Bibra > Произведения > Все > У Церкви

У Церкви

Автор: Лейкин Николай Александрович

Скачать

Н. А. ЛЕЙКИНЪ

НЕУНЫВАЮЩІЕ РОССІЯНЕ

РАЗСКАЗЫ И КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2
1879

  

У Церкви.

   Грязь, слякоть, съ неба мороситъ дождь, туманъ стоитъ въ воздухѣ. Начались сумерки, зажгли фонари. На паперти приходской церкви стоитъ народъ, мокнетъ подъ дождемъ и ждетъ пріѣзда свадебнаго поѣзда. Кто идетъ мимо, останавливается, задаетъ вопросы.

   — Свадьбу здѣсь ждутъ, что-ли?

   — Конечно, свадьбу, а не похороны. Похороны въ русскихъ церквахъ по вечерамъ не бываютъ, раздается грубый, отрывистый отвѣтъ.

   — Купецъ женится,— прибавляетъ кто-то болѣе снисходительнымъ тономъ.

   — На комъ?

   — На своей душенькѣ. Говорятъ, подсыпала чего-то, ну, купецъ и одурѣлъ. Рыбачиху съ двадцатью тысячами и брилліантовой ниткой сватали,— отказался. «Намъ, говоритъ, ейнаго не надо».

   — Можетъ, своего довольно?

   — Какое! Прогаръ. Не сегодня,— завтра въ трубу вылетитъ. Купецъ и на душенькѣ!..

   — Чего-жъ родители-то смотрятъ?

   — Онъ безъ родителевъ, только тетка… Ну, женщина расхлябаная, что она можетъ? Пробовала его окуривать — ничего не помогаетъ. «Коли, говоритъ, она въ душеньки ко мнѣ рѣшилась идти, пусть женой будетъ, не бросать-же ее».

   — Это куцецъ-то?

   — Да, купецъ

   — Скажи на милость, какіе нонѣ купцы пронзительные бываютъ! Отъ двадцати тысячъ и вдругъ отказаться! Да давали-ли? Можетъ, только сулили?

   — На бочку выкладывали. Плюнулъ и вотъ теперь голую беретъ. Все приданое самъ ей сдѣлалъ.

   — Можетъ, по своей прозрачности душенька-то очень приглянулась? Изъ себя хороша?

   — Ни кожи, ни рожи! Даже тѣла настоящаго нѣтъ. Такъ себѣ, субтильная.

   — Да вѣдь ты не видалъ ея,— замѣчаетъ кто-то со стороны.

   — Я-то не видалъ ея, а только кухарка ихняя прежняя сказывала. Два года у купца жила. Вонъ она съ кувшиномъ квасу стоитъ. Поди, послушай. Она тебѣ всю подноготную процѣдитъ.

   — Можетъ, качества какія за купцомъ есть, такъ ужъ изъянъ къ изъяну и идетъ?

   — Вовсе безъ качествъ, совсѣмъ трезвый человѣкъ. Пьетъ по малости, но вѣдь по малости и курица пьетъ.

   — Можетъ на зло кому нибудь на душенькѣ женится?

   — Говорили, что брату на зло, да пустое! Просто опоили. Нешто мало опаиваютъ? У насъ въ Ямской одного мастероваго опоили, такъ тотъ ни съ того, ни съ сего въ черкесы поступить хотѣлъ.

   — Женихъ-то въ церкви ужъ?

   — Въ церкви. Невѣсту ждутъ. Вотъ шкура! Въ душенькахъ жила, а туда-же барышню изъ себя разъигрываетъ, ломается, заставляетъ народъ подъ дождемъ мокнуть. Ужъ ѣхала-бы скорѣй, такъ нѣтъ, тоже нѣжности при нашей бѣдности.

   — Повивальная бабка она?

   — Нѣтъ, мастеричка, шляпница. Ходила къ купцу ленты въ лавку покупать, ну, и снюхались. А ты почемъ думаешь, что повивальная бабка?

   — Такъ ужъ, потому купцы завсегда около повивальныхъ бабокъ. Да и бабки-то наровятъ все больше къ купцамъ въ душеньки попасть. Зналъ я одного. Пятерыхъ дѣтей отъ бабки-то имѣлъ, а потомъ на лабазницѣ изъ Никольскаго рынка женился. Эхъ, дождь-то! Господи! такъ и подливаетъ! Даже за шиворотъ попало.

   — Ничего, подождемъ, авось не размокнемъ! Я вонъ фракъ одному давальцу несу. Утюжить къ балу отдавалъ. На балъ сегодня ѣдетъ. Ждетъ, поди, теперь. Пущай подождетъ! Безъ фрака на балъ не уѣдетъ.

   — И что это народъ теперича съ одного вѣнчается!— раздается гдѣ-то восклицаніе. У насъ война, а народъ свадьбы играть!

   — Въ войну-то и играть: въ сраженіяхъ убыль, въ рожденіяхъ пополненіе. Ты знаешь-ли какая перепона есть? Въ войну завсегда мальчиковъ больше, нежели дѣвочекъ, родится.

   — Это вѣрно, это я знаю, поддакиваетъ собесѣдникъ. А отчего? Оттого что въ войну всѣ женщины только объ мужской націи думаютъ, а женское сословіе въ пренебреженіи. У насъ въ Ямской одна купчиха все на арапскую вывѣску смотрѣла, что на табачной лавочкѣ висѣла, и, само собой, все объ арапахъ думала, что-жъ ты думаешь?..

   — Арапа родила?— перебиваютъ разскащика.

   — Нѣтъ, не то, чтобы арапа, а какой-то полубѣлый ребенокъ родился, какъ-бы цыганской породы. Съ мѣста не сойти, не вру! Вотъ тоже беременнымъ женщинамъ на корявое полѣно не хорошо смотрѣть. Отъ этого корявыя дѣти родятся.

   — Ѣдетъ! ѣдетъ!— раздается въ толпѣ, и народъ напираетъ другъ на друга.

   Къ церкви подъѣзжаетъ карета. Съ козелъ соскакиваетъ лакей въ гороховой ливреѣ и бросается къ дверцамъ. Зрители продолжаютъ судачить.

   — Смотри на милость! Въ душенькахъ жила, а туда-же съ лакеемъ! Ахъ, ты, тварь! Думаетъ, что за купца идетъ, такъ ужъ и невѣсть что! Можетъ, и купецъ-то не настоящій.

   — Настоящій-то-онъ — настоящій, а только не обстоятельный, поясняетъ кто-то. Запоемъ пьетъ по три раза въ годъ. Въ семи домахъ сватался — вездѣ отказъ, ну, за неволю на своей собственной душенькѣ и женится.

   Лакей вынимаетъ изъ кареты мальчика съ образомъ. Выходитъ «поѣзжаная» дама, вся въ брилліантахъ.

   — Туда-же, для всякой дряни брилліанты нацѣпила! охота! цыганятъ въ толпѣ.

   — Да это не настоящіе брилліанты, просто стекла. Ну, ужъ дама! Ткни пальцем въ лицо — винище съ пивищемъ польется, инда обухла вся.

   Выходитъ и невѣста, молоденькая, хорошенькая дѣвушка.

   — Смотри, смотри, туда-же глазки въ землю опускаетъ, невинность изъ себя корчитъ, язвятъ женщины. Знаемъ, матушка, кто ты такая, знаемъ!

   — Осадите господа! Дайте пройти невѣстѣ! восклицаетъ лакей.

   — Не велика фря! пройдетъ и такъ. Купеческая душенька и больше ничего!— громко говорятъ зрители.

   Невѣста входитъ въ церковь. Публика начинаетъ расходиться.

   — Какъ-же ты говорилъ, что ни кожи, ни рожи?— замѣчаетъ портному съ фракомъ его собесѣдникъ. Дѣвушка совсѣмъ во вкусѣ, одно слово — малина, и даже въ тѣлахъ.

   — Такъ что-жъ что въ тѣлахъ? Въ беззаконіи-то жиръ легче нагуливается, отвѣчаетъ портной.

   — Къ тому же свѣженькая.

   — Свѣжесть то эта — взялъ на копѣйку мѣлу, вотъ тебѣ и вся недолга!

   — Нѣтъ, совсѣмъ хорошенькая дѣвушка, а ты говорилъ рожа! Нешто такія рожи бываютъ?

   — А то какія-же! Можетъ, у нея вокругъ и около все поднавачено. Нынче и лица-то на пружинахъ бываютъ.

   — Шалишь, братъ, бываютъ, да не такія! А ты вдругъ: «ни кожи, ни ролей»! Ахъ ты, углицкій клей!

   — Кто углицкій клей? Ты чего ругаешься? Мнѣ кухарка сказывала.

   — Кухарка! Въ пропойныхъ глазахъ тебѣ привидѣлось.

   — Что?

   — Ничего, проѣхало!

   — Нѣтъ, ты поговори еще. Я тѣ смажу!

   — И поговорю. Смазать-то и сами умѣемъ.

   Собесѣдники лѣзутъ другъ на друга. Появляется городовой.