Bibra > Произведения > Все > Жених из Ножевой линии

Жених из Ножевой линии

Автор: Красовский Александр Иванович

Скачать

  

Женихъ изъ Ножовой линіи.

Комедія.

  

…Съ перваго взгляда оно смѣшно, а разгадайте вы его натуру — увидите прекрасныя начала…

Н. Гоголь.

  

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

  

   Иванъ Дороѳеевичъ Мордоплюевъ, купецъ третьей гильдіи, торгующій въ Москвѣ, въ Ножовой Линіи и на Ильинкѣ.

   Александръ Харитоновичъ Перетычкинъ, купеческій сынъ, пріятель его.

   Евграфъ Семеновичъ Сандараковъ, отставной чиновникъ, проживающій въ Москвѣ.

   Зинаида Васильевна, жена его.

   Юлинька, дочь ихъ.

   Евсей Прохорычъ, главный прикащикъ у Мордоплюева.

   Борька, мальчикъ при лавкѣ Мордоплюева.

   Ѳвдосья Антоновна, торговка.

   Оська, казачокъ Сандараковыхъ.

   Малой изъ цирюльни.

   Гости.

  

Дѣйствіе въ Москвѣ.

  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

(Небольшая, довольно-чистая комната; направо диванъ и круглый столъ; налѣво конторка; на ней счеты и торговыя книги; надъ диваномъ два большіе портрета: на одномъ написанъ купецъ съ окладистой бородой, на другомъ — купчиха въ душегрѣйкѣ, съ большимъ платкомъ въ рукахъ).

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ

  

   Прохорычъ (одинъ). — Вотъ ужь скоро за полдень, а хозяинъ все еще не бывалъ; обѣдня, чай, давно кончилась… тепереча, стало-быть, выходитъ, зашелъ куда-нибудь. А нечего сказать, добрѣйшій у насъ хозяинъ… еще вотъ какимъ поползнемъ на рукахъ его няньчивалъ; и батюшка его, покойникъ, Дороѳей Кузьмичъ — царство небесное — мужикъ былъ знатный. Важно торговали мы съ нимъ въ Балабаевѣ, да вотъ шоссейный подрядъ подкузьмилъ… и зачѣмъ было вязаться? Оттого и жизнь порѣшилъ. Ну, Иванъ Кузьмичъ и говоритъ: ты, говоритъ, Евсей Прохоровъ, брату двадцать лѣтъ служилъ честно, грѣха не укусилъ: ступай ко мнѣ въ Москву; жалованья тебѣ надбавлю и надъ обѣими лавками у меня будешь. — Ну, вотъ лѣтъ десятокъ съ походомъ и здѣсь промаячилъ, обжился какъ слѣдуетъ, да что будешь дѣлать ( и второму брату Богъ вѣку не продлилъ… Тепереча, стало-быть, выходитъ, весь капиталъ и обѣ лавки, и въ Ножовой и на Ильинкѣ, все досталось Ивану Дороѳеичу. Эвтотъ, какъ въ Москву прикатилъ, тоже говоритъ: ты, говоритъ, Евсей Прохорычъ, будь у меня прикащикомъ… Ладно, думаю себѣ… Вотъ десятый мѣсяцъ и у эвтого служимъ. Добрѣйшая душа, нечего сказать; только больно ужь мягокъ… ужь такъ мягокъ, что на поди… Ну, да еще къ Москвѣ не приглядѣлся, да и въ торговлѣ нашей н енаторѣлъ: торговля — великое дѣло…

  

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Прохорычъ и Борька (остановясь въ дверяхъ).

  

   Борька. — Дядюшка Евсей Прохорычъ, самоваръ-то скоро уйдетъ-съ…

   Прохорычъ. — Уйдеть? Такъ запри сѣни, скорѣича: вотъ и не уйдетъ-съ.

   Борька (почесывая голову). — Да, нѣтъ-съ… я хотѣлъ спросить… то-есть, что больно шибко кипитъ, такъ подавать не прикажете ли?

   Прохорычъ. — Видали ли вы дураковъ?.. Ну, братъ, Борька, мало тебѣ давеча вихры-то трепали, надать бы еще надбавить. Вѣдь видишь, что хозяина нѣтъ, я напился съ молодцами: для чего жь, подавать?.. Экая дура съ печи!.. Еще въ Москвѣ при лавкѣ живешь… Прикрой его хорошенько, да и дожидайся хозяина!

   Борька. — Ладно-съ. Да вотъ что, дядюшка: молодцы-то ужь обѣдать просятъ.

   Прохорычъ. — Ну, и пусть ихъ обѣдаютъ; зачѣмъ же дѣло стало?

   Борька. — Слушаю-съ. (Уходить).

  

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

  

   Прохорычъ (одинь). — Молодцы! Охъ, ужь эти молодцы… Важные ребята, нечего сказать!.. Кабы не Евсей Прохоровъ, наторговали бы они на шильце съ мыльцемъ. Ужь безъ форсу могу сказать: одинъ я всѣмъ дѣдомъ орудую. Говорятъ, примѣромъ, какой прикащикъ не воруетъ?.. Оно, вѣстимо дѣло, ужь такъ въ свѣтѣ устроено, что каждый человѣкъ живетъ насчетъ другаго: управляющій щечится отъ помѣщика, дворецкій отъ управляющаго, а поваръ отъ дворецкаго… тепереча, стало-быть, выходитъ, почему же и прикащику въ хозяйскую выручку не заглянуть?.. Да заглядывай умѣючи, концы хорони, чтобъ себѣ въ пользу, да и хозяина не доконать. А гдѣ ныньче настоящій прикащикъ? гдѣ ты его найдешь?.. И въ лавкѣ, и въ магазинѣ, много ихъ сидитъ, да что эвто за народъ?.. Такъ, верхолётъ какой-то… Фанаберія — и больше ничего. Онъ сидитъ тебѣ, и торгуетъ, и въ долги распуститъ, и продажу иной разъ не запишетъ, и около выручки потрется, и все этакое… да что толку-то?.. Что у него для переду?.. Зато на гулянье козыря изъ себя корчитъ; поди, узнай, что онъ прикащикъ… у него и папироска въ зубу! Возьметъ себѣ лихача, да и въ тіятръ, а тамъ попозднѣе въ гости… Шампанское ему тамъ давай; судацкое, вишь кисло… Хозяинъ рубль къ рублю наколачиваетъ, а ему тепереча, стало быть, выходитъ, и сто цѣлковыхъ ни почемъ. А какъ попадется, глядь — и поджалъ хвостъ, какъ кошка надъ кринкой… Чуть хозяинъ протурилъ — и пиши пропало!.. Чѣмъ бы самому лавку или магазинъ открыть, какъ бы оно съ умомъ и слѣдовало, а онъ мотается себѣ… да и оборвется, общиплется, и гранитъ себѣ мостовую.

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Прохорычъ и Мордоплюевъ.

  

   Мордоплюевъ. — А! ты ужь дома, Прохорычъ! Давно ли забрались? (Снимаетъ шинель, встряхиваетъ и кладетъ на стулъ).

   Прохорычъ. — Да дѣло праздничное, хозяинъ, посидѣли часокъ-другой, да и шабашъ. А вы, гдѣ это, хозяинъ, загулять изволили?.. Мы ужь больно давно поджидаемъ.

   Мордоплюевъ. — Гдѣ загуляться? городовой задержалъ (обтираетъ шляпу платкомъ и бережно ставитъ на конторку). Нашъ балабаевскій галантерейщикъ… надать завтра ему товару отобрать, вотъ, по этому ересту (Отдаетъ Прохорычу бумагу). То-естъ, этакъ… какъ слѣдуетъ…

   Прохорычъ. — Ужь знаемъ, хозяинъ, будьте покойны… и за-воли поприкинемъ, и все евтакое: въ Балабаевѣ, сойдетъ…

   Мордоплюевъ. — Ну, да ты не такъ, чтобы больно, того… парень-то онъ важный: и хересомъ-было меня, и мадерой-то, и ледеру хотѣлъ послать; ну, да накинусь ли я послѣ обѣдни, натощакъ?

   Прохорычъ. — Такъ чайку не прикажете ли?.. Самоваръ ужь давно кипитъ.

   Мордоплюевъ. — Ладно, ладно; хошь съ землякомъ мы и попили, ну да еще стакашекъ, другой, не мѣшаетъ.

   Прохорычъ. — Сію минуту-съ… (кричитъ въ дверь.) Бориска! самоваръ подавай! скорѣича!…

   Мордоплюевъ. — Теперь добрые люди ужь обѣдаютъ, а мы часокъ — мѣсто позапоздаемъ (Борька вноситъ самоваръ, и потомъ и весь чайный приборъ)… Борька! что эвто рожа-то у тебя словно качанъ квашеной? да и волосы-то… не черти ли тебя таскали?

   Прохорычъ. — Нѣтъ, хозяинъ; ему для праздника давеча у лавки какой-то шелыганъ клочья вычесалъ.

   Мордоплюевъ. — Вотъ!.. да за что жь?

   Прохорычъ. — А такъ, здорово живешь. Вотъ изволите видѣть: идетъ по ряду какая-то стрекуляція; туды же очки на носу, а фрачишка-то весь, чай, двугривенныхъ два стоитъ. Гришка изъ сосѣдской лавки и давай ему натачивать: «Что вамъ угодно? что покупаете? Пожалуйте-съ; у насъ помочи, перчатки, галстуки, жилетныя матеріи, манишки модныя»… Ну, голышъ-то и пріостановился, а нашъ дуралей и подскочилъ… пожалуйте, говоритъ: у насъ, говоритъ, и галстуки и манишки лучше, и дешевле продадимъ; да цапъ его за рукавъ и тащитъ въ лавку. Тотъ рванулся, а рукавъ-то у него почитай пополамъ… Тутъ онъ, какъ хватитъ Борьку за вихры, да и давай раскачивать: вотъ тебѣ, говоритъ, за галстуки, вотъ тебѣ за манишки… Ужь онъ его моталъ, моталъ, да еще въ претензію вошелъ: мнѣ, говоритъ, за фракъ-то заплатите, а не то къ надзирателю пойду жаловаться… такая чернильная выжимка! Насилу трехрублевымъ отбился.

   Мордоплюевъ. — И подѣломъ; ништо тебѣ, Борька. Экая дурья порода! ты языкомъ што хошь звони, а рукой покупателя не трошь… мало онъ тебя трепалъ. Ну, пошелъ, сбирай на столъ, дуралей! А мы съ тобой, Прохорычъ выпьемъ по стакашку. Садись-ка.

   Прохорычъ. — Покорно благодарю, хозяинъ; я ужь пилъ съ молодцами.

   Мордоплюевъ — Ну, такъ что жь, что пилъ, а я нешто не пилъ? Не худая статья передъ обѣдомъ маленько пораспариться; а насчетъ эвтого, я тебѣ скажу, здѣсь, въ Москвѣ, больно-неладно заведено, что каждому покупателю, только покажись въ ряды, такъ на ухо и наяриваютъ, да почитай силкомъ тянутъ въ лавку. Ужь кто идетъ за покупкой, тотъ и самъ найдетъ гдѣ и что купить; а кто такъ катается, того и канатомъ не затащишь; а если и зайдетъ, только весь товаръ перероеть — вотъ и все… Нѣтъ, у насъ, въ Балабаевѣ, на эвтотъ счетъ великатнѣе: тамъ идешь ты гостиннымъ дворомъ, спросятъ тебя, «не покупаете ли чего?» да и шабашъ. А здѣсь какъ иной разъ часа три, четыре въ лавкѣ посидишь, чуть не оглохнешь.

   Прохорычъ. — Осмѣлюсь доложить, хозяинъ, вы не по~купецки разсуждаете. Конечно, Балабаевъ городъ, да что онъ передъ Москвой-то?.. Я самъ двадцать лѣтъ въ Балабаевѣ торговалъ, да и здѣсь вотъ ужь другой десятокъ торгую. Въ Бадабаевѣ, примѣромъ, много-ли пріѣзжаго покупателя?.. А сюда со всѣхъ концовъ городовой народъ валомъ валитъ. Тепереча, стало-бьпъ, выходитъ, такой покупатель навертывается, который Москвы-то и въ глаза не видалъ: такъ и надо его заманивать. Какъ словами-то его закидаешь, да отуришь, такъ онъ ошалѣетъ, да и по неволѣ въ лавку зайдетъ… Ну, тутъ его какъ хочешь, такъ и обрезониваешь.

   Мордоплюевъ. — Ну, противъ эвтого я не спорю. Ты, Прохорычъ, старинный торговецъ, за прилавкомъ состарѣлся, такъ тебѣ и книги въ руки; не даромъ же я тебѣ обѣ лавки довѣрилъ.

   Прохорычъ. — И не далъ маху, хозяинъ, вотъ ей-Богу не далъ маху! Истинно скажу, за копейку вашу я готовъ умереть, да и грѣха-то на душу взять не для кого. Сиротой къ родителю вашему въ мальчики поступилъ, и вѣкъ живу сиротой: ни отца, ни матери, ни роду, ни племени; такъ тепереча, стало-быть, выходитъ, не для кого и копейку прочить. Вотъ смолоду, нечего грѣха таить, имѣлъ знакомства… ну, бывало, то-есть, этакъ… возьмешь изъ лавки што-нибудь, платочекъ, или матерійцы, а ныньче, такъ истинно на хозяйскую копейку дрожишь.

   Мордоплюевъ. — Зато и забытъ не будешь… вѣрь Богу, а не мнѣ. Ну, а скажи-ка, Евсей Прохорычъ, вотъ тепереча десятый мѣсяцъ, какъ я здѣсь, въ Москвѣ: каково мы съ тобой торгуемъ?.. а?.. вѣдь хорошо торгуемъ?

   Прохорычъ. — Нечего Бога гнѣвить, торгуемъ на порядкахъ. По Ножовой, правда, не больно шибко идетъ, а въ Панской важно торгуемъ. Только, не въ гнѣвъ вамъ, хозяинъ, сами-то вы въ торговлѣ больно мягки, да и молодцы-то у насъ не то, чтобы того… вездѣ нуженъ мой глазъ… Торговля великое дѣло: тепереча, стало-быть, выходитъ, нужна такая сноровка…

   Мордоплюевъ. — Да безъ сноровки какъ же и торговать!..

   Прохорычъ. — Сноровка сноровкѣ рознь, Иванъ Дороѳеичъ. Обсчитать, обмѣрить, утянуть поларшина — эвто дѣло не торговца, а шильника. У насъ есть другія колѣны. Если я то-есть настоящій торговецъ, вотъ сижу я въ лавкѣ; тепереча входитъ ко мнѣ покупатель; сперва-наперва взгляну я, что на немъ, погляжу ему въ глаза, да какъ перемолвлю слова два-три, ну и шабашъ: ужь тепереча я знаю, кто онъ такой, что ему показать и сколько съ него взять. Покупатель такая ужь вещь… онъ на то и покупатель, чтобъ торговецъ отъ него живился; тепереча, стало-быть, выходитъ, сначала надобно его раскусить. Вотъ анамедни была оказія приходитъ покупатель въ золотыхъ очкахъ; взглянулъ я на него… вижу, форсунъ — тутъ-то рыбу и ловить. Спросилъ сукна… показалъ я ему: нехорошо; я еще, и то неладно; сталъ я ему показывать высокіе сорта, по четыре и по пяти серебромъ и дороже — куда тебѣ, такъ и швыряетъ! Ужь какое же зло меня взяло… Ну, сударь, говорю я, если эвто не сукно, такъ позвольте показать вамъ послѣднюю штуку, самый высокій сортъ, только, можетъ-быть, для васъ дорогонько будетъ… «Не твое дѣло; показывай!» Вотъ я живой рукой и досталъ съ верхней полки половинку подъ литерой А., сукно легонькое, на видъ больно казистое и себѣ въ покупкѣ всего два рубля пятьдесятъ копеекъ серебромъ аршинъ… Развернулъ ему — мой баринъ протеръ очки, смотрѣлъ, смотрѣлъ… «Ну вотъ, говоритъ, эвто сукно! для чего жь ты мнѣ сразу не показалъ? а что за аршинъ?» Семь рублевъ серебромъ крайняя цѣна… Ну, начали торговаться, да пять аршинъ по пяти серебромъ я ему и отрѣзалъ. Тепереча, стало-быть, выходитъ, какъ знаю я покупательскую натуру, такъ съ форсуна-то рубль на рубль чистой пользы и сгладилъ… Да и ништо ему: не ройся въ товарѣ, какъ пѣтухъ въ кучѣ.

   Мордоплюевъ. — Моіодецъ Евсей Прохорычъ! Вотъ эвто колѣно важное!..

   Прохорычъ. — А съ барынями нешто не та-же аказія?.. Охъ, ужь эвти мнѣ барыни! Иной разъ привалитъ ихъ цѣлая гурьба; покажи имъ новые ситцы: ну, и разложишь имъ царевскіе, битепажевскіе и прочіе другіе. Лепечутъ себѣ по-французскому; товаръ подъ-носомъ, а въ стеклышко на него глядятъ, будто виднѣе… И все имъ неладно: и пестро, и не во вкусѣ… Тепереча, стало-быть, выходитъ, иной бы ихъ изъ давки гулять отпустилъ, а ты и начнешь имъ кидать сорта пониже да помельче узоромъ, ты — есть этакъ потуманнѣе… Кидаешь, да похваливаешь; накидаешь вотъ эвтакой ворохъ, отуришь ихъ — глаза-то у нихъ и раэбѣгутся. Ну въ четыре-то глаза и выберутъ что ни самую дрянь; а противъ хорошаго копеекъ по двадцати на аршинъ полый дадутъ.

   Мордоплюевъ. — Эвту штуку я и самъ пробовалъ. А иную барыню не скоро, братъ, обрезонишь.

   Прохорычъ. — Вѣстимо! всякая бываетъ, да на все свое колно есть. Зайдетъ къ тебѣ иной разъ какая-нибудь франтиха, рыжая, рябая, носомъ словно рыбу удитъ; покажешь ей ленты, а она и спрашиваетъ: «какой цвѣтъ мнѣ лучше къ лицу?» — Извѣстно, молъ, розовый, сударыня — «А почему жь именно розовой?» — А потому, сударыня, что осмѣлюсь вамъ доложить, нѣжное къ нѣжному и идетъ». Вотъ, глядишь, этимъ словомъ у рыжей по сердцу-то какъ масломъ и смазано; накупитъ она всякой всячины, да и денежки отдастъ не торговавшись.

   Мордоплюевъ. — Да ужь гдѣ ей торговаться, коли ты ее такъ размажешь!

   Прохорычъ. — Бываетъ еще у насъ покупатель, что-называется, коваль. Эвто народъ самый тяжелѣющій; товаромъ онъ небольно бракуетъ, да торгуется пуще жида — чистый убытокъ даетъ… какъ ты съ нимъ орудовать будешь?.. И на эвто у насъ есть колѣно. Тепереча я двойныя книги завелъ, да и говорю: «Извольте, сударь, я продамъ на совѣсть; сколько на рубль пользы пожалуете? Вѣдь по десяти копеекъ не обидно будетъ-съ?» «Ладно» говорить. Вотъ я и кладу ему товарную книгу; а ужь тутъ на кажный рубль по тридцати копеекъ пользы приписано, да по десяти онъ даетъ мнѣ на совѣсть; тепереча, стало-быть, выходить, я съ него сорокъ копеекъ на рубль пользы и сдую.

   Мордоплюевъ. — Штука тоже важнецъ!

   Прохорычъ. — Мало энтого; коли ты торговецъ, тамъ тепереча знай, какого покупателя какъ назвать и какъ съ нимъ говоритъ. Пришелъ къ тебѣ мастеровой, ровно голикъ общипанъ, а ты говоришь ему: «Пожалуйте-съ! Что покупаете, хозяинъ?» Кучеру, али мужику въ сермягѣ: «Что вамъ угодно, купецъ?» Дворника величаешь дворецкимъ: онъ плотнѣе покупаетъ…

   Мордоплюевъ. — Дока ты, Прохорыѵъ, ей-Богу дока!… Торговцамъ надать у тебя учиться. Ну, поторгуемъ же мы съ тобой — а?.. вѣдь поторгуемъ?..

   Прохорычъ. — Для чего не поторговать. И теперича, слава Богу, торгуемъ важно. Только вотъ что, хозяинъ, осмѣлюсь я вамъ доложить: собой вы молодецъ, и ростомъ и дородствомъ, и въ настоящей порѣ, и капиталъ у васъ большой, а живете вы, не во гнѣвъ вамъ, вотъ ровно бобыль… ей-Богу!.. Ну, для кого мы тысячи-то наживаемъ?.. Родные у васъ всѣ повымерли, царство имъ небесное! Одна бабушка Анисья Меркуловна… Ну, да что? у той въ Балабаевѣ огромный домина; умри — вамъ же все достанется. Тепереча, стало-быть, выходитъ, ужь пора бы вамъ и насчетъ судьбы своей порѣшить. Здѣсь въ Москвѣ невѣстъ и куры не клюютъ, и на вашъ капиталъ хошь какая такъ позарится.

   Мордоплюевъ.— Экой ты, Своей Прохорычъ! Да нешто ты не знаешь, вѣдь вотъ съ Покрова я ужь четырехъ невѣстъ смотрѣлъ, да и сваху-то прогналъ въ три шеи? Что за окаянный народъ эвти свахи! Прійдетъ къ тебѣ эвтакая шлюха, принесетъ тамъ роспись какую ни на-есть, да и начнетъ тебѣ тараторить: и умница-то, и красавица-то, и полная-то, и бѣлая-то, и разумная-то… Ну что ты тутъ?.. Ну, поѣдешь смотрѣть; глядь: рожа словно тарелка, а носъ — что твой руль отъ доброй расшивы; одинъ глазъ смотритъ на Ярославль, а другой на Кострому… Тьфу ты, прахъ побери!.. Оно, конечно, приданое знатное, домъ каменный, ну и денегъ, глядишь, таки тово… да что мнѣ приданое? У меня своего капиталу тысячъ шестьдесятъ серебромъ. Мнѣ не приданое нужно, а человѣкъ, съ кѣмъ бы вѣкъ жить. Вотъ коли провѣдаю гдѣ невѣсту хорошенькую, хошь и безъ приданаго, самъ сваху зашлю… Видѣлъ, правда, я одну штучку… вотъ ужь краличка!.. Да нѣтъ… эвто не нашего поля ягода… (Вздыхаетъ). Дѣлать нечего, Прохорычъ, поразвѣдаемъ да пообождемъ.

   Прохорычъ. — Оно, конечно, хозяинъ, сожительницу себѣ выбрать не то, что товару купить; и товаръ иной разъ нескоро отберешь. Да здѣсь, въ Москвѣ, долго не заждетесь… Москва-матушка кого хошь напоитъ, и накормитъ, и женитъ, и разженитъ… Здѣсь нешто только куринаго молока не найдешь.

   Мордоплюевъ — Да, нечего сказать, важный городъ Москва, не Балабаеву нашему чета! Только носъ высунешь на улицу, ужь и видно, что Москва: народъ совсѣмъ не того сложенія. И жить здѣсь знатно, особливо какъ деньги въ карманѣ есть — а? Прохорычъ? вѣдь важно здѣсь жить?

   Прохорычъ. — Худо ли здѣсь жить, только бы Богъ здоровья далъ! (Опрокидывать стаканъ и на донышко кладетъ кусокъ сахару). Благодарю покорно за угощеніе, хозяинъ… Тепереча я пойду къ молодцамъ, посмотрю, что тамъ они. Скоро ли обѣдать изволите?

   Мордоплюевъ. — Вотъ только еще одинъ стаканъ выпью, да коли тамъ все готово, такъ и за столъ сядемъ.

   Прохорычъ. — Ладно-съ. (Кланяется и уходитъ),

   Мордоплюевъ (одинъ). — А въ самомъ дѣлѣ, вѣдь въ Москвѣ-то знатное житье… а оттого, что городъ важный: куда хошь поѣзжай — конца не видать… одна улица почитай съ цѣлый Балабаевъ будетъ. Правда, у насъ Волга хороша, нечего сказать, живая рыба тоже ни почемъ; да что рыба! здѣсь сайку или калачъ возьми, откусилъ, такъ сейчасъ и слышно, что московскій. Ну, у насъ лѣтомъ машины ходятъ, зато здѣсь тебѣ разнощикъ такъ прокричитъ, что въ Балабаевѣ за рубль серебромъ не услышишь. Знатный городъ Москва!.. Въ Питеръ ли захотѣлъ — садись на чугунку и валяй! Не успѣлъ носу обтереть, ужь и тамъ. Не хочешь въ Питеръ, поѣзжай куда на дачу… подкутишь тамъ, никто тебя не знаетъ… а у насъ, въ Балабаевѣ, на другой день въ цѣломъ ряду загудятъ. Нечего сказать, славное здѣсь житье… (ходить по комнатѣ заложа за спину руки). А Прохорычъ правду говоритъ, пора бы ужь того… и ужь больно бы пора… тридцать-третій пошелъ… Оно, конечно, и холостой живешь… да что!.. все не то!.. Вотъ, примѣромъ, самоваръ: вотъ онъ тепереча стоитъ… простоитъ онъ и до вечера, коли не хватятся, а кто хватится?.. Э-эхъ! (садится). Конечно, стряпуха есть, да вѣдь стряпуху не поцалуешь, а жену и поцаловать можно — ничего!.. знатно!.. Да гдѣ ея возьмешь? И много сватаютъ, да все браковка… жди да подожди!.. (встаетъ). Эхъ, кабы эвта штучка! Вотъ ужь истинно сказать, отборная барышня… одни глаза… Фу ты поди!.. Третій мѣсяцъ въ лавку ходитъ, и каждый разъ хлопчикъ позади, казачкомъ одѣтъ. Анамедни пришла, я говорю: «наше вамъ почтеніе, сударыня!» а она: «здравствуйте, говоритъ, здоровы ли вы?» О здоровьи спросила… Ну, я ей кисею въ убытокъ и отдалъ, да за два аршина атласу позабылъ взять. Вотъ кабы… да нѣтъ… за нашего брата не пойдетъ… скажетъ: бородачъ!.. А что борода?.. по-ихнему мочалка (подходить къ зеркалу); какая же она мочалка? Борода какъ борода; правда, у меня желтовата маленько… да кабы ужь пошла за меня, такъ и подкрасить бы можно… только нешто смѣяться станутъ — скажутъ бороду вымазалъ; да ничего, я такъ сойдетъ. А ужь какъ бы зажили-то!.. Въ шляпку бы ей перо… пару сѣрыхъ купилъ-бы, да коляску, да санки модныя… О масляницѣ, покатили бы съ ней, только держись… Поди! поди!.. прочь съ дороги!…

  

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТОЕ.

Мордоплюевъ и Борька.

  

   Борька (въ дверяхь). — Вона! Что это хозяинъ-то въ горницѣ кричатъ «поди»?

   Мордоплюевъ. — Пристяжную самъ бы взялъ, да какъ махнулъ бы… (оборачивается и видитъ Борьку). Ты чего тутъ стоишь, чертенокъ? Что тебѣ надать?

   Борька. — Да васъ, хозяинъ, какой-то баринъ спрашиваетъ.

   Мордоплюевъ. — Какой тамъ баринъ? Чего ему?

   Борька. — Не знаю-съ; мнѣ, говоритъ, нужно хозяина, а самъ все волосья себѣ ерошитъ.

   Мордоплюевъ. — Ну, ладно, сейчасъ выйду.

(Борька хочетъ уйдти и въ дверяхъ сталкивается съ Перетычкинымъ).

  

ЯВЛЕНІЕ СЕДЬМОЕ.

Мордоплюевъ и Перетычкинъ (въ очкахъ, съ усами и эспаньёлкой, одѣть и причесанъ по модѣ, но платье довольно поношенное).

  

   Перетычкинъ (Борькѣ). — Ничего, ничего, братецъ, я я самъ его найду; вѣдь мы пріятели (увидя Мордоплюева). Ваня! ты ли это? Здравствуй, душечка!.. (хватаетъ его за руку) Не узнаешь, что ли?.. а?..

   Мордоплюевъ. — Извините, сударь, я, право… кажется, то-есть…

   Перетычкинъ. — Такъ и есть, не узналъ!.. Ахъ, ты разбойникъ! Да ты посмотри на меня хорошенько; ну посмотри! (становится съ позу) Что, все еще не узнаешь? а?.. Не узнаешь?

   Мордоплюевъ. — Ей-Богу, нѣтъ-съ. Ну, вотъ хошь убейте, а ужь того…

   Перетычкинъ. — Ахъ, ты бутузъ этакой! Ну, а помнишь Сашу Перетычкина? Еще у васъ въ Балабаевѣ цѣлый годъ гостилъ, у покойницы тетушки Ѳеклы Назаровны, и жили-то рядомъ, возлѣ почты… ну, еще по воскресеньямъ вмѣстѣ на рѣчку бѣгали да на конькахъ катались.

   Мордоплюевъ.— Да, да, помню, помню!.. Ахъ ты, Саша, Саша!.. Ну, братецъ, вотъ хоть убей, а я бы тебя, право, не узналъ.

   Перетычкинъ. — То-то вотъ и есть; я-такъ, небойсь, узналъ съ-разу, даромъ что ты растолстѣлъ какъ быкъ!

   Мордоплюевъ (Перетычкину). — Да легко ли тебя узнать-то, юный ты человѣкъ, вишь ты какъ перемѣнился? Ну, а какъ тебя ко мнѣ-то Богъ надоумилъ?

   Перетычкинъ. — Да я вчерась только узналъ отъ Пивоварова — что у насъ въ прикащикахъ жилъ, теперь онъ такъ шатается — онъ сказалъ мнѣ, что ты ужь безъ-малаго годъ въ Москвѣ и въ дядиныхъ лавкахъ торгуешь. Ныньче утромъ махнулъ я въ ряды, узналъ тамъ о твоей квартирѣ — да и въ тебѣ… Такъ-то, братъ, Ваня!..

   Мордоплюевъ. — Да, братъ Сашуха, еще Богъ привелъ свидѣться. Ну, а тятенька твой здоровъ ли ?

   Перетычкинъ. — Слава Богу; ему, чай, тамъ хорошо.

   Мордоплюевъ. — Гдѣ тамъ?

   Перетычкинъ. — А на томъ свѣтѣ-то !

   Мордоплюевъ. — Какъ? да ништо ужь порѣшился?

   Перетычкинъ. — Скоро два года будетъ.

   Мордоплюевъ. — Царство небесное!.. Ну тебѣ, братъ Саша, чай, большой капиталъ остался?..

   Перетычкинъ. — Да таки на порядкахъ: двѣ лавки въ Мускатильномъ Ряду, да въ палаткакъ товару тысячъ на десять серебромъ было.

   Мордоплюевъ. — Вотъ и важно… Теперь, чай, торгуешь?

   Веретычкинъ. — Да, торгую… ха, ха, ха!.. Вотъ дурака нашелъ: стану я торговать!.. Да хоть бы товаръ-то нашъ былъ такой… барышни ходили бы покупать… а то лакъ да вохра, скипидаръ да купоросъ… Стоитъ всякой дрянью руки марать!.. Къ намъ только и шатаются фабричные да маляры — хорошенькаго личика не видишь.

   Мордоплюевъ.— Ну, такъ за нашъ товаръ возьмись, панскую лавку открой… къ намъ, братъ, иной разъ такія ходятъ, что фу-ты на!..

   Перетычкинъ. — Вотъ еще! Стану я аршинничать… Нѣтъ, братъ Ваня, меня и тятенька съ маменькой не къ этому готовили. Ты не знаешь, вѣдь ко мнѣ четыре учителя ходили; тятенька, правда, сначала хотѣлъ-было къ лавкѣ пріучать, да маменька куда тебѣ!.. Вѣдь она была изъ благородныхъ… и въ гимназію, говоритъ, не пущу: пусть дома къ университету готовится… лѣтъ шесть, братъ, возился… ну, и ужь совсѣмъ было, и французскій, и географію, и исторію, все вызубрилъ — хоть сейчасъ въ студенты; да маменька захворала, скончалась… а мѣсяца черезъ два и тятенька туда же за ней… Ну, и баста!

   Мордоплюевъ. — Эхъ, братъ Саша! Такъ мы съ тобой, выходитъ, оба почитай круглые сироты.

   Перетычкинъ. — Это все вздоръ… Жизнь есть сонъ, надо умѣть жить… были бы, братъ, деньги.

   Мордоплюевъ. — Нѣтъ, Саша, плохо сиротское дѣло! нѣтъ милѣй дружка, какъ родимая матушка! Вспомнишь ее, да и поплачешь… (утираетъ глаза). Ну, такъ ты и въ студентахъ былъ?

   Перетычкинъ. — Нѣтъ, раздумалъ. Какъ тятенька умеръ, не до того было… Экзаменъ же такой трудный… да и къ чему забивать голову, когда тысячъ тридцать цѣлковыхъ въ карманѣ есть? Я же опеки не боялся: мнѣ ужь двадцать-второй годъ былъ… (со вздохомъ). Да, братъ Ваня, славный былъ у меня капиталецъ!

   Мордоплюевъ. — Какъ былъ? Да вѣдь чай и теперь есть?

   Перетычкинъ (спохватясь). — Ну, да, разумѣется, есть; только какъ бы тебѣ сказать… не въ рукахъ: зачѣмъ деньги дома держать? я ихъ пустилъ въ оборотъ.

   Мордоплюевъ. — Въ какой же оборотъ?

   Перетычкинъ. — По рукамъ роздалъ… то-есть въ проценты… да набралъ разныхъ акцій въ Компанію Усовершенствованія… чего-бишь? Не помню… Только, легко разбогатѣть можно.

   Мордоплюевъ. — Ну, и много барышей зашибаешь?

   Перетычкинъ. — Тысячъ пять цѣлковыхъ въ годъ. За-то посмотрѣлъ бы ты, Ваня, какой у меня жеребецъ, какъ вышколенъ… и премію на скачкѣ получилъ. Пролетки обиты у меня малиновымъ бархатомъ… Квартиру нанимаю на Тверскомъ Бульварѣ, пятьсотъ цѣлковыхъ плачу; оно не дешево, да вѣдь за-то полъ у меня этакой… знаешь, паркетъ. Обои малиновые съ золотыми звѣздочками; занавѣски тоже малиновыя съ желтыми червячками. Бывало, выѣдешь куда-нибудь, всякой остановится и смотритъ… Да, братъ Ваня!.. Пожилъ я, нечего сказать.

   Мордоплюевъ. — Какъ пожилъ? Да вѣдь и теперь тоже живешь?

   Перетычкинъ. — Конечно, живу… Вотъ когда-нибудь заѣзжай, посмотри… Впрочемъ, у меня окна передѣлываютъ… Какъ кончатъ, я тебя затащу .. Эхъ, брать Ваня!.. Ты не понимаешь, что такое жизнь! Какъ тятенька умеръ, такъ просто я совсѣмъ переродился… образовалъ себя совсѣмъ иначе… то-есть понялъ современность. Вотъ, напримѣръ, перчатка: она бездѣлица… а все это у меня съ шикомъ… А ты, я думаю, и не знаешь, что такое шикъ?

   Мордоплюевъ. — Шикъ? Не знаю, братъ Саша, что эвто за шикъ твой. У меня въ лавкѣ перчатокъ много, а все такъ, безъ шику.

   Перетычкинъ. — Ха, ха, ха!.. Ну, братъ Ваня! ничего ты не понимаешь… (Въ сторону) Фу! какая дубина!..

   Мордоплюевъ. — Э, постой… догадался! Шикъ… надо быть вотъ эвтотъ чугунный перстень, что у тебя на большомъ пальцѣ.

   Перетычкинъ. — Нѣтъ, это просто перстень, только по модѣ надѣтъ.

   Мордоплюевъ. — То-то… А я думалъ, ужь не онъ ли шикомъ называется, что та его на большой-то палецъ напялилъ.

   Перетычкинъ. — Нѣтъ, Ваня, шикъ… это модное слово; его значить… ну, да я послѣ тебѣ растолкую; а жить, какъ я жилъ… то-есть живу… скажешь, братъ, спасибо. Поутру, бывало, встанешь, халатъ персидскій, то-есть настоящій персидскій… напьешься чаю, выкуришь сигарку, сядешь въ пролетки, проѣдешься по Москвѣ, а тамъ обѣдать къ Печкину, или Шевалье. Шампанскаго выпьемъ, на бильярдѣ поиграемъ, потомъ на бульваръ, или куда-нибудь на дачу… тамъ вдругъ, глядишь, какая-нибудь барышня у тебя подъ носомъ… не конфужусь, братъ, какъ бывало прежде — и наставилъ лорнетъ, да и смотришь ей прямо въ глаза. Вечеромъ въ театръ; возьмешь съ собой трубку…

   Мордоплюевъ. — Какъ же трубку? вѣдь, говорятъ, курить тамъ ужь не велѣно?

   Перетычкинъ. — Зрительную трубку, братецъ… Ну, сидишь тамъ, хлопаешь… изъ театра къ какой-нибудь актрисѣ… окончить вечеръ…

   Мордоплюевъ. — На чтожь тебѣ актёрши-то? Нешто хочешь учиться представлять?..

   Перетычкинъ. — Совсѣмъ не то, братецъ ! Ты вотъ ничего не понимаешь… Съ актрисами знакомиться — это въ тонѣ… Ну, скажи по правдѣ, вѣдь самъ тоже, я думаю, иногда заглядываешься на хорошенькихъ — а?

   Мордоплюевъ. — Какъ иной разъ не заглядѣться! На то глаза во лбу… Да нѣтъ, братъ Саша, намъ не рука; пожалуй, какъ разъ въ товарѣ перепутаешься.

   Перетычкинъ. — Фу, какой право ты! Да развѣ человѣкъ можетъ жить безъ страстей? Этого гуманность требуетъ… Ну, женись!..

   Мордоплюевъ. — Вотъ эвта штука у меня давно въ головѣ… Надать бы жениться… ужь мнѣ тридцать-третій въ доходѣ; да и скучно, братъ Саня… то-есть подчасъ бываетъ вотъ-какъ… ужь и не говори!..

   Перетычкинъ. — Такъ зачѣмъ же дѣло стало? Въ Москвѣ невѣстъ пропасть; сейчасъ сосватаютъ.

   Мордоплюевъ. — Ужь и сватаютъ, братъ Саша, да все, какъ на смѣхъ, либо косая, либо тутъ бородавка какая-нибудь… ужь такое несчастье!..

   Перетычкинъ. — Да вѣдь не всѣ же невѣсты съ бородавками; а иной маленькая, этакъ, бородавочка, очень идетъ.

   Мордоплюевъ. — Хорошо кабы маленькая, а то…

   Перетычкинъ. — Да какъ хорошенькую не найдти, это вздоръ; стоитъ только поискать. Можетъ-быть, у тебя ужь и есть какая-нибудь на примѣткѣ? Подумай-ка!

   Мордоплюевъ. — Есть-то, есть, Саша, нечего грѣха таить, и ужь какая штучка-то… да за меня не пойдетъ!

   Перетычкинъ. — А почему же не пойдетъ?

   Мордоплюевъ. — А потому, что барышня, братъ, и по-французски говоритъ… Фу ты какая! Ну, пойдетъ ли за нашего брата?..

   Перетычкинъ. — Гдѣ же ты ее видѣлъ?

   Мордоплюевъ. — Да вотъ ужь третій мѣсяцъ ко мнѣ въ лавку ходить, когда съ матерью, а когда и одна. Позади мальчишка въ казакинѣ, еще на груди красныя лепешки нашиты… а ужь какая, брать, красотка! начнетъ съ матерью по-французски, а сама все этакъ на меня… Только войдетъ въ лавку, скажетъ: здравствуйте!.. такъ по сердцу вотъ словно мурашки… Вотъ взялъ бы и, да и… ужь Богъ знаетъ что!

   Перетычкинъ. — А кто она такая и гдѣ живетъ — ты не знаешь?

   Мордоплюевъ. — Знаю, Саша, знаю. Вотъ видишь ли какъ-то анамедни у ней не хватало за товаръ шести рублей серебромъ, вотъ она и говоритъ: вы мнѣ, говоритъ, довѣрите? А я говорю: помилуйте, сударыня, съ большимъ удовольствіемъ, хоть цѣлую давку, не токмо что шесть рублей серебра. Пришлите же, говоритъ, завтра къ намъ на домъ прикащика: маменька отдастъ. Попросила бумажки, и написала гдѣ живутъ… на другой день малой сходилъ и получилъ деньги… важная барышня!

   Перетычкинъ. — А цѣла ли эта записка?

   Мордоплюевъ. — Вотъ здѣсь, у меня въ конторкѣ, сейчасъ тебѣ покажу… (вынимаетъ изъ конторки лоскутокъ бумаги) Вотъ она. Ишь какъ славно пишетъ!

   Перетычкинъ (читаетъ). — «На Прѣсненскихъ Прудахъ, домъ чиновника Евграфа Семеновича Сандаракова, спросить хозяйку дома Зинаиду Васильевну».

   Мордоплюевъ. — Эвто ея мать: ее зовутъ Зинаида Васильевна.

   Перетычкинъ. — Сандароковы! Да я ихъ знаю, братецъ; богатые люди… (Въ сторону) Что за глупая фамилія! Впрочемъ, я гдѣ-то слышалъ…

   Мордоплюевъ. — Неужто знаешь, Саша? Вотъ штука-то! Нешто бывалъ у нихъ?

   Перетычкинъ. — Сколько ранъ… Да вотъ: хочешь ли я тебя сосватаю?.. а?.. хочешь?..

   Мордоплюевъ. — Голубчикъ! отецъ родной! сдѣлай милость! По гробъ жизни тебѣ буду… Вотъ хоть сейчасъ въ ножки поклонюсь!..

   Перетычкинъ. — Что ты, что ты, братецъ!.. Не нужно. Ужь сказалъ, такъ сосватаю и женю.

   Мордоплюевъ — Ну, а какъ она за меня не пойдетъ?

   Перетычкинъ. — Ужь пойдетъ, я тебѣ ручаюсь.

   Мордоплюевъ. — Ахъ, ты милый человѣкъ! Да я тебѣ вотъ какъ… ну, просто ничего не пожалѣю…

   Перетычкинъ. — Такъ давай же руку… кончено! Завтра я поѣду къ нимъ, сдѣлаю отъ тебя предложеніе, а послѣзавтра съ тобой вмѣстѣ…

   Мордоплюеву. — Да, ужь какъ хошь; только, братъ, Саня, чтобъ было безъ обману.

   Перетычкинъ. — Вотъ тебѣ на! Да кому ты это говоришь? будь покоенъ… А теперь, для начала дѣла, не худо бы я бутылочку шампанскаго… Да знаешь ли что, Ваня?.. Поѣдемъ-ка къ Печкину; тамъ и хватимъ редерцу.

   Мордоплюевъ. — Да какъ же ѣхать-то? Вѣдь я еще не обѣдалъ.

   Перетычкинъ. — Такъ что жь? Тамъ и отобѣдаемъ… поѣдимъ отлично! Ты меня шампанскимъ, а я тебя обѣдомъ угощу… Ну, ходитъ, что ли?

   Мордоплюевъ. — Да право не знаю… Какъ же ѣхать, когда дома обѣдъ сваренъ…

   Перетычкинъ. — Ха, ха, ха! вотъ штука-то! обѣдъ сваренъ! А развѣ у тебя некому его съѣсть? Или ты прикащиковъ боишься? можетъ, они тебя распекаютъ?

   Мордоплюевъ. — Вотъ еще какого чорта городитъ! Стану я прикащиковъ бояться… Да что они мнѣ!.. Я ихъ, пожалуй, и за виски!..

   Перетычкинъ. — Такъ отчего жь ты ѣдешь?

   Мордоплюевъ. — Ну, да пожалуй, поѣдемъ… толковать тутъ нечего.

   Перетычкинъ. — Давно бы такъ. Только вотъ что, Ваня, одолжи братъ мнѣ цѣлковыхъ двадцать-пять: домой заѣзжать не хочется.

   Мордоплюевъ. — Изволь, хоть пятьдесятъ! Денегъ, что ли, у насъ нѣтъ?.. дряни-то эвтой довольно… (вынимаетъ изъ конторки огромную пачку депозитокъ и даетъ одну Перетычкину). Вотъ тебѣ пятьдесятъ серебра; не мало ли?..

   Перетычкинъ. — Нѣтъ, довольно; вѣдь у меня дома деньги есть… Да пошли-ка, братъ, за извощикомъ: до Печкина вѣдь не близко.

   Мордоплюевъ. — Зачѣмъ же извощика? А жеребецъ-то твой?..

   Перетычкинъ. — Да разбился ногами, братецъ. Вотъ ужь третій день на извощикахъ ѣзжу.

   Мордоплюевъ. — Ну, ладно; у насъ тутъ на углу стоитъ… Вотъ я только шинель надѣну.

  

ЯВЛЕНІЕ ВОСЬМОЕ.

Тѣ же и Прохорычъ.

   Прохорычъ. — Я ужь больно заждался, хозяинъ. Помилуйте; щи на столъ поданы…

   Перетычкинъ (Прохорычу). — Ну, эти щи ты, любезный, самъ я ѣшь на здоровье, а хозяинъ твой дома обѣдать не будетъ, Мы сейчасъ къ Печкину ѣдемъ.

   Прохорычъ. — Не-ужь-то въ самомъ-дѣлѣ вы, Иванъ Дороѳеевь, отъ обѣда ѣхать изволите? Когда же эвто у насъ бывало?

   Мордоплюевъ (надѣвая шинель). — Да нельзя, Прохорычъ. Такая линія вышла!.. Вотъ видишь, пріятель… можетъ, кто спросить, или что нужное, такъ, молъ черенъ часикъ будетъ.

   Перетычкинъ. — Да поѣдемъ, братецъ! Что тутъ съ нимъ дотолковывать. (Уходятъ.)

  

ЯВЛЕНІЕ ДЕВЯТОЕ.

  

   Прохорычъ (одинъ). — Вотъ тебѣ и здравствуй! Тепереча, стало-быть, выходитъ, проклажайся и одинъ… Да мнѣ и кусокъ въ горло не пойдетъ. Ну, братъ хозяинъ! Что-то неладно… А что эвто за пріятель? Ровно пѣтухъ безхвостый… Отуритъ онъ его, ей-Богу отурить!.. Ужь какъ ты хошь, Иванъ Дороѳеичъ, а видно не сдобровать тебѣ! (Уходитъ.)

  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

(Небольшая гостиная въ домѣ Сандаракова. Диванъ, коверъ, столовые часы, солнечная лампа, на окнахъ цвѣты и проч.)

  

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

  

   Юлинька (одна, сидитъ подъ окномъ). — Боже мой, какая тоска! Живешь точно въ деревнѣ… еще хуже, ей-Богу! что за фантазія пришла маменькѣ продать дачу и переѣхать въ этотъ глупый домъ, да еще въ такой глуши, на Прѣсненскихъ Прудахъ! Просто, умереть можно! Только и утѣшенія, когда гостишь у Машеньки или у Полины; хоть развлечешься пріятно: сядешь къ окошку — экипажи ѣздятъ, мимо ходятъ студенты, офицеры въ каскахъ… особенно кавалеристы… Ахъ!.. это charmant!.. Гусаръ мнѣ больше всего нравится… весь въ золотѣ… прелесть!.. Ну, и уланъ тоже очень красивъ; только каска мнѣ не нравится. Взглянетъ на окно, улыбнется этакъ… ну, сдѣлаешь ему глазки… не для чего-нибудь такого: влюбляться въ каждаго, это смѣшно… прійдетъ время, полюбишь… вѣдь говорятъ же: сердце любятъ не спросясь; а завлечь этакъ очень пріятно: пусть себѣ ходятъ да вздыхаютъ. Вотъ здѣсь такъ цѣлый день порядочнаго человѣка не увидишь; пройдетъ разнощикъ какой-нибудь — и только. Ахъ, да… Еще ходитъ красноносый квазимодо. Что за смѣшная рожа! Вѣчно съ портфелемъ, тоже остановится и глазѣетъ, думаетъ, что имъ займутся… противный!.. Когда-нибудь покажу ему языкъ… ей-Богу покажу. Прошу покорно! Да вотъ онъ и идетъ. Ахъ, гадкій!.. Спрячусь (прячется за горшокъ ерани и выглядываетъ изъ-за него). Остановился… смотритъ. Ну что смотришь?.. Пошелъ прочь!.. Отвратительный!..

  

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Юлинька и Зинаида Васильевна.

  

   Зинаида Васильевна (войдя при послѣднихъ словахъ Юлиньки). — Julie, ты съ кѣмъ то амурничаешь?

   Юлинька. — Фи, maman! Съ чего вы это взяли ? Я просто спряталась… Какой-то противный все шатается мимо оконъ и дѣлаетъ мнѣ гримасы.

   Зинаида Васильевна. — Плюнь на него, mon ange. Мало ли народу шатается по улицѣ!

   Юлинька. — Ну, нѣтъ, manan; здѣсь и этотъ красноносый въ рѣдкость. Здѣсь точно въ ссылкѣ… очень пріятно глядѣть на эти глупые пруды… просто умереть со скуки! Хоть бы на недѣльку опять уѣхать куда-нибудь за городъ… ей-Богу!

   Зинаида Васильевна. — Что жь дѣлать, мой другъ, когда нельзя! Надо имѣть средства… ты ничего не понимаешь.

   Юлинька.— Какъ не понимать, maman! Обѣщались сдѣлать soirée dansante, Клязминыхъ пригласить и Бирюковыхъ, а только все откладываете!

   Зинаида Васильевна. — Какъ ты малодушна, Julie! Безъ средствъ ничего не сдѣлаешь… Подожди, имѣй терпѣніе.

   Юлинька.— Да, хорошо вамъ говорить, maman, а я просто съ ума схожу: Большое удовольствіе душить себя лѣтомъ здѣсь, въ Москвѣ! Мнѣ кажется, что я состарѣюсь и умру въ этой душной тюрьмѣ (плачетъ).

   Зинаида Васильевна. — Наконецъ это глупо, Julie; ты ужь не ребенокъ; надо имѣть сколько-нибудь разсудка. Я сама воспитана en grand, у папеньки было 16 душъ… Вышла, конечно, я не за дворянина, а все-таки была въ кругу… можно сказать, блистала въ обществахъ; ну а теперь… конечно, я и теперь еще въ такихъ дѣлахъ, что отъ общества не откажусь, но что жь дѣлать! обстоятельства… А ты еще молода и даже очень молода; тебѣ можно всего ожидать въ будущемъ.

   Юлинька. — Да каково же все ждать, maman? когда этого дождешься?

   Зинаида Васильевна.— Опять скажу, терпѣніе, ma chère. Счастье иногда приходитъ вдругъ, неожиданно. Вотъ у меня теперь билеты на три лотереи; можетъ-быть, достанутся и большіе выигрыши. Напримѣръ, домъ въ Петербургѣ въ 12,000 рублей серебромъ.

   Юлинька. — Да вѣдь домъ будетъ разъигрываться въ 55-мъ году, maman.

   Зинаида Васильевна. — Не правда, въ нынѣшнемъ, и я его непремѣнно выиграю: у меня есть предчувствіе… вотъ увидишь. Тогда ужь, натурально, мы поѣдемъ въ Петербургъ, и ты выйдешь за какого-нибудь гвардейца; тамъ вѣдь это очень легко.

   Юлинька. — Мнѣ кажется, maman, это только однѣ мечты; а вотъ въ воскресенье съѣздить бы хоть къ Раппо въ Тиволи… Тамъ такъ пріятно; вы же давно обѣщали нанять коляску. Хоть въ этомъ-то не откажите maman.

   Зинаида Васильевна. — До воскресенья еще далеко: ныньче понедѣльникъ; да ужь если обѣщала, такъ и быть, поѣдемъ.

   Юлинька (бросаясь на шею къ Зинаидѣ Васильевнѣ). — Ахъ, маменька! душенька! да я васъ зацалую… Смотрите же: parole d’honneur! А я сдѣлаю себѣ новое платье изъ той кисеи, что въ именины подарили. Ахъ, какъ весело! Чудесно! (прыгаетъ по комнатѣ.)

  

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТІЕ.

Тѣ же и Ѳедосья Антоновна (съ чепцѣ, сверху покрытая платкомъ, съ огромнымъ узломъ въ рукахъ).

  

   Ѳедосья (раскланиваясь). Здравствуйте, матушка, Зинаида Васильевна; здоровы ли, моя родная? Юлія Евграфовна! Какъ ты, мой ангелъ драгоцѣнный? Да что васъ и спрашивать! Цвѣтете, какъ розочка… и дай Богъ! дай Богъ!

   Зинаида. — Что это, Ѳедосья Антоновна, запропала совсѣмъ? Я ужь хотѣла посылать, да забыла гдѣ ты живешь.

   Ѳедосья. — Сбиралась, моя родная, каждый день сбиралась, вотъ разрази меня! Да такая вышла оказія… вѣрьте Богу, двѣ недѣли ногъ подъ собой не слышала… насилу Богъ привелъ кончить!

   Зинаида. — Объ чемъ же захлопоталась такъ, Ѳедосья Антоновна?

   Ѳедосья. — Да что моя родная, вѣдь вамъ житье-бытье мое не безизвѣстно. Не отъ богатства шатаешься по Москвѣ, вотъ съ этакимъ узилищемъ, и руки-то тебѣ оттягаетъ, и мозоли-то понагревъ, и горло-то отъ пыль пересохнетъ, да что жъ дѣлать? Знать, Богъ такъ судилъ! А продажу, сами вы знаете, моя родная, его всякаго берешь: и барыня тебѣ даетъ, и купчиха, и приказничиха тебѣ даетъ, и продай, говоритъ, Ѳедосья Антоновна, сдѣлай милость! Ну, и продаешь; хоть плачешь, а продаешь!

   Зинаида. — Само-собой, ужь это твое занятіе. А что жь ты хотѣла разсказать про какія-то хлопоты.

   Ѳедосья. — А вотъ сейчасъ, моя родная. Позвольте присѣсть, ангелъ мой драгоцѣнный (садится). Не слыхали ли вы о Микитѣ Прохорычѣ?… Вотъ что маклеромъ былъ, да весь прожился; еще у него жена о шести пальцахъ на лѣвой рукѣ… такъ Шестипалихой и зовутъ. Вотъ и дала мнѣ продавать два платья: одно тарлатановое, а другое клѣтчатое гласе. Мыкалась, мыкалась я съ ними — не продаются! Какъ-то подъ вечеръ захожу я къ Ивану Кузьмичу, къ булгактеру; у него гости; какъ завидѣли меня, сейчасъ же и въ залу, обступили всѣ… показывай, говорятъ, все, что у тебя есть! Только-что я разложились, а булгактерша и хвать за эти два платья, давай торговать, сторговала да и говоритъ: скажи же ты мнѣ, Антоновна, чьи эти платья, а безъ того не покупали… Я давай отнѣкиваться: какъ, молъ, это можно; отъ нужды продаютъ, такъ просили не сказывать; а она знай себѣ: коли не скажешь, не куплю да и только! Что ты будешь дѣлать? Мялась, мялась, да и говорю: это, молъ, платья маклерши Арины Петровны Шестипалихи. Какъ-только раскрыла я ротъ, какъ подлетитъ ко мнѣ одинъ гость, усатый такой, да какъ закричитъ: «какъ ты смѣешь сестру мою марать?» Такъ напугалъ… вотъ разрази меня! А я, родная ты моя, и не знала, что этомъ усачъ-то братъ Шестипалихи. Такъ на меня напираетъ. «Какъ ты смѣешь, говоритъ, марать мою сестру, будто она отъ нужды платья продаетъ? Шлюха ты, говоритъ, алтынница, мерзавка этакая…» Ну, а я вѣдь сама легистраторша: покойникъ-то у меня вѣдь въ Земскомъ Судѣ служилъ, моя родная.

   Зинаида. — Знаю; ты ужь давно мнѣ сказывала.

   Ѳедосья. — Ну, а этотъ нахалъ, такъ-таки при всѣхъ и опозорилъ… что ты будешь дѣлать? А на мое счастье случился тутъ стряпчій Ендафоръ Иванычъ, славный человѣкъ… немножко хмѣльного обыкновенія придерживается, а ужь въ дѣлахъ настоящій клыкъ. Подай, говоритъ, прошеніе, я тебѣ напишу… дешево не раздѣлается? Вотъ на другой день и написалъ онъ, моя родная, и ужь такъ жалостливо написалъ, что я наплакалась… правда, два цѣлковыхъ слупилъ, ну да Богъ съ нимъ! Вотъ какъ подала я прошеніе-то, да цѣлыя двѣ недѣли всѣ ноженьки и притоптана, хоть все дѣло брось! Анъ Богъ-то не безъ милости: третьяго дня я гляжу, а самъ-то съ усамъ ко мнѣ и катитъ; помиримся, говоритъ: вотъ тебѣ! получай! да и подаетъ мнѣ пятьдесятъ цѣлковыхъ. Боже мой! Не взвидѣла я свѣта отъ радости. Пятьдесятъ серебромъ при моей нищетѣ! Что кабы да почаще такія оказіи, да тутъ бы и умирать ненадобно.

   Юлинька (тихо Зинаидѣ Васильевнѣ).— Фи, maman, какая низость!

   Зинаида. — У всякаго свои понятія, ma chère. (Антоновнѣ) Теперь покажи-ка ты намъ, Ѳедосья Антоновна, нѣтъ ли у тебя чего новенькаго?

   Ѳедосья. — Есть, моя родная, есть для васъ два платьица отличныя: одно грогровое, а другое муаръ, только по одному разу надёваны (развязываетъ узелъ). Извольте-ка посмотрѣть! (развертываетъ платья). Точно на васъ сшиты, ангелъ мой драгоцѣнный.

   Зинаида (разсматривая). — Гро-гро недурно, а это ужъ очень-ярко. Впрочемъ, Юлинькѣ теперь шелковыхъ платьевъ и ненужно: у нея есть. Вотъ еслибъ что-нибудь легкое, лѣтнее…

   Ѳедосья. — Были два газовыхъ съ отдѣлкой, да продала, моя родная, нечего дѣлать, продала; а эти оба купчихи Аграфены Семеновны Прищуровой.

   Зинаида. — Ну, а нѣтъ ли у тебя хорошенькой мантильи, визитки, или, чего-нибудь этакого?

   Ѳедосья. — Есть, моя родная, много есть, да не на вашу руку… не хочу и показывать (тихо). А вотъ нужно бы съ мнѣ, мой ангелъ, по секрету перемолвить!

   Зинаида. — Юлинька, поди-ка, mon ange; тамъ, на этажеркѣ, лежатъ ключи; потрудись, сходи сама въ чуланъ, да наклади варенья изъ большой банки; а то Устюшка набьетъ себѣ полонъ ротъ. Да прикажи самоваръ поставить: Ѳедосью Антоновну надо чайкомъ попотчивать.

   Ѳедосья. — Покорно благодарю, моя родная; я ужь столько вами довольна, что и сказать не могу. (Юлинька уходить.)

  

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Зинаида Васильевна и Ѳедосья Антоновна.

  

   Зинаида. — Ну, что жь такое у тебя новенькаго, Ѳедосья Антоновна?

   Ѳедосья. — А вотъ что, ангелъ мой драгоцѣнный… Да нѣтъ, ей-Богу, я и сказать-то не смѣю… Какъ разгнѣваетесь да прогоните меня въ три шеи…

   Зинаида. — Полно, Ѳедосья Антоновна, какъ тебѣ не стыдно! Говори, пожалуйста, безъ церемоній.

   Ѳедосья. — Такъ вотъ что, моя родная: не припомните ли, какъ, недѣли двѣ назадъ, вы повстрѣчались со мной на Лубянкѣ — еще изволили ходить однѣ, безъ Юліи Евграфовны, только Оська былъ позади. Вы отъ корсетницы вышли, а я и пырь вамъ въ глаза…

   Зинаида. — Помню, помню; погода была прекрасная; я ходила корсеты смотрѣть.

   Ѳедосья. — Ну вотъ, ангелъ мой безцѣнный, только-что вы успѣли завернуть за уголъ, а ко мнѣ и подлетаетъ одинъ знакомый кавалеръ, прекрасный кавалеръ. «Здравствуйте, говоритъ, милая Ѳедосья Антоновна! Съ какой это хорошенькой дамочкой ты сейчасъ разговаривала?» А я говорю, вотъ съ такой-то, и фамилию сказала. «Да она замужняя?» — Замужняя, говорю. —«Такъ нельзя ли, говоритъ, у нихъ въ домѣ познакомиться? Такая скука, говоритъ, не знаешь, гдѣ развлечься, а она же говоритъ, такая роскошная» — ужь Богъ-вѣсть отъ кого онъ узналъ, что вы хорошо пожить-то любите» — такая, говоритъ, милашка».

   Зинаида.— Что ты, Ѳедосья Антоновна!

   Ѳедосья. — Такъ-таки и сказалъ: «милашка!» да еще мало-того, вотъ хоть сейчасъ умереть — пышкой назвалъ!

   Зинаида. — Какой вздоръ! Не-уже-ли я еще такъ хороша?

   Ѳедосья. — Да развѣ въ зеркалѣ-то вы себя не видите? Вѣдь вы, ангелъ мой безцѣнный, просто маковъ цвѣтъ… вотъ разрази меня! Да поставь-ка васъ рядомъ съ Юліей Евграфовной, кто скажетъ, что вы ей маменька? Вѣдь вы кажетесь не больше, какъ двумя годками ея постарше, право!

   Зинаида (глядясь въ зеркало). — Полно! что ты Ѳедосья Антоновна! можно ли этому повѣрить!

   Ѳедосья. — Да вотъ хоть сейчасъ разрази меня! Ну, вотъ моя драгоцѣнная, ныньче ранехонько поутру этотъ кавалеръ и пріѣзжаетъ ко мнѣ. «Здравствуй, говоритъ, Ѳедосья Антоновна! А бываешь ли ты, говоритъ, у этой г-жи Сандараковой? Ну, помнишь, что анамедни…» — Да ужь давненько, я говорю, не бывала. — «Не на Прѣсненскихъ ли Прудахъ она живетъ?» — Точно такъ, молъ, батюшка. «А дочка есть у нихъ?» — Какъ же есть, сударь. — «А какъ ее зовутъ?» — Юлія, молъ, Евграфьевна. — «Хорошенькая?» — Да, я говорю, просто красавица! — «Не мудрено, говоритъ, если судить по маменькѣ…»

   Зинаида. — Ну, а еще больше ничего обо мнѣ не сказалъ?

   Ѳедосья. — Нѣтъ, спросилъ, моя родная: «а сама-то, говорить, какого характера?» — Я говорю: развеселаго, батюшка; просто чудная дама. «На же, говоритъ, тебѣ рубль серебромъ».

   Зинаида. — Для чего жь это онъ такъ разспрашивалъ объ Юлинькѣ?

   Ѳедосья. — Ужь не знаю, моя родная, право не знаю.

   Зинаида. — Да онъ кто такой? Военный?

   Ѳедосья. — Нѣтъ, ангелъ мой драгоцѣнный, говоритъ, что служилъ въ военной, а теперь, вишь, въ отставкѣ.

   Зинаида. — Молодой человѣкъ?

   Ѳедосья. — Молодой, молодой, лѣтъ двадцати-шести, не больше.

   Зинаида. — Блондинъ, или брюнетъ?

   Ѳедосья. — Это что такое, родная?

   Зинаида. — Бѣлокурый онъ?

   Ѳедосья. — Нѣтъ, родная, черноволосый.

   Зинаида. — А глаза у него какіе?

   Ѳедосья. — Глаза темнокаріе, какъ черные таракашки, такъ во всѣ стороны и бѣгаютъ.

   Зинаида. — А носъ?

   Ѳедосья. — Да носъ, такъ-себѣ…

   Зинаида. — Съ горбомъ?

   Ѳедосья. — Нѣтъ, безъ горба, матушка, и хвастать не хочу — гдѣ его взять?

   Зинаида. — А ростомъ высокъ онъ, али, можетъ, низенькій?

   Ѳедосья. — Средняго, родная; насчетъ росту, будетъ средняго.

   Зинаида. — И съ усами?

   Ѳедосья. — Какъ же, съ усами, и вотъ здѣсь хвостикъ атакой… забыла, какъ его называютъ.

   Зинаида. — Эспаньйолька.

   Ѳедосья. — Да, да, эспаньйолка.

   Зинаида. — Ну, а какъ состояніе? Богатый онъ человѣкѣ?

   Ѳедосья.— Богатый, богатый… Цѣлковый далъ… Я, говорить, ничего не пожалѣю для человѣка, если только… а ты, говоритъ, скажи, что очень, молъ, интересуется… а потомъ, говоритъ, я и самъ…

   Зинаида. — Какъ же его зовутъ? По фамиліи-то какъ?

   Ѳедосья. — А по фамиліи-то, родная моя, дай Богъ память…

  

ЯВЛЕНІЕ ПЯТОЕ.

Тѣ же и Евграфъ Семеновичъ (въ халатѣ, съ толстой книгой въ рукахъ).

  

   Евграфъ. — А! Колба Ретортовна! Ты опять здѣсь проявилась. Какимъ это вѣтромъ занесло?

   Ѳедосья. — Что это, батюшка, Евграфъ Семенычъ, вы меня такимъ именемъ называете, какого и на свѣтѣ нѣтъ.

   Евграфъ. — То-то же! ха, ха, ха! Это по-нашему, по-химически… Ну, какой еще дряни сюда нанесла — а?

   Ѳедосья. — Будто это дрянь! Что вы, родной! все вещи отличныя. Купи-ка что-нибудь для дочки-то, или хоть для супруги.

   Евграфъ. — Купить?.. Хорошо! (разсматриваетъ вещи). А нѣтъ ли у тебя сѣры, да антимоніи? Мнѣ бы для ракетокъ нужно… Ха, ха, ха!..

   Зинаида. — Оставьте, пожалуйста, ваши глупости… Ну, зачѣмъ сюда пришли?.. Развѣ вамъ тѣсно въ кабинетѣ?

   Евграфъ. — Что за тѣсно! Да ты не знаешь, дурочка, какую драгоцѣнность я подцѣпилъ за три двугривенныхъ. Смотри-ка сюда! (развертываеть книгу и читаетъ) «Открытыя тайны древнихъ магиковъ. Изданіе 1764 года», А? тутъ все есть: и натуральная магія, и кабалистика, и все, что хочешь…

   Зинаида. — Отстаньте вы, ради Бога, съ вашей каббалистикой! У васъ вздору-то не переслушаешь. Пойдемъ, Ѳедосья Антоновна; я думаю ужь самоваръ готовъ (уходятъ).

  

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТОЕ.

  

   Евграфъ Семеновичъ (одинъ, глядя женѣ вслѣдъ). — Дура, и больше ничего! Кукла ХІХ-го вѣка!.. И вся эта бабья порода такова. Имъ бы вотъ шляпку, да чепчикъ, да оборочку, да бахромочку, а химіи никакой, то-есть, просто ни бельмеса! Сядетъ прыщъ на носу — ужь они его и одеколономъ, и тѣмъ, и другимъ. А знаютъ ли, что такое прыщъ? отчего онъ происходитъ? и зачѣмъ онъ тутъ сѣлъ? вотъ и запятая!.. А ты все наблюдаешь, изучаешь все… Въ природѣ столько тайнаго, а ты открывай, не жалѣй головы… Какая-нибудь бездѣлица, а смотришь, она того… напримѣръ, чернильный орѣшекъ… ну, что онъ такое? а раскуси-ка его!.. Онъ рѣшаетъ жизнь и смерть человѣка, даетъ безсмертіе — вотъ онъ каковъ! Да что орѣшекъ! у насъ есть и почище. Здѣсь (показывая на голову), слава Богу, много! Колумбъ открылъ Америку, Фультонъ изобрѣлъ пароходъ, а Сандараковъ — фосфорное освѣщеніе… Да!.. Куда жъ чорту всѣ эти газы — дрянь и больше ничего!.. Вотъ только бы мнѣ кончить аппаратъ, ну и баста! Тогда всѣ домы, давки, магазины — все будетъ освѣщаться посредствомъ фосфора… да!.. это не спички какія-нибудь. Привилегія въ рукахъ, а тамъ и мильйоны въ карманѣ! А слава-то?.. Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. (потирая руки, хохочетъ во все горло).

  

ЯВЛЕНІЕ СЕДЬМОЕ.

Евграфъ Семеновичъ и Зинаида Васильевна.

  

   Зинаида. — Что это такое? Съ чего это вы тамъ развеселились? Хохочете до того, что весь домъ дрожитъ. Я думала, кто пріѣжалъ.

   Евграфъ. — Чего жь ты испугалась, дурочка? Я хохочу оттого, что на сердце весело… Вотъ здѣсь кипитъ, то-есть, этакъ, химически… понимаешь?..

   Зинаида. — Не понимаю я вашей глупой химіи; а ужь пора бы вамъ на себя оглянуться: что это вы съ самимъ-собою и съ нами дѣлаете?

   Евграфъ. — Что я дѣлаю? Ха, ха, ха! Никто не знаетъ, что я дѣлаю, а я знаю, и скоро всѣ узнаютъ… весь свѣтъ узнаетъ каковы мы гуси! Ха, ха, ха!

   Зинаида. — Очень пріятно будетъ, когда весь свѣтъ узнаетъ, что вы сумасбродъ, и что жену съ дочерью скоро пустите по міру.

   Евграфъ. — Ну это еще дудки! Я вамъ подготовлю такую химію, что вы у меня ахнете!..

  

ЯВЛЕНІЕ ВОСЬМОЕ.

Тѣ же и Оська (подаетъ Зинаидѣ Васильевнѣ письмо).

  

   Оська. — Вотъ къ вамъ письмо-съ.

   Зинаида. — Отъ кого это?

   Оська. — Да принесла баба Кудряевыхъ-съ; говорить: отдай барынѣ.

   Зинаида. — Ну, не мерзкій ли ты мальчишка? Сколько разъ я тебѣ приказывала подавать письмо на подносѣ, а не изъ своихъ грязныхъ лапъ. Развѣ такъ подаютъ господамъ?

   Оська. — Да на подносѣ-то Устинья ягоды выбирала, такъ теперь и не взглянешь.

   Зинаида.— А вытереть нельзя было? Теперь вотъ лапами-то перепачкалъ еще хуже. Этакая невѣжа! (читаетъ письмо) «Милая и добрая Зинаида Васильевна! по случаю именинъ моей Олиньки, убѣдительно прошу васъ пожаловать къ намъ, съ Юлинькой, послѣзавтра на вечеръ. Евграфа Семеныча я не приглашаю: онъ такой философъ, и знаю, что не поѣдетъ. Пріѣзжайте непремѣнно: я наняла четырехъ музыкантовъ; танцевъ «будетъ въ волю и кавалеровъ множество; надѣюсь, что время «проведемъ весело. Ваша Дарья Кудряева». Ступай, отнеси письмо къ барышнѣ и скажи, чтобъ она сейчасъ же написала отвѣтъ, что, молъ, непремѣнно будемъ (Оська уходитъ съ письмомъ). Ну, слава Богу, я очень рада: Юлинька хоть одинъ вечерокъ отведетъ душу.

   Евграфъ. — Кудряевы! а! знаю! Это тотъ, что управлялъ имѣніемъ у князя… какъ-бишь его?.. Еще цапнулъ сто тысячъ въ карманъ себѣ, этакъ, химически… помню, помню. Не-уже-ли вы къ нему поѣдете?

   Зинаида. — А что жь? По-вашему сидѣть въ четырехъ стѣнахъ да любоваться на васъ? Хоть бы вы вспомнили, что у васъ дочь невѣста — какія теперь у насъ средства? Куда мы ее вывозимъ? какія доставляемъ ей удовольствія?.. Бѣдная дѣвочка готова умереть со скуки, а вы запретесь на цѣлый день въ кабинетѣ, да только варите да толчете тамъ разныя глупости.

   Евграфъ. — Ну, для этихъ глупостей у тебя голова-то все равно, что (бьетъ рукой по спинкѣ креселъ). А я еще въ гимназіи изучалъ химію, да вотъ ужь тридцать лѣтъ все около нея тружусь, для нея и службу оставилъ, да…

   Зинаида. — Да мнѣ-то что въ этомъ пользы? Вотъ теперь приглашаютъ на вечеръ: нужны перчатки, ленты, цвѣты, экипажъ нанять, а вамъ и горя мало! Дайте по-крайней-мѣрѣ хоть на эти бездѣлицы.

   Евграфъ. — А гдѣ мнѣ взять? У меня теперь нѣтъ денегъ; черезъ полгода я дамъ вамъ хоть сто тысячъ серебромъ, обошью васъ кредитками.

   Зинаида. — Слыхала я эти химеры! Но не можетъ бьпъ, чтобъ у васъ не было денегъ: давно ли вы продали дрожки за полтораста серебромъ, а мнѣ отдали только восемьдесятъ? гдѣ жь у васъ семьдесятъ цѣлковыхъ?

   Евграфъ. — Гдѣ? Вотъ тебѣ, здравствуй! А медикаменты, а препараты — развѣ мнѣ мало надобно?

   Зинаида.— Такъ это вы ухлопали семьдесятъ цѣлковыхъ на вашу дрянь? Прекрасно! Но когда же будетъ этому конецъ? Или вы хотите промотать и послѣдній домишко, а меня съ дочерью оставить на всю жизнь безъ куска хлѣба? (плачетъ).

   Евграфъ. — Вишь ты какая химія! Ну, а припомни-ка, кто кого промоталъ? Не черенъ тебя ли я продалъ и дачу, и лошадей? не черезъ тебя ли бьюсь и теперь деньгами-то? Что?

   Зинаида. — А кто отдалъ въ займы три тысячи серебромъ шарлатану-фокуснику и не получилъ ни копейки?

   Евграфъ. — Такъ что жь за бѣда? Пропали деньги, зато онъ объяснилъ мнѣ гальванопластику; а кто задавалъ балы да вечера и въ одинъ вечеръ сорилъ по триста цѣлковыхъ?

   Зинаида. — А кто въ именины показывалъ фантасмагорію да сжегъ на дачѣ домъ новый тысячъ въ двѣнадцать — а?

   Евграфъ. — А кто въ модныхъ магазинахъ моталъ на тряпки по двѣсти да по четыреста серебромъ?..

   Зинаида. — А кого за глупые фейерверки вытурили въ отставку… позвольте васъ спросить!..

   Евграфъ. — А кто на лотереи проухлялъ больше тысячи рублей да на аллегри въ одну зиму промоталъ цѣлковыхъ двѣсти — нельзя ли узнать?

   Зинаида. — Въ аллегри я брала не на ваши деньги… свой же фермуаръ продала; а лотереи.. что жь такое? у меня были выигрыши значительные…

   Евграфъ. — Да; резинныя подтяжки да волосяной хлыстъ — важные выигрыши!.. Хлыстъ-то, правда, славно бы пригодился…

   Зинаида. — Что? что такое?…

   Евграфъ. — Да… кабы разложить… этакъ химически… да хорошенько-бы…

   Зинаида. — Низкій вы человѣкъ! сумасшедшій баранъ!.. Вотъ вамъ!.. Ну, есть ли въ васъ хоть капля благородства?.. И я, при моемъ воспитаніи, унизила такъ себя… вышла за такого сумасброда!.. Да ужь доведете вы меня до крайности: вывезу все изъ дома, возьму съ собой дочь и уѣду. Умирайте съ голоду съ вашей дурацкой химіей! На колѣняхъ будете ползать, да ужь такъ глупа не буду. Ужь я вамъ покажу себя, только бы мнѣ выиграть домъ въ двѣнадцать тысячъ.

   Евграфъ. — Да, карточный домъ съ однимъ окномъ… тараканамъ въ наймы отдавать! (Уходитъ).

   Зинаида (кричитъ ему вслѣдъ). — Безмозглый химикъ! глупая каррикатура! Вѣдь послала же мнѣ судьба въ наказаніе такого урода!..

  

ЯВЛЕНІЕ ДЕВЯТОЕ.

  

Зинаида Васильевна и Перетычкинъ (при послѣднихъ словахъ выглядываетъ въ двери).

  

   Перетычкинъ. — Извините… можетъ-быть, я…

   Зинаида (растерявшись).— Ахъ Боже мой!.. (Перетычкипу) что вамъ угодно?

   Перетычкинъ (расшаркиваясь въ дверяхъ). — Excusez, madame!.. Я не имѣю удовольствія быть знакомымъ… но… позвольте спросить… не вы ли Зинаида Васильевна?..

   Зинаида. — Да, вы не ошиблись. (Въ сторону). Ахъ, какой милашка!..

   Перетычкинъ. — Еще разъ mille pardones mesdanes! Я помѣшалъ вамъ… вы, кажется, были заняты…

   Зинаида. — Non, monsieur… Я бранила… вѣдь вы знаете, люди такъ глупы.

   Перетычкинъ. — Oui, madame… Люди ужасно глупы…

   Зинаида (про-себя). — Прелесть мужчина!.. Это долженъ быть онъ (вслухъ). Позвольте же узнать, что доставляетъ мнѣ удовольствіе…?

   Перетычкинъ. — Визитъ мой васъ удивляетъ, не правда ли, сударыня?.. Человѣкъ вовсе-незнакомый приходитъ въ домъ и… Но я надѣюсь, вы позволите мнѣ высказать…

   Зинаида. — Съ удовольствіемъ… Садитесь, пожалуйста (садится). Позвольте спросить, съ кѣмъ и имѣю удовольствіе говорить?

   Перетычкинъ. — Александръ Харитонычъ Перетычкинъ.

   Зинаида. — Служите гдѣ-нибудь?

   Перетычкинъ. — Нѣтъ-съ, я теперь въ отставкѣ… прежде служилъ, и даже очень…

   Зинаида. — Вѣроятно, въ военной службѣ?

   Перетычкинъ. — Да-съ: и служилъ въ гусарахъ.

   Зинаида (про-себя). — Такъ и есть, это онъ!..

   Перетычкинъ. — Но теперь, откровенно сказать, я такъ жуирую… знаете, при хорошемъ состояніи это пріятно.

   Зинаида. — Конечно… молодой человѣкъ, и если имѣетъ состояніе…

   Перетычкинъ. — О! состояніе у меня прекрасное! Двѣ лавки… то-есть фабрики… еще винный заводъ… да это все стоитъ плевка… а есть одно обстоятельство… или, такъ-сказать, счастіе цѣлой жизни… простите меня за откровенность…

   Зинаида (про-себя). — Вотъ ужь и объясняться началъ!.. (вслухъ). Признаюсь вамъ… мнѣ это такъ странно… и не понимаю… не ужели я…

   Перетычкинъ. — Вы согласитесь, сударыня, если сердце страдаетъ… пламенѣетъ, такъ-сказать… ну Не-уже-ли выбудете такъ жестоки и откажете?…

   Зинаида (про-себя). — Вѣдь какъ онъ говоритъ-то!.. Ну, просто, душка!.. (вслухъ). Конечно, женское сердце слабо… Но если женщина ужь имѣетъ обязанности… посудите сами…

   Перетычкинъ. — Это водеръ, сударыня!.. Та, о которой я говорю, не имѣетъ еще никакихъ обязанностей.

   Зинанда. — О комъ же вы говорите?

   Перетычкинъ. — О вашей милой дочкѣ… Надѣюсь, она еще не выбрала себѣ…

   Зинаида — Какъ? вы влюблены въ мою Julie?

   Перетычкинъ. — Нѣтъ. И это не я… а мой другъ, задушевный пріятель.

   Зинаида. — Вашъ пріятель? Вотъ странность!.. и вы….

   Перетычкинъ. — И я упалъ къ вамъ какъ снѣгъ на голову… просто пріѣхалъ просить за него. Онъ, знаете, тамъ робокъ… настоящій теленокъ… никакъ не смѣлъ явиться самъ, и влюбленъ безъ памяти, ей-Богу!… Вотъ хоть сейчасъ въ сумасшедшій домъ… Будьте же сострадательны, сдѣлайте милость!.. (Беретъ ея руку и цалуетъ съ жаромъ).

   Зинаида. — Ахъ, Боже мой! Что вы? что вы?

   Перетычкинъ. — Вы такія добрыя… съ вашимъ сердцемъ, въ вашими глазками, съ вашими…

   Зинаида. — Шшъ!.. Тише, ради Бога! Ахъ, какой вы шалунъ!.. Ну, неравно увидитъ мужъ, или войдетъ Юлинька… Лучше скажите, кто такой вашъ пріятель?

   Перетычкинъ. — Прекрасный, отличный малой.

   Зинаида. — Но гдѣ жъ онъ видѣлъ Julie?

   Перетычкинъ. — Это ужь его тайна.

   Зинаида. — А какихъ онъ лѣтъ?

   Перетычкинъ. — Молодой человѣкъ; постарше меня годомъ, не больше.

   Зинаида. — Съ состояніемъ?

   Перетычкинъ. — Богатый человѣкъ, даже очень богатый.

   Зинаида. — Здѣшній, или пріѣзжій?

   Перетычкинъ. — Пріѣзжій; да онъ ужь совсѣмъ остался въ Москвѣ.

   Зинаида. — А какъ его фамилія?

   Перетычкинъ. — Ну, ужь фамилію его, извините, я вамъ теперь не скажу. Вотъ если дѣло сладится, тогда извольте. А имя его Жанъ — я его всегда такъ зову.

   Зинаида. — Жанъ… что жь? это хорошенькое имя. Конечно, онъ, также какъ и вы, дворянинъ?

   Перетычкинъ. — Нѣтъ, онъ купецъ…

   Зинаида (съ гримасой). — Купецъ!

   Перетычкинъ. — Да-съ, купецъ; но вѣдь у него капиталу больше трехсотъ тысячъ… понимаете?… Да и малый-то важный… bon garèon… Одинъ только недостатокъ: очень робокъ въ обществѣ.

   Зинаида. — Что жь? это недостатокъ очень пріятный въ мужчинѣ. Но я вамъ должна сказать откровенно: теперь дѣла у насъ такъ разстроены, что я за Julie не могу дать почти ничего…

   Перетычкинъ. — О, помилуйте! Онъ самъ все сдѣлаетъ: навезетъ вамъ атласу, бархату, брильянтовъ, ничего не пожалѣетъ.

   Зинаида. — Ну, если онъ такъ благороденъ, то я вамъ за Юлиньку могу поручиться: она такъ ко мнѣ привязана, что мнѣ стоитъ сказать только одно слово; а на счетъ мужа и безпокоиться нечего.

   Пкгвтычкинъ,— Какъ? Развѣ онъ у васъ… (показывая на голову).

   Зинаида. — Да… онъ такой физикъ… ни во что не вмѣшивается.

   Перетычкинъ. — Тѣмъ лучше. (Встаетъ) Итакъ, сударыня, я въ надеждѣ… и вы вѣрно позволите намъ завтра въ пять часовъ пріѣхать вмѣстѣ?

   Зинаида. — Съ удовольствіемъ; чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

   Перетычкинъ. — Мой Жанъ будетъ кататься какъ сыръ въ маслѣ; а у меня остается только одно удовольствіе видѣть васъ.

   Зинаида (грозя пальцемъ).— О, какой же вы шалунъ!… Au revoir!

   Перетычкинъ. — Au revoir, madame! (въ сторону) Чортъ знаетъ, что я ей нагородилъ!.. (Уходить).

   Зинаида (проводя его). — Прелесть, что за мужчина! Charmant!..

  

ЯВЛЕНІЕ ДЕСЯТОЕ.

Зинаида Васильевна и Юлинька.

  

   Юлинька. — Кто это у васъ былъ, maman? Я сейчасъ видѣла, въ калитку прошелъ молодой мужчина.

   Зинаида. — Ахъ, Julie! ты не знаешь, mon ange, какое счастіе!.. Ты даже и не предчувствуешь, а у тебя скоро будутъ брильянты, шали, экипажи…

   Юлинька. — Откуда это, maman?.. А! да… вы все надѣетесь на лотерею.

   Зинаида. — Какая лотерея? Къ тебѣ сватается женихъ.

   Юхинька. — Женихъ, maman? Ужь не тотъ ли, о которомъ сейчасъ говорила Ѳедосья Антоновна? Она сказала, на прощаньи, что какой-то молодой человѣкъ очень мной интересуется.

   Зинаида. — О нѣтъ, совсѣмъ не то. Это богачъ; онъ въ тебя страстно влюбленъ и не пожалѣетъ ни золота, ни брильянтовъ, ничего на свѣтѣ.

   Юлинька. — Такъ это тотъ самый, что сейчасъ былъ здѣсь.

   Зинаида. — Нѣтъ, то его пріятель; онъ пріѣзжалъ отъ него съ предложеніемъ, и я дала за тебя слово; а завтра въ пять часовъ они пріѣдутъ оба вмѣстѣ.

   Юлинька. — Вотъ странности! Да гдѣ же онъ меня видѣлъ?

   Зинаида. — Ужь это онъ скрываетъ, я не знаю для чего.

   Юлинька. — А что, онъ военный, maman?

   Зинаида. — Нѣтъ, онъ купецъ… пріѣзжій… и страшно богатъ.

   Юлинька (съ презрѣніемъ). — Купецъ! А я думала, что военный…

   Зинаида. — Что за ребячество, ma chère! Были бы деньги — вотъ на что надо обращать вниманіе; а то не все ли равно?..

  

ЯВЛЕНІЕ ОДИННАДЦАТОЕ.

Тѣ жѣ и Евграфъ Семеновичъ.

  

   Евграфъ (Грозно остановясь передъ женой). — Извольте-ка васъ спросить, сударыня, давно ли вы стали къ себѣ въ хахелей принимать? что это значитъ? что за новая химія — а?..

   Зинаида. — А это значитъ, что ты, глупый химикъ, ужъ совсѣмъ съ ума спятилъ. Лучше поблагодари судьбу, что она посылаетъ Юленькѣ неожиданное счастіе.

   Евграфъ. — Какое счастіе? откуда?

   Зинаида. — А такое, что къ Julie сватается женихъ, страшный богачъ, и мы скоро опять будемъ ѣздить въ экипажахъ.

   Евграфъ. — Вишь ты какая чепуха пригрѣзилось!

   Зинаида. — Самъ ты чепуха, и больше ничего! Этотъ молодой человѣкъ, что ты сей часъ видѣлъ… вѣдь онъ пріѣзжалъ отъ жениха съ предложеніемъ; а завтра и самъ женихъ придетъ рекомендоваться.

   Евграфъ. — Ну, если правда…

   Зинаида. — А тебя, мнѣ кажется, это и не радуетъ тогда — какъ другой отецъ сталъ бы праздновать такой счастливый день.

   Евграфъ. — Что жь праздновать-то и я, пожалуй… Оська! Оська!..

   Зинаида. — На что тебѣ его?

   Евграфъ. — А вотъ послать бы…

   Зинаида. — Давно бы такъ!

  

ЯВЛЕНІЕ ДВѢНАДЦАТОЕ.

Тѣ же и Оська (выходитъ изъ кабинета; лицо у него все перепачкано).

  

   Зинаида. — Что это? изъ трубы, что ли, ты вылѣзъ?

   Оська. — Нѣтъ-съ; я у барина уголь да сѣру толокъ-съ.

   Евграфъ (ласково). — Ступай, вымойся; да вотъ тебѣ три цѣлковыхъ, сбѣгай въ аптеку, купи на четвертакъ жженаго купороса да антимоній на двугривенный — слышишь?.. не позабудь же.

   Зинаида (вынимая деньги изъ рукъ мужа). — Это что за глупости! (Оськѣ) Пошелъ скорѣй въ погребокъ, купи бутылку шампанскаго, да и назадъ. Вотъ еще! на такой радости, да ни выпить юлинькина здоровья!

(Оська уходитъ. Евграфъ Семеновичъ остается неподвиженъ отъ изумленія).

  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

(Комната перваго дѣйствія; на стульяхъ развѣшаны нѣсколько жилетовъ, новый сюртукъ, на столѣ новыя шляпки и зеленыя перчатки).

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ

Прохорычъ и Борька (разсматриваютъ платья).

  

   Прохорычъ. — А давно ли эвтой дряни нанесли сюда?

   Борька. — Да только хозяинъ отдыхать легъ, а портной привезъ да самъ все и развѣшалъ.

   Прохорычъ. — Важно, знатно!. Ну, Иванъ Дороѳеичъ, попался ты въ лапы къ стрекуляціи — разрядить она тебя, а тамъ и до кармана доберется… Теперича, стало-быть, выходитъ, придется тебѣ въ проходномъ ряду пылью торговать… Постой-ка; кажись, кто-то подъѣхалъ… кто такой, посмотри скорѣича!

   Борька (бросясь къ окну). — Это онъ, дядюшка, подкатилъ.

   Прохорычъ. — Кто онъ?

   Борька. — Да этотъ, ледащій-то.

   Прохорычъ. — Опять лукавый принесъ! Ну, да ужь теперь осѣтятъ они его… Уйду; не хочу и смотрѣть. (Отходитъ въ сторону и, при входѣ Перетычкина, ускользаетъ незамѣтно).

  

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Перетычкинъ и Борька

  

   Перетычкинъ (въ шляпѣ, съ большимъ сверткомъ подъ-мышкой). — А что, Ваня еще не вставалъ?

   Борыа. — Хозяинъ-то-съ?

   Перетычкннъ. — Ну, да, хозяинъ… Фу, какой ты дуракъ, братецъ!

   Борька. — Еще отдыхаетъ-съ.

   Перетычкинъ. — Ступай же ты сейчасъ — да цырюльня тутъ есть поблизости?

   Борька. — Вотъ здѣсь, внизу, подъ нами-съ.

   Перетычкинъ. — Такъ приведи сюда цирюльника, да не такого постреленка, какъ ты самъ, а пусть подмастерье придетъ… да захватилъ бы бритвы, компасы и все тамъ, что слѣдуетъ… ну! ступай живѣе! (уходить въ боковую комнату).

  

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

  

   Борька (одинъ). — Ишь ты, кургузый, затѣялъ какую штуку! Изволь для него бѣгать. Да ужь въ мальчикахъ такое житье; тотъ кричитъ: «пошолъ сюда!..» другой кричитъ: «пошолъ сюда!» Да погоди! лѣтъ черезъ пятокъ выйду въ прикащики, цѣлковыхъ сто въ годъ получать буду, а тамъ, глядишь, на отчетъ посадятъ… а я ужь насмотрѣлся, какъ лавку-то обихаживаютъ, маху не дамъ… а ужь своей не открою… Лучше трактиръ заведу, бильярдъ поставлю… Самъ играй сколько хочешь!.. Теперь вотъ всѣ: Борька да Борька, а тогда небось скажутъ: «Борисъ Карпычъ, наше вамъ почтеніе-съ!» Знаемъ мы… Ай!.. кажись хозяинъ идетъ… побѣжать поскорѣе!..

  

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Перетычкинъ и Мордоплюевъ (въ халатѣ).

  

   Перетычкинъ. — Ну, братъ Ваня, погляди-ка, на триста-то серебромъ какихъ я тебѣ чудесъ покупилъ… просто, залюбуешься!

   Мордоплюевъ. — Спасибо, братъ, Саша, спасибо.

   Перетычкинъ. — А какая у тебя жена хорошенькая будетъ!

   Мордоплюевъ. — А что? она и впрямь обрадовалась, какъ ты сталъ сватать-то за меня?

   Перетычкинъ. — Еще бы! Не сто разъ тебѣ толковать.

   Мордоплюевъ. — Ну, а мать-то что?

   Перетычкинъ. — И мать чуть не прыгаетъ. Я, говоритъ, считаю это за такое счастіе… ну, тамъ и прочее.

   Мордоплюевъ. — Ладно; а сама-то она что сказала?

   Перетычкинъ. — А сама-то: я, говоритъ, для того только и въ лавку ѣздила, чтобъ увидѣть Ивана Дороѳеича.

   Мордоплюевъ. — Будто она такъ и сказала?

   Перетычкинъ. — Да какъ же! вѣдь, я тебѣ ужь разсказывалъ…

   Мордоплюевъ. — Да ты не шутишь?

  

ЯВЛЕНІЕ ПЯТОЕ.

Тѣ же, Борька и Цирюльникъ.

  

   Борька. — Вотъ, цирюльника привелъ-съ.

   Перетычкинъ.— Хорошо (Борька уходить). Ну, любезный, умѣешь-ли ты порядочно стричь и завивать? Говори правду, а не то мы на Кузнецкій Мостъ пошлемъ.

   Цирюльникъ. — Помилуйте, сударь, останетесь довольны.

   Перетычкинъ. — Да вѣдь не меня — я всегда у Морку завиваюсь; а вотъ этого барина. Сначала ты подстрижешь его, этакъ, немножко, по-нынѣшнему… и завьешь, хорошенько… только смотри, если будетъ хорошо, получишь рубль серебромъ.

   Цирюльникъ. — Слушаю-съ.

   Перетычкинъ. — Ну, садись же, братъ Ваня; время терять нечего.

   Мордоплюевъ (въ нерѣшимости). — Да вотъ что, Саша… не лучше ли такъ?

   Перетычкинъ. — Что ты это, съ ума сошелъ, что-ли? Ну, полно дурачиться, садись, говорятъ тебѣ! (сажаетъ его насильно. Мордоплюевъ закрываетъ глаза, цирюльникъ завѣшиваетъ его и начинаетъ стричь). Полчаса какихъ-нибудь, и онъ тебя такъ обработаетъ, что не услышишь… просто переродишься, самъ себя не узнаешь въ зеркало. Вотъ ужь онъ почти и кончилъ… (Цырюльнику) А гдѣ у тебя компасы?

   Цирюльникъ. — Компасы грѣются-съ.

   Первтычкинъ. — Хорошо; а пока они грѣются, подстриги ты ему бороду-то… Ну, катай смѣлѣе!..

   Цирюльникъ. — Слушаю-съ (достаетъ изъ кармана ножницы и гребенку).

   Мордоплюевъ (вскакиваетъ). — Послушай-ка, братъ, Саша… (отводить его въ сторону) Ну, къ чему это?..

   Перетычкинъ. — Что ты, сумасшедшій! чего жь ты боишься?

   Мордоплюевъ. — И самъ не знаю… Ну, вотъ такая страсть напала, что бѣда!.. Зажмурилъ глаза, думаю лучше… анъ покойникъ тятенька и стоитъ передо мной… такой злящій… нѣтъ; Саша, какъ ты хочешь, а ни за что не дамся!.. Ты придумай, нельзя ли эвто какъ-нибудь…

   Перетычкинъ. — Да чего тутъ придумывать? Дай подстричь хоть немного; а то на что ты похожъ… Ну, ходитъ, что-ли?

   Мордоплюевъ. — Подстричь? Ну, пожалуй… такъ и быть… только пожалуйста не коротко!..

   Перетычкинъ. — Да будь покоенъ. Вотъ что: не лучше ли намъ уйдти къ тебѣ въ спальню, а то неравно зайдетъ кто-нибудь. Тамъ онъ тебя и завьетъ, и подстрижетъ. Пойдемъ-ка, братъ Ваня… Ну, любезный, бери-ка свои снаряды! (Всѣ уходятъ въ боковую дверь).

  

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТОЕ.

  

   Прохорычъ (осторожно заглядываетъ въ двери). — Никого нѣту; вышли… (входить). Куда провалились? Надо быть, въ спальную. (Увидя на полу обрѣзки волосъ). Э! да ужь они и обкарнали его, проклятые!.. (ходить по комнатѣ и останавливается передъ портретомъ отца Мордоплюоева). Дороѳей Кузьмичъ! почтеннѣйшій благодѣтедь! ожидалъ ли ты такой оказіи?.. Сорокъ лѣтъ торговалъ ты, какъ истинный купецъ, и умеръ ты, какъ христіанину подобаетъ… Царство тебѣ небесное!.. Думалъ ли ты, родной, что сынокъ твой поступитъ въ такую оказію?.. И что эвто за выжига подвернулась? откеля взялась она?.. Сертучонко около колѣнокъ болтается. Еще, говорятъ, купеческій сынъ… оборони Господи! Да отъ русскаго купца такое непутное дѣтище не уродится; только взглянешь — ну, вотъ, такъ бы ему тьфу!

  

ЯВЛЕНІЕ СЕДЬМОЕ.

Прохорычъ и Перетычкинъ.

  

   Перетычкинъ. — Да ты здѣсь, старина… какъ бишь тебя зовутъ?

   Прохорычъ. — Какъ севодня, такъ и завтра.

   Перетычкинъ. — Э! да ты, братъ, я вижу, оселъ большой руки, даромъ что бородка-то побѣлѣла! Ну, ступай же ты сейчасъ…

   Прохорычъ. — Какъ же! вотъ такъ и пошелъ!… Нешто вы могите мной распоряжаться?

   Перетычкинъ. — Не я, старый шутъ, а хозяинъ твой. Смѣешь ли ты его не послушаться, когда онъ тебѣ деньги платитъ?

   Прохорычъ. — Вѣстимо, онъ платитъ, а не ты. Ваша братья около его же кармана трется, какъ бы выудить что-нибудь…

   Перетычкинъ. — Я съ этакимъ неучемъ толковать долго не стану; а Ваня велѣлъ мнѣ послать именно тебя, такъ ты слушай обоими ушами. пошелъ скорѣй на биржу, спроси тамъ у извощиковъ, гдѣ бы достать хорошую коляску парой до десяти часовъ вечера, да чтобъ сейчасъ же закладывали, а что будетъ стоить — порядись. Ну, пошелъ, безъ разговоровъ, да живѣе!..

   Прохорычъ. — Ладно. (уходя) Самому бы тебѣ настегать козлиныя-то ноги, такъ скорѣй бы сбѣгалъ.

   Перетычкинъ. — Что-о?

   Прохорычъ. — Ничего-съ, проѣхало! (уходитъ).

  

ЯВЛЕНІЕ ВОСЬМОЕ.

  

   Перетычкинъ (одинъ). — Этакая невѣжа! Вотъ они всѣ на одинъ покрой! Да татаринъ гораздо-вѣжливѣе… покажетъ тебѣ халатъ, или ермолку такъ учтиво… а тутъ прикащикъ какой-нибудь… и туда же! Какъ я счастливъ, что развязался съ этимъ народомъ! Да нѣтъ, Иванъ шибко избаловалъ ихъ, а оттого, что самъ безъ воспитанія. Я его скоро образую… Вотъ теперь только еще постричься, такъ ужь совсѣмъ другой человѣкъ будетъ, а тамъ познакомлю его съ литературой — просто и не узнаешь!.. Боже мой! какъ подумаешь, какъ пріятно просвѣтить человѣка, зажечь ему, такъ-сказать, свѣтильникъ… и вотъ онъ человѣкъ образованный… А посмотрѣть, много ли осталось у меня отъ покупокъ… (Смотритъ въ бумажникъ) Пятьдесятъ… восемьдесятъ… сто… всего сто-тридцать серебромъ. Дуракъ я, не взялъ у него цѣлковыхъ сотъ шесть… Ну, да можно еще выманить, когда понадобится.

  

ЯВЛЕНІЕ ДЕВЯТОЕ

Перетычкинъ и Мордоплюевъ (завитый и въ новомъ сюртукѣ).

  

   Перетычкинъ (увидя Мордоплюева, бѣжитъ ему на встрѣчу). — А! ты ужь, Ваня, и готовъ!.. Фу ты, какимъ молодцомъ.. и не узнаешь… чудо! Вотъ теперь тамъ всякая барышня отъ тебя растаетъ!

   Мордоплюевъ. — Растаетъ-то растаетъ, да мнѣ, Саша что-то больно неловко.

   Перетычкинъ. — Отчего же тебѣ неловко?

   Мордоплюевъ. — Въ новомъ сюртукѣ руки-то вотъ точно связаны.

   Перетычкинъ. — Ничего; это пройдетъ.

   Мордоплюевъ. — Когда-то еще пройдетъ, а тепереча больно неловко…

   Перетычкинъ. — Пустяки, братецъ; это съ непривычки; а походишь недѣльку, такъ будешь, какъ въ халатѣ… и раздѣться не захочется.

   Мордоплюевъ. — Ну, ужь шалишь, братъ Саша; такъ узко сшитъ, что, мнѣ кажется, въ одинъ день умаешься…

   Перетычкинъ. — Полно вздоръ-то городить! Вотъ ты вѣдь ничего не понимаешь, а вѣдь ты теперь настоящая картинка… хоть сейчасъ рисуй съ тебя! Только ходишь, какъ-то по-медвѣжьи… а походка много значитъ… Вотъ теперь мы ѣдемъ къ невѣстѣ, въ благородный домъ: надо умѣть, какъ войти, какъ раскланяться; ужь развѣ мнѣ поучить тебя немножко…

   Мордоплюевъ. — Сдѣлай милость, поучи, братъ Саша! Ужь я тебѣ дамъ волю… обработывай меня, какъ знаешь.

   Перетычкинъ. — Ну, хорошо, изволь. Прежде всего нужно держать себя не такимъ тюфякомъ, какъ ты, а вотъ этакъ… прямо… видишь?

   Мордоплюевъ. — Вижу…

   Перетычкинъ. — Ходить не въ раскачку, а ровно… вотъ такъ… Пройдемся вмѣстѣ; смотри на меня (беретъ его за руку и вмѣстѣ прохаживаются вокругъ комнаты). Ну, это еще недурно. Теперь, когда входишь въ комнату, сдѣлай шага три впередъ, и потомъ нога объ ногу, вотъ этакъ… (Мордоплюевь повторяетъ всѣ его движенія). «Сударыня, честь имѣю кланяться… Балабаевскій купецъ такой-то»; а тамъ опять назадъ, вотъ такъ. Ну, отойдемъ къ дверямъ. Представь себѣ, что ты входишь въ комнату… Ну, начинай: «сударыня…»

   Мордоплюевъ (подражая неловко). — Сударыня…

   Перетычкинъ. — Эхъ, братецъ! совсѣмъ не такъ!

   Мордоплюевъ. — Да какъ же, Саша? Вѣдь ужь ты такой, право.

   Перетычкинъ. — Ну, зачѣмъ ты переваливаешься съ боку на бокъ, точно сибирскій медвѣдь? Говорятъ тебѣ, держись прямо. Ну, начни опять: «сударыня…»

   Мордоплюевъ. — Сударыня… сибирскій… тьфу! балабаевскій купецъ…

   Перетычкинъ. — Ха, ха, ха!.. Ну, братъ, Ваня, ты просто шутъ гороховый: сейчасъ все и забылъ… Ну, смотри на меня. «Сударыня! честь имѣю кланяться; балабаевскій купецъ…» тутъ скажешь свое имя и фамилію. Ну, сажай!..

   Мордоплюевъ (повторяя опять). — Сударыня! честь имѣю наняться… балабаевскій купецъ…

   Перетычкинъ. — Ну, что жь остановился?

   Мордоплюевъ. — Купецъ Мордоплюевъ.

   Перетычкинъ. — Ну, вотъ, это порядочно! Только смотри, не оробѣй; а главное побольше форсу… то-есть, этакъ тонируй!

   Мордоплюевъ. — Ну, ужь эвтаго я, братъ, не съумѣю.

   Перетычкинъ. — А очень легко… я тебя сейчасъ выучу. Слушай: пріѣдемъ мы къ невѣстѣ; ну, разумѣется, пойдутъ разговоры… а какъ только я отнесусь къ тебѣ, или о чемъ спрошу, ты отвѣчай мнѣ по-французски…

   Мордоплюевъ. — По-французски? Что ты, Саша? нешто я умѣю?

   Перетычкинъ. — Да вѣдь только два слова: «вуй моншеръ!» Вотъ и подумаютъ, что ты хорошо образованъ.

   Мордоплюевъ. — Какъ ты, Саша, сказалъ? Ну-ка, скажи еще.

   Перетычкинъ. — Вуй моншеръ!

   Мордоплюевъ. — Вуй моншеръ! Что же это значитъ по-нашему-то?

   Перетычкинъ. — Это значитъ: да, мой милый.

   Мордоплюевъ. — Вуй моншеръ; да, мой милый… хорошо?

   Перетычкинъ. — Напримѣръ, я скажу: лѣтомъ въ Москвѣ, жить очень скучно; вѣдь ты желалъ бы нанять дачу, не правда-ли? (толкаетъ его) Ну!

   Мордоплюевъ. — Вуй мошнеръ!..

   Перетычкинъ. — Что ты! какой мошнеръ? Вуй моншеръ!

   Мордоплюевъ. — Ахъ, да бишь… вуй моншеръ!

   Перетычкинъ. — Ты, пожалуй, и ужо этакъ же переврешь.

   Мордоплюевъ. — Нѣтъ, Саша, не перевру, запомню… вуй моншеръ! вуй моншеръ!

   Перетычкинъ. — Смотри же, братъ Ваня; а то вѣдь срѣжешь голову. (Смотритъ въ окно). Вотъ и коляска пріѣхала! Ну, поѣдемъ же; пора; надѣвай шинель! (подаетъ ему).

   Мордоплюевъ. — Да куда ее! и такъ смерть жарко!..

   Перетычкинъ. — Ну, такъ возьми, въ коляску положишь… Перчатки не забудь… А платокъ въ карманѣ?

   Мордоплюевъ. — Въ карманѣ.

   Перетычкинъ (ударяя себя по лбу). — Ажъ, чортъ возьми! совсѣмъ изъ ума вонъ! Есть у тебя духи?

   Мордоплюевъ. — Нѣтъ, Саша, я эвтой дряни не люблю.

   Перетычкинъ. — А вѣдь непремѣнно нужно… Какъ же ты пойдешь къ невѣстѣ ненадушеный?

   Мордоплюевъ. — Такъ зачѣмъ же дѣло стало? Въ лавкѣ у меня много: можно мальчишку дослать.

   Перетычкинъ. — Да, скоро онъ тебѣ принесетъ; еще, пожалуй, какую-нибудь дрянь. Лучше вотъ что: давай-ка три цѣлковыхъ! Въ коляскѣ я живо слетаю на Кузнецкій Мостъ и самыхъ лучшихъ французскихъ привезу.

   Мордоплюевъ (даетъ деньги). — На вотъ, пожалуй!

   Перетычкинъ. — Подожди же; я духомъ ворочусь (убѣгаетъ).

  

ЯВЛЕНІЕ ДЕСЯТОЕ.

  

   Мордоплюевъ (одинъ). — Важный парень, нечего сказать; хоть въ ухо вдѣнь! Я, говоритъ, тебя, Ваня, такимъ молодцомъ поставлю, что всѣ рядскіе въ затылкахъ зачешутъ. А и впрямь, что бы я былъ безъ него? Такъ, какой-то Маргафонъ, никакой бы комплекціи не зналъ. Попалась бы жиреха… хошь какая ни на есть, а все зубы словно ваксой вымазаны, ну и или съ ней! А тутъ барышня, да еще какая! прійдетъ въ лавку, да только глазкомъ поведетъ — ну просто аршинъ изъ рукъ валится, и по-французски говоритъ… Хоша я самъ и не умѣю, а все лучше. Ну, да и въ гости съ эвтакой выѣдешь, такѣ ужь всякой скажетъ: «Ахъ, сударыня!» Ой, ой! прахъ побери! подъ-мышками рѣжетъ, мочи нѣтъ! Ну, зато, Саша говоритъ: «ты, братецъ, молодецъ во всей формѣ!» (Ходить по комнатѣ, ловчится и нечаянно видитъ себя въ зеркалѣ). Ай! батюшки, да не-ужъ-то эвто я? Ха, ха, ха! Ха, ха, ха! Вотъ оказія-то! Отродясь волосы-то не вились, а теперь, смотри-ка какой сталъ! Какъ-бишь, Сашуха-то училъ меня? Да! «Сударыня, честь имѣю кланяться»… Постой, начну съизнова (расшаркиваясь). «Сударыня, честь имѣю кланяться; балабаевскій купецъ Мордоплюевъ»… и еще: вуй моншеръ. «Сударыня, честь имѣю кланяться! вуй моншеръ!»

  

ЯВЛЕНІЕ ОДИННАДЦАТОЕ.

Мордоплюевъ и Прохорычъ.

  

   Мордоплюевъ (оборотясь и увидя Прохорыча). — А! Прохорычъ! И ты здѣсь? Ну, что смотришь? али не узналъ?

   Прохорычъ. — Узнать-то узналъ, да и глазамъ-то не вѣрится, какъ они обшаршавили васъ, ровно шавку какую. Господи твоя воля! Да изъ чего вы себя губите-то, Иванъ Дороѳеичъ? Не што я не знаю? Вѣдь изъ-за непутной вертячки, что у насъ въ лавкѣ прыгала, ровно сорока, да болтала по-французски — типунъ бы ей за языкъ.

   Мордоплюевъ. — Ну, ужь насчетъ эвтаго говори, братъ, да не заговаривайся; а коли много врать будешь, такъ убирайся отколя пришелъ!

   Прохорычъ. — Да я и уйду, только вотъ письмо извольте получить, сейчасъ почтальйонъ принесъ. (Подаетъ письмо.)

   Мордоплюевъ. — Откуда эвто? А! изъ Балабаева, отъ бабушки Анисьи Меркуловны! Ладно! (распечатываетъ и читаетъ): » Любезному внучку моему, Ивану Дороѳеевичу; посылаю я тебѣ мое нижайшее почтеніе и низкій поклонъ и заочно мое благословеніе, на вѣки нерушимое. и дай тебѣ Богъ всякаго благополучія и всякой корысти моими грѣшными молитвами. А мнѣ больно тошно, Ванюша, что ты ко мнѣ такъ рѣдко пишешь, а я ужь стала припадать шибко; видно, пора и на покой. А еще прошу тебя слезно, внучекъ дорогой, живи ты въ Москвѣ честно и доброизвольно, не отшатнись отъ страха Божьяго. А живи ты, Ванюша, честно, какъ родители твои жили, да и тебѣ заказали. Если же я что-нибудь услышу, то ты меня, старуху, такъ въ гробъ и положишь. Прощай, мой золотой, цалую тебя въ сахарныя уста. Бабушка твоя, Анисья Меркульевна.» Ишь ты какъ нацарапала! (Оборотясь и видя, что Прохорычъ плачетъ) Что ты, Прохорычъ, объ чемъ разрюмился?

   Прохорычъ. — Объ чемъ! А нешто вамъ и не жалко ее, голубушку? Старушка такая добрая, почтенная, христолюбивая, а теперича, стало-быть, выходитъ, уже заранѣе подавай за упокой! Какъ-только услышитъ радостную вѣсточку, что вы женитесь на модницѣ, со стыда много не наживетъ.

   Мордоплюевъ. — А отъ кого она услышитъ? Балабаевъ отсюда не рукой подать.

   Прохорычъ. — Не рукой подать! А нешто мало нашихъ-то въ Москвѣ? Зубоскальству-то и конца не будетъ: ну, теперича, стало-быть, выходитъ, сейчасъ же и въ Балабаевъ напишутъ, что вотъ, молъ, Иванъ Дороѳеичъ какое колѣно отмочилъ… Да ужь истинно сказать, колѣно важное!

   Мордоплюевъ (пройдя въ раздумьи по комнатѣ). — А что? вѣдь и впрямь, дѣло-то неладно.

   Прохорычъ. — Да такъ-то не ладно, что оборони Богъ! Не-ужь-то вы, хозяинъ, ужь забыли покойника тятеньку и маменьку, дай Богъ имъ царство небесное! какъ они васъ воспитали да уму-разуму учили. Да не токма-что они, а всѣ дальніе-то у васъ съ роду жили по-христіански… Вѣдь ужь коли я купецъ, такъ теперича, стало-быть, выходитъ, и родства ищу въ купечествѣ. Зачѣмъ же я въ дворянство-то полѣзу? Богъ всякому указалъ свое: купецъ ты — ну и живи по-купецки; дворянинъ — живи по дворянски; стрекулистъ ты — такъ стрекулятничай. Оно, говорить нечего, у насъ въ рядахъ много всякой фанаберіи, да скоро и въ трубу вылетаютъ. Не-ужь-то перенимать у нихъ? Вѣдь, кабы тятенька съ маменькой встали да провѣдали про ваши замыслы — въ умѣ бы рехнулись! Вотъ, ей-Богу! Вѣстимо, изъ земли они сырой вамъ ни словечка не промолвятъ, да вотъ ихъ потреты красуются; взгляните-ка, какъ они оба смотрятъ на васъ, будто живые, на глазахъ ровно слезы выступили… вотъ словно говорятъ вамъ: Ванюша! Ванюша! что ты, родной, съ собой дѣлаешь? Куда ты ѣдешь? Зачѣмъ тревожить кости наши, да губишь и свою головушку?

   Мордоплюевъ (сильно растроганный).— Оно вѣстимо… Э! да, что тутъ! не поѣду, да и конецъ! Вотъ ни за что не поѣду! Хоть онъ тутъ тресни, а ужь шабашъ! что я за дуракъ такой въ самомъ дѣлѣ! (снимаетъ сюртукъ и бросаетъ на полъ). Сыщика-сь мнѣ, Прохорычъ, халатъ… Тьфу ты пропасть! Словно кто обошелъ меня!

   Прохорычъ (подавая халатъ).— Слава тебѣ, Господи! Давно бы такъ, хозяинъ! А то у меня все сердце выболѣло, да и голова-то кругомъ пошла. Ну теперича, стало-быть, выходитъ, и лодырю эвтому, коли пріѣдетъ, такъ вотъ тебѣ Богъ, а вотъ тебѣ двери?

   Мордоплюевъ.— Ну его къ лѣшему! на порогъ его — да въ шею!..

  

ЯВЛЕНІЕ ДВЕНАДЦАТОЕ.

Тѣ же и Перетычкинъ (съ флакономъ въ рукахъ).

   Перетычкинъ. — вотъ и я! Отличныхъ, братъ, досталъ! французскіе, высшій сортъ… Это что такое? зачѣмъ ты раздѣлся?

   Мордоплюевъ (растерявшись).— Да такъ…

   Перетычкинъ.— Какъ такъ? Да чтожь это значитъ?

   Мордоплюевъ. — Да такъ… Ты, братъ, проваливай; я ужь не поѣду.

   Перетычкинъ. — Не поѣдешь? ты съ ума сошелъ, что ли?

   Мордоплюевъ. — Нѣтъ еще, а не поѣду, да и только. Шалишь, братъ, Саша! ты меня атурить хотѣлъ, анъ вотъ нѣтъ!

   Перетычкинъ (поглядѣвъ на Прохорыча). — Э! понимаю! (Мордоплюеву). Ну, пожалуй, не ѣзди! Я одинъ поѣду, посватаюсь вмѣсто тебя, да и женюсь, а ты сиди тутъ, какъ лѣшій въ болотѣ! И охота же такой хорошенькой барышнѣ интересоваться этакимъ чучелой!.. Вѣдь вотъ сейчасъ встрѣтилась со мной на Лубянкѣ: ѣдетъ съ матерью; карета щегольская… Какъ увидала меня, и замахала платкомъ «Мы, говоритъ, сейчасъ домой; а здоровъ ли милый Иванъ Дороѳеичъ? Ради Бога привезите его поскорѣе, мы васъ ждемъ!» А вотъ тебѣ и Иванъ Дороѳеичъ: словно аршинъ проглотилъ — стоитъ какъ сычъ, только глазами хлопаетъ!

   Мордоплюевъ. — Да неужто она такъ и сказала: «мидый Иванъ Дороѳеичъ?»

   Перетычкинъ. — А я врать тебѣ, что ли, стану?

   Мордоплюевъ (почесывая въ затылкѣ). — Ну, коли такъ, такъ пожалуй и того…

   Перетычкинъ.— Что того?

   Мордоплюевъ.— Ну и съѣздить можно.

   Перетычкинъ.— Да какъ же не ѣхать-то? Начали дѣло — и вдругъ бросить! Она, вѣдь, расплачется, ну и пиши пропало! Потеряешь этакую невѣсту, самъ плакать будешь, да ужь не воротишь.

   Мордоплюевъ. — Такъ чего же зѣвать?.. Что жь въ самомъ дѣлѣ? Поѣдемъ да и шабашъ! (сбрасываетъ халатъ).

   Перетычкинъ (подавая ему сюртукъ). — Ну, надѣвай же проворнѣе! Теперь давай сюда платокъ… Слышишь, каковъ запахъ-то? Постой, я тебя спрысну (прыскаетъ его духами). Фу ты, какая амбра! Ну бери шляпу, шинель, да и маршъ! (уходя, Прохорычу) Что? грибъ съѣлъ, старый сычъ? (оба уходятъ).

   Прохорычъ (качая головой). — Господи владыко! Что жь это такое? И ума не приложу…

  

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Гостиная втораго дѣйствія.

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

  

   Зинаида (въ шелковомъ платьѣ; модный уборъ на головѣ). — Боже мой, какъ копается Julie! Битыхъ два часа не можетъ кончить своего туалета. Вотъ я-такъ одѣлась въ минуту (оборачивается передь зеркаломь). Платье немножко-темно… Лучше бы надѣть сиреневое; впрочемъ, этакъ солиднѣе; а одѣнься-ка я по своему вкусу, такъ для Юлиньки сравненіе будетъ слишкомъ невыгодно. И все еще не готова… а давеча цѣлое утро бренчала на гитарѣ… Что за несносная дѣвчонка!.. Да и благовѣрный-то мой тоже (кричитъ въ боковую дверь). Евграфъ Семенычъ! не-уже-ли вы еще не напялили вашего фрака? Побойтесь Бога; женихъ сейчасъ пріѣдетъ!

  

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Зинаида Васильевна и Евграфъ Семеновичъ (во фракѣ и бѣломъ жилетѣ).

  

   Зинаида. — Насилу-то выползли! Ну, не стыдно ли, и съ вашей ли фигурой… цѣлый часъ возитесь передъ зеркаломъ!

   Евграфъ. — Что ты, дурочка, гдѣ же тутъ часъ? Я только фракъ надѣлъ да виски пригладилъ… Посмотри-ка, каковъ молодецъ — а?

   Зинаида (съ иронической гримасой). — Ужасно хорошо! А руки-то?.. Поглядите-ка, въ чемъ это онѣ у васъ? Что за срамъ! Точно вы трубу чистили!..

   Евграфъ.— А! это я римскія свѣчки дѣлалъ… Ну, тутъ порохъ, селитра… еще кое-что…

   Зинаида. — Такъ вымойте поскорѣе, или хоть одеколономъ оботрите, а то за васъ со стыда сгоришь.

   Евграфъ. — Нѣтъ, и разведу немножко селитряной кислоты съ водой, такъ вотъ тебѣ и вся химія… духомъ выѣстъ.

   Зинаида. — Подите вы съ своей глупой кислотой…. Когда тутъ съ ней возиться?.. Надѣньте хоть перчатки — вотъ и не видно будетъ.

   Евграфъ. — Какъ же перчатки? Вѣдь я не на балѣ…

   Зинаида. — Такъ что жь за бѣда? ныньче ни одинъ порядочный человѣкъ безъ перчатокъ не ходитъ.

  

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТІЕ.

Тѣ же и Юлинька (въ кисейномъ платьѣ и модной прическѣ).

  

   Юлинька. — Вотъ и я, maman. Посмотрите, каково я одѣта?… Вѣдь хорошо, не правда ли?

   Зинаида. — Ну, Julie, я думала, ты до завтра не кончишь. Можно ли такъ копаться?

   Юлинька. — Вотъ это мило! какія вы, право, maman! Вѣдь я жду жениха… Не выйдти же мнѣ на смѣхъ, какой-нибудь дурой… А вы лучше взгляните, каково на мнѣ новое платье сидитъ?

   Зинаида (осматривая ее). — Очень мило. Только надо держаться попрямѣе: ты все какъ-то сутулишься.

   Юлинька. — Что вы, maman! это вамъ такъ кажется… а посмотрите-ка, хорошо ли?

   Зинаида. — Нѣтъ ничего, ma chère.

   Юлинька. — Хотѣла я воротничокъ надѣть, да очень жарко.

   Зинаида. — И прекрасно, что не надѣла. У полненькой дѣвушки чѣмъ открытѣе плечи, тѣмъ она авантажнѣе. Къ тому же ты ждешь жениха — для чего кутаться?… Чѣмъ насъ природа надѣлила, скрывать совсѣмъ не для чего.

   Евграфъ. — Однако жь, душечка, не спустить же ей вовсе съ плечъ…

   Зинаида. — Не ваше дѣло-съ! Вы бы вотъ лучше хозяйствомъ-то занялись, посмотрѣли бы, что тамъ въ дѣвичей дѣлается… Эй, Оська! Оська!

  

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Тѣ же и Оська.

  

   Зинаида. — Ну, что? Устюшка приготовила тамъ закуску, какъ я ей приказала?

   Оська. — Ужь на тарелки наклала-съ.

   Зинаида. — А самоваръ кипитъ?

   Оськл. — Кипитъ-съ.

   Зинаида. — А ты все еще въ лохмотьяхъ щеголяешь! Этакой мерзавецъ мальчишка! Того и гляди, гости пріѣдутъ, а онъ ходитъ оборванный! Пошолъ, негодяй, сейчасъ же надѣнь новый казакинъ; да только смѣй ты у меня при гостяхъ подать что-нибудь безъ перчатокъ… вѣдь тамъ у тебя пара нитяная есть?

   Оська. — Есть-съ.

   Зинаида. — Ну, такъ смотри же; а не то всѣ уши обдеру. Пошолъ одѣнься! (Оська уходитъ).

  

ЯВЛЕНІЕ ПЯТОЕ.

Тѣ же, кромѣ Оськи.

  

   Юлинька. — Ахъ, maman, я что-то робѣю… Сама не знаю отчего, а какъ-то страшно… сердце такъ и бьется.

   Зинаида. — И, полно, ma chère! что за глупость! чего бояться? Вѣдь онъ купецъ… къ-тому же иногородный… Вотъ еслибъ какой-нибудь чиновникъ, или что-нибудь этакое… а купцы не имѣютъ этой тонкой образованности. Будь только развязна, тонируй побольше — и ты сейчасъ же вскружишь ему голову.

   Юлинька. — А говоритъ онъ по-французски, maman?

   Зинаида. — Вотъ объ этомъ забыла спросить.

   Юлинька. — Ныньче вѣдь изъ купцовъ многіе по-французски говорятъ, а я, признаюсь, немножко забыла… Какъ бы не сконфузиться…

   Зинаида. — И, полно, min ange! онъ вѣрно не вступитъ съ тобой въ серьезный разговоръ, а общія фразы ты знаешь очень твердо.

   Евграфъ. — Такъ чего жь еще? Вотъ когда я служилъ въ губерніи, былъ у насъ при губернаторѣ одинъ чиновникъ; только два слова зналъ по-французски: вуй да нонъ, да такъ умѣетъ ихъ вклеивать… Ну, вотъ и думали, что онъ славно по-французски говоритъ… во всей канцеляріи такъ французомъ и прозвали.

   Зрнаида. — Ужь вы тутъ наскажете!

   Юлинька (взглянувъ въ окно). — Ахъ, maman! ѣдутъ! ѣдутъ!

   Зинаида. — На дрожкахъ, или въ каретѣ?

   Юлинька. — Въ коляскѣ, maman… Какая щегольская коляска!

   Зинаида. — Это вѣрно его: вѣдь онъ ужасный богачъ. Ну, Евграфъ Семенычъ, ужь вы примите ихъ… Да не будьте такимъ филиномъ, поразговоритесь; потомъ явимся и мы; а то вдругъ какъ-то неловко… Allons, Julie! (уходить).

  

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТОЕ.

  

   Евграфъ Семеновичъ (одинъ). — Вотъ поди ты съ ними! каковы химики! Со мной такъ бойки… какъ ртуть, такъ и бѣгаютъ, а тутъ и на попятный дворъ. И что за важная штука женихъ!… Мы его примемъ, этакъ… химически.

  

ЯВЛЕНІЕ СЕДЬМОЕ.

Евграфъ Семеновичъ, Мордоплюевъ и Перетычкинъ.

  

   Перетычкинъ.— Мое почтеніе! Извините…

   Евграфъ. — Милости просимъ, господа; пожалуйте; безъ церемоніи.

   Перетычкинъ. — Очень пріятно-съ; но позвольте узнать, съ кѣмъ мы имѣемъ удовольствіе говорить?

   Евграфъ. — Со мной, со мной, братецъ… развѣ вы не видите, что со мной говорите?

   Перетычкинъ. — Конечно; но мы не имѣемъ чести бытъ въ знакомствѣ.

   Евграфъ.— Такъ познакомимся… Отставной коллежскій секретарь Евграфь Семеновъ Сандаравовъ, отецъ невѣсты вашей, на которой вы намѣрены… *

   Піретычкинъ. — Нѣтъ-съ, это не я, а вотъ пріятель мой.

   Евграфъ. — А! Ну, очень радъ, очень радъ.

   Мордоплюевъ (расшаркиваясь по знаку Перетычкина). — Судары…

   Перетычкинъ (дергаетъ его за фалду). Что ты, братецъ?

   Мордоплюевъ (про-себя). — Тьфу, забылся… (вслухъ) Честь имѣю кланяться, балабаевскій купецъ Иванъ Дороѳемчъ Мордоплюевъ.

   Евграфъ. — Какъ вы сказали?

   Мордоплюевъ. — Иванъ Дороѳеичъ.

   Евграфъ. — Нѣтъ, по фамиліи-то?

   Мордоплюевъ. — Мордоплюевъ.

   Евграфъ. — Мордоплюевъ! Чортъ знаетъ, какихъ фамилій нѣтъ на свѣтѣ!..

   Мордоплюевъ. — Да-съ, бываютъ очень странныя фамиліи.

   Евграфъ. — Да что же мы стоимъ? Прошу садиться, господа! Жена съ дочерью сейчасъ выйдетъ. (Мордоплюеву). Ну, вы вѣдь торгуете… Много у васъ товару?

   Мордоплюевъ. — Достаточное количество-съ.

   Евграфъ. — А что… вы этакъ, аршиномъ или на вѣскахъ?

   Мордоплюевъ. — Все больше аршиномъ-съ.

   Евграфъ. — А вѣски-то развѣ фальшивые?

   Мордоплюевъ. ~У насъ ужь товаръ такой-съ.

   Евграфъ. — А вѣдь, чай, на каждый аршинъ вы по вершку утянете — а?..

   Мордоплюевъ (сконфузясь).— Помилуйте… мы торгуемъ на чести-съ.

   Евграфъ. — Знаемъ мы вашу честь-то!.. Да вы, пожалуйста, не обидьтесь: вѣдь, можетъ, вы и не такой, какъ другіе… Мало ли вашей братьи… на свѣтѣ много химиковъ! (понюхавъ табаку, обращается къ Перетычкину) А васъ какъ зовутъ, позвольте узнать…

   Перетычкинъ. — Александръ Харитонычъ-съ…

   Евграфъ. — А по фамиліи?

   Перетычкинъ. — Перетычкинъ.

   Евграфъ. — Перетычкинъ. Гмъ!.. Служите гдѣ-нибудь?

   Перетычкинъ. — Нѣтъ-съ; теперь не служу.

   Евграфъ. — А прежде служили, вѣрно, по статской?

   Перетычкинъ. — Нѣтъ-съ, я служилъ въ военной службѣ. Я изъ дворянъ, служилъ офицеромъ.

   Мордоплюевъ (тихо Перетычкину). — Что ты врешь? какой же ты офицеръ?

   Перетычкинъ. — Отстань, не твое дѣло!

   Евграфъ. — Офицеромъ?.. Это недурно… Я самъ тотъ же офицеръ; а вотъ чернилъ терпѣть не могу, вотъ и отлично ихъ дѣлаю.

   Перетычкинъ. — Такъ вы ужь нигдѣ не изволите служить?

   Евграфъ. — Нѣтъ, съ 836 года въ отставкѣ.

   Перетычкинъ. — Оно, конечно, при хорошемъ состояніи…

   Евграфъ. — Да какое у меня теперь состояніе? Было, братъ, оно, да сплыло! А со временемъ будутъ и мильйоны въ карманѣ.

   Перетычкинъ. — Вѣрно, хотите въ какой-нибудь коммерческій оборотъ?

   Евграфь. — Э, нѣтъ! Я натуральной магіей занимаюсь.

   Перетычкинъ. — Натуральной магіей?.. то-есть, какъ это?

   Евграфъ. — Да такъ. Вотъ теперь у тебя носъ какъ быть слѣдуетъ, а хочешь, онъ сейчасъ будетъ на сторону?

   Перетычкинъ. — Ну, нѣтъ, благодарю васъ!

   Евграфъ. — Да ты думаешь кулакомъ? Нѣтъ! Я тебѣ это такъ… химически.,

   Перетычкинъ.— Химически?

   Евграфъ. — Да! А не то, хочешь, рожу тебѣ комкомъ сдѣлаю?.. Ну, хочешь, что-ли?.. Или вотъ всѣ трое безъ головъ будемъ?

   Перетычкинъ (всторону). — Что за чудакъ! (вслухъ). Не-уже-ли совсѣмъ безъ головъ?

   Евграфъ. — Что жь, не вѣришь, что ли? Ну, давай рубль серебромъ: сейчасъ при тебѣ же въ кулакѣ растоплю.

   Перетычкинъ. — А, понимаю-съ! то-есть это фокусы.

   Евграфъ.— Какіе фокусы! Натуральная магія. А ужь ракеты, бураки, колеса, звѣзды, римскія свѣчки — это ужь, братъ, никто лучше меня не сдѣлаетъ. Да это все пустяки; у меня есть еще… а! да вотъ, кажется, и наши ползутъ!..

  

ЯВЛЕНІЕ ВОСЬМОЕ.

Тѣ же, Зинаида Васильевна и Юлинька.

  

   Евграфъ.— Рекомендую… вотъ жена моя, Зинаида Васильевна; а это дочь, Юлинька. Вѣдь славная дѣвочка, не правда ли?

   Юлинька (тихо отцу). — Ахъ, папа, что вы это!

   Перетычкимъ (толкая подъ бокъ Мордоплюева). — Ну, что же ты?

   Мордоплюевъ (подходя и стараясь быть ловкимъ). — Сударыня, честь имѣю кланяться; балабаевскій купецъ Иванъ Дороѳеичъ (отступая назадъ, расшаркивается и роняетъ со стола лампу). Ахъ, извините-съ; ей-Богу, не нарокомъ! (отбѣгаетъ съ сторону и почти съ ногъ сбиваетъ Евграфа Семеновича).

   Евграфъ. — Ой-ой-ой! Потише, почтеннѣйшій! у меня мозоли.

   Зинаида. — Ничего, вѣдь они не видали. Садитесь, сдѣлайте одолженіе!

   Мордоплюевъ (садясь съ кресла, разламываетъ гитару). — Ай! что еще тутъ за оказія?

   Зинаида. — А! Это юлинькина гитара. Ну ее! не безпокойтесь; пожалуйте вотъ сюда!.. (Всѣ садятся. Продолжительное молчаніе).

   Перетычкинъ (толкая Мордоплюева).— Ну, что же, Ваня? Говори хоть что-нибудь.

   Мордоплюевъ (усиливается что-то сказать, но никакъ не можетъ).— А, гмъ!

   Зинаида. — Какіе у насъ прекрасные дни! Я не помню такого лѣта.

   Перетычкинъ. — Да, лѣто чудесное-съ. Только ужь очень жарко; такая пыль, что мочи нѣтъ.

   Зинаида. — Вотъ мы такъ живемъ здѣсь совершенно на дачѣ: такая тишина, воздухъ легкій, настоящая деревня. А вы, Иванъ Дороѳеичъ, любите деревенскую жизнь?

   Мордоплюевъ. — Какъ же-съ! Въ деревнѣ лѣтомъ важно; только иной разъ навозомъ припахиваетъ-съ.

(Зинаида Васильевна и Юлинька съ трудомъ удерживаютъ смѣхъ).

ЯВЛЕНІЕ ДЕВЯТОЕ.

Тѣ же и Оська (въ новомъ казакинѣ, босикомъ и въ запачканныхъ перчаткахъ, выносить чай и останавливается въ нерѣшимости, кому прежде подавать).

  

   Евграфъ. — Ну, что сталъ? Подавай прежде вотъ сюда, какъ слѣдуетъ… Чайку, господа! сдѣлайте милость… Да ромцу-то подбавляйте побольше… этакъ химически…

   Юлинька (тихо матери). — Посмотрите-ка, maman: вѣдь Оська-то босикомъ…

   Зинаида. — Не-уже-ли? Ахъ, мерзавецъ… Какой конфузъ!.. я готова уйдти со стыда…

   Евграфъ (Оськѣ). — Ну, теперь пошолъ, барынѣ давай.

   Юлинька. — А перчатки-то какія… Поглядите, что это, maman?

   Зинаида (взявши чашку, тихо Оськѣ). — Вотъ я съ тобой раздѣлаюсь, бестія! Развѣ можно босикомъ, и въ такихъ перчаткахъ подавать?

   Оська (во все горло). — Да это Устюшка-съ. Она въ нихъ самоваръ чистила: вишь кирпичомъ руки обдерешь!

   Зинаида. — Тсъ!.. молчи!.. Какъ примешь чашки, пошолъ вонъ и не приходи сюда. Пускай дѣвка подаетъ. (Молчаніе).

   Перетычкинъ. — Лѣтомъ здѣсь, въ Москвѣ, очень скучно, сударыня, и даже нездорово. Какая-то атмосфера такъ тебя и давитъ… Зато зимой сколько удовольствія: маскарады, театры… (Мордоплюеву). Ты, кажется, тоже очень любишь театръ? (дѣлаетъ ему знаки).

   Мордоплюевъ. — Вуй моршенъ.

   Перетычкинъ. — Штъ! молчи! (толкаетъ его; Мордоплюевъ роняетъ стаканъ).

   Евграфъ. — Что? знать горячо? (Оськѣ). Пошолъ! подбери! (Мордоплюеву). Не обожглись ли?

   Мордоплюевъ (обтирая платкомъ колѣнку). Маленько вотъ здѣсь насквозь прохватило. Да ничего-съ.

   Юлинька (тихо матери). Фи, какой онъ смѣшной, maman! Должно-быть набитый дуракъ.

   Зинаида. — Молчи, mon ange. Развѣ можно судить по первому взгляду?

   Евграфъ. — Не прикажете ли еще по чашкѣ, господа?

   Перетычкинъ. — Нѣтъ-съ довольно; откровенно сказать, мы ужь пили дома.

   Зинаида. — Если пошло на откровенность, вѣдь и мы тоже напились.

   Евграфъ. — Да ужь теперь время и къ закускѣ подвигаться… Винца-бы намъ хорошенькаго, да еще какой-нибудь химіи этакой…

   Зинаида. — Сейчасъ приготовятъ. А вы бы, между-тѣмъ показали свой кабинетъ. (Перетычкину). Вѣдь вы не знаете, онъ у насъ такой химикъ… у него очень-много любопытныхъ вещей. Вотъ Иванъ Дороѳеичъ, какъ человѣкъ коммерческій, вѣрно химіей не интересуется. (Юлинькѣ). Останься съ нимъ, ma chère; вѣдь надобно же вамъ познакомиться.

   Евграфъ. — А и въ-самомъ-дѣлѣ, пойдемте, господа. Я покажу вамъ чудные препараты: у меня и машина электрическая есть… Пожалуй, я вамъ заряжу… Ну, милости прошу… вотъ сюда пожалуйте!.. (Уходить съ женой и Перетычкинымь въ кабинетъ).

  

ЯВЛЕНІЕ ДЕСЯТОЕ.

Мордоплюевъ и Юлинька.

  

   Юлинька (про-себя). Что за фантазія у maman оставитъ меня съ этимъ фофаномъ! Ну, что я стану съ нимъ говорить?

   Мордоплюевъ (про-себя). — Вотъ оказія-то! Какъ взгляну на нее, такъ варомъ и обваритъ, ей-Богу!.. (Молчаніе).

   Юлинька. — Скажите, пожалуйста, какъ ваша Фамилія?

   Мордоплюевъ. — Мордоплюевъ-съ.

   Юлинька (всторону).— Боже мой! что за фамилія! (вслухь). Давно ли вы здѣсь въ Москвѣ?

   Мордоплюевъ. — Да вотъ ужь десятый мѣсяцъ торгуемъ-съ.

   Юлиньва. — Мнѣ кажется, я бывала у васъ въ лавкѣ?

   Мордоплюевъ. — какъ же-съ, неоднократно… я самъ и товаръ вамъ отпущалъ-съ. Еще въ послѣдній разъ, не изволите ли припомнить, мы сдѣлали вамъ на тридцать-семь копеекъ серебромъ почтенія-съ?

   Юлинька (едва удерживаясь отъ смѣха). — Благодарю васъ… А далеко отсюда вы живете?

   Мордоплюевъ. — На Моросейкѣ-съ, противъ будки на углу; внизу тутъ питейный домъ, а наверху я снимаю-съ. (Молчаніе. Юлинька смѣется потихоньку; Мордоплюевь старается еще что-то сказать и никакъ не можть).

   Юлинька. — Ну, какъ вамъ нравится Москва?

   Мордоплюевъ. — Важный городъ-съ, только ужь больно закавыристъ… А ужь насчетъ калачей и яблошнаго квасу — у насъ такого не отвѣдаешь-съ.

   Юлинька. —* А прежде вы гдѣ жили?

   Мердоплюввъ. — Въ Балабаевѣ-съ.

   Юлинька. — Что жь это? городъ?

   Мордоплюевъ. — Точно такъ-съ.

   Юлинька. — И большой городъ?

   Мордоплюевъ. — Не больно малъ-съ; Волга у насъ и Москвѣ-рѣкѣ чета… Лѣтомъ и расшива и мокшанъ проходитъ-съ.

   Юлинька. — Какая же это расшива?

   Мордоплюевъ. — Судно-съ; нагрузятъ въ него тамъ, на Низу, да и погонятъ до Рыбны, а тамъ и дальше-съ.

   Юлинька. — А есть у васъ театръ? Бываютъ маскарады?

   Мордоплюевъ. — Тіятръ какъ-то играли-съ, да меня покойникъ тятенька не пущалъ: вишь тамъ баловства много-съ.

   Юлинька. — Стало-быть, у васъ тамъ довольно-весело?

   Мордоплюевъ. — Какъ же-съ! Судачина свѣжая у насъ бываетъ копейки по четыре серебромъ за фунтъ, а ужь мелкая рыба нипочемъ-съ. Хотитё {Мѣстное провинціальное нарѣчіе: е произносится какъ іо и удареніе на послѣднемъ слогѣ.} стерлядокъ, и тѣ недороги; а не хотите — налимчики есть. Только ужь одно у насъ больно-неладно…

   Юлинька. — А что такое?

   Мордоплюевъ,— Да примѣромъ сказать: вотъ хоть почешите вы себѣ за ужиномъ, завтра же по всему городу и зазвонятъ-съ.

   Юлинька (всторону). — Нѣтъ, ужь съ нимъ не достаетъ терпѣнія. (Вслухъ). Ахъ, Боже мой! какъ вдругъ закружилась голова… въ главахъ темно…

   Мордовлюбвъ (Вскакивая въ испугѣ). — Что съ вами, сударыня?

   Юлинька. — Сама не знаю, а такъ дурно… ради Бога, позовите маменьку!

   Мордоплюевъ (про-себя). — Вотъ тебѣ здравствуй! (кричитъ въ двери кабинета). Сударыня! Пожалуйте-ка сюда-съ! Съ барышней что-то неладно…

  

ЯВЛЕНІЕ ОДИННАДЦАТОЕ.

Тѣ же, Зинаида Васильевна, Перетычкинъ и Сандараковъ.

  

   Зинаида (бросается къ Юлинькѣ, которая притворилась безчувственною). — Что такое? что съ тобой, mon ange? Ахъ, Боже мой! Она въ обморокѣ… Евграфъ Семенычъ, подай поскорѣй одеколону! Тамъ есть у васъ, въ кабинетѣ; надо ей виски потерѣть.

   Перетычкинъ (тихо Мордоплюеву). — Ужь ты не сказалъ ли ей чего?

   Мордоплюевъ. — Что ты? Нешто я дуракъ какой! Мы все такъ вальяжно разговаривали.

   Евграфъ (прибѣгаетъ съ стклянкой). — Вотъ, душечка, изволь…

   Зинаида (отталкиваетъ ее). — Что это? Извергъ вы этакой! Уморить, что ли, вы ее хотите?

   Евграфъ (нюхаетъ). — А! это скипидаръ! Постой, вотъ я сейчасъ! (бѣжитъ въ кабинетъ и приносить другую стклянку) Вотъ, помочи ей хорошенько. Это настоящая фарина!

   Зинаида (натирая Юлинькѣ виски). — Ахъ, какъ это непріятно!.. Впрочемъ, я очень понимаю; новыя чувства… Притомъ же, она у меня такая слабонервная…

   Перетычкинъ. — Я полагаю, имъ теперь всего лучше успокоиться; а намъ ужь позвольте до слѣдующаго визита…

   Евграфъ. — Куда же вы, господа? Это что за химія? Сейчасъ закуску подадутъ.

   Перетычкинъ. — Извините. Мы ужь въ другой разъ, когда-нибудь… а теперь Юлія Евграфовна въ такомъ положеніи…

   Евграфъ. — Жаль, очень жаль! А мы бы того…

   Перетычкинъ (тихо Зинаидѣ Васильевнѣ). — По-крайней-мѣрѣ, можетъ ли онъ надѣяться?

   Зинаида. — А вотъ я съ ней переговорю; да вы будьте покойны: она не выйдетъ изъ моей воли. (Громко). А когда же вы опять навѣстите насъ?

   Перетычкинъ. — Да хоть послѣзавтра, если позволите. Надѣюсь, Юлія Евграфовна будетъ по-прежнему здорова и весела. И такъ au revoir, madame!

   Зинаида. — Au revoir, monsieur. Не забудьте же, Иванъ Дороееичъ; мы васъ ждемъ.

   Мордоплюевъ. — Ужь будьте покойны-съ (уходитъ).

  

ЯВЛЕНІЕ ДВѢНАДЦАТОЕ.

Евграфъ Семеновичъ, Зинаида Васильевна и Юлинька.

  

   Юлинька (выскакивая съ креселъ). — Нѣтъ, maman, какъ вы хотите, а я не пойду за этого урода!

   Зинаида. — А! такъ ты это нарочно, ma chère?

   Юлинька. — Да что жь мнѣ было дѣлать, maman? Это такой дуракъ! О чемъ ни заговорю, онъ отвѣчаетъ такія пошлости, что со стыда сгорѣть можно.

   Зинаида. — Вѣрно, не бывалъ въ хорошихъ обществахъ, оттого и теряется; а стоитъ только ввести его въ кругъ, такъ черезъ годъ ты сама его не узнаешь.

   Юлинька.— Ввести въ общество этакого урода… фи, maman!

   Зинаида. — А съ чего жь ты ваяла, что онъ уродъ? что такое ты въ немъ замѣтила?

   Юлинька. — Да стоитъ только взглянуть на него — и все кончено. Ну, какъ онъ ходитъ? какъ говорить? Все бьетъ, колотитъ, не умѣетъ ни встать, ни сѣсть… Да и что за фамилія? Вдругъ напишутъ тебѣ на адрессѣ: à madame madame de Mordopluieff… фи! какая гадость!.. Нѣтъ, воля ваша, maman, я не пойду, ни за что не пойду!..

   Зинаида. — Да ты вѣрно забыла, что онъ страшный богачъ? Вѣдь у тебя будетъ бархатный салопъ, брильянтовыя кольца, экипажи…

   Юлинька. — Что мнѣ въ богатствѣ, когда онъ мнѣ противенъ, maman! Я не могу его видѣть.

   Зинаида. — Послушай, Julie, это черезчуръ ужь глупо. Ты, кажется, не ребенокъ: понимаешь свое положеніе да и наши обстоятельства. Отказаться отъ такой прекрасной партіи — это просто безумно! Впрочемъ, все въ твоей волѣ… По всему видно, что ты не жалѣешь отца и не любишь мать свою, тогда-какъ въ тебѣ одной всѣ наши надежды.

   Юлинька. — Такъ изъ-за вашихъ обстоятельствъ я должна вѣкъ страдать, всю жизнь обливаться слезами?.. О, какъ я несчастна! (плачетъ).

   Евграфъ. — Что жь, въ-самомъ-дѣлѣ, душечка, если онъ ей не по вкусу? Это вѣдь все-равно, что хватить купоросу, или вымазать себѣ…

   Зинаида. — Убирайтесь вы… Ступайте, сидите съ вашей химіей… Вы можете тамъ себѣ, что хотите, а не суйтесь, гдѣ васъ не спрашиваютъ. Ступайте же, говорю я вамъ! (топаетъ ногою).

   Евграфъ.— Ну, ну, ну! Ишь ты какъ расходилась! Фу ты, важная птица! (уходить).

  

ЯВЛЕНІЕ ТРИНАДЦАТОЕ.

Зинаида Васильевна и Юлинька.

  

   Зинаида (лаская Юлиньку). — ну, полно же ребячиться, mon ange, будь разсудительна… поцалуй меня… Ты знаешь, что я люблю тебя больше всего на свѣтѣ: ну захочу ли я видѣть тебя несчастною? Ты еще такъ неопытна. Наружность у мужчины — пустая вывѣска. Человѣкъ, который съ перваго взгляда намъ противенъ, послѣ заставитъ полюбить себя всей душой. Можетъ-быть, и онъ будетъ прекраснымъ мужемъ… Особенно съ такимъ состояніемъ, ему это будетъ очень легко.

   Юлинька. — Да помилуйте, maman, какъ же я съ нимъ покажусь въ обществѣ? Вѣдь онъ ходитъ какъ медвѣдь и ужь вѣрно не танцуетъ… тогда-какъ другіе… Ну, просто прелесть!..

   Зинаида. — Фу, какъ ты еще глупа, Julie! У тебя все вѣтеръ въ головѣ.

  

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ.

Тѣ же и Перетычкинъ. (При входѣ его Юлинька опять бросается въ кресла).

  

   Перетычкинъ. — Вотъ я и опять у васъ… Bon soir, madame. Вы вѣрно удивляетесь.

   Зинаида.— Напротивъ, намъ очень-пріятно.

   Перетычкинъ. — Юлія Евграфовна, кажется, почиваютъ… Имъ бы всего лучше лечь въ постель.

   Зинаида. — Нѣтъ, теперь у нея только слабость… Да это пройдетъ.

   Перетычкинъ. — А я пріѣхалъ сударыня, потому-что вотъ изволите видѣть… Ваня мой престранный человѣкъ. Только мы сѣли въ коляску, что жь, говоритъ, вѣдь я теперь женихъ, а ничего не подарилъ невѣстѣ… Вы извините его, онъ ужь вполнѣ увѣренъ, что…

   Зинаида.— О, помилуйте!..

   Перетычкинъ. — Я и говорю: что жь, братецъ, если ты хочешь, то можно въ слѣдующій разъ, когда мы все это рѣшимъ какъ должно. Нѣтъ, говоритъ, я хочу теперь же… Ну, мы заѣхали къ Фульду, и вотъ Ваня проситъ Юлію Евграфовну принять двѣ бездѣлочки (подаетъ два футлярчика). Конечно, это стоитъ четыреста цѣлковыхъ… да для насъ это не почемъ.

   Зинаида (принимая вещи). — Ахъ, Боже мой! для чего жь это? Поблагодарите Ивана Дороѳеича; скажите, что мы очень тронуты ихъ вниманіемъ… да, пожалуйста, не забудьте послѣзавтра.

   Перетычкинъ. — О, будьте увѣрены!.. Au revoir (уходитъ).

  

ЯВЛЕНІЕ ПЯТНАДЦАТОЕ.

Тѣ же, кромѣ Перетычкина.

  

   Зинаида (открывъ одинъ футляръ). — Посмотримъ, что такое… Ахъ Julie! какой прекрасный браслетъ, и съ брильянтами!

   Юлинька (вскакивая съ креселъ).— Не-уже-ли съ брильянтами? Покажите-ка, maman!

   Зинаида (открывая другой футляръ).— И брильянтовыя серьги… Какая игра! чудо!.. Посмотри, ma chère…

   Юлинька.— Ахъ, maman! Вѣдь это прелесть что такое!..

   Зинаида. — И послѣ этого не прекрасный онъ человѣкъ? не благородная душа?.. Не слыхавши отъ насъ ничего рѣшительнаго, вдругъ посылаетъ такія вещи!

   Юлинька (надѣвая на руку браслетъ).— Поглядите, maman, какая работа… какой блескъ!.. (повертывая рукою). Чудо! чудо!..

   Зинаида. — Ну, и ты все еще будешь упрямиться?

   Юлинька. — Да вѣдь онъ такой смѣшной, неловкій… А если я скажу ему, купитъ онъ мнѣ и колье, и часики этакіе… съ эмалью… вѣдь купитъ, maman?

   Зинаида. — Все, все, что твоей душѣ угодно; десяти тысячъ не пожалѣетъ… Я теперь вижу, какъ онъ въ тебя влюбленъ; а что неловокъ, что жь за бѣда? На богатыхъ людей свѣтъ смотритъ совсѣмъ-иначе. Мы его введемъ въ кругъ, пріучимъ къ обществу, выучимъ танцоватъ, и какихъ-нибудь въ полгода онъ совсѣмъ переродится,

   Юлинька. — А я ужь до-тѣхъ-поръ не буду выѣзжать съ нимъ на вечера, покуда онъ не сдѣлается поразвязнѣе.

   Зинаида. — Разумѣется; да изъ любви къ тебѣ онъ скоро перемѣнитъ свои манеры.

   Юлинька. — Воображаю, какая будетъ свадьба! Подвѣнечное плптье я себѣ сдѣлаю: бѣлый муаръ съ блондами… вотъ здѣсь букетъ изъ флёр-д’оранжа…

   Зинаида. — Объ этомъ еще надобно будетъ посовѣтоваться съ Аделаидой Францовной: вѣдь у нея будемъ шить все приданое.

   Юлинька. — Скажу ему непремѣнно, чтобъ музыкантовъ былъ полный оркестръ, и ужь вотъ натанцуюсь-то! Буду танцовать и польку-мазурку, и трамбланъ… Охъ, какъ будетъ весело… чудо!.. (прыгаетъ по комнатѣ).

   Зинаида. — Только послушай, ma chère, ты не сердись… а въ трамбланъ у тебя очень-неловко выходитъ вотъ это па (танцуетъ).

   Юлинька. — Что вы, maman!.. Я всегда дѣлаю вотъ этакъ… (танцуютъ обѣ).

  

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ.

Тѣ же и Евграфъ Семеновичъ.

  

   Евграфъ (остановясь съ дверяхъ). — Что это? что это?.. что за химія?.. Славно!.. Валяй ребята!.. Каковы?.. То плачутъ, то пляшутъ!.. Вотъ она бабья-то порода… разбери ты ее!..

  

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

(Комната ю домѣ Сандараковыхъ. Направо отъ зрителей столъ, на немъ графинъ, бутылки и закуска; налѣво ширмы изъ тростника, обвитыя плющомъ, и небольшая кушетка. Въ срединѣ, сквозь отворенныя двери, видна освѣщенная зала, мелькаютъ гости и слышны звуки оркестра.)

ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

  

   Оська (выходитъ изъ залы и ставитъ на столъ огромный подносъ на которомъ насыпаны конфекты, миндальные орѣхи и разный сухой десертъ). — Всѣхъ обнесъ. Ну, ужь и подносище! всѣ руки обтянулъ! Да что ужь больно мало ѣдятъ. Иная возьметъ одну конфетку, а другая фисташку, да и сидитъ-себѣ, и чванится. Вотъ, кабы нашему брату подали, такъ полонъ бы ротъ набилъ, да и въ карманы-то… А что?.. чего зѣвать-то?… Благо никого нѣту, цапнуть да и къ сторонѣ! Мало будетъ, такъ еще подсыплютъ: подумаютъ, гости съѣли… Ну, валяй, Оська, не робѣй! (Хватаетъ съ подноса горстями и прячетъ въ карманы.)

  

ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Оська и Ѳедосья Антоновна.

  

   Ѳедосья. — Что ты это дѣлаешь, чертенокъ? а? Прошу покорно, за какія штуки принялся! Вѣдь ты этакъ весь десертъ растаскаешь.

   Оська. — Да я, тетушка, только два орѣшка.

   Ѳедосья. — Какіе тутъ два орѣшка? полные карманы набилъ; вишь, какъ оттопырились. Вотъ я пойду да скажу барынѣ, такъ она тебя!

   Оська. — Ступай, пожалуй, а я скажу, что ты полштофа французской водки изъ шкафа унесла да въ чуланъ спрятала… Небось, къ себѣ домой утащить хочешь?

   Ѳедосья. — Полно ты, пащенокъ! какой же полштофъ, и всего-то было на донышкѣ… вотъ разрази меня!.. Ну да убирайся, пошелъ въ залу! Неровно тамъ спросятъ.

   Оська. — Ага! струсила небось! (Уходить.)

  

ЯВЛЕНІЕ ТРЕТІЕ.

  

   Ѳедосья (одна). — Этакое зелье! хамовъ выродокъ! Еще вздумалъ стращать, да мнѣ и сама Зинаида Васильевна выпить-то не запрещаетъ. А ужь нечего сказать, сговоръ богатѣйшій! Ну, Юлія Евграфовна, вымолила себѣ женишка! Хоть онъ и окомелкомъ глядитъ, да карманъ-то хорошъ. Шутка сказать, еще двѣ недѣли всего, какъ дѣло началось, а ужь онъ накупилъ ей тысячи на двѣ серебромъ. А вечера-то какіе задаетъ, ужь и рукой махни! Вотъ хоть бы ныньче, какой ужинъ будетъ: однихъ поваровъ на кухнѣ шесть человѣкъ готовятъ… вотъ разрази меня! А винъ-то всякихъ, а десерту-то всякаго… Да чего же я смотрю? взять и мнѣ маленько, хоть ребятишкамъ полакомиться. (Оглядѣвшись во всѣ стороны, кладетъ съ подноса себѣ въ карманы.)

  

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Ѳедосья Антоновна и Оська.

  

   Оська.— Вишь ты! давеча меня… а сама-то что?

   Ѳедосья — Ну, что же такое? Возьми и ты еще, возьми, дурачокъ. Не бойся! Накладутъ свѣжаго: тамъ много…

   Оська. — Вѣстимо много (берутъ съ подноса оба). А вы ступайте-ка въ дѣвичью. Устюшка тамъ что-то надрянила.

   Ѳедосья. — Что еще такое?

   Оська. — Сахаръ, что-ли, тамъ подмочила, да и наколоть-то некому.

   Ѳедосья. — Сейчасъ иду. Все, вездѣ Ѳедосья Антоновна! Хорошо, что я пришла на этотъ случай, а то были бы безъ меня, какъ безъ рукъ… вотъ разрази меня! (Уходятъ съ Оськой.)

  

ЯВЛЕНІЕ ПЯТОЕ.

Зинаида Васильевна (въ бальномь платьѣ) и Перетычкинъ (щегольски-одѣтый) выходятъ изъ залы.

  

   Перетычкинъ. — Зинаида Васильевна, я надѣюсь и на слѣдующую кадриль…

   Зинаида. — Ну, нѣтъ, извините, не могу.

   Перетычкинъ. — Отчего же, не-уже-ли устали?

   Зинаида. — Вотъ прекрасно! Я готова танцовать до утра, да нужно кой-чѣмъ распорядиться, знаете, по хозяйству; а потомъ я ваша, хоть на цѣлый вечеръ.

   Перетычкинъ.— Только на одинъ вечеръ, и то въ танцахъ! Ахъ, Зинаида Васильевна! Еслибъ я могъ услышать это слово: «я ваша» въ другомъ смыслѣ!

   Зинаида.— Ну полноте, шалунъ! Оставимъ это.

   Перетычкинъ. — А вѣдь ныньче у васъ очень-весело, да( Каковъ мой Ваня-то! какъ развернулся: протанцовалъ три кадрили, и очень-порядочно.

   Зинаида. — Ну, конечно, онъ ошибался, да что жь за бѣда! Ему это извинительно.

  

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТОЕ.

Тѣ же, и Евграфъ Семеновичъ (въ бальномъ фракѣ).

  

   Евграфъ. — А! вы здѣсь! А я васъ, искалъ, искалъ, просто съ ногъ сбился.

   Зинаида. — Зачѣмъ это, батюшка? Ужь не вэдумалъ ли вы насъ преслѣдовать?

   Перетычкинъ. — Да развѣ Евграфъ Семеновичъ какой-нибудь Отелло?

   Зинаида. — Нѣтъ, онъ просто сумасшедшій. (Мужу.) Ну, что жь вамъ надобно, позвольте узнать?

   Евграфъ. — А гдѣ, душечка, ключъ отъ кабинета? Вѣдь я тебѣ далъ убрать.

   Зинаида.— Ну, да; онъ спрятанъ у меня въ комодѣ… На что вамъ его?

   Евграфъ.— А мнѣ нужно бы немножко заняться… этакъ по секрету. Ну, да тебѣ-то я скажу: вотъ видишь, ужинъ-то вѣдь у насъ будетъ въ саду, такъ я готовлю маленькую штучку…

   Зинаида. — Какую это? Ужь не фейерверкъ ли? Смотрите, чтобъ опять не надѣлать бѣды!

   Евграфъ. — О, нѣтъ, душечка! Вѣдь это будетъ такъ, ручные, маленькіе скакунчики, прыгунчики, вотъ и все.

   Зинаида.— То-то! Не. вздумайте пускать ракеты: еще полицію накличете.

   Евграфъ.— Что ты? развѣ я не знаю? Вѣдь здѣсь Москва… Ну, какъ же бы мнѣ ключикъ-то…

   Зинаида. — Не повѣрите, какъ вы мнѣ надоѣли! Ну, пойдемте. Только отвяжитесь, ради Бога!

   Перетычкинъ. — А я пойду искать себѣ vis-à-vis. (уходитъ).

  

ЯВЛЕНІЕ СЕДЬМОЕ.

Мордоплюевъ (въ новомъ сюртукѣ, бѣломъ жилетѣ и галстухѣ), Юлинька (изъисканно-одѣтая и вся въ брильянтахъ).

  

   Мордоплюевъ. — А что, Юлія Евграфовна, вы устали-съ?

   Юлинька. — О, нѣтъ! Иногда на вечерахъ мнѣ случается танцовать до пяти часовъ, и то я не устаю… Танцы — это блаженство!

   Мордоплюевъ. — А я такъ признательно взопрѣлъ-съ. Теперича, я думаю, бѣлье хоть выжми.

   Юлинька. — Иванъ Дороѳеичъ.

   Мордоплюевъ. — Чего изволите-съ?

   Юлинька. — Нельзя ли безъ этихъ фразъ?

   Мордоплюевъ. — Очень можно-съ… а ужи какъ хотитё-съ….

   Юлинька. — Иванъ Дороѳеичъ!

   Мордоплюевъ. — Виноватъ-съ… а ужь какъ хотите, вдругъ отъ всего не отстанешь.

   Юлинька. — Ну, скажите мнѣ, довольны ли вы своей новой квартирой?

   Мордоплюевъ. — Очень доволенъ-съ. Важная фатера!

   Юлинька. — Кварира!

   Мордбплюевъ. — Да-съ, квартера; только отъ Рядовъ больно далеко; да теперича у меня свои лошади.

   Юлинька. — А я очень рада, что мы будемъ жить такъ близко къ вашимъ: и каждый день буду видѣться съ maman… Вѣдь ей отъ Кудрина сюда рукой подать. По вечерамъ будемъ вмѣстѣ гулять на Прудахъ… Вѣдь и вы тоже будете гулять съ нами?

   Мордоплюевъ. — Для чего не прогуляться. Только, чай, въ прудахъ-то много лягушекъ-съ?

   Юлинька. — А вамъ-то что же?

   Мордоплюевъ. — Да я больно не люблю, когда онѣ квакаютъ-съ.

  

ЯВЛЕНІЕ ВОСЬМОЕ.

Тѣ же и Ѳедосья Антоновна.

  

   Ѳедосья. — Пожалуйте, барышня; васъ маменька за чѣмъ-то спрашиваетъ.

   Юлинька. — Сейчасъ. (Мордоплюеву) Извините; не знаю, на что это я ей понадобилась (уходитъ).

  

ЯВЛЕНІЕ ДЕВЯТОЕ.

  

   Мордоплюевъ (одинъ, глядя ей вслѣдъ). — Важная штучка! Настоящая конфетка… карамелька эвдакая… да ужь больно свысока бьетъ: таперича депозитки только успѣвай отсчитывать… тысячи три серебромъ ужь вылетѣло!… Ну, за-то ужь какъ взглянетъ — просто оближи пальчики!

  

ЯВЛЕНІЕ ДЕСЯТОЕ.

Мордоплюевъ и Оська (выноситъ чай).

  

   Мордоплюеву. — Что такое притащилъ? А! чайку!… важно! Давай сюда (треплетъ его за носъ)! Да рыло-то утри, пострелёнокъ!

   Оська. — Что жь, сударь, гривенничекъ-то обѣщали?

   Мордоплюевъ. — Экой плутъ! Ну, ладно; еще время-то не ушло… Заразъ два дамъ (Оська уходитъ).

  

ЯВЛЕНІЕ ОДИННАДЦАТОЕ.

  

   Мордоплюевъ (одинь). — А чайку выпить знатно… Позаправлюсь маленько, да и пойду еще французскую отмахаю. — А правду сказать, что въ ней толку-то? Ходишь себѣ туда да сюда, а чуть оплошалъ маленько, того и гляди какой-нибудь мамзели ножку отдавишь. То ли бы дѣло, трепака… вотъ какъ отхватилъ бы! Али по-нашему, какъ у насъ, въ Балабаевѣ, въ хороводы бы поиграть… А тутъ что? ходи какъ шальной, да и головой не тряхни… А нѣтъ ли тутъ чего подбавить для куражу? (читаетъ на бутылкахъ ярлыки) Мадера… лафитъ… ромъ ямайскій лучшій. Вотъ это статья подходящая… (наливаетъ въ стаканъ). Ай! вотъ-такъ ухнулъ!.. Ну, да ничего, поваднѣе будетъ… (оборачивается и смотритъ въ дверь). Вотъ-те разъ! Невѣста идетъ, да еще и съ маткой… Спрячусь; а то скажутъ: пьянствуетъ. (Прячется за ширмы).

  

ЯВЛЕНІЕ ДВЕНАДЦАТОЕ.

Мордоплюевъ (за ширмами), Зинаида Васильевна и Юлинька.

  

   Зинаида. — Какъ у насъ ныньче весело! Не правда ли, ma chère?.. Курдяева и Брысина такъ и рвутся съ досады: имъ и во снѣ не приснится сдѣлать такой вечеръ…

   Юлинька.— Ну, гдѣ же имъ! развѣ онѣ могутъ такъ жить?..

   Зинаида. — А главное, всѣмъ завидно, что Богъ наградилъ тебя такой судьбою; а ихъ милыя дочки еще посиди у моря, да подожди погоды.

   Юлинька. — Конечно, всѣ думаютъ, что я очень-счастлива. А знаете ли, maman, что я вамъ скажу… Хотите, чтобъ я высказала вамъ откровенно?

   Зинаида. — Говори, mon ange. Сядемъ вотъ здѣсь, отдохнемъ немножко. (Садятся возлѣ ширмъ на кушеткѣ).

   Юлинька. — Теперь у насъ вечера, танцы… такъ весело, шумно… и я въ какомъ-то упоеніи, а когда все это утихнетъ, и я буду его женой… Ахъ, maman! Вы не повѣрите, у меня сердце замираетъ при одной мысли…

   Зинаида. — Но чего жь ты боишься, мой другъ? что тебя такъ безпокоитъ?

   Юлинька. — Ахъ, Боже мой! да развѣ вы не видите, maman, какъ онъ глупъ, какъ смѣшонъ? Только войдетъ въ комнату, я за него краснѣю… ну, вотъ точно онъ за прилавкомъ стоитъ… Неужели вы думаете, chère maman, что я могу его любить?

   Зинаида. — А почему жь и нѣтъ, мой другъ? При такомъ состояніи, ты будешь жить въ роскоши; онъ будетъ тебя покоить, лелѣять…

   Юлинька. — Фи! противный!.. Я не могу вспомнить про его медвѣжьи ласки; и если бы не эти прекрасныя вещи, которыя онъ мнѣ надарилъ, я не позволила бы ему и подойти къ себѣ.

   Зинаида. — А въ-самомъ-дѣлѣ, онъ, должно-быть, очень-глупъ… Александръ Харитонычъ водитъ его за носъ и дурачитъ на каждомъ шагу, разумѣется, изъ-за денегъ; это очень-замѣтно, да и самъ онъ мнѣ признался… Впрочемъ, кто жь тебя заставляетъ быть слишкомъ-нѣжной? Будь съ нимъ только ласкова — вотъ и все. (Мордоплюевъ выскакиваетъ изъ-за ширмъ и убѣгаетъ въ залу).

   Зинаида. — Я сама, mon ange, шла замужъ не по любви, а жила очень-весело!

  

ЯВЛЕНІЕ ТРИНАДЦАТОЕ.

Зинаида Васильевна, Юлинька и Перетычкинъ.

  

   Перетычкинъ. — А! вы здѣсь, mesdames! А я сейчасъ былъ въ саду… Садикъ у васъ очень-маленькій, зато освѣщенъ прекрасно: вездѣ разноцвѣтные стаканчики… честь и слава Евграфу Семенычу! Онъ тамъ еще какой-то фейерверкъ затѣваетъ.

   Зинаида. — Да; это его страсть; ужь онъ не можетъ жить безъ этихъ глупостей.

   Перетычкинъ. — А нынѣшній вечеръ у насъ кончится важно! Ужинъ и танцы на чистомъ воздухѣ… На наше же счастье ночь-то какая!.. Да гдѣ у насъ Ваня? Его что-то не видать.

   Зинаида. — Онъ былъ недавно въ залѣ.

   Перетычкинъ. — Я его тамъ не замѣтилъ. Ну, а скажите, Юлія Евграфовна, каково я образовалъ молодца-то?.. Въ двѣ недѣли такіе успѣхи!..

   Юлинька.— Да, чудесные успѣхи! въ кадрили путаетъ всѣ фигуры и безпрестанно всѣмъ давитъ ноги.

   Перетычкинъ. — Ну, что жь! это современемъ пройдеть.

  

ЯВЛЕНІЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ.

Тѣ же и Оська.

   Оська. — Барыня! офиціанты прислали спросить, не пора ли накрывать ужинъ-съ?

   Зинаида. — Разумѣется, ужь пора. А какъ уберутъ столъ, тутъ же будутъ танцы… Да вели музыкантамъ водки дать!

   Оська. — Слушаю-съ. (Уходитъ).

   Зинаида. — Во время стола у насъ будетъ музыка и потомъ танцы вплоть до утра.

   Юлинька. — Ужь разумѣется, mamn.

  

ЯВЛЕНІЕ ПЯТНАДЦАТОЕ.

Тѣ же и Ѳедосья Антоновна (вбѣгаетъ въ испугѣ).

   Ѳедосья. — Матушка, Зинаида Васильевна! Вѣдь вы ничего не знаете; а у насъ въ домѣ-то бѣда… вотъ разрази меня!..

   Зинаида. — Что такое? что случилось?..

   Ѳедосья. — А вотъ что моя драгоцѣнная: у Евграфа Семеныча въ кабинетѣ вдругъ что-то вспыхнуло, и такой трескотокъ пошелъ, что страсти!.. А потомъ повалилъ густой дымъ… а онъ, сердешный, такъ и кричитъ благимъ матомъ!..

   Зинаида. — Ну, я это предвидѣла… И все его проклятые фейерверки!.. Ужь не горитъ ли тамъ у него?..

   Перетычкинъ (поднявши носъ). — Да… въ-самомъ-дѣдѣ, ужасно запахло сѣрой… (За сценой слышенъ крикъ Евграфа Семеновича).

   Ѳедосья. — Да вотъ, кажись, и онъ, бѣдняжка, сюда изволитъ жаловать.

  

ЯВЛЕНІЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ.

Тѣ же и Евграфъ Семеновичъ (волосы у него обожжены и бѣлый жилетъ перепачканъ).

  

   Евграфъ. — Ой-ой-ой! ой-ой-ой!.. Чтобъ бѣсъ тебя побралъ!.. Проклятое ты!.. Ой-ой-ой!.. мочи нѣтъ… Чуть всю роду не спалило!

   Зинаида. — Ништо! по дѣломъ вамъ!.. Я очень рада… теперь, авось, бросите ваши дурацкія затѣи… Да не горитъ ли у васъ тамъ, въ кабинетѣ-то?

   Евграфъ. — Нѣтъ, теперь все потухло… Ой-ой-ой!.. Чтобъ тебѣ… Глаза совсѣмъ не глядятъ…

   Юлинька. — Да что такое у васъ случилось, папа?

   Евграфъ. — Что случилось?.. А вотъ видишь, Жуля… Понесъ. я въ садъ ручное колесо да хотѣлъ посмотрѣть, хорошъ ли фитиль… ну… поднесъ къ свѣчкѣ… Да очень близко… а оно и пошло… и пошло катать… всю-было рожу спалило…

   Зинаида. — Ну, посмотрите, на что вы теперь похожи? Подите, бесстыдникъ, умойтесь поскорѣе да перемѣните жилетъ. Ну, что если васъ увидитъ женихъ: вѣдь вы голову срѣжете!..

   Перетычкинъ. — Да гдѣ же въ-самомъ-дѣлѣ Ваня-то до-сихъ-поръ? Онъ у насъ совсѣмъ пропалъ!

  

ЯВЛЕНІЕ СЕМНАДЦАТОЕ.

Тѣ же и Мордоплюевъ (довольно-пьяный; вслѣдъ за нимъ входить Прохорычь и останавливается у дверей).

  

   Мордоплюевъ. — Анъ врешь! не пропалъ!.. Мы здѣсь ваше вамъ почтенье-съ!..

   Перетычкинъ. — Ваня! да ты-ли это? Что это такое?

   Мордоплюевъ. — Какой я тебѣ Ваня?… Ну что глядишь шаромыга — а?.. что глядишь?.. Али еще хошь въ карманъ залѣзть?.. Нѣтъ, шалишь, братъ!.. А мы вотъ съ Прокорычемъ на свадьбу пришли… Вѣдь здѣсь свадьба?.. Сговорки что ли тамъ.~ А гдѣ женихъ-то?.. Покажите-ка мнѣ его!.. ась?.. хе, хе, хе!

   Перетычкинъ. — Да что ты, Ваня? что съ тобой? Откуда ты, братецъ, и въ такомъ видѣ?

   Мордоплюевъ. — Пошолъ прочь, выжига! Какой я тебѣ братецъ?.. Мотыга ты!.. Что?.. Али еще семьсотъ выудить хошь?.. Подавай-ка и эти… Вишь ты какая птица!.. Я, говоритъ, служилъ… вретъ онъ!.. Гдѣ онъ служилъ?.. Онъ вохрой торговалъ и больше ничего!..

   Перетычкинъ. — Прошу покорно! Да онъ едва на ногахъ стоитъ… и гдѣ это такъ хватилъ?

   Мордоплюевъ. — Да, хватилъ!.. я важно хватилъ… знай нашихъ!.. А вы что?.. вы отурить хотѣли — а?.. Въ глаза-то вы и то, и сё, а тамъ и дуракъ, и такой-сякой… что?.. Нешто я не слыхалъ?.. Я все слышалъ… я вотъ тутъ сидѣлъ… Да! я дуракъ, да душа-то у меня… (колотить себя по груди) душа-то!.. десять вашихъ за одну не возьму — вотъ что!.. И ужь я-ли не любилъ?.. да еще какъ любилъ-то!.. Эхъ-ма!.. (плачетъ) А вы только карманъ любите, а не человѣка… Съѣли три тысячи серебромъ… Ну, и будетъ съ васъ, подавитесь!..

   Евграфъ. — Но послушайте, любезнѣйшій! это что на химія?.. Вы смотрите у меня…

   Мордоплюевъ. — Отваливай ты, арабская рожа! Ишь, харю-то ваксой вымазалъ! На сапоги бъ поберегъ!.. Ты что?.. ты не больно напирай!.. Я самъ купецъ — да!.. Что? небось ободрать хотѣлось?.. Анъ нѣтъ… шалишь!.. Теперича въ Балабаевъ уѣду…. здѣсь намъ не рука… здѣсь какъ-разъ объягорятъ… Да и ништо: не суйся въ Москву! знай сверчокъ свой шестокъ! А тамъ я важно заторгую… землячку себѣ возьму… купеческую… Пущай сама въ лавкѣ сидитъ… да зато меня любить будетъ… да еще какъ любить-то!.. А вы что?.. Ну, что смотришь?.. ась?..

   Зинаида. — Боже мой! что это такое?.. Я умру со стыда…

   Мордоплюевъ. — Чего-съ?.. Мы пришли на свадьбу… вѣдь здѣсь, кажись, свадьба живетъ?.. Хотите, спляшемъ вамъ, али пѣсню споемъ… (Поетъ).

  

   Хорошо ль тому на свѣтѣ жить,

   У кого нѣту стыда въ глазахъ,

   Ни стыда нѣту, ни совѣсти…

  

   Эхъ-ма! Завѣй горе въ веревочку!.. (Утираетъ слезы). Э!.. да что тутъ!.. Хошь-бы на свадьбѣ-то выпить… Прохорычъ! Ну, что тамъ стоишь? На-ка-сь, пей!.. И я выпью: вѣдь водка-то наша… (наливаетъ двѣ рюмки) Здравія желаемъ-съ!.. (пьютъ) Ну, вотъ теперича и по домамъ. Важно погостили… Прощенія просимъ, честная компанія!.. Поищите-ка-сь себѣ другаго тумака… да! поищите, да и того… и отурите его… а мы — наше вамъ почтеніе-съ!.. (Уходитъ шатаясь, поддерживаемый Прохорычемъ).

   Евграфъ (послѣ минутнаго молчанія, обратясь къ женѣ).— Что, матушка? хорошъ ли бабій язычокъ? каково поработалъ?.. за это вотъ тебѣ и богатый женихъ! вотъ тебѣ и экипажъ откидной! Что? какова эта химія-то — а?..

А. Красовскій.

«Отечественныя записки«, No 3, 1854