Приемка приданого

Автор: Лейкин Николай Александрович

  

Н. А. Лейкин

  

Приемка приданого

  

   Лейкин Н. А. Шуты гороховые: Повести. Рассказы

   М., «Русская книга», 1992.

  

   Вечером, за день до свадьбы, жених и его шафер-дружка приехали к отцу невесты принимать приданое и прямо прошли в контору. Отец невесты, небольшого роста купец с клинистой бородкой и плутоватыми глазами, ждал уже их и, сидя у стола, побрякивал на счетах. Расцеловались со щеки на щеку.

   — Печальную необходимость надо исполнить, папашенька,— сказал жених будущему тестю.— Но сам я из деликатности чувств принимать по росписи не буду. Пусть вот Федя займется этим, а я сяду к сторонке, — указал он на дружку и закурил папироску.— О, злато, злато! Сколько из-за него зла-то! — послышался его вздох.— Откровенно говоря, и не хлопотал бы из-за него, проклятого, ежели бы вашей дочери не любил. Ей ведь жить-то с приданым, а не мне! А то после и близок локоть, да не укусишь. Хуже, ежели они, привыкшие к роскошному пуховому ложу родителя, впоследствии в бедности и в холодной квартире прозябать будут. Я, папашенька, человек современный и всей этой серости гнушаюсь, чтоб к приданому из-за недоданной тряпки придираться. Федя займется только главными статьями.

   — Да что ты какое прение развел? Словно в семигласной думе. Будь покоен, все в порядке,— отвечал отец невесты.— Неужто я ее обижу?

   — То-то, говорю, ей с приданым жить, а не мне. Я по своим понятиям и в хижине убогой… На голых камнях и с поленом в головах спать буду. А они комплекции изнеженной.

   Раскрыли роспись. Дружка читал. Жених сидел в стороне.

   — «Во имя Отца и Сына…» и там прочее… «Даю за моей дочерью Натальей…» и там прочее… Божьего Милосердия два в серебряных кованых ризах…

   — А обещали пять,— не утерпел и заметил жених.— Во-первых, моего ангела нет, а во-вторых, ее. Хотели Трофима и Наталии выменить и дать и не дали. Неопалимой Купины тоже нет. А какой дом без Купины? Вдруг пожар? Чем я оборонюсь? Ну, да это я так, к слову… Не хотите, чтоб лишняя благодать у вашей дочери в доме была, и не надо.

   — Ложек столовых и чайных, и десертных по две дюжины, ситечко одно, ложка суповая одна, ложка рыбная одна, молочник, поднос, чайник и самовар парадный…— читал дружка и прибавил: — Тут показано двадцать три фунта серебра, а мы вешали и вышло одиннадцать.

   — Не может быть…— смутился отец.

   — Очень может быть-с,— отвечал жених.— Будьте покойны — верно как в аптеке. Во-первых, вы, должно быть по ошибке, вместо серебряного самовара мельхиоровый подсунули. Мы смотрели, папашенька, пробы нигде не нашли.

   — Ну, уж это жена. Она закупала. Может быть, и мельхиоровый.

   — Однако вы его в серебро закатали. Не мне из него, папашенька, пить, а вашей дочери, только зачем же обещать? Ну, да все равно. Клади, Федя, на счеты двенадцать фунтов. Папашенька деньгами дополнят. Серебро-то в деле, кажется, по двадцати восьми рублей фунт.

   Отец невесты разинул рот от удивления и почесал затылок.

   — Колье бриллиантовое, а также серьги, две булавки, четыре кольца, браслет, все с бриллиантами белой воды, всего на сумму семь тысяч пятьсот,— читал дружка.

   — Этой радости, папашенька, мы совсем не видели! — возгласил жених.

   — В свадьбу увидишь. На ней будут надеты. Нельзя же впредь присылать тебе на квартиру,— проговорил отец.

   — Хорошо-с, но вы счеты от бриллиантщика к росписи пришейте и чтоб было подписано: «деньги получил сполна». А вдруг напрокат взяты? Что тогда?

   — Да за кого ты меня считаешь? Что ж я, по-твоему, мошенник, что ли?

   — Я не о себе, папашенька, хлопочу, а о вашей дочери. Ей носить, а не мне,— уклонился от ответа жених.— Там еще золотые вещи не совсем в порядке, ну, да Бог с ними! Читай, Федя, далее. Меха…

   — Два салопа: один будничный на желтых лисах, крытый сатентюрком, и один праздничный чернобурых лисиц с таковым же воротником…

   — К слову сказать, папашенька, только полочки черно-бурые, а сзади мех совсем подгулял. Да и бархат-то ой-ой какой! Да и чернобурость-то я пробовал платком — крашена.

   — Трошка! Трошка! Как ты можешь так в критику?

   — Отчего же, папашенька! На то у меня глаза на лбу. Вот о бархатной шубке с собольей опушкой я ничего не говорю, коли она хороша. Ну, да вы наличными подравняйте, так оно и ничего. Летние верхние вещи, Федя, пропусти. Читай дальше спальню…

   — Кровать двухспальная ореховая под воск с резьбой и к ней тюфяк, два пуховика и шесть подушек. Одеяло атласное розовое… Одеяло байковое.

   — Это все в порядке? — спросил отец.

   — Все-с, но только в перине не пух, а полупух. Я рассматривал.

   — Пух, говорю тебе. Счет даже покажу.

   — Не спорьте, папашенька, мы этим товаром сами торгуем. Я пух-то от полупуху в хмельном образе и зажмуря глаза отличу. Ну, да вашей дочери спать! Пусти, Федя, я сам буду читать,— проговорил жених и взял роспись из рук дружки.— Будем вразбивку проглядывать только сомнительное. Медная посуда… Самоваров пять… Это в порядке и за оное благодарю от лица вашей дочери. Кастрюля… Тут, папашенька, кастрюли показаны все медные, а у вас наполовину. Бог знает какие попались. Вот хоть бы два рыбных котла…

   — Кастрюли наполовину белой меди. Они сверху вылужены. Котлы тоже.

   — Нет, уж это — ах, оставьте! Скоблил я полуду на рыбном котле и до меди не доскоблился. Просто железные кастрюли. А ведь тут разница. Медь-то шесть гривен фунт. Возьмем теперича пьянино. Чудесно. Обещали новое дать, а дали старое. Трюмы простеночные три показано, а дали два.

   — Да ведь у тебя зало-то о двух простенках, так куда же третье-то зеркало?

   — Какое вам дело до этого? Может, дочка ваша намерена оное на чердак поставить. Опять же бронзовая люстра. Привесили к потолку и думаете, что я не разгляжу? Лазал и осмотрел-с. Нешто это бронза? С бронзой рядом лежала, вот и все. Потом столовый сервиз… Сервиза вовсе нет, а есть тарелки да миска с парой блюдьев.

   — Сервиз после свадьбы дадим.

   — Папашенька, все люди смертны. А вдруг после свадебного чревообъедения вы, чего Боже оборони, дух свой скончаете? Тогда что? И будет ваша дщерь без сервиза. Нет, уж я вас попрошу завтра озаботиться покупкой оного. Теперь самое важное… Пятнадцать тысяч в билетах второго восточного займа. Где они?

   — Это в день свадьбы, после венчания.

   Жених развел руками.

   — Совсем нельзя этому быть-с,— сказал он.— После смерти покаяние не бывает. А вдруг? Ведь уже обвенчаешься, так уж потом развенчивать не будут.

   — Чудак-человек, если ты во мне сомневаешься, то могу и я в тебе сомневаться. А вдруг ты деньги-то возьмешь да сбежишь? — отрезал отец.

   — Зачем же нам сбегать, коли мы влюблены в вашу дочь. Но будем говорить прямо: сколь я ни влюблен в Наташеньку, но ежели перед венцом истинник сполна не получу венчаться не поеду. Папашенька, это для ее же блага. Ей без денег тоже нельзя. Скреплю свое сердце и, обливаясь слезами горючими, удалюсь на холостую постель. Но ежели у вас сомнение во мне, можно так сделать: завтра положите билеты в банк на хранение, на ее имя, а квитанцию мне в руки. И волки сыты, и овцы целы. Согласны?

   — Согласен. Ох, и кулак же ты, посмотрю я на тебя! — вздохнул отец.

   — Сами вы, папашенька, кулаки. Но ведь нельзя, наше дело купеческое, торговое,— отвечал жених.— Только коли уж класть деньги будете, то кладите не пятнадцать тысяч, а накостите двести рублей на Божие Милосердие, которого не хватает, четыреста рублей на серебро да за рояль, медную посуду и полупух с трюмой хоть девятьсот, итого шестнадцать тысяч пятьсот. Да счет от бриллиантщика и сервиз, а то я и венчаться не поеду. Люстра вам прощается. Ходит, что ли?

   — Делать нечего! Тебя на кривой не объедешь.

   Будущие тесть и зять протянули друг другу руки.

   — Федя! Разнимай! — кричал жених дружке.