Bibra > Произведения > Все > Обыватель и городовой

Обыватель и городовой

Автор: Лейкин Николай Александрович

Скачать

Н. А. ЛЕЙКИНЪ.

ШУТЫ ГОРОХОВЫЕ
КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2,
1879.

  

ОБЫВАТЕЛЬ И ГОРОДОВОЙ.

   Два-три теплыхъ солнечныхъ денька растопили снѣгъ и совсѣмъ согнали его съ улицъ, оставивъ только густую зловонную грязь, быстро высыхающую на солнцѣ. Посинѣлъ и надулся ледъ на Невѣ, какъ больной въ предсмертной агоніи. То-же сдѣлалось и на каналахъ. Образовались большіе полыньи. На уцѣлѣвшемъ еще льдѣ ярко обозначился накиданый въ разное время мусоръ. Кой гдѣ виднѣются стоптанный опорокъ, голикъ отъ метлы, дохлый котенокъ, обручъ отъ бочки. Спуски на ледъ загорожены досками и въ нѣкоторыхъ мѣстахъ охраняются полиціей.

   Вотъ около одного изъ спусковъ на Фонтанкѣ невозмутимо стоитъ городовой, вперивъ тупой взоръ на какую-то одну точку на противоположно лежащемъ домѣ. Къ спуску подходитъ пьяненькій мужиченко въ дырявомъ полушубкѣ на распашку и въ замасленомъ картузѣ съ разорваннымъ козырькомъ. Подошелъ, покосился на городоваго и лѣзетъ черезъ загородку на спускъ.

   — Ты куда? Нельзя!— лаконически отрѣзываетъ городовой, не двигаясь съ мѣста.

   — Отчего нельзя?.. Господамъ можно, а намъ нельзя!.. ломается мужиченко.

   — И господамъ нельзя. Видишь загорожено! Провалиться можешь.

   — Анъ вдругъ на счастье и не провалюсь.

   Мужиченко уже занесъ ногу.

   — Тебѣ говорятъ!— кричитъ на него городовой и отстраняетъ слегка шашкой.

   — А почемъ я знаю, что мнѣ?.. Можетъ и не мнѣ… Ты меня за шиворотъ возьми, тогда я и буду знать . А то взялъ, наградилъ по затылку — вотъ мы и поймемъ, что запрещеніе, а то: нельзя!..

   Городовой машетъ рукой. Мужиченко опять лѣзетъ черезъ загородку.

   — Опять? Честью тебѣ говорятъ, что провалишься!

   — А ты зачѣмъ честью? Ты обругай — ну, мы и будемъ имѣть свое понятіе. Провалишься! Хочешь на пару пива, что не провалюсь? Денегъ, что-ли, у насъ нѣтъ! Деньги есть. Ты какой губерніи?

   Мужиченко растопыриваетъ ноги, и смотря въ упоръ на городоваго пьянымъ взоромъ, побрякиваетъ мѣдяками въ карманѣ. Городовой молчитъ.

   — Такъ не хочешь вдарить меня по загривку?— пристаетъ къ нему пьяный.

   — Иди ты своей дорогой! Мотыга!— вырывается у городоваго.

   — Мотыга! Это мы и безъ тебя знаемъ, потому три съ четвертакомъ пропили, а ты хвати меня кулакомъ по становой жилѣ — вотъ я и караулъ закричу.

   — Э-эхъ!— кряхтитъ городовой, сжавъ зубы, и старается не глядѣть на пьянаго, но тотъ продолжаетъ допекать его.

   — Ну, а ежели я тебя фараономъ назову? Вдаришь?— спрашиваетъ пьяный.— Тоже не вдаришь? Чудесно! Какая-же ты послѣ этого полиція? Эфіопъ и больше ничего!

   — Что!— возглашаетъ городовой.— Какое ты слово сказалъ?

   — Никакого. Вотъ на ту сторону хочу и пойду.

   — А я тебѣ говорю, что не пойдешь! Или въ казенное-то тепло очень захотѣлось?

   — Намъ, братъ, казенное тепло не страшно, ты насъ имъ не пугай. Мы въ немъ, почитай, послѣ каждаго праздника сидимъ… А ты полосни меня по-уху, попробуй! Обижать-то можно!

   Мужиченко плачетъ и отираетъ глаза полой полушубка. Между тѣмъ около мужика и городоваго начинаютъ уже останавливаться прохожіе: баба въ синемъ кафтанѣ съ длинными рукавами, господинъ въ очкахъ и съ портфелемъ, полотеръ со щеткой и ведромъ мастики.

   — Чей ты, землякъ?— пристаетъ къ мужику баба.— Съ какого мѣста?

   Тотъ молчитъ и уже начинаетъ всхлипывать.

   — Что съ нимъ такое? Объ чемъ онъ плачетъ?— интересуется господинъ въ очкахъ.

   — Да надо полагать, хмѣльной деньги потерялъ, даетъ отвѣтъ полотеръ.

   — Какое деньги! Просто городовой дерется,— поясняетъ баба.

   — А ты видѣла?— возмущается городовой.— Эхъ куричья шерсть! Деревня!

   — Объ чемъ ты, любезный?— спрашиваетъ пьянаго господинъ въ очкахъ.

   — Ваше-ско… благородіе! Явите Божескую милость, заступитесь!— плачетъ мужикъ.— Теперича генералъ Мухоловцевъ приказалъ, чтобъ къ десяти часамъ во фрунтъ! Топку у нихъ чтобъ въ нижнемъ этажѣ поправить, такъ какъ мы, значитъ, печники, ну, а городовой не пущаетъ. Генералъ строгій… Какъ что — сейчасъ: «Никита во фрунтъ!» Ну, и слушай его команду!

   — Отчего-же ты не пускаешь его къ исполненію своихъ обязанностей?— обращается къ городовому господинъ въ очкахъ.

   — Да кто его, господинъ, не пущаетъ! А онъ хочетъ черезъ ледъ… Ну, а у насъ приказъ, чтобы, по неблагонадежности Фонтанки, препятствовать,— разсказываетъ городовой.— На то и загородка, а онъ лѣзетъ.

   — И полѣзу!— кричитъ мужиченко, подбоченившись- — Потому генералъ на этой сторонѣ существуетъ, а я червь супротивъ него и обязанъ слушаться.

   — Ну, ты и обойди кругомъ, по мосту.

   — Ахъ, ваше боголюбіе! какъ я могу, коли была команда: «Къ десяти часамъ во фрунтъ».

   — Да пусти ты его, служивый! Вѣдь онъ утонетъ, а не ты!— вмѣшивается баба.

   — Вишь прыткая! Онъ утонетъ, ему ничего, а съ насъ спросится, мы въ отвѣтѣ .

   — А ты вытащи! На то ты и городовой, чтобъ обывателей ловить!— не унимается мужикъ и снова заноситъ ногу.

   — Ты чего-же это, куричій сынъ? Разпотрошить мнѣ тебя, что-ли!— выходитъ изъ терпѣнія городовой и хватаетъ его за рукавъ.— Ангеловъ, черти окаянные, изъ терпѣнія выведете! Прочь отсюда!

   Легкій тумакъ въ спину. Раздаются ругательства. Мужиченко, передвинувъ шапку со лба на затылокъ, отходитъ отъ спуска, покачиваясь и, обернувшись къ городовому, кричитъ ему:

   — Фараонъ!