Bibra > Произведения > Все > В холерный год

В холерный год

Автор: Короленко Владимир Галактионович

Скачать

  

В. Г. Короленко

Въ холерный годъ.
(Бытовой очеркъ*).

  

   Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко. Томъ третій

   Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербургѣ. 1914

   OCR Бычков М. Н.

  

Оглавленіе

  

   Очеркъ первый. Холерные порядки и безпорядки

   Очеркъ второй. Карантинъ на девяти-футовомъ рейдѣ

  

   *) Предлагаемые читателю два бытовые очерка имѣютъ свою исторію. Въ 1893 году по приглашенію «Русской Мысли», я вмѣстѣ съ Николаемъ Ѳедоровичемъ Анненскимъ согласился вести обозрѣніе провинціальной жизни. Для начала мы выбрали только что миновавшее холерное бѣдствіе, на фонѣ котораго разыгрались памятные безпорядки, охватившіе низовое Поволжье. Оба мы были согласны въ томъ, что холерные бунты были вызваны не однимъ суевѣріемъ народа, но и излишей склонностью къ принудительной «изоляціи и дезинфекціи» (тоже своего рода суевѣріемъ), а также обычными проявленіями сильной, но слишкомъ самонадѣянной власти. Тема для того времени щекотливая, и статья погибла «по независящимъ обстоятельствамъ». Въ первоначальномъ видѣ статья была одна. Впослѣдствіи, уже въ 1900-хъ годахъ я обработалъ вторую часть отдѣльно и въ такомъ видѣ, съ нѣкоторыми дополненіями, она появилась въ «Русскомъ Богатствѣ». Этимъ и объясняется нѣкоторая разница въ тонѣ этихъ очерковъ. Въ 1900-хъ годахъ и тема потеряла первоначальную остроту, и не приходилось считаться съ невозможными условіями цензуры 90-хъ годовъ.

  

ОЧЕРКЪ ПЕРВЫЙ.
Холерные порядки и безпорядки.

  
   «…Обязанности Мымрецова состояли въ томъ, чтобы, во-первыхъ, «тащить», а во-вторыхъ, «не пущать». Тащилъ онъ обыкновенно туда, куда рѣшительно не хотѣли попасть, а не пускалъ туда, куда этого смертельно желали». (Гл. Успенскій. «Будка»).
  

I.

  

   Навѣрное, читатели не забыли еще солнечнаго затменія 1887 года.

   Въ теченіе нѣсколькихъ часовъ солнце было омрачено; на двадцать минутъ для многихъ мѣстностей Россіи водворилась полная тьма.

   Газеты очень много занимались этимъ явленіемъ, преимущественно съ астрономической его стороны. Однако, среди подробныхъ описаній небывалаго происшествія въ небесныхъ сферахъ, хотя и вскользь, хотя и мимолетно, было также отѣчено отношеніе народа какъ къ самому явленію, такъ и къ намъ, интеллигентнымъ людямъ, которые осмѣливались его предсказывать и наблюдать.

   Случай привелъ насъ въ это время въ небольшой и глухой раскольничій городишко. Я помню, меня особенно поразила тогда одна мысль, которая теперь вспоминается невольно.

   Передъ разсвѣтомъ, среди ночной темноты, я ходилъ по глухимъ улицамъ и замѣтилъ, что городъ, особенно его окраины, не спалъ. Въ окнахъ виднѣлись лампадки, кое-гдѣ люди стояли у иконъ и молились. Оказалось, что населеніе окраинъ ждало въ это утро свѣтопреставленія.

   Да, ни болѣе, ни менѣе! Я стоялъ среди этого заколдованнаго мірка, слушалъ кое-гдѣ испуганныя рѣчи, видѣлъ кое-гдѣ непритворныя слезы и сердечное сокрушеніе. Подумайте только о настроеніи людей, съ полнымъ убѣжденіемъ, совершенно искренно вѣрующихъ въ возможность того, что черезъ часъ или два міръ дрогнетъ въ своихъ основаніяхъ и все живущее исчезнетъ въ первобытномъ хаосѣ. Внушите себѣ хоть на время эту идею, и вы поймете очень многое въ народномъ настроеніи. Если бы хоть на одно мгновеніе вы могли проникнуться этимъ мрачнымъ ожиданіемъ, то и у васъ, вѣроятно, появились бы на глазахъ слезы, въ лицѣ испугъ, въ душѣ смятеніе, и, пожалуй, даже вы ощутили бы ту же вражду къ какимъ-то дерзкимъ, невѣдомымъ людямъ, которые наѣхали Богъ вѣсть откуда въ вашъ городокъ и невѣдомо зачѣмъ уставили свои трубы на восходящее солнце… Затѣмъ, чтобы дерзкими взглядами оскорбить великую тайну, скрытую отъ простого, Богомъ даннаго глаза человѣческаго, или, быть можетъ, даже, чтобы содѣйствовать неизвѣстному темному началу, возставшему противъ свѣта…

   Да, я помню, что въ то тумаиное утро я пережилъ впервые еще съ такою поразительною ясностью особенное жуткое чувство, происходящее отъ близости этихъ двухъ столь далекихъ другъ отъ друга и такъ близко поставленныхъ умонастроеній… И оба искренни… Значитъ…

   Ну, да, конечно, значитъ, оба по-своему правы.

   Затменіе длилось не долго, оно происходило въгсоко, на небѣ, ничѣмъ или почти ничѣмъ не задѣвая непосредственно земныхъ интересовъ. Около мѣста наблюденій, гдѣ стояли инструменты наблюдателей-астрономовъ, были поставлены отряды полиціи и два-три взвода солдатъ, н имъ не пришлось дѣйствовать. Отчасти газеты, брошюры, предварительные толки, грамота и школа внесли въ описанное настроеніе моментъ благотворнаго сомнѣнія, которое ослабило непосредственность и силу темнаго якобы благочестія. Съ другой стороны, полная тьма длилась не долго. Едва угнетенное и мрачно напрягавшееся ожиданіе достигло высшей точки,— какъ опять брызнула золотая искра свѣта, и страхъ улетѣлъ. Настроеніе разомъ измѣнилось и нерасположеніе къ ученымъ наблюдателямъ смѣнилось удивленіемъ: «До чего только народъ доходитъ. Удивительно!» Я никогда не думалъ, что и въ моей душѣ эта первая искра встрѣтитъ также живое чувство почти благоговѣнія… А между тѣмъ это было именно такъ: она разсѣяла вражду и отчужденіе, она дѣлала меня опять своимъ человѣкомъ, соотечественникомъ и собратомъ этой взволнованной, напуганной и омраченной толпы…

   У насъ давно уже толкуютъ о розни между народомъ и интеллигенціей, но, право, именно тѣ, кто болѣе всѣхъ толкуетъ объ этомъ, едва ли сознаютъ всю глубину и важность этого факта, едва ли съ полною ясностью ощущаютъ его, едва ли стараются отдать себѣ отчетъ въ томъ, гдѣ эта рознь. Въ платьѣ, въ рѣчи, въ манерахъ и политическомъ образѣ жизни?..

   Нѣтъ, въ основахъ міровоззрѣнія. Кто хочетъ ясно представить себѣ эту рознь, пусть ищетъ ее, между прочимъ и прежде всего, въ «трехъ китахъ». Человѣкъ, знающій, что солнце стоитъ, а земля вертится, и человѣкъ, полагающій, что кто-то рукой выводитъ на небо солнце,— человѣкъ, давно понявшій, что эти «зори» (звѣзды по-народному) — цѣлые міры, вращающіеся въ стройномъ порядкѣ, и человѣкъ, который полагаетъ, что громъ раздается изъ-подъ колесницы пророка Ильи,— это два глубоко различные человѣческіе ума. Въ отдѣльныхъ случаяхъ вы, конечно, часто не замѣтите этой разницы, и вамъ покажется, что она не имѣетъ значенія. Но соберите двѣ толпы, одну сплошь состоящую изъ первыхъ, другую — изъ вторыхъ, поставьте ихъ въ условія, которыя способны привести толпу въ движеніе, и вы увидите, что онѣ отзовутся совершенно различно. Какъ ни ничтожно измѣненіе въ каждомъ отдѣльномъ умѣ, но всѣ эти молекулярныя перемѣны, сложившись вмѣстѣ, дадутъ огромную коллективную силу. Вспомните, что молекулярныя движенія въ микроскопическихъ частицахъ воды разрываютъ чугунныя бомбы, разламываютъ гранитныя скалы. Теперь пришлось вспомнить объ этомъ по поводу холеры. Холера — не затменіе, она происходитъ на землѣ, она длится мѣсяцы, при ней намъ, нечестивымъ наблюдателямъ, не приходилось ограничиваться одними наблюденіями. Намъ пришлось не только узнавать, но и бороться съ тѣмъ, что народъ признавалъ волею Божіей, пришлось считаться не только съ его взглядами, но съ его домашнимъ бытомъ, съ его самыми интимными привычками, съ его пріемами борьбы передъ лицомъ смертельной опасности и самой смерти…

  

II.

  

   Къ сожалѣнію, провинціальная пресса, изъ которой приходится теперь заимствовать матеріалы для характеристики недавняго народнаго настроенія, и теперь доставляетъ данныя по этому предмету далеко не въ изобиліи. Мы узнаемъ о случившихся фактахъ, имѣемъ дѣло съ внѣшиныи, самыми рѣзкими порой проявленіями, со сценами насилій, волненій, усмиреній и суда; подкладка же этихъ явленій (по обстоятельствамъ отъ печати независящимъ) отмѣчается неполно, неясно и слабо.

   Постараемся, однако, собрать нѣкоторыя разбросанныя черты изъ этой области.

   Прежде всего, приходится отмѣтить фактъ огромнаго значенія. Холера пришла вслѣдъ за голодомъ. Годъ неурожая, зима, полная лишеній, казенная ссуда, связанная съ этимъ зависимость отъ сторонней помощи, неувѣренность и тоска,— все это должно было наложить свою печать на народное настроеніе. Голодъ былъ не всюду, но фактъ голода въ двадцати губерніяхъ не могъ, конечно, не отозваться тревожными отголосками по всей Россіи. Вспомнимъ хотя бы о томъ, что Астрахань и низовья Волги были переполнены пришлыми рабочими, въ томъ числѣ изъ голоднаго района. Они принесли туда свѣжія еще воспоминанія объ ужасной зимѣ и веснѣ, и съ этими воспоминаніями шли на-встрѣчу новой гостьѣ.

   Обратите вниманіе хотя бы на слѣдующую замѣтку, брошенную вскользь, кажется, «Астраханскимъ Вѣстникомъ»: «Любопытый фактъ,— говорится въ этой газетѣ:— въ полицейскіе участки все чаще и чаще начинаютъ доставляться страдающіе психическимъ разстройствомъ. По отзывамъ свѣдущихъ лицъ, такого наплыва умалишенныхъ въ прежніе годы не наблюдалось. Большинство этого рода больныхъ принадлежатъ къ числу иногородныхъ лицъ, попавшихъ въ Астрахань волею судебъ. По профессіямъ, главнымъ образомъ, чернорабочіе и прислуга. По бѣгломъ освидѣтельствованіи чрезъ городовыхъ врачей, больные отправляются въ домъ умалишенныхъ».

   Замѣтка относится къ Астрахани, но «пришлыя лица» наводняли не одну Астрахань и всюду они несли съ собой расшатанные, угнетенные или возбужденные нервы. Всѣ эти толпы народа, которыя весна привела въ движеніе за поисками хлѣба и работы, въ массѣ представляли людей глубоко потрясенныхъ, истомленныхъ и несчастныхъ….

   И вдругъ до нихъ доносятся слухи: господа предсказываютъ вдобавокъ ко всему холеру.

   И тотчасъ же, какъ и передъ затменіемъ, является вопросъ: откуда они узнали? Человѣку, который представляетъ себѣ вселенную, какъ стройное цѣлое, гдѣ среди безконечнаго величія царствуетъ законосообразность и порядокъ, легко понять, что три свѣтила могутъ стать на одной линіи и что въ этомъ нѣтъ ничего угрожающаго или опаснаго. Человѣку, знающему, сколько безконечно малыхъ организмовъ носится въ воздухѣ и плаваетъ. въ водѣ, понятно, что въ сухомъ вѣтрѣ изъ знойной Индіи, въ ясной атмосферѣ можетъ носиться смерть къ лицѣ невидимаго безконечно малаго врага. Но народъ стоитъ на другой точкѣ зрѣнія и теперь, когда передъ его истомленною душой выдвигаютъ новую грозу, которой еще нѣтъ, онъ не понимаетъ: «откуда господа узнали?» Узнать, по его мнѣнію, «волю Божію» нельзя. Значитъ — это или выдумка, или… зависитъ отъ самихъ пророковъ…

   Таково психологическое основаніе нелѣпой формулы: «холера выдумана, народъ умираетъ отъ докторовъ», которая облетѣла всю Россію. Фактъ, исполненный, самаго печальнаго и рокового значенія: въ XIX вѣкѣ одна часть русскихъ людей заподозрила другую въ коварной выдумкѣ, прикрывающей намѣреніе — огульныхъ, массовыхъ и систематическихъ убійствъ.

  

III.

  

   Остановимся нѣсколько на внутреннемъ значеніи этого факта.

   Всякая идея является несомѣнно движущею силой. Но идеи бываютъ разныя. «Жиды Христа распяли и потому подлежатъ мести до конца вѣка»,— если хотите, это тоже идея, и мы видѣли не разъ ея дѣйствіе. И, однако, довольно 20 минутъ спокойнаго разговора, чтобы въ отдѣльномъ добросовѣстномъ умѣ пошатнуть ея основаніе. Вы напомните, что Христосъ самъ былъ еврей, что евреи первые дошли до идеи единобожія, что они разнесли по всему міру свѣтъ христіанства, что, наконецъ, никто не отвѣчаетъ за предковъ. И вотъ, эта сорная трава, разросшаяся на поверхности народной мысли, вырвана и, быть можетъ, на ея мѣстѣ пустила уже корни новая идея — истинно-христіанскаго братства и терпимости.

   Это уже идея другого типа. Насаждается и культивируется она съ гораздо большимъ трудомъ, какъ и многія сложныя истины, недоступныя непосредственному воспріятію, которыя призваны замѣнить простые предразсудки. Для нихъ нужны трудъ и время, и не всякое время для нихъ благопріятно. Въ 90-хъ годахъ у насъ широко распространялась мысль «о вредѣ полузнанія», какъ будто знаніе есть что-либо замкнутое въ себѣ и законченное, что можно дѣлить на части или чѣмъ можно когда бы то ни было и кому бы то ни было обладать во всей полнотѣ. Многіе боятся, наконецъ, что народная вѣра можетъ поколебаться отъ первыхъ же прикосновеній истины о Божьемъ мірѣ. Когда же наступаютъ тревожные періоды, тогда мы спохватываемся, къ сожалѣнію, нѣсколько поздно. Дикія, сорныя идеи, разросшіяся, какъ бурьянъ, на нетронутой нивѣ, обладаютъ живучестью. Дѣйствіе ихъ не глубоко, но за то охватываетъ страшныя массы. Когда люди темны, несчастны, когда ихъ волнуетъ что-либо, въ чемъ они не отдаютъ себѣ яснаго отчета, тогда краткія, сильныя въ своей нелѣпой простотѣ и односложности сорныя идеи отзываются разомъ во всѣхъ темныхъ сердцахъ. «Жиды распяли Христа»,— и толпа уже ищетъ глазами «распинателя». «Доктора морятъ народъ»,— и уже трудно разсказывать о бациллахъ и запятыхъ…

  

IV.

  

   Невольная жалость и глубокая грусть охватываютъ наблюдателя при видѣ наивныхъ пріемовъ, которые выдвигаетъ народная среда на-встрѣчу близкому у;ке и явно для всѣхъ надвинувшемуся бѣдствію, когда его уже нельзя отрицать. «Ингуши, напримѣръ,— пишетъ кавказскій корреспондентъ газ. «Каспій»,— въ огражденіе своихъ селеній и себя лично отъ холеры, устраиваютъ таинственныя процессіи по подземинмъ галлереямъ. Для этого вырываются два колодца, соединяемые подземнымъ ходомъ. У того и другого колодца муллы читаютъ священный коранъ, а правовѣрные одинъ за другимъ спускаются въ одинъ изъ колодцевъ, проходятъ по тѣсной подземной галлерее въ другой, при чемъ по пути каждый проходящій отплевывается во всѣ стороны. Вышедшій такимъ образомъ на поверхность земли становится, но мѣстному повѣрью, какъ бы застрахованнымъ отъ холеры.

   «Жители Малой Кабарды устраиваютъ процессіи вокругъ селеній съ пѣніемъ стиховъ изъ корана. Въ сел. Абаевомъ имѣла мѣсто процессія слѣдующаго рода. Выбраны были два почетныхъ обывателя, изъ которыхъ одинъ вооружился шашкой, а другой взялъ въ руки бычачью кожу, на которой правовѣрные совершаютъ свой обычный намазъ. Эти лица, въ сопровожденіи громадной толпы, обошли селеніе; впереди пгелъ воинъ съ шашкой, грозно размахивая ею въ пустомъ пространствѣ; товарищъ несъ за нимъ бычачью кожу въ видѣ священнаго знамени. Мѣстное повѣрье гласитъ, что холера не можетъ перейти извнѣ черту, по которой прошла описанмая процессія».

   Въ нѣкоторыхъ станицахъ по рѣкѣ Малкѣ въ глухую полночь вы могли бы встрѣтить въ поляхъ и на дорогахъ процессіи изъ дѣвушекъ въ одномъ бѣльѣ, съ распущенными волосами, и 9 парней въ такихъ же костюмахъ, вооруженныхъ граблями, вилами, кочергами и дубинами, съ цѣлью избить первое встрѣчное существо, такъ какъ, по ихъ повѣрью, холера входитъ въ станицу по ночамъ въ видѣ какой-нибудь твари земной. Говорятъ, что станичныя власти своевременно приняли мѣры къ тому, чтобы не допустить процессію къ какой-нибудь встрѣчѣ, которая могла окончиться очень печально для запоздавшаго путника.

   «Верстахъ въ четырехъ отъ Нижняго-Новгорода,— пишетъ корреспондентъ «Новостей Дня»,— находится деревушка Кузнечиха. Въ концѣ іюля въ Кузнечихѣ заболѣлъ одинъ крестьянинъ подозрительною по настоящему времени болѣзнью, и его отправили въ больницу. Испуганные жители рѣшились избавиться отъ лихой болѣзни и задумали попытать старинный, практиковавшійся въ такихъ случаяхъ снособъ. Около полуночи всѣ жители Кузнечихи собрались на околицѣ и всѣ въ бѣлыхъ длинныхъ повязкахъ и разстегнутыхъ одеждахъ. И когда на церкви сосѣдняго села Высокаго пробило двѣнадцать часовъ, толпа впряглась въ соху, и началось шествіе. Впереди шла молодая дѣвушка, съ растрепанными волосами и съ кадильницей въ рукахъ. Она бормотала какія-то заклинанія и кадила передъ иконой стариннаго письма, которую несли вслѣдъ за ней двѣ бабы. За иконой нѣсколько женщинъ тащили соху, а за сохой слѣдовала густая толпа народа. Процессія, съ тихимъ заунывнымъ пѣніемъ молитвъ, обошла вокругъ всей Кузнечихи, послѣ чего всѣ разошлись по домамъ, увѣренные вполнѣ, что избавились отъ опасности».

   А вотъ обрядноети, совершаемыя чувашами Белебеевскаго у., Уфимской губ., по требованію стариковъ, сильно еще приверженныхъ къ языческой старинѣ. Все населеніе чувашской деревни, по общинному уговору, вымылось въ банѣ и , одѣлось въ чистое праздничное платье. Мужчины, кромѣ нѣсколькихъ человѣкъ, поставленныхъ съ заряженными ружьями по околицамъ, остались дома, а замужнія женщины и дѣвушки вышли за деревню. Туда же былъ привезенъ и плугъ (сабанъ). Нѣсколько дѣвушекъ и замужнихъ (преимущественно первенцы) впряглись въ этотъ плугъ и стали проводить борозду вокругъ своего селенія. Другія женщины шли впереди плуга, плясали и пѣли пѣсни, въ которыхъ выражали, главнымъ образомъ, слѣдующія мысли и желанія: «Уйди ты, бѣда, на сто саженъ выше, на сто саженъ ниже и на сто саженъ въ стороны отъ нашего селенія!» У околицъ это шествіе, сопровождавшееся неистовымъ визгомъ женщинъ, останавливалось, и находившійся въ засадѣ мужчина дѣлалъ выстрѣлъ изъ ружья. вѣруя, что испугаетъ и отгонитъ этимъ отъ селенія незваную гостью («Волжскій Вѣстникъ»).

   Духоборы села Славянскаго, Елизаветпольскаго уѣзда, обратились за средствами чуть не ко временамъ идолоноклонничества. Они разведи треніемъ двухъ полѣнъ «живой огонь» и, стучась въ полночь въ двери обывателей, стали предлагать имъ потушить старый огонь и брать у нихъ «новый, такъ какъ старый зараженъ»…

   Такихъ фактовъ можно бы привести очень много, но мы ограничимся приведеннымивыше. Ошг взяты изъ разныхъ концовъ нашего обширнаго отечества и, однако, поражаютъ своимъ сходствомъ. И на рѣкѣ Малкѣ, и подъ Нижнимъ, и у черемисъ, и у ингушей, и по всему лицу земли Русской сохранилась, столь тщательно сберегасмая людьми извѣстмаго лагеря, «невинность ума и сердца», побуждающая, передъ лицомъ общаго бѣдствія, обращаться къ обычаямъ сѣдой старины, бродить въ бѣлыхъ рубахахъ по темнымъ дорогамъ и бездорожьямъ и въ каждомъ встрѣчномъ существѣ искать врага и призракъ смерти. Къ чему порой ведетъ эта «невинность», показываетъ отчасти и слѣдующій фактъ, заимствусмый нами изъ «Приазовскаго Края»:

   «Проѣзжая изъ Ѳедоровки мимо одного изъ поселковъ Ѳедоровской же волости, верстахъ въ 45 отъ Екатеринодара, священникъ ст. Абинской, архитекторъ Ф. и старшина той же волости г. Трипалитовъ замѣтили пожаръ,— горѣлъ хлѣбъ вблизи поселка. Они остановились, и старишна отправился на мѣсто пожара, а священникъ съ архитекторомъ Филипповымъ послѣдовали за нимъ въ нѣкоторомъ отдаленіи. пройдя нѣкоторое разстояніе, они услышали крикъ и замѣтили,— дѣло происходило въ 10 час. вечера,— двигавшуюся по направленію къ нимъ толпу. Быстро подойдя къ нимъ, поселяне остановили ихъ и спросили: не врачи ли они? Г. Филипповъ назвалъ себя, священникъ также, но толпа, очевидно, не повѣрила имъ, заподозрила, что священникъ — переодѣтый врачъ, и немедленно окружила каждаго изъ нихъ въ отдѣльности и принялась истязать г. Филиппова. Поселяне связали ему руки, одинъ изъ парней бросилъ въ него дубиной, другой ударилъ полѣномъ въ голову. Вообще, неизвѣстно; чѣмъ это могло бы кончиться, если бы случайно подоспѣвшій священникъ станицы Абинской и ихъ же благочинный не усовѣстилъ буяновъ, и они развязали руки г. Филиппову. «Съ большимъ трудомъ, преслѣдуемые (все-таки?) выстрѣлами, добрались пѣшкомъ священникъ съ г. Филипповымъ до переправы на ст. Марьинскую. Здѣсь г. Филипповъ встрѣтилъ своего извозчика, на которомъ прискакалъ къ парому подрядчикъ по постройкѣ дамбъ по лѣвую сторону Кубани, котораго также преслѣдовали верховые поселяне, и онъ спрятался въ домѣ паромщицы. Храбрая женщина встрѣтила выстрѣлами изъ револьвера непрошенныхъ гостей, добиравшихся до подрядчика. Испытавъ въ этомъ неудачу, поселяне хотѣли бросить въ воду извозчика, но подоспѣвшій съ г. Филипповымъ священникъ вырвали его изъ рукъ буяновъ, перешли на паромъ и очутились въ безопасномъ мѣстѣ. Оттуда они направились въ ст. Марьинскую и на другой день прибыли въ Екатеринодаръ».

  

V.

  

   Слухи саыые нелѣпые, толки самые оскорбительные для нашего «національнаго самолюбія» носились тучами. Главнымъ образомъ неслись они съ низовьевъ Волги, отъ Каспійскаго моря и Астрахани. Казалось, передъ заразой, впереди ея, вѣтеръ гналъ эту тучу нелѣпыхъ толковъ, которые затѣмъ разлетались, жужжа надъ всею Русью, какъ ядовитыя мухи.

   Борьба съ этими слухами, съ «превратными толкованіями, злонамѣренно распускаемыми въ народѣ», какъ у насъ принято выражаться по традиціи, составляетъ характернѣйшую страничку данной минуты. Остановимся, на нѣкоторыхъ пріемахъ боръбы съ ними въ эти тревожные мѣсяцы. И прежде всего намъ приходится обратиться къ Нижегородскому краю.

   Нижегородскому краю въ этомъ году повезло хоть въ одномъ отношеніи: какъ продовольственная, такъ и противухолерная дѣятельность въ Нижнемъ сказалась чрезвычанно выпукло и ярко. Можно сказать много и за, и противъ практиковавшихся въ Нижнемъ-Новгородѣ пріемовъ, но мимо Нижняго наблюдателю пройти трудно. Все, что только намѣчается и робко проглядываетъ на свѣтъ въ нашей довольно-таки безпорядочной современности, здѣсь съ рѣзкою послѣдовательностью досказано до конца и освѣщается широко примѣняемою гласностью.

   Поэтому и мы остановимся, прежде всего, на мѣрахъ борьбы съ превратными толками, практиковавшихся въ Нижнемъ.

   Еще въ самомъ началѣ эпидемій (11 іюля) въ мѣстной газетѣ («Волгарь») были напечатаны два приказа генерала Баранова. Въ первомъ говорилось, между прочимъ: «Если, Боже упаси, гдѣ-нибудь, пользуясь глупостью и легковѣріемъ темныхъ людей, кому-нибудь удастся нарушить порядокъ, я возстановлю его находящеюся въ моемъ распоряженіи военною силой, зачинщиковъ и подстрекателей повѣшу немедленно на мѣстѣ, а участники жестоко, на глазахъ у всѣхъ, будутъ наказаны. Знающіе меня повѣрятъ, что я исполню обѣщаніе». Приказъ этотъ получаетъ особеыное освѣщеніе отъ прибавленія къ нему въ томъ же нумерѣ другого: «Сегодня ночью на пріемномъ пунктѣ Сибирской пристани, въ легкій досчатый баракъ, служащій мѣстомъ отдыха монахинь… брошенъ большой камень. Ударъ былъ такъ силенъ, что одна изъ досокъ сорвана съ гвоздей и вылетѣла оконная рама. Бездѣльникъ, пользуясь темнотою ночи, успѣлъ скрыться въ кустахъ Баранцева озера. Я радъ этому, потому что до отдачи вышепомѣщеннаго предостереженія я нѣсколько затрудненъ (!) былъ бы повѣшеніемъ негодяя на мѣстѣ преступленія и пришлось бы примѣнить къ нему слишкомъ мягкую мѣру. Съ завтрашняго же дня я буду считать себя свободнымъ отъ всякаго стѣсненія».

   Въ печати уже говорилось объ этомъ приказѣ съ различныхъ точекъ зрѣнія. Мы только отмѣтимъ характерную черту: генералъ Барановъ чувствуетъ себя стѣсненнымъ до извѣстной степени (нѣсколько) лишь тѣмъ, что онъ лично не успѣлъ напечатать приказа ранѣе, и неизвѣстный, кинувшій камень, не былъ предупрежденъ о намѣреніяхъ г. нижегородскаго губернатора до своего поступка. Что же касается закона, который даже въ военное время требуетъ непремѣнно суда передъ казнью, то, повидимому, онъ ни въ какой мѣрѣ не подаетъ повода къ какимъ бы то ни было стѣсненіямъ. Этотъ безпримѣрный приказъ остался единственнымъ въисвоемь родѣ. Теченіе, имѣющее своихъ защитниковь въ извѣстной части прессы,— которое хотятъ почему-то называть «силою власти», хотя оно лучше бы характеризовалось словами «безсиліе закона»,— здѣсь сказалось уже. повидимому, съ послѣдовательностью слишкомъ смѣлою. Другіе пріемы, практиковавшіеся въ томъ же Нижнемъ, нашли за то большое сочувствіе и откликъ, стали гораздо болѣе популярны. Такова, прежде всего, исторія невольнаго санитара Китаева. Въ газетѣ «Волгарь» (7 іюля, No 155) мы читаемъ: . «4 числа, вечеромъ, задержанъ нижегородскій мѣщанинъ домовладѣлецъ Китаевъ, который, въ присутствіи значительнаго числа рабочихъ, говорилъ, что холеры никакой нѣтъ и что ее выдумали врачи, зарывающіе въ землю живыхъ. При этомъ Китаевъ позволилъ себѣ высказать угрозы по адресу врачей и мѣстной администраціи, прибавивъ, что если бы нашлось еще 7 человѣкъ такихъ, какъ онъ, то о холерѣ и рѣчи бы не было… Дабы дать возможность Китаеву видѣть холерныхъ больныхъ, ухаживать за ними и слѣдить за тѣмъ, чтобы никто изъ такихъ больныхъ не былъ погребенъ заживо, я призналъ полезнымъ, не подвергая виновнаго никакому наказанію, назначить его на одинъ мѣсяцъ въ составъ санитарныхъ служителей плавучаго госпиталя, устроеннаго на случай холерныхъ заболѣваній. Китаевъ уже водыоренъ въ госпиталѣ (5 іюля)».

   Другая мѣстная, спеціально ярмарочная газета, «Нижегородская Почта», въ которой всѣ мѣропріятія ген. Баранова находили всегда страстныхъ приверженцевъ и комментаторовъ, говоритъ, между прочимъ, что «извѣстный приказъ о Китаевѣ дышалъ юморомъ», и затѣмъ вспоминаетъ о знаменитыхъ воззваніяхъ Ростопчина. Можно что угодно думать о послѣднихъ, хотя бы, напримѣръ, о знаменитомъ «я пріѣду назадъ къ обѣду… сдѣлаемъ, додѣлаемъ, злодѣевъ отдѣлаемъ» и объ ихъ практическомъ. значеніи. Несомнѣнно, однако, что сближеніе до извѣстной степени вѣрно… Къ сожалѣнію, такіе приказы никогда еще не причислялись къ роду «юмористической литературы» и мы не можемъ отрѣшиться отъ вопросовъ объ ихъ законности, во-первыхъ, и цѣлесообразности — во-вторіихъ. Что касается перваго, то отвѣтъ не подлежитъ спору. Такого закона не существуетъ. Стоитъ, однако, прослѣдить исторію Китаева дальше, хотя бы по той-же газетѣ, чтобы увидѣть, какъ опасны эти самостоятельныя экскурсіи въ область «доморощенныхъ» уголовныхъ наказаній.

   Прежде всего, что было бы, если бы Китаевъ заразился и умеръ въ первые же дни? Этого, къ счастію, не случилось, но… если бы! Вѣдь, это, все-таки, такъ возможно, особенно при наличности страха, вызваннаго подневольною службой въ опасномъ мѣстѣ. Была ли бы этимъ достигнута главная цѣль, или, наоборотъ, результаты получились бы совершенно противуположные?

   Повторяемъ, этого не случилось. Судьба сохранила Китаева какъ будто нарочно для того, чтобы экспериментъ могъ быть доведенъ до конца. Китаевъ сталъ знаменитостью, въ особенности, когда, уже освобожденный, явился въ засѣданіе благотворительной холерной коммиссіи и объявилъ, что онъ опять идетъ въ баракъ, уже добровольно. Обѣ нижегородскія газеты въ трогательныхъ выраженіяхъ изображали эту сцену. Китаевъ кланялся въ ноги, благодарилъ за науку и прослезился. Китаева обнимали, Китаева лобызали, жали Китаеву руки и писали о Китаевѣ въ газетахъ. Весь эпизодъ прошелъ въ томъ особенномъ патріархальномъ жанрѣ, который теперь опять входитъ въ моду. Благодѣтельная строгость съ одной стороны, и смиренное уничиженіе съ другой, съ лобызаніемъ наказующей десницы. «Китаевъ,— писала та же «Нижегородская Почта», служащая точнымъ отголоскомъ и истолкователемъ этого настроенія,— симпатичнѣйшій герой дня… онъ заставляетъ преклоняться передъ скромнымъ величіемъ своего подвига… это богатая натура, всегда способная къ самопожертвованію, это русскій человѣкъ, это русская земля…»

   Все это писалось 15 іюля. Увы, 25 іюля «русская земля» въ лицѣ Китаева опять очутилась въ кутузкѣ, такъ, по крайней мѣрѣ, слѣдуетъ судить по глухому сообщенію той же газеты: «Китаевъ,— читаемъ мы въ ней,— напроказилъ снова… ему пора посидѣтъ… Странное существо русскій человѣкъ: не то его на пьедесталъ, не то его въ кутузку!»

   Свѣтъ нижегородской гласности, освѣщавшій во всѣхъ подробностяхъ первыя фазы этой чисто-нижегородской эпопеи, на этомъ мѣстѣ меркнетъ, и мы не знаемъ точно ея дальнѣйшаго теченія. Одинъ изъ врачей, бывшій въ Нижнемъ, передавалъ намъ только, что Китаевъ явился въ баракъ не одинъ, а въ сопровожденіи 7 или 10 человѣкъ подозрительныхъ добровольцевъ, сгоравшихъ такимъ же самопожертвованіемъ, какъ и онъсамъ. Ихъ не приняли; явилось подозрѣніе, что это какъ разъ тѣ самые «7 человѣкъ, такихъ какъ онъ», которые ему были нужны раньше для уничтоженія холеры… Къ сожалѣнію, опытъ не ограничился Китаевымъ. 12 іюля въ холерный баракъ былъ препровожденъ мѣщанинъ города Балахны Лукьянычевъ, говорившій, «въ присутствіи многихъ лицъ, многія безсмысленныя выдумки о порядкахъ въ холерныхъ госпиталяхъ и объ обращеніи тамъ съ больными», Дальнѣйшая исторія этого невольнаго санитара менѣе извѣстна. Приказъ о немъ напечатанъ 12 іюля, о срокѣ выхода его ничего нигдѣ не говорилось, а такъ какъ въ мѣстныхъ газетахъ («Волгарь» No 179) упомянуто въ числѣ умершихъ имя и отчество Лукьянычева (Ѳедоръ Тимоѳеевъ), безъ указанія мѣста приписки, званія и фамиліи, то по городу и на ярмаркѣ носились слухи, что этотъ невольный санитаръ дѣйствительно «въ административномъ порядкѣ» умеръ. Мы желали бы, чтобы это оказалось ошибкой, и упоминаемъ объ этомъ отчасти для того, чтобы вызвать точное опроверженіе или подтвержденіе этого слуха… Невозможнаго въ немъ, однако, нѣтъ ничего.

   Въ другихъ случаяхъ къ этой формѣ наказанія въ Нижнемъ, сколько можемъ судить изъ мѣстныхъ газетъ, уже не прибѣгали, довольствуясь дѣйствительно «жестокими», какъ говорится въ приказѣ, наказаніями (100 и 150 ударовъ розогъ), въ той же мѣрѣ не предусмотрѣнными ни общими законами, ни дѣйствующимъ въ Нижнемъ-Новгородѣ «положеніемъ объ усиленной охранѣ» {Такъ былъ наказанъ лысковскій санитаръ Усовъ. Условія и обстановка наказанія тоже представляютъ какое-то переживаніе древняго періода нашей исторіи.}.

   Нельзя не обратить вниманія на одну сторону этого явленія: совершенно естественно, что оно вызываетъ подражаніе и, прежде всего, въ подчиненныхъ. Въ газетѣ «Волгарь» (No 169) мы уже безъ особеннаго удивленія читаемъ слѣдующее:. «13 іюля въ Наклово прибылъ , вновь назначенный исправникъ г. Ржевскій, немедленно обратившій всю свою энергію на подготовительныя мѣры противъ холеры, послѣдствій которой можно опасаться только именно здѣсь». Далѣе корреспондентъ, съ восторгомъ нѣсколько наивнымъ, разсказываетъ о томъ, какъ г. Ржевскимъ «ночью были собраны земскій начальникъ, волостной старшина и другіе», какъ по селу Павлову былъ расклеенъ «приказъ» (опять толки), какъ «въ унывающее населеніе г. исправникъ вдохнулъ новыя силы», какъ, наконецъ, онъ самъ для ободренія больныхъ лично «принималъ сильно-дѣйствующія средства (каломель)». Все это, конечно, очень похвально, жаль только, что корреспонденція заканчивается слѣдующими двумя «анекдотами»: у одного торговца хлѣбомъ были найдены два пирога съ тухлою начинкой. Торговецъ былъ посаженъ въ кутузку до тѣхъ поръ, пока не съѣстъ самъ оба пирога; онъ съѣлъ ихъ и былъ освобожденъ, убѣдившись въ необходимости печь пироги со свѣжею начинкой. Одного волостного писаря, неправильно увѣдомившаго о холерѣ, когда была естественная (?) смерть, г. исправникъ повелъ въ бараки показывать холеру (?!), но по его особой трусости отпустилъ его съ дороги».

   Мы тщательно просмотрѣли дальнѣйшіе NoNo нижегородской газеты въ слабой, правда, надеждѣ найти опроверженіе хоть этого сообщенія. Опроверженія не было.

   Какъ видите, тутъ не замѣтно уже ни капли остроумія — заставлять въ холерное время ѣсть пироги съ тухлою начинкой или читать клиническія лекціи писарямъ! За то слишкомъ замѣтно плохое подражаніе Нижнему. Что же, однако, будетъ, если горбатовскіе урядники станутъ подражать господину горбатовскому исправнику и, вмѣсто указаній закона, примутъ въ руководство исключительно наличные запасы собственнаго остроумія? Не слишкомъ ли ужъ юмористична станетъ наша бѣдная провинціальная жизнь?

   Къ этимъ, быть можетъ, слишкомъ даже яркимъ эпизодамъ остается прибавить немного: отдача въ невольные санитары нашла откликъ въ далекой Сибири. «Четверо лечившихъ холерныхъ больныхъ обложеніемъ мокрыми тряпками и нагрубившихъ участковому врачу,— пишутъ «Сибирскому Вѣстнику» изъ Омска,— отданы, по распоряженію губернатора, служителями въ холерную больницу, а мѣщанинъ (изъятый по закону отъ тѣлеснаго наказанія, замѣтимъ отъ себя) Францъ Домбровскій за оскорбленіе врача и ложные толки схваченъ полиціей и высѣченъ розгами, о чемъ въ назиданіе (?!) объявлено по городу расклеенными афишами» («Сибирскій Вѣстникъ», No 100).

   Затѣмъ, сѣченіе довольно усердно примѣняется въ Орлѣ (губернаторъ недавно переведенъ изъ Нижняго-Новгорода, гдѣ онъ былъ вице-губернаторомъ). Въ «Орловскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ» объявлены приказы, изъ которыхъ видно, что крестьянинъ Ливенскаго уѣзда Іона Степановъ Шутовъ и запасный рядовой Мценскаго уѣзда Тимоѳей Деминъ подвергнуты «строгому тѣлесному наказанію» 4 августа… Какъ видите, здѣсь не опредѣлено даже число ударовъ и краткая формула «строгое наказаніе» такъ и отзывается не просто добрыми старыми, а добрѣйвшми старѣйшими временами, когда постановлялось просто: «бить батоги нещадно». Дальше, тому же наказанію подвергнутъ уже мѣщанинъ Бодровъ за то, что позволилъ себѣ сорвать вывѣшенное на дворѣ мѣщанина Петрищева объявленіе губернскаго правленія, при чемъ дерзко глумился надъ составителями объявленія и надъ санитарными мѣрами. За таковыя дѣянія Бодровъ получилъ 50 ударовъ. Интересенъ еще приказъ (въ No 237 «Орловскихъ Губернскихъ Вѣдомостей»), которымъ крестьянинъ Болховскаго уѣзда Филиппъ Горыльниковъ, заключенный предварительно въ тюрьму, предавался затѣмъ суду «по 37 ст. устава о наказ., налагаемыхъ мировыми судьями».

   А вотъ еще извѣстіе, напечатанное въ «Орловскомъ Вѣстникѣ», которое мы, впрочемъ, заимствуемъ изъ «Кіевскаго Слова» (8 сентября, No 1670): «Два болховскіе купца, живущіе въ уѣздѣ — Захаровъ и Сидоровъ, подвергнуты мѣстнымъ земскимъ начальникомъ, за неисполненіе санитарныхъ требованій, довольно чувствительнымъ наказаніямъ». Что значатъ «довольно чувствительныя наказанія», которымъ купцовъ счелъ себя въ правѣ подвергнуть г. земскій начальпикъ,— это старается пояснить «Кіевское Слово», прибавляя отъ себя, что «Сидоровъ и Сидорова коза въ извѣстномъ смыслѣ достигли равенства»… Остроуміе, надо сказать, довольно печальнаго свойства. Однако, неужто, въ самомъ дѣлѣ, дошло уже до этого? Да, поневолѣ придется сказать въ этомъ случаѣ, что сила подражанія велика… Что же касается силы закона, то о ней никакъ нельзя сказать того же.

   Въ Кіевѣ мѣры, принимаемыя противъ «слуховъ и толковъ», хотя тоже были довольно суровы, но, повидимому, отличались нѣсколько большимъ спокойствіемъ и однообразіемъ и не выходили изъ предѣловъ, отведенныхъ положеніемъ усиленной охраны. По городамъ и селамъ Кіевской губерніи расклеено обязательное постановленіе, по которому «за распространеніе злонамѣренныхъ слуховъ о мѣропріятіяхъ власти и санитармыхъ учрежденій по предупрежденію и пресѣченію холерной эпидеміи, гласное осужденіе дѣйствій тѣхъ же властей, оказаніе имъ явнаго неуваженія или сопротивленія, а также за выраженіе угрозъ, Хотя бы заочно, по отношенію къ лицамъ, облеченнымъ обязанностью служить дѣлу помощи, виновные подвергаются аресту до 3 мѣс.» («Одесскія Новости», No 2380).

   Въ «Кіевскомъ Словѣ» (NoNo 1667 и 1673) встрѣчаемъ приказы кіевскаго губернатора, которыми крестьяне: Слупскій, Панасюкъ и Ковальчукъ («приведшіе въ большое смущеніе женщинъ села Юрконецъ»), мѣщанинъ Остапцовъ, отст. солдатъ Яковъ Кривуля, крестьяне Зайченко, Костенко, Тыртычный, Макаренко, Дахно, Черный и Науменко приговорены въ разное время къ аресту, на различные сроки, въ общей сложиости составляющіе сумму въ 21 мѣсяцъ (по 53 дня на человѣка).

   Такія же мѣры примѣнялись въ Казаиа.

   Въ «Екатеринославскихъ Губернск. Вѣдомостяхъ» встрѣчаемъ распоряженіе о высылкѣ этапнымъ порядкомъ на родину крестьянина Тверской губерніи Трофимова, а изъ «Саратовскаго Дневника» (No 192) узнаемъ, что «нѣсколькимъ лицамъ предложено оставить Астрахань». Вѣроятно, въ связи съ этимъ находится краткое и нѣсколько загадочное сообщеніе «Астраханскаго Листка» (3 сентября, No 191) слѣдующаго содержанія:

   «Постановленіемъ губернскаго правленія отъ 27 августа купецъ Н. И. Артемьевъ имѣетъ быть подвергнутъ административной высылкѣ въ Енотаевскъ на неопредѣленный срокъ». И далѣе, «вслѣдствіе отношенія г. начальника губерніи г. городскому головѣ, купецъ Н. И. Артемьевъ устраненъ отъ участія въ засѣданіяхъ думы». Какъ причины высылки, такъ и вопросъ, отъ кого исходитъ это распоряженіе, въ газетахъ остались невыясненными.

   Этимъ, безъ сомнѣнія, далеко не полнымъ перечнемъ мы закончимъ обозрѣніе административныхъ мѣръ, направленныхъ къ прекращенію ходившихъ въ народѣ толковъ и слуховъ въ теченіе послѣднихъ недѣль. Слухи эти проникали всюду. Надо думать, однако, что въ другихъ мѣстахъ къ нимъ относились спокойнѣе и считали достаточными болѣе простыя и болѣе законныя мѣры обычнаго времени… И, навѣрное, съ неменьшимъ успѣхомъ…

  

VI.

  

   Нужно отмѣтить, однако, и другую сторону дѣятельности той же нижегородской адмиинстраціи.

   Въ томъ же No нижегородской газеты, гдѣ помѣщенъ приказъ объ отдачѣ Китаева въ баракъ, въ невольные санитары, мы читаемъ другое офиціальное обращеніе къ населенію, отмѣченное инымъ характеролъ: Для чего построены бараки и холерныя больницы. Повторивъ вкратцѣ указанія на пріемы первоначальной помощи заболѣвшымъ на дому и на необходимость тотчасъ же обратиться къ врачу, г. нижегородскій губернаторъ продолжаетъ:

   «Но что дѣлать тѣмъ, у кого нѣтъ своего жилья, какъ быть съ проѣзжими и приходящими, которыхъ болѣзнь можетъ захватить на чужой сторонѣ, въ пути, за кѣмъ некому ухаживать, у кого нѣтъ даже пристанища? Кто пуститъ къ себѣ такого больного, кто рѣшится ухаживать за чужимъ человѣкомъ, не боясь заразы? Что дѣлать, наконецъ, съ людьми, живущими въ артеляхъ? Товарищи уйдутъ на работу, а больной можетъ умереть одинъ, безъ помощи. Кромѣ того, отъ него могутъ заразиться другіе и разнести болѣзнь. Этого нельзя допускать, и потому для такихъ больгыхъ построены и строятся особые бараки и временныя больницы, при которыхъ находятся доктора и нрислуга. Въ этихъ баракахъ бездомные больные находятъ пріютъ, уходъ и леченіе».

   Объяснивъ, такимъ образомъ, назначеніе бараковъ, г. губернаторъ ставитъ вопросъ уже совершенно опредѣленно:

   «И такъ,— продолжаетъ онъ,— въ баракахъ и временныхъ больницахъ помѣщаются: 1) заболѣвающіе холерой на пароходахъ и баржахъ; 2) проѣзжающіе и проходящіе дорогою люди, которыхъ болѣзнь застигнетъ въ пути; 3) заболѣвшіе въ такихъ артеляхъ, гдѣ не можетъ быть домашняго ухода и гдѣ можетъ заразиться много людей; наконецъ, изъ мѣстныхъ жителей тѣ больные, которые пожелаютъ сами (курсивъ подлинника) или которыхъ доставятъ родственники для леченія и ухода… Но выздоровленіи больные будутъ выпускаемы въ новомъ бѣльѣ и необходимой одеждѣ. Больные другими болѣзнями, а не холерой, отнюдь въ бараки помѣщаемы не будутъ… Усопшіе будутъ отпѣваемы въ открытыхъ гробахъ, по истеченіи 24 часовъ; имена скончавшихся будутъ выставляться на доскахъ у пристани рѣчной полиціи и указанъ будетъ часъ обряда для доставленія роднымъ возможности присутствовать при отпѣваніи близкихъ. Усопшіе, принадлежащіе къ православному вѣроисповѣданію, будутъ предаваемы землѣ при соблюденіи всѣхъ обрядовъ православной церкви; поклонники другихъ вѣроисповѣданій будутъ похоронены каждый по обряду еіо вѣры».

   Если не ошибаемся, этимъ объявленіемъ впервые съ такою опредѣленностью и ясностью ставился и рѣшался этотъ важный вопросъ, до сихъ поръ вызывающій еще многія колебанія и нерѣшимость. Никто насильно въ бараки доставляться не будетъ,— это во-первыхъ. Во-вторыхъ, смерть отъ холеры и въ баракѣ признавалась въ глазахъ народа такою же «честною смертью», какъ и всякая другая, что, быть можетъ, еще важнѣе.

   Всѣ знающіе дѣло люди, съ кѣмъ намъ доводилось говорить объ этомъ предметѣ, свидѣтельствуютъ единогласно, что это ясное и категорическое заявленіе произвело самое успокоительное дѣйствіе, а точное и гласное примѣменіе его довершило это впечатлѣніе. Въ самомъ дѣлѣ, если у народа есть свои суевѣрія, то и у насъ есть тоже свои. Крайности увлеченія «изоляціей», «дезинфекціей» и предосторожностями отъ зараженія, этотъ своего рода санитарный фетишизмъ, преклоненіе передъ «карболкой» во что бы то ни стало — въ своемъ бездушіи стоитъ порою любого, самаго темнаго народнаго колдовства {До какихъ курьезовъ можетъ доходить это преклоненіе передъ «дезинфекціей», видно изъ того, что, наприм., въ Мелитополѣ фактически закрыли бани, предложивъ банщикамъ вывозить использованную воду въ мѣсто свалки нечистотъ за городъ. Было даже предложено городовымъ врачомъ, «для обезвреженія мыльной воды, перекипячивать ее вновь» («Крымскій Вѣстникъ», No 182).}. Въ Нижнемъ-Новгородѣ въ теченіе всего времени умершіе отъ холеры въ баракахъ отпѣвались съ открытыми лицами {Разумѣется, при этомъ были приняты разумныя мѣры дезинфекціи.}, на островъ, гдѣ стояли бараки, допускались близкіе больнымъ и даже сторонніе люди; здѣсь не было и рѣчи о черныхъ фургонахъ съ бѣлыми надписями «холера», мрачно сновавшими въ началѣ эпидеміи по Астрахани, никто даже не говорилъ о какихъ-то «клещахъ» и «крючьяхъ», которыми будто подымались заболѣвшіе на улицахъ, или о томъ, что въ бараки таскаютъ здоровыхъ. Улицы имѣли обычный видъ, городовые не чувствовали себя призванными заглядывать въ лица прохожихъ, спрашивать васъ о причинахъ вашей задумчивости, справляться о состояніи вашего разсудка и т. д. Съ холеры и съ холерныхъ бараковъ сразу былъ снятъ этотъ устрашающій покровъ, который на каждаго больного ложился какимъ-то проклятіемъ, сразу отчуждая его отъ всѣхъ его близкихъ, отъ родныхъ, отъ сочувственнаго взгляда, и обрекалъ его на какую-то «собачью» смерть, безъ «могилы и креста», безъ похороннаго обряда, безъ прощанія… Болѣзнь оставалась, страшная по прежнему, но устрашающая обстановка, этотъ удивительмый осколокъ старинныхъ суевѣрій, отпадалъ совершенно.

   Опытъ показалъ, что это отнюдь не способствовало распространенію болѣзни. Наоборотъ, это водворяло спокойствіе, ставило преграды «превратнымъ толкамъ» въ гораздо сильнѣйшей степени, чѣмъ всѣ угрозы висѣлицами и сѣченія розгами. Публика, разъѣзжаввіаяся съ ярмарки, увезла съ собой изъ Нижняго много юмористическихъ разсказовъ о томъ, какъ въ бараки «просились» притворно-больные холерой, и мы имѣли случай читать нѣсколько такихъ анекдотовъ въ газетахъ. Въ разсказахъ этихъ встрѣчалось порой не мало комическихъ штриховъ, но, во всякомъ случаѣ, это гораздо лучше астраханскихъ и иныхъ трагедій съ мрачными и ни къ чему ненужными атрибутами. Можно ли сомнѣваться, которымъ изъ двухъ указанныхъ выне пріемовъ вызвана эта перемѣна? Угрозами ли висѣлицы какому-то «негодяю», бросившему камень (для котораго, кажется, слишкомъ ужъ много чести сознавать, что изъ-за него отмѣняются даже дѣйствующіе законы),— угрозами, которыя внушаютъ всѣмъ преувеличенное представленіе объ опасностяхъ, требующихъ пріостановки нормальнаго порядка,— или же этимъ примѣромъ спокойнаго отношенія къ страшной болѣзни, которое въ свою очередь внушаетъ спокойствіе толпѣ?

   Нашъ народъ во многихъ отношеніяхъ живетъ прошлымъ. Вспомнимъ еще разъ описанныя выше волшебныя церемоніи, почти одинаковыя у ингушей, у духоборцевъ, у жителей нижегородской деревни Кузнечихи, въ станицахъ Кубани и у чувашъ. Какъ приходитъ народъ къ необходимости спускаться въ подземелья, зажигать огни, бродить съ факелами вокругъ деревень въ глухую полночь? Думаете ли вы, что это нѣчто постоянно присущее нашему народу, что любой житель деревни впередъ могъ бы сказать, что именно они будутъ дѣлать въ этомъ случаѣ? Безъ сомнѣнія, нѣтъ. Не нужно особенной силы воображенія, чтобы представить себѣ ясно, какъ возникаютъ въ деревняхъ эти однообразные пріемы. Растерянная, испуганная толпа ищетъ средства борьбы ощупью, и, отчужденная, недовѣрчивая къ «господамъ» съ ихъ непонятною и не менѣе для народа «волшебною» наукой, обращается къ какой-нибудь удрученной годами древней Макридѣ или престарѣлому начетчику, хранителямъ наивной премудрости предковъ. И вотъ въ старомъ умѣ начинаютъ шеведиться древнія воспоминанія. Холера, чума бываютъ не часто. Древніе старцы еще, быть можетъ, несмысленными юношами или дѣтьми присутствовали при томъ, какъ ихъ отцы прибѣгали къ своимъ Макридамъ. И встаетъ въ дряхломъ умѣ полузабытая картина, съ глухою ночью, огнями, освѣщавшими бѣлыя фигуры, съ сохою, которою вели борозду, съ какими-то выдохшимися обрывками языческаго обряда и давно брошенной языческой молитвы… И то, что умерло тысячу лѣтъ назадъ, оживаетъ, какъ привидѣніе, въ минуту народной невзгоды.

   Но если такъ живучи эти тысячелѣтнія воспоминанія, то воспоминанія болѣе близкія о больницахъ блаженной памяти «приказовъ общественнаго призрѣнія», о пріемахъ дореформенной медицины, конечно, еще свѣжи и живы, какъ новорожденные младенцы. Кто, положа руку на сердце, скажетъ, что боязнь больницы, столь сильная въ простомъ русскомъ человѣкѣ, не имѣетъ самаго реальнаго основанія въ недавнемъ еще прошломъ? и если бы кто сказалъ это, то намъ такъ легко привести признаніе врачей о томъ, что еще лѣтъ десять назадъ въ нѣкоторыхъ даже столичныхъ больницахъ всякая болѣзнь съ неизбѣжностью закона переходила непремѣнно въ тифъ {Интересна въ этомъ отношеніи еще одна небольшая черточка: въ нѣкоторыхъ мѣстахъ на Волгѣ, въ числѣ «старинныхъ» народныхъ средствъ противъ холеры, употреблялся деготь въ смѣси съ медомъ. Изъ архивныхъ воспоминаній о холерѣ 1848 года видно, что въ то время смѣсь дегтя съ медомъ рекомендовалась населенію отъ медицинскаго департамента! Теперь мы готовы разсматривать и его, какъ темное народное суевѣріе!..}.

   Мы читаемъ газеты, мы знали сразу, съ самаго начала, какія именно мѣры приняты на случай холеры, какъ устраиваются бараки, сколько куда назначено врачей, фельдшеровъ и студентовъ. Но отъ народа, не читающаго газетъ и не знающаго современнаго положенія этого дѣла,— на какомъ основаніи можемъ мы требовать, чтобы онъ отрѣшился отъ традиціоннаго взгляда и, разставаясь съ домомъ, съ родными, съ уходомъ родной и любящей руки, шелъ умирать въ неизвѣстное мѣсто, надъ которымъ тяготѣютъ воспоминанія, совершенно реальныя для недавнихъ временъ?

   И, вдобавокъ, какъ ни тяжела болѣзнь, какъ ни страшна «мотуха» (народное названіе холеры), русскій человѣкъ, право, не такъ ужъ боится смерти. Но онъ придаетъ огромное значеніе самому процессу смерти. Ему нужно, чтобъ она совершалась съ торжественностью, соотвѣтствующею важности момента, ему нужно, чтобъ его отпѣли, проводили, попрощались съ нимъ передъ могилой. Только тогда онъ чувствуетъ, что умираетъ, какъ человѣкъ, какъ умирали его отцы и дѣды, а не «дохнетъ», какъ безсловесное животное. Только въ этихъ условіяхъ онъ чувствуетъ себя готовымъ въ безвѣстный путь и отправляется въ него съ тѣмъ стоическимъ спокойствіемъ, которое отмѣтили наши лучшіе писатели.

   Въ городѣ Майкопѣ возникло слѣдующее очень характерное пререканіе между городскимъ головой и духовенствомъ: «Городской голова города Майкопа,— пишутъ въ «Церковномъ Вѣстникѣ»,— обратился къ мѣстному протоіерею отцу Соколову съ просьбой, чтобы онъ, какъ благочинный, запретилъ подвѣдомому духовенству напутствовать больныхъ и хоронить умершихъ отъ холеры, мотивируя свое ходатайство тѣмъ обстоятельствомъ, что этимъ своимъ дѣйствіемъ духовенство будто бы само развиваетъ и распространяетъ холеру въ городѣ. Голова телеграфировалъ объ этомъ въ Ставрополь къ епископу Евгенію, кокорый отвѣтилъ, что голова не вправѣ предъявлять такихъ требованій. Голова прислалъ въ консисторію офиціальную бумагу съ представленіемъ при ней протокола засѣданія городской думы, на каковомъ засѣданіи и было постановлено, чтобы воспретить духовенстеу напутствованіе больныхъ и погребеніе умершихъ».

   Газета «Волынь» (No 167), изъ которой мы цитируемъ этотъ фактъ, называетъ его «поразительно дикимъ и очень сквернымъ», заподозрѣвая какъ будто религіозныя чувства майкопскаго муниципалитета. Мы, съ своей стороны, увѣрены, что тутъ не можетъ быть и рѣчи о чемъ-либо подобномъ. Тутъ только съ полною послѣдовательностью сказалась суевѣрная боязнь передъ холерой: все должно уступить передъ «изоляціей и дезинфекціей».

   Безъ сомнѣнія, майкопскіе муниципалы неправы. Далеко не все отступаетъ передъ санитарными требованіями, и чѣмъ больше будетъ пощажено въ обществѣ интимныхъ чувствъ и законныхъ привычекъ, чѣмъ меньше будетъ нарушено обычныхъ, законныхъ нормъ, тѣмъ лучше. Холера прошла или, во всякомъ случаѣ, дала намъ продолжительный роздыхъ, и теперь, когда наступаетъ время для подведенія итоговъ, приходится сознаться, что она стоила очень дорого во многихъ отношеніяхъ. Въ томъ же («часто упоминаемомъ», какъ писалось въ старинныхъ бумагахъ) Нижнемъ-Новгородѣ, по краткому отчету, недавно появившемуся въ мѣстной газетѣ, затрачено около 516,000 руб. Больше полумилліона,— это, конечно, очень дорого, «по рублю на бациллу»,— говорятъ шутники не объ одномъ, впрочемъ, Нижнемъ {«Возможно ли,— спрашиваетъ, напримѣръ, «Сторонній зритель» въ газетѣ «Каспій»,— чтобы, считая въ среднемъ 12 больныхъ, на содержаніе ихъ вышло 690 р. въ мѣсяцъ (какъ это случилось въ Балаханахъ)? Или чтобы карболка, стоющая въ Баку 5 р. за пудъ, при перевозкѣ ея въ Балаханы обходилась въ 15 рублей!» Къ сожалѣнію, приходится сказать, что и эти, и тысячи другихъ чудесъ въ этомъ родѣ, навѣрное, весьма возможны…}. Намъ кажется, однако, что еще большею цѣной пришлось бы оцѣнить ту ломку правовыхъ нормъ, тотъ подрывъ чувства законности, которые хотя и не такъ осязательно, однако, глубоко проникали за это время въ наше и безъ того слабое въ этомъ отношеніи общество. Но есть области, соприкасающіяся съ такими интимными сторонами человѣческой жизни и смерти, нарушеніе которыхъ не поддается уже никакой оцѣнкѣ, на свободу которыхъ нельзя посягать ни при какихъ условіяхъ, съ которыми должна считаться всякая «дезинфекція». Таковъ, между прочимъ, и майкопскій случай, но эту точку зрѣнія слѣдуетъ расширить и провести до возможныхъ предѣловъ. Разумная осторожность какъ въ отношеніи къ возможности физическаго зараженія, съ одной стороны, такъ и — съ другой — къ законнымъ бытовымъ формамъ, къ убѣжденіямъ и задушеннымъ привычкамъ народа,— вотъ руководящая нить, протянувшаяся въ обѣ стороны, забвеніе которой почти всегда и неизмѣнно приноситъ больше косвеннаго вреда, чѣмъ прямой пользы. Мы глубоко увѣрены, что если бы на далекихъ низовьяхъ Волги сразу же была принята основная мысль, проведенная въ циркулярахъ г. нижегородскаго губернатора, то мы, навѣрное, не были бы свидѣтелями мрачныхъ сценъ, разыгравшихся въ тѣхъ мѣстахъ.

   Просматривая отчеты о засѣданіяхъ комиссій, проектирующихъ общія системы борьбы съ холерой въ размыхъ мѣстахъ, мы видимъ значительное колебаніе по вопросу о томъ, слѣдуетъ ли считать обязательнымъ немедленную отдачу больныхъ въ бараки. «Вопросъ о томъ, можетъ ли быть и при какихъ условіяхъ допуекаемо оставленіе заболѣвшихъ холерою для леченія на дому,— читаемъ мы, напримѣръ, въ столичныхъ газетахъ,— обсуждался, по предложенію градоначальника генерала В. В. фонъ-Валя, особымъ присутствіемъ при врачебномъ управленіи столицы, состоящимъ подъ предсѣдательствомъ помощника с.-петербургскаго градоначальника И. Н. Турчанинова. По мнѣнію присутствія должно быть принято за общее правило всѣхъ холерныхъ больныхъ немедленно направлять въ больницы. Но такъ какъ бываютъ случаи, когда сами больные или ихъ близкіе непремѣнно желаютъ, чтобы заболѣвшій продолжалъ леченіе на дому, то присутствіе признало необходимымъ установить особыя правила».

   Мы не станемъ перечислять здѣсь этихъ правилъ, скажемъ только, что условія, требуемыя присутствіемъ, могутъ быть примѣняемы развѣ только въ семьяхъ сравнительно богатыхъ, вообще значительно выше средней зажиточности. Правда, скученность и особыя условія столичной жизни играютъ тутъ значительную роль, однако скученность имѣла также мѣсто на Нижегородской ярмаркѣ и, однако, опытъ блестяще подтвердилъ правильность вышеуказанной точки зрѣнія, принятой въ Нижнемъ. Тѣмъ болѣе, что послѣдовательное проведеніе строгаго надзора далеко не всегда выполнимо и предполагается только въ теоріи. Вспомнимъ о существовавшихъ нѣкогда запрещеніяхъ курить на улицахъ. Было замѣчено, что съ тѣхъ поръ, какъ эти запрещенія отмѣнены, пожары отъ папиросъ въ городахъ почти неизвѣстны, потому что никто не скрываетъ второпяхъ закуренной папиросы. Легко допустить, и, я думаю, врачи-практики подтвердятъ это, что въ бараки больные охотнѣе и въ большемъ количествѣ доставляются тамъ, гдѣ гдѣ ихъ не тащили силой.

   «Когда, въ началѣ іюня, на берегу Волги, подъ горой вблизи отъ большой пристани принялись строить баракъ (цитируемъ частное письмо), то въ населеніи это сооруженіе было встрѣчено чрезвычайно враждебно. На улицахъ, у кабака и на базарѣ толковали громко, что въ баракъ никто не пойдетъ, что баракъ надо разнести по бревнышку, и, право, невольно вѣрилось въ возможность какой-нибудь дикой выходки, при видѣ сверкающихъ глазъ и сжимавшихся кулаковъ. Дачиики помышляли о переѣздѣ въ другія, болѣе спокойныя мѣста.

   «Теперь холерный баракъ какъ-то слился съ окружающимъ пейзажемъ, а холерная баржонка съ желтымъ флагомъ качается у берега такъ спокойно, какъ будто она прижилась тутъ окончательно. Вражды къ бараку и врачамъ совсѣмъ нѣтъ, толки затихли. Въ ожиданіи «привоза» (случаи не особенно частые) новаго больного съ парохода или близкихъ деревень сторожъ мирно спитъ на кормѣ, а деревенскія бабы давно уже пытаются эксплоатировать мостки этой баржи, какъ мѣсто, весьма удобное для стирки бѣлья. Проснувшись, сторожъ ихъ непремѣнно прогонитъ. Все-таки, непорядокъ,— мѣсто казенное.

   «И все это измѣнилось въ столь благополучномъ смыслѣ съ тѣхъ поръ, какъ населенію было объявлено положительно, что изъ домовъ никого не станутъ брать насильно. Недавно былъ случай, когда, наоборотъ, насильно пришлось удалять псевдо-холернаго добровольца. Старый служака, бездомный и уставшій отъ скитальческой жизни, водворился здѣсь на правахъ якобы холернаго, и санитарамъ стоило не малаго труда удалить его съ помощью урядника».

   А вотъ, кстати, и еще характерная картинка изъ того же письма:

   «Много тревоги произвелъ въ населеніи слухъ, что колодцы уже отравлены. Ночью въ окно къ какой-то старухѣ постучались двое мужчинъ, «въ бѣлыхъ картузахъ» (что считается здѣсь признакомъ дачника), спросили: «Гдѣ тутъ у васъ колодцы?» — и скрылись, не дождавшись отвѣта. Такъ какъ это повторялось нѣсколько разъ, то, догадавшись, зачѣмъ таинственнымъ незнакомцамъ нужны колодцы, жители собрали сходъ, кододцы закрыли, съ приложеніемъ печатей старосты, и теперь бабы ходятъ по воду къ родникамъ въ сосѣднюю деревню (около версты). Нужно ли прибавлять, что это не усилило расположенія аборигеновъ къ намъ, интеллигентнымъ несчастливцамъ, носящимъ бѣлыя фуражки и загнаннымъ въ эти безпокойныя мѣста злополучною судьбой и исканіемъ «спокойствія на лонѣ природы»? На насъ косились, а подъ вечеръ провожали подозрительными взглядами… Черезъ нѣсколько дней странная легенда получаетъ неожиданно совершенно реальное объясненіе: пойманы два «отравителя» въ бѣлыхъ фуражкахъ, которыми оказались двое мѣстныхъ лоботрясовъ-подростковъ, пугавшихъ старухъ отъ скуки. Сначала ихъ хотѣли было представить по начальству, но потомъ побоялись и пожалѣли: а ну, какъ ихъ за это озорничество повѣсятъ,— времена строгія!.. Ограничились келейнымъ внушеніемъ, а легенда продолжаетъ гулять, переходя, конечно, отъ села къ селу, отъ деревни къ деревнѣ».

   Какую услугу могло бы оказать и въ этомъ, и въ тысячѣ другихъ случаевъ простое гласное разбирательство! Мы привели эти выдержки именно потому, что онѣ ярко иллюстрируютъ сравнительное значеніе обоихъ пріемовъ, имѣвшихъ мѣсто въ одной и той же губерніи, по распоряженію одного и того же лица: генерала Н. М. Баранова.

  

VII.

  

   Въ огромной массѣ отрывочнаго, пестраго и безсистемнаго матеріала, доставленнаго газетами за послѣднія только недѣли холернаго періода, мы встрѣчаемъ не мало и фактовъ «отраднаго свойства». Правда, къ значительному большинству сообщеній этого рода приходится относиться съ невольною осторожностью. Печать забираетъ силу, ее начинаютъ цѣнить и въ провинціи… И это, увы, сказывается, между прочимъ, и тѣмъ, что многіе очень «цѣнятъ» печатныя восхваленія. Кромѣ того, невольно приподнятое настроеніе вырабатываетъ какой-то особенный жаргонъ. Мы не слышимъ уже о дѣятельности врача, а непремѣнно о «самоотверженной дѣятельности», не встрѣчаемъ просто административныхъ мѣръ, а непремѣнно «энергичныя мѣры» и тоже «самоотверженныя мѣры». Однимъ словомъ, никакъ дѣло не ходитъ теперь безъ пышныхъ эпитетовъ, и если самое простое исполненіе самой простой обязанности, сколько-нибудь соприкосновенной къ холерѣ, назвать просто по имени, то многіе, пожалуй, обидятся {Въ No 169 «Волгаря» объявлена печатная благодарность г-на нижегородскаго губернатора прапорщику морской артиллеріи В. И. Главацкому за «быстрое устройство сигнальныхъ фонарей и флаговъ».}.

   Это обстоятельство подмѣчено и другими наблюдателями провинціальной жизни. «Въ то время,— пишетъ «Сторонній зритель» въ фельетонѣ газеты «Каспій» (No 193),— когда вы въ рѣдкой изъ газетъ, даже столичныхъ, не читаете объ ужасномъ санитарномъ состояніи нашихъ городовъ, о нераспорядительности городскихъ думъ и о разнаго рода неурядицахъ, происходящихъ въ силу множества причинъ общихъ и частныхъ, «Терскія Вѣдомости» пишутъ: «Благодаря станичному атаману и фельдшерамъ, у насъ небывалая чистота и порядокъ. Благодаря внушеніямъ атамана, станичное населеніе лишено было суевѣрнаго страха. Съ появленіемъ болѣзни, не малую пользу приносилъ и мѣстный учитель, и фельдшера трудились по мѣрѣ силъ своихъ, и можно надѣяться, что общество оцѣнитъ это и не преминетъ увеличитъ имъ содержаніе». «Впрочемъ, если бы мы пожелали,— продолжаетъ фельетонистъ,— подвести итоги идолопоклонства, то пришлось бы поставить на видъ и не такого рода невинные и весьма прозрачные курьезы».

   Все это вынуждаетъ къ осторожности въ оцѣнкѣ «свѣтлыхъ явленій», по крайней мѣрѣ, теперь, пока не миновала еще указанная выше склонность къ неизмѣнно-высокому стилю. Мы ограничимся лишь указаніемъ на фактъ общаго характера и огромнаго значенія: въ большимствѣ мѣстностей, постигнутыхъ холернымъ бѣдствіемъ, населеніе сравнительно быстро примѣнялось къ анти-холернымъ порядкамъ, несмотря на тревожные слухи, тучей запосившіеся съ низовьевъ Волги. Изъ этого видно, конечно, что здравый смыслъ народа способенъ усваивать значеніе фактовъ, гдѣ эти факты дѣйствительно противупоставляются мрачнымъ легендамъ.

   Въ No 3999 «Южнаго Края» помѣщено обстоятельное письмо изъ Сумскаго уѣзда. «Съ первыхъ чиселъ минувшаго іюля,— говоритъ авторъ письма,— земство образовало три санитарныхъ отряда, состоящихъ каждый изъ врача, трехъ фельдшеровъ и трехъ санитаровъ. Эти отряды начали свой объѣздъ. Пріѣдутъ въ село или деревню, осмотрятъ избы, дворы, кабаки, колодцы, и начинается чистка и дезинфекція. Работа кипитъ на селѣ. Навозъ вывозится на поля, колодцы чистятся, избы моются и заново бѣлятся. Сами крестьяне охотно отводятъ избы подъ холерныя больнички, заготовляютъ лошадей для медицинскаго персонала, кабаки приводятся въ опрятность. Въ управу то и дѣло летятъ отъ санитарныхъ отрядовъ карточки съ лаконическимъ извѣщеніемъ, что «все сдѣлано, никакихъ актовъ нѣтъ, и отрядъ выѣзжаетъ дальше». Въ какихъ-нибудь 10—15 дней уѣзда не узнать. Всюду опрятность, чистота, и все подтянулось».

   «Въ с. Королевѣ заняли избу подъ временную больницу. Крестьянинъ, у котораго нанята изба, живетъ рядомъ въ другой своей же избѣ. Во дворѣ у него колодецъ. «Я,— говоритъ онъ, — никого изъ больнички не пущу брать воду, а купите кадушку, поставьте у воротъ и каждое утро мы наполнимъ ее водою, а вы берите воду сами» (это потому, что докторъ разъяснилъ легкость зараженія черезъ воду). Когда въ деревнѣ Ульяновкѣ заболѣлъ казакъ Курмакъ, вернувшійся съ Дону, у котораго пояились судороги, то сейчасъ же собравшіеся крестьяне обмыли его, дезинфицировали, старое его бѣлье и верхнюю одеоісду сожгли, а взамѣнъ того натащили ему кто рубахъ, кто верхнее платье, и препроводили въ больницу. Казакъ выздоровѣлъ… Но въ чемъ же,— спрашиваетъ въ заключеніе авторъ,— кроется причина здравыхъ житейско-гигіеническихъ понятій и поразительнаго послушанія здѣшняго простолюдина? Отвѣтъ ясенъ. Въ правильной постановкѣ земской медицины и народной школы, на что земство не жалѣло средствъ.

   И тутъ же корреспондентъ вспоминаетъ: «А сколько изъ-за этого было шума!»

   Въ «Донской Пчелѣ», издающейся въ Ростовѣ-на-Дону, мы находимъ не менѣе обстоятельную статью, посвященную тому же предмету, озаглавленную: Холера и затемерницкіе нравы. «Когда впервые появились смертельные случаи отъ холеры, въ поселеніи стали циркулировать слухи, что доктора морятъ больныхъ какими-то порошками. Рьянѣе всѣхъ бросались на эти слухи бабы и разносили ихъ изъ устъ въ уста, изъ двора во дворъ, съ значительными прикрасами собственной фантазіи. Какъ заболѣвшіе, такъ и здоровые, но ожидавшіе той же участи, твердо рѣшились лучше умереть отъ «гнѣва Божьяго», чѣмъ отъ докторскихъ «порошковъ»… Врачу М. Ѳ. Крассу, прибывшему сюда почти въ разгаръ эпидеміи, мало кому знакомому и чуть не въ каждомъ домѣ встрѣчавшему отпоръ, приходилось очень трудно. Вотъ тутъ-то оказала благотворпое вліяніе дѣятельность мѣстныхъ попечителей, какъ людей, уже извѣстныхъ своимъ односельчанамъ. Во многіе дома врачъ былъ допускаемъ только благодаря участію попечителя, а въ нѣкоторыхъ — попечителямъ приходилосъ даже принимать на себя и леченіе больного, такъ какъ врача ни за что не рѣшались принимать».

   Вы видите здѣсь всѣ данныя для такъ называемыхъ «холерныхъ безпорядковъ»: и суевѣріе, и толки, и раздраженіе противъ врачей, и упорство. Въ одномъ случаѣ, когда авторъ письма, самъ, очевидно, бывшій санитарнымъ попечителемъ, вошелъ во дворъ, гдѣ былъ больной крестьянинъ, то «на дворъ выскочили двѣ бабы, мать и жена больного, съ расширенными глазами и сжатыми кулаками, очевидно, вообразивъ, что пришелъ докторъ. Однако, увидавъ знакомаго человѣка, тотчасъ же смутились и пустили его, прося помочь больному».

   Что при такихъ условіяхъ оставалось дѣлать врачу? Очевидно, предстояло два исхода: увидѣть въ первомъ же такомъ случаѣ вредное упорство и возстановлять авторитетъ науки при помощи полиціи. Дальнѣйшее извѣстно: вмѣсто борьбы съ холерой, борьба съ холерными и ихъ близкими, между тѣмъ какъ врачу едва хватаетъ времени и на то, чтобы подать помощь тамъ, гдѣ его пускаютъ и даже просятъ. Въ данномъ случаѣ дѣло пошло иначе: врачъ предоставилъ, не заботясъ о «возстановленіи авторитета», выполнять свои распоряженія санитарному попечителю, твердо настаивая на необходимости дезинфекціи всюду, гдѣ было возможно, но въ крайнихъ отдѣльныхъ случаяхъ отступая даже и отъ этихъ требованій, а затѣмъ старался дѣлать свое дѣло и давать возможность населенію видѣть результаты.

   И населеніе начало сдаваться само. Нѣсколько случаевъ, рѣзко оттѣнявшихъ пользу санитарныхъ мѣръ и изоляцій больныхъ, довершили дѣло. Въ одномъ домѣ были спасены такимъ образомъ двое дѣтей; и случай этотъ,— говоритъ авторъ корреспонденціи,— «до того поколебалъ рутинныя воззрѣнія родителей, что тѣ, отбросивъ всякую непріязнь къ врачу и аптечнымъ снадобьямъ, встрѣчали и провожали насъ всегда съ поклонами и привѣтствіями. Теперь они уже съ глубокою вѣрой прибѣгали къ помощи и совѣтамъ врача, дорожа каждымъ его словомъ».

   Въ концѣ-концовъ, врача въ цѣломъ околоткѣ встрѣчали на улицѣ съ привѣтствіями и поклонами, чуть не въ каждый домъ стали просить его къ скрываемымъ прежде больнымъ, а въ пріемный покой стало собираться столько больныхъ, въ большинствѣ одержимыхъ поносами, предшествующими острымъ припадкамъ холеры, что не было возможности записывать въ книгу амбулаторныхъ. Вѣсть о докторѣ, которому вполнѣ можно вѣрить, разнеслась даже за предѣлы двухъ участковъ въ Затемерницкомъ поселеніи.

   Здѣсь,— говоритъ въ заключеніе авторъ,— приведены лишь нѣкоторые, болѣе выдающіеся, факты, но сколько было мел.кихъ, не менѣе характерныхъ, гдѣ врачу приходилось брать нa себя роль лектора передъ окружавшею его толпою: объяснять свойства болѣзни, причины зараженія ею, важное значеніе дезинфекціи и роль каждаго изъ медикаментовъ въ отдѣльности, приходилось умолять родныхъ согласиться давать ледъ больнымъ или предварительно самому принимать тѣ порошки, которые назначались больнымъ, чтобы разсѣять подозрѣнія въ смертельномъ дѣйствіи порошковъ… «Такихъ случаевъ,— кончаетъ корреспондентъ,— разнообразныхъ, мелкихъ, но характеристичныхъ, было очень много».

   Общіе результаты всего этого сказались, по словамъ «Темерничанина», въ томъ, что въ Затемерницкомъ поселеніи уже съ послѣднихъ чиселъ поля не было случаевъ холеры, благодаря быстро развившемуся довѣрію къ врачамъ и строго (въ особомъ смыслѣ) проведенной дезинфекціи, тогда какъ въ сосѣднемъ же городѣ и по хуторамъ холера продолжала уносить свои жертвы…

  

VIII.

  

   Примѣры затемерницкихъ поселеній далеко не единичны, но читать о нихъ приходится рѣдко. А бьющіе въ глаза примѣры народной темноты, суевѣрія, невѣжества гораздо чаще отмѣчаются прессой. Понятно, что у культурнаго читателя складывается невольно одностороннее представленіе. Читая обо всѣхъ этихъ «раціональныхъ мѣрахъ борьбы съ эпидеміями», о приготовленіяхъ къ встрѣчѣ,— мы невольно начинаемъ воображать, что «разумъ и порядокъ» съ нашей стороны являются общимъ правиломъ. И по общему же правилу народъ отвѣчаетъ на эти попеченія суевѣріемъ, дикостью и буйствомъ…

   Это большая несправедливость. Мы вѣдь тоже часть русскаго народа, плоть отъ его плоти и кость отъ его костей. Наша жизнь течетъ не только параллельно съ его жизнью. Она переплелась съ нею тысячью нитей, и всегда его грѣхи и его ошибки неразрывно связаны съ нашими. Народная темнота, невѣжество и предразсудки — только почва, на которой посѣвъ взращивается реальными фактами, исходящими порой не отъ народа…

   Холера, какъ извѣстно, пришла за огромнымъ, небывалымъ еще по размѣрамъ голодомъ 1891—2 года.

   Это бѣдствіе тоже сопровождалось обычными у насъ, на Руси, явленіями: недовѣріемъ народа къ такъ называемымъ правящимъ и культурнымъ классамъ и мрачными легендами. Одна изъ этихъ «голодныхъ» легендъ, распространенная очень широко, гласила, между прочимъ, что тѣ добровольцы изъ общества, которые несли народу не казенную, а вольную помощь на средства, собранныя изъ частныхъ пожертвованій, посланы никѣмъ инымъ, какъ антихристомъ. Реакціонная печать съ большимъ злорадствомъ подхватила тогда эту глупую бабью сказку: сначала по отношенію къ Толстому, а затѣмъ и относительно другихъ представителей «интеллигенціи» съ ихъ неосязательной и нечиновничьей помощью,— она сочувственно перепечатывалась и «Московскими Вѣдомостями», и «Гражданиномъ»… Лично мнѣ пришлось сталкиваться въ деревняхъ Лукояновскаго уѣзда съ тѣми же подозрѣніями, которыя пускались въ ходъ людьми древляго склада и темнаго умонастроенія и поддерживались преимущественно старухами. И, однако, нигдѣ, ни разу эта мрачная сказка не пошла дальше заугольнаго шипѣнія и вздоховъ. Всюду она падала передъ очевидностью: въ вольныхъ столовыхъ давали хлѣбъ, а не камень, и никого туда не гнали насильно. И вотъ, въ очеркахъ голоднаго года мнѣ пришлось отмѣтить, что тѣ самые люди, которые изобрѣтали или повторяли легенду объ антихристовой печати,— приводили своихъ дѣтей въ столовыя и сами просили внести ихъ въ списки. Такъ жизненный фактъ побѣждалъ изувѣрныя теоріи.

   Совершенно иная судьба постигла легенду холерную. Еще болѣе дикая, еще болѣе нелѣпая,— она была направлена противъ культурныхъ работниковъ, которые шли къ народу на помощь съ истиннымъ самоотверженіемъ, съ опасностью жизни… И въ то время, какъ «голодныя легенды» безсильно стихали передъ очевидностью помощи, встрѣтивъ послѣдній пріютъ на страницахъ отсталой печати,— легенда холерная сгустилась въ темную тучу, облеклась въ плоть и кровь и, поднявшись въ низовьяхъ Волги, промчалась мрачнымъ ураганомъ кверху, захвативъ Астрахань, Дубовку, Царицынъ, Саратовъ… И всюду лилась кровь,— сначала врачей и медицинскаго персонала, а затѣмъ и жестоко «усмиряемаго» народа.

   Въ слѣдующемъ очеркѣ я пытаюсь выяснить условія, которыя дали этому кошмару силу и значеніе реальнаго факта…

  

ОЧЕРКЪ ВТОРОЙ.
Карантинъ на девяти-футовомъ рейдѣ.

  

I.

  

   Какъ извѣстно, слухи о холерѣ носились давно. Газеты указывали на то, что она свила себѣ гнѣздо въ нѣкоторыхъ мѣстахъ пограничной Персіи, но, какъ это бываетъ обыкновенно, на слухи не обращали особеннаго вниманія… Пока все было «благополучно» въ предѣлахъ Россіи,— о возможности холеры велась лишь безплодная секретная переписка въ нѣдрахъ различныхъ канцелярій…

   Но вотъ, слухи стали превращаться въ настоящую и близкую угрозу. Холера уже появилась у самой границы, холерные случаи, еще тщательно скрываемые мѣстными начальствами, уже обнаружились въ прикаспійскихъ степяхъ.

   Тогда начались «приготовленія». Приготовленія на нашемъ бюрократическомъ языкѣ это значитъ: проявленіе административной энергіи въ видѣ циркуляровъ, предписаній, негласныхъ совѣщаній чиновниковъ, выработка таинственныхъ мѣропріятій, которыя должны настигнуть обывателя болѣе или менѣе врасплохъ. Это значитъ, что гг. врачебные инспектора шлютъ предписаніе врачамъ городовымъ и уѣзднымъ, тѣ кидаются къ полиціи, полиція во дворы обывателей, обросшіе горами навоза. Сыплются протоколы и штрафы, а надъ всѣмъ этимъ властно гремлтъ и рокочутъ приказы гг. губернаторовъ и спеціально командированныхъ высшихъ медицинскихъ чиновниковъ «съ особыми полномочіями». Но такъ какъ, разумѣется, приказывать всегда легче, чѣмъ исполнять приказы, то и выходитъ обыкновенно, что господа губернаторы, медицинскіе чины съ особыми полномочіями, врачебные инспектора и полицейскіе пристава «развиваютъ огромную энергію», за которой никакъ не могутъ поспѣть никакія обывательскія старанія. Обывателя казнятъ и мировые судьи, и газеты, а административная энергія выступаетъ въ наивыгоднѣйщемъ свѣтѣ… И никому какъ-то не приходитъ въ голову, что вѣдь и для проявленія этой энергіи предоставлялось обширное поле дѣйствій въ болѣе спокойное время… Но тогда она дремала вмѣстѣ съ обывательской доморощенной санитаріей…

   Такъ какъ на этотъ разъ холера шла изъ Персіи, то на господъ губернаторовъ бакинскаго и астраханскаго пала почетная обязанность встрѣтить опасную гостью и не допустить ее въ предѣлы Россіи.

   И господа губернаторы приступили «во всеоружіи власти» къ исполненію отвѣтственной миссіи. Къ сожалѣнію, о Баку мы имѣемъ не особенно полныя извѣстія. Какъ наиболѣе интересную черту героической борьбы бакинской администраціи съ холерой, газеты того времени отмѣтили,— будто бакинскій губернаторъ (г. Рогге) прежде всего счелъ цѣлесообразнымъ удалиться на нѣкоторую почтительню дистанцію въ горы, откуда, повидимому, можно было лучше обозрѣвать поле предстоявшей борьбы.

   О приготовленіяхъ къ этой борьбѣ города Астрахани мы имѣемъ нѣсколько болѣе подробныя извѣстія. Прежде всего были приготовлены очень эффектныя повозки. Къ сожалѣнію, для исторіи не осталось фотографическихъ снимковъ этихъ замѣчательныхъ сооруженій. Компетентные свидѣтели сообщали, что они имѣли форму большихъ ящиковъ, отчасти напоминавшихъ телѣжки для ловли бродячихъ собакъ, только значительно больше. Онѣ были выкращены черной краской, по которой бѣлыми буквами виднѣлась ободряющая надпись: «холера». Впослѣдствіи врачебный инспекторъ, г. Краевичъ, сообщалъ въ своемъ отчетѣ, что «сдѣланные гор. управленіемъ экипажи вызвали открытое неудовольствіе со стороны обывателей» {«Астрах. Листокъ», No 101.}.

   Это — болѣе чѣмъ вѣроятно. Но тогда возникаетъ вопросъ: почему г. Краевичъ, видный членъ административпой комиссіи, взявшей всецѣло въ свои руки верховное распоряженіе противохолерной борьбой въ г. Астрахани,— не произнесъ своей компетентной критики ранѣе? Что замѣчательные экипажи были построены на городскія средства,— это совершенно вѣрно. Но вѣрно также и то, что городское управленіе не имѣло «своего» самостоятельнаго голоса въ этихъ дѣлахъ, и что гласные, въ какомъ-нибудь отношеніи противодѣйствовавшіе или не соглашавшіеся съ намѣреніями администраціи, немедленно попадали въ «неблагонадежные» и выдворялись административнымъ порядкомъ изъ города. «Нѣсколькимъ лицамъ предложено оставить Астрахань»,— читали мы въ то время въ «Саратовскомъ Дневникѣ» {1892, No 192.}, а въ мѣстной газетѣ «Астраханскій Листокъ», хорошо освѣдомленной и выходившей подъ цензурой мѣстной же администраціи,— появилось слѣдующее нѣсколько загадочное извѣстіе: «Постановленіемъ губернскаго правленія отъ 27 августа, купецъ Н. И. Артемьевъ имѣетъ быть подвергнутъ административной высылкѣ въ Енотаевскъ на неопредѣленный срокъ». И далѣе: «вслѣдствіе отношенія г. пачалышка губерніи г. городскому головѣ, купецъ Н. И. Артемьевъ устраненъ отъ участія въ засѣданіяхъ думы» {«Астрах. Л.», 3 сентября 1892, 191.}.

   Мы, разумѣется, ничего не знаемъ ни о преступленіяхъ купца Н. И. Артемьева, ни о томъ, одинъ ли онъ изъ гласныхъ думы (и земства) почувствовалъ на себѣ всю силу астраханскаго губернскаго правленія и г-на астраханскаго губернатора. Очень можетъ быть, что эту же участь уже ранѣе испытали и другіе строптивые представители самоуправленія, которыхъ имена утонули въ общей формулѣ: «нѣсколькимъ лицамъ предложено оставить городъ»… Намъ важно одно: тамъ, гдѣ администрація можетъ примѣнять акія мѣры и гдѣ она ихъ дѣйствительно примѣняла,— думу можно винить развѣ въ слишкомъ пассивномъ подчиненіи административному произволу. Но за этой, важной, правда, и тяжелой оговоркой, необходимо также признать, что отвѣтственность за всѣ дальнѣйшія предпріятія на отвоеванныхъ у самоуправленія позиціяхъ ложится уже цѣликомъ на одну администрацію… Управа стала ея исполнительнымъ органомъ, а не органомъ самоуправленія, и заготовленныя этой покорной управой «повозки», очевидно, вполнѣ отвѣчали требованіямъ начальства…

   Какъ бы то ни было,— аппараты для ловли больныхъ были заблаговременно готовы, и обывателю приходилось впередъ утѣшаться мыслью, что, случись съ нимъ на улицѣ дурно,— его ждетъ уже «приличное помѣщеніе»…

   Дальнѣйшія мѣры вполнѣ соотвѣтствовали этому эффектному началу. Тотъ же, цитированный уже нами выше медицинскій инспекторъ, г. Краевичъ, сообщалъ въ своемъ интересномъ докладѣ, что уже въ 1890 году были большія основанія ожидать появленія холеры изъ Персіи, и по этому поводу въ тайникахъ канцелярій уже два года велась переписка, и даже намѣчались пункты для врачебно-санитарнаго надзора. Разумѣется, всѣ эти переговоры административныхъ инстанцій велись наисекретнѣйшимъ образомъ: холера разсматривалась, какъ предстоящее нашествіе иноплеменныхъ, а мѣры борьбы съ нею охранялись отъ преждевременнаго оглашенія, какъ охраняются отъ нескромныхъ взоровъ дипломатическая переписка или планы минныхъ загражденій. Все это до обывателя какъ бы не относилось и должно было непремѣнно застигнуть его съ извѣстной внезапностію и врасплохъ.

   И все это, разумѣется, повело къ тому, что въ два года ровно ничего путнаго не было сдѣлано, и все пришлось начинать сначала, когда (26 мая) начальникъ Закаспійской области телеграфировалъ, что болѣзнь появилась въ аулѣ у ст. Каука, Закаспійской жел. дороги, и что въ Узунъ-Ада установленъ трехдневный карантинъ. Кромѣ того, сообщалось также, что товары изъ персидскаго гор. Мехшеда, наиболѣе пораженнаго холерой, направляются, въ обходъ карантинныхъ пунктовъ на русской границѣ, прямо въ Асхабадъ, откуда зараза легко могла быть занесена и въ Астраханскую губернію {Отчетъ медиц. инсп. Д. Д. Краевича. «Астрах. Вѣстникъ», No 925.}.»

   Итакъ, диспозиція была ясна: холера грозила изъ Персіи, почему и слѣдовало встрѣчать ее съ этой стороны посредствомъ «обсерваціи, изоляціи и дезинфекціи». Г. астраханскій губернаторъ (Тевяшевъ), черезъ пять дней по полученіи этого извѣстія (и вѣроятію, послѣ конфиденціальнаго совѣщанія съ г. Краевичемъ. и другими чиновниками) — призвалъ къ себѣ доктора Арустамова и возложилъ на него исполненіе своихъ плановъ, снабдивъ, разумѣется, соотвѣтствующей инструкціей…

   Докторъ Арустамовъ долженъ былъ отправиться немедленно на передовыя позиціи, въ Каспійское море, съ цѣлью во что бы то ни стало задержать персидскую холеру и «не пущать» ее въ гор. Астрахань…

  

II.

  

   У Глѣба Ивановича Успенскаго въ его «Очеркахъ переходнаго времени» (гл. XI) есть очень яркое описаніе своеобразнаго мѣстечка, которое на географическихъ картахъ носитъ странное, «нежилое», если можно такъ выразиться, названіе: «Девять футъ».

   «Подъѣзжая къ этому мѣстечку ночью,— говоритъ авторъ,— уже за десятъ — пятнадцать верстъ начинаешь замѣчать какую-то массу едва мерцающихъ и скученныхъ въ одномъ мѣстѣ огней. Скоро пароходъ вступаетъ въ водяную улицу, обставленную точь въ точь, какъ на Невскомъ, съ обѣихъ сторонъ фонарями, укрѣпленными на вѣхахъ въ якоря… Къ огнямъ фонарей начинаютъ прибавляться огни судовъ… и вотъ, наконецъ, пароходъ останавливается въ самой серединѣ огромнаго каравана всевозможнаго вида и названія судовъ… Это и есть Девять футъ».

   Еще дальше въ морѣ стоитъ другой такой же плавучій городокъ, носящій названіе Двѣнадцати футъ. Расположенъ онъ въ 70—80 верстъ отъ Астрахани, на взморъѣ, гдѣ струи великой Волги сливаются съ солеными волнами Каспія. Здѣсь идетъ перегрузка изъ глубоко сидящихъ морскихъ судовъ (если товаръ идетъ въ Астрахань) въ мелко-сидящія рѣчныя, и наоборотъ,— здѣсь же волжскія суда перегружаютъ свою кладь на морскія суда, отправляющіяся въ море, по всему побережью Россіи и Персіи…

   Сюда-то и былъ командированъ астраханскимъ губернаторомъ Тевяшевымъ докторъ Арустамовъ, съ цѣлью встрѣтить и задержать здѣсь холеру, какъ задерживаютъ пограничную контрабанду. Для этой цѣли доктору Арустамову было приказано устроить немедленно обсерваціоиные пункты и карантинъ, т.е. «учредить плавучую больницу, бактеріологическій кабинетъ, дезинфекціонную камеру, аптечку для больныхъ и пассажировъ». Предписаніе это было получено докторомъ Арустамовымъ 3 іюня, и уже черезъ пять дней онъ исполнилъ предписаніе, водворившись со своимъ небольшимъ отрядомъ на «Девяти» и «Двѣнадцати футахъ», на разстояніи 70 верстъ отъ Астрахани и въ 30 верстахъ по ближайшему направленію отъ берега, по сосѣдству съ мысомъ, носящимъ зловѣщее названіе «Могильный бугоръ». На этомъ мысу былъ устроенъ баракъ и дезинфекціонная камера. Что это былъ за отрядъ и насколько онъ соотвѣтствовалъ важности задачи, видно изъ того, что «даже въ самое горячее время весь медицинскій персоналъ (на трехъ пунктахъ!) состоялъ изъ врачей: Коханова, Воробьева, Опотовича и самого д-ра Арустамова. Изъ этихъ лишь врачъ Опотовичъ занялъ «Могильный бугоръ», докторъ Воробьевъ обосновался на «Двѣнадцати футахъ» съ однимъ фельдшеромъ. Было еще двое (!) санитаровъ, одна повивальная бабка и одинъ поваръ для больницы. Ни сидѣлокъ, ни прачекъ, ни санитарныхъ фельдшеровъ вовсе не было {Докладъ д-ра Арустамова обществу врачей. «Астрах. Вѣстникъ», No 929.}.

   Таковъ былъ авангардъ, выдвинутый энергичнымъ распоряженіемъ г-на астраханскаго губернатора въ море для того, чтобы задержать холеру и не допустить ея въ устья Волги. Послѣ этого господинъ Тевяшевъ и астраханская администрація повидимому успокоились: безъ сомнѣнія, «бумага», которая по этому поводу была послана въ Петербургъ, имѣла очень приличный видъ. Далеко въ морѣ уже ждетъ эпидемію цѣлый отрядъ, выдвинутый попечительнымъ начальствомъ, съ бактеріологическими станціями, съ санитарами, съ поваромъ, даже съ повивальною бабкой, и главное — съ строжайшими инструкціями: задержать холеру и подвергнуть ее «обсерваціи, изоляціи и дезинфекціи»… А пока превосходная бумага шла изъ астраханской канцеляріи въ канцеляріи петербургскія, «единственная карантинная пристань» на «Девяти футахъ» покачивалась на морскихъ волнахъ, въ ожиданіи исполненія своей, поистинѣ исторической, миссіи.

   Жщдать пришлось недолго. На дальнемъ горизонтѣ показывался дымокъ за дымкомъ. Это шли пароходы изъ Баку и изъ Персіи съ товарами для нижегородской ярмарки. Они сначала останавливались на «Двѣнадцати футахъ», гдѣ, вѣроятно, подвергались первоначальному досмотру, потомъ переходили къ главному карантину на «Девяти футахъ», гдѣ уже должны были получать свидѣтельства на пропускъ въ Астрахань, если на нихъ все обстояло благополучно.

   Такъ какъ, согласно инструкціямъ, холера должна была придти изъ Персіи, то вниманіе наблюдателей естественно и было направлено на персидскіе пароходы. Оказалось, однако, обстоятельство неожиданное и даже странное: «суда, шедшія изъ Персіи, за всѣ время не доставили санитарно-обсерваціонной станціи ни одного больного», рѣшительно обманувъ ожиданія и диспозиціи начальства. Что же касается до судовъ, приходившихъ изъ Баку, то тутъ по диспозиціямъ все, наоборотъ, должно было бы обстоять вполнѣ благополучно, такъ какъ городъ Баку самъ по оффиціальнымъ даннымъ долженъ былъ очищать, обсервироватъ и дезинфицировать зараженныя суда, шедшія изъ Персіи черезъ его пристань. Въ виду этого и согласно инструкціи,— всѣ суда, приходившія изъ Баку подъ русскимъ и персидскимъ флагами, пропускались на законнѣйшемъ основаніи и спокойно исчезали въ мглистыхъ устьяхъ Волги, по направленію къ Астрахани.

   Оказалось, однако, что и здѣсь ожиданія инструкціи были обмануты: къ тому времени въ Баку уже съ начала іюня умирали отъ холеры, въ городѣ начиналась паника и спѣшные массовые побѣги, но бакинская администрація (руководимая г. Рогге съ кавказскихъ вершинъ?) еще не признавала «подозрительныя заболѣванія» холерными, очевидно, предпочитая, чтобы «во ввѣренномъ краѣ», для утѣшенія высшаго начальства, какъ можно дольше все обстояло благополучно.

   И вотъ, 9 іюня изъ Баку, въ качествѣ «вполнѣ по холерѣ благополучнаго», вышелъ пароходъ «Александръ», который и прибылъ 12-го къ «Девяти футамъ». На немъ было пассажировъ: 126 мужчинъ, 73 женщины и 66 дѣтей,— всего, значитъ, 265 человѣкъ. Изъ нихъ одинъ (шестилѣтній ребенокъ) скончался въ морѣ, съ несомнѣнными признаками холеры, а нѣсколько человѣкъ были въ безнадежномъ состояніи. «Если бы не это обстоятельство,— говорилъ впослѣдствіи докторъ Арустамовъ въ своемъ докладѣ обществу врачей,— то санитарная станція, согласно данныхъ ей инструкцій, должна была пропустить этотъ пароходъ безъ обсерваціи и дезинфекціи». Теперь пароходъ былъ задержанъ. Къ 14 іюня число умершихъ на немъ дошло до пяти. Къ 15-му на девяти-футовую плавучую больницу было доставлено еще 4 больныхъ съ ясными признаками азіатской холеры… Слѣдовательно, «Александръ» привезъ (изъ оффиціально благополучнаго гор. Баку) на «Двѣнадцати-футовой рейдъ» девять холерныхъ и сомнительныхъ больныхъ, изъ коихъ 5 умерло уже къ 16-му іюня. Затѣмъ, 13 іюня прибылъ изъ Баку другой пароходъ «Цесаревичъ Александръ», сдавшій въ Петровскѣ двухъ больныхъ холерой, и послѣ этого «число пароходовъ и зараженныхъ пассажировъ оттуда все увеличивалось»…

   Такимъ образомъ, маленькій сторожевой отрядъ очутился лидомъ къ лицу съ ожидаемымъ непріятелемъ, подоспѣвшимъ, однако, совсѣмъ не съ той стороны, съ какой его ожидали. Изъ зараженной Персіи пароходы продолжали приходить здоровые, изъ благополучныхъ владѣній бдительнаго губернатора Рогге они то и дѣло подвозили умирающихъ. Врагъ былъ уже тутъ и, что всего хуже,— онъ успѣлъ уже совершить обходное движеніе и проникъ въ Астрахань… 14-го іюня былъ констатированъ несомнѣнный случай холернаго заболѣванія въ городѣ {«Астраханскій Вѣстникъ», 18 сентября 1902 г., No 933.}. Откуда бы ни проникла болѣзнь,— проѣхала ли она съ отличными рекомендаціями на бакинскихъ пароходахъ еще до начала обсерваціи, или пробралась сухимъ путемъ,— во всякомъ случаѣ, съ этихъ поръ роль доктора Арустамова, повидимому, была кончена… И главное — было очевидно, что задача обсерваціи на «Девяти футахъ» далеко превышала средства отряда. Но все это съ точки зрѣнія существа дѣла, а докторъ Арустамовъ обязывался смотрѣть также и съ точки зрѣнія инструкціи. По предписанію онъ былъ присланъ, по предписанно задержалъ 265 человѣкъ на одномъ пароходѣ и столько же, вѣроятно, на другомъ, по предписанію же только и могъ прекратить эти операціи, допустивъ истомленныхъ людей въ Астрахань, гдѣ, конечно, было больше возможности справиться съ задачей…

   Но такого предписанія не было, и потому «обсервація» продолжалась (до 3 іюля) съ такой неуклонностью, которая способна повергнуть всякаго сторонняго наблюдателя въ глубочайшее изумленіе передъ необычайной энергіей исполнителей… Еще нѣсколько дней, и съ каждымъ дымкомъ, появлявшимся на южномъ горизонтѣ,— бѣдствіе росло, число задержанныхъ увеличивалось. «Появились наливныя шкуны, на которыхъ были сотни пассажировъ, бѣжавшихъ изъ Баку». Это было безпорядочное бѣгство населенія, напуганнаго внезапностью появленія болѣзни и, думаемъ также,— таинственностью угрожавшихъ обывателю «административныхъ воздѣйствій». Люди заболѣвали и умирали въ дорогѣ, а между тѣмъ, «на всѣхъ прибывавшихъ судахъ не было не только врача, но даже фельдшера и аптечки» {Докладъ д-ра Арустамова. «Астрах. Вѣстникъ», No 929.}.

   Что же, съ своей стороны, предлагалъ больнымъ отрядъ на «Девяти футахъ»? Мы уже видѣли: три врача (на трехъ пунктахъ), поваръ, два фельдшера и… повивальная бабка. «Обстановка больницы,— по словамъ самого доктора Арустамова,— была такова: кромѣ 10 кроватей, больше ничего не имѣлось. Бѣлья для больныхъ не хватало, не было стульчаковъ, гидропультовъ, клеенчатыхъ халатовъ, резиновыхъ галошъ и… гробовъ»… {Тамъ же.}.

   Иначе сказать,— не было ничего, что нужно для больныхъ и умирающихъ, а была одна мымрецовская инструкція: «тащить» больныхъ на обсервацію и «не пущать» ихъ въ Астрахань… Это ясное приказаніе высшей астраханской администраціи маленькій «санитарный» отрядъ выполнилъ образцово: съ своими ничтожными средствами онъ далъ сигналъ, и на «водномъ Невскомъ проспектѣ» (употребляю выраженіе Г. И. Успенскаго) движеніе было остановлено, какъ останавливается опо на настоящемъ Невскомъ проспектѣ по мановенію подчаска. Пароходы переставали дымить, спускали якоря… И вотъ у карантинной пристани покорно, смиренно, безъ ропота ошвартовались сотни судовъ. За время обсерваціи были задержаны на Каспійскомъ взморьѣ ни много, ни мало… 263 (двѣсти шестьдесятъ три!) парохода и 214 (двѣсти четырнадцать!) баржей. «По минимальному разсчету,— писалъ докторъ Арустамовъ въ своемъ докладѣ,— на Девяти футахъ скопилось (одновременно!) до десяти тысячъ человѣкъ»… И, сообщивъ эти поразительные цифры, докторъ Арустамовъ ставитъ вопросъ:

   «Чѣмъ только питались эти люди?!»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

III.

  

   Да, это вопросъ, отъ котораго у свѣжаго человѣка волосы подымаются дыбомъ… «Какъ чѣмъ питались? — спроситъ, навѣрное, читатель,— да развѣ, давая приказы объ остановкѣ каравановъ въ морѣ, астраханская администрація не подумала заранѣе, что задержанные будутъ нуждаться въ пищѣ?»

   Именно такъ: астраханская административная комиссія, во главѣ съ губернаторомъ г. Тевяшевымъ, составляя свои строгія инструкціи, имѣла въ виду только холеру, которую слѣдовало «задержать» совершенно такъ, какъ задерживаютъ неодушевленную контрабанду, но совсѣмъ не имѣла въ виду живыхъ людей и ихъ потребностей. Среди этого десятка тысячъ людей, остановленныхъ въ морѣ для «обсерваціи, изоляціи и дезинфекціи»,— находились подозрительные и нeблагонадежные по холерѣ личности… Ну, значитъ, ихъ и надлежало подвергнуть медицинскому аресту, для чего имѣлись 10 кроватей, поваръ и повивальная бабка. Что же касается здоровыхъ, то для нихъ не было приготовлено даже хлѣба и, что еще важнѣе,— воды! А кругомъ было соленое море!

   «Санитарная станція,— гласитъ краснорѣчивый докладъ доктора Арустамова,— по мѣрѣ возможности (!) доставляла провіантъ. Къ концу обсерваціи (только къ концу!) нѣкоторыя пароходныя общества стали подвозить провизію для своихъ пассажировъ… Но это,— эпически прибавляетъ докладчикъ,— была лишь капля въ морѣ». При этомъ еще «буфетчики и судовая команда на пароходѣ, пользуясь тяжелымъ положеніемъ пассажировъ, безсовѣстно эксплуатировали послѣднихъ». Только тотъ,— продолжаетъ этотъ замѣчательный докладъ,— кто присутствовалъ при ужасныхъ сценахъ плача, жалобъ и проклятій здоровыхъ пассажировъ, находившихся вмѣстѣ съ больными и разлагающимися трупами (!!) — только тотъ можетъ имѣть понятіе о томъ, какое благодѣяніе оказывали быстрая и тщательная дезинфекція людей и вещей на «Могильномь бугрѣ» и устроенные тамъ бараки»…

   Докторъ Арустамовъ очевидно настоящій оптимистъ… Конецъ этого періода, неожиданно прославляющій благодѣянія быстрой дезинфекціи, для которой задержано 10 тысячъ людей безъ воды и пищи,— признаемся откровенно,— ни мало не убѣждаетъ насъ въ томъ, что эта дезинфекція представляла для кого бы то ни было благодѣяніе, а не ужасающее бюрократическое преступленіе. «Другая же больница,— продолжаетъ докладчикъ,— была устроена только къ 20 іюня, почему въ плавучей больницѣ стали накопляться больные и мертвые». Часть труповъ Арустамовъ съ своими помощниками свозилъ на берегъ (30 верстъ!) и хоронилъ своими средствами, а больныхъ, въ числѣ 45 человѣкъ, и 17 труповъ отправилъ съ 19-го на 20-ое іюня на Благословенный промыселъ.

   Между тѣмъ, съ утра и до поздней ночи, одни за другими, подходили суда къ санитарной станціи за свидѣтельствами. И большая часть привозила больныхъ и умирающихъ, или люди заболѣвали во время стоянки, что, разумѣется, при описанныхъ условіяхъ должно было идти въ усиленной степени…

   При этомъ справедливость требуетъ отмѣтить, что личный составъ отряда дѣлалъ настоящія чудеса. «Въ продолженіе десяти дней медидинскій персоналъ (мы видѣли — какой) работалъ безъ отдыха и сна». «Кругомъ станціи стояла масса судовъ съ тысячами пассажировъ. Необходимо было снимать трупы, возможно скорѣе свозить ихъ на берегъ и предавать землѣ», тѣмъ болѣе, что «много труповъ привозилось съ моря уже разложившимися», а земля была на разстояніи 30—40 верстъ отъ станціи. «Берега настольно мелководны, что даже на лодкахъ нельзя было приставать къ нимъ. Больныхъ и трупы нужно было переносить на рукахъ, по колѣно въ водѣ» {«Докладъ». Тамъ же.}…

   Далѣе: «необходимо было самимъ врачамъ снимать больныхъ со шкунъ въ больницу, ибо команда шкунъ и пассажиры отказывались помогать въ этихъ случаяхъ. Нужно было самимъ врачамъ снимать платье съ больныхъ, омывать ихъ, переодѣвать и переносить въ палаты, гдѣ больные лежали на сѣнѣ (въ мѣшкахъ), тѣсно другъ около друга; надо было ежеминутно обеззараживать изверженія больныхъ. По причинѣ такой неурядицы, одинъ фельдшеръ, Земскій, умеръ отъ холеры»…

   Вотъ каково было положеніе вещей, изображенное докторомъ Арустамовымъ, главнымъ дѣятелемъ Девяти-футовой обсерваціи, и вотъ, при какихъ условіяхъ передовой санитарный пикетъ встрѣтилъ холеру въ Каспійскомъ морѣ передъ Астраханью. А вѣдь это и была первая встрѣча, которая опредѣлила очень многое въ дальнѣйшемъ.

   Разумѣется, поведеніе доктора Арустамова и всего этого передового отряда, если смотрѣть на нихъ, какъ на исполнителей выработанныхъ астраханскимъ губернаторомъ инструкцій,— стоитъ выше всякихъ похвалъ. Впослѣдствіи мы читали, въ связи съ этой холерной кампаніей, много приказовъ о наградахъ и благодарностяхъ, начиная съ гг. губернаторовъ и кончая упомянутыхъ уже прапорщикомъ морской артиллеріи В. И. Гловацкимъ, котораго H. М. Барановъ печатно благодарилъ «за быстрое изготовленіе фонарей и флаговъ». О награжденіи или хотя бы благодарности доктору Арустамову мы ничего не помнимъ. А между тѣмъ, когда всѣ фонари разобьются и истреплются всѣ флаги,— имена доктора Арустамова съ товарищами должны перейти въ бытовую исторію русской общественности, какъ примѣръ истиннаго героизма, который, однако, на службѣ у безсмысленныхъ чиновничьихъ усмотрѣній, оказался не только безплоднымъ, но прямо гибельнымъ и вреднымъ.

  

IV.

  

   Къ сожалѣнію, эта послѣдняя оцѣнка совершенно неоспорима. Отрядъ исполнилъ свою задачу (т. е. выполнилъ инструкцію) съ истиннымъ, а не мишурнымъ героизмомъ, но было бы, вѣроятно, гораздо лучше, если бы на мѣстѣ этихъ упорныхъ людей, сумѣвшихъ задержать сотни судовъ и десятки тысячъ людей у временного городка въ открытомъ морѣ, безъ воды и хлѣба, при наличности десяти кроватей, двухъ санитаровъ, акушерки и повара,— если бы на ихъ мѣстѣ явились люди малодушные, которые сбѣжали бы передъ этой тучей отчаянія и смерти, и явились бы къ г. астраханскому губернатору съ докладомъ, что его инструкція нелѣпа и неисполнима, и что мымрецовская формула «тащить и не пущать» не есть лучшее средство борьбы съ эпидеміей… Что было бы тогда?.. Астрахань, волей-неволей, вынуждена была бы принимать больныхъ у себя (какъ это и случилось послѣ 3 іюля), сдавать ихъ въ свои больницы, хоронить на своей землѣ… Тогда «казенное благополучіе» Астрахани прекратилось бы днями десятью раньше,— и только… Но за то можно сказать навѣрно, что не было бы многаго, гораздо болѣе мрачнаго, что зародилось впервые на «Девяти футахъ».

   А родилась тамъ (для меня это несомнѣнно), или во всякомъ случаѣ, тамъ приняла значеніе очевидности, облеклась плотью позорная и кровавая легенда,— что врачамъ приказано морить народъ подъ предлогомъ холеры.

   «Чѣмъ эти люди питались?» — спрашивалъ, какъ мы видѣли, докторъ Арустамовъ, и самъ же отвѣчалъ, что всѣ старанія станціи въ этомъ отношеніи были только «капля въ морѣ»,— то-есть въ морѣ искусственно созданнаго голода и жажды… Что должны были испытывать жертвы этой бездушной и слѣпой якобы санитарной канцелярщины, которая произвела скопленіе тысячъ людей въ самой ужасной обстановкѣ, которая держала живыхъ людей вмѣстѣ съ разлагающимися трупами, и къ бѣдствіямъ, порожденнымъ холерой, прибавила бѣдствія, порожденныя безсмысленнымъ распоряженіемъ. Одинъ капитанъ зевекинскаго парохода передавалъ моему брату, какъ очевидецъ, что пароходныя команды продавали стаканъ воды по 20 копѣекъ — тѣмъ, разумѣется, кто могъ платить эту цѣну.

   А кто не могъ?.. И такихъ были именно тысячи…

   И еще одна подробность, которую докторъ Арустамовъ не внесъ въ свой докладъ, но которую я, живя и разъѣзжая въ то время по холернымъ районамъ Приволжья, слышалъ отъ многихъ въ устной передачѣ. Въ одинъ изъ дней этого ужаснаго томленія, когда, даже по словамъ самого докладчика, на задержанныхъ пароходахъ происходили сцены въ родѣ дантова ада, на горизонтѣ со стороны Астрахани показался дымокъ… Бѣжалъ казенный пароходикъ, который сразу привлекъ вниманіе и возбудилъ въ истомленныхъ сердцахъ радостныя надежды: навѣрное, это везутъ изъ Астрахани припасы, а можетъ быть, даже приказъ снять этотъ жестокій и нелѣпый арестъ баржей и пароходовъ въ открытомъ морѣ. Сотни глазъ жадно всматривались въ выроставшее темное пятиншко съ казеннымъ флагомъ… Но, когда пароходъ присталъ къ карантину, то оказалось, что на немъ не было ни запасовъ прѣсной воды, ни хлѣба для арестованныхъ… Вмѣсто всего этого пароходъ привезъ… гробы…

   Мы, люди, нѣсколько знакомые съ бюрократическими порядками, можемъ дать «трезвое» объясненіе этому явленію. Въ самомъ дѣлѣ, оно такъ понятно: мы уже видѣли, что докторъ Арустамовъ указывалъ въ своемъ докладѣ на отсутствіе «гидропультовъ, клеенчатыхъ халатовъ, резиновыхъ галошъ и — гробовъ»… Мы, увѣрены, конечно, что въ своихъ донесеніяхъ по начальству онъ не забылъ и объ отсутствіи воды и хлѣба. Но… «административная комиссія» ближе всего, конечно, приняла къ сердцу то, что касалось дезинфекціи и изоляціи, вообще,— что непосредственно касалось преслѣдуемой болѣзни. Забота о здоровыхъ — выходила за предѣлы ея компетенціи. Послѣдовало, разумѣется, соотвѣтствующее распоряженіе, кто-нибудь, быть можетъ, получилъ даже благодарность «за быстрое изготовленіе гробовъ», какъ прапорщикъ морской артиллеріи Гловацкій — за фонари и флаги. И вотъ, заботливое начальство спѣшитъ порадовать свой передовой отрядъ… Гробы, дѣйствительно, необходимы, такъ какъ въ это время доктора на своихъ плечахъ выносили въ лодки трупы, завернутые одними простынями, и везли ихъ для похоронъ къ Могильному бугру… Кто же могъ предвидѣть обстоятельства, при которыхъ этотъ полезный подарокъ появится передъ глазами истомленной толпы, и тотъ логическій выводъ, который она сдѣлаетъ?

   А выводъ, который она сдѣлала, былъ необыкновенно простъ: приказано уморить еще столько людей, сколько прислано гробовъ… А тамъ — можетъ быть, помилуютъ, а можетъ подошлютъ еще…

   Одинъ изъ корреспондентовъ столичныхъ газетъ, описывая нѣкоторые эпизоды этого «сидѣнія»,— высказывалъ удивленіе, что толпа не расправилась съ докторомъ Арустамовымъ такъ, какъ впослѣдствіи расправлялась съ другими. Объясненіе этого факта довольно просто: во-первыхъ, толпа была въ непривычной обстановкѣ, на разрозненныхъ судахъ; а во-вторыхъ, по разсказамъ очевидцевъ, докторъ Арустамовъ импонировалъ необыкновеннымъ мужествомъ и самоотверженіемъ, съ которымъ исполнялъ свою нелѣпую «изоляціонную» миссію. Толна прощала своему санитарному тюремщику, видя, что этотъ человѣкъ является самъ первой жертвой какого-то таинственнаго и непонятнаго «приказа». Но что приказъ состоялъ въ томъ, чтобы переморить въ морѣ возможно больше людей,— въ этомъ темная и изстрадавшаяся толпа не сомнѣвалась.

   И вотъ, на «Девяти футахъ», въ открытомъ морѣ на палубахъ арестованныхъ санитарной полиціей пароходовъ, назрѣвали мрачныя событія… Призракъ, родившійся изъ невѣжества, тьмы, страданія и обычнаго произвола — облекался здѣсь живою плотью и кровью…

  

V.

  

   Въ двадцатыхъ числахъ іюня этого злополучнаго года мнѣ пришлось ѣхать по Волгѣ къ Саратову. Плыли мы на прекрасномъ большомъ пароходѣ, не видѣвшемъ етце ни одного холернаго случая. Вообще, заботами администраціи и цензуры общественное спокойствіе въ то время еще довольно успѣшно ограждалось отъ точныхъ извѣстій о холерѣ; слухи о ней доходили до общества, но мало его тревожили: они ходили два года, какъ отголоски чего-то еще далекаго, быть можетъ, не имѣющаго реальнаго значенія, а точныя извѣстія газетамъ печатать воспрещалось. Можно было только заимствовать изъ «Правительственнаго Вѣстника». Но правительственный органъ молчалъ… Значитъ, все еще обстояло на Руси благополучно.

   Былъ вечеръ. Въ большой каютѣ второго класса, освѣщенной электричествомъ, сидѣло веселое общество и въ томъ числѣ очень общительный и милый помощникъ капитана. А въ открытыя двери и окна глядѣла теплая, ласковая ночь, во тьмѣ которой неясно проплывали очертанія береговыхъ возвышенностей.

   Пароходъ подходилъ къ Вольску, и въ открытую дверь виднѣлась уже кучка огней, казавшаяся намъ какимъ-то спутаннымъ созвѣздіемъ. Но помощникъ капитана вглядѣлся въ это созвѣздіе, и на его лицѣ появилось выраженіе недоумѣнія и нѣкотораго безпокойства. Онъ подошелъ къ двери и крикнулъ вахтеннаго.

   — Посмотри-ка,— сказалъ онъ матросу:— вѣдь это у пристани стоитъ наша «Вѣра» {Не могу теперь поручиться за точность названія.}.

   — Такъ точно,— отвѣтилъ матросъ.

   Мы всѣ не могли понять ни того, какъ они узнаютъ свою «Вѣру» въ этомъ безпорядочномъ созвѣздіи огоньковъ, ни того, почему это ихъ обоихъ видимо безпокоитъ. Но для волгарей рѣка была точно открытая книга, въ которой они читали свободно.

   — Плохо, господа,— сказалъ помощникъ капитана на наши разспросы.— «Вѣра» шла книзу и по росписанію должна быть въ Астрахани. Ее вернули, примѣрно, изъ Царицына — значитъ…

   — Что же именно?..

   — Значитъ, что въ Астрахани холера!..

   И это оказалось правдой. Когда нашъ пароходъ тихо причалилъ къ борту стоявшей у пристани «Вѣры», то уже всюду, въ каютахъ и на палубахъ, говорили, что въ Астрахани эпиденія въ разгарѣ, и люди умираютъ сотнями. Многіе пассажиры роптали даже на то, что мы такъ безпечно пристаемъ къ борту опаснаго парохода.

   Я съ однимъ изъ знакомыхъ перешелъ по кинутымъ мосткамъ на «Вѣру», чтобы разспросить очевидцевъ… На нижней палубѣ, въ такъ называемомъ четвертомъ классѣ, въ повалку лежали мужики-рабочіе. Это были люди съ землистыми лицами, съ выраженіемъ угрюмымъ и печальнымъ. Когда намъ приходилосъ порой переступать черезъ нихъ,— они не двигались и только провожали насъ недружелюбными взглядами; кое-гдѣ раздавалось сердитое ворчаніе… Не было слышно ни пѣсенъ, ни шутокъ, ни гармоніи, ни обычныхъ волжскихъ разговоровъ. Какое-то тяжелое настроеніе нависло надъ этой толпой. Я приписалъ это тому, что эти люди недавно пережили голодъ; на низовьяхъ Волги они искали обычнаго заработка и теперь возвращались оттуда въ мрачномъ разочарованіи.

   Большинство пассазкировъ верхняго этажа, т. с. второго и третьяго классовъ, ѣхали только отъ Царицына и Саратова, и потому не могли намъ сообщить ничего интереснаго. Одно было несомнѣнно: низовья уже были захвачены эпиденіей.

   — Вотъ этотъ господинъ ѣдетъ изъ Баку,— спросите у него,— посовѣтовалъ намъ одинъ изъ собесѣдниковъ.

   Господинъ, на котораго намъ указали, стоялъ на кормѣ и, облокотясь на перила, смотрѣлъ на темную рѣку. Видъ у него былъ тоже задумчивый и угнетенный, и онъ не особенно дружелюбно повернулся ко мнѣ, когда я, извинившись, предложилъ ему свои вопросы.

   — Да, все правда,— отвѣтилъ онъ неохотно…— Все правда! холера въ Баку и Астрахани. Я ѣду изъ Баку… выдержалъ карантинъ на «Девяти футахъ».

   И вдругъ, повернувшись совсѣмъ, такъ что электрическая лампочка освѣтила его блѣдное лицо, онъ спросилъ:

   — Видѣли внизу… на палубѣ?..

   — Бурлаковъ?

   — Да… Они тоже выдержали карантинъ. Это первая партія выпущенныхъ съ «Девяти футъ»… Первыя ласточки. Погодите,— двинутся еще остальные…

   И онъ въ общихъ чертахъ разсказалъ мнѣ все то, что болѣе подробно и точно изложено выше. Говорилъ онъ съ перерывами, неохотно, не особенно связно, какъ человѣкъ, не оправившійся отъ тяжкаго угнетенія. Но выводъ изъ разговора былъ совершенно опредѣленный: онъ предсказывалъ неизбѣжные безпорядки, по мѣрѣ того, какъ эти тысячи народа кинутся изъ карантиновъ, кверху, по Волгѣ…

   Я пробылъ дня три въ Саратовѣ, гдѣ тоже начиналасъ холера и уже назрѣвали близкія событія… Затѣмъ я вернулся въ Нижній, и еще дня черезъ два съ низовыми пароходами пришли извѣстія о холерѣ и холерныхъ безпорядкахъ въ Астрахани, въ Дубовкѣ, въ Царицынѣ и въ Саратовѣ… Убивали санитаровъ, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ прямо на глазахъ у господъ губернаторовъ. Въ Саратовѣ губернаторъ въ самую критическую минуту уѣхалъ изъ города, и когда прибшось призвать войска, то не было ни его, ни полиціймейстера. Войска были приглашены низшимъ полицейскимъ чиномъ (фактъ, установленный судомъ и оглашенный въ газетахъ). Тѣмъ не менѣе, войска все-таки были призваны, и опять полиласъ кровь, на этотъ разъ кровь повѣрившей дикой легендѣ и усмиряемой войсками толпы, которая должна была впослѣдствіи расплачиваться еще передъ военнымъ судомъ…

   Сказка, правда, старая, повторявшаяся не разъ. Но вѣдь много, среди искусственно поддерживаемой тьмы, бродитъ по свѣту старыхъ сказокъ, которыя, какъ легенда объ антихристовой помощи во время голода, рождаются въ изувѣрныхъ умахъ, повторяются съ недоумѣніемъ и зарождающейся уже въ народѣ критикой, и падаютъ въ безсиліи передъ всякой попыткой культурной работы… Но холерная легенда, наоборотъ, получила видимое подтвержденіе на карантинѣ «Девяти футъ». Тамъ она облеклась плотью и кровью и двинулась старымъ историческимъ путемъ: прослѣдите послѣдовательность возникновенія холерныхъ бунтовъ, и вы увидите, какъ они захватывали одинъ городъ за другимъ снизу вверхъ. Какъ будто кто-то идетъ по великой рѣкѣ и зажигаетъ на ней пожаръ за пожаромъ. И дѣйствительно, это шли толпы истомленныхъ людей, разсказывавшихъ всюду самую настоящую правду о томъ, что было съ ними на карантинахъ въ Каспійскомъ морѣ…

   Въ селѣ Работкахъ (большая приволжская лѣсная пристань) я встрѣтилъ знакомаго водолива съ остановившагося у пристани каравана. Это былъ необразованный, по разумный и пріятный человѣкъ, который недавно женился на вполнѣ грамотной и читавшей книги горожанкѣ. Я былъ увѣренъ, что здѣсь я встрѣчу трезвое отношеніе къ событіямъ. Къ моему удивленію, водоливъ былъ тоже во власти дикой легенды…

   — Правда! — говорилъ онъ съ упрямой энергіей. — Господинъ!.. Владиміръ Галактіоновичъ!.. Вѣрьте моей совѣсти, потому что я самъ это видѣлъ.

   И онъ опять разсказалъ мнѣ о томъ, какъ на «Девяти футахъ» держали людей безъ воды и припасовъ, здоровыхъ вмѣстѣ съ больными, живыхъ съ разлагающимися трупами, а вмѣсто хлѣба, въ самую страшную минуту, прислали гробы…

   — Что же это значитъ?.. Кому нужно? для чего?.. Какъ по вашему?

   Мнѣ стоило большого труда объяснить ему и другимъ, что это была благонамѣренная «обсервація, изоляція и дезинфекція», а не адское желаніе морить народъ… Что чудовищнаго приказа морить людей ни откуда не было и быть не могло, а были только циркуляры о безпрекословномъ повиновеніи неограниченной власти господъ губернаторовъ. Ну, а господа губернаторы, и вообще чиновники, въ особенности облеченные экстренными полномочіями, имѣютъ въ виду прежде всего непремѣнно переловить всѣхъ больныхъ, изолировать ихъ (то-есть попросту арестовать) и затѣмъ уже облагодѣтельствовать по силѣ возможности лѣченіемъ и дезинфекціей. Бѣда только въ томъ, что весь механизмъ, находящійся въ ихъ распоряженіи, отлично приспособленъ для уловленія и арестованія больного и здороваго человѣчества, но очень плохъ для леченія и уже совсѣмъ не имѣетъ въ виду другихъ потребностей живого человѣка, въ особенности человѣка простого званія, не всегда располагающаго «карманными» деньгами. Отъ этого происходитъ нѣкоторое прискорбное несоотвѣтствіе: ловятъ больныхъ и въ одиночку, и массами отлично… Ну, а лечатъ плохо, кормить же иной разъ совсѣмъ забываютъ… И отъ этого чиновничьи заботы становятся порой хуже и грознѣе самой эпидеміи.

   Но «невѣжественная толпа» этого не понимаетъ, не хочетъ относиться спокойно къ «маленькимъ недостаткамъ механизма» и кидается на докторовъ и санитаровъ, какъ на ближайшихъ исполнителей чиновничьей программы.

  

VI.

  

   Я не имѣлъ въ виду писать полную исторію того времени, и ограничиваю свои воспоминанія наиболѣе, по моему мнѣнію, яркими и опредѣляющими его эпизодами. Будущему историку не трудно доказать, что всюду въ большей или меньшей степени повторялись тѣ же мотивы: всюду администрація брала дѣло въ свои руки, высылала возражателей и недовольныхъ, приглашала «покорныхъ» гласныхъ и врачей лишь въ качествѣ слѣпыхъ исполнителей и затѣмъ принудительно осуществляла «указанія науки» чисто полицейскими мѣрами, совершенно не считаясь съ самыми ясными и законными требованіями жизни. Стоило врачамъ въ Самарѣ и Саратовѣ указать на то, что квасъ нужно варить изъ кипяченой воды,— какъ всѣ квасныя посудины на пристаняхъ внезапно, точно бурей, опрокинуты полиціей, и тысячи бурлаковъ вынуждены были питъ грязную воду прямо изъ волжскихъ затоновъ, какъ будто она была кипяченая. И всюду, гдѣ строился холерный баракъ,— передъ населеніемъ вставалъ призракъ принудительнаго, при содѣйствіи полиціи, водворенія въ это учрежденіе даже сомнительно больныхъ и заболѣвшихъ другою болѣзнью…

   Результаты всѣмъ еще памятны: въ Астрахани, въ Дубовкѣ, въ Царицынѣ, въ Саратовѣ, не считая мелкихъ городовъ и поселковъ, населеніе жгло холерные больнщы и бараки. Въ одномъ мѣстѣ фельдшера облили керосиномъ и зажгли, докторовъ и сидѣлокъ убивали, въ Саратовѣ убили реалиста Немурова, который заступился за санитара…

   Потомъ начался судъ… Въ виду «важности обстоятельствъ», это былъ судъ военный, и въ одной Астрахани онъ приговорилъ: 20 человѣкъ къ смертной казни черезъ повѣшеніе, 22 человѣка — въ каторжныя работы на 15 лѣтъ, одного — на 20 лѣтъ, двухъ — на 12 и 33 человѣка — къ меньшимъ наказаніямъ {«Гражданинъ». 1893 г., No 7. Смертная казнь была замѣнена безсрочной каторгой.}.

   И, какъ всегда въ такихъ случахъ,— двери суда были тщательно закрыты отъ гласности. Почему? Потому, конечно, что передъ судомъ должны были предстать дѣйствія господъ «высшихъ губернскихъ администраторовъ», а это могло уронить ихъ престижъ. Одной изъ гибельнѣйшихъ сторонъ нашего бюрократическаго строя является полное отсутствіе обобщающаго и контролирующаго аппарата. Судъ играетъ эту ролъ во всѣхъ странахъ. Но у насъ поучительныя черты изъ дѣятельности гг. губернаторовъ астраханскаго, бакинскаго и саратовскаго прошли въ закрытомъ помѣщеніи и только смутными отголосками проникли въ общество… А затѣмъ, все это было сдано въ архивъ, и никому не пришло въ голову свести на очную ставку хотя бы данныя, добытыя судебнымъ слѣдствіемъ, съ донесеніями самихъ господъ губернаторовъ.

   А гг. губернаторы, разумѣется, торопились установить свою собственную точку зрѣнія: и въ страшныхъ размѣрахъ, которые приняла эпидемія, и въ холерныхъ бунтахъ оказались виновными всѣ факторы мѣстной жизни, кромѣ того, который присвоилъ себѣ наибольшую власть, а, значитъ, принялъ и наибольшую отвѣтственность за послѣдствія… У насъ вышло, что власть принадлежала администраціи, а отвѣтственность предоставлялась общественнымъ учрежденіямъ. Какъ только холера ослабѣла, народъ пересталъ умирать и волноваться, а бунтовщики были разсажены по тюрьмамъ.— такъ господа губерматоры немедленно пустили въ ходъ свое властное обвинительное краснорѣчіе. Едва ли слѣдуетъ удивляться, что самыми строгими судьями явились при этомъ губернаторы Бакинской и Астраханской губерній…

   Г. Рогге (вернувшійся изъ горныхъ мѣстностей?) тотчасъ же сдѣлалъ гласное («пропечатанное» въ газетахъ) внушеніе врачамъ, которые, по его мнѣнію, не были на высотѣ положенія (если г. Рогге дѣйствительно былъ въ горахъ, то немудрено, что онъ чувствовалъ себя гораздо выше!), а г. Тевяшевъ въ Астрахани отчиталъ гласныхъ думы. «Его превосходительство,— почтительно сообщалось въ хроникѣ мѣстныхъ газетъ,— сказалъ, между прочимъ, что онъ не принялъ гласныхъ въ тотъ разъ, когда, послѣ бунта, они пожаловали выразить свое сочувствіе (удивительные люди!),— потому что они не оправдали надеждъ, возлагавшихся на нихъ во время бунта: не рѣшились идти повліять на толпу»… Правда, исторія не говоритъ о томъ, чтобы и самъ г. губернаторъ на это рѣшился, а астраханскіе жители говорили совсѣмъ другое, но это, повидимому, нисколько не вліяло на величавый тонъ губернаторской ръчи. «Не умолчу,— сказалъ далѣе его превосходительство,— что нѣкоторыя лица изъ торговаго сословія позволили себѣ неумѣстные и неблаговременные разговоры. А въ послѣднихъ надо быть очень осторожными…» {«Астрах. Листокъ», No 193.}.

   Невольно возникаетъ вопросъ: не были ли эти лица свидѣтелями того, что происходило на «Девяти-футовомъ рейдѣ», и не говорили ли они объ истинномъ значеніи и послѣдствіяхъ такой «обсерваціи»?..

   Наконецъ, даже бакинскій врачебный инспекторъ, докторъ Алексѣевъ, единственный изъ врачей облеченный административной властью, выразилъ суровое осужденіе городскому самоуправленію. Но его отзыву,— «городское самоуправленіе, какъ всегда (?!), обнаружило свою полную несостоятельность» {«Астрах. Листокъ», No 194. Здѣсь же приводится въ осужденіе городу постройка извѣстныхъ «фургоновъ».}.

   Оставалась еще для правильной оцѣнки событій газетная гласность. Газеты, правда, дали не мало матеріала для будущей исторіи этого періода. Было даже одно короткое время, когда казалось, что мѣстныя газеты скажутъ все объ этомъ замѣчательномъ и мрачномъ эпизодѣ, и что послѣ этого останется только подвести для всѣхъ очевидные итоги. Дѣло въ томъ, что между Астраханью и Баку начались нѣкоторые взаимные счеты по вопросу,— кто повиненъ въ «незадержаніи» холеры… Врачебный инспекторъ Краевичъ заявилъ категорически, что гор. Баку не исполнилъ своего долга передъ отечествомъ и пропускалъ персидскія суда безъ обсерваціи. И это было напечатано въ астраханскихъ газетахъ {«Астрах. Вѣстникъ», 13 сент. 1902.}. Тогда и въ бакинскомъ органѣ съ благословенія цензуры стали появляться замѣтки, разоблачавшія нѣкоторыя стороны изъ дѣятельности администраціи астраханской. Благодаря такимъ благопріятнымъ для гласности обстоятельствамъ, которыми судьба изрѣдка балуетъ провинціальные органы,— картина начинала понемногу выясняться, и можетъ быть, выяснилась бы до конца совершенная непригодность чиновничьей гегемоніи въ такихъ вопросахъ, если бы это цензурное междоусобіе не было прекращено на половинѣ.

   И когда, послѣ этого я, въ качествѣ скромнаго бытописателя провинціальной жизни, сдѣлалъ попытку свести (въ «Русской Мысли») въ одну картину весь этотъ (цензурный) матеріалъ,— то московская цензура, какъ уже сказано, вырѣзала мою статью изъ журнала.

   Вѣроятно, такая же участь постигла не мало другихъ статей о томъ же предметѣ, и послѣ этого ничто уже не могло нарушить общаго оптимистическаго колорита губернаторскихъ самооцѣнокъ. Общество, конечно, знало ихъ дѣйствительную стоимость, но когда подошло время «административныхъ» итоговъ, то все Поволожье съ удивленіемъ узнало о… многочисленныхъ наградахъ.

   Награждены съ одинаковой благосклонностью и бакинскій губернаторъ г. Рогге, котораго Астрахань обвиняла въ небреженіи интересами отечества, и астраханскій г. Тевяшевъ, устроившій трагедію на «Девяти футахъ», и саратовскій кн. Мещерскій, котораго не могли разыскать въ городѣ въ самую критическую минуту, когда требовались его распоряженія… И, въ концѣ концовъ, образцовая кампанія 1892 года была возведена въ систему,— въ видѣ устава 11 августа 1903 года, отдавшаго дѣло борьбы съ эпидеміями въ руки администраціи… Родился онъ, какъ мы видѣли, на «Девяти-футовомъ рейдѣ», подъ «стоны и проклятія» задержанныхъ для обсерваціи голодавшихъ людей, окрѣпъ вмѣстѣ съ холерной легендой подъ крики озвѣрѣлой толпы, убивавшей врачей, и окончательно отдалъ обывателя и его представителей въ распоряженіе «административныхъ комиссій»…

   Докторъ Арустановъ награжденъ не былъ. Даже, кажется, наоборотъ… Такъ, по крайней мѣрѣ, можно заключить изъ отчета о любопытнымъ засѣданіи астраханскаго общества врачей (10 сент. 1902 г.), на которомъ доктору Арустамову пришлось оправдываться противъ обвиненій г. Краевича, будто это онъ пропустилъ холеру въ Астрахань, хотя имѣлъ въ своемъ распоряженіи двухъ фельдшеровъ, повара и акушерку. Когда во время преній выяснилась вся поразительная исторія девяти-футовой обсерваціи, то г-на Краевича и тутъ не оставила бюрократическая самоувѣренность. Виновата все-таки не администрація… Со стороны астраханской администраціи, по его словамъ, вся эта борьба была лишь «результатомъ человѣколюбія», такъ какъ она могла бы въ это дѣло и не вмѣшиваться. Что же касается до инструкцій, данныхъ доктору Арустанову, то, по словамъ г-на Краевича, онъ ихъ просто не понялъ: администрація имѣла въ виду пунктъ только «обсерваціонный», а въ результатѣ онъ оказался «карантиннымъ». На вопросы изумленныхъ врачей, какая разница этихъ двухъ терминовъ и что въ сущности долженъ былъ дѣлать докторъ Арустамовъ, если бы правильно попялъ инструкцію,— г-въ Краевичъ отвѣтилъ, не обинуясь, что онъ долженъ былъ снимать больныхъ, а пароходы отправлять обратно въ Баку для тщательной дезинфекціи {«Астрах. Листокъ», No 930. Тамъ же замѣчательныя снова о человѣколюбіи: «Астраханская администрація вовсе не была обязана усиленно работать, а если и работала, то изъ человѣколюбія, а не на основаніи закона».}.

   Въ этой замѣчательной программѣ, очевидно, оживали традиціи дореформенныхъ становыхъ, взаимно перебрасывавшихъ мертвыя тѣла черезъ границу своихъ становъ. Но такъ какъ и бакинское начальство могло стать на ту же точку зрѣнія (пароходы изъ Баку вышли оффиціально благополучными), то въ воображеніи невольно встаетъ совершенно фантастическая картина: если бы докторъ Арустамовъ правильно понялъ мудрую инструкцію, то въ водахъ Каспія, между Баку и «Девяти-футовымъ рейдомъ» появилась бы цѣлая флотилія легендарнаго Летучаго Голландца, осужденная, во имя инструкціи, на безконечнуіо изоляцію въ открытомъ морѣ. И всѣ тѣ сцены Дантова ада, которыя описалъ докторъ Арустановъ, хотя и происходили бы въ еще болѣе сильной степени, но за то… это было бы за предѣлами Астраханской губерніи, на нейтральномъ морскомъ просторѣ…

   Можетъ быть, это и было бы настоящимъ торжествомъ обсерваціи, изоляціи и дезинфекціи, такъ какъ черезъ нѣкоторое время оставалось бы только потопить или сжечь безпріютныя суда, на которыхъ болѣзнь прекратиласъ бы «за отсутствіемъ матеріала»…

  

VII.

  

   Въ августѣ 1892 года эпидемія начала стихать.

   «Ha дняхъ,— писали въ газетѣ «Каспій»,— отпущено (изъ холерныхъ бараковъ) около 200 человѣкъ. Нѣкоторыхъ изъ нихъ сопровождаютъ родные. Эти выпуски произвели большую сенсацію въ городѣ и положительно можно сказать производятъ благотворное и успокоительное впечатлѣніе на жителей. Простой народъ, особенно женщины, при видѣ ихъ, крестясь, творятъ молитву, сопровождая любопытнымъ взоромъ выздоровѣвшихъ, большинство которыхъ — изъ чернорабочаго класса. Такъ какъ бывшая на нихъ одежда уничтожена, то въ больницѣ имъ выданы новыя ситцевыя рубашки, штаны и фуражки, а на ноги лапти, чѣмъ они и обращаютъ общее вниманіе проходящей по улицѣ публики».

   Въ другой замѣткѣ той же газеты говорится:

   «Холера ослабла. Въ воскресенье, въ 4 часа дня, на общемъ городскомъ кладбищѣ было совершено настоятелемъ. Николаевскаго собора о. Юницкимъ, совмѣстно со всѣмъ городскимъ духовенствомъ, общее отпѣваніе умершихъ отъ холерной эпидеміи. Послѣ окончанія отпѣванія родственники и знакомые умершихъ разсѣялись по всему кладбищу, отыскивая родныя могилы, на которыхъ вскорѣ явились цвѣты. Кладбище опустѣло только къ вечеру»…

   Отъ этой картины, даже въ сухой репортерской передачѣ вѣетъ тихою грустью и нашимъ русскимъ смиреніемъ. Но все же при чтеніи ея приходитъ невольная мысль, что съ такого отношенія къ населенію, охваченному болѣзнью и страхомъ, слѣдовало начать… Тогда, быть можетъ, многое было бы иначе.

   Но къ несчастью, на-встрѣчу суевѣрію народа диннулось другое суевѣріе: излишняя вѣра въ силу «изоляціи и дезинфекціи», передъ которыми должно уступить все. У народа требовали пассивнаго подчиненія и довѣрія… Но… было ли оно заслужено?

   Къ сожалѣнію,— то, что было на «Девяти футахъ», собрало лишь, какъ въ фокусѣ, всю неурядицу, царившую во многихъ мѣстахъ Россіи и во истину суевѣрную панику, охватившую не одно простонародье.

   Такъ, администрація города Симбирска, во имя пресловутой «изоляціи», объявила этотъ городъ абсолютно отдѣленнымъ отъ остальной Россіи. Здѣсь васъ просто спрашивали на пристаняхъ — откуда вы слѣдуете, и изгоняли безъ дальней церемоніи, безъ всякой даже изоляціи и карантиновъ, находя, что это гораздо проще. Допускали только своихъ, изъ недальнихъ мѣстъ. Въ это время одинъ купецъ получилъ извѣстье, что его жена заболѣла холерой именно въ Симбирскѣ. Мужъ, конечно, тотчасъ же ѣдетъ туда, но съ пристани его обращаютъ вспять, не принимая никакихъ резоновъ… Онъ впрочемъ догадался доѣхать на пароходѣ до Тетюшъ и оттуда сухимъ путемъ проѣхалъ безпрепятственно. Черезъ недѣлю цослѣ этого мудраго приказа пріѣздъ въ Симбирскъ съ Волги совсѣмъ прекратился. Здоровые и больные ѣхали черезъ Тетюши, а оттуда «на долгихъ» подъѣзжали къ тому же Симбирску, развозя возможную заразу по уѣзду…

   Вотъ еще бѣглыя замѣтки изъ другихъ мѣстъ. Въ Самарской губерніи сильно развилась эпидемія, благодаря халатности земской управы… «Не было ни врачей,— писалъ корреспондентъ «Русской Жизни»,— ни фельдшеровъ, ни федьдшерицъ, не было даже студентовъ-медиковъ и не было запасено достаточно дезинфекціонныхъ средствъ…» «По деревнямъ были разосланы санитары, подборъ которыхъ былъ крайне неудаченъ: многіе были взяты прямо пзъ трущобнаго міра…»

   Въ Баку «во время самой эпидеміи противъ многихъ уволенныхъ уже санитаровъ и другихъ служащихъ возбуждены уголовныя преслѣдованія за утайку денегъ, отобранныхъ этими дѣятелями у больныхъ холерою» («Каспій», No 193).

   Въ Кокандѣ построили заблаговременно бараки, но… когда холерныхъ больныхъ стали свозить со всѣхъ концовъ (и навѣрное принудительно?), въ баракахъ не оказалось ни коекъ, ни прислуги. Лекарствъ въ городѣ тоже очень мало» («Окраина», No 93).

   Въ Саратовской губерніи,— между врачами Аткарскаго уѣзда возникла полемика, «тайный смыслъ которой,— по словамъ одного изъ врачей,— знаетъ весь городъ, въ особенности тѣ, кому приходилось лежать въ городскомъ холерномъ баракѣ». По мѣткой характеристикѣ г. аткарскаго исправника,— «если положить пять человѣкъ холерныхъ, то они будутъ другъ другу бл… въ лицо» («Сарат. Дневникъ», No 182).

   И народъ долженъ былъ съ довѣріемъ отдавать своихъ отдовъ, женъ, дѣтей въ такіе бараки, онъ былъ обязанъ довѣрять ихъ жизнь даже такимъ санитарамъ…

   И за отсутствіе этого довѣрія, послѣ «картинъ дантова ада» на 9-ты футахъ его судили не одни только оффиціальные суды, а еще и судъ «общественнаго мнѣнія».

   «Они такъ недавно еще носились по улицамъ, какъ демоны разрушенія, уничтожая все на своемъ пути, безчинствуя и наводя на насъ ужасъ. Теперь они сидятъ по тюрьмамъ и ждутъ праведнаго возмездія… Пойдемъ же спокойно въ оперу, хотя, правда, поютъ въ ней довольно скверно».

   Это буквальная выдержка изъ одной приволжской газеты послѣ-холернаго времени. Увы, даже въ газетѣ «Каспій», оказавшей много услугъ гласности разоблаченіемъ,— правда не бакинскихъ, а только астраханскихъ порядковъ,— писали уже 19 августа:

   «На-дняхъ въ клубѣ состоялся экспромптомъ танцовальный вечеръ, на которомъ было очень весело, и всѣхъ заинтересовала какая-то пріѣзжая красавица. Эту красавицу, какъ я слышалъ, выписали изъ T., вслѣдствіе нефтяного кризиса, на компанейскихъ началахъ. Хорошо бы, если бы хоть на этихъ началахъ выписать еще какихъ-нибудь дамъ, а то по саду бѣгаютъ, подбирая хвосты, какія-то куропатки» {«Каспій», 12 авг. 1892 г.}.

   Очевидно мѣстная жизнь входила въ свои права и отраженіе ея, печать, тоже «переходила къ очереднымъ дѣламъ».

   P. S. Нѣсколько непріятныхъ минутъ пережила администрація многихъ поволжскихъ городовъ, въ виду предстоявшаго военнаго суда. Предполагали, что онъ долженъ вскрыть многое, что могло бы освѣтить оборотную сторону медали. И впослѣдствіи говорили, что онъ дѣйствительно вскрылъ многое… Но процессъ происходилъ при закрытыхъ дверяхъ…

  

   1893 г.