В балете Млада

Автор: Лейкин Николай Александрович

Н. А. ЛЕЙКИНЪ

Мѣдные лбы.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., No 2
1880

  

ВЪ БАЛЕТѢ «МЛАДА».

   Первое представленіе балета «Млада». Партеръ и ложи биткомъ набиты публикой. Переполненъ и раекъ. Въ немъ хоть парься, не смотря на то, что занавѣсъ еще не поднимался. Залѣзшія туда дамы вынули уже изъ кармановъ яблоки и ѣдятъ, чтобъ какъ нибудь освѣжиться и утолить жажду.

   — Вы, Машенька, кожу-то съ сѣмячками выплевываете въ руку, такъ не вздумайте ихъ въ низъ на публику бросать. Это не въ тонѣ высшаго общества, говоритъ своей дамѣ военный писарь.

   — Что вы! Да за кого вы меня считаете! Я политику-то аристократовъ получше васъ знаю. Неужели думаете, что я о двухъ головахъ?

   — То-то. Черезъ это передъ полиціей отвѣтить можно. Здѣсь не Александринскій театръ. Вонъ сколько генераловъ-то понасажено! Въ Александринкѣ свободно, а здѣсь надо держать себя въ струнѣ.

   — Ну, вотъ, учите еще!

   Сзади нихъ пробирается къ себѣ на мѣсто сѣрый пиджакъ въ бакенбардахъ, спотыкается, упирается имъ въ спины и говоритъ «пардонъ».

   — Пожалуйста, полегче! Что мнѣ изъ вашего пардона, коли вы чуть яблоко изъ рукъ не вышибли! огрызается дама.— Вы думаете, вы легонькій? Тоже пудовъ шесть въ васъ есть. Нешто можно такъ наваливаться? Опять же и руками въ спину… У меня платье свѣтлое.

   — Да вѣдь чтожъ подѣлаешь-то, коли между небомъ и землей застрялъ! Впередъ проходить — не пускаютъ, а сзади пихаются. У меня руки чистыя и изъянъ вашему платью не будетъ, поясняетъ пиджакъ.

   — Знаемъ мы васъ съ чистыми руками! Поди какъ лампы заправлялъ, такъ прямо и сюда… замѣчаетъ писарь.

   — Ну ужъ, это шалишь! У насъ насчетъ лампъ подручный есть, а мы только при господахъ. Это вотъ у тебя можетъ статься въ чернилахъ лапы-то. А мы въ нитяныхъ перчаткахъ служимъ.

   Разговоръ начинаетъ дѣлаться крупнымъ. Имъ шикаютъ.

   — Пропустите, господа! Сдѣлайте одолженіе! Дайте уйти отъ грѣха! восклицаетъ пиджакъ и наконецъ добирается до своего мѣста.— Графу Калинову толстое почтеніе! обращается онъ къ франтоватому блондину съ крупной фальшивой брилліантовой булавкой въ галстукѣ и протягиваетъ ему руку.

   — Князю Танскому-Медвѣжинскому таковое-же отвѣтное! отвѣчаетъ блондинъ.— Какими судьбами? Вѣрно князь прислалъ?

   — Онъ. Евонная мамзель сегодня танцуетъ, такъ чтобъ въ ладоши хлопать.

   — Ну, и я такимъ-же манеромъ. Я здѣсь даже самъ третей. Нашъ графъ насъ троихъ прислалъ.

   — А у насъ подымай выше. У меня тутъ шестеро подъ командой и все горластые. Я въ нашей портерной понабралъ. Двое пѣвчихъ даже есть. Какъ рявкнутъ браво, такъ даже газъ затрясется. Только вотъ надо за ними смотрѣть, чтобъ они чужой мамзели не захлопали, вмѣсто нашей-то. Тогда нашему евонная мамзель всѣ глаза выцарапаетъ. Я вотъ придумалъ платкомъ махать. Какъ махну имъ — значитъ кричи и хлопай.

   — Да ты самъ-то свою мамзель твердо-ли знаешь?

   — Ну, вотъ! второй годъ онъ съ ней валандается? Видали мы его съ ней и въ Красномъ Селѣ, и къ намъ она сколько разъ пріѣзжала.

   — Смотри, не ошибись. Вѣдь онѣ штукатуру-то подпустятъ, такъ и на себя не похожи. Совсѣмъ извращеніе лица дѣлается. Мѣлъ да бадяга такъ раскрасятъ, что и не узнаешь.

   — Нѣтъ, ужъ она чѣмъ хочешь вымажись, хошь сажей, я и то ее узнаю, потому она, когда пріѣзжала, всякій разъ мнѣ рубль въ руку. Опять-же когда и я ей отъ него какіе подарки носилъ — тоже самое.

   — Хорошо вамъ холостымъ-то. Къ вамъ ѣздятъ. А вотъ къ намъ, женатымъ, какъ мамзель пріѣдетъ? Нашъ все больше контрабандой дѣйствуетъ. Женѣ скажетъ, что въ клубъ ѣдетъ, либо въ коммиссію, а самъ къ мамзели. Ну, такъ вотъ я и не похвалюсь, чтобы евонную мамзель хорошо зналъ. Разъ носилъ ей письмо, такъ видѣлъ, но теперь все-таки боюсь перепутать, такъ надо будетъ у сосѣдей поспрашивать.

   — Какъ фамилія-то вашей?

   — Букашкина. Нашъ сказывалъ: «Какъ, говоритъ, выскочитъ съ правой стороны голубое платье въ серебрѣ, такъ и жарь! Потомъ, говоритъ, жарь, когда она, натанцовавшись, своему кавалеру на руки ляжетъ и ногу къ верху подыметъ».

   — Букашкина… Букашкина… ищетъ въ афишѣ бакенбардистъ.— Вотъ: «танцовать будетъ Букашкина»… Ваша еще не скоро. Наша раньше отпляшетъ. Вотъ она. Подсоби нашей-то похлопать, а мы вашей…

   Блондинъ колеблется.

   — Чудакъ-человѣкъ! Я-то и всей душой-бы, да боюсь, чтобы чего нибудь не вышло, говоритъ онъ.— А вдругъ нашъ въ креслахъ обернется да на верхъ взглянетъ, такъ что тогда? Вѣдь онъ изъ меня тогда перечницу и уксусницу сдѣлаетъ. Мнѣ ужъ и то за прошлогодній балетъ досталось. Сижу я это вотъ также и вижу прекрасно таково одна таракашка ножками перебираетъ, изъ себя такой амурчикъ, а не то что наша выдра. Я не утерпѣлъ да и закричалъ: «браво» и въ ладоши забилъ. Сердце мое не выдержало. А на ту пору онъ и оглянись на меня. Тогда я у самаго барьера сидѣлъ. Такъ чтожъ ты думаешь?— Вѣдь даже кулакомъ погрозилъ. А дома ужъ онъ ругалъ, ругалъ меня! «Какъ, говоритъ, ты смѣешь, мерзавецъ, чужимъ танцоркамъ хлопать! Нешто я тебя для того, скота, посылаю?..» Чуть мѣста изъ этого самаго не лишился. Ей-ей, согнать хотѣлъ. А ужъ теперь-то, пожалуй, и касацію до физіономіи сдѣлаетъ!

   — Ну, какъ знаешь. А только вѣдь здѣсь рука руку моетъ. Я съ своими молодцами вашей похлопаю, а ты съ своими нашей. За то у меня какіе горлопятины-то подобраны! Одинъ изъ нихъ голосомъ даже рюмку разбиваетъ. Кромѣ того, васъ трое, а насъ семеро. Ты такъ и своему скажи.

   — Да, можетъ, ваша-то мамзель подъ нашу интригу подводитъ?

   — Такъ намъ-то что изъ этого? Онѣ промежду себя и разберутся, а мы сторона. Да чего ты боишься-то? Вотъ, ежелибы мы у барьера сидѣли, то дѣло другое, а то здѣсь на задней скамейкѣ насъ никто и не увидитъ. Я-бы потомъ тебя пивкомъ поподчивалъ…

   — Мнѣ что! Я пожалуй… соглашается блондинъ.— Конечно, отселева ему будетъ не видать, ежели впередъ не податься. Ну, а нашей-то буду хлопать, такъ я выставлюсь.

   — Ты не очень впередъ-то вылѣзай. На публику упасть можешь. У меня ужъ давеча, какъ я сюда на мѣсто шелъ, скандалъ вышелъ.

   — Не упаду. Ты меня сзади за фалды подержишь. Нельзя… надо-же ему свое стараніе показать. Извините, господинъ, но позвольте опросъ сдѣлать, обращается блондинъ къ сосѣду:— Вы танцорку Букашкину по облику хорошо знаете?

   — Нѣтъ-съ, мы не здѣшніе, мы изъ Калязина, отвѣчаетъ тотъ.— Думали вотъ голоса послушать, да ошиблись театромъ, и вмѣсто пѣнія, кажется въ танцы попали. Протопопъ намъ нашъ совѣтовалъ: «Будете, говоритъ, въ Петербургѣ, такъ навѣстите оперу. Я, говоритъ, самъ, будучи семинаристъ, неоднократно млѣлъ отъ восторга, слушая оперное пѣніе».

   — Вотъ такъ загвоздка! восклицаетъ блондинъ.— Ну, какъ тутъ быть?— И взаправду, пожалуй, какой нибудь чужой голоножкѣ ручную зарю отбарабанивать начнешь.

   — Вы, очевидно, тоже ошиблись театромъ? пристаетъ къ нему сосѣдъ.

   — Нѣтъ, мы по своей охотѣ.— Господа, вамъ неизвѣстна танцовщица Букашкина? спрашиваетъ блондинъ сосѣдей, сидящихъ впереди его.

   — Это отъ Аларчина моста, что-ли? откликается синій кафтанъ съ жирно намасленными волосами.

   — Она самая.

   — Знаемъ. Мы ей говядину продаемъ на книжку. Деньги каждый мѣсяцъ безъ задержки…

   — Ну, вотъ, и отлично. Такъ укажите мнѣ ее ужо, какъ она выскочитъ.

   — Да мы въ лицо-то ее не видали, потому куфарка ейная за провизіей ходитъ, куфарка и деньги платитъ.

   — О, чтобъ тебя! Я думалъ ты ее настоящимъ манеромъ знаешь.

   — Ни Боже мой!’Плюнь она мнѣ въ глаза, такъ не узнаю.

   — Позвольте, но ежели пѣніе не будетъ, такъ неужто одни танцы безъ разговоровъ? пристаетъ къ блондину первый сосѣдъ.

   — Ручные и ножные разговоры будутъ, а словесности никакой. Видали вы, какъ нѣмые разговариваютъ? Ну, вотъ такимъ манеромъ, отвѣчаетъ блондинъ и восклицаетъ:— Ахъ ты Господи! Ну, какъ я теперь свою мамзель отъ другихъ отличу!

   — Да вѣдь не въ первомъ дѣйствіи она. Ну, а потомъ въ антрактѣ у капельдинеровъ спросимъ. Тѣ знаютъ, утѣшаетъ его пиджакъ.— Вонъ у меня молодцы-то подсажены! Эво, какая морда торчитъ! Вонъ направо-то, промежъ двухъ дамъ. Самъ чортъ такой морды испугается, ежели она рявкнетъ «браво».

   — Ну, вотъ, подижъ ты! вздыхаетъ блондинъ.— Сумнѣніе меня беретъ, что я опростоволошусь на чужой мамзели! А опростоволошусь — на мѣстѣ не жить.

   Оркестръ начинаетъ играть. Занавѣсъ взвивается.