Bibra > Произведения > Все > Писарь

Писарь

Автор: Лейкин Николай Александрович

Скачать

Н. А. Лейкинъ

ГОЛЬ ПЕРЕКАТНАЯ

РАЗСКАЗЫ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Товарищество «Печатня С. П. Яковлева». 2-я Рождественская ул., No 7
1903.

  

ПИСАРЬ.

  

I.

   До рождественскихъ праздниковъ былъ еще цѣлый мѣсяцъ, а ужъ отставной канцелярскій служитель Акинфій Ермолаевичъ Колотовъ прилѣпилъ къ стеклу своего окна слѣдующее объявленіе, написанное каллиграфическимъ почеркомъ: «здѣсь пишутъ прошенія о помощи». Это было въ нижнемъ этажѣ стараго двухъэтажнаго, совсѣмъ вросшаго въ землю деревяннаго домишки, находящагося въ одной изъ дальнихъ улицъ Петербургской стороны, гдѣ проживалъ Колотовъ, и кліенты тотчасъ-же начали являться къ Колотову. Это были по большей части женщины, очень плохо одѣтыя, съ головами, закутанными въ сѣрые суконные платки, съ подвязанными зубами, пахнувшія жаренымъ цикоріемъ, махоркой, виннымъ перегаромъ. Колотовъ, лысый старикъ съ краснымъ носомъ, въ серебряныхъ круглыхъ очкахъ и съ сѣдой бородкой, облеченный въ валенки и засаленное рыжее пальто, у котораго пуговицы были только на одной сторонѣ, да и то не всѣ, принималъ своихъ кліентовъ и уговаривался съ ними. Колотовъ жилъ съ женой-старухой Дарьей Вавиловной, безграмотной женщиной, и получалъ такую ничтожную пенсію, на которую нельзя прокормиться и одному. Для пополненія средствъ Колотовы снимали квартиру изъ трехъ комнатъ, сами жили въ одной и остальныя сдавали углами, при чемъ двое жильцовъ жили даже въ кухнѣ. Кромѣ того, Колотовъ выводилъ канареекъ, обучалъ ихъ пѣть подъ органчикъ и продавалъ, а весной ловилъ западней и сѣткой, тоже для продажи, чижей, синицъ, пѣночекъ и соловьевъ, отправляясь для ловли на Крестовскій, на Пороховые, на кладбища, а также приготовлялъ искусственныхъ мухъ для рыбной ловли и дѣлалъ крючковые переметы. Третьей его заработкой было писаніе прошеній въ благотворительный общества и къ благодѣтелямъ, но эта заработка доставалась ему только два раза въ годъ, передъ праздниками Рождества и Пасхи.

   Канареекъ и другихъ птицъ у него всегда было много, и если не считать кровати Дарьи Вавиловны съ пяткомъ подушекъ и взбитой периной, покрытой одѣяломъ изъ разноцвѣтныхъ шелковыхъ треугольничковъ да клеенчатаго дивана, на которомъ спалъ Колотовъ, и маленькаго посуднаго шкафа, то садками и птичьими клѣтками была занята вся комната, занимаемая супругами. Клѣтки висѣли также надъ окнами, съ потолка надъ столомъ, помѣщавшимся посреди комнаты, и даже надъ диваномъ. Старикъ каждое утро чистилъ птички клѣтки, засыпалъ птицамъ кормъ, перемѣнялъ воду.

   Вотъ и сейчасъ застала Колотова за этимъ занятіемъ его кліентка, среднихъ лѣтъ женщина, въ сѣрой нанковой кацавейкѣ и красномъ клѣтчатомъ платкѣ на головѣ, беременная въ послѣднихъ мѣсяцахъ. Ее пропустила въ комнату изъ кухни Дарья Вавиловна и крикнула мужу:

   — Ермолаичъ! Къ тебѣ.

   Женщина перекрестилась на икону и спросила Колотова:

   — Вы прошенія пишете?

   — Я. Только отерла-ли ты, мать моя, ноги въ кухнѣ?— въ свою очередь задалъ ей вопросъ Колотовъ.

   — Отерла. Хозяюшка ужъ заставила меня. Такъ вотъ насчетъ прошеній-то?

   — Пятнадцать копѣекъ съ моей бумагой. И конвертъ дамъ, если нужно.

   — Это, то-есть, какъ-же?.. За каждое прошеніе по пятнадцати?

   — Само собой, не за десятокъ.

   — Дорого, милый. На Пасху мы платили ходящему по семи копѣекъ. Ходящій тутъ такой былъ. Изъ военныхъ онъ, что-ли.

   — Ну, такъ пусть ходящій и пишетъ.

   — Да померъ онъ, говорятъ, въ больницѣ померъ. Нельзя-ли подешевле?

   — А тебѣ сколько надо прошеній-то?..

   — Во всѣ мѣста писать надо, куда передъ праздникомъ пишутъ, да вотъ денегъ-то у меня, милый, не завалило.

   — За десятокъ рубль можно взять. И то ужъ дешево. Пишу на хорошей бумагѣ, пишу жалостно.

   — Да ужъ, пожалуйста, пожалостнѣе…

   — Довольна останешься. Я могу такъ, что до слезъ,— сказалъ Колотовъ.— Конечно, какія-либо общества на это вниманія не обращаютъ, а если купцу какому, купчихѣ или генеральшѣ — любятъ.

   — Ну, купцовъ-то у меня съ генеральшами нѣтъ, а ты ужъ въ общества-то пожалостнѣе.

   Женщина поклонилась.

   — За десятокъ рубль, поштучно пятіалтынный,— стоялъ на своемъ Колотовъ.

   — А за полтинникъ сколько напишешь, миленькій? Заработокъ у насъ маленькій, хожу поденно по стиркамъ. Больше полтины въ день не даютъ. Да и уходить-то трудно. Вѣдь квартиру держу.

   — За полтину четыре прошенія напишу, изволь, но ужъ больше никакихъ разговоровъ. Ты разочти то, что я безъ вина пишу. Ты по семи-то копѣекъ на Пасху платила, такъ вѣдь, поди, писарю вина ставила?

   — Ставили, ставили, это точно. Мы тогда въ компаніи писали. Пять человѣкъ насъ было, ну, и сороковочку ему сообща.

   — Такъ согласна четыре прошенія за полтинникъ?

   — Да ужъ пиши. Что съ тобой дѣлать!

   Колотовъ сѣлъ за столъ, вынулъ изъ стола тетрадку бумаги, транспарантъ, перо, открылъ крышку у баночки чернилъ, взглянулъ сквозь очки на женщину и повелительно сказалъ ей:

   — Ну?!

   Та недоумѣвала. Колотовъ стукнулъ ладонью по столу.

   — Деньги выкладывай!— крикнулъ онъ.— Безъ денегъ писать не стану.

   — Ахъ, насчетъ денегъ-то? Сейчасъ, сейчасъ…

   Женщина достала изъ кармана платокъ, развязала на немъ узелокъ, вынула оттуда деньги и положила на столъ.

   — Двухъ копѣечекъ тутъ не хватаетъ до полтинника-то,— сказала она.

   — Вотъ жила-то московская — покачалъ головой Колотовъ и спросилъ:— Ну, куда-же писать прошенія?

   — Прежде всего о дармовыхъ дровахъ.

   — Знаю… Гласному городской думы Завитухину. Прошеній ужь штукъ тридцать ему написалъ отъ разнаго бабьяго сословія.

   — Да, да… По полусаженкамъ выдаетъ и нонѣ дрова такія хорошія… У насъ на дворѣ получали ужъ. Я видѣла.

   — Еще куда?

   — А въ приходское попечительство. Тамъ къ празднику тоже можно. Хоть по полтора рубля, а все-таки выдаютъ. Мало, но даютъ на сиротство.

   — Мало! Двѣнадцать копѣекъ мнѣ заплатишь — полтора рубля получишь. Все-таки рубль и тридцать восемь будешь въ барышахъ. И туда писали. Знаю. Потомъ въ человѣколюбивое общество, что-ли?

   — Вотъ, вотъ. Пожалуйста, голубчикъ.

   — Ладно. Напишемъ. Это три. А четвертое-то прошеніе куда?

   — А четвертое городской головѣ можно. Тамъ на сапоги даютъ, на калоши, ино и за квартиру платятъ.

   — Знаю. Что ты ученому-то говоришь! Порядокъ извѣстный. Писали сто разъ. Голова передастъ въ комиссію по благотворительности, а оттуда черезъ члена рѣшеніе. Напишемъ.

   Женщина переминалась.

   — Можно-бы и еще въ два-три мѣста, да вотъ денегъ-то у меня нѣтъ,— сказала она.

   — На нѣтъ и суда нѣтъ. А будутъ деньги, такъ приходи, напишемъ. Я всѣ мѣста знаю, гдѣ жаренымъ пахнетъ,— отвѣчалъ Колотовъ и началъ писать.

  

II.

   Перо Колотова выводило заголовокъ къ прошенію о дровахъ:

   «Его превосходительству господину члену коммиссіи по раздачѣ дровъ бѣднымъ Василію Кондратьевичу Завитухину прошеніе».

   — Знаешь, какъ Завитухина-то величать?— спросилъ онъ вдругъ женщину.

   — А какъ его звать-то? Постой… Кажись, Константинъ Николаичъ.

   — Ну, вотъ и врешь! Идешь писать прошеніе о дровахъ, и не знаешь, кому. А вотъ я спеціалистъ, такъ знаю. Василій Кондратьичъ онъ. А Константинъ, да и то не Николаичѣ, а Александровичъ — это предсѣдатель приходскаго попечительства, гдѣ праздничныя раздаютъ.

   Женщина поклонилась.

   — Ты ученый — тебѣ и книги въ руки, а намъ, сиротамъ, гдѣ-жe знать.

   — Ну, то-то. Посмотрѣлъ-бы я, какъ тебѣ ходячій писарь написалъ-бы, тотъ самый, что умеръ, которымъ ты меня упрекаешь, что онъ тебѣ по семи копѣекъ за прошеніе писалъ.

   — Нѣтъ, милостивецъ, онъ зналъ, онъ все чудесно зналъ — нужды нѣтъ, что пьющій былъ,— отвѣчала женщина.

   — Не могъ онъ Василія Кондратьича знать, потому что Василій Кондратьичъ этотъ только нынѣшнею осенью назначенъ. Не мели вздору. А вотъ назвалъ-бы онъ его въ прошеніи Константиномъ Николаичемъ, онъ-бы и разсердился за непочтеніе… разсердился и не далъ-бы дровъ. Зря-бы прошеніе пропало. Да… Такъ вотъ ты пятачка-то и не жалѣй, что спеціалисту передала. Спеціалистъ напишетъ по настоящему, что и какъ — всему тебя обучить и наставить. Вотъ какъ о дровахъ надо заголовокъ дѣлать.

   Колотовъ прочиталъ написанное и спросилъ:

   — Вдова ты, мужнина жена или дѣвица? Крестьянка, мѣщанка или солдатка? Званіе…

   — Дѣвица, дѣвица, миленькій… Крестьянская дѣвица Новгородской губерніи, Крестецкаго уѣзда Василиса Панкратьева.

   — Совѣтую писаться вдовой. Дѣйствительнѣе. Лучше помогаетъ. Вѣдь по паспортной книгѣ никто провѣрять не станетъ. Всѣ вдовами пишутся. У кого и настоящій-то мужъ есть — и тѣ вдовами себя обозначаютъ.

   — Ну, вдова, такъ вдова, миленькій,— согласилась женщина.— Тебѣ съ горы виднѣе.

   — Ладно. А сколько дѣтей.

   — У меня-то? Да двое, голубчикъ.

   — Напишемъ пятеро. Такъ лучше. Да и число круглѣе. А если будутъ обслѣдовать и придутъ, то говори, что у тебя пять и есть, а трое въ деревнѣ. Вѣдь ты крестьянка?

   — Крестьянка, батюшка.

   — Самъ-то при тебѣ?

   — При мнѣ. Да что онъ! Только пьетъ безъ пути, да меня колотитъ,— махнула рукой женщина.— А подмоги никакой. У меня-же отниметъ, если какой двугривенный увидитъ. Работалъ тутъ какъ-то на конкахъ, снѣгъ сгребалъ, а потомъ вдругъ пересталъ ходить… Желаю, говорить, отдыхать, потому я человѣкъ больной и испорченный… Теперь все лежитъ…

   — Ну, довольно, довольно. Завела машину, такъ ужъ и не остановишь. Я для того спросилъ, чтобы наставить тебя. Его ты ужъ куда-нибудь прибери, если обслѣдовать придутъ. Ужасно не любитъ, когда изъ-за занавѣски торчитъ такое чудище мужское,— говорилъ Колотовъ.

   — Милый, да вѣдь у меня жильцы, я квартирная хозяйка: такъ какъ-же…

   — Ну, я предупредилъ. А теперь мое дѣло сторона. Также, чтобы посуда казенная на столѣ и на окнахъ не стояла. Этого не любятъ обслѣдователи.

   — Да вѣдь гдѣ попало ставятъ, черти. Ино и не самъ поставить, а жильцы. Конечно, не порожнюю не поставятъ, потому тоже боятся за золото-то въ ней…

   — И порожнюю посуду убирай. Все это я для того говорю, чтобъ мое прошеніе дѣйствительнѣе было. А то вѣдь зря… Казенную посуду не обожаютъ.

   Перо Колотова стало писать. Писалъ онъ, довольно долго и наконецъ сталъ читать:

   «Оставшись постѣ смерти моего мужа безпомощною вдовой съ пятью малолѣтними дѣтьми и при беременности шестымъ, не имѣя ни родственниковъ ни знакомыхъ для поддержки моихъ больныхъ сиротъ, страдающихъ малокровіемъ, не получая ни откуда ни пенсіи и ни пособія, я трудами рукъ своихъ должна снискивать себѣ и дѣтямъ пропитаніе, между тѣмъ какъ я сама больна ревматизмомъ, головокруженіемъ и порокомъ сердца что мѣшаетъ мнѣ добывать и скудное пропитаніе. Для поддержанія-же себя и дѣтей содѣржу маленькую квартиру и сдаю жильцамъ, сырую и холодную, такъ что при нынѣшней дороговизнѣ топлива и отопить ее не могу, а потому, припадая къ стопамъ вашимъ, молю о выдачѣ мнѣ дровъ для обогрѣнія моихъ сиротъ къ предстоящему празднику Рождества Христова. Я-же съ своей стороны буду возсылать мольбы къ Всевышнему о здравіи и благоденствіи вашемъ и всего почтеннаго семейства вашего».

   — Нравится? — спросилъ Колотовъ, прочитавъ прошеніе.

   — Да ужъ чего-же лучше!— отвѣчала женщина.

   — А что насчетъ ревматизма, то ужъ навѣрное онъ у тебя есть.

   — Да какъ не быть, миленькій! Синяки и тѣ поджить никогда не могутъ отъ него, изверга. Чуть заживетъ одинъ — новый явился.

   — Ну, ужъ насчетъ синяковъ-то помалкивай.

   — Да я вамъ это только, голубчикъ.

   — Не грамотная, поди?

   — Да откуда-же грамотной-то быть! Была-бы грамотная, такъ сама-бы написала.

   — Ну, ты насчетъ этого не дури. Много есть грамотныхъ, а прошенія о помощи писать не могутъ. Тутъ нуженъ спеціалистъ. А неграмотная, то я за тебя подписаться долженъ.

   И Колотовъ расчеркнулся:

   «Вдова крестьянка Василиса Панкратьева, а по безграмотству ея и личной просьбѣ расписался и руку приложитъ отставной канцелярскій служитель Акинфій Колотовъ».

   — Ну, теперь тебѣ нечего здѣсь торчать. Всѣ свѣдѣнія у меня о тебѣ есть, а остальныя три прошенія могу я тебѣ и безъ тебя написать,— сказалъ онъ женщинѣ.— Я напишу, а ты сегодня вечеркомъ или завтра утречкомъ зайди за ними и получишь.

   Женщина переминалась.

   — Да лучше ужъ я подождала-бы, миленькій, потому деньги я отдала….— начала она.

   — Да чего ты боишься-то, дура! Не пропадутъ твой деньги!— закричалъ на нее Колотовъ.— Здѣсь и на рубли пишутъ прошенія, да и то не опасаются. Ступай!

   Женщина, нехотя, медленно вышла изъ комнаты, бормоча:

   — Такъ ужъ пожалуйста къ вечеру, потому завтра утречкомъ подавать думаю. Пораньше подашь, пораньше и получишь.

  

III.

   Только что удалилась Василиса Панкратова, какъ супруга Колотова, заглянувъ въ двери, крикнула:

   — Еще есть двѣ. Впускать, что-ли?

   — Да какъ-же не впускать-то? Вѣдь это заработокъ. Тутъ къ празднику и на гуся, и на ветчину заработать можно,— отвѣчалъ Колотовъ.

   — Нѣтъ, я къ тому, что одна пришла безъ денегъ и платокъ въ закладъ принесла.— Получу, говорить, по прошеніямъ, такъ разсчитаюсь и выкуплю.

   — Ну, ужъ это играй назадъ. Чего ей?.. Пусть въ другомъ мѣстѣ закладываетъ, а сюда является съ деньгами.

   — Платокъ-то, Ермолаичъ, хорошій. Два прошенія ей, а платокъ больше рубля стоитъ.

   — Ну, постой, я разберу въ чемъ дѣло.

   А сзади стоявшей въ дверяхъ жены Колотова выставилась ужь голова, закутанная въ сѣрый платокъ и говорила:

   — Здраствуйте, господинъ писарь! Какъ васъ величать-то? Благородіе или просто?

   — Назовешь и благородіемъ, такъ не ошибешься. Ну, да зови просто Ермолаичемъ,— отвѣчалъ Колотовъ.— Ноги-то отерла въ кухнѣ? Отёрла, такъ входи сюда.

   — Отерла, батюшка Ермолаичъ. Я къ вамъ насчетъ прошеніевъ, да дѣло-то мое такое сиротское.

   Женщина среднихъ лѣтъ въ суконной куцавейкѣ вошла и поклонилась.

   — Очень ужъ мы наслышаны, что прошенія-то вы сладко пишете,— продолжала она.— Есть у насъ на квартирѣ писарь, мальчикъ онъ, въ школу ходить. Этотъ и даромъ или за какой-нибудь пряникъ напишетъ, да я думаю, чувствительности-то никакой не будетъ, такъ что толку-то!

   — Конечно. Гдѣ-же мальчишкѣ несмышленому супротивъ спеціалиста, который всѣ подходы знаетъ,— гордо отвѣчалъ Колотовъ.

   — Вѣрно, правильно. Намъ очень тебя хвалили. Ну, а денегъ-то у меня нѣтъ. Такъ вотъ не возьмешь-ли платокъ до субботы?

   Женщина вытащила изъ кармана желтый шелковый набивной платокъ съ разводами.

   — Мнѣ насчетъ дровъ прошеніе,— продолжала она — Въ субботу мнѣ жилецъ обѣщался отдать за уголъ. Подождать до субботы — боюсь съ дровами опоздать. Давно уже раздаютъ. Кабы не роздали всѣ.

   Колотовъ развернулъ платокъ, и встряхнулъ его.

   — Эхъ, горе квартирныя хозяйки! Да неужто ужъ у тебя пятіалтыннаго-то на прошеніе нѣтъ!— произнесъ онъ.

   — Есть, Ермолаичъ, но нельзя тоже дома безъ гроша быть. Я самъ-четвертъ съ ребятишками. И на картофель, и на ситный и на треску надо, чтобы питаться, а лавочникъ мелочной у насъ такъ и говоритъ: «сегодня на деньги, а завтра въ долгъ». Мнѣ только о дровахъ два прошеніи: отъ себя и отъ сестры. Сестра при мнѣ живетъ и поломойствомъ занимается. Да и у сестры-то заработка не завалило. Безъ дѣла на кофейныхъ переваркахъ сидитъ. Вотъ передъ самыми праздниками работа будетъ.

   — Постой, постой…— перебилъ ее Колотовъ.— Да на одну квартиру по двумъ прошеніямъ дровъ не выдаютъ. Сколько ни пиши, все равно выдадутъ только по одному. Даютъ квартирной хозяйкѣ, жилицѣ зачѣмъ-же дрова? Ее обязана хозяйка отоплять.

   — Знаю я, ваше благородіе, я тертый калачъ. Прошенія я каждый годъ во всѣ мѣста подаю. Но отчего не попробовать? Можетъ быть, и не замѣтятъ? Въ прошломъ году мы по двумъ прошеніямъ получили: и я, и сестра.

   — Странно. Какъ-же это такъ проглядѣли?

   — А вотъ проглядѣли. Можетъ статься и нынче проглядятъ, такъ отчего лишній пятіалтынный въ прошеніе не просолить. Надо только написать умѣючи. Сейчасъ я тебѣ одну штучку скажу, ваше благородіе.

   — Въ угловомъ домѣ живешь?— перебилъ женщину Колотовъ.

   — Да.

   — А въ угловомъ, такъ знаю я твою штучку. Одна подастъ прошеніе съ одной улицы, а другая съ другой, и номера дома разные, а квартира подъ однимъ номеромъ.

   — Отчего ты знаешь?— удивилась женщина.

   — Да какъ-же спеціалисту-то по прошеніямъ не знать, если ужъ ты знаешь! Не надо только одновременно подавать прошенія.

   — Удивительно, какъ онъ это все знаетъ!— воскликнула женщина, и прибавила: — Такъ вотъ, милостивецъ, два прошеньица въ долгъ, а платокъ у тебя останется. Бѣдность-то только очень ужъ одолѣла.

   — Ну, ладно. Прошенія будутъ готовы завтра утромъ. Скажи только, отъ кого писать, адресъ и больше ничего не надо. Завтра приходи и получишь прошенія.

   Колотовъ записалъ, что нужно, спросилъ сколько дѣтей у явившейся къ нему женщины и сколько у ея сестры.

   — Вдовы-то вы настоящія?— спросилъ онъ, провожая женщину.

   — Настоящія, настоящія, вѣнчанныя. А моего покойника кто не знаетъ? Вся улица знаетъ. Пьяница былъ извѣстный, не тѣмъ будь помянутъ, царство ему небесное. Отъ, вина и сгорѣлъ.

   Когда Колотовъ выпроводилъ вторую кліентку, Передъ нимъ стояла маленькая древняя старуха съ сморщеннымъ лицомъ, выглядывавшимъ изъ платка и груды разныхъ шерстяныхъ тряпокъ, клочьевъ ваты и поѣденнаго молью мѣха.

   — Чего тебѣ, бабушка?— спросилъ онъ.

   — Степанида Захарова, николаевская солдатка,— отвѣчала старуха, не разслышавъ вопроса.

   — Понимаю, понимаю. И тридцать шесть рублей пошли въ годъ получаешь. Знаю я, знаю. Немного ужъ вашей сестры николаевской солдатки осталось. Такъ что тебѣ надо-то? Въ попечительство о передпраздничномъ пособіи прошеніе написать?

   Старуха шамкала губами. Она опять недослышала, о чемъ ее спрашиваютъ, полѣзла.въ карманъ, вынула оттуда два мѣдные пятака и проговорила:

   — Уступи за десять копѣекъ для старушки.

   — Пятіалтынный, бабка. Дешевле не сходно писать,— отвѣчалъ Колотовъ и закричалъ надъ самой ея головой:

   — Да о чемъ тебѣ прошеніе-то писать?

   — О дровахъ, о дровахъ, о дармовыхъ дровахъ,— отвѣчала старуха, услыхавъ, наконецъ, вопросъ.

   — Тоже о дровахъ. Да какія-же тебѣ дрова, бабка, коли ты въ углу живешь! Вѣдь въ углу живешь?

   — Въ углу, въ углу… Два съ полтиной за уголъ плачу.

   — Ну, вотъ видишь. Такъ зачѣмъ-же тебѣ дрова-то, коли ты не квартирная хозяйка? Тебѣ не дадутъ. Не дадутъ тебѣ!— закричалъ Колотовъ.

   — Отчего не дадутъ, коли всѣмъ даютъ. Что я за обсѣвокъ въ полѣ.

   — Тебя обязана отапливать квартирная хозяйка. Дровъ тебѣ не надо. Зачѣмъ тебѣ дрова?

   — Мнѣ-то? Продамъ, квартирной хозяйкѣ продамъ. Ей продамъ. За уголъ смѣняюсь. Да тебѣ мало гривенникъ-то, что-ли? Такъ вотъ еще двѣ копѣйки.

   — Ничего мнѣ не надо, ничего. Уходи. Зря о дровахъ писать будешь. Попусту только твои двѣнадцать копѣекъ пропадутъ. Спрячь деньги и уходи.

   Старуха не понимала и шамкала губами.

   — Отчего-же другія-то пишутъ? — спросила она наконецъ.

   — Зря пишутъ. Тебѣ опытный человѣкъ говоритъ. Уходи. Мнѣ написать прошеніе не лѣнь, все-таки заработокъ, но я тебя-же жалѣючи отказываюсь. Спрячь деньги и иди.

   Колотовъ выпроводилъ все еще недоумѣвающую старуху за дверь и сказалъ женѣ:

   — А что-бы намъ адмиральскій часъ справить? Сейчасъ пушка выпалила.

   — Можно. Картофель сварился, селедка есть,— отвѣчала жена.— У тебя въ посудинѣ-то тамъ осталось?

   — Осталось-то, осталось, да мало на двоихъ. Что-же намъ бѣдняться-то? Сорокъ восемь копѣекъ получилъ. Двугривенный министерству финансовъ пожертвовать можно. Ты накрывай столъ и припасай все, а я живо спорхаю.

   Колотовъ надѣлъ фуражку съ замасленнымъ краснымъ околышкомъ, взялъ съ окна порожнюю бутылку и выбѣжалъ изъ квартиры.