Bibra > Произведения > Все > Прививка оспы

Прививка оспы

Автор: Лейкин Николай Александрович

Скачать

Н. А. ЛЕЙКИНЪ.

ШУТЫ ГОРОХОВЫЕ
КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2,
1879.

  

ПРИВИВКА ОСПЫ.

   Въ захолустную деревню Кувалдино пріѣхалъ земскій фельдшеръ и остановился въ избѣ у старосты. Послѣдовало угощеніе на мірской счетъ: появились самоваръ, бутылка кабацкаго рому, четвертная съ водкой, крутыя яйца. Прображничавъ съ фельдшеромъ часа два, староста съ раскраснѣвшимся лицомъ и въ картузѣ, надѣтомъ на бекрень, вышелъ на улицу и побрелъ вдоль деревни, постукивая палкой у оконъ избъ и объявляя выглянувшимъ бабамъ, что завтра будетъ привитіе оспы младенцамъ.

   — Всѣмъ безъ изъятія подвергаться, которые ежели этому дѣлу еще причины не были!— заканчивалъ онъ свои приказы, любя въ важныхъ случаяхъ выражаться кудревато.

   Бабы, у которыхъ даже и не было ребятъ, пришли въ ужасъ. Старухи сползли съ палатей. Мужики начали вздыхать, чесать затылки и отправились въ кабакъ совѣтоваться съ кабатчикомъ. Пропивать было что: стояла поздняя осень, и хлѣбъ былъ собранъ. Въ нѣкоторыхъ избахъ раздавался ревъ. Ревѣли бабы и соблазняли на это дѣло ребятъ. Заревѣли и ребята. Матери перебѣгали изъ избы въ избу и шушукались съ сосѣдками: какъ бы уберечь дѣтей отъ оспы, которую онѣ называли «печатью антихриста»,

   — Будь что будетъ. Акулинушка! Вѣдь до смерти эти самые фершала ребятъ не зарѣзываютъ, а только наковыряютъ тѣло и воспу положатъ, утѣшала бездѣтная солдатка. Ну полно не убивайся!

   — Такъ-то такъ, а все-таки… всхлипывала мать, и не окончивъ фразы, сморкалась въ юбку сарафана,

   Нѣкоторыя особенно чадолюбивыя матери рѣшились идти на подкупъ фельдшера, дабы отбояриться отъ привитія дѣтямъ оспы, для чего собрали полотенецъ, холста, сушеной малины, грибовъ и побѣжали съ этими дарами въ Старостину избу.

   Отоспавшійся послѣ угощенія и уже вновь успѣвшій опохмѣлиться фельдшеръ сидѣлъ у Старостиной избы на заваленкѣ и покуривалъ папиросу, сплевывая сквозь зубы. Фуражки на головѣ его не было и вѣтеръ развѣвалъ ему волосы. Это былъ молодой, человѣкъ въ усахъ и съ претензіей на франтовство. На шеѣ у него былъ повязанъ блѣдно-синій галстухъ, на правой рукѣ красовались кольца съ цвѣтными каменьями, а поверхъ пестрой бархатной жилетки висѣла ярко начищенная бронзовая цѣпочка. Посоловѣлыми глазами смотрѣлъ онъ на выглядывающихъ на него изъ-за угла противоположной избы двухъ босыхъ дѣвокъ и, улыбаясь, манилъ ихъ къ себѣ. Бабы съ дарами въ рукахъ приблизились къ нему и внезапно повалились въ ноги.

   — Что вамъ? спросилъ фельдшеръ и подбоченился.

   — Прими и ослобони!— выли бабы.

   — Это насчетъ чего и въ какомъ родѣ?— принялъ совсѣмъ уже олимпійскій видъ фельдшеръ.

   — Да на счетъ воспы, родимый. Дѣти у насъ махонькія, не вынесутъ. Прими, милый, и ослобони!

   — Дуры полосатыя!

   — Не обезсудь, родной, на малости! По убожеству нашему и то едва въ силѣ. Чѣмъ богаты, тѣмъ и рады… кланялись бабы.

   — Что у васъ тамъ за контрибуція припасена?

   — Холста кончики, полотенчики, да съѣдобное, кланялись бабы, подавая дары.— Блинковъ тебѣ еще напечемъ, прибавляли онѣ.

   Фельдшеръ развертывалъ полотенца и, смотрѣлъ. Бабы переставъ выть, стояли передъ нимъ, вытянувшись въ струнку и моргали заплаканными глазами.

   — Ладно, сказалъ онъ.— Полотенца эти и все прочее я беру, но не ради взятки за освобожденіе отъ прививанія оспы, а яко добровольную благодарность за медицинскую помощь. Теперь можете идти, а завтра поутру староста пригонитъ васъ ко мнѣ и вмѣстѣ съ ребятами.

   — Значитъ не ослобонишь?— испуганно спросили бабы.

   — Ни за что на свѣтѣ! Еще отвѣчать тутъ за васъ передъ начальствомъ! У насъ нонѣ такія строгости, что Боже упаси.

   Бабы завыли еще пуще прежняго и снова упали въ ноги.

   — Вонъ!— крикнулъ сиплымъ голосомъ фельдшеръ.

   Изъ-за угла появился староста.

   — Гнать что-ли ихъ, Михайло Терентьичъ? спросилъ онъ.

   — Гони!

   — Брысь вы, щучье племя! Чего разкудахтались!— замахнулся на нихъ староста.

   Бабы ушли, уныло понуривъ головы.

   Ночью старуха-знахарка перемыла всѣхъ ребятъ въ корытѣ съ наговоренной водой, для чего-то смазала ихъ деревяннымъ масломъ съ толченымъ кирпичемъ, отрѣзала у каждаго ребенка по клочку волосъ съ головы, закатала волосы въ тѣсто и сожгла въ печи.

   — Не пристанетъ теперь антихристова-то печать?— спрашивали слегка успокоившіяся бабы.

   — Не пристанетъ, а нѣтъ, такъ и мѣднымъ пятакомъ вытравлю,— отвѣчала знахарка.

   Не смотря на все это, къ утру одна баба, захвативъ съ собою ребенка, съ испуга неизвѣстно куда скрылась, и староста съ подручными мужиками никакъ не могъ ее отыскать. Всѣ мужики ругательски ругали старосту за его пособничество фельдшеру.

   — Съ нашего мірскаго вина безъ просыпу пьянъ бываешь, а туда-же за фершела заступаешься! упрекали они его.— Погоди, Захарычъ, и тебѣ нужда въ насъ придетъ, поклонишься міру, да ужъ поздно будетъ. Теперь тебѣ хорошо, коли у тебя взрослыя дѣти — вотъ ты и дьяволишь.

   Староста самъ чувствовалъ, что дѣло какъ будто не ладно и ходилъ какъ къ смерти приговоренный, останавливался на ходу, потрясалъ головой, махалъ руками, бормоталъ себѣ что-то подъ носъ и натыкался на изгороди.

   Полутора-рублевые московскіе часы съ мѣшкомъ песку вмѣсто гири, весело побрякивая маятникомъ въ чисто-прибранной старостиной избѣ, показывали десять. Фельдшеръ только что кончилъ пить чай, сидя въ переднемъ углу за краснымъ пузатымъ, съ помятымъ бокомъ самоваромъ, всталъ съ мѣста, потянулся, и держась руками за больную со вчерашняго хмѣля голову, взглянулъ въ окно. На улицѣ и около старостиной избы стояли уже закутанныя бабы, держа въ пазухахъ тулуповъ и кафтановъ своихъ ребятъ. Ребятишки, могущія ходить, держались за подолы матерей. Бабы переругивались со старостой, который стоялъ около нихъ, какъ пастухъ около овецъ, стараясь, чтобы онѣ не разбѣжались.

   — Пора и начинать, пробормоталъ фельдшеръ, выдвинулъ на середину избы скамейку, разложилъ на столѣ приборы съ инструментами, стеклышки съ коровьей оспой, и поднявъ окно, крикнулъ старостѣ:

   — Трифонъ Захаровъ, впущай! Только чтобъ по ранжиру и въ порядкѣ!— прибавилъ онъ.

   Изба начала наполняться плачущими бабами. Заревѣли, на нихъ глядя, и ребята.

   — Не выть! крикнулъ фельдшеръ, топнувъ на нихъ ногой.— А то прежде прививки оспы перепорю всѣхъ ребятъ. Староста, тащи сюда вѣникъ!

   Угроза подѣйствовала. И бабы, и ребятишки присмирѣли. Староста стоялъ, какъ потерянный, смотря куда-то въ одну точку и крутилъ въ рукахъ какое-то мочальное лычко. Ему и самому стало жалко бабъ. Въ сѣни избы поналазали дѣвки и старухи, смотрѣли въ отворенныя двери на приготовленіе къ оспопрививанію и шушукались между собой.

   — Захарычъ, Захарычъ! робко трогала за плечо старосту подкравшаяся къ нему старуха.— Сними, родной, изъ передняго угла хоть образа-то,— говорила она:— а то вдругъ эдакое дѣло — и при иконахъ!…

   Староста только рукой махнулъ.

   Началась прививка оспы. Бабы крестились., и, не смѣя плакать, слезливыми глазами смотрѣли на фельдшера. У нихъ тряслись даже губы. Фельдшеръ ухарски ковырялъ ланцетомъ руки ребятъ и говорилъ:

   — Чего вы боитесь, дуры? Мы и не такія операціи дѣлали. Мы разъ одному полковнику черепъ снимали, а другой разъ у одного купца я брюхо пропоролъ и поврежденіе въ кишкахъ исправилъ.

   Стоящій близь фельдшера староста послѣ этихъ словъ почему-то глубоко вздохнулъ и началъ смотрѣть еще безсмысленнѣе.

   Черезъ полчаса операція прививки оспы кончилась. Фельдшеръ сѣлъ снова бражничать со старостой. Выпивъ нѣсколько рюмокъ водки, онъ тыкалъ вилкой въ жаренаго пѣтуха и говорилъ старостѣ:

   — Для насъ человѣка разрѣзать — плевое дѣло! Теперича дай мнѣ сейчасъ семь мертвыхъ тѣлъ и скажи: Селиверстовъ, дѣйствуй!— Въ пять минутъ!… Помѣщицу Грибанову знаешь? Вотъ это я ей руку откромсалъ.

   — Господи упаси! Съ нами Пресвятая Богородица! твердилъ староста и крестился.— И то есть какой ты безстрашный, это на удивленіе.

   — А все отъ того, что во мнѣ совсѣмъ этихъ самыхъ нервовъ нѣтъ,— пояснилъ фельдшеръ.

   — Такъ, такъ, это дѣйствительно. Гдѣ у васъ быть неврамъ при эдакой службѣ,— поддакивалъ староста.

   Черезъ два часа фельдшера совсѣмъ уже пьянаго вывели изъ избы и посадили въ телѣгу. Около него толпились мужики.

   — Михайло Терентьичъ, струментъ-то свой не забылъ-ли? кричали ему мужики.

   — Здѣсь… отвѣчалъ фельдшеръ громко икнулъ, покачнулся и уронилъ съ головы надѣтую на бекрень фуражку.

   Мужики подняли фуражку и нахлобучили ему ее на глаза.

   — Прощай Михайло Терентьичъ! Дай Богъ тебѣ счастливо!… бормоталъ староста, которому уже надоѣло возиться съ фельдшеромъ,— и махнувъ рукой возницѣ, крикнулъ:— Василій, трогай!

   Тотъ стегнулъ по лошадямъ — Стой! Стой! заоралъ пьянымъ голосомъ фельдшеръ и уперъ руки въ боки.— А положеніе мнѣ, ты развѣ забылъ? обратился онъ къ старостѣ.— Ну?

   Староста почесалъ затылокъ и сталъ шептаться съ мужиками, потомъ полѣзъ за голенищу, вынулъ оттуда бумажникъ, свернутый изъ синей сахарной бумаги, досталъ изъ него три засаленыя рублевыя бумажки, и подавая ихъ фельдшеру, со вздохомъ сказалъ:

   — На вотъ, прими Михайло Терентьичъ!

   — Ну, теперь спасибо! поблагодарилъ фельдшеръ и ужъ въ свою очередь крикнулъ возницѣ:— Пошелъ!

   Толстопузая желтая лошаденка потащила телѣгу вдоль деревенской улицы. Мужики долго стояли и смотрѣли на удалявшуюся телѣгу и на торчавшую изъ нея фельдшерскую голову, покачивавшуюся изъ стороны въ сторону, какъ одинокій колосъ, застигнутый порывистымъ вѣтромъ.