Автобиография П. И. Совестдралова

Автор: Ключевский Василий Осипович

В. О. Ключевский

  

Автобиография [П. И. Совестдралова]

  

   В. О. Ключевский. Неопубликованные произведения

   М., «Наука» 1983

  

   Честь имею представиться — Павел Иванович Совестдралов, губернский секретарь, 30 с небольшим лет. Я принадлежу к той многочисленной породе людей, которых вся жизнь, подобно гражданам древних Афин, проходит вне дома, на площади1, в самом водовороте животрепещущих интересов и вопросов. Да, я человек общественный, человек форума, или, говоря современным языком, человек площади, бульвара. Мой девиз — «Pardon, madame», мои идеалы — сигарка и общество. К этой роли чрезвычайно идет моя физиономия: у меня вьющиеся волосы, высокий лоб, смелое выражение глаз, бледное лицо2, важная, крупно шагающая походка — одним словом, шикарство. Для окончательного изучения моей физиономии приглашаю вас на бульвар, в театр, в какое-угодно общественное место, где встретите меня одним из первых.

   Стоя на рубеже молодости и зрелого возраста и чувствуя, что жизнь ничего уже не даст мне нового, я хочу оглянуться3 на лежащую за мной дорогу, на мою мятежную молодость — не для поучения, а для того, чтобы потешить собственное сердце и воспоминаниями раздуть искорки того огня, который, чувствую, с каждым днем более и более гаснет в душе. Это будет для меня вместе и новостью; след[овательно], развлечет меня, потому что мое прошлое действительно для меня новость, так как, признаюсь, среди волнений и живых вопросов мне некогда было оглядываться назад и знакомиться с своей собственной историей4. Да, я много жил, всё (или почти всё) изведал в жизни, что всякому ведать надлежит. Я могу сказать о себе, что сказано о великом человеке:

  

   На все отозвался я сердцем своим,

   Что просит у сердца ответа.

  

   Начну. Вся жизнь моя, можно сказать, есть длинный ряд тайных и явных скандалов. Мифические саги школы, которой обязан я своим воспитанием, полны преданий о моих подвигах. Кстати, воспитывался я в одной губернской гимназии и был вождем партии вигов, которая располагалась обыкновенно на задних лавках. Отец мой — да что говорить об отце, когда его давно уж нет на свете! Замечу еще, что я не буду распространяться о своем детстве, о домашнем воспитании. Не знаю, почему принято начинать биографии с детства; в детстве не всегда узнаешь человека, каким он будет в пору развития сил. Известно, что многие горячие, энергические гении были вялыми детьми. Впрочем, я и в детстве обнаруживал уже зародыши позднейшего характера. Я был резвое, бойкое дитя. В моих детских забавах обнаруживались ухватки сказочного Ивана-царевича, и если я не рвал рук и голов своим придворным сверст[ни]кам, то волосам меньших братьев и сестер доставалось порядком.

   Учился я, как сказано, скверно. Только под конец курса усердно принялся я за книгу и вот по какому случаю.

   У меня с детства была горячая голова, и, несмотря на леность в ученье, я подавал большие надежды в практической жизни. Однажды за ужином, живо помню этот случай, я рассердил дедушку5, задорного брюхана. Тот раскричался на весь дом. Я уже хотел ложиться в постель, как в мою комнату входит отец и начинает, как говорится, журить меня, поучая почтительности к старшим, и вместе укоряя за заносчивость, — старые, надоевшие песни. Я слушал и Не возражал. Но когда он принялся энергически упрекать меня в лени, я не вытерпел.

   — Оставьте меня, папаша!6 — воскликнул я7 с достоинством. — Что касается до ученья, я знаю свое дело.

   Отец взбесился:

   — Ты мне так говоришь, мне? — закричал он, подступая ко мне с сжатыми кулаками. — На колени, мерзавец!

   И посыпались на меня внушительные палки. Они оказались очень убедительны. Я смирился. Отец проехался раза два по комнате и утих — верно, устал.

   — Ну прости меня8, Павел Иванович, — сказал он мне и обнял меня9.

   Комедией показалась мне вся эта штука и это смешное название Павла Ивановича, которое я в первый раз слышал от отца. Когда отец10 вышел из моей комнаты, я нарочно погромче сказал ему вслед, снова ободрившись: «Куда? Избить, а потом говорить: Прости, Павел Иванович!» Отец, к счастью, не слыхал. Досадуя на эту сцену, а11 более на то, что я струсил12, я усердно принялся за книгу, в которой я всегда13 находил немного прелести, и благодаря этому успел кончить курс, как и все.

   Но14 дальше, дальше от этих темных картин и образов молодости! Не в этих картинах и образах, не за учебной книгой росла и сказывалась моя молодая сила. В жизни каждого человека чрезвычайно важно знать его первые заветные мечты, первые думы развивающейся головы. Впрочем, идеалы моей первой молодости едва ли представляют что-нибудь особенное от идеалов обыкновенных юношей с горячей головой. Я любил романы. Особенно поразили меня романы Купера. Я увлекался суровыми картинами девственной природы Америки, этими первобытными лесами, полными чудовищных животных, этой дикой жизнью, еще не тронутой цивилизующей рукой европейца. Тогда в голове моей зародились странные мечты. То мне хотелось быть мореплавателем вроде Кука, объехать все страны мира, своими главами взглянуть на15 величествен[ные] картины природы и16 странную жизнь дикарей; то мечтал я сделаться великим писателем, пред которым бы весь свет17 остановился в удивленьи, разинув рот и сняв шапку18. Но все это вещь слишком обыкновенная в юности. С переменой обстоятельств менялись и мои идеалы19. Когда я начал мечтать об университете, я бросил мысль о кругосветном плавании и авторстве и замечтал об адвокатуре. Я создавал себе блестящую перспективу в будущем, как я сделаюсь великим юристом, отправлюсь в Англию или Францию, выиграю там несколько процессов и со славой ворочусь в Россию, чтоб занять место прямо в Государств[енном] совете.

   Но, увы! Все мечты мои поблекли, как осенние листья, незадолго до выхода из гимназии, когда отец сказал мне решительно, что мне не быть в университете, а нужно скорее приняться за дело, т. е. за службу.

   Моя общественная деятельность началась вскоре по выходе из школы, еще до вступления на службу. Дебют мой в обществе в качестве не школьника уже, а свободного гражданина ознаменовался изрядным скандалом. С тоской вспоминаю я об этом первом общественном скандале своем, потому что и здесь я под конец струсил, как школьник. Святками отправился я в дворянское собрание на маскарад. Там подцепил я одну маску и пустился с ней по зале. Мысль, что вот-де я на воле и теперь мчусь в таком собрании с дамой, вскружила мне голову. Я принялся любезничать с своей20 маской как можно развязнее.

   — Какие у тебя античные формы, маска! — сказал я ей на ухо, легко сжимая ее талию.

   Даже рука моя почувствовала внутри моей дамы какое-то особенное движение.

   — Pardon, устала!

   — Что же так скоро? — говорил я, подводя маску к ее стулу. Руки у меня расходились. — Позвольте, — продолжал я, — Вашу маску! Откройтесь!

   — Ах, какая дерзость!

   — Ах, какая Вы хорошенькая! — воскликнул я, сдернув маску.

   Вдруг, смотрю, подходит ко мне полковой майор, гневный, блестящий. Моя хорошенькая оказалась его женой.

   — Как Вы смели, молодой человек? — завопил грозно майор. — Как Вы смели? Да я Вас прикажу за это вышвырнуть отселе.

   Куда девалась моя удаль пред этим африканским львом! Ценой позорного извинения едва мог утолить его ярость и без оглядки вылетел из собрания.

   Наконец, плотно уселся я21 за стол, не зеленый, а черный, пропитанный чернилами стол, и заскрипело канцелярское перо в моей руке, когда-то мечтавшей водить авторским пером. Убийственной, разочаровывающей прозой веяло на мою романтическую душу от голых степ, от толстых деловых книг и деловых лиц чиновников. Впрочем, то же, вероятно, бывает в таких обстоятельствах и со всеми подобными мне людьми. Но мой добрый гений-путеводитель не оставлял меня и здесь. Не успел я получить первого своего жалованья, как уже случилось следующее событие: смотря на меня, как [на] нови[ч]ка, некоторые22 сановники считали себя вправе пользоваться мною для посылок. Однажды подходит ко мне секретарь с листом «Губернских ведомостей» и говорит:

   — Отнесите, г-н Совестдралов, в каррикатуру?

   — Куда, Петр Иванович? — спрашиваю я, смекнув было и едва удерживаясь от хохота.

   — В каррикатуру.

   Я не вытерпел и фыркнул ему в лицо.

   — Не в корректуру ли, Петр Иванович?

   — Ну да, в корректуру! Чему же Вы смеетесь?

   При окончании присутствия с меня велено снять сапоги, т. е. посадить под арест, — на целые сутки.

   Так, мой первый подвиг на поприще обличения невежества23 окончился для меня арестом. Но им я был доволен: здесь мне удалось не струсить. Затем следовал ряд мелких ошибок с старыми бюрократами, что окончательно упрочило за мной в их глазах репутацию вольного мальчишки. Впрочем, я не занимался службой усердно: она мне не нравилась.

   Помню, на меня часто находили минуты безотчетной грусти. Печальная действительность заставляла задумываться над будущностью. Вопрос о моем призвании болезненно щемил мне сердце. Неужели, думал я, моя деятельность ограничится канцелярским столом и я неспособен к лучшему? Неужели всем планам моей молодости суждено разрушиться бесследно? И разве эти планы сами по себе уж не24 имели право на осуществление? Нет, у меня были высшие стремления, а они говорили, что я предназначен к чему-то другому, выше той сферы, куда забросила меня судьба. Зачем и давать крылья птице, если ей не предназначено летать по выси поднебесной?..

   Пробегая воспоминанием все эти давно забытые, давно минувшие25 думы и дивишься26 настроению, которое сам переживал в то время. Теперь, на расстоянии более чем 10-и лет, сам не узнаешь себя в подобные минуты, не понимаешь, откуда проистекали и к чему направлялись27 эти горячие порывы молодой головы; и с изумлением спрашиваешь себя, неужели этот мечтательный, идеальный юноша 28 все я же, все тот же Павел Иванович Совестдралов? Да — я тогда мог сказать о себе, как Печорин: «Я чувствую в себе силы необъятные». А куда девалась эти силы? Они не сосредоточились ни в один энергический протест против какого-нибудь злоупотребления, а разменеиы на мелкие заботы и дрязги. Я и теперь могу сказать о себе опять, как Печорин: «Моя бесцветная молодость прошла в бесплодной борьбе с самим собой». И вот теперь чувствуешь, что уже нет прежних сил, и не воротить их. Грустно, грустно! .. Извините, господа, что я так откровенно и не скромно… Ах! Ведь я и забыл, что пишу свою биографию, а не беседую с друзьями…

   Моя общественная жизнь — жизнь в обществе и для общества началась. Но я в изумлении останавливаюсь перед громадной массой своих деяний, которую выводит предо мной моя память; я с удивлением спрашиваю себя, неужели все это я сделал, один я, неужели мои все эти подвиги, которые некоторым господам угодно называть скандалами, в которых даже пожившему и побившемуся вдоволь сердцу моему чувствуется молодая мощь энергической натуры. Я не знаю, с чего начать: так неотразимо и с таким обаянием встают они в душе моей все разом и заставляют забыть мои зрелые лета, мои гаснущие силы…29 Нет, мне не передать всех этих дел в их первоначальной юношес[кой] свежести.

   А тут еще темные образы пошлой обыденности, которые теперь, при упадке энергии, так тяжело ложатся мне на душу со всей своей отвратительной грязью. С ранних пор возненавидел я свой домашний круг, который своей холодной прозой убил первые мечты моей молодости; меня рано тянуло вон из дому, куда-то на свежий вольный воздух. Помню, я вздохнул несколько легче, когда умер мой отец30. Но мир его безответному теперь праху. Говорят, могила всех примиряет. А, признаюсь, живой он не был31 по отноше[нию] ко мне безответным.

   Освободившись от опеки, я вырвался на волю, зажил широко и правильно. Только возвращаясь ночью домой, я чувствовал в душе какую-то тяжесть; да и что меня ждало там, кроме жалоб матери на небрежность32 по службе, на расход, приправленных вздохами, да ссор с другими домашними — все обыкновенные, пошлые вещи. Кстати, не могу не вспомнить здесь одной забавной домашней сцены. Я постоянно жил в ссоре с старшим братом; по характеру своему я не мог сойтись с этим вечно спокойным рутинером-тюфяком. С летами эта нелюбовь возросла до ненависти33. Старушку мать мою это, по-видимому, очень огорчало. Напрасно старалась она примирить нас. Вот однажды она свела нас. Случилось, что все трое были навеселе. Помню, я в раздумье широко шагал по комнате, а брат по обыкновению сопел в углу над чем-то. Мать и повела свою мину. В ответ на ее упреки я начал объяснять ей, почему между нами такое несогласие. Вдруг брат, уж окончательно опустивший было голову и засыпавший, поднимается и, подходя ко мне34, с каким-то не свойственным ему одушевленном схватывает мою руку.

   — Ну, послушай, брат! Мать правду говорит. Ей больно, обидно смотреть на наши ссоры! Ну, на кого мы похожи, что мы с тобой за братья? Как нам не совестно жить так?

   И много, все что-то вроде этого говорил оп. Я слушал и молчал. Не знаю, что заговорило во мне тогда, но будто захотелось помириться. Я, все еще молча, пожал брату руку. Мать под хмельком расплакалась от35 радости и подвела нас к образу.

   — Ну, поклонитесь, детушки, и забудьте все. Ведь вы только и остались у меня, — проговорила она слезливо.

   Брат бухнулся в землю. Смешна показалась мне36 эта полупьяная сцена, я не выдержал и захохотал.

  

   1 Далее зачеркнуто: сред[и].

   2 Далее зачеркнуто: плометарка.

   3 Далее зачеркнуто: за.

   4 Далее зачеркнуто: Начну. Вся жиз[нь].

   5 Далее зачеркнуто: стар[ого].

   6 Далее зачеркнуто: в покое.

   7 Далее зачеркнуто: сказа[л].

   8 Далее зачеркнуто неразборчивое слово.

   9 Далее зачеркнуто: Смешна.

   10 Далее зачеркнуто: ушел.

   11 Далее зачеркнуто: всег[о].

   12 Далее зачеркнуто: с тех [пор].

   13 Далее зачеркнуто: не видал.

   14 Далее зачеркнуто: мимо, мимо.

   15 Далее зачеркнуто неразборчивое слово.

   16 Далее зачеркнуто: дикую,

   17 Далее зачеркнуто: стал.

   18 Далее зачеркнуто: писать т[ак].

   19 Далее зачеркнуто: Но когда отец пред моим окончан[ием].

   20 Далее зачеркнуто: дамой.

   21 Далее зачеркнуто неразборчивое слово

   22 Далее зачеркнуто: высш[ее] лицо.

   23 Далее зачеркнуто: повел.

   24 Далее зачеркнуто: заслу[живают].

   25 Далее зачеркнуто: мечты.

   26 Далее неразборчивое слово.

   27 Над строкой: добивались.

   28 Далее зачеркнуто: я сам.

   29 Далее зачеркнуто: Мне.

   30 Далее зачеркнуто: который.

   31 Далее зачеркнуто: для.

   32 Над строкой: [не]радение.

   33 Далее зачеркнуто: Мать.

   34 Далее зачеркнуто: с одушевлением.

   35 Далее зачеркнуто: уди[вления].

   36 Далее зачеркнуто: вся.

  

АРХЕОГРАФИЧЕСКОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ

  

   В. О. Ключевский — буржуазный русский историк второй половины XIX—начала XX в. — вошел в науку как автор всемирно известного курса русской истории, выдержавшего много изданий не только в нашей стране, но и за ее пределами. Капитальные труды В. О. Ключевского о Боярской думе, происхождении крепостного права, Земских соборах и т. д. входят в сокровищницу русской дореволюционной историографии, содержат целый ряд тонких наблюдений, которыми историки пользуются до настоящего времени. Только в последнее время, после издания отдельных специальных курсов1 и исследований их2, выяснилось, что об этом историке можно говорить как о крупном историографе и источниковеде. Однако до сих пор не все специальные курсы, статьи, очерки и наброски историка опубликованы. Настоящее издание, которое является продолжением публикации рукописного наследия В. О. Ключевского3, в значительной степени восполняет этот пробел.

   Первым публикуется курс «Западное влияние в России после Петра», который был прочитан В. О. Ключевским в 1890/91 уч. году. Тема о культурных и политических взаимоотношениях России и Запада привлекала внимание Ключевского особенно в 1890-е годы. Им были написаны статьи «»Недоросль» Фонвизина», «Воспоминание о Новикове и его времени», «Два воспитания», «Евгений Онегин и его предки». Публикуемый курс является как бы продолжением его исследования о западном влиянии в XVII веке4. В нем основное внимание уделено новым явлениям в истории России, происходившим в результате реформ Петра I. Эти изменения Ключевский связывал прежде всего с влиянием Западной Европы на политическую структуру общества, на образование, быт и культуру. Под термином «западное влияние» Ключевский часто понимает не механическое перенесение идей и политических учреждений западноевропейских стран (в первую очередь Франции) в Россию, а изменения русской действительности, главным образом относящиеся к господствующему классу — дворянству, под влиянием новых условий жизни страны. Поэтому курс представляет значительный интерес (несмотря на его незаконченность) для изучения общей системы исторических взглядов Ключевского. Готовя к изданию V часть курса русской истории, Ключевский наряду с другими материалами привлекал частично и текст этого специального курса.

   Раздел «Историографические этюды» открывают четыре наброска первостепенной важности по «варяжскому вопросу», где Ключевским высказано весьма ироническое отношение к названной проблеме, считавшейся в дворянско-буржуазной исторической науке одной из главнейших в истории Древней Руси.

   Большой историографический интерес представляют никогда не публиковавшиеся очерки и наброски Ключевского о своих коллегах — историках прошлого и настоящего для Ключевского времени. Глубокие, меткие, образные, порой едкие характеристики не утратили значения и для современной исторической науки. Эти материалы существенно добавляют и обогащают широко известные статьи ученого о С. М. Соловьеве, И. Н. Болтине, Ф. И. Буслаеве, Т. Н. Грановском и других историках, изданные ранее «Лекции по русской историографии»5 и фрагменты историографического курса6.

   До недавнего времени работы Ключевского в области всеобщей истории не были известны даже специалистам. Однако Ключевский уже на студенческой скамье проявил большой интерес к этой проблематике. Так, он тщательно конспектировал курс С. В. Ешевского, который был литографирован по его записи. Он написал работу «Сочинение епископа Дюрана», перевел и дополнил русским материалом книгу П. Кирхмана «История общественного и частного быта»7. По окончании Московского университета молодой Ключевский читал в Александровском военном училище (где он преподавал 17 лет, начиная с 1867 г.) лекции по всеобщей истории. Фрагмент этого курса, относящийся к истории Великой Французской революции, был опубликован8. Позднее сам Ключевский отмечал влияние Гизо на формирование его исторических взглядов.

   В 1893/94 и 1894/95 уч. г. Ключевский читал в Абастумане курс «Новейшей истории Западной Европы в связи с историей России»9. Он писал развернутые конспекты, которыми, очевидно, пользовался при чтении лекций. Именно этот расширенный конспект, состоящий из трех тетрадей, публикуется нами в основном корпусе издания. Он обнимает время от Французской революции 1789 г. до отмены крепостного права и реформ Александра II. Согласно записи Ключевского10, курс был им рассчитан на 134 уч. часа и включал в себя 39 тем. Этот сложный по составу курс насыщен большим фактическим материалом, за которым видна напряженная работа. О том свидетельствует и большое количество сносок и помет Ключевского, которые дают возможность представить круг использованных автором источников: иностранных и русских.

   Помимо конспектов, составленных для своего личного пользования, Ключевский писал и развернутые планы курса, один из которых публикуется в Приложении. В результате в архиве Ключевского отложился довольно богатый комплекс материалов абастуманского курса, среди которых конспект «о Екатерине II — Александре II», наброски о Франции, Австрии и Венгрии и другие. Ряд помет в абастуманских тетрадях, а также в литографиях «Курса русской истории» (в частности, литографии Барскова и Юшкова) свидетельствуют о том, что Ключевский предполагал использовать отдельные тексты при подготовке к печати пятой части «Курса». Абастуманский курс бесспорно является важным источником для изучения эволюции исторических взглядов Ключевского и для исследования проблемы изучения в России всеобщей истории вообще и истории Французской революции в частности.

   Литературоведческие взгляды Ключевского находят отражение в разделе «Мысли о русских писателях», где содержатся характеристики от М. Ю. Лермонтова до А. П. Чехова. Собственное научно-литературное (и часто литературное) творчество историка представлено в разделах «Литературно-исторические наброски» и «Стихотворения и проза», которые раскрывают Ключевского с новой, не только с чисто учено-академической стороны. Здесь помещены его стихотворения, художественная проза.

   В приложении печатаются: к курсу «Западное влияние в России после Петра» черновые материалы к отдельным лекциям и три наброска «Древняя и новая Россия»; к рукописи «Русская историография 1861—93 гг. Введение в курс лекций по русской историографии II-ой половины XIX в.»; к курсу «Новейшая история Западной Европы в связи с историей России» — план этого курса 1893—1894 уч. г.

   Публикуемые в настоящем издании рукописи В. О. Ключевского хранятся в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (далее — ГБЛ), в Отделе рукописных фондов Института истории СССР АН СССР (далее — ОРФ ИИ), в Архиве Академии наук СССР (далее — Архив АН СССР) и в отделе письменных источников Государственной публичной Историческом библиотеки (далее — ГПИБ).

   Обычно в печатных работах Ключевский опускал свой справочно-научный аппарат, но в его черновых рукописях часто можно встретить указания на источники. Особенно богат сносками, пометами и отсылками конспект абастуманского курса, где полностью «открыт» научный аппарат, что позволяет судить о круге его источников и увеличивает тем самым ценность публикуемого текста. Воспроизведение помет Ключевского, дополнительных текстов на полях и вставок дает представление о процессе работы ученого над текстами.

   Рукописи Ключевского имеют сложную систему отсылок, помет и указаний на источники, литературу, собственные труды — опубликованные, литографированные, рукописные. Места вставок и переносов текста отмечались им условными значками, подчеркиваниями и отчеркиваниями на полях чернилами или различными карандашами — простым, красным, синим. Так как цвет карандаша несет определенную смысловую нагрузку, то в подстрочных примечаниях во всех подобных случаях указывается цвет и способы написания пометы. Если подчеркивания и значки не оговариваются в подстрочных примечаниях, то это означает, что они написаны тем же карандашом или чернилами, что и основной текст. Начало и конец вставок автора отмечены в тексте одинаковыми цифрами, а в примечаниях — через тире (например,5-5). В ряде случаев Ключевский пользовался условными обозначениями и сокращениями, которые не удалось расшифровать. В подобных случаях они даются в двойных круглых скобках (( )).

   Нередко при воспроизведении выдержек из источников Ключевский сокращал текст приводимых цитат, но смысл их передавал верно. Фактические ошибки встречаются крайне редко.

   Часто в рукописях Ключевского встречаются первые буквы латинских слов, означающих: p. (pagina) — страница, i (initium) — начало, m. (medium) — середина, f. (finis) — конец, n. (nota) — примечание, t. (totum) — всё, ib. (ibidem) — там же, id. (idem) — он же.

   В публикации воспроизводятся без оговорок: подчеркивания и отточия Ключевского; исправления, сделанные им над строкой в случае их полного согласования с основным текстом и авторские изменения порядка слов в предложении, которые даются в последнем варианте. Описки исправляются без оговорок. Отсутствующие в рукописях даты восстанавливаются составителями в квадратных скобках, в примечаниях даются обоснования. Пояснения составителей даются в квадратных скобках. Звездочкой + отмечен комментируемый в примечаниях текст.

   Переводы с иностранных языков даются под строкой.

Р. А. Киреева, А. А. Зимин

  

   1 Ключевский В. О. Курс лекций по источниковедению. — Соч. М., 1959, т. 6; Он же. Терминология русской истории. — Там же; Он же. Лекции по русской историографии. — Там же. М., 1959, т. 8. Сюда же относится и неоднократно издававшийся курс «История сословий в России».

   2 Киреева Р. А. В. О. Ключевский как историк русской исторической науки. М., 1966; Чумаченко Э. Г. В. О. Ключевский — источниковед. М., 1970; Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский: История жизни и творчества. М., 1974.

   3 Ключевский В. О. Письма. Дневники: Афоризмы и мысли об истории. М., 1968.

   4 Ключевский В. О. Западное влияние в России XVII в.: Историко-психологический очерк. — В кн.: Ключевский В. О. Очерки и речи: Второй сборник статей. М., 1913.

   5 Ключевский В. О. Соч., т. 8.

   6 Из рукописного наследия В. О. Ключевского: (Новые материалы к курсу по русской историографии / Публ. А. А. Зимина, Р. А. Киреевой. — В кн.: История и историки: Историографический ежегодник, 1972. М., 1973.

   7 Кирхман П. История общественного и частного быта. М., 1867.

   8 Ключевский В. О. Записки по всеобщей истории / Публ. Р. А. Киреевой, А. А. Зимина; Вступ. статья М. В. Нечкиной. — Новая и новейшая история, 1969, No 5/6.

   9 Подробнее см.: Нечкина М. В. В. О. Ключевский: История жизни и творчества, с. 325—347 и Предисловие к настоящему изданию.

   10 См. с. 384385 настоящего издания.

  

КОММЕНТАРИИ

  

   О рукописях В. О. Ключевского по русской литературе см.: Чумаченко Э. Г. Обзор неопубликованных рукописей В. О. Ключевского о русской литературе XIX—начале XX в. — Тр. МГИАИ, 1961, т. 16; Она же. Неопубликованные статьи В. О. Ключевского о Гоголе. — Зап. Отдела рукописей ГБЛ, 1961, вып. 24; Она же. В. О. Ключевский о русских писателях. — Вопросы архивоведения, 1963, No 3.

  

АВТОБИОГРАФИЯ [П. И. СОВЕСТДРАЛОВА]

  

   Публикуется впервые. ГПИБ, ф. В. О. Ключевского. Автограф. Чернила.