Bibra > Произведения > Все > Завоеванное

Завоеванное

Автор: Крылов Виктор Александрович

Скачать

ДЛЯ СЦЕНЫ.
СБОРНИКЪ ПЬЕСЪ.
ТОМЪ ВТОРОЙ.

Изданіе ВИКТОРА АЛЕКСАНДРОВА.

Изданіе третье,

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Шредера, Гороховая, 49.
1890.

  

ЗАВОЕВАННОЕ

КОМЕДІЯ ВЪ ТРЕХЪ ДѢЙСТВІЯХЪ.

Нѣкоторыя сцены и лица заимствованы изъ комедіи Бауернфельда: «Krisen».

  

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

   Николай Андренчъ Горюнинъ,— богатый мебельный фабрикантъ.

   Анна Ѳедоровна,— его жена.

   Лиля, (Елизавета Николаевна) — ихъ дочь.

   Павелъ Сергѣичъ Осѣцкій.

   Наталья Львовна Сарьянова.

   Василій Семенычъ Караевъ.

   Владиміръ Алексѣичъ Рябушкивъ,— кавалерійскій полковникъ, бывшій сослуживецъ Осѣцкаго.

   Прохорычъ,— ларей Осѣцкаго, бывшій его деньщикъ.

   Даша,— горничная у Горюниныхъ.

   Гости, прислуга, (безъ рѣчей).

Дѣйствіе происходитъ въ Москвѣ, у Горюниныхъ. Первое въ городѣ, второе и третье на дачѣ.

Между вторыхъ и третьихъ дѣйствіемъ проходитъ годъ.

  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

Гостинная у Горюнина съ открытою дверью въ валу, въ которой расхаживаютъ и танцуютъ гости.— Богатое убранство, блестящее освѣщеніе.

При поднятіи занавѣса, за сценой музыка. Мимическая сцена: нѣкоторые изъ гостей проходятъ въ залу. Караевъ вбѣгаетъ изъ залы торопливый и обращается то къ тому, то къ другому, но видимо получаетъ отрицательные отвѣты; наконецъ, остается одинъ. Музыка (кадриль) продолжается.

   Караевъ. Кадриль пропала, дѣлать нечего… не могу найти визави! Охъ, ужъ эта Москва… на любомъ вечерѣ всегда дамъ больше, чѣмъ кавалеровъ… тамъ барышенъ по стѣнкѣ съ десятокъ сидитъ, не занятыхъ, жаждутъ, млѣютъ, чтобъ ихъ кто-нибудь пригласилъ танцевать, а пригласить некому… чортъ знаетъ, что такое!!.

Входитъ Горюнинъ.

   Горюнинъ. Что это, Василій Семенычъ, уединились? Вы, кажется, прыткій кавалеръ, танцевать мастеръ, безъ устали… что-жь вы это проштрафились?..

   Караевъ. Визави нѣтъ, что прикажете дѣлать!.. Вялый народъ ваши мужчины московскіе, не съ кѣмъ танцевать… я ужъ было изъ-за карточнаго стола экзекутора пузастаго вытащилъ, да на грѣхъ, жена у него такая дура, вломилась въ амбицію, не пускаетъ… ты, говоритъ, срамиться хочешь… ну, совсѣмъ дура!..

   Горюнинъ. Какъ-же такъ… ахъ, Господи! развѣ мало у насъ кавалеровъ?

   Караевъ. Есть еще и такіе: важность на себя напустили, не танцуютъ. Вонъ я Осѣцкаго звалъ, не хочетъ.

   Горюнинъ. Пріѣхалъ Павелъ Сергѣичъ?

   Караевъ. Развѣ вы его не видали?.. Здѣсь… Вонъ съ вашей Елизаветой Николавной разговариваетъ… Ну, скажите сами, милый Николай Андреичъ, не глупо это? минутъ десять я его уговаривалъ танцевать… ни за что!!

   Горюнинъ. Такъ вѣдь что-жь, когда желанія нѣту-съ.!

   Караевъ. Отчего его нѣтъ? Я васъ спрашиваю, отчего его нѣтъ?.. Это все ваша Москва дѣлаетъ; здѣсь всякій живой человѣкъ закисаетъ… Павелъ Сергѣичъ въ Петербургѣ былъ первый салонный! кавалеръ… Войдетъ бывало въ залу, такъ любо посмотрѣть! гвардейскій капитанъ,— мундиръ блеститъ, съ иголочки, и самъ весь строенъ, какъ пальма; — у каждой женщины сердечко такъ и затрепещетъ передъ нимъ… любую выбирай, ни одна не устоитъ… а танцевать бывало пустится… орелъ такъ въ небѣ не паритъ, какъ онъ по залѣ мчался… и за что свою молодость растерялъ человѣкъ!

   Горюнинъ. Такъ нешто тутъ Москва виновата?

   Караевъ. А то нѣтъ?— конечно, Москва!.. Какъ только Павелъ Сергѣичъ сюда пріѣхалъ, двухъ мѣсяцевъ не прожилъ, вышелъ въ отставку, а тамъ и закисъ… Ей богу, вѣдь вы его не знаете, что это за натура была: дуэлистъ, губитель женскихъ сердецъ, герой самыхъ эксцентрическихъ свиданій! — а что изъ него теперь стало? посмотрите: онъ на сто лѣтъ здѣсь постарѣлъ.

   Горюнинъ. Всему время, Василій Семенычъ… вѣдь они ужъ не первой молодости,— можетъ, остепениться хотятъ.

   Караевъ. Какіе-жь его года,— Христосъ съ вами! Я старше его не десять лѣтъ, да ни одной фигуры въ мазуркѣ не пропускаю… живой человѣкъ наперекоръ природѣ долженъ идти, въ душѣ пылкость чувствъ сохранять!

   Горюнинъ. Такъ до сѣдыхъ волосъ?

   Караевъ. И подъ снѣгомъ иногда бѣжитъ кипучая вода!.. А со стороны Павла Сергѣича это просто непростительно… одно только могло-бы его извинить: если онъ влюбленъ… то есть этакъ настоящимъ, серьезнымъ образомъ влюбленъ… Если тутъ любовь, — ну, тогда другое дѣло!..

Входитъ изъ залы Осѣцкій.

   Горюнинъ. А! Павелъ Сергѣичъ! благодарствуйте, что пожаловали… а мы тутъ съ Василіемъ Семенычемъ все о васъ говорили…

   Осѣцкій. Не знаю, за какіе грѣхи Василій Семенычъ сегодня особенно ревностно мной занимается…

   Караевъ. За какіе грѣхи?!— не могу васъ видѣть таитъ Чайльдъ-Гарольдомъ, такимъ Байрономъ въ плащѣ, разочарованнымъ. всегда мраченъ, задумчивъ и одинокъ… Не могу видѣть, что васъ больше не одуряетъ весь этотъ увлекательный дурманъ танцевъ: музыка, блескъ, наряды, разгорѣвшіяся женскія лица, чудныя плечи!..

   Горюнинъ. Хе, хе… живописецъ!..

   Караевъ. О! я просто теряюсь, когда чувствую у себя на рукѣ чудную талію милой женщины, когда слышу ея молодое дыханіе. (Осѣцкій зѣваетъ.) Онъ зѣваетъ! онъ можетъ зѣвать!— да вы неизлечимы, вы разлагаться начинаете!..

   Осѣцкій. И пускай,— вамъ-то что за печаль?

   Караевъ. Я вотъ сейчасъ говорилъ Николаю Андреичу,— одно можетъ извинить: если вы серьезно влюблены…

   Осѣцкій. Ахъ, Господи!

   Горюнинъ. Что вы, въ самомъ дѣлѣ, все влюбленъ да влюбленъ! Павелъ Сергѣичъ не первой молодости человѣкъ, у нихъ совсѣмъ не то теперь въ головѣ… они теперь заняться дѣломъ хотятъ, хозяйствомъ.. А? Павелъ Сегѣичъ, правда?… въ деревню ѣхать хотятъ, тамъ у нихъ фабрика…

   Караевъ. Въ деревню! фабрикой, заниматься? ну ужъ дальше идти нельзя, это предѣлъ!.. Что за блажной народъ, подумаешь, эти богатые люди!! (Осѣдлому.) Одѣньтесь вы лучше въ трепанный: халатъ и ступайте въ Ташкентъ или Хиву; отрѣжутъ вамъ голову, на шестъ наткнутъ, или на колъ посадятъ,.— по крайней мѣрѣ, развлеченіе современное и утонченное.

   Горюнинъ. Охъ, ужъ вы!.. скажетъ тоже…

   Караевъ. Живетъ себѣ, какъ у Христа за пазухой, управляющій ему деньги аккуратно присылаетъ,— нѣтъ! нужно самому ѣхать хозяйствовать! Не видалъ онъ всѣхъ этихъ рабочихъ дрязгъ, да ссоръ, да ругани, да пьянства, да дракъ… Какъ хотите,— вы влюблены и больше ничего; иначе я! васъ совершенно не понимаю.

Уходитъ въ ему. Музыка смолкаетъ.

   Осѣцкій. Какъ надоѣлъ мнѣ этотъ дуракъ; назойливъ, какъ муха.

   Горюнинъ. Съ какою: увѣренностью они это утверждаютъ-то, Павелъ Сергѣичъ,— про любовь-то вашу… вѣдь это-съ онъ такъ, вретъ, съ пустого мѣста?.. вѣдь это неправда? вы не того… не влюблены?

   Осѣцкій. Конечно, вздоръ.

   Горюнинъ. Ну, я радъ, что это неправда… потому что, милѣйшій Павелъ Сергѣичъ… потому что, говорятъ, при этомъ состояніи всякая этакая нравственность теряется… а мнѣ надо васъ просить, то есть спроситъ у васъ надо совѣта… или лучше такъ сказать…

   Осѣцкій. Дорогой Николай Андреичъ, говорите прямо.

   Горюнинъ. Да, позвольте прямо говорить… я не умѣю такъ излагать, чтобъ съ разными околесными… знаете, какое наше воспитаніе; ну, да все равно… Дѣло въ томъ, что у насъ дочь… единственная дочь, все наше счастье и радость… я вдругъ съ ней приключается этакое… Сердце вѣдь отцовское, оно кровью обливается…

   Осѣцкій. Да что такое?

   Горюнинъ. Да-съ, такъ прямо… я прямо скажу… я вѣдь этого ничего не. понимаю, а мать — умная женщина.. Я, изволите знать, по мебельному мастерству знаю все и первый фабрикантъ; а въ этихъ вещахъ… Я, вѣдь, какъ женился, Павелъ Сергѣичъ, простите откровенности: мнѣ родитель покойный сосваталъ… вотъ, молъ, изъ нѣмецкой семьи, изъ купеческой, тебѣ невѣста солидная и образованная, — я и пошелъ подъ вѣнецъ… и богъ, меня благословилъ за мое сыновнее послушаніе, я свой вѣкъ счастливо прожилъ,— дай Богъ всякому… и теперь, такое намъ благословеніе божіе наша Лиля.

   Осѣцкій. Вы про нее-то и хотѣли говоритъ,— не тяните, пожалуйста.

   Горюнинъ. (Таинственно.) Влюблена!!. Можете себѣ представить: влюблена!.. Я тутъ ничего не понимаю, но мать, умная женщина, такъ говоритъ… Помилуйте; все дѣвочка какъ-то тоскуетъ, все какое-то недовольство… Да вѣдь не выскажетъ, а внутри себя все скрываетъ… Мы, знаете, ужъ, кажется-бы ничего ей не отказали,— такъ ничего не проситъ; а по всему вотъ этакъ, показываетъ, что ужъ не тотъ человѣкъ… Вотъ вечеринку сегодня устроили, думали развлечь ее… и вѣдь посмотрите: танцуетъ, говоритъ, что ей весело: но, нѣтъ… ужъ насъ, родительское-то сердце, не обманешь… вамъ-то оно видно, что все это такъ… словно на показъ дѣлано…. только этакъ въ родѣ что лакомъ покрыто…

   Осѣцкій. Такъ-съ, очень можетъ-быть!.. а если ужъ умная мать тоже говоритъ, такъ и навѣрно… И въ кого-же, по вашему мнѣнію, она влюблена?

   Горюнинъ. Вотъ въ этомъ-то и есть вся закорючка!.. Мы съ матерью перебирали всѣхъ знакомыхъ — и то есть никого подозрѣвать не можемъ.

   Горюнинъ. Никого… то есть совершенно никого…

   Осѣцкій. (Про себя!) Хитро!

   Горюнинъ. Я и рѣшился обратиться къ вамъ, дорогой Павелъ Сергѣичъ… Вы человѣкъ уже не первой молодости…

   Осѣцкій. Да, къ несчастью.

   Горюнинъ. Притомъ, такъ много на своемъ вѣку перезнавали женщинъ… все это любовное мастерство вамъ извѣстно въ подробности…

   Осѣцкій. Къ несчастью, къ несчастью,— да.

   Горщнинъ. Я васъ привыкъ считать какъ друга… и роднымъ,— даромъ, что мы всего съ годъ знакомы… Лилечка васъ и уважаетъ, и любитъ; вы ей, какъ-бы этакій другъ, старшій братъ — ей богу, такъ на васъ смотрю… Будьте-же добренькій, погорите съ Лилей… Можетъ, она вамъ что-нибудь и скажетъ, Что ее тревожитъ, или…

   Осѣцкій. Вы хотите, чтобъ я объ этомъ съ ней говорилъ?

   Горюнинъ. Не откажите, дорогой мой!.. Я и съ матерью, признаться, на этотъ счетъ совѣтовался… Ну что, говорю, человѣкъ онъ не первой молодости…

   Осѣцкій. Стало быть, и она!.. и Анна Ѳедоровна желаетъ, чтобъ я поговорилъ?..

   Горюнинъ. Очень желаетъ, очень… Хоть-бы знать только… Мы ужъ для нея ничего не пожалѣемъ. Слава богу, люди не бѣдные; а она у насъ одна… вся тутъ наша жизнь и счастье…

   Осѣцкій. Хорошо, извольте… я поговорю.

   Горюнинъ. Вотъ танцы кончились, такъ я вамъ Лилю сюда пришлю… этакъ будто не къ вамъ, а сюда зачѣмъ-нибудь… здѣсь не такъ людно… (Жметъ ему руку.) Благодарю васъ… добрый!.. (Цѣлуетъ его.) Хорошій… (Идетъ и возвращается.) А какая у меня для кабинета мебель новая сдѣлана… по французскому рисунку… пришли-бы въ магазинъ взглянуть… ахъ, какая прелесть… рѣзьбой все!.. (Конфузится.) Такъ я сейчасъ Лилю пришлю.

Уходитъ.

   Осѣцкій. (Одинъ.) Не въ бровь, а прямо въ глазъ.. Что-жь это?— нарочно, что-ли, всю эту исторію подводятъ?.. Старикъ-то, конечно, по наивности, но умная мать не могла не замѣтить, въ кого влюблена ея Лиля… и все-таки умная мать, хочетъ, чтобъ я переговорилъ, стало-быть, прямо дѣлаетъ всѣ авансы, хочетъ, чтобъ я женился…. Ну что-жь?— вѣдь это ужъ у меня дѣло рѣшенное; — стало-быть, формальности эти сами собой облегчаются!.. Надо-же когда нибудь жениться; а лучшей невѣсты мнѣ не дождаться… въ ней, по крайней мѣрѣ, есть что-то самостоятельное, честное, искреннее,— человѣкъ видѣнъ!— тогда какъ всѣ эти салонныя барыни…

Задумывается, сидя у стола.
Входятъ Караевъ и Сарьянова.

   Караевъ. Ну, что?— не моя правда была? не говорилъ я вамъ, какъ мы его застанемъ?— задумчивъ и одинокъ!

   Сарьянова. Павелъ Сергѣичъ… (Осѣцкій оглядывается.) Простите, я помѣшала вамъ мечтать…

   Осѣцкій. Ничего-съ… сдѣлайте одолженіе?!..

   Караевъ. Возьмитесь-ка, сударыня, расшевелите этого заснувшаго льва!.. Вы одни въ состояніи это сдѣлать… предъ властью красоты ничто не въ силахъ устоять!

   Сарьянова. Ну, здѣсь, кажется, власть моей красоты будетъ безсильна… расшевелить такого человѣка, какъ Павелъ Сергѣичъ, не легко!.. Правда, Павелъ Сергѣичъ?.. Скажите, кто еще можетъ вамъ доставить что-нибудь особенно пріятное?

   Осѣцкій. Вы можете… и очень даже…

   Караевъ. Я говорилъ?

   Сарьянова. Въ самомъ дѣлѣ? чѣмъ-же это?

   Осѣцкій. (Указывая на Караева.) Попросите, пожалуйста, вотъ этого господина, чтобъ онъ пошелъ танцевать съ вами… предъ властью красоты ничто не устоитъ!— онъ, конечно, не осмѣлится отказаться, и я опять останусь одинъ.

   Караевъ. Что-съ?

   Осѣцкій. Ей богу, Василій Семенычъ, вы меня совсѣмъ погубите своимъ участіемъ.

   Караевъ. (Обиженно.) Гм… Павелъ Сергѣичъ… вамъ стоило прямо сказать, я-бы не сталъ обременять васъ моей бесѣдой… Я ухожу-съ, и даже оставляю васъ не одного, а въ пріятномъ обществѣ.

Уходитъ.

   Сарьянова. Вы меня совсѣмъ не щадите, Павелъ Сергѣичъ.

   Осѣцкій. Какимъ образомъ?

   Сарьянова. Будто вы не знаете, что это первый здѣшній сплетникъ?— разсердившись на васъ, и оставляя насъ такъ вмѣстѣ, онъ наговоритъ на право на лѣво всякаго вздору, и если дойдетъ до моего мужа…

   Осѣцкій. Этому помочь легко: ступайте за нимъ, и онъ не будетъ вправѣ сказать…

   Сарьянова. (Обиженно.) Развѣ и мой разговоръ вамъ въ тягость?

   Осѣцкій. О, женское честолюбіе! Чуть не польстишь ему, сейчасъ и обида.

   Сарьянова. (Встаетъ.) Сухой вы человѣкъ, холодный! не лести ждутъ отъ васъ, а…

   Осѣцкій. (Беретъ ее за руку.) Ну, не сердитесь, сядьте здѣсь… (Беретъ изъ ея рукъ вѣеръ и играетъ имъ.)

   Я совсѣмъ не такой бука и нелюдимъ, какимъ кажусь… Я только немножко усталъ жить, облѣнился,— не хочется волноваться.

   Сарьянова. (Садясь.) Не стоите вы, чтобъ васъ любили… Господи, чего-бы я не дала, чтобъ выгнать васъ изъ моихъ мыслей!..

   Осѣцкій. Милая красавица, мнѣ тридцать шесть лѣтъ; а въ первый разъ я сошелся съ женщиной девятнадцати,— стало быть, семнадцать лѣтъ практики… семнадцать лѣтъ!— и практики, скажу вамъ, самой разнообразной… Неужели-же вы думаете, что я теперь въ комъ нибудь могу обмануться?.. Вы не разъ говорили мнѣ, что меня любите,— неужели я стану вамъ вѣрить?

   Сарьянова. (Встаетъ и отходитъ.) Вы отвратительны сегодня! я не хочу съ вами говорить.

   Осѣцкій. Ха, ха… за что-же тутъ обижаться?!

   Сарьянова. Отдайте мой вѣеръ! Отдайте, я вамъ приказываю…

   Осѣцкій. (Подходя къ ней.) Позвольте мнѣ кончить… Будемъ откровенны и правдивы, Наталья Львовна!.. Сознайтесь сами, развѣ вы способны искренно увлечься, искренно любить?! Вамъ дѣлать нечего; у васъ глупый, старый мужъ, вамъ и хочется затѣять амурную интрижку… васъ интересуетъ таинственность полусловъ, взглядовъ украдкой, тайныхъ пожатій руки… но на что нибудь дѣйствительно пылкое и энергичное васъ не хватитъ… а мнѣ, признаться, вся эта игра вздоховъ и намековъ куда какъ надоѣла…

   Сарьянова. Вы хотите доказательствъ?

   Осѣцкій. Я ничего не хочу. Я говорю о томъ, что вижу.

   Сарьянова. Угодно вамъ, я убѣгу отъ мужа?

   Осѣцкій. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ… я сказалъ вамъ, что мнѣ ничего не угодно.

   Снова садится.

   Сарьянова. Какую-же мнѣ энергію выказывать, когда мужъ мой ревнивъ и ненавистенъ мнѣ, а тотъ, кого я люблю, меня знать не хочетъ?.. (Съ негодованіемъ.) Вы молчите? въ васъ даже нѣтъ деликатности возразить мнѣ… Подите!! вы мелкій эгоистъ и больше ничего… Отдайте мнѣ мой вѣеръ, и я пойду…

   Осѣцкій. (Улыбаясь.) Какая вы красивая… Вамъ ужасно идетъ злоба и негодованіе.

   Сарьянова. Отдайте-же вѣеръ…

   Осѣцкій. Возьмите силой.

   Сарьянова. (Подойдя и протягивая руку чрезъ кресло.) Дайте-же вѣеръ, перестаньте шалить… я не должна такъ долго оставаться съ вами наединѣ… давайте.

   Осѣцкій. Кокетка, знаетъ, что у ней прелестныя плечи!

Отдаетъ вѣеръ и цѣлуетъ ее въ плечо, въ то же время Лиля и появляется у средней двери. Общее смущеніе. За сценой музыка — вальсъ.

   Сарьянова. Ахъ, Лилечка, ваши гости невыносимо дерзки!

Уходитъ.

   Ляля. (Осѣцкому.) Не смущайтесь!— чего вы смущаетесь?

   Осѣцкій. (Прохаживаясь.) Я не смущалось, я только удивленъ вашей заботливостью… слѣдить стали за мной…

   Лиля. Кому нужда слѣдить за вами, когда вы такъ откровенно цѣлуетесь, чуть не на глазахъ у всѣхъ.

   Осѣцкій. Елизавета Николаевна, позвольте вамъ дать добрый совѣтъ: когда случайно на глаза намъ попадается что нибудь такое, что видѣть не слѣдуетъ, то извѣстный тактъ обязываетъ постараться этого не замѣтить.

   Лиля. Я не рѣшалась думать; что между вами и этой женщиной могла; быть какая нибудь тайна.

   Осѣцкій. Этой женщиной! Чѣмъ-же эта женщина хуже другихъ?.. Я-съ къ людямъ не строгъ и не считаю себя лучше и честнѣе всѣхъ на свѣтѣ.

   Лиля. Павелъ Сергѣичъ, если-бъ я знала, что ни мнѣ такъ будете отвѣчать…

   Осѣцкій. Что-жь особеннаго въ моемъ отвѣтѣ,— и какъ-же вамъ отвѣчать?.. Вы, кажется, привыкли ко мнѣ, и столько мнѣ горькихъ истинъ уже высказали, что при вашемъ печальномъ мнѣніи обо мнѣ никакой отвѣтъ мой не долженъ вамъ быть новостью.

   Лиля. Почемъ вы знаете мое мнѣніе о васъ?

   Осѣцкій. По тому, что я отъ васъ постоянно слышу и мнѣ стоитъ сдѣлать малѣйшую шалость, поцѣловать хорошенькую женщину, и вы сейчасъ изъ этого дѣлаете уголовное преступленіе… видите тутъ и пошлость, и фатовство…

   Лиля. Развѣ я это сказала?

   Осѣцкій. Ваши глаза мнѣ это сказали… вѣдь довольно встрѣтить вотъ этотъ взглядъ, чтобъ понять васъ.

   Лиля. Несчастные мои глаза!

   Осѣцкій. Стало быть, это неправда?.. Говорите-же, отрицайте мои слова… Стало быть, вы подумали обо мнѣ совсѣмъ не то?,

   Лиля. Я вамъ скажу, что я думала… Мнѣ было больно видѣть, что умный человѣкъ, какъ вы, можетъ быть до такой степени слабымъ и безхарактернымъ… быть такимъ рабомъ прежнихъ привычекъ…

   Осѣцкій. Ну вотъ, ну вотъ…

   Лиля. Павелъ Сергѣичъ, будьте сами, себѣ судьей… Зачѣмъ вы это дѣлаете?— радость вамъ, что-ли, какую особенную это доставляетъ? увлечены вы, что-ли, ея красотой?.. Нѣтъ,— вы очень хорошо знаете, что это одна изъ множества кокетокъ, совсѣмъ въ родѣ всѣхъ тѣхъ, съ которыми вы на своемъ вѣку сходились безъ любви, разставались безъ горя… лишній номеръ въ спискѣ вашихъ легкихъ побѣдъ… неужели-же изъ-за такой побѣды въ ваши лѣта съ вашими способностями, можно такъ безжалостно тратить свое время? подвергать себя разнаго рода риску и непріятности?.. такъ, зря, только по привычкѣ… неужели эта игра такъ заманчива, что на нее вамъ своей жизни не жаль?

   Осѣцкій. Заманчива не игра, Елизавета Николавна… заманчиво вырваться изъ подъ всеобщей опеки…

   Ляля. (Съ упрекомъ.) Всеобщей опеки!!.

   Осѣцкій. Я съ нѣкотораго времени рѣшительно превращаюсь въ какого-то школьника; во имя участья всѣ мнѣ читаютъ наставленія… чего! Даже Караевъ и мой старый деньщикъ,— и тѣ нравоучать меня стали. Это скучно,— и, право, иной разъ готовъ надѣлать глупостей нарочно, чтобъ меня только оставили въ покоѣ…

Хочетъ идти.

   Ляля. Постойте… я шла сюда совсѣмъ не затѣмъ, чтобъ ссориться… Извините меня,— я васъ оставлю въ покоѣ..

Отходитъ и садится грустная. Онъ мнется.

   Осѣцкій. Ну, ну… вотъ вы сердитесь, а я со всѣмъ этого не хочу…. Ну, скажите сами: что-жь-бы, я былъ за человѣкъ, еслибъ у меня даже никакой воли не было? еслибъ я все поступалъ, какъ мнѣ другіе прикажутъ?— развѣ такого человѣка можно уважать… нельзя-же въ мои лѣта… (Путается. Она на него взглядываетъ; онъ внезапно смѣется.) А это вы правду сказали, что у васъ глаза несчастные…

   Лиля. А что?

   Ооѣцкіи. Да говорятъ… всѣ ваши мысли высказываютъ.

   Лиля. (Улыбнувшись.) И теперь?

   Осѣцкій. И теперь… такъ вотъ и слышу отъ нихъ:, что ты, дуракъ, мелешь пустяки!? Виноватъ вѣдь, кругомъ виноватъ… чего тутъ изъ кулька въ рогожку оправдываться… сознавайся лучше, проси прощенья… Это честнѣе. (Подсаживаясь.) Ну вотъ видите, я совсѣмъ еще не такой пошлякъ, какимъ кажусь; у меня еще хватитъ храбрости признавать свои грѣхи… Въ самомъ дѣлѣ, по правдѣ-то говоря, мнѣ эти барыни такъ надоѣли, что бѣжалъ-бы отъ нихъ; а между тѣмъ, вотъ чертъ его знаетъ, какъ это случается: подвернется тебѣ подъ губы этакое красивое плечо, и поцѣлуешь! самъ знаешь, что глупо, а поцѣлуешь… А вы, мой ангелъ хранитель, и дайте вашу ручку поцѣловать въ знакъ благодарности…

   Ляля. Нѣтъ,— моя ручка не подвернется.

   Осѣцкій. Ахъ, злая… ну, да хорошо! Я виноватъ, я не, стою, и буду нести наказаніе…..но позвольте, я свое сдѣлалъ: покаялся и наказанъ; теперь очередь за вами.

   Ляля. За мной?.. Въ чемъ мнѣ каяться?

   Осѣцкій. Я, какъ вашъ другѣ, получилъ сегодня жалобу на васъ отъ тятеньки, Николая Андреича… Вы, говорятъ, слишкомъ ужъ задумываться стали… блѣднѣть, худѣть… сказать-ли вамъ по секрету, васъ подозрѣваютъ…

   Ляля. Въ чемъ?

   Осѣцкій. Скажу и въ чемъ… только сдѣлайте одолженіе, не отворачивайтесь и глядите мнѣ прямо въ глаза.

   Ляля. Нѣтъ, не надо!— мои глаза слишкомъ болтливы…

   Осѣцкій. Стало быть, вамъ нужно кое-что скрывать отъ меня!? стало быть, они правы?— и добрый тятенька, и умная мать?.. Ну-съ, Елизавета Николавна, признавайтесь: и вы… заговорило таки и ваше сердечко? полюбили и вы?

   Ляля. Перестаньте, Павелъ Сергѣичъ, что за глупый разговоръ.

   Осѣцкій. Отчего-же глупый?

   Ляля. Оттого, что объ этомъ такъ не говорятъ… Вы все еще подъ вліяніемъ вашего красиваго плеча; а для меня всѣ эти вещи очень серьёзны и такое балагурство объ нихъ, ей богу,— оскорбительно!..

   Осѣцкій. Елизавета Николаевна, не толкуйте ложно моихъ словъ… у меня только такая противная манера выражаться; но вы очень хорошо знаете, что я могу сдѣлать глупую шалость и вспылить, и наговорить вздору,— и это мнѣ не помѣшаетъ цѣнить вашу дружбу, ваше милое участіе ко мнѣ, самымъ честнымъ образомъ.

   Лиля. Я знаю.

   Осѣцкій. Такъ зачѣмъ-же, милый другъ, скрывать отъ меня это чувство, какъ-бы вы на него серьезно ни смотрѣли?

   Лиля. Я ничего не скрываю, я только нахожу не нужнымъ говорить.

   Осѣцкій. Почему?

   Лиля. Потому именно, что не скрываю.

   Осѣцкій. Вы хотите сказать, что тотъ, кто имѣлъ счастье возбудить въ васъ это чувство — что онъ долженъ самъ замѣтитъ?

   Лиля. Я думаю,— если хочетъ замѣтить…

   Осѣцкій. Положимъ, хочетъ… доложимъ, давно я замѣтилъ, но не рѣшался вѣритъ, чтобъ имъ, пустымъ, взбалмошнымъ малымъ, да еще на склонѣ лѣтъ, могла заинтересоваться энергическая дѣвушка, полная надеждъ и упованій… молотъ быть, онъ смотритъ на себя, какъ на человѣка погибшаго, никому не нужнаго, никуда не годнаго.

   Ляля. Онъ ошибается… я не ребенокъ… я могу распознать добрыя черты,— въ комъ онѣ есть.

   Осѣцкій. Лиля, я не стою васъ… Я боюсь васъ!.. Я боюсь, что не съумѣю достойнымъ; образамъ сберечь вашу привязанность… я чувствую, что съ нами молодѣю… Я люблю васъ,— я хочу любить…

   Лиля. Чего-же бояться, если въ самомъ дѣлѣ хотите?..

   Осѣцкій. Такъ поддержите во мнѣ эту привязанность, моя дорогая,— и мое желаніе переработаться… иначе, безъ васъ, я опять испорчусь… Я уже отъ многихъ глупостей отвыкъ, благодаря намъ… взялись вы меня воспитывать, такъ ужъ и кончайте воспитаніе; хоть оно и поздно, но лучше поздно, чѣмъ никогда…

   Лиля. Къ чему эти фразы, Павелъ Сергѣичъ?

   Осѣцкій. Нѣтъ, вамъ я говорю только то, что въ самомъ дѣлѣ думаю и чувствую. Я вамъ доказалъ это дѣломъ: ради васъ я бросилъ службу, бросилъ прежнюю жизнь,— даже теперь собираюсь ѣхать въ деревню, заниматься хозяйствомъ… Словомъ, я дѣлаю все, что вы мнѣ приказываете; но вы должны всегда быть подлѣ меня, вы должны ѣдать со мной… Видите-ли, мой другъ, сколько храбрости придала мнѣ наша участливая рѣчь… Лиля, не оттолкните меня!..

   Лиля. А оно искренно, это желаніе?..

   Осѣцкій. Вполнѣ.

   Лиля. (Нѣсколько экзальтировано.) Если искренно, такъ я сдѣлаю тебя счастливымъ, милый!

   Осѣцкій. Лиля моя!.. (Хочетъ поцѣловать ея руку.) Нѣтъ, не надо… это будетъ ужъ слишкомъ по обыкновенному…

   Лиля. Такъ что-жь?

   Осѣцкій. А ты у меня необыкновенная,— ты у меня такая, какихъ. другихъ нѣтъ.

   Лиля. Неправда, я совсѣмъ обыкновенная!

Схватываетъ его за голову и цѣлуетъ. Входитъ Горюнинъ. Музыка смолкаетъ.

   Горюнинъ. (конфузясь.) Я помѣшалъ… простите… Ну, ну, уйду… я только хотѣлъ… тамъ мороженое подано… не угодно-ли?..

   Осѣцкій. Полно вамъ, Николай Андреичъ,— какое тамъ мороженое?!. У васъ сердце не на мѣстѣ, хочется спросить меня… Ну да, ну да, вы были правы,— умная мать угадала…

   Горюнинъ. Что? что?

   Осѣцкій. (Съ комической таинственностью.) Наша Лиля влюблена!.. Но только вотъ несчастье…

   Горюнинъ. Несчастье?!

   Осѣцкій. Въ кого!!

   Горюнинъ. Въ кого?

   Осѣцкій. Въ самаго пустаго, въ самаго дряннаго человѣка…

   Горюнинъ. Что вы? что вы? Богъ съ вами…

   Осѣцкій. Въ меня! ..

Горюнинъ бросается Осѣцкому на шею.

   Горюнинъ. Сейчасъ, сейчасъ!

Убѣгаетъ.

   Осѣцкій. Ну вотъ, голубчикъ мой, мы и у пристани; трудно тебѣ будетъ возиться съ такимъ старымъ сумасбродомъ, какъ я…

   Лиля. Если желаніе искренно!..

   Осѣцкій. А ты развѣ не совсѣмъ вѣришь?

   Лиля. Когда-бы не вѣрила, не согласилась-бы.

   Осѣцкій. Такъ если я тебя немножко обманулъ?.. ну хоть самую капельку?..

   Ляля. (Съ ужасомъ взглядывая на него.) Обманулъ?— А, милый, не надо такъ шутить.

   Осѣцкій. Не буду, не буду, дорогая…

Цѣлуетъ ея руку. Горюнинъ вводитъ жену, вслѣдъ за ними постепенно вхолятъ гостей.

   Горюнинъ. Иди-ка, иди сюда! угадай, что случилось…

   Горюнина. Угадать не трудно… (Дочери.) Ты его выбрала, Лиля?

Обнимаетъ ее.

   Осѣцкій. Меня, мамаша… позволите-ли вы мнѣ такъ васъ называть?,

   Горюнина. (Протягивая ему руку.) Отъ души…

   Горюнинъ. Нѣтъ, скажите… каково?! Какъ она это сейчасъ и узнала,— удивительная женщина!..! Это, я вамъ скажу, все равно, что я въ моемъ мастерствѣ: другому покажи какую нибудь этакую замысловатую фигурную мебель,— годъ подлѣ нея ходить будетъ, не догадается, какъ ее вырѣзать, да гдѣ склеить; а я взглянулъ — и сейчасъ покажу. (У дверей является Караевъ и Сарьянова.) Пожалуйте, пожалуйте сюда; мы дочку сосватали… за Павла Сергѣича.

Гости поздравляютъ кто кого.

   Караевъ. (Осѣцкому.) Что-съ? моя правда вышла? вы влюблены…

   Сарьянова. (Не безъ злобы; ему-же.) Такъ вотъ она женщина, способная увлечь васъ пылкой энергіей? поздравляю васъ,— прекрасный выборѣ

   Горюнинъ. А ужъ какъ я вамъ квартиру отдѣлаю! Любую шифоньерку хоть на всемірную выставку посылай… да что-жь это мы… Эй люди! шампанскаго!! шампанскаго скорѣй! поздравить жениха съ невѣстой!

Убѣгаетъ въ глубину. Всеобщая суетня.

  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

Небольшая красивая гостинная. Въ глубинѣ выходъ на террасу съ портьерами. Боковыя двери.

   Прохорычъ. (Одинъ; онъ входитъ изъ двери налѣво.) Слава тебѣ Христе! кажись, разъѣзжаться стали. Отбой значитъ, до домамъ!.. Ну, денекъ выдался, не продохнуть!.. окрутили молодчика,— въ плѣнъ его, подъ арестъ! Ахтихти… вотъ-но, какъ!…

Входитъ Рябушкинъ изъ сада.

   Бабушкинъ. А, вотъ кстати… Прохорычъ!…

   Прохорычъ. Батюшки-свѣты! вашеское благородіе!— вы откуда пожаловать изволили?

   Рябушкинъ. Прямо изъ Петербурга, только, что сегодня утромъ.

   Прохырычь. Къ намъ на свадьбу?

   Рябушкинъ. То-то нѣтъ. Я здѣсь проѣздомъ, въ командировкѣ… сейчасъ только узналъ объ этомъ, оттого и опоздалъ. Кажется, тамъ всѣ гости разъѣзжаются?

   Прохорычъ. Да-съ… вѣнчанье въ три часа происходило, потомъ сюда всѣ наѣхали, шампанское пили… въ пять обѣдали, а тамъ по саду гуляли, гуляли,— не выживешь ихъ никакъ… ужъ до гостей-ли, вашеское благородіе, сами посудите; молодымъ господамъ покой надо дать — слава богу, теперь разъѣзжаются.

   Рябушкинъ. Видѣлъ, видѣлъ, оттого и пошелъ не на крыльцо, а черезъ садъ… неловко этакъ къ шапочному-то разбору!… (Садится.) Ну, такъ какъ-же, Прохорычъ? женили нашего Павлика? просолилъ свою свободу?.. по крайней мѣрѣ, хорошенькую-ли взялъ?

   Прохорычъ. Хороша-то хороша,— только что, вашеское благородіе: худенька така, поджаренька… въ гвардію не гожа, забракуете… ни виду этого, ни выправки нѣтъ…

   Рябушкинъ. А деньги есть?

   Прохорычъ. Съ деньгами, это правда… богатая, говорятъ.

   Рябушкинъ. Ну, это теперь стоитъ выправки!… Да какже это такъ случилось-то?… Просто, чудеса! Павликъ — и женатъ!… шельма Павликъ, ракитная душа!… Голову-бы, на отсѣченье отдалъ, что никогда онъ на этакій компромиссъ не польстится… Ah! Sacré nom!

   Прохорычъ. Это что, вашеское благородіе,— жениться надо, года такіе… что за человѣкъ, коли не женится!…. а только, все не путево дѣлаютъ… развѣ имъ, Павлу Сергѣичу-то, такъ идти надо?

   Рябушкинъ. А что?

   Прохорычъ. Вѣдь вы изволите знать ихнее родство, и какъ по службѣ они шли… ну, теперь все вверхъ тормашки, начинай по новому.

   Рябушкинъ. Какъ такъ?

   Прохорычъ. Годъ вѣдь мы здѣсь-то, въ Москвѣ… пріѣхали тетушку извѣстить, на 28 дней въ отпускъ… а тутъ, повадился онъ сюда ходить, къ здѣшней барышнѣ… гляжу, отсрочку проситъ по болѣзни; а какая болѣзнь,— здоровешенекъ былъ… а тутъ и совсѣмъ отставку потребовалъ.

   Рябушкинъ. Да, да, въ полку таки удивлялись не мало; такъ, вдругъ, ни съ того, ни съ сего, въ отставку… и проститься съ товарищами не пріѣхалъ, круто повернулъ…

   Прохорычъ. Что еще-то?.. Съ тетушкой, съ княгиней, совсѣмъ поссорился. Она его и умоляла-то, и проклинала-то, и наслѣдства лишала… къ нему пріѣзжала сама, княгиня-то ей богу!.. Никого не слушаетъ: вышелъ въ отставку и поминай, какъ звали… ужъ что я и то имъ докладывалъ; кажный день, кажный день!..

   Рябушкинъ. И тебя не послушалъ?

   Прохорычъ. Какъ же-съ… вѣдь, имъ линія какая выходила: они бы таперича навѣрно енераломъ были… полкъ-бы получили себѣ; а не хотѣли-бы, въ губернаторы-бы шли куда. Вотъ это ихъ дѣло: губернаторъ всей губерніи, отецъ командиръ, первое лицо!.. А теперь, что онъ такое?— такъ… фт!— баринъ съ тросточкой, больше ничего. Вонъ, въ деревнѣ жить собирается, кто на него вниманье обратитъ? десятскій на селѣ, и тотъ не взглянетъ… Да ужъ правду-то говорить, не такую бы имъ жену надо.

   Рябушкинъ. Почему?

   Прохорычъ. Я ужъ передъ ими молчу, потому барышня все-жь-таки добрая, хорошая, да и дѣло кончено; а вѣдь она какая ему жена?— мебельнаго мастера дочь.

   Рябушкинъ. Вотъ какъ?

   Прохорычъ. Ей-богу,— обидно вѣдь… за нихъ бы любую княжну отдали… а это что?— богата, богата, а, все изъ мастеровыхъ!…

   Рябушкинъ. Тсс… идутъ.

Входятъ Осѣцкій, Лиля въ подвенечномъ нарядѣ, Горюнинъ, Горюнина.

   Осѣцкій. Ба!… откуда ты свалился?… Владиміръ! Вотъ кстати,— merèi.

   Рябушкинъ. Cher Paul!…

Цѣлуются.

   Осѣцкій. Лиля… вотъ, представлю тебѣ: еще такой-же безпутный, какъ я… товарищъ по кадетскому корпусу и по службѣ.

   Рябушкинъ. Madame…

   Осѣцкій. Родители моей жены.

Общій поклонъ.

   Горюнинъ. Вы товарищъ моего зятя! позвольте васъ обнять… мнѣ такъ пріятно съ вами познакомиться, особливо въ эту минуту…

   Горюнина. (Качая годовой.) Папочка, папочка!…

Отводитъ его.

   Лиля. Что-жь вы такъ поздно? отчего не пріѣхали къ обѣду?

   Рябушкинъ. Простите, но виноватъ не я, а вашъ супругъ… Онъ вѣдь теперь нами, старыми товарищами, совсѣмъ пренебрегаетъ. Я попалъ къ вамъ совершенно случайно: въ вагонѣ на желѣзной дорогѣ узнаю, что онъ женится; тотчасъ по пріѣздѣ, я первымъ дѣломъ къ нему, узнать, когда назначена свадьба… говорятъ, сегодня… я мигомъ опять въ гостинницу, чтобъ только переодѣться, и счелъ долгомъ….

   Лиля. Это очень любезно съ вашей стороны и Павлу Сергѣичу будетъ большой выговоръ то, что онъ не предупредилъ васъ.

   Горюнинъ. Какъ-же такъ, съ желѣзной дороги?!… стало-быть, вы не обѣдали?

   Рябушкинъ. Не успѣлъ…

   Горюнинъ. Такъ вѣдь у насъ все готово, мы вамъ сейчасъ все подадимъ…

   Рябушкинъ. О, пожалуйста, не безпокойтесь; я вѣдь на минутку, чтобъ только поздравить…

   Горюнинъ. Какъ можно! нѣтъ-съ; это у васъ, въ Петербургѣ, одними рацеями угощаютъ, а по нашему: соловья баснями не кормятъ… У насъ, въ Москвѣ, гостепріимство, отъ обѣда отказываться нельзя.

   Рябушкинъ. Нѣтъ, нѣтъ, ради Бога!…

   Горюнинъ. Ни ради Бога, ни ради Господа!.. У насъ, батюшка, запросто; вы не смѣете отказываться… это обида хозяину… я сейчасъ…

   Горюнина. Папочка, это и безъ тебя можно сдѣлать…,

   Лиля. Я распоряжусь.

   Осѣцкій. Нѣтъ, Лиля, дайте мнѣ сегодня похозяйничать… (Тихо женѣ). А вы уложите отца спать.

   Рябушкинъ. Но, ей-Богу, мнѣ совѣстно…

   Осѣцкій. (Тихо ему). Не спорь; старикъ упрямъ и любитъ угощать, онъ не отстанетъ… (Громко.) Пойдемъ.

Оба уходятъ.

   Горюнинъ. Онъ не съумѣетъ распорядиться, онъ самъ Питерецъ, онъ ничего не съумѣетъ… нѣтъ, дайте, я пойду…

   Горюнина. Папочка, перестань,— безъ тебя все будетъ сдѣлано, ты все забываешь, что ты старый человѣкъ… ты усталъ и гораздо лучше сдѣлаешь, если сейчасъ ляжешь спать.

   Горюнинъ. Такъ рано?.. Что ты? что ты?

   Горюнина. Да, да; эта свадебная тревога тебя очень утомила, а тебѣ еще завтра предстоитъ много хлопотъ, разныхъ закупокъ… вѣдь послѣ завтра наши молодые хотятъ уже ѣхать въ деревню, и надо ихъ справить…

   Горюнинъ. Что мнѣ деревня!.. теперь мнѣ все равно: и деревня, и все…

   Горюнина. Ступай, ступай! я сейчасъ тоже приду… ложись, ложись, пора…

   Горюнинъ. Ну, ну, хорошо… хорошо… сейчасъ!.. Что ты меня гонишь?— дай-же мнѣ съ дочерью-то проститься…

   Горюнина. Такъ прощайся и ступай; а не разсиживайся здѣсь.

   Горюнинъ. Долженъ-же я… въ такую минуту, сказать своей дочери… не мѣшай мнѣ, пожалуйста!.. Милая Лиля наша!.

   Лиля. Что, папочка?

   Горюнинъ. Ты наша единственная дочь!..

   Лиля. Да, папочка.

   Горюнинъ. Счастлива-ли ты теперь, дитя мое? довольна-ли ты?.. Мы всегда тебя берегли, какъ сокровище… такъ, вѣдь, Анюта?.. и я горжусь тобой,— да; потому что ты такая добрая! такая умная! таская хорошая! такая ученая!.. Господи, Боже мой, отъ кого это у тебя? отъ матери; я тутъ не могъ тебѣ ничего дать… я только платилъ учителямъ… деньги давалъ… (Со слезами.) Однѣ только деньги…

   Лиля. И всегда любили меня, папочка… развѣ это мало…

   Горюнунъ. Да, я люблю тебя, я очень люблю… это конечно тоже… но вѣдь больше рѣшительно ничего… развѣ я что нибудь смыслю?.. Что я умѣю дѣлать? шкафы, диваны, кресла, этажерки; а въ воспитаньи я ничего не понимаю… Теперь ты вышла замужъ., твой мужъ, правда, ужъ не первой молодости, онъ всегда былъ немножко вѣтренъ… Такъ, Анюта?.. волочился за барынями, моталъ деньги… Анюта, вѣдь такъ?.. но — ты его выбрала; ты хотѣла получить непремѣнно его; ну, возьми его, мы его тебѣ дали… что мы только могли сдѣлать, чтобъ вы были счастливы, мы все сдѣлали!.. Приданое тебѣ дано отборное: пять дюжинъ салфетокъ парадныхъ, при нихъ двѣ скатерти большихъ и четыре малыхъ… три дюжины…

   Горюнина. Папочка, это все она знаетъ.

   Горюнинъ. (Со слезами.) Не мѣшай мнѣ, пожалуйста! дай мнѣ душу излить передъ дочерью… Да, ты все получила, наша Лиля… и бѣлье столовое, и постельное, и серебро… Вамъ купленъ домикъ въ Москвѣ со всей обстановкой; садись только, да распоряжайся… тамъ вы будете жить, если ты захочешь,— или тамъ вы не будете жить, если ты не захочешь; поѣзжайте въ деревню, у васъ есть деревня,— у васъ все есть… что-жь больше могли сдѣлать родители для своей единственной дочери?.. Пойми ты меня, моя милая: я это говорю не для того, чтобы хвастаться,— сохрани Богъ!.. это такъ, въ слову пришлось… (Плачетъ.) Что скажешь, Анюта?

   Горюнина. Я скажу, что тебѣ давно пора спать, и что ты только время тянешь.

   Горюнинъ. Я пойду спать, конечно… но мнѣ такъ грустно… такъ грустно!

   Горюнина. Тебѣ всегда грустно, когда ты много вина выпьешь.

   Горюнинъ. Ты думаешь, Анюта, это отъ вина?! Нѣтъ, это не отъ вина; а потому, что жить тяжело… (Плачетъ.) Жалованье рабочимъ платишь: большое, а они тебя не слушаютъ, и бранить ихъ даже нельзя… Господи!! такъ все это грустно, а тутъ еще отнимаютъ у насъ единственную нашу дочь!

Рыдаетъ.

   Горюнина. Ступай, ступай… тебѣ надо выспаться…

   Горюнинъ. Выспаться!! когда сердце разрывается на части… Господь благослови тебя, дитя мое… (Цѣлуетъ дочь.) Что-же это такое, право… за что такое горе?— Господи!..

Уходитъ. Горюнина его провожаетъ до двери и возвращается.

   Горюнина. Какъ онъ слабъ сталъ, твой отецъ; этого съ нимъ давно не бывало… я его Прохорычу передала… (Лиля бросается ей на шею и крѣпко ее цѣлуетъ.) Что съ тобой, Лиля?

   Лиля. Мама, милая, добрая, хорошая мама!— еслибъ ты только знала, какъ я счастлива!

   Горюнина. Дай тебѣ Господи, чтобы это счастіе продолжалось всю твою жизнь.

   Лиля. Иначе и быть не можетъ!.. Мама, вѣдь никто его не знаетъ такъ, какъ я… вы не можете видѣть, какъ много въ немъ хорошаго, какая это честная натура!— когда нибудь вы всѣ увидите.

   Горюнина. Я радуюсь за тебя, моя Лиля, что ты такъ смотришь на него; но не надо слишкомъ увлекаться.

   Лиля. Какъ это, мама?

   Горюнина. Твой мужъ, конечно, хорошій человѣкъ, и я ему не стану ставить въ укоръ его прошлое… кто не былъ молодъ и вѣтренъ?— забудемъ это… онъ хорошій человѣкъ… но онъ все таки мужчина.

   Лиля. Что-жь ты хочешь этимъ сказать?

   Горюнина. Ну, мужчина,— онъ не можетъ такъ отдаваться своей привязанности, какъ мы, женщины; онъ скоро охладѣваетъ, и если заранѣе не съумѣешь сдѣлаться для него совершенно необходимой…

   Лиля. Какъ это, мама?

   Горюнина. Я тебѣ, Лиля, ничего до сихъ поръ объ этомъ не говорила, потому что видѣла, какъ ты вела дѣло съ самаго начала вашей этой дружбы; я видѣла, какъ ты взяла надъ нимъ власть…

   Лиля. Я никогда и не думала объ этомъ

   Горюнняа. Думала или нѣтъ, а вышло такъ и прекрасно, я тебя за это хвалю; ты вся въ меня… но такъ надо и продолжать… деликатно, безобидно, надо добиться того, чтобы мужъ безъ тебя шагу не могъ сдѣлать,— не то ты всегда будешь рисковать своимъ счастіемъ. Ты улыбаешься… не вѣришь?.. Посмотри на отца: развѣ, ты думаешь, мнѣ ничего не стоило сдѣлать его такимъ, каковъ онъ теперь?.. Мужъ, конечно, долженъ быть всегда глава въ домѣ, особенно на глазахъ у людей; пускай все дѣлается по его желанію; но надо, чтобы онъ желалъ то, что хочетъ жена… и я къ этому пріучила своего старика… «Какъ ты думаешь, Анюта? что скажешь, Анюта? такъ-ли, Анюта?» — вотъ вопросы, которые онъ повторяетъ безпрестанно

   Лиля. Это дѣлается само собой, когда люди другъ друга любятъ!..

   Горюнина. Любятъ, любятъ, все ты одно твердишь; мужчины любятъ по своему… какъ ручной журавль, который все наровитъ въ небо улетѣть, пока ему не подрѣзали крылья или не заперли его въ клѣтку… Сказать по правдѣ, я даже была-бы отчасти довольна, еслибъ твой мужъ, на первыхъ-же порахъ, чѣмъ-нибудь провинился передъ тобой. Ты бы ему показала, что ты обижена; тонко, безъ ссоры, такъ — легонькой грустью… ему стадо-бы жалко тебя, онъ сдѣлался-бы къ тебѣ вдвое нѣжнѣе,— и такъ, мало-по-малу, то обманчивымъ подчиненіемъ, то грустнымъ упрекомъ, то усиленной лаской, ты сдѣлала-бы его своимъ навсегда.

   Ляля. (Грустно.) Что могутъ сдѣлать всѣ эти искусственныя мѣры, мама, если ужъ онъ не любитъ меня!

   Горюнина. Ахъ, дитя, развѣ я это говорю?— Онъ любитъ тебя, онъ очень тебя любитъ, и вы будете счастливы… пожалуйста, не задавай себѣ мрачныхъ мыслей; я совсѣмъ не затѣмъ говорю, я только предостерегаю тебя.

Входитъ Прохорычъ.

   Прохорычъ. (Горюниной.) Сударыня, пожалуйте… вашъ баринъ бунтуютъ…

   Горюнина. Что такое?

   Прохорычъ. Я ихъ укладывать сталъ, а они гонятъ, раздѣваться не хотятъ… войну такую подняли,— не сладишь.

   Горюнина. Хорошо, хорошо, ступай; сейчасъ приду.

   Прохорычъ. Воюютъ, право…. что-жь мнѣ съ ними дѣлать!

Прохорычъ уходитъ.

   Горюнина. Лиля, милая, ради бога, не смущайся ты моими словами… не рада я, что и говорила: ты слишкомъ ужъ все сейчасъ раздуваешь, сейчасъ изъ всего несчастье дѣлаешь… это все мелочи… пожалуйста, милая, не дѣлай изъ мухи слона.

Уходитъ.

   Лиля. (Одна.) Зачѣмъ-же говорить мнѣ обо всемъ этомъ, если это только мелочи?.. зачѣмъ отравлять мнѣ мое счастіе?.. Да нѣтъ, конечно, это пустяки, и нечего объ этомъ думать… онъ мой мужъ, онъ понимаетъ, чѣмъ я могу быть для него… Все это прошлое, все это мертвое забудемъ навсегда, и… глупая я… надо-же искать себѣ горя, когда такъ весело на душѣ. Ну вотъ, все и прошло, все опять по прежнему!.. (Хохочетъ.) Что это какъ мнѣ смѣяться хочется, дурачиться?.. Однако, этотъ пріятель какъ не кстати пожаловалъ… пойду къ нимъ,— онъ скорѣй уберется. (Идетъ и останавливается.) Павелъ встаетъ, онъ идетъ сюда… одинъ… ха, ха, ха!.. Постой-же, какъ я его испугаю!..

Прячется на террасу и спускаетъ портьеру. Входятъ Осѣцкій и Рябушкинъ.

   Осѣцкій. Ну вотъ, они всѣ разошлись. Маменька вѣрно укладываетъ старика… присядемъ, братъ, здѣсь.

   Рябушкинъ. И женка твоя что-то скрылась…

   Осѣцкій. Не знаю, зачѣмъ?

Озирается.

   Рябушкинъ. Ну, ну, не безпокойся!.. Оставь ее; захочетъ, такъ придетъ… насильствовать въ первое время никогда не надо… Такъ вотъ какъ Павликъ!? женился! а? шутникъ!.. теперь въ Петербургъ, братъ, ужъ и не показывайся,— мы тебя засмѣемъ… Помнишь твою клятву: «пока на свѣтѣ существуютъ чужія жены, у меня своей не будетъ». Ха, ха, ха! не сдержалъ…

   Осѣцкій. Ну, что тамъ всякій вздоръ вспоминать.

   Рябушкинъ. Влюбился таки, растаялъ… а знаешь, я всегда подозрѣвалъ въ тебѣ нѣжное сердце. Помнишь исторію похищенія капитанской вдовы!.. Ты героемъ себя велъ, рыцаремъ безупречной честности… чертовская была передряга, а любо какъ весело! теперь духъ захватываетъ при одномъ воспоминаніи…

   Осѣцкій. Время хорошее было, что говорить!..

   Рябушкинъ. Да и женщина была эта Маничка… признаюсь, я таки не разъ тебѣ завидовалъ; грѣшный человѣкъ, самъ приволокнуться хотѣлъ, да нѣтъ… у тебя это было не простое волокитство: ты жизнью рисковалъ для нея, подъ пулю становился… и отстоялъ таки…

   Осѣцкій. Маничку-то я дѣйствительно любилъ.

   Рябушкинъ. Еще-бы!— мы тебя совсѣмъ въ сумасшедшіе записали, когда она умерла: рыдалъ какъ мальчикъ, годъ цѣлый повѣся-носъ ходилъ… Тогда еще всѣ удивлялись: откуда у тебя бралось столько страсти, столько нѣжности. Помнишь твои вечернія прогулки съ ней?.. А ту ночь!! Помнишь ту ночь, когда она въ первый разъ вышла къ тебѣ въ садъ!?. Вижу, вижу, что до сихъ поръ еще не можешь забыть покойницу…

   Осѣцкій. Милый другъ! этакія минуты бываютъ только одинъ разъ въ жизни — и потомъ уже не повторяются… какъ ихъ забыть!?.

   Рябушкинъ. Не повторяются?… И это ты говоришь сегодня, только что изъ подъ вѣнца? развѣ ты женился не любя?

   Осѣцкій. Какъ тебѣ сказать!— моя женитьба, если говорить правду, дѣло курьезное для меня самого. Влюбленъ!— нѣтъ, и не влюбленъ въ мою жену. Моя свадьба разумный мѣщанскій разсчетъ… Что дѣлать, другъ! прошла наша молодость, прошла пора увлеченій, восторговъ… Поэзіи въ жизни нѣтъ, надо ваяться за прозу.

   Рябушкинъ. Однако, обладать, хорошенькой женщиной…

   Осѣцкій. Одной больше, одной меньше, притомъ: обладать!! что это значитъ?.. Пріятно обладать женщиной, когда взялъ ее съ бою, страдалъ, томился; когда обладанье сопряжено съ сотней опасностей… а такъ: жениться послѣ того, какъ все шло тебѣ навстрѣчу; что и маменька, и папенька, и дочка, только того, и ждали, чтобъ ты сдѣлалъ, предложеніе,— что тутъ интереснаго?… ты на глазахъ у всѣхъ лакеевъ растворяешь спокойно дверь спальни, и всякій къ этому совсѣмъ равнодушенъ, всякій знаетъ, что ты идешь къ женѣ… ни этой таинственности, ни замиранія сердца…

   Рябушкинъ. Я вижу, ты самъ не знаешь, чего хочешь.

   Осѣцкій. Чего хочу, того не вернешь.

   Рябушкинъ. Зачѣмъ-же было жениться?

   Осѣцкій. Можетъ быть, это было очень глупо съ моей стороны… по старому жить скучно, захотѣлось попробовать новенькаго… Всѣ обстоятельства такъ сложились, что казалось, это будетъ хорошо. Надоѣло шаркать по гостиннымъ, молоть всякій вздоръ съ барынями, надоѣла служба… еще будь я тщеславенъ, я-бы добивался какого-нибудь положенія, но мнѣ и это не интересно; а тутъ встрѣчается дѣвушка добренькая, умненькая, хорошенькая, обезпеченная,— за неимѣніемъ лучшаго, буду съ ней вѣкъ коротать.

   Рябушкинъ. Только за неимѣніемъ лучшаго?

   Осѣцкій. Что-жь! я ни въ ней, ни въ своей жизни обманывать себя не хочу. Жена моя не лучше, но и не хуже всякой другой… къ тому же она еще немножко фантазерка, жаждетъ общественной пользы,— это въ ней пикантно; а главное, ново для меня… Вотъ послѣзавтра поѣдемъ въ деревню; будемъ капусту сажать,— это у насъ будетъ трудъ… грязнымъ мальчишкамъ азбуки раздавать станемъ,— это у насъ будетъ общественная дѣятельность… оно вѣдь забавно!— особенно когда дѣлается съ такой искренностью и горячностью.

   Рябушкинъ. Странный ты человѣкъ!.. а когда и это надоѣстъ?

   Осѣцкій. Это надоѣстъ, что-нибудь новое выдумаемъ… ну, да что заглядывать впередъ!.. постараюсь быть добропорядочнымъ мужемъ; а если самъ останусь несчастливъ — не бѣда… мнѣ жизнь такъ прискучила, что отъ жены хуже не будетъ.

   Рябушкинъ. Стоило жениться, нечего сказать!.. Однако, я засидѣлся… вѣдь это даже безсовѣстно… хе, хе; въ день брака-то.

   Осѣцкій. Ничего…

   Рябушкинъ. Нѣтъ, нѣтъ, ты передай твоей супругѣ и родителямъ мой поклонъ; окажи, что не хотѣлъ стѣснять; а завтра я къ вамъ заѣду съ визитомъ.

   Осѣцкій. Ну, какъ хочешь… мнѣ все таки жаль, что ты съ женой не познакомился; она премилая, право… не понимаю, куда она пропала…

   Рябушкинъ. Это-то вотъ меня и выгоняетъ отсюда; надо быть деликатнымъ… завтра познакомишь.

   Осѣцкій. Ладно, ладно… погоди-же, я тебя провожу…

Оба уходятъ. Входитъ Лиля, медленно, еле переступая,— снимаетъ вѣнокъ, онъ небрежно вываливается изъ ея рукъ.

   Лиля. Одной больше, одной меньше… не хуже другихъ… фантазерка!.. Стало-быть, мама была права, стало-быть, все таки нужны онѣ, эти искусственныя мѣры!.. правдивой, честной, простой любви мало ему,— тутъ нѣтъ поэзіи!!. Фантазерка… во всѣхъ лучшихъ желаніяхъ, фантазерка… и отъ жены хуже не будетъ… только хуже не будетъ… а! ты хочешь новаго?— я знаю, что сдѣлать…

Возвращается Осѣцкій.

   Осѣцкій. А! вотъ ты, моя Лиля… А я только что проводилъ Владиміра Алексѣевича… онъ извиняется, что не дождался тебя; что-жь ты не вышла?.. Лиля, что съ тобой? ты молчишь? на тебѣ лица нѣтъ?!.

   Лиля. А!— ничего… пройдетъ.

   Осѣцкій. Что пройдетъ?.. Какія у тебя холодныя руки… Лиля, ты нездорова? ты испугалась чего-нибудь?

   Лиля. Чего мнѣ пугаться?

   Осѣцкій. Почему-же ты такъ взволнована, моя милая, и отчего ты не хочешь говорить откровенно съ твоимъ мужемъ, котораго ты выбрала, въ которому привязалась всѣмъ своимъ существомъ?..

   Лиля. Скажи мнѣ, любишь-ли ты меня?

   Осѣцкій. Странно объ этомъ спрашивать, развѣ я не говорилъ тебѣ много разъ?..

   Лиля. Ты говорилъ! мало-ли ты когда и кому говорилъ!..

   Осѣцкій. Ну, ну, я не буду спорить съ тобой… ты приказываешь, я послушенъ,— изволь: да, Лиля, я люблю тебя…

   Лиля. Зачѣмъ смѣяться? будто ты не могъ сказать этого безъ смѣха?

   Осѣцкій. Лиля, скажи мнѣ прямо, что ты хочешь? Въ какія-нибудь пять минутъ ты словно переродилась. Мнѣ весело, оттого я и говорю смѣясь… рѣшительно я тебя не понимаю.

   Лиля. Да, въ самомъ дѣлѣ, мы, кажется, еще плохо понимаемъ другъ друга… и напрасно поторопились…

   Осѣцкій. Чѣмъ, Лиля?..

   Лиля. Нашей свадьбой!.. люди такихъ различныхъ характеровъ, такихъ различныхъ желаній, какъ мы съ тобой, должны были ближе изучить другъ друга, глубже обдумать этотъ шагъ, прежде чѣмъ на него рѣшиться.

   Осѣцкій. Различные характеры не помѣшаютъ намъ быть счастливыми…

   Лиля. Счастливыми!— такъ, стало-быть, ты счастливъ?..

   Осѣцкій. Я надѣюсь быть счастливымъ съ тобой.

   Лиля. Но не на столько счастливымъ, какъ былъ съ другими! не на столько!?. я не могу тебѣ дать тѣхъ минутъ восторга и довольства, которыми ты пользовался отъ другихъ… все, что можетъ расшевелить тебя волненіемъ счастія, для меня пустая, глупая, мелочная потѣха, а мои радости ты считаешь празднымъ фантазерствомъ Ты надѣешься быть счастливымъ оттого, что со мною тебѣ только не будетъ хуже, чѣмъ безъ меня?

   Осѣцкій. Кто это все тебѣ наговорилъ?

   Лиля. Ты самъ!— я сейчасъ все время была здѣсь, за этой занавѣской, и слышала весь твой разговоръ съ твоимъ пріятелемъ.

   Осѣцкій. Ты подслушала…

   Лиля. Случайно… мнѣ показалось, что ты шелъ сюда одинъ… мнѣ было весело, я хотѣла подурачиться, испугать тебя, броситься тебѣ неожиданно на шею, но ты вошелъ съ нимъ, мнѣ стало неловко, я притаила дыханіе…

   Осѣцкій. Но, милая…

   Лиля. Какъ намъ выхлопотать разводъ?

   Осѣцкій. Разводъ! да это невозможно, дитя мое… по какому поводу?..

   Лиля. О! поводовъ слишкомъ, слишкомъ много!.. Весь этотъ бракъ нашъ только несчастная ошибка; ты женился по легкомыслію, можетъ-быть, изъ снисхожденія къ дѣвушкѣ, которая такъ необдуманно и такъ отъ всей души отдалась тебѣ… я не хочу лгать ни тебѣ, ни другимъ,— я не могу быть твоей женой!

   Осѣцкій. Зачѣмъ придавать такое значеніе какому-нибудь пустому разговору?..

   Лиля. Я сама тебѣ шла навстрѣчу,— это правда; но я совсѣмъ не такая добрая, какъ ты думаешь… я не хочу быть твоей женой для того только, что тебѣ нужно что-нибудь новое. Мало ты дорожишь мной, когда готовъ съ первымъ встрѣчнымъ пріятелемъ по попойкамъ подсмѣиваться надъ всѣмъ, что мнѣ и дорого, и свято… я не позволю этого!..

   Осѣцкій. Что же я сказалъ?..

   Лиля. А! я фантазерка, я немножко сумасшедшая женщина?!. Отъ сумасшедшей всего можно ожидать!..

   Осѣцкій. Лиля, успокойся, ради Бога; и дай мнѣ сказать хоть слово. Я не стану оправдываться, я кругомъ виноватъ; но смотри на вещи спокойнѣе… Я, конечно, не юноша, я не могу быть безумно влюбленнымъ и увлекаться всѣми твоими порывами, какъ бы они прекрасны ни были,— но я честный человѣкъ, я не извергъ, и даю тебѣ мое слово: я сдѣлаю тебя счастливой.

   Лиля. Когда нибудь потомъ, можетъ быть… но не теперь!…

   Осѣцкій. Отчего-же?

   Лиля. Оттого, что теперь я не стану жить съ тобой, я не поѣду въ деревню!.. я не останусь тамъ, гдѣ ты!..

   Осѣцкій. Лиля! Лиля! можно-ли такъ отдаваться своему негодованію! гдѣ же твой тонкій тактъ? гдѣ твое благоразуміе?

   Лиля. Я не хочу такта, я не хочу благоразумія!.. я хочу любить и быть любимой… я жить хочу!..

   Осѣцкій. Развѣ я не люблю тебя? развѣ я мѣшаю тебѣ жить?.. Лиля, ты знала какого испорченнаго человѣка выбрала; но прежде ты была снисходительнѣе къ нему за то немногое доброе, что ты въ немъ нашла… не въ первый разъ я тебя обижаю,— прежде ты прощала…

   Лиля. Въ минуту разбитаго счастья не прощаютъ… я не могу больше… А! я тебѣ слишкомъ легко досталась? ты бы хотѣлъ взять меня съ бою?— ну, такъ и бери съ бою, если хочешь, чтобы я была твоя…

   Осѣцкій. Что за экстравагантности, Лиля!.. Хоть бы ты подумала, что скажутъ люди, когда узнаютъ, что въ первый же день брака мы разошлись…

   Лиля. (Съ истерическимъ хохотомъ.) Что скажутъ люди? это для тебя пуще всего важно… а меня-то это и веселитъ… пускай говорятъ, что хотятъ… интересно будетъ видѣть, какъ ты станешь оправдываться… изворачиваться!..

Истерическій хохотъ и плачъ.

   Осѣцкій. (Подавая ей воды.) Ради Бога, другъ мой, успокойся, ты разстраиваешь свое здоровье…

   Лиля. (Выпавъ воды и успокоясь.) Я спокойна. (Встаетъ.) Прощай.

   Осѣцкій. (Схватывая ея руку.) Ты миришься со мной? ты простила?

   Лиля. (Отрывая руку.) Нѣтъ… не такъ скоро… завоюй меня прежде!..

Уходитъ.

  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

Садъ, слѣва на второмъ планѣ домъ и терраса, передъ нимъ справа густая бесѣдка. Въ глубинѣ заборъ изъ густой акаціи.— Садовая мебель.

Слѣва на садовомъ столикѣ чайный приборъ. Даша перетираетъ чашки. Прохорычъ справа выглядываетъ изъ за бесѣдки.

   Прохорычъ. (Про себя.) Чай готовятъ, стало должно такъ, что пріѣхатчи… кто-жь бы это такая? горничная, али мамзель какая нанята? (Дернувъ рукой.) Тьфу, какая крапива злющая… разводятъ же экое зелье… (Топчетъ ногой.) всю руку ожгла, проклятая.

Даша видитъ его и приглядывается. Онъ присѣдаетъ, прячется отъ нея.

   Даша. (Со страхомъ отступая къ балкону.) Кто тамъ?.. (Онъ молчитъ, она кличетъ.) Иванъ! Иванъ! кучеръ!.. что это всѣ люди запропали!..

   Прохорычъ. (Уходитъ и машетъ рукой.) Тсс! Не зови людей… я самъ уйду… сейчасъ уйду…

   Даша. (Со страхомъ.) То-то уйду… что вы здѣсь шатаетесь? тутъ не общественное удовольствіе… здѣсь господа живутъ…

   Прохорычъ. Я знаю, что господа…

   Даша. Ну, и проваливайте,— дѣлать вамъ тутъ нечего…

   Прохорычъ. Анъ есть… да не бойтесь, сударыня… Христосъ съ вами, что я, разбойникъ, что-ли какой!..

   Даша. А кто тебя знаетъ!?.

   Прохорычъ. Силы небесныя! какъ это у васъ языкъ поварачивается?..

   Даша. Что-жь ты по чужимъ садамъ крадешься?

   Прохорычъ. Да вы здѣсь кто такія? въ услуженіи?

   Даша. Кто-бы ни была, не твое дѣло,— нечего тебѣ лясы-то точить… уходи лучше.

   Прохорычъ. Да что вы, ей богу… я уйду… я сейчасъ уйду… мнѣ только приказано отъ мово барина узнать про, здѣшнихъ господъ… ну, сейчасъ и уйду.

   Даша. Кто-жь это тебѣ станетъ докладывать?

   Прохорычъ. Вы станете.

   Даша. Очумѣлъ ты, что-ли? буду я со всякимъ подъѣзжалой объ своихъ господахъ говорить.

   Прохорычъ Вы что-жь меня такъ низко унижаете? я, можетъ статься, здѣшнему дому ближе васъ прихожусь…

   Даша. Чего еще врать будешь?

   Прохорычъ. Врать?! нѣтъ, стой… я-те докажу: господа здѣсь живутъ Горюнины… такъ аль нѣтъ?.. и дачу съ весны старикъ одинъ тутъ приготовлялъ; а старуха съ дочкой тогда въ чужихъ краяхъ была… Слышь, годъ цѣлый они тамъ вдвоемъ жили въ чужихъ краяхъ; а старикъ только наѣзжалъ временемъ… такъ, что-ли?.. А теперь, на дняхъ только что вернулись…

   Даша. Ишь, какія новости разсказалъ!— да это всякій мастеровой въ ихъ магазинѣ знаетъ.

   Прохорычъ. Больше надо?.. А вы знаете-ли молодаго барина, Павла Сергѣича? молодой барыни супруга?..

   Даша. Какъ мнѣ не знать?— я въ домъ поступила, какъ за границу ѣхать, а тогда молодой баринъ въ деревнѣ былъ.

   Прохорычъ. Такъ-съ… А когда онъ въ деревню уѣхалъ?— на третій день послѣ свадьбы… а зачѣмъ это? и тутъ что такое произошло?— ничего вы этого не знаете, а я знаю.

   Даша. Знаете, такъ вамъ-же лучше; чего же вы пришли сюда справляться?

   Прохорычъ. Чего справляться!— объ ихнемъ, объ здоровьи, молодой барыни, Лизаветы Николаевны; благополучно-ли доѣхали?.. очень намъ это безпокойно, что онѣ тамъ хворали,— и какъ теперича себя чувствуютъ?..

   Даша. Теперь, слава богу, очень хорошо. Немножко слабы еще, нервны; а то ничего… потому мы все въ прекрасныхъ климатахъ жили.

   Прохорычъ. Ну, слава богу! ну; слава тебѣ, Господи!

   Даша. Да коли васъ прислали, я господамъ скажу, подождите… кто-же васъ прислалъ?

   Прохорычъ. Меня-то?.. меня такой прислалъ, что… меня принцъ ингерманландскій прислалъ.

   Даша. Вы не смѣйте такъ насмѣшничать, да про принцевъ… я и господамъ скажу.

   Прохорычъ. Тсс… секретъ… вонъ самъ старикъ идетъ… ни гу-гу… тсс!

Скрывается направо въ чащу сада. Выходитъ на балконъ Горюнинъ.

   Горюнмъ. Здравствуй, Дашенька, здравствуй… ишь ты какой денекъ послѣ дождика-то, словно на заказъ сдѣланъ. Ну что ваша тамъ какая ни на есть Италія, или тамъ Сицилія что-ль какая, Швейцарская!— у насъ въ Москвѣ хуже?..

   Даша. Ну ужъ, стали вы равнять вашу Москву съ заграницей… деревня, какъ есть деревня, тутъ отъ однихъ жуликовъ убѣжишь.

   Горюнинъ. Какихъ жуликовъ? гдѣ ты видѣла?

   Даша. Гдѣ видѣла!— да вотъ сейчасъ какой-то солдатъ въ садъ къ намъ залѣзъ; перепугалъ такъ…

   Горюнинъ. Откуда залѣзъ? какъ? что такое? (Входитъ Горюнина.) Здравствуй, Анюта. (Цѣлуетъ ее.) Хорошо-ли спала? что наша Лилечка?..

   Горюнина. И я прекрасно спала, и Лиля… все какъ нельзя лучше.

   Горюнинъ. Ну, слава богу!.. Слышишь, исторіи какія завелись!.. солдатъ какой-то подкрался… а люди гдѣ были? Иванъ гдѣ былъ? гдѣ дворникъ, кучеръ?..

   Даша. Почемъ мнѣ знать?— кто за булками, кто за водой; утромъ всѣ разбѣгутся, не соберёшь.

   Горюнина. Какой-же такой солдатъ? гдѣ ты его видѣла?

   Даша. Вотъ, я тутъ накрываю, а онъ въ кустахъ копышется… прячется… я его таки вызвала, спрашиваю: что надо?— путалъ, путалъ онъ тутъ… про барыню спрашивалъ, про Лизавету Николавну, какъ ихъ здоровье… про супруга ихняго говорилъ…

   Горюнинъ. Можетъ-быть, его прислалъ кто?

   Даша. Онъ и говоритъ, что прислали. да такое все несообразное… будто, что всё по секрету, и прислалъ какой-то принцъ германландскій,— чистая насмѣшка.

   Горюнинъ. А ты впередъ, если этотъ принцъ германландскій явится, ты съ нимъ не разговаривай, а прямо дворника зови, и его въ часть… что съ этими бродягами растабарывать?.. а въ полицію его, каналью,— вотъ и весь разговоръ.

   Даша. Я-бы и то позвала дворника; да вѣдь пожалуй, пока кличешь, онъ и убьетъ.

   Горюнинъ. Нѣтъ, этого ты не бойся; они, разбойники, тоже себя оберегаютъ, зря убивать не станутъ, а скорѣй дралова задаютъ… только имъ потачки давать не слѣдуетъ, а то ужъ ихъ очень много у насъ въ Москвѣ развелось.

   Горюнина. Вели, Даша, самоваръ подавать; да къ Лилечкѣ поди, она тебя зоветъ.

Даша уходитъ. Старики усаживаются за столъ. Лакей приноситъ самоваръ. Горюнина разливаетъ чай.

   Горюнинъ. А я тебѣ знаешь что скажу, Анюта… съ праздничкомъ!— поздравить честь имѣю…

   Горюимна. Съ какимъ это праздникомъ?

   Горюнинъ. Забыла… ахъ ты, грѣшница… можно развѣ это забыть!.. сегодня день свадьбы Лилечки.

   Горюнина. (Вздохнувъ.) Да, я этого не забыла, душа моя, только какой-же это для насъ праздникъ? чему радоваться?..

   Горюнинъ. А ты на это, Анюточка, такъ не смотри,— все Богъ!.. Богъ захочетъ, все уладится… и повѣрь ты мнѣ… ты умная женщина, ты это понимаешь… такъ долго не проживутъ… чего имъ ссориться?— онъ вѣдь что-же, надо правду говорить, онъ хорошій человѣкъ; а она, ангелочекъ нашъ, она развѣ можетъ долго сердиться?.. вѣдь, вотъ и въ ссорѣ, чай, любитъ она его; такъ-ли, Анюта, любитъ?

   Горюнина. Это что говорить,— конечно, скрываетъ свое чувство.

   Горюнинъ. И помирятся… непремѣнно помирятся… Ну, положимъ, онъ вѣтренъ былъ; повздорили тамъ… да, вѣдь годъ не видались!— чай, изныло сердце то у обоихъ… годъ цѣлый, Анюта, пора и кончить… (Таинственно.) Я тебѣ еще что скажу: какія мои соображенія… изъ-за чего это, скажи мнѣ, она къ этому дню хотѣла непремѣнно въ Москву вернуться,— а?.. зачѣмъ меня просила непремѣнно нашу дачу приготовить, гдѣ мы свадьбу праздновали,— а?.. это не даромъ… такъ, Анюта?.. ты умная женщина,— такъ вѣдь?

   Горюпна. Такъ, такъ, папочка, такъ; ты сталъ догадливъ на удивленье… Богъ дастъ, все и уладится… она сегодня такая веселенькая, свѣженькая…

   Горюнинъ. Стало-быть, у насъ праздникъ и есть… а я ей подарочекъ приготовилъ: чудесную штучку!.. съ интересомъ, ей богу… называется деженэ… тончайшій фарфоръ и отдѣлка чудо… такъ — кофейникъ и весь приборъ; а чашки только двѣ, понимаешь?— двѣ только, вдвоемъ пить… значитъ, всѣ гости лишніе, пошли вонъ; а только мужъ съ женой… хорошо вѣдь придумалъ, Анюта, а?.. потомъ еще платье,— ну тамъ по обыкновенію; а это съ интересомъ, съ мыслію, хорошо вѣдь?— намекъ.

   Горюнина. Хорошо-то, хорошо, только погоди ей отдавать; съ этими чувствами надо очень осторожно обращаться.

   Горюнинъ. Да, да… ну, хорошо… я поберегу. Когда ты велишь, только шепни, я сейчасъ и дамъ.

На балконѣ является Диля.

   Ляля. Папочка, мама, простите вашу лѣнивую Лилю. (Цѣлуетъ стариковъ.) Я-бы должна была раньше всѣхъ встать и приготовить вамъ чай, а я-же васъ заставила дожидаться.

   Горюнинъ. Садись, садись,— ты у насъ одна, ты у насъ главное лицо… командуй тутъ и распоряжайся, а мы будемъ слушать.

   Лиля. Мое первое распоряженіе: мамочка, дай мнѣ разливать сегодня. Поди прочь, поди прочь!— Я здѣсь командую… (Наливаетъ чай.) Вотъ тебѣ вторая чашка, папа… вотъ мамѣ… вотъ и мнѣ… (Пьетъ.) Ахъ, какъ я хорошо себя чувствую сегодня.

   Горюнинъ. Еще-бы, Лилечка, еще-бы! вѣдь какой день-то сегодня… (Смущается.) Пріятный.

   Горюнина. Погода хорошая… а то за эти три дня, что мы въ Москвѣ, все дождь лилъ.

   Лиля. Какъ время-то идетъ, мама, а!— какъ время-то идетъ?.. точно вотъ этого года и не бывало, точно вотъ мы сидимъ здѣсь, какъ въ прошломъ году.

   Горюнинъ. Да, да… только, Лиля, прости… ты немножко ошибаешься… въ началѣ прошлаго лѣта мы такъ по утрамъ здѣсь чай пили; а сегодняшняго числа совсѣмъ другое,— сегодняшняго числа, Лилечка…

   Лиля. (Встаетъ и смущенная отходитъ.) Папа, я не считаю дней… не все ли равно, что было именно сегодняшняго числа…

Рветъ цвѣты и нетерпѣливо играетъ ими.

   Горюнина. (Тихо Горюнину.) Я тебѣ говорила… зачѣмъ ты…

   Горюнинъ. Лиля, я старый дуракъ, ты прости меня, пожалуйста… я не хотѣлъ, чтобы тебѣ было грустно, Лилечка; ты такая сегодня веселая была свѣтлая… ради Бога, ужъ не мѣняйся…

   Лиля. (Напуская на себя опять веселый видъ.) Нѣтъ, папа, я не измѣнюсь… вотъ я и опять весела… только ужъ и вы оба, милые мои, не должны печалиться,— уговоръ лучше денегъ… Мама, слышишь… Мама!— а, это не хорошо,— я у тебя слезинку видѣла.

   Горюнина. Что-же, Лилечка, какое намъ веселье видѣть это?.. у насъ только и радости на свѣтѣ, только и заботы, что ты; такъ легко-ли намъ видѣть твое несчастье!?.

   Горюнинъ. Вотъ, вотъ… и я тоже все говорю… и я тоже…

   Горюнина. Ты знаешь, мы никогда тебѣ ни въ чемъ не противорѣчили, твоя воля была для насъ закономъ; но прежде ты сама была откровеннѣе,— ты не скрывала своего горя. Ты помнишь, на другой день послѣ свадьбы, ты пришла мнѣ сказать, что хочешь ѣхать заграницу со мной — и безъ мужа… я поняла все, но я тебя ничего не спросила… мы уѣхали… Я видѣла твои страданія, я начинала говорить,— ты отмалчивалась и я тебя не тревожила…

   Лиля. Мама, милая, не упрекай меня… не упрекай…

   Горюнина. Отчего было никогда не подѣлиться своимъ горемъ?— и мнѣ было-бы легче, и тебѣ… я видѣла, какъ ты гасла, хворала,— и должна была молчать; я видѣла, Какъ ты судорожно схватывала письма, полученныя отъ мужа, какъ ты втихомолку плакала надъ ними,— и должна была молчать; я знала, что ты не отвѣчаешь на эти письма, что ты все таишь въ себѣ, и сколько разъ хотѣлось, мнѣ заговорить; но я молчала… Лиля, когда-же это кончится?,

   Лиля. Мама, неужели ты думаешь, что-, мнѣ скрытность не тяжела?.. но я не могу говорить объ этомъ ни съ кѣмъ, ни съ кѣмъ,— ни даже съ тобой. Прости мнѣ, мама, даю тебѣ слово, что такъ или иначе скоро все разъяснится…

   Горюнинъ. Что-же это значитъ: такъ или иначе? надо, чтобъ хорошо…

   Ладя. Все хорошо, что совсѣмъ кончено, что съизнова начинается… Милые мои, вы терпѣли долго, потерпите еще немного, прощу висъ, изъ любви ко мнѣ потерпите… теперь ужъ, не стану я васъ долго мучать; но перестанемъ объ этомъ говорить, я не могу, будемъ опять веселы, ты свободенъ сегодня, папа? не поѣдешь на фабрику?

   Горюнинъ. Нѣтъ, я сегодня весь день съ вами.

   Лиля. Такъ бери, шляпу, и пойдемъ гулять въ рощу; хочешь?.. мама, ты, съ нами?

   Горюнина. Некогда, Лилечка, я еще мои вещи не всѣ разложила съ пріѣзда, гуляйте вдвоемъ… Только не долго, Лиля, не устань… не забывай, что ты еще слаба!.

Уходитъ. Вскорѣ входитъ лакей и уноситъ чайный приборъ.

   Лиля. (Беретъ отца подъ руку.) Такъ вотъ мы съ тобой подъ руку и пойдемъ. Ха, ха, ха… вотъ-то парочка будетъ!..

   Горюнинъ. Смѣйся, смѣйся… я и старикъ, а съ любымъ молодымъ потягаюсь.

   Лиля. Я смѣюсь, но не насмѣхаюсь.

   Горюнинъ. Такъ я за шляпой… (Идетъ и возвращается.) Видишь, Лиля,— да… такъ мать-то, умная женщина… она говорятъ… такъ ты помни: ты обѣщала, что все это хорошо…

   Лиля. А ты обѣщалъ, папа, не говорить объ этомъ.

   Горюнинъ. Я молчу, я молчу… ни слова…

Уходитъ.

   Лиля. (Одна.) Скоро, скоро, дорогіе мои, будьте покойны!.. теперь, пока я не могу говорить объ этомъ,— я не хочу, чтобъ кто-нибудь при мнѣ осуждалъ моего друга; я заговорю съ вами объ немъ, когда всѣ вы будете его расхваливать (Вынимаетъ письмо и украдкой читаетъ.) «Я пишу тебѣ послѣдній разъ, моя Лиля, и хочу предупредить тебя, что сдѣлаю еще одно усиліе. Будетъ оно неудачно, я ужъ больше не потревожу тебя никогда въ жизни. Я слышалъ, что ты возвращаешься въ Москву; я явлюсь къ тебѣ самъ,— и отъ тебя будетъ зависѣть, какъ устроить дальнѣйшую нашу судьбу.— Павелъ». (Опускаетъ руку съ письмомъ.) Приходи, мой милый, теперь только ты сталъ моимъ — настоящимъ!.. да, скоро, скоро, очень скоро!— сегодня, онъ не забудетъ, что сегодня день нашей свадьбы… онъ сегодня придетъ… можетъ-быть, теперь ужъ онъ близко… (Останавливается, какъ вкопанная.) Въ домѣ позвонили… тихо позвонили, но я слышала… это онъ! я его сейчасъ увижу!.. какъ-же такъ, вдругъ? неожиданно!.. развѣ въ рощу сперва уйти?.. нѣтъ, зачѣмъ? чего же я испугалась? какая-же тутъ неожиданность?.. Я ждала его, цѣлый годъ ждала,— я хочу его видѣть сейчасъ, сію минуту.

   Горюнинъ. (Появляясь на терассѣ.) Лилечка, посмотри-ка, кого я веду…

   Лиля. (Взволнованнымъ отъ избытка счастія голосомъ.) Кого, папа?..

Останавливается, потому что на терассѣ появляются Караевъ и Сарьянова.

   Сарьянова. (Сбѣгая съ терассы и цѣлуя Лилю.) А, ma chère Betsi, какъ я счастлива, что вижу васъ снова въ Москвѣ…

   Караевъ. (Раскланивается.) Madame!..

   Сарьянова. Что-же говорили, что вы были больны?— да нисколько я этому не повѣрю; какъ вы похорошѣли, мой ангелъ!.. вотъ оно, что значитъ хорошій-то климатъ,— не то, что нашу московскую пыль глотать; тутъ поневолѣ прежде времени постарѣешь…

   Горюнинъ. Ай, ай!.. Наталья Львовна,— вы Москву не обижайте… мы, напротивъ того, дивились сегодня, какъ здѣсь хорошо… пожалуйте, присядьте.

Разсаживаются.

   Сарьякова. Вы не удивляйтесь, ma chère, что мы къ вамъ спозаранку,— мы вѣдь вамъ сосѣди, тоже въ этихъ странахъ на дачѣ живемъ… и я, и онъ.

   Караевъ. У меня дача рядомъ съ дачей Натальи Львовны, меньше версты отсюда будетъ. Мнѣ вчера сказали, что вы вернулись изъ заграницы,— сегодня, только что вышелъ, вижу, Наталья Львовна въ саду съ книжкой… говорю: знаете?— Горюнины пріѣхали… Наталья Львовна такъ и ахнула,— и книгу бросила: пойдемте, говоритъ, навѣстимъ ихъ.

   Сарьянова. Вотъ мы и у васъ…

   Горюнинъ. И очень вамъ благодарны… а мнѣ позвольте, я сейчасъ Анютѣ скажу.

Уходитъ.

   Сарьянова. (Лилѣ.) Но что мнѣ въ васъ не нравится, это вашъ томный видъ… отчего вы такая грустная?

   Караевъ. Э! Это понятно. Кажется, вѣдь, еще Павелъ Сергѣичъ не пріѣзжалъ изъ деревни?

   Сарьянова. Ахъ да, совсѣмъ забыла; я васъ еще журить хочу: уѣхали изъ Москвы, и никого не оповѣстили,— исчезли, какъ метеоръ… потомъ слышу, вы даже вскорѣ должны были разстаться съ мужемъ; вы поѣхали заграницу, а онъ въ деревню.

   Лиля. Я захворала, надо было лечиться… а у Павла Сергѣича были дѣла въ деревнѣ.

   Сарьянова. Я вамъ вѣрю, ma chère,— что вы!.. Развѣ я слушаю всѣ эти московскія сплетни?.. Вѣдь здѣсь чего не наскажутъ… Чуть какія дѣла заставятъ васъ на время разъѣхаться съ мужемъ, сейчасъ наплетутъ всякаго вздора… и ссора-то, и непостоянство… я, душечка, презираю всѣ эти сплетни… Конечно, Павелъ Сергѣичъ, прежде и былъ немножко… volage… немножко легкомысленъ, простите,— но, вѣдь онъ теперь въ такихъ годахъ, когда. люди дѣлаются степеннѣе, и въ вашихъ рукахъ, я увѣрена, онъ совершенно измѣнится.

   Караевъ. Да ужъ о сю пору такъ измѣнился, что узнать нельзя. Не знаю, писалъ-ли онъ вамъ: я вѣдь весной посѣщалъ его въ деревнѣ… ну, не узналъ, ей богу; совсѣмъ другой человѣкъ сталъ… Кто бы подумалъ: Павелъ Сергѣичъ цѣлую зиму напролетъ провелъ безвыѣздно въ деревнѣ!

   Сарьянова. По мнѣ, это геройство.

   Караевъ. Онъ не только герой, онъ дѣятель! онъ благородный, общественный дѣятель… Можете представить: все земство передъ нимъ на заднихъ лапкахъ… боится его, ей богу,— вонъ оно какъ!.. Въ работѣ неутомимъ, въ сужденіяхъ неумолимъ… не будь онъ богатъ, да не имѣй связей, его бы просто со свѣту сжили; а теперь и рады бы, да ничего не подѣлаешь. Весь уѣздъ вспахалъ… Знаете, одинъ вѣдь этакій человѣкъ появится, откуда и другіе:. люди берутся… Всѣ эти восхитительныя затѣи: школы, ссудосберегательныя товарищества, больницы, повсюду какъ грибы, такъ растутъ… Я говорю: если они тамъ всѣ между собою не перебранятся,— этотъ уѣздъ, это будетъ и не знаю что!— Эльдорадо какое то… рай на землѣ!

   Сарьянова. Ну, ну, вы опятъ…

   Караевъ. Нѣтъ, да ей богу!.. Я ужъ имъ предлагалъ мужицкій университетъ устроить, зоологическій садъ и академію художествъ… Да что, помилуйте: хочетъ-же Павелъ Сергѣичъ свою фабрику на какихъ-то новыхъ началахъ вести, чтобъ тамъ и читальня была, и танцевальная, и чорта въ ступѣ!..

   Лиля. Я получаю письма отъ мужа и знаю обо всемъ, что онъ затѣваетъ и что онъ дѣлаетъ.

   Сарьянова. Стало быть, ваши сатирическія замѣчанія можете держать про себя…

   Караевъ. Почему же сатирическія?— я говорю совершенно серьезно, и сочувствую всему этому. Я даже всегда говорилъ, что Павелъ Сергѣичъ носитъ въ себѣ скрытые таланты… еслибъ онъ служилъ, онъ сдѣлался бы замѣчательнымъ администраторомъ… до сихъ поръ только его душа дремала, ей: надо было дать толчокъ… это вы и исполнили, Лизавета Николаевна, не отговаривайтесь, это ваше вліяніе.

   Сарьянова. Что правда, то правда! и Павла Сергѣича хорошо знаю; васъ, ma chère, онъ бы до сихъ поръ былъ пустымъ салоннымъ болтуномъ и больше ничего… (Увидавъ входящую Горюнину, идетъ къ ней навстрѣчу.) А, Анна Федоровна, charmée de vous voir! съ пріѣздомъ васъ поздравляю…

Взаимные привѣты.

   Горюнина. (Дочери.) Лилечка, что съ тобой?— ты опять поблѣднѣла.

   Лиля. Устала, мама… я въ самомъ дѣлѣ много на себя беру… я вижу, что еще очень слаба.

   Сарьянова. Ахъ, это мы виноваты!.. и все вы, Караевъ, съ вашими разсказами… Простите, милочка!

   Лиля. Это, должно быть, все еще дорога во ми;ѣ отзывается. Ахъ, какъ гадко быть такой слабой!.. Вы меня извините; я прилягу минутъ на пять и все пройдетъ.

Уходитъ.

   Сарьянова. О, ради Бога! (Горюниной.) Бѣдная Лилечка! какъ она разбилась нервами… Скажите, она, вѣроятно, была очень нездорова?

   Горюкина. Ей пришлось прохворать нѣсколько мѣсяцевъ.

   Сарьяцова. Что же именно съ ней случилось? и почему такъ?.. Вѣдь, кажется, она всегда была такой здоровенькой, крѣпенькой дѣвочкой!.. Ахъ, слушайте: какое у меня лекарство есть отъ нервовъ, симпатическое, удивительно, какъ дѣйствуетъ. У меня самой какія вѣдь были истерики, мигрени, ражи, я просто голову рада была разбить объ стѣну,— все прошло, почти и не возобновляется… позвольте, милая Анна Федоровна, я вамъ принесу.

   Горюнина. Благодарю васъ. Теперь Лиля совсѣмъ поправилась; она только немножко слаба.

   Сарьянова. Оно и укрѣпляетъ; удивительно укрѣпляетъ. Я вамъ сейчасъ принесу. Мы тоже вѣдь здѣсь на дачѣ живемъ, близко.

Входитъ Горюнинъ изъ сада, видимо смущенный.

   Горюнинъ. А! Лиля ушла… да… хорошо, очень хорошо… очень пріятно, что такъ близко, сосѣди… да, что бишь я?… Анюта, тебѣ… это…

   Горюнина. (Шутя.) Что такое? вѣрно опять хочешь какую-нибудь тайну сказать мнѣ?

   Горюнинъ. Да, такъ маленькую этакую… штучку.

   Сарьянова. Мы, можетъ-быть, мѣшаемъ.

   Горюнинъ. Ничего-съ, ничего-съ… я ей на ушко скажу.

   Горюнина. Говори, что такое?

Отводитъ его въ сторону.

   Караевъ. (Сарьяновой, въ сторонѣ.) А нельзя сказать, чтобъ наша молодая была особенно весела.

   Сарьянова. Бѣдная, мнѣ жаль ее… а сама виновата; охота-же была выбрать такого мужа. Лиля и онъ; развѣ они пара?.. она тихая, мирная, мѣщанка, онъ взбалмошный, горячій — они никогда не сойдутся.

   Караевъ. А вотъ онъ дѣятель теперь, такъ, пожалуй, и помирятся.

   Сарьянова. Ну, эти глупости не на долго ему, наскучатъ. Жаль, жаль бѣдную,— какъ она измучилась: видно, что она его еще очень любитъ.

   Караевъ. Смотрите, что это какъ старикъ размахался руками, и умная мать призадумалась…

   Горюнинъ. (Тихо женѣ.) Онъ тутъ въ саду… какъ-бы только ихъ выпроводить…

   Сарьянова. Ma chère Анна Ѳедоровна, не мѣшаемъ-ли мы вамъ? пожалуйста, вы съ нами не церемоньтесь; какъ добрые сосѣди, мы, ни въ чемъ не должны стѣснять себя другъ для друга.

   Горюнина. Ужъ если вы такъ добры, да… мы только что третьяго дня пріѣхали и даже вещами не успѣли разобраться; а когда такъ цѣлый годъ не былъ дома, тутъ сколько хлопотъ накопится…

   Сарьянова. О! я понимаю васъ, я понимаю… мы сейчасъ уйдемъ. Пойдемте, Василій Семенычъ!

   Горюнина. Не забывайте насъ…

   Сарьянова. Я черезъ четверть часа вернусь, я должна вамъ принести мое лекарство.

   Горюнина. Зачѣмъ вамъ безпокоиться, я лучше съ вами человѣка пошлю.

   Сарьянова. Какое-же это безпокойство? это прогулки… да вы на меня, ради Бога, не, обращайте никакого вниманія, я васъ отъ дѣла не оторву,— и одна, тутъ поверчусь, а то къ Лилечкѣ, зайду… до свиданія.

Взаимное прощаніе. Сарьянова хочетъ идти направо.

   Горюнинъ. Нѣтъ-съ, нѣтъ-съ… вамъ черезъ домъ ближе!

   Сарьянова. А я хотѣла пройти садомъ…

   Горюнинъ. Ей богу, вамъ тутъ ближе… позвольте, я васъ провожу…

   Сарьянова. (Тихо Караеву.) Странно!..

   Караевъ. Это не даромъ.

Оба уходятъ. Горюнинъ ихъ провожаетъ.

   Горюнина. (Проводивъ ихъ глазами.) Онъ здѣсь! Слава Богу… авось-то все это благополучно кончится… (Дѣлаетъ нѣсколько шаговъ направо, чтобъ идти далѣе въ садъ, въ это время ей навстрѣчу выходитъ Осѣцкій.) Здравствуйте, Павелъ Сергѣичъ!

   Осѣцкій. (Быстро подходитъ къ ней и цѣлуетъ ея руку, съ нѣкоторой жадностью.) Она здорова, моя Лиля, скажите, милая Анна Ѳедоровна… она совсѣмъ выздоровѣла?

   Горюнина. О! да какой вы стали нѣжный!

   Осѣцкій. Не обо мнѣ рѣчь!— скажите мнѣ объ ней, объ моей Лилѣ… скажите… впрочемъ, что я спрашиваю!— развѣ-бы вы могли такъ спокойно улыбаться, еслибъ она была больна!?

   Горюнина. Сядемте, милый другъ, и поговоримъ, прежде чѣмъ на что-нибудь рѣшиться.

Садится.

   Осѣцкій. (Садясь подлѣ.) Неужели я не увижу ее? Ради Бога, Анна Ѳедоровна, разрѣшите мое сомнѣніе: годъ цѣлый я ее не видалъ, и въ это время мнѣ Лиля сдѣлалась необходима… каждый шагъ моей жизни теперь я дѣлаю съ мыслью о ней; а между тѣмъ, я не знаю, помнитъ-ли она еще мое имя. Я тѣшилъ себя хоть тѣмъ, что писалъ ей письма — и даже не знаю, получила-ли она ихъ, читала-ли… я не получалъ ни одной строки въ отвѣтъ.

   Горюнина. Павелъ Сергѣичъ, я вамъ могу передать только то, что могло подмѣтить чутье матери: Лиля не можетъ такъ скоро разлюбить человѣка, котораго выбрала мужемъ… если она не отвѣчала вамъ, то это не значитъ, что въ душѣ ея не было желанія вамъ писать и васъ видѣть.

   Осѣцкій. Она говорила вамъ это?

   Горюнина. Нѣтъ; сегодня день вашей свадьбы, сегодня въ первый разъ рѣшилась я говорить съ ней объ этомъ, и получила въ отвѣтъ: «погоди, мама!» Я привыкла, чтобъ моя дочь сама мнѣ говорила все, что у ней на душѣ,— тутъ ей не хотѣлось говорить и я не спрашивала. Я даже не знаю, изъ за чего произошла ваша ссора.

Въ это время на балконѣ появляется Лиля и Горюнинъ. Оба тихо крадутся.

   Осѣцкій. Такъ я-же отъ васъ ничего скрывать не хочу. Видите-ли, добрая Анна Ѳедоровна, когда я познакомился съ Лилей, я заинтересовался ею только, какъ хорошенькой, умненькой дѣвочкой… меня плѣнила ея привязанность ко мнѣ, горячность, съ которой ей хотѣлось быть полезной мнѣ,— наконецъ, любовь… я женился,— грѣшный человѣкъ, почти изъ снисхожденія… я скучалъ жизнію,.теплая любовь дѣвушки была мнѣ новостью…

   Горюнина. Только, только потому?!.

   Осѣцкій. Тогда еще я не зналъ моей Лили, не могъ знать, не могъ цѣнить… Въ день нашей свадьбы, помните, пріѣхалъ ко мнѣ товарищъ по службѣ. Оставшись съ нимъ вдвоемъ, я высказалъ ему откровенно, какъ я въ то время смотрѣлъ на мой бракъ… я даже, кажется, сказалъ, что, можетъ быть, сдѣлалъ большую глупость тѣмъ, что женился. Лиля случайно слышала весь нашъ разговоръ… я сердился на себя, я просилъ прощенья; она рѣшила разстаться — и мы разстались… Признаюсь вамъ, тогда я сердился на нее; тогда все это казалось мнѣ блажью избалованной дѣвочки, ненужнымъ скандаломъ — и я уѣхалъ въ деревню, только чтобы не встрѣчаться съ разными знакомыми, которые-бы съ злораднымъ участьемъ спрашивали, меня про мое горе.

   Горюнина. Въ первое время вы и не писали къ ней.

   Осѣцкій. Да, я сердился. Въ деревнѣ, чтобы забыться, я взялся за работу: хозяйничалъ, знакомился съ помѣщиками, съ крестьянами, съ купцами,— со всѣмъ этимъ народомъ, среди котораго мнѣ, пришлось жить… Я увидѣлъ, какъ много гибнетъ у нихъ силъ и жизни, часто только по глупости, да по недоразумѣнію; я увидѣлъ, какъ легко быть имъ полезнымъ… я открылъ новый источникъ веселья и счастья. Я увидѣлъ, какъ близко, какъ подъ, рукой это счастіе, за которымъ столькіе на свѣтѣ гоняются, и все-таки его не достигаютъ…

   Горюнина. Правда, правда!

   Осѣцкій. Одинъ разъ вечеромъ я возвращался съ поля, бодрый, здоровый, веселый… у порога дома я встрѣтилъ нѣсколькихъ крестьянъ и мѣщанъ, которые пришли благодарить меня за какую-то оказанную имъ услугу… Они вообще стали высказывать мнѣ свою признательность за то, что я пріѣхалъ къ нимъ жить, просили идти за нихъ въ гласные… не знаю почему, но мнѣ вдругъ сдѣлалось такъ весело, такъ хорошо, какъ никогда въ жизни не бывало!— и тутъ я въ первый разъ сочувственно вспомнилъ о моей Лилѣ… «Это дѣло твоихъ рукъ!» сказалъ я себѣ… вѣрите-ли, я схватилъ ея портретъ, цѣловалъ его и плакалъ надъ нимъ, какъ сумасшедшій,— я понялъ съ этой минуты, что я безъ Лили жить не могу. Каждую мысль, каждый поступокъ я провѣрялъ прежними разговорами съ ней; но я чувствовалъ, что этого мнѣ мало, что мнѣ нужно видѣть ее подлѣ себя, всегда вездѣ!.. я сталъ писать ей,— мнѣ не отвѣчали.

   Горюнина. Но она читала ваши письма; я видѣла, съ какой любовью она илъ читала, хоть никогда мнѣ объ нихъ не говорила.

   Осѣцкій. Теперь, добрая Анна Ѳедоровна, я рѣшился на послѣднее; я пришелъ самъ съ повинной головой. Подите къ ней и передайте ей все, что я откровенно сказалъ вашъ. Я буду ждать отвѣта, какъ кающійся грѣшникъ., и если и тутъ она мнѣ не повѣритъ, тогда Богъ съ ней… тогда она не та Лиля, которую я такъ люблю, а другой мнѣ и не надо!

Въ это время Лиля сзади тихо подошла къ нему, обняла его и цѣлуетъ.

   Лиля. (Почти въ одно время съ поцѣлуемъ.) Завоевалъ!

   Осѣцкій. Лиля! ты опять ноя! Лиля!!!.

   Горюнинъ. (Почти съ истерическимъ хохотомъ.) Сдержала обѣщанье,— сдержала!! скоро, говоритъ, кончится — и хорошо…

   Лиля. И ты на меня не сердись, мой милый, за прошлое… не легко мнѣ было сдерживать себя и не отвѣчать тебѣ на твои дорогія письма; они всѣ цѣлы и я ихъ навсегда сохраню, какъ самый драгоцѣнный свадебный подарокъ.

   Горюнинъ. А теперь и я мой свадебный подарокъ могу поднести!.. Какой я подарокъ приготовилъ: съ мыслію… Анюта, вѣдь, да?

   Осѣцкій. Вотъ онъ, настоящій-то день нашей свадьбы… стало-быть, Лиля, все обстоитъ по прежнему,— и мы черезъ недѣлю ѣдемъ вмѣстѣ въ деревню?

   Лиля. (Цѣлуя его.) Да, да, голубчикъ.

   Горюнинъ. Ну вотъ!— только что пріѣхали и опять ѣхать. Что-жь это?!. (За сценой шумъ, драки; слышенъ голосъ Прохорыча: «Пусти! Оставь! самъ пойду!») Батюшки, да это, кажется, деньщикъ вашъ баталію затѣялъ?.. Пустите, что бы тамъ деретесь?!.

Входитъ Прохорычъ, платье въ безпорядкѣ. За нимъ Даша.

   Прохорычъ. Помилуйте, ваше благородіе, за жулика принимаютъ!.. Эта вотъ сударыня дворнику свиснула на меня; а онъ, какъ бульдогъ какой-то аглицкій, такъ и вцѣпился, въ часть вести.

   Даша. Это-съ, Николай Андреичъ, тотъ самый солдатъ, что утромъ-то былъ, отъ принца-то, отъ германландскаго.

   Прохорычъ. Отъ принца!! это я такъ, шутьмя сказалъ!.. извѣстно, меня баринъ послалъ по секрету узнать о здоровья молодой барыни… Ну, я эти вещи не умѣю, вотъ вамъ и сказъ… и больше по секрету не буду ходить никуда.

   Осѣцкій. Никуда больше тебя и не пошлютъ, не безпокойся.

   Горюнинъ. Ну, ну, теперь общая радость… общее счастье; не сердись, старина, не сердись…

   Даша. (На балконѣ.) Ахъ, гости къ вамъ, госпожа, что утромъ-то были.

   Лила. Ахъ, это Сарьянова и Караевъ… не надо ихъ, не надо!— ни за что не надо!!.

   Горюнина. Какъ же теперь отказать? она предупредила, что зайдетъ.

   Прохорычъ. Прикажите, сударыня, я ихъ по военному спущу.

   Лиля. Да, да; пожалуйста!.. Мы всѣ пойдемъ сюда въ бесѣдку, спрячемся; а ты, Прохорычъ, скажи, что уѣхали въ деревню… скорѣй, скорѣй мамаша, а то ихъ впустятъ!

Всѣ идутъ въ бесѣдку.

   Горюнина. Да здѣсь тѣсно вчетверомъ.

   Лиля. Въ тѣснотѣ, да не въ обидѣ.

Садятся въ бесѣдку. Лиля на колѣни къ мужу.
На балконѣ появляются Сарьянова и Караевъ.

   Прохорычъ. (Встрѣчая ихъ.) Никого нѣту дома-съ!

   Сарьянова. Какъ никого? мнѣ лакей сейчасъ сказалъ, что всѣ дома.

   Прохорычъ. Лакею еще приказаньевъ настоящихъ не отдано, а я камердинъ молодаго барина, Павла Сергѣича… Они сами, Павелъ Сергѣичъ,; сегодня пріѣхали сюда, забрали всѣхъ въ деревню, и маршъ, значитъ, уѣхали!.. Вотъ и онѣ скажутъ.

   Даша. Никого нѣтъ дома-съ.

   Сарьянова. Такъ и Павелъ Сергѣичъ здѣсь? стало быть, это его распоряженіе!..

   Прохорычъ. Никого дома нѣтъ-съ; пожалуйте, пожалуйте,— намъ некогда, сейчасъ на столъ накрывать надо, господамъ завтракъ подавать.

   Караевъ. Какимъ господамъ?

   Прохорычъ. Тьфу! Нѣтъ… пожалуйте-съ!..

   Сарьянова. Скажи твоимъ господамъ, что они невѣжи.

Уходитъ въ сильномъ негодованіи, Караевъ за нею.

   Прохорычъ. Слушаю-съ… пожалуйте.

Горюнинъ на цыпочкахъ крадется и смотритъ за кулисы.

   Горюнинъ. (Тихо.) Ушли!

Всѣ выходятъ изъ бесѣдки.

Занавѣсъ быстро падаетъ.