Кулак

 

 

 

Майскій свѣтлый, теплый вечеръ. Пахнетъ черемухой, сиренью, развѣсистыя липы распространяютъ бальзамическій запахъ. Солнце уже сѣло. Съ рѣчки потянуло сыростью. Садится роса. Гулко въ воздухѣ. Гдѣ-то слышна пѣсня, кто-то ругается. Звякаютъ жестяныя колокольца лошадей, выпущенныхъ за рѣкой на подножный кормъ. На террасѣ небольшой старой барской усадьбы пыхтитъ самоваръ. Молоденькая дѣвушка въ сѣрой холстинковой блузѣ, опоясанной широкимъ чернымъ ремнемъ, разливаетъ чаи. За столомъ сидитъ старикъ въ сѣромъ короткомъ шлафрокѣ, въ ермолкѣ и съ пѣнковой трубкой, очень смахивающій на петербургскаго нѣмца-булочника или на германскаго профессора изъ маленькаго университетскаго городка. Щетинистая бѣлая борода его обрамляетъ нижнюю часть лица, но подъ нижнею губой пробрито и верхняя губа безъ усовъ. Очки въ серебряной оправѣ закинуты на лобъ. Невдалекѣ отъ старика простой русскій купецъ въ пальто-пиджакѣ, застегнутомъ на всѣ пуговицы, и безъ признаковъ бѣлья. Купецъ только что выпилъ стаканъ чаю, положилъ стаканъ бокомъ на блюдечко, отодвинулъ отъ себя блюдцо, погладилъ рыжую бороду и, кивнувъ дѣвушкѣ, сказалъ:

— Покорно благодарствуйте. Очень мерси васъ, барышня. Насытился.

— Два-то стакана выпилъ, да ужь и насытился! Пей еще, Афанасій Евлампьичъ, сказалъ старикъ.— Наташа! Нацѣди ему еще стаканчикъ, обратился онъ къ дѣвушкѣ.

— Не въ моготу-съ… И такъ ужь сегодня, почитай, разъ шесть… У старосты на деревнѣ шкуры купилъ — въ харчевнѣ пилъ, съ писаремъ пилъ, у отца Іоанна на погостѣ пилъ, урядника поить водилъ, дома, да вотъ теперь у васъ… Чай не вредитъ, но ежели оченно много его потреблять, то въ ширину сильно подаваться начнешь, а у меня тѣлесность ужь и такъ слава тебѣ Господи. Увольте…

— Такъ не наливать? спросила дѣвушка.

— Не извольте безпокоиться. Мы ужь лучше такъ съ вашимъ дѣдушкой покалякаемъ.

— Ты что на погостѣ-то дѣлалъ? спросилъ старикъ.

— Овса у отца Іоанна шесть кулей купилъ. Овесъ вниманія не стоющій, да такъ ужь, что деньги ему оченно нужны, такъ просилъ. Сыну въ Питеръ въ нитриситетъ посылать хочетъ, чтобы тотъ пріѣхалъ на побывку.

— Все-то ты скупаешь, всѣмъ торгуешь.

— Что выгодно, то и скупаю. Наше дѣло такое… Безъ этого нельзя.

— По чемъ овесъ купилъ?

Купецъ махнулъ рукой.

— Дешево, да что! Такъ ужь, потому что проситъ. Выручи, говоритъ… Сынъ грудью хвораетъ, такъ чтобъ на легкій воздухъ ему, да и повидать его хочется. Отъ своихъ лошадей овесъ продалъ, зерна одного не оставилъ, значитъ ужь нужда. Ну, да Богъ съ нимъ!

— А съ урядникомъ-то что чай пилъ?

— Да все долги черезъ него получаю, Прикрикнетъ — ну, смотришь, кой-что и получишь, а то просто съ долгами бѣда. Брать берутъ, а какъ отдавать…

— Да вѣдь весной крестьянину трудно. Откуда же у него деньги?

— Питерскіе шлютъ, которые теперича на заработкахъ вотъ откуда. У кого сынъ въ Питерѣ, у кого дочь. А то деньги отъ своихъ получатъ, да и проѣдятъ, а это ужь не модель.

Произошла легкая пауза.

— Такъ купи лѣсъ-то у меня, Афанасій Евлампьичъ, началъ старикъ, барабаня пальцами по столу и сдѣлавъ глубокую затяжку изъ трубки.— Лѣсъ вѣдь хорошій.

— Не подъ кадрель, Сергѣй Николаевичъ. Право слово, не подъ кадрель, отвѣчалъ купецъ, сдѣлавъ серьезное лицо.— Я ужь облюбовалъ его, а не подъ кадрель онъ мнѣ за эти деньги. Цѣну просите неосновательную.

— Три-то тысячи неосновательная цѣна! Да вѣдь лѣсъ этотъ въ полутора верстѣ отъ желѣзной дороги.

— Только изъ-за того и торгуемся на него, что близъ желѣзной дороги, а то и вниманія не взяли бы. Кабы тысячу рубликовъ…

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ… Что ты! Опомнись! Развѣ можно такую цѣну!

— Ну, съ легонькимъ походцемъ… Легонькій походецъ можно прибавить.

— И не думай, и не воображай. Я и двухъ тысячъ не возьму…

— До времени помолчимъ-съ… Лѣсъ не уйдетъ… А больше дать невозможно.

— Ты къ двумъ тысячамъ прибавляй хорошенько — вотъ тогда, можетъ быть, и сойдемся.

— Помилуйте… нешто это возможно! У меня тоже умственность есть и глаза во лбу.

— Да развѣ не стоитъ этотъ лѣсъ трехъ тысячъ?

— Стоитъ-съ, но мы норовимъ подешевле. Я дорого не куплю. Зачѣмъ баловать? Подождемъ.

— Чего тутъ ждать! Мнѣ деньги нужны.

— А нужны, такъ отдавайте сходнѣе. Деньги тогда и выложимъ передъ вашей милостью.

— А вотъ мы сейчасъ водочки выпьемъ да закусимъ, такъ, можетъ быть, ты добрѣе будешь.

— Ни въ жизнь-съ… Я отъ водки еще пуще… У другихъ съ вина душа мякнетъ, а у меня крѣпнетъ. Право слово. Я хмельной — кремень и, можно сказать, совсѣмъ жохъ.

— Да вѣдь мнѣ деньги-то на воспитаніе внучатъ нужны, а не на блажь, такъ ты пожалѣй меня.

— Знаемъ-съ… Всякое образованіе мы очень чудесно цѣнимъ, но сюжетъ не подходитъ. Что вы подѣлаете!

— Мнѣ вонъ учителя надо выписать, чтобы внука въ гимназію подготовить.

— Дѣло хорошее-съ… Ученье свѣтъ, а неученье тьма. Кабы вотъ насъ учили, то мы гораздо отесаннѣе были бы и много ко всему этому самому лучше… А вотъ насъ не учили, мы и… Вы вотъ что… Вы изъ двухъ тысячъ уступайте, а мы къ тысячѣ прибавлять будемъ, коли ужь деньги такъ оченно нужны — вотъ и сойдемся, сказалъ купецъ.

— Нѣтъ, нѣтъ… За такую цѣну и думать нечего. А ты сообрази и прибавь къ двумъ тысячамъ, убѣждалъ его старикъ.

— Давно уже соображено, Сергѣй Николаевичъ… И будемъ говорить такъ: конечно, оно не тово… но кого нужда тронетъ хорошенько, тотъ и за тысячу съ походцемъ отдастъ. Мы подождемъ.

— Такъ ты прижимать меня хочешь? Стыдись!

— Торговое дѣло. Кабы мы были люди образованные, то, можетъ, и тово, а такъ какъ мы люди необразованные, то подождать самое лучшее дѣло.

Старикъ пососалъ потухшую трубку и потянулся.

— Вели-ка, Наташа, намъ подать водочки да закусочки, сказалъ онъ дѣвушкѣ.— Очень ужь мнѣ хочется душу-то Афанасія Евлампьича размягчить. Размягчитъ, да и продать ему лѣсъ. Ты принеси на березовыхъ почкахъ настойку. Она мягчительная.

— Настойки вашей выпью, а размягчить души моей вамъ не удастся, отвѣчалъ купецъ.— Я съ водки вдвое кремень. Чѣмъ больше пью, тѣмъ душа у меня крѣпче становится. А вотъ я папироску сейчасъ выкурю, такъ, можетъ статься, съ папироски-то соображу что-нибудь насчетъ полутора тысячъ… Кому деньги нужны, тотъ ужь, какъ хотите, обязанъ уступить.

Купецъ улыбнулся и досталъ изъ кармана картузикъ, а изъ него вынулъ папироску и сталъ ее закуривать.