Bibra > Произведения > Все > Гусь

Гусь

Автор: Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

Скачать

  

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДЕСЯТЫЙ

ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ и ПЕТРОГРАДЪ

Приложеніе журналу «Нива» на 1917 г.

OCR Бычков М. Н.

ОСЕННІЕ ЛИСТЬЯ

Очерки и разсказы.

  

ГУСЬ.

   — Папа, повернись въ три четверти… въ профиль…— командовала молодая дѣвушка, и въ ея голосѣ слышались недовольныя нотки.— Ну, теперь en face.

   — Послушай, Рита, ты меня муштруешь, какъ пожарную лошадь,— съ легкой обидой въ голосѣ отвѣчалъ небольшого роста сѣденькій старичокъ въ военномъ мундирѣ отставного,— Кажется, хорошъ…

   — Знаешь, папа, меня всегда возмущаютъ твои короткія ноги… Ну, на что это похоже? Могу только удивляться мамѣ, которая выходила замужъ за такого коротыжку… У нея былъ такой великолѣпный ростъ.

   — Это ужъ всегда такъ бываетъ, Рита, что маленькіе мужчины женятся на большихъ женщинахъ…

   — Пустяки… Вотъ я этого никогда не сдѣлаю, хотя ростомъ меня Богъ и не обидѣлъ.

   Дѣвушка выпрямилась и не безъ удовольствія посмотрѣла на себя въ зеркало. Она была дѣйствительно высокаго роста и очень красиво сложена. Особенно хорошо была поставлена маленькая головка. Красавицей Риту назвать было нельзя, но она была пикантна. Въ этомъ блѣдномъ лицѣ съ характернымъ ртомъ, длинными зеленоватыми глазами и мягкимъ, капризнымъ носикомъ было что-то такое, что нравилось мужчинамъ. Рита особенно гордилась своими маленькими ушами, походившими на розовыя раковины. Она уже знала цѣну себѣ, и это ее портило, какъ всякую дѣвушку «нѣсколькихъ сезоновъ», утратившую прелесть наивности. Отецъ находилъ ее красавицей и благоговѣлъ предъ своимъ идоломъ.

   — Папа, у тебя опять усы желтѣютъ? Кажется, я тебѣ говорила, чтобы ты бросилъ свою глупую трубку и курилъ папиросы. А потомъ… Боже мой, опять эта косица за ухомъ! Я убью парикмахера — больше ничего не остается…

   — Рита, я сегодня же схожу въ парикмахерскую…

   — Хорошо, хорошо. Повернись еще разъ… Ахъ, да, гдѣ у тебя палка?

   — Послушай, Рита, это наконецъ глупо.

   — Пожалуйста, безъ разговоровъ. Возьми палку и пройди по комнатѣ. Знаешь, какъ ходятъ ревматики… Представь себѣ, что у тебя болитъ нога, которая — предоставляю тебѣ на выборъ.

   — Что же мнѣ хромать, когда я совершенно здоровъ?!..

   — Ахъ, какой ты… Въ такомъ случаѣ зачѣмъ мы пріѣхали на воды? Я совсѣмъ не желаю, чтобы меня считали больной… А если ты не будешь хромать, всѣ будутъ на насъ пальцами указывать: «вотъ милый папа привезъ на воды милую дочь-невѣсту и вмѣстѣ упражняются въ ловлѣ жениха». Красиво? А когда ты будешь прихрамывать, всѣ будутъ говорить: «Какая милая дѣвушка… Какъ она любитъ этого больного коротыжку-отца!» Пожалуйста, не лѣнись и каждое утро дѣлай репетицію съ палкой…

   Старикъ съ серьезнымъ лицомъ ходилъ по комнатѣ, стараясь прихрамывать. Дѣвушка съ улыбкой слѣдила за нимъ, а потомъ на ея лицѣ выразилось опять недовольство. Она сѣла на диванъ и съ отчаяніемъ проговорила:

   — Господи, что я буду дѣлать съ нимъ?!.. Если бы ты былъ высокаго роста, если бы у тебя была большая сѣдая борода, которая старикамъ придаетъ такой патріархальный видъ, а то… какъ это сказать? Въ тебѣ, папа, есть что-то такое… такое, какъ будто тебя только-что вытащили изъ воды и ты еще не пришелъ съ себя, или забылъ дома носовой платокъ, или не надѣлъ подтяжекъ, или… вообще, у тебя видъ человѣка, сильно подбитаго молью!..

   Рита умѣла быть злой и остроумной, и счастливый отецъ не могъ удержаться отъ смѣха.

   — Подбитый молью? Ха-ха… Рита, ты меня уморишь.

   — Позвольте, милый папаша, пожалуйста, не хохочи такъ… Сейчасъ у тебя на лицѣ является какое-то дешевое выраженіе…

   — Рѣшительно не понимаю, что ты хочешь сказать!

   — Очень просто… Богатые люди никогда не хохочутъ, а только улыбаются, они не дѣлаютъ торопливыхъ движеній, и у нихъ на лицѣ написано, что они привыкли быть богатыми. Сдѣлай такое лицо, какъ будто наше имѣніе не заложено въ Дворянскомъ банкѣ и ты потихоньку ссужаешъ сосѣдей деньгами. У такихъ коротыжекъ бываютъ деньги, потому что имъ больше нечего дѣлать, какъ только копить ихъ для дочери…

   Эта сцена происходила въ номерѣ гостиницы Карабанова, гдѣ останавливались богатые паціенты, пріѣзжавшіе на лѣтній сезонъ въ Дубки. Номеръ былъ взятъ хорошій и состоялъ изъ двухъ комнатъ. Сейчасъ на столѣ красовались остатки завтрака. Въ открытое окно такъ и палило наливавшимся лѣтнимъ зноемъ. Иванъ Васильевичъ дома имѣлъ скромную привычку послѣ завтрака подремать на диванѣ съ газетой въ рукахъ, служившей притомъ отъ мухъ и предлогомъ для кейфа, но сейчасъ онъ подозрѣвалъ, что ему сегодня не придется отдохнуть. Рита была одѣта «по-боевому», какъ онъ выражался про себя, когда дочь одѣвалась для выхода въ свѣтъ. Она умѣла одѣваться съ дорогою простотой. Каждая мелочь костюма была обдумана — и сѣрая шерстяная юбка, и легкая шелковая сѣрая рубашка, и широкій поясъ, и сѣрый зонтикъ. О, какъ она была мила, эта шалунья Рита…

   — Мы сейчасъ идемъ въ курзалъ,— заявила Рита тономъ, какимъ говорятъ съ дѣтьми.— Я подозрѣваю, что мы сдѣлали большую ошибку, отправившись въ эти Дубки… Сколько я тебѣ говорила, что всѣ порядочные люди ѣдутъ на Кавказъ или Крымъ.

   — Да, но, Рита, наши средства заставляютъ насъ быть скромными. А Дубки все-таки приличный курортъ. Если бы ты знала, что тутъ творилось лѣтъ тридцать назадъ…

   — Когда ты былъ молодъ? Вотъ я и начинаю догадываться, что ты привезъ меня сюда именно для своихъ воспоминаній… Папа, ты ужаснѣйшій эгоистъ, какихъ въ столѣтіе родится по одному экземпляру. Но это, впрочемъ, все равно, и, какъ мнѣ кажется, исправлять тебя довольно поздно, да и безполезно, потому что и въ исправленномъ видѣ ты рѣшительно никому не нуженъ.

   Провинціальный водолѣчебный курортъ Дубки пережилъ свою славу и теперь погибалъ медленной смертью, не имѣя силъ вынести борьбу съ равнодушіемъ публики. А всего лѣтъ сорокъ-пятьдесятъ назадъ Дубка гремѣли на всю Россію. Сюда лѣтомъ съѣзжались помѣщики изъ разныхъ губерній, и сюда же тянуло родовитую знать изъ столицъ. Какъ модное мѣсто, Дубки являлись выставкой невѣстъ, и не одна старушка вздыхаетъ, вспоминая свое время, связанное неразрывно съ Дубками. Въ Дубкахъ состоялись знакомства тысячъ счастливыхъ парочекъ, и нѣсколько поколѣній прошли черезъ этотъ курортъ, дававшій имя,— не быть на сезонѣ въ Дубкахъ равнялось своего рода гражданской смерти. Но — увы!— на свѣтѣ все преходяще… Сначала убили Дубки желѣзныя дороги, открывшія доступъ къ другимъ курортамъ, а потомъ доковала эмансипація. Вывелся тотъ помѣщикъ, который экспонировалъ здѣсь свое гнѣздо, а смѣнившій его чумазый никакихъ водъ не признаётъ. Дешевый желѣзнодорожный тарифъ окончательно убилъ Дубки. Воспоминаніемъ о былой славѣ оставался въ Дубкахъ какой-то необыкновенный памятникъ, стоявшій посрединѣ единственной городской площади. Это былъ чугунный трехгранный обелискъ, оканчивавшійся остреемъ. Памятникъ былъ поставленъ больше ста лѣтъ назадъ, и городскіе мальчишки давно отковыряли золотыя литеры, такъ что оставалось совершенно неизвѣстнымъ, для какой цѣли онъ былъ сооруженъ. Самые древніе старожилы ничего не могли запомнить. Говорили, что памятникъ сооруженъ будто бы въ память Потемкина, который въ Дубкахъ никогда не бывалъ, а по другой версіи — въ память побѣды надъ шведами. Сейчасъ около памятника образовался Торжокъ. Бабы продавали калачи, горячую печенку, огурцы, гнилыя яблоки и еще какую-то дрянь, прикрытую тряпицами. Среди водяной публики по поводу этого памятника циркулировалъ одинъ анекдотъ. Пріѣхалъ въ Дубки какой-то купецъ и пожелалъ ознакомиться съ достопримѣчательностями города. Его провели къ памятнику, какъ единственной достопримѣчательности. Посмотрѣлъ купецъ и сказалъ:

   — Какой же это памятникъ? Тутъ и птицѣ негдѣ сѣсть…

   Когда Иванъ Васильевичъ проходилъ съ дочерью въ курзалъ мимо этого памятника, то Рита, конечно, услышала этотъ анекдотъ, переходившій изъ поколѣнія въ поколѣніе.

   — Какія глупости!— брезгливо проговорила она.

   Иванъ Васильевичъ былъ обиженъ такимъ невниманіемъ да и вообще чувствовалъ себя скверно. Хотѣлось послѣ завтрака отдохнуть, а тутъ тащись въ паркъ. Впрочемъ, у него оставалась слабая надежда на то, что можно будетъ вздремнуть гдѣ-нибудь на садовой скамейкѣ. Потомъ у него стучала въ головѣ обидная фраза: «подбитый молью». Это онъ-то — Иванъ Васильевичъ Трунинъ — подбитъ молью? О, если бы Рита могла его видѣть всего какихъ-нибудь тридцать лѣтъ назадъ… Хе-хе!.. Да-съ, было и его время. Старикъ даже выпрямился, прищурилъ одинъ глазъ и молодцевато закрутилъ усы.

   — Папа!..— многозначительно проговорила Рита, указывая глазами на палку.

   — Ахъ, да!..— виновато пробормоталъ расхрабрившійся не во-время старецъ и началъ тяжело опираться на свою палку.

  

II.

   Курортный паркъ понравился Ритѣ: онъ залегъ въ котловинѣ, гдѣ выбивался изъ земли когда-то знаменитый источникъ; была тутъ и центральная аллея, затѣненная столѣтними липами, и нѣсколько уютныхъ площадокъ, и главная площадка передъ зданіемъ курзала, выстроеннымъ въ стилѣ Аракчеева, и цѣлая сѣть второстепенныхъ аллей, тѣнистыхъ уголковъ и просто запущенной зеленой глуши. Иванъ Васильевичъ обрадовался, когда узналъ все это, точно встрѣтилъ хорошаго стараго знакомаго.

   — Ахъ, что тутъ только было, Рита!.. Боже мой, что было!.. Вотъ хоть въ это время: всѣ курсовые пили воду и дѣлали обязательную прогулку по солнцу. Вся аллея была залита публикой. И какая публика: гвардейская молодежь, помѣщики, иностранцы, что ни имя, то и цѣлая исторія. Князья, графы, бароны… Былъ; даже одинъ французскій виконтъ и какой-то татарскій мурза. А дамы… Нѣтъ; такихъ дамъ больше, Рита, да и не будетъ. Посмотрѣть этакъ въ боковую аллею, а тамъ ужъ зонтикъ мелькаетъ и военная фуражка тутъ же… Хе-хе!.. А какіе балы задавались вотъ въ этомъ курзалѣ. Оркестръ военной гвардейской музыки, все убрано цвѣтами… вездѣ огни… Боже мой, и куда что, подумаешь, дѣвалось!

   Старикъ остановился и со вздохомъ посмотрѣлъ кругомъ. Аллеи были почти пусты, на площадкахъ — никого. На скамейкахъ кое-гдѣ виднѣлись скорбныя фигуры настоящихъ больныхъ, точно это были тѣни прошлаго, да навстрѣчу попались двѣ блѣднолицыхъ дѣвушки. Рита презрительно посмотрѣла на этихъ несчастныхъ и только пожала плечами. Это не воды, а какая-то богадѣльня. Стоило для этого ѣхать. Нечего сказать, веселенькій пейзажикъ!

   Только въ одномъ мѣстѣ на Ивана Васильевича точно пахнуло прошлымъ. Въ одномъ изъ самыхъ тѣнистыхъ уголковъ на скамейкѣ сидѣла красивая старушка въ бѣломъ чепцѣ, а около нея размѣстились три скучающія дѣвицы.

   Онѣ дѣлали видъ, что внимательно читаютъ желтыя книжки какого-то французскаго изданія. Появленіе Риты съ отцомъ привлекло ихъ пристальное вниманіе, а потомъ всѣ молодыя личики опять наклонились къ книжкамъ. Чуткое ухо Риты поймало какую-то французскую фразу, сказанную старухой, видимо, по ея адресу.

   Послышался молодой смѣхъ, и Рита сердито оглянулась. Увы!.. она даже не могла понять нанесеннаго оскорбленія, потому что по-французски дальше учебника Марго не шла. На зло этой фамильной группѣ она повернула назадъ и, проходя мимо нихъ, кинула вызывающій взглядъ.

   — Папа! Посмотри, тутъ цѣлое гнѣздо спящихъ дѣвъ!— сказала она разсчитанно громкимъ голосомъ.

   Иванъ Васильевичъ умоляюще посмотрѣлъ на дочь. Развѣ такъ можно выражаться?

   Рита окончательно разсердилась.

   — Вечеромъ здѣсь будетъ много публики!— точно оправдывался Иванъ Васильевичъ.— Вотъ увидишь сама!

   — Воображаю!..

   — Я читалъ въ объявленіи, что каждый день по вечерамъ играетъ музыка и паркъ освѣщается электричествомъ.

   Они отправились въ курзалу, гдѣ на широкомъ балконѣ были разставлены бѣлые столики. Въ тѣни навѣса блаженно дремали нѣсколько отставныхъ старичковъ, вооруженныхъ газетами. Иванъ Васильевичъ осмотрѣлъ всѣхъ и не нашелъ ни одного знакомаго, что его опять огорчило. Онъ надѣялся кого-нибудь встрѣтить.

   Они присѣли къ одному столику. Иванъ Васильевичъ спросилъ себѣ чаю. Рита ничего не хотѣла и съ озлобленіемъ смотрѣла на главную площадку съ электрическимъ фонаремъ посрединѣ. Какъ все это глупо… Хотя бы одна живая собака показалась. Больные, какъ отравленныя мухи, прятались по аллеямъ.

   Рита сидѣла и злилась. Ея настроеніе дошло до крайнихъ предѣловъ, когда на площадку выпорхнули давешнія три дѣвицы. Онѣ громко смѣялись и дѣлали видъ, что имъ ужасно весело.

   — Ломушки!— резюмировала Рита свое впечатлѣніе, когда дѣвицы демонстративно прошли подъ самымъ балкономъ.— Вонъ у той, бѣлокурой — заячья губа, а у брюнетки лѣвое плечо подбито ватой!

   — Рита!

   — Развѣ я виновата, папа, что въ Дубки привозятъ какихъ-то уродовъ?

   — Значитъ, и мы въ томъ же числѣ?

   Рита не удостоила отвѣта, потому что въ этотъ моментъ показался на площадкѣ высокій мужчина въ свѣтлой парѣ изъ китайскаго шелка и очень вѣжливо раскланялся съ гулявшими барышнями.

   — Модный водяной докторъ и онъ же левъ сезона!— ядовито замѣтила Рита, суживая глаза.— Выдаетъ себя холостымъ, а у самого трое дѣтей и жена бѣжала. Однимъ словомъ, нѣсколько пріятныхъ спеціальностей. Танцуетъ мазурку, скверно играетъ въ карты, разсказываетъ анекдоты и по вечерамъ напивается.

   Офиціантъ подалъ курсовой листокъ, гдѣ были напечатаны для назиданія потомства фамиліи всѣхъ курсовыхъ врачей и всѣхъ съѣхавшихся на воды паціентовъ. Рита углубилась въ изученіе этого интереснаго синодика. Пріѣзжіе были все съ бору да съ сосенки. Главный контингентъ составляли чиновники, потомъ купцы и наконецъ дамы. Послѣдняя категорія занимала больше всего мѣста.

   — А вотъ и мы, папа!..— громко читала Рита.— Номера Карабанова… подполковникъ въ отставкѣ Трунинъ съ дочерью… Для кого это нужно? Подожди, я сейчасъ найду эту старуху съ ея тремя уродцами. «Минеральные номера»… вдова генерала Ивкова, Варвара Сергѣевна, а при ней дѣвицы: Ольга Пьятусова, Надежда Гримъ и Софья Крутова… Папа!.. Это онѣ!.. Я давеча слышала, какъ старуха назвала одного уродца Олей!

   — Генеральша Ивкова?— машинально переспросилъ Иванъ Васильевичъ, прихлебывая чай изъ стакана.— Варвара Сергѣевна?.. Позволь!.. Нѣтъ, этого не можетъ быть!.. Прочитай еще, Рита.

   — Вдова генерала Ивкова…

   — Боже мой, да вѣдь это — она, Варвара Сергѣевна!.. И я ея не узналъ!.. Да, да, припоминаю… Только та была выше ростомъ и такая субтильная…

   — Пріятное воспоминаніе юности?

   — Рита, ты сегодня цѣлое утро злишься, какъ осенняя муха! Это, наконецъ, скучно!.. Я сейчасъ пойду къ ней!.. Боже мой!.. Варвара Сергѣевна!.. Именно, Ивкова!.. Да, это былъ цѣлый романъ, который здѣсь тогда надѣлалъ столько шуму!.. Ей теперь, ну, этакъ подъ шестьдесятъ!.. Такъ, совершенно вѣрно!.. Идемъ, Рита!

   — Ни за что на свѣтѣ!.. Я ненавижу эту противную старушонку. Если хочешь, иди одинъ. Меня никто не съѣстъ.

   Иванъ Васильевичъ былъ радъ милостивому отпуску и заковылялъ съ балкона. Онъ какъ-то весь встрепенулся и точно сразу помолодѣлъ. Вотъ встрѣча!.. Для этого одного стоило сюда пріѣхать, и онъ точно предчувствовалъ. У Ивана Васильевича даже забилось сердце, когда онъ вдали завидѣлъ бѣлый чепецъ, сидѣвшій одиноко на скамеечкѣ.

   Старушка сидѣла и что-то вязала, когда Иванъ Васильевичъ подошелъ къ ней и нерѣшительно проговорилъ:

   — Если не ошибаюсь, имѣю честь видѣть Варвару Сергѣевну?

   Она спокойно подняла на него глаза и спокойно отвѣтила:

   — Если не ошибаюсь въ свою очередь, Иванъ Васильевичъ Трунинъ?

   Онъ вмѣсто отвѣта поцѣловалъ у ней руку. Старики внимательно осматривали нѣкоторое время другъ друга, дѣлая молчаливый экзаменъ, а потомъ она проговорила:

   — Однако, батюшка, и постарѣлъ же ты!.. да-а!..

   — А сколько времени прошло, Варвара Сергѣевна?

   — Давеча я смотрю, какъ будто что-то знакомое, и еще пошутила со своими барышнями: «Смотрите, говорю, какъ отецъ пасетъ дочь, точно гусь!» Право, такъ и сказала. Со стороны-то оно даже очень смѣшно смотрѣть… Который годъ дочери-то?

   — Да, видно, двадцать!..— боязливо отвѣтилъ Иванъ Васильевичъ и даже оглянулся.

   — Гм… Что же, въ самой порѣ дѣвушка! Время еще не ушло!

   — А ваши барышни?

   — Одна-то, младшая — внучка моя. А двѣ постарше, тѣ — племянницы. Тоже вотъ пасу ихъ!.. Охъ, пора всѣмъ замужъ, а жениховъ-то и нѣтъ! Мы ужъ тутъ вторую недѣлю толчемся, и ничего подходящаго! Если бы дѣло было прежде… помнишь? Я ужъ «ты» буду говорить.

   — Пожалуйста!

   — Помнишь, что прежде-то было здѣсь?.. Точно въ ульѣ пчелы гудятъ, женихи-то!.. И куда это нынче женихъ дѣвался?.. Барышни сколько угодно, а жениха нѣтъ какъ нѣтъ!.. Даже противно со стороны смотрѣть… Время-то вѣдь идетъ, а дѣвичій вѣкъ не великъ.

   — Да, да!.. удивительно!— соглашался Иванъ Васильевичъ.

   — Ну, если изъ провинціи женихъ ушелъ, такъ по крайней мѣрѣ онъ долженъ быть въ столицахъ… Я нынѣшнюю зиму провела въ Москвѣ и — представь себѣ — то же самое: нѣтъ жениха!

   Этотъ интересный разговоръ былъ прерванъ подходившими дѣвицами, которыя весело переглянулись, когда узнали «гуся».

   — Рекомендую мою собственную картинную галлерею…— пошутила старушка.— Ужасныя шалуньи!

   Иванъ Васильевичъ раскланялся и началъ торопиться къ отступленію, вспомнивъ про свою Риту.

   — Очень рада, очень рада…— повторяла старушка.— Ты это что прихрамываешь-то, отецъ?

   — Да такъ. Самъ не знаю хорошенько, что такое: или старая контузія сказывается, или ревматизмы. Вотъ пріѣхалъ посовѣтоваться съ докторами и полѣчиться. Хотѣлъ ѣхать одинъ, но дочь ни за что не отпустила. Она у меня ужасно добрая… «Какъ ты, папа, поѣдешь одинъ? Я тебя не отпущу одного…» Ужасно добрая!

   Когда Трунинъ ушелъ, старушка покачала головой и замѣтила:

   — И соврать-то не сумѣлъ… Говорилъ бы ужъ прямо, что по старой памяти дочь-невѣсту привезъ. Охъ, дѣла, дѣла!.. А дѣвица съ ноготкомъ. Люблю такихъ… Эта сама жениха себѣ найдетъ!

  

III.

   Въ нѣсколько дней Рита изучила свой курортъ до мельчайшихъ подробностей и пришла къ самому печальному заключенію, именно, что Дубки — отставное мѣсто, и съѣхались сюда тоже разные отставные люди.

   — Отставныхъ женщинъ еще больше, чѣмъ отставныхъ мужчинъ,— разсуждала она.— Взять хоть эту старушку-генеральшу… Бррр!.. Меня всегда беретъ ужасъ отъ одной мысли, что и я когда-нибудь могу быть такой же. Ну, кому она нужна, папа? И, вообще, для чего существуетъ на бѣломъ свѣтѣ?.. Я на ея мѣстѣ давно бы отравилась. И что смѣшно, всѣ эти отставныя женщины воображаютъ, что онѣ кому-то нужны… Логика комнатной мухи, однимъ словомъ.

   — Старость зависитъ не отъ насъ, Рита…

   — Старость бываетъ разная, папа. Есть такіе славные старики, и я даже могу влюбиться въ такого старика, а есть неприличная старость.

   Въ качествѣ развлеченія Рита занималась тѣмъ, что придумывала всевозможные способы дразнить старую генеральшу. Варвара Сергѣевна чувствовала каждый разъ, что Рита что-нибудь придумала, когда дѣвушка подходила къ ней съ такимъ покорнымъ и ласковымъ лицомъ. Старушка строго подбирала губы и начинала волноваться, не зная, съ которой стороны будетъ нанесенъ ударъ. Волненіе достигало высшей степени, когда Рита дѣлалась необыкновенно нѣжна съ генеральскими барышнями. Она отлично изучила всѣ больныя мѣста Варвары Сергѣевны и мучила ее съ искусствомъ настоящаго артиста.

   — Какая милая эта Соня!— начинала Рита, суживая по-кошачьи глаза.— Если бы я была мужчиной, Варвара Сергѣевна… Я, вообще, удивляюсь, гдѣ у этихъ противныхъ мужчинъ глаза!.. Когда Соня надѣнетъ свое платье съ розовыми полосками и эту шляпу съ бѣлыми перьями… Вы знаете, Варвара Сергѣевна, Шуру Коптѣлову?

   — Не знаю никакой Шуры…

   — Дочь здѣшняго мясника… Онъ что-то такое, вообще, съ мясомъ дѣлаетъ. Да, такъ его дочь Шура. Она была вчера вечеромъ здѣсь на гуляньи… и представьте, у нея шляпа точно такая же, какъ у Сони, только отдѣлка изящнѣе. Просто удивительно, откуда столько вкуса у дочери какого-то мясника!

   — Ну, ужъ это извини, шерочка!.. то-есть относительно вкуса. У Сони шляпа прямо отъ m-me Мари!.. Одинъ изъ лучшихъ магазиновъ въ Москвѣ!

   — Вы посмотрите сами, Варвара Сергѣевна. Вѣроятно, Шура сегодня опять придетъ въ садъ.

   — И не желаю… Понимаешь: не же-ла-ю!.. Это ты нарочно придумаешь, Рита, чтобы меня подразнить… Молода еще, чтобы надъ стариками шутки шутить!

   — Нѣтъ, я серьезно, Варвара Сергѣевна. Я люблю купцовъ вообще, потому что у нихъ денегъ много. И сама выйду замужъ непремѣнно за купца. У меня будутъ цѣлыя горы подушекъ, въ каждой комнатѣ лампадки, гдѣ-то внизу поютъ пѣтухи, каждую субботу — баня.

   Варвара Сергѣевна не всегда могла выдержать характеръ и принималась спорить съ Ритой самымъ серьезнымъ образомъ. Иванъ Васильевичъ — если случалось ему присутствовать на такомъ даровомъ спектаклѣ — все время чувствовалъ себя на горячихъ угольяхъ.

   — Рита, что ты дѣлаешь?— ворчалъ онъ, когда оставался съ дочерью одинъ.— Развѣ можно такъ себя держать?

   — Ничего, папа! Я подвинтила старушонку дня на три. Это ей полезно… Кровь полируетъ.

   Водяная публика была вся наперечетъ. Какими-то невѣдомыми никому путями сдѣлалась извѣстной біографія чуть не каждаго, а поэтому появленіе новаго лица производило своего рода сенсацію. Особенно взволновались «водяныя мамаши», когда въ Дубки пріѣхалъ на собственной тройкѣ какой-то помѣщикъ Поспѣловъ. Это былъ мужчина среднихъ лѣтъ, высокій и плотный, съ замашками, блаженной памяти, ярмарочнаго ремонтера. Онъ остановился въ номерахъ Карабанова и въ нѣсколько дней перезнакомился съ людьми своего круга, въ томъ числѣ съ семьей генеральши Ивкевой и Труннными. Съ дамами онъ держалъ себя съ изысканной любезностью джентльмена старой школы. Варвара Сергѣевна обратилась въ архивъ своихъ матримоніальныхъ воспоминаній, и оказалось, что она знала сестру Поспѣлова, у которой въ Дубкахъ разыгрался цѣлый романъ, чуть не кончившійся дуэлью. Поспѣловъ сообщалъ, что сестра уже умерла лѣтъ пять назадъ, что ему не мѣшало вспоминать о ней со слезами на глазахъ. О своемъ настоящемъ семейномъ положеніи онъ избѣгалъ говорить, но отъ водяныхъ мамашъ было трудно скрыть, что это — старый холостякъ, пріѣхавшій въ Дубки искать счастья. Тревога началась по всей линіи, а самъ Поспѣловъ видимо оказывалъ предпочтеніе семьѣ Ивковыхъ и даже давалъ понять, что изъ всѣхъ дѣвицъ ему больше нравится Оленька. Иванъ Васильевичъ сообщилъ объ этомъ Ритѣ подъ величайшимъ секретомъ.

   — Мнѣ это сама Варвара Сергѣевна передавала. Конечно, онъ не первой молодости, по мужчина видный. Я вчера самъ видѣлъ, какъ онъ вдвоемъ гулялъ по аллеѣ съ Оленькой. Что же, дѣвушка хорошая и можетъ сдѣлать выгодную партію.

   — Папа, ты говоришь, какъ старушонка!— сердилась Рита.

   — Я такъ… къ слову… Конечно, дѣло не мое.

   — Совершенно не твое… Ты скоро будешь сплетничать, какъ водяная мамаша.

   — Рита!.. Я удивляюсь, какъ ты позволяешь себѣ такъ говорить съ отцомъ!

   — Папа, ты знаешь, что откровенность — мое несчастіе.

   Въ глубинѣ души Рита чувствовала себя оскорбленной вотъ этимъ самымъ Поспѣловымъ, который ей въ сущности совсѣмъ не нравился. Она рѣшилась мстить. На первомъ же танцовальномъ вечерѣ она была обворожительна и танцовала съ такимъ увлеченіемъ, что бѣдная Оленька осталась совершенно въ тѣни. Поспѣловъ открыто началъ ухаживать за Ритой.

   — Вы забываете свою даму!— замѣтила Рита, когда они вышли освѣжиться въ садъ.

   — Какую даму!?

   — Вы не знаете? Я вамъ ее назову: Оленька! Вы не замѣтили, что у нея глаза красные, какъ у кролика. И все изъ-за васъ!

   — Я не совсѣмъ понимаю, что вы хотите сказать, Вѣра Ивановна.

   — Я хочу сказать о вашей жестокости. Теперь поняли? Недаромъ говорятъ про васъ, что будто бы вы судились за двоеженство.

   Кавалеръ смутился и не зналъ, въ какомъ тонѣ ему отвѣчать. Очень ужъ смѣлая дѣвица.

   — Кто же это могъ сказать?— забормоталъ онъ.— Кажется, я не давалъ никакого повода… да…

   — Право, не помню, кто это говорилъ… Ахъ, да, зашелъ разговоръ объ Оленькѣ… Ее жалѣли, и кто-то… Ну, вотъ рѣшительно забыла! Впрочемъ, но стоитъ обращать вниманія на водяныя сплетни.

   Поспѣловъ даже не нашелся, что отвѣтить бойкой водяной барышнѣ, больше того, онъ почему-то вообразилъ виновницей водяной сплетни Варвару Сергѣевну, что и далъ ей замѣтить довольно прозрачно. Можно себѣ представить справедливое негодованіе почтенной старушки.

   — Да вы за кого меня-то принимаете, государь мой?

   — Вотъ вы за кого меня принимаете, Варвара Сергѣевна?

   Въ результатѣ получилось то, что Поспѣловъ, гуляя въ паркѣ съ Ритой, только издали раскланивался съ Ивковыми. Рита торжествовала, какъ злое, красивое животное. Впрочемъ, эта продѣлка не прошла ей даромъ.

   — Ты что это, дѣвица, точно прячешься отъ меня?— спросила разъ Варвара Сергѣевна, пытливо заглядывая прямо въ глаза Ритѣ.— Нехорошо, другъ мой… А я скучаю безъ тебя. Мои дѣвицы добры, какъ овцы, а поэтому съ ппыи скучно. Да… А ты — злая.

   — Благодарю.

   — Я говорю правду….

   — Еще разъ благодарю…

   — Но ты еще не знаешь, крошка, какъ ты права: нужно быть злымъ, то-есть не злымъ, а злой. Только злыя и пользуются жизнью, а всѣ овцы должны плакать…

   — А мужчины!

   — На мужчинъ я смотрю, какъ на низшую породу. Развѣ имъ доступны высокія движенія души, деликатныя чувства, вообще тотъ подвигъ, на который всегда готова каждая женщина? Это, вообще, грубое животное и еще того хуже — глупое… Жаль только, что мы, женщины, открываемъ эту истину довольно поздно, когда уже теряемъ всякую силу надъ мужчиной. Самая обыкновенная исторія…

   Этотъ разговоръ закончился совершенно неожиданно. Варвара Сергѣевна обняла Риту, крѣпко поцѣловала и расплакалась.

   — Что съ вами, Варвара Сергѣевна?— смущенно спрашивала дѣвушка, не выносившая чужихъ слезъ и сама не умѣвшая плакать.

   — Ахъ, ты не поймешь… Но я все-таки люблю тебя, злая дѣвчонка, потому что и сама была когда-то такая же. Это и не злость въ собственномъ смыслѣ, а только сознаніе своей молодой силы…

   — Но все-таки плакать объ этомъ не стоитъ, Варвара Сергѣевна…

   — Старыя слезы некрасивы, душечка, и старыя женщины должны плакать потихоньку отъ всѣхъ, чтобы не надоѣдать. Молодое горе красиво и производитъ выгодное впечатлѣніе на публику…

   Старушка чего-то не договорила и улыбалась сквозь слезы, а потомъ проговорила вполголоса:

   — А вѣдь это ты придумала про двоеженство Поспѣлова? Да, да, я уже потомъ догадалась… И ты была права, злючка; онъ глупъ, какъ два двоеженца. Потомъ, это ты про меня сказала, что у меня логика комнатной мухи? Ахъ, какъ мило сказано… Дай я тебя поцѣлую, красивое, злое, молодое животное, которое не можетъ не брыкаться, потому что она умное. А вонь и мои шерочки съ машерочками идутъ…

   Интересный разговоръ оборвался, и на лицѣ Варвары Сергѣевны явилось сторожевое выраженіе, какъ у насѣдки-курицы.

  

IV.

   Иванъ Васильевичъ по-своему не терялъ времени и велъ свою политику. Онъ разными путями вызналъ всю подноготную пріѣхавшихъ въ Дубки больныхъ. Прежде всего эта водяная публика раздѣлена была на двѣ, далеко не равныхъ половины. Большую половину составляли люди совсѣмъ неинтересные, какъ всѣ женщины и женатые, а все вниманіе сосредоточивалось на меньшой половинѣ, составленной изъ предполагаемыхъ жениховъ Риты. Въ записной книжкѣ Ивана Васильевича былъ заведенъ цѣлый жениховскій отдѣлъ, гдѣ значились года каждаго, происхожденіе, общественное положеніе, а подъ рубрикой «особыя примѣты» заносились удивительныя вещи: «тетка съ материной стороны бѣжала съ казачьимъ офицеромъ», или — «дѣдушка сидѣлъ полтора года въ сумасшедшемъ домѣ», или — «въ дѣтствѣ былъ лунатикомъ». Чѣмъ дальше Иванъ Васильевичъ углублялся въ свои изслѣдованія, тѣмъ труднѣе дѣлалась задача. Говоря откровенно, ни одного жениха, удовлетворявшаго всѣмъ требованіямъ, не было, и Иванъ Васильевичъ съ душевнымъ прискорбіемъ вычеркнулъ уже нѣсколько именъ. Въ концѣ концовъ Иванъ Васильевичъ пришелъ къ убѣжденію, что поѣздка въ Дубки была очень грустной ошибкой, и только печальная необходимость заставляла знакомиться чуть не со всѣми. Нельзя же было прямо подойти къ жениху и сказать: «Давайте, познакомимтесь…» Э, тутъ должна быть продѣлана часто настоящая бисмарковская политика. Взять хоть того же Поспѣлова: сначала Иванъ Васильевичъ познакомился съ однимъ старичкомъ-генераломъ, съ которымъ былъ знакомъ Поспѣловъ, а потомъ уже съ нимъ.

   «Мы его найдемъ…— думалъ иногда Иванъ Васильевичъ, подмигивая въ пространство.— Нѣтъ, братъ, шалишь!.. Сколько ни вертись, сколько ни скрывайся, а будешь нашъ».

   Ивана Васильевича просто удивляло, до чего хитеръ этотъ воображаемый женихъ Риты. Вѣдь онъ, несомнѣнно, существуетъ гдѣ-нибудь, зачѣмъ же въ такомъ случаѣ скрываться и хитрить? Ему иногда даже хотѣлось просто крикнуть: «эй, голубчикъ, выходи же поскорѣе, что тутъ ломаться напрасно!». Огорчало Ивана Васильевича немало и то, что Рита совершенно не понимала его политики и вела себя по обыкновенію сорванцомъ. А того не понимаетъ глуная дѣвчонка, что отецъ хлопочетъ для нея же… Вѣдь вонъ другія дѣвушки выходятъ же замужъ, и еще какъ иногда удачно выходятъ. Послѣдняя мысль просто убивала Ивана Васильевича, и онъ въ каждой водяной дѣвушкѣ начиналъ видѣть конкурентку. Да, прямо изъ-подъ носа жениховъ выхватываютъ. Женщины, вообще, страшно хитры, а вѣдь это ихъ единственный спортъ. Даже старую пріятельницу Варвару Сергѣевну онъ начиналъ подозрѣвать въ разныхъ козняхъ и даже замѣтилъ дочери:

   — Рита, ты будь поосторожнѣе съ этой генеральшей… Эти старухи ужасно хитрыя. У нея своихъ три невѣсты на рукахъ и какъ разъ подведетъ… то-есть я не хочу сказать, что мы желали бы ловить жениха и прочее въ этомъ родѣ, а такъ, вообще… Осторожность никогда не мѣшаетъ.

   — Она мнѣ очень правится, папа. Оказывается, что ты за ней когда-то ухаживалъ…

   — Я? Гм… Женщины въ этомъ случаѣ убѣждены, что всѣ за ними когда-то ухаживали. Простая любезность… Она была, дѣйствительно, въ свое время очень интересна. Да… Будь съ ней осторожна, Рита.

   — Папа, говорятъ, Поспѣловъ у тебя просилъ денегъ?

   — Пустяки… Такъ, былъ одинъ серьезный разговоръ… Онъ, вообще, вертопрахъ.

   Женская хитрость, вообще, служила неизсякаемымъ источникомъ самыхъ тонкихъ огорченій для Ивана Васильевича. О, онъ, какъ оказывалось, совершенно не зналъ женщинъ и всю жизнь прожилъ довѣрчивымъ дуракомъ. Теперь только онъ начиналъ понимать, что такое женщина по своему существу. Да, это живое воплощеніе всяческой хитрости. Женщина хитритъ, даже когда спитъ. Оказывалось на повѣрку, что Иванъ Васильевичъ цѣлую жизнь прожилъ въ какомъ-то полуснѣ. Попробуйте, угадайте, что думаетъ женщина, когда она такъ мило улыбается вамъ и кажется ангеломъ доброты.

   — Нѣтъ, подождите, mesdames!— повторялъ про себя Иванъ Васильевичъ, принимая вызывающую позу.— Мы еще посмотримъ, если на то пошло… Да-съ, посмотримъ.

   Иногда нападали на старика моменты малодушія. Время шло, а онъ пока еще рѣшительно ничего не успѣлъ сдѣлать. Такъ и все лѣто пройдетъ, и другое, и третье, и Рита завязнетъ въ старыхъ дѣвушкахъ. Послѣдняя мысль заставляла его холодѣть, и онъ начиналъ себя чувствовать безгранично виноватымъ. Да, другіе выдаютъ дочерей замужъ, а у него все какъ-то не клеится. Напримѣръ, Поспѣлову онъ далъ взаймы двѣсти рублей, а тотъ взялъ да уѣхалъ. Конечно, объ этой ошибкѣ Иванъ Васильевичъ никому не говорилъ, но все-таки обидно.

   Дѣло доходило до смѣшныхъ крайностей. Иванъ Васильевичъ отправлялся на вокзалъ, чтобы первому узнать, кто пріѣхалъ «изъ новенькихъ», давалъ прислугѣ на чай, чтобы вывѣдать подъ рукой разныя свѣдѣнія, знакомился съ встрѣчнымъ и поперечнымъ и вообще не останавливался ни предъ чѣмъ. Правда, что пока результатовъ не было никакихъ, но это не мѣшало имъ явиться въ любой день. Вѣдь въ этихъ дѣлахъ часто вся жизнь рѣшается какой-нибудь прогулкой въ тѣнистой аллеѣ, удачной мазуркой, веселымъ ужиномъ, а особенно этими импровизированными на скорую руку прогулками куда-нибудь въ рощу, на какое-нибудь озеро. Увлеченный своимъ дѣломъ, Иванъ Васильевичъ былъ увѣренъ, что никто и ничего не замѣчаетъ. Онъ принималъ такой безпечно-добродушный видъ и началъ меньше прихрамывать, увѣряя всѣхъ, что Дубки его исцѣляютъ. Только одна Рита его огорчала попрежнему, потому что совершенно не хотѣла его слушать. Сколько самыхъ остроумныхъ плановъ она за это время разстроила… Иванъ Васильевичъ приписывалъ это вліянію хитрой Варвары Сергѣевны, къ которой началъ относиться съ сдержанной холодностью. О, онъ перехитритъ эту старую интриганку…

   — Что это ты, отецъ, носъ отъ меня воротишь?— остановила его она, когда онъ хотѣлъ отдѣлаться поклономъ издали.

   — Я?! Помилуйте, Варвара Сергѣевна… Я такъ всегда радъ… да…

   — Уже не ври, пожалуйста… Не къ лицу это намъ съ тобой. Пойдемъ-ка, мнѣ нужно съ тобой серьезно поговорить… Дѣльце есть.

   — Съ удовольствіемъ…

   У Ивана Васильевича явилось непріятное предчувствіе, но спасенья не было. Оставалось повиноваться, тѣмъ болѣе, что спорить и прекословить Варварѣ Сергѣевнѣ было совершенно излишне.

   — Ну-ка, давай руку, отецъ… Въ старые-то годы гуливали и подъ ручку. Охъ-хо-хо!.. Забылъ?

   — Нѣтъ, зачѣмъ же, Варвара Сергѣевна.

   — Еще ухаживалъ за мной какъ-то… Застрѣлиться хотѣлъ. Забылъ? Ну, да дѣло прошлое, а кто старое помянетъ — тому глазъ вонъ. Было, да прошло и быльемъ поросло.

   Они шли по аллеѣ все дальше и дальше. Варвара Сергѣевна съ особеннымъ вниманіемъ разсматривала деревья и точно про себя повторяла:

   — Вѣдь вонъ липки-то совсѣмъ маленькія были, а теперь вонъ какъ раскинулись… И дубы тоже. Да… А вонъ и мѣсто, гдѣ стоялъ чугунный диванчикъ… Забылъ, небось?

   — Гм… нѣтъ, то-есть да… Какой диванчикъ?

   — А такой! Не хитри, отецъ… Я на немъ сидѣла, а ты передо мной на колѣняхъ стоялъ и разныя лукавыя слова наговаривалъ. Увертливъ былъ… Ну, да дѣло прошлое. А, вотъ онъ, диванчикъ-то…

   Старушка обрадовалась, точно встрѣтила хорошаго стараго знакомаго. Тотъ самый диванчикъ, только кругомъ разрослась зеленая гуща изъ липъ, акацій и сиреней. Уютное мѣстечко и тогда было, и теперь въ особенности,— настоящее зеленое гнѣздышко. Старушка даже вздохнула. Этакое удобное мѣсто и стоитъ совсѣмъ пустое. А прежде-то, что ни шагъ по парку, то новая парочка. Не теряли напрасно дорогого лѣтняго времени, не то, что нынѣшніе горюны…

   — Битъ небитаго ведетъ…— пошутила Варвара Сергѣевна, усаживаясь на диванчикъ.— Охъ, поясницу къ ненастью ломитъ, отецъ… У тебя вотъ ножка играетъ, а у меня поясница. Точно вотъ совсѣмъ чужая сдѣлается… Ну, садись.

   Иванъ Васильевичъ покорно присѣлъ на диванчикъ, продолжая ожидать непріятнаго разговора. А старуха все тянула…

   — Вотъ что, отецъ… Давно я хочу сказать тебѣ. Да…— начала она наконецъ послѣ нѣкоторой паузы.— Давно я смотрю, какъ ты стараешься для дочери… Ты думаешь, никто ничего и не видитъ? Всѣ, отецъ, видятъ и смѣются… Ты только дѣло портишь своей Ритѣ. Не безпокойся, она и безъ тебя устроится. Ловкая дѣвушка, однимъ словомъ…

   — Что же такое дѣлаю, Варвара Сергѣевна?

   — А вотъ это самое… Думаешь, добрые-то люди глупѣе тебя. Одинъ ты умный… Смѣшишь людей, Иванъ Васильевичъ. Кто прислугу подкупаетъ? Кто на вокзалъ жениховъ встрѣчать бѣгаетъ? Кто за каждымъ прохвостомъ ухаживаетъ, какъ за именинникомъ? Послушай меня, старуху, и брось все… не мужское это дѣло, голубчикъ.

  

V.

   Стоялъ уже конецъ іюля. Начали перепадать холодные дождички, напоминавшіе о близившейся осени. Въ паркѣ чувствовалась по временамъ сырость. А когда пробѣгалъ холодный вѣтеръ, деревья такъ грустно шумѣли своею засыхавшею листвой. На музыку по вечерамъ собиралось все меньше и меньше народа.

   — Мы завтра уѣзжаемъ, Варвара Сергѣевна,— сообщила Рита.— Я рѣшительно не понимаю, что дѣлается съ папой… Цѣлыхъ двѣ недѣли просидѣлъ въ номерѣ, а теперь вдругъ собрался уѣзжать.

   — Ничего, пройдетъ… Это я его навела на грѣхъ.

   Варвара Сергѣевна откровенно разсказала свой разговоръ съ Иваномъ Васильевичемъ и прибавила:

   — Это вѣдь мы, то-есть женщины, у которыхъ есть взрослыя дочери на рукахъ, но необходимости дѣлаемся общимъ посмѣшищемъ. Помилуйте, какъ же не смѣшно, когда мать заботится о судьбѣ родной дочери — вѣдь очень смѣшно? Вдругъ это мать ищетъ жениха, то-есть выбираетъ человѣка, съ которымъ ея дочь будетъ вѣкъ вѣковать,— ужасно смѣшно… А потомъ эта мать превращается въ тещу, которая еще больше слѣдитъ за счастіемъ дочери. Это ужъ совсѣмъ смѣшно… Ахъ, какъ смѣшно! Мы — жертвы юмористическихъ листковъ я безпощадной карикатуры, а отцы остаются въ сторонѣ, какъ благородные свидѣтели. Вотъ твой отецъ и попробовалъ, какъ это легко… Ну, прощай, дѣточка, будь счастлива.

   Рита сейчасъ же вернулась домой, и ей было обидно за отца, котораго водяныя мамаши прозвали гусемъ. Подъ этимъ настроеніемъ она вошла въ свой номеръ и молча поцѣловала отца. Иванъ Васильевичъ даже смутился отъ этой неожиданной ласки и какъ-то виновато моргалъ глазами.

   — Милый ты мой коротыжка…— шептала Рита, крѣпко его обнимая.— Я никому не позволю смѣяться надъ тобой… никому! Завтра же уѣзжаемъ изъ этой проклятой ямы…

   — Рита… развѣ ты… вообще, что-нибудь слышала?

   — Да, я знаю все, папа, и люблю тебя еще больше…

   — Ахъ, это Варвара Сергѣевна… Всѣ женщины ужасно хитры, и ты ихъ берегись. Рита.

   — Папа, и я вѣдь тоже женщина.

  

   1896.