Bibra > Произведения > Все > Честь мундира и нравы военной среды

Честь мундира и нравы военной среды

Автор: Короленко Владимир Галактионович

Скачать

  

В. Г. Короленко

Честь мундира и нравы военной среды.

  

   Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко.

   Томъ четвертый

   Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербургѣ. 1914

   OCR Бычков М. Н.

  

   Два убійства.

   «Тѣнь Сморгунера».

   Продолженіе дѣла ген. Ковалева и д-ра Забусова.

   Новая «Ковалевщина» въ Костромѣ.

   Еще о дѣлѣ генерала Ковалева.

   Трагедія Ковалева и взгляды военной среды.

   Кто виноватъ?

  

I.
Два убійства.

  

   Намъ приходится отмѣтить два печальныхъ случая, жертвами которыхъ сдѣлались почти одновременно два провинціальныхъ писателя.

   Въ истекшемъ мѣсяцѣ, въ болгарскомъ поселкѣ Катаржинѣ (Херс. губ.) убитъ сотрудникъ одесскихъ газетъ г. Сосновскій. Онъ работалъ въ «Новоросс. Телеграфѣ» и, какъ сообщаютъ газеты, въ рядѣ статей уличалъ мѣстныхъ переселенцевъ-болгаръ въ недостаткѣ русскаго патріотизма и въ сепаратистскихъ стремленіяхъ, выражавшихся, между прочимъ, въ томъ, что болгаре женятся только на болгаркахъ, избѣгая браковъ съ русскими и т. д. «Къ несчастію,— говоритъ одна изъ газетъ,— съ появленіемъ этихъ статей совпали нѣкоторыя репрессіи по отношенію къ жителямъ села, и они приписали это вліянію корреспонденцій Сосновскаго». Повидимому, изъ своей родины катаржинскіе болгаре вынесли чисто турецкіе нравы, которые еще не успѣли исчезнуть на новомъ мѣстѣ. Корреспондентъ найденъ убитымъ въ своей квартирѣ. Впрочемъ, слѣдствіе откроетъ виновныхъ въ этомъ дикомъ звѣрствѣ, и во всякомъ случаѣ огульныя обвиненія по адресу катаржинскихъ жителей вообще пока преждевременны.

   Къ сожалѣнію, никакимъ сомнѣніямъ и смягченіямъ не подлежитъ другое событіе такого же рода. Уже и теперь оно освѣщено многочисленными корреспонденціями столичныхъ и провинціальныхъ газетъ съ самой трагической полнотой и ясностію. Дѣло состоитъ въ слѣдующемъ.

   Въ Ташкентѣ проживалъ сотникъ 5-го оренбург. казачьяго полка Колокольцовъ, имѣвшій жену и 2 дѣтей. На квартирѣ у мего, въ качествѣ постояльцевъ, жили сотникъ Мальхановъ и дворянцнъ Джорджикіа, грузинъ, бывшій чинонникъ, а въ данное время служащій въ частномъ обществѣ транспортированія кладей. Г. Джорджикіа, по отзывамъ знавшихъ его, былъ человѣкъ порядочный, скромный и уживчивый. Къ сожалѣнію, жильцамъ пришлось вскорѣ стать свидѣтелями такихъ проявленій «домашней жизни» въ семьѣ сотника Колокольцова, которыя не могутъ оставить равнодушнымъ самаго черстваго человѣка. По словамъ обвинительнаго акта, составленнаго впослѣдствіи противъ Джорджикіа,— сотникъ Колокольцовъ… «пьянствовалъ, унижалъ жену, бранилъ ее площадной бранью, не стѣсняясь ни родныхъ, ни знакомыхъ, и билъ ее» («по большей части по головѣ» — прибавляетъ оффиціальный документъ для точности). Джорджикіа старался удержать Колокольцова и имѣлъ на него нѣкоторое вліяніе,— Колокольцовъ иногда его слушался, порой обнималъ, но возмутительныя безобразія продолжались. Послѣ встрѣчи новаго года сотникъ Колокольцовъ, вернувшись домой пьяный, сталъ опять истязать жену, сжегъ на террасѣ ея платье, стрѣлялъ въ комнатахъ изъ револьвера, «подносилъ спичку къ головѣ жены» и жегъ волосы. Джорджикіа отнялъ у него револьверъ, которымъ, между прочимъ, истязатель (повидимому душевнобольной) грозилъ застрѣлиться. Нужно замѣтить при этомъ, что у Джорджикіа была невѣста, и о какихъ бы то ни было романическихъ отношеніяхъ между нимъ и г-жей Колокольцовой не могло быть и рѣчи. 2-го января эти безобразныя сцены продолжались, и несчастная жертва вынуждена была сначала скрыться въ комнату сотника Мальханова, а затѣмъ, съ двумя дѣтьми — въ гостиницу Александрова. Джорджикіа же кинулся къ товарищамъ и начальству Колокольцова, прося принять какія-нибудь мѣры… Командиръ, полковникъ Бояльскій, послалъ къ Колокольцову адьютанта Сычева. Послѣдній сообщилъ Джорджикіа, что Колокольцовъ «далъ ему слово» больше не безобразничать. Понятно, что слово изступленнаго и совершенно невмѣняемаго человѣка никакого значенія не имѣло. При встрѣчѣ съ Джорджикіа Колокольцовъ сообщилъ, что онъ сейчасъ ѣдетъ въ гостиницу Александрова, гдѣ (какъ онъ будто бы узналъ отъ своего начальства) скрывается его жена, и притащитъ ее за волосы. При этомъ онъ опять сталъ требовать отнятый револьверъ, который Джорджикіа спряталъ къ себѣ въ карманъ. Испуганный угрозами Колокольцова, Джорджикіа бросился въ гостиницу, чтобы препроводить поскорѣе несчастную женщину съ дѣтьми хотя бы въ полицію,— но было уже поздно: въ корридоръ уже входилъ Колокольцовъ. Тогда, не помня себя, со словами «Николай Павловичъ, Николай Павловичъ»… онъ выхватилъ спрятанный въ карманѣ револьверъ и произвелъ въ Колокольцова 5 выстрѣловъ, причинившихъ, впрочемъ, лишь легкія раны (Колокольцовъ находился въ госпиталѣ съ 3-го по 7-е января). Вслѣдствіе этого дворянинъ М. И. Джорджикіа былъ преданъ суду по обвиненію въ томъ, что «3 января 1899 года, въ городѣ Ташкентѣ, въ номерахъ Александрова, въ запальчивости и раздраженіи, вызванномъ внезапнымъ появленіемъ сотника 5-го оренбургскаго казачьяго нолка Ник. Павлова Колокольцова въ то время, когда онъ хотѣлъ спасти жену послѣдняго отъ его преслѣдованій, съ цѣлью лишить жизни Колокольцова, сдѣлалъ въ него почти въ упоръ 5 выстрѣловъ изъ револьвера, но, по независящимъ отъ Джорджикіа обстоятельствамъ, смерти не послѣдовало» {«Русскій Туркестанъ», NoNo 88 и 89, авг. 1899 года, обвинительн. актъ по дѣлу Джорджикіа.}…

   Защитникомъ Джорджикіа выступилъ въ судѣ частный повѣренный и редакторъ «Русскаго Туркестана» Сморгунеръ. По долгу совѣсти, онъ сказалъ въ пользу обвиняемаго все, что былъ обязанъ сказать, въ томъ числѣ, конечно, указалъ на безуспѣшныя усилія Джорджикіа оградить женщину отъ дикихъ истязаній… Судъ, признавъ Джорджикіа виновнымъ, постановилъ, въ виду выяснившихся обстоятельствъ дѣла, ходатайствовать о полномъ помилованіи обвиненнаго. Сморгунеръ, въ качествѣ редактора мѣстнаго органа, началъ печатать сухой судебный отчетъ въ «Русскомъ Туркестанѣ».

   Между тѣмъ по городу распространился слухъ, будто въ своей защитительной рѣчи Сморгунеръ сказалъ: «гг. казаки днемъ бьютъ нагайками лошадей, а ночью своихъ женъ». Теперь уже совершенно извѣстно, что фразы этой Сморгунеръ не говорилъ. Вся рѣчь его была вполнѣ корректна, и ни разу онъ не былъ остановленъ предсѣдателемъ. Тѣмъ не менѣе, командиръ пятаго оренбургскаго казачьяго полка, полковникъ Сташевскій, считая эти (не сказанныя) слова оскорбительными для чести полка, явился 2-го сентября въ квартиру Сморгунера и сталъ бить его нагайкой, говоря, что казаки умѣютъ бить не однихъ женъ. Сморгунеръ схватилъ стулъ, а г. Сташевскій выхватилъ револьверъ, который, къ счастью, далъ осѣчку.

   Тогда, недовольный, очевидно, сомнительнымъ исходомъ столкновенія и раздраженный попыткой Сморгунера предать гласности его покушеніе {«Костр. Листокъ», No 109.}, полковникъ Сташевскій рѣшился довести дѣло до копца. Это было нетрудно, такъ какъ Сморгунеръ, повидимому, человѣкъ мужественный, по прежнему являлся въ судъ и всюду, гдѣ этого требовало исполненіе его обязанностей. 4-го сентября, полковникъ Сташевскій пришелъ въ канцелярію суда; воорушенный револьверомъ, и здѣсь убилъ наповалъ безоружнаго адвоката-писателя.

   Еще и до настоящаго времени вся русская печать, столичная и провинціальная, полна отголосками этой трагедіи. Мѣстный оффиціальный органъ («Туркестанскія Вѣдомости») посвятилъ памяти Сморгунера теплую статью, кончающуюся словами: «Миръ праху твоему, честный ратоборецъ печатнаго слова». Изъ другихъ (очень многочисленныхъ) отзывовъ мы приведемъ здѣсь письмо Джорджикіа, папечатанное первоначально въ «Астраханскомъ Листкѣ» и обошедшее всѣ газеты.

   «За что погибъ человѣкъ? — спрашиваетъ Джорджикіа…— Зачѣмъ убійца ворвался въ храмъ правосудія, гдѣ раздается голосъ Александра ІІ, сразилъ безмезднаго защитника угнетенныхъ и чистою кровью его обрызгалъ храмъ правосудія, представители котораго, наравнѣ съ обществомъ, убиты горемъ? На этотъ вопросъ,— клянусь свѣжею могилою Сморгунера, я отвѣчу безъ всякой злобы одною правдой».

   «День 14-го мая,— продолжаетъ Джоржикіа,— былъ счастливѣйшимъ днемъ для русской Средней Азіи. Старое судопроизводство уступило мѣсто окружнымъ судамъ. Въ составъ судей были назначены новыя лица изъ центра Россіи, девизомъ которыхъ было и есть: «Защита правды и справедливости». Съ какою желчью и нежеланіемъ старые помѣщики разставались со своими правами въ 1861 г.,— съ такою злобою и ненавистью встрѣтили нѣкоторыя лица въ Средней Азіи судебную реформу. Вчерашніе всемогущіе миніатюрные Тамерланы — сегодня, благодаря судебной реформѣ, становились ничѣмъ… Въ этотъ именно моментъ неравной борьбы устарѣлыхъ традицій со свѣжею образованною силою, ратующей за правду и истину, было назначено къ слушанію и мое дѣло».

   Переходя затѣмъ къ самому важному моменту процесса,— Джорджикіа передаетъ содержаніе своего показанія передъ судомъ:

   «Господа судьи,— сказалъ онъ,— можетъ быть, у васъ возникнетъ вопросъ — почему сотникъ Колокольцовъ во время пьянства придирался къ женѣ, а не къ другимъ лицамъ? на это отвѣчу: потому, что въ подчиненіи сотника Колокольцова находились два существа — жена и лошадь; когда онъ пьянъ, что бывало каждый день, то днемъ загонялъ и билъ плетью лошадь, а по ночамъ колотилъ жену; къ стороннему лицу онъ не могъ придираться, ибо могъ получить взаимное оскорбленіе! »

   «Этого выраженія Сморгунеръ не цитировалъ и вообще на эти слова никѣмъ не было обращено вниманія. Да, наконецъ, оно не могло относиться, помимо самого Колокольцова, къ его сослуживцамъ и къ цѣлому полку».

   Справедливо указавъ на то, что полковникъ Сташевскій имѣлъ полную возможность обратиться къ предсѣдателю суда или прокурору, которые не преминули бы разъяснить «недоразумѣніе» и убѣдить его, что изъ устъ Сморгунера не исходили оскорбительныя слова ни по чьему адресу,— г-мъ Джорджикіа утверждаетъ, что убійцѣ и не нужно было выясненіе истины. «Просто онъ остался недоволенъ приговоромъ, вообразивъ виновникомъ его моего защитника, кровожадно расправился съ нимъ, кстати избравъ мѣстомъ мщенія канцелярію суда… Сморгунеръ убитъ за то, что онъ стоялъ за правду, за то, что около него сгруппировалась вся мѣстная интеллигенція, чуждая интригъ, низкопоклонничества и заискиваній». Своею крошечной газетою, «Русскій Туркестанъ», Сморгунеръ язвилъ окраинные порядки… {Заимствуемъ изъ «Россіи», 29 сентября, No 154.}.

   Хотѣлось бы думать что хоть этотъ яркій примѣръ послужитъ къ просвѣтленію извращенныхъ понятій о чести, жертвою которыхъ сдѣлался покойный. Застрѣлить опытной рукой человѣка въ черномъ сюртукѣ, не умѣющаго защищаться, застрѣлить съ вѣроятностью несоразмѣрно легкаго наказанія,— нѣтъ, въ этомъ не можетъ быть ни мужества, ни истиннаго достоинства, ни чести. А вотъ, стоять на своемъ посту, въ сознаніи гражданскаго долга, презирая гоненія и опасность, какъ устоялъ до конца Сморгунеръ, въ этомъ есть и честь, и мужество, и та истинная красота, которую одну только должно цѣнить, передъ которой одной должны преклоняться всѣ мы, безъ различія профессій и состояній.

   Газеты сообщаютъ, что семья Сморгунера осталась безъ всякихъ средствъ къ существованію.

  

   1899.

  

ІI.
«Тѣнь Сморгунера».
(Къ дѣламъ ген. Ковалева и Е. Голицынскаго).

  

   Читателямъ «Р. Бог.» памятно еще, вѣроятно, громкое дѣло казачьяго полковника Сташевскаго, застрѣлившаго изъ револьвера беззащитнаго редактора газеты «Русскій Туркестанъ», Сморгунера. Въ свое время въ нашемъ журналѣ были напечатаны подробности этого возмутительнаго убійства. Полковникъ Сташевскій былъ судимъ и понесъ наказаніе. Не касаясь размѣровъ этой кары и вопроса объ ея соотвѣтствіи съ преступленіемъ военнаго, напавшаго съ оружіемъ въ рукахъ на мирнаго гражданина,— мы должны сказать, что, повидимому, уголокъ россійской имперіи за Каспіемъ особенно изобилуетъ «героями въ мирное время», для которыхъ личность и даже жизнь ихъ мирныхъ согражданъ представляется чѣмъ-то совершенно ничтожнымъ и ни въ какой мѣрѣ не ограждаемымъ существующими законами. Такъ, по крайвей мѣрѣ, заставляютъ думать новыя дѣла, громкіе отголоски которыхъ вновь доносятся до насъ изъ-за Каспія…

   Въ мартѣ настоящаго года всѣ газеты облетѣло извѣстіо о томъ, что «одинъ изъ врачей, въ одномъ изъ городовъ подвергся тяжкому насилію со стороны одного изъ лицъ, занимающихъ видное положеніе»… Извѣстіе было перепечатано во всѣхъ русскихъ, столичныхъ и провинціальныхъ газетахъ, и общественное мнѣніе чутко насторожилось. «Мы ждемъ, что судъ прольетъ свѣтъ на это мрачное дѣло» — писали въ «Русскихъ Вѣдомостяхъ», и другіе органы печати выражали надежду, что уже прошли времена, когда насилія, совершаемыя «лицами, занимающими видное положеніе», проходили безнаказанно, и дѣла объ нихъ «заминались». Еще черезъ нѣкоторое время таинственность, окружаввіая это происшествіе, постепенно разсѣялась, и имена участниковъ стали достояніемъ гласности, какъ и подробности факта. Главнымъ его героемъ оказался генералъ Ковалевъ, бывшій тогда начальникомъ Закаспійской казачьей бригады. У этого генерала явились какіе-то счеты съ старшимъ врачемъ Средне-Азіатской дороги, г. Забусовымъ. Что это были за счеты и въ чемъ они заключались,— совершенно неизвѣстно; дѣло, очевидно, партикулярное. Фактъ состоитъ въ томъ, что 14 марта настолщаго года генералъ Ковалевъ пригласилъ къ себѣ г-на Забусова, какъ врача къ больному, приказавъ предварительно казенной прислугѣ (т. е. денщикамъ) нарѣзать розогъ и позвать четырехъ военныхъ писарей, т. е. нижнихъ чиновъ, состоящихъ на службѣ подъ его начальствомъ. Не подозрѣвая предательства, докторъ, позванный къ больному, явился въ квартиру генерала. Г. Ковалевъ предложилъ ему угощеніе, а затѣмъ, по данному знаку, вошли 7 казаковъ… Такимъ образомъ противъ одного врача, предательски вызваннаго для исполненія обязанностей его профессіи и, конечно, безоружнаго, въ квартирѣ позвавшаго его притворно-больного оказался цѣлый отрядъ казаковъ. По приказанію генерала Ковалева, принявшаго команду надъ отрядомъ, «казаки растянули доктора,— такъ лаконически говорится въ обвинительномъ актѣ,— и подвергли его жестокому истязанію розгами»…

   Повидимому, генералъ, устроившій эту засаду, разсчитывалъ на то, что подвергшійся насилію г. Забусовъ изъ чувства стыда умолчитъ объ этомъ происшествіи… Тогда, конечно, въ «обществѣ» начались бы перешептываніе и тѣ подлые, злорадные толки, которые всегда къ услугамъ торжествующаго насилія. Но г. Забусовъ обманулъ ожиданія генерала Ковалева. Онъ рѣшилъ, что невозможность защититься отъ нападенія одмому противъ семи не составляетъ позора и что, наоборотъ, позоръ на сторонѣ устроившихъ засаду. И поэтому докторъ Забусовъ огласилъ фактъ и призвалъ генерала Ковалева на судъ оффиціальный и на судъ общественнаго мнѣнія.

   Общественное мнѣніе высказалось вполнѣ опредѣленно. «Многоуважаемый товарищъ, Николай Петровичъ,— говоритъ, напримѣръ, одинъ изъ адресовъ, посланныхъ пострадавшему:— Общество русскихъ врачей въ Петербургѣ, ознакомившись въ засѣданіи своемъ 13 мая съ исторіей возмутительнаго оскорбленія и предательскаго насилія, которому вы подверглись со стороны генерала Ковалева при исполненіи вами врачебнаго долга, преисполненное чувствомъ глубокаго негодованія, постановило выразить вамъ, почтенный товарищъ, свое искреннее и горячее сочувствіе» {Подписали: предсѣдатель, академикъ X. Поповъ, тов. предс. проф. И. Паввовъ, секрет. прив.-доцентъ Ф. Чистовичъ.}. Въ томъ же тонѣ глубокаго негодованія составлены были другіе адресы и статьи газетъ, единодушно откликнувшихся на дикій поступокъ закаспійскаго генерала.

   Дѣло слушалось недавно въ особомъ присутствіи кавказскаго военно-окружнаго суда. «Ковалевъ, признавая себя виновнымъ въ превышеніи власти, отрицалъ желаніе подвергнуть Забусова физическому истязанію, оправдывался невмѣняемостью (!?) въ моментъ совершенія преступленія, о мотивахъ коего умолчалъ, и отказался отъ вызова свидѣтелей» {«Русскія Вѣд.», 11 ноября, No 314.}. Послѣ четырехчасоваго совѣщанія судъ, признавъ ген. Ковалева виновнымъ въ превышеніи власти и истязаніи, постановилъ (за примѣненіемъ манифеста) исключить его со службы безъ лишенія чиновъ. Какъ на интересную черту этого процесса, «Нов. Время» указываетъ на оглашенныя въ судѣ «телеграммы генераловъ Куропаткина и Субботича, давшихъ подсудимому прекрасную аттестацію», и особенно на телеграмму генерала Уссаковскаго (начальника Закаспійской области), который «проситъ принить участіе и облегчить судьбу подсудимаго». Газета не безъ основанія видитъ въ этомъ послѣднемъ обращеніи «противозаконное давленіе на судъ» {Замѣтку «Нов. Вр.» цитируемъ по «Нижег. Листку», No 313.}.

   Мотивы преступленія остались совершенно невыясненными. Выяснить ихъ, если они хоть сколько-нибудь смягчали безобразный характеръ происшествія,— было въ интересахъ генерала Ковалева. Но онъ отъ этого воздержался, ссылаясь только на свою «невмѣняемость», которая, однако, не помѣшала ему отдать храброму отряду всѣ распоряженія, точно передъ боемъ. Въ одномъ изъ первоначальныхъ газетныхъ извѣстій указывалось на «романическую подкладку» происшествія. Генералъ Ковалевъ отомстилъ будто бы своему счастливому сопернику. Но никакихъ подтвержденій этого объясненія разбирательство дѣла не представило. Съ другой стороны, г. А. Ст — нъ, фельетонистъ «Новаго Времени», счелъ возможнымъ огласить часть письма, полученнаго имъ отъ какого-то изъ своихъ корреспондентовъ «въ связи съ дѣломъ Ковалева». «Имѣйте мужество,— пишетъ этотъ неизвѣстный,— отвѣтить печатно: 1) какъ бы вы поступили не на окраинѣ (повидимому, на окраинѣ корреспондентъ допускаетъ другіе законы поведенія), а въ центрѣ столицы, если бы на вашихъ глазахъ хулиганъ оскорбилъ вашу родную мать, дочь или жену? 2) какой бы-вы заплатили гонораръ врачу, который повелъ бы лѣченіе вашей матери, жены или дочери «на зоологической подкладкѣ?» {«Новое Вр.», 14 ноября, No 10312}.

   Нужно сознаться, что г. Ст — ну пишутъ иной разъ странныя письма и, быть можетъ, еще болѣе странно печатать ихъ «въ связи съ дѣломъ Ковалева», когда самъ г. Ст — нъ удостовѣряетъ тутъ же, что никакого отношенія къ дѣлу Ковалева вопросы корреспондента не имѣютъ, «потому что, сколько извѣстно, въ этомъ дѣлѣ не замѣшаны родственники». Какъ бы то ни было, противъ одного бездоказательнаго намека не въ пользу генерала Ковалева выдвигается другой, не менѣе бездоказательный, противъ потерпѣвшаго. И разумѣется, нѣтъ ни малѣйшихъ основаній отдавать предпочтеніе второй инсинуаціи только потому, что ея объектъ является потерпѣвшимъ отъ трудно объяснимаго насилія. Если бы вопросы, оглашенные г-мъ А. Ст — мъ, были обращены ко мнѣ, я отвѣтилъ бы, что не знаю еще, какъ бы я поступилъ въ перечисленныхъ случаяхъ. Но знаю твердо, что, во-первыхъ, не заманивалъ бы врача въ ловушку, прикинувшись больнымъ, потому что роль всякаго врача, призываемаго къ больному, должна служить ему полной гарантіей; во-вторыхъ, не позорилъ бы полка, въ которомъ бы служилъ, приказаніемъ его солдатамъ играть роль безсмысленныхъ палачей надъ безоружнымъ человѣкомъ.

   А именно это сдѣлалъ генералъ Ковалевъ. И, сдѣлавъ это, онъ оскорбилъ не г-на Забусова, которому причинилъ лишь физическую боль, и не «корпорацію» русскихъ врачей, которая стоитъ выше мундирныхъ представленій о чести. Онъ оскорбилъ все русское общество, которое не можетъ безъ тревоги видѣть, какъ легко состоящіе на службѣ солдаты исполняютъ приказы даже «невмѣняемыхъ» начальниковъ по отношенію къ безоружнымъ обывателямъ…

   Въ тѣхъ же Закаспійскихъ странахъ пріобрѣлъ въ послѣдніе дни знаменитость и г. Е. Б. Голицынскій. Г-нъ Е. В. Голицынскій не совсѣмъ военный, а только «почти военный человѣкъ» (гражданскій чиновникъ военнаго вѣдомства). Онъ не Сташевскій и не генералъ Ковалевъ, а нѣчто въ родѣ маленькой каррикатуры на обоихъ. Его оружіе — не револьверъ, а перо, и не насиліе, а только прославленіе насилія и угроза… И намъ кажется, что зрѣлище, представляемое г-мъ Голицынскимъ, довольно поучительно и, пожалуй, можетъ имѣть до извѣстной степени «отрезвляющее вліяніе»…

   Господинъ Голицынскій поэтъ, повидимому, довольно плохой. Онъ прислалъ свои стихотворенія въ редакцію газеты «Самаркандъ», которая признала ихъ для печати негодными. Спустя короткое время послѣ этого приговора, въ редакцію поступило анониімное произведеніе, написанное тѣмъ же почеркомъ и тѣми же чернилами, въ которомъ содержался рядъ оскорбительныхъ выраженій, заканчивавшихся недвусмысленной угрозой: «Мы русскіе,— писалъ анонимный авторъ,— умѣемъ вызывать тѣни Сморгунеровъ, но умѣемъ и пронять ихъ сначала нагайками, а потомъ и чѣмъ-нибудь посильнѣе». Въ дальнѣйшемъ этотъ храбрый «русскій человѣкъ», считающій аттрибутами патріотизма «нагайку и что-нибудь еще посильнѣе»,— сѣтуетъ на подборъ перепечатокъ, «которыя разстраиваютъ ему нервы, какъ русскому человѣку и воину», такъ какъ «подбираются въ угоду армяно-жидовскимъ симпатіямъ продажными русскими людьми» {«Спб. Вѣд.» 16 окт., No 284.}.

   Редакція газеты представила это поэтическое упражненіе въ судъ, который, по сличеніи почерковъ письма и стихотвореній за подписью Е. В. Голицынскаго, пришелъ къ заключенію объ ихъ тождественности… При этомъ г. Голицынскій подалъ заявленіе, въ которомь доказывалъ свою неподсудность мировому судьѣ, въ качествѣ «гражданскаго чина военнаго вѣдомства». Явившись въ камеру во время самого разбирательства и узнавъ, что судъя призналъ отводъ неосновательнымъ, г. Голицынскій тотчасъ удалился со словами: «Пусть ихъ разбираетъ. Мнѣ все равно». , Послѣ рѣчей обвинителей (издателя Болотина и завѣдывающаго редакціей Морозова), выяснявшихъ тяжелое положеніе провинціальной печати, мировой судья призналъ Голицынскаго виновнымъ въ оскорбленіи и угрозѣ и приговорилъ къ 10 днямъ ареста. Въ угрозѣ убійствомъ воинственный поэтъ признанъ оправданнымъ.

   Рѣшеніе намъ кажется совершенно правильнымъ. Угрозы человѣка, который посылаетъ ихъ, прикрывшись анонимомъ, конечно, только комичны. Но есть въ этомъ маленькомъ эпизодѣ и очень серьезныя стороны…

   Это, во-первыхъ, самое содержаніе анонимнаго письма, съ его якобы патріотическими фіоритурами, которыя, въ другой формѣ, не разъ тяжело отзывались на провинціальной печати. Во-вторыхъ, это великолѣпное пренебреженіе «гражданскаго чина военнаго вѣдомства» къ суду, не облаченному въ военные мундиры. И въ-третьихъ, это тѣнь Сморгунера, которую съ такимъ кощунственнымъ легкомысліемъ вызываетъ этотъ «русскій человѣкъ и воинъ». Очевидно, поступокъ полковника Сташевскаго имѣетъ въ извѣстной средѣ своихъ идеологовъ… Но намъ, людямъ въ черныхъ сюртукахъ, которыхъ оружіе только мысль, слово, перо,— нѣтъ надобности напоминать о скорбной тѣни Сморгунера… Она укоризненно стоитъ и передъ нами, и передъ русскимъ обществомъ, и будетъ стоять до тѣхъ поръ, пока будутъ гг. Сташевскіе, генералы Ковалевы, Е. В. Голицынскіе… Къ сожалѣнію, этотъ перечень можно бы продолжить еще многими именами, пріобрѣвшими печальную извѣстность на той же мало почетной аренѣ.

  

   1904 г.

  

ІІІ.
Продолженіе дѣла ген. Ковалева и д-ра Забусова.

  

   Тѣ изъ нашихъ читателей, которые обратили вниманіе на замѣтку объ этомъ дѣлѣ въ предыдущей книжкѣ «Русск. Богатства», помнятъ, вѣроятно, и великолѣпный совѣтъ ген. Уссаковскаго, начальника Закаспійской области: знакомиться съ «положеніемъ края» по газетамъ, издающимся въ этой благословенной области. Совѣтъ превосходный! Если бы слѣдовать ему съ надлежащею строгостью, то русская печать и русское общество даже не подозрѣвали бы о «случаѣ» съ ген. Ковалевымъ и докторомъ Забусовымъ: обѣ газеты, издаваемыя въ подвѣдомственной ген. Уссаковскому области (надо думать, случайно и безъ всякихъ воздѣйствій?), даже не заикнулись о дикомъ поступкѣ ген. Ковалева и о происходившемъ въ Тифлисѣ судѣ надъ этимъ генераломъ!

   Очень можетъ быть, что и самъ генералъ Ковалевъ, приступая къ своей знаменитой отнынѣ кампаніи противъ безоружнаго доктора, находился подъ вліяніемъ той же аберраціи: ему могло казаться, что и вся Россія есть безгласная пустыня, въ которой его команда, а за ней свистъ розогъ и вопли беззащитной жертвы прозвучатъ безъ всякаго оттолоска. Если это такъ,— то, но крайней мѣрѣ, на сей разъ разсчетъ оказался ошибоченъ: имя генерала Ковалева пріобрѣло широкую извѣстность не только за предѣлами благодатной «подвѣдомственной ген. Уссаковскому области», но и за предѣлами Россіи. Отнынѣ это имя навѣки внесено въ бытовую исторію нашего отечества.

   А пока можно сказать безъ преувеличеній, что все русское образованное общество слѣдитъ за ковалевскимъ дѣломъ съ неостывающимъ интересомъ. Въ газ. «Русь» появилась, между прочимъ, горячая статья С. Елпатьевскаго («Мы требуемъ суда»), резюмирующая общее настроеніе не однихъ врачей, но всѣхъ, кому дороги интересы человѣческаго достоинства и правосудія… Въ послѣдніе дни стало извѣстно, что судъ все-таки будетъ. По жалобѣ потерпѣвшаго и его повѣреннаго д-ру Забусову возстановленъ срокъ для подачи жалобы, и дѣло будетъ вновь разсмотрѣно въ главномъ военномъ судѣ. Когда это произойдетъ, мы, разумѣется, вернемся еще къ этому дѣлу, съ его прямо загадочной дикостью. А пока — всѣхъ интересуетъ вопросъ: какъ могло случиться, что потерпѣвшій не былъ вызванъ въ тифлисскій судъ ни какъ истецъ, ни свидѣтель?

   На это отчасти отвѣчаетъ главный прокуроръ военнаго суда ген.-лейт. Н. Н. Масловъ. Въ разговорѣ съ сотрудникомъ газ. «Русь» онъ объяснилъ обстоятельство, вызвавшее такое волненіе во всемъ русскомъ обществѣ,— простой ошибкой мелкаго чиновника главнаго военнаго суда («и, какъ на грѣхъ, чиновника. самаго аккуратнаго и добросовѣстнаго»), который, получивъ исковое прошеніе повѣреннаго д-ра Забусова,— завелъ объ немъ отдѣльное дѣлопроизводство (!!), вмѣсто того, чтобы ввести его въ производившееся уже дѣло. По поводу этой роковой «ошибки» газеты вспомнили традиціоннаго стрѣлочника, единственнаго виновника всякихъ «крушеній» (въ данномъ случаѣ настоящаго «крушенія правосудія»). Во всякомъ случаѣ, это объясненіе оставляетъ мѣсто для нѣкоторыхъ вопросовъ: какъ же могли не замѣтить судьи и военный прокуроръ, во время самаго производства, этого отсутствія потерпѣвшаго, который вѣдь является и важнѣйшимъ изъ свидѣтелей? Какъ они не замѣтили того обстоятельства, что въ дѣлѣ осталисъ только г. Ковалевъ и его подчиненные, сами въ значительной степени виновные въ происшедшемъ?

   Этотъ вопросъ сотрудникъ «Руси» предложилъ тоже генералу Маслову.

   — Видите ли,— отвѣтилъ послѣдній,— г. Забусовъ, разсказавъ подробно объ обстоятельствахъ дѣла, ничего не могъ выяснить о причинахъ и мотивахъ преступленія. Генералъ же Ковалевъ не только не отрицалъ факта своего преступленія, но и въ изложеніи подробностей его совершенно совпадалъ съ показаніемъ потерпѣвшаго. Слѣдовательно, вызовъ послѣдняго на судъ явился бы, какъ я понимаю мотивы мѣстной военно-судебной администраціи, только лишнимъ мученіемъ для него, заставляя его еще разъ переносить публично испытанныя терзанія, не принося никакой пользы процессу {«Русь», 19 дек. 1904 г., No 348.}…

   Ген. Масловъ оговорился въ началѣ своей бесѣды съ сотрудникомъ «Руси», что онъ еще недостаточно освѣдомленъ относительно всѣхъ подробностей тифлисскаго суда, и намъ кажется, что въ его объясненіи «мотивовъ военно-судебной администраціи» есть дѣйствительно мѣсто для значительныхъ недоумѣній. Во-первыхъ, далеко нельзя сказать, чтобы «признанія» ген. Ковалева вполнѣ или хоть во всѣхъ существенныхъ чертахъ совпали съ показаніями потерпѣвшаго: послѣдній, напримѣръ, рѣшительно настаивалъ на жестокомъ истязаніи, что генералъ Ковалевъ и его подчиненные столь же рѣшительно отвергали. Судъ согласился съ показаніями виновныхъ. Но вѣдь еще вопросъ,— получился ли бы тотъ же результатъ, если бы на судѣ показывали не одни обвиняемые въ истязаніи, но и жертва истязанія, и сторонніе свидѣтели…

   Напрасны также были опасенія суда — причинить вызовомъ д-ра Забусова излишнія мученія потерпѣвшему. Какъ извѣстно, явка въ качествѣ свидѣтеля изъ другого судебнаго округа необязательна, и докторъ Забусовъ могъ самъ уклониться отъ «излишняго мученія», если бы нашелъ это нужнымъ. Теперь же является несомнѣннымъ, что докторъ Забусовъ въ своихъ столкновеніяхъ съ военной средой — пострадалъ сугубо: одинъ разъ отъ безпримѣрной расправы генерала Ковалева, въ другой отъ столь же безпримѣрной «деликатности» военнаго суда…

   Нужно ли прибавлять, что истинному, а не кастовому правосудію не нужно ни того, ни другого, а нужно «нелицепріятіе», и что все русское общество съ понятнымъ нетерпѣніемъ ждетъ разрѣшенія вопроса: возможно ли «возстановленіе силы закона» въ сословно-военномъ судѣ хотя бы въ такихъ воистину вопіющихъ случаяхъ?

  

   Янв. 1905 г.

  

ІV.
Новая «Ковалевщина» въ Костромѣ.

  

   Понятное возбужденіе, вызванное въ русскомъ обществѣ. ,дѣломъ» закаспійскаго генерала, далеко еще не улеглось, какъ уже несутся новыя извѣстія о подвигѣ того же характера, пожалуй, еще болѣе яркомъ. На этотъ разъ мѣстомъ дѣйствія являются уже не «чудные уголки» подвѣдомственной генералу Уссаковскому окраинной области, а центръ Россіи, гор. Кострома. Вотъ что пишутъ по этому поводу въ мѣстной подцензурной газетѣ «Костромской Листокъ» {Заимствуемъ изъ «Южнаго Обозрѣнія» отъ 15 дек.}:

   «Жизнь нашего города въ послѣдніе дни преподноситъ неожиданные сюрпризы, которые и безъ того уже запуганнаго и загнаннаго обывателя въ конецъ ошеломляютъ и вызываютъ вполнѣ справедливыя нареканія и сѣтованія. «Сюрпризы», прежде не выходившіе изъ стѣнъ ресторановъ и гостиницъ, завоевываютъ себѣ мѣсто въ общественныхъ собраніяхъ и мѣстныхъ учрежденіяхъ, какъ, напр., театръ, почта и т. п. Мы сообщали уже о происшествіи въ «Московской гостиницѣ». Вслѣдъ за этимъ мы получили письмо о подобномъ же случаѣ въ мѣстномъ почтовомъ отдѣленіи и, наконецъ, къ крайнему нашему сожалѣнію, должны отмѣтить возмутительный фактъ, имѣвшій мѣсто 5 декабря въ городскомъ театрѣ, глубоко взволновавшій все общество. Суть дѣла въ слѣдующемъ. Въ одномъ изъ антрактовъ въ городскомъ театрѣ по адресу прогуливавшейся съ юношей молодой дѣвушки однимъ изъ присутствовавшихъ была допущена какая-то пошлость. Вспыхнувшій отъ нанесеннаго дѣвушкѣ оскорбленія, юноша потребовалъ отъ оскорбителя извиненій, но, встрѣтивъ вмѣсто этого издѣвательство, глумленіе и попытку быть выдраннымъ за уши, далъ нахалу пощечину. Послѣ этого разыгралась безобразная сцена, когда чрезъ фойе и на лѣстницѣ театра бѣжалъ за юношей съ обнаженнымъ оружіемъ получившій пощечину; послѣднему, однако, не удалось догнать юношу, скрывшагося домой. Фактъ этотъ вызвалъ глубокое волненіе среди присутствующихъ въ театрѣ, при чемъ нѣкоторые рѣшительно заявляли, что безъ оружія въ карманѣ теперь нельзя никуда показаться».

   Такимъ образомъ, здѣсь рѣчь идетъ уже не о единичномъ насиліи: тутъ уже терроризированъ цѣлый городъ. Продолженіе этой изумительной исторіи, однако, еще поразительнѣе. Въ той же газетѣ напечатано извѣстіе о томъ, что, послѣ происшествія въ театрѣ, къ одному изъ представителей мѣстнаго общества, подъ предлогомъ дѣловыхъ объясненій, явились въ квартиру четыре офицера и нанесли ему грубое оскорбленіе. «Случай этотъ,— прибавляетъ газета,— стоящій въ связи съ цѣлымъ рядомъ прямыхъ безчинствъ, имѣвшихъ мѣсто за послѣднее время, какъ въ отношеніи беззащитныхъ стариковъ, такъ и дѣвушекъ изъ почтенныхъ семействъ, глубоко взволновалъ и возмутилъ мѣстное общество». Другія газеты даютъ болѣе точныя указанія и комментаріи. Оказывается, что «четыре героя», такъ храбро расправляющіеся со стариками, явились къ отцу того самаго юноши, который заступился за дѣвушку въ театрѣ, съ чудовищнымъ требованіемъ: «прислать сына въ офицерское собраніе для порки (!!) или — драться на дуэли».

   Итакъ, здѣсь мы имѣемъ дѣло не съ однимъ закаспійскимъ генераломъ, а съ цѣлой группой военныхъ, съ цѣлымъ «офицерскимъ собраніемъ» (неужели это правда?). Если вскрыть взгляды, которые сказались въ этомъ почти невѣроятномъ инцидентѣ, то получится слѣдующій своеобразный кодексъ поведенія:

   1) Всякій офицеръ имѣетъ невозбранное право отпускать по адресу любой дѣвушки разныя «пошлости» и оскорбительныя замѣчанія, при чемъ никто изъ близкихъ не въ правѣ заступиться за оскорбленную.

   2) Если же кто-нибудь за нее заступится, то г. костромской офицеръ имѣетъ право надрать ему уши, а заступникъ не въ правѣ прибѣгнуть къ самооборонѣ физическими средствами.

   3) Если онъ все-таки прибѣгнетъ къ самооборонѣ, и отпускающій пошлости офицеръ потерпитъ при этомъ уронъ, то послѣдній долженъ обнажить оружіе и убить противника.

   4) Если и это не удалось, то уже офицерское собраніе (!) беретъ дѣло въ свои руки, и его посланцы избиваютъ беззащитныхъ стариковъ родственниковъ…

   Этотъ силлогизмъ кажется намъ до того поразительнымъ, что мы ждали опроверженія; мы ждали, что въ газетахъ появится разъясненіе въ томъ смыслѣ, что хоть офицерское собраніе тутъ ни при чемъ. Вѣдь единственно разумный и единственно достойный выходъ для людей, понимающихъ, что значитъ слово честь,— состоялъ лишь въ немедленномъ очищеніи своей среды отъ проявленій хулиганства. Все послѣдующее въ этомъ безобразномъ происшествіи явилось естественнымъ послѣдствіемъ непристойнаго поведенія офицера, оскорбившаго дѣвушку. Въ этомъ и только въ этомъ, на взглядъ всякаго не ослѣпленнаго человѣка, могло состоять истинное оскорбленіе «корпораціи». Честь корпораціи не въ кулакѣ и не въ полосѣ желѣза. Эта честь въ томъ, чтобы никто не могъ обвинить члена корпораціи въ безчестномъ поведеніи, роняющемъ достоинство всякаго порядочнаго человѣка. Разъ это можно сказать о данномъ членѣ корпораціи,— она уже оскорблена именно своимъ товарищемъ. И неужели общество офицеровъ въ Костромѣ держится иного взгляда? Неужели оно полагаетъ, что позоръ непристойнаго поведенія искупается успѣшной дракой, а возстановленіе чести корпораціи достигается тѣмъ, что вся она выражаетъ солидарность съ виновникомъ пошлаго скандала и требуетъ у отца выдачи сына на позоръ и истязаніе въ своемъ «собраніи».

   Недавно въ «Руси» было напечатано письмо генерала Кирѣева по поводу Ковалевскаго дѣла. «Онъ — не нашъ,— пишетъ ген. Кирѣевъ въ этомъ лисьмѣ,— разъ навсегда — не нашъ!» {«Русь». Запмствусмъ изъ «Ниж. Листка» отъ 21 дек. 1904 г.}. Хотѣлось бы думать, что этотъ голосъ не останется одинокимъ, что и въ военной средѣ есть умы, не ослѣпленные столь чудовищно извращенными понятіями о сословной чести, и есть сердца, способныя биться негодованіемъ на подвиги Ковалевыхъ закаспійскихъ и Ковалевыхъ костромскихъ…

   У насъ теперь много говорятъ, много пишутъ, много надѣются и много благодарятъ за обѣщаніе возстановленія «полной силы закона», для всѣхъ доступнаго и для всѣхъ равнаго… Мы ждемъ съ величайшимъ интересомъ, въ какой формѣ и скоро ли почувствуютъ на себѣ эту «силу закона» тѣ господа, которые полагаютъ, что оружіе дано имъ для того, чтобы безнаказанно оскорблять русскихъ дѣвушекъ и избивать въ «отечествѣ» беззащитныхъ стариковъ. Вѣдь иначе — это уже полное разложеніе элементарныхъ гражданскихъ понятій, своего рода — «военная анархія».

  

   Янв. 1905 г.

  

V.
Еще о дѣлѣ генерала Ковалева.

  

   Въ ноябрьской книжкѣ «Р. Б.» мы говорили уже о дѣлѣ генерала Ковалева, заманившаго врача (подъ предлогомъ болѣзни) къ себѣ на квартиру и здѣсь подвергшаго его сѣченію при помощи семи казаковъ. Мы уноминали также о томъ, что начальство генерала Ковалева (генералъ Куропаткинъ и генералъ Уссаковскій) дали ему наилучшія рекомендаціи, а послѣдній присоединилъ къ этому ходатайство о смягченіи участи подсудимаго. «Новое Время», въ замѣткахъ г-на Ст — на, а также и другіе органы печати увидѣли въ этомъ «противозаконное давленіе на судъ». Г. А. Ст — нъ, кромѣ того, далъ легкую характеристику края, въ которомъ произошло событіе. Воспоминанія г-на А. Ст — на объ этомъ краѣ имѣютъ, по его словамъ, чисто кошмарный характеръ.

   Теперь генералъ Уссаковскій прислалъ въ «Новое Время» длинное письмо, въ которомъ возражаетъ по пунктамъ на замѣтки г-на А. Ст — на. Вторая часть этого письма касается «кошмарности» впечатлѣній. Какъ начальникъ края, генералъ Уссаковскій считаетъ себя обязаннымъ заступиться за «природу и жизнь» ввѣренной ему области и рекомендуетъ г-ну А. Ст — ну познакомиться съ содержаніемъ издающихся въ Асхабадѣ газетъ («Закаспійское Обозрѣніе» и «Асхабадъ»).

   Можно бы много возразить генералу Уссаковскому по поводу рекомендуемаго имъ метода ознакомленія съ «жизнью края», такъ какъ извѣстно, что, по разнымъ причинамъ, съ нѣкоторыми сторонами мѣстной жизни гораздо удобнѣе иногда знакомиться по газетамъ, болѣе свободнымъ отъ «мѣстныхъ воздѣйствій»… Г. Ст — нъ могъ бы, въ благодарность за совѣтъ,— отплатить такимъ же совѣтомъ генералу Уссаковскому: почерпать свѣдѣнія о нѣкоторыхъ сторонахъ мѣстной жизни изъ газетъ, издающихся внѣ подвѣдомственной ему области. Во всякомъ случаѣ, однако, споръ рѣшается уже наличностью и условіями «дѣла генерала Ковалева». Какъ для кого, а для людей, не имѣющихъ чести носить военный мундиръ,— достаточно и одного этого факта: одинъ изъ «высокопоставленныхъ» военныхъ, имѣющій, по свидѣльству своего начальства, наилучшую репутацію, по неизвѣстнымъ побужденіямъ заманиваетъ врача въ свою квартиру и употребляетъ казаковъ своего полка въ качествѣ палачей надъ беззащитнымъ человѣкомъ…

   Невольно при этомъ приходитъ въ голову: если такъ могутъ поступать наилучшіе, то чего же можно ожидать въ этомъ удивительмомъ краѣ отъ среднихъ и худшихъ? Мы можемъ, конечно, согласиться съ генераломъ Уссаковскимъ, что въ природѣ Закаспійской области «есть и чудные уголки»… Но, по вопросу о томъ, что въ этихъ чудныхъ уголкахъ происходитъ,— мы склонны скорѣе принять мнѣніе г-на А. Ст — на, которому вспоминаются разные «кошмары».

   Генералъ Уссаковскій касается затѣмъ вопроса о «противозаконномъ давленіи на судъ», котораго онъ въ своемъ поступкѣ рѣшительно не усматриваетъ. Мы недостаточно знакомы съ процедурой и обычаями суда военнаго, несомнѣнно отличающагося многими особенностями отъ обычнаго представленія о судѣ и гарантіяхъ «обѣихъ сторонъ» въ процессѣ; Но мы съ трудомъ представляемъ себѣ судъ «гражданскій», на которомъ предсѣдатель огласилъ бы, напримѣръ, «ходатайство» какого-нибудь высокопоставленнаго лица о смягченіи участи подсудимаго чиновника…

   «По какому праву,— спрашиваетъ далѣе генералъ Уссаковскій,— авторъ «замѣтокъ» въ своей защитѣ независимости суда идетъ далѣе самого суда». На этотъ вопросъ отвѣтить очень не трудно: по праву писателя и гражданина, по праву члена общества… А судъ, всякій судъ, есть явленіе общественное, и его зависимостью или независимостью въ правѣ интересоваться нстолько данный составъ самого суда, но и всѣ граждане тосударства. Въ самые даже тяжелые для печати періоды русской жизни за ней признавалось право обсуждать эти вопросы… Вѣдь если бы аргументація генерала Уссаковскаго была правильна, то, даже относительно дореформеннаго суда, даже русскому писателю Гоголю можно было предложить тотъ же вопросъ: съ какой стати онъ заботится о достоинствѣ суда больше, чѣмъ, напр., повѣтовый судья гор. Миргорода?.. Итакъ, и по этому вопросу не мы одни, но, полагаю, и всѣ русскіе писатели, даже тѣ, кто, подобно г-ну А. Ст — ну, «очень чтятъ военныхъ»,— не могутъ стать на точку зрѣнія ген. Уссаковскаго.

   Къ сожалѣнію, мы должны пойти еще нѣсколько дальше этой общей постановки вопроса, такъ какъ то, что сообщаютъ газеты объ условіяхъ именно даннаго суда, вызываетъ самыя тревожныя недоумѣнія. Такъ въ газетѣ «Русь» (отъ 25 ноября, No 345) одинъ асхабадецъ, «занимающій положеніе, которое вызываетъ на полное довѣріе», сообщаетъ очень интересныя и серьезныя указанія условій и обстоятельствъ, при которыхъ прошелъ процессъ Ковалева, «бывшаго командира Закаспійской казачьей бригады и замѣстителя начальника области». По словамъ этого асхабадца, опирающагося на приговоръ суда, помѣщенный въ оффиціальной газетѣ «Кавказъ» отъ 9 ноября — разборъ этого дѣла представляетъ небывалыя особенности:

   Во 1-хъ, дѣло слушалось въ Тифлисѣ, хотя преступленіе совершено въ Асхабадѣ, гдѣ находится и потерпѣвшій, и свидѣтели.

   Во 2-хъ, не только не были вызваны въ засѣданіе суда потерпѣвшій, свидѣтели и заявившій для участія въ дѣлѣ гражданскій искъ, но никого не сочли даже нужпымъ увѣдомить о слушаніи дѣла въ Тифлисѣ, вмѣсто Асхабада.

   и въ 3-хъ, не смотря на двукратную оффиціальную экспертизу (въ первый разъ слѣдственную), установившую наличность тяжкаго изстязанія (до 52 ударовъ нагайками и палками по задней части тѣла, животу и паховой области) — наличность истязанія была судомъ отвергнута.

   «Приговоръ, постановленный съ такими особыми условіями, являющійся приговоромъ вновь, особо ad hoc введеннаго келейнаго судилища, достоинъ стать достояніемъ общества»,— замѣчаетъ г. асхабадецъ {«Русь», No 345.}.

   Свѣдѣнія, сообщаемыя въ этой замѣткѣ, до такой степени изумительны, что, вѣроятно, въ слѣдующей книжкѣ журнала намъ придется еще вернуться къ громкому дѣлу генерала Ковалева, чтобы сообщить» (хотѣлось бы, по крайней мѣрѣ, такъ думать) оффиціальное разъясненіе тревожныхъ вопросовъ, поставленныхъ «заслуживающимъ довѣрія» асхабадцемъ въ распространенной русской газетѣ. А пока, полагаемъ, читатель согласится, что передъ мотивами, выдвигаемыми этимъ дѣломъ и его обстановкой, совершенно уже блѣднѣетъ волросъ объ его «подкладкѣ»… Подкладка эта — есть вопросъ индивидуальной оцѣнки личностей и ихъ досудебныхъ отношеній. А гарантіи сторонъ на судѣ и огражденіе судомъ личнаго достоинства и неприкосновенности русскихъ гражданъ, носящихъ и не носящихъ мундиры,— есть насущный, близкій, неотложный интересъ всего русскаго общества.

   P. S. Наша замѣтка была уже набрана, когда въ газетахъ появилось письмо потерпѣвшаго г-на Забусова. Приводимъ его цѣликомъ и думаемъ, что это долженъ сдѣлать каждый органъ печати, которому дороги правда, человѣческое достоинство и правосудіе.

   Вотъ это письмо {См. «Новое Время», 8 дек. 1904, No 10336.}:

   «До сихъ поръ я не могъ писать ничего, такъ какъ надѣялся, что судъ такъ или иначе выяснитъ обстоятельства и причины звѣрскаго насилія, производеннаго надо мной генераломъ Ковалевымъ. Въ то же время я былъ такъ глубоко потрясенъ происшедшимъ, что всякое воспоминаніе о нелѣпой и безцѣльной гнусности приводило меня въ болѣзненное состояніе. Энергія пала, духъ сломленъ. Но теперь мнѣ хочется не только писать, но кричать на площадяхъ и улицахъ,чтобы найти себѣ хоть тѣнь защиты у общества. Какъ можно сдѣлать насиліе надъ личностью и остаться весьма мало наказаннымъ — показываетъ гнуснѣйшее въ лѣтописяхъ Россіи «дѣло генерала Ковалева». Вотъ оно въ чемъ. «Въ мартѣ 1904 года, въ городѣ Асхабадѣ, вечеромъ, по телефону, я былъ приглашенъ къ тяжело заболѣвшему Ковалеву; приглашеніе было весьма настойчивое и повторено дважды. Я тотчасъ же бросилъ свои дѣла и поѣхалъ черезъ 2—3 минуты, какъ только могъ найти извозчика. Ковалева я зналъ очень мало, не больше, чѣмъ обыкновенное шапочное знакомство, никогда его не лѣчилъ и тутъ естественно подумалъ, что съ нимъ случилось что-то экстренное, такъ какъ я по спеціальности хирургъ. Голосъ изъ телефона увѣрялъ меня, что генералъ очень боленъ.

   «Пріѣхавъ быстро къ нему на квартиру, я тотчасъ спросилъ, что у него болитъ; онъ отвѣтилъ, что еще успѣется объ этомъ поговорить. Въ это время у него сидѣлъ какой-то неизвѣстный мнѣ молодой человѣкъ, какъ выяснилось потомъ, служащій въ службѣ сборовъ Средне-Азіатской желѣзной дороги, Самохненко. Ковалевъ приказалъ подать стулъ, предложилъ садиться, предлагалъ сигары и вино.

   «Все время я сидѣлъ спиной къ сосѣдней комнатѣ и мелькомъ замѣтилъ тамъ нѣсколько человѣкъ нижнихъ чиновъ-казаковъ, которыхъ принялъ за пѣсенниковъ.

   «Ковалевъ о своей болѣзни ничего не говорилъ, но настойчиво предложилъ вина. Я отказывался, говоря, что не пью.— «Отчего?» — Потому что отъ вина у меня дѣлается сердцебіеніе,— отвѣтилъ я.— «Это не отъ вина, а отъ того, что вы любите не того, кого слѣдуетъ». Удивленный этими словами, я попросилъ ихъ объясненія, котораго не получилъ.— «Ваше здоровье»,— говоритъ Ковалевъ, чокаясь со мной стаканомъ; такъ же поступилъ и его собесѣдникъ. Не успѣлъ я поставить стаканъ на столъ, какъ сзади былъ неожиданно схваченъ нѣсколькими людьми, грубо раздѣтъ и началось безпощадное истязаніе. Какъ ни былъ я потрясенъ, но все-таки и тутъ требовалъ объясненія; въ отвѣтъ же со стороны Ковалева раздавалось только неистовое: «Бей его, мерзавца». Звѣрское истязаніе продолжалось и по животу: я тутъ уже понялъ, что меня хотятъ убить. Я былъ лишенъ малѣйшей возможности къ какой бы то ни было самозащитѣ и, какъ врачъ, понималъ ясно, къ чему могутъ повести удары по животу. Далѣе я былъ одѣтъ и выведенъ подъ руки на извозчика. Какого-либо протеста со стороны присутствующаго г. Самохненки не было.

   ,»Въ эту же ночь все дѣло мною было обнародовано и даны оффиціальныя сообщенія. Это все произошло 14 марта. Глубоко потрясенный, я напрасно искалъ и ищу до этой минуты какого-либо объясненія всего происшедшаго. Но вотъ что изъ этого произошло. Насилію я подвергся 14 марта, дѣло разбиралось будто, бы въ Тифлисѣ въ началѣ ноября. Такимъ образомъ, преступное дѣяніе Ковалева подпало подъ силу высочайшаго манифеста. Далѣе, ни я, какъ пострадавшій, ни мой повѣренный, юрисконсультъ Средне-Азіатской жел. дор. А. А. Хонинъ, не получали ни повѣстки, ни вообще какого-либо увѣдомленія отъ суда, и потому на судѣ были лишены возможности быть («пострадавшій не явился», какъ сказано было въ судѣ). Что было вообще на судѣ — намъ неизвѣстно по тѣмъ же причинамъ. Ковалевъ, будто бы, не былъ признанъ виновнымъ въ истязаніи, но я, какъ врачъ, протестую противъ этого и настаиваю, что здѣсь именно было преднамѣренное истязаніе. Ковалевъ судился и былъ осужденъ, будто бы, только за превышеніе власти, но моя личность гражданина оставлена безъ вниманія. Но вѣдь я не военный, и мнѣ нѣтъ дѣла до дисциплинарныхъ отношеній Ковалева къ его подчиненнымъ. Съ ужасомъ прочиталъ я въ No 10333 «Новаго Времени» письмо генерала Уссаковскаго, который смѣло возводитъ на мою честь самое тяжелое обвиненіе; тяжело оно главнымъ образомъ потому, что тайное. Генералъ Уссаковскій, прося не залѣзать въ его душу, настолько признаетъ душу у мени, что вотъ что говоритъ:

   «Иной вопросъ, почему я считалъ себя обязаннымъ ходатайствовать за генерала Ковалева: это, конечно, дѣло моей совѣсти, и надѣюсь, авторъ «Замѣтокъ» не станетъ забираться ко мнѣ въ душу, но могу указать одно: я знаю генерала Ковалева и, что главное, знаю совершенно точно подкладку дѣла, которую авторъ только угадываетъ и, конечно, неудачно. Бываетъ такъ въ жизни, что расправа звѣрская, а побужденія къ ней самыя благородныя; послѣднее, разумѣется, не можетъ оправдать расправы, но до нѣкоторой степени ее извиняетъ».

   «Итакъ, Ковалевъ, въ лицѣ своего защитника генерала Уссаковскаго, находитъ извиненіе: очевидно, что обвиняюсь я, врачъ Н. П. Забусовъ, въ совершеніи чего-то столь гнуснаго, столь постыднаго, что даже подлѣйшее насиліе изъ-за угла является мною лышь только заслуженнымъ, потому что «побужденія къ нему самыя благородныя», и съ точки зрѣнія генерала Уссаковскаго можетъ быть извиняемо. Генералъ Уссаковскій отрицаетъ, что своимъ ходатайствомъ на судѣ за Ковалева онъ произвелъ давленіе на судъ; можетъ быть, это такъ, я не юристъ, но давленіе на общественное мнѣніе онъ своимъ письмомъ въ No 10333 отъ 5 декабря пытается сдѣлать, и давленіе опять-таки въ пользу Ковалева. Генералъ Уссаковскій ясно намекаетъ, что за мной имѣется величайшая гадость и что наказаніе я заслужилъ (благородныя нобужденія). Я безсиленъ опровергнуть эту вопіющую неправду, если мнѣ не будетъ дана возможность давать объясненія въ гражданскомъ судѣ, если не будутъ допрошены нѣкоторыя личности, если не будетъ выяснена роль г. Самохненки во всемъ этомъ постыдномъ дѣлѣ и если обвиненіе въ какой-то сдѣланной гнусности, которое высказывается теперь тайно, не будетъ высказано публично. Всего этого я былъ лишенъ до сихъ поръ и по желанію кого-то превратился изъ потерпѣвшаго въ обвиняемаго во вкусѣ метаморфозъ Овидія. Я заявляю въ окончательной формѣ вотъ что. Съ Ковалевымъ я имѣлъ только самое мимолетное шапочное знакомство, не сталкивался съ нимъ ни на почвѣ служебныхъ, ни на почвѣ частныхъ отношеній даже самымъ малѣйшимъ образомъ; ни въ одной общечеловѣческой слабости никогда въ жизни не имѣлъ съ нимъ ни малѣйшаго соприкосновенія, никогда о Ковалевѣ не говорилъ ни хорошаго, ни дурного, такъ какъ имъ совершенно не интересовался. Со всѣми знакомыми Ковалева былъ почти незнакомъ, исключая шапочнаго знакомства; Ковалева никогда не лѣчилъ,— словомъ, къ Ковалеву я имѣлъ вообще такое же отношеніе, какъ и къ каждому жителю Марса. Я такъ усталъ душевно отъ безпощадной травли, что у меня едва хватаетъ силы жить. За что же это? Во имя какого принципа?

   «Неужели 63-лѣтній старецъ Ковалевъ продолжаетъ думать, что онъ сдѣлалъ хорошее и достойное дѣло, неужели его поддерживаютъ только потому, что этого требуетъ солидарностъ касты?

   «Неужели мой голосъ останется голосомъ вопіющаго въ пустынѣ, и никто не придетъ на помощь невинно погибающему нравственно человѣку?

   «Я могу только сказать, что дѣятельность врачебная требуетъ отъ врача, чтобы онъ былъ и честнымъ человѣкомъ; какъ только этого нѣтъ, онъ не можетъ быть врачомъ, сама корпорація должна его изгнать изъ своей среды. Такъ и я долженъ быть отвергнуть врачебной корпораціей, какъ недостойный ея членъ, какъ позорящій ее. А это должно быть, если вѣрить генералу Уссаковскому.

   «Итакъ, вотъ моя ставка на общественномъ судѣ; но что поставятъ въ отвѣтъ на это Ковалевъ и другіе? По адресу г. А. Ст — на скажу, что мнѣ удивительно, почему для него и для всѣхъ безпристрастныхъ людей особенно цѣнно авторитетное (?) свидѣтельство начальника области, что у подсудимаго были обстоятельства, извиняющія его поступокъ. Нѣтъ, г. А. Ст — нъ, не авторитетно это свидѣтельство, а въ особенности для всѣхъ безпристрастныхъ людей, потому что это авторитетное свидѣтельство есть обвиненіе, а для безпристрастія «audіatur et altera pars», если ужъ меня ставятъ въ роль обвиняемаго. Въ достаточной ли мѣрѣ отражаютъ мѣстную жизнь газеты «Асхабадъ» и «Закаспійское Обозрѣніе», ясно изъ того, что почему-то (?!) ни въ одной изъ этихъ газетъ не появилось ни слова о насиліи надо мной. Можетъ быть, это и достаточно, но для кого?

«Старшій врачъ Ср.-Аз. ж. д. Н. Забусовъ».

   1904 г.

  

VІ.
Трагедія Ковалева и взгляды военной среды.

  

I.

  

   Въ истекшемъ маѣ мѣсяцѣ всѣ газеты облетѣла краткая телеграмма (отъ 16-го мая): «На станціи Гулькевичи Владикавказской жел. дороги въ гостиницѣ застрѣлился генералъ Ковалевъ, обвиняемый по дѣлу объ истязаніи доктора Забусова». Дополнительныя извѣстія сообщали, что генералъ Ковалевъ, желая уклониться отъ новаго судебнаго разбирательства, предстоявшаго въ іюлѣ или августѣ,— отправился въ Читу, откуда послалъ просьбу о зачисленіи его въ дѣйствующую армію. Генералъ Церпицкій выразилъ готовность принять его въ свой отрядъ; очень вѣроятно, что и другіе генералы такъ же охотно дали бы гонимому общественнымъ мнѣніемъ товарищу возможность почетно уклониться отъ суда, что, несомнѣнно, было бы новымъ оскорбленіемъ русскому обществу и самой идеѣ даже и военнаго правосудія. Нѣтъ также сомнѣнія, что еще годъ или два назадъ предпріятіе это могло блестяще осуществиться. Теперь изъ Петербурга послѣдовалъ отказъ, а Ковалевъ получилъ приказаніе вернуться. Но генералъ Ковалевъ — натура цѣльная: онъ «готовъ былъ предстать передъ судомъ равныхъ себѣ людей», т. е. передъ кастовымъ судомъ военныхъ, разъ уже сдѣлавшимъ въ его пользу ничѣмъ не объяснимыя правонарушенія. Общественное мнѣніе онъ презираетъ, въ своемъ «поступкѣ» не раскаивается. Но мысль, что даже въ кастовомъ судѣ на этотъ разъ будутъ предоставлены какія-то права людямъ въ сюртукахъ, а не въ военныхъ мундирахъ, какимъ-то гражданскимъ истцамъ и частнымъ обвинителямъ,— совершенно не укладывалась въ его головѣ. Онъ считалъ возможнымъ бить «не военныхъ» людей и сѣчь ихъ розгами,— но судиться съ ними, отвѣчать на ихъ вопросы, выслушивать ихъ мнѣнія о своемъ поступкѣ… Нѣтъ,— лучше смерть! И вотъ, на маленькой станціи вблизи Армавира посредствомъ короткаго револьвернаго выстрѣла онъ ликвидируетъ всѣ свои счеты и съ судомъ, и съ общественнымъ мнѣніемъ, и съ газетами, и съ частными обвинителями…

   Но онъ не захотѣлъ уйти молча; передъ своей вольной смертью онъ излилъ свои чувства въ длинномъ, проникнутомъ горечью письмѣ, которое появилось въ «Новомъ Времени». Самая идея о «нелицепріятіи суда», повидимому, совершенно чужда автору этого письма: свою печальную судьбу онъ приписываетъ чьей-то несправедливой оцѣнкѣ его личности, сравнительно съ другими. Онъ — «подачка, жертва, отданная властямъ и судамъ». А между тѣмъ,— спрашиваетъ онъ съ горечью,— развѣ я «государственный преступникъ, анархистъ, неужели мой поступокъ расшаталъ государственные устои и тронъ? Неужели я хуже гласныхъ воровъ и мошенниковъ, спокойно живущихъ и занимающихъ высокіе посты? Неужели хуже тѣхъ жалкихъ трусовъ, тѣхъ бездарностей, которые, сохраняя свою шкуру, ради реляцій жертвуютъ десятками тысячъ или сдаютъ въ позорный плѣнъ истинныхъ, вѣрныхъ царскихъ слугъ; тѣхъ, кто позорно и униженно кладетъ ключи ввѣренной ему крѣности въ ногамъ врага-язычника, а самъ даже съ гордымъ сознаніемъ свято исполненнаго долга спѣшитъ къ домашнему очагу, къ спокойствію и комфорту? Нѣтъ, это все — герои, увѣнчанные и увѣнчиваемые славой и побѣдными лаврами. Больно, обидно до слезъ!»

   Стоитъ лишь немного вдуматься въ это письмо, и передъ вами встанетъ міровоззрѣніе цѣльнаго военнаго человѣка, пропитаннаго насквозь взглядами нашего россійскаго милитаризма послѣднихъ десятилѣтій. Посмотрите тотъ перечень нреступленій, которыя генералъ Ковалевъ признаетъ заслуживающими наказанія,— и вы увидите, что это — преступленія исключительно профессіональныя: военный человѣкъ не долженъ быть ни политическимъ преступникомъ, ни анархистомъ; онъ не долженъ расшатывать тронъ, не долженъ расхищать предметы довольствія и снаряженія ввѣренныхъ ему командъ, не имѣетъ права сдавать крѣности врагу и жертвовать десятками тысячъ жизней для реляціи. Если онъ не сдѣлалъ ничего подобнаго,— онъ правъ, что бы ни натворилъ по отношенію къ другимъ, не-военнымъ областямъ жизни… Самая мысль, что военный есть также гражданинъ даннаго общества, что для него обязательны законы его страны, что онъ долженъ уважать личность, имущество, честь своихъ соотечественниковъ, хотя бы и не носящихъ военнаго мундира, что гражданское общество въ правѣ требовать возстановленія нарушеннаго права,— всѣ эти соображенія рѣшительно чужды генералу Ковалеву. Ему, очевидно, не приходитъ даже въ голову, что янычарскія насилія военныхъ надъ народомъ могутъ по-своему «расшатывать тронъ» и превосходить даже въ этомъ отношеніи иныя «государственныя преступленія»… Онъ просто указываетъ на военныхъ людей, совершившихъ, по его мнѣнію, профессіональные грѣхи, и спрашиваетъ съ наивнымъ и горькимъ недоумѣніемъ: почему онъ «отданъ въ жертву властямъ и судамъ», а они — увѣнчаны побѣдными лаврами?

  

ІІ.

  

   Правда, ослѣпленный горечью, генералъ Ковалевъ сильно преувеличилъ «побѣдные лавры», якобы выпавшіе на чью-то долю. Лавровъ пока вообще очень мало въ этой безславной войнѣ, и принадлежатъ они по большей части погибшимъ. Что же касается до лицъ, на которыхъ, очевидно, намекаетъ предсмертное письмо генерала Ковалева,— то пока они пользуются слишкомъ щедро установленнымъ содержаніемъ, но безъ прибавки, въ видѣ славы или лавровъ. Военачальники, «жертвовавшіе десятками тысячъ жизней для реляцій», завѣдомые воры, подъ шумокъ патріотическихъ возгласовъ торговавшіе «защитой отечества»,— тоже едва ли чувствуютъ себя теперь особенно спокойно, такъ какъ если русской жизни, дѣйствительно, предстоитъ очищеніе отъ заполонивніей ее низости и корыстнаго предательства, то ихъ ждетъ такой общественный судъ, передъ которымъ должно поблѣднѣть самое «дѣло Ковалева»…

   Есть, однако, одинъ аргументъ, который могъ бы привести генералъ Ковалевъ и на который было бы гораздо труднѣе отвѣтить тѣмъ, кому онъ адресуетъ свои предсмертные укоры. Вмѣсто того, чтобы указывать на лицъ, провинившихся противъ военнаго кодекса, онъ могъ бы поименовать десятки, даже сотни военныхъ, которые дѣлали какъ разъ то же самое, что сдѣлалъ онъ, такъ же дико ругались надъ честью, чужой неприкосновенностью, достоинствомъ безоружныхъ русскихъ гражданъ. И онъ могъ бы сказать: развѣ я хуже ихъ? И почему же я умираю, а они остаются безнаказанными или отдѣлываются пустяками и продолжаютъ мирное теченіе своей карьеры?..

   Вотъ на это было бы очень трудно отвѣтить правосудію нашей страны.

   Дѣйствительно, то, что сдѣлалъ генер. Ковалевъ надъ Забусовымъ, далеко не представляется небывалымъ. У генер. Ковалева есть предшественники, сотоварищи, послѣдователи. Такъ, еще въ 1896 году газеты глухо сообщали объ исторіи офицеровъ Бѣлгородскаго полка, «дозволившихъ себѣ, вопреки существующихъ правилъ (sіc!), взять команду нижнихъ чиновъ, которыхъ заставили чинить противузаконную расправу надъ нѣкоторыми обывателями мѣстечка Межибожа Подольской губ.» {«Русск. Инвал.», цит. изъ «Нов. Вр.», 29-го авг. 1896 г.}. Говорили тогда объ этой исторій много; но газетамъ было запрещено сообщать возмутительныя подробности многочисленныхъ насилій, произведенныхъ нижними чинами по командѣ офицеровъ. Въ томъ же 1896 году въ тифлисскомъ военно-окружномъ судѣ разбиралось дѣло ротмистра пограничной стражи Копыткина, который приказалъ подчиненнымъ ему солдатамъ высѣчь дворянина Сумбатова. 22-го марта 1899 года корнетъ В. (въ Варшавѣ), пригласивъ къ себѣ на квартиру надсмотрщика почтово-телеграфной конторы, приказалъ тремъ рядовымъ своего полка снять съ него пальто и тужурку, связать руки назадъ и нанести ему 25 ударовъ хлыстомъ, что и было исполнено {«Сѣв. Курьеръ», 21-го сент. 1900 г.}. Въ 1901 году заявилъ о себѣ корнетъ фонъ-Викъ (въ гор. Холмѣ). Онъ не платилъ денегъ портному Гапину и вдобавокъ заподозрѣлъ послѣдняго въ подачѣ на него судебнаго иска. По этимъ необыкновенно основательнъмъ и возвышеннымъ причинамъ онъ счелъ свою военную честь оскорбленной и требующей реабилитаціи. Зазвавъ портного въ свою квартиру, онъ высѣкъ его нагайкой при помощи денщика и рядового Вакарчука {«Южн. Обозр.», 24-го іюня 1901 г. — Въ первомъ изъ описанныхъ случаевъ нѣсколько офицеровъ Бѣлгородскаго полка были разжалованы въ рядовые, вѣроятно въ виду небывалыхъ размѣровъ скандала, о которомъ писали заграничныя газеты. Послѣдующая исторія уже не знаетъ столь суровыхъ приговоровъ. Въ случаяхъ Копыткина и корнета В. главному военному суду пришлось нѣсколько увеличить мѣру наказанія, назначенную военно-окружными судами съ поразительной снисходительностью. Такъ, корнетъ В. былъ первоначально приговоренъ къ 3 недѣлямъ гауптвахты, а корнетъ фонъ-Викъ, уже при благосклонномъ участіи самого главнаго военнаго суда, отдѣлался 3-мя мѣсяцами гауптвахты, вѣроятно потому, что потерпѣвшій — только портной!}.

   Таковы «прецеденты». Далѣе, въ то саыое время, когда о дѣлѣ Ковалева писали въ газетахъ и говорили въ общественныхъ собраніяхъ, въ Костромѣ разыгрался возмутительный эпизодъ: офицеръ Васичъ сначала оскорбилъ дѣвушку, а потомъ гнался за ея юнымъ защитникомъ въ фоне и по лѣстницамъ театра съ обнаженной шашкой. Теперь газеты сообщаютъ, что «подъ вліяніемъ общественнаго мнѣнія» (!) подпоручикъ Васичъ былъ удаленъ изъ Костромы и дѣло было передано его начальствомъ военно-окружному суду. Судъ призналъ поступокъ «несоотвѣтствующимъ офицерскому званію» и приговорилъ Васича… къ трехмѣсячному аресту на гауптвахтѣ съ нѣкоторымъ ограниченіемъ въ правахъ и преимуществахъ по службѣ {«Русское Слово», цит. изъ «Волыни», 5-го іюя, No 100.}.

   И это все! Если и это нужно считать данью «общественному мнѣнію», то должно признаться, что военный судъ ограничилъ эту дань самыми минимальными размѣрами… Человѣкъ, совершившій поступокъ, «не соотвѣтствующій офицерскому званію», возвращается къ этому званію послѣ краткаго отдохновенія на гауптвахтѣ.

   Но наиболѣе интересной чертой этого дѣла являются нѣкоторыя предшествовавшія и сопровождавшія его обстоятельства: уже ранѣе одинъ офицеръ напалъ съ обнаженною шашкой на статистика. Безобразія и насилія происходили на улицахъ, на бульварахъ, въ общественныхъ мѣстахъ. Въ мѣстной подцензурной печати писали, что въ Костромѣ опасно выходить изъ дома безъ оружія. Казалось бы, все это должно обратить вниманіе и вызвать противодѣйствіе въ самой военной средѣ. Вмѣсто этого, мы узнали, что общество офицеровъ выступило на защиту Васича и потребовало у старика-отца, чтобы онъ выдалъ сына (защитника оскорбленной офицеромъ дѣвушки) для сѣченія въ офицерскомъ собраніи. Когда отецъ отказалъ въ этомъ чудовищномъ требованіи, то четыре офицера избили старика въ его собственной квартирѣ!

   Это изумительное сообщеніе газетъ не было никѣмъ опровергнуто, а вѣдь это значитъ, что все общество офицеровъ въ Костромѣ заявило свое право на «ковалевщину»… И это обстоятельство, повидимому, даже не затронуто судомъ. Что же значитъ единичный поступокъ Ковалева передъ такимъ чудовищнымъ извращеніемъ понятій о законности, о достоинствѣ и чести, захватывающимъ уже цѣлое собраніе и принимающимъ характеръ бытового явленія среды…

   Совсѣмъ также недавно и даже почти въ то самое время, когда генералъ Ковалевъ производилъ свою расправу надъ Забусовымъ, въ Александрополѣ произошла точно такая же, пожалуй еще болѣе дикая, еще болѣе преступная расправа, о которой сообщаетъ корреспондентъ «Руси». Герой ея — корнетъ (всего только!) 45-го драгунскаго нолка Посажной; жертва — помѣщикъ Драмповъ. Въ началѣ прошлаго 1904 года {Истязаніе Забусова произошло, какъ извѣстно, 14 марта того же года.} въ крѣпостномъ александропольскомъ артиллерійскомъ складѣ была обнаружена кража патроновъ. Предполагая возможность вывоза послѣднихъ изъ Александрополя, начальство распорядилось разставить кругомъ города пикеты. Драмповъ съ знакомой дамой выѣхалъ кататься за городъ и при возвращеніи былъ подвергнутъ обыску (господа военные въ этомъ отношеніи не стѣсняются лишними формальностями). На ироническое замѣчаніе Дрампова, что цѣлесообразнѣе было бы обыскивать не въѣзжающихъ въ городъ, а выѣзжающихъ, пикетъ отвѣтилъ задержаніемъ. Впрочемъ, когда г. Драмновъ былъ «представленъ по начальству», то личность его была удостовѣрена, и онъ былъ отпущенъ. Но въ тотъ же день къ Дрампову въ гостиницу «Италія» явился корнетъ Посажной, который вызвалъ его и предложилъ ѣхать къ командиру полка «для допроса по дѣлу о кражѣ патроновъ». Удивленный Драмповъ заявилъ, что ему но этому дѣлу ничего неизвѣстно, но, какъ русскій человѣкъ, привыкшій повиноваться всякому, хотя бы и самому наглому нроизволу,— поѣхалъ. Посажной вмѣсто командира повезъ Дрампова за городъ и здѣсь, совершенно какъ Ковалевъ, произвелъ надъ беззащитнымъ Драмповымъ возмутительнѣйшія истязанія. «Тутъ было,— пишетъ корреспондентъ «Руси» {Цитирую изъ «Кіевскихъ Откликовъ», 4-го мая 1905 г.},— все, начиная съ раздѣванія (въ ту ночь морозъ доходилъ до 20°) и кончая примѣрною смертною казнью (!). По приказанію корнета солдаты привязали несчастнаго Дрампова къ дереву, при чемъ туго обвязали все тѣло и шею, и начали бить его плетьми. Потомъ, приказавъ солдатамъ взять ружья «на изготовку», Посажной заявилъ, что если послѣ двукратной команды Драмповъ не укажетъ мѣста нахожденія спрятанныхъ патроновъ, то за третьей командой будетъ казнемъ. Не получивъ (весьма естественно) желаемаго отвѣта, корнетъ развязалъ его, велѣлъ повалить на землю и бить; при этомъ пришелъ въ такое разъяренное состояніе, что началъ и самъ бить его ногами и шпорами. Закончивъ эту возмутительную процедуру, онъ приказалъ влить Дрампову въ ротъ водки и потащилъ свою жертву въ трактиръ, гдѣ продолжалъ свое глумленіе. Передъ тѣмъ, какъ отправить измученнаго Дрампова домой, онъ взялъ съ него расписку, что никакого насилія надъ нимъ не производилось».

   Съ этихъ поръ прошелъ годъ… Прошелъ тотъ самый годъ, въ теченіе котораго шло дѣло Ковалева, поглотившее, повидимому, все вниманіе военной юстиціи. Ковалевъ погибъ съ сознаніемъ, что его на этотъ разъ никто не защититъ отъ громкаго требованія правосудія, заявленнаго негодующимъ обществомъ… А o корнетѣ Посажномъ мы не слышимъ даже, чтобы онъ предсталъ предъ судомъ. По словамъ корреспондеита, онъ «преблагополучно продолжаетъ службу въ полку» и товарищи вѣроятно подаютъ ему руку, а начальство… Когда, послѣ долгой предварительной процедуры, дѣло стало прибдижаться къ судебпой развязкѣ, то командиръ полка благосклонно разрѣшилъ свирѣпому корнету отпускъ, и дѣло опять затянулось. «Чѣмъ оно кончится, неизвѣстно. — заключаетъ корреспондентъ свое повѣствованіе,— какъ неизвѣстно и то, откуда вытекаетъ непонятная благосклонность командира».

   Итакъ,— чѣмъ же, въ самомъ дѣлѣ, генералъ Ковалевъ хуже корнета Посажного?.. Посажной, какъ и Ковалевъ, вызываетъ свою жертву обманомъ (который, вдобавокъ, у Посажного носитъ служебный характеръ: вызовъ къ командиру полка). Какъ и Ковалевъ, корнетъ Посажной употребляетъ для истязанія подчиненныхъ ему нижнихъ чиновъ, которые безсознательно играютъ роль палачей, только вдобавокъ корнетъ еще и лично становится палачомъ, принимая участіе въ самыхъ изысканныхъ мучительствахъ… Но въ то время, какъ Ковалевъ не предпринимаетъ ничего для скрытія своей расправы,— корнетъ Посажной прибѣгаетъ къ чисто приказной,— правда, очень наивной — уловкѣ, рисующей сразу и нравственный, и умственный уровень корнета по сравненію съ суровымъ изувѣрствомъ закаспійскаго генерала: онъ вымогаетъ у своей жертвы оправдательную расписку въ томъ, что его не истязали!..

   И однако Ковалева успѣли судить, и, какъ бы то ни было, даже осудили, не смотря на заступничество генераловъ Куропаткина и Уссаковскаго. Подъ давленіемъ общественнаго мнѣнія рѣшенъ пересмотръ заново всего процесса, Ковалевъ успѣваетъ уѣхать въ Читу и получаетъ приказъ вернуться, наконецъ онъ трагически кончаетъ всѣ эти счеты выстрѣломъ и смертью… А корнетъ Посажной «благополучно продолжаетъ службу въ полку»… Какой «несчастной случайностью» можетъ военная Ѳемида объяснить эту странность, и что она можетъ отвѣтить на горькіе вопросы предсмертной апелляціи застрѣлившагося генерала?.. Отвѣчать передъ закономъ, поставленнымъ такъ высоко, что на его рѣшеніе. не можетъ повліять никто, ниже генералиссимусы дѣйствующихъ армій,— это одно. Но генералу являться случайной жертвой якобы правосудія, которое въ то же время и за болѣе тяжкій проступокъ не въ состояніи настигнуть александропольскаго корнета,— это, вѣдь, дѣйствительно «горько, обидно до слезъ», потому что это — произволъ, усмотрѣніе, жертва общественному негодованію, уступка… Все, что угодно, но только не правосудіе, которое равно для всѣхъ и должно считаться лишь съ закономъ.

  

ІІІ.

  

   Со времени дѣла Сташевскаго, убившаго журналиста Сморгунера за исполненіе послѣднимъ своихъ гражданскихъ обязанностей (и отдѣлавшагося, сказать кстати, совершенными пустяками) — я привыкъ обращать вниманіе на дѣла этого рода, далеко не полно оглашаемыя въ газетахъ, и теперь въ моемъ распоряженіи находится ужасающій мартирологъ, отмѣченный все тою же исключительностью военныхъ взглядовъ на значеніе профессіональной чести, тѣмъ же презрѣніемъ къ личности и жизни русскаго невоеннаго человѣка и такъ же обагренный кровью… Перечислить полностью весь этотъ длинный рядъ насилій въ небольшой замѣткѣ нѣтъ никакой возможности, и потому, чтобы не быть голословнымъ, я приведу лишь случаи, относящіеся къ двумъ мѣсяцамъ, располагая ихъ въ простой хронологической послѣдовательности.

   Апрѣль. Изъ Красноярска пишутъ «Праву»: «На вокзалѣ, въ комнатахъ І и ІІ класса, публика, являющаяся будто бы «интеллигентной», держитъ себя непозволительно. Преимущественно это желѣзнодорожные саврасы, проѣзжіе и мѣстные субъекты, бряцающіе оружіемъ. Помимо шума, громкихъ окриковъ, насмѣшекъ, неприличныхъ выраженій по адресу дамъ и вообще лицъ, почему-либо не нравящихся этимъ оболтусамъ (я цитирую точно), послѣдніе злоупотребляютъ еще оружіемъ: вынимаютъ револьверы, дѣлаютъ видъ, что хотятъ стрѣлять, потрясаютъ саблями. На дняхъ такой еще юный пижонъ, упившись до бѣлыхъ слоновъ, вообразилъ, что находится на передовыхъ позиціяхъ въ Манчжуріи и пустился шашкой рубить цвѣты и посуду, находившіеся на общемъ столѣ» {Цит. изъ «Нижегор. Листка», 9 апрѣля 1905 г., No 94.}.

   12 апрѣля въ 4 часа дня, въ Томскѣ, въ Кривомъ переулкѣ, два офицера публично избивали извозчика, а съ нимъ, кстати, и сѣдока. Послѣдній кричалъ: «естьли тутъ студенты, заступитесь!» На помощь избиваемымъ явилась публика, а къ офицерамъ присоединился третій товарищъ, который, во время составленія протокола, въ обращеніи избиваемаго къ студентамъ усматривалъ призывъ къ бунту… {«Сибирскій Вѣстн.» Цит. изъ «Нижегор. Листка», No 115.}.

   22 апрѣля въ Твери былъ произведенъ ускоренный выпускъ юнкеровъ тверского юнкерскаго кавалерійскаго училища. По обычаю, окончившіе военное воспитаніе молодые люди отправились «вспрыснуть» новые мундиры въ общественный садъ, въ ресторанъ, называемый «Кукушкой». Начались эти «вспрыски» съ того, что изъ верхняго зала этого публичнаго мѣста были изгнаны «штатскіе»… «Ты зачѣмъ, шпакъ? Убирайся по добру, по здорову!» — такъ обращались эти «воспитанные» молодые люди къ совершенно имъ незнакомымъ лицамъ гражданскаго состоянія. Затѣмъ, съ отвоеваннаго такимъ образомъ верхняго этажа посыпались вызовы, обращенные уже ко всей находившейся внизу публикѣ, при чемъ храбрая молодежь требовала «подать имъ на расправу хоть одного (!) студента». Наконецъ, разгоряченные виномъ, юноши сошли въ садъ и очень скоро, «обнаживъ шаніки, бросились на публику», очевидно, вынеся изъ своего учебнаго заведенія огульное представленіе обо всемъ невоенномъ обществѣ и народѣ, какъ о врагахъ, подлежащихъ искорененію. «На меня (писалъ корреспонденту «Новостей» одинъ изъ очевидцевъ, присяжный повѣренный Ч.) наскочили двое съ обнаженными шашками, но я отбился палкой. Слышалъ 4—5 револьверныхъ выстрѣловъ». Одинъ изъ «почетныхъ жителей» гор. Твери разсказывалъ тому же корреспонденту: «Около 11 час. вечера я встрѣтилъ близъ почты большую толпу народа, которая бѣжала отъ офицеровъ… Въ концѣ Милліонной улицы вскорѣ показалась толпа офицеровъ, и вся публика, скрываясь отъ нихъ, бросилась въ почтовую контору, откуда долго никто не рѣшался выходить»… Такимъ образомъ, военныя дѣйствія были перенесены на улицу. Между тѣмъ, «изъ сада двое были отправлены въ больницу (съ разсѣченными ранами). Получившіе менѣе значительныя раны разъѣхались по домамъ». На другой день въ юнкерскомъ училищѣ выплачивали контрибуцію пострадавгаимъ за испорченное платье, а инымъ и за раны (такъ, одинъ изъ писцовъ получилъ 62 рубля за разсѣченную руку и пальто). «Дѣлу данъ законный ходъ» {«Новости». Цит. по «Кіевскимъ Откл.», 9 мая, No 127.}. Но какое разбирательство (если оно и состоится, что, однако, сомнительно) покроетъ тотъ фактъ, что военная молодежь, только что сошедшая со школьной скамьи, первый пылъ своихъ «юныхъ увлеченій» направляетъ, безъ всякаго даже разбора, на истребленіе своихъ безоружныхъ согражданъ? И такъ они начинаютъ свою карьеру!.. Каково же будетъ продолженіе?.. При правильномъ взглядѣ на дѣла этого рода, у этихъ юношей слѣдовало отнять оружіе немедленно и навсегда, такъ какъ они обнаружили сразу, что изъ своего учебнаго заведенія не вынесли самыхъ элементарныхъ понятій о томъ, что такое оружіе, для чего народъ снабжаетъ имъ свою армію, и въ какихъ случаяхъ обнаженіе сабли должно считаться однимъ изъ тягчайшихъ преступленій даже съ профессіональной точки зрѣнія…

   24 апрѣля опять въ Томскѣ офицеръ Червяковскій, подозвавъ извозчика, сталъ грозить, что «разобьетъ ему морду», если, подъѣзжая, онъ брызнетъ на него грязью. Испуганный извозчикъ предпочелъ вовсе не подавать лошадей такому грозному сѣдоку. Тогда Червяковскій кинулся въ пролетку, сталъ бить извозчика по головѣ и затѣмъ обнажилъ шашку. Къ счастью, извозчикъ успѣлъ соскочить съ пролетки. Возмущенная публика обезоружила буяна и потребовала составленія протокола въ участкѣ. Часа черезъ 2 или 3 тотъ же Червяковскій появился на Нечаевской улицѣ (у извозчичьей биржи) съ цѣлымъ взводомъ солдатъ. Извозчики въ паникѣ бросились въ разпыя стороны, а Червяковскій, «давъ команду стрѣлять» (которую солдаты, очевидно, не исполнили?), послалъ взводъ въ погоню за бѣглецами. Когда же на шумъ изъ сосѣдняго двора выбѣжали маленькіе гимназисты, то озвѣрѣвшій офицеръ приказалъ: «бей ихъ прикладами!» Къ счастію, вскорѣ подоспѣли другіе военные, и Червяковскій, который взялъ изъ казармы солдатъ безъ разрѣшенія коменданта (и солдаты послѣдовали за безумцемъ!), былъ арестованъ. «Будетъ ли дѣлу данъ законный ходъ» — корреспонденту неизвѣстно… {«Сибирскій Вѣстн.». Цит. изъ «Нижсгор. Листка», No 115.}

   24-го же апрѣля въ другомъ концѣ Россіи, а именно въ г. Новороссійскѣ, казачій хорунжій Еглевскій произвелъ цѣлый погромъ, едва не кончившійся кровавымъ столкновеніемъ толпы съ войсками. Напившись пьянымъ, этотъ вояка вышелъ вооруженный на улицу, съ двумя казаками, и сталъ избивать людей, попадавшихся на-встрѣчу. Сначала онъ ни за что ни про что ударилъ школьнаго сторожа Шпаковскаго, потомъ «съѣздилъ по уху» проходящаго армянина, затѣмъ далъ пощечину рабочему Медвѣдеву. Когда товарищи послѣдняго сдѣлали попытку заступиться, то Еглевскій скомандовалъ сопровождавшимъ его казакамъ: «шашки вонъ!» И тѣ, какъ безсмысленныя машины, безъ проблеска сознанія, безъ признаковъ пониманія того, что такое служба, и что преступленіе — исполнили дикую команду, а самъ Еглевскій выхватилъ револьверъ и сталъ стрѣлять, при чемъ ранилъ въ плечо дѣвочку Татьяну Сухорукову. Послѣ этого его видѣли въ другихъ мѣстахъ, и всюду онъ производилъ буйства, и всюду, какъ автоматъ, за нимъ слѣдовалъ казакъ, безсмысленно, по приказу размахивавшій шашкой (другой, повидимому, скрылся). На шумъ и выстрѣлы сбѣжалась толпа, и дѣло стало принимать серьезный оборотъ. Тогда Еглевскій скрылся въ постояломъ дворѣ Шумахера, а толпа, все возроставшая и страшно возбужденная, запрудила всю улицу. Ждали, очевидно, нападенія на постоялый дворъ и самосуда: была вызвана полиція, жандармы и, наконецъ, войска. Къ счастію, до кровавыхъ столкновеній дѣло не дошло. Приставу и жандармскому офицеру удалось проникнуть въ постоялый дворъ и увести Еглевскаго заднимъ ходомъ. При этомъ оказалосъ, однако, что, даже находясь въ осадѣ, хорунжій Еглевскій успѣлъ избить давшаго ему пріютъ Шумахера. Волненіе въ обществѣ и народѣ было такъ сильно, что для успокоенія города начальство сочло нужнымъ расклеить по улицамъ объявленіе: «По дѣлу о произведенныхъ хорунжимъ Еглевскимъ на Цемесской улицѣ выстрѣлахъ, исправляющій должность губернатора лично производитъ дознаніе» {«Русское Слово» (цит. изъ «Южнаго Об.» 29 апр.), «Черном. Побережье» 29 апр.. No 667, «Нижегор. Лист.», No 115.}.

   Вообще 24 апрѣля (1905 г.) является какимъ-то роковымъ: въ тотъ же день, въ Петербургѣ штабсъ-капитанъ Сквиро (на этотъ разъ отставной), замѣтивъ на вокзалѣ Московско-виндаворыбинской желѣзной дороги еврея Винника съ Георгіевскимъ крестомъ, подошелъ къ нему и спросилъ, за что онъ.получилъ этотъ крестъ? Винникъ отвѣтилъ, что получилъ его за отличіе при взятіи крѣпости Таку. Тогда Сквиро внезапно схватилъ съ груди Винника крестъ и бросилъ его на платформу, а самъ скрылся столь поспѣшной что возмущенная презрѣнной выходкой публика не успѣла задержать трусливаго наглеца. На глазахъ у Винника были слезы. Публика наперерывъ выражала ему сочувствіе {«Южн. Обозрѣніе», 15 мая, No 2833.}.

   Въ самомъ концѣ апрѣля или въ началѣ мая компанія частныхъ лицъ, прохаживаясь въ Николаевѣ по Соборной улицѣ, вела оживленную бесѣду, при чемъ одинъ, жестикулируя, нечаянно задѣлъ одного изъ двухъ проходившихъ мимо офицеровъ. Задѣвшій, на замѣчаніе офицера, снялъ шляпу и извинился. Офицеръ (Яковлевъ) не удовлетворился даже вторичнымъ извиненіемъ и сталъ гаворить грубости по адресу всей компаніи, а затѣмъ даже наступать съ хлыстомъ, грозя что-то «показать жидамъ», которыхъ, впрочемъ, по словамъ корреспондента, въ собравшейся на шумъ толпѣ было очень мало. Яковлевъ толкнулъ г-на Р. такъ, что тотъ едва устоялъ на ногахъ, а его товарищъ Потаповъ ударилъ г-на Р. сзади по головѣ. Затѣмъ были опять пущены въ ходъ обнаженныя шашки, при чемъ г-нъ P., схватившись за лезвіе, поранилъ себѣ руки. Офицеры приказывали городовому арестовать г-на P., но толпа свидѣтелей происшествія настояла на препровожденіи въ участокъ для составленія протокола и самихъ развоевавшихся офицеровъ {«Од. Новости». (Цит. изъ «Нижег. Листка», No 118, отъ 6 мая).}.

   5 мая въ городѣ Екатеринославѣ на пароходѣ между пьянымъ офицеромъ Петровымъ и помѣщикомъ Грековымъ произошла ссора, по разсказамъ очевидцевъ, изъ-за того, что Петровъ приставалъ къ дамѣ, сидѣвшей вмѣстѣ съ Грековымъ. Послѣдній попросилъ офицера вести себя приличнѣе, а офицеръ, увидѣвъ въ этомъ напоминаніи оскорбленіе мундира, ударилъ Грекова и затѣмъ обнажилъ шашку. Тогда Грековъ выхватилъ револьверъ и… убилъ Петрова почти наповалъ. Суду предстоитъ рѣшить, въ какой степени это вызывалось необходимостью самообороны, но, при описанныхъ обстоятельствахъ, въ рѣшеніи суда сомнѣваться трудно {«Вѣстникъ Юга». Цит. изъ «Нижегор. Листка», No 124, 12 мая. }.

   15 мая въ селѣ Лоцманской Каменкѣ (Екатериносл. губ.), офицеръ лейбъ-гвардіи гренадерскаго Екатеринославскаго полка, въ нетрезвомъ видѣ, ворвался въ неуказанное время въ пивную и потребовалъ пива. Когда хозяинъ, Драганъ, отвѣтилъ, что въ такой ранній часъ онъ по закону не въ правѣ отпустить пива, то офицеръ, обнаживъ шашку, приставилъ ее къ носу Драгана, а затѣмъ нанесъ ударъ по плечу. День былъ базарный, и къ мѣсту происшествія быстро собралась толпа, состоявшая преимущественно изъ крестьянъ. Одного изъ нихъ (Омельченко) храбрый воинъ укололъ шашкой въ плечо. Тогда, очевидно мало обращая вниманія на неприкосновенность мундира, въ который былъ облеченъ пьяный буянъ, крестьяне быстро его обезоружили, сдѣлавъ, такимъ образомъ, безопаснымъ {«Нижег. Листокъ», 23 мая 1905, No 135.}.

   21 мая, въ 2 часа пополудни, по главной улицѣ города Ченстохова («Аллеямъ»), служащей мѣстомъ гулянья, проѣзжалъ верхомъ по пѣшеходной части улицы офицеръ 42-го. драгунскаго Митавскаго полка, Познякъ. На замѣчаніе одного изъ публики,— что эта часть «Аллеи» назначена только для пѣшеходовъ,— офицеръ отвѣтилъ ударомъ кулака въ лицо. Полицейскій побоялся составить протоколъ и сталъ энергично приглашать возмущенную публику расходиться {«Отеч.», 28 мая 1905, No 87.}.

  

ІV.

  

   Все изложенное представляетъ, безъ сомнѣнія, лишь слабое отраженіе того, что совершается въ дѣйствительности. Я взялъ лишь факты, оглашенные за два послѣднихъ мѣсяца {Статья писалась въ началѣ іюня 1905 г. и назначалась для «Русск. Богатства».}, но я, конечно, не исчерпалъ всего, что появилось за это время въ газетахъ, а газеты не печатали всего, что имѣло мѣсто въ жизни. При этомъ я нарочно устранилъ всѣ случаи, гдѣ гг. военные выступаютъ въ роли усмирителей всевозможныхъ замѣшательствъ, такъ какъ въ этихъ случаяхъ явленіе усложняется наличностью страстей и увлеченій другого порядка. Легко понять, въ какой мѣрѣ злоупотребленіе оружіемъ въ этихъ случаяхъ превосходитъ обычные пріемы «мирнаго времени». Я вѣроятно еще вернусь къ этому предмету, а пока въ приведенныхъ примѣрахъ мы имѣемъ дѣло съ обычными, будничными отношеніями военной среды къ обывателямъ. Военные люди являются здѣсь въ роли такихъ же обывателей, нанимающихъ извозчиковъ, проходящихъ по улицамъ, заходящихъ на почты, въ увеселительные сады или рестораны. И вотъ какъ легко всѣ эти мирныя дѣйствія заканчиваются обнаженіемъ оружія и ранами, а иногда и смертью…

   Нигдѣ уже въ Европѣ (за исключеніемъ, можетъ быть, Турціи) нѣтъ такихъ нравовъ и такой ихъ безнаказанности. Когда происходитъ что-нибудь подобное въ парламентскихъ странахъ, то это подаетъ поводъ къ огромному общественному движенію. Два случая такой расправы съ гражданами изъ-за мундирной чести въ Германіи доставили много непріятныхъ минутъ министрамъ, которымъ пришлось оправдываться и выслушивать очень суровыя рѣчи Бебелей и Рихтеровъ. Если бы хоть что-нибудь подобное произошло въ Англіи,— это могло бы поколебать министерство, вызвало бы парламентское слѣдствіе и пересмотръ всего военнаго быта. У насъ десять оглашенныхъ случаевъ {А сколько не оглашенныхъ! Вѣдь дѣло Посажного оглашено только черезъ годъ!} въ два только мѣсяца не обращаютъ особеннаго вниманія тѣхъ, на чьей обязанности лежало бы прекращеніе систематическихъ правонарушеній, и военное правосудіе довольно спокойно взираетъ на подвиги всѣхъ этихъ Васичей и Посажныхъ, Червяковскихъ, Еглевскихъ, Яковлевыхъ, Потаповыхъ и имъ подобныхъ, прилагая лишь старанія по возможности оттянуть судъ, ограничить предѣлы его разсмотрѣнія и смягчить приговоры {Въ 1896 ГОду на зап.-сибирской ж. д. корнетъ Карповъ выстрѣломъ изъ револьвера въ спину убилъ наповалъ ннженера Курмана, который шелъ къ начальнику желѣзнодорожной станціи заявить о скандальномъ поведеніи Карпова въ вагонѣ (Карповъ оскорблялъ пассажирокъ). Общество было страшно возмущено этимъ наглымъ убійствомъ, при которомъ не было ни одного смягчающаго обстоятельства. Приговоръ военнаго суда, уже и самъ по себѣ мягкій (ссылка въ Иркутскую губ. на мѣсколько лѣтъ съ исключеніемъ со службы), замѣненъ заключеніемъ въ крѣпости, послѣ чего Карповъ «благополучно» вернулся къ продолженію столь достойно начатой служебной карьеры…}. И никому, какъ будто, не приходитъ въ голову, что это все растущее на почвѣ безнаказанности явленіе деморализуетъ армію, понижаетъ ея нравственный уровень и принимаетъ, наконецъ, размѣры грознаго общественнаго явленія. Искать правосудія?.. Но вѣдь жалобы приходится адресовать прежде всего такимъ же военнымъ, которые сами «были молоды» и съ доброй улыбкой снисходительныхъ дядюшекъ вспоминаютъ собственныя милыя продѣлки надъ безоружными «шпаками», т. е. надъ людьми изъ русскаго общества и народа, который своимъ трудомъ содержитъ самую армію.

   Вотъ наудачу классическій примѣръ, какъ иной разъ встрѣчаются эти законныя жалобы. Въ 1900 году г. Тулушевъ, житель города Кирсанова (Тамбовской губ.), проходя въ циркѣ къ своему мѣсту, нечаянно тронулъ палкой трость офицера Тихонова. Послѣдній осыпалъ его за это грубыми оскорбленіями, при чемъ размахивалъ тростью надъ головой Тулушева. Тулушевъ принесъ на это жалобу начальнику 5 кадра кавалерійскаго запаса, г-ну Туганову. Фактъ былъ на лицо, отрицать его было невозможно. И вотъ — оффиціальный отвѣтъ Туганова (No 1642):

   «По подробномъ разслѣдованіи дѣла по вашей жалобѣ на шт.-ротмистра ввѣреннаго мнѣ кадра, Тихонова, препровожденной мнѣ городскимъ судьей города Кирсанова при отношеніи отъ 12 августа сего 1900 года, за No 1083, выяснена обоюдная обида: со стороны вашей тѣмъ, что вы толкнули своей палкой кончикъ трости (sіc) шт.-ротмистра Тихонова, а со стороны шт.-ротмистра Тихонова тѣмъ, что онъ при разговорѣ съ вами махалъ палкой и употреблялъ бранныя слова,— почему дѣло оставлено мною безъ послѣдствій…» («Русскія Вѣд.» 12 сентября 1900 года, No 254). Признаюсь, я сильно затруднился бы отвѣтить на вопросъ генерала Ковалева: хуже ли его поступокъ съ Забусовымъ этого оффиціальнаго отвѣта, беззастѣнчиво приравнивающаго личность штатскаго русскаго гражданина къ… кончику трости военнаго!

   И при такихъ-то условіяхъ, когда чуть не каждая недѣля приноситъ русскому обществу нѣсколько извѣстій объ оскорбленіяхъ, насиліяхъ, иной разъ убійствахъ беззащитныхъ гражданъ — каждый отдѣльный случай безпричиннаго оскорбленія офицера вызываетъ цѣлую бурю. За нѣсколько лѣтъ мы знаемъ лишь четыре такихъ случая. Въ одномъ изъ нихъ полу-невмѣняемый субъектъ ударилъ молодого офицера (Кублицкаго-Шотуха). Тотъ не убилъ его, и потому самъ покончилъ съ собой, отдавъ молодую жизнь въ жертву Молоху «мундирной чести…» И по этому поводу М. И. Драгомировъ, авторитетный писатель по вопросамъ военнаго быта, не нашелъ ничего другого сказать своимъ младшимъ товарищамъ, кромѣ изумительнаго совѣта,— чтобы «малѣйшее (sіc!) посягательство на оскорбленіе дѣйствіемъ вызывало мгновенное возмездіе оружіемъ, рефлекторное»… Въ подтвержденіе этого лоложенія кастовой этики М. И. Драгомировъ привлекаетъ соображенія о «несоотвѣтствіи законовъ съ требованіями жизни», и даже вспоминаетъ о скрижаляхъ завѣта, которыя разбилъ Моисей въ своемъ гнѣвѣ на израильскій народъ!.. Престарѣлый генералъ и авторитетный военный писатель представляетъ себѣ, очевидно, всѣхъ военныхъ Моисеями въ праведномъ гнѣвѣ, а насъ, обыкновенныхъ гражданъ, безусловными грѣшниками. Въ виду этого онъ рекомендуетъ своимъ коллегамъ разбивать походя и тѣ небольшія скрижальцы отечественныхъ законовъ, которыя еще ограждаютъ хоть отчасти права невоенныхъ гражданъ на неприкосновенность личности и на гарантіи суда. Совѣтъ М. И. Драгомирова есть совѣтъ презирать законы отечества, упраздняющіе дикій принципъ кастоваго самосуда, и ставитъ личный судъ въ своемъ дѣлѣ выше этихъ законовъ… М. И. Драгомировъ при этихъ подстрекательствахъ забываетъ только, что привычка къ нѣкоторымъ рефлекторнымъ движеніямъ, съ одной стороны, разслабляетъ задерживательные и даже мыслительные центры, а съ другой — порождаетъ часто такіе же, нежелательные и несдержанные отвѣтные рефлексы…

  

V.

  

   И это въ послѣднее время сказывается все замѣтнѣе. Такъ какъ мы ограничили свою замѣтку матеріаломъ за два мѣсяца, то не станемъ перечислять всѣ случаи, когда толпа избивала прибѣгавшихъ къ оружію офицеровъ, рвала на нихъ погоны, отнимала и изламывала сабли (таковы парадоксальныя послѣдствія излишняго огражденія неприкосновенности «мундира»). Но и въ приведенныхъ нами выше эпизодахъ этотъ мотивъ постоянно сопровождаетъ происходящія столкновенія… «Возмущенная публика», «сбѣжавшійся на шумъ народъ», «прибѣжавшая съ базара толпа мужиковъ» — всюду принимаетъ сторону безоружныхъ гражданъ. Въ Костромѣ печатно провозглашается необходимость запасаться оружіемъ въ виду систематическихъ насилій со стороны офицеровъ; въ Екатеринославѣ Грековъ убиваетъ наповалъ оскорбившаго женщину и обнажившаго саблю офицера Петрова; наконецъ, въ случаѣ съ Еглевскимъ настроеніе толпы принимаетъ такой угрожающій характеръ, что требуетъ экстренныхъ мѣръ, и противъ негодующаго народа выдвигаются войска. И это, конечно, потому, что за пьяными и изступленными Еглевскими и общество, и народъ чувствуютъ не случайныя выходки отдѣльныхъ буяновъ, а признаки настроенія военной среды, привычку многихъ ея представителей безнаказанно топтать чужое достоинство и чужую честь… Самое объявленіе губернатора, извѣщавшаго населеніе о томъ, что онъ производитъ дознаніе лично,— указываетъ очень краснорѣчиво на недовѣріе къ безпристрастію военнаго правосудія, на которое съ такой горечью указываетъ (съ противоположной точки зрѣнія) и предсмертная апелляція несчастнаго Ковалева…

   Генералъ Ковалевъ, несомнѣнно, является жертвой своей среды и ея нравовъ. По многимъ прежде бывшимъ примѣрамъ, онъ тоже имѣлъ полное основаніе считать себя Моисеемъ, безнаказанно разбивающимъ скрижали. Эта увѣренность на сей разъ его обманула: обычные пріемы кастоваго суда встрѣтились съ возростающимъ не по днямъ, а по часамъ правосознаніемъ русскаго общества. И въ отвѣтъ на приговоръ первой инстанціи раздался такой громъ единодушнаго негодованія и протеста, что… генералъ Ковалевъ остался одинокимъ…

   Въ своемъ предсмертномъ письмѣ онъ говоритъ, что не раскаивается въ своемъ поступкѣ. Но не всегда онъ говорилъ такимъ образомъ. Еще недавно, послѣ тифлисскаго разбирательства, онъ помѣстилъ въ «Новомъ Времени» письмо, въ которомъ звучитъ явная попытка смягчить подавляющее общественное негодованіе. Тамъ онъ говорилъ, между прочимъ: «Оспаривать справедливость нравственной оцѣнки моего преступленія я не могу, потому что самъ себя осуждаю и навѣрное гораздо строже, чѣмъ кто бы то ни было» {«Нов. Время». Цит. изъ «Южн. Обозр.», 19 января 1905 г., No 2724.}. Но если такъ,— то и послѣдствія очевидны: за виной и при томъ виной тяжкой, должна слѣдовать отвѣтственность, условія которой заранѣе и безлично установлены законами. Только этого и добивалось и общество, и печать въ дѣлѣ ген. Ковалева.

   Онъ не захотѣлъ или просто не имѣлъ мужества принять эту отвѣтственность въ условіяхъ, гарантирующихъ также и потерпѣвшую сторону. Онъ предпочелъ этому смерть…

   Это его дѣло… Ни обществу, ни печати не въ чемъ упрекнуть себя. Могила ген. Ковалева говоритъ не объ излишней суровости общественнаго суда, а лишь о томъ, что на смѣну русской безсудности идетъ возростающее гражданское самосознаніе. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

VI.

  

   Моя статья была уже закончена, когда газеты принесли новое потрясающее извѣстіе. 18 іюня офицеръ проходившаго черезъ Курскъ эшелона артиллеристовъ на неповиновеніе и грубость соддата отвѣтилъ смертельнымъ ударомъ шашки. А возмущенная этимъ толпа напала на вагонъ, въ которомъ заперся отстрѣливавшійся офицеръ, вывела оттуда сопровождавшую послѣдняго семью и зажгла вагонъ. Офицеръ погибъ.

   Таковы первоначальныя извѣстія объ этой потрясающей трагедіи. Каковы бы ни были дальнѣйшія подробности, онѣ не въ состояніи измѣнить ея глубокаго основного значенія. «Рефлексіи», такъ беззаботно рекомендуемыя генераломъ Драгомировымъ,— двусторонни, обоюдоостры и опасны…

   Наконецъ, для отдыха отъ мрачныхъ впечатлѣній, мнѣ пріятно привести извѣстіе другого порядка. Газеты сообщаютъ, что «отъ имени многихъ офицеровъ гвардейскихъ и артиллерійскихъ полковъ послано ходатайство о разрѣшеніи собранія офицеровъ для обсужденія нѣкоторыхъ вопросовъ, касающихся положенія офицеровъ въ обществѣ». Въ ходатайствѣ указывается, что офицеры сознаютъ свою оторванность и отчужденность… «Мы чувствуемъ себя словно въ завоеванной странѣ,— говорится въ ходатайствѣ,— и такое положеніе становится невыносимымъ» («Р. Вѣд.», цит. изъ «Черном. Побер.», 22 іюня 1905 г.).

   Исходъ ясенъ. Онъ въ признаніи, что военные должны стать гражданами своей страны, что законъ долженъ быть одинъ для всѣхъ, что профессіональная нравственность не можетъ стоять въ противорѣчіи съ началами, которыя признаны всѣмъ обществомъ… Только тогда исчезнетъ и отчужденность, и оторванность, и ковалевскія трагедіи, и курскіе ужасы, и многое, многое другое,

  

   1905 г.

  

VII.
Кто виноватъ?
(Нѣсколько словъ «Русскому Инвалиду» *).

   *) Въ «Русскомъ Богатствѣ» (мартъ 1912) была помѣщена статья г-на Ѳ. Кр. о книгѣ военнаго педагога В. Н. Кульчицкаго. «Русскій Инвалидъ» взялъ подъ свою защиту взгляды г-на Кульчицкаго и счелъ возыожнымъ коснуться также «прискорбныхъ столкновеній» между военными и штатскими, которыя въ послѣдніе годы повторяются все чаще и наконецъ (уже въ 1914 г.) стали обращать тревожное вниманіе даже въ военныхъ сферахъ. «Русскій инвалидъ» обвинялъ во всемъ этомъ печать. Настоящая статья служитъ отвѣтомъ офиціозу военнаго вѣдоыства и подводитъ итоги явленію, служившему темой предыдущихъ статей по этому предмету. (Позднѣйшее примѣчаніе В. К).

  

І.

  

   — Обратили ли вы вниманіе на два номера «Русскаго Инвалида», въ которыхъ военный офиціозъ говоритъ о статьяхъ «Русскаго Богатства»?

   Этотъ вопросъ мнѣ предложилъ одинъ изъ нашихъ читателей, бывшій военный, продолжающій интересоваться военными дѣлами и военной литературой.

   Мнѣ пришлось отвѣтить, что, къ сожалѣнію, на эти номера мы какъ-то вниманія не обратили. Столько теперь «полемизируютъ», и часто полемизируютъ въ такомъ тонѣ, что далеко не за всѣмъ услѣдишь, и далеко не за всѣмъ стоитъ слѣдить. Къ сожалѣнію, и въ военной прессѣ, которой подобала бы, повидимому, особая сдержанность выраженій, нерѣдко встрѣтишь «статьи», ничѣмъ не отличающіяся отъ расхожей черносотенной печати. Есть, напримѣръ, журналъ «Военный Міръ»; въ этомъ журналѣ въ мартѣ мѣсяцѣ была напечатана замѣтка «Ритуальное убійство», которая по рѣшительности заключеній, по литературности и по общему тому могла бы украсить страницы «Двуглаваго Орла», издаваемаго въ Кіевѣ извѣстнымъ «студентомъ» Голубевымъ. «Возмущенные горожане едва не произвели рѣзни евреевъ. И только благодаря стараніямъ бургомистра эта справедливая месть (курсивъ мой) не была приведена въ исполненіе» {«Военный Міръ», 1912, No 3.}. Это говорится по поводу одного изъ «историческихъ» эпизодовъ съ ритуальными убійствами, и напечатано это не въ уличномъ черносотенномъ листкѣ, а въ «Военномъ Мірѣ». Такимь образомъ, для этого военнаго органа ничего не разбирающій погромъ не есть грубое проявленіе дикаго самосуда; а убійство озвѣрѣлой толпой женщинъ, стариковъ, дѣтей является осуществленіемъ «справедливой мести», Понятно, какими полемическими перлами украшаютъ такіе авторы свои статьи по адресу инакомыслящихъ, и какъ мало поучительнаго можно найти въ такихъ «выступленіяхъ»…

   Нашъ собесѣдникъ находилъ, однако, что «Русскій Инвалидъ» — не «Военный Міръ», и что со статьями его по нашему адресу и обвиненіями, которыя онъ противъ насъ выдвигаетъ, ознакомиться не мѣшаетъ.

   Мы ознакомились, и отсюда — эта нѣсколько запоздалая замѣтка.

   Рѣчь въ «Р. Инвалидѣ» {См. NoNo 72 и 73. } идетъ о статьяхъ нашихъ сотрудниковъ: г-на Мстиславскаго («Помпонная идеологія» и «Безъ евреевъ») и. г-на Ѳ. Кр. («Армейская дидактика»). Статей г-на Мстиславскаго мы пока касаться не будемъ. Читателямъ извѣстно, что по этому поводу мнѣ, какъ оффиціальному редактору «Русскаго Богатства», придется въ болѣе или менѣе близкомъ будущемъ вести «полемику» въ судебныхъ инстанціяхъ. Еще недавно въ русской печати всѣхъ направленій было принято въ такихъ случаяхъ пріостанавливать полемику до судебнаго разбирательства. Но… не по одному только этому вопросу литературнаго поведенія мы, вѣроятно, разошлись бы съ нашими оппонентами изъ «Русскаго Инвалида». Да и вопросъ по нынѣшнимъ временамъ слишкомъ ужъ «тонкій».

   Есть кое-что и погрубѣе, въ чемъ, повидимому, договориться было бы легче. Касаясь «Помпонной идеологіи», авторъ полемики говоритъ, между прочимъ, что г. Мстиславскій «понадергалъ особеннымь остроумнымъ, но не серьезнымъ образомъ подлинныя {Курсивъ мой. В. К.} цитаты изъ статей «Русск. Инвалида», «Развѣдчика», «Вѣстника русской конницы», изъ коихъ «совершенно искусственно создаетъ картину ничтожества военной среды». Мы были бы очень огорчены, если бы кто-нибудь доказалъ, что нашъ сотрудникъ неправильно распорядился съ цитатами. Къ счастью, никто еще не попытался этого доказывать (и нашъ оппонентъ признаетъ цитаты «подлинными»). Но насъ радуетъ, что, повидимому, у насъ съ авторомъ изъ «Русскаго Инвалида» есть хоть одна общая отправная точка: очевидно, и военный органъ признаетъ, что съ цитатами надо обращаться добросовѣстно, и что «жонглированіе фразой» есть вещь предосудительная…

   Очень жаль только, что оффиціозная газета не считаетъ эта правило обязательнымъ на своей собственной территоріи. Вотъ, напримѣръ, какъ ея авторъ передаетъ своимъ читателямъ мысли противника: онъ (г. Ѳ. Кр., авторъ статьи «Армейская дидактика» въ мартовской книжкѣ «Р. Богатства») «становится въ позу, извергаетъ изъ себя фонтанъ фразъ на тему о зависимости русскаго обывателя отъ «опричника-армейца» и т. д. Намъ кажется, что если, вмѣсто того, чтобы привести точно слова противника, говорятъ объ его позѣ и о фонтанѣ, то это и есть «жонглированіе фразой», въ которой «Р. Инвалидъ» обвиняетъ другихъ. Еще хуже, когда чужія якобы слова неправильно ставятся въ ковычки. Ковычки всегда подчеркиваютъ «дословность» цитируемаго, и читатели «Инвалида», вѣроятно, удивятся, когда узнаютъ, что во всей статьѣ г. Ѳ. Кр. слова «опричники-армейцы» не встрѣчаются ни разу, и никакихъ «фразъ о зависимости обывателя» вообще нѣтъ. Авторъ идетъ еще далѣе: онъ приписываетъ г-ну Ѳ. Кр. «возмутительную картину, на подобіе той, которая представилась глазамъ кн. Серебрянаго, увидѣвшаго опричниковъ съ песьими головами» и т. д. Итакъ, нашъ военный полемистъ сначала незамѣтнымъ образомъ втискиваетъ свое собственное выраженіе въ чужія ковычки, а потомъ приписываетъ противнику картину, которой въ разбираемой статьѣ тоже нѣтъ. Есть даже какъ разъ обратное: «Я имѣю основаніе думать, говоритъ г-нъ Ѳ. Кр., что далеко не вся армія проникнута такими представленіями о порядочности и чести, какія рекомендуетъ г. Кульчицкій и нѣкоторые военные воспитатели». И дальше онъ приводитъ мнѣнія другихъ военныхъ, что «армія есть только часть цѣлаго, плоть отъ плоти, кость отъ костей своей націи» {То же подчеркинается и въ статьяхъ г-на Мстиславскаго.}… и т. п.

   Какъ видите, авторъ не только не изображаетъ всю данную среду опричиной съ песьими головами, но, наоборотъ, старается защитить ее отъ огульнаго обвиненія въ тѣхъ взглядахъ, на которые нападаетъ. Полагаю, мы въ правѣ поэтому вернуть «Русскому Инвалиду» упрекъ въ жонглированіи фразами, съ непріятнымъ прибавленіемъ, что даже и самыя фразы, которыми «жонглируютъ» на его страницахъ, не подлинныя.

   Есть, увы! — и другія, не болѣе изящныя черты этой оффиціозно-военной полемики, на которыхъ мы не станемъ останавливаться подробно. Вотъ, напримѣръ, взятыя наудачу фразы: «Съ ловкостью, какой позавидовалъ бы и всякій другой (?!) еврей»… Удивительно «тонкій» и убійственный намекъ, что г. Мстиславскій — еврей. Не значитъ ли это, однако, слишкомъ развязно утверждать болѣе того, чѣмъ знаешь? Правда, вопросъ для насъ довольно безразличенъ: участіе евреевъ мы ни мало не считаемъ предосудительнымъ, хотя бы это были и не Гурлянды, оказывающіе такія цѣнныя услуги оффизіозной «Россіи». Къ сожалѣнію, однако, «Русскій Инвалидъ» позволяетъ себѣ говорить больше (и даже безконечно больше) того, что знаетъ, и нб въ столь безобидной области. Онъ говоритъ и говоритъ дважды (по поводу статей г-на Мсткславскаго) о какихъ-то таинственныхъ «заказахъ» («хорошо исполненный заказъ», «по тому же, вѣроятно, заказу»). Намекъ ясенъ: рѣчь, очевидно, идетъ о «еврейскихъ заказахъ», иначе говоря — о литературной подкупности. Писать по такимъ побужденіямъ есть величайшая гнусность. Кто, дѣйствительно, способенъ этимъ возмущаться, тотъ прежде всего обращается съ такими обвиненіями осторожно и не позволитъ себѣ кидать грязные намеки вскользь, мимоходомъ, безъ основаній и доказательствъ… Кто дѣлаетъ это съ такимъ легкимъ сердцемъ, тотъ, очевидно, не способенъ чувствовать всю силу такого обвиненія. Сдержанность, пропорціональная серьезности обвиненія, обязательна для всякаго, кто хочетъ оставаться джентльмэномъ въ печати. Легкость, съ которой перекидывается такими полемическими аргументами уличная пресса,— едва ли приличествуетъ тону оффиціоза, и при томъ еще военнаго… Таково наше гражданское мнѣніе по этому вопросу литературной этики. «Рус. Инвалидъ», повидимому, думаетъ иначе….

  

ІІ.

  

   Все это (вплоть до неподлинныхъ ковычекъ) довольно, какъ видитъ читатель, неопрятно. И если, все-таки, мы рѣшаемся вернуться къ статьѣ «Русскаго Инвалида», то лишь потому, что нападеніе военнаго оффиціоза ставитъ по существу нѣкоторые вопросы изъ такой области, въ которой «гражданская точка зрѣнія» сильно расходится съ точкой зрѣнія военной (впрочемъ, только даннаго момента и при данныхъ условіяхъ).

   Рѣчь идетъ о книжкѣ г-на В. М. Кульчицкаго.

   В. М. Кульчицкій,— человѣкъ, очевидно, военный, книга называется «Совѣты молодому офицеру». Въ предисловіи ея сказано, что цѣль ея изданія — избавить молодыхъ офицеровъ отъ промаховъ и ошибокъ, какъ въ частной жизни, такъ и на службѣ, что тутъ собраны старыя, но вѣчно новыя истины и т. д. Дальнѣйшую ея характеристику читатель можетъ возобновить въ памяти по статьѣ г-на Ѳ. Кр. «Армейская дидактика» («Русское Богатство», мартъ 1912 г.).

   Книжка отчасти смѣшная. Съ этимъ какъ будто готовъ согласиться и защитникъ изъ «Русскаго Инвалида». Онъ допускаеть, что, «какъ всякіе совѣты, сводящіяся иногда къ нѣсколько смѣшнымъ «правиламъ хорошаго тона»,— брошюрка эта представила богатое поле для изощренія остроумія»… Допускаетъ даже, «что «Совѣты молодому офицеру», дѣйствительно, заслужили, чтобы надъ ними посмѣялись»… Но затѣмъ авторъ спохватывается и заявляетъ, что это онъ допускаетъ лишь на секунду (всякіе совѣты этого рода нѣсколько смѣшны… на секунду?). Есть въ ней и сторона очень серьезная. «Наряду со смѣшными совѣтами въ родѣ указанія, что въ обществѣ не совсѣмъ прилично закладывать ногу на ногу, авторъ обличенія армейской дидактики выуживаетъ и «страшные» совѣты, какъ поступать въ случаихъ, когда офицеру приходится пускать въ ходъ оружіе. Необходимость оговорить и такой случай изъ жизни непредубѣжденному сознанію должна быть понятной. Стоитъ вспомнить гибель несчастнаго Піотухъ-Кублицкаго, заплатившаго жизнію именно за неумѣніе рѣшить этотъ вопросъ, въ результатѣ чего драма оскорбленнаго, но не отомщеннаго въ глазахъ современнаго общества (!) человѣка и самоубійство». «Сознанію автора разбираемой статьи (говорится далѣе въ статьѣ «Русскаго Инвалида») такая простая логика вещей, повидимому, не подъ силу».

   Никогда не слѣдуетъ выставлять своихъ противниковъ слишкомъ глупыми. Откуда авторъ взялъ, что г. Ѳ. Кр. возражаетъ противъ «необходимости говорить» о тѣхъ случаяхъ, когда «офицеру приходится пускать въ ходъ оружіе» не противъ нападающаго врага и даже не въ случаѣ открытаго возстанія,— а противъ безоружныхъ соотечественниковъ, въ личныхъ столкновеніяхъ, гдѣ офицеръ является и спорящей стороной, и судьей въ собственномъ дѣлѣ, и исполнителемъ смертной казни. Нѣтъ, говорить объ этомъ надо, и мы теперь не возвращались бы къ книжкѣ г. Кульчицкаго, если бы военный оффиціозъ именно этого пункта не взялъ подъ свою «авторитетную» защиту».

   Да, говорить нужно. Но — какъ и что говорить, въ этомъ именно заключается узелъ вопроса. Нашему сотруднику, г-ну Ѳ. Кр. показалось интереснымъ, что объ этомъ можно говорить печатно такъ, какъ говоритъ г. Кульчицкій, и что эта точка зрѣнія рекомендуется нѣкоторыми «педагогами» военной молодежи чуть ли не какъ катехизисъ. А мнѣ теперь интересно, что оффиціозъ военнаго вѣдомства тоже пріобщается къ этимъ далеко не забавнымъ совѣтамъ «армейскаго дидакта».

   Да, на многое теперь точки зрѣнія оффиціально-военная и гражданская (порой тоже оффиціальная) радикально расходятся. Упоминая, напримѣръ, о драмѣ Піотуха-Кублицкаго, «Р. Инвалидъ» совершенно напрасно упоминаетъ о взглядахъ «современнаго общества». Случай этотъ еще памятенъ многимъ. Пьяный хулиганъ оскорбилъ офицера. Офицеръ не убилъ его на мѣстѣ и потомъ застрѣлился самъ именно оттого, что не убилъ. Такова эта драма Піотуха-Кублицкаго, по словамъ «Русскаго Инвалида» — «оскорбленнаго, но не отомщеннаго въ глазахъ современнаго общества» (курсивъ мой). Нѣтъ, что касается «современнаго общества», то все оно, цѣликомъ, съ его культурой, съ его взглядами на законность и право, наконецъ съ его положительнымъ законодательствомъ — основано на отрицаніи самоуправной личной мести, особенно мести кровавой. Общество борется со всякимъ самоуправствомъ. Всѣ личные счеты между своими членами, служившіе въ сѣдыя времена предметомъ самосудовъ, оно взяло въ свои руки, отдавъ ихъ суду, дѣйствующему во имя верховной власти въ той или другой ея формѣ. Это аксіома, начертанная на первыхъ страницахъ всякой современно-общественной организаціи. Загляните въ нашъ «сводъ законовъ», и вы найдете тамъ статьи, строго карающія тѣ же самые поступки, которые г. Кульчицкій съ такимъ легкимъ сердцемъ рекомендуетъ «молодымъ военнымъ» среди правилъ хорошаго тона.

   Я помню изъ временъ своего дѣтства офицера, который, въ царствованіе императора Николая І-го, былъ разжалованъ въ солдаты лишь за то, что, разгорячившись въ спорѣ съ обывателемъ, позволилъ себѣ до половины вынуть шашку изъ ноженъ. Вотъ какъ смотрѣла на эти дѣла военная юрисдикція суроваго Николаевскаго времени. Съ тѣхъ поръ въ военной средѣ произошли большія перемѣны во взглядахъ на этотъ вопросъ, но все остальное современное общество съ его гражданскимъ законодательствомъ только развивало дальше основную аксіому права. И если несчастный, повидимому глубоко-симпатичный юноша Піотухъ-Кублицкій погибъ трогательной жертвой, то эта жертва принесена не «взглядамъ современнаго общества», а только взглядамъ современной военной среды, вѣрнѣе нѣкоторой ея части. Взгляды эти, чисто специфическіе, для насъ, остальныхъ членовъ общества, необязательны. Наоборотъ: и основныя начала всякаго общественнаго устройства, и даже прямыя статьи обязательныхъ для насъ законовъ предписываютъ намъ взглядъ прямо противуположный: кровавый самосудъ въ личномъ дѣлѣ есть дѣяніе, караемое и мнѣніемъ «современнаго общества», и его законами…

   Было бы интересно увидѣть юриста,— военнаго или штатскаго безразлично,— который взялся бы оспаривать это положеніе.

  

ІІІ.

  

   Но… пусть. Мы знаемъ, что взгляды оффиціально-военной этики давно отдѣлились въ этомъ вопросѣ отъ взглядовъ обще-гражданскихъ. И, конечно, не нашимъ слабымъ перьямъ остановить это раздѣленіе. Намъ кажется, однако, что и въ этомъ должны же быть извѣстные предѣлы, и что даже многіе изъ тѣхъ военныхъ, которые не раздѣляютъ нашей гражданской точки зрѣнія на вооруженный самосудъ, отвернутся, можетъ быть, даже съ негодованіемъ, отъ той постановки, какая придана вопросу нашимъ армейскимъ дидактомъ г-мъ Кульчицкимъ.

   Бываютъ случаи, когда даже присяжные оправдываютъ прямое убійство. Это тогда, когда оно совершено подъ вліяніемъ аффекта: человѣкъ не могъ стерпѣть внезапнаго оскорбленія своей личной чести, или чести семейной… Онъ забываетъ все: святость человѣческой жизни и собственную судьбу.

   Этотъ послѣдній моментъ (самозабвеніе, жертва своимъ будущимъ) облагораживалъ въ прежнія времена поединки. Они карались строго, иной разъ вплоть до разжалованія. Но люди не считались съ этими послѣдствіями изъ соображеній правильно или неправильно понятой чести. Человѣкъ рискуетъ жизнью,— естественно, что онъ не думаетъ объ испорченной карьерѣ. Въ порывѣ гнѣва онъ убиваетъ обидчика, но при этомъ онъ забываетъ и о своей разбитой жизни. Честь мундира! Предполагалось, что это — мотивъ, всегда вызывающій въ военномъ аффектъ самозабвенія. При оскорбленіи личной чести онъ еще можетъ сдерживаться и регулировать свои поступки дуэльными правилами. Но при оскорбленіи мундира онъ испытываетъ такой внезапный приливъ бурнаго гнѣва, что забываетъ все: и отвѣтственность, и то, что передъ нимъ, вооруженнымъ, стоитъ человѣкъ безоружный, не могущій защищаться. А вѣдь такая побѣда всегда безславна…

   Таковы были презумпціи. Теперь… Уже поединокъ по предписанію, по обязанности, съ разрѣшенія начальства сильно измѣняетъ психологическую картину дуэлей… Но все же тамъ остается (хотя и весьма незначительный) рискъ собственной жизнью. Въ случаѣ же убійства безоружнаго, убійства, требуемаго новѣйшимъ «кодексомъ военной чести» и фактически почти безнаказаннаго, нѣтъ и этого мотива. Тутъ уже всякая фикція неудержимаго аффекта исчезаетъ… Но вотъ является еще г. Кульчицкій и печатно доводитъ эту фикцію до такого крайняго логическаго и нравственнаго абсурда, что защита его оффиціальнымъ органомъ военнаго вѣдомства является прямо чѣмъ-то совершенно уже изумительнымъ и непонятнымъ.

   Припомнимъ, въ самомъ дѣлѣ, соотвѣтствующій «совѣтъ молодому офицеру».

   «Если,— говоритъ армейскій дидактъ,— обстоятельствами принужденъ прибѣгнуть къ силѣ оружія — полумѣръ не должно быть. Бей наповалъ (курсивъ мой) и непремѣнно съ одного раза. Даже за одно обнаженіе оружія отвѣтишь по суду. Бойся живого, а мертвый безвреденъ и на судѣ. Раненый и калѣка — ярмо. Онъ обвинитъ тебя на судѣ. Спасая себя отъ отвѣтственности (!), оклевещеть, а ты, не доказавъ его лжи, хотя и правъ, погибъ или принужденъ содержать его всю жизнь (не убитаго тобою), вслѣдствіе рѣшенія экспертовъ и суда, какъ неспособнаго къ труду послѣ увѣчья»…

   Можно ли болѣе опошлить предметъ, чѣмъ это сдѣлалъ авторъ «дидактики»!.. Вмѣсто доводящаго до самозабвенія неудержимаго душевнаго порыва, заставляющаго забывать о святости чужой жизни, о нарушеніи законовъ божескихъ и человѣческихъ, вмѣсто «самоотверженной» защиты чести мундира (допустимъ, что такъ),— однимъ словомъ, вмѣсто правильно или неправильно понимаемыхъ традицій стараго рыцарства, г. Кульчицкій вводитъ низменно-мѣщанскій, холодный, прозаическій разсчетъ. Разсчетъ сутяжническій и торгашескій. Бей своего штатскаго соотечественника непремѣнно на смерть. Это тебѣ выгодно. Выгодно юридически: ты устраняешь опаснаго свидѣтеля на судѣ… Убивъ безоружнаго, постарайся еще обезоружить и его память… И кромѣ того… есть тутъ еще и прямо денежный разсчетецъ: не придется тратиться на содержаніе изувѣченнаго тобой калѣки!..

   Вотъ къ какимъ побужденіямъ сводитъ г. Кульчицкій вопросы рыцарства и чести! Вотъ какую мораль рекомендуютъ нѣкоторые педагоги военной молодежи, вступающей въ жизнь… И вотъ, наконецъ, что находитъ поддержку въ оффиціозномъ органѣ военнаго вѣдомства!..

   Мнѣ хотѣлось бы думать, вмѣстѣ съ г-мъ Ѳ. Кр., что далеко не вся армія проникнута такими взглядами, и что во многихъ сердцахъ подъ военными мундирами шевельнется чувство возмущенія и брезгливости отъ этихъ меркантильно практическихъ разсчетовъ «армейскаго дидакта».

   Можетъ быть, даже въ нѣдрахъ самого «Русскаго Инвалида» отыщутся люди, которые найдутъ, что защита такихъ «совѣтовъ» на страницахъ военнаго органа должна быть названа по самой меньшей мѣрѣ прискорбнымъ недоразумѣніемъ?

   Или это надежда слишкомъ смѣлая?

  

IV.

  

   А пока «Инвалидъ», не довольствуясь защитой, переходитъ въ нападеніе. И тотчасъ же опять маленькое «недоразумѣніе». Авторъ увѣряетъ, будто нашъ сотрудникъ г-нъ Ѳ. Кр. «доказываетъ благосклонному читателю «Русскаго Богатства», что всѣ (курсивъ мой) многочисленныя столкновенія офицера съ толпой — результатъ вычитанныхъ имъ дурныхъ совѣтовъ»…

   Но вѣдь это, въ самомъ дѣлѣ, удивительно,— эта безпечная неряшливость, съ какой на страницахъ оффиціоза передаются чужія слова и мнѣнія. Никогда подобной глупости о «всѣхъ столкновеніяхъ» нашъ сотрудникъ не говорилъ. Такъ позволяетъ себѣ нашъ оппонентъ передавать его фразу: «Неизвѣстно, читалъ ли поручикъ Кугатовъ Совѣты молодому офицеру»… Значитъ, во-первыхъ, рѣчь идетъ не о всѣхъ случаяхъ, а объ одномъ, и въ этомъ одномъ случаѣ… «неизвѣстно»… Передача, можно сказать, болѣе чѣмъ вольная, и даже не передача, а прямо передѣлка и извращеніе! И вслѣдъ за этимъ полемическимъ пріемомъ нашъ оппонентъ продолжаетъ съ той же безпечностью:

   «Но если бы сознаніе автора (т. е. г-на Ѳ. Кр.) прояснилось хоть на минуту (sіc!), онъ немедленно понялъ бы, что, наоборотъ, именно въ распространеніи статей, подобныхъ «Армейской дидактикѣ» или «Помпонной идеологіи», лежитъ огромный зарядъ отрицательной энергіи, которою авторы старательно заряжаютъ своихъ читателей. Неискреннимъ послѣ этого кажется удивленіе этихъ господъ, когда внушенное имъ {Курсивъ мой. В. К.} разрядится въ первомъ же уличномъ столкновеніи, гдѣ заранѣе всѣ шансы на мирный исходъ убиты ихъ же разсѣивающей пропагандой отрицательнаго отношенія къ арміи».

   Обвиненіе тяжеловѣсное, и еще въ недавніе годы такого (хотя бы и столь же неосновательнаго) утвержденія на страницахъ оффиціоза было бы достаточно, чтобы немедленно вызвать торопливую административную репрессію. Теперь мы, кажется, имѣемъ возможность со всей, подобающей вѣжливостью спросить:ъ

   — Вы это утверждаете, господа? Хорошо. Готовы ли вы и доказать это?

   Чтобы облегчить задачу, мы вамъ предлагаемъ слѣдующій пріемъ: мы процитируемъ наудачу оглашенные печатью случаи «прискорбныхъ столкновеній», а вы будете любезны указать: въ чемъ именно тутъ усматривается вліяніе статей «Русскаго Богатства»?

   Вотъ эпизоды, приводимые г-мъ Ѳ. Кр. Инцидентъ поручика Кугатова. Вы его помните: поручикъ Кугатовъ поселился нѣсколько неосторожно въ такомъ мѣстѣ, куда прежде городская молодежь ходила довольно безцеремонно. Его жена сидѣла на скамейкѣ. Молодой приказчикъ Поляковъ подошелъ къ ней съ грязнымъ предложеніемъ. Его арестовали.

   Казалось бы — конецъ у мирового. Никакой чести мундира Поляковъ не оскорблялъ и даже не зналъ, къ кому подходитъ. И однако поручикъ Кугатовъ явился въ участокъ, приказалъ привести къ себѣ арестованнаго, изрубилъ его шашкой и изрѣшетилъ пулями на глазахъ у полицейскаго караула…

   Случай достаточно «прискорбный» даже съ чисто военной точки зрѣнія (стоитъ припомнить уставъ о караульной службѣ, не говоря о прочемъ). Но… мы спросимъ авторовъ «Русскаго Инвалида», кто собственно здѣсь начитался статей «Русскаго Богатства» до такой степени, что «всѣ шансы на мирный исходъ оказались заранѣе убитыми»? .

   Изрубленный Поляковъ?

   Или изрубившій Кугатовъ?

   Или городовые, почтительно созерцавшіе беззаконную расправу?..

   Другой эпизодъ изъ той же области: въ Тифлисѣ идетъ вагонъ трамвая. Въ вагонѣ между другими пассажирами — почтенный штатскій старикъ, убѣленный сѣдинами, и два офицера. Офицеры курятъ. Штатскій напоминаетъ о правилѣ, воспрещающемъ курить въ трамваяхъ. Молодые люди зовутъ городового и…. почтеннаго старца по ихъ (совершенно незаконному) приказу тащатъ въ участокъ «для выясненія личности». Въ участкѣ оказывается, что неизвѣстный — членъ судебной палаты. Полиція получаетъ выговоръ, «молодые люди» вынуждены на сей разъ извиниться..

   Не думаетъ ли «Русскій Инвалидъ», что этотъ, финалъ послѣдовалъ благодаря тому, что въ Тифлисѣ не читаютъ «Русскаго Богатства», а не потому, что неизвѣстный оказался «особой»?

   Далѣе: вотъ факты, оглашенные въ послѣднее время газетной хроникой въ различныхъ мѣстахъ нашего отечества.

   Кіевъ. Ночью на 1 мая въ кафе-шантанъ «Аполло» явились двѣ компаніи офицеровъ въ сопровожденіи дамъ. Тутъ была не одна зеленая военная молодежь. Газеты называютъ фамилію одного генерала, одного полковника генеральнаго штаба, и самъ герой столкновенія — подполковникь (по другимъ извѣстіямъ полковникъ) по фамиліи Лиліе. Въ отдѣльный кабинетъ былъ вызванъ хоръ и піанистъ Штрейнбергъ. Кутили до утра. Въ 4 часа полковникъ Лиліе потребовалъ у піаниста, чтобы тотъ сыгралъ «Саратовскій маршъ». Къ несчастію, піанистъ не умѣлъ играть Саратовскаго марша безъ нотъ. «Отвѣтъ этотъ,— эпически повѣствуетъ газетная хроника,— почему-то возмутилъ полковника Лиліе, и онъ, выхвативъ отточенную шашку, воткнулъ ее остріемъ въ голову піаниста, ниже праваго уха. Клинокъ вышелъ черезъ ротъ наружу, задѣвъ сонную артерію. Штрейнбергъ тутъ же скончался. Послѣ него осталась большая семья, безъ всякихъ средствъ существованія» {«Кіевская Мысль». «Р. Слово», «Рѣчь» (8 мая), «Полт. Рѣчь» и др.}.

   Это — въ Кіевѣ, въ блестящемъ ресторанѣ. Теперь — глухой Аткарскъ, убогая пивная мѣщанина Сидорова. Въ ней — казачій офицеръ въ компаніи съ казакомъ. За прилавкомь — жена Сидорова. Захмелѣвъ, казакъ и офицеръ потребовали, чтобы имъ привели женщинъ. Сидорова отказалась, пояснивъ, что она сводничествомъ не занимается. Офицеръ, при уплатѣ денегъ, безъ всякаго другого повода ударилъ ее по лицу. Поднялся крикъ. Прибѣжала невѣстка Сидоровой. Оба воина набросились на пришедшую и стали наносить ей побои кулаками и ногами. Сбѣжалась толпа пароду, но никто не рискнулъ заступиться за избиваемую. Казаки спокойно ушли въ свои части, избитую увезли въ больницу {«Рѣчь», No 128., 12 мая 1912 г.}.

   Оба случая — въ маѣ. А вотъ въ Срѣтенскѣ (Забайкальской области) 15 апрѣля,— случай еще болѣе яркій. «Одинъ изъ офицеровъ 16-го Восточнаго Сибирскаго стрѣлковаго полка съ компаніей отправился въ публичные дома. Обойдя четыре «заведенія», компанія зашла въ пятое, гдѣ офицеръ… обнажилъ шашку и замахнулся на одного изъ служащихъ, но былъ во время обезоруженъ. Тогда офицеръ вызвалъ дежурную роту солдатъ и, отдавъ приказъ заряжать ружья, приступилъ къ осадѣ заведенія… Далѣе корреспондентъ описываетъ картину осады и взятія своеобразной крѣпости, которую мы повторять не станемъ. Корреспондентъ увѣряетъ (и до сихъ поръ это не опровергнуто), что «солдаты гонялись за проститутками, ловили ихъ и насиловали… съ разрѣшенія начальства… угрожая штыками» {«Рѣчь», No 125, 4 мая 1912 г.}…

   Я не стану продолжать. «Русскій Инвалидъ» повѣритъ мнѣ, что, подвигаясь вглубь недавняго прошлаго, я могу чуть не каждый мѣсяцъ отмѣтить двумя-тремя «хроническими» замѣтками такого же рода изъ разныхъ мѣстъ: отъ столичныхъ улицъ, ресторановъ и площадей до дальнихъ городовъ и пивныхъ Сибири. Воздерживаюсь также отъ толкованій. Мы въ данномъ случаѣ не нападающая сторона, а только защищающаяся. Мы ждемъ, что «Русскій Инвалидъ» укажетъ связь между статьями «Русскаго Богатства» и участью несчастнаго Штрейнберга или избитой Сидоровой.

   Нелѣпость обвиненія, съ которымъ выступилъ противъ насъ «Русскій Инвалидъ», надѣюсь, очевидна.

   Теперь мы позволимъ себѣ остановить вниманіе оффиціоза на одномъ очень громкомъ эпизодѣ недавняго времени. Дѣло происходитъ въ Уральскѣ. На полицмейстера Ливкина поступаетъ жалоба двухъ жителей, евреевъ,— полицмейстера Ливкина обвиняютъ во взяточничествѣ и вымогательствѣ. Положеніе, конечно, непріятное. Полицмейстеръ Ливкинъ служилъ до полиціи на военной службѣ. Вымогательство, несомнѣнно, мараетъ мундиръ, но… служитъ ли мундиръ гарантіей, что вымогательствъ не было? Иначе: можно ли сказать, что обвиненіе человѣка, носившаго военный мундиръ, безпримѣрно и само по себѣ невѣроятно?

   Конечно нѣтъ. Достаточно вспомнить многихъ интендантовъ, въ томъ числѣ изъ настоящихъ военныхъ. Почти параллельно съ «дѣломъ» Ливкина шло нѣсколько дѣлъ, гдѣ военные обвинялись въ хищеніяхъ: командиръ 34-го казачьяго полка С. приговоренъ за растрату къ трехгодичному заключенію въ арестантскія отдѣленія съ лишеніемъ правъ {«Рѣчь», 26 янв. 1912 г.}; командиръ миноносца капитанъ Гол — инъ растратилъ 3,155 рублей и приговоренъ военно-окружнымъ судомъ въ Севастополѣ къ исключенію со службы и заключенію въ крѣпости на 16 мѣсяцевъ. Тамъ же — поручикъ Ляшковъ; въ Вильно поручикъ Носовъ; въ Новочеркасскѣ ген.-маіоръ Тевяшевъ (присвоеніе казенныхъ денегъ и подлоги); шт.-кап. Янченко въ Харьковѣ, казначей Усть-Двинской крѣпостной артиллеріи г. Иванковичъ,— всѣ они доказали печальнымъ опытомъ, что военной средѣ свойственвы тѣ же слабости, какъ и всякой другой. Не далѣе 7 марта нынѣшняго года особое присутствіе Спб. судебной палаты признало капитана Задарновскаго, помощника прцстава, виновнымъ въ дѣяніяхъ, въ какихъ пытались жалобщики обвинить уральскаго Ливкина.

   Предстояло слѣдствіе, судъ, можетъ быть, арестантскія роты. Былъ ли виновенъ капитанъ Ливкинъ въ томъ, въ чемъ его обвиняли? Теперь можно говорить лишь о вѣроятностяхъ. Мы полагаемъ, что, если бы онъ не былъ виновенъ, то принялъ бы всѣ мѣры, чтобы довести дѣло до суда, гдѣ постарался бы опровергнуть позорное обвиненіе. Онъ счелъ, однако, болѣе выгоднымъ поставить дѣло иначе. Онъ — военный. Значитъ — обвиненіе его задѣваетъ честь мундира. Онъ становится подъ защиту своего мундира, отправляется къ одному изъ жалобщиковъ и… убиваетъ его наповалъ. Потомъ ѣдетъ къ другому и тоже, «безъ полумѣръ», кладетъ его на мѣстѣ… Такимъ образомъ, обвиненіе въ лихоимствѣ и вымогательствѣ онъ подмѣняетъ другимъ: убійствомъ въ запальчивости и раздраженіи, для… «защиты чести мундира»… Разсчетъ оказался, повидимому, правильнымъ, и теперь довольно трудно категорическое рѣшеніе вопроса: г-нъ ли Ливкинъ защищалъ честь мундира или фикція мундирной чести прикрыла вымогателя и лихоимца?

   Чрезвычайно интересно, что когда одному свидѣтелю, военному, представитель гражданскаго иска задалъ вопросъ: какъ слѣдуетъ военному человѣку «реагировать» на такія оффиціальныя, подаваемыя въ законномъ порядкѣ жалобы, то этотъ свидѣтель отвѣтилъ, повидимому, съ глубочайшимъ убѣждет ніемъ:

   — Реагировать надо оружіемъ…

   Это — послѣдовательно: вымогательство — дѣяніе безчестное, позорящее и человѣка и, допустимъ, мундиръ. На оскорбленіе мундира надо «реагировать оружіемъ». Вотъ два жалобщика и убиты…

   Еще шагъ на пути этой послѣдовательности: показаніе свидѣтеля тоже можетъ быть оскорбительно: убить надо и свидѣтеля. Но больше всего, конечно, позоритъ приговоръ суда. Значитъ… При дальнѣйшемъ развитіи этихъ началъ гг. Ливкинымъ приходится убивать и судей?.. И все это будетъ считаться. защитой военной чести? А не защитой преступленій?

   Берегитесъ, господа… Посмотрите, кто еще за гг. Ливкиными тянется къ этой очень «выгодной» аргументаціи.

   Въ Каменецъ-Подольскѣ въ мартѣ текущаго года разбирался процессъ полковника Мордвинова. Это — фигура почти фантастически уголовная, что-то въ родѣ Рокамболя въ военномъ мундирѣ. Онъ увлекъ молодую женщину и женился на ней, предварительно потребовавъ, чтобы она сдѣлала завѣщаніе въ его пользу. Ослѣпленная любовью женщина исполнила это, но, когда у нея родилась дочь, а мужъ предсталъ въ настоящемъ его видѣ,— она стала подумывать о перемѣнѣ завѣщанія. Тогда полковникъ Мордвиновъ рѣшилъ убить ее, и шелъ къ этой цѣли до такой степени откровенно, что мѣстныя власти сочли необходимымъ приставить къ несчастной Мордвиновой особаго полицейскаго пристава для охраны. Но приставъ, по словамъ газетъ, «оказался трусомъ»: Мордвиновъ застрѣлилъ жену на его глазахъ, а онъ убѣжалъ при первомъ выстрѣлѣ.

   Не торопитесь, господа. Не говорите, что я ставлю этого корыстнаго убійцу на счетъ всей русской арміи. Нѣтъ, наоборотъ: Мордвинова презирали и въ военной средѣ. За нѣкоторыя безчестныя продѣлки офицеры его полка не подавали ему руки. Начальникъ штаба 12-й дивизіи характеризовалъ его нахаломъ, лживымъ хвастуномъ и скандалистомъ. Но… было и другое къ нему отношеніе изъ той же военной среды. На судѣ сторону Мордвинова держалъ, между прочимъ, отставной полковникъ Марковъ, одесскій «союзникъ», сподвижникъ знаменитаго ген. Каульбарса. Онъ разсказываетъ, что ген. Каульбарсъ считалъ Мордвинова истиннымъ патріотомъ, подарилъ ему карточку съ собственноручной надписью, а отрицательное къ нему отношеніе офицерства объяснялъ «революціоннымъ настроеніемъ «!!

   Генералъ Каульбарсъ, конечно,— не армія, и я привожу эти свѣдѣнія, чтобы показать, какъ трудно охватить однимъ словомъ ея настроеніе. Интересенъ въ этомъ эпизодѣ не ген. Каулъбарсъ, а то обстоятельство, что и полк. Мордвиновъ, послѣ совершенія убійства жены съ явно-корыстною цѣлью, счелъ возможнымъ, подобно Ливкину, потянуться подъ защиту «чести мундира». На судѣ,— писали въ газетахъ,— онъ держится съ бахвальствомъ, кичится мундиромъ, говоритъ объ оскорбленіи чести… Землевладѣлецъ Павликовскій показалъ, что «всѣ свои скандалы Мордвиновъ объяснялъ защитой чести носимаго имъ мундира». Надежда на этотъ аргументъ и при убійствѣ жены была въ немъ такъ сильна, что, по показанію полицейскаго стражника, уже арестованный, онъ обратился къ народу со словами: «Не поминайте лихомъ. Я скоро возвращусь и всѣхъ вознагражу» {«Совр. Слово» (4 марта). «Рѣчь» (6 марта 1912 г.), No 64.}.

   Мордвинову не удалось: каменецъ-подольскіе присяжные, разбиравшіе это дѣло, осудили его безъ всякихъ смягченій, и его шумная карьера по заслугамъ закончится на каторгѣ. Но не страшно ли думать, что даже въ такомъ дѣлѣ, направляя револьверъ на беззащитную женщину, онъ могъ надѣяться, что его защититъ «честь мундира»?

   Вы скажете: надежда безумная? Почему же? Силу этого аргумента онъ уже отчасти испыталъ на безнаказанности прежней своей «наглости и скандаловъ», которые засвидѣтельствованы и начальникомъ штаба 12-й дивизіи, и землевладѣльцемъ Павликовскимъ. Это — во-первыхъ, а во-вторыхъ — полицмейстеру Ливкину удалось же замѣнить непріятное дѣло о вымогательствѣ (гражданскій судъ) гораздо болѣе «выгодной» отвѣтственностью передъ судомъ кастовымъ за убійство двухъ человѣкъ во имя якобы чести мундира?..

   Ливкинъ открыто стремился къ этому и достигъ. На судѣ жена его говорила прямо: мужъ объяснялъ ей убійство двухъ человѣкъ тѣмъ, что онъ предпочитетъ лучше судиться за убійство, чѣмъ за вымогательство.

   Чрезвычайно пріятное, въ высшей степени удобное право выбора самим преступникомъ предмета для судебнаго изслѣдованія!..

  

V.

  

   Я хорошо понимаю, что всякому человѣку, носящему военный мундиръ, очень непріятно читать то и дѣло о такихъ «прискорбныхъ явленіяхъ», порой съ комментаріями, хотя бы и самыми корректными, но уже не съ военной, а съ гражданской точки зрѣнія. Однако,— не можемъ же мы, «штатскіе», рукоплескать, когда обязательное для насъ обращеніе къ суду замѣняется для господъ военныхъ неписаннымъ правомъ и даже «обязанностью» стрѣлять или рубить насъ безъ всякаго суда, и когда гг. Кульчицкіе въ руководствахъ хорошаго военнаго тода совѣтуютъ бить насъ наповалъ, такъ какъ это гораздо «выгоднѣе». съ разныхъ точекъ зрѣнія…

   Ожидать этого было бы наивно. Но такъ же наивно объяснять возникающія отсюда чувства не самыми фактами, а ихъ оглашеніемъ въ печати, какъ это дѣлаютъ авторы «Русскаго Инвалида». Неужели семья человѣка, убитаго при обстоятельствахъ, при какихъ убитъ городовой офицеромъ Вачнадзе, или семьи тѣхъ, кого переранили въ инцидентѣ братьевъ Коваленскихъ… или ихъ родственники, знакомые, сосѣди, сторонніе свидѣтели, сбѣгающіеся на выстрѣлы и крики,— будь это въ столицѣ или въ отдаленномъ Аткарскѣ,— неужели всѣ они могутъ сочувствовать такой несомнѣнно беззаконной расправѣ, и русскаго обывателя приходится отучать отъ этого сочувствія какими бы то ни было статьями газетъ и журналовъ…

   Наконецъ, вѣдь эта все ростущая волна «прискорбныхъ столкновеній» насчитываетъ уже не одну «земскую давность»… Началась она и все крѣпнетъ еще со временъ министра Ванновскаго; ея развитіе шло въ тѣ годы, когда подцензурная печать не имѣла возможности не только комментировать, но часто и оглашать такіе факты. И, однако, при этомъ безмолвіи то и дѣло вспыхивали столкновенія, обнажалисъ шашки, гремѣли выстрѣлы, лилась кровь, и… собиралась толпа, которая не всегда вела себя такъ смирно, какъ въ Аткарскѣ… Порой на беззаконный самосудъ гг. офицеровъ она дѣйствительно отвѣчала своимъ столь же беззаконнымъ самосудомъ. Но собирали ее — тогда-то ужъ во всякомъ случаѣ — не статьи газетъ и журналовъ, а стоны, крики и выстрѣлы…

   Конечно, причина этихъ явленій лежитъ глубоко, и объяснять ихъ всѣ «правилами» г-на Кульчицкаго было бы такъ же наивно, какъ наивно винить въ этомъ гражданскую прессу. Для меня несомнѣнно, однако, что однимъ изъ условій, способствовавшихъ развитію зла — является русская безгласность, то обстоятельство, что военная среда слишкомъ ужъ долго оберегается отъ непрофессіональной критики, отъ очищающаго и укрѣпляющаго смѣха русской сатиры.

   Такое огражденіе вредно для нравовъ оберегаемой среды, для ея самосознанія и для ея внутренней силы…

   «Россія — такая чудная земля,— сказалъ когда-то Гоголь,— что если скажешь что-нибудь объ одномъ коллежскомъ асессорѣ. то всѣ коллежскіе асессора отъ Риги до Камчатки непремѣнно примутъ на свой счетъ. То же разумѣй и о всѣхъ званіяхъ и чинахъ». Когда геніальный сатирикъ еще въ сороковыхъ годахъ поставилъ своего «Ревизора»,— среди бюрократіи поднялось великое негодованіе и тревога. «Посягательство на основы общества»… И, однако, «Ревизоръ» былъ поставленъ въ присутствіи императора Николая, несмотря на то, что этотъ государь чувствовалъ глубину и силу сатирическаго удара. Извѣстна его историческая фраза при выходѣ съ перваго представленія Гоголевской комедіи:. «Досталось всѣмъ, а больше всѣхъ мнѣ».

   Еще въ тѣ времена (правда, съ колебаніями и возвратомъ репрессій) съ бюрократическаго міра снято волшебное «табу». Чиновникъ сталъ доступенъ и критикѣ, и сатирѣ. Даже порой чиновникъ крупный, не только «коллежскій асессоръ», но и «дѣйствительный статскій совѣтникъ».

   Среда военная до сихъ поръ остается неприкосновенной: военный мундиръ не допускается на сцену, какъ священническая ряса. Это достигается соединенными усиліями драматической цензуры, администраціи съ ея чрезвычайными полномочіями и нерѣдко — прямыми выступленіями самихъ военныхъ. Доходитъ это порой до курьеза. Совсѣмъ недавно, въ гор. Гродно, на вечерѣ въ пользу Краснаго Креста, одинъ изъ артистовъ показывалъ, какъ танцуютъ: «гимназистъ, студентъ, чиновникъ, старый штатскій генералъ… Всѣ смѣялись. Но вотъ, дошла очередь до стараго генерала военнаго званія. Можетъ ли старый военный танцовать нѣсколько смѣшно? Задѣваетъ это честь мундировъ тѣхъ полковъ, гдѣ онъ могъ служить въ своей молодости, когда, вѣроятно, танцовалъ гораздо лучше?.. Повидимому, нѣтъ. Но вотъ одинъ изъ присутствующихъ генераловъ въ негодованіи вскакиваетъ съ мѣста и командуетъ: «занавѣсъ!», прибавляя разныя ходячія словечки о жидахъ и о прочемъ. Возмущенная публика (все читатели «Русскаго Богатства»?) покидаетъ залъ, вечеръ испорченъ, а на другой день корпусный командиръ выражаетъ генералу Ю — чу благодарность за то, что онъ «не далъ опорочить честь мундира» {«Рѣчь», 5 февраля 1912 г.}! «Честь мундира» требуетъ, значитъ, чтобы отставные генералы въ 80 лѣтъ танцовали съ рѣзвостью и граціей молодыхъ подпоручиковъ?

   Въ данномъ случаѣ рѣчь идетъ о легкомъ шаржѣ на любительскихъ подмосткахъ. Но и серьезной современной комедіи и драмѣ приходится съ чувствомъ зависти вспоминать о тѣхъ старыхъ временахъ, когда Александру Сергѣевичу Грибоѣдову было дозволено вывести на сцену своего браваго полковника, Сергѣя Сергѣевича Скалозуба. Можно ли отрицать, что это была злая сатира на нѣкоторыя стороны тогдашней армейской психологіи. «Хрипунъ, удавленникъ, фаготъ, созвѣздіе маневровъ и мазурки!»

   Невольно приходитъ къ голову: можно ли было бы въ наши дважды пореформенные дни вывести эту фигуру, служившую, какъ извѣстно, «въ тридцатомъ егерскомъ, а послѣ въ сорокъ-пятомъ». А если бы генію Грибоѣдова и удалось преодолѣть цензурныя рогатки,— то… не пришлось ли бы автору имѣть дѣло съ генераломъ Ю. или другими защитниками чести военнаго мундира? И еще,— какъ поступила бы съ нимъ военная молодежь, носящая мундиры 30-го егерскаго и 45-го полковъ?..

   Наконецъ: какъ отнесся бы къ Грибоѣдову современный судъ, передъ которымъ то и дѣло приходится отвѣтствовать намъ, русскимъ писателямъ, дерзающимъ порой касаться въ той или иной формѣ типовъ и нравовъ современной военной среды?

   Но исторія литературы не говоритъ намъ ни о чемъ подобномъ по поводу Скалозуба. Тогдашняя армія не боялась сатиры. Военные рукоплескали въ партерѣ актеру, произносившему комическія реченія Скалозуба, а ранѣе сами списывали его характерные монологи… И это была александровская армія… Армія, недавно вернувшаяся изъ Парижа, покрытая всесвѣтною славой… Она не требовала неприкосновенности, она не боялась признать, что въ ея средѣ есть Скалозубы, что, какъ среда, она доступна человѣческимъ слабостямъ и смѣшному, хотя бы даже связанному съ военной профеесіей. И это всего лучше защищало ее отъ отожествленія всей арміи съ Сергѣемъ Сергѣевичемъ Скалозубомъ…

   Теперь современная намъ армія, имѣющая за собой рядъ тяжкихъ несчастій и пораженій, требующихъ глубочайшей вдумчивости и всесторонней критики,— остается все такъ же забронированной и неприкосновенной. И, къ сожалѣнію, тѣ элементы ея, которые особенно кидаются въ глаза, быть можетъ, закрывая своими шумными выступленіями и манифе’стаціями болѣе глубокія и серьезныя теченія, о которыхъ говоритъ и г. Ѳ. Кр., и г-нъ Мстиславскій,— успѣшно отстаиваютъ эту забронированность. И имъ не только удается проникать со своими притязаніями и взглядами на страницы смѣшныхъ «правилъ хорошаго тона», но они находятъ защиту и на столбцахъ оффиціозовъ;

   Это печально… И это зловѣще… Стоитъ въ самомъ дѣлѣ припомнить, что эта неприкосновенность нашей арміи длится много лѣтъ; начавшисъ задолго до нашихъ временъ, она сопровождала ее вплоть до мрачной трагедіи Ляо-Яна и Цусимы. И что же? прибавила ли она крѣпости стѣнамъ нашихъ фортовъ, непроницаемости бронѣ нашихъ судовъ, дальности полету нашихъ ядеръ, стойкости нашимъ батальонамъ, талантовъ и находчивости нашимъ полководцамъ?

   И теперь печатные военные органы, которые должны бы призывать къ критикѣ и обновленію, вновь заводятъ ту же старую пѣсню, поддерживаютъ кастовыя привилегіи и предразсудки, защищаютъ нарушеніе законовъ и права, легкомысленно обвиняя гражданскую печать въ послѣдствіяхъ. Это, конечно, легче, чѣмъ бороться съ предразсудками и очищать нравы. Но не значитъ ли это бить въ сторону наименьшаго сопротивленія, отводя такимъ образомъ вниманіе отъ настоящихъ источниковъ зла…

  

   1912.