня называешь несносной старой брюзгой, закопавшейся по уши въ провинціальныя дрязги, и не умѣющей, за мелочами, разглядѣть большаго и хорошаго, что въ наше время дѣлается.

Всѣ вы, петербуржцы, на одну мѣрку скроены. Начнешь вамъ говорить, что и какъ есть, на самомъ дѣлѣ, — вы скучаете. Оно и понятно: столько всякихъ жалобъ вы отъ насъ слышите, что голова у васъ притупилась и уши вянутъ! Если бъ вы на нашемъ мѣстѣ были, вы бы запѣли другую пѣсню. Мелочи! Да вѣдь на мелочахъ-то жизнь вертится, особенно наша; изъ нихъ она слагается; общіе взгляды и принципы, съ высоты которыхъ вы на насъ смотрите, изъ нихъ же выводятся и хороши только тогда, когда обнимаютъ и выражаютъ мелочи, а безъ этого они пустыя слова. Да и что толку въ общихъ взглядахъ и въ принципахъ, когда они не переводятся въ жизнь, въ дѣло! Разсуждая въ пустотѣ, тяготясь мелочами, вы ищете на что опереться и хватаетесь за призраки. То у васъ истинное основаніе всякаго нашего благополучія — дворянство, то крупное землевладѣніе, то черноземная сила — крестьянство, то промышленный и торговый классъ, то земство. Теперь вы всѣ надежды на земства возлагаете. Какъ флюгеръ вертится направо и налѣво, такъ у васъ направленія смѣняются. Сегодня для васъ идеалъ сильная полицейская власть, завтра классицизмъ, послѣ завтра реализмъ, а тамъ судъ, а тамъ опять что-нибудь другое. Сколько разныхъ идеаловъ у васъ заѣзжено въ послѣдніе годы — и не перечтешь! И жизнь становится все безцвѣтнѣй, тоскливѣй и безотраднѣй. Торжественные процессіи съ разными знаменами, на которыхъ крупными буквами были прописаны разные принципы и общіе взгляды, быстро чередовались передъ нашими глазами; но онѣ только запутывали ежедневную жизнь, увеличивали въ ней хаосъ. У насъ нельзя опереться ни на одно сословіе. ни на одинъ классъ, ни на одну общественную организацію, ни на какой идеалъ; на нихъ нельзя что-нибудь построить, потому что они созданы изъ головы, а не выросли изъ самой жизни, не сложились изъ ея нуждъ. Сколько людей, самыхъ различныхъ направленій, при разнообразнѣйшихъ условіяхъ и общественныхъ положеніяхъ, пробовали стать твердой ногой на нашей зыбкой, колеблющейся подъ ногами почвѣ — и проваливались! Во всѣхъ классахъ, сословіяхъ, родахъ службы, общественныхъ положеніяхъ, разсѣяны единицами превосходныя личности, замѣчательные умы и таланты, которые сдѣлали бы честь любой странѣ, но они томятся въ бездѣйствіи и не приносятъ отечеству никакой пользы, потому что искусственная среда и организація, сословная или служебная, въ которую они вставлены, ихъ парализуетъ. Побьются они сначала и, не видя ни съ какой стороны поддержки своими усиліямъ, махнутъ на все рукой: лучшее, что въ нихъ есть, они затаиваютъ про себя, а на свою дѣятельность смотрятъ, какъ на неизбѣжное зло, и валятъ черезъ пень-колоду, предоставляя дѣйствительную жизнь ея собственному теченію. Много ли ты видалъ у насъ людей, которые всей душой, всѣми силами принадлежатъ той общественной средѣ, въ которую жизнь или судьба ихъ поставили? Они считаются даже не десятками, а единицами. Каждый у насъ пока силенъ и бодръ, клянетъ свою обстановку, хотѣлъ бы изъ нея выдраться: а потомъ, когда жизнь его помнетъ и убьетъ въ немъ всякую энергію, всякую вѣру во что бы то ни было, онъ начинаетъ плыть по теченію, забывъ о какихъ бы то ни было идеалахъ, и думаетъ только о самомъ себѣ. Оттого, какъ рѣдко кому удастся у насъ дѣло сдѣлать и какъ недолговѣчны наши дѣла! Перемѣнится случайно обстановка, перемѣнится случайно человѣкъ, глядишь, созданное великими усиліями развалилось и всѣ про него забыли, кромѣ тѣхъ, кому оно непосредственно приносило пользу: тѣ, конечно, о полезномъ дѣятелѣ помнятъ и о томъ, что его нѣтъ крѣпко горюютъ; а потомъ, когда перемрутъ и они, дѣла какъ не бывало!

Пессимистъ, усталый, огорченный и отсталой я человѣкъ, скажешь ты. Нѣтъ, я просто русскій человѣкъ, кое-что видавшій на своемъ вѣку и никогда не умѣвшій довольствоваться словами, шаблонами и провозглашеніемъ принциповъ, а жаждавшій всю жизнь видѣть ихъ проведенными въ дѣйствительности, въ томъ, что ты свысока называешь мелочами. Я, на свою долю, помирился бы на самой малости, лишь бы эта малость была сущая, дѣйствительная правда, а не слова. Пріѣлись они мнѣ до тошноты! Всѣ мы только говоримъ, провозглашаемъ широкіе принципы, а самаго малаго дѣла, которое само напрашивается, не дѣлаемъ. Жалобамъ, негодованію нѣтъ конца, а постараться, чтобъ хоть въ нашей непосредственной обстановкѣ стало получше, посвѣтлѣй, объ этомъ мы и думать не хотимъ! Хоть бы въ этомъ плутамъ подражали! Тѣ очень дѣятельны и отлично достигаютъ своихъ цѣлей.

Гдѣ же, спросишь ты, выходъ изъ такого заколдованнаго круга?— Да онъ совсѣмъ не такой заколдованный, какъ кажется. Глазамъ страшно, рукамъ не страшно. Хотите знать, что надо дѣлать, — прислушивайтесь, на что жалуются, чѣмъ особенно тяготятся, и не въ одномъ какомъ-нибудь слоѣ или классѣ, а во всѣхъ. Хотите знать, чьими руками и какъ дѣло сдѣлать,— обращайтесь не къ сословіямъ, классамъ и организаціямъ, занесеннымъ въ сводъ законовъ, а къ кружкамъ, куда ушла и гдѣ пріютилась живая русская мысль, гдѣ сгруппировались люди самыхъ различныхъ общественныхъ положеній, по наклонностямъ, симпатіямъ, нравственнымъ и умственнымъ качествамъ, гдѣ ихъ отлично понимаютъ, знаютъ и ими дорожатъ. Людей, годныхъ на дѣло у насъ много, гораздо больше. чѣмъ вы думаете; только вы ихъ искать не умѣете! Они попрятались по кружкамъ, а вы ихъ ищете по оффиціальнымъ трафаретамъ и, разумѣется, не находите. У насъ люди испоконъ вѣка разбивались по кружкамъ и были тѣмъ, что они въ самомъ дѣлѣ, только въ кружкахъ. Изъ кружковъ у насъ и всѣ великія дѣла выходили.

«Компанія» Петра Великаго развѣ не былъ такой же кружокъ единомысленныхъ людей? Развѣ не въ кружкахъ созрѣла отмѣна крѣпостнаго права и кто, какъ не кружки поставили людей, которые провели ее въ жизнь по губерніямъ и уѣздамъ? Мы мало знаемъ интимную русскую исторію, а мнѣ сдается, что изъ кружковъ вышла мысль о соединеніи раздробленныхъ частей Россіи въ Московское государство, объ освобожденіи отъ ига татаръ, о возсозданіи Московскаго государства послѣ разгрома смутнаго времени. Подъ давленіемъ тяжелыхъ условій кружки у насъ притаились и помертвѣли. Дайте намъ свободно вздохнуть, люди опять разберутся по кружкамъ, и опять станутъ родниками живой русской мысли, талантливыхъ и полезныхъ дѣятелей по всѣмъ направленіямъ.

К. Д. Кавелинъ.

С.-Петербургъ, 15 Сентября 1880.

«Русская Мысль», No 11, 1880

Письма из медвежьего угла

Автор: Кавелин Константин Дмитриевич

Обратная связь

Вопрос администратору