Скарлатинная кукла

Автор: Лухманова Надежда Александровна

Надежда Александровна Лухманова

Скарлатинная кукла

   В Петербурге стояла весна, солнышко уже растопило снег на крышах домов, но иногда ещё большие хлопья снега снова падали на улицы и тротуары; только этот снег держался недолго: он быстро таял, дворники большими мётлами сметали его, а солнышко, выглянув, сушило землю, и тогда все дети спешили гулять.

   Всем им хотелось в особенности туда, где были выстроены лёгкие балаганы, в которых три дня продают игрушки, пряники, конфеты, птичек и рыбок. Эти три дня называются Вербными днями. Приходятся они всегда на 6 неделю Великого поста, в конце марта, а иногда и в апреле, когда уже детям не сидится в комнате, а так и хочется погулять.

   В одной маленькой квартире, где жила Анна Павловна, с четырьмя детьми, было очень шумно: дети смеялись, кричали, приготовляясь идти на вербу, и каждый хотел купить себе что-нибудь особенное на те деньги, которые мама подарила каждому из них для этого праздника.

   Посреди комнаты, уже совсем одетая в коричневый ватный капотик, в шляпке и с муфточкой, стояла пятилетняя Катя и ждала, когда отворится дверь другой комнаты, и выйдет оттуда мама, чтобы взять её на руки и снести с высокой лестницы вниз, на улицу. Старшая сестра её, Настя, уже ходившая в гимназию, была тоже одета и теперь повязывала тёплые шарфики на шею двум младшим детям Грише и Соне. Возле детей прыгал маленький такс «Трусик», на низких лапочках, вертлявый, весёлый. Он с лаем бросался на детей, хватал их за перчатки, за шубки, и дети, то один, то другой, вырывались из рук Насти и бросались возиться со своим любимцем. Настя уже хотела постучать в комнату мамы и сказать, что все дети готовы, как дверь открылась, и вышла Анна Павловна. Катя протянула к матери ручки: «Мама, ну!»

   «Ну» и «зачем» были любимыми словами Кати. Восторг, удивление, радость и требования, всё воплощалось в «ну!»

   А всякий отказ в её просьбах, всякий выговор вызывали в ней вопрос: «Зачем?» И хотя ребёнок говорил почти всё, эти два слова, с разнообразнейшими оттенками голоса и мимики, слышались весь день.

   — Ну, мама! — повторила Катя уже со слезами в голосе, и ротик её покривился.

   Анна Павловна поглядела на ребёнка и тревожно перевела глаза на Настю.

   — Да, мама, по моему, дитя нездорово, — и старшая сестра заботливо взяла за руку малютку, но Катя капризно вырвалась от неё.

   — Гулять, мама, гулять — ну!

   — У неё как будто жарок… — заметила Настя.

   — Ничего, разгуляется, — решила Анна Павловна, — Гриша и Соня идите вперёд; Трусик, назад, дома!

   Дети побежали в прихожую, а Трусик, опустив хвост, растопырив свои крокодильи лапки, почти припадая животом к полу, огорчённый до глубины своего собачьего сердца, поплёлся в кухню, с тайной надеждой погулять хоть с кухаркой, когда она побежит в лавочку.

   Сойдя с извозчика у Гостиного двора, Анна Павловна взяла на руки Катю, Гриша с Соней шли впереди. Дети с любопытством и радостью стали разглядывать прелести, разложенные на прилавках открытых лавочек.

   Когда Анна Павловна с детьми обходила третью линию, Гриша нёс уже в правой руке баночку с золотыми рыбками и, боясь расплескать воду, шёл осторожно, не спуская глаз с живого золота, игравшего перед его глазами.

   Если бы не Соня, которая теперь вела брата под руку, он, от избытка осторожности, наверно споткнулся бы и разбил банку. Соня ещё не покупала ничего, мечтая выпросить у мамы живую птичку. Маленькие сердца детей жаждали приобрести существо, на которое могли бы изливать своё покровительство, уход и ласку. Катя капризно отворачивалась от всего, что ей предлагала мать.

   — Мама, — робко остановила Анну Павловну Соня, — купите мне воробушка, у нас есть клетка, мама…

   Анна Павловна остановилась у выставки птиц и купила за тридцать копеек куцего, но юркого, весёлого чижа. Получая птичку, Соня радостно вспыхнула и, несмотря на давку, налету успела поцеловать руку матери, затем прижала к груди крошечную клетку. Брат и сестра, не глядя уже по сторонам, завели беседу о том, как содержать и чем кормить своих новых, маленьких друзей.

   Так дошли они до следующего угла, как вдруг Катя рванулась с рук матери и с необыкновенным восторгом крикнула своё «ну!»

   Анна Павловна и дети остановились: за громадным зеркальным стеклом, среди массы всевозможных игрушек, стояла кукла, величиною с трёхлетнего ребёнка. Длинные локоны льняного цвета падали ей на плечи; большие голубые глаза глядели весело на детей; громадная розовая шляпа, с перьями и бантами, сидела набок; шёлковое розовое платье, всё в кружевах, пышными складками падало на толстые ножки в розовых чулках и настоящих кожаных башмачках; в правой, согнутой на шарнире, руке кукла держала розовое яйцо; на груди у куклы был пришпилен ярлычок с надписью: «заводная, цена 35 р.» Анна Павловна сама залюбовалась на игрушку.

   — Что, хороша кукла? — спросила она Катю, но та, протянув ручонки вперёд и не сводя с игрушки своего загоревшегося взора, уже кричала:

   — Мама, куклу! Хочу куклу! Ну?

   Гриша и Соня как взрослые, уже понимающие стоимость вещей, рассмеялись:

   — Мама не может купить этой куклы, — заговорили они в голос.

   — Зачем? — уже со слезами протестовала малютка и вдруг, охватив ручонками шею матери, начала осыпать её лицо поцелуями. — Мама, куклу! Кате куклу, ну!

   Анна Павловна смеялась. Цена 35 руб. была для неё так высока, что ей казалась невозможной, даже со стороны Кати, такая просьба.

   — Нельзя, Катюша, это чужая кукла, нам её не дадут; я куплю тебе другую, — и Анна Павловна двинулась дальше.

   Когда чудная розовая кукла скрылась из глаз Кати, девочка неожиданно разразилась страшными рыданиями.

   — Зачем? Зачем? Куклу! Куклу! — кричала она, захлёбываясь от слёз.

   Личико её посинело от натуги, она капризно изгибалась всем телом, чуть не выскользая из рук матери. Растерявшаяся Анна Павловна остановилась, прижавшись к какому-то магазину. Кругом неё уже собралась толпа.

   — Ах, как стыдно капризничать, — наставительно сказала какая-то барыня, — такая большая и так кричит!

   — Да ваша девочка просто больна, — сказал, проходя, какой-то старик.

   «Больна? — слово это испугало Анну Павловну. — Конечно, Катя больна, — оттого её капризы и слёзы. Ах, зачем я сразу не отменила этой прогулки, когда ещё дома у меня мелькнула та же мысль!» — мучалась она. Прижимая к себе плакавшего ребёнка, направляя перед собою Гришу и Соню, она с трудом выбралась из толпы и, сев на первого попавшегося извозчика, поехала домой, на Васильевский остров.

   Извозчик попался плохой, лошадь скакала и дёргала, когда кнут хлестал её худые, сивые бока. Гриша, усевшись в глубине, держал двумя руками банку с плескавшейся водой. Соня, стоя за извозчиком, защищала своего чижа и всякий раз, когда взвивался кнут, — кричала: «Не бей, пожалуйста, лошадку, извозчик, не бей!» Катя вздрагивала, плакала и в бреду требовала куклу. При въезде на Николаевский мост, погода вдруг изменилась: ласково сиявшее солнце скрылось, небо заволокло серой мглой, откуда-то рванулся ветер и осыпал хлопьями мокрого снега и прохожих, и проезжих. Анна Павловна начала укутывать Катю, но малютка вертела головой и ручками, отстраняла капюшон, который мать накидывала на неё. Хлопья снега залепляли её распухшие от слёз глаза и как клочки мокрой ваты шлёпались на её открытый ротик, мгновенно таяли и холодными струйками бежали в рот и за шею. Измученная мать обрадовалась, когда, наконец, извозчик остановился у дома. Гриша сошёл осторожно, улыбаясь тому, что рыбки его доехали благополучно и, не оглядываясь, направился в подъезд. Соня бежала рядом с ним, шепча взволнованно: «Ты знаешь, он два раза дорогою начинал петь… Я нагнула ухо к клетке, а он там — пи-и»… Дети снова погрузились в заботы о своих питомцах. В этот вечер Катюша лежала в жару, впадая минутами в беспамятство, и Анна Павловна, произнося громко молитвы, чутко прислушивалась, не дрогнет ли звонок, возвещая приход доктора. Доктор, наконец, пришёл и, заявив, что у ребёнка скарлатина, потребовал немедленного отделения здоровых детей.

   — Мама, вам надо будет завтра отвезти Катю в детскую Елизаветинскую больницу «сестрице» Александре Феодоровне, — проговорила Настя, стараясь казаться спокойной.

   Анна Павловна с ужасом подняла голову:

   — Катю в больницу?

   Настя зашла за кресло и обняла мать за плечи.

   — Мамочка, а как же? Разве мы можем дать Кате и ванны, и доктора, и лекарства? Милая, не плачьте! — и Настя, став на колени у кресла, прижала к себе голову рыдавшей матери.

   Катюшу отвезли в больницу.

* * *

   Лампа, под зелёным абажуром, мягко освещает большую комнату с четырьмя беленькими детскими кроватками; занята только одна крайняя. В ней уже пятый день лежит Катя. Личико её горит, сухие губки припухли и растрескались, глазки смотрят странно, задумчиво, и, только когда останавливаются на великолепной кукле в розовом платье, сознание как будто возвращается в них, и Катя лепечет ласковые, нежные слова, прижимая к себе длинные шелковистые кудри, любуясь широкими голубыми зрачками. Самое заветное, самое страстное желание ребёнка неожиданно исполнилось: при поступлении в больницу, ей положили в кровать двойник чудной куклы, которая на вербах так поразила её в окне магазина.

   Великолепная «скарлатинная» кукла ещё раз делала своё дело: доставляла покой и радость бедному ребёнку. Года два тому назад, одна из богатых «матерей», которые не могут забыть, что на свете есть и бедные, больные малютки, о которых некому заботиться, прислала в детскую больницу целую корзину всевозможных игрушек, в том числе и куклу. Большая розовая кукла попала в скарлатинное отделение и с тех пор осуждена никогда не выходить оттуда.

   Сёстры заметили, что ни лекарства, ни уход, ничто так быстро не осушало слёз, не вызывало улыбки на детские губки, как появление в кровати «скарлатинной» куклы, и, если бы её мастиковый ротик открылся, как много чистого, нежного, трогательного рассказала бы эта кукла о тех, которые прощались с ней по выздоровлении, когда радостные матери уносили их домой, и о тех, которые лежали больные, охватив её шею горячими ручонками. Но кукла молчала и всё с той же улыбкой, с тем же выражением голубых глаз, переходила из рук в руки, из кроватки в кроватку.

   Сестра милосердия, Александра Феодоровна, сидевшая всё время около Кати, встала и, пройдя по комнате, оправила горевшую перед образом лампадку и стала на колени у крошечной кровати. Она знала, что девочка тяжело больна, а мать её, по правилам, не могла оставаться в больнице ночью.

   Катя протянула к ней куклу и прошептала:

   — Давай играть, ну!

   — Давай играть, — улыбнулась сестрица и начала лепетать за куклу, подражая ребёнку.

* * *

   Наступила пасхальная, торжественная ночь, холодная, но сухая. По улицам, спешно ступая, почти без разговоров, шли группы людей. Куличи, пасхи и крашеные яйца расставлялись по церковным папертям и переходам.

   Дрогнул бархатный голос Исаакиевского колокола, и по всем направлениям понеслись кареты на резиновых шинах, развозя нарядных дам и детей по домовым церквам.

   Катина мама и Настя, перекрестив спавших Гришу и Соню, тоже спешили к заутрени, чтобы помолиться в толпе, где-нибудь в уголке, откуда виден только лик Спасителя да звёздочкой горевший огонёк лампады. Они пришли молиться о здоровье Кати.

   На другое утро пасхальный благовест разбудил малютку Катю; жар у неё спал, и она в первый раз со вниманием поглядела кругом себя.

   Комната, в которой она лежала, была вся белая, чистая, сквозь белые спущенные шторы, виден был яркий свет солнца, на кресле, возле её кроватки лежала сестра милосердия, которая целую ночь не отходила от маленькой больной. В кровати, рядом с девочкой, лежала великолепная розовая кукла. Катя поцеловала её и сказала:

   — Тс-с, не болтай! Чтоб сестрица не проснулась…

   Но как только девочка залепетала, сестрица открыла глаза и с радостью увидала, что у ребёнка нет более жару, что глазки девочки смотрят весело и ясно.

   — Христос Воскресе, Катюша! — сказала сестрица. — Ты слышишь, как звонят?

   Катя прислушалась к весёлому колокольному звону, который, казалось, так и выговаривал: «Праздник! Праздник! Великий праздник!»

   — Зачем? — спросила девочка.

   — Затем, — засмеялась сестрица, — что сегодня всем будет весело, всем будет большая радость! Великий праздник Христова Воскресения! Придёт доктор и обрадуется, что у тебя нет жару, приедет твоя мама и тоже будет счастлива, когда увидит твои светлые глазки и услышит твой весёлый голосок.

   — А домой можно ехать, сестрица, сегодня?

   — Нет, Катюша, сегодня нельзя, но теперь уже скоро.

   — И она поедет со мною? — и Катя обняла розовую куклу.

   — Нет, Катюша, кукла никогда не выезжает из больницы, она живёт здесь и принимает к себе в гости маленьких больных девочек — вот таких как ты. Ты выздоровела и уедешь к своей маме, у тебя есть там другие игрушки, а главное, — у тебя есть братья и сёстры, а к нам привозят детей, у которых нет никого, никого близкого и нет никаких игрушек: такая бедная девочка ляжет в кроватку, и ей дадут играть эту розовую куклу, она тоже будет с ней спать, угощать её чаем, разговаривать, и ей будет веселее, у неё меньше будет болеть головка. Неужели же ты от больной девочки захочешь унести эту куклу?

   Катя молчала; ведь сейчас около неё такой бедной больной девочки не было, а кукла так нравилась ей; она сжала её в объятиях, и бровки её сердито сдвинулись.

   После 12 часов к Кате пустили маму и Настю. Обе они не знали, как выразить свою радость, при виде выздоравливающей девочки, но их сильно огорчало, что Катя не выпускала из рук куклу и всё время спрашивала о том, надо ли будет ей, действительно, куклу оставить здесь, когда она пойдёт домой.

   В это время приехал доктор; это был добрый старик, с седыми, густыми волосами и весёлыми серыми глазами. Он умел разговаривать с детьми и маленькие больные любили его.

   — Здравствуй, Катя! — сказал он, целуя девочку. — Вот ты и выздоровела, скоро поедешь домой.

   — С куклой? — спросила Катя.

   — Нет, дружок, эта кукла обещала никогда-никогда не уходить из больницы, она не принадлежит ни тебе, ни мне, а каждой больной девочке.

   — Я отдам… — сказала Катя, но вздохнула глубоко и прижала к своему сердцу куклу.

   Анна Павловна и Настя вышли от Кати и остановились в коридоре, к ним подошли доктор и старшая сестра.

   — Поздравляю вас! — сказал доктор. — Девочка прекрасно перенесла скарлатину, и скоро вы можете взять её домой.

   Но сестра заметила печальное лицо Анны Павловны.

   — Вы не печальтесь, — сказала она, — я знаю, что вы боитесь Катиных слёз, когда от неё отберут «скарлатинную» куклу, но сегодня такой большой праздник, что надо только радоваться и надеяться на помощь Божью… Бывают иногда и чудеса…

   И чудо это совершили доктор и добрые сёстры милосердия. Они знали из рассказов Насти о том, как захворала Катя, знали, как много работала Анна Павловна, и как тяжело ей было воспитать своих детей, и они сложились все вместе и купили куклу, если и не такую дорогую, то с такими же локонами, и сами сшили ей такое же розовое платье.

   В день, когда приехали за Катей её мама и Настя, девочка простилась с доброй сестрой, обвила её шею руками, поцеловала, простилась с доктором, со всеми другими и, наконец, снова взяла в руки свою большую «скарлатинную» куклу. Она ей долго шептала что-то на ухо, целовала её, затем положила её обратно в ту кроватку, где лежала сама и, взяв за руку мать, быстро топая ножками по длинному коридору, ни слова не говоря, пошла к выходу; личико её было очень печально, но она хорошо понимала, что куклу нельзя уносить, потому что в тот день поступила как раз новенькая больная, и ей обещали принести в кроватку розовую куклу.

   В швейцарской Катю одели, укутали, и мать понесла её к ожидавшей их у подъезда карете. Настя бежала вперёд, она открыла дверцу, и Катя вдруг вскрикнула от восторга: в карете, как бы ожидая её, уже сидела большая розовая кукла. На этот раз это была её собственная кукла, которую она и везла теперь с восторгом домой.

  

—————————————————-

   OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, июль 2013 г.