Очевидно, что при правильном взгляде на вещи невозможно смешивать отношения свободных людей к существующим властям с отношениями должностных лиц к начальству. Отношения эти разнятся между собою не степенью, а целым родом, toto genere. В благоустроенном гражданском обществе власти призваны к тому, чтобы блюсти закон, требовать его исполнения или преследовать нарушение его. Даже в тех случаях, когда властям дается полномочие действовать по усмотрению, предполагается, что лица, облеченные властью, действуют в духе закона и справедливости, а не произвола. Если нашими законами вообще допускается независимое суждение о делах, то Главное управление по делам печати, конечно, не полагает, что только его распоряжения должны составлять в этом отношении исключение. Если допускается независимое суждение по всем государственным вопросам, то нет никакого сомнения, что оно допускается и по отношению к Главному управлению по делам печати. Впрочем, ведомство это так либерально, что допускает независимое о своих действиях суждение не только со стороны публики, но даже и со стороны должностных лиц, находящихся в служебной от него зависимости. Оно принимает от своих подчиненных самые резкие критические замечания, и не только принимает, но и печатает их во всеобщее сведение. В No 40 «Северной Почты», как нашим читателям известно, было опубликовано порицание принятой Главным управлением меры относительно остзейских газет, — порицание не от какого-либо постороннего лица, а от подчиненного агента, именно от рижского цензора, который доказывал Главному управлению, что принятая им мера крайне вредна в государственном отношении. Хотя Главное управление и не согласилось со мнением своего подчиненного, однако напечатало это мнение как бы в доказательство своего либерального взгляда на отношения подчиненных к начальству. Нам остается надеяться, что оно в настоящем случае примет, по крайней мере с неменьшим благодушием, объяснения от людей, не имеющих чести состоять на службе ни по Главному управлению печати, ни вообще по министерству внутренних дел.
В No 78 «Северной Почты», вчера полученному здесь, напечатана заметка по поводу статьи нашей в нумере от 3 апреля. Из этой заметки мы узнаем, что эта статья наша была предметом обсуждения в Главном управлении по делам печати. Мнения членов разделились на две стороны: по мнению одних, следовало начать судебное преследование «Московских Ведомостей»; по мнению других, следовало объявить им второе предостережение. Г. министр внутренних дел не принял ни того, ни другого из этих мнений в уважение, как значится в заметке, к нынешнему настроению общественного мнения. Всякий, знающий дело и способный беспристрастно обсудить его, согласится, что решение министра было бы при всяких обстоятельствах вернее, нежели оба выраженные в совете мнения. Судебное преследование может быть открыто лишь на основании закона. Мысли, выраженные в нашей статье, не противоречат существующим законам, чему убедительным доказательством служит и то, что оне высказывались нами постоянно во все продолжение нашей деятельности. Отказ наш напечатать объявленное нам предостережение точно так же не подавал повода к судебному преследованию, ибо последствия такого отказа ясно предусмотрены в законе и вступают в силу сами собою. Суд мог приговорить нас только к тому, что мы и сами изъявили готовность исполнить по первому требованию администрации. Напротив, не Главному управлению печати, а нам представлялся повод искать суда на распоряжение администрации, если мы считали его несправедливым. Что же касается до вторичного предостережения, то оно не могло бы иметь никакой силы, после того как нами уже изъявлена готовность прекратить свою деятельность по предъявлении первого.
За сим заметка обвиняет нас в том, что мы неверно изъяснили закон и неточно изложили обстоятельства дела.
Относительно первого пункта, то есть относительно неверного изъяснения закона, в «Северной Почте» сказано следующее:
Повременным изданиям не предоставлено права выбора между ст. 31 и ст. 33 закона 6 апреля 1865 года. Ст. 31 содержит в себе указание закона, требующего напечатания предостережения во главе первого имеющего после того выйдти в свет нумера без всяких изменений или возражений. В ст. 33 определено взыскание за нарушение ст. 31. Объявлять, что «Московские Ведомости» подчиняют себя платежу штрафа, ст. 33 установляемого, значит объявлять решимость нарушить ст. 31, предпочитая соблюдению закона определяемое за несоблюдение его взыскание.
Мы не будем спорить об изъяснении закона; но мы считаем себя обязанными устранить неверное изъяснение нашего действия, которое, собственно, и подлежит в этом случае изъяснению. Мы не делали выбора, как сказано в «Северной Почте», между двумя статьями закона. Нам только предстоял выбор между двумя решениями, из коих одно считаем честным, другое нечестным, и в этом выборе мы не колебались ни минуты. Закон предписывает принять объявленное министром внутренних дел предостережение и напечатать его в ближайшем нумере издания, не разбирая, справедливо оно или несправедливо, основательно или неосновательно, ибо министру внутренних дел в этом отношении предоставлено полномочие действовать по усмотрению. Но точно так же справедливо и то, что издателям предоставляется право по усмотрению продолжать или не продолжать свою деятельность. Что такое предостережение? Если оно имеет сериозное значение, — а действия правительственной власти не должны быть шуткою, — то издание, принявшее его, обязывается последовать ему. Но предостережению, которое было нам объявлено, мы не могли последовать по совести. По нашему разумению, предостережение поражало сущность всей нашей деятельности, и, приняв его, мы были бы обязаны отказаться от нашего прошедшего и изменить направление и тон нашей газеты; это было бы хуже, чем нечестно. С другой стороны, было бы нечестно и несоответственно с уважением, подобающим правительственной власти, принять объявленное предостережение и не последовать ему во всей его силе. Мы не хотим прибегать ни к каким недозволительным уловкам даже при самой лучшей цели. Коль скоро законная власть признала нашу деятельность вредною, то мы должны прекратить ее, если не можем изменить ее характер. Наша совесть, чувство достоинства, наше понятие о чести препятствовали бы нам, с принятием предостережения, высказываться по-прежнему, а потому нам не представлялось иного выбора, как прекратить вовсе нашу деятельность. Мы прекратили бы ее в тот же самый день, как предостережение было объявлено. Мы не напечатали бы предостережения, а прекратили бы выпуск нашей газеты, пока не передали бы ее обратно университету, которому она принадлежит как собственность. Но предписывая немедленное принятие предостережения изданию, которое хочет продолжаться, закон определяет срок существованию издания, которое продолжаться не хочет. Мы сочли себя в полном праве воспользоваться законным определением срока нашего существования, и к этому, между прочим, побуждало нас то убеждение, которое одушевляло и поддерживало нас в нашей деятельности, вознаграждая нас за все труды и тревоги, с нею сопряженные, — именно убеждение, что она не бесполезна. Вследствие того мы сочли себя не только вправе, но и обязанными воспользоваться до конца предоставляемою законом возможностью, подвергаясь довольно тяжким условиям, с которыми сопряжено продолжение издания в течение трех месяцев по непринятии объявленного предостережения. Что же можно найдти незаконного или неправильного в нашем решении, которое было заявлено нами в нумере от 3 апреля?
Заметка «Северной Почты» находит в нашей статье неточное изложение обстоятельств; эта неточность, по мнению «Северной Почты», заключается, во-первых, в ссылках на брошюру «Que fera-t-on de la Pologne?»; во-вторых, в ссылках на рассмотрение в комитете министров ходатайства Московского университета об изъятии «Московских Ведомостей» от общей цензуры.
Осмеливаемся утверждать противное и остаемся при том мнении, что обстоятельства дела изложены нами с совершенною точностью и сделанные нами ссылки вполне верны. Заметка говорит:
В предостережении указаны не только статья, которою оно вызвано, но и те выражения, которые в особенности приняты во внимание при его объявлении. Издателям «Московских Ведомостей» известно, что между брошюрою «Que fera-t-on de la Pologne?» и взглядом, которым в настоящем случае руководствовалось Главное управление по делам печати, ничего нет общего.
Предостережение поставляет в вину не выражения, которые неоднократно и прежде употреблялись нами, а то, что в нашей статье (выписываем подлинные слова предостережения) «правительственным лицам приписываются стремления, свойственные врагам России, и мысль о государственном единстве империи выставляется как бы мыслью новою, будто бы встречающею в среде правительства предосудительное противодействие, между тем как «подобные общие, произвольные, бездоказательные и неосновательные нарекания заключают в себе возбуждение недоверия к правительству». Смысл этих слов как нельзя более ясен: предостережение делалось нам за то, что мы стремления, по словам самого предостережения, свойственные врагам России, приписывали правительственным лицам и делали это произвольно, неосновательно и бездоказательно. В наших объяснениях в No 69 мы представили на вид, что никому ничего произвольно не приписывали и что мысль о единстве государства никогда не считали новою, а, напротив, всегда считали ее делом самым старым и незыблемым, противодействовать которому не только предосудительно, но и преступно; сославшись же на вышеупомянутую брошюру, о которой столько раз было говорено в нашей газете, как на факт, не подлежащий спору и имеющий силу доказательства юридического. Что же касается до того, что между этою брошюрой и взглядом, которым руководствовалось Главное управление по делам печати, нет ничего общего, то мы этого не обязаны знать, нас обвиняли в бездоказательности и в произвольности суждения: мы привели доказательство, не подлежащее сомнению и всем известное, вот и все. Слова наши, подавшие повод к предостережению, с избытком подтверждались фактом уже известным и не требовали других указаний. В то время когда мы писали наши строки, вызвавшие предостережение, все были заинтересованы статьей, только что появившеюся в «Revue des Deux Mondes» за подписью г. де Мазада. В публике шли разные толки о ее происхождении. Быть может, Главное управление по делам печати полагает, что мы приписываем ее происхождение участию кого-либо из правительственных лиц или думаем, что ей сочувствуют в некоторых правительственных сферах? Но мы не утверждали этого, точно так же как и не отрицали, а только то, что мы печатно утверждаем или отрицаем, может подлежать контролю Главного управления по делам печати.
Перейдем теперь к другой неточности, в которой обвиняет нас заметка. Выписываем из ней подлинные слова:
Комитет министров никогда не решал вопроса о характере их (издателей «Московских Ведомостей») деятельности, потому что он вовсе не был передан на обсуждение комитета. Вопрос заключался в изъятии от общей цензуры, и этот вопрос решен отрицательно; но при этом все члены комитета свидетельствовали о заслугах издателей перед Россией, а г. министр народного просвещения, кроме того, и о заслугах их учебному ведомству*. Комитет заключил: предоставить министру внутренних дел и впредь оказывать все по его усмотрению возможные облегчения в применении цензурных правил к «Московским Ведомостям».
______________________
* Нам приятно узнать это, но если мы действительно оказали какие-либо заслуги учебному ведомству, то разве только неутомимою борьбой с ним.
Мы просим сличить с этим сообщением наши слова о том же предмете. Вот что мы сказали:
В это трудное для нас время совет Московского университета единогласно постановил ходатайствовать, чтоб издание «Московских Ведомостей» как газеты, составляющей его собственность и некогда изъятой от общей цензуры, было снова передано на ответственность университета, дабы тем облегчить для нас продолжение издания. Ходатайство это по Высочайшему повелению рассматривалось в комитете министров, где отнюдь не могло происходить того странного поединка, о котором повествуют составители статьи, подписанной г. де Мазадом. Желание университета оказалось неудобоисполнимым, но вопрос о характере нашей деятельности был решен удовлетворительно для нас, что и дозволило нам продолжать ее. И вот то, что с небольшим за год перед сим правительство в его совокупности признало непредосудительным, вдруг оказывается теперь колеблющим доверие к правительству, и это за несколько строк, представляющих собою лишь слабое повторение того, что тогда подлежало обсуждению высшего правительственного учреждения. Оправдание нашей деятельности позволило нам продолжать ее в течение прошлого года и перенести ее в нынешний, — и вот теперь, когда мы вступили в новые обязательства перед публикой, в конце первой четверти года нас снова останавливают тем же вопросом о характере и основаниях нашей деятельности и обязывают нас формальным предостережением изменить ее направление, потому что она колеблет доверие к правительству…
В чем же у нас неточность? Комитет министров рассматривал ходатайство университета и нашел его желание неисполнимым, но при этом характер нашего издания признан непредосудительным: вот что сказали мы. «Северная Почта» поправляет нас. Она свидетельствует, что комитет министров нашу деятельность признал не только непредосудительною, но положительно полезною. Весьма естественное чувство не позволило нам говорить о таком торжественном признании наших заслуг.
Но если наша деятельность признана была полезною, то этим самым она признана и непредосудительною. В чем же неточность? Что г. министру внутренних дел предоставлено «и впредь» оказывать нам по его усмотрению всевозможные облегчения, пока печать находилась под предварительною цензурой, то это отнюдь против нас свидетельствовать не может. Нам часто приходилось разниться с цензурным ведомством во мнениях. Имея в виду ту пользу, которую, по суждению комитета министров, приносила наша деятельность, мы позволяли себе не соглашаться с мнением цензурного ведомства по разным подлежавшим обсуждению вопросам и высказывались так, как предписывало нам чувство долга. Сначала нам дозволялось высказываться по нашему усмотрению, потом нас начали подвергать взысканиям. Нам оставалось прекратить нашу деятельность, но комитет министров предоставил г. министру внутренних дел оказывать нам «и впредь» те облегчения, при которых была возможна наша деятельность, и только на этом условии мы могли продолжать ее в прошлом году. Нам по-прежнему приходилось во многом не соглашаться с цензурным ведомством, но несогласие наше не было уже признаваемо за нарушение закона. Направление нашей деятельности не изменилось и в настоящее время. Мнения, в которых мы главным образом сталкивались прежде с цензурой, выразились в статье, подвергшейся предостережению. Мы остаемся при этих мнениях, несмотря на неодобрение их советом Главного управления, а потому нам ничего не оставалось иного делать, как сойти со сцены по истечении установленного срока.
Заметка «Северной Почты» напоминает нам, что г. министр по своему усмотрению может сделать нам и второе, и третье предостережение. Мы не сомневаемся в этом, а потому и устранили себя, как ни тяжело, как ни прискорбно было это для нас. В заключение заметка ставит нам на вид обязанности Главного управления печати «настоять на соблюдении закона и оградить неприкосновенность законом вверенной ему власти». Но именно из желания соблюсти во всей силе закон и из уважения к власти, вверенной Главному управлению по делам печати, или, лучше, г. министру внутренних дел, мы и приняли наше решение прекратить свою деятельность. Мы надеемся, что как нет в принятом нами решении ничего противного закону, так нет ничего противного и видам Главного управления по делам печати или правительственного лица, которому оно подведомо.
Впервые опубликовано: «Московские Ведомости». 1866. 17 апреля. No 81.
Скачать