Bibra > Произведения > Все > Ряженые

Ряженые

Автор: Лейкин Николай Александрович

Скачать

ПОВѢСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ.
Н. А. ЛЕЙКИНА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА K. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.

РЯЖЕНЫЕ.

КАРТИНЫ ПЕТЕРБУРГСКОЙ ЖИЗНИ ВЪ ДВУХЪ ОТДѢЛЕНІЯХЪ.

(Посв. Г. Н. Жулеву).

  

ОТДѢЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

   ГАВРИЛО СУРИКОВЪ, сынъ богатаго купца, подрядчика.

   ВАСЯ ПОДОПЕНКИНЪ, молодой купчикъ, пріятель Гаврилы.

   ИВАНЪ, КУЗЬМА, ПЕТРЪ, молодцы Сурикова.

   ВАСИЛИСА, кухарка.

Небольшая комната въ домѣ Сурикова, называемая молодцовскою. Прямо дверь. Налѣво окно. По стѣнамъ три кровати съ ситцевыми одѣялами и съ подушками въ ситцевыхъ наволочкахъ, нѣсколько плетеныхъ стульевъ и шкафъ. Надъ кроватями виситъ одежда молодцовъ. При поднятіи занавѣса Кузьма и Петръ, одѣтые въ халаты, сидятъ за столомъ и играютъ въ шашки. Иванъ также въ халатѣ, съ сигарою въ рукахъ, полулежитъ на кровати и поетъ. Гаврило за другимъ столомъ набиваетъ папиросы. Вечеръ. Комната освѣщена двумя сальными огарками въ мѣдныхъ подсвѣчникахъ, поставленныхъ на столахъ.

  

ЯВЛЕНІЕ I.

ГАВРИЛО, ИВАНЪ, КУЗЬМА И ПЕТРЪ.

   Иванъ (Брянчитъ гитарѣ и поетъ).

   Звонитъ звонокъ и тройка мчится

   Вдоль по дорожкѣ столбовой,

   На крыльяхъ радости стремится

   Въ домъ кровныхъ воинъ молодой…

  

   Эхъ, Молчановъ эту пѣсню на Крестовскомъ поетъ — такъ просто отдай все — да мало! Теноръ у него есть, что твой соловей! Какъ зальется, собака, какъ зальется! Гаврило Панфилычъ, вотъ бы теперь на Крестовскій на тройкѣ съѣздить; вѣдь тамъ всякія представленія есть. Ныньче святки.

   Гаврило.— Умѣли бы и не на Крестовскій съѣздить, да тятенька-то на что! Попросись-ка, такъ онъ такой Крестовскій задастъ, что и своихъ не узнаешь!

   Иванъ.— А вѣдь и то: собачья наша жизнь. Право. Вотъ я просился сегодня со двора — не пустилъ. Алексѣя отпустилъ, а мнѣ говоритъ: сиди дома, а то оболтался совсѣмъ! Я-то оболтался! Только первый день Рождества и гулялъ; до Рождества. Такъ, кажись, недѣль восемь сидѣлъ дома. (Обращается къ молодцамъ.) Кто у васъ кого объигрываетъ?

   Петръ.— А вотъ Кузьма проигрываетъ. Я его въ одномъ мѣстѣ ужь заперъ, да вотъ еще запру. Ну, ходи! Куда сходишь? Что?

   Кузьма.— Да еще бы ты рукавомъ двигалъ! Не хочу больше играть. (Вскакиваетъ съ мѣста).

   Петръ. (Заслоняетъ ему дорогу).— Нѣтъ, ты ходи прежде, а послѣ и переставай играть! Ходи! Ну, что? Вотъ и въ двухъ мѣстахъ заперъ. Давай пять копѣекъ!

   Иванъ.— Кузьма Федорычъ, съ двумя поздравляемъ! Это вамъ на обзаведеніе. Говорятъ, вы въ деревнѣ срубъ новый ставите.

   Кузьма (Ивану).— Молчи, коли тебя не спрашиваютъ! Знай брянчи на гитарѣ, да и дѣлу конецъ!

   Иванъ.— Гдѣ насъ спрашивать! Гдѣ намъ съ вами съ псковскими разговаривать? Вѣдь вы псковскіе умники: вы вонъ мякину сѣяли, да три года ждали, пока взойдетъ!

   Кузьма.— Чортъ! Дьяволъ!

   Иванъ.— Кузя, ей-богу, вѣдь это забавно. Скажи, какъ вы мякину сѣяли?

   Кузьма.— Гаврило Панфилычъ, что жь вы это, съ самомъ дѣлѣ, запретить не можете: вѣдь вы хозяинъ. Что онъ дразнитъ! Вѣдь это безобразіе!

   Гаврила (смѣется).— Ладно, запретимъ, а ты только скажи, какъ вы мякину сѣяли?

   Петръ.— А вотъ какъ. Посѣяли, да и ходятъ кругомъ поля съ дубьемъ, да галокъ гоняютъ, чтобъ тѣ мякину не выклевали.

   Кузьма.— Черти! Пристали словно собаки! (Подходитъ къ дверямъ и хочетъ уйти).

   Иванъ (вскакиваетъ съ мѣста и заслоняетъ ему дорогу).— Вы это въ кухоньку? Прохладиться? Оно хорошо, а то неравно съ горячки-то печенка лопнетъ! На прощанье ручку! Съ двумя поздравляемъ! Мерси съ бонжуромъ! (Кузьма хочетъ пройти въ дверь, Иванъ его не пускаетъ. Къ нему подбѣгаетъ Петръ).

   Петръ.— Что, братъ, утекать задумалъ? Нѣтъ, погоди. Отдай прежде пять копѣекъ, а потомъ и утекай. Жилить? Нѣтъ! Давай пятакъ!

   Кузьма.— Сволочь! Бери, подавись имъ! Авось къ гробу на свѣчку пригодится! (Бросаетъ пятъ копѣекъ на полъ и уходитъ).

  

ЯВЛЕНІЕ II.

ИВАНЪ, ПЕТРЪ И ГАВРИЛО.

   Иванъ (кричитъ ему въ слѣдъ въ отворенную дверь). Псковскіе! Мякину сѣяли!

   Петръ (подымаясъ полу деньги).— Разсердился! А не любятъ эти псковскіе, когда ихъ мякиной дразнятъ! (собираетъ, потягивается и ложится на кровать.)

   Гаврило.— Тоже вотъ такъ и костромскіе. Страсть не любятъ, кто имъ скажетъ: козу на колокольню пряникомъ манили. Такъ озлятся, что глаза выцарапать рады (Закуриваетъ папироску, а остальныя собираетъ и прячетъ въ шкафъ).

   Иванъ.— Это вы въ шкапъ папиросы прячете? Прячьте, да смотрите, чтобъ бѣды не было, а то я за васъ въ отвѣтѣ буду. Ныньче у вашего папеньки новая манера завелась: по шкапамъ да по сундукамъ шарить. Придутъ домой обѣдать — насъ нѣтъ, они и начнутъ все осматривать. На прошлой недѣлѣ вотъ также «Королева Марго» пропала. Отличная книжка. Я ее взялъ почитать у Семенова. Почиталъ съ вечера, да и положилъ ее на столъ; а на другой день прихожу изъ лавки — хвать, а книжки нѣтъ. Какъ въ воду канула! Послѣ ужь кухарка сказывала: вынесъ, говоритъ, изъ молодцовской, книжку да и бросилъ въ печь. Это онъ ее сжегъ. Теперь ужь я не знаю, какъ мнѣ съ Семеновымъ и дѣлаться: тому, хоть роди, а книжку подай!

   Гаврило.— Ну, ужь ты молчи. Что ты мнѣ-то разсказываешь! Нешто мнѣ радостно? У меня тятенька ужь вотъ гдѣ сидитъ. (Показываетъ на шею.) Хоть бы съ этой женитьбой! Срамота одна! Вѣдь онъ меня одними смотринами смучилъ! Прошлый разъ съ Шибаловымъ совсѣмъ дѣло обдѣлалъ; рукобитіе было и невѣста мнѣ нравилась; женихомъ я къ нимъ съ недѣлю ходилъ, и вдругъ шабашъ-малина, повздорилъ тятенька. А изъ-за чего? Тѣ давали въ приданое фортопьяны, а тятенька рояль хотѣлъ. Переругался со всѣми; выругалъ сваху Ивановну; а она вотъ теперь ходитъ, да на меня мараль распускаетъ, будто я къ Шибаловымъ не въ своемъ видѣ явился. Вотъ она жизнь-то!

   Иванъ.— Что говорить — жизнь собачья! (Брянчитъ на гитарѣ и поетъ)

  

   Куманечекъ, побывай у меня,

   Душа радость побывай у меня.

   Побывай, бывай, бывай у меня.

   Я бы рада побывать у тебя,

   У тебя, кума, улица грязна,

   Ахъ грязна, грязна, грязна, грязна.

  

ЯВЛЕНІЕ III.

ТѢ ЖЕ И ВАСИЛИСА.

   Василиса.— Иванъ, полно горло-то драть — хозяйка ругается. Какъ, говоритъ, только дома, такъ сейчасъ и за пѣсни. Нѣтъ, говоритъ, на него и угомону.

   Иванъ.— Вотъ оно и смотрите! И со двора не пускаютъ, и дома не веселись. Чтобъ тебя совсѣмъ! Да это просто околѣвай! (Съ сердцемъ бросаетъ гитару на кровать).

   Гаврило.— Ну, погоди, попоешь. У маменьки теперь сваха Лукерья Никитишна сидитъ, такъ это она передъ ней церемонится. Онѣ сейчасъ въ баню уйдутъ. Вотъ ужь тогда хоть на головѣ ходи. (Василисѣ). Что, ужь сбираются?

   Василиса.— Да ужь совсѣмъ собрались. Ждутъ только пока лошадь запрягаютъ. Петра, голубчикъ, ты спишь? Нѣтъ? Разруби мнѣ поросенка. Не могу сама — смучилась совсѣмъ. Руки слабы, что ли.

   Петръ.— Ну тебя! Ты бы Микешкѣ сказала: онъ бы разрубилъ.

   Василиса.— Да Микешку хозяйка за бобковой мазью послала. Въ банѣ мазаться будетъ.

   Петръ.— Неужто сейчасъ надо?

   Василиса — Да къ завтрему надо. Разруби. Нешто это долго?

   Петръ.— Встать-то не хочется; ну, да ужь пойдемъ. Только за тобой служба. За водкой попрошу сбѣгать, такъ спорхай. (Встаетъ въ кровати),

   Василиса.— Да ужь ладно, ладно! (Василиса и Петръ уходятъ).

  

ЯВЛЕНІЕ IV.

ГАВРИЛО И ИВАНЪ.

   Иванъ (достаетъ изъ кармана халата письмо и бросаетъ его на столъ).— Гаврило Панфилычъ, получайте!

   Гаврило.— Что это такое?

   Иванъ.— Письмо. Нешто не видите? Отъ Прасковьи Селиверстовны. Давеча въ лавку мальчишка Козина занесъ.

   Гаврило (беретъ письмо).— Врешь?!

   Иванъ.— Читайте. Я при молодцахъ только не хотѣлъ отдать: потому, послѣ, однихъ разговоровъ не оберешься.

   Гаврило.— Спасибо, Ванюха. Молодецъ! Знаешь, какъ дѣла обдѣлывать надо.

   Иванъ.— Ужь это съ тѣмъ возьмите, годъ носите и починка даромъ! Еслибъ только воля — самъ бы этимъ дѣломъ занимался. Я вѣдь до этого товару куда какъ лихъ!

   Гаврило.— Да ты, братъ, не думай, я вѣдь, какъ передъ Богомъ, ежели бы только тятенька позволилъ, такъ сейчасъ бы съ ней подъ вѣнецъ! Одно — приданаго за ней мало; а вѣдь тятенькѣ хоть бы коза, да съ золотыми рогами. (Распечатываетъ письмо и начинаетъ читать про себя).

   Иванъ (подходитъ къ нему).— Секретъ-съ? Полюбопытствовать нельзя?

   Гаврило.— Для тебя можно. Слушай!

«Гаврило Панфилычъ!

   «Сегодня папенькины имянины и у насъ будутъ гости. Ежели можете, пріѣзжайте къ намъ ряжеными. Въ воскресенье я была въ церкви, а васъ не было. Что это значитъ? Я всѣ глаза проглядѣла. Извините, что плохо написала. Письмо это сожгите; пусть оно будетъ какъ-бы на днѣ моря. И. К.»

   — Вотъ и все. Это я въ воскресенье потому не былъ въ церкви, что въ лавкѣ былъ. (Помолчавъ).— А славная, братъ, она дѣвушка, эта Пашенька. Взглянетъ, такъ по сердцу словно бархатомъ… Я съ ней на свадьбѣ у Брындина познакомился. Кадриль танцовалъ, разговаривалъ. И вѣдь разговорчивая какая! Отъ иной слова не добьешься, а эта ничего. Вотъ бы на этой — такъ хоть сейчасъ женился. Одно — съ тятенькой не сообразишь! Послѣ всего этого мнѣ на сваху Лукерью глядѣть противно. Кажется, избилъ бы ее, кикимору!

   Иванъ.— Что говорить — мерзючая баба. А вѣдь есть такіе дураки, что ей въ поясъ кланяются, на почетное мѣсто сажаютъ! Что жь вы теперь по этому письму дѣлать будете?

   Гаврило — Да что дѣлать? Дѣлать нечего. Не урвешься. (Прячетъ письмо въ карманъ и ходитъ по комнатѣ. Молчаніе).

   Иванъ.— А я вамъ скажу, что можно урваться. Тятеньки вашего Панфила Яковлевича нѣтъ дома, они въ гости уѣхали; заиграются въ горку до утра, а маменька въ баню ѣдетъ — вы успѣете тамъ побывать. Бѣгите въ табашную, берите костюмъ и поѣзжайте.

   Гаврило.— Что жь я одинъ-то поѣду? Тутъ компанія нужна. Нѣтъ, братъ, Иванъ, не рука!

   Иванъ.— Ну, смотрите, сами у себя удовольствіе отнимаете. Къ кому Панфилъ Яковлевичъ въ гости-то уѣхалъ?

   Гаврило.— Почемъ же я-то знаю? Нешто онъ скажетъ когда! Въ гости, да и шабашъ! Можетъ и на гулянку куда нибудь закатился, могарычи запивать.

   Иванъ.— Ну, такъ вотъ что дѣлайте: пока маменька не уѣхала въ баню, проситесь у ней въ гости, да къ кому нибудь изъ пріятелей и поѣзжайте, да и подговорите ихъ наряжаться. Все можно сдѣлать. Ужь это вѣрно. Панфилъ Яковлевичъ раньше какъ къ утру домой не вернется, а вы въ часъ дома будете.

   Гаврило.— Да къ кому теперь поѣдешь? Кого дома сыщешь? Вѣдь ныньче святки. Кто въ театрѣ, кто въ гостяхъ. Нѣтъ, ужь буду дома!

   Иванъ.— Ну, какъ хотите!

   Гаврило.— Вотъ отвѣтъ на письмо написать нужно. Это слѣдуетъ.

   Иванъ.— Еще бы… Такъ ужь пишите со стихами. Барышни стихи страсти какъ любятъ. Стихи это для нихъ первое дѣло. А у меня и книжка такая есть — выпишемъ. Давайте сейчасъ сочинять. Пишите на-черно.

   Гаврило.— А и то ладно. Карандашъ и бумага есть?

   Иванъ.— Есть. Еще бы не быть! (Достаетъ изъ сундука бумагу, книгу и карандашъ, и садится съ Гаврилой къ столу).

   Гаврило.— Ну, что писать-то? Я думаю такъ: «дражайшая моя Прасковья Селиверстовна?..

   Иванъ.— Зачѣмъ же дражайшая? Пишите: «ангелъ небесный, Прасковья Селиверстовна», а потомъ сейчасъ стихи. Вотъ мы сыщемъ какіе нибудь подходящіе. (Перелистываетъ книгу).— Вотъ.

  

   Еслибъ сердце ты лежало

   На рукахъ моихъ,

   Все бъ качала, да качала

   Я тебя на нихъ.

  

   Нѣтъ, это нехорошо. Нейдетъ. Надо что нибудь про любовь. Развѣ вотъ это:

  

   Сердце ноетъ, духъ томится

   Гдѣ любезная моя?

   Ай нѣтъ ея, ай нѣтъ ея!

  

   Гаврило.— Ну, стихи потомъ припишемъ. Пока такъ… (Пишетъ и говоритъ). «Ангелъ небесный Прасковья Селиверстовна… письмо ваше я получилъ и оно меня крайне обрадовало. Радость моя была подобна…» Какъ бы тутъ сказать?

   Иванъ.— Подобна… подобна… Подобно неземной радости.

   Гаврило.— Ну, это нейдетъ! Что такое: «подобна неземной радости?»

  

ЯВЛЕНІЕ V.

ТѢ ЖЕ И ВАСИЛИСА.

   Василиса.— Гаврила Панфилычъ, васъ въ кухнѣ человѣкъ какой-то спрашиваетъ.

   Гаврило.— Какой такой человѣкъ? Что ему?

   Василиса.— Да почемъ мнѣ-то знать!

   Гаврило.— Сейчасъ выду. (Прячетъ бумагу въ карманъ).

   Иванъ.— Зачѣмъ выходить-то? Можетъ быть, это опять отъ Козиныхъ. Можетъ, Прасковья Селиверстовна прислала. Велите сюда придти. Тутъ и поговорите.

   Гаврило (Василисѣ).— Зови сюда. (Василиса уходитъ).

  

ЯВЛЕНІЕ VI.

ГАВРИЛО, ИВАНЪ И ВАСЯ ПОДОПЕНКИНЪ. (Подопенкинъ входитъ въ енотовой шубѣ и въ шапкѣ. На лицѣ его черная полумаска. Войдя, онъ сбрасываетъ съ себя шубу и съ головы шапку и показывается въ костюмѣ Гамлета, но въ то же время и въ ботфортахъ со шпорами).

   Подопенкинъ (стараясь говорить басомъ).— Клянитесь! Гамлетъ, клянись! Клянитесь! (Большими шагами подходитъ къ Гаврилѣ, сбываетъ съ себя маску и вскрикиваетъ).— Сорвалось! Ха-ха-ха! Что? Не узналъ? Здравствуй, Ганя! здравствуй, дружище!

   Гаврило.— Да чортъ тебя дери, гдѣ же тутъ узнать! Я даже съ перваго-то раза оробѣлъ немножко.

   Иванъ.— Василію Семенычу! Совсѣмъ невозможно узнать было. Ей-Богу! Только что кухарка сказала, и вдругъ вы входите!

   Подопенкинъ.— А я, Ганя, къ тебѣ. Ѣдемъ ряжеными. Сегодня у Семикова балъ, сговоръ, старшую дочку сговариваютъ. Повеселимся, попляшемъ, угостимся, зарядимъ! (Хлопаетъ себя по галстуку.)

   Иванъ.— Вотъ, Гаврило Панфилычъ, вамъ какъ есть сама судьба товарища посылаетъ!

   Гаврило.— Молчи, Иванъ. Вотъ что, Вася: я бы поѣхалъ, и съ радостію бы поѣхалъ, да видишь въ чемъ дѣло: тятеньки дома нѣтъ, а я не спросился со двора-то.

   Подопенкинъ.— А нѣтъ дома, такъ и спрашиваться нечего. Какой, братъ, я тебѣ костюмчикъ достану, такъ просто чудо! Вотъ мой костюмъ, смотри. Всего пять рублей. Вѣдь это гамлетка. Хорошъ? За ботфорты я рубль серебромъ особо далъ. Костюмеръ говорилъ, что ботфорты не полагаются къ гамлеткѣ, да ужь мнѣ очень хотѣлось ихъ надѣть-то.

   Гаврило.— Пройдись-ка, пройдись. Покажись, каковъ ты?

   Подопенкисъ (прохаживается комнатѣ большими шагами, потомъ выхватываетъ изъ ноженъ шпагу и бросается на Ивана).— Умри, несчастный! Ха-ха-ха! Что, испугался?

   Иванъ.— Василій Семенычъ, что жь это за безобразіе! Вѣдь неровенъ часъ — убить человѣка можно. Вонъ у насъ въ деревнѣ: братъ въ брата изъ ружья цѣлился. Тоже шалили. Прицѣлился, пустилъ курокъ, а ружье-то и выпалило. Такъ вѣдь на весь вѣкъ человѣка несчастнымъ сдѣлалъ. Пуля ему въ ногу попала. И по сію пору на костыляхъ ходитъ.

   Подопенкинъ.— Такъ ѣдемъ, Ганя! Ну да ты ѣдешь, полно врать.

   Гаврило.— Да нельзя, Вася. Ей-богу нельзя!

   Подопенкинъ.— Такъ у матери просись, вѣдь мать дома?

   Гаврило.— Дома. Да что же маменька сдѣлать можетъ? Маменька у насъ ничего не значитъ!

   Подопенкинъ.— Такъ проси, чтобъ отцу не говорила.

   Гаврило.— Да ужь, право, не знаю какъ!

   Подопенкинъ — И хочется, и колется, и маменька бранитъ!

   Иванъ.— А я вамъ, Гаврило Панфилычъ, вотъ что скажу: идите и проситесь у маменьки. Она отпуститъ. Просите только, чтобъ Панфилу Яковлевичу не говорила.

   Подопенкинъ.— Ну, иди, иди! Видишь, тебѣ двое говорятъ, чтобъ ты шелъ. (Пихаетъ его въ спину и пропихиваетъ въ двери).

  

ЯВЛЕНІЕ VII.

ПОДОПЕНКИНЪ и ИВАНЪ.

   Подопенкинъ.— Экой онъ у васъ робкій какой!

   Иванъ.— Будетъ робокъ, коли кого поѣдомъ ѣдятъ! Тутъ изъ кого хочешь всякую прыть вышибутъ!

   Подопенкинъ.— Ваня, что это у васъ за штучка на дворѣ живетъ? Я сейчасъ подъ воротами встрѣтилъ.

   Иванъ.— Да она какая такая изъ себя?

   Подопенкинъ.— Да такъ невеличка ростомъ, кругленькая! Встрѣтилъ я ее подъ воротами, а она меня и спрашиваетъ: послушайте, говоритъ, какъ васъ зовутъ? А я ей: зовутъ зовуткой, кралечка, прозываютъ дудкой, а по теперешнему Кузьма Федоръ Иванычъ. Разсердилась. Какой вы говоритъ, необразованный мужчина. Я было остановить ее хотѣлъ, растопырилъ руки — такъ она какъ змѣя выскочила въ калитку, да и была такова. Я за ней. А у меня эти ботфорты да шуба: запутался, да какъ чебурахнусь. Такъ и растянулся. Кто она такая?

   Иванъ.— А это горничная. Вотъ тутъ, напротивъ насъ, у чиновника живетъ.

   Подопенкинъ.— У тебя, поди, ужь съ ней шуры-муры заведены?

   Иванъ.— Да ужь это наше дѣло. Мы тоже не лыкомъ шитые, не лѣвой ногой сморкаемся. Ежели бы, я въ это время былъ подъ воротами, да увидалъ, что ее кто нибудь облапить хотѣлъ, такъ ужь бы тому бока намялъ, припечаталъ бы.

   Подопенкинъ.— А гдѣ она живетъ?

   Иванъ.— А вотъ здѣсь, напротивъ, въ третьемъ этажѣ. Только вы, Василій Семенычъ, это отдумайте: тутъ вамъ ни синя пороха не будетъ!

   Подопенкинъ.— Ну — полно, дура съ печи; вѣдь я такъ. (Смотритъ въ окно). Что это у васъ въ верхнемъ-то этажѣ дѣлаютъ? Ха-ха-ха.

   Иванъ.— А это у насъ всякій день комедія. Кухарка раздѣвается. И завсегда это вечеромъ. Вѣдь не вдомекъ же ей это окно завѣсить!

   Подопенкинъ.— Да тебѣ-то что? Жалко, что трубки театральной нѣтъ. (Приставляетъ глазамъ кулаки и смотритъ).

  

ЯВЛЕНІЕ VIII.

Тѣ ЖЕ И ГАВРИЛО.

   Гаврило.— Отпустила! отпустила! Ѣдемъ, Вася! Насилу захватилъ маменьку, и то догналъ на лѣстницѣ. Она въ баню ѣдетъ. Ну, теперь костюмъ брать. Какой? Шпанца не хочу. Шпанецъ безъ шпоръ.

   Подопенкинъ.— Арлекина. То съ бубенчиками. Фигару.

   Гаврило.— Чортъ съ нимъ! Что я за шутъ гороховый. Мнѣ бы такой костюмъ хотѣлось, чтобъ и благородно было, да чтобъ и побрякивало.

   Подопенкинъ.— Ну, французскій.

   Гаврило.— А шпоры и шпага полагается?

   Подопенкинъ.— Шпага есть, да и шпоры потребовать можно. Или вотъ костюмъ такъ костюмъ! Краковякъ называется, поясъ изъ мѣдныхъ бляхъ, шпоры и шпага. Прошлый годъ я въ эдакій костюмъ рядился.

   Гаврило.— Ну, вотъ его-то мнѣ и нужно! Дружище Вася, да какъ тебя Богъ надоумилъ ко мнѣ-то придти! Дай я тебя поцалую. Ну, угощеніе отъ меня за это! (Цалуются).

   Подопенкинъ.— Ужь я, братъ, какъ-въ гамлеткѣ одѣтъ, такъ все изъ Гамлета и садить буду. Каковъ костюмчикъ-то! Новенькій. Костюмеръ сказывалъ, что въ прошломъ году только шитъ. Генеральскій сынъ какой-то первый разъ его надѣлъ, а я второй!

   Гаврило.— Ну, вотъ въ чемъ дѣло, Бася. Поѣхать я съ тобой поѣду, только и ты для меня сдѣлай удовольствіе. Мнѣ, братъ, сегодня безпремѣнно нужно быть въ одномъ домѣ. У Козиныхъ. У нихъ гости сегодня, и тамъ одна барышня будетъ, которую мнѣ видѣть хочется. Ходитъ, что ли!

   Подопенкинъ.— Да ладно, что тутъ разговаривать! Хоть въ три дома! Ну, ѣдемъ!

   Иванъ.— Гаврило Панфилычъ, возьмите ужь и меня съ собой. Наряжусь и я.

   Гаврило.— А тятенька!

   Иванъ.— Да ужь что же-съ: семь бѣдъ одинъ отвѣтъ. Покрайности выгуляюсь. Ужь больно мнѣ дома-то сидѣть надоѣло. Я вѣдь чудной ряженый-то. Я васъ страсть какъ насмѣшу.

   Гаврило.— А вдругъ, чего Боже оборони, онъ узнаетъ, а ты ему и брякнешь, что я тебя отпустилъ.

   Иванъ.— Ну, вотъ еще! Виданое ли это дѣло, чтобъ я кого нибудь выдалъ! Гробъ! Могила! (Показываетъ на грудь).

   Гаврило.— Что жь, Вася, возьмемъ его!

   Подопенкинъ.— Отчего же не взять! Чѣмъ больше компанія, тѣмъ лучше. Ѣдемъ, Ванюха!

   Гаврило (Ивану).— А деньги на костюмъ есть!

   Иванъ.— Да такихъ-то денегъ нѣтъ, да мнѣ и не надо. Лучше ужь дайте такъ: я королеву Маргу куплю, что тятенька вашъ сжегъ, а костюмъ у меня будетъ. Я наряжусь убійцей.

   Подопепкинъ.— Какой же это костюмъ!

   Иванъ.— А вотъ какой. Брюки въ сапоги. Красная фуфайка у меня есть, красную фуфайку надѣну. На голову мѣховую шапку. Подпояшусь шарфомъ и за поясъ кухонный ножъ заткну. Что? Лицо и руки вымажу давленной клюквой и сажей. Будто въ крови. А? И дешево и сердито. Да еще усы и бороду изъ мѣху сдѣлаю. Мать родная не узнаетъ, вотъ какъ наряжусь.

   Подопенкинъ.— А вѣдь это чудно будетъ!

   Иванъ.— То-есть чуднѣе быть не можетъ!

   Гаврило.— Ну, такъ ты варгань! Одѣвайся. А я съ Васей за костюмомъ поѣду. Мы сейчасъ вернемся. Только ты живѣе!

   Иванъ.— Да ужь живымъ манеромъ одѣнусь. Только, Василій Семенычъ, одно условіе: какъ изъ воротъ выдемъ, перво дѣло въ погребокъ, потому — я не зарядивши совсѣмъ чудить не могу. Ходитъ?

   Подопенкинъ.— Ладно!

   Иванъ.— Эхъ, гуляй наша!

  

ОТДѢЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

   СЕЛИВЕРСТЪ СЕМЕНЫЧЪ КОЗИНЪ, небогатый торговецъ.

   АННА. СТЕПАНОВНА, жена его.

   ПАШЕНЬКА, 18 лѣтъ, ФЕДЯ, 11 лѣтъ, дѣти ихъ

   ПАНФИЛЪ ЯКОВЛЕВИЧЪ СУРИКОВЪ, богатый купецъ.

   ГАВРИЛО, его сынъ.

   ВАСЯ ПОДОПЕНКИНЪ.

   ИВАНЪ.

   СЕВАСТЬЯНЪ ФЕРАПОНТЫЧЪ, фельдшеръ изъ больницы.

   ИВАНЪ ИВАНЫЧЪ СОСКИНЪ, писецъ изъ квартала.

   АННУШКА, КАТЯ, подруги Пашеньки.

   ГОСТИ.

Чистая комната въ домѣ Козина. По стѣнѣ стоятъ: диванъ, стулья и комодъ. Передъ диваномъ столъ. Въ углу на маленькомъ столикѣ стоитъ закуска, графинъ водки и двѣ бутылки съ виномъ. На комодѣ поставлены тарелки съ пряниками, изюмомъ и орѣхами. На стѣнѣ висятъ картины: раскрашенная литографія какого-то генерала и видъ какого-то монастыря. Комната освѣщена шестью свѣчами, поставленными на комодѣ, на столѣ передъ диваномъ и на столикѣ съ закуской. Двѣ двери: прямо и налѣво. Двери налѣво отворены: видна освѣщенная комната и уголъ стола, за которымъ играютъ въ карты. При поднятіи занавѣса Козинъ и Суриковъ сидятъ на диванѣ. Около нихъ на стулѣ помѣщается Соскинъ. Пашенька, Катя и Аннушка, взявши другъ друга подъ руки, ходятъ по комнатѣ,

  

ЯВЛЕНІЕ I.

КОЗИНЪ, СУРИКОВЪ, СОСКИНЪ, ПАШЕНЬКА. КАТЯ и АННУШКА.

   Суриковъ.— Квартира у тебя ничего. Что за квартиру-то платишь?

   Козинъ.— Триста рублей. Дороги ныньче квартиры. Вонъ на Пескахъ, говорятъ, дешевле: да вамъ тамъ жить-то несподручно — отъ рынка далеко. Здѣсь высоконько немного — правда, да что жь дѣлать? Вы, Панфилъ Яковлевичъ, поди, уморились взбиравшись-то?

   Суриковъ.— Нѣтъ, ничего, я для хорошаго человѣка хоть на каланчу полѣзу.

   Козинъ.— Я все думаю, то-есть, какъ это вы ко мнѣ пожаловали. Просить я васъ не смѣлъ.

   Суриковъ (кивая головой на Соскина).— А вонъ съ ябедой былъ онъ у меня сегодня: бумажонки кой-какія написать нужно было.

   Козинъ.— Это такъ-съ, конечно, у васъ дѣла большія, не чета нашимъ.

   Суриковъ.— Ну, написалъ онъ мнѣ эти двѣ бумаги и прочитъ два рубля. Далъ я ему, да и говорю: вѣдь запьешь теперь, коли деньги есть. А онъ: нѣтъ, говоритъ, я сегодня на имянины къ Козину отозванъ, такъ туда прямо. И что ему въ голову пришло, сталъ меня просить, чтобы я въ тебѣ ѣхалъ. Дѣла у меня не было. Ну, что жь, думаю, поѣду, вѣдь мы съ нимъ знакомы.

   Соскинъ (нюхая табакъ).— Я, Селиверстъ Семенычъ, собственно потому привезъ ихъ къ вамъ, что зналъ, что вамъ пріятно будетъ.

   Суриковъ.— Ну, ужь ты это зелье-то при мнѣ оставь. Знаешь, что я этихъ табаковъ не терплю.

   Соскинъ.— А отчего бы, кажись? что въ немъ такое? Такое же Божіе произрастеніе, какъ и всѣ.

   Суриковъ.— Ябеда, прикуси свой языкъ!

   Козинъ.— Я, Панфилъ Яковлевичъ, вамъ то-есть такъ радъ, что и сказать не могу; потому, такой чести совсѣмъ не ожидалъ.

   Суриковъ.— У меня, братъ, этой горделивости нѣтъ. Я съ хорошимъ человѣкомъ завсегда компанію готовъ водить, валить и все эдакое.

   Соскинъ.— А вѣдь за это, Панфилъ Яковлевичъ, и отъ Бога хорошо. Вамъ за все на томъ свѣтѣ воздастся, потому сказано: горделивцы, о гордіи!..

   Суриковъ.— Ну, ужь пошелъ!

   Козинъ.— Панфилъ Яковлевичъ, сейчасъ чайку принесутъ, а до чайку-то бы водочки или винца…

   Суриковъ.— Водки выпью, а вина ни-ни. Шестой годъ этой дряни не пью.

   Соскинъ.— Да водка она лучше. Она грудь очищаетъ, мокроты гонитъ и для глазъ оно хорошо. Зрѣніе…

   Козинъ.— Такъ пожалуйте.

   Суриковъ.— А вотъ намъ ябеда поднесетъ. Ну-ко, нацѣди!

(Соскинъ наливаетъ двѣ рюмки и подноситъ Сурикову и Козину).

   Козинъ (Соскину).— Самъ-то ты что жъ? Выпей. Да подай закуски.

   Соскинъ (подаетъ закуску).— Приложусь, будетъ время.

   Суриковъ.— Съ ангеломъ! (пьютъ).

  

ЯВЛЕНІЕ II.

Тѣ же, АННА СТЕПАНОВНА и ФЕДЯ.

   Федя (подноситъ къ Сурикову подносъ; на подносѣ стоять три стакана чаю).— Пожалуйте!

   Анна Степановна (слѣдуя за Федей).— Пожалуйте, Панфилъ Яковлевичъ, чайку, откушайте. Ужь извините. (Всѣ берутъ стаканы).

   Суриковъ.— Который годъ мальчонкѣ-то?

   Козинъ.— Одиннадцать, двѣнадцатый пошелъ.

   Суриковъ.— Въ лавку пора. Хочешь въ лавку!

   Федя.— Ни знаю, какъ тятенька.

   Козинъ.— А вотъ какъ двѣнадцать стукнетъ, такъ мы его и въ лавку, а теперь пускай поучится. Онъ у насъ въ школу ходитъ, къ мадамъ. Четыре рубля въ мѣсяцъ за него платимъ; да вотъ ныньче къ Рождеству на платье ей отрѣзали, да пирогъ сладкій снесли.

   Соскинъ.— Науки юношей питаютъ… Но паче всего законъ Божій. Это первое…

   Анна Степановна (гладить Федю по головѣ),— Одъ у насъ старательный… Теперича начнетъ съ вечера урокъ твердить, такъ, вѣрите ли, даже до слезъ. Заплачетъ, да и говоритъ: маменька, говоритъ, ничего въ голову не лѣзетъ. А пуще всего ему эта ариѳметика. Мученье!

   Суриковъ.— А мы такъ и безъ ариѳметики прожили. Слава-Богу, деньги счесть можемъ, да и есть, что счесть. (Хлопаешь себя по карману).

   Анна Степановна.— И какъ только онъ у насъ начнетъ ариѳметику учить — сейчасъ слезы. Я ему и говорю: перекрести ты эту книгу, поцалуй ее, положи подъ подушку и ложись спать; завтра все будешь знать. Потому, ребенку ежели все одно да одно, онъ заболтается.

   Суриковъ.— А я такъ своего сына Гаврилу на дому училъ. Писарь военный одинъ ходилъ. За три красненькія всему выучилъ. Ужь послѣ я ему прибавилъ: на сертукъ сукна купилъ.

   Козинъ.— У васъ сынокъ-то порядочный…

   Суриковъ.— Двадцать-третій пошелъ, да что толку-то? Вотъ все женить хочу.

   Анна Степановна.— Молодаго человѣка первое дѣло женить надо.

   Суриковъ.— Да вотъ все невѣсты для него подходящей но могу найдти. И есть, да все мнѣ не по нраву. То отецъ сквалыжникъ, то такъ въ приданомъ не сойдемся. Ежели въ этомъ мясоѣдѣ не найду ему подходящей невѣсты, такъ просто назло же женю его на какой-нибудь безприданницѣ. По крайности, та, видѣвши свою судьбу, будетъ за меня Бога молить.

   Козинъ.— Это дѣло хорошее, это добродѣтель.

   Анна Степановна; — Да, да, сиротъ да невѣстъ безприданныхъ устроявать — это первое дѣло.

   Суриковъ (кивая на дѣвицъ).— Которая твоя-то дочка?

   Козинъ.— А вотъ эта. Паша, подойди!

(Пашенька подходитъ къ столу).

   Суриковъ.— А что, Пашенька, поди у васъ только и на умѣ, что женихи?

   Соскинъ.— А чему же и быть у молодыхъ дѣвушекъ, какъ не этому?

   Суриковъ.— Хочется, поди, замужъ-то? Селиверстъ Семенычъ, пріискиваешь ей?

   Козинъ.— Да вѣдь какъ же пріискивать-то? Вѣдь это люди съ достаткомъ пріискиваютъ, а намъ надо ждать, не навернется ли какой. Ныньче вонъ послѣдній прикащикъ въ хозяева выйдетъ, такъ и тотъ норовитъ пять тысячъ взять, салонъ бархатный, да нитку бриліантовую.

   Суриковъ.— Какъ для эдакой дѣвушки жениха не сыскать! Вотъ я къ тебѣ пришлю сваху, такъ она ей богатаго сосватаетъ. Завтра же пришлю.

   Козинъ.— Гдѣ ужь намъ богатаго, Панфилъ Яковлевичъ! Намъ хоть бы такъ мало-маля со средствами, да чтобъ человѣкъ хорошій былъ. Вѣдь за ней денегъ нѣтъ. Трянками наградимъ, сможемъ.

   Суриковъ.— Безъ денегъ возьметъ.

   Козинъ.— Вашими бы устами да медъ пить! Да гдѣ намъ! Панфилъ Яковлевичъ, въ горку съиграть не желаете ли? Тамъ у меня играютъ.

   Суриковъ.— Пожалуй. Ничего, можно.

   Козинъ.— Такъ пожалуйте. Тамъ и водочки выпьете. У женя тамъ тоже закуска накрыта. (Встаютъ и идутъ къ дверямъ. Звонокъ. Анна Степановна уходитъ въ среднюю дверь и тотчасъ же возвращается съ Севастьяномъ Ферапонтычемъ).

   Суриковъ.— Ну, еще гости! Однако, братъ, у тебя сегодня балъ.

  

ЯВЛЕНІЕ III.

ТѢ же и СЕВАСТЬЯНЪ ФЕРАПОНТЫЧЪ.

   Севастьянъ Ферапонтычъ (Подбѣгая къ Козину).— Селиверстъ Семенычъ, честь имѣю васъ поздравить со днемъ вашего ангела и пожелать вамъ всего хорошаго. Что вы желаете, пусть вамъ все исполнится. Ивану Иванычу! Прасковья Селиверстовна, съ имянинникомъ!.. Вы все хорошѣете.

   Паша.— Полноте, какіе вы насмѣшники.

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Кто, я? я?

   Суриковъ.— Что это за молодецъ?

   Козинъ.— Фельдшеръ. Славный парень и свое дѣло хорошо знаетъ. Вотъ онъ мнѣ на прошлой недѣлѣ банки накидывалъ, Да жена была больна, такъ ее вылечилъ. (Суриковъ и Козинъ уходятъ въ дверь налѣво. За ними слѣдуетъ Федя).

  

ЯВЛЕНІЕ IV.

АННА СТЕПАНОВНА, СОСКИНЪ, ПАШЕНЬКА, КАТЯ, АННУШКА и СЕВАСТЬЯНЪ ФЕРАПОНТЫЧЪ.

   Анна Степановна.— Что такъ поздно, Севастьянъ… Все позабываю, какъ по отчеству.

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Ферапонтычъ,

   Анна Степановна.— Что такъ поздно, Севастьянъ Ферапонтычъ?

   Пашенька.— Что это вы, маменька, имени запомнить не можете!,

   Севастьянъ Феранонтичъ.— О, помилуйте! Какъ ни зовите, лишь хлѣбомъ кормите. Оттого такъ поздно, что мы съ главнымъ докторомъ на операціи были — ногу пилили.

   Анна Степановна.— Ахъ, страсти какія!

   Пашенька.— И вы не боитесь?

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Чего же бояться? Это для насъ плевое дѣло! Все одно, что стаканъ воды выпить. Мы и не такія операціи дѣлали. Мы съ главнымъ докторомъ у одного больного черепъ снимали.

   Анна Степановна.— О, Господи! Ну ужь, полноте! Не могу я этого слышать!

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Что же-съ? Вѣдь тутъ ничего такого нѣтъ… Мы лягушку съ мозговъ снимали.

   Пашенька.— Ахъ страсти! Живую?

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Совсѣмъ живую.

   Соскинъ.— Это такъ-съ, это бываетъ. Одна женщина тоже вотъ такъ воды напилась да лягушечье яйцо и проглотила, такъ у ней въ животѣ лягушки-то завелись. Умерла. Это и писано было.

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Нѣтъ-съ, тутъ совсѣмъ особая статья. Этотъ человѣкъ цвѣтокъ какой-то понюхалъ, да вотъ также яйцо лягушечье ему въ мозги и попало. Ну, и вывелась лягушка. Какъ сняли мы черепъ-то, а она такъ впившись на мозгахъ и сидитъ. Я и говорю главному доктору: ваше превосходительство, вѣдь такъ ее снять нельзя, потому что она глубоже вопьется. И что мы придумали. Поставили передъ ней зеркало, а она какъ увидала въ зеркалѣ другую-то лягушку, прыгъ, да и соскочила. Ну…

   Пашенька.— Довольно, довольно, не разсказывайте! Какой вы безстрашный!

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Никакой тутъ безстрашности нѣтъ, а ежели человѣкъ во вкусъ войдетъ, такъ это первое удовольствіе! Напримѣръ, трупъ рѣзать… покойникъ… конечно, запахъ…

   Пашенька.— Ахъ, оставьте!

   Анна Степановна.— Ну ужь, ты къ ночи-то не говори. Что за разговоръ объ этомъ! Дѣвицы, да что вы все такъ-то маетесь: вы бы хоть пряничковъ поѣли да орѣшковъ пощелкали:

   Аннушка.— Мы ужь ѣли.

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Позвольте вамъ замѣтить, какія же вы ели, вы скорѣе розы, и розы махровыя.

   Катя.— Съ вами совсѣмъ разговоръ вести нельзя. Вы какъ полицейскій крючекъ привязываетесь.

   Пашенька.— Ужь они завсегда такіе насмѣшники!

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Какая же тутъ насмѣшка! Я только сказалъ, что вы розы.

   Соскинъ.— Вы, барышня, сейчасъ отнеслись съ пренебреженіемъ къ полиціи, а такъ-какъ я самъ въ кварталѣ письмоводителемъ состою, то и оскорбился. Теперь, чтобы мнѣ свое оскорбленіе забыть, я долженъ рюмку водки выпить. Анна Степановна, можно!

   Анна Степановна.— Пей, пей, батюшка. На то поставлена. (Соскинъ подходить къ столу съ закуской и пьетъ водку).

   Пашенька.— А вы что же, Севастьянъ Ферапонтычъ, не закусите, да не выпьете!

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Можно-съ, только съ условіемъ: я буду пить за ваше здоровье. Иванъ Иванычъ, вы ужь выпили! А я съ вами выпить хотѣлъ.

   Соскинъ.— Да это ничего, я и вторую выпью.

   Севастьянъ Ферапонтычъ (Пашенькѣ). Ваше здоровье! (Пьетъ). Скажите, гадали вы на святкахъ?

   Пашенька.— А вамъ зачѣмъ знать? Какіе вы любопытные! Гадали.

   Анна Степановна.— Гадали, гадали. Ужь какъ же дѣвицамъ не гадать! Имена спрашивали и мостки подъ кроватью мостили. Вотъ и сегодня за ворота просились имена спрашивать, да ужь я не пустила. Вчера вотъ также пошли. Прибѣгаютъ домой и лица на нихъ нѣтъ. Напали на какого-то пьянаго, а онъ ихъ и обругалъ. Такъ обругалъ, что и сказать стыдно.

   Пашенька.— Ну, маменька, полноте. Ужь вы все разсказываете.

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Это все отъ необразованія. Образованіе первое дѣло.

   Анна Степановна.— Ну, я пойду распоряжусь; а ты, Паша, угощай гостей-то.

   Соскинъ.— Пойду и я посмотрю, какъ въ карты играютъ. (Анна Степановна и Соскинъ уходятъ).

  

ЯВЛЕНІЕ V.

ТѢ ЖЕ, кромѣ АННЫ СТЕПАНОВНЫ и СОСКИНА.

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Прасковья Селиверстовна, позвольте узнать, кого же вы видѣли во снѣ своимъ суженымъ? Кто васъ черезъ мостокъ переводилъ?

   Пашенька.— Какой вы любопытный! Зачѣмъ вамъ знать?

   Катя.— Развѣ дѣвушки объ этомъ сказываютъ? Много будете знать, скоро состаритесь.

   Пашенька.— Да я никого не видѣла. Налила я съ вечера на блюдечко воды, положила жердочки, а кошка ночью пришла, выпила воду и все разломала. Дѣвицы, давайте гадать! Севастьянъ Ферапонтычъ, придумайте какое нибудь гаданье.

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Давайте пѣтуха кормить.

   Пашенька.— Да гдѣ же его взять? У насъ нѣтъ.

   Аннушка.— Къ сосѣдямъ послать можно. У нихъ есть.

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— А вотъ еще гаданье: бѣгите сейчасъ въ кухню и берите, не глядя, по полѣну. Ежели полѣно будетъ гладкое, то женихъ будетъ красивый, а корявое, такъ — рябой, нехорошій.

   Пашенька.— Ну, хорошо. Пойдемте, дѣвицы.

   Аннушка.— Пойдемте! (Бѣгутъ къ среднимъ дверямъ. Сильный звонокъ. Онѣ останавливаются).

   Пашенька.— Гости! Кто бы это былъ? Можетъ быть, ряженые! (Аннушкѣ). Можетъ быть, это онъ? Ахъ! дай-то Богъ! (Еще звонокъ). Что же это не отворяютъ!

  

ЯВЛЕНІЕ VI.

Тѣ же и АННА СТЕПАНОВНА.

   Анна Степановна.— Ахъ, срамъ какой! И отворить некому! Молодцы разбѣжались куда-то. Одинъ Пантелей дома, и тотъ лежитъ пластъ пластомъ. Представьте, какой мерзавецъ! Отлилъ изъ ведерной бутыли въ полоскательную чашку водки и нализался какъ скотъ! (Звонокъ).— Пойти самой отворить.

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Позвольте, я распоряжусь. (Уходитъ въ среднюю дверь и тотчасъ же возвращается). Ряженые, ряженые пріѣхали! (Суматоха. Изъ дверей налѣво выбѣгаютъ Соскинь и Ѳедя и убѣгаютъ въ среднія двери).

   Анна Степановна (обдергивая на дѣвицахъ платьѣ, вслѣдъ Соскину).— Это ряженые. Проси, батюшка Иванъ Иванычъ! Проси! (Въ среднихъ дверяхъ показывается Гаврило, въ краковскомъ костюмѣ, и Подопенкинъ, въ костюмѣ Гамлета и въ ботфортахъ. Соскинъ проситъ ихъ воидти въ комнату. Они не рѣшаются. Наконецъ, Иванъ ихъ всѣхъ и вбѣгаетъ въ комнату. Онъ въ костюмѣ убійцы. За нимъ входятъ Гаврило и Подопенкинъ)..

  

ЯВЛЕНІЕ VII.

АННА СТЕПАНОВНА, СЕВАСТЬЯНЪ ФЕРАПОНТЫЧЪ, ПАШЕНЬКА, КАТЯ, АННУШКА, ѲЕДЯ, СОСКИНЪ, ГАВРИЛО, ПОДОПЕНКИНЪ и ИВАНЪ.

   Иванъ (вбѣгая на средину комнаты, кричитъ).— Здравія желаемъ! (Ряженые ходятъ по комнатѣ и раскланиваются со всѣми. Дѣвицы тихонько смѣются и пятятся отъ Ивана; Соскинъ и Севастьянъ тѣмъ заглядываютъ подъ маски).

   Гаврило (подходитъ къ Пашенькѣ).— Здравствуйте, Прасковья

   Семеновна. Вы меня не узнаете?

   Пашенька.— Еще бы не узнать? Я васъ ждала даже.

   Гаврило.— А я насилу урвался. Письма ваше я получилъ, но не сжегъ его, а храню на груди. Это все одно, что на днѣ моря.

   Пашенька.— Нѣтъ, сожгите. Я вамъ лучше кошелекъ бисерный подарю на память. Нарочно для васъ связала.

   Гаврило.— Кошелекъ кошелькомъ, а письмо само собою.

   Пашенька.— Нѣтъ, ужь лучше сожгите. Я все боялась, не попалось бы оно кому другому. Кто это съ вами такой страшный?

   Гаврило.— А это молодецъ нашъ. Мы его для компаніи взяли. Вы придете въ Крещенье на площадь, на іорданскій парадъ смотрѣть?

   Пашенька.— Не знаю. Какъ папенька съ маменькой.

   Гаврило.— Приходите. Мы тамъ увидимся.

   Подопенкинъ (Аннушкѣ).— А я, барышня, васъ знаю. Вы ко Владимірской въ церковь ходите и всегда на праву руку у входа стоите.

   Аннушка.— Мало ли куда я хожу.

   Подопенкинъ.— А меня вы знаете?

   Аннушка.— Знаю. Вы въ рынкѣ торгуете.

   Подопенкинъ.— Никакъ нѣтъ-съ, не туда попади. Я военный офицеръ.

   Севастьянъ Ферапонтычъ (прислушиваясь).— Бывали военные офицеры, да не такіе! Аршиномъ воюете?

   Подопенкинъ.— Что?

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Оно, я говорю, по обращенію, сейчасъ видно.

   Подопенкинъ.— Какое же вамъ обращеніе нужно? Писарьское?

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Ошибаетесь, я не писарь, а фельдшеръ. (Отходитъ).

   Подопенкинъ (ему въ слѣдъ).— Все одно — одинъ бѣсъ! (Аннушкѣ).— Часто вы бываете въ театрѣ?

   Иванъ (говоритъ басомъ, указывая на закуску).— Эсаулъ! Что это вдали виднѣется? Непріятельская батарея? Взять ее приступомъ! Навались на весла!

   Гаврило (подходитъ къ Ивану и дергаетъ его за рукавъ).— Иванъ, ты ужь не очень безобразничай!

   Иванъ,— Ребята, смѣлымъ Богъ владѣетъ! На то мы разбойники!

   Соскинъ.— Вотъ за это браво! Молодецъ, разбойникъ! Анна Степановна, мы выпьемъ.

   Анна Степановна.— Ахъ, я дура! что же это я, въ саломъ дѣлѣ, закусить-то не попрошу. Господа ряженые, пожалуйте закусить да выпить. Не побрезгуйте.

   Иванъ.— Можно. Ай-да мать командорша! (Мужчины подходятъ къ столу съ закуской и пьютъ).— Намъ, по закону, изъ рюмки пить не полагается. Мы изъ стакашка. На то мы разбойники.

   Анна Степановна.— Ряженые, вы хоть бы потанцовали. Повеселитесь, станцуйте кадриль.

   Подопенкинъ.— А музыка у васъ какая-нибудь есть?

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Нѣтъ ли у васъ гитары? Вотъ Иванъ Иванычъ намъ сыграетъ.

   Анна Степановна.— У насъ гитары нѣтъ, а достать можно. Тутъ у насъ на лѣстницѣ у полковника поваръ живетъ, такъ все на гитарѣ играетъ.

   Севастьянъ Феранонтычъ.— Такъ достаньте.

   Анна Степановна.— Сейчасъ; Федя, голубчикъ, сбѣгай въ кухню, да скажи Анисьѣ, чтобъ она сходила къ полковницкому повару и попросила у него гитару. (Федя убѣгаетъ въ среднюю дверь).

  

ЯВЛЕНІЕ VIII.

Тѣ же, кромѣ ФЕДИ.

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Ну, Иванъ Иванычъ, приготовляйтесь бряцать.

   Соскинъ.— Да что же я играть-то буду? Вѣдь кромѣ русскихъ пѣсенъ ничего не знаю. Игрывалъ прежде кадриль, да ужъ теперь забылъ. Первую-то фигуру, пожалуй, вспомню, ну, и послѣднюю — тамъ галопъ, а ужь середину, хоть убейте, не знаю.

   Подопенкинъ.— Ну, да какъ нибудь.

   Аннушка.— Иванъ Иванычъ, голубчикъ, съиграйте.

   Соскинъ.— Да вѣдь я только и знаю первую да послѣднюю фигуру.

   Подопенкинъ.— Ну, и жарьте ихъ. Намъ все одно!

  

ЯВЛЕНІЕ IX.

Тѣ же и ФЕДЯ.

   Федя (вбѣгая съ гитарой въ рукахъ).— Вотъ-съ гитара. Только поваръ просилъ, чтобъ струны не порвали.

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Давай сюда. Ну, господа, становитесь въ пары! Иванъ Иванычъ, получайте гитару, садитесь И настраивайте! (Передаетъ гитару Соскину).

   Соскинъ.— Давно ужь я и гитары въ руки не бралъ. Попробуемъ. (Становятся въ пары. Гаврило Панфильичъ съ Пашенькой, Подопенкинъ съ Аннушкой и Иванъ съ Катей).

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— А мнѣ-то дамы и нѣтъ. Анна Степановна, позвольте васъ просить.

   Анна Степановна.— Что ты, батюшка, какая ужь я танцорка! Танцуй вонъ съ Федей. Онъ вѣдь у насъ этимъ танцамъ-то тоже обучается.

   Севастьянъ Ферапонтычъ.— Ну, пожалуй! Фединька, давай руку! Становись! (Соскинъ начинаетъ играть первую фигуру кадрили. Танцы. Изъ дверей налѣво выходятъ гости-мужчины и становятся сзадитанцующихъ. Въ концѣ первой фигуры Иванъ пляшетъ въ присядку).

   Гости.— Ай-да молодецъ! Браво! Лихо! Это наши рыночники. Ужь это вѣрно!

   Соскинъ (сыгравъ первую фигуру кадрили).— Вотъ ужь вторую-то фигуру я и не знаю.

   Подопенкинъ.— Да ничего! Жарьте сначала, да и дѣлу конецъ! (Соскинъ продолжаетъ играть).

   Иванъ (сдѣлавъ соло во второй фигурѣ въ присядку, становится передъ своей дамой, выхватываетъ изъ-за пояса ножъ и кричитъ).— Пей подъ ножомъ Прокофья Ляпунова!

   Гости (хлопая въ ладоши).— Браво, браво!

   Катя (убѣгаетъ отъ Ивана и садится на стулъ).— Не хочу больше танцовать! Что жъ это, въ самомъ дѣлѣ, онъ безобразничаетъ! Эдакъ онъ, Богъ-знаетъ, что можетъ сдѣлать (Общее замѣшательство. Танцы кончаются).

   Гаврило (подходить къ Ивану).— Ну, Иванъ, совсѣмъ ты меня въ конфузъ ввелъ! Спасибо!

   Иванъ (пьянѣя).— Ужь вы оставьте! Я знаю, что дѣлаю. Что жъ я ей сдѣлалъ? Нешто ея убыло? (Во время танцевъ борода у него отклеилась. Отъ частыхъ утираній рукавомъ краска сошла съ лица).

   Севастьянъ Феранонтичъ.— Совсѣмъ невозможно танцовать. (Катѣ). Это, барышня, все отъ необразованности вышло. Мнѣ даже совѣстно.

   Иванъ.— Отъ какой необразованности? Вишь какъ заносится! Что жь, что у васъ пуговицы-то блестятъ, такъ ужь вы и образованы? Почемъ вы знаете, можетъ мы почище васъ! (Напираетъ на Севастьяна Ферапонтыча. Тотъ пятится. Гаврила и Подопенкинъ отводятъ его).

   Гости.— Нашъ! Нашъ рыночный!

   Иванъ (хромая).— Захромалъ. А все оттого, что одну выпилъ. Говорятъ, двѣ надо выпить. (Беретъ Соскина подъ руку, и подводитъ его къ закускѣ). Ну-ко, музыкантъ, ты мнѣ по нраву пришелся. Выпьемъ! (пьютъ).

  

ЯВЛЕНІЕ X.

Тѣ же, КОЗИНЪ и СУРИКОВЪ входятъ изъ дверей налѣво.

   Суриковъ.— Покажи, покажи, что у тебя за ряженые.

   Гаврило (тихо).— Тятенька! Ну, не было печали…

   Подопенкинъ.— Вотъ-те и клюква!

   Суриковъ (Подходитъ къ Ивану, вглядывается и узнаетъ). Ахъ ты собака! Ты здѣсь зачѣмъ? У кого ты спрашивался!

   Иванъ. (Пятясь).— Виноватъ-съ, не буду…

   Козинъ.— Въ чемъ дѣло, Панфилъ Яковлевичъ? Въ чемъ дѣло?

   Суриковъ.— Да какъ же, скажи на милость, меня дома нѣтъ, а они вонъ какую музыку затѣяли! Рядиться вздумали, да но чужимъ домамъ шляться. Вѣдь это молодецъ мой. Я тебѣ покажу, будешь ты знать у меня, какъ эдакія колѣна выкидывать. Ты здѣсь съ кѣмъ? Съ Гаврюшкой? Сейчасъ я развѣдаю (Подходитъ къ Гаврилъ). Гаврюшка, снимай маску!

   Гаврило.— Тятенька, голубчикъ, не конфузьте. Вѣдь я бы спросился, да васъ дома не было!

   Суриковъ.— Снимай, каналья, харю поганую, коли отецъ приказываетъ!

   Гаврило (снимая маску).— Тятенька, простите…

   Суриковъ.— Сейчасъ домой ѣдемъ! Я тебѣ покажу, какъ по чужимъ домамъ безъ спросу шататься. Ты у меня будешь знать! Я тебя въ три дуги… Ахъ ты шельма необузданная!

   Подопенкинъ (снимаетъ маску и подходитъ къ Сурикову).— Панфилъ Яковлевичъ, ужь вы его не браните, это я его сманилъ ѣхать, а то бы онъ и не подумалъ.

   Суриковъ.— Ты? Ну, такъ вотъ я твоему отцу скажу, чтобы онъ тебѣ бока-то настегалъ.

   Подопенкинъ.— Помилуйте, за что же-съ?

   Суриковъ.— За баламутство. Не сбивай другихъ съ толку. Гаврило, сбирайся!

   Козинъ.— Панфилъ Яковлевичъ, что же это такое? Что за домъ мой такой позорный, что сыну вашему быть нельзя? Вѣдь вы пришли; отчего же и ему моего хлѣба-соли не откушать? Это мнѣ обидно, то-есть какъ обидно. Богъ съ вами!

   Суриковъ.— Ну, ты тоже не очень. Меня только одна злость беретъ, зачѣмъ онъ безъ спросу.

   Козинъ.— Нѣтъ, ты меня очень обидѣлъ!

   Суриковъ.— Совсѣмъ ты меня не знаешь, Селиверстъ Семенычъ. Я тебя люблю и уважаю. Вотъ что! Почемъ ты знаешь, можетъ, я Гаврилу твоей дочкѣ въ мужья прочилъ.

   Козинъ.— Панфилъ Яковлевичъ, такихъ вещей при всемъ народѣ не говорятъ. Что ужъ, будто мы люди маленькіе, такъ насъ и обижать можно? Вѣдь вы огласку дѣлаете.

   Суриковъ.— Ну, ужь ты молчи! Я знаю, что я говорю. Ужъ мнѣ, что, братъ, въ голову засѣло, такъ камнемъ не вышибешь! Ну, Селиверстъ Семенычъ, отдаешь свою дочь въ замужество за моего сына Гаврилу?

   Козинъ.— Панфилъ Яковлевичъ, да вы это безъ насмѣшки спрашиваете? А то, вѣдь, грѣхъ; ей-Богу, грѣхъ.

   Суриковъ.— Я тебя спрашиваю: отдаешь дочь?

   Козинъ.— Еще бы не отдать!— да вѣдь я ужь право, не знаю, какъ вы объ этомъ спрашиваете.

   Суриковъ.— Пашенька, нравится вамъ мой Гаврило?

   Анна Степановна (со слезами). Ахъ, Господи, да еще бы не нравиться! Такой человѣкъ…

   Суриковъ.— Ну, Гаврило, вотъ твоя невѣста. Цалуй ее!

   Гаврило,— Тятенька, вѣрить мнѣ этому, или не вѣрить? Прасковья Селиверстовна…

   Козинъ (обнимаясь съ Суриковымъ).— Ну, Панфилъ Яковлевичъ, ужь удружилъ ты мнѣ. О какъ разъ мнѣ эдакая радость въ день моего ангела. Ну, нареченный зятюшка, цалуй невѣсту.

   Суриковъ.— Полно ему холостымъ-то бѣгать, а то оболтался совсѣмъ. (Общее поздравленіе и цалованеі.).

   Гаврило (цалуясь съ Пашенькой). Ну, Прасковья Селиверстовна, ужь я, право, не знаю, какъ мнѣ и вѣрить этому счастію. Боюсь, чтобъ тятенька не заблажилъ опять. Вѣдь ужь это не первый разъ меня такъ сговариваютъ.

   Иванъ. (Козину и Сурикову).— Хозяева, позвольте многолѣтіе произнести (Суриковъ машетъ рукой). Хозяину дома сего и моему хозяину многая лѣта! (Беретъ высоко и срывается).

   Гости (Поютъ).— Многая лѣта, лѣта многая!

   Козинъ (кричитъ во время пѣнія).— Анна Степановна, да ты бы хоть винца распорядилась принести. Тащи сюда!

КОНЕЦЪ.