Черт

Автор: Лейкин Николай Александрович

Н. А. ЛЕЙКИНЪ.

ШУТЫ ГОРОХОВЫЕ
КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2,
1879.

  

ЧОРТЪ.

   — Извозчикъ! Къ гостиному двору!

   — Четвертачекъ положьте.

   — Пятіалтынный!

   — Дайте, сударь, хоть двугривенничекъ. Ей Богу, стоитъ!

   Сѣли, поѣхали. Порошилъ снѣгъ.

   — Снѣжку Богъ даетъ,— началъ извозчикъ:— а то ужъ очень для лошадинаго-то нутра тяжело было, потому одна гнила да навозъ.

   — Ну, такъ ты и пошелъ скорѣе. Словно по клюкву ѣдешь. Я не кататься сѣлъ.

   — Будьте покойны, живымъ манеромъ доставимъ… Теперь лошадь къ закладкѣ ласкова, потому снѣгъ видитъ. Солдатъ, поберегись! Эй, шуба!

   Извозчикъ стегнулъ кнутомъ и задергалъ возжами.

   — А я, ваше благородіе, вчера чорта видѣлъ,— началъ онъ ни съ того, ни съ сего.

   — Погоняй, погоняй знай. Нечего мнѣ зубы-то заговаривать! Я тороплюсь.

   — Сейчасъ умереть,— видѣлъ, ваше степенство. Что мнѣ васъ заговаривать?

   Сѣдокъ улыбнулся.

   — Съ рогами?— спросилъ онъ.

   — Нѣтъ, безъ рогъ. Надо полагать, молодой, такъ не отросли. Возилъ это я спервоначала купца хмѣльнаго. Ну, извѣстно, какъ купцы ѣздятъ: что ни есть у Бога трактиръ — стой! Тамъ винцомъ брызнетъ, здѣсь стаканчикомъ побалуется. И мнѣ подносилъ. Я-то еще ничего, а онъ ужъ, смотрю, «мама» не можетъ выговорить. Ну, я его кой-какъ по догадкамъ домой въ Ямскую довезъ. Дворники у воротъ осмотрѣли его, признали за своего и повели.

   — И ты пьянъ былъ?

   — Намухоморившись, это точно, только не очень… Потомъ мамзель возилъ, потомъ, надо полагать, дворецкаго, потому лицо такое дворецкое было, словно какъ бы изъ мордашекъ. Псы такіе есть у господъ. Барыни ихъ въ морду цѣлуютъ и въ бурнусахъ водятъ, такъ вотъ точь въ точь. Дѣло вечеромъ было.

   — Гдѣ-же ты чорта-то видѣлъ?

   — А это у Александринскаго театра. Вотъ, говорятъ, что комедіи эти — ничего. Нѣтъ, ваше боголюбіе, онѣ-то чертей и разводятъ. Гдѣ театральная игра, тамъ и чортъ! Ну-съ, сморило это меня съ купеческаго-то поднесенія, и надо полагать, я заснулъ. Только слышу — ругаются. Проснулся, гляжу — на углу Театральной стою, представленіе ужъ кончилось, всѣ разъѣхались и только съ чернаго подъѣзда актеровъ въ зеленыя кареты пихаютъ. Ну, а актеры, которые пѣшкомъ, такъ это слова и разсыпаютъ. Подходитъ баринъ толстый. «Въ Измайловскій полкъ, говоритъ… садись!» Везъ ряды сѣлъ, ѣдемъ, а я клюю носомъ. Только какъ звизданетъ онъ меня по шеѣ. Свѣту не взвидѣлъ, обернулся, глядь, а лицо-то у него красное прекрасное, какъ у рака. За что, говорю, сударь? По нынѣшнимъ временамъ это совсѣмъ лишнее. А онъ хохочетъ и не хорошо таково хохочетъ, словно лѣшій и кулачище показываетъ. Кулачище — во! «Что, больно, говоритъ, тебѣ?» — Какъ-же, говорю, не больно, коли вы прямо въ становую жилу… «А мнѣ, говоритъ, теперь еще больнѣе. Извозчикъ, можешь ты, говоритъ, такую комедь написать, чтобы ее актеры играли?» — Гдѣ, говорю, намъ, мы люди темные, не грамотные.»— «А я, говоритъ, могу». И тутъ опять таково онъ страшно захохоталъ и такія слова говорилъ, какъ-бы въ семи смыслахъ.— «У меня, говоритъ, всѣ актеры въ струнѣ, глазомъ моргну — кувыркаются, бровью поведу — цѣлуются. Я, говоритъ, теперь больше чѣмъ Наполеонъ!» — Обернулся я, посмотрѣлъ на него, да такъ чуть съ облучка и не свалился. Инда обомлѣлъ. Лицо ужъ у него не красное, а зеленое, какъ капуста, и глазищи по ложкѣ. Сотворилъ я молитву и погналъ лошадь, а самъ уже и обертываться боюсь, ни живъ, ни мертвъ сижу. А онъ кричитъ: «пошелъ, пошелъ!» и не голосомъ, а какъ бы козломъ и вопль этотъ самый, ваше благородіе, какъ-бы изъ утробы у него выходитъ, словно мы въ подвалѣ какомъ. Проѣхали Чернышевъ мостъ, проѣхали Лештуковы бани на Фонтанкѣ, гляжу — Семеновскій мостъ, и все погоняю. Лошаденка вся въ мылѣ, не эта, а другая, сегодня въ ночь на ней хозяйскій племянникъ выѣдетъ. Кнутъ-то обтрепалъ даже и все про себя молитву творю. Слышу — замолкъ. Я еще въ слухъ молитву прочиталъ — молчитъ. Выѣхали на Загородный пришпектъ. Думаю: обернуться развѣ да посмотрѣть? Вотъ это я одинъ глазъ зажмурилъ, другой прищурилъ, да, обернувшись слегка, и взглянулъ. Глядь — а чорта-то нѣтъ на сидѣньи. Я во всѣ глаза — тоже нѣтъ. Остановился. Лошадь даже дрожитъ. Сошелъ съ козелъ, думаю: подъ полость не заглянуть-ли? Не сидитъ-ли подъ полостью? Одинъ то и заглянуть боюсь. Подозвалъ другаго извощика, заглянули подъ полость и подъ полостъю нѣтъ. Сгинулъ отъ молитвы. Такъ вотъ они черти-то, ваше благородіе! Вотъ они какъ нашего брата путаютъ!

   Сѣдокъ смѣялся.

   — Пустое,— говорилъ онъ.— Просто ты захмѣлѣлъ, уснулъ и во снѣ видѣлъ.

   — Во снѣ! А шея-то въ становой жилѣ отчего и посейчасъ болитъ? Кулачище — во! Что твоя двухъ-пудовая гиря.

   — Ну, значитъ, мазурикъ съ тобой ѣхалъ, захотѣлъ не заплатить денегъ и выскочилъ изъ саней. Постой, направо у воротъ!

   — А рожа-то у мазурика зачѣмъ спервоначалу красная, а потомъ зеленая? Нѣтъ, это чортъ былъ. Тпррр!

   Извозчикъ остановился.

   — Прибавьте, сударь, хоть пятачекъ-то! Что вамъ?…