Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко. Томъ шестой
Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербургѣ. 1914
OCR Бычков М. Н.
Получивъ приглашеніе въ эту коммиссію, извѣстный поэтъ гр. Арсеній Аркадъевичъ Голенищевъ-Кутузовъ напечаталъ въ газетахъ письмо, въ которомъ выразилъ свое крайнее удовольствіе по этому поводу…
Дѣло въ томъ, что «свобода слова» была давней мечтой гр. Голенищева-Кутузова. Онъ мечталъ о ней еще въ юности и мечты эти излилъ въ извѣстномъ красивомъ стихотвореніи, которое напечаталъ въ органѣ Аксакова. Изъ этого стихотворенія явствуетъ, что мысль и слово суть «крѣпкій стягъ и мечъ святой» и что они «пріемлются изъ божьей длани», а потому:
Господень судъ не упреждая,
Да не коснется власть земная
Того, въ чемъ властенъ Богъ одинъ!
Да, наложить на разумъ цѣпи
И слово можетъ умертвить
Лишь Тотъ, Кто властенъ вихрю въ степи
И грому въ небѣ запретить!..
Теперь въ небольшомъ комментаріи къ этому вдохновенному заявленію авторъ его говоритъ о чувствѣ народнаго удовлетворенія, которое охватываетъ его душу при мысли, что, хоть подъ старость, ему суждено, наконецъ, дѣломъ послужить освобожденію родного слова…
Съ такимъ девизомъ паладинъ святого меча свободы отправился въ засѣданія коммиссіи… И вотъ, въ газетныхъ отчетахъ, сухихъ и прозаическихъ, мы читаемъ слѣдующее»
«Во второмъ засѣданіи особаго совѣщанія о нуждахъ печати дебатировался вопросъ, какой порядокъ желательно установить для издателей періодическихъ органовъ: концессіонный (предварительное разрѣшеніе по усмотрѣнію начальства), какъ это практикуется нынѣ, или явочный, при которомъ всякій полноправный обыватель имѣетъ возможность приступить къ изданію, только заявивъ объ этомъ въ соотвѣтствующее учрежденіе. Въ другомъ засѣданіи тотъ же вопросъ обсуждался по отношенію къ изданію отдѣльныхъ сочиненій… Мнѣнія раздѣлились, при чемъ на одной сторонѣ совершенно опредѣленно стали князья Мещерскій и Цертелевъ»…
Мы, конечно, знали впередъ, что князья Мещерскій и Цертелевъ будутъ противъ всякихъ облегченій печати, но мы ждали, что гр. Голенищевъ-Кутузовъ непремѣнно выступитъ противъ нихъ и немедленно процитируетъ поэтическій лозунгъ, заранѣе объявленный имъ въ газетахъ («Да не коснется власть земная!..»). Къ нашему удивленію, этого не случилось: графъ примкнулъ къ двумъ князьямъ и подавалъ голосъ за порядокъ разрѣшительный, а не явочный, т. е. за стѣсненіе печати, а не за ея свободу…
Въ старыхъ учебникахъ словесности обстоятельно трактовался вопросъ о различіи поэтической и прозаической формъ изложенія. Намъ кажется, что этотъ маленькій эпизодъ изъ біографіи поэта даетъ образцовую иллюстрацію этой разницы. Переводъ съ языка боговъ на низменный языкъ прозы на сей разъ сдѣланъ, вдобавокъ, самимъ авторомъ.
Да, наложить на разумъ цѣпи
И слово можетъ умертвить
Лишь Тотъ, Кто властенъ вихрю въ степи
И грому въ небѣ запретить!..
Это поэзія, это вдохновеніе, это полетъ, это вихрь и небесные громы… Итакъ, «да не коснется власть земная»…
Но… прозой это выходитъ нѣсколько иначе: «понеже и поелику» мысли бываютъ всякія, а въ томъ числѣ и превратныя, то право начальства воспрещать изданіе газетъ, журналовъ и книгъ лицамъ, свободная мысль коихъ не приведена въ надлежащее соотвѣтствіе съ предначертаніями начальства, — надлежитъ оставитьвъ силѣ… Итакъ, да прикасается власть земная невозбранно!— Такова, увы! суровая проза!
Кто же виноватъ въ этомъ неожиданномъ и, надо сказать правду, довольно смѣшномъ превращеніи, похожемъ на злую пародію?.. Зачѣмъ было, въ самомъ дѣлѣ, огородъ городить, зачѣмъ было въ рога трубить, для чего было напоминать о своемъ стихотвореніи въ органѣ Аксакова? Гр. Голенищевъ-Кутузовъ, издавая передъ отправленіемъ въ коммиссію трубные гласы, разсчитывалъ, вѣроятно, что дѣло будетъ поставлено болѣе или менѣе поэтически. Такъ напримѣръ:
Вопросъ первый: есть ли слово крѣпкій стягъ гр. Голенищева-Кутузоза?
Вопросъ второй: есть ли оно его святой мечъ?
Вопросъ третій: кто можетъ наложить цѣпи на разумъ графа поэта?
Вопросъ четвертый: кто его слово можетъ умертвить?
Вопросъ пятый; надлежитъ ли земной власти приступать къ безнадежнымъ операціямъ, изложеннымъ въ пунктахъ третьемъ и четвертомъ?
Если бы, говоримъ мы, вопросы были поставлены именно такимъ, единственно правильнымъ образомъ и если бы при этомъ князья Мещерскій и Цертелевъ въ доступной имъ поэтической формѣ стали противорѣчить, выражая непремѣнное намѣреніе повелѣвать громами небесными и умерщвлять слова… о, тогда сіятельный поэтъ, безъ всякаго сомнѣнія, остался бы на должной высотѣ и отвѣтилъ бы неуклонно на всѣ вопросы. На первый: Да, слово есть мой крѣпкій стягъ, о чемъ я безстрашно заявилъ еще въ газетѣ Аксакова (и что, въ свое время, цензурой не опротестовано). На второй: по той же причинѣ оно есть мой мечъ святой. На третійи на четвертый: «Лишь Тотъ, Кто властенъ вихрю въ степи» и т. д.
Но когда, вмѣсто этого, заговорили (Богъ вѣсть зачѣмъ!) о явочномъ порядкѣ, о концессіяхъ и тому подобныхъ прозаическихъ и къ дѣлу не идущихъ предметахъ, то князья Цертелевъ и Мещерскій легко разъяснили нашему поэту, что дѣло принимаетъ оборотъ совсѣмъ ненадлежащій: придетъ, представьте себѣ, какой-нибудь тамъ титулярный совѣтникъ, или неслужащій дворянинъ Маркъ Волоховъ, или, наконецъ, человѣкъ безъ всякаго сколько-нибудь замѣтнаго званія («наипаче еще еврей» — ехидно прибавляетъ г-нъ Суворинъ) и просто-на-просто объявитъ, что слово есть и его крѣпкій стягъ, и его святой мечъ, почему съ такого-то числа и года вознамѣрился и онъ выпускать въ такомъ-то городѣ журналъ или газету, коихъ «да не коснется власть земная» (кромѣ, впрочемъ, судебной, передъ которой онъ изъявляетъ радостную готовностъ отвѣтствовать во всякое время). Что же? Такъ и признать за нимъ это право? Fichtre!.. А что тогда станется съ «добрыми нравами» литературы? — спрашиваетъ со вздохомъ сосѣдъ гр. Голенищева-Кутузова по коммиссіи, князь Мещерскій, который, какъ извѣстно, особенно озабочёнъ сохраненіемъ добрыхъ нравовъ… Мудрено ли, что гр. Голенищевъ-Кутузовъ не нашелъ никакихъ аргументовъ, что его пегасъ опустилъ хвостъ и крылья и скромно, отчасти даже стыдливо поплелся въ арьергардѣ у князей Цертёлева и Мещерскаго. Такова уже судьба поэзіи въ ея столкновеніяхъ съ суровою, холодною и сухою прозой.
И гр. Голенищевъ-Кутузовъ такъ и остался въ арьергардѣ реакціоннаго отряда, неизмѣнно голосуя противъ важнѣйшихъ «освободительныхъ» предложеній другихъ членовъ коммиссіи. И даже, когда дѣло дошло до пресловутой 140 статьи устава цензурнаго, которая предоставляетъ «земной власти» министра изъять любой предметъ отъ гласнаго обсужденія печати,—то графъ выразилъ сожалѣніе, что въ коммиссіи мало представителей разныхъ министерствъ, которые могли бы противостоять опасному либерализму большинства…
Вышло, такимъ образомъ, что, трубя передъ вратами совѣщанія въ свой звонкій поэтическій рогъ, — нашъ поэтъ вызывалъ на бой тѣхъ, кто налагаетъ на разумъ цѣпи, а сразиться ему пришлось какъ разъ съ тѣми, на коихъ цѣпи наложены… Будемъ ждать, что графъ по окончаніи великихъ трудовъ на пользу родной печати напишетъ новое стихотвореніе, которое будетъ интересно сравнить съ первымъ по формѣ и содержанію… А пока приходится отмѣтить иронію судьбы: въ числѣ противниковъ поэта оказалось даже духовное лицо, преосвященный Антонинъ, епископъ нарвскій, вставшій на защиту слова противъ… его защитника.
Газеты особенно охотно отмѣчали возраженія епископа и противъ концессій, и противъ 140 статьи устава цензурнаго. И это совершенно понятно: мы всѣ хорошо знали, что могутъ сказать въ коммиссіи А. Ѳ. Кони, К. К. Арсеньевъ, М. М. Стасюлевичъ, но намъ всѣмъ интересно, что тѣ же мысли излагалъ епископъ, бывшій духовный цензоръ. «Его мнѣніе о цензурѣ, — по сообщенію газетъ, — состоитъ въ томъ, что совсѣмъ не должно быть цензуры». Но еще интереснѣе мнѣніе, которое, возражая гр. Голенищеву-Кутузову, высказалъ самъ предсѣдатель коммиссіи: «Предыдущій ораторъ, — сказалъ Д. Ѳ. Кобеко, — напрасно заботится объ интересахъ нѣкоторыхъ министровъ (т. е., если не ошибаемся, «земной власти»?). Вѣдь сами министры будутъ имѣть возможность отстаивать свои интересы въ засѣданіяхъ государственнаго совѣта, на разсмотрѣніе котораго поступятъ наши заключенія. Графъ Голенищевъ-Кутузовъ не долженъ забывать, что особому совѣщанію не предоставлено права окончательно рѣшать тотъ или иной вопросъ; оно является лишь особой подготовительной коммиссіей государственнаго совѣта» {«Русь», Цитирую по лНижегор, Листку», No60.}…
Смыслъ этихъ словъ, сказанныхъ, къ сожалѣнію, нѣсколько поздно, лишь передъ голосованіемъ вопроса о привилегіяхъ министровъ по статъѣ 140-й, — совершенно ясенъ и необыкновенно убѣдителенъ. По отношенію къ занимающему насъ вопросу о «поэзіи и прозѣ» гр. Голенищева-Кутузова завленіе предсѣдателя имѣетъ значеніе благодушнаго указанія на то, что, въ сущности, никакого вреда «для министерствъ» не было бы, если бы эта проза не такъ ужъ далеко отошла отъ поэзіи… Вѣдь вопросъ все равно будетъ рѣшаться окончательно не «особымъ совѣщаніемъ», которое большинствомъ 11-ти противъ 9-ти голосовъ высказалось за отмѣну привилегіи министровъ, а въ государственномъ совѣтѣ…
Между прочимъ, — черточка, не лишенная своеобразнаго интереса… Одиннадцать противъ девяти. Итакъ — чей-то одинъ голосъ далъ перевѣсъ либеральному заключенію. А. C. Суворинъ, отвѣчая на обвиненія, будто онъ, старый журналистъ, стоялъ противъ освобожденія журналистики отъ административныхъ усмотрѣній, заявилъ въ газетахъ, что онъ голосовалъ все-таки за явочный порядокъ и противъ 140 ст. А между тѣмъ, при обсужденіи вопроса онъ, вмѣстѣ съ кн. Мещерскимъ и Цертелевымъ, указывалъ на предстоящую порчу нравовъ (наипаче «отъ наплыва евреевъ»). Очевидно, хитроумный Улиссъ русской печати проникся вѣскимъ указаніемъ предсѣдателя и сразу отдалъ дань обоимъ противоположнымъ мнѣніямъ: одному онъ принесъ въ даръ свою аргументацію, другому — свое (платоническое) голосованіе.
Какъ жаль, что гр. Голенищевъ-Кутузовъ не проникся этимъ же соображеніемъ съ самаго начала засѣданій… Тогда его прозаическое упражненіе въ россійской словесности могло бы (при томъ безъ всякихъ «вредныхъ» послѣдствій) и не отходитъ на столь далекое разстояніе отъ его же вдохновенныхъ стиховъ… Онъ могъ бы даже привлечь на помощь еще не менѣе извѣстные стихи К. Аксакова:
Ограды властямъ никогда
Не зижди на рабствѣ народа.
Гдѣ рабство, тамъ бунтъ и бѣда,
Защита отъ бунта — свобода!..
…Лишь духу власть духа дана,
Въ животной же силѣ нѣтъ прока:
Для истины гибель она,
Спасенье для лжи и порока.
И въ этомъ случаѣ никакой опасности для «представителей разныхъ вѣдомствъ», о которыхъ такъ безпокоился поэтъ, — не предстояло бы…
Скачать