Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю

 

 

 

От издательства

Б. Г. Островский, Ф. П. Врангель. 1796—1870 (очерк жизни и деятельности)

 

 

 

Глава 1. Историческое обозрение путешествий по Ледовитому океану, между Карским морем и Беринговым проливом, до 1820 года.— Состояние карт в то время. — Назначение отряда к северо-восточным берегам Сибири

Глава II. Отъезд экспедиции из С.—Петербурга.— Прибытие в Иркутск.— Плавание по реке Лене. Город Якутск

Глава III. Путь от Якутска до Нижне-Колымска.— Вьючные лошади.— Первый ночлег.— Якуты.— Якутское селение Мюре.— Юрты, одежды, обряды, песни, пища якутов.— Якутские деревни.— Черта якутского характера.— Река Алдан.— Река Тукулан.— Ночлег в лесу.— Верхоянский хребет.— Бродячие тунгусы.— Станки Баралас и Таэолх.— Городок Зашиверск.— Окрестные жители.— Река Алазея.— Станок Сардах.— Средне-Колымск. Зимнее дорожное платье.— Река Омолон.— Езда на собаках.— Приезд в Нижне-Колымск.

Глава IV. Общие замечания о низовой части Колымы и жителях ее.— Река Колыма.— Климат.— Жители.— Селения.— Берега.— Одеяние.— Образ жизни.— Голод.— Рыбные промыслы.— Сбережение рыбы впрок.— Охота за оленями.— Пушные звери и ловля их.— Собаки — необходимый рабочий скот

Глава V. Нижне-Колымск.— Обзаведение наше.— Приготовление экспедиции.— Основательное сомнение об открытиях сержанта Андреева.— Прибытие английского путешественника Кокрена.— Вечеринка.— Прибытие штурмана Козьмина.— Поездка на собаках.— Необходимое отступление от первоначального плана.— Известие о прибытии чукчей с Малого Анюя и отъезд Матюшкина в Островное

Глава VI. Первое путешествие на нартах по льду в море.— Отъезд из Нижне-Колымска.— Сухарный остров.— Баранов Камень.— Ровный, низменный морской берег.— Большая Баранова река.— Холод.— Первые следы чукчей.— Метеор.— Пролив Собадей.— Песчаный мыс.— Шелагский мыс.— Скала Козьмина.— Стадухинский волок.— Мыс Матюшкина.— Остров Араутан.— Потеря съестных припасов.— Возвращение в Нижне-Колымск

Глава VII. Отчет мичмана Матюшкина о поездке в местечко Островное и тамошней ярмарке.— Замечания о встреченных чукчах и о шаманах

 

 

Глава I. Второе путешествие по льду.— Приготовления.— План.— Отъезд.— Медвежья охота.— Ночлег на морском льду.— Глазная болезнь.— Четырехстолбовой остров.— Рассол.— Ломка льдов.— Цепь торосов.— Торосы старого образования.— Средство сохранять курс среди торосов.— Склад провианта во льду.— Ледяной хребет.— Белые медведи.— Медвежий остров и Крестовый остров.— Возвращение в Нижне-Колымск

Глава II. Весна.— Недостаток съестных припасов.— Рыбная ловля для экспедиции.— Устройство судна.— Распределение летних работ экспедиции.— Жары.— Комары.— Перелетные птицы.— Отплытие на новопостроенном катетере.— Рыбная ловли при деревне Походской.— Оленья охота на тундре.— Приезд в Чукотское.— Экспедиция для описи морского берега до реки Индигирки.— Затруднение при описи устьев Колымы.— Возвращение из Чукотского.— Пожар.— Приезд в Нижне-Колымск.— Поездка к средне-колымским якутам, их летние жилища и образ жизни.— Рассказ старика.— Вытечные озера.— Ранняя зима.— Возвращение в Нижне-Колымск.— Приезд Матюшкина, Кибера и Козьмина

Глава III. Отчет Матюшкина о путешествии к Большому и Малому Анюям.— Отъезд из Нижне-Колымска.— Мамонтовые кости.— Плотбище.— Первобытные жители страны.— Нынешнее народонаселение.— Переходы оленей и охота.— Дальнейшее путешествие.— Скала Обром.— Общие замечания о Малом Анюе.— Путешествие верхом по берегам Большого Анюя.— Река Камешкова.— Охота за пушными зверями.— Ловушки.— Местечки Сладкое и Лабазное.— Несчастная оленья охота.— Голод.— Возвратный путь водою.— Урочище Долгое.— Рекостав.— Дальнейший путь на нартах.— Прибытие в Нижне-Колымск.— Общие замечания о племенах, живущих на берегах Анюя

Глава IV. Путевой журнал штурмана Козьмина в 1821 г. при описи берегов Ледовитого моря, между устьями рек Малой Чукочьей и Индигирки

Глава V. Третье путешествие по льду.— Приготовление.— Поветрие между собаками.— План путешествия.— Поездка на север.— Нападение белого медведя-Склад провианта во льду.— Высокие торосы.— Второй склад провианта.— Разделение экспедиции.— Ложные признаки земли.— Соединение экспедиции.— Вторая поездка на север.— Ломка льдов.— Шелагский мыс.— Возвращение на берег.— Походск.— Голод.— Приезд в Нижне-Колымск.— Наводнение

Глава VI. Путешествие по каменной тундре, летом 1822 года…..

Глава VII. Путешествие мичмана Матюшкина по тундре к востоку от Колымы летом 1822 года

Глава VIII. Четвертая поездка по льду и опись берега до острова Колючина.— Отъезд.— Встреча с чукчами на Шелагском мысе.— Сказания о земле на Север.— Путь по морю.— Полыньи и тонкий лед.— Поворот.— Опасное положение.— Потеря части запасов.— Выезд на берег.— Встреча с Матюшкиным.— Известие о Шалаурове.— Продолжение описи морского берега до острова Колючина.— Замечания о чукчах.— Недостаток путевых припасов и крайнее изнурение собак.— Возвращение.— Заключение

Глава IX. Возвратный путь из Средне-Колымска в Санкт-Петербург, в 1823 и 1824 гг.

 

 

М. А. Сергеев. Экспедиция Ф. П. Врангеля и Ф. Ф. Матюшкина и изучение малых народов крайнего северо-востока

Словарь этнографических терминов и местных названий

Указатели

 

Путешествие Ф. П. Врангеля и Ф. Ф. Матюшкина к северным берегам Сибири и по Ледовитому морю, которому посвящена эта книга, совершено в 1820—1824 гг., когда русская наука и русская география переживали один из интереснейших периодов своего развития.

Отечественная война 1812 года в огромной степени развила национальное самосознание русского народа. Декабрист Якушкин писал; «Война 1812 года пробудила народ русский к жизни и составляет важный период в его политическом состоянии». Вместе с тем после окончания войны в России усилилась идеологическая реакция. Открыто выражая презрение ко всему русскому, «кочующий деспот» Александр I отдался полностью европейским делам и сделал всесильным правителем России жестокого и невежественного временщика Аракчеева. Реакционеры и мракобесы, во главе с обер-прокурором святейшего синода князем Голицыным, подавляли малейшее проявление свободолюбивой мысли, беспощадно душили молодое русское просвещение.

И все же несмотря на гнет аракчеевщины, вопреки усилиям реакционеров и мракобесов, русская наука и культура к концу первой четверти XIX века шагнули далеко вперед.

В стенах Московского и новых русских университетов все чаще стали появляться русские имена. Из стен Казанского университета вышел гениальный русский ученый Николай Николаевич Лобачевский. Повсеместно при университетах возникали научные общества. При Московском университете начало работать Общество испытателей природы, а затем Минералогическое общество. В Петербурге был открыт Ботанический сад, развернувший широкие исследования русской флоры. Была составлена первая геологическая карта России. Росла научная печать. В начале XIX века в Россия выходило 6 научных изданий, к 1825 году их стало 20.

Большой размах приобрели географические и естественно-исторические исследования нашей обширной родины и сопредельных с ней территорий. Примечательно, что в этих исследованиях ведущее место заняли русские военные моряки.

Русский флот переживал тогда трудное время. Александр I не понимал значения флота для России и относился к нему с пренебрежением. Во главе морского ведомства были поставлены люди бездарные, по существу уничтожавшие флот. Исправление старых кораблей и постройка новых прекратились ввиду недостатка средств. Из-за ложно понятой экономии для вновь построенных судов не изготовляли мачт, и суда не могли выходить в море, бесполезно гнили в портах.

В этот период застоя военных действий флота начались мирные плавания русских военных моряков, положившие прочное основание всему дальнейшему развитию морского дела в России, — это были, кругосветные путешествия или, как их гогда называли, «дальние вояжи» наших моряков. Одни из этих путешествий совершались на кораблях военного флота, другие — на кораблях и на средства Русско-Американской компании, заинтересованной в доставке грузов и вывозе пушнины из далеких ее владений на Аляске и в Калифорнии.

Первое кругосветное плавание совершили в 1803—1806 гг. Крузенштерн и Лисянский на кораблях «Надежда» и «Нева». Почин русских моряков, их патриотизм, любовь к своему делу имели своим результатом то, что такие плавания стали затем предприниматься почти ежегодно. В 1807—1809 гг. на военном шлюпе «Диана» совершил дальний вояж Головнин, в 1815—1816 гг. на корабле «Суворов» М. П. Лазарев, в 1815—1818 гг. на бриге «Рюрик» — Коцебу, в 1816—1818 гг. на кораблях «Кутузов» и «Суворов» — Гагемейстер и Панафидин, в 1817—1819 гг. на военном шлюпе «Камчатка» снова Головнин, в 1819—1821 гг. на военных шлюпах «Восток» и «Мирный» Беллингсгаузен и Лазарев, а на шлюпах «Открытие» и «Благонамеренный» Васильев и Шишмарев.

Всего за период 1803—1830 гг. было совершено 24 кругосветных плавания. Все эти плавания, как правило, были связаны с проведением больших научных работ. Они собрали обширные данные по океанографии, особенно по Тихому океану, где русские открыли и нанесли на карты многие десятки островов. На кораблях кругосветного плавания прошли замечательную морскую школу будущие флотоводцы и адмиралы отечественного флота, те, кто впоследствии, не щадя своих сил, работал над возрождением и возвеличиванием флота России.

В эту же пору внимание русских военных моряков привлекло исследование суровых просторов Северного Ледовитого океана. Много еще «белых пятен» лежало тогда на картах Арктики. Тяготы полярных путешествий были общеизвестны. Но они не испугали флотскую молодежь. Движимые благородным порывом хорошо послужить своему отечеству, в Арктику отправились молодые тогда капитан-лейтенанты, лейтенанты и мичманы флота Литке, Врангель, Анжу, Матюшкин. Их экспедиции состоялись почти одновременно.

Лейтенант Ф. П. Литке в течение четырех лет (1821—1824) совершал плавание к берегам Новой Земли на 200-тонном бриге «Новая Земля». Он составил карту западного берега Новой Земли, которая в течение долгого времени служила главным пособием для мореплавателей.

Лейтенант П. Ф. Анжу вместе со штурманскими помощниками И. А. Бережных и П. И. Ильиным в течение трех лет (1820—1823) обследовали Новосибирские острова и сибирские берега от устья Оленька до устья Индигирки. Этой экспедицией была составлена первая достоверная карта Новосибирских островов.

На побережье Восточно-Сибирского моря, в районе Медвежьих островов и дальше к востоку до Чукотского полуострова работали лейтенант Ф. П. Врангель и мичман Ф. Ф. Матюшкин.

Целью экспедиции Ф. П. Врангеля и Ф. Ф. Матюшкина, помимо уточнения карты северо-востока России, были розыски к северу от Чукотского полуострова земли, о наличии которой ходили упорные слухи, а также окончательное разрешение гипотезы о соединении Азии и Америки. Хотя существование пролива между Азией и Америкой было установлено еще Дежневым (1648) и подтверждено работами последующих исследователей (в частности, экспедицией Беринга), все же в двадцатых годах XIX века еще имело хождение предположение, что Америка («Большая Земля») где-то на северо-востоке соединяется с Азией узким перешейком, идущим от Шелагского мыса. В связи с этим детальное обследование Чукотского побережья представляло особый интерес.

Следует отметить, что почти одновременно с экспедицией Врангеля—Матюшкина, работающей на побережье, русским правительством были предприняты морские экспедиции О. Коцебу на «Рюрике» (1816—1817) и М. Васильева — Г. Шишмарева на шлюпах «Открытие» и «Благонамеренный» (1820—1821). В дневнике Ф. Ф. Матюшкина о его путешествии по тундре к востоку от Колымы (не опубликован, подробнее см. ниже) под датой 11 августа 1822 года указывается, что при выходе на берег Чаунской губы путешественники всматривались в море, не покажется ли судно Шишмарева. Повидимому, Врангель и Матюшкин не знали, что Шишмарев к этому времени после безуспешных плаваний уже оставил Ледовитое море и держал путь к европейским берегам.

Вопрос о взаимосвязи экспедиций Коцебу, Васильева—Шишмарева и Врангеля—Матюшкина совершенно не исследован и в литературе не освещен.

Книга Ф. П. Врангеля «Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю, совершенное в 1820, 1821, 1822, 1823 и 1824 годах», заслуженно заняла видное место среди литературного наследия русских полярных исследователей XIX века.

Фердинанд Петрович Врангель был не только опытным моряком, но отважным и хладнокровным исследователем, видным ученым и хорошим организатором. На страницах своей книги он сумел изложить ценный опыт четырехлетней экспедиции, обследовавшей малоизвестные до того районы крайнего северо-востока России. До сих пор не потеряли научного и практического значения его астрономические наблюдения и составленные им карты. Конечно, методы и средства исследования за прошедшие годы стали неизмеримо более совершенными. Врангель для определения широт измерял высоты солнца и звезд только с помощью секстана, а для определения долгот не мог даже использовать хронометры, которые во время перевозки на нартах при низкой температуре воздуха останавливались. Однако результаты его наблюдений отличаются достаточно высокой степенью точности. Об этом свидетельствует сравнение результатов определений широты и долготы, произведенных экспедицией Врангеля, с современными данными:

 

Наименование пунктов	По Врангелю		по современным данным
		широта (северная)	долгота (восточная от Гринвича)	широта (северная)	долгота (восточная от Гринвича)
Мыс Шелагский	70°06’00»	171°03′	70°06’00»	170°25′
Мыс Шмидта	68°55’16»	180°06′	68°56:	179°28′
Мыс Ванкарем	67°50’16»	183°16′	67°50’5″	184°09’3″
Мыс Матюшкина	69°43’18»	170°53′	69°36′	170°10′

 

Сравнение карт Врангеля с современными также показывает, что береговая линия была им проведена довольно точно.

Книга Ф. П. Врангеля написана хорошим русским языком, полна чувства поэзии и любви к природе Арктики.

При изучении быта и характера северных народностей Врангель, так же как и другие выдающиеся русские путешественники, — Литке, Семенов-Тян-Шанский, Миклуха-Маклай, проявил себя человеком глубоко гуманным. Он с симпатией и заботой относился к аборигенам Севера, интересовался их нуждами, принимая все меры к тому, чтобы обслуживание экспедиции не стало тяжким бременем для местного населения. Своим личным примером Врангель доказал справедливость слов, которые по свидетельству его друзей, сам он до последней минуты твердил: «Фанатизм и национальная ненависть не сродни русскому характеру».

Следует отметить и то, что Врангель описал свои полярные открытия по-русски, в отличие от многих других ученых его времени, считавших обязательным свои научные труды писать на иностранных языках.

Впервые книга Ф. П. Врангеля «Путешествия по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю» была напечатана в 1841 году и после этого не переиздавалась.

В настоящем издании первоначальный текст воспроизводится полностью, почти без всяких стилистических изменений (опущено лишь незначительное число устаревших формулировок, титулы и т. п.). Из «Прибавлений» опущены описания северных сияний, таблицы метеорологических наблюдений, таблицы склонения компаса, таблицы вычисления широты и долготы, таблицы координат 115 приморских пунктов, краткий дневник и краткий словарь чуванского и омокского языков.

Вместе с тем редакция сочла возможным в раздел «Прибавления» включить работу Ф. П. Врангеля «О средствах достижения полюса» (текст доклада, прочитанного на общем годовом собрании Русского географического общества в 1846 г., опубликованного в «Записках РГО», книжка II, 1847 г.).

Достойным товарищем Ф. П. Врангеля е северном путешествии был мичман Федор Федорович Матюшкин, один из друзей А. С. Пушкина по Царскосельскому лицею, впоследствии адмирал и сенатор. Обстоятельные записки Матюшкина о чукчах, о путешествии по Большому и Малому Анюю и другие материалы были включены Ф. П. Врангелем отдельными главами в его труд. В известной мере самую книгу «Путешествие» следует считать плодом коллективного труда Ф. П. Врангеля и Ф. Ф. Матюшкина.

Однако заслуги Ф. Ф. Матюшкина в экспедиции 1820—1824 гг. не были в должной мере оценены современниками. Такое положение можно объяснить отчасти тем, что до сих пор оставались неизвестными письма и дневники Ф. Ф. Матюшкина, относящиеся ко времени его путешествия на северо-восток Сибири. Эти Материалы находились в частных коллекциях и частью оказались утраченными. Только некоторые из них в последние годы поступили в государственные рукописные собрания.

Ниже в разделе «Письма Ф. Ф. Матюшкина из Сибири» впервые печатается часть писем Матюшкина к директору Царскосельского лицея Е. А. Энгельгардту (из рукописного фонда Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде).

Кроме того, в рукописном фонде Института литературы Академии Наук СССР в Ленинграде («Пушкинский дом») в собоанни Дашкова (ф. 93, оп. 2, No 163) обнаружена рукопись Ф. Ф. Матюшкина «Журнал путешествия по тундре к востоку от Колымы 1822 г.» с приложением к нему «Описания пространства земли между Колымой и меридианом Шелагского мыса». При сличении рукописи с печатным текстом 7-й главы второй части «Путешествия» выяснилось, что эта рукопись Матюшкина после значительной стилистической правки и некоторых сокращений и составила текст 7-й главы. Приложенное к рукописному журналу Ф. Ф. Матюшкина «Описание» ниже печатается.

Из письма Ф. Ф. Матюшкина от декабря 1820 года (см. стр. 380 наст. издания), а также из записи беседы с чукчой Валеткой во время посещения Матюшкиным ярмарки в Островном в марте 1820 года (запись приведена в «Описании пространства земли между Колымой и меридианом Шелагского мыса») видно, что Ф. Ф. Матюшкин, на основе расспроса чукчей, первым высказал предположение о существовании большого острова, лежащего к северу от мыса Якан (то есть нынешнего острова Врангеля). До сих пор такое предположение приписывалось Ф. П. Врангелю.

Краткие очерки о жизни и деятельности Ф. П. Врангеля и Ф. Ф. Матюшкина написаны для настоящего издания Б. Г. Островским и Ю. В. Давыдовым.

Для иллюстрирования труда Ф. П. Врангеля использованы рисунки художника Луки Воронина — рисовальщика экспедиции Биллингса—Сарычева 1785—1792 годов, многие из которых публикуются впервые. Часть этих рисунков приложена к рукописи доктора Мерка (участника экспедиции Биллингса—Сарычева), которая хранится в рукописном фонде библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Другая часть рисунков Луки Воронина хранится в архиве Морского картографического института в Ленинграде. Помимо этого печатается ряд современных фотографий и рисунков конца XIX века.

В разделе «Письма Ф. Ф. Матюшкина из Сибири» впервые публикуются рисунки Матюшкина. Его же кисти принадлежат зарисовки полярных сияний.

Учитывая, что экспедиция Врангеля — Матюшкина внесла большой вклад в отечественную этнографическую науку, редакция сочла необходимым напечатать в приложениях статью «Экспедиция Ф. П. Врангеля — Ф. Ф. Матюшкина и изучение малых народов крайнего северо-востока». Эта статья, а также словарь этнографических терминов и местных названий, встречающихся в книге, подготовлены для настоящего издания известным знатоком северо-востока СССР М. А. Сергеевым. Все даты приведены по старому стилю.

Общая редакция книги выполнена профессором, доктором военно-морских наук, контр-адмиралом Е. Е. Шведе.

 

 

Разносторонний ум, кипучая энергия, непреклонная воля отличали Ф. П. Врангеля с ранних лет. Ему по праву принадлежит почетное место среди выдающихся русских деятелей прошлого века. Адмирал, почетный член Академии Наук, член Государственного совета, Врангель был не только выдающимся ученым и моряком, совершившим два кругосветных плавания, но и крупным государственным деятелем России XIX века. Он состоял несколько лет правителем русских владений в Северной Америке и многое сделал, чтобы сохранить эти владения за Россией. Врангель был одним из основателей Русского географического общества, отметившего недавно столетний юбилей своей плодотворной деятельности. В течение ряда лет Врангель был морским министром, директором департамента корабельных лесов, директором гидрографического департамента, членом комитета по защите берегов Балтийского моря. Он принимал самое ближайшее участие в реорганизации журнала «Морской Сборник», который приобрел значение передового общественного журнала своего времени.

Но, несомненно, жизненным подвигом Врангеля, снискавшим ему мировую известность, являлся его поход к северным берегам Восточной Сибири (1820—1824). Во время этого похода Врангель собрал богатые научные результаты. Вместе с Матюшкиным он наметил на карте к северу от мыса Якан существование тогда еще неизвестной земли. Спустя сорок с лишним лет, в 1867 году, командир китобойного судна Лонг в этом месте открыл землю, которая известна ныне под именем острова Врангеля.

 

 

Фердинанд Петрович Врангель родился в Пскове 29 декабря 1796 года. Шестилетним мальчиком он любил, несмотря ни на какую погоду, бродить в окрестностях города по лесам и лугам, кататься с товарищами на лодке, играть в индейцев. Его семья обладала весьма скудными средствами и принуждена была отдать детей на воспитание к более состоятельным родственникам. Когда он подрос, его отдали учиться в Морской корпус. Это событие произошло вскоре после смерти родителей Врангеля — в 1807 году {1807 год указан в биографии Ф. П. Врангеля, написанной его сыном, Ф. Ф. Врангелем («Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, том XIII). В официальном «Общем морском списке» (том VI) значится, что Врангель поступил в Морской корпус кадетом 7 февраля 1810 года.}. Мальчик писал своим сверстникам и знакомым: «карьера моя устроена — я отправляюсь в Морской корпус»

Будущего морского офицера глубоко интересовала география, море, дальние страны. Его мечты о больших морских походах подогревались разговорами с моряком, участником кругосветного плавания Крузенштерна. Увлекательные рассказы о дальних, полных приключений странствованиях оставили неизгладимый след в воображении впечатлительного мальчика. Уверенный, что рано или поздно он осуществит свое стремление, юный Врангель предусмотрительно стал готовиться к будущим плаваниям. Он уже тогда ясно понимал, что крепкое здоровье и выносливость — верный залог успеха. И одиннадцатилетний мальчик, не щадя себя, принялся тренировать и закалять свой организм, еще слабый и хрупкий. В двадцатипятиградусный мороз он выбегал распаренным из бани и, сбросив простыню, катался голым по снегу. Он прогуливался босиком по льду, питался самой скудной и грубой пищей, постоянно занимался гимнастическими упражнениями.

Впоследствии, во время своего путешествия в Арктику, в трудных, многодневных переходах он убедился, как много значит физическая закалка.

В науках Врангель обнаружил отменное прилежание и выдающиеся способности. Он все время был первым среди учеников и окончил корпус также первым. Насколько можно судить по сохранившимся документам, за годы учебы в корпусе Врангель не подвергался дисциплинарным взысканиям. Но царившая там система воспитания с применением порки за всякий пустяк его глубоко возмущала. Впоследствии на страницах «Морского Сборника» он открыто и смело критиковал палочную дисциплину, положенную в Морском корпусе в основу воспитания будущих офицерских кадров военного флота.

Над Россией в те годы собирались тучи грозной опасности. В 1812 году на русскую землю вторглись армии Наполеона, приведшего с собой «двунадесять языков». Разгорелась Отечественная война.

Бородино. Пожар Москвы. Отступление и разгром армий завоевателя. Поход русских войск за границу. Вступление их в Берлин и Париж. «100 дней», завершившие крушение Наполеоновской империи. Ватерлоо. Отголоски этих великих событий проникали в стены Морского корпуса, но он жил своей, замкнутой жизнью, оберегая воспитанников от всего, что так или иначе увлекало их интересы за пределы морских наук.

Вот, наконец, наступил долгожданный, радостный день. Окончен Морской корпус. В июле 1815 года, на 19-м году жизни, гардемарин Фердинанд Врангель был произведен в первый офицерский чин — мичмана и назначен младшим вахтенным офицером в 19-й флотский экипаж, квартировавший тогда в Ревеле. Блестяще закончив курс обучения (первым из девяноста девяти). Врангель полагал, что на служебном поприще дело пойдет так же гладко, как и в корпусе. Но тут положение было совершенно иным. «Заря будущности мичмана Врангеля взошла не на светлом небосклоне», — писал один из его биографов. Чрезвычайно скудные средства моряка, жившего на одно лишь жалованье {}В былое время жалование военных моряков, особенно обер-офицеров было крайне ничтожно, но большинство из них были выходцами из дворянских, хорошо обеспеченных семей и жили за счет родных или доходов от собственных имений., не позволяли ему вращаться в кругах блестящего и беспечного молодого морского офицерства того времени. К тому же оказалось, что у него для этого нет никаких способностей. По натуре совершенно не светский человек, он был неразговорчив, угрюм и конфузлив {Врангель и впоследствии не отличался разговорчивостью, не обладал он также и ораторским талантом. Свои проекты и предложения он предпочитал излагать в письменной форме.}. Не блистал он и внешними достоинствами, был некрасив и мал ростом.

Девизом его жизни отныне становятся море и наука. Карьера строевого флотского офицера его явно не увлекала. Но чтобы стать ученым мореходом, нужно было многое изучить, в совершенстве овладеть математикой, астрономией, черчением и языками; то, что было приобретено в корпусе, оказалось явно недостаточным. С Врангелем жил на одной квартире товарищ по корпусу и его друг мичман Анжу, впоследствии его сотоварищ в путешествии к берегам Ледовитого океана. Врангель заразил Анжу своими настроениями и интересами. Оба, как бы предчувствуя будущую совместную работу на дальнем севере, подготовляли себя к ней и теоретически, и практически.

В 1816 году обоих друзей назначили на фрегат «Автроил», плававший по Финскому заливу. Плавание в небольшом, мало интересном заливе, где никакие опасности не стерегут мореплавателей, вскоре сильно надоело обоим.

Во время очередной стоянки на ревельском рейде Врангель неожиданно узнал, что из Кронштадта в скором времени отправляется в кругосветное плавание русский военный шлюп «Камчатка», под командой В. М. Головнина. Весть эта подействовала на Врангеля ошеломляюще. А что если его мечтам предстоит осуществиться? Но что предпринять для этого? Будучи строевым офицером, он никак не мог покинуть корабль хотя бы для того, чтобы отправиться в Кронштадт и похлопотать там о переводе на «Камчатку». Хлопоты главного командира ревельского порта, который знал мичмана Врангеля и ему покровительствовал, оказались неудачными. Капитан Головнин ответил, что в продолжительное и ответственное плавание он берет только офицеров лично ему известных. Тем временем, на «Автроиле» был получен приказ итти в Свеаборг, чтоб стать там на зимовку. Что же делать? Положение становилось критическим. Врангель отчаивался, не зная, что предпринять. Тогда он и совершил проступок, который впоследствии иногда ставился ему в укор: за час до отплытия «Автроила» «ичман подал рапорт о болезни и… бесследно исчез. Разгневанный адмирал приказал во что бы то ни стало разыскать Врангеля и доставить его на корабль. Но беглец не находился. Он плыл в это время на небольшом финском каботажном судне, с 15 рублями в кармане, в Петербург. Попав в шторм, утлое суденышко десять дней добиралось до столицы. Вот Петербург. Врангель тотчас же отправился на квартиру к Головнину. Он умолял взять его в плавание простым матросрм. Повидимому, Врангель произвел на опытного моряка хорошее впечатление. После некоторого колебания Головиин дал ему согласие зачислить в экипаж «Камчатки» младшим вахтенным офицером.

Каким образом удалось уладить неприятное дело с самовольной отлучкой офицера, с военного корабля, остается невыясненным.

 

 

В августе 1817 года шлюп «Камчатка», приветствуемый пушечным салютом с фортов Кронштадта, отправился в кругосветное плавание. На борту шлюпа были лейтенанты Муравьев, Филатов и Кутыгин, мичманы Литке и Врангель, волонтер (исправляющий должности сначала гардемарина, а потом мичмана) Матюшкин — товарищ А. С. Пушкина по лицею, художник Тихонов.

Шлюп «Камчатка», построенный в Петербурге специально для этого плавания, имел грузоподъемность в 900 тонн, при длине 39,6 метра и ширине — 10 метров. Вооружение его состояло из 28 орудий.— Экипаж насчитывал 130 человек.

Предстоящему плаванию «Камчатки» придавалось немалое значение.

Экспедиции В. М. Головнина было поручено доставить на Камчатку разное морское и военное снаряжение и прочие необходимые для области и Охотского моря предметы и припасы, которые трудно было из-за дальности расстояния перевезти туда сухим путем; кроме того, самому Головшшу предписывалось обследовать на северо-западном американском берегу владения Российско-американской компании, произвести расследование незаконных действий администрации в отношении местных жителей, а также определить географическое положение ряда островов и селений русских владений в Америке.

Итак, шлюп «Камчатка» в море. Торопясь скорее выйти в Атлантический океан, капитан Головнин миновал многие иностранные порты. Он не зашел даже в Копенгаген, хотя обычно этот порт посещали все корабли, идущие из Балтики, как военные, так и торговые. Только в английском порту Портсмут экспедиция задержалась на 11 дней, чтобы сделать последние закупки и окончательно подготовить шлюп к продолжительному переходу через океан в столицу Бразилии — город Рио-де-Жанейро.

Переход «Камчатки» через Атлантику занял 71 день. 5 ноября корабль вошел в живописнейшую бухту, Рио-де-Жанейро.

Вместе с офицерами корабля Врангель осмотрел достопримечательности города, совершил несколько экскурсий по его окрестностям, побывал на кофейных плантациях. Его несказанно поразила пышная экзотическая природа Бразилии. Все ему казалось в диковинку, открывая новый мир, о котором до этого юноша знал только по рассказам и по книгам.

23 ноября «Камчатка» покинула Рио-де-Жанейро. Путь шлюпа лежал мимо мыса Горн — к берегам Перу. Противные ветры в течение почти полного месяца мешали продвижению. Только 20 декабря корабль подошел к скалистой оконечности южно-американского континента. Здесь в районе мыса Горн совершилось морское крещение мичмана Врангеля. «Камчатка» попала в полосу свирепых штормов. «Но как судно наше было новое, — писал впоследствии Головнин, — очень крепко построенное и снабженное самыми лучшими снарядами, то бури при всех своих жестокостях не могли причинить нам важного повреждения, ниже подвергнуть опасности». Почти две недели шторм трепал «Камчатку», причем волны подчас достигали высоты, пугавшей даже видавший виды экипаж корабля. Новый, 1818, год моряки приветствовали под завывание неутихавшей бури.

Показались перуанские берега. По пути «Камчатке» повстречались два небольших пиратских судна. Но корсары не посмели подойти к русскому кораблю; видимо, встреча эта их не устраивала.

Десять дней, с 7 по 17 февраля, «Камчатка» простояла в перуанском порту Каллао. Гости из далекой северной империи пользовались общим вниманием. Их навещала местная знать, кабалеро с гитарами, дамы, разодетые в яркие платья неописуемых фасонов. Офицеров «Камчатки» наперебой приглашали на вечеринки и танцы, но Головнин спешил к цели. И вот, отсалютовав испанской крепости, «Камчатка» снова вышла в море. Кораблю предстояло теперь пересечь Тихий океан в северо-западном направлении.

Два с половиной месяца, не видя земли, открытым океаном плыли моряки к берегам далекой русской окраины. Не трудно представить общую радость, когда 29 апреля 1819 года, вскоре после полудня, с мостика увидели камчатский берег. 3 мая «Камчатка» стала на якорь в Петропавловской гавани. Более 8 месяцев провели моряки в походе, и только 34 дня ушло на стоянки в портах.

Прибытие судна в такое раннее времл изумило жителей Петропавловска. «Камчатка» стояла на рейде, а на нее несло льдины, вахтенные то и дело отталкивали их шестами. Хуже всего было то, что под берегом держался еще совсем невзломанный лед. Чтобы подойти к берегу и поскорее приступить к выгрузке, начальник области капитан 1-го ранга Рикорд и В. М. Головнин решили рубить во льду канал. С большим трудом к 12 мая моряки одолели примерно половину ледового пути. Дальше дело пошло хуже: шлюп сел на мель, и работа замедлилась. А «Камчатку» необходимо было не только разгрузить, но еще и наполнить баластом, снабдить дровами. Баласта под рукой не было; дров также, они лежали не ближе как за 7 верст.

Головнин поручил мичману Врангелю, как наиболее энергичному из шедших офицеров, спешно организовать доставку баласта и дров на охотском транспорте. В три приема транспорт привез все нужное шлюпу количество баласта и дров. «За сию поспешность, — писал по этому поводу Головнин, — обязан я деятельности и усердию мичмана барона Врангеля».

Закончив грузовые операции на Камчатке, моряки двинулись дальше. Несколько дней ушло на описные работы у Командорских островов, острова Беринга, острова Медный. Нанеся их на карту, шлюп пошел дальше к востоку — вдоль Алеутской цепи к берегам Русской Америки. У острова Кадьяк {Остров Кадьяк был самым крупным из русских островов у берегов Аляски. Его высокие горы с вечным снегом на вершинах являлись приметным ориентиром при плаваниях.} встретилось множество китов, которые и ночью не оставляли корабль, «бросая воду столбами и испуская при сем какой-то странный, громкий шум, подобный вздохам». Это было первое знакомство с богатствами Русской Америки. Воды здесь кишели китами, сивучами, тюленями, касатками, разными рыбами. В лесах Кадьяка в изобилии водились медведи, лисицы, горностаи. Прогуливаясь по острову, наблюдая природу и знакомясь с бытом местного населения, юный мичман Врангель не подозревал того, что через несколько лет он вернется сюда правителем всех русских владений в Америке и сыграет в истории Российско-американской компании выдающуюся роль.

19 июня «Камчатка» покинула Кадьяк. Ее путь лежал вдоль американских берегов на юго-восток, где повсюду до самой Калифорнии были русские владения. Посетив колонию Росс, основанную русскими еще в 1812 году в Северной Калифорнии, на земле свободных индейцев, шлюп после короткой остановки пошел дальше вдоль берегов Калифорнии, одной из тех, по замечанию Врангеля, «благословенных стран земного шара, на которые природа излила все дары свои». Сделав по пути две остановки, в Мснтерее и порту Румянцева {Современное название залива Румянцева — залив Бодега (шир. 38°18′ сев., долгота 122°35′ зап. от Гринвича. — Ред.}, «Камчатка» взяла затем курс на Сандвичевы (Гавайские) острова. Со времени Джемса Кука (1778), первого исследователя Сандвичевых островов, на этих островах побывало немало европейцев. Гавайцы усвоили многие европейские обычаи.

Русским морякам удалось отыскать нескольких оставшихся в живых местных жителей, бывших очевидцами умерщвления Джемса Кука. Врангель и группа моряков побывали на месте, где Кук был убит ударом в спину каменного кинжала. Моряки подняли с земли по камешку в память посещения достопримечательного места. При этом сопровождавший моряков англичанин рассказал, как в свое время теперешний правитель Сандвичевых островов Тамеамеа запретил английским офицерам делать это, заявив, что несчастное происшествие сие давно следует забыть и что добрые люди после примирения старых ссор не должны вспоминать.

Посетив далее остров Гуан (Марианские острова) и Манилу (Филиппинские острова), шлюп «Камчатка» совершил чрезвычайно длительный и тяжелый переход вокруг мыса Доброй Надежды без захода в Контоун. Шлюп спешил к острову Святой Елены.

Мало кому известный дотоле островок, затерянный в водных просторах Атлантического океана, привлекал в ту пору внимание всего мира. Здесь томился в заточении знаменитый полководец, недавняя гроза и «страшное чудовище» Европы — Наполеон.

Капитану Головнину очень хотелось увидеть Наполеона. Однако англичане, с исключительным рвением охранявшие бывшего императора, категорически воспротивились не только встрече, но даже посещению долины Лонгвуд, где находилась резиденция Наполеона. Желание Врангеля посмотреть хотя бы «одним глазом» на Наполеона было так велико, что он с товарищами несколько часов рассматривал в зрительную трубу «столь примечательное место». Но Наполеон не показывался. До офицеров дошли слухи, что он в эти дни болел.

Теперь «Камчатка» приближалась к берегам родины. В конце июня 1819 года, простояв несколько дней у Азорских островов, шлюп, в последний раз перед европейскими портами, пополнил свои запасы. Потом посетили Портсмут и Копенгаген. И вот уже снова Балтика.

5 сентября 1819 года «Камчатка» бросила якорь на Кронштадтском рейде. Плавание, продолжавшееся 2 года и 10 дней, благополучно закончилось.

Служба на «Камчатке» была серьезной школой для мичмана Врангеля. Она дала ему отличный морской опыт. Овеянное поэзией морской стихии, полное ярких, захватывающих впечатлений, это первое его плавание окончательно сформировало духовный облик моряка-географа. То, что Врангель во время плаваняя зарекомендовал себя с наилучшей стороны, имело огромнее значение для всей его последующей судьбы. В подлинном смысле «добрым гением» для Врангеля оказался капитан Головнин. Впоследствии он смело рекомендовал его начальником экспедиции, отправляемой правительством для обследования берегов северо-восточной Сибири.

Во время двухлетнего плавания Врангель ежедневно вел дневник, куда с педантической аккуратностью записывал все, что видел, слышал и думал. К великому сожалению, этот дневник погиб во время пожара. Восстановить его автору не удалось. Уже в старости Врангель не раз в кругу друзей с воодушевлением вспоминал многое из виденного и сожалел о том, что ему не удалось сохранить дневник и сделать его общим достоянием.

 

 

К исходу первой четверти XIX века наиболее слабо изученными на территории России оставались ее приполярные области, в частности северо-восточные районы Сибири. Правда, в свое время места эти посещались казаками и местными промышленниками. От давних казачьих походов остались карты и описания. Потом, уже в XVIII веке, здесь работали отряды Великой Северной экспедиции. Однако вследствие крайнего несовершенства инструментов и примитивных приемов исследования существующие карты были весьма далеки от достоверности.

Те, кто видел европейские карты XVII века знают, что географы того времени рисовали у Шелагского мыса перешеек, соединяющий евразийский и американский материки. После работ Великой Северной экспедиции мысль о перешейке могла быть бесспорно отброшена. Но все же впереди в море, в туманной дали ледяных просторов, находилось «что-то» помимо льдов. Это «что-то» было неведомой, гористой землей, якобы затерявшейся в восточной части Ледовитого океана. Уже давно о ней ходили смутные слухи, передаваемые со слов коренных поселенцев сих мест. Редко когда попыткам достичь гипотетической земли предшествовало столько вымыслов, легенд и всякого рода преувеличений. Эта таинственная земля давно привлекала исследователей, но непреодолимые ледовые преграды всякий раз препятствовали смельчакам. Пройти сколько-нибудь значительное расстояние в глубь льдов им не удавалось. А тут еще из поколения в поколение передавались рассказы местных жителей — чукчей об островах, которые якобы виделись впереди в ясную погоду, о птицах, летящих с севера и на север. Воображение рисовало вдали уже не острова, а целые земли, быть может населенные людьми и обильные промысловым зверем. Из года в год размеры этих земель росли, молва истолковывала скудные данные на все лады. Неудивительно, что в XVIII веке некоторые сибирские географы, а вслед за ними и европейские ученые, стали утверждать, что впереди сибирского берега простирается огромных размеров земля, которая тянется не более не менее как до берегов Северной Америки. Между прочим, в существование этой колоссальной арктической территории еще в середине XIX века верил такой крупный ученый, как Петерман (1822—1878).

Снова выплыл на свет вопрос о том, соединяется или нет Азия с Америкой, вопрос, казалось бы полностью разрешенный Великой Северной экспедицией. Как это ни странно, но спустя 77 лет после Великой Северной экспедиции Врангелю, отправляющемуся для описи прибрежий северо-восточной Сибири, адмиралтейство официально поручило: «разрешить гипотезу о соединении Азии с Америкой».

Экспедиция в далекий, неизведанный уголок страны организовывалась со всей тщательностью и учетом неизбежных трудностей. Было решено поручить начальство над нею опытному и образованному моряку.

Когда возник вопрос о лице, достойном быть руководителем экспедиции, В. М. Головнин, пользовавшийся большим авторитетом в морских кругах, назвал Врангеля. За годы плавания на «Камчатке» Василий Михайлович, сам превосходный моряк и человек больших научных познаний, хорошо узнал и оценил Врангеля. Бывалого моряка особенно привлекало то, что юный мичман в свободные от служебных обязанностей часы непрерывно занимался; с особым рвением осваивал практическую навигацию, мореходную астрономию, общее землеведение. На второй год плавания Врангель пристрастился к чтению полярных путешествий. Эта новая его страсть не оставила Врангеля и по окончании путешествия на «Камчатке». Теперь он мог по достоинству оценить те препятствия и затруднения, которые ставила исследователю арктическая природа. Чтобы победить эти препятствия, нужно многое, очень многое знать. Эта простая истина была бесспорна. И Врангель неутомимо учился. Его можно было видеть то в мастерской физических инструментов, то на университетских лекциях по астрономии, физике, минералогии…

Несмотря на свой сравнительно юный возраст — ему было только 24 года — Врангель был признан наиболее подходящим лицом для дальнего и ответственного похода. Адмиралтейство приняло его кандидатуру в начальники экспедиции, не встретив нигде возражений.

Знаменитое путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю было выполнено Врангелем в период с 1820 по 1824 год. Преследовало оно двоякую цель. Прежде всего необходимо было разыскать ту землю (на север от Чукотского полуострова), существование которой удостоверялось многими слухами; во-вторых, Врангелю предписывалось произвести точнейшее описание берегов Сибири между Яной и Колымой и далее за Шелагский мыс.

Одновременно формировались два отряда: один, под начальством лейтенанта Анжу, отправлялся на реку Яну, другой, которому предписывалось начать изыскания от реки Колымы, был поручен Врангелю.

Второй отряд был невелик. Помощниками Врангеля, делившими с ним все горести и радости похода, были: мичман Матюшкин, товарищ Врангеля по путешествию на «Камчатке», штурман Козьмин, доктор медицины Кибер, «сведущий по части естествознания», слесарь Иванинков и матрос Нехорошков, прекрасно знакомый с плотничным ремеслом.

 

 

Организацию экспедиции и все свое замечательное путешествие Врангель подробно описал в книге «Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому океану», ныне выпускаемой вторым изданием. Отсылая читателей в отношении подробностей к этому труду, остановимся здесь лишь на главнейших итогах экспедиции.

Американский китобой Лонг, открывший в 1867 году землю в точно указанном Врангелем месте, писал: «Я назвал эту землю именем Врангеля потому, что желал принести должную дань уважения человеку, который еще 45 лет тому назад доказал, что полярное море открыто». Эту важнейшую научную заслугу Врангеля подчеркивал позднее и шведский полярный путешественник Адольф Эрик Норденшельд (1832—1901). «Врангель и Анжу, — писал он, — оказали важную услугу исследованию полярных стран, доказав, что море, даже вблизи полюса холода, не покрыто сплошным и крепким ледяным покровом, даже и во время сильнейших морозов».

На основании своих наблюдений Ф. П. Врангель пришел к твердому убеждению, что полярный бассейн, этот расположенный в непосредственной близости к берегам Сибири ледниковый погреб огромной мощности, оказывает решающее влияние на климат и на многие стороны естественной жизни России. В ту пору этот ледник оставался почти не исследованным. Вот почему Ф. П. Врангель в путешествиях уделил столь большое внимание климатологическим наблюдениям. Ничто достойное внимания и изучения не было им упущено. Работы по астрономии, геодезии, навигации, гидрографии, метеорологии и по изучению земного магнетизма, все эти обширные главы естествознания вошли в программу выполненых им исследований. К своему труду: «Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю» он издал приложение. Вот перечень содержания приложения, приведенный на титульном листе: «замечания о Ледовитом море, полярных льдах, северных сияниях, езде на собаках, языках туземцев, метеорологические, климатологические наблюдения и таблицы географического положения мест».

Насколько тщательно Врангель относился к возложенным на него обязанностям, явствует из следующего.

По возвращении экспедиции в Петербург Государственный Адмиралтейский департамент поручил академику Ф. И. Шуберту дать отзыв об астрономических и геодезических работах Врангеля. Почтенный астроном, ознакомившись с тетрадями Врангеля «с тем вниманием, какого они заслуживают во многих отношениях», был изумлен точностью вычисленных координат. В статье, посвященной разбору этих работ, он писал: «Я думаю, что нельзя довольно приписать похвал и удивляться ревности, деятельности, старанию, искусству и познанию сих офицеров {Шуберт имеет в виду также и лейтенанта Анжу, начальника экспедиции по исследованию северо-восточного побережья Сибири между Яной и Оленьком с Новосибирскими островами. Врангель определил широту и долготу 115 пунктов. Анжу — 65. В вычислениях Анжу Шуберт нашел несколько погрешностей. Статья Шуберта опубликована в «Записках Государственного Адмиралтейского департамента», ч. VII, 1824.}. И чем охотнее отдадут им сию справедливость, что путешествие их, в особенности Врангеля, есть самое трудное, с которым относительно трудов и опасностей, никакое другое путешествие сравниться не может… Сравнение промежутков времени с разностью высот или лунных расстояний показало мне, что наблюдения сих двух путешественников столь верны, насколько можно их сделать с помощью подобных инструментов. Чтобы учинить наблюдения сколь возможно точными, они не упускали ни одной предосторожности, ни одной поправки, например, поправки рефракций термометром или барометром, что необходимо под сими большими широтами. Я делал строгие вычисления многих наблюдений и не открыл нигде никакой важной погрешности, почти всегда находя секунду в секунду широту и долготу».

Что касается других научных работ Врангеля, то Шуберт наиболее ценными считает его наблюдения «склонения и наклонения магнитной стрелки в сих высоких местах». Метеорологических же наблюдений Фердинанда Петровича хватило бы, по мнению ученого, для составления особой любопытной статьи.

Кстати заметим, что звездные наблюдения Врангелю, так же как и Анжу, нередко приходилось делать при морозе в 30° по Реомюру и ниже, т. е. когда ртуть замерзала. Ртуть разогревали в специально устроенной для этой цели кожаной походной палатке и, налив ее в искусственный горизонт, спешили поскорей, пока ртуть не потускнела от холода, «взять высоту» звезды. При работе с секстанами кожа пальцев примерзала к инструментам, на пораженных местах образовывались раны. Приходилось прибегать к особым предосторожностям: обертывать инструменты войлоком, при наблюдениях задерживать дыхание, «иначе стекла и зеркала мгновенно покрывались тонким слоем льда или инеем, что происходило даже от одной испарины нашего тела».

«Несмотря на то, — замечает Врангель, — мало-помалу достигли мы такой ловкости, что производили наши наблюдения при 30° мороза и ночью, при тусклом свете маленького ручного фонаря, с достаточной точностью сосчитывали на дуге секстана градусы, минуты и секунды…»

Врангель и Матюшкин положили на карту значительную часть северо-восточного сибирского берега с запада на восток от реки Индигирки до Колючинской губы, то есть на протяжении 35 градусов по долготе.

Во введении к своему труду, в историческом обозрении путешествий по Ледовитому океану, Врангель приводит несколько примеров неудовлетворительней описи берега, сделанной его предшественниками. Так, по определению Геденштрома широта Св. Носа «разнствует около 1°5′ недостаточно против вернейшей обсервации лейтенанта Анжу». В других местах берег был более чем на полградуса положен южнее истинного своего положения. От западного мыса острова Котельного (группа Новосибирских островов) до восточного острова Новой Сибири по данным Геденштрома значилось 285 миль, а по исследованиям Анжу оказалось всего 25 итальянских миль, и т. д. «Подобные неверности, — замечал Врангель, — делают опись Геденштрома ненадежною». Еще более ненадежными, а порою и вовсе неопределенными, были известия о положении береговой черты к востоку от Колымы, что дало повод создать фантастическую гипотезу о соединении Американского материка с Азиатским материком перешейком близ Шелагского мыса. Эта гипотеза была окончательно опровергнута путешествием Врангеля.

Вот при каком уровне тогдашней картографии пришлось работать Врангелю и Анжу! По прибытии моряков в Петербург на основе произведенной ими описи были составлены подробные карты, впоследствии подвергшиеся весьма незначительным изменениям.

Помимо описи и картографирования сибирского побережья от Индигирки до Колючина, Врангель совершил несколько продолжительных поездок по льду, удаляясь от берегов на 250 километров с лишком. Поездки эти предпринимались для отыскания неизвестной земли. «Препятствия, поставленные природою, не позволили Врангелю, — по выражению современника Врангеля, впоследствии декабриста, А. Корниловича {Александр Осипович Корнилович был штабс-капитаном и членом Южного тайного общества. За участие в декабристском восстании он был осужден на каторжные работы и сослан в Сибирь, откуда в 1823 году был доставлен в Петербург и заключен в Петропавловскую крепость. В 1832 году Корнилович был освобожден из крепости и отправлен нижним чином в один из кавказских полков, где и скончался в 1834 году. Корниловича высоко оценил А. С. Пушкин, использовавший его исторические статьи для своих произведений («Полтава», «Капитанская дочка», «Арап Петра Великого», и проч.) Перу Корниловича принадлежат также интересные статьи по вопросам географии. Его статья о Врангеле «Известия об экспедициях в Сев.—Вост. Сибирь лейтенантов Врангеля и Анжу в 1821, 1822 и 1823 гг.» помещена в «Северном Архиве» (1825, ч. 13, No 4). Подробнее о Корниловиче см. статью А. Г. Грум-Гржимайло «Декабрист Корнилович» (Жизнь и литературная деятельность), помещенную в сборнике «Декабристы и их время», т. II, изд. Вс. общ. политкаторжан и ссыльно-поселенцев, М., 1932.}, — убедиться собственными глазами в существовании земли, которая, по словам чукчей, лежит на севере от мыса Якан, но он приготовил преемнику своему в сем деле все способы к ее открытию. Он указал место, откуда должно искать ее, и способы, как удобнее до нее достигнуть».

Большой заслугой Врангеля является организация первой метеорологической станции в северной Якутии, где расположен «мировой полюс холода». Под руководством Врангеля с декабря 1820 по март 1828 годе, с перерывами лишь на время экспедиционных отлучек, в Нижне-Колымске велись ежедневные метеорологические наблюдения четыре раза в сутки. Просматривая эти записи, мы, между прочим, узнаем, что средняя температура в январе в Нижне-Колымске была —31°55′ по Реомюру. Метеорологические наблюдения Врангеля были впоследствии использованы в труде К. Веселовского «О климате России» и в книге Вильда «О температуре воздуха в России».

В приложениях к своему труду «Прибавления к Путешествию» Врангель дал краткую сводку научных работ, проведенных им во время путешествия. Из нее мы видим, что ни одна область естествознания, полезная для изучения Арктики, не выпала из поля его зрения.

Большой заслугой Врангеля и его спутников является обилие собранных ими замечательных по интересу и полноте сведений о народах, обитавших в неизученных еще обширных районах северо-востока России.

Особый интерес представляет краткий словарь местных наречий, составленный спутником Врангеля мичманов Матюшкиным.

Незаменимыми помощниками Врангеля во время его походов, как прибрежных описных, так и ледовых, были его верные друзья — штурман Козьмин и в особенности мичман Матюшкин. Товарищ Врангеля по кругосветному плаванию на «Камчатке», Федор Федорович Матюшкин по заданию Врангеля совершил самостоятельные поездки к берегам рек Большой и Малый Анюй и по тундре к востоку от Колымы. Одна из этих поездок была организована с целью разузнать, что за народ чукчи, и, если возможно, наладить с ними связь. Расположив к себе чукчей, войдя к ним в доверие, Матюшкин обстоятельно ознакомился с бытом и нравами этого народа, о котором раньше путешественники ничего, кроме плохого, не слышали. В представленных Матюшкиным подробных отчетах, вошедших в труд Врангеля, прекрасно изображены многие бытовые картины чукотской жизни: ярмарка в Островном, сцена крещения чукчи, посещение ими палатки.

Один из описанных Матюшкиным мысов Врангель назвал его именем.

Немалых успехов добилась работавшая одновременно с Врангелем на сибирском берегу между реками Оленек и Индигирка экспедиция лейтенанта Петра Федоровича Анжу (1797—1869). Работая в соседних районах, обе эти экспедиции составляли как бы единое целое, хотя каждый из отрядов был вполне самостоятелен и им не удавалось даже поддерживать связь друг с другом. Энергичными помощниками Анжу были штурманы Бережных и Ильин (начальник отдельного отряда) и доктор Фигурин. Экспедиция Анжу составила точную карту обширной территории северного побережья Сибири, от Оленека до Индигирки, дала первую, основывающуюся на 7 астрономических пунктах, достоверную карту Новосибирских островов и выяснила, что на север от этих островов земли не существует; во многих пунктах были определены элементы магнитного склонения и наклонения. Многократные поездки Анжу по морскому льду дали ценный материал для выяснения границ распространения неподвижного берегового припая {Результаты экспедиции Анжу изложены в VII части «Записок Гидрографического департамента», его биография помещена в «Морском Сборнике», No 12, 1869.}.

Полное и картинное представление об экспедиции Врангеля во всех существенных ее подробностях русское общество получило из статьи А. О. Корниловича, помещенной в 1825 году в распространенном тогда журнале «Северный Архив».

Во вступлении к статье Корнилович писал: «Мы можем похвастать подвигами наших мореходов. Васильев, плавая у северных берегов Америки, а Беллинсгаузен, находясь в южном ледовитом море, проникли далее Кука и совершили свое путешествие вокруг света быстрее, нежели английский мореплаватель. Наконец, Врангель и Анжу во время исследования северного берега Сибири, исполнив сие поручение с успехом, испытали в сей экспедиции трудности, с которыми едва ли могут сравниться столь много прославленные подвиги капитанов Парри и Франклина» {*}.

{* Вильям-Эдвард Парри (1790—1855) — английский полярный исследователь. В 1819—1827 годах предпринял четыре арктические экспедиции (три из них для отыскания Северо-западного прохода). В одну из этих экспедиций Парри добровольно оставил свое судно на зимовку в арктических водах и во время зимовки неоднократно отправлялся в далекие санные походы. В 1827 году предпринял неудачный поход к полюсу. Продвигаясь на санях по дрейфующему льду к северу от Семи Островов (Шпицберген), Парри достиг 82°41′ с. ш.

Джон Франклин (1786—1848) — выдающийся мореплаватель и полярный путешественник. В 1845 году отправился в экспедицию на двух кораблях с целью отыскания Северо-западного прохода и пропал без вести вместе со своими 128 спутниками. Как выяснилось много позже, все они погибли от холода и голода. На поиски Франклина в разное время было снаряжено около 50 экспедиций.}

Труд Врангеля в полном виде появился в России в частном издании А. Смирдина, спустя 17 лет после окончания путешествия, то есть в 1841 году. В этом же году, в издании Российской Академии Наук, появились прибавления, о которых мы упоминали выше. Сочинение Врангеля встретило большое сочувствие и внимание не только в России, но и за рубежом. Для широкой публики оно явилось настоящим откровением и, по общему признанию, представляло выдающееся явление в географической литературе.

Яркие картины суровой северной природы, образное описание трудностей, которые пришлось преодолевать путешественникам, описание промыслов и непочатых природных богатств Сибири, бытовые подробности, нравы и обычаи местных жителей, все это нашло себе простое выражение на страницах книги Врангеля, написанной хорошим литературным языком. В Англии успех книги был настолько велик, что первое издание немедленно разошлось и потребовалось напечатание второго издания. Большим успехом пользовалась книга во Франции (на французский язык она была переведена тотчас по выходе ее в Англии).

 

 

После похода, доставившего 27-летнему Врангелю громкую известность, после живой и кипучей деятельности, полной риска и повседневных опасностей, резкий переход к будничному прозябанию строевого морского» офицера, «к томлению бездействия» был крайне тягостным и неприятным. Врангель замкнулся, не находя себе места, перестал посещать друзей и даже в кругу родных, казался ко всему равнодушным. Дело, начатое им, он не считал оконченным, так как не достиг земли, в существовании которой был вполне убежден. Вот почему он всеми помыслами рвался опять туда же, в далекую Сибирь, на берега Ледовитого моря. На поданное в Морское министерство представление с просьбой разрешить ему продолжать экспедицию он получил отказ.

О настроениях Врангеля хорошо свидетельствует разговор, произошедший во дворце. По возвращении из экспедиции Врангель был представлен царю Александру I. Последний, подробно расспросив об экспедиции и о тех опасностях, которым подвергались участники экспедиции, задал Врангелю вопрос: «А бывают ли и там красные дни?». Врангель ответил с большим воодушевлением: «Я, ваше величество, провел там, быть может, самые красные дни моей жизни».

Врангель не уставал повторять: «Бороться со стихиями, одолевать препятствия, сдружиться с опасностями — все это так свойственно моряку, что ему иногда даже скучно без них».

Неизвестно, в какой конфликт вылились бы тяжелые настроения Врангеля, если бы не вмешательство Головнина, ставшего к тому времени генерал-интендантом флота. Василий Михайлович предложил Врангелю снова, на этот раз в качестве командира корабля, отправиться в кругосветное плавание. Маршрут и назначение корабля были в общем те же, что у шлюпа «Камчатка». Морской способ сообщений с далекой восточной окраиной все более входил в практику. Русские военные корабли теперь ежегодно отправлялись в «дальний вояж». Разумеется, Врангель с восторгом принял предложение Головнина.

Военный парусный транспорт «Кроткий», специально сооруженный для далекого плавания, был построен с таким расчетом, чтобы при небольших размерах, позволявших иметь очень небольшой экипаж, взять возможно больше грузов.

Узнав о назначении Врангеля командиром корабля, отправляющегося в кругосветное плавание, его спутники по полярной экспедиции — доктор Кибер, лейтенант Матюшкин и штурман Козьмин — тотчас же изъявили желание итти в плавание вместе со своим бывшим начальником. Все они были зачислены Врангелем на «Кроткий». Шесть офицеров, доктор и 42 матроса составили экипаж корабля.

Вступив в обязанности командира, Врангель сразу преобразился. Угрюмый и неразговорчивый на берегу, он словно окунулся в родную стихию. «Я почувствовал себя снова на свободе, — говорил Врангель, — и пришел к убеждению, что отечество, кров и покой душевный составляет для меня океан».

Во время плавания на «Кротком» Врангель вел подробный дневник, куда аккуратно, день за днем, заносил свои впечатления и мысли. Однако и на этот раз словно злой рок преследовал моряка; дневник плавания на «Кротком» так же бесследно исчез, как и дневник его первого кругосветного плавания. Известно только, что дневник второго кругосветного плавания, подготовленный автором к печати, был сдан им в морское министерство, но почему-то не был одобрен высшим начальством. Известно также, что у Врангеля оставался черновик рукописи, но разыскать его пока не удалось.

Отрывки из рукописи Врангеля под заглавием: «Дневные записки о плавании военного транспорта «Кроткого» в 1825, 1826 и 1827 родах, под командою капитан-лейтенанта Врангеля 1-го», напечатаны в XXXVI книге «Северного Архива» за 1828 год {Краткий обзор плавания на «Кротком» был составлен Н. Ивашинцевым и вошел в серию его статей «Русские кругосветные путешествия», опубликованных в «Записках Гидрографического Департамента» (часть VIII, No 50).}.

Транспорт «Кроткий» отправился в путь, как обычно, из Кронштадта, 23 августа 1825 года. Миновав Копенгаген, 15 сентября корабль прибыл в Портсмут, где простоял около месяца, ожидая окончания разных закупок. Отсюда «Кроткий» отправился в Бразилию в Рио-де Жанейро. 46 дней плавания через Атлантику не отличались ничем примечательным. При обходе мыса Горн, как это бывает почти со всеми кораблями, моряки попали под жестокой шторм. 19 февраля 1826 года «Кроткий» бросил якорь на рейде в Вальпарайзо (Чили)

Отсюда начался переход через Великий океан.

Нуждаясь в воде, дровах и в ремонте корабля, сильно потрепанного бурями, Врангель по пути выбрал, как наиболее удобную промежуточную стоянку, порт Чичагов на острове Нукагива в Маркизовой группе, обещавший по своему положению самую спокойную гавань. Именно здесь, по описанию путешественников, островитяне были ласковы и услужливы.

Ничто вначале не сулило катастрофы. Отношения моряков с туземцами были вполне миролюбивы. Странным показалось только то, что приехавшие на корабль в качестве гостей туземцы не обращали никакого внимания на предложенные им подарки и сразу же попросили — и при том весьма настойчиво — дать им пороха и ружей. Конечно, им было в этом отказано.

Все же необычное поведение гостей заставило моряков держаться настороже. Они отправлялись на берег вооруженными и зорко следили за тем, как ведут себя островитяне. В первые дни никаких происшествий не было. Однажды утром для приема свиней, закупленных у островитян, с корабля была отправлена на берег четверка под начальством мичмана Дейбнера. Точно предчувствуя недоброе, Врангель с вахтенным офицером, не отрываясь, следили в зрительные трубы за ходом лодки. Остановившись метрах в шестидесяти от берега (ближе подходить к берегу Врангель категорически запретил), моряки потребовали, чтобы живой груз был доставлен по воде. С корабля было видно, как перетащили свинью, затем другую. Полагая, что все в порядке, Врангель направился в каюту. Но тотчас же раздался тревожный крик вахтенного: «Наших бьют!» Врангель немедленно приказал выслать на помощь Дейбнеру баркас под начальством лейтенанта Лаврова с 13 вооруженными матросами. Не отрываясь от зрительной трубы, с затаенным дыханием, следил он за тем, что произойдет дальше. Едва баркас стал приближаться к берегу, как островитяне дали по нему залп, убив наповал одного из матросов. Ответный залп никакого успеха не имел, так как островитяне стреляли из-за прикрытий, маскируясь в прибрежных кустах и камнях. Сражаться при таких условиях, даже не зная численности островитян, было не только бесполезно, но и опасно. Лейтенант Лавров повернул обратно. Заметив двух плывущих к нему матросов с первой шлюпки, он подобрал их обоих и, все время обстреливаемый дикарями, приблизился к «Кроткому».

Тем временем на берегу собралась большая толпа островитян. Повидимому, среди них были и моряки, захваченные с первой шлюпки. Бессильный чем-либо помочь им, Врангель приказал корабельной артиллерии стрелять.

Залпы картечью со всего борта, эхом прогремевшие по отдаленным горам, заставили островитян разбежаться. С корабля заметили, что после первого же залпа с земли вдруг поднялся еще один матрос, шатаясь, подбежал к берегу и, тяжело плюхнувшись в воду, поплыл к кораблю. Тотчас ему навстречу помчалась шестерка. Обессилевшего, еле живого, матроса Лысухина вытащили из воды. Из 16 глубоких ран его лилась кровь, из спины торчал кусок сломанного копья. Придя в себя Лысухин рассказал, что мичман Дейбнер и матросы Некрасов и Тимофеев были убиты на его глазах, трупы их унесли в лес. Мичман Дейбнер проявил удивительное мужество. Он успел крикнуть матросам: «Ребята, спасайтесь! Пусть убьют меня».

Хотя и устрашенные картечью, островитяне, повидимому, затевали недоброе дело. Рассыпавшись по окрестным холмам вокруг бухты, они продолжали непрерывно стрелять из-за разных укрытий. На берегу снова стали скопляться толпы дикарей. «По множеству собравшегося на берег народа, — писал Врангель,— должно было думать, что соседние долины соединялись с этою и что, вероятно, вскоре приплывут военные лодки из портов Анны-Марии и Контрольного, где, как мы слышали, народ вооружен огнестрельным оружием еще превосходнее нежели здесь». Нужно было действовать самым энергичным образом. Иначе сотни пирог с вооруженными островитянами могли окружить корабль и, умертвив весь экипаж, завладеть судном.

«Кроткому» следовало немедленно уходить из бухты. Но как мог выйти парусный корабль без буксира в безветрие через узкий канал, усеянный рифами, да еще под градом сыпавшихся с берега пуль? Сняться и выйти в море можно было не иначе, как подтягиваясь на завезенных верпах (небольших якорях). Врангель действовал расчетливо и с полным самообладанием. Он приказал лейтенанту Лаврову усилить огонь артиллерии. Штурман Козьмин, невозмутимый ни при каких обстоятельствах, был послан с полным числом гребцов и стрелков в середину пролива для завоза верпа. Увидев баркас, островитяне огонь своих ружей сосредоточили на нем. Но к счастью, они не причинили морякам вреда, хотя пули все время ложились у самого борта. Блестяще выполнив трудное задание, Козьмин вернулся на корабль. «Кроткий» был спасен, пули больше не достигали его.

Вскоре корабль вышел на рейд. Отсюда хорошо были видны оба мыска, за прикрытием которых собрались огромные толпы островитян. С «Кроткого» со всего борта дали залп по ним. Туземцы разбежались. Громовое «ура» огласило тогда палубу корабля. Тем временем подул легкий попутный ветерок. Корабль, поставив паруса, стал удаляться в море.

Когда «Кроткий» проходил вдоль берега, стало уже смеркаться. Моряки увидели, как на всем протяжении берега зажглись костры. Это, несомненно, был условный сигнал для жителей соседних бухт, уже предупрежденных о совместном нападении на русский корабль. Но было поздно. «Кроткий» не имел никакого желания заходить в соседние бухты.

Так, в исключительно сложной и трудной обстановке экипаж «Кроткого» проявил отличное хладнокровие и выдержку. Врангель отмечал, что «спасением своим мы были обязаны столько же счастью, сколько усердию, сметливости и неутомимой расторопности всех чинов и служителей «Кроткого».

От Маркизовых островов Врангель взял курс на Камчатку, в Петропавловск, куда и прибыл 11 июня. Выгрузив привезенные материалы, «Кроткий» сходил в Ситху {Позднее Ново-Архангельск. Русская крепость и поселение на острове Баранова, резиденция главного правителя Русской Америки, расположенная под 54°2’50» с. ш. и 135°18′ зап. долг.}. Задача похода была выполнена. Предстоял обратный путь в Россию.

12 сентября 1826 года корабль попрощался со столичным городом Русской Америки. На Сандвичевых островах, куда «Кроткий» зашел для пополнения запасов провизии, бывших на исходе, Врангеля поразили большие перемены. «В самом селении (Гонолулу. — Б. О.) удивило нас немалое число домов, построенных в европейском вкусе, в два этажа, и опрятная наружность жителей, толпившихся около нас с видом особенного удовольствия, одетых в ткани, а многие по-европейски: действительно, ни теперь, ни после, не заметил я совершенно обнаженного человека, ниже тех смешных полуодеяний, которые в бытность мою здесь на шлюпе «Камчатка» в 1818 году так часто нас забавляли».

После недельной остановки в Гонолулу «Кроткий» вошел на Филиппинские острова. Врангель старался итти местами, где, по словам китоловов, могли встретиться еще неисследованные острова или банки. Но никаких новых островов экспедиция здесь не обнаружила.

13 января 1827 года транспорт прибыл в Манилу. Заготовка свежей провизии, постройка новой четверки, вместо захваченной островитянами на острове Нукагива, задержали моряков в Маниле на долгие четыре недели. Только в половине февраля шлюп вышел в море. Дальше путь ничем не был примечателен. Прошли Гаспарский и Зондский проливы, пересекли Индийский океан. У мыса Доброй Надежды встретили сильнейший и продолжительный шторм, на дневку подошли к острову Св. Елены. 31 июня были в Портсмуте, в Кронштадт прибыли 14 сентября 1827 года.

За двухлетнее, успешно выполненное кругосветное плавание на «Кротком» Врангель был произведен в капитаны 2-го ранга и награжден значительным по его чину орденом (Анны 2-й степени). Получаемое им жалование было обращено в пенсию, а время, проведенное в экспедиции, зачтено вдвойне.

В особую заслугу Врангелю ставили то, что впервые в истории нашего флота во время кругосветного рейса он организовал на «Кротком» метеорологические наблюдения, производившиеся регулярно по четыре раза в сутки, а также наблюдения над температурой воды, над течениями и проч. Эти наблюдения были опубликованы в 1882 году.

Вскоре Врангелю предложили стать командиром флотского экипажа и строящегося линейного корабля. Для тридцатилетнего моряка это было большое повышение, но добросовестный и прямодушный Врангель, не чувствуя расположения к гарнизонной службе, имел мужество отказаться от этого предложения и просил назначить его лишь командиром фрегата, что и было исполнено. Он получил назначение на строящийся фрегат «Елизавета». Одновременно его утвердили членом Ученого Комитета морского министерства.

Осенью 1828 года фрегат «Елизавета» был закончен постройкой и перешел на постоянную базу в Кронштадт. Здесь Врангель получил назначение командиром сводной морской бригады и председателем военно-следственной комиссии. Все свободное время Врангель посвящал подготовке к печати книги о своем путешествии на берега Ледовитого океана. Он отдыхал за этим трудом.

Зимой 1828 года Врангель подал прошение об отчислении его на пять лет с действительной службы. На этот срок он решил уехать на Аляску, куда его настойчиво приглашали директора Российско-американской компании, на должность главного правителя русских владений. С большим неудовольствием начальство отпускало Врангеля. Его соблазняли перспективой новых высоких назначений, но Врангель настаивал на своем. На Аляску, главным правителем русско-американских владений, Врангель отправился в чине капитана 1-го ранга.

Путешествие в Америку заняло более полугода. Зимовать Врангелю и его молодой жене пришлось в Иркутске. Весной у них родилась дочь. Обстоятельство это значительно усложнило дальнейший путь. До Якутска они плыли по Лене, затем проехали 1200 верст верхом, в Охотске сели на корабль. Нечего и говорить, насколько тяжел был этот путь. Тысячеверстное странствование молодой женщины с грудным ребенком верхом на лошади, ночлеги в ненастную погоду под открытым небом, сильные бури во время морского перехода, занявшего целый месяц, все это потребовало большого напряжения сил и нервов. Только поздней осенью 1829 года Врангель с женой прибыли на новое место своего обитания — в Ситху. Вскоре здесь умерла их дочь.

 

 

Деятельность Врангеля на Аляске в качестве правителя русско-американскими владениями бесспорно представляет яркую страницу в его биографии.

Фердинанд Петрович застал на Аляске далеко невеселую картину. По его рассказам, «наши американские владения представляли в ту пору дикую страну и нравственное запустение». Промыслы велись неорганизованно, хищнически.

С кипучей энергией Врангель отдался новому делу. От Калифорнии до берегов Берингова пролива объезжал он острова и прибрежные территории наших американских владений, самолично, на месте знакомился с жизнью русских поселенцев, подробно обследовал промыслы, опрашивал местных жителей, принимал от них жалобы на компанейских агентов, а попутно не упускал случая записать в тетрадь слова аборигенов — алеутов, колошей и других народностей, произвести этнографические наблюдения, познакомиться с обрядами и обычаями. Результатом этих наблюдений явился труд «Обитатели северо-западных берегов Америки» {Труд этот напечатан в журнале «Сын Отечества», т. VII, 1839. Статью предваряет следующее замечание от редакции: «Обязанностью почитаем благодарить за сообщение сей статьи, содержащей в себе драгоценные, на месте собранные сведения знаменитого мореплавателя Ф. П. Врангеля». Помимо этого, на немецком языке издан обширный труд Врангеля на ту же тему, составивший первый том издававшегося под редакцией академиков Бэра и Гельмерсена сборника сведений о России. В этой книге, имеющей 332 стр., собрано множество чрезвычайно любопытных и по большей части совершенно новых сведений по статистике и, в особенности, этнографии Русской Америки, приводится описание промысловых зверей, приложена сравнительная таблица слов восьми аляскинских наречий: алеутов, кадьяков, кеяайцев, колош и др.}. Врангель всячески заботился об улучшении быта алеутов и колошей. Ему энергично помогал в этом местный священник Вениаминов, впоследствии митрополит московский Иннокентий.

За пять лет управления Русской Америкой Врангель достиг значительных успехов. Благодаря гуманному отношению к местным жителям, он завоевал среди них огромную популярность. Раньше запугиваемые алчными компанейскими агентами, они теперь приходили к Врангелю, как к родному отцу, выкладывали ему свои нужды и всегда уходили удовлетворенными. Ни одна жалоба аборигенов не оставалась не рассмотренной. Следы культурного управления можно было видеть повсюду. В Русской Америке росли школы и больницы. Были реорганизованы промыслы, приняты меры для предотвращения истребления пушного зверя в лесах Аляски.

Главная резиденция — столица Русской Америки — Ново-Архангельск во время правления Врангеля приобрела вид вполне благоустроенного и внушительного полувоенного поселка. Из амбразур редута (небольшой бревенчатой крепости) глядели 28 орудий. Гарнизон редута насчитывал 300 человек, по большей части отставных солдат. На дальнем северо-западе Аляски, у входа в могучий Юкон, был сооружен другой редут, получивший название редута Св. Михаила. Он внушал невольное уважение не толька окрестным жителям, но и всем кто хотел бы покуситься на нашу территорию или ее промыслы. Любопытный случай, приключившийся в 1834 году, показал, насколько предусмотрительным и дальновидным оказался Врангель, соорудивший редут и у реки Стахин, входящей в наши владения.

Случай этот получил широкую огласку и послужил хорошим примером не только для англичан, но и для других, не менее алчных иноземцев, заглядывавшихся на богатства Русской Америки. Дело в том, что по конвенции, заключенной между Российско-американской компанией и соседней английской компанией Гудзонова зализа (Гудзон-бай Компани), обе стороны получали взаимное право беспрепятственного входа в реки, протекающие по землям обоих территорий. Вместе с тем допускалось и более или менее длительное пребывание в чужих водах, но каждый раз с особого разрешения местных властей. В спорных случаях чинить насильственные действия не полагалось и инциденты должны были разрешаться путем переговоров между правительствами.

Казалось бы такая конвенция позволяла соседям жить в дружбе и строить свои отношения на основе взаимного уважения. Но английских хищников из «Гудзон-бай Компани» не удовлетворяло мирное существование. Они хотели, не упустив ничего из своих богатств, заодно воспользоваться богатствами Русской Америки. Агенты «Гудзон-бай Компани» проникали на русскую территорию, спаивали и обирали туземцев, восстанавливали их против русских, подбивали на восстания. Нередко суда англичан совершали пиратские набеги на наши воды, грабили промышленников, отбирали у них продукты промыслов. На огромной территории русско-американских владений существовало тогда около десятка укрепленных поселков. Владения обслуживались 12 судами водоизмещением от 100 до 400 тонн, вооруженных пушками. Этого, конечно не было достаточно. Пользуясь каждой возможностью, англичане обходили конвенцию, подбирались к наиболее богатым и прибыльным звероловным и пушным угодьям.

Вот почему зимой 1834 года, проведав от местных жителей о намерении англичан основать свою факторию на самой границе с русскими владениями, Врангель приказал срочно выстроить на берегу реки Стахин редут, а в проходе к редуту поставить два вооруженных орудиями компанейских судна. Предусмотрительность оказалась не лишней. Весной в реку Стахин, впадающую в море, вошло большое трехмачтовое английское судно, загруженное большим запасом строительных материалов. Обнаружив на берегу русский редут, англичане несказанно удивились. Все же корабль бросил якорь против редута. Тогда ему предложили немедленно удалиться, причем жерла орудий весьма недвусмысленно подчеркивали обоснованность этой просьбы. Пришлось непрошенным гостям не солоно хлебавши убираться во свояси, плыть вокруг света обратно в Англию.

Инцидент с кораблем наделал немало шума. Дирекция Компании Гудзонова залива попыталась предъявить России иск в сумме 500 000 рублей за якобы понесенные убытки, вызванные напрасным рейсом. Расхлебывать неприятное дело поручили Врангелю. И он блестяще справился с поручением. Это сделать было тем труднее, что в Петербурге, когда царю Николаю I доложили о всех обстоятельствах дела, он довольно хмуро заметил: «Дозволять англичанам нам на ногу наступать, конечно, не должно, но существующие трактаты нужно исполнять свято». Зная, что ни в одном пункте конвенция не была им нарушена, Врангель смело на правился в Гамбург, где было назначено его свидание с представителем дирекции «Гудзон-бай Компани». Он сумел убедить последнего, что в интересах самой же Англии, лучше инцидент считать ликвидированным и сохранить дружественные отношения с Россией. Врангель добился полного успеха; дело было улажено, а иск взят обратно, вместе с тем обе стороны заключили несколько новых весьма выгодных для них сделок.

Решительные действия и дипломатические способности Врангеля на родине были по справедливости оценены. Да и в самой Англии еще долго вспоминали, как русский моряк сумел опередить англичан и на реке Стахин, фигурально выражаясь, оставил их с носом.

Ново-Архангельск Врангель покинул в 1835 году. В Россию, в Петербург, он возвращался с женой и малолетним сыном, но не через Сибирь, как раньше, а через Калифорнию, Мексику, Нью-Йорк, Гавр и Гамбург.

Вспоминая о прощании с Ситхой, Врангель писал своему другу: «Мы бросили последний взор на скалу, где провели 5 лет, где покидали могилу милого дитя, сопутствовавшего нам по Сибири, и с умилением расстались с этим местом, с его добродушными и преданными нам жителями».

Компанейское судно «Ситха» подняло якорь 24 ноября. Сильнейший шторм с «грозой, молнией и летучим огнем на реях», надолго задержал корабль в море. Только 17 декабря «Ситха» прибыла в Монтерей — главный город Верхней (принадлежащей Соединенным Штатам Америки) Калифорнии. Здесь Врангель и его спутники, «приветствовали прелестные холмы и долины Калифорнии, подобные паркам дубовые леса, бархатные зеленые луга и зыблющиеся пашни, которые живописно сменялись и восхищали взоры на кратком пути из Монтерея в Сан-Карлос».

Затем снова морской путь. В день нового года якорь «Ситхи» погрузился в прозрачные воды Сан-Бласского рейда. «Мы внезапно перешли, — писал Врангель, — в жаркий пояс под 21°32′ сев. шир.». Однако мексиканские впечатления путешественников были далеко не восторженными. «Сан-Блас, — отмечал Врангель, — есть самое нездоровое место в республике. Нигде лихорадка на свирепствует с такой жестокостью, и жители умирают тысячами от ужасной болезни».

Из Сан-Бласа Врангель предпринял чрезвычайно трудный и опасный переход поперек Мексики к берегам Атлантического океана в направлении на Веракрус.

Путешественники следовали верхами. Сначала путь пролегал по выжженным, дышащим нестерпимым зноем степям. Вот выписки из дневника Врангеля: «солнце распаляет людей и животных до полного расслабления»; «гололобый коршун лениво носится над степью, опускаясь лишь там, где его привлекает мертвечина»: «пейзаж оживляет лишь птичка огненного цвета, сверкающая в воздухе, как раскаленный уголь». Три дня пробирались Врангели пустыней. Их сопровождал краснокожий мексиканец, потомок древних ацтеков. Следующий этап — переход через горный хребет. На пути пришлось преодолеть кратер потухшего вулкана. «Мы вступили, — писал Врангель, — в страну смерти. Как далеко достигали взоры, земля была покрыта черными шлаками и кусками лавы, часто огромной величины. Ни малейшее разнообразие не развлекало устрашенных взоров; черная, изрытая обширная равнина простиралась под нашими ногами. До краев горизонта. Трудно составить себе понятие о такой совершенной картине смерти в природе». Далее по пути следовали горные ущелья с необыкновенно крутыми скатами, что несказанно затрудняло путь. Временами приходилось пробираться над захватывающими дух пропастями. «Если лошадь оступится, то всадник погиб. Если посмотреть вниз, зрителем невольно овладевает страх, чтобы животное с грузом и всадником не полели стремглав в пропасть». Всего опаснее были встречи на узкой тропе двух караванов. Каждый такой разъезд стоил несказанных трудов. К природным опасностям присоединялись опасности и другого порядка, весьма частые здесь, — опасность ограбления.

В Гвадалахаре опасно заболел сын Врангеля. Положение его было настолько серьезным, что выздоровление казалось почти невозможным. Фердинанд Петрович и его жена еще не оправились от постигшей их в Ситхе потери дочери. Три недели они не отходили от постели второго ребенка. Наконец, он стал выздоравливать. Болезнь сына надолго задержала путешественников в Гвадалахаре.

И вот, наконец, Веракрус — живописный городок, расположенный на берегу Мексиканского залива.

Столь необычный, тяжелый и рискованный путь возвращения на родину связан с одной из любопытнейших страниц многогранной деятельности Фердинанда Петровича. Его посещение Мексики носило определенный политический характер. Оно имело целью добиться со стороны властей Мексиканской республики уступки России прекрасной, плодородной, никем не возделываемой долины, расположенной невдалеке от русского форта Росс (близ нынешнего города Сан-Франциско).

Нужно заметить, что из-за плохого промысла пушного зверя и неплодородной почвы колония Росс явно не оправдывала своего назначения и с каждым годом хирела. Это прекрасно знали мексиканцы, которые претендовали на передачу им и самой колонии и принадлежащей ей земли. Дело принимало явно неблагоприятный оборот, так как колония Росс, являвшаяся крайней южной точкой русских поселенцев в Северной Америке, официально принадлежала не русскому государству, а частной Российско-американской компании, Надежд на расширение колонии Росс не было никаких, на очереди стоял вопрос об ее упразднении. А с ликвидацией колонии, Россия навсегда теряла свой форпост в Калифорнии. Врангель никак не мог этого допустить.

Побывав на Россе, Врангель открыл вблизи плодородную долину, которую, несомненно, без труда можно было бы заселить. По его мнению, приобретение этой долины разрешало все трудности. И Врангель на свой риск и страх начал действовать. Во время посещения Мексики он добился аудиенции у вице-президента Барагома, принявшего его, однако, как частное лицо. С искусством ловкого дипломата, убедительно обрисовав все выгоды, которые мексиканское правительство сможет извлечь от заселения русскими долины, Врангель сумел добиться согласия на передачу долины Российско-американской компании. Ему, однако, было поставлено одно весьма серьезное условие: признание Россией Мексиканской республики. Предстояло решить второй этап задачи, оказавшийся наиболее трудным: убедить русского канцлера Нессельроде и царя Николая I признать Мексику. Вернувшись в Россию, Врангель энергично взялся за дело. Но сперва у Нессельроде, а затем у Николая I он встретил решительный отказ. Царь, негодовавший при одном только упоминании слова «республика», резко и сухо сказал ему: «Я не могу вступить в сношения с мятежниками».

Все труды Врангеля пропали даром. В 1841 году селение Росс было упразднено. Россия навсегда потеряла свой форпост в Солнечной Калифорнии.

Из Веракрус, на пароходе, минуя берега Кубы и южных штатов Северной Америки, путешественники добрались до Нью-Йорка, уже тогда, 110 лет назад, по словам Фердинанда Петровича, «величайшего, богатейшего и многолюднейшего торгового города на всем материке Америки». «По улицам, — писал Врангель, — гремели нагруженные повозки, омнибусы, наемные кареты, без числа толпились пешеходы. Здания — большей частью семиэтажные, наполненные магазинами, кладовыми, лавками и освещенные газом. Такое движение и разнообразие поразили нас». Это было время бурного расцвета заокеанской республики, ее юность, еще на омраченная чахоточным румянцем американского просперити.

Из Нью-Йорка английский пакетбот после тридцатидневного бурного плавания доставил путешественников сначала в Гавр, а затем и в Гамбург. 4 июня 1836 года «вожделенная цель путешествия» была достигнута. Врангели прибыли в Кронштадт.

После возвращения на родину Фердинанд Петрович не перестал интересоваться делами Российско-американской компании.

В 1838 году, после длительных переговоров он согласился взять на себя обязанности заведующего делами компании, а в 1840 году был назначен ее главным директором, в какой должности и оставался до 1849 года. Америку он больше не посещал {В 1867 году принадлежавшая России территория в Америке, со всеми прилежащими к ней островами, заключавшая в себе пространство в 1 493 380 кв. километров, была уступлена русским правительством Соединенным Штатам Америки за ничтожное вознаграждение в 7 200 000 долларов. Сознавая всю нелепость и невыгодность для России подобной сделки, Врангель горячо и энергично протестовал против нее, но не был поддержан. Овладев Аляской, американцы выручили огромную сумму на эксплоатации ее промысловых богатств. С 1867 по 1936 год США вывезли из Аляски мехов на 300 миллионов долларов, золота на 470 миллионов долларов и рыбы выше, чем на миллиард долларов.}.

 

 

Высшие морские круги тепло встретили возвращение Врангеля в столицу. Он был произведен в контр-адмиралы, назначен членом общего присутствия кораблестроительного департамента, а затем исправляющим должность директора департамента корабельных лесов. Полнейший беспорядок, царивший в этой важной отрасли морского хозяйства, заставил Врангеля со всей энергией взяться за новое для него дело.

От Польши до Урала, от Архангельска до южных берегов Крыма, в течение двух лет Врангель объезжал казенные лесные дачи. Подробно знакомясь с постановкой дела на местах, изучая лесное хозяйство, он убеждался в необходимости не только срочно готовить сведущие кадры по лесоводству, но и полностью реорганизовать департамент корабельных лесов. Однако решительные действия нового директора и его энергичная критика существующих порядков вызвали, как и следовало ожидать, сильное недовольство в высших кругах. Вскоре Врангель убедился в явном недоброжелательстве как к себе лично, так и к его смелым начинаниям. О сколько-нибудь полезной деятельности думать уже не приходилось.

В ту пору Ф. П. Врангель сблизился с многими выдающимися русскими учеными географами и мореплавателями. Коротая время в дружеских беседах, они все чаще возвращались к вопросу о неустроенности русской научной мысли, об отсутствии общественного центра, который собирал бы в один фокус и умело направлял усилия патриотов-исследователей России.

Так возникла идея создания Русского географического общества — ныне одного из наиболее заслуженных научных учреждений страны. Вместе с прославленным русским мореплавателем Ф. П. Литке и знаменитым ученым академиком К. М. Бэром Врангель стал членом-учредителем этого общества, возникшего в 1845 году и завоевавшего вскоре широкую популярность. Целью своей члены-учредители Географического общества ставили объединение лучших научных сил страны, всех ревнителей просвещения и отважных людей, которые принимали близко к сердцу интересы науки и отечества. Общество разделялось на четыре отделения, причем председателем отделения общей географии в течение нескольких лет состоял Врангель. Он уделял много времени и энергии молодому, только что начинавшему развиваться делу; всячески поддерживал общество как в печати, так и на собраниях.

К этим первым временам жизни Русского географического общества между прочим, принадлежит позабытый любопытный доклад Врангеля: «О средствах достижения полюса» {Опубликован в «Записках Русского географического общества», книжка II, СПб., 1847.}, прочитанный им на общем, годовом, собрании общества в 1846 году.

Ознакомив читателя с неудачным проектом капитана Парри достичь полюса, Врангель задает вопрос: «Не имеется ли в виду других средств и путей для достижения полюса, не испытанных доселе и не имеющих тех различных неудобств, которые встречены были на мореходном пути, на единственном в своем роде пешеходно-морском пути капитана Парри и, наконец, в поездках по льду на север от сибирских берегов?».

И отвечая на этот вопрос, Врангель предлагает совершенно иной проект организации полюсной экспедиции. Предназначенному для экспедиции судну надлежит отправиться в Гренландию и зазимовать на западном берегу вблизи эскимосского селения под 77° широты. На борту корабля должны находиться не менее 10 нарт с собаками и проводниками, а также провизия и корм в достаточном количестве. Осенью члены экспедиции смогут заняться рекогносцировочными работами в направлении к северу, примерно до 79°, где и должны организовать на побережье удобное место для склада части продуктов. В феврале сюда могут перебраться все участники экспедиции, после чего в начале марта, продвинувшись еще на два градуса севернее, организовать вторую продовольственную базу. Отсюда, в течение марта, лишь только наступят благоприятные метеорологические условия, полюсная партия может двинуться в путь по льду, «держась по возможности меридионального направления и сокращая расстояние прямыми переездами поперек бухт, заливов и проливов»… «Если бы, — заканчивает Врангель свою статью, — самый северный предел сплошного берега Гренландии или архипелага гренландских островов оказался в расстоянии слишком большом от полюса и достижение его невозможным, то экспедиция могла бы совершить опись этой страны, никем еще не исследованной, и тем принести важную услугу общей географии».

Весьма характерное для Врангеля замечание! Научные интересы, стремление к обогащению науки новыми данными не оставляли его ни при каких обстоятельствах и всегда превалировали над всеми другими интересами.

К проектам достижения северного полюса Врангель всегда относился с большим интересом и внимательно изучал их. В старости Врангель не без юмора рассказывал о более чем оригинальном проекте его бывшего наставника, профессора Дерптского университета Паррота {Паррот (1791—1841) — русский натуралист, путешественник и врач.}, который серьезно советовал ему, «достигнув наиболее выдающейся в океане точки и выждав южного ветра, подвязать под мышки воздушный шар и с бодрым духом нестись на север до тех пор, пока стрелка инструмента, которым Паррот хотел снабдить моряка-воздухоплавателя, не укажет ему, что находится над магнитным полюсом; тогда постараться опуститься на льдину, сделать необходимые наблюдения и, выждав северного ветра, вернуться на материк» {См. воспоминания К. Н. Шварца. Барон Ф. П. Врангель. «Русская Старина», 1872, март.}.

«Проект» Паррота характерен тем, что он показывает, как наивно представляли себе полярные путешествия даже наиболее образованные люди того времени. Проект же Врангеля является результатом длительного и серьезного изучения этого вопроса.

Мысли, высказанные Врангелем в его докладе, спустя почти полстолетия легли в основу организации походов Роберта Пири, достигшего Северного полюса в 1909 году. Даже маршрут Пири — и тот в общих чертах соответствовал намеченному Врангелем.

В кругу друзей-географов и ученых Врангель находил отдых. Но служебные интриги все же в конце концов побудили его покинуть Петербург. В 1849 году Фердинанд Петрович вышел в отставку и уехал с семейством в свое имение Руиль в Эстляндской губернии. Здесь вице-адмирал в отставке весьма прилежно занимался сельским хозяйством. Спустя пять лет, в 1854 году, его постигло тяжелое горе: скончалась любимая жена, преданный его друг и помощница.

 

 

Началась Крымская война. Взоры всей страны были прикованы к Севастополю, где зачиналась величественная эпоха героической обороны. Вместе с тем русская армия, предводительствуемая бездарным генералитетом, терпела одно поражение за другим. Крестьянские волнения, направленные против крепостного права, сотрясали основы русского самодержавия. Даже правящим кругам становилась ясной вся гнилость и отсталость государственного аппарата Российской империи. В эти дни в Петербурге вспомнили о Врангеле. Пятидесятивосьмилетнего вице-адмирала в отставке запросили, не желает ли он снова принять участие в государственных делах. Ему предложили пост директора гидрографического департамента. После недолгих колебаний Врангель принял предложение и переехал в Петербург. Здесь начинается последний этап его жизни. С присущей ему энергией Врангель берется за реорганизацию порученного ему учреждения. Помимо этого, его загружают множеством других дел, назначают председателем комиссии по пересмотру морских уголовных законов, председателем морского ученого комитета, инспектором штурманов Балтийского флота.

В мае 1855 года Врангеля назначают морским министром и членом Государственного совета. Одновременно он состоит членом Сибирского комитета и членом комитета для соображения средств к защите берегов Балтийского моря. В следующем году Врангель получает звание генерал-адъютанта {Генерал-адъютант — почетное военное и придворное звание, которое присваивалось адмиралам или вице-адмиралам (генералам или генерал-лейтенантам).} и производится в полные адмиралы. В министерский период своей деятельности Врангель осуществил ряд важных административных мероприятий по морскому ведомству. Наиболее значительные — образование технического комитета и преобразование Адмиралтейств-совета. Много внимания уделял Врангель развитию торгового флота. По его настоянию был введен новый порядок замещения должностей начальников портов в Черном и Азовском морях. Со времен Врангеля на эти посты стали назначаться морские офицеры. Врангель возбудил вопрос о необходимости основания акционерного общества корабельного страхования, не существовавшего дотоле в России.

В записке, поданной правительству, Врангель доказывал пользу развития на Черном и Каспийском морях торгового флота, снабженного хорошо оборудованными, современными пароходами, способными выполнять срочные рейсы между портами и тем поднять торговлю и оживить прибрежные города. Созданное после этого Русское Общество пароходства и торговли, организовавшее срочные рейсы по Черному и Средиземному морям, просуществовало вплоть до Великой Октябрьской революции.

Непрерывная, кипучая деятельность с годами давала себя знать. В 1857 году, на 61-м году жизни, Врангель оставил министерский пост. Силы его иссякали. Все чаще повторялись припадки головокружения. Полуторагодичное лечение несколько восстановило его здоровье, и осенью 1859 года Врангель снова начал работать. Будучи членом Государственного совета, он принимает активное участие в его деятельности.

Но преклонный возраст берет свое. В 1864 году, оставив все служебные занятия, Врангель навсегда переселился в свое имение Руиль. Правда, и здесь он не остается бездеятельным; он ведет обширную переписку, пишет мемуары. Его корреспонденция обширна и крайне разнообразна. С девятнадцати лет наука была его прибежищем и отрадой, и ей до конца дней он отдает все свои силы и мысли. Врангель был столь же тружеником моря, сколь и тружеником науки.

Люди, хорошо знавшие Врангеля, отмечали, что он всегда был удивительно скромен, умерен и чужд всяких излишеств. Но одной «прихоти», как он выражался, и, притом, довольно дорогой, он никогда не изменял — своей библиотеке. Его лучшими друзьями были не царские сановники, не сослуживцы-карьеристы, а ученые и мыслители, с книгами которых он не уставал беседовать в тиши своего кабинета до глубокой ночи, а то и до зари.

Интересно отметить, что по выходе романа Гончарова «Обломов» Врангель, отдавая должное огромному таланту писателя, в то же время резко осудил желание Гончарова представить в лице своего литературного героя тип русского человека. Он считал такое толкование национального характера поклепом на русский народ, энергичный и неукротимый в своих делах и помыслах, народ великих дерзаний и великих свершений. Всей своей жизнью сам Врангель представлял пример такого деятельного русского человека. В его трудах, направленных на процветание отечественной науки и отечественного флота, в широком гуманном взгляде на человека и землю, во всегдашней вере в русского человека проявился и жив для нас тот Врангель, память которого мы чтим до сего дня.

Врангель умер в Дерпте (Юрьев, Тарту) 25 мая 1870 года. Незадолго до смерти, как бы предчувствуя близкую кончину, он пожелал посетить места, где протекали его детство и юность. С этой целью он предпринял небольшое путешествие. Остановившись у брата в Дерпте, он скоропостижно скончался у него на 74-м году жизни.

 

 

 

Обширное пространство земного шара, заключающееся между Белым морем и Беринговым проливом, почти на 145° долготы, по матерому берегу северной Европы и Сибири, открыто и описано россиянами. Все покушения мореплавателей других народов проникнуть Ледовитым морем из Европы в Китай или из Великого океана в Атлантический ограничены на запад Карским морем, на восток меридианом мыса Северного. Непреодолимые препятствия, останавливавшие иностранцев в дальнем плавании, преодолены нашими мореходцами. Они более привыкли к суровости климата и пользовались всеми средствами, которые представляла им смежность с Россией Сибири, уже покоренной.

В первые времена таковых предприятий соотечественники наши были побуждаемы к сим многотрудным путешествиям надеждой на прибыльную торговлю с прибрежными жителями страны, обильной драгоценной рухлядью. Впоследствии с одобрения правительства военнослужащие отправлялись на кочах вдоль морского берега и сухопутно к устьям больших рек, в море впадающих. Цель их предприятий состояла в том, чтобы покорить жителей сих стран и собрать с них подать (называемую «ясак») звериными кожами; потом правительство неоднократно отправляло разные отряды, для того токмо, чтобы описать берега уже известные и искать новые.

Желая представить обозрение последовательного открытия и описей берегов Ледовитого океана от Карского моря до Берингова пролива, не буду описывать неудачного плавания англичан Пита и Джекмена в 1580 году, блуждавших по Карскому морю среди льдов, без пользы для географии того края; плавания адмирала Ная, в 1594 году, который полагал, что находится при устье реки Оби, когда был в губе Мутной, что в Карском море; плавания семи судов в 1595 году, под начальством того же Ная, еще с меньшим успехом, нежели в первом путешествии; покушения Босмана в 1625 году, остановленного льдами почти при самом вступлении в Карское море. Сими предприятиями весьма мало приобретено сведений о Карском море, и даже самые пределы его остались неописанными.

В то время берега от Белого моря до реки Оби были уже известны россиянам. Ладьи их (в последней половине XVI столетия) ходили из Белого моря и реки Печоры через Карское море до рек Оби и Енисея. Иногда они совершали сей путь морем, но обыкновенно перетаскивали суда через волок между Карским морем и Обскою губою, входили в реку Мутную, впадающую в Карское море, поднимались вверх по сей реке бичевою восемь суток и достигали двух озер, в окружности от 10 до 12 миль. Там выгружали свои суда и перетаскивали через перешеек, шириною около 200 сажен, в озеро, называемое Зеленым, из которого течет в Обскую губу река Зеленая. Сею рекою достигали реки Оби. Плавание из Архангельска к Оби морем продолжалось от трех до четырех недель, а из Оби в Енисей две или три недели {Четырехкратное путешествие капитан-лейтенанта Литке, часть 1, стр. 76. (Здесь и ниже примечания автора не оговорены. Примечания редакции имеют в конце помету «Ред.». — Ред.).}.

Сибирская летопись сохранила известие о первом сборе ясака с енисейских самоедов в 1598 году, по повелению царя Федора Иоанновича, отправленным нарочно для сего из Тобольска Федором Дьяковым. Для надежнейшего распространения и утверждения в Сибири российских владений заложен в 1600 году при Борисе Федоровиче Годунове, в земле Самоедской, на реке Тазе, новый город Мангазея, перенесенный впоследствии на реку Туруханку, где в 1607 году казаки, неутомимые в собирании ясака с кочевавших самоедов, остяков и тунгусов, построили зимовье, названное по имени реки Туруханским. Туруханкою казаки вошли в Енисей, и в 1610 году, достигнув устья сей знаменитой реки, доставили первые подробные о ней известия, последствием которых были новью предприятия. В том же году составилось в Мангазее общество из купцов и промышленников; с двоякою целью открытий и торговли отправились они сухопутно в зимовье Туруханск, где, построив кочи {Кочи, суда плоскодонные, в длину около 12 сажен, соразмерной ширины, с одною палубою, ходили греблею, и под парусами при попутном ветре.}, пошли вниз по рекам к устью Енисея и через четыре недели увидели Ледовитое, или, как тогда называли, Студеное море; здесь встретили столько льду, что должны были стоять пять недель на месте, доколе южный ветер, разогнав льды, открыл возможность выйти в море. Известно, что они достигли устья реки Пясины {Сия река достопамятна тем, что некогда вся низовая страна реки Енисея называлась ее именем. Слово: Пясина на самоедском языке означает ровную, безлесную землю, тундру. См. «Сибирский Вестник» за 1821 год.}, но о дальнейших успехах сего предприятия нет никаких сведений {В первой четверти XVII века русские мореплаватели проникли уже в море Лаптевых, обойдя с севера Таймырский полуостров, что доказывается археологическими находками. В 1941 году группа советских гидрографов обнаружила множество древних русских вещей на острове Фаддея и в заливе Симса у восточного побережья Таймырского полуострова. Установлено, что эти вещи принадлежат русской торгово-промышленной экспедиции, отправленной в плавание примерно в 1617 году. — Ред.}.

Направление рек Тунгуски и Вилюя, которые имеют вершины свои на одном хребте и вливаются первая в Енисей, последняя в Лену, привело казаков города Енисейска в 1630 году к важному открытию величественной реки Лены.

Деятельным сибирским воеводам и предприимчивым исполнителям их воли, казакам, движимым и славолюбием и корыстью, сие новое обретение было поводом к овладению дальнейшими странами Сибири.

В 1636 году отправлен из Енисейска на Лену казацкий десятник Елисей Буза с повелением осмотреть все реки, в Ледовитое море впадающие, и наложить ясак на прибрежных жителей. Буза с десятью казаками остался зимовать в Олекминском остроге, пригласил к себе 40 человек промышленников, или, как их в Сибири называют, промышленных, вместе с ними по наступлении весны отправился в путь, в две недели достиг западного устья Лены, откуда в одни сутки Ледовитым морем пришел к устью реки Оленека и, продолжая путь вверх по сей реке, зимовал у тунгусов, с которых собрал ясак. Весною Буза пустился с своим отрядом к реке Лене <и> вышел на оную при устье речки Молоды. Оттуда на двух построенных им кочах предпринял он путь к Ледовитому морю, вошел в него по десятидневном плавании и через пять дней достиг устья реки Яны. Следуя вверх сею рекой, по трехдневном плавании встретил он якутов, с которых собрал богатый ясак.

На Яне Буза построил четыре коча и в следующем 1639 году пошел вниз по реке.— восточным рукавом достиг к устью узкого протока, втекающего в Ледовитое море; близ сего места, у впадающей в море реки Чендоны, нашел юкагиров, живущих в землянках, собрал с них ясак и пробыл в сих местах до 1642 года {Врангель не точно указывает даты обратного похода Елисея Юрьева (по прозвищу Буза). Юрьев сплыл по Яне в 1638 году и отправился с ясачною казною в Якутск в 1641 году. См. Оглоблин. Восточносибирские полярные мореходы. Журнал МНЛ. Часть CCCXLVII, 1903. — Ред.}.

В то же время, когда Буза в 1638 году вошел с моря на реку Яну, некто Постник Иванов открыл с горной стороны реку Индигирку, победил живших близ оной юкагиров, основал зимовье и оставил в сем месте 16 казаков: они построили два коча, по Индигирке вышли в Ледовитое море и, простирая оным путь далее, доставили первые сведения о реке Алазее.

Неизвестно, каким путем и кем открыта река Колыма. Сибирская история упоминает в первый раз о сей реке в 1644 году, когда якутский казак Михайло Стадухин на левом ее берегу около ста верст от устья основал Нижне-Колымское зимовье, переименованное после в острог. Стадухин доставил известие о воинственном чукотском народе и об одном большом острове на Ледовитом море. Какая-то женщина сказывала ему, что против рек Яны и Колымы находится остров, усматриваемый с матерого берега, и что чукчи с реки Чукочьей (впадающей в Ледовитое море к западу от Колымы) зимой в один день переезжают на оленях на сей остров, где промышляют моржей, возвращаясь с добытыми моржевыми головами и клыками. Стадухин также слышал о большой реке Погыче или Ковыче, будто бы впадающей в Ледовитое море к востоку от Колымы, на три дня. плавания при благополучном ветре.

Последовавшие путешествия частию опровергли сказания сей женщины: остров, который описывали Стадухину обширнейшим, является на наших картах маленьким Крестовским островом, в купе Медвежьих островов; он виден с матерого берега в ясную погоду, и жители реки Большой Чукочьей доезжают до него в один день.

Первое плавание по Ледовитому морю к востоку от Колымы предпринято в 1646 году обществом промышленников под предводительством Исая Игнатьева, родом из Мезени. Мореходцы нашли море, покрытое льдом, а между ним и матерым берегом свободную от льдин полосу, по которой продолжали путь двое суток сряду. Вошед в губу, окруженную двумя скалами материка, увидели на берегу чукчей и выменяли у них несколько моржовых зубов. Довольствуясь открытием сей новой промышленности и, может быть, не доверяя чукчам, коих язык был им совершенно чужд, они возвратились на Колыму. Из сего поверхностного описания мы не видим, до которого именно места доходил Игнатьев; однакоже, судя по времени плавания, он мог быть в губе Чаун, в заливце против острова Араутана, где берег действительно горист.

Казакам и промышленникам, недавно зашедшим во вновь покоренную ими страну, но привыкшим к трудностям кочевой жизни, довольно было услышать о народе в их соседстве, еще независимом и богатом моржовым зубом, чтобы побудиться к предпринятию поисков в неизвестные места, открывавшие новое поле неутомимой деятельности. Составилось общество промышленников, к коим присоединился московского купца гостинной сотни Алексея Усова приказчик, Федот Алексеев Колмогорцев {По современным данным — Федот Алексеевич Попов, родом из Холмогор. — Ред.}, и по просьбе его государев в Нижне-Колымске приказчик дал им служащего казака для соблюдения в предпринимаемом путешествии пользы казенной. Сей казак был Семен Иванов сын Дежнев, вызвавшийся сотовариществовать Колмогорцеву, тот самый, который впоследствии обошел северо-восточную оконечность Азии.

В июне 1647 года с устья Колымы на четырех кочах отправились они в море; предположили отыскать реку Анадырь, о которой слыхали, будто она впадает в Ледовитое море, но по множеству льдов на пути возвратились без всякого успеха.

Известия, доставленные в Якутск основателем Нижне-Колымского острога, казаком Михаилом Стадухиным, об острове на Ледовитом море и о реке Погыче, как выше упомянуто, подали повод к отправлению сего казака вторично на Колыму с повелением отыскать реку и привести в подданство прибрежных жителей. Стадухин, отправляясь из Якутска в июне 1647 года, зимовал при реке Яне, и в исходе зимы 1648 года переехал на нартах к Индигирке, где построил коч, на котором вошел в Колыму.

В 1649 году Стадухин на двух кочах пошел из Колымы для отыскания реки Погычи; один коч разбило при самом выходе в море. Продолжая путь семь суток под парусом и не видя никакой новой реки, пристал он к берегу и послал людей своих узнать о ней от жителей, но и они ничего не знали. Берег состоял из крутого каменного утеса, так что не было возможности ловить рыбу; путешественники, крайне нуждаясь в съестных припасах, принуждены были возвратиться и ничего не приобрели, кроме малого числа моржовых зубов. Невозможно определить, до какого места Стадухин доходил, но весьма вероятно, что в семь суток, хотя и не беспрерывного плавания, он далеко прошел Шелагский мыс, восточнее коего берега, большею частью, утесисты, что согласно с описанием Стадухина.

Неудача первого покушения Дежнева и его спутников нисколько не охладила их рвения; напротив, число охотников умножилось до того, что на другой же год по возвращении Дежнева из первого путешествия, т. е. в 1648 году, снарядили семь кочей {Хотя Бурней (Burnay’s. Chronological History of North Fastern Voyages, p. 644) не решается назвать Дежнева судов кочами, не находя сего наименования в выписке Кокса из подлинных отписей Дежнева (Coxes Account of Russian Discoveries, p. 378) и выводит слово коч от английского Kethe — мореходное судно, отличающееся вооружением, однакоже я думаю, что не отступлю от истины, называя кочами все суда, на коих сибирские наши мореходы в то время ходили вдоль берегов Ледовитого моря, ибо Фишер в Сибирской истории, стр. 373, в замечании говорит: «кочи необходимо должны быть объявленной величины (12 сажен в длину); довольно того, когда они вид судна имеют».} для отыскания реки Анадыря. Неизвестно, что случилось с четырьмя кочами {Бурней, в Chronological History, стр. 63, говорит, что 4 коча разбились на острове к северу от Колымы, и что люди с них спаслись. Я не знаю, откуда он взял сие сведение. В Хронологической истории Берха, ч. I, стр. 89, сочинитель, сообщая читателям сказку о бородатых людях, живущих будто бы в Америке, при реке Хеуверене, говорит, что известие сие последовало от того, что четыре коча, бывшие с Дежневым, пропали без вести. В «Сибирском Вестнике» на 1821 год сказано, что остров Котельный (против реки Яны) населен такими бородатыми людьми, но ныне известно, что остров сей необитаем, да и весьма невероятно, чтобы упоминаемые четыре коча туда занесло.}; на остальных трех кочах были начальниками Семен Дежнев и Герасим Анкудинов, а над промышленниками вышеупомянутый Федот Алексеев.

Дежнев был так уверен в успехе, что обещал привезти с реки Анадыра семь сороков соболей, «сие золотое руно того времени, — сказано в «Сибирском вестнике», — которого домогались не только казаки и промышленники, но и многие из людей высшего состояния, и для того единственно, оставляя все выгоды службы, родства, удовольствий жизни в изобилии, стремились из России в Сибирь, отдаленную и дикую страну». К чести наших соотечественников прибавить можно, что жадность корысти, побуждая их на отважные предприятия, не ознаменовывалась бесчеловечными поступками, как ненасытная алчность к золоту испанцев в Перу и Мексике. Надежды Дежнева исполнились, но не так легко и скоро, как он сперва предполагал. В июне месяце 1648 года отправился он в путь, не предвидя, сколько предстояло препятствий, и не помышляя, что весьма долгое время после не будет совершено подобного плавания. Дежневу и его отважным спутникам исключительно принадлежит честь совершения морского пути из Колымы в Северный Великий океан.

Сожаления достойно, что не все происшествия сего знаменитого предприятия описаны. Дежнев в донесениях в Якутск мало упоминает о том, что с ним случалось на море, он ни слова не говорит о препятствиях от льдов, которых, вероятно, и не встречал, ибо в другом месте напоминает, что море не всегда бывает от них так свободно. Повествование свое начинает он от Большого Чукотского Носа. Сей мыс, по замечанию Дежнева, состоит весь из камня, находится между севером и северо-востоком, и поворачивается кругом, к стороне реки Анадыра. На русской, т. е. западной стороне Чукотского Носа, втекает в море речка Становье, близ которой чукчи устроили род башни из китовых костей. Против самого мыса лежат два острова, на коих видели чукчей с прорезанными губами и продетыми в них кусками моржовых зубов. От мыса к реке Анадыру попутным ветром можно достигнуть в трое суток и в такое же время дойти сухим путем; первый мыс от Колымы не Чукотский, а тот, который назван Святым, и для Дежнева особенного примечания был достоин потому, что коч Анкудинова на том месте разбился, и несколько жителей взято в плен, когда они гребли на своих лодках.

В кратком, весьма недостаточном описании плавания Дежнева не упомянуто ни о губе Чаун, ни о Колючинском острове, ни о других приметных местах, которые должны быть усмотрены на пути из Колымы до Берингова пролива. Однакож описание большого Чукотского Носа, его заворот к стороне реки Анадыра, близость двух островов, дикари с прорезанными губами и продетыми в них кусками из моржовых зубов — все служит доказательством, что Дежнев говорит о восточной оконечности Азии и что он первый прошел через пролив, до которого 30 лет после него достиг мореплаватель наш Беринг, коему приписана честь обретения сего пролива и разрешения вопроса о несоединении Азии с Америкою.

Мыс, названный Дежневым Святой Нос, конечно тот, который ныне называют Шелагским мысом, ибо от Колымы к востоку сей мыс наиболее приметен по отличительной высоте и протяжению.

Бурней {Burney’s Chronol. Hist, p. 69.}, стараясь доказать вероятие соединения Азии и Америки посредством воображаемого им перешейка около Шелагского мыса, прибегает к различным странным предположениям, а именно, что Дежнев шел не на коче, а в шитике {Шишками в Сибири называют довольно большие лодки, у коих низ выдолблен из одного дерева, а к бокам пришиты доски ивовыми прутьями. Такая постройка трудна, ибо прутья должно парить, чтобы доставить им нужную гибкость, и Бурней обманывается, говоря о шитиках: if was customary to construct vessels in a raanner (hat admitted of thir being with case taken to pièces, by which ihey could be carried acoross the ice to the oiiter edge and there be put thogeter adain, p. 69.}, который расшивали на одной стороне перешейка и по переносе составных частей его на другую сторону сшивали. Таким образом Дежнев мог вовсе не огибать Шелагского мыса. Бурней в доказательство приводит путешествие Тараса Стадухина из Колымы в Камчатку; будучи не в состоянии обойти большой Чукотский Нос, он оставил свое судно и перешел пешком через узкий перешеек на другую сторону, где построил себе судно. — При нынешних сведениях о берегах Чукотской земли с большею вероятностью полагать можно, что Тарас Стадухин прошел поперек сей земли там, где залив Колючинский, вдаваясь далеко внутрь, весьма сближается с вершиною губы св. Креста, образуя довольно узкий перешеек, соединяющий гористый полуостров с западной частью Чукотской земли. Ныне известно, что к северу весь берег Сибири омывается морем, а потому мы не имеем никакого права оспаривать у Дежнева чести совершения морского пути из Колымы в Анадыр, тем более, что он имел намерение из Анадыра в Колыму итти морем.

Обратимся к Дежневу и его спутникам. Люди, бывшие на разбившемся у восточной оконечности Азии коче Герасима Анкудинова, перебрались на остальные два коча Семена Дежнева и Федота Алексеева. 20 сентября на берегу дрались с чукчами, и Федот Алексеев был ранен. Вскоре после того буря разлучила оба коча, и они уже более не соединялись. Коч Дежнёва долго несло крепкими ветрами по морю, наконец, в октябре месяце, выбросило на берег, в немалом расстоянии к югу от реки Анадыра, вероятно, близ губы Олюторской. Что случилось с Федотом Алексеевым и его товарищами, увидим ниже.

Дежнев с бывшими при нем 25 человеками немедленно отправился пешком для проведания реки Анадыра, отнюдь не отчаиваясь достигнуть предположенной цели. Без проводника прошел он, не прежде как через десять недель, к устью реки, в землю безлесную и необитаемую. Лишенные всех средств искать себе пропитание, не имея рыболовных снарядов и не находя диких зверей, укрывающихся в лесах, путешественники решили отправить вверх по Анадыру 12 человек, которые блуждали 20 дней и, не находя ни людей, ни пищи, большею частью от голода и изнеможения умерли: остальные принуждены были возвратиться к стану Дежнева. Следующего лета, 1649 года, Дежнев с товарищами пошел {Должно, полагать, что они построили себе лодку, или две (их было почти 20 человек), из выкидного леса, которого в Сибири около устьев рек всегда множество.} вверх рекою, и был так счастлив, что встретился с малочисленным поколением жителей сих мест, называвшихся анаулами, которые заплатили ему первый ясак, но впоследствии за оказанную ими непокорность были совершенно истреблены. Дежнев основал Анадырский острог, в виде обыкновенного зимовья, не переставая заботиться о том, как перейти на Колыму или послать о себе уведомление.

Между тем промышленники на Колыме не оставались праздными. Вскоре после неудачного покушения Михаила Стадухина к отысканию реки Погычи узнали, что название оной Анадыр, что устья ее по северному берегу Чукотской земли искать должно и что кратчайший путь туда лежит по горам, через которые провести их взялись пленные ходынцы — народ, покоренный казаками в 1650 году в верховьях реки Анюя. Составилось общество охотников из казаков и промышленников, получивших дозволение итти к Анадыру и объясачить тамошние народы. В 1650 году, марта 23-го, Семен Мотора, предводитель сих охотников, взял на Анюе одного старшину из ходынцев, выступил в путь и апреля 23-го соединился на Анадыре с Дежневым, к обоюдному удивлению. Михайло Стадухин {В «Сибирском Вестнике» ошибочно сказано, что Стадухин отправился морем. См. Миллер. Nachrichten von Seereisen, p. 15.} пошел вслед за Моторой, провел семь недель в пути, обошел стороною зимовье Дежнева и действовал от него отдельно. Дежнев и Мотора, стараясь избежать неудовольствий с завистливым Стадухиным, готовились перейти к реке Пенжине, но вместо них пошел туда Стадухин, о котором не получено никаких известий.

Дежнев и Мотора не оставались в бездействии. Они построили суда, на коих намеревались делать новые поиски. Хотя в одном из сражений с акаулами, в исходе 1651 года, Мотора был убит, Дежнев не унывал и летом 1652 года пошел вниз реки к ее устью и на северной стороне открыл отмель {Корга, на сибирском наречии.}, на которой собирались обыкновенно моржи в великом множестве. Добыв несколько моржовых зубов, возвратился он в зимовье, почитая свое приобретение достаточною наградою за все перенесенные им труды.

В 1653 году Дежнев готовил лес для построения коча, на котором предполагал отправить в Якутск морем собранный им ясак, но недостаток в прочих необходимых потребностях и известие, что берега Чукотской земли не всякое лето бывают так чисты от льдов, как во время его плавания в 1648 году, понудили его оставить свое намерение.

В следующем году Дежнев предпринял вторичное путешествие к вышеупомянутой мели, на которой было много моржей, и взял с собой казака Юшку Селиверстова, недавно прибывшего из Якутска с предписанием в пользу казны промышлять моржовые зубы. Селиверстов утверждал, что он и Стадухин открыли сию мель, названную Анадырскою коргой, будто бы ими найденною в первое морское путешествие с Михаилом Стадухиным (в 1649 году), но Дежнев доказывал противное. Возникшему от того между ними несогласию обязаны мы известием о знаменитом плавании Дежнева. Опровергая утверждения Селиверстова, он приводит в донесениях якутскому воеводе разные обстоятельства своего путешествия, которые в 1736 году собраны Миллером из подлинных бумаг Якутского архива.

Дежнев, продолжая плавание к корге, держался берега, видел коряков и между ними узнал якутку, жившую прежде с Федотом Алексеевым; она сказала ему, что Федот и Герасим (Анкудинов) от цынги умерли, многие из их товарищей убиты, а малое число спаслось на лодках, но куда и что с ними случилось, она не знала. Впоследствии открылось, что они достигли реки Камчатки, где, живши некоторое время в великом уважении у камчадалов, пали наконец жертвами собственных раздоров, подавших корякам и камчадалам случай их убить.

После сего нет дальнейших сведений о Дежневе, который провел 6 лет (с 1648-го по 1654 год включительно) в неутомимой деятельности, среди дикого народа, в стране, им открытой и частью покоренной. Возвратился ли он в свою отчизну, или сделался жертвой своей смелости, не находим известия в сочинении историографа Миллера {Дежнев оставался на Анадыре до 1662 года. Затем доставил «костяную казну» в Якутск и оттуда был послан в Москву. Вторично ездил из Якутска в Москву в 1671 году. Скончался в 1673 году. — Ред.}.

Каким великим опасностям подвергались простиравшие плавание по Ледовитому морю, читатели усмотрят из следующего в «Сибирском вестнике» помещенного описания путешествия нескольких казаков под начальством казака Булдакова.

В 1649 году Булдаков послан из Якутска на реку Колыму приказчиком. Прозимовав в Жиганске, он прошел июня 2-го 1650 года в устье Лены, но за восточным и северным ветрами, нанесшими к берегу множество больших льдин, принужден был стоять четыре недели. По наступлении благополучного ветра отправился он под парусами в Омолоеву губу, где встретил льды, между коими коч его был восемь дней и немало повредился. Приближаясь к островам против усты Лены, решился он пристать к одному из них; двое суток пробивались между льдинами. Булдаков, по продолжавшимся ветрам то с моря, то с берега, простояв на месте шесть дней, увидел, что море ото льда как будто очистилось, и пустился вторично в Омолоеву губу, но, к несчастью, опять попал между льдинами, которые препятствовали итти далее, а потому и пошел он к реке Лене. При ее устье стояли восемь кочей, принадлежавших казакам и промышленникам, готовых выступить в море. Когда настал ветер с берега и море очистилось ото льда, все кочи вместе пошли к Омолоевой губе, в которой был также наносный лед; сквозь него пробивались не без затруднений. На другой стороне губы находится остров; протоком между сим островом и берегом обыкновенно хаживали кочи, но в то время проток был совершенно затерт льдом, осевшим на дно моря; путешественники с усилием разломали лед и вывели свои кочи; в сем месте встретили еще четыре коча, которые шли с Колымы на Индигирку.

Июля 15-го по выходе кочей из протока настал попутный ветер, и все суда в одни сутки достигли устья реки Яны. Здесь опять они встретили столько льда, что могли быть раздавлены, ежели бы по отлогости морского берега, препятствующего большим льдинам приближаться к нему, не оставался для них свободный путь. Следуя подле берега, они благополучно миновали Святой мыс, который по северному его положению с давних лет мореплаватели считали самым опасным местом.

На другой день Булдаков достиг Хромской губы. Она была наполнена строчными льдинами, затруднявшими плавание кочей, особливо когда от ночных морозов намерзал новый лед, которым 30 августа покрылось все море: тогда пять кочей находились недалеко от берега, на глубине одной сажени. Предприимчивый и отважный Булдаков, надеясь, что лед уже достаточно тверд, вздумал груз перетаскивать на берег: но надежда его обманула, ибо 1 сентября, когда лед был толщиной на полпядени {Пядень — мера длины, 1/4 аршина — 17,78 см. — Ред.}, подул с берега жестокий ветер, которым лед изломало, кочи занесло далеко в море и носило пять дней; потом ветер стих, море замерзло, и на третий день можно было ходить по льду. Тогда Булдаков послал несколько человек, чтобы узнать, как ближе подойти к берегу. Они нашли в расстоянии на один день езды бывший с ними коч казака Андрея Горелова, стоявший во льду, и хотели перенести скарб и запас на сей коч, дабы ближе быть у берега, но вдруг в море прибыла вода, и лед изломало; к тому же поднялся сильный ветер, которым занесло кочи, вместе со льдом, еще далее в море, и так быстро, что под парусами невозможно итти скорее. Через пять дней ветер утих, и кочи в третий раз замерзли во льду. От стечения стольких бедствий спутники Булдакова были в отчаянии и, чтобы избавиться от очевидной гибели, взяв каждый из своего скарба и съестных припасов, сколько мог везти на санях, отправились к берегу, но не избегли преследовавшего их несчастия. Лед изломало, и они принуждены были санки свои перетаскивать с одной льдины на другую, а сами перебираться с помощью шестов и веревок. Между тем видели, как кочи их, один после другого разбивало льдом. Напоследок, изнуренные цынгой, стужей, голодом и трудом, вышли на берег близ устья реки Индигирки и при разных бедственных случаях продолжали путь вверх по ней, до Уяндинского зимовья, где нашли себе успокоение от болезней и трудов и провели всю зиму.

Два года после плавания Булдакова, т. е. в 1652 году, на место его начальником острога на Колыму послан пятидесятник Иван Ребров. Ему в особенности предписано с подробностью осведомиться о большом острове, который, по донесению Михайла Стадухина, находится на Ледовитом море. Миллер не отыскал в Якутском архиве никаких доказательств о существовании сего острова и говорит, что рассказы Стадухина были совершенно забыты, доколе наконец в 1710 году, февраля 20-го, Якутская канцелярия собрала несколько изустных показаний от казаков, которые простирали плавание Ледовитым и Камчатским морями. Следующие известия непосредственно относятся до предназначенных нам изысканий.

Между 1661-м и 1678 годами служивый Никифор Мальгин с торговым человеком Андреем Воропаевым на коче ходили с Лены на Колыму. До Святого Носа следовали они большей частью подле берега; потом, по причине примкнувшегося к берегу льда, держали мористее. На сем пути бывший с ними кочевщик Родион Михайлов указал им лежащий по сю сторону Колымы вдали остров, который они все видели, а по прибытии их в Колыму купец Яков Вятка сказывал Мальгину, что однажды в плавании из Лены в Колыму на девяти кочах, три отнесены к сему острову, и посланные на берег видели следы неизвестных зверей, но людей не видали.

Торговый человек Тарас Стадухин также говорил Мальгину, что за несколько до того лет он с 90 человеками на коче ходил с Колымы морем к Чукотскому Носу, которого водой обойти не могли, а перешли на другую сторону его пешком и, построив коч, шли подле берега до устья реки Пенжины.

Некто Михайло Насеткин показал, что в 1702 году, путешествуя по Камчатке, видел с южной оконечности ее землю; после того на пути между Колымой и Индигиркой усмотрел в море еще землю, о которой кочевщик Данил Монастырский сказывал ему, будто она соединяется с берегом, против Камчатки лежащим, и простирается далее против устья Лены.

В 1710 году получено в Якутске письменное показание устьянского казака Якова Пермякова, что на пути из Лены в Колыму он видел против Святого Носа остров и что против устья реки Колымы находится остров и на нем есть горы, усматриваемые с морского берега.

Остров, который видели Мальгин и Вятка, может быть один из островов, лежащих против реки Яны, или Крестовский остров из числа Медвежьих. Михаил Насеткин говорит о первом Курильском и первом Медвежьем острове; словам Монастырского верить нельзя. Показание Якова Пермякова без сомнения касается первого Ляховского и Крестовского островов.

Носившиеся таким образом слухи, а частью и достоверные известия о находящихся на Ледовитом море островах, побудили Якутского воеводу Трауернихта произвести о сем изыскание с возможною подробностью, особенно, когда в 1711 году сибирский губернатор князь Гагарин писал ему: «Сказывали мне казаки и дворяне якутские, что ваша милость изволит нарядить казаков, также и охотников отпустить на новию землю, что остров против реки Колымы, и удержался-де, мой государь, за тем, что без указу не смели, и ваша милость того медлить не изволь».

Трауернихт отправил два отряда — один к устью реки Яны, другой на Колыму; им предписали обозреть Ледовитое море летом или зимой и не возвращаться, доколе не разрешат вопроса об островах или новой земле.

Первый отряд из 11 казаков поручен казаку Меркурию Вагину. Он отправился из Якутска 1711 года осенью; выехал из Устьянска на нартах в мае месяце 1712 года и, держась берега до Святого Носа, пустился прямо на север. Они приехали к одному острову, на котором не было никакого леса; вокруг него езды 9 или 12 дней. С сего острова видели другой остров или землю, но за поздним временем и по недостатку в съестных припасах отправились назад к матерой земле, с тем, чтобы летом запастись рыбой и следующей зимой опять выступить в путь. Они вышли на берег между Святым Носом и рекой Хромой при урочище, где якутский казак Катаев в прежние времена поставил крест, почему оно прозвано «Катаев крест». Оттуда направили путь на Хрому для рыбного промысла, но, не имея съестных припасов, принуждены были есть собак, на которых ехали, наконец и мышей, и потому должны были возвратиться к морскому берегу, где прожили все лето, питаясь рыбой, дикими гусями, утками и их яйцами. Бывшие с Вагиным казаки, наскуча пребыванием в сих местах и опасаясь, что на пути к усмотренному острову будут подвержены еще большим нуждам и голоду, убили Вагина, его сына, одного казака и одного промышленника. По возвращения в Устьянск убийцы скрыли преступление разными вымыслами, и об острове не упомянули ни слова. Положение первого Ляховского острова объясняет обретение Вагина; величина его, конечно, не соответствует показаниям, но преувеличения важности обретения весьма часты в повествованиях древних путешествователей.

Второй отряд, воеводой Трауернихтом отправленный, состоял из 22 человек, на одном шитике {Шитики того времени были длиной в пять сажен, шириной в две сажени, с палубой, плоскодонные, конопачены мхом: вместо веревок и канатов на шитиках употребляли ремни лосиные; паруса бывали роздужные, якори деревянные, с навязанными каменьями. Ныне шитиками называют беспалубные большие рыбацкие лодки; о якорях прибрежные жители понятия не имеют, и паруса ровдужные употребляют весьма редко. Ровдуга — оленья шкура, выделанная в замшу. — Ред.}, под управлением казака Василия Стадухина. Из донесения его от 28 июля 1712 года видно, что он усмотрел на восточной стороне Колымы протянувшийся в море мыс, окруженный непроходимыми льдами, но не заметал никакого острова, и что жестокой погодой с моря отнесло его назад, причем он едва не погиб. Стадухин, вероятно, говорит о Шелагском мысе, который предшественники его назвали Святым Носом.

В 1714 году были еще два подобных отправления казаков Алексея Маркова и Григория Кузякова. Первому велено итти в море с устья Колымы, и ежели увидит, что шитики неудобны, дозволено построить другие суда. Каждому дано было по одному матросу из присланных Гагариным в Якутск, для предположенной морской экспедиции из Охотска.

Марков по приезде в Устьянское зимовье, послал 2 февраля 1715 года в Якутск донести, что на Святом море летом и зимой всегда стоит лед, и потому в назначенный путь невозможно отправиться иначе, как нартами на собаках; он отправился 25 марта, взяв девять человек. 3 апреля возвратился он опять в Устьянское зимовье и привез известие, что ехал по морю прямо на север семеро суток с самою большей, на собаках возможной скоростью, но ни земли, ни острова не видел, достиг такого места, где льдины стояли, как высокие холмы, всходил на оные и вдали не усмотрел никакого берега. По недостатку корма для собак многие с голоду издыхали, и ими кормили остальных. В 17 дней беспрерывной езды Марков не мог проехать более 680 верст, или 340 верст в одну сторону; следовательно, правя на север, он должен бы увидеть какой-либо остров из лежащих против устья реки Яны и Святого Носа, а потому в справедливости показаний Маркова должно сомневаться.

О путешествии Кузякова не отыскано никаких сведений, кроме слышанного Миллером от якутских жителей, будто бы Кузяков также отправился в море на собаках, и предприятие его было так же безуспешно, как и Маркова.

Такие неудачи остановили на некоторое время предприимчивых казаков в дальнейших покушениях, но в 1723 году сын боярский Федот Амосов опять обратил внимание на какой-то остров, простирающийся от устья Яны до устья Индигирки и далее. Он вызвался покорить жителей острова и для исполнения такого предприятия отправлен с отрядом. Вместо того, чтобы поиски начать с Яны или Индигирки, поехал он на Колыму. При самом выходе из устья сей реки, июля 13-го {В «Сибирском Вестнике» сказано — апреля 18-го, а у Миллера — июля 13-го; сие последнее согласнее с показанием Амосова, что в море несло лед.} 1724 года встретилось такое множество несущегося льда, что не решился он продолжать путь далее.

Между тем промышленник Иван Вилегин подтвердил слух о помянутом острове, рассказывая, что в ноябре 1720 года он ездил вместе с промышленником Григорием Санкиным с устья реки Чукочьей по льду на тот остров или землю, но за беспрерывными ветрами и туманом они не могли ехать вдаль, почему и не знают, твердая ли то была земля или остров и есть ли на нем жители и растет ли лес {В «Сибирском Вестнике» сказано, что Вилегин нашел тут лес, но у Миллера того нет.}. Видели старые юрты и места прежде бывших юрт, но не могли узнать, какому народу они принадлежат. Землю сию при ясной погоде можно усмотреть с реки Чукочьей, и казалось, что она простирается мимо Индигирки и Святого Носа до меридиана реки Яны, с одной стороны, а с другой — мимо устья Колымы и далее, до жилищ шелагов, — поколения чукчей. Вилегин заключал так по рассказам какого-то Копая из племени шелагов и полагал, что достигнуть до сей земли водой ни с устья реки Колымы, ни с Чукочьей и Индигирки невозможно по причине множества льда, но против жилищ шелагов море бывает чище, и потому должно искать земли с сей стороны.

Амосов, утвердясь на сем мнении, пошел морем подле берега к жилищу Копая, которого достиг 7 августа 1723 года, но по множеству льдов не только не мог продолжать путь, но даже с трудом возвратился.

В следующую зиму Амосов решился для открытия острова ехать на нартах, и прислал о своем путешествии в Якутскую воеводскую канцелярию следующее донесение: «Отправясь в намеренный путь из Нижне-Колымского зимовья ноября 3-го 1724 года, нашел я на море остров или землю и оттуда 23-го того же месяца возвратился обратно на Колыму. На той земле видел старые земляные юрты, а какие в них жили люди и куда сошли, неизвестно. Наконец, съестных припасов и корма для собак недостало; для сей причины невозможно было ничего более и проведывать. Путь по льду был весьма труден, потому что море замерзло негладко. Везде стояли высокие льдины, и лед от выступающей морской соли был шероховат» {Описание сих путешествий и некоторых из следующих заимствованы мною из «Сибирского Вестника» на 1821 год, а поправлены, где были несогласия, с сочинением Миллера.}.

В бытность свою в Якутске Миллер лично спрашивал Амосова об его путешествии. По словам его, жилище Копая — на 200 верст к востоку от устья Колымы, близ небольшого острова, возле самого берега лежащего. От матерой земли между реками Чукочьей и Алазеей езды до открытого Амосовым острова один день, и вокруг оного столько же; на сем острове горы немалой высоты, которые видимы и с матерой земли; из животных попадались олени; служащий для них пищей мох растет по всему острову.

Обретение Вилегина и Амосова одно и то же. Оба они были на первом Медвежьем острове, на котором прежде их бывали промышленники и, по слухам, давно, уже имели о нем сведение. Вилегин, не зная, что находился на маленьком острове, и услыша, вероятно, об усмотренной против Яны земле (первый Ляховский остров), вообразил, что сии две земли соединяются и составляют берег одной обширной земли. Но можем ли мы полагаться на показание Копая? Его жилище было, без сомнения, подле острова Сабадея (около 200 верст от Колымы, как Амосов Миллеру сказывал), а против сего места к северу на 2 1/4° по широте (около 230 верст) мы в 1821 году ни малейших признаков земли не нашли, да и чукчи, живущие около Шелагского мыса, с которыми в 1822 году мы имели сношения, не знали ни о какой земле в сих странах, хотя и не скрывали от нас, что со скалы Якан (около 200 верст к востоку от Шелагского мыса и в 300 верстах от жилища Копая) иногда видны в море горы. Может быть, Копаю и Вилегину то было известно, но удивительно, что они, говоря об одном только острове против Колымского устья и о Большой Земле, за ним лежащей, не знали о прочих четырех островах, составляющих одну купу с островом, который усмотрен Вилегиным. Не должно ли заключить, что сии-то четыре острова и приняты за Большую Землю?

Карты наши в то время были сообразны поверхностному обозрению северных берегов Сибири, которые от Карского моря до восточной оконечности Азии в продолжение половины столетия открыты казаками и промышленниками, неутомимыми в трудах, но не имевшими никаких познаний. Все путешественники, бывшие до того времени при упомянутых берегах, также не имели способов и нужных сведений для изображения берега с некоторой верностью, и потому карты наши составлены были, так сказать, наугад, на основании сбивчивых, темных рассказов.

Казацкий полковник Шестаков, приехавший в 1726 году из северной Сибири в С.—Петербург, сочинил карту, которую напечатали, а потом скопировали в Париже географы Делиль и Бюаш. На сей карте остров Копай назначен на расстоянии двухнедельной езды от матерого берега и по параллели занимает такое же пространство, какое находится между противолежащими сему острову реками Колымой и Алазеей; на карте написано, что остров Копай обитаем непокорными шелагами. За ним к северу проведен берег Большой Земли, и в надписи сказано, что отстоит он от острова Копая на неполный двухдневный переезд (следовательно, остров от матерого берега Сибири далее, нежели от Большой Земли).

Против северо-восточной оконечности Азии на востоке означен большой остров с следующей надписью: «Остров против Анадырского носа; на нем многолюдно и всякого зверя довольно; дани не платят, живут своей властью».

Северный берег Чукотской земля проведен довольно ровной чертой, и губа Чаун и Шелагский мыс неприметны.

Другая карта, попавшаяся историографу Миллеру, сочинена якутским дворянином Иваном Львовом. На сей карте изображены два носа. Крайний к северо-востоку, обыкновенно называемый Чукотским Носом, или Восточным мысом, назван Шелагским и не ограничен. Другой, лежащий прямо на юг от первого, назван Анадырским Носом, и между сими двумя мысами, в обширной губе, положен остров, обитаемый чукчами, а против Анадырского Носа назначены два острова один другого к берегу ближе, с следующей надписью: «До первого острова от берега езды водой полдня. На нем обитают люди, коих чукчи называют ахьюхалят. Они говорят особым языком; платье носят из утиных кож: питаются моржами и китами. За недостатком у них на острове лесу, варят рыбьим жиром. Другой остров от первого находится в расстоянии двух дней езды водой. Жители оного называются по-чухотски пеекели. Они щеки пронимают и вставляют в них зубы; живут в крепких местах; платья носят из утиных же кож». За сими островами изображена большая земля с надписью: «Чукчами именуются кичинэлят. Сии говорят особливым языком; платье носят соболье; живут в землянках, а бой у них лучной. Звери в них водятся всякие, коих кожи употребляют на платье. Лес там растет ельник, сосняк, лиственник и березняк».

Миллер упоминает еще о карте, в Якутске же сочиненной. На сей карте Шелагский Нос так же не ограничен, и против него проведена неограниченная земля, где надписано: «Обитаемая народом кыкыкме, который подобен юкагирам». Над Шелагским Носом надписано: «Жители говорят языком особливым. На бою весьма жестоки, и покорить их не можно. Хотя из них кто и в полон попадет, тот сам себя убивает».

Не только на сих картах, составленных в Якутске самоучками-географами, но и на сочиненной Берингом в 1728 году, по возвращении его из первого плавания к восточным берегам Чукотской земли, не отличают Шелагского Носа, а чтобы согласить карты с плаванием Дежнева, присовокупили к последнему мысу, на некоторых картах, название Святого Носа, а на других, полагаясь на вышеупомянутую карту Львова, оставляли Шелагский его мыс на севере неограниченным, и тем изъявляли сомнение о плавании Дежнева; но должно заметить, что оно не было известно сочинителям тех карт, ибо Миллер первый нашел сведение о нем в Якутском архиве 1736 года {Предположение Врангеля о том, что плавание Дежнева не было известно до изысканий Миллера — ошибочно. На самом деле открытие Дежнева нашло отражение на современных ему картах и было забыто лишь впоследствии. — Ред.}. В названной на одной карте Большой Земле, за островами против Анадырского Носа, мы узнаем северо-заладпый берег Америки, и Большая Земля против Шелагского Носа также назначена по неосновательным сведениям о дальнейшем протяжении того берега на север. Предположение наше объясняется следующим обстоятельством.

В 1711 году якутский казак Попов, который из Анадырского острога ездил на Чукотский Нос, между прочим сказывал: «Напротив Носа, по обеим его сторонам, как в Колымском так и в Анадырском море, виден остров, называемый чукчами Большой Землею, на коей живут народы с продетыми в щеки большими зубами», и пр. Потом говорится о береге, простирающемся южнее и севернее Чукотского Носа (конечно, о берегах Америки), и слова ясно доказывают, что тогда называли Колымским морем часть океана к северу от Чукотского полуострова, а находящуюся по южной стороне его — Анадырским морем. Восточную часть Чукотского полуострова, следовательно, и ту часть берега, где тогда назначили Шелагский мыс, Попов называет Чукотским Носом. Итак, по моему мнению, из сего весьма ясно видно, отчего на картах, сочиненных по сбивчивым рассказам безграмотных людей, назначена против Шелагского Носа Большая Земля.

Выше упомянуто, что известный географ Делиль перенес и на свою карту неверности Шестакова карты. На изданной Делилем в 1728 году карте изображены: остров против Колымского устья, в широте 73°, а за ним, в широте 75°, Большая Земля, будто бы открытая россиянами в 1723 году по указанию шелагского князя Копая; но в означенном году ездил Амосов к Копаю, и не сделано никаких новых открытий.

По обстоятельном рассмотрении бывших в то время известий о Большой Земле в Северном Ледовитом океане не найдено ни одного, которое достойно и малого вероятия. При нынешних сведениях наших о сих странах было возможно несколько пояснить неосновательность географии северо-восточной Азии и находить незначащие острова или чистое море там, где в начале XVIII столетия полагали обширные земли.

Следующие путешествия совершены нашими мореплавателями единственно для исправления карт северных берегов Сибири.

В царствование императрицы Анны Иоанновны предпринято опознание {В первом издании явная опечатка (напечатано «отозвание»).— Ред.} берегов Сибири от Белого моря до Берингова пролива, и исследование возможности Ледовитым морем пройти из Архангельска в Камчатку. Адмиралтейств-Коллегия, для лучшего исполнения сего предприятия, положила отправить мореплавателей в Ледовитое море в одно время из трех разных мест: 1) от города Архангельска два судна на восток до устья Оби; 2) из реки Оби на восток, до устья Енисея одно судно; 3) из реки Лены два судна — одно на запад к устью Енисея, другое на восток, мимо устья Колымы до Берингова пролива.

Для первого отряда коллегия сделала все нужные распоряжения, предоставя главному командиру Архангельского порта выбор и снабжение судов. По совету мореходцев того края построили два коча — «Экспедицион» и «Обь», длиной в 52 1/2 фута, шириной в 14 футов, глубиной в 8 футов. Экипаж каждого судна состоял из 20 человек; командирами определены лейтенанты Муравьев и Павлов.

Они отправились от города Архангельска 4 июля 1734 года, достигли Мутного залива (в Карском море) и возвратились зимовать к устью реки Печоры. В июне месяце 1735 года вышли опять в море, прошли не далее, как в прежнее плавание, и зимовали попрежнему в реке Печоре. Адмиралтейств-Коллегия. уважив представление лейтенанта Муравьева, что он не мог иметь желаемых успехов от того, что ходил на кочах, приказала построить у города Архангельска два палубных бота, длиной в 60 и 50 футов, и отправить оные под командой лейтенантов Скуратова и Сухотина; на место лейтенанта Муравьева поступил лейтенант Малыгин, который был тогда на реке Печоре. Мая 27-го 1736 года на коче «Экспедицион» он пошел вниз по реке; 29-го против устья коч льдом разбило, и едва могли спасти людей и часть груза. Исправя немедленно другой бывший с ним коч «Обь», Малыгин отправился в путь 17 июля. Превозмогая чрезвычайные затруднения от льдов, задержанный долгое время под островом Долгим, где 7 августа присоединились к нему вышеупомянутые боты под начальством лейтенантов Скуратова и Сухотина, Малыгин пересел на первый бот, а на второй определил Скуратова; Сухотина на коче «Обь» отправил в Архангельск и с двумя ботами дошел до реки Кары, где остался зимовать. Сухотин возвратился в Архангельск благополучно.

В сем году, в июле и августе месяцах, геодезист Селифонтов описал на оленях западный берег Обской губы и, переехав на карбасе к острову Белому, осмотрел часть его южного берега. В ноябре присоединился он к лейтенанту Малыгину. В следующем году, марта 16-го, Селифонтов отправлен вторично на оленях с самоедами к Ледовитому морю, для описи матерого берега и острова Белого. Действия его неизвестны.

В начале июня 1737 года вскрылась река Кара, но как море очищается ото льда не прежде половины июля, то Малыгин и Скуратов, с общего совета, положили пробыть на месте до 1 июля. В половине июня показалась между служителями цынготная болезнь, которую однакож успели истребить противоцынготными травами, растущими по окрестным тундрам {Четырехкратное путешествие капитан-лейтенанта Литке, стр. 87.}.

3 июля наши мореплаватели достигли устья реки Кары; в море видно было еще весьма много льду. Направили плавание по возможности к северу; наконец, 23 июля усмотрели остров Белый и 24-го легли на якорь в проливе, отделяющем остров от матерого берега. Широту определили 73°8′. Прилив шел от W только четыре часа, а отлив восемь часов от О. Первый приносил с собой соленую воду, последний — пресную. Течение отлива было многим сильнее течения прилива, которое иногда было едва ощутительно. Прикладный час 3 часа, возвышение воды 1 1/2 фута. Пролив усеян мелями, между коими бывают сильные спорные течения. Противные ветры задержали лейтенанта Малыгина в сем проливе 25 дней. Обогнув (по Миллеру) мыс, называемый самоедами Ялмал, 18 августа боты вошли, наконец, в Обскую губу, 11 сентября в реку Обь, 5 октября в реку Сочву, где и зимовали; служителей поместили в Березове по квартирам. Лейтенант Малыгин возвратился берегом в С.—Петербург; Скуратов и подштурман Головин на прежних ботах 11 августа 1739 года пришли в реку Двину, испытав на пути множество опасностей от льдов.

Другие два отряда, которым надлежало осмотреть берега от реки Оби к востоку, поступили в распоряжение командора Беринга. Он приказал построить в Тобольске дубель-шлюпку, названную «Тобол», назначил командиром лейтенанта Овцына и снабдил его наставлениями, данными Адмиралтейств-Коллегией. Дубель-шлюпка была длиною 70, шириною 15, глубиною 8 футов, двухмачтовая, с восемью двухфунтовыми Фальконетами; вооружена, как шнява; экипаж состоял из 53 человек; сверх того иеромонах, штурман и геодезист {Помещаемое здесь описание путешествии лейтенантов Малыгина, Овцына, Прончищева, Лаптева и штурманов Челюскина и Минина заимствовано мной частью из записок бывшего Государственного Адмиралтейского департамента на 1820 год; довольно значительные ошибки и пропуски в сем извлечении, мной замеченные, исправлены и пополнены из подлинных журналов.}.

15 мая 1734 года по совершенном изготовлении дубель-шлюпки «Тобол» лейтенант Овцын отправился из Тобольска вниз по Иртышу, и с ним несколько дощеников, нагруженных провиантом и морской провизией. Тобольский губернатор Плещеев, флота капитан Чириков и профессора Академии Наук, находившиеся при Камчатской экспедиции, провожали лейтенанта Овцына несколько верст: девять дней он шел вниз по Иртышу, миновал многие русские деревни и остяцкие юрты; 24 мая остановился на короткое время при устье сей реки, у большой слободы, называемой Самаховский Ям, и, переменив проводника, продолжал путь далее, вниз по реке Оби.

2 июня пришел он к городу Березову, принял на суда проводников и служителей, назначенных в дополнение к имеющейся у него команде. Через три дня отправился далее, и 12-го в полдень достиг Обдорского острожка, последнего российского селения при реке Оби.

15-го Овцын пришел к устью реки Оби, где она впадает в Обскую губу тремя рукавами, и по восточному, в котором глубина больше, вышел в губу 19 июля. В сие время от сильного и крепкого ветра дощеники так повредились, что плавания на них продолжать было невозможно; один разломали, из леса построили на берегу магазин и выгрузили в него провиант и прочие запасы. При этом месте семь озер, почему и назвали оное Семиозерным. Широта по наблюдениям найдена 65°36′.

Оставя караул при магазинах, 21-го Овцын продолжал путь далее, подле правого берега Обской губы. 26-го послал на лодках унтер-офицера и семь человек служителей вперед к Ледовитому морю для доставления при устье Обской губы знаков и для встречи ожидаемых от города Архангельска судов; по препятствию от противных ветров и мелей, между коими надлежало искать фарватер, Овцын шел вперед по Обской губе к северу весьма медленно. 6 августа пришел он в широту 70°4′ и, опасаясь пускаться далее по приближавшейся осени и наставшим морозам, решился итти зимовать к Обдорскому острожку и прибыл к нему 4 сентября.

Во время плавания по Обской губе лейтенант Овцын на берегах ее находил безлесные тундряные места и землю, замерзшую в самое лето глубже полуаршина; имел частые свидания с кочующими самоедами: видел по тундре много оленей и медведей, и один раз приметил в губе плавающих белуг.

Дубель-шлюпку разгрузили и выгрузили все припасы в магазины, люди перебрались в острог. 13 октября река Обь покрылась льдом.

В ноябре приехали в Обдорск с западной стороны оленные самоеды для взноса в казну ясака и сказывали, что прошедшего лета видели на берегу Ледовитого моря, близ реки Кары, русских людей, посланных из Пустозерска на оленях для поставления маяков {Астрономических знаков. — Ред.}. Овцын с теми самоедами отправил в Пустозерск двух казаков к Муравьеву для извещения его о плавании своем по Обской губе и о маяках, поставленных на ее устье.

1735 года, мая 29-го, лейтенант Овцын пошел вниз по Оби, но льдом принуждаем был беспрестанно останавливаться у берегов. 6 июня пришел он к семиозерным магазинам и взял оставленную прошедшего года провизию. 11-го продолжал путь далее; вскоре вновь задержан льдом, неподвижным по всей Обской губе. 20-го лед взломало, и фарватер начал очищаться, но до 8 июля Овцын шел на дубель-шлюпке вслед за льдом весьма медленно; в то время оказалась у многих из бывших с ним цынга, которая вскоре усилилась до того, что в половине месяца из 53 человек оставалось здоровых только 17 человек. Овцын был также тяжко болен, и с совета своих подчиненных принужден 18 мюля пойти в обратный путь. Предполагая зимовать в Тобольске, как для лучшего излечения больных и исправления поврежденной дубель-шлюпки, так и для запаса на будущее время провизии, он, при помощи присланных к нему из Обдорска и Березова служителей, сколько возможно поспешал плаванием, но пришел к Тобольску не прежде 6 октября; в сие время по Иртышу уже несло лед, и река вскоре стала.

Через два месяца по прибытии в Тобольск Овцын, получа от болезни облегчение, отправился в С.-Петербург для личного донесения Адмиралтейств-Коллегии о своем плавании и предстоявших препятствиях к исполнению возложенного на него дела. Он представлял, что ежели ему поведено будет на будущее лето итти в Ледовитое море, то, по причине опасного плавания между льдами, нужно дать еще другое судно для взаимного вспомоществования в случае повреждения одного из них, и что он почитает полезным послать весной по зимнему пути на оленях или на собаках геодезиста описывать берега Ледовитого моря до устья реки Енисея. Адмиралтейств-Коллегия, находя представление основательным, предписала Овцыну построить в Тобольске к будущему лету палубный бот для совокупного плавания с дубель-шлюикой, назначила на оный командиром флотского мастера Кошелева и положила отправить геодезиста для описи берегов Ледовитого моря. Овцын поспешил возвратиться в Тобольск, взяв с собой мастера Кошелева, которому, поручено было строение нового судна; они прибыли на место 24 февраля, приступили к заготовлению лесов и марта 11-го заложили палубный бот длиной в 60, шириной в 17, глубиной в 7 1/2 футов. Как ни поспешали строением, но не успели приготовить бота к плаванию на следующее лето.

В 1736 году, мая 23-го, лейтенант Овцын на дубель-шлюпке с дощениками, нагруженными провиантом, отправился из Тобольска вниз по рекам Иртышу и Оби. 14 июня пришел в Березов, где простоял до 23-го для перегружения провианта и для разных исправлений на дубель-шлюпке. 4 июля миновал Обдорск, 7-го достиг устья реки Оби, оставил дощеники у семиозерных магазинов и на дубель-шлюпке следовал далее к северу по Обской губе. 28-го прошел то место, откуда возвратился в 1734 году; 5 августа достиг в широту 72°34′, где остановлен льдом, который впереди покрывал всю Обскую губу и стоял еще твердо с прошедшей зимы. Лейтенант Овцын ходил взад и вперед около сего места в ожидании, что лед будет взломан и унесен в море: видя, что он стоит неподвижно, решился, с совета своих подчиненных, для зимования возвратиться в Обдорск, куда и прибыл 26 сентября. В начале октября река Обь покрылась льдом. В декабре месяце приехали к Обдорскому оленные самоеды для взноса в казну ясака; с ними отправлен геодезии ученик описывать берег Ледовитого моря.

1737 года, мая 5-го, флотский мастер Кошелев и штурман Минин, на вновь построенном боте, названном «Почталион-Обь», пошли от Тобольска вниз по реке Иртышу и Оби, 5-го прибыли к Обдорску и вступили под начальство лейтенанта Овцына. В то время дубель-шлюпка была готова к походу. Овцын определил на нее командиром мастера Кошелева, а сам перешел на бот.

29 июня оба судна отправились от Обдорска вниз по реке Оби. 9 июля пришли к семиозерным магазинам: взяли на суда оставленный в них прошедшего лета провиант и другие припасы. 14 июля пошли далее к северу по Обской губе, но за противными ветрами и туманами весьма медленно. 6 августа находились в широте 72°46′, у правого берега Обской губы, близ залива, называемого Гыдыям {Современное наиманованм — Гыданска губа.— Ред.}, вдавшегося внутрь берега к юго-востоку на 160 верст; в вершине его впадает речка того же названия.

7 августа лейтенант Овцын, по совету своих подчиненных, положил, по позднему осеннему времени, не осматривать левого берега Обской губы, а поспешить к реке Енисею, на другой день мореплаватели вышли в Ледовитое море; близ устья Обской губы, в широте 72°40′, увидели, что направление прилива на SW по 3 1/2 мили, отлива на NO с равной скоростью. При попутном ветре, продолжая путь к северу до широты 73°56′, встретили густой, высокими буграми стоявший лед, на котором сидели чайки во множестве; глубина в сем месте была 11 сажен: течение моря к западу по 3/4 мили в час. Здесь видели кита. Поворотили от льдов к берегу на SOtS, и впереди льдов уже не было. На другой день усмотрели на ONO землю; глубина была 7, 6 и 5 сажен; грунт серый и крепкий песок. 10-го приблизились к невысокому и ровному берегу, у которого стали на якорь в расстоянии полумили, на глубине 2 1/2 сажени, имея северный мыс на NNO, южную оконечность берега на StO. Для обозрения сего берега послан на ялботе штурман Минин, который, к вечеру возвратясь, донес, что берег ровный, невысокий, положение от SW к NO; по заплескам лежит много выброшенного морем леса; далее внутрь берега шесть озер, соединенных одно с другим речкой, впадающей в море, по озерам и речке множество диких гусей, уток и чаек. Земля везде тундряная, и нет никакого растения; вдали видели диких оленей и одного белого медведя. Широта якорного места найдена 73°10′; склонение компаса 1/2 румба восточное; течение моря примечено, с 7-го часа утра до полудня, 3/4 мили к северу.

Следующие шесть дней мореплаватели наши, при противных ветрах, днем лавировали, а в ночное время стояли на якоре. 16-го находились в широте северной 73°18′; тогда северо-восточный мыс, называемый Мате-Соль {В Хронологической истории Берха, ч. 1, стр. 124, ошибочно сказано, что сие четвертое плавание Овцына было в 1738 году и что он тогда, обошед мыс Ялмал, вошел в реку Енисей; у Миллера также ошибка в годе, но мыс называет он Мать-соль. Мыс Ялмал, как мы выше видели, находится на западной стороне Обской губы. Мать-Соль на самоедском языке значит «Тупой мыс» (современное название этого мыса — Матте-Саль.— Ред.).}, был от них на OSO в 3 1/2 милях. На сем мысе лейтенант Овцын приказал поставить из выкидного леса знак с надписью, что он в 1737 году, 16 августа, прошел с двумя судами из Обской губы к востоку. В сем месте вода горька и солона, цвета светлозеленого; прилив и отлив N и S по 3 1/2 мили. Идучи далее к О, на глубине 10, 7, 5 сажен, заметили 17-го числа множество леса, несомого от S к N. Глубины оказывались весьма неравные, и обширные мели простирались от берега в море. За мысом Мате-Соль к StO вдался большой залив на 100 верст, шириной до 35. Далее сего залива морской берег до устья реки Енисея простирается к SO на 160 верст.

30 августа мореплаватели наши подошли к устью реки Енисея и чрезвычайно были обрадованы прибытием на лодке геодезии ученика Прянишникова, который близ устья Енисея ожидал суда, чтобы показать им вход в реку.

1 сентября оба судна благополучно вошли в устье реки Енисея и остановились у магазинов, которые, по приказанию начальства, нарочно построены для припасов, нужных нашим путешественникам. Широта сего места найдена 71°33′, склонение компаса 3/4 румба восточное.

Получив из магазинов провиант и взяв проводника, знающего фарватер реки, лейтенант Овцын пошел 2 сентября Енисеем; в продолжение месяца поднимался он вверх под парусами, поспешая сколько возможно к городу Туруханску, но 2 октября остановлен льдом и зимовал в Ангутском заливе, не доходя 30 верст до Туруханска. Мастер Кошелев на дубель-шлюпке отстал на несколько верст, не мог итти далее, принужден был спуститься вниз по Енисею и при устье реки Денешкиной остался для зимованья в 100 верстах от Туруханска.

1738 года лейтенант Овцын по доносу подчиненных отдан под суд. Мастер Кошелев потребован в С.—Петербург для отчета по делам. Штурману Минину предписано следующего лета итти в Ледовитое море и стараться обойти Таймурский мыс.

По наступлении весны оба судна были освидетельствованы, и оказалось, что дубель-шлюпка к плаванию ненадежна. Штурман Минин приготовил бот, на котором июня 4-го отправился вниз по реке Енисею и 3 августа пришел к ее устью. По выходе в море продолжал плавание подле берега; 8 августа миновал утесистого, каменного берега мыс, называемый Ефремов Камень, в широте 72°36′; 9-го в широте 72°53′, на глубине 15 сажен, встретил густой лед, который принудил его возвратиться к зимовью Волгину; широта его найдена 72°20′. Простояв три дня, Минин пошел опять к северу, вдоль утесистого каменистого берега. 16-го в широте 73°8′ стал на якорь за утесистым же каменистым островом, от матерого берега в 4 милях; далее, за великими льдами, продолжать плавание было невозможно. 22-го послали на ялботе штурмана Стерлегова, подле берега, для осмотра, не найдется ли где возможность пройти. Через три дня посланный возвратился и донес, что он шел подле самого берега, между льдов, с великой трудностью; в 40 верстах от судна увидел, что берег заворотился к востоку и дальний мыс впереди был тогда на ONO 1/4 О в 16 милях {13 августа 1922 года геолог Н. Н. Урванцев нашел на побережье Ледовитого океана, между устьями рек Енисея и Пясины, деревянную доску, на которой вырезана следующая надпись: «1738 году августа 23 дня мимо сего мыса, именуемого Енисея Северовосточного, на боту Оби Почталионе от флота штурман Федор Минин прошел к осту оной в ширине 73° 14′ N». Доска передана для хранения Географическому обществу Союза ССР,— Ред.}.

Итти к нему штурман Стерлегов не мог по недостатку взятой им провизии и принужден был возвратиться к судну. Вдоль северного берега того острова, за которым бот был на якоре, глубина 19 и 20 сажен.

Штурман Минин, простояв за островом до 30 августа, по причине наступивших морозов, отправился в обратный путь.— 13 сентября вошел в реку Енисей и зимовал, не доходя до города Туруханска, у зимовья Исакова Терехино.

1739 года, июня 3-го река вскрылась. Штурман Минин весной занялся описью тех частей Енисея, которые в прошедшие годы не были еще осмотрены; в фарватере нашел он от 2 до 8 сажен глубины. 18 июня на боте ходил Минин вверх Енисея к Туруханску, чтобы запастись провизией, должен был ожидать ее до 31 июля и потому отправился в предназначенный ему путь весьма поздно, дошел только до устья реки Енисея и возвратился.

В 1740 году из Туруханска на собаках послан штурман Стерлегов к устью Енисея для описи морского берега до реки Таймуры {Современное наименование — река Таймыра. — Ред.}. Он поехал от Волгинского зимовья, при устье Енисея, и 22 марта был у северо-восточных островов, в широте по наблюдению 73°5′; 23-го начал опись: в тот же день, в широте по наблюдению 73°9′, нашел склонения компаса 10° восточнее; ему казалось, что в 3 и 4 верстах от берега носился лед, и, как он говорит: «над водой стоит пар, яко дым». Продолжая опись вдоль берега на север, Стерлегов почти каждый день определял широту по наблюдениям. Берег материка и близ него лежащие острова скалисты, до широты 75°13′, в которой находился Стерлегов апреля 12-го. 14-го на высоком каменном мысе, в широте 75°26′, поставили маяк. «Компаса склонение от правого севера (так говорит Стерлегов) весьма много стало показывать, и неравное, и уповаемо, что в здешних северных местах магнитная сила служить не стала». По причине боли в глазах от блестящей белизны снега как у проводников, так и у Стерлегова, он принужден пойти в обратный путь и остановился при устье реки Пясины, в зимовье двух промышленников, чтобы дать отдохнуть собакам, из коих большая половина так истощала, что не могла далее везти нарт. 29 мая достигли устья реки Енисея.

Штурман Минин 7 июня на боте отправился вниз по реке Енисею, 4 августа вышел в Ледовитое море и следовал вдоль берега к северу. Прошед острова Северо-восточные {К северо-востоку от острова Диксона.}, терпел жестокий шторм от SW и NW, потерял ялик, который висел на боканцах, и 14 августа для укрытия от волнения зашел за риф, где и отстоялся на якоре. Продолжая плавание, 16-го находился близ устья реки Пясины, в которое по причине мелей войти не мог. 17-го осмотрел залив в устье сей реки, дабы в случае нужды найти надежное убежище. Залив закрыт от NW ветров; глубина 4 1/2 сажени, грунт хорош. 20-го в широте по наблюдениям 74°43′ усмотрели за двумя островами закрытый заливец. При благополучном ветре, продолжая плавание на N, находили глубину 8 и 10 сажен и вдруг лотом не достали дна {В журнале не упомянуто, сколько сажен линя выпустили.}. Августа 21-го, в широте 75°15′, Минин встретил непроходимый лед, и потому в журнале его сказано.— «От незнания впереди положения берега, к прибежищу от всех случаев, к сохранению судна, принужден был поворотить назад». Время, уже настало холодное, и Делилев термометр опускался на 209° (Реомюр 3°). 28 августа вошли в устье реки Енисея, вверх которой продолжали плавание до широты 69°40′, где 16 сентября при устье реки Дудина остановились зимовать.

В 1741 году штурман Минин описывал реку Енисей до города Енисейска, где, оставя бот «Почталион-Обь», с командой отправился в С.—Петербург.

На дубель-шлюпку «Якутск», подобную «Оби», построенную в Якутске, назначен командиром лейтенант Прончищев, которому предписано итти Ледовитым морем, от устья Лены на запад к Енисею, навстречу боту «Оби» под командой лейтенанта Овцына. В то же время приготовлено было в Якутске другое судно «Иркутск» под начальством лейтенанта Ласиниуса, которому велено итти на восток по Ледовитому морю, близ берегов, и стараться пройти Беринговым проливом в Восточный океан, а потом продолжать путь к Камчатке или к реке Анадыру.

Июня 30-го 1735 года оба судна отправились вниз по течению реки Лены, сопровождаемые дощениками, на коих погружен был запасной провиант с другими разными потребностями. Плавание по Лене совершили без всякого затруднения: глубина по реке найдена от 4 до 9 сажен; берега были покрыты лиственичным и березовым лесом. Мореплаватели миновали много островов, на которых, как и на берегах реки, видели промышленников, ловивших рыбу; по всем сим обстоятельствам путешествие было довольно приятное.

2 августа пришли к устью Лены, впадающей в Ледовитое море пятью рукавами, образуя через то четыре острова; 8-го восточным рукавом, называемым Быковский проток, вышли в Ледовитое море; тогда, перегрузив на суда провиант и припасы, отправили дощеники обратно в Якутск.

9 августа оба мореплавателя расстались, пожелав друг другу достигнуть благополучно назначенной им цели. Ласиниус пошел на восток. Прончищев, за противным ветром, не прежде 14-го направил путь к северу, обходя острова Кирылол, Тумиты и Креста, которые лежат в устье реки Лены и ее рукавами отделяются от матерой земли.

16 августа Прончищев увидел к северу множество льда, и потому, не удаляясь от вышепомянутых островов, но держась подле них, шел к северу и северо-западу, на глубине 1 1/2, 2 и 2 1/2 сажени; 24-го пришел к западному устью рукава Лены, поворотил на юг, внутрь губы, к устью реки Оленек, к которому приблизясь, 26-го числа стал на якорь и послал промеривать фарватер, ведущий в реку. 30-го вошел в устье и, остановясь у берега, против пустых летних промышленнических юрт, расположился зимовать.

20 сентября крепким северным ветром нанесло с моря в реку множество льда, который бывшим тогда морозом скрепило, и река стала.

5 октября отделали для жилья землянки, и команда с судна перебралась в них. Широта сего места по наблюдениям найдена 72°54′. 10 ноября солнце скрылось за горизонт {*}.

С наступлением весны 1736 года лейтенант Прончищев начал приготовлять судно к походу, но река Оленек вскрылась до устья не ранее 21 июня, и тогда в море стоял еще твердый лед.

3 августа отнесло льды от устья Оленека, и Прончищев направил путь к северо-западу.

5-го, пришед в устье реки Анабара посылал геодезиста Чекина вверх по реке промеривать глубину; через шесть дней Чекин возвратился.

12-го Прончищев отправился далее к северу вдоль берега, но, отойдя только 32 мили, встретил льды, между коими при противном ветре лавировал; 13-го пробрался к устью губы Хатанги, которая при входе шириной до 30 миль, на середине два острова, один низменный, и от него к западу другой, утесистый каменный; глубина в устье от 9 до 12 сажен. Прончищев, усмотря на берегу шалаш, послал проведать, нет ли там жителей; посланные, вскоре возвратясь, объявили, что усмотренный шалаш — зимовье промышленников; людей не видали. Нашли только собак и свежий хлеб, из чего заключили, что хозяин вышел на промысел.

{* В Записках Адмиралтейского департамента выведена из показанного времени сокрытия солнца за горизонт широта места 70°57′, и по разности сей широты с определенною Прончищевым заключили, что сия последняя определена неверно. Основываясь на ошибочном предположении и на широте устья Колымы, найденной капитаном Биллингсом 69°29′, на 1°46′ менее означенной на прежних картах Ледовитого моря, выведено заключение, что берег Ледовитого моря на прежних картах, т. е. картах, сочиненных морскими офицерами, бывшими с Прончищевым, положен на полтора градуса севернее настоящего. Для опровержения всего этого нужно только заметить:

1. Широта устья Оленека на карте Прончищева 72°54′, широта устья Оленека на карте лейтенанта Анжу 72°57′.

2. Широта (счислимая) маяка при устье реки Колымы Лаптевым 70°05′, Врангелем 69°35′.

3. В больших северных широтах, зимой и при таянии снегов весной, горизонтальная рефракция бывает так велика и неравномерна, что нарушает верность обыкновенного математического вычисления широт по времени сокрытия светил за горизонтом.}

По наблюдению высоты солнца августа 14-го находились в широте 74°48′; склонение компаса было 1 1/2 румба восточное, устье губы Хатанги отстояло на SW 2°44′ в 30 милях.

17-го увидели губу, покрытую сплошным льдом, мимо коего пробирались далее с великим трудом, на глубине от 2 до 14 сажен. Между льдом видели много островов, но за туманом величины их определить не могли. По счислению мореплаватели наши полагали, что они в 120 милях от устья губы Хатанги, в широте 70°20′.

18-го, держась подле стоячего льда, по препятствиям от льда плавающего, шли вперед весьма медленно. Высокие горы, покрытые снегом, видимы были за низменным берегом в отдалении на юго-западе. Море было наполнено буграми плавающего льда, и в губе стоял неподвижный, гладкий лед.

19-го прошли мимо большой губы, которая простиралась на юго-запад до 20 миль; впереди увидели два острова и между ними пролив шириной около мили.

Прошед сии острова, Прончищев держал к северу, дабы обойти сплошные, неломанные льды, пролегающие из губы в море: суда были подвержены непрестанной опасности быть раздавленными от льда. В полдень мореплаватели наши полагали, что находятся против устья реки Таймуры, берега коей возвышены. Глубина моря поперек губы Таймурского устья была от 10 до 35 сажен {В Записках Адмиралтейского департамента сказано, что 18 августа с 5 сажен вдруг оказалось 113 сажен глубины, а немного далее лотом дна не достали. В подлинном журнале Прончищева о том ничего не упомянуто.}.

Пробиваясь далее к западу, видели между островами много плавающих белуг и летающих чаек. Это еще более удостоверяло, что были точно при устье реки Таймуры {Прончищев ошибался, полагая себя против устья Таймуры, впадающей в губу по западной стороне северо-восточного мыса, которого он не обошел, в чем легко можно удостовериться, сравнив журнал его с описью лейтенанта X. Лаптева и штурмана Челюскина.}, но войти в него не имели возможности по причине стоявшего сплошного льда, который, кажется, всегда неподвижен; у берегов не видно было никаких заплесков, но от него простирались в море ледяные закраины, по коим во множестве ходили белые медведи. 20 августа, около полуночи, судно льдами сжало со всех сторон, так что не было возможности итти далее, и потому, в широте северной 77°29′, Прончищев решился по совету своих подчиненных возвратиться и итти зимовать в реку Хатангу или другое удобное место. В сие время настала совершенная тишина, сделался мороз, и море покрылось льдом. Оставалось одно средство — пробираться назад греблей между льдов.

25-го задул крепкий северный ветер, и судно со льдами понесло к югу. Мореплаватели наши отчаивались в своем спасении, но на другой день, к счастию их, сильными порывами ветра разнесло весь лед и открылся свободный путь; тогда воспользовались благополучным ветром, пришли к устью реки Хатанги, но войти в него не имели возможности по множеству льда и оттого направили путь к реке Оленеку; 28-го достигли ее устья; за противными ветрами и льдами носимы были шесть дней взад и вперед. Весь экипаж от стужи и трудов был в великом изнеможении и едва управлял парусами, которые от мокроты и стужи обледенели. Прончищев больной не мог выходить из каюты; болезнь его еще более усилилась от отчаянного положения его судна, и он, к крайней горести всех подчиненных, умер 30 августа. После него вступил в начальствование судном штурман Челюскин.

3 сентября мореплавателям нашим удалось войти в устье Оленека. На другой день они с надлежащей почестью отдали последний долг бывшему своему начальнику. Несчастная супруга Прончищева, бывшая с ним в его путешествии, лишась нежно любимого ею мужа, не перенесла такой потери; снедаемая печалью, она вскоре за ним последовала, и похоронена с ним вместе.

18 сентября Оленек покрылся льдом. Штурман Челюскин зимовал при сей реке; следующего 1737 года, в исходе июля, вышел он на дубель-шлюпке в Ледовитое море и, предполагая, что, после тщетных покушений прошедшего лета и при очевидной невозможности миновать северный Таймурский мыс, предпринимать вторичное плавание на запад к устью Енисея напрасно, решился итти назад к устью Лены и по оной вверх возвратиться в Якутск. По прибытии в сей город не нашел он там командора Беринга, который был тогда в Охотске, послал к нему рапорт о своем возвращении и отправился в С.—Петербург для личного объяснения высшему начальству о плавании лейтенанта Прончищева. Адмиралтейств-Коллегия, по рассмотрении карты Ледовитого моря, представленной штурманом Челюскиным, не утвердясь на его объяснениях о невозможности пройти к реке Енисею, положила для большего удостоверения испытать еще раз, не удастся ли следующим летом на дубель-шлюпке по Ледовитому морю обойти северный Таймурский мыс; когда же при всех усилиях сего сделать было бы невозможно, тогда осмотреть и описать мыс берегом. Штурман Челюскин отправлен обратно в Якутск; между тем командиром на дубель-шлюпку определен, вместо лейтенанта Прончищева, лейтенант Харитон Лаптев.

1739 года лейтенант Лаптев, исправя дубель-шлюпку, и запасшись на два года провиантом, 9 июня пошел от Якутска вниз по реке Лене; 20 июля, вышед в Ледовитое море через Крестовский рукав, на устье сего рукава построил из высокого леса маяк вышиною в 7 сажен, отпустил обратно в Якутск дощеники, кроме одного, который отправил к устью Оленека, велел там выгрузить провиант и на дубель-шлюпке пошел к западу вдоль берега. Вскоре встретил льды; продолжая путь между ними, миновал реку Оленек, потом губу, покрытую стоячим льдом, по которому бегали во множестве песцы и один белый медведь; губу сию назвал он Нордвиг {Современное наименование — бухта Нордвик. — Ред.;} наконец, 6 августа пришел к устью Хатанги. В сем месте лейтенант Лаптев намерен был выгрузить из дубель-шлюпки часть провианта, но окруженная со всех сторон льдом, который принесло восставшим северным ветром, дубель-шлюпка была совершенно сжата, и ежеминутно надлежало ожидать ее крушения. В таком опасном положении мореплаватели находились до 16 августа; тогда переменившийся ветер отнес льды в море, и они продолжали путь к северу. На льдинах видели множество лежащих моржей.

20-го прошли мимо мыса Св. Фаддея. Льды внозь прижимали дубель-шлюпку к берегу, и, наконец, стоячие льды совсем заградили ей путь.

21-го, остановясь на якоре подле самого мыса Св. Фаддея, в широте 76°47′ по счислению, лейтенант Лаптев послал геодезиста Чекина по льду узнать, далеко ли на запад простирается матерой берег. В то же время два человека посланы к югу берегом отыскать устье реки Таймуры и шестеро на мыс для устроения на нем маяка; они нашли на самом мысе мамонтовый рог. «Мыс Св. Фаддея состоит из каменного утеса и простирается в губу к S и к W; местами мелкий камень, белый, как алебастр, вязкая глина и изредка мох, негодный для корма оленей». К NW видели землю и на ней высокие горы, местами покрытые снегом и простирающиеся от N к S около 30 верст. Лейтенант Лаптев полагал, что земля сия была та самая, от которой в 1736 году лейтенант Прончищев пошел в обратный путь, а остров, отстоявший от них на NtW близ 10 миль, признан за последний к северу, в прошедшую кампанию описанный, и назван островом Св. Лаврентия. Геодезист Чекин возвратился, не рассмотрев по причине тумана положение берега; штурман Челюскин, посланный на берег для обозрения моря, по возвращении донес, что далее к северу губа и море покрыты гладким, сплошным льдом и что не видно никакого прохода. Тогда лейтенант Лаптев, с совета своих подчиненных, решился, по причине приближающейся осени и уже наступивших морозов, возвратиться.

На обратном пути мореплаватели были подвержены непрестанным опасностям от льдов, между коими пробирались с великим трудом. Наконец, 27 августа благополучно вошли в Хатангу, где и остались зимовать при устье речки Блудной. В сем месте нашли оседлых тунгусов, называемых сидячими, потому что не кочуют, а живут на одном месте; они не имеют оленей, а вместо них для зимней езды держат собак и запрягают в нарты, точно так, как охотские сидячие тунгусы.

Экипаж с дубель-шлюки перебрался на берег, в избушки, которые устроил из выкидного леса, но как поблизости было его недостаточно и для построения жилищ, a к согреванию в зимнее время надлежало иметь весьма большое количество дров, то все служители должны были ходить, за лесом ежедневно по нескольку верст. Сие беспрестанное движение много предохранило их от цынготной болезни.

Лейтенант Лаптев, стараясь в точности исполнить порученное ему исследование о положении Таймурского мыса, отправил 1740 года, 23 марта, геодезиста Чекина на собаках к реке Таймуре для описи морского берега, от устья оной, к северу лежащего, до реки Пясины. Тунгусы взялись везти Чекина на своих семи нартах, запряженных собаками. Двое оленных тунгусов, с 18 оленями, согласились сопутствовать, но 9 апреля возвратились, и объявили, что у них все олени от недостатка корма пали. 17 мая геодезист Чекин, возвратясь, донес, что он, доехав до реки Таймуры, продолжал путь вниз оной до морского берега, и потом вдоль оного к западу до 100 верст. Тогда увидел, что направление берега прямо на юг. От сего места далее подле моря следовать он не мог по недостатку корма для собак и должен был возвратиться, дабы поспешить к зимовью.

Лейтенант Лаптев, зная, из опыта, что северный Таймурский мыс обойти морем невозможно, по причине простирающегося от него сплошного неподвижного льда, не рассудил предпринимать вторичного плавания и решился итти к устью Лены. Два раза выходил он в море, но льды принуждали его возвращаться в Хатангскую губу; 30 июля вышел он в третий раз и с великим трудом стал пробиваться между льдами к востоку.

13 августа дубель-шлюпку сжало льдами, выломило форштевень и пробило подводную ее часть, от чего оказалась великая течь. Три дня беспрестанно отливали воду, но как она не убывала, то сбросили пушки и прочие тяжести в море и начали выгружать провизию на лед, чтобы облегчить судно и спасти от потопления.

В сем бедственном положении мореплаватели наши, находясь далеко от берегов, носимые между льдов ветрами и течением, совершенно предались отчаянию и ожидали томительной смерти.

19-го наставший сильный мороз покрыл тонким льдом полые места между льдинами; тогда некоторые смелые из служителей дубель-шлюпки пошли пешком по льду к берегу, полагая, что оный находится к югу в 20 верстах; во многих местах встречали полыньи, через которые принуждены были переплывать на малых льдинах с великой опасностью и, наконец, достигли берега. Три дня после того продолжавшийся мороз покрыл все море твердым льдом. Лейтенант Лаптев, забрав сколько возможно провизии, перешел со всем экипажем на берег. Сначала обрадовались, достигнув твердой земли, но скоро увидели, что положение было не лучше прежнего, ибо не могли продолжать пути к своему Хатангскому зимовью по причине речек, которые тогда еще не стали, но покрыты были густым несущимся льдом; должно было оставаться на пустом берегу, где не находили даже дров для согревания себя и варки пищи. Вырыли в земле ямы, в которых укрывались от стужи и ветров; между тем посылали попеременно людей к дубель-шлюпке переносить на берег и прочую провизию, но 30-го восставшим крепким ветром весь лед взломало и унесло в море вместе с дубель-шлюпкой, и мореплаватели наши лишились большей части провизии, оставшейся на льдинах. После сего провели три недели в пустом месте, претерпевая стужу и голод, от чего многие умерли, но при всем том оставшиеся сохранили бодрость и с твердостью, без роптания, переносили свое несчастье.

21 сентября преграждавшие путь реки покрылись крепким льдом, и лейтенант Лаптев с командой начал пробираться к прежнему своему зимовью. Путь был весьма трудный и продолжительный; малую часть провизии истощенные собаки везли на нартах; прочее несли служители на себе, прокладывая дорогу по неровным и неизвестным местам; наконец, изнуренные 25-дневным странствованием, прибыли к прежнему зимовью на реке Хатанге, лишась дорогой 12 человек, умерших от стужи, голода и болезней.

Лейтенант Лаптев расположился провести зиму в Хатангском зимовье, и весной, как скоро возможно будет, пробираться со всей командой к устью реки Енисея, где находился приготовленный в магазинах провиант. В данном ему наставлении предписано было осмотреть и описать северный мыс между реками Хатангой и Таймурой, и ежели сего не можно будет исполнить морем, то произвести берегом, а потому, в начале апреля 1741 года, он послал на собаках штурмана Челюскина к реке Пясине и велел ему, выкормя собак и запасшись кормом у сидячих тунгусов, живущих в сих местах, ехать на северо-восток вдоль морского берега, к устью реки Таймуры.

Лейтенант Лаптев, приготовляясь отправиться навстречу штурману Челюскину и с восточной стороны кругом мыса Таймурского описать берег, не осмотренный летом, послал апреля 8-го на 19 нартах провиант и другие съестные припасы к устью реки Таймуры и на озеро Таймурское, а 10-го отправил на 60 оленьих санках команду свою к устью Енисея. 22-го геодезист Чекин поехал на трех нартах для описи морского берега до Таймуры, а 24-го лейтенант Лаптев через тундру к Таймурскому озеру, куда прибыл 30-го,- миновав несколько озер и речек, по курсу NW, на расстоянии около 192 верст. От сего места до вершины реки Таймуры, истекающей из озера, полагал он 22 версты, по румбу WNW. Северные берега озера и реки (ширина ее от 2 до 2 1/2 верст) состоят из высоких гор, образованных из камня желтоватого цвета. В горах над берегом заметили пещеру, в пять сажен длины и в три поперек, коей стены состоят из черного аспида, а дно «камень белый как алебастр». Следуя по всем извилинам реки, мая 6-го Лаптев достиг ее устья, где дожидались уже посланные вперед нарты с провизией; по наблюдению широта сего места найдена 75°36′, склонение компаса два румба восточное. Мая 10-го отправились через тундру на восток, дабы выехать к морскому берегу и оный описать, но мучительная глазная боль принудила Лаптева возвратиться к зимовью на устье Таймурское, куда и прибыл он 17-го. Оставя запасы для геодезиста Чекина, которому надлежало непременно быть к зимовью, Лаптев отправился 20-го числа к западу, навстречу штурману Челюскину, производившему опись берега от реки Пясины к востоку; в полдень того же дня определил широту 75°33′; 21-го приехал к скалистому мысу, где определил широту 75°49′ и склонение компаса два румба восточное; продолжал описывать берег, следуя вдоль оного по льду, который, повидимому, летом был неподвижен; берег местами крутой, местами отлогий; в полдень 24-го по наблюдению широта места 76°38′.

Проехав 3 версты к SW и удостоверясь, что направление берега идет к югу, лейтенант Лаптев поставил маяк на приметном месте, от которого в 17 верстах проехал к маяку, построенному геодезистом Чекинымв 1740 году. 26-го широта по наблюдению определена 76°’23’; в сем месте нашли довольно много плавнику; на восточном берегу его не видно. 29-го по наблюдению широта найдена 75°37′, а июня 1-го 75°21′; берег возвышенный и на нем отлогие горы. 2 июня лейтенант Лаптев встретился с штурманом Челюскиным и с ним продолжал путь вдоль берега до устья реки Пясины, где находится тунгусское жилье. Прибыв к оному июня 10-го, определили широту места 73°39′ (на подлинной карте штурмана Минина устье сей реки в широте 73°38′), а склонение компаса 21°00′ восточное. Лаптев на пути видел маяк, поставленный Мининым, и в лабазах оставлял съестные припасы для геодезиста Чекина.

На другой день по прибытии к жилью лейтенант Лаптев отправил штурмана Челюскина берегом к Енисею, а сам за худостью собак остался весновать.

Штурман Челюскин прибыл 29 июля на устье реки Енисея, продолжал путь вверх реки, 4 августа соединился с лейтенантом Лаптевым, который от устья реки Пясины приехал прямым путем через тундру. Августа 11-го сошлись со всей командой, которая ожидала начальника при устье реки Дудина, впадающей в Енисей в широте 69°40′. К неудовольствию Лаптева, весьма неожиданно встретил его и геодезист Чекин, который по недостатку в разных припасах принужден был возвратиться к Хатанге, откуда прямым путем приехал к реке Дудина. 29 августа все прибыли в город Мангазею, где остались зимовать.

Лейтенант Лаптев, желая довершить опись берега, простирающегося к западу от мыса Св. Фаддея, отправил декабря 4-го штурмана Челюскина на пяти нартах и 8 февраля 1842 года выехал из Мангазеи на пяти нартах для произведения описи.

Лейтенант Лаптев возвратился в Мангазею июля 16-го, не приобщив к прежней описи ничего нового; штурман Челюскин приехал к мысу Св. Фаддея мая 1-го и, занимаясь описью берега, удостоверился, что мыс Св. Фаддея не есть самая северная оконечность Азии; однакож, хотя и объехал он часть берега, которая до того времени не была описана, но как не произведено наблюдений для определения широт и опись была весьма поверхностная, то о положении сего берега знаем токмо, что оный омываем океаном, не соединяясь ни с какой неизвестной, к северу лежащей землей; из журнала Челюскина не видно даже счислимой широты самой северной оконечности сего берега. Мая 15-го, находясь на описанном прежде берегу, Челюскин приехал через тундру к ближним якутам и 20 июля соединился с лейтенантом Лаптевым в Мангазее {Советские историки и географы (например, В. Ю. Визе, см. «Моря Советской Арктики», 1939, стр. 87—88) не согласны со столь отрицательной оценкой работ Челюскина. Академик Миддендорф («Путешествие на север и восток Сибири», 1860) считает, что личность Челюскина была «выше других» и что он бесспорно венец наших моряков, действовавших в том крае» (цитируется по указанному труду В. Ю. Визе). — Ред.}.

Лейтенант Лаптев, со всеми состоявшими под его начальством, отправился из Мангазеи вверх по реке, производил опись ее до города Енисейска, куда прибыл 27 августа, и потом поехал в С.—Петербург, для личного донесения Адмиралтейств-Коллегии о своем путешествии.

1735 года, августа 9-го, лейтенант Ласиниус, расставшись при устье реки Лены с лейтенантом Прончищевым, шел к востоку; 13-го числа встретил льды, между которыми с великим трудам подвигался вперед; 18 августа, видя невозможность продолжать путь далее, за множеством льда, принужден был с совета своих подчиненных, зайти в реку Хариулах {Современная транскрипция — Хараулах. — Ред.}, от восточного устья Лены, называемого Быковским протоком, в 120 верстах, где и расположился зимовать. В сем месте нашли много выкидного леса и построили с разными отделениями избу, в которой поместилась вся команда. В продолжение зимы, от тесноты жилья и малого движения, все подверглись цынготной болезни, и она к весне так усилилась, что большая часть и сам Ласиниус умерли; остались в живых, из 52 человек, только священник, подштурман и семь матросов. Командор Беринг, известясь о смерти лейтенанта Ласиниуса и его спутников, послал из Якутска к реке Хариулах штурмана Щербина и 14 человек служителей; они приехали к месту зимовки 4 июня 1736 года, нашли всех оставшихся людей зараженными цынгой и к службе неспособными, почему Щербин отправил их в Якутск. Между тем командор Беринг вместо лейтенанта Ласиниуса определил командиром на бот «Иркутск» лейтенанта Дмитрия Лаптева, который со всеми под его начальство назначенными из Якутска на дощаниках, нагруженных потребным количеством провианта, отправился вниз рекой Леной. Когда вышел он в Ледовитое море, непроходимые льды не позволили ему продолжать путь далее; он оставил у Быковского устья дощаники, и на легких лодках подле берега пробирался между льдами к реке Хариулах, где находился бот. 18 июля начали приготовлять его для предназначенного плавания.

30-го лейтенант Лаптев вышел в Ледовитое море и для забрания с оставленных им дощаников провианта направил путь к устью Лены. По морю носило множество льда, между которым с великим трудом пробрался он к Быковскому устью, перегрузил с дощаников на бот провизию и 11 августа отправился по Ледовитому морю на восток вдоль берега; два дня шел между льдов; на третий день бот был окружен со всех сторон льдами, которые, сдвинувшись, зажали его так, что невозможно было управлять. В сем положении бот носило по морю до 15 августа; тогда льды несколько раздвинулись. Мореплаватели наши, видя невозможность продолжать путь далее, решились, с общего совета, возвратиться к устью Лены. Августа 22-го вошли в устье быковского протока, по которому с великим трудом продолжали плавание и, отыскивая фарватер, становились на мель. 27-го усмотрели по полярной звезде склонение компаса 3°00′ восточное «и в тот же день вступили в реку, близ так называемого Столба», где глубина была 20, 15, 10 сажен, а далее вверх реки, по фарватеру 5, 3, 2 сажени, 6 сентября вошли в реку Хуматорки, где остались зимовать. Вскоре после того понесло по реке густой лед, и 8-го числа Лена им покрылась. Во время зимы у многих из служителей оказалась цынга, от которой избавлялись движением и декоктом из коры и шишек кедрового кустарника.

Лейтенант Лаптев послал к командору Берингу, находившемуся в Якутске, донесение о своем плавании и невозможности пройти по Ледовитому морю около мысов Борго {Современная транскрипция — мыс Борхая. — Ред.} и Святого {Мыс Святой Нос. — Ред.}, простирающихся между реками Леной и Индигиркой далее прочих к северу; стоявшие около сих мысов сплошные льды препятствовали итти далее. Якуты уверяли, что льды никогда не относит от берегов. Лаптев доносил, что все покушения, которые впредь предприняты будут, почитает он тщетными, потому просил позволения возвратиться с дубель-шлюпкой в Якутск; командор Беринг позволил ему сие исполнить.

1737 года, мая 29-го, пошел лейтенант Лаптев вверх по Лене, на глубине 4, 3 1/2 и 3 сажен. По возможности производил он опись реки и 2 июня прибыл в Якутск. По приказанию Беринга Лаптев отправился в С.—Петербург, для личного донесения высшему начальству, представил Адмиралтейств-Коллегии карту своего путешествия и объяснил затруднения и препятствия, которые не позволяли ему пройти по Ледовитому морю к устью реки Колымы. Коллегия донесла о том Правительствующему Сенату. Карты и журнал лейтенанта Лаптева были рассматриваемы в Сенате, и положено еще раз сделать покушение от реки Лены по Ледовитому морю к востоку и, когда невозможно будет пройти морем, тогда произвести опись морского берега сухим путем на собаках или на оленях. Вследствие сего Лаптев отправлен обратно в Якутск.

1739 года, весной, послан сухим путем из Якутска матрос Лошкин, описывать берег от устья Лены до Святого Носа. Между тем бот «Иркутск» был исправлен и снабжен провизией, и 7 июня Лаптев отправился на нем из Якутска вниз по Лене; 21 июля Быковским рукавом вышел он из устья реки в Ледовитое море. Тогда возвратился на бот матрос, посланный берегом для описи мысов Борго и Святого.

23 июля бот стоял за Быковским мысом, укрываясь от носившихся в море льдов; широту мыса Лаптев определил по счислению 71°42′. В то время штурман Щербин ездил описывать берег к мысу Борго и нашел простирающуюся от мыса, на 2 итал. мили, между N и NNO, отмель, приметную по стоящему на ней льду.

24-го бот вошел в море, пробираясь между мелей, которыми фарватер до острова Быковского весьма стеснен; производя опись губы Борго {Современная транскрипция — губа Борхая. — Ред.}, лейтенант Лаптев 8 августа подошел к мысу Борго, на глубину 12 сажен; широта мыса найдена Лаптевым 71°55′. Того же дня обошли отмель, и 11 августа находились уже против устья Яны, где положили якорь. В сем положении наставшим жестоким северным ветром понесло много льду прямо на бот, но, к счастью, огромнейшие льдины остановились на мели, в некотором расстоянии от бота, удерживая за собой мелкий лед. Немногие льдины, однакож, прорывались, проплывали мимо бота и доставили команде случай убить несколько белых медведей, на них лежавших.

Лодка, посланная для промера фарватера, нашла в устье реки Яны 6 и 7 футов глубины, а несколько выше по течению глубина увеличилась от 3 до 10 сажен.

13-го с попутным ветром лейтенант Лаптев снялся с якоря и продолжал плавание к Святому Носу. Лот показывал от 2 до 10 сажен.

14-го западный ветер обратился в шторм, почему, опасаясь набежать на мель, положили якорь, а 15-го, по укрощении ветра, вступили опять в путь; того же дня прошли Святой Нос, положенный на карте Лаптева в широте 72°50′. Продолжая плавание к О, имели глубины 18, 17, 13 сажен; по приближении к берегу на 1/4 немецкой мили глубина уменьшалась до 2 сажен. Проплыв 26 миль и 7 от Святого Носа, увидели остров Меркурьев на NO, а в 16 итальянских милях далее усмотрели и остров Св. Диомида, на NNW 1/4 W в 3 1/2 немецких милях {Кажется, сии два острова лежали в весьма близком между собой расстоянии и, вероятно, почитались за один остров, ибо на карте Лаптева остров Меркурия не назначен, а Св. Диомида положен согласно с журналом. Мы ниже увидим, что сии острова ныне не существуют. (По мнению В. Ю. Визе эти острова подверглись такому же разрушению, как в XX веке остров Васильевский в море Лаптевых — Ред.).}.

16-го по причине густого тумана пролежали на якоре; 17-го западным ветром воздух очистился, почему и пошли в путь; 18-го, проплыв около 105 миль от Святого Носа, вдоль берега, увидели в море остров, по румбу ONO, но вдруг нашедшая пасмурность не позволила обстоятельно рассмотреть сего открытия, почему Лаптев приказал положить якорь и дожидаться ясной погоды. На другой день, когда воздух был чист, мореплаватели уверились в обмане; мнимый остров превратился в массу ледяных гор, подобные которым носились по морю во множестве и во всех направлениях. 19-го пошел большой снег при юго-восточном ветре, против которого лавировали, ложась в темные ночи или при пасмурности на якорь. 21-го сильное течение от SO, по одному направлению с ветром, весьма затрудняло лавировку; 22-го, пришед на пресную воду, остановились на якоре и послали шлюпку проведать, против какой реки находятся. Между тем прежде возвращения шлюпки 24-го настал шторм от SO с сильным с той же стороны течением, так что с трудом бот отстоялся на якоре; 26-го буря несколько смягчилась. Заметя, что вода получила соленый вкус, подошли ближе к берегу, делая из пушек частые позывные сигналы не возвращавшейся с берега шлюпке. От SO наносило на борт много льда, для избежания коего беспрестанно должны, были переменять место, что, конечно, всегда было сопряжено с трудами, тем более тягостными, что стужа увеличивалась и снег весьма часто падал. Лучшее убежище находили за огромнейшими льдинами, служившими отводами мелким, однакож, и то не спасло бот от повреждения форштевня и самого борта, что с великим трудом исправили.

31-го, находясь опять на пресной воде, лейтенант Лаптев послал штурмана на шлюпке к берегу для отыскания удобного места к зимованию. Штурман с великим трудом добрался до берега.

1 сентября море покрылось льдом при восточном ветре, который дул уже несколько дней сряду. В сем положении делали беспрерывные, но тщетные сигналы посланным на берег шлюпкам. Положение команды и бота сделалось еще затруднительнее, когда 4-го числа настал жестокий ветер от WSW, действием которого вода стала прибывать, лед изломало и бот понесло к NO, с 10 футов глубины на 5 сажен,- по 2 1/2 версты в час. К счастью, ветер переменился через сутки и, утвердясь в NW четверти, приблизил бот к берегу. Наконец, на 7-е число настало безветрие, а 9-го судно, на 12 футах, совершенно замерзло, находясь в 2 1/2 верстах к югу от образовавшегося из льдов высокого вала.

Мореплаватели, не зная, как далеко от берега судно их замерзло и против какого места находилось, не осмеливались итти к берегу по нетвердому еще льду и оставались в бездействии до 20 сентября; тогда посланный на берег в шлюпке 31 августа штурман возвратился на бот пешком по льду и привел с собой якутов с устья реки Индигирки; они объявили, что устье ближнего рукава сей реки отстоит от бота в 50 верстах, и что недалеко от бота есть русское зимовье. Таким известием мореплаватели были чрезвычайно обрадованы; в то же время некоторые отправились пешком на берег, а 24-го числа и вся остальная команда перебралась с бота в русское зимовье; якуты перевезли на собаках часть провизии.

Лейтенант Лаптев проводил здесь зиму не без пользы; он послал геодезиста Киндякова на нартах описывать берег до Колымского устья, а сам ездил для описей на реку Хрому, которую нашел столь мелкой, что одним лодкам входить можно. Говоря вообще о морском береге к востоку от Святого Носа, Лаптев замечает, что обширные отмели простираются от него в море, на такое расстояние, что низменный берег в редких местах с моря усматривается. При устьях Индигирки, в 30 верстах и более от моря, лежит в изобилии наносный лес, между тем как у самого моря его нет.

По наступлении весны 1740 года Лаптев предпринял спасти бот. Для того со всей своей командой разбивал он лед с чрезвычайным трудом; в июле месяце привел судно в безопасное место, стал исправлять его починкой и в исходе июля приготовился к походу.

Июня 15-го определили по полуденной высоте солнца широту в устье реки Индигирки 70°58′, склонение компаса 7°00′ восточное.

31 июля Лаптев вышел в Ледовитое море, направя путь к востоку вдоль берега. 2 августа миновал устье реки Алазеи, коего широту нашел по счислению 70°58′.

3 августа усмотрели остров, ныне именуемый Первым Медвежьим, к которому подошли вплоть, имея 3 1/2 сажени глубины. Лейтенант Лаптев назвал его именем Св. Антония и нашел по счислению широту средины 71°00′. Спеша воспользоваться безледностью моря, продолжал он плыть к востоку, а 4-го числа, находясь против устья Средней Колымы, остановился на якоре, послав шлюпку промерить фарватер реки. Давши о себе знать в ближнее селение, Лаптев пошел 8-го числа далее; вскоре показались льды, между которыми плыл он к востоку с великим трудом; 9-го находились у Малого Баранова Камня; 10, 11 и 12-го при западном ветре шло течение на OSO по два узла в час, отчего огромные льдины наносимы были на бот, не находивший надежного прикрытия у приглубого и ровного берега.

14-го числа, будучи у Большого Баранова Камня, остановлены ледяным полем, примкнувшим вплоть к берегу. Лейтенант Лаптев направил путь обратно в Колыму. Сего числа имели сильное течение от W; 15-го бот вошел благополучно в Средне-Колымское устье, где имели глубины от 9 до 14 футов, а прошед Каменное (холм на Мерхояновом острове), глубину нашли от 2 до 7 сажен.

24-го находились против Нижне-Колымского острога, где тогда было 10 жилых домов; здесь Лаптев расположил свою команду для зимовки.

28-го Лаптев по обсервации нашел широту острога 68°31′, а 31-го числа наблюдение показало 68°34′ широты; склонение компаса 8°30′ восточное.

Дабы получить понятие о точности наблюдений лейтенанта Лаптева, сравним широты главных пунктов, выведенных сим мореплавателем, с наблюдениями новейших обсерваторов {По современным данным («Лоция моря Лаптевых», изд. 1938 г.), широта мыса Борхая 71°57,2′, мыса Святой Нос — 72°53′.— Ред.}:

 

	Лаптева	В 1823 г.
Мыс Борго	71°55′	71°56′
» Святой Нос	72°50′	72°54′
Нижне-Колымский острог	68°331/2	68°32′

 

В продолжение зимы лейтенант Лаптев построил две лодки, на которых с большей удобностью полагал предпринять плавание в будущем лете.

1741 года, по вскрытии реки Колымы, 8 июля вышел он на боте в Ледовитое море и плыл на восток; лодкам велел итти вперед и промеривать глубину; посланный на них штурман должен был давать знать сигналами, где найдет проход между льдами для безопасного плавания. Таким образом лейтенант Лаптев при противных большей частью ветрах подвигался медленно вперед; 5 августа навалила на бот льдина, возвышавшаяся около 15 сажен над водой и угрожавшая боту гибелью, но, однакож, счастливо избегли опасности. Того же числа, находясь в 30 милях итальянских от Лаптевского маяка на Колыме, у высокого каменного утеса, встретили непроходимые льды, остановившие дальнейшее плавание, почему 7-го предприняли обратный путь в Нижне-Колымск, куда 10-го прибыли благополучно, вошед в реку восточным ее устьем.

Итак мы видим, что лейтенант Лаптев как прошлого года, так и теперь, не мог обойти Большого Баранова Камня, бывшего крайним пунктом к востоку, до которого доведена опись берега, осмотренного сим усердным офицером от реки Лены на 37° разности долготы.

Лейтенант Лаптев, желая исполнить порученную ему опись реки Анадыра {Современная транскрипция — Анадырь. — Ред.} и уверившись в невозможности достигнуть сей реки морем, решился на трудный и опасный поход со всей командой через горы и страну, обитаемую враждебными нам чукчами.

1741 года, октября 27-го, выступил он из Нижне-Колымского, сопровождаемый 45 нартами. Находясь на границе Чукотских кочевьев, близ Лабазного, на Большом Анюе, ноября 5-го Лаптев отданным по команде приказом установил воинский порядок, который надлежало соблюдать со строгостью на походе через неприятельскую землю.

Следуя вверх реки Большого Анюя, лотом перевалив через хребет гор на реку Яблон, впадающую в реку Анадыр, путешественники ноября 17-го достигли благополучно Анадырского острога, не видав на своем пути ни одного инородца. В остроге провели они остальную часть зимы и встретили здесь 1742 год.

В журнале Лаптева под февралем месяцем сказано: «От 26-го до 28-го числа по ночам видима была чрезобычайная звезда, или комета, которая являлась около полуночи; хвост от нее долгой, острой, лежащий к югу, а иногда к концу хвоста разделяется на-двое острыми же концами; светлостью наподобие звезд, я к заре хвостом поворачивается к W т отемневает и остается одна звезда».

Марта 13-го Лаптев по полуденной высоте солнца определил широту Анадырского острога 64’°54′; склонение компаса 20°00′ восточное.

Июня 9-го пошел он на двух но-вопостроенных лодках вниз Анадыра, но по причине разлития реки не мог делать ей описи, которую начал июля 11-го, находясь близ устья оной. К осени, возвратившись в острог, Лаптев, октября 19-го поехал в Нижне-Колымск, оттуда в Якутск; в сей город прибыл он марта 8-го 1743 года после семилетнего отсутствия. От капитана Чирикова получил он здесь предписание отправиться немедленно в С.—Петербург для донесения о своем путешествии высшему начальству.

Описание сих путешествий представляет читателю ряд опасностей, трудов и неудач, против коих плаватели наши должны были вооружаться твердостью духа, неутомимым рвением в исполнении своих обязанностей и мужественным терпением, сими отличительными свойствами мореходцев всех веков и народов. Не ослепляясь пристрастием, мы невольно должны признаться, что подвиги лейтенантов Прончищева, Ласиниуса, Харитона и особенно Дмитрия Лаптевых заслуживают удивления потомства. Журналы сих деятельных офицеров, конечно, во многом недостаточны; мало, или почти вовсе не знакомят они нас с обитателями Сибири, не касаются предметов физических и естественной истории, и самое производство описи оставляет желать еще многого. Но это не умаляет достоинства офицеров в глазах справедливого потомства, видящего в недостатках одно несовершенство средств того времни.

Относительно гидрографических операций заметим вкратце: от Белого моря к востоку описан матерой берег Сибири с моря на судах, плававших вдоль берегов, не всегда в таком от них расстоянии, чтобы опись могла быть точной, тем менее, что мореплаватели, стараясь пользоваться ветрами, погодой и другими благоприятными обстоятельствами для плавания к востоку, не могли терять времени в подробной описи берегов, бухт, гаваней, определении приметных мысов и в промерах глубин, везде, где для безопасности мореплавания то было бы нужно. Однакож опись и не вовсе лишена астрономических наблюдений широт и промеров глубин, как в близких расстояниях от берегов, так и в фарватерах главнейших рек Сибири, и карты Овцына, Минина, Челюскина, Прончищева и обоих Лаптевых представляют немало гидрографических подробностей в изображении берегов и прилежащих к ним островов, от Обской губы до устья реки Таймуры, и от реки Оленек до Баранова Камня. Но как опись большей частью основана на счислении, подверженном неизбежным погрешностям от течений и беспрерывных поворотов в льдах и поелику наблюдения для широт не всегда были надежны, а для долгот и вовсе их не делано, то она могла служить только приготовительным началом другой вернейшей описи.

От устья Таймуры до мыса Св. Фаддея берег не мог быть обойден на судах и весьма поверхностно осмотрен зимой по льду на собаках штурманом Челюскиным, так, что положение северо-восточного, иначе Таймурского, т. е. самого северного мыса Азии, остается неопределенным {Здесь, как и выше, Ф. П. Врангель безосновательно чернит С. Челюскина и его работы, присоединяясь в этом отношении к пристрастному мнению академика Бэра. Последний в 1841 году писал, что «оконечность Северо-восточного мыса [т. е. мыса Челюскина] и с сухого пути никогда не была достигнута» и что Челюскин, «чтобы развязаться с ненавистным предприятием, решился на неосновательное донесение». Такое облыжное обвинение было впоследствии полностью снято с Челюскина. В 1860 году крайняя северная оконечность европоазиатского материка была наименована мысом Челюскина; координаты его — 77°43′ северной широты, 104°14,9′ вост. долготы. — Ред.}.

Затруднения и опасности, в сих путешествиях испытанные и не вознаградившиеся желанными успехами, после 20-летнего бездействия, казалось, усугубили дух предприимчивости.

В 1760 году якутский купец Шалауров построил при реке Лене на собственное иждивение галиот (по Коксу, шитик), на котором намеревался совершить плавание вокруг северо-восточной Азии в Великий океан или в Камчатку. Берх (Хронологическая история {«Хронологическая история всех путешествий в северные полярные страны», ч. 1. СПб., 1821.}, ч. 1, стр. 144) говорит, что Шалауров побуждался к такому предприятию находкой мамонтовых рогов на острове, открытом до его отправления якутом Эгериканом, и исключительным правом, данным купцу Ляхову промышлять их, — мнение, которое частью подтверждается и в «Сибирском Вестнике» на 1822 год, с прибавлением, что Шалаурова путешествие имело целью и открытие земли, полагавшейся против устья Колымы. Однакож Шалауров не пытался простирать своего плавания от устья Колымы далеко на север; также из дошедших до нас сведений не видно, чтобы он искал мамонтовых клыков. Напротив, Шалауров старался единственно обойти Шелагский мыс и плыть далее на восток, стремясь за славой разрешения вопроса о северо-восточном проходе из Атлантического в Великий океан, — сей славе принес он в жертву и имение свое и самую жизнь {В 1755 году состоялся сенатский указ о дозволении купцам Бахову и Шалаурову предпринять путешествие для отыскания по Северному морю пути в Камчатку. В самом тексте указа сказано, чтобы устюжским купцам Ивану Бахову и Никите Шалаурову для своего промысла, ко изысканию от устья Лены реки, по северному морю, до Колымы и Чукотского Носа, отпуск им учинить.}.

Сокращенное известие о плавании несчастного Шалаурова взято мной из известного сочинения Кокса и Сауерова {Сауер — секретарь экспедиции Биллингса, составил и издал в 1802 году описание путешествия. — Ред.} описания путешествий Биллингса. Иные достовернейшие и полнейшие источники мие неизвестны {В Гидрографическом департаменте Морского министерства хранится карта Шалаурова, с приписями, которыми я также в сем обозрении воспользовался.}.

В 1760 году Шалауров с Баховым поплыли на галиоте вниз по Лене. По причине ледовитости моря прошли они не далее реки Яны, при которой и зимовали.

В июле 1761 года вышли они из реки Яны в море. Для избежания льдов, Шалауров держался близ берегов и, обошед 6 сентября Святой Нос, открыл на севере, в малом расстоянии, гористую землю. Он продолжал плавание к востоку, но, встречая препятствия от ветра и льдов, прошел не прежде 15-го числа через пролив, находящийся между Сибирским берегом и островом Диомида. 16-го числа, получив попутный SW ветер, поплыли беспрепятственно по чистому от льдов морю, и в 24 часа прошли устье Индигирки; 18-го миновали Алазею. Вскоре за сим галиот, находясь между Медвежьими островами и матерым берегом, был совершенно окружен льдами, от коих освободясь, Шалауров, по позднему времени, вошел в реку Колыму на зимовку. Команда тотчас построила на берегу избу, окружив ее снежным валом и батареей из бывших на судне пушек. Дикие олени табунами поиходили к сему месту и были убиваемы из завала. Перед наступлением зимы пошла вверх по реке рыба — нельмы, муксуны и омули, которая, доставляя мореплавателям в изобилии свежую пищу, предохраняла их от цынги; однакож в начале следующего года умер от сей болезни Иван Бахов, оставя Шалаурова без помощника.

В 1762 году устье Колымы очистилось от льдов не ранее 21 июля. Тогда Шалауров вышел из реки в море и до 28-го плыл на NO и NO 1/4 O. Вышед на берег, сыскал он склонение компаса 11°15′ восточное. Противный ветер и последовавшее за тем безветрие понудили его положить якорь и держали галиот на месте до 10 августа; тогда с подувшим попутным ветром вступил он под паруса и старался держать не севернее NOtO; но галиот был увлекаем огромными массами льда, несомого сильным течением, которое, казалось, направлено было к западу, по одной версте в час. 18-го при пасмурной погоде плаватели против ожидания увидели себя близ берега, возле «яру серого песку», названного Песчаный мыс. Впереди плавало немалое число ледяных островов, которые 19-го числа галиот окружили и совершенно затерли {На Шалаурова карте надписано: «За покрытием туманом берега и за неизвестным моретечением, яко к стене мятые льдины загустились, а сзади наплыло много льдов и судно притеснило, а стояли до 23-го числа, иначе за незнанием в такой близости поперечного берега, а ежели б ведали, то б миновали Шелагский мыс и препятствием спаслись».}. В таком положении и всегдашнем тумане оставался Шалауров до 23-го числа; тогда удалось ему высвободиться из окружавших его льдин и, держась NO, войти в довольно чистое от льдов пространство моря: но противные ветры склоняли его к SO и к О среди больших масс пловучего льда; прошед через них, он опять направил плавание к NO, дабы обойти Шелагский мыс, но, не дошед до него, встретил противные ветры, понудившие его по позднему времени искать места для зимовки. В таком намерении поплыл Шалауров на StO, к отверстой губе, находящейся по западной стороне Шелагского мыса и никем прежде не описанной. Он вошел в нее 25-го числа проливом между материком и островами Араутан {Современные наименования — острова Большой и Малый Роутан. — Ред.}, а 26-го попал на мель у низменной оконечности против устья реки Пахля. С великим трудом стащив свое судно на вольную воду, поплыл Шалауров на берег искать удобного места для зимования. Он нашел две речки, но как тут не было ни растущего, ни наносного леса, то, ища другого места, плыл он по южной стороне губы в виду и в близком расстоянии от берега, до острова Сабадея {На карте Шалаурова остров назван Заведей. Современное наименование — остров Айон. — Ред.}.

5 сентября, находясь против узкого пролива, между островом Сабадеем и материком, увидели чукотские шалаши, коих жители убежали, когда Шалауров к ним приблизился.

8-го числа, в полдень он находился у SO оконечности острова Сабадея; 10-го, будучи в 10 милях к NW от Песчаного мыса, за безветрием, «положили дрехт на льдину и плыли по течению 5 верст» к WSW; около сего времени увидели к NOtN в дальнем расстоянии гору {У Кокса сказано, что Шалауров 8 сентября обошел остров Сабадей, и тогда течение было по 5 верст в час; но я основывался на оригинальной карте Шалаурова, приписки в коей совершенно объясняют его плавание.}.

12-го числа Шалауров вошел в Колыму и занял прежнее место для зимовки. У Кокса упомянуто, что Шалауров заметил две примечательные скалы близ того места, где берег заворачивается к NO и проливу между островом Сабадеем и материком; что одна скала названа Заячьим Камнем, и подобна согнутому рогу, а другая Бараний Камень, в виде груши, т. е. верх шире низа, и возвышается над горизонтом воды на 29 ярдов. Таких названий на карте Шалаурова нет, да и трудно определить: какие скалы или горы Шалауров разумеет. Гора, известная ныне под названием Баранова Камня, ни малейшего сходства с грушей не имеет, а по всему берегу Ледовитого моря до Шелагского мыса я не заметил ни одной согнутой наподобие рога горы или скалы.

На карте Шалаурова берег Ледовитого моря от реки Яны до Шелагского мыса изображен с геодезической верностью, делающей немалую честь сочинителю. Губа Чаун прежде него никем не осмотрена, да и потом морской описи с промером тут не было. Широты около 1 1/3° избыточно неверны, и, вероятно, обсервованных не было, что не касается берега между Колымой и Леной, который, кажется, снят с описи Дмитрия Лаптева, о коей говорено было выше. Острова Араутан назначены на Шалаурова карте в губе Чаун точно на своих местах, и не видать на ней третьего островка, нарисованного у Кокса близ Шелагского мыса, где, в самом деле, он вовсе не существует. Относительно усмотренной Шалауровым горы по румбу NOtN, я должен заметить, что в 1822 году находились мы на сей линии в 75 итальянских милях от пункта, с которого Шалауров думал видеть землю, но хотя погода и горизонт довольно были ясны, однакож мы ничего похожего на землю не заметили, почему полагаю, что ледяная гора ввела Шалаурова в заблуждение.

Склонение компаса у Баранова Камня показано Шалауровым 11°15′ восточное, Биллингсом в 1787 году 17°12′ восточное, а мною в 1822 году 12°35′ восточное. Течение моря, испытанное им, подтверждает то, что и другими мореплавателями замечено в сем море, где летом воды стремятся от востока на запад.

Путь Шалаурова в 1761 году показывает, что остров Диомида, к востоку от Святого Носа, еще существовал в то время и точно на том месте, где Дмитрий Лаптев в 1739 году его видел. Но при описях, учиненных Геденштромом в 1810 году и лейтенантом Анжу в 1823 году, остров сей не найден, и прежнего существования его не осталось даже и в преданиях промышленников, которые весьма часто в сих местах разъезжают. Лаптев и Шалауров изображают берег от Святого Носа к реке Хроме с изгибами и не такой прямой чертой, как по последней описи он оказался, а остров Диомида положен на обеих картах от Святого Носа в 45 милях на NO, 78° по правому компасу и в 18 итальянских милях от ближайшего берега. Сравнивая сии карты с картой лейтенанта Анжу, мы с первого взгляда удостоверяемся, что остров Диомида не присоединялся к берегу {Хронологическая история Берха, ч. I, стр. 141.}, а, вероятно, смыт или сдвинут от сильного напора льдов; та же причина могла сравнить и низменный берег к востоку от Святого Носа.

Усмотренная Шалауровым гористая земля к северу от Святого Носа есть, без сомнения, первый Ляховский гористый остров.

Неудача, испытанная Шалауровым, не лишила его надежды на лучший успех в следующем году; он решился испытать еще раз обход Шелагского мыса, но команда взбунтовалась, разбежалась и привела его в необходимость возвратиться на Лену. Оттуда ездил Шалауров в Москву и, получив вспоможение от правительства, предпринял вторичное путешествие к Шелагскому мысу в 1764 году, но более уже не возвращался.

Различные были слухи и мнения о жребии, постигшем сего предприимчивого мореплавателя. В 1823 году найдено нами место, куда Шалауров спасся с погибшего во льдах судна; место сие находится на матером берегу, в 70 итальянских милях от Шелагского мыса. Там, в необитаемой пустыне, кончил Шалауров жизнь, передав потомству имя свое, в воспоминание редкого примера предприимчивости и самоотвержения.

Острова, лежащие против рек Яны и Колымы, не могли оставаться долго в сомнительной неизвестности. Найденное якутским купцом Ляховым около 1750 года богатство в недрах земли тундряного полуострова, между реками Хатангой и Анабаром {Хронологическая история Берха, ч. II, стр. 144.}, мамонтовые рога подстрекали к новым обретениям. У приморских жителей существовали давние предания об острове против Святого Носа; Шалауров видел горы на нем, и наставало время поверить известия и распространить промышленность.

В 1759 или 1760 году {См. Путешествие Геденштрома, в «Сибирском Вестнике» на 1823 год.} устьянский якут Этерикан решился на сие предприятие, увенчавшееся открытием против Святого Носа острова, сохранившего и поднесь название Этерикан, или Первый Ляховский остров; последнее название дано ему по повелению императрицы Екатерины II в честь Ляхова, ездившего туда и открывшего новые острова.

Купец Ляхов, которому, вероятно, открытие Этерикана было уже известно, находясь в марте месяце 1770 года у Святого Носа, увидел многочисленное стадо оленей, шедших к югу, следы коих простирались от севера через море. Решившись изведать, откуда шли сии звери, Ляхов пустился рано утром в начале апреля на нартах по следу и, проехав около 70 верст от мыса прямо на север, прибыл к острову, где остался ночевать. Следующего дня, не оставляя оленьих следов, достиг он на 20-й версте другого острова. След, простираясь еще далее на север, скоро завлек Ляхова в торосы, по коим ему невозможно было пробираться далее, почему возвратился он назад и с трудом выехал на материк.

По получении известий об его поездке правительство представило Ляхову исключительное право промышлять мамонтовую кость и песцов как на сих островах, так и на тех, которые он впредь откроет.

1773 года Ляхов, сопутствуемый якутским купцом Протодьяконовым, поплыл в лодке с пятью гребцами на первый остров; в проливе морская вода казалась им весьма солена, течение было от востока. Со второго острова увидел Ляхов при ясной погоде еще землю на север и скоро приехал на нее, назвав ее Третьим островом. Берег покрыт был наносным лесом. Земля, гористая, казалась обширной. Путешественники нашли клыки мамонтовые и видели следы зверей. Возвратись на первый остров, Ляхов выстроил из наносного леса зимовье, где и провел зиму. Здесь должно заметить еще, что один из его товарищей оставил на третьем острове котел медный, обстоятельство, доставившее ему название Котельного острова.

Протодьяконов рассказывал Сауеру, в бытность Биллингса в Якутске, что земля на первом острове состоит из песка со льдом. Мамонтовых костей находили на нем такое множество, что казалось, будто остров весь состоял из них. Между мамонтовыми костями видели головы и рога, похожие на буйволовые. На третьем острове нашли несколько речек; в устьях лежало множество наносного леса, и в речки вплывали с моря рыбы, между коими и краснотелая нерка, которая водится в Охотски и Камчатке, но ни в Колыме, ни в Индигирке не бывает. В море видели китов и белуг, а на земле белых медведей, волков и оленей. Неизвестность пространства сего острова возобновила старую молву о продолжении Американского берега.

По возвращении Ляхова на Яне распространился слух о вновь открытой Большой Земле, для исследования которой отправлен из Якутска землемер Хвойнов с поручением сопутствовать Ляхову на ту землю и сделать ей верную опись.

В конце марта 1775 года Хвойнов прибыл в Устьянск и по льду переехал к Святому Носу. 16 мая прибыл он к первому острову, имеющему по его счету 350 верст в длину, поперек 80 в самом широком месте и 20 в самом узком. По середине нашел он озеро значительной величины, но весьма мелкое, хотя берега его были круты. Делая опись, Хвойнов объехал кругом всего острова и насчитал 367 верст во всей окружности. Дурные погоды и недостаток в корме собак удержали землемера без всякого дела в Ляховском зимовье на сем острове до 6 июня: тогда выступил он в обратный путь и благополучно приехал в Устьянск.

В 1776 году надлежало Хвойнову довершить опись Ляховских островов, но дурные погоды и недостаток в съестных припасах остановили его. В 1777 году имел он тот же неуспех от тех же причин. Однакож он собрал от промышленных людей столько известий, что на карте начертил и второй остров со слов других, а первый по собственной описи, которая в главных размерениях острова неверна, а в частных подробностях довольно хороша. Замечательно, что от юго-восточного мыса, в 10 верстах на восток, усмотрел Хвойнов отпрядыш во льдах, который на его карте, ниже на новейшей карте лейтенанта Анжу не означен, и, может быть, действительно более не существует {Извлечено из журнала Хвойнова, помешенного в Pallas Neue nord Beyträge, 7 ч., стр. 134—142.}.

О Медвежьих островах существовали в то время одни темные, на преданиях основанные известия. Надлежало их привести в ясность и испытать на деле степень вероятия молвы о продолжении Америки мимо Колымы, в недальнем от Сибирского берега расстоянии.

Дело поручено было геодезии сержанту Андрееву {У Палласа, в Neue nord Beyträge, т. I, ч. II, стр. 231, сообщается журнал геодезистов Андреева, Леонтьева и Лысова, ездивших по Ледовитому морю в 1763 году. В «Сибирском Вестнике» на 1823 год тот же журнал помещен под заглавием: «Журнал Анадырской команды сержанта Андреева» и пр., веденный в 1763 году. По «Хронологической истории» Берха, стр. 148, ч. II, сказано, что полковник Плениснер, будучи послан осмотреть Анадырский острог я получив от чукчей сведение, что к северу от реки Колымы есть большая земля, именуемая Имоглин, отправил сержанта Андреева, чтобы удостовериться в справедливости сего сказания. Берх приводит о путешествии Андреева вкратце то же, что в прежде упомянутых журналах сказано. Далее говорит, что после Андреева (путешествовавшего в 1763 году) в 1767, 1768, 1769 годах ездили по Ледовитому морю три геодезиста — Леонтьев, Лысов и Пушкарев. По рукописному же журналу сих трех геодезистов видно, что они ездили по Ледовитому морю в 1769, 1770 и 1771 годах, а что касается до земли Имоглин, то известно, что первый остров от Чукотского Носа в Беринговом проливе назывался Имоглин (см. Паллас, Neue nord Beyträge, IV, 107).}, посланному в 1762 году от сибирского генерал-губернатора Чичерина на Колыму.

Марта 4 дня 1763 года отправился Андреев из Нижне-Колымского острога на собаках к реке Крестовой и оттуда на реку Индигирку с казаком Шкулевым, который должен был указывать путь. Возвратясь к рестовой и откормивши собак, апреля 22-го при благополучной погоде отправились они по льду на собаках в море и, переехав 90 верст, прибыли к первому видимому острову, который протянулся по морскому берегу, от востока к западу, на 50 верст: ширина острова около 40, окружность до 100 верст. Андреев, описывая подобным образом и прочие острова сей группы, находил на каждом признаки бывшей обитаемости — развалившиеся землянки или вкопанные в землю юрты. Особенно примечательна юрта, найденная им на скале у третьего острова, который, по описанию Андреева, превышает величиной первый остров, имея 120 верст вокруг и 60 в длину. Вот слова его. «С северной стороны острова имеется у берега называемый отпрядыш, расстоянием от берега 11 сажен печатных, и на прибыли промежутками бывает вода, а ныне сухо, одна мелкая дресва {Дресва — гравий. — Ред.}, а оный камень отпрядыш весьма мягок, дресвян, вышиной от земли в пять сажен печатных; на нем же имеется самый тесный залавок (уступ), вышины от земли три сажени печатных, на котором сделана крепость, на подставных десяти лесинах матерых (крупных), лиственичных; а становлены лесины вверх кореньями, к земле же вершинами; так прилеплено, как птица на дереве гнездо вьет, а сделано подобно, как быть надобно лобазу. Первый пол настлан из наносного лиственичного матерого ж лесу; поверх пола настлан песок с мелкой дресвой, толщиной на четверть, а, по тому полу обставлено вокруг, наподобие юрты, дощечками и пластинами шестичетвертными, столь высоко, человеку в пояс; вокруг юрты осыпано той же дресвой с дерном, а на верх накидан мелкий, наносный, лиственичный, еловый и осиновый лес, на коем была насыпана ж дресва с песком, токмо обвалилась. Для связей рублены проухи и связаны уши ремнями: оные проухи рублены и доски тесаны топором не железным, а каменным, или каким костяным, подобно как зубами грызено. Поперек ее четыре сажени, в длину 4 1/2 сажени, а когда она цела была, вдоль и поперек по шесть сажен; вниз к берегу из юрты спуск на землю; другой спуск в камень на северную сторону, токмо много же развалилось. А признавается делана оная крепость с превеликим трудом, по высоте и по тесноте того залавка, токмо строена не русскими людьми, а другими, но какими о том знать не можно».

Объехав и четвертый остров, он, наконец, прибыл на пятый, по его словам расстоянием от четвертого 100 верст, в длину 70, вокруг 140, а поперек 50 верст, «и много поотшибся против устья реки Чауна, или, можно сказать, к Чукотскому Носу», Описав найденные две развалившиеся юрты и «два камня, стоящие, с приезда от западной стороны, в полугоре, называемые кекуры, с издали видимы наподобие человеков», Андреев продолжает.— «да на сем же острове всходили на верх горы и смотрели во все стороны. В полуденную сторону виден голоменит камень, который, по рассуждению нашему, тот Ковымский камень, а влево, в восточьной стороне, едва чуть видеть, синь синеет, или назвать какая чернь: что такое, земля или полое море, о том в подлиннике обстоятельно донести не умею». От сего острова возвратясь к Крестовой реке, ночевали на третьем острове. Мая 1-го, готовясь ехать, встали поутру рано и «увидели, что два медведя побежали в море, за которыми отпустили собак и расшибли их порознь, а разделя на двое команду, догнали медведей и убили».

Выехав благополучно на Крестовую реку, Андреев, в заключение журнала своего, говорит: «Хотя по сказке, данной от казака Федора Татаринова, с товарищи, и показано от речки Крестовой до первого, а от первого до второго, даже и до пятого островов, в длину, поперек и вокруг, расстоянием верст, но только оного весьма явилось много; а что касается по моей описи, то разве единая в малом числе верст ошибка быть может».

Вопреки столь скромному уверению, Андреев в описи погрешил на 440 верст избыточно, протягивая пять островов от речки Крестовой к востоку на 550 верст. Также взаимное положение и размерения островов весьма ошибочны.

Укрепленная на скале юрта и скала тем более примечательны, что в 1820 году они бывшей там экспедицией не найдены, почему думать должно, что льдом стерты и сокрыты ныне под водой. Разрушенные жилища, коих остатки найдены и нами на некоторых из сих островов, конечно, замечательны, но не более как свидетельства прежней (вероятно, на короткое время) обитаемости островов, опустевших подобно приморским берегам к востоку от Шелагского мыса, по коим видели мы также немалое число развалившихся землянок. Берх находит причины сего опустения в перемене климата {См. «Хронологическая история», ч. 1, стр. 148, где сказано: «Оставленные жилищи сии подают нам идею о тех великих изменениях, коим шар земной подвергался в течение своего векового круговращения. Должно заметить, что сии жилища не суть развалины греческой архитектуры, а юрты, землянки, какие строятся в самых холодных странах под 76° широты.}.

Что касается до усмотренной Андреевым с пятого острова синевы, замечу, что, став лицом к Колымскому Камню на полдень, синева замечена на левой руке «к восточной стороне», т. е. в той стороне моря, которая исследована нами в 1821 и 1822 годах на 250 верст, — доказательство, что синева не могла быть неизвестная земля, которая долженствовала бы нам непременно открыться.

Вероятно, в следующем году сержант Андреев был опять на пятом острове, ибо в дополнительном наставлении, данном Биллингсу, сказано {См. «Путешествие капитана Биллингса», изд. вице-адмиралом Сарычевым, стр. 190.}: «В 1764 году сержант Андреев, с последнего из Медвежьих островов, усмотрел в великой отдаленности, полагаемый им величайшим, остров, куда и отправились льдом на собаках, но, не доезжая до того верст за 20, наехали на свежие следы превосходного числа, на оленях и в санях, неизвестных народов и, будучи малолюдны, возвратились на Колыму. Больше о сей земле, или великом острове, нет никаких сведений».

Какое доверие заслуживает Андреев, показывает нам его опись Медвежьих островов и вышеизложенная мной невозможность видеть землю с пятого острова в восточном направлении. Если же Андреев ехал б ту сторону, в которой усмотрел он синеву, т. е. на восток, и действительно видел высокую землю и оленьи следы, то его открытие должно быть отнесено к матерому берегу Азии, к которому неприметным образом мог он склониться, едучи на восток. Иначе показание Андреева должно называться басней, которая впоследствии еще более распространена и раскрашена. Например, в «Сибирском Вестнике» на 1823 год, в замечании к журналу сержанта Андреева, мы находим: «Другие известия доказывают, что сия земля имеет жителей, которые называют ее Тикеген, а сами, известны под именем Хрохаев и состоят из двух племен. Некоторые из них бородатые и похожи на россиян, другие же чукотской породы. Бывшие при экспедиции Биллингса сотник Кобелев и толмач Дауркин, подтвердив описание Андреева, представили даже абрис виденной им земли, составленный некоторым американским тоеном».

Здесь, вероятно, говорится о северо-западном береге Америки, которого главнейшие мысы и бухты могла быть известны американскому тоену, а название народа хрохаи взято из рассказов чукчей Северного мыса, как означено в моем журнале.

Известие, доставленное Андреевым по обширной на севере земле, подало повод к отправлению секретной экспедиции из Тобольска на Колыму. Берх нашел в Тобольском архиве журнал сей экспедиции, которая иначе осталась бы для нас поднесь секретной.

В 1767 году ездили геодезии прапорщики Леонтьев, Лысов и Пушкарев из Якутска в Охотск и оттуда в Нижне-Колымск. В сей острог прибыли они в 1768 году и в следующем году предприняли путешествие по Ледовитому морю.

1769 год, марта 1-го, поехали они на собаках из Нижне-Колымска, а 17-го числа отправились от устья реки Крестовой на первый Медвежий остров и, объезжая все другие острова, делали им подробную геодезическую опись, столь верную в отношении к взаимному их положению и отстоянию, что в 1821 году мы не нашли значительных погрешностей. Геодезисты видели те же развалившиеся юрты, о которых говорил Андреев.

23 марта, находясь на самом восточном острове, в бухте, по северному его (берегу, Леонтьев, по обсервации, нашел широту 71°58′, почти на том месте, где в 1821 году мной найдена широта 70°37′.

24-го числа отправились они в море на NO 18° и, проехав 37 верст по торосам и рассолу, остановились на ночлег, где крепким от W ветром начало ломать лед, так что едва успели перейти на другое безопаснейшее место.

25-го числа стояли за погодой и пургой.

26-го числа, проехав на NW 5° три версты через трудные торосы, нашли, что лед тонок, почему не решились следовать далее, «ибо до большой Американской земли расстояние неизвестно» {Следовательно, Андреев не мог сказать, что не доехал 20 верст до нее.}. Притом не стало у них пищи и корма собакам, подбившим себе ноги, так что они с трудом бежали. Поворотясь назад, приехали тем же путем апреля 7-го в Нижне-Колымск, проехав по их счету вперед и обратно 839 верст и 200 сажен.

1770 года, февраля 28-го, пустились вторично из Нижне-Колымска, а марта 7-го из устья Чукотской протоки и направили путь к Медвежьим островам, на самый восточный из коих прибыл марта 10-го; за погодой оставались на сем острове пять дней.

16-го числа поехали на NO 5°, к «большой Американской земле», и на 28 версте остановились на ночь.

17-го на NO 8° проехали 25 верст 300 сажен торосами.

18-го на NO 5° проехали 18 верст 150 сажен торосами.

19-го на NO 5° проехали 25 верст 150 сажен торосами.

20-го на NO 5° проехали 22 версты 150 сажен торосами.

21-го на NO 5° проехали 18 верст 150 сажен весьма частыми торосами.

22-го на NO 10° проехали 18 верст 150 сажен весьма частыми торосами.

23-го на NO 15° проехали 40 верст 400 сажен весьма частыми торосами.

24-го на NO 15° проехали 40 верст 400 сажен весьма частыми торосами.

25-го чинили нарты, совершенно изломавшиеся в торосах.

26-го стояли за погодой.

27-го «по видимости, что впереди торосы еще чаще», поехали Лысов и Пушкарев в числе 10 человек на отобранных собаках с кормом и пищей на три дня, «для осмотрения не увидится ли где какая земля. На пятой версте доехали к великим торосам в 4 сажени вышиной; по оным проехали около 30 верст; осмотрели зрительной трубой горизонт, и видели одни частые торосы, через которые, не предвидя возможности ехать далее, поворотили 28-го числа назад».

На пути к острову переехали они пять расселин на льду шириной по 1 аршину, и 1 апреля прибыли на пятый остров, где остались три дня для осушки платья и обуви; убили четырех медведей.

5 апреля поехали на Колыму и 9-го числа прибыли в Нижне-Колымский острог, сделав вперед и обратно 950 верст 150 сажен.

Полагая склонение компаса 15° восточное, приводят курсы их в широту 72°00′ — то место, где остановлены были свежими торосами.

1771 года, февраля 27-го числа, геодезисты в третий раз отправились из Нижне-Колымска, и от устья Средней Колымы направили путь к последнему Медвежьему острову, куда прибыли 9 марта. Будучи удержаны погодой, поехали от острова 15-го числа, держа на NO 77° к Чаунской стороне. Проехав в три дня 78 верст почти на истинный восток, и не заметя ничего примечательного, поворотили на SW 10°, к Большому Баранову Камню, куда приехали на 50-й версте 18-го числа.

19-го дневали и убили белого, медведя в берлоге.

От 20-го до 24-го числа включительно шли к востоку вдоль берегов 25-го дневали; 26-го поехали далее до губы Шелагинской; 28-го поворотили назад, за неимением корма, а 6-го апреля прибыли в Нижне-Колымск, сделав вперед и обратно 432 версты 450 сажен.

На карте, сочиненной геодезистом Леонтьевым, изображен берег от Колымы к губе Чаун с великим небрежением и как будто в доказазательство, что геодезисты не токмо вовсе не помышляли об описи, но даже не пользовались картой Шалаурова, на коей сия часть берега проведена с довольной точностью. Такая неосновательность геодезистов удивляет тем более, что пройденные ими расстояния при описи Медвежьих островов и даже суточные переходы в сию последнюю поездку показываются в саженях, почему должно думать, что расстояния измеряемы были цепью; но в торосах такой способ вовсе не удобен и, вероятно, употребляется только на ровных местах {Старики Нижне-Колымска помнят эту цепь и рассказывают, что при описи Медвежьих островов тащили ее люди.}.

Ноября 6-го отправились геодезисты из Нижне-Колымска, по ордеру от полковника Плениснера, в Тобольск, откуда сибирский губернатор Чичерин 1773 года в августе послал донесения и карты с прапорщиком Леонтьевым в С.—Петербург. Экспедиция, продолжавшаяся пять лет и сделавшая три поездки в Ледовитое море, хотя и не достигла предположенной ей правительством цели, но не была и вовсе безуспешна. Медвежьи острова с великой верностью геодезически описаны и море исследовано к северу и к востоку от них, сколько обстоятельства позволяли; показание сержанта Андреева о северной земле, обитаемой оленными народами, приняло вид басни, равно и преувеличенное известие о дальнем протяжении Медвежьих островов и их размерении достаточно опровергнуто.

1778 года, августа 11-го (23-го), появился Кук в Беринговом проливе с известной целью: отыскать проход в Атлантический океан мимо северных берегов Америки или Азии. Ледяные поля, примкнувшиеся к Ледовитому мысу, остановили Кука на восток, а противные ветры и позднее время года принудили знаменитого мореплавателя возвратиться, достигнув на западе мыса, названного им Северным {В 1935 году этот мыс был переименован в мыс Шмидта. — Ред.}, который определен в широте 68°56′, долготе 179°11′ W от Гринича; склонение компаса найдено здесь 26° восточное. Капитану Куку казалось, что от сего мыса берег принимает почти западное направление и что за ним находится озеро или залив.

Учиненная в 1823 году опись показывает, что догадки Кука в сем случае были неверны, а определение широты мыса Северного довольно согласно с моими наблюдениями, на самом почти мысе учиненными; по оным широта 68?55’16», долгота 179°54′ W; склонение компаса 21°40′ восточное.

Азиатский берег до мыса Северного не мог быть осмотрен Куком иначе, как весьма поверхностно. На обратном плавании, усмотрен остров, «имеющий от 4 до 5 миль в окружности, средней вышины, с отвесными, скалистыми берегами, в расстоянии трех миль от материка». На карте положен сей остров, названный Burney’s island, в широте 66°45′, долготе 185°5′ восточной.

Поелику около сего места не находится другого острова, кроме Кулючина {По современной транскрипции — Колючин. — Ред.}, то, без сомнения, Burney’s island есть тот самый, до которого в 1823 году наша экспедиция доехала; описание наружного вида его совершенно оправдывает догадку, хотя в определении географического положения находим значительное несогласие, ибо по обсервациям, учиненным мной на южной оконечности острова, широта места 67°26’46», долгота по счислению 184°28′ восточная.

Далее к востоку в широте 67°3′, долготе 188°11′, усмотрел капитан Кук довольно значительной высоты мыс, отвесно стоящий над морем. «К востоку от него берег идет высокий и приглубый, но к западу он низмен и направляется к NNW и NWtW почти до самого мыса Северного. Глубины, в одинаковых расстояниях от берега, везде почти одинаковы как у азиатских, так, и у противолежащих берегов Америки. Самая большая глубина, плывя вдоль них, была 23 сажени, и ночью или в туманную погоду лот может служить не бесполезным вождем в плавании вдоль обоих сих берегов».

На счет сих замечаний капитана Кука можно сказать, что весь берег к востоку от Шелагского мыса до мыса Северного, и от сего последнего до острова Кулючина, нельзя назвать ни низменным, ни высоким; он переменяется и именно около мысов Оньман (к западу от острова Кулючина), Кивера и Казьмина представляет довольно высокие, несколько отлогие горы и отвесные скалы.

В плавании между берегами Азии и Америки, к северу от Берингова пролива, капитан Кук и астроном Бялей неоднократно думали видеть приметы близости земли на севере. Почти неприметное увеличение глубины моря с удалением от берегов обоих материков, стада гусей и уток, летевшие от севера на юг в августе месяце, в такое время, когда сии птицы, действительно, в полуденные страны отлетают, самое образование льдов, — все, по мнению Бурнея, согласно указывало на неизвестную землю к северу от пролива. Течения никакого не замечено, хотя льды приметно на юг подавались.

Кому неизвестны описания экспедиции, отправленной в северо-восточную Азию и к северо-западным берегам Америки для географических исследований, под начальством капитана Биллингса, с 1785 года по 1794 год? На русском языке описаны ее действия капитаном Сарычевым {Немецкий перевод, von Busse, Leipzig, 1805.}, который был деятельнейшим в ней сотрудником, а на английском — секретарем экспедиции Сауером {An Account of a Geographical and Astronmical Expedition to the Northern Parts of Russia.}.

В числе многих предметов, составлявших цель сего предприятия, было и испытание возможности мореходного сообщения из Ледовитого моря через Берингов пролив в Восточный океан. Для того (на реке Ясашне, близ Верхне-Колымского острога) построили два мореходных судна — «Паллас» {45 футов по килю.} и «Ясашну» {28 футов по килю.}. На первом находился начальник экспедиции капитан Биллингс, второе поручено в командование капитану Сарычеву.

1787 года, мая 25-го, поплыли оба судна вниз по Ясашне и Колыме и 18 июня находились против Нижне-Колымского острога, где нашли широту 68°17’14», долготу 163°17’30» восточную; склонение компаса 14°14′ восточное.

19-го числа «Паллас» поплыл далее, а 21-го последовала за ним и «Ясашна». 22-го соединились оба в восточном устье Колымы, близ Шалауровских казарм и Лаптева маяка. Капитан Сарычев замечает: «Кажется вероятно, что прежде фарватер реки был возле правого берега, что доказывают построенные на нем Лаптевым для людей казармы, близ коих вытащен был и бот его, но теперь не только большое судно приблизиться к сему берегу не может, но и шлюпка подходит с трудом, и то в водополье, а во время убыли воды отмель бывает версты за три».

23-го числа юго-западным ветром развело волнение, и в «Ясашне» оказалась уже течь, которую, однакож, скоро остановили.

24-го начальник экспедиции объявил себе чин капитана 2-го ранга, и того же дня оба судна снялись с якоря, и через 6 миль вышли из устья Колымы в Ледовитое море. «Глубина реки по фарватеру, который здесь до 200 сажен шириной, была от 3 до 5 сажен; на дне жидкий ил. Берег продолжается каменным утесом вышиной до 8 сажен; под ним видно много наносного леса».

Укрываясь от льдов, носившихся близ берегов, суда входили в небольшие заливы за мысами и останавливались на якорях, когда не находили возможности плыть далее. 28-го, находясь в заливце между Большим и Малым Барановыми камнями, против ручья, Биллингс устроил свою обсерваторию на берегу, нашел широту того места 69°27’26», долготу по хронометру 167°50’30». Капитан Сарычев в своем сочинении показывает обсервованную широту того же места 69°29′, прибавляя: «Из сего видно, что на всех прежде изданных картах берег Ледовитого моря положен далее к северу почти на два градуса». Склонение компаса было здесь 16°00′ восточное.

1 июля оба судна снялись с якоря и старались пробираться на север, где льды, казалось, уменьшались, но самый густой туман, препятствовавший видеть далее двух сажен, понуждал их ложиться часто на якорь. Самое большое отдаление от берега к северо-западу простиралось не более 20 миль; отсюда принуждены были поворотить обратно, «ибо высокие и большие льды, коим не видно было конца, покрывали впереди все море, и ударяющиеся об них волны производили ужасный шум». «Паллас» 2-го числа положил якорь в заливце за мыском западнее того, у которого вчера стояли; «Ясашна» скоро с ним соединилась.

5-го и в следующие числа, пытаясь проплыть далее на восток и встречая всегда препятствия от льдов при частых густых туманах, миновали 19 июля Большой Баранов Камень, но, прошед на северо-восток около 11 миль, ледяные громады, из коих многие на 16 саженях глубины доставали дно, принудили их укрыться по западной стороне сего мыса и положить якорь.

Здесь капитан Биллингс составил совет из офицеров, в коем положено: «за невозможностью пройти далее к востоку и за поздним осенним временем возвратиться на Колыму». Лишь только кончился совет, то снялись и на завозах пошли на запад. 26 июля вошли в устье Колымы, коей течение было столь тихо, что через пять дней дошли до Нижне-Колымска «и тем кончили сколь трудное, столь и опасное плавание по Ледовитому морю».

По окончании плавания Биллингс вторично собрал совет, в коем рассуждаемо было.— «как бы удобнее и безопаснее обойти водой или берегом мысы Шелагскмй и Чукотский». Опыт показал, что водой сего исполнить было не можно; оставалось еще средство объехать мысы зимой на собаках, «но оно отвергнуто в совете, так как неудобное, потому что нельзя взять с собой для собак корма более как на 200 верст пути».

Наконец, положено сделать еще покушение с восточной стороны, от Берингова пролива, на судах, приготовлявшихся в Охотске {См. Путешествие капитана Биллингса через Чукотскую землю, составленное вице-адмиралом Г. Л. Сарычевым.}.

На пути в Берингов пролив в 1791 году капитан Биллингс на судне «Слава России» зашел в губу Св. Лаврентия, где его навестили чукчи. Они сказывали начальнику экспедиции, что Ледовитое море почти всегда покрыто бывает множеством льда, и что нет возможности плавать по сему морю, не только на больших судах, но и на байдарах. Поверив таким рассказам более нежели собственному опыту {Известно, что капитан Биллингс находился с Куком в третьем его путешествии и что Кук достиг мыса Северного, не встретив больших препятствий от льда.}, капитан Биллингс отменил намерение обойти морем Шелагский Нос я, как будто из благодарности к чукчам за избавление его от предстоявших ему в плавании опасностей, решился на труднейший, но менее славный подвиг: проехать через чукотскую землю и ввериться дикому и коварному ее народу, пренебрегая даже мерами осторожности, вопреки убедительным представлениям своих подчиненных и особенно капитана Сарычева.

11 августа капитан Биллингс отправил геодезии сержанта Гилева морем на чукотской байдаре описывать берег кругом восточного Чукотского мыса, до острова Кулючина, откуда стараться выехать ему навстречу, при путешествии Биллингса берегом.

Сержант Гилев, отправясь, ехал на байдаре подле берегов до Восточного мыса {В 1898 году переименован в мыс Дежнев. — Ред.}, перешел пешком через перешеек его к Ледовитому морю, откуда следовал подле берегов к NW то на байдарах, то пешком, смотря по тому, как носящиеся по морю льды позволяли или препятствовали; наконец, не доходя до острова Кулючина 90 миль, сидячие чукчи отказались провожать далее и отдали его случившимся тут оленным чукчам, которые на своих оленях через горы привезли его в стан к Биллингсу, находившемуся тогда близ вершины реки Югней, впадающей в Кулючинскую губу.

На пути сюда, на первой версте от озера Югней, осмотрел штурман Батаков ключи теплых вод, которые описывает таким образом: «Они находятся на невысокой каменной горе, и составляют четыре овального вида водоема, которые возвышены от поверхности горы на 1 1/2 фута тонкими закраинами, сверху загнувшимися на внешнюю сторону так ровно, что сии водоемы походят совершенно на котлы, врытые в землю. Они все наполнены, с краями на-ровень, теплой, густоватой, белесоватого цвета водой. По середине их видны бьющие снизу ключи наподобие кипящей воды, где до дна не могли достать палкой, а к. краям находится вязкий известковый ил, от осадки которого, как думать должно, произошли закраины котлов. Величина сих водоемов от 6 до 3 сажен в окружности; другие два находятся в 50 саженях от первых». Штурман Батаков по наружным признакам полагает, что сия гора некогда была огнедышащей сопкой.

Капитан Биллингс с сержантом Гилевым ездил по Кулючинской губе, до ее устья, которое по описанию «лежит в 120 милях от Берингова пролива и вдалось внутрь Чукотской земли к югу на 60 миль. Ширина ее не более семи миль. В нее впадает много речек и две реки: Югней и Килью; первая течет из озера, вторая из горных хребтов. Устье Кулючинской губы имеет ширины 4 мили; по середине его лежит остров Пессоне величиной до трех миль. Чукчи сказывали, что по западную его сторону мелководно, а по восточную глубоко, так что сим проливом входят в губу киты. Остров Кулючин лежит в море, от устья губы к N в 10 милях». По карте капитана Биллингса середина острова Кулючина находится в широте 67°30′, долготе 185°26’W от Гринича.

На всем пути капитана Биллингса, до первого русского селения на Большом Анюе, при устье Индигирки, куда он прибыл 17 февраля 1792 года, чукчи, державшие путешественников, так сказать у себя в неволе, нисколько не изменили обыкновенного своего тракта и медленного на оленях кочевания, идя всегда долинами и не приближаясь к морскому берегу ближе 50 миль. Биллингс скучал продолжительностью, трудностями пути и обращением чукчей, от которых должен был переносить обиды.

Штурман Батаков с великим трудом замечал направления пути и измерял пройденные расстояния, означая в журнале своем имена рек, положение гор и все, что мог расспросами узнать от чукчей, для положения всего на карте.

Говоря о Чукотской стране вообще, капитан Биллингс в своих записках замечает: «Она вся состоит из гор и бесплодных долин; на горах никакой травы не приметно, выключая моха, который служит пищей оленям; везде виден голый камень. В некоторых долинах торчат; палочки тальниковые, очень нетолстые; климат самый несносный: до 20 июля неприметно лета, а около 20 августа приближение зимы во всем уже является».

«Чукотская земля возвышенна, и часто попадались нам горы удивительной вышины. По горам и в долинах во многих местах снежные кучи покрывают землю весь год. По долинам, направленным к северу, протекает множество мелководных рек и речек, имеющих каменистое дно. Самые долины большей частью болотисты и наполнены множеством малых озер. Ягоды родятся только голубика, брусника и водяница, называемая шикшей. При берегах северовосточной, восточной и отчасти южной сторон ловятся сивучи, моржи и тюлени. Северный олень, горный баран, бачоватый волк, медведь, лисицы и песцы составляют все царство четвероногих. Во время кратчайшего лета видны орлы, соколы, куропатки и разных родов водяные птицы, а во время зимы, когда жители путешествуют, то везде летают за ними вороны».

Об обитателях сей дикой страны Биллингс в своих записках нам ничего не сообщает, кроме описания некоторых суеверных обрядов, и нам остается сожалеть, что необычайные труды, путешественниками перенесенные, в проезде через всю чукотскую землю, не познакомили нас короче с ее обитателями.

По смерти купца Ляхова купец Сыроватский вступил, по частной передаче указа Якутской воеводской канцелярии, во владение островами, открытыми Ляховым. Желая распространить промыслы, передовщик (начальник артели) Сыроватского мещанин, Санников открыл от второго острова на запад новый остров, который, по высоким каменным горам и по малому объему своему, назван Столбовой. Тот же Санников, после смерти Сыроватского, быв послан сыном его, мещанином Сыроватским, открыл, в 1805 году, на восток от третьего Ляховского, или Котельного острова, другую землю, которая названа. Фаддеевским островом, потому что первое на нем зимовье построил промышленник Фаддеев.

В 1806 году, промышленниками Сыроватского открыта от сей земли в близком расстоянии другая, названная впоследствии времени Новой Сибирью.

В то же время купец Протодьяконов, не имевший сначала успеха в обретении от устья Лены какого-либо нового острова, решился просить государя императора о дозволении ему с товарищем его мещанином Бельковым производить промыслы на Котельном острове и тем уничтожить исключительное право Сыроватских.

Сие обстоятельство подало повод государственному канцлеру, графу Николаю Петровичу Румянцеву, отправить Геденштрома на сии острова с поручением обозреть их со всей подробностью.

Между тем, еще до отъезда Геденштрома, в 1808 году, найден мещанином Бельковым островок, отделяющийся от западного берега Котельного острова узким проливом и называемый поныне Бельковским островом.

1808 года в августе отправился Геденштром из Иркутска в Якутск, вместе с землемером Кожевиным, откомандированным ему в помощь. Окончив все нужные к предстоящему путешествию приготовления, Геденштром отправился из Якутска 18 ноября и 5 февраля 1809 года прибыл в Усть-Янск. Здесь представились ему величайшие затруднения в исполнении первоначального плана, состоящего в том, чтобы учредить на Котельном острове главную складку запасов и начать от него опись берегов к востоку. Хотя сие намерение и рушилось, но благоразумием и деятельностью своей Геденштром привел себя в состояние употребить наступившую весну с пользой для географии.

Средства его, конечно, были весьма ограничены, но он старался вознаградить недостатки усердием. Он имел октан, одну старую астролябию, «которая для верного назначения широты места не годилась», и довольно хороший «морской или пель-компас». Для успешнейшего действия Геденштром поручил землемеру Кожевину с астролябией описать первую от Котельного острова, к востоку лежащую землю, т. е. Фаддеевский остров, и на обратном пути объехать первый и запеленговать второй Ляховский острова. Мещанину Савинкову, который находился при экспедиции в числе добровольно сопутствующих, поручено узнать пространство пролива, отделяющего Котельный остров от Фаддеевского. Себе предоставил Геденштром, разделясь с Кожевиным на Фаддеевском острове, описать открытую, по объявлению Сыроватских, на 300 верст к востоку от сего последнего острова землю, называемую ныне Новой Сибирью.

Отправясь 7 марта из Усть-Янска, приехали к первому Ляховскому острову (число в журнале Геденштрома не показано), где шесть дней сильные вьюги держали на месте. По прибытии, наконец, на Фаддеевский остров землемер Кожевин и Санников с Геденштромом разделились. Он сам направил путь на Новую Сибирь, взяв вожатым устьянского крестьянина Портнягина.

Землемер Кожевин описал западный, южный и восточный берега Фаддеевского острова, объехал также первый, запеленговал второй Ляховский острова и возвратился в Усть-Янск благополучно.

Мещанин Санников переезжал во многих местах пролив между Котельным и Фаддеевским островами и нашел, что ширина его, примерно, от 7 до 30 верст.

Геденштром описал южный берег Новой Сибири на 220 верст, нашел, что промышленники Сыроватского, вместо 300 верст, как объявляли, проехали по новой земле только 65 верст, и возвратился благополучно в Усть-Янск три дня после Кожевина.

Геденштром, намереваясь в будущем году провести лето на Новой Сибири, завезти туда оленей и лошадей, построить заблаговременно зимовье на сем острове и увериться в способах продовольствия на нем, отправил мещанина Санникова с пятью промышленниками на Новую Сибирь, на летовку, так сказать, для испытания, а сам ездил в Верхоянск для разных хозяйственных распоряжений.

Возвратясь к осени 1809 года в Усть-Янск, чтобы не остаться праздным, делал Геденштром опись приморского берега к Индигирке. Тут узнал он о возвращении в начале ноября Санникова с артелью от Новой Сибири. По объявлению их, лето было столь холодное, что даже во многих местах не сходил снег и травы никакой на было. Рыбы в реках не видно другой, кроме рогатки (рыбка в 4 вершка длины); впрочем, рыба и не могла входить с моря, потому что берегового льда в то лето не разносило. Бывший при артели плотник построил на Новой Сибири два зимовья и три стана. Мещанин Санников также вывез с собой некоторые вещи, найденные на Фаддеевском острове и на Новой Сибири. На первом найдены юкагирские сани и обделанная кость с выемкой, в которую вкладывалось каменное острие для сбития с оленьих кож шерсти, а на Новой Сибири обделанный кусок мамонтовой кости, наподобие чукотских топоров. «Все доказывает, — говорит Геденштром в своем занимательном журнале, — что были на тех островах юкагиры, с давних лет туда зашедшие, ибо ежели предполагать, что вещи сии принадлежат нынешним юкагирам матерого берега, то для чего им употреблять кость и камень вместо железа, которого у них довольно привозного»?

Зиму провел Геденштром с своими людьми в так называемом Посадном зимовье (на морском берегу, около 100 верст к востоку от Святого Носа, и в 180 верстах от ближайшего селения на Индигирке), куда все нужные запасы завезены были заблаговременно. «Время, — говорит Геденштром, — протекало у нас скорее, нежели у иного при всех городских забавах. Но цынга, которая в здешних местах обыкновенно случается зимой, посетила и нас. Более двух месяцев продолжающаяся здесь ночь, делает воздух чрезвычайно густым и нездоровым: без частых ветров и вьюг, которые посылает тогда благотворная природа для приведения в движение сего тяжелого воздуха, места сии были бы действительно для человека зимой необитаемы. Я предвидел нашу опасную болезнь и принял для спутников моих все предосторожности, состоявшие в свежей пище, беспрестанном движении и пр. Зато и показалась она только у меня и у одного казака, потому что мы менее всех других предохранялись движением. Но повторяемые приемы селитры, отвар кедрового сланца и принужденное сильное движение при самом появлении болезни избавили нас скоро от нее».

1810 года, января 29-го, Геденштром поехал из Посадного стана в Усть-Янск, где присутствие его для различных распоряжений было необходимо. Руководствуясь опытом Санникова, летовавшего в прошедшем году на Новой Сибири, Геденштром отменил лошадей и распорядился, чтобы одни олени были переведены туда, но не прежде, как уверившись, что Новая Сибирь не есть остров, а действительно обширная земля.

Преодолев многие препятствия и затруднения, Геденштром, наконец, 2 марта отправился из Русского устья (на Индигирке) на 29 нартах в море, держа путь к поставленному им в 1809 году кресту близ Песцового мыса. 13-го числа приехали к Новой Сибири, в 10 верстах западнее сего места. «Столь малой ошибкой, — говорит он, — обязан я Деревянным горам, которые увидели мы еще за 120 верст до Новой Сибири». Дорога была по частым торосам весьма трудна, тем более, что индигирские собаки и проводники не имеют довольного навыка в разъездах такого рода. Отправив с креста 22 нарты обратно на Индигирку, продолжал Геденштром на семи лучших нартах описывать берег к востоку. У Песцового мыса определили по наблюдению склонение стрелки 15° восточное, а широту 74°45′, которая от определения лейтенанта Анжу разнствует только 5′ недостаточно.

Мещанин Санников отправлен на одной нарте через остров к северному берегу Новой Сибири.

16 марта Геденштром находился уже у Каменного мыса, с которого берег Новой Сибири склоняется к западу. С высоты сего мыса виднелась на NO синева, совершенно похожая на отдаленную землю».

Наутро приехал и Санников. Проехав землей 70 верст на север, выехал он к морскому берегу, откуда поворотил к востоку и ночевал в пяти верстах от Геденштрома. Он также принял синеву к NO за отдаленную землю.

Уверившись в небольшом протяжении Новой Сибири на восток, Геденштром отменил намерение летовать на ней и, отпустив Санникова в Усть-Янск, пустился к NO за новым открытием.

«Дорога была из труднейших, ко все труды были забыты, когда прежде виденная синева представилась через зрительную трубку белым яром, изрытым, как казалось, множеством ручьев. Вскоре яр сей показался простирающимся полуциркулем, почти соединяющимся с Новой Сибирью. Но, к крайнему прискорбию всех, на другой день узнали мы, что обманулись. Мнимая земля преобразилась в гряду высочайших ледяных громад, 15 и более сажен вышины, отстоящих одна от другой в 2 и 3 верстах».

Желая запастись дровами на дальний путь, возвратился Геденштром отсюда на Новую Сибирь и, нагрузил ими нарты на 14 суток, отправился вторично 24 марта на восток, но торос был столь густ, что в 4 дня проехали не более 70 верст. «Здесь увидели мы, к крайнему удивлению, в 5 верстах воду и носящийся по морю лед. Сия вода была, как я после уверился, морская полынья, простирающаяся почти от Новой Сибири до Медвежьих островов, что составит до 500 верст».

Намереваясь ехать прямо к Лаптевскому маяку на устье Колымы, три раза приближался Геденштром к полынье и, наконец, уверившись в непроходимости сей препоны, поворотил на юг и выехал на азиатский берег около устья реки Курджагиной, пробыв 43 дня в пути (считая от Индигирки) вместо предположенных 28 дней, отчего он весьма нуждался бы в запасах, если бы 11 убитых им белых медведей не отвратили недостатка в корме собак. 13 апреля приехали к Лаптевскому маяку.

Еще до отправления своего на Новую; Сибирь Геденштром послал на Колыму нарочного с предписанием изготовить под экспедицию пять отборных нарт, но как вместо таких встретили их четыре весьма дурные нарты, то он принужденным нашелся ехать в Нижке-Колымск и немедленно принять нужные меры. Вместе с тем вновь присланного к нему в Усть-Янск землемера Пшеницына (на место заболевшего Кожевина) отправил он для летовки на Котельный остров. Наконец, 18 апреля Геденштром отправился из Нижне-Колымска на пяти нартах, имея корма на 20 дней. У Баранова Камня продержала его жестокая буря от востока семь дней; потом пустился он в море, держа на NO 20°. На расстоянии 150 верст стали попадаться земляные глыбы на льдинах.

«Мая 1-го видели мы стадо гусей, летевших на NNW, и белого филина; на N подымались облака; глубина морская уменьшалась. Все доказывало близость земли. В 245 верстах от Баранова Камня переехали мы щель в 1 аршин ширины, но в 5 верстах доехали до щели в 15 сажен. Здесь заметил я быстрое морское течение на OSO и заключил, что щель сия сделалась от бывшей с востока бури. В 5 верстах сих глубина мооская от 11 1/2 сажен уменьшилась до 11 сажен».

Сравним сии обстоятельства с теми, которые испытаны мной десять лет после Геденштрома.

Курс NO 20° по компасу, исправя склонением компаса (15° восточное), проходит по самым тем местам, по коим в 1821 и 1822 годах мы проезжали. 150 верст от Баранова Камня, где Геденштром нашел земляные глыбы на льдинах, есть почти тот самый пункт, откуда в 1821 году, следуя к юго-востоку, поворотили мы назад, а встреча щелей в 245 верстах воспоследовала там, где в 1822 году нашли мы попеременные полыньи и чрезвычайные торосы, в коих вырыли вторую яму для хранения припасов, дабы облегчить езду в торосах. Нами измеренная глубина здесь 14 1/2 сажен, грунт ил, а на 30 миль севернее нашли мы 14 1/2 сажен, грунт дресва или камень. Сии глубины несогласны с показанием Геденштрома, и как он не выходил из пределов нашей езды, во время коей многократно измеряема была глубина моря, возрастающая с удалением на восток и умаляющаяся к западной стороне, не уменьшаясь к северу, то я имею достаточные причины полагать в измерениях его ошибки, тем более вероятные, что, как мне известно, настоящего, на футы измеренного лот-линя при нем не находилось, а пройденные расстояния полагались по примерному соображению бега собак без поверки обсервованными широтами.

Что полагаемые таким образом расстояния весьма не надежны и у Геденштрома всегда были слишком велики, в том свидетельствует его опись Новой Сибири, впоследствии поверенная лейтенантом Анжу. Явление гусей и филина в значительном отдалении от материка не должно также нас удивлять и отнюдь не может служить доказательством близости другой земли на севере, ибо гуси, пролетая к морскому берегу от юга и не находя воды, обыкновенно пускаются вдаль к полыньям, пока вскрытие рек не позовет их обратно, а филин есть плотоядная птица, ищущая пищи в объедках белых медведей. Если бы в исходе лета мы видели стада гусей, от севера через море к югу летящих, то, конечно, можно бы думать с некоторой основательностью, что они оставили северную землю и возвращаются в полуденные страны.

Не видя возможности ехать далее на север, Геденштром желал выехать к Шелагскому мысу, но тонкий лед ему и в том покушении воспрепятствовал, так что с трудом нашел он свой старый след, по которому приехал 8 мая к Баранову Камню, где вторично сильная буря два дня его продержала.

Проведя лето в Нижне-Колымске Геденштром отправился 18 сентября на нартах к Индигирке, делая всему берегу опись. На Индигирке застал он геодезиста Пшеницына, который оставался все лето на Яне и Индигирке, не находя возможности перебраться для летовки на Котельный остров.

В половине октября отправился в Усть-Янск, прямым путем через тундру. «На сем пути, — говорит Геденштром, — примечательно озеро Хастах длиной 14, а шириной 6 верст. Оно в каждую осень выбрасывает на берег великое множество известного по естественной истории смолистого дерева (bituminosis Holz) в виде щеп. Берега завалены им в иных местах на аршин вышиною; между сими щепами попадается мелкими кусками вещество, очень похожее на камедь. Оно горит, как янтарь, но имеет смолистый запах, и судя по тому, есть, вероятно, не что иное, как затверделая смола лиственицы. Ближнее расстояние сего озера от моря 115 верст, от леса 20 верст».

Он сообщает нам и другое, не менее примечательное явление природы. «На тундре также находят леса, в ярах над озерами и реками целые березы с корнями и корой. Они истлели, но жители употребляют их на топку в случае недостатка в дровах. Они не дают пламени. Жители называют сии березы адамовщина».

В Усть-Янске осведомился Геденштром о возвращении Санникова от Котельникова острова. Вот краткий отчет его:

«Мещанин Бельков (компаньон купца Протодьяконова) вместе с мещанином Санниковым летовали сего 1810 года на Котельном острове для промысла мамонтовой кости и песцов. Они избрали для летования западную сторону острова, на которой предполагали иметь изобильнейшие промыслы, потому что до сего времени никто на сей стороне не бывал.

Мещанин Санников, проходя по западному берегу Котельного острова, в 150 верстах от тех мест, до коих доходили прежние промышленники, нашел:

1. На берегу выкопанную могилу: тело было вырыто медведем. Подле могилы стояла долгая, узкая и высокая нарта, строение коей от всех известных отлично и доказывало, что тащили ее люди лямками. В одном конце могилы сделан деревянный крест, обложенный свинцом с обыкновенною, церковной, русской надписью. Подле креста лежали железный ботас (род узкого однолезвийного копья) и две железные стрелы.

2. В недальнем от сего места расстоянии было четырехугольное рубленое зимовье, в коем найдено несколько вещей из оленьего рога, тесанных топором.

3. На речках, где линяют гуси, находил Санников гусиные кости в доказательство, что были здесь люди, а на морском берегу видел китовые позвонки. Также замечено им, что дикие олени сего места гораздо боязливее и осторожнее находящихся на матерой земле Сибири.

4. Берег в том месте, до коего Санников доходил, оборачивается на восток, а на северо-западе, в примерном расстоянии 70 верст, видны высокие каменные горы».

Как Санникову и всем устьянским и индигирским промышленникам было известно, что на западном берегу острова никто прежде не бывал, то виденные признаки бытия здесь русских людей приписывает Геденштром крушению какого-либо коча мореходцев XVII столетия.

Замечание Санникова касательно высоких гор на NW от Котельного острова побудило к намерению весной следующего года подробнее все исследовать. Окончательную опись Новой Сибири и Фаддеевского острова поручили геодезисту Пшеницыну, а казачьему сотнику Татаринову, которого обучили употреблению компаса, приказано попытаться объехать с северной стороны полынью, протянувшуюся от Новой Сибири к Колыме.

Занимаясь распоряжениями к приведению изложенных намерений для будущего года в исполнение, ездил Геденштром в Верхоянск, где получил повеление от иркутского гражданского губернатора возвратиться немедленно в Иркутск для личного обо всем отчета, с тем, чтобы ко времени отправления на острова быть опять в Усть-Янске.

По прибытии Геденштрома 4 января 1811 года в Иркутск объявлено ему, что гражданский губернатор, видя отягощение, которое малочисленные жители берегов Ледовитого моря несут от экспедиции, представлял уже высшему начальству об ее уничтожении. По рассмотрении всех действий Геденштрома предположено было окончить опись островов Котельного, Фаддеевского и Новой Сибири, однакож с тем, чтобы все выполнено было без Геденштрома, которого губернатор оставил при себе.

Вследствие сего даны нужные предложения геодезисту Пшеницыну, которому назначены в помощь мещанин Санников, сотник Татаринов и унтер-офицер Решетников, находившийся с Геденштромом во всех его разъездах.

Геодезист Пшеницын выехав в начале марта 1811 года из Русского Устья (деревня на Индигирке) на Новую Сибирь, в нартах, объехал ее, описал и представил карту. Земля сия оказалась островом, имеющим в окружности 470 верст; с северной стороны Каменного мыса сотник Татаринов пускался в море, но, проехав не более 25 верст, доехал до тонкого льда, за которым видно было открытое без льдов море. Северные берега сей земли состоят из крутых, почти неприступных яров. Наносного леса на южной стороне довольно, а на северной, кроме двух губ, нигде его не находили.

Мещанин Санников также в начале марта 1811 года пустился из Усть-Янска в трех нартах на Фаддеевский остров, оставив товарища своего унтер-офицера Решетникова для приготовления всего нужного к летованью на Котельном острове. Прибыв на Фаддеевский остров и дав нужный собакам отдых, 27-го отправился он в путь для объезда всего острова. В западной стороне его, с которой начал путь свой, море, почитаемое прежде проливом, оказалось заливом. Верхний конец сего залива оканчивается до самого моря низменным песком, которым Фаддеевский остров соединяется с Котельным. Северо- западная оконечность Фаддеевского острова состоит из каменного, высокого, узкого, далеко в море простирающегося мыса, от которого земля, оборачиваясь круто на юго-восток, составляет губу; в восточной части острова берег, склоняясь к юго-востоку, простирается до Благовещенского мыса, составляющего восточную оконечность острова, до которого Геденштром доезжал в 1809 году и с которого он пустился на Новую Сибирь.

Отчет сей выписан мной из приложения к журналу Геденштрома.

С северного берега видел Санников на севере землю с высокими горами; пустившись туда, проехал не более 25 верст, когда был удержан полыньей, простиравшейся во все стороны; земля ясно была видна, и он полагал, что она от него не более 20 верст отстояла. С Благовещенского мыса также пускался он на север в море, но, проехав не более 30 верст, доехал до открытого моря.

12 апреля Санников возвратился в Усть-Янск и тотчас приступил к отправке оленей и прочего на Котельный остров для летовки. 2 мая обоз его выступил из Усть-Янска, а 17-го прибыл благополучно на Котельный остров. Олени по долгом ожидании, наконец, пригнаны на остров 9 июня, числом 23, тогда как лед во многих местах уже был изрезан щелями и сообщение делалось крайне опасным. Назначенные для Пшеницына на Фаддеевский остров олени по причине позднего времени не были приведены, почему предвиделись для него величайшие недостатки и затруднения провести лето в таком беспомощном состоянии.

Олени, невзирая на то, что от трудного и дальнего пути к Котельному острову были весьма изнурены, скоро поправились, так что 25 июня могли отправиться в путь. Следуя на оленях, не могли всегда держаться берега, где редко бывают довольно хорошие для оленей кормовища; зная также западную и восточную стороны острова на дальнее расстояние, приняли намерение пройти внутрь земли как можно далее и тогда оборотиться к берегу и придерживаться его сколь возможно ближе, пока опять дойдут до известных уже мест.

Таким образом пустились вверх по Царевой реке, с которой своротили вправо, на восточную сторону острова, к Санниковой реке, от которой все, уже держась берега, обошли весь остров вокруг. Сей путь совершили в 54 дня, и возвратились в зимовье 17 августа. На пути питались более дикими гусями и оленями; первых стреляли из ружей, а оленей убивал юкагирский князек посредством приученного к такому промыслу домашнего оленя, который неприметным образом приближался к табуну диких оленей и закрывал собой своего хозяина.

В сем путешествии встретились следующие замечания достойные предметы:

«1-е. В значительном расстоянии от берега на возвышенных местах лошадиные, буйволочные, бычачьи и овечьи головы и кости в великом множестве, ведущие к заключению, что сии животные водились здесь в древние времена целыми стадами. Но чем могли они питаться в такой бесплодной и суровой стране? Иначе изъяснить невозможно, как предположив, что тогда климат был здесь гораздо умереннее и сии стада рогатого скота, вероятно были современники мамонтам, кости которых во множестве там находятся, и тогда же произрастал и лес, окаменелые остатки которого встречаются целыми слоями в Новой Сибири.

2-е. Многие признаки юкагирских жилищ. В Усть-Янске и на Индигирке есть предание, что лет за 150 множество юкагиров удалились на острова, избегая от свирепствовавшей тогда оспы; вероятно, что сей народ перешел потом на другие острова или земли Ледовитого моря.

3-е. Из окаменелостей, кроме окаменелого и смолистого дерева, найдено в Санниковой речке на восточной стороне острова множество аммонитов в больших шарах затверделого ила. На западной стороне острова находимы были на берегу китовые кости, и они доказывают, что от Котельного острова к северу простирается беспрепятственно обширный океан, не покрывающийся льдом, подобно Ледовитому морю при материке Сибири, где никогда китов и костей их не видывано }Из описания путешествий XVIII столетия видно, что тогда киты нередко попадались в сем море.}.

4-е. Из описания путешествия Санникова в 1810 году по западной стороне Котельного острова известно, что Санников тогда нашел на самом берегу старое русское зимовье и могилу с крестом и пр. Ныне Санников и Решетников, прибыв на то место, решились открыть могилу; они нашли в ней доревянный сруб, а в нем нижние челюсти человека и следующие вещи: 17 железных стрел, топор, колыб для литья пуль, пилу, две уды, огниво, кремень обитый, костяной гребень и истлевшие песцовые, оленьи и овчинные лоскутья, и юфтевые переды чарков (сибирских котов). Неподалеку от могилы нашли желтой меди кастрюлю, топор и перерубленные лыжи. Могила была вытаяна огнем, что доказывали найденные в ней обгорелые головни и опаленная дресва. Откуда человек русский зашел на сей остров? Кто его похоронил по обрядам русским и азиатским? Когда он здесь был и куда девались его товарищи? Вот вопросы, на которые ответить невозможно.

5-е. Близ устья Царевой реки нашли также ветхое судовое дно. Доски были из соснового, а кокоры из кедрового леса. Конопать была засмоленные мочала».

4 октября Санников отправился для обозрения низменного песчаного места, простирающегося вдоль восточной стороны острова, и для проезда оттуда на Фаддеевский остров, для наведания, как о том приказано ему было от Геденштрома, о геодезисте Пшеницыне.

Геодезист Пшеницын в исходе апреля выехал из русского Усть-Янского селения с сотником Татариновым на Фаддеевский остров, полагая провести на нем лето. Он расположился в зимовье в ожидании оленей, которых должен был туда привести князек юкагирский, но как князек не прибыл, то старался Пшеницын пешком, сколько возможно, следовать берегом.

Перенеся величайшие трудности, он не мог пройти и 50 верст; возвратился в зимовье и ожидал осени, чтобы выехать на матерую землю или на Котельный остров. К несчастью, не было в то лето мышей на острове (мыши островные часто кочуют с острова на остров и даже на матерую землю), и собаки совершенно изнурились, потому что вся надежда их прокормления полагалась на мышей, которых они летом сами ловят. Завезенный корм хранился только на обратный путь.

6 октября прибыл Санников на Фаддеевский остров и застал геодезиста Пшеницына с товарищами в самой крайности. Большая половина собак у них перемерла, а остальные по недостатку в корме столь были худы, что никак ехать было невозможно, а также и в съестных припасах терпели они крайний недостаток.

10 октября все с Санниковым и Решетниковым отправились с Фаддеевского и 13-го прибыли на Котельный остров, где геодезист Пшеницын, из записок Санникова и словесных рассказов, составил журнал и сочинил Котельному острову карту.

27 октября отправились с Котельного острова в путь. На море подвержены были по причине тонкого льда и многих полыней великой опасности, но опытностью Санникова благополучно всего избавились.

12 ноября с оленями прибыли благополучно в Усть-Янск. Отсюда Санников и Решетников 27-го числа выехали в Иркутск, куда прибыли 15 января 1812 года.

Пшеницын оставался для распродажи вещей, припасов, оленей экспедиции и удовлетворения жителей за корм, нарты и прочее. Окончив все, возвратился он в Иркутск в сентябре 1812 года.

Тем кончилась экспедиция Геденштрома, столь занимательная по многим отношениям. Особенно любопытны замечания сего достойного исполнителя опасного и трудного поручения о предметах естествознания льдистой страны, так что не излишним считаю выписать их вкратце из его журнала:

«По всему берегу Ледовитого моря лес не растет. Он оканчивается постепенно; близ пределов своих покрыт мхом, низок и искривлен. На некоторое пространство от конца лесов растет еще низкий тальник и ерник (betula nana), которые с приближением к морю становятся приметно реже и ниже и, наконец, вовсе теряются. Из дерева одна лиственица растет в крайних к северу лесах.

Все пространство от лесов до берега Ледовитого моря состоит из тундры, т. е. покрыто мхом, крайне болотисто и усеяно озерами. В редких местах произрастает трава. Берег Ледовитого моря во многих местах весьма низок, почти равен с морем, так что зимой трудно было бы его отличать без наносного леса. Все доказывает, что сей увал в древние годы был берегом и что Ледовитое море удаляется от берегов Сибири. От низменных берегов простираются в море на дальнее расстояние мели, которые зимой, а часто и во весь год, покрыты густым и высоким торосом.

Многие яры на берегах Ледовитого моря, рек и озер удивления достойны тем, что состоят из правильных слоев льда и земли. В некоторых видны ледяные жилы, перерезывающие земляные слои».

На Ледовитом море в ясный весенний день, особенно в апреле месяце, видимы отдаленнейшие предметы. От устьев Индигирки часто видят Деревянные горы {Вышина их, по измерениям лейтенанта Анжу, около 20 сажен.} на Новой Сибири. Расстояние их от Индигирки не менее 312 верст. Быковский мыс, на правом устье Лены, имеет низменный берег, но также часто ясно виден бывает с мыса Борхая, влево от Яны, на расстоянии 115 верст {В журнале Геденштрома сказано 300 верст, но несправедливо.}.

О северных островах Геденштром замечает, что берега их большей частью состоят из синеватой глины. Из произрастаний находится мох, и в редких местах низкая трава из рода солянок. Напротив, повсюду довольно так называемой куропаточьей травы: растение сие низкое, стелящееся, гнездообразное; им питаются белые куропатки. Наносного с моря леса довольно на берегах, кроме северных берегов Фаддеевского острова и Новой Сибири. Четвероногие: олени, выше станом оленей материка Сибири; песцы, белые и голубые; белые медведи; мыши, бурые с желтыми струйками, изредка белые; также замечены следы россомахи. Все сии звери туземные, вероятно, кроме россомахи. Птицы: белые куропатки; белые филины, какие бывают в Лапландии и по всему северу; турпаны, гагары и род черных гусей, величиной менее казарки, у коих крылья черные, хвост и спина бурые, брюхо и зоб светлобурые. Жители приморские называют их немками. Мясо их весьма вкусно и жирно. Рыбы: на Котельном острове, в Царевой реке, ловится красная рыба зубатка, а на Новой Сибири довольно рогатки. Она величиной до 4 вершков, походит на налима видом и вкусом, только брюхастее, и хвост у нее тонее; на голове четыре твердые, конической фигуры, возвышенности, от которых рыба сия и имя свое получила.

Из ископаемых находится на Новой Сибири смолистое дерево; тут же поблизости есть превосходной доброты точильный камень. Упомянутые выше Деревянные горы названы сим именем от того, что образуют утесы, состоящие из горизонтальных, равной толщины слоев песчаника и смолистого дерева в виде бревен. В утесах бревна сии имеют горизонтальное положение, а на самой вершине горы стоят вертикально одно подле другого. Вышина концов на поверхности земли от 2 до 4 вершков. Вид их весьма походит на заваленную плотину, из которой выказываются одни концы. По всей поверхности горы разбросаны довольно большие куски каменного угля. Вид сего угля чрезвычайно обманчив, потому что он совершенно походит на потухший только что уголь, подернутый в некоторых местах пеплом. Геденштром не мог узнать, из чего состоит нежная, беловатая плева его, крепко, впрочем, соединенная с углем {Лейтенант Анжу говорит о Деревянных горах следующее: «Они суть не что иное, как отвесный, до 20 сажен, земляной яр, образующий морской берег, на расстоянии около 5 верст; в сем яре лежат, почти горизонтально, бревна кучами, местами по 50 вместе, выходящие концами своими наружу. Самое толстое, мною виденное, имело в диаметре полторы четверти; составом хрупки, полутверды, черного, слабо-лоснящегося цвета; горят на угольях трудно и издают смолистый запах».}.

На Котельном острове попадаются аммониты. На всех островах находят изредка тёмнокрасные сердолики. Мамонтовые клыки, или, как некоторые называют, рога мамонта, не попадались тяжеле шести пудов, а напротив, на матером берегу, в некоторой отдаленности от моря, находили рога в 12 пудов. Взамен того островная кость свежее и белее. На первом Ляховском острове примечательно, что если отмель на западной стороне острова от продолжительных ветров обнажается, то находят на ней множество вновь нанесенных из моря рогов.

Астрономические наблюдения Геденштрома для определения географического положения мест не заслуживают большого внимания. Широта Святого Носа, полагаемая им 71°50′, разнствует ровно одним градусом недостаточно с определением лейтенанта Лаптева и около 1°5′, также недостаточно, против вернейшей обсервации лейтенанта Анжу. В других местах берег более полуградуса положен южнее новейших определений. Северные острова слишком по долготе растянуты; от самого западного мыса Котельного острова до самого восточного Новой Сибири по карте Геденштрома 285 миль расстояния, но лейтенантом Анжу найдено оно не более 25 миль итальянских. Подобные неверности делают опись Геденштрома ненадежной.

Читатель легко усмотрит из предшествовавшего, что хотя северные берега Сибири и прилежащие к ним острова были неоднократно осмотрены и частью описаны, однакож, за исключением капитанов Кука и Биллингса, ни одна географическая экспедиция, занимавшаяся в сей части света, не могла соответствовать требованиям географов и мореходцев, и морские карты берега разнствовали в широте некоторых пунктов на 1 1/2?. Так, например, на генеральной меркаторской карте, изданной капитаном Сарычевым при путешествии экспедиции капитана Биллингса, положены Святой Нос 70°53′, а северный пункт берега между Алазеей и Колымой 70°07′, у Геденштрома первый 71°50′, второй 70°27′, а на оригинальной карте Дмитрия Лаптева первый 72°50′, а второй 71°05′.

Сверх того, от Шелагского мыса до мыса Северного оставался берег вовсе еще неосмотренным, а известия о плавании казака Дежнева из Колымы в Берингов пролив были столь неопределенны, что Бурней находил в них доказательства в подтверждение гипотезы своей о соединении Америки с Азией перешейком близ Шелагского мыса {См. Burney’s Chronological History.}.

Наконец, неопровергнутые предания, возобновленные в позднейшее время мещанином Санниковым, о существовании земель на север от Котельного острова, и Новой Сибири и против реки Колымы делали географию сей части земли еще более неизвестной, в то время, когда северные берега нового материка приводились в точнейшие пределы трудами Росса, Парри и Франклина {Речь идет о северных берегах североамериканского континента. — Ред.}.

Таковы, были причины, побудившие императора Александра I повелеть отправить к устьям реки Яны и Колымы двух морских офицеров с помощниками, снабдив их нужными инструментами и доставив все возможные способы к открытию предполагаемых в Ледовитом море земель и точнейшему описанию берегов Сибири между означенными реками и за Шелагский мыс. Морское начальство назначило два отряда, в каждом морского лейтенанта, двух помощников, врача, сведущего по части естествознания, и двух человек нижних чинов, знающих слесарное и плотничное ремесла. Один отряд, под начальством лейтенанта Анжу, должен был отправиться на реку Яну; другой, назначенный действовать с реки Колымы, поручен мне, и по собственному моему желанию определены к сему отряду:

 

мичман Матюшкин

штурман Козьмин,

доктор медицины Кибер,

слесарь Иванинков,

матрос Нехорошков.

 

Из числа инструментов для астрономических и физических наблюдений находилось при сем отряде:

 

Секстанов — 3

Артифициальных горизонтов со ртутью — 3

Карманный секстан — 1

Азимут-компас — 1

Ручных пель-компасов — 3

Термометров:

ртутных — 3

спиртовых — 4

Барометров походных — 2

Инклинатор — 1

Искусственных магнитов — 2

 

Государственный Адмиралтейский департамент в составленной для руководства инструкции изложил средства и цель отряда следующими словами.—

«Из журналов прежних плавателей по Ледовитому морю видно, что в летнее время, за множеством носимого по оному морю льда, невозможно производить описи на мореходном судне. А как сержант Андреев в 1763 году и титулярный советник Геденштром и геодезист Пшеницын в 1809, 1810 и 1811 годах в весеннее время с удобностью по льду на собаках объезжали и описывали первые Медвежьи острова, а двое последних Ляховские острова и Новую Сибирь, то и ныне полагается таковыми же способами исполнить высочайшую волю его императорского величества, и первый отряд отправляемой экспедиции назначается для описи берегов от устья реки Колымы к востоку до Шелагского мыса и от оного на север, к открытию обитаемой земли, находящейся, по сказанию чукчей, в недальнем расстоянии».

Экспедиция поступила в полное распоряжение сибирского генерал-губернатора, действительного тайного советника Михаила Михайловича Сперанского.

 

 

Оба отряда нашей экспедиции отправились из С.— Петербурга 23 марта 1820 года и прибыли в Москву 3 апреля. Здесь отделился я от начальника второго отряда лейтенанта Анжу. Он решился пробыть в Москве со всеми нашими инструментами до установления летнего пути, а я, поручив оставшемуся при нем штурману Козьмину частный присмотр за инструментами, принадлежавшими моему отряду, поспешил с мичманом Матюшкиным в Иркутск, дабы там немедленно заняться нужными приготовлениями к дальнейшему пути. Для ускорения езды нашей мы взяли с собой только два небольших чемодана с необходимым платьем и бельем и отправились на обыкновенных перекладных.

Разлитие многих рек по сю и по ту сторону Уральских гор крайне замедляло путешествие наше, но вместе с тем, однакож, и разнообразило его окружавшими нас видами. Все удолья {Низины. — Ред.} превратились в огромные вместилища вод и в озера; из них торчали вершины уже зеленевших дерев, представляя взору чудное явление пловучих садов, между которыми, несясь через холмы и горные хребты по хорошим и дурным дорогам, достигли мы, наконец, неизмеримой Сибири.

От Москвы до Иркутска на пространстве 5317 верст, составляющем едва треть всего протяжения России от запада к востоку, встречали мы несколько раз весну и несколько раз зиму; своротя в сторону на незначительное по сибирскому размеру расстояние, мы могли бы найти столь же легко совершенное лето. В Казани зеленели уже деревья и луга украшались прекраснейшими цветами, а на высотах и в долинах Уральских гор лежал еще глубокий снег. В окрестностях Тобольска едва пробивалась светлозеленая трава по отлогим местам, между тем как в романическом Красноярске улыбалась нам роскошнейшая весна, а в Иркутске стояли сады уже в полном цвету. К сожалению, спеша на место нашего назначения, мы только мимолетом удивлялись беспрестанно сменявшимся красотам природы и резким противоположностям всякого рода, которые делались еще более резкими от быстрой езды нашей и от того, что, не в состоянии будучи следовать за постепенным изменением предметов, переносились мы из великолепных чертогов столицы белокаменной Москвы в юрты кочующих тунгусов, из необозримых дубовых и липовых лесов Казани на голые, снегом и льдом покрытые тундры по берегам Алазеи и Колымы. Какая разность в климате, произведениях, населении, физиономии, стран! Какое расстояние между степенью умственного образования жителей столицы и народов кочующих!

Коль скоро перешагнете за Уральский хребет, или, по-тамошнему, Каменный Пояс, следовательно, вступите в Сибирь собственно, вас поражают самым неожиданным образом редкое добродушие и приветливость обитателей сей страны, которую все еще представляют себе столь многие, особенно иностранцы, ужасной холодной пустыней, наполненной злодеями и преступниками. Вместо того, путешественник встречает здесь, именно в южной части, роскошную растительность, хорошо возделанные поля, отличные почтовые дороги, большие, хорошо устроенные деревни и совершенную безопасность, какую едва ли можно найти в образованнейших государствах Европы. Везде принимали нас с радушным гостеприимством и бескорыстием и без малейшей задержки тотчас отправляли далее. При перемене лошадей, случалось ли то днем или ночью, вещи наши лежали на большой дороге без всякого присмотра, и часто, при малейшем изъявлении насчет того опасения, нам отвечали простосердечно.— «Небось! Тут ничего не украдут».

Мая 18-го приехали мы в Иркутск, и остановились в доме начальника адмиралтейства, лейтенанта М. И. Кутыгина, у которого в продолжение целого месяца, проведенного мной здесь, пользовался я самым радушным гостеприимством. Немедленно явился я к бывшему тогда сибирским генерал-губернатором Сперанскому. Удостоив меня самого лестного приема, он с предупредительной готовностью доставил мне всевозможные пособия к снаряжению и приготовлению всего нужного для нашего дальнейшего путешествия, так что в короткое время успел я запастись всем, что только здесь и отсюда получить было возможно. Между прочим M. M. Сперанский сообщил мне, по своей благосклонности, всю переписку, веденную им по предмету нашей экспедиции со всеми местными начальствами тех областей, через которые проезжать ей надлежало, как равно и донесения Геденштрома, посещавшего в 1811 году берега и острова Ледовитого моря, приказав мне представить собственное мнение мое обо всем, что казалось бы еще нужным и полезным для лучшего успеха в предприятии нашем. Письменные сведения и личное мое знакомство с Геденштромом, вызванным в Иркутск по распоряжению генерал-губернатора, были для меня весьма важны, ибо я узнал уже здесь, что предстоит мне в Нижне-Колымске и на берегах Ледовитого моря. Картина стран, покрытых вечным саваном, сотканным из снега и льдов, стран, где, кроме сурового климата, полагал нам непреодолимые препятствия еще недостаток в жизненных потребностях всякого рода, — такая картина была, признаюсь, по крайней мере непривлекательна; впрочем, она не имела никакого особенного влияния на веселую бодрость нашу, с какой, приступив к данному нам поручению, мы взяли для того надлежащие меры.

По прибытии в Иркутск (в первых числах июня) лейтенанта Анжу с прочими к экспедиции принадлежащими чинами и с инструментами, оставили мы 25 июня столицу Сибири, исполненные признательности и благодарности за участие, дружбу и и все приятности, которыми пользовались в ней и которые были для нас тем драгоценнее, что здесь некоторым образом расставались мы с образованным светом, отправляясь года на четыре в льдистые пустыни, где надлежало отказаться от всех приятностей и наслаждений общественной жизни, которыми с избытком пользовались в гостеприимном Иркутске, и особенно в радушном семейном кругу тамошнего губернатора И. Б. Цейдлера.

Июня 27-го прибыли мы все в местечко Качуг, находящееся в 236 верстах от Иркутска, на левом берегу Лены, которая отсюда начинает быть судоходной. Тут нашли мы устроенный для нас павозок, большое плоскодонное судно с палубой, и, нагрузив его припасами, заготовленными для нас в Иркутске адмиралтейством, пустились 28-го июня вечером вниз по течению величественной Лены.

Урочище Качуг являет собой нечто похожее на пристань, ибо отсюда сплавляются все купеческие товары и казенные тяжести к разным городам и местам, лежащим по Лене.

Для того употребляют суда двоякого рода: павозки и ангарки. Первые суть большие, широкие барки, которые нагружаются вескими тяжестями, отправляемыми до самого Якутска, но по причине своей величины они не могут подниматься вверх по реке, и потому, прибывши к месту своего назначения, разбираются и употребляются, как в Петербурге барки, на строение и дрова. Ангарки, напротив того, суда меньше, поднимающие не более 80 пудов груза, возвращаются назад греблей и бичевой. Есть еще род довольно больших, покрытых палубой судов с парусами: их употребляют для перевозки разных товаров по реке вниз и вверх. Путешественники налегке пользуются небольшими скороходными лодками и для безопасности держатся наветренного берега; со станций, расположенных здесь в известном, расстоянии одна от другой, они имеют право требовать столько гребцов, сколько лошадей значится в их подорожной, так что могут продолжать плавание свое довольно скоро и безостановочно, особенно вниз по реке.

Но вот все, что по сие время сделано здесь в пользу внутреннего сообщения по рекам, а оно по своей великой важности заслуживает особенного внимания в столь малолюдной земле, какова большая часть Сибири, где поселения отдалены одно от другого нередко на несколько сот верст, и преимущественно потому, что поселения, лежащие далее к северу, не могут существовать, ежели не подвезут им необходимых для содержания запасов из более южных и более обработанных областей. Величественные, исполинские реки пересекают Сибирь с юга на север и, кажется, самой природой предназначены нести избытки из южных стран ее в отдаленные северные, обитатели коих терпят недостаток во всем: главные реки соединяются между собой множеством побочных, больших или меньших, но вообще судоходных, так что едва ли найдется какое-либо средоточное место, до которого нельзя было бы достигнуть водой. Таким благодеянием природы хотя и пользуются, отправляя с Якутской ярмарки {Большая часть товаров отправляется по условиям, заключаемым на Якутской ярмарке в начале августа; но как нижняя северная часть Лены замерзает обыкновенно в сентябре, то нередко случается, что значительные казенные караваны не доходят даже до Жиганска.} в Жиганск, и в прочие вниз по Лене лежащие селения на больших или меньших судах некоторые необходимые жизненные потребности и предметы роскоши, как то: муку, соль, чай, сахар, горячее вино, табак и незначительное количество материй, однакож, при несовершенстве судов и недостатке работников для приведения их в движение, плавание не только бывает весьма ненадежно, но и производится обыкновенно столь медленно, что транспорты часто зазимовывают, не достигнув места своего назначения, и принуждены бывают останавливаться до следующей весны, где придется. Конечно, в таком случае доставляется иногда сухим путем некоторая часть самых необходимых вещей, но сего рода доставление сопряжено с столь великими затруднениями и обходится столь дорого, что привозимые таким образом в незначительном количестве товары продаются по чрезвычайно высоким ценам и большая часть бедных жителей не в состоянии ими запасаться. Потому беспрестанно находятся они в мучительнейшей неизвестности насчет столь важных для них подвозов, тем более, что остановка их влечет за собой, кроме недостатка в той или другой жизненной потребности, вредные следствия для здоровья вообще. Наконец, и самое сохранение грузов, остановившихся на зимовку, в продолжение которой часть товаров подвергается порче, крайне обременяет прибрежных жителей, обязанных ставить нужное число сторожей для надзора за казенным имуществом.

Все сии неудобства можно устранить, по моему мнению, постройкой одного парохода, с помощью коего суда успевали бы проплывать в месяц от Качужской пристани до отдаленнейших мест нижней Лены. Совершая таким образом плавание, можно удобно делать два оборота в одно лето, и через то достаточно снабжать северную Сибирь всем нужным. От подобного ускорения судоходства по Лене, все пространство, тысячи на четыре верст, между Иркутском и берегами Ледовитого моря, получило бы новую жизнь, промышленность возросла бы в тех странах, жители их имели бы необходимые потребности надежнее и по гораздо дешевейшим ценам, и сибирское лето, поныне слишком короткое, показалось бы более продолжительным от благоразумного употребления времени. При великом множестве неизмеримых лесов, растущих по обоим берегам верхней Лены, снабжение парохода дровами, уже нарубленными, будучи сопряжено с незначительными издержками, представляет мало затруднений, а жителям открывает новую отрасль промышленности.

Обратимся, однакож, к моему речному плаванию. Судно наше, скользя на поверхности величественной Лены, между высоких, романических берегов, неслось или по течению струй или под распущенным парусом, когда ветер благоприятствовал, или, в противном случае, на веслах.

Лена принадлежит, как известно, к числу величайших рек на земном шаре. От Качужской пристани до станка Риги, (на расстоянии 400 верст) протекает она через страну гористую, покрытую дремучими лесами, между берегами живописными (особенно в верхней, южнейшей половине), в своих видах до бесконечности разнообразными. По скатам гор видишь обработанные поля, луга, огороды и между ними хижины поселян, живущих здесь отчасти отдельными дворами, а отчасти небольшими деревнями {Жителям сих мест причиняют великий вред разлития рек, которые от сильных проливных дождей и скоро растаявших снегов в ущельях гор нередко выступают из берегов и, разливаясь, заносят обработанные уже поля, луга и огороды вязким, бесполезным илом. Через то они лишаются плода трудов своих и средств для прокормления себя и содержания своих незначительных стад рогатого скота. В таком случае они обращаются к казенным магазинам, которые каждый год всегда изобильно пополняются избытками с плодоносных полей иркутских и красноярских. Сии запасные житницы весьма благодетельны и необходимы для существования здешних жителей; нуждающимся в пособии отпускают из них по дешевым ценам зерно и муку.}. Самая река усеяна множеством низменных островков, поросших лесом. Горы постепенно возвышаются и становятся более утесистыми; у станка Риги вдруг поворачивает Лена круто на восток, и с первого взгляда кажется, что сближающиеся внизу оба стремнистые берега, как будто стесняют течение реки. С сего места принимают многие отрасли горных хребтов направление к югу, и Лена, освободясь от стеснявших ее доселе гор и отвесных скал, величественно и великолепно продолжает свое течение между низменными берегами.

Из рек, вливающихся в Лену на означенном пространстве, упомяну только об Орленге, впадающей в нее с правой стороны; она замечательна по мелкозернистому песчаному камню, добываемому в горах, образующих берега реки, и употребляемому жителями на бруски, которыми запаслись и мы; впоследствии они были для нас весьма полезны.

Между Ригой и станком Усть-Кутским попадается кое-где несколько отмелей, затрудняющих плавание во время мелководья; далее, однакож, ходят употребляемые здесь плоскодонные суда везде беспрепятственно. При устье реки Куты, впадающей в Лену с левой стороны, построено русскими в 1631 году первое постоянное зимовье на берегах Лены, которую открыли в первый раз в 1607 году мангазейские или туруханские, а потом в 1628 году енисейские казаки. Последние спустились с верховья Идирмы в Куту, а первые поднялись по реке Нижней Тунгуске, из которой, преследуя непокорившиеся еще якутские племена через узкий волок, вошли в Вилюй, а по нему в Лену. От станка Заборья до города Киренска считается по сухопутному пути только 35 верст, а по Лене 105. Она течет большими извилинами по сему пространству, которое от того и названо Великими луками, и при глубине в семь сажен не имеет почти ни малейшего стремления. От станка Риги горы опять начинают показываться с правой и с левой сторон. У Киренска вся левая береговая покатость состоит из черного шифера с настилками слюды. Несколько верст вниз, на той же стороне, находятся слои зеленого шифера в красной глине; далее верст за 100 весь берег состоит из обыкновенной глины и не настоящего шифера. Около так называемых Щек, в 250 верстах ниже Киренска, левый берег образуют известковые скалы, содержащие в себе жилы кремнистой породы и кристаллы известкового шпата. Сии скалы беспрестанно умножаются на расстоянии 350 верст выше города Олекмы {По современной транскрипции — Олекминск. — Ред.}, у которого берега опять понижаются и делаются низменными. В них лежат во множестве обломки зеленого порфира, простого кварца с глиммерными блестками и глиммерным шифером в величайшем количестве. Около 150 верст до Олекмы крутой берег состоит из слоев разноцветного шифера, светлозеленых, а в промежутках светлосерых, очень тонких; попадается также шифер зеленого цвета, жесткий и неудобораскалываемый песчаник, а между шиферными настилками кое-где несколько гипса. Наконец, весь левый берег у Олекмы составляет глина, в которой сероватый шифер стелется довольно толстыми пластами, и нередко показывается прекрасный гипс ослепительной белизны.

Около 180 верст выше Якутска, и станка Батомоя {По современной транскрипции — Битамай. — Ред.}, правый берег Лены образован из отвесно стоящих скал, которые по своему виду называются Столбами; в них, говорят, находятся различные породы мрамора. Далее, верстах в 60 ниже Столбов, видны в высоком отвесном берегу из чисто известкового камня пещеры, подземные ходы и тому подобное. Это, кажется, остатки от бывших поисков серебряной руды, которую, по известным признакам надеялись здесь открыть; но как найдено только незначительное количество свинца, а серебра вовсе не оказалось, то работы вскоре прекратились. В одной из сих пещер, в 120 верстах от Якутска, доктор Кибер нашел странное явление природы: посреди пещеры в несколько сажен глубины на утесистой почве растет, повидимому, довольно успешно лиственица, несмотря на мрак, ее окружающий.

В заключение моих кратких, неполных замечаний о качестве Ленского берега, сообщу еще нечто о двух примечания достойных совершенно противоположных ключах, находящихся верст за 150 ниже Столбов. Один из них, вытекающий из крутого известкового утеса на левом берегу, издает серный запах при высокой температуре; другой, вьющийся на правом берегу, содержит холодную, весьма прозрачную, но вкусом присоленую воду.

Город Киренск есть не иное что, как довольно жалкая деревня, и не представляет ничего примечательного, кроме того, что жители его, занимаясь огородничеством, снабжают Якутск, между прочим, отличнейшей капустой, картофелем, репой и другой зеленью, даже огурцами, которые, однакож, в иные годы, при наступлении ранних морозов, не слишком удаются. Огороды располагаются всегда так, чтобы с северной и восточной стороны были защищены горами, утесами или лесом. Неподалеку от станка Частые Острова, около 250 верст ниже Киренска, Лена, при глубине в 12 сажен, с великим напором протесняется между скал, отвесно поднимающихся на 80 сажен. Сие место, называемое Щеки, знаменито по необыкновенно сильному и продолжительному эхо, повторяющему ружейный и пистолетный выстрел раз сто или более, и притом стань усиливающему отголосок, что кажется слышишь продолжительный беглый огонь, даже пушечную пальбу целого парка. На сем месте, рассказывали нам, случилось за несколько лет перед сим весьма печальное происшествие: тунгус, преследуя на лыжах лося, заметил в своем охотничьем пылу так же мало, как и перепуганный зверь, что находится на краю отвесной скалы, и оба низринулись в 80-саженную бездну, на неровный лед реки, где нашли их совершенно разбитыми.

Поблизости Щек торчит из речного русла довольно высокий утесистый столб, который прибрежные жители, в знак признательности, называли Пьяным Бычком, потому что за несколько лет, к немалой их радости, разбилось об него по неосторожности кормчего судно с хлебным вином, причем, они, разумеется, поживились частью дорогого груза. Этот памятник столь занимательного кораблекрушения объехали мы благополучно и при заметно уменьшившейся быстроте течения проплыли мимо устья Витима, реки, знаменитой по добываемой на ее берегах слюде, а еще более по превосходным соболям, которые, после олекминских почитаются лучшими в целой Сибири. Вообще леса на правом берегу Лены изобилуют различными пушными зверями отличной породы, между тем как на левом берегу они попадаются реже и меха их ценятся не столь высоко. Естественной причины сказанному должно искать в том, что правый берег покрыт дремучими лесами, соединяющимися непосредственно с лесами Яблонного Станового хребта {Так называется горный хребет, протягивающийся вдоль Лены с востока на юг и соединяющийся с Байкальскими горами.}, в которые не проникали самые отважные промышленники; напротив того, левый берег не столь лесист, более заселен и, следовательно для них доступнее {На современных картах этот хребет подразделен на два: Яблоновый и Становой — Ред.}.

Июля 9-го находились мы напротив города Олекмы {Олекминские соболи почитаются лучшими в Сибири; иной превосходный соболь продается по 50, по 100 рублей и дороже. Здешние беличьи меха, отличающиеся весьма густым, длинным и темносерым волосом, покупаются также в значительном количестве и по дорогим ценам. Потому Олекма есть важный город по торговле пушными товарами; он замечателен еще и тем, что составляет в Сибири порубежную черту земледелия, за которой, далее к северу, оно прекращается, да и здесь не всегда с успехом производится; часто ранние морозы уничтожают надежды земледельца. Сеют почти исключительно озимую рожь.}, тут же при сильном дожде поднялась с низу реки столь жестокая буря, что совершенно остановила течение реки с нашим павозком и заставила нас прибегнуть к средству, которое употребляется здесь в таких обстоятельствах не без успеха: связав веревками четыре листвени в ряд, прикрепили их веревками к передней части нашего судна и, привесив к ним камни, погрузили их вершины в реку с небольшим на сажень от поверхности воды; при такой глубине нижнее течение в реке, не будучи подвержено влиянию ветра, понесло нас вперед посредством нашего подводного паруса вопреки ветру и сильному волнению, причем нашего павозка не метало поперек реки, как прежде.

Несмотря на продолжительный дождь во время плавания, несколько раз видели мы горящие леса на великих пространствах вдоль берегов. Мелкий кустарник и сухой валежник были большею частью уже сожжены, но исполинские сосны и листвени, совершенно объятые пламенем, стояли густыми рядами, подобно огромным огненным столбам, и отражавшимся от них в реке заревом, при ужасном треске смолистого хвойника, представляли, особенно ночью, великолепное зрелище. Подобные лесные пожары, простирающиеся нередко верст на сто, случаются здесь довольно часто, и почти всегда от беспечности промышленников или проезжих: они не гасят огня, разводимого ими для приготовления пищи или для того, чтобы посредством дыма избавиться ночью от комаров, омрачающих здесь воздух своими, подобно облакам, густыми роями и причиняющих нестерпимое мучение. Такие лесные пожары, уже сами по себе вредные, делаются несравненно вреднее потому, что тревожат и разгоняют дичь и пушных зверей, всякого рода в отдаленные страны. Хотя вред на самых промышленников падает, но все-таки не может их образумить и сделать осторожными.

Чем далее на север подавались мы, тем пустыннее во всяком отношении становились берега Лены; у Олекмы приметны еще последние следы садовничества и земледельства, но далее исчезают севершенно; жители достают себе пропитание исключительно одним скотоводством и рыбной ловлей. Кроме станков, весьма редко где попадаются небольшие селения, да и те с их обывателями находятся в бедственном состоянии. Приезжавшие к нам со станков гребцы были покрыты рубищами жалкого вида, удручены недостатком и нуждой, что заметно особенно на русских крестьянах, которые встречаются до станка Улаханы {По современной транскрипции — Улахан.— Ред.}, находящегося верстах в 50 от Якутска; оттуда далее на север все народонаселение состоит из одних только якутов, которые, как природные туземцы, свыклись с суровым климатом, проистекающими от него недостатками и средствами пособить себе гораздо более, нежели чужеземные переселенцы, а оттого и подвержены нужде менее русских.

Проведя целую ночь на мели, наконец, достигли мы Якутска 25 июля, по 27-дневном плавании от Качуга до сего города (около 2500 верст). Весной, когда река течет гораздо быстрее и противные ветры не задерживают, можно проплывать от 190 до 200 верст в сутки и совершить плавание в 13 или 14 дней.

По прибытии в Якутск немедленно явились мы к тамошнему главному начальнику, статскому советнику Миницкому, известному своей прежней, отличной службой во флоте. Он принял нас весьма ласково и дружелюбно и во все время нахождения экспедиции нашей во вверенной его управлению области всегда с предупредительной готовностью старался оказывать нам пособие и помощь во всех потребностях, что в лишенном всего пустынном крае имело самое существенное влияние на успешный ход нашего предприятия. Нас обоих, Анжу и меня, поместил он в собственном своем доме; мы в продолжение нашего пребывания в Якутске, имели много случаев почерпнуть из его поучительной беседы весьма важные уроки и на опыте основанные советы касательно странствования нашего по такой земле, которую изучил и узнал он после долговременного в ней пребывания и многократных путешествий по большей части Сибири.

Якутск носит на себе совершенный отпечаток хладного, мрачного севера. Город расположен на голой равнине, примыкающей к левому берегу Лены. В его широких улицах видны только незначительные дома и хижины, окруженные высокими деревянными заборами. Между серыми, мертвыми бревнами и досками тщетно будете искать дерева или хотя одного зеленого кустика; ничто не изобличает здесь существования кратковременного лета, разве только отсутствие снега, который своей белизной, быть может, несколько оживляет печальную серую единообразность.

В городе считается всего 4000 жителей, около 500 домов, пять церквей (из коих три каменные и две деревянные), один монастырь; при нас строился каменный гостиный двор. Единственную достопримечательность Якутска составляет старинная деревянная крепость, или острог, с угрожающими падением угловыми башнями, которую в 1647 году построили завоеватели Сибири — казаки. Сколь ни ветх сей памятник первого основания Якутска, однакож жители взирают на него с благоговением и охотно рассказывают о богатырских подвигах своих предков, начале и приращении своего любезного города, который, к счастью, большая часть из них любит и находит довольно красивым. Впрочем в последние тридцать лет он действительно улучшился приметным образом; уже исчезли все якутские юрты, виденные в нем в 1793 году капитаном Биллингсом между обывательскими домами; тогдашние льдины {Во всех отдаленных северных странах Сибири вставленная в отверстие окна чистая ледяная пластина, спаянная снегом и водой, заступает место стекол, которые от чрезмерно сильных морозов лопаются. Даже слюда из которой там сбивают окна, не может устоять против жестокой стужи и потому при наступлении зимы вынимается и заменяется ледяной пластиной.} и даже слюда, заменены стеклами, по крайней мере у более зажиточных горожан, а в некоторых домах мерцает уже заря комнатной роскоши, как то: большие окна, высокие комнаты, створчатые двери и тому подобное.

Якутск, как известно, есть средоточие не малой части северной сибирской торговли. От Анабары до Берингова пролива, от берегов Ледовитого моря до находящегося у Олекмы горного хребта Алдана, из Удского острога, даже из Охотска и Камчатки, с пространства, составляющего несколько тысяч верст в окружности, свозятся в сей город драгоценнейшие и простые пушные товары всякого рода; сверх того моржовые зубы и загадочные мамонтовые кости, остатки допотопные, для промена или продажи в течение лета. В оборот приводится всего более нежели на два с половиной миллиона рублей, и одних пушных товаров бывает миллиона на полтора {На ярмарке 1836 года пушных товаров в продажу поступило: белок 615 тыс., лисиц 16 тыс., речных бобров 500, выдр 200, куниц 2000, песцов 20 тыс., горностаев 45 тыс., хорьков 3500, струи кабарожьей 10 тыс., соболей 18 тыс., моржового зуба пудов 1000, мамонтовой кости пудов 1900.}.

Со вскрытием Лены купцы приезжают из Иркутска в Якутск, привозя с собой в обмен всевозможные товары, какие только нужны здесь в житейском быту. Кроме крепкого черкасского табаку в папушах, играющего важную роль, главнейшие предметы торговли суть: хлеб в зерне и мука, чай и сахар, горячие напитки разных сортов, особенно водка, китайские бумажные и шелковые материи, низшей доброты сукна, медные и железные вещи, стекло и т. д. Жители Якутска не упускают случая запастись в продолжение ярмарки всем нужным, ибо с окончанием расторжки мелкие торгаши возвышают цены на товары до чрезвычайности, а некоторых нельзя достать и за деньги.

Времени главной расторжки нельзя назвать собственно ярмаркой, по крайней мере в том смысле, какой она имеет в России: здесь не видишь ни тени того, что происходит на всех других наших ярмарках: товары нигде не выстанавливаются. Особенно ярмарка не сопровождается никакими народными увеселениями: на улицах даже не заметно увеличившейся деятельности или суетливости. Купцы как будто прячутся со всеми своими товарами в домах или дворах; там решают они свои дела, стараясь как можно более содержать друг от друга в тайне цены товаров и имена тех лиц, с которыми намерены торговать; одни мещане и казаки занимаются почти исключительно торговлей пушным товаром с окрестными якутами; беднейшие из них употребляют капитал свой, сколь ни был бы он малозначащ, на то, чтобы в продолжение зимы мало-помалу понакупить некоторое количество шкур и по том с значительным барышом продать их иркутским гуртовым купцам ичи променять им на различные житейские и другие потребности. Как говорили мне, между русскими не найдется ни одного ремесленника. Напротив того, здешние якуты, занимавшиеся некогда только звериной ловлей и скотоводством, принялись ныне за разные ремесла и доставляют своим бывшим учителям, русским, все нужное, получая от того значительную прибыль. Между ними находятся искусные плотники, столяры, резчики, даже живописцы {Все образа в новом каменном соборе и столярная и резная работы на иконостасе произведены якутами весьма красиво и хорошо.} и они отличаются понятливостью, любовью к труду и порядку. О воспитании детей заботятся здесь мало: ребенка с малолетства отдают обыкновенно какой-либо якутке, которая, вскормив посильно и по крайнему своему разумению, года через два или три возвращает воспитанника, конечно, уже несколько объякученного, родителям; дома он дорастает и, научившись несколько грамоте у священника или причетника, посвящается постепенно в таинства сибирской торговли пушным товаром или определяется в писцы какого-либо присутственного места для достижения чинов, на которые и в Якутске бывают крайне падки. Таким первоначальным воспитанием здешнего юношества объясняется с первого взгляда странным кажущееся явление, что даже в несколько высшем кругу общества якутский язык играет почти столь же главную роль, какую французский в обеих наших столицах. Это обстоятельство крайне поразило меня на одном блестящем праздничном обеде, который давал богатейший из здешних торговцев мехами в именины своей жены. Общество состояло из областного начальника, почетнейшего духовенства, чиновников и некоторого числа купцов, но большая часть разговоров была так испещрена фразами из якутского языка, что я, по незнанию его, принимал в беседе весьма слабое участие.

Хлебосольство жителей Якутска славится повсюду и вошло почти в пословицу, но как здесь бывает обыкновенно мало приезжих или путешественников, в отношении которых они могли бы исполнять сию добродетель, то якутчане ограничиваются почти исключительно своим собственным кругом и, имея много свободного, праздного времени, проводят его в довольно шумных собраниях, где кушанья и напитки составляют, разумеется, главные предметы их наслаждения. После пышного стола, приправленного наливками в изобилии, старики проводят остальное время за стаканчиком пунша и карточным столом, а дамы за кипящим самоваром и тарелками с калеными кедровыми орехами, которые пощелкивают беспрестанно: молодежь между тем танцует сибирскую восьмерку под гусли или скрипку. Так проходит день за днем, единообразно, без малейшей перемены, исключая разве тот случай, что нечаянным образом попадется в Якутск какой-нибудь новый, в остальном мире уже преданный забвению, дамский наряд: он возбуждает всеобщее внимание, зависть и соревнование, ибо, несмотря на уединенность здешнего края, наряд составляет и здесь для дам самую существенную принадлежность и наслаждение жизни. Каково в Якутске живали прежде, «во дни оны», не знаю; слышал, однакож, от многих старожилов горькие жалобы, что настоящее поколение крайне уклонилось от прежних, скромных и простых нравов, страсть к картежной игре, нарядам, мотовству чрезвычайно в нем усилилась и разорила уже не одно семейство вконец. По кратковременному пребыванию моему в Якутске я не в состоянии сказать ничего решительного на счет основательности таких жалоб; не следует ли, однакож, приписать их отчасти также стариковщине, которая здесь, как и везде, почитая свой век блаженным, осуждает настоящий?

После моего маленького отступления обращаюсь опять к нашей экспедиции.

Неутомимыми, деятельными распоряжениями Миницкого были мы приведены в состояние предпринять путешествие к Ледовитому морю еще до истечения лета. Лейтенант Анжу поплыл с своим отрядом вниз по Лене в первых числах августа. Около того же времени отрядил я вперед мичмана Матюшкина в Нижне-Колымск для приведения в порядок и устроения всего нужного к принятию и пребыванию там экспедиции. Вскоре после того, едва покрылись льдом болота и реки, поручил я штурману Козьмину присмотр за всеми из Якутска назначенными припасами, следовавшими равномерно в Колымск, как главный пункт наших действий, но сам не мог отправиться прежде 12 сентября.

 

 

С Якутска прекращается тележная и санная езда; отсюда до Колымска и по всей огромной льдистой пустыне северной Сибири нет ни одной проложенной дороги, только изредка встречаются узкие, кочковатые тропинки, проложенные через болота, сквозь обширные леса, густо сросшиеся кустарники, по холмам и крутым горам, так что не иначе, как верхом на лошади, можно достигать до мест более ровных, где начинается санная езда на оленях и собаках. По так называемой Якутской дороге, от правого берега Лены наискось до Алдана, устроены для перемены лошадей станции на расстояниях 15, 18 и 40 верст. 12 сентября, в полдень, при ясной погоде, отправился я в путь и с поклажей своей переехал в лодке через реку на противоположный берег, где на станции должны были дожидаться нас лошади. В сем месте Лена сужена множеством островов, так что главный средний проток ее не шире четырех верст. Моими спутниками были матрос, прибывший со мной из Петербурга, и отставной унтер-офицер из Якутска, прежде ездивший уже с Геденштромом по берегам Ледовитого моря. В сношениях моих с якутами и другими сибирскими племенами он служил мне толмачом {Переводчиком. — Ред.}; сверх того, опытностью своей, ловкостью и истинно русской сметливостью был впоследствии весьма полезен для экспедиции. Мы заказали вообще тринадцать лошадей, из коих три были назначены для меня и моих спутников, а остальные под инструменты, путевые припасы, зимнее платье и разные другие, в дороге необходимые потребности.

По прибытии моем на станцию я нашел ее совершенно пустой: не видно было ни людей, ни лошадей. «Худое начало!» — подумал я, но унтер-офицер утешил меня уверением, что так случается часто и что станционные якуты со своими лошадьми, вероятно, откочевали версты за три в долину, где находятся лучшие пастбища. Тотчас отправили мы двух лодочников отыскивать их, а сами между тем развели на берегу огонь, чтобы пообогреться от довольно сурового осеннего ветра и подкрепить себя горячими щами к предстоящему пути.

Наконец, спустя часа три, показались наши проводники с лошадьми, и мы тотчас принялись укладывать на них свои вьюки, перевешивая на каждую лошадь по пяти с половиной пудов, или 220 фунтов, именно по два с половиной пуда на каждую побочню, и по полпуду промеж побочень. Для укрепления и привязки вещей употребляются веревки, витые из конских волос. Навьючив таким образом лошадей, привязывают заднюю поводами к хвосту передней так, что они на ходу тянутся одна за другой гусем. При нашем караване в девять лошадей находились только два проводника; один иэ них сидел на передовой, управляя поездом, а другой на самой задней, присматривая за всем и пособляя первому, где нужно было. Должность проводников претрудная: она требует особенной сноровки и уменья, потому что в гористых местах лошади часто сбрасывают с себя ношу и отвязываются, а в болотах вязнут. В таких случаях передний проводник должен быть в готовности пособить и привести все в надлежащий порядок, причем, разумеется, задний проводник, неусыпно надсматривающий за целым караваном, работает и хлопочет не менее своего товарища. От долговременного навыка проводники якуты приобретают проворство и сметливость в столь высокой степени, что одного опытного из них достаточно бывает для управления вьючным караваном в 20 лошадей и содержания его в совершенном порядке, несмотря на то, что в таком случае он принужден бывает итти большей частью пешком. Караван следует шагом и, смотря по более или менее затруднительной дороге, проходит в сутки от 20 до 50 верст.

Приведение в порядок и увязка наших вещей занимали нас довольно долго, и мы тронулись уже под вечер, довольно поздно. Вскоре оставил я тянувшийся медленным шагом караван и с одним из моих спутников отправился вперед. Мы ехали по узкой тропинке, извивавшейся частью между ивовыми кустами, частью по равнинам, усеянным небольшими озерами, на которых и между которыми водится множество диких уток, и куропаток. В весьма короткое время мы настреляли их себе на ужин довольно много, и при захождении солнца приехали к стоявшей уединенно якутской юрте: она величается почтовой станцией и находится от первой в 13 верстах. Начало уже смеркаться, и я решился было в ней переночевать, но вскоре оставил свое намерение, когда, заглянув в нее, нашел ее наполненной людьми, животными и отвратительнейшей нечистотой. Итак, расположился я в ближнем лиственичном лесу, где довольно приятно провел ночь на разостланной медвежьей шкуре, под толстым меховым одеялом, возле ярко пылавшего костра.

При восхождении солнца я пробудился от сильно трещавшего хвороста, который набросали прибывшие с вьючными лошадьми якуты в потухавший уже огонь. Воздух был чистый и свежий; термометр показывал 2° ниже точки замерзания, что показалось мне при одевании довольно несносным: с содроганием, в буквальном смысле сего слова, подумал я о предстоявшей сибирской зиме, в продолжение которой несколько градусов мороза называется теплой погодой, и не понимал, как можно будет сносить беспрестанную жестокую стужу! Но человек создан для всех климатов, для всех поясов земли. Нужда, твердая воля и свычка приучают его ко всем неудобствам, даже к самым ужаснейшим телесным страданиям. Спустя несколько недель мне, наравне с колымцами, казался мороз в 18 и 20 градусов мягкой температурой.

Вскоре все пришло в движение; на огонь поставили для меня чайник, а для моих провожатых котел со щами. В продолжение нашего завтрака пригнали лошадей с ближнего луга, навьючили их, и мы пустились далее, поднимаясь на возвышение, поросшее лиственицей и сосной. У тропинки, по которой тянулся наш поезд, стояло несколько устарелых дерев: их сучья были увешаны конскими волосами, а корни утыканы множеством шестов и прутьев, изукрашенных также подобным образом. Наш якут проводник остановил караван, слез с лошади, выдернул из ее гривы несколько волос и с благоговением прицепил их к сучку одного дерева; затем объявил он нам, что, умилостивив горного духа такой, по туземному обычаю принесенной, жертвой, можно уже надеяться на его защиту в предстоящем пути. Странствующие пешком посвящают здесь сибирскому лешему прутья, втыкая их в землю. Такое простое изъявление благоговения перед невидимым существом заменяет здесь длинные молитвы, которые совершают в Монголии у обо, или священных холмов, находящихся почти на каждом, несколько значительном возвышении. Здесь, равно как и там, цель одинакова, и обычай проистекает из одного источника, но только шаманского горного духа умилостивить, кажется легче, нежели ламайского. Якуты, впрочем, строго придерживаются сего обряда, и даже те из них, которые исповедуют христианскую веру, не гнушаются еще оказывать своему отставному горному духу знаки почтения.

Сегодня якуты мои пели во всю дорогу без умолку: напев их, единообразный и заунывный, есть отголосок их скрытного, угрюмого, суеверного характера. Но более разнообразия и поэзии представляют самые слова якутских песен: в них воспеваются красоты природы, стройно и роскошно растущие дерева, шум быстрых рек, высота гор и т. п. Певцы большей частью импровизаторы и усматривают во всем одни очаровательные красоты: в пустыне прелестную страну, в полуобгоревшем сосновом стволе прекрасное могучее дерево, в первой встретившейся грязной луже чистое, словно кристалл, прозрачное озеро. Сначала приписывал я такие преувеличения их выспренному воображению, но вскоре узнал от своего чичероне — унтер-офицера, — что они столь высокопарно превозносят область горного духа только из страха, чтобы его не рассердить и задобрить.

Проехав 13 августа 63 версты и переменив лошадей только раз на половине сего пространства, под вечер прибыли мы к станционной юрте. Во всю дорогу выхваляли мне ее простор и особенно отличную опрятность; я было наперед уже радовался хорошему, теплому ночлегу, но, к сожалению моему, удостоверился, что надобно быть непременно природным якутом, дабы найти хоть несколько сносными господствовавшую в нем, как и в других юртах, спершуюся атмосферу и все, ее сопровождавшее. Только частый, холодный дождь принудил меня укрыться в хваленой юрте, но удушливый воздух, бесчисленное множество всякой гадины, крик детей и рев скотины, помещаемой в жилье от холода, не дали сомкнуть глаз, и я очень обрадовался рассвету и возможности отправиться в путь.

От продолжительных дождей дорога, и без того уже негодная, еще более испортилась, а в иных местах сделалась почти непроходимой и потому крайне затрудняла нашу сегодняшнюю езду; зато пройденное нами пространство представляло великое разнообразие видов. Веселый вид придает сей стороне множество небольших озер, которыми здесь усеяна вся поверхность и которые заставляли нас употреблять в объезд более 20 верст лишних. Все сии небольшие озера, имея правильно-овальный очерк, заключают в своем образовании нечто отменно привлекательное: крутые, лиственицею поросшие берега, защищая водную поверхность, уподобляют ее огромному гладкому зеркалу: вечно царствует здесь тишина и безмолвие, и нарушаются только изредка испуганной птицей или вертлявой белкой, прыгающей по деревьям.

Проехав около 40 верст от ночлега, мы спустились в ложбину, или долину Миоре — по многим отношениям примечательнейшее из всех мест, какие мне встречались на пути: она продолговато-круглого правильного очертания, имеет в поперечнике 8 верст и окружена земляным возвышением, похожим на вал, в иных местах в 10 сажен вышины, без сомнения, берегом бывшего некогда значительного, но уже иссякшего озера; еще и ныне находится на самом дне долины много соединенных между собой озер, небольших, но чрезвычайно рыбных. Это обстоятельство и притом защищенное положение долины и весьма обильные пастбища побудили некогда одного богатого тунгусского старшину Миоре, по имени коего она называется, в ней поселиться; но подававшиеся беспрестанно с юга якуты вытеснили его отсюда далее, на лежащие к северу тундры, и основали здесь значительнейшее и многолюднейшее из всех поселений, встречающихся на пути до самого Алдана. Множество больших и малых юрт, из которых иные уже несколько походят на русские крестьянские избы своим размером, две порядочные церкви, с колокольнями, живость в движении народонаселения, большие стада и табуны — все вместе представляет разительную противоположность сей отменно веселой долины, сего оазиса, с пустыней, его окружающей. Цветущим своим состоянием обязано здешнее селение преимущественно одному якутскому голове, который собственным иждивением построил и украсил упомянутые две церкви. Говорят, что его наличный капитал простирается до полумиллиона рублей; несмотря на то, придерживаясь своих прародительских обычаев, он еще не изменил нравам отцов: живет в юрте, греется, как истинный якут, у чувала (камина), пьет кумыс {Известный напиток, который якуты приготовляют из кобыльего молока, так же как и татары, с той только разницей, что, к счастью их, не умеют делать его хмельным; он весьма приятен и столь питателен, что якут, отправляясь далеко от своего жилья на сенокосы, берет с собой, вместо всякой другой провизии, часто только мешка два кожаных кумыса и несколько дней сряду им питается.} и ест на здоровье конину.

Главнейшую отрасль промышленности сего поселения составляют скотоводство, звериная ловля, торговля мехами и извозничество, по поводу коего держат здесь значительное количество лошадей.

О происхождении якутов, их обычаях и образе жизни вообще писано уже столь много и столь подробно, что после всего мне кажется почти излишним умножать прежние известия моими замечаниями, схваченными налету, во время скорой езды: ограничиваюсь только сообщением некоторых этнографических главных очерков, нужных для уразумения моего рассказа, дабы тем избавить читателя от труда рыться в других, полнейших описаниях.

Оклад лица и язык якутов совершенно подтверждает предание об их татарском происхождении {Предание говорит, что некто из татар, по имени Сахалар, перекочевал из какой-то земли, лежащей где-то за горами, к Киренге на Лену, поселился тут, женился на тунгуске и сделался родоначальником якутов, которые потому еще и ныне называют себя сахаларами.}. Они народ в полном смысле пастушеский: главное богатство их заключается в многочисленных табунах и стадах рогатого скота, доставляющих им почти все нужное для пропитания и содержания. Изобилие пушных зверей, обитающих по бесконечным лесам, и прибыль, получаемая от продажи их русским, заохотили и пристрастили якутов к звероловству, которым занимаются они с неутомимым рвением и удивительным искусством. С самого младенчества приученные к лишениям всякого рода и в них закаленные, якуты с величайшим терпением противостоят всем житейским нуждам, неразлучным с суровым климатом их земли.

Между прочим, они кажутся почти совершенно нечувствительными к стуже и почти до невероятной степени могут переносить голод.

Пища их состоит из кобыльего и коровьего молока, из конины и говядины, но только вареной; о жарении и печении, также о хлебе, якуты не имеют никакого понятия. Жир почитается у них величайшим лакомством, а самое неумеренное пресыщение оным — высочайшим блаженством; они употребляют его в разных видах: сырой и топленый, свежий и испортившийся, и, полагая все достоинство только в количестве, а не в качестве какой бы то ни было пищи.

Дабы умножить объем и придать несколько вкуса пище, берут они внутреннюю часть коры сосновой, предпочтительнее лиственичной, оскабливают ее, толкут мелко, мешают с рыбой, частицей муки, молоком, особенно с жиром, варят из такой смеси нечто похожее на размазню и пожирают в ужасном количестве. Из коровьего молока приготовляется у них так называемое якутское масло, по-настоящему род сыра или творогу, на вкус кисловатого, не очень жирного и составляющего, даже без хлеба, довольно изрядную пищу.

Мужчины и женщины страстно любят курить табак, и притом самый крепкий, какой только достать могут, преимущественно черкасский. Глотая весь табачный дым, они приходят от того в какое-то опьянение, которое иногда, ежели якут разъярится, производит пагубные следствия. Нe зная искусства делать кумыс хмельным, почему потребно его великое количество к произведению желаемого действия, они предпочитают ему горячее вино {Хлебное вино, водка. — Ред.}, хотя им оно и весьма дорого обходится по причине привоза из отдаленных мест. Русские закупщики мягкой рухляди, пользуясь страстью якутов, ставят горячее вино и табак важнейшими предложениями в торговых с ними сношениях.

У якутов бывают жилища двоякого рода: летом уросы {На постройку таких уросов сдирают кору с берез большими лепестьями, размягчают ее посредством варки и сшивают вместе; будучи снаружи белы, а внутри желты, уросы представляют вид весьма красивый и издали уподобляются исполинским холстинным шатрам.} — род легких конических шатров, составленных из жердей и обтянутых берестой; в них кочуют они по обильным травой лугам, на которых пасутся их стада, между тем как хозяева стад беспрестанно запасаются на зиму нужным количеством сена; с наступлением зимы переходят якуты в свои теплые юрты. Они суть род хижин, строимых поверх земли из тонких бревен, в виде отрезанной пирамиды, покрываемой снаружи толстым слоем травы, глины, дерна и имеющей размер сообразно с потребностями в ней помещающихся. В таких жильях окна заменяются много что двумя, тускло освещающими внутренность их, небольшими, квадратными отверстиями, в которые зимой вставляются льдины, летом вклеивают рыбьи пузыри, а иногда порядочно напитанную жиром бумагу. У бедных пол опускается вниз, обыкновенно на два или на три фута, и плотно убивается из глины, а у богатых поднимается и выстилается досками. Вдоль стен устраиваются из лежачих шестов широкие залавки, похожие на низкие полати, которые вместе служат и кроватями и по числу жильцов, или по крайней мере женатых, разгораживаются слегка на несколько отделений. По середине юрты, ближе к дверям, ставится чувал — род очага, или открытого камина, с трубой, проведенной в кровлю; в нем горит беспрестанно огонь для тепла в юрте и для варки пищи.

По стенам развешиваются платье, белье и другая домашняя рухлядь, но во всем господствует поэтический беспорядок и величайшая неопрятность. Вне юрты ставят кругом еще несколько подобным образом построенных сараев для коров, которые пользуются здесь тем преимуществом, что стоят под крышей и кормятся сеном, а иногда в жестокие морозы их помещают даже в юрте, в переднем темном пространстве по обеим сторонам дверей; лошади, напротив того, остаются всегда под открытым небом и должны скудно питаться иссохшей осенней травой, выгребая ее копытами из-под снега. Только в случае дальних поездок кормят их за несколько дней сеном для подкрепления. Хотя зодчество и устройство якутских жилищ крайне несовершенны, однакож они в полной мере соответствуют здешнему климату, местности и потребностям жильцов, а в некотором отношении даже предпочтительнее появляющихся уже здесь кое-где русских крестьянских изб, в особенности потому, что на постройку юрты употребляются не настоящие бревна, а только одни тонкие древесные стволы; равномерно и чувал, с вечно пылающим огнем его имеет то преимущество, что, вытягивая беспрестанно воздух, некоторым образом очищает в юрте атмосферу, напитанную всякого рода испарениями. Словом, как бы то ни было, юрта удовлетворяет всем нуждам якута в рассуждении удобства жизни, так что он спокойно проводит продолжительную, ужасную зиму без страданий от холода. Днем мужчины ходят на охоту; женщины сидят вокруг чувала, обделывают звериные кожи, шьют платье, вьют веревки, вяжут сети и т. д., а вечером, когда вся семья собирается вместе, курят табак, пьют кумыс и в ужасном количестве едят, со свежим или прогорклым жиром, хорошо уваренную сосновую размазню. Случается, что в это время князец, или старшина, разбирает небольшие споры между своими; дела поважнее поступают к голове целой волости, или улуса {Улус составляет целое якутское колено, состоящее под общим начальником (головой) и разделяющееся на несколько наслегов (ночлегов); каждый из них имеет своего старшину, или князца, из числа коих избирается голова над целым улусом. На Колыме есть улус, состоящий из десяти наслегов. Принадлежащие к одному улусу называются родниками (родовичами).}. День заключает нередко какой-нибудь шаман, который в полночь у тлеющих на чувале угольев совершает свои заклинания для отыскания заблудившейся скотины, для излечения от какой-либо болезни или испрошения помощи у духа в предстоящем пути и других предприятиях — иногда даже для прекращения долговременной тяжбы, не оконченной обыкновенным порядком.

Хотя почти все якуты крещены и уже переведены на их язык заповеди, часть нового завета и главнейшие молитвы, но только весьма немногие из них, и то долго жившие между русскими, имеют некоторые основные понятия о христианской вере; потому они все еще крепко придерживаются шаманов и множества суеверных обрядов языческих.

Селиться обществами у них не в обыкновении; только между Якутском и Алданом, на пространстве более многолюдном, встречаются кое-где наслеги (ночлеги), состоящие из нескольких юрт; напротив того, за Верхоянским хребтом отстоит одна юрта от другой часто верст на двести, так что ближайщие соседи не видятся иногда по целым годам. К такому необыкновенно великому удалению побуждается якут не столько нуждой в пастбищах, сколько своим характером: имея уже однажды сильную наклонность к уединению и отчуждению, он всячески старается уклоняться, где только можно, от взаимных связей с другими. Несмотря на то, путешественник, проезжающий по якутским пустыням, найдет в каждом из разбросанных на великом расстоянии жильев радушное гостеприимство и готовность поделиться с ним, чем только богаты хозяева.

Вскоре по прибытии моем в Миope явился ко мне голова улуса с одним князцом и двумя писарями, чтобы поздравить меня с приездом и пожелать счастия на дорогу. Я угостил их чаем, водкой, табаком, а взамен того я должен был выслушать предлинную иеремиаду жалоб на разные мнимые притеснения, претерпеваемые ими от якутских казаков, которые, по их уверению, будто бы без всякой нужды беспрестанно проезжают через их наслег и причиняют обывателям разные обиды. Я старался успокоить своих гостей уверением, что все это, вероятно, теперь прекратится, ибо сибирские казаки, получив новое устройство, будут заниматься возделыванием отведенных им земель, достаточных для прокормления их с избытком: следовательно, тем самым лишатся они повода приниматься за непозволительные средства к приобретениям.

Отдохнув несколько в Миоре и закупив достаточное количество съестных припасов, мы отправились 15 сентября далее. Дороги были крайне худы, и не раз попадались мы в болота, где лошади вязли по шею; однакож, при чрезвычайном проворстве и расторопности наших караванных проводников, нам удалось без особенной беды проехать девяносто верст через самые опасные места. С наступлением ночи прибыли мы на станцию Алданскую, или Железинскую, лежащую в полуверсте от Алдана, который за девяносто верст отсюда впадает в Лену. У сей станции прекращаются соединенные якутские селения и встречаются опять не ближе, как за 400 верст отсюда, за Верхоянским хребтом, у Бараласа. Все пространство отсюда — пустыня, усеянная горами и скопившимися между ними болотами, которые весьма затрудняют езду; по сей причине караваны никак не упускают случая останавливаться у Алданского жилья для надлежащего приготовления к предстоящему пути, выбирают по нескольку самых дюжих, надежных заводных лошадей, не навьючивая их ничем, для замены усталых в случае нужды, запасаются съестными припасами и т. д., выжидая между тем, иногда по нескольку дней, сухой погоды или мороза, чтобы удобнее проехать через болота. Нам погода благоприятствовала: за несколько времени наступившие морозы скрепили болота так, что мы, употребивши только один день для приготовлений, могли уже продолжать наше путешествие.

Между Леной и Алданом простирается холмистая страна, примечательная по своему особенному образованию: ее возвышения тянутся валоподобными грядами от востока к западу, теряясь далее в болотистых покатостях и низменных местах по берегам Алдана и Лены. Между холмов находится бесчисленное множество больших и малых котловин, которые на северном спуске горного хребта образуют болотистые удолья, более или менее между собой соединяющиеся; на южной стороне сии углубления, будучи отделены одно от другого и наполнены водой, составляют множество больших и малых озер. Почти на середине сего холмистого пространства лежит круглая долина, верст восемь в поперечнике, усеянная озерками, которые все между собой соединяются. Горный хребет здешний состоит из глинистой почвы, перемешанной с супеском и поросшей преимущественно листвеником; северный склон его показался мне гораздо круче южного.

В сем месте Алдан будет шириной версты полторы и с великим стремлением течет в западном направления, между земляными берегами. На север, за сей рекой показывается вдали гряда остроконечных гор с снежными вершинами и тянется, как мне казалось, в западно-северо-западном направлении.

Сентября 17-го переправлялись мы с своими вещами и лошадьми через реку. Почти на половине переправы открылась значительная течь в нашем плоскодонном судне; все наши совокупные усилия вычерпать нахлынувшую воду оставались тщетными; судно тонуло все глубже и глубже и без сомнения пошло бы ко дну, если бы поблизости на середине реки не случилось, к счастью нашему, небольшого острова; нам удалось посадить судно на отмель, законопатить его сухой травой и мохом и в непродолжительном времени привести по возможности в такое состояние, что без дальнейших приключений доплыли мы до противоположного берега. Тут, на скате, под огромной развесистой березой, раскинули мы свой большой полог {Пологом называется ровдужная, т. е. из выделанных мягких оленьих кож, сшитая четыреугольная палатка, длиной в 7, шириной 4, а вышиной 5 футов; ее употребляют только в дороге и раскидывают, прикрепляя к отвесно воткнутым в землю шестам.}, или дорожную палатку, занялись стряпаньем себе обеда, а лошадей пустили на отаву, пастись на блекнувшей уже траве.

На рассвете (18 сентября) потянулись мы далее. Узкая, едва приметная тропинка вела по пустым, болотным местам, на которых не видно было ни одного дерева; только изредка попадались кое-где возвышенные, скудно поросшие травой луговины. Спутники мои говорили, что далее и они совершенно исчезнут; по сей причине мы решились сделать привал на первом большом лугу такого рода, чтобы дать роздых лошадям и подкрепить их силы к предстоявшим трудам хоть и осенним, но все еще довольно изрядным кормом. До того времени погода благоприятствовала нам беспрерывно, но тут вдруг переменилась; небо заволокло мрачными, свинцового цвета облаками, пошел снег с градом, а в полдень стоял термометр уже на 2 градусах мороза. Лошади наши между тем дружно принялись выгребать из-под молодого снега остатки скудной травы; мы сами укрылись под пологом вокруг огонька, на котором кипел чайник — наша единственная отрада. Вдали слышался глухой рев и шум Тукулана, который между узкими угодьями гор Верхоянских с адской яростью пролагает себе путь к Алдану.

На следующий день езда была крайне обременительна. Выбравшись с великим трудом из окружающего нас отовсюду болота, мы вступили в мрачный лес, состоявший из листвениц, ив, осин, и должны были продираться сквозь густо сросшиеся ветви и упавшие деревья, чтобы достигнуть единственного брода через реку. Лишь под вечер добрались мы до пустынных берегов Тукулана и остановились ночевать на лугу. Перед нами на севере белелась длинная гряда снежных гор, виденных мною уже с Алдана; за нами чернелся бесконечный густой лес, вокруг царствовала мертвая тишина, прерываемая грозным ревом буйного Тукулана.

С утра (20 сентября) переправлялись мы через реку вброд: лошади шли в воде по седло; стремление было ужасное, но дно твердо и ровно, так что мы без всякого вреда, только изрядно промокши, достигли до противоположного берега. Кроме сей переправы, нам пришлось переходить вброд еще через несколько других рек, менее широких, но столь же быстрых, как и Тукулан; значительнейшие из них были Торо-Тукулан (поперечный Тукулан) и Анти-Мердях (железные ворота). За сильными проливными дождями и внезапным таянием снегов последняя наводняется столь быстро, что уносит с собой и ниспровергает все встречающееся ей на пути. По всему логу сих рек рассеяны вырванные с корнями деревья и громады камней, отторгнутые с высот и брошенные сюда стремлением вод во время весенних наводнений, что затрудняло нас на каждом шагу и уморило лошадей до такой степени, что мы принуждены были сделать привал гораздо раньше обыкновенного.

Зима, казалось, начала теперь совершенно устанавливаться; термометр стоял на 5° мороза; обильно выпавший снег не таял и покрывал всю окрестность. При скучном единообразии наших переездов мы радовались такой, хотя и не слишком приветливой перемене, предвкушая уже здешнюю зимнюю, кочевую жизнь. Итак, выбрав ровное, чистое место между высокими деревьями, доставлявшими некоторую защиту от ветра и вьюги, и очистив его несколько от снега, мы притащили превеликое сухое дерево, которое послужило средоточием нашему становищу и вместе основой порядочному огню, освещавшему всю окрестность. Вслед за тем проводники наши с удивительным проворством разложили на сырой земле мелко нарубленного хвороста и покрыли довольно толстый настил его зелеными ветвями растущего здесь во множестве низменного кедровника, или сланца. На таком душистом ковре поставлены были три полога таким образом, что они составляли три стороны квадрата; четвертую заняли проводники, но как, по их мнению, было еще довольно тепло, то удовольствовались единственно тем, что на покрытой снегом земле раскинули потники с лошадей, а в изголовья, вместо подушек, положили по седлу. Пока мы занимались установкой своих палаток, они уже успели развьючить лошадей, обтереть их немного сухой травой и привязать к стоявшим тут деревьям, мордами повыше, чтобы они не хватали холодной мокрой травы или снегу, пока не простынут.

Устроясь таким образом, мы поспешили наполнить чайники и котлы речной водой или молодым снегом и подвесить на огонь. В ожидании отрадного чая и сытной похлебки мы запалили свои ганзы — коротенькие якутские трубки, с величайшим усердием помешивая дрова, чтобы скорее поспел нетерпеливо ожидаемый ужин. В непродолжительном времени исполнилось общее желание, и все подкрепили свои истощенные силы простой, но здоровой пищей. Потом проводники наши принялись, как водится, рассказывать о приключениях своих или своих коротких знакомых на звериной ловле и в дальних странствованиях. Этот любимый предмет, скажу более — страсть якутов и сибирских русаков; на рассказы они неистощимы и, чтобы возбудить внимание своих слушателей, стараются перещеголять друг друга смелым преувеличением бесконечных похождений, истинных и вымышленных. Так, сегодня вечером занимали нас два краснобая повестями о том, как один казак, почти вдруг, убил трех на него напавших медведей — одного ножом, другого топором, третьего дубиной, да еще о неслыханных примерах неимоверной силы сохатого (сибирского лося), который на всем скаку будто бы может рогами своими вывернуть и повалить на землю большое дерево с корнем. После такой назидательной беседы, сократившей наш вечер, мы вползли в свои пологи и на разостланных медвежьих шкурах, под плотными меховыми одеялами, проспали целую ночь довольно хорошо и тепло. Проводники наши, пустив лошадей {В северной Сибири лошади, кажется, как будто переродились; они роста небольшого, щею имеют толстую, кости, соразмерно с величиной, весьма крепкие, шерсть белесовато-серую, длинную, мохнатую и, как у прочих четвероногих сего края, в межень (среди лета) линяющую. Во время самых трудных переездов, продолжающихся иногда по три месяца, они питаются единственно вялой, полусгнившей травой, выгребая ее копытами из-под снега, но, несмотря на то, остаются дородными, сильными, и неописанно, что могут они выдержать. Достопримечательно, что у якутских лошадей, даже когда они слишком состарятся, зубы не портятся, между тем как у наших они с летами крошатся, без сомнения, от зернового корма, которого первым никогда не дают, предоставляя им питаться одной лишь травой. Вообще они остаются молодыми несравненно долее наших, так что двадцатилетние почитаются у якутов еще не старыми и служат обыкновенно сплошь по тридцати лет.} на занесенную снегом отаву, также взвалились на потники и после дневных трудов спали под открытым небом, вероятно, не хуже нашего.

Не всегда, однакож, пользуются здесь путешественники ненарушимым спокойствием, нашему подобным: весной и летом случается часто, что от внезапного таяния снегов или сильных проливных дождей текущие из горных ущельев ручьи и речки сильно наводняются и в одну ночь совершенно заливают долину. Оттого-то опытные и осторожные сибиряки останавливаются всегда под двумя-гремя близко смежными большими деревьями, чтобы в случае опасности можно было спастись на их вершины. Тут с величайшей поспешностью сплетают они из ветвей род моста, от одного дерева до другого, и со всеми своими пожитками, вися на нем между небом и землей, спокойно выжидают скорого стока воды, хотя и лишаются средств защищать себя в таком воздушном жилище от холода и непогоды.

По мере приближения к истокам Тукулана ложбина его суживается более и более; крутые скалы по обеим сторонам сходятся ближе и ближе; леса, украшающие берега сей реки, постепенно редеют и, наконец, исчезают. Чаще всего попадаются в них тополи огромной высоты и толщины, встречается также много ивы. Далее, в стороне от берега, на сухой и каменистой почве растут березы и ели, преимущественно же низменный кедровник (по-здешнему стланец). Он стелется по скатам и ущельям гор; его мелкие, но вкусные орешки равно привлекают неповоротливого медведя и резвую белку.

В густых еловых и лиственичных лесах гнездятся во множестве глухари и куропатки.

22 сентября мы ночевали на безлесной долине, у подошвы горы, под защитой отвесной скалы. Приближение зимы становилось с каждым днем чувствительнее. По утрам термометр показывал 16° мороза, а ночью, несмотря на толстое меховое покрывало, нельзя было согреться. Мы достигли подошвы Верхоянского хребта; переход через него — самая труднейшая и опаснейшая часть пути от Якутска до Нижне-Колымска. Должно взбираться по голым, скалистым крутизнам, с ежеминутной опасностью сорваться со скользкой высоты, или проходить по узким, заваленным снегом ущельям, прогребая себе лопатами дорогу. Борясь с такими препятствиями и опасностями, мы достигли после трех часов езды высочайшего пункта перевала. Вершины гор подымаются отсюда еще на 800 футов, и дорога пролегает между ними. Летом переход менее затруднителен, но ужасен по частым и жестоким бурям, здесь случающимся, а зимой все возможные опасности угрожают путешественнику. Между прочим, из ущельев и пропастей внезапно вырываются сильные порывы ветра, и ничто не может противостоять их жестокости: они опрокидывают лошадей и седоков. Случалось, что целые караваны низвергались в пропасть, подле которой вьется узкая дорога. Все время нашего перехода погода была благоприятна: небо было чисто и безоблачно; лучи полуденного солнца зажигали тысячи огней на покрытых инеем скалах и наполняли воздух бесчисленными блестками. На север расстилалась под нами долина реки Яны, которая, имея здесь свой источник, течет отсюда в Ледовитое море. На юг крутые, нагроможденные утесы замыкали горизонт.

Верхоянский хребет, разделяя Ленскую и Янскую водные системы, состоит сплошь из чистого черного сланца; северный скат его не так крут, как южный. Хребет сей, по нашим наблюдениям, лежит по 64°20′ широты и составляет замечательный раздел в произведениях прозябаемого царства. К югу отсюда растут сосны и ели, а на север их нет; вместо того стоят леса лиственицы, тополей, березы и ивы: последние растут до 68°, по берегам Омолона и обоих Анюев, но только в низменностях, защищенных горами от холодных северных ветров.

Тунгусы, встреченные нами впоследствии, рассказывали, что на вершине одной из Верхоянских гор находятся остатки большого мореходного судна, но дальнейших подробностей они не сообщили.

Все протяжение от Алдана до Верхоянских гор называется Тукуланским путем. Во всей Сибири, кроме опасных переходов через горы, нет дороги хуже сих 140 верст. Глубокие болота, дремучие леса, крутые скалы и быстрые реки, кажется, нарочно стеснены на всем пространстве, чтобы преграждать и затруднять путь. Сверх того, путешественник не находит здесь ни юрты, ни другого пристанища для защиты от непогоды и принужден проводить ночи под открытым небом. Тукуланская пустыня находится под ведением Якутского земского суда, который, однакож, еще не позаботился об удобствах путешественников. Напротив того, достойны замечания внимание и попечение, обращенные на сей предмет верхоянским окружным исправником Тарабукиным. Тотчас по вступлении своем в должность он употребил все зависевшие от него средства для расширения и уравнения горных тропинок к для проведения удобных безопасных дорог через болота. Такое улучшение пути особенно важно для казенных транспортов с солью и провиантом, которые каждое лето отправляются в селения, по рекам Яне и Индигирке лежащие. Тарабукину также обязаны путешественники устройством так называемых поварен — деревянных хижин, стоящих в некотором одна от другой отдалении. Сии строения состоят только из четырех стен и плоской кровли, в которой находится дыра для дыма: в середине комнаты помещается очаг, а по краям лавки. Несмотря на несовершенное и щелистое устройство, поварни составляют благодеяние для путешественников и доставляют им достаточную защиту от непогоды и вьюги {С 1821 года якутский земский суд последовал сему благодетельному примеру и, сделав некоторые распоряжения для улучшения дороги, устроил несколько поварен.}.

Тукуланская долина, по которой ехали мы от берегов Алдана, направляется сначала на ONO. а потом на NNO. Сие последнее направление принимает она, будучи сужена с обеих сторон двумя высокими горами, которые имеют плоские вершины, крутые, малоразрезанные стороны и примыкают к цепи зубчатых гор, издали имеющих вид дуги, обращенной западной стороной на NNO, а восточной на NNW. До сих двух гор долина довольно широка, а скаты гор круты. Грунт везде болотист и покрыт обломками сильно выветренного сланца. Река Тукулан подмывает скалы, на левом берегу ее стоящие, и принимает в себя несколько ручейков. По мере приближения к середине дугообразной цепи гор горизонт стесняется, и, наконец, дорога идет в узком овраге, имеющем направление на NtO и ограниченном с обеих сторон огромными навислыми скалами. Западный хребет состоит из слоев черного сланца, слоями направленного на NtW, имея наклонение к WtS, под угол 70° с горизонтом.

Сей овраг, до 30 верст длины, приводит к подошве крутых, высоких островерхих гор: между двумя сопками ущелиной переваливают через хребет; по барометрическому измерению лейтенанта Анжу высшая точка сей ущелины находится над поверхностью вод реки Тукулана (в 30 верстах расстояния) на 2100 футов отвесной высоты; горные вершины возвышаются еще на 800 или 1000 футов более. Горы состоят из черного сланца. слои которого направляются на NtO, наклоняясь на WtS под углом в 50° с горизонтом.

Южный спуск Верхоянской горы крутее северного. На уступе северного ската лежит небольшое озеро, из которого вытекает Яна. В нем, по рассказам тунгусов, попадается в значительном количестве рыба хариус (Salto thymallus). Отсюда отделяются от Веhхоянских гор две ветви, одна по правую, а другая по левую сторону Яны, и сопровождают течение сей реки. Сначала обе ветви состоят из гор значительной высоты, которые впоследствии понижаются и, наконец, исчезают в болотистых равнинах. Восточная цепь омывается Яной, идет далее западной и простирается всего на 150 верст от Верхоянского хребта. Горы и холмы восточной цепи состоят из ломаного глянца и песчаного камня. На WNW Верхоянские горы пускают значительную ветвь, которая разделяет Ленскую и Янскую водные системы и, упираясь в Ледовитое море, известна на севере под именем гор Орулганского хребта. И они, как все доселе мной замеченные, состоят из черного сланца, слои которого направляются на NNW, наклоняясь то к востоку, то к западу.

Спустившись с хребта, мы следовали по левому берегу Яны, встречая на пути описанные выше поварни. 25 сентября подле одной из них мы заметили небольшой шалаш, сплетенный из древесных ветвей и покрытый листьями, повидимому, необитаемый и неспособный служить жилищем для человека. К нашему великому удивлению оказалось, что здесь постоянно проводит зиму и лето престарелый тунгус с своей дочерью и двумя собаками. Он занимается оленьей охотой. Надобно себе представить необозримую, безлюдную пустыню и его полупрозрачное жилище, чтобы получить наглядное понятие об образе жизни сих отшельников. Особенно ужасно положение бедной девушки, когда отец ее на лыжах уходит в лес и часто несколько дней гоняется безуспешно за оленями, а она остается одна, почти не имея одежды, чтобы согреться от ужасного холода, терпя часто недостаток в пище и проживая

в жалком шалаше, который даже и I летом не доставляет достаточной защиты от дождя и непогоды. Отец ее принадлежит к тем, которые каким-нибудь несчастным случаем лишились своих оленей и, принужденные отделиться от своих земляков, удаляются в ледяные пустыни, где, борясь с бесчисленными недостатками, опасностями и холодом, снискивают себе скудное пропитание. По новому преобразованию Восточной Сибири положено соединять их в общества и, снабдив от казны необходимыми для рыбной ловли вещами, селить на берегах рек, изобильных рыбой.

26 сентября мы достигли первой почтовой станции Бараласа {По современной транскрипции — Барылах. — Ред.}, которая отстоит от Верхоянского хребта на 157 верст и лежит по нашим наблюдениям, под 65?51′ широты. Здесь нашли мы просторную юрту для путешественников. Есаул из якутов содержит свою станцию в примерном порядке {На каждую станцию выбирают благонадежного человека, который обязан смотреть за порядком. Туземцы величают смотрителя есаулом.}. У входа, на свежем снегу, лежали куски чистого льда для котлов и чайников: юрта была тщательно выметена; лавки по стенам покрыты свежим сеном: в чувале горел яркий огонь; в окна были вставлены прозрачные гладкие льдины, укрепленные размоченным снегом, здешней замазкой, — словом, все свидетельствовало порядок, чистоту и опрятность. После девяти дней, которые провели мы под открытым небом в снегу и холоде, бараласскэя юрта показалась нам дворцом. Мы поспешили сбросить тяжелые, покрытые ледяной корой шубы, переменить белье и умыться; в течение последних девяти дней об этом нельзя было подумать, опасаясь отморозить нос и уши. Такие удобства доставил» нам несказанное облегчение, и мы почли долгом выразить нашу признательность есаулу, который, впрочем, кажется, не слишком ясно понимал причину нашей благодарности. Вскоре внесли в комнату вытесанный топором стол, уставленный здешними лакомствами: рубленым, мерзлым якутским маслом; струганиной — мерзлой рыбой, разрезанной на тонкие пластинки, и, наконец, в заключение, высшей роскошью сей страны — сырым, свежим оленьим мозгом. Признаюсь, сначала меня нимало не привлекали эти glaces au beurre et au poisson et compote aux rennes {Ироническая характеристика лакомств. В буквальном переводе означает «масляное и рыбное мороженое и олений компот» — Ред.} и я только в угождение гостеприимству хозяина отведывал всего понемногу, но впоследствии так привык я к этой пище, что вареной рыбе всегда предпочитал ломтики мерзлой струганины. От Бараласа начинаются опять почтовые станции, в которых всегда находили мы более или менее удобные юрты и обыкновенно две, — одну для путешественников, а другую для есаула и проводников, которые по очереди приезжают с лошадьми из ближайших наслегов. Якуты измеряют расстояние киоссами, разумея под сим часть дорога, которую можно проехать во столько времени, сколько потребно, чтобы сварить кусок мяса. При таком вовсе не математическом расчете истинная величина киосса зависит единственно От состояния дороги: можно положить, что киосс при гористой или болотистой дороге равняется пяти верстам, а при гладкой и ровной — семи.

Несмотря на гостеприимство бараласского есаула, мы остались здесь только один день, и 27 сентября поехали далее, на ближайшую станцию Табалах, которая лежит отсюда в 300 верстах. Мы ехали не по почте, а на особых лошадях, собственно для экспедиции приготовленных, почему своротил я с почтового тракта, идущего на Верхоянск, и поехал по другой дороге, которую обыкновенно выбирают купеческие караваны и которая, по уверению якутов, сокращает путь почти на сто верст. В 20 верстах от Бараласа должно переправляться через Яну, которая имеет здесь 70 сажен ширины. Лед был так скользок, что наши лошади, как обыкновенно неподкованные, на каждом шагу падали. Мы сняли вьюки, хотели вести лошадей за повода, но все напрасно-После многих попыток прибегли к последнему средству — отправили одного проводника в Баралас за песком и золой, посыпали ими лед и таким образом счастливо перебрались на другую сторону.

Берега Яны здесь плоски и поросли по большей части лиственичным лесом средней высоты. Страна между Бараласской и Табалахской станциями представляет мало разнообразия. Сначала тянутся в северном направлении ряды холмов, исчезающие впоследствии в болотистых равнинах. Под защитой возвышений стоят невысокие, лиственичные и березовые кустарники. Равнина усеяна множеством озер, соединенных между собой протоками и речками; мы переправились через одну из них, известную под именем Адыч {По современной транскрипции — Адычэ, Тустах. — Ред.}, которая с NNO впадает в Яну, принимая в себя речки Табалах, Тостах и другие.

3 октября достигли мы Табалахской станции, содержимой верхоянскими якутами. Она расположена на холмистой равнине, которая изрезана рыбными озерами и местами имеет хорошие луга. Просторная и довольно опрятная станционная юрта была нам тем приятнее, что всю дорогу от Бараласа при холоде от 10°до 19°, мы принуждены были проводить ночи под защитой полуразвалившихся юрт.

Здесь встретил я окружного врача Томашевского, который пробыл по делам службы 30 лет в Нижне-Колымске и теперь возвращался в отечество. Он сообщил мне много весьма полезных подробностей и замечаний об оставляемой им стране- Между прочим, рассказывал он, что Колыма в июле месяце так разлилась у Средне-Колымска, что жители принуждены были спасаться на крыши и на колокольню.

На восток от станции видна зубчатая цепь гор, направленная почти по меридиану и замечательная правильностью своих вершин, которые, имея конусообразный вид, кажутся прилепленными к сторонам хребта. 5 октября мы отправились из Табалаха по холмистой, болотистой равнине. Местами о>на поросла невысоким и частью обгорелым лесом. На 85-й версте мы достигли замеченной из станции горной цепи, которая гораздо ниже Верхоянского хребта: она разграничивает Янскую и Индигирскую водные системы. По узкой долине среди гор пролегает дорога. Не

Могу наверное определить составных частей гор, но, судя по множеству обломков гранита, фельдшпата, слюды и кварца, должно полагать, что они сложены из сих пород.

Мы! следовали узкой долиной вдоль берегов речки Догдо, впадающей в Яну. Недалеко отсюда лежит, окруженная горами, котловидная долина, известная под именем «Убиенного поля». В ней, говорит предание, скрывалась целая орда тунгусов, спасаясь от завоевателей Сибири, казаков, и после упорной битвы нашла здесь свою могилу. Осматривая окрестность, я отделился от моих спутников, и хотел их догнать по прямой дороге, которая казалась мне короче. Она вела через небольшую реку, но едва отъехал я несколько шагов от берега, как лед проломился, и лошадь исчезла под ним. К счастью, мне удалось, несмотря на тяжелую шубу, во-время перескочить на твердый лед и пешком перейти на другую сторону. Лошадь не показывалась из воды, и я полагал, что она погибла, но якуты-проводники, заметя мое несчастье, со смехом поспешили ко мне на помощь, уверяя, что сейчас достанут лошадь не только живую, но даже и не мокрую. В самом деле, когда они шестами разломали у берега лед, я увидел и впоследствии неоднократно имел случай то же заметить, что речная вода почти вся вытекла и образовала между дном и ледяной корой пустое пространство футов в шесть вышиной, где находилась моя лошадь. К несчастью, при падении вьюк с чаем, сахаром и ромом оторвался и упал на дно реки. Потеря таких необходимых в путешествии по ледяным пустыням предметов была для всех нас весьма чувствительна.

С берегов реки Догдо дорога сворачивает к северу и идет по оврагу, обставленному высокими, крутыми скалами. Они состоят почти везде из черного сланца, где изредка попадается серый. Каменные слои направляются от WtN и OtS, наклоняясь от NtO и StW, под углом 30° с горизонтом. У подошвы лежат обломки конгломерата, составленного из сланца и гранита.

Недалеко отсюда вытекает на восток речка Русская Рассоха. Окрестности ее известны живописными видами, а овраг, где находится источник ручья, обставлен скалами неправильного, зубчатого образования, похожими издали на колоннады и стены рыцарских замков.

Следуя по течению ручья, мы съехали с гор на долину, которая на NO была перерезана другой, параллельной с предыдущей цепью гор, невысоких и имеющих вершины наподобие седел. Дорога идет по берегам одного из протоков Индигирки — речки Гулянгиной, которая пробивает себе путь среди второго горного хребта. Главная каменная порода здесь сланец, но слои идут чрезвычайно разнообразно и неправильно таким образом:

10 октября в полночь приехали мы в Зашиверск — городок, лежащий на правом берегу Индигирки, в 415 верстах от Табалаха. Во время переезда термометр показывал от 16 до 24 1/2° холода. Ночи проводили мы в полуразвалившихся юртах или в поварнях, где после двенадцати часов беспрерывной езды, несмотря на холод, сквозной ветер и густой, едкий дым, хорошо и крепко спали. Снегу было мало, особенно на ровных местах, открытых порывам ветра.

Зашиверск был прежде деревней и состоял из нескольких только юрт, но в 1786 году, незадолго до экспедиции капитана Биллингса, указом императрицы Екатерины назначен уездным городом. Сделавшись местопребыванием уездных властей, он расширился так, что впоследствии считалось в нем до 30 жилых домов. По соединении Зашиверского уезда с Верхоянским Зашиверск впал в прежнее ничтожество. Ныне, кроме хорошо поддерживаемой церкви, местечко состоит из пята домов, в коих живут священник со своим братом, смотритель станции якут и два русских семейства.

Впрочем, местечко заслуживает примечания потому, что в нем живет известный во всей Сибири отец Михаил, 87-летний священник. Он уже более 60 лет занимает здесь свое звание, и в течение сего времени, силой своих убеждений, обратил к христианству до 15 000 якутов, тунгусов и юкагиров. Бодрость его нисколько не уменьшилась с летами и доселе ежегодно, презирая все трудности и опасности, он объезжает верхом слишком по 2000 верст весь свой приход. При всем том он имеет еще столько времени и силы, что ходит в горы охотиться за дикими баранами и ловить силками куропаток. Короткое лето посвящает он своему небольшому огороду, в котором, при неусыпных трудах и внимании хозяина, поспевают капуста, редька и репа — большая редкость и едва ли не единственный пример в здешнем суровом климате. Отец Михаил угостил нас истинно по-русски.— горшком жирных щей и свежим ржаным хлебом, которые показались нам лучше всяких лакомств. В заключение подали пирог, испеченный из рыбьей муки — изобретение нашего хозяина. Для сего сухая рыба растирается в мелкий порошок, который, если его держать в суше, долго сохраняется и с примесью ржаной муки составляет очень вкусный хлеб.

Зашиверск построен среди пространной равнины, богатой прекрасными лугами и усеянной озерами, обильными рыбой. Здесь водятся сиги (Salmo lararetus) и чиры той же породы. Народонаселение состоит здесь из якутов, которые все лето кочуют с табунами лошадей и стадами рогатого скота. Б теплое время года запасаются они сеном на зиму. При наступлении осени якуты расселяются по берегам рек и занимаются рыбною ловлею. Охота составляет у них побочный промысел. Беднейшие якуты, не имеющие ни рогатого скота, ни лошадей, живут оседло на берегах рек, и называются от того речными. Для перевозни тяжестей содержат они собак, которые, питаясь только рыбьими костями, почти не стоят хозяину никаких издержек, а между тем чрезвычайно полезны, даже необходимы. Рыбная ловля составляет главный промысел и почти единственное средство пропитания речных якутов. Зимой занимаются они добычей пушных зверей.

Против Зашиверска, на левом берегу Индигирки, стоит отдельный утес сажен 150 вышины. Он сложен из слоев черного сланца, проросших селенитом; кроме того, чистые белые жилы сей породы лежат между слоями сланца, которые направлены к VVtN и OtS, наклоняясь к StW, под углом в 60° с горизонтом-

Незадолго до моего прибытия в Зашиверск проходил здесь из Якутска в Иижне-Колымск казенный транспорт с солью и мукой. Под него требовалось сто лошадей, а потому принужден я был прожить здесь два дня, пока из близлежащих наслегов пригнали нужных мне лошадей. Наконец, 15 октября отправились мы далее. Два дня, проведенных в гостеприимной хижине почтенного старца, принадлежат к приятнейшим воспоминаниям нашей унылой поездки.

Мы ехали по равнинам и болотам, усеянным низменым стелющимся лиственичным кустарником. На сей дороге, которая идет в 40 верстах от Индигирки, параллельно с ее течением, были мы так счастливы, что всегда могли ночевать в населенных якутских юртах. Таким образом достигли мы большого озера Оринкина, в 315 верстах от Зашиверска, лежащего на границе Колымского уезда. Здесь прекращаются якутские селения. Отсюда дорога к реке Алазее, на протяжении 250 верст, по совершенно безлюдной пустыне, покрытой большей частью болотами, которые летом, особенно после дождей, совершенно непроходимы. Озера попадаются реже; луга, поросшие травой, исчезают, так что, при совершенном недостатке средств пропитания для людей и животных, сия полоса вряд ли когда-нибудь сделается обитаемой. Лежащие к западу от Алазейских гор болота, «бадаранами» называемые, никогда не просыхают. Летом при теплой, сухой погоде образуется на поверхности их тонкий, твердый слой, который, подобно осеннему льду, может сдержать только малые тяжести, а под большими прорывается. В некоторой глубине от поверхности лежит вечный, никогда не тающий лед; только он спасает проезжающих здесь летом путешественников от потопления в болоте. Вообще трудно себе представить что-нибудь унылее и пустыннее бадаранов, покрытых полуистлевшим мохом, по которому изредка стелются почти иссохшие тонкие лиственицы.

Зимой путешественник, конечно, не подвергается опасности утонуть, но зато ему угрожают ужасные бури и метели на необозримой равнине, от которых находит он единственную защиту в развалившихся поварнях, подвергаясь тут опасности задохнуться от дыма.

В ста верстах от озера Оринкина лежит невысокий, но лесистый Алазейский хребет; с западного крутого ската его текут реки в Индигирку, а с восточного, довольно отлогого, сливаются протоки Алазеи. В последних находится много железа хорошего качества. Якуты выделывают из него ножи, топоры и другие орудия.

Здесь оканчиваются бадараны. По мере приближения к реке Алазее, которая по рыхлому земляному грунту крутыми излучинами течет на север к Ледовитому морю, страна становится холмистее, попадаются поросшие травой луга и изобильные рыбой озера; иные из них имеют до 40 верст в окружности. Здесь снова начинаются уединенные, обитаемые юрты и якутские селения.

Наконец, 21 октября, на 140-й версте от Алазейского хребта, показались вдали столбы красноватого искристого дыма, вылетающие из юрт Сарадахской станции, где могли мы надеяться, после восьмидневного грудного путешествия при 17 и 24° мороза, провести ночь в натопленной прочно устроенной юрте.

Надежда не обманула нас. Сарадахская станция, содержимая отставным вахмистром Атласовым, одним из потомков покорителя Камчатки обстроена несравненно лучше других станций по дороге от Якутска до Мижне-Колымска. В прочно устроенной избе хозяина отделена для проезжающих особая, теплая и чистая комната; на дворе находятся просторная юрта для проводников и большие навесы для лошадей, также загоны Для рогатого скота; в середине двора, на бревнах сажени в три вышины, сделано небольшое летнее жилище и поставлены солнечные часы. Все сии здания устроены на косогоре и обнесены палисадом, примыкающим к изобильному рыбой озеру, за которым виднеется довольно густой и высокий лиственичный лес. Вообще здесь все так хорошо и удобно придумано, что Парадах может быть сравниваем с плодоносным оазисом в песчаных африканских степях.

Тут получил я первое известие от Матюшкина, который письмом уведомлял меня о счастливом ходе своего дела.

От Сарадаха до Средне-Колымска считается 250 верст; на сей дороге лежат три удобные и хорошие станции. Возвышенность, разделяющая системы вод реки Алазеи от реки Колымы, называют Половиновским хребтом; восточная покатость его покрыта болотами, озерами и редким лесом; западная почти безлесна, вероятно по причине холодных западных ветров. Ближе к реке Колыме страна становится приятнее: большие озера сменяются лиственичными рощами или отдельными группами ив. Здесь на небольшом озере увидел я первое стадо диких оленей; с удивительной скоростью пронеслись они мимо нас по льду; по берегам озера бежали за ними два волка.

25 октября, поздно вечером, выехали мы на берега Колымы. Было уже совершенно темно, но лай собак, столбы искр из труб, тускло светящиеся сквозь ледяные стекла огни и резко рисующийся черный шпиц колокольни показали нам, что мы приехали в город Средне-Колымск. С тех пор, как он назначен местопребыванием колымского исправника, он, видимо, улучшается: кроме хорошей церкви, в нем считается тринадцать домов, которые, впрочем, летом, по большей часам, бывают пусты. К зиме возвращаются жители с охоты и других промыслов в город, и он оживает. В наше время все народонаселение занято было устройством на реке заколов для лова сельдей, которые подымались к верховьям Колымы. Рыбная Ловля ныне гораздо менее прежнего изобильна, так что жители Средне-Колымска должны значительно уменьшить число своих собак и заводить лошадей. Такая перемена сопряжена с большими затруднениями, потому что лето здесь часто бывает слишком кратко для сбора достаточных запасов сена.

Стужа усиливалась. На последнем переходе от Сарадаха термометр, при ясном небе и совершенном безветрии показывал от 18 до 29° холода. Мне присоветовали снабдиться полным зимним гардеробом и в короткое время доставили все нужное. Здешняя зимняя одежда состоит из широкой куртвд на песцовом меху и также нагрудника и широких шароваров из заячьих шкур, что надевал я на мое обыкновенное форменное платье. На ноги, кроме двух пар носков из оленьей мягкой шкуры, надеваются такие же высокие сапоги, торбасы, а, сверх того, как мы ехали верхом, особые меховые наколенники. Наконец, надевают широкую кухлянку, род мешка с отверстием для головы, с рукавами и капюшоном. Она делается из двойных оленьих шкур, обращенных одна шерстью наружу, а другая внутрь, и подпоясывается широким кушаком. Лицо также закутывается лоскутками мехов, как то: налобником, наносником, нагубником, набородником и наушником, а на голову надевается огромная шапка из лисьего меха. Сперва такая одежда была мне нестерпима и тягостна.— я насилу взлезал на лошадь и не без труда пролезал сквозь узкие двери якутских юрт, но впоследствии, особенно при 30° мороза и резком северном ветре, наряд мой казался мне превосходным и удобным.

27 октября поехали мы на лошадях из Средне-Колымска, далее по левому берегу реки, встречая довольно часто якутские селения. В 320 верстах лежит русская деревня Омолонская, на реке того же имени, отсюда начинается езда на собаках. Здесь исчезают высокоствольные леса и луга, вместо них по низменностям стелется изогнутый кустарник.

На легких нартах пролетели мы в два дня 120 верст и 2 ноября, при 32° мороза, прибыли в Нижне-Колымск.

Таким образом, проехав всего 11 тысяч верст в 224 дня, достигли мы первой цели нашего путешествия — бедной рыбацкой деревни, которая на три года сделалась нашим главным местопребыванием.

 

 

 

Прежде нежели приступлю к описанию наших занятий и пребывания в Нижне-Колымске, почитаю приличным изложить несколько общих замечаний о так называемой низовой части Колымы и жителях ее, чтобы впоследствии менее прерывать рассказ мой подобными местными и этнографическими описаниями.

Река Колыма начинается под 61 1/2? северной широты и 146° восточной долготы (от Гринвича), в горах, известных под названием Станового хребта, из которых течет также река Омекон, или Индигирка. Колыма простирается на 1500 верст, по направлению восточной отрасли тех гор к NNO, и впадает, наконец, под 69°40′ северной широты в Ледовитое море. На первых 800 верстах от источника стремление чрезвычайно быстро, но потом, при возрастающей ширине, мало-помалу становится умереннее. Правый берег вообще утесист и состоит из скал, исключая пространство между устьями впадающих в Колыму рек Омолона и Анюя, где встречными течениями примыло к горам земляную низменность. Крутые берега возвышаются почти везде отвесно из воды; нередко также висят они довольно далеко над руслом и состоят из речных пород сланца {Гранит начинается у Баранова Камня и к стороне Шелагского Носа; первые признаки его нашел я у Медвежьего мыса.}. В сих шиферных утесах между слоями показываются жилы отверделой красной глины и зеленого каменного шифера, например у мыса Кресты; далее находятся также большие полосы чистейшего черного аспида без всякой примеси, как то заметно у мыса Аспидного; наконец, близ Камня Кандакова находятся в аспиде известковые шары, заключающие внутри кристаллы аметистов и халцедонов в виде так называемых щеток. Из утесов высовываются также большие горные кристаллы. Окаменелостей, как кажется, на Колыме нет. Несмотря на каменистое свойство берега, прозябение {Прозябение — развитие растительности — Ред.} здесь довольно изобильно: мы видели цветущим красивый кипрей широколистный (epilobium latifolium). Здесь растет также во множестве трава кровохлебка (sanguis-orba), корень которой туземцы собирают для употребления в пищу.

Левый берег реки отложе, к Средне-Колымску видны еще довольно высоко лежащие луга, но чем более приближаешься к морю, тем низменнее и отложе становится берег и окрестность: наконец, вся страна представляет обширную тундру или степь, простирающуюся к реке Алазее и до самого моря.

Кроме двух рек Анюев (Большого и Малого) и Омолона, впадает в Колыму еще много небольших речек и ручьев: те из них, которые вытекают из гор и утесов, называются вообще каменными протоками, а проистекающие из озер означаются названием виски. Между последними важнейшие суть: Керетовая, Черноусова, Походская и Малая Чукочья; из первых стоит упомянуть о Пантелеевой и Филипповой.

Несколько верст выше устья Омолона Колыма образует рукав, который пересекает в ONO направлении западную тундру и на 100 верст далее книзу, соединяясь опять с главной рекой, представляет низменный, довольно болотистый остров, на южном берегу коего, в трех верстах к западу от поворота Колымы, лежит острог Нижне-Колымский: продолжая течение около 100 верст в восточном направлении, река делает здесь внезапный поворот к северу. Сорок верст далее вниз разделяется она опять на два рукава, образующие остров Мерхоянов {По современной транскрипции — Мархояновский. — Ред.}, самая большая ширина которого составляет 9 1/2 верст. Он простирается к северу до самого моря и перерезается, особливо поблизости моря, множеством протоков. Восточный из сих двух рукавов называется Каменная Колыма и имеет ширины шесть верст: западный рукав, получивший название Походской или Средней Колымы, не шире четырех верст. Наконец, есть еще, 24 версты далее к северу, третий не очень широкий рукав — Чукотский, на NW. Сии три рукава образуют исток Колымы в Ледовитое море шириной около 100 верст. Средняя и Каменная Колымы имеют значительную и для мореходных судов всякого рода достаточную глубину; несмотря на то, плавание там затруднительно и сопряжено с опасностью, потому что от быстроты течения, особливо при вскрытии льда, образуется ежегодно множество песчаных мелей, которые беспрестанно меняют свое положение и таким образом делают фарватер непостоянным.

Кроме вышеупомянутых двух больших островов, лежит также на реке и в рукавах ее множество малых низменных островков, которые, подобно песчаным отмелям, мало-помалу образовались наносной землей и укрепились.

Суровость здешнего климата должно приписать сколько возвышенной широте ее, столько, и может быть еще более, неблагоприятному физическому положению страны. К западу простирается необозримая, безлесная тундра, а к северу вечным льдом покрытое море, отчего холодные северо-западные ветры, почти постоянно здесь господствующие, беспрепятственно могут действовать со всей жестокостью. Не только зимой, но и среди лета наносят они сильные метели. Сему открытому местоположению приписать должно, что средняя температура целого года составляет не менее 8° ниже точки замерзания по Реомюру (14° Фаренгейта).

У Нижне-Колымска река становится в первых числах сентября; ближе к устью, именно в Чукотском протоке, имеющем течение слабее, переходят часто уже 20 августа навьюченные лошади по льду: вскрывается река в начале июня. В продолжение трех месяцев, которые здесь называют летом, солнце не заходит 52 дня (в Нижне-Колымске с 15 мая по 6 июля): однакож от того мало пользы, ибо оно стоит так низко, что только светит, но почти совсем не нагревает воздуха. При сем видимом сближении с землей лучи теряют почти всю свою яркость; самое солнце представляется в эллиптической фигуре, и на тусклый свет его можно смотреть простыми глазами.

Хотя, как сказано, в продолжение всего летнего периода солнце не заходит, однакож обыкновенный порядок дневного времени заметен. Когда холодное солнце понижается на горизонте, наступает вечер и ночь, и природа покоится, а когда, часа через два, оно опять несколько возвысится, то все пробуждается: птички приветствуют новый день веселым щебетаньем; свернувшийся желтый цветок осмеливается открыть свою чашечку, и все, кажется, спешит насладиться хоть немного благодетельным влиянием слабых солнечных лучей. То же происходит и с временами года; как под поворотными кругами сменяются между собой только весна и лето, так и здесь существуют лишь лето и зима, вопреки мнению туземцев, которые утвердительно говорят о весне и осени. Первую половину полагают они около того времени, когда солнечные лучи начинают быть заметны в полдень, что случается обыкновенно в половине марта; но и тогда часто бывает ночью 30° мороза. Осень считают они с того времени, когда замерзнут реки, именно с первых чисел сентября и до ноября; тогда бывает нередко 35° мороза. Лето начинается в последних числах мая; низкая ива распускает маленькие листочки, а лежащие к югу отлогости берега покрываются бледной зеленью. В июне случается в полдень до 18° тепла; показываются цветки и расцветают ягодные кусты: но если поднимется морской ветер и от него сделается воздух суровым, скудная зелень желтеет, и цветки пропадают.

В июле воздух становится гораздо чище и приятнее, но природа как будто хочет произвести в здешних жителях отвращение от прелестей лета и заставить их желать возврата зимы: в первых числах месяца появляются миллионы комаров, помрачающие воздух густыми облаками, и единственное убежище от них — в едком смраде дымокуров {Дымокуры суть огромные кучи мха и сырых дров; от горения их происходит густой дым, который отгоняет комаров. Кучи сии раскладывают не только на лугах для скота, но также и около селений, а потому все время, пока есть комары, жители проводят в беспрестанных облаках едкого дыма.}, который отгоняет несносных мучителей. Но как все в природе имеет благодетельную цель, то и насекомые сии оказывают жителям самую существенную услугу, заставляя оленей выходить из лесов на приморскую тундру, открытую холодным ветрам. Они бегут огромными стадами, состоящими из нескольких сот и даже тысяч; тогда охотники подстерегают их, особливо при переправах через реки и озера, и с малым трудом убивают великое множество. Другую не менее существенную, но совершенно противоположную пользу доставляют рои комаров пасущимся в табунах без присмотра лошадям, которые на бесконечной тундре легко могли бы заблудиться, если бы природный инстинкт не научил их держаться всегда поблизости дымокуров, где находят они защиту от крылатых врагов своих. Всегда пасутся они в густом дыму около тлеющих куч, а когда не станет травы в одном месте, кучи переносятся далее. Обыкновенно отгораживают дымокуры шестами, чтобы скот не мог приближаться к огню.

В продолжение лета и здесь бывает гром, который слышен в горах, а над снежной и ледяной равниной издает только слабый гул и не производит никакого действия.

Настоящая зима продолжается целые девять месяцев; в октябре холод несколько умеряется густыми туманами и испарениями от замерзающего моря, но с ноября наступают большие морозы, которые в январе доходят до 43°. Тогда захватывает дыхание. Дикий олень, житель полярных стран, забирается в глушь лесов и стоит там неподвижно, как бездыханный — даже снег испаряется! Вместо почти двухмесячного дня начинается с 22 ноября 38-суточная ночь, которая, однакож, от сильной рефракции и снежного света, а равно и от частых северных сияний, бывает довольно сносна. Декабря 28-го показывается под горизонтом бледная утренняя заря, которая и в полдень не в состоянии помрачить звезд. С возвращением солнца холод становится чувствительнее, и бывающие в феврале и марте утренние морозы отличаются особенной пронзительностью. Совершенно ясные дни зимой бывают здесь не часто, ибо дующие с моря ветры наносят пары и мглу, которые иногда так густы, что совсем закрывают звезды. Такую мглу называют здесь мороком. Всего более ясных дней в сентябре.

Замечательное здесь явление природы есть известный под именем теплового ветра OSO или, правильнее SOtS ветер, который иногда при ясном небе начинает дуть внезапно и среди жесточайшей зимы в короткое время переменяет температуру из 35° мороза на 1 1/2? тепла, так что льдины, заменяющие здесь стекла в окнах, тают. В долинах Анюйских теплый ветер дует часто, а к западу от Чукотского мыса (к W от устья Колымы) чудесное действие его прекращается. Ветер сей продолжается обыкновенно не более суток.

Хотя по всему вышесказанному здешний климат можно почитать самым суровым и неблагоприятным, но должно согласиться, что вообще он не вреден для здоровья. Здесь не бывает ни цынготной, ни других опасных прилипчивых болезней {Любострастная болезнь, к сожалению, в северо-восточной Сибири, и особенно по берегам обоих Анюев, производящая весьма гибельные опустошения, хотя и есть следствие не столько климата, сколько совершенного недостатка врачебных пособий, тем не менее свирепствует в высшей степени и делается смертельною.}, простудная лихорадка и особенно глазная боль случаются обыкновенно только в октябре, в продолжение густых туманов, и в декабре, когда наступают сильные морозы. Оказывающееся тогда воспаление глаз отчасти следствие отражения света на необозримых снежных равнинах, бывающего с появлением солнца над горизонтом, столь сильным, что надобно завешивать глаза, дабы не ослепнуть. Так называемое «поветрие», которое часто оказывается между обитателями западнее лежащей страны, бывает здесь, на северной Колыме, гораздо реже и не так опасно. Распространившееся в 1821 году по всей северной Сибири между собаками поветрие появилось в Колымске почти годом позже, нежели у западных рек и вдоль берегов чукотских. Замечательна еще случающаяся здесь, как и вообще в северной Сибири, странная болезнь, называемая миряк, которая, по мнению жителей, происходит оттого, что дух одной, хотя давно умершей, но все еще страшной чародейки, Аграфены Жиганской, вселяется в больных и всячески их мучит. Мне кажется, миряк есть не что иное, как истерика в сильнейшей степени, ибо сей болезнью страждет по большей части женский пол {Доктор Кибер имел случай делать замечательные опыты как над миряком, так и над другой, свирепствующей в Сибири ужасной болезнью, которую он принял за Elephantiasis.}.

Скудная растительность соответствует печальному климату. Особенно в сем отношении бедна окрестность Нижне-Колымска. Низкое болото, на поверхности которого тонкий, никогда совершенно не растаивающий слой растительной земли, из перегнившей травы и листьев с примесью частиц льда, едва может питать какое-нибудь уродливое лиственичное деревцо — корни его, не допускаемые вечным льдом в глубину земли, большей частью лежат обнаженными на поверхности. У береговых отлогостей к югу растет изредка мелколистный ивняк, а на равнинах возвышается жесткая трава, которая вблизи моря доставляет скоту несколько питательнее корм, потому что при случающихся ежегодно наводнениях проникается соленой водой. Чем более приближаешься к морю, тем реже видишь малорослые деревья и кустарники, которые, наконец, у левого берега Колымы, около 35 верст севернее Нижне-Колымска, вовсе исчезают. На правом берегу лес простирается, однакож, немного далее к северу. Вообще сей берег по сухой и глинистой почве благоприятнее для прозябаний, которые растут здесь сильнее и в большем разнообразии, нежели по ту сторону на мертвой, льдистой и болотной почве. На равнинах, покрытых хорошей травой, попадаются тимьян и в особенности полынь, также цветет шиповник. Чета влюбленных находит сентиментальную незабудку на берегах ручейков. Мелкая смородина, голубица, брусника, морошка, княженика и шикша цветут здесь, а в благоприятное лето дают и ягоды. Но об огородных овощах нельзя и думать: никто не решается разводить их, ибо наверное можно предполагать, что здесь ничто подобное не примется. В Средне-Колымске, лежащем 2° южнее, видел я, однакож, редьку, а также и капусту без вилков {Без кочнов. — Ред.}.

В Анюйских долинах, защищаемых горами от холодных ветров, растут береза, осина, тополь, ива и кедровник. Когда придешь сюда с мерзлой, покрытой мхом тундры, то вообразишь себя переселившимся в Италию. Но и тут еще кажется, что снег тает только для того, чтобы под тонким слоем земли образовать новый лед {Я не имел возможности удостовериться, как глубоко от поверхности земля замерзает или смешивается со льдом. На расстоянии полуверсты от моря, в яме, которую нарочно велел я рыть, выступила вода, едва только мы достигли горизонта моря; то же самое случалось и поблизости больших озер. В Нижне-Колымске, на глубине 4 1/2 сажен, находил я мерзлую землю. На возвышенностях встречались часто расселины и провалы, где, на четырех саженях и глубже, нижний слой земли содержал в себе более льда, чем верхний. В Якутске на дне ямы, выкопанной в 45 сажен глубины в надежде найти воду и иметь колодец, температура земли была еше 1° ниже точки замерзания по Реомюру.}, на который не могут иметь влияние слабые лучи солнца.

Со скудостью или, лучше сказать, ничтожеством прозябаемой природы представляется в замечательной противоположности богатство животного царства. Олени в бесчисленных стадах, лоси (сохатые), черные и бурые медведи, лисицы, соболи и белки наполняют нагорные леса; песцы и волки рыщут по низменностям; огромные стада лебедей, гусей и уток, прилетая весной, ищут уединенного места, безопасного от преследования охотников, чтобы вылинять там и вывести детей, орлы, филины и чайки преследуют свою добычу у берегов морских; белые куропатки стадами бегают около кустарников, и маленькие кулики заботливо пересеменгивают по болотистым берегам. Вблизи жилищ хозяйничают миролюбивые вороны, и когда светит весеннее солнце, слышно иногда пение веселого зяблика, а осенью чириканье маленьких ремезов {По наблюдениям доктора Кибера, зимуют здесь только белая куропатка (tetrao lagopus), обыкновенная ворона (corvus cornix) и белый филин (sityx nivalis), большая хяшная птица. В начале апреля показываются: подорожник, пуночка (emberyza nivalis), трясогузка (motacilla calliope), потом морской петушок (tringa pignex), пиголица (tringa vaneilas), барашек scoiopax gailinago) и зуек чернозобый (craradrius hiatisula); наконец, в мае лебеди, четыре породы гусей и одиннадцать пород уток.}.

Но при всей такой разнообразной деятельности один взгляд на ужасную пустыню невольно вселяет мысль: здесь граница обитаемого света! Присутствие животных отнести должно к вечному закону природы: единственно по инстинкту сделались они обитателями ледяной пустыни. Но как очутился здесь человек? Что могло завлечь его сюда, в могилу природы? Говорю не о малом числе русских, которые в надежде на значительную прибыль решились притти сюда на несколько времени, но о тех народах, которые без такого побуждения здесь поселились.

Кочевые народы умеренного климата переходят из одной плодоносной страны в другую и постепенно, через многие поколения, удаляются столь далеко от своей родины, что делаются для нее чуждыми, предпочитая ей новую отчизну. Но здесь, куда ничто не заманивает надеждой на будущее, где одни лишь бесконечные, снегом и льдом покрытые пустыни ограничивают мрачный горизонт, где под твердым покровом вечной зимы погребенная природа не может почти ничего предоставить человеку, и где жизнь есть лишь горестное боренье со всеми ужасами холода и голода, с недостатком первых, самых обыкновенных потребностей и наслаждений, — что могло побудить человека оставить свое прежнее, вероятно, приятнейшее жилище и поселиться в сей ужасной могиле природы, которая заключает в себе только кости уже давно несуществующих (первобытных) животных? Напрасно будем мы искать разрешения нашему вопросу: никакой памятник, никакое предание не говорит о том, что было прежде. Даже из недавней еще эпохи покорения Сибири русскими неизвестно ничего достоверного о тогдашних обитателях здешней страны. Одно лишь темное предание сохранилось в народе, что «на берегах Колымы было прежде огней у омоков более, нежели звезд на ясном небе». Действительно, видны еще в иных местах остатки укреплений из толстых бревен и следы огромных могильных курганов (в особенности у реки Индигирки); то и другое принадлежало, как полагают, сильному и многочисленному поколению омоков, которое ныне вовсе исчезло.

Судя по несвязным ответам некоторых стариков, кажется, что омоки не были кочующим народом и имели постоянную оседлость по берегам верховья реки, питаясь звероловством и рыбным промыслом. Другое многочисленное поколение, называемое чукоч, кочевало с огромными стадами оленей на необозримой тундре, через которую протекает Колыма на север к морю, отчего и доселе существуют в сей стране названия речек, каковы Малая и Большая Чукочья. Омоки сделались, вероятно, жертвой войн и болезней, а чукоч, или чукчи, переселились частью еще далее к северу, где ныне обитают, частью смешались с другими поколениями, которые также имеют здесь пребывание или заходят сюда временно и составляют нынешнее скудное население здешней страны.

Во всем Колымском округе состоит жителей, русских крестьян, мещан и казаков 325, якутов 1034, юкагиров и других поколений 1139, вообще 2498 человек мужского пола, из коих 2173 обложены ясаком. Они платят ясака или податей 803 лисицы и 28 соболей, которые по средним ценам можно положить в 6 704 руб. и сверх того деньгами 10 847 руб., так что на каждую душу мужского пола якутов и других поколений, в сложности, падает около 8 руб. 8 коп. Большая часть крестьян и мещан происходят от ссыльных, а казаки суть потомки тех, которые по разорении Анадырского острога чукчами переселились сюда. До 1812 года казаки считались в действительной службе и получали от правительства провиант, который, однакож, обязаны были сами перевозить на судах с верховья Колымы. При свойственной здешнему народу беззаботливости о будущем, обнадеженные несколькими сряду весьма прибыльными годами для звериных и рыбных промыслов, казаки оставили сию, несколько трудную для них перевозку, так что, наконец, к 1812 году правительство вовсе прекратило снабжение их провиантом. Ныне, когда несколько уже лет рыбные и звериные промыслы скудны и господствует всеобщий в здешнем краю недостаток, казаки должны очень раскаиваться, что собственной беспечностью лишили себя подпоры правительства. Исключая шести человек, которые оставлены в действительной службе для содержания караула и исполнения всяких приказаний, прочие казаки составляют особую станицу под непосредственной командой сотника, подчиненного частному исправнику в Средне-Колымске. Казаки не платят никаких податей, но вместо того обязаны по первому востребованию являться на службу, имея при себе сабли и ружья. Главнейшую их службу составляет поход к крепости Островной, куда отправляются ежегодно от 25 до 30 человек для соблюдения порядка на Чукотской ярмарке и для защиты в нужном случае русских и других промышленников против чукчей.

Хотя обитающие здесь собственно русские, через смешение с юкагирами и анюйскими якутами, заимствовали от них многое в одежде, образе жизни и даже в чертах лица, но все еще отличаются весьма заметно крепким своим сложением. Они вообще ростом выше, телом белее и у многих светлорусые волосы, чего не встречал я у природных жителей. Русские женщины, несмотря на трудные работы, ими исправляемые, и неопрятность, в какой живут, с чертами липа приятнее и правильнее, нежели у настоящих юкагирок, тунгусок и якуток, и многие из них могут почесться красавицами. Они не чужды супружеской нежности, и приятно видеть радость жены или матери при возвращении отца семейства или сына с опасного промысла или из дальней поездки. После первых приветствий и благодарственной молитвы выставляется на стол все, что есть лучшего в запасе, и потом возвратившийся должен рассказать, какие преодолел он труды, каких избежал опасностей и т. д. С искренним участием все семейство слушает рассказчика, который старается скрыть малейшее обстоятельство, могущее дать невыгодное понятие об его твердости духа, решительности или смышленности, зная, что в противном случае он потеряет доброе о себе мнение.

Многие из женщин одарены способностью слагать песни, заключающие в себе большей частью жалобы на разлуку с любезными. В таких песнях замечательно воспоминание о прошедшем времени; глаиные роли в них играют голубок, соловей, цветы и многие другие предметы, которых не найдете и за тысячу верст отсюда и о которых певица знает только по слухам. Вот два образца:

 

 

Напишу ли я письмо, не пером, не чернилом,

Напишу письмо горючей слезой;

Отошлю я письмо с сизокрыленьким голубком.

Полети ты, сизокрыленький, во славный город во Якутск,

Оброни ты письмо под косящетое под окошечко, и пр.

 

 

Ты сказки, соловьюшко,

Ты скажи мне, черноперенькой,

Где морских ты повстречал?

Повстречал я их на долгих на плесах,

На морских на белых торосах,

И чистой остров увидали тут они.

Полети ты, соловьинько, во сине море

И скажи моему ты милому,

Что подруженька его горько плачет, и пр.

 

Мужчины из здешних русских поют также довольно приятно; песни их называются андыльщинами. В продолжение длинной зимней ночи соседи собираются в кружок, поют, пляшут и забавляются разными играми. Одним словом, между здешними русскими видны еще некоторая веселость и наслаждение жизнью, чего, к сожалению, незаметно у природных жителей, исключая тех, которые обращались в обществе русских, но и те не умеют вполне изъявлять своей веселости. Однакож, такое и многие другие, свойственные русскому характеру преимущества ценятся ими, и когда они хотят описать искусного, проворного и счастливого промышленника, то говорят — «он настоящий русский». Дети здешних русских, несмотря на суровый климат, рано приходят в возраст, и мальчики показывают особенное остроумие и переимчивость. В отношении жилищ русские мало различествуют от природных жителей. Растущие здесь лиственичные деревья очень тонки, и потому для постройки хижин надобно ловить лес, наносимый с моря при весеннем разлитии рек. Часто проходит несколько лет пока наберется потребное количество бревен. Стены выводятся по обыкновенному образцу русских изб; промежутки между бревен затыкаются мхом и замазываются глиной, а нижняя часть строения снаружи, до окон, заваливается землей для предохранения от холода. Хижина имеет обыкновенно от двух до трех сажен в квадрате и 1 1/2 сажени вышины. На плоскую крышу насыпается земля. Внутреннее устроение бывает следующее: в углу стоит якутский чувал, род камина, сплетенного из ивовых прутьев и обмазанного внутри и снаружи глиной. Трубу заменяет сделанное в крыше отверстие. С некоторого времени стали, однакож, устраивать настоящие русские печи из битой глины и проводить трубы сквозь кровлю. Смотря по пространству хижины и потребности хозяина, ставятся одна или две низкие перегородки для отделения спальни; остальная часть хижины заключает в себе кухню, рабочую и гостиную, обставленную довольно широкими скамьями, которые покрываются оленьими кожами. По стенам развешивают разную домашнюю утварь, ружья, стрелы, луки и т. п. Два окна в квадратный фут, а иногда и менее, кое-как освещали бы хижину, если бы в них вставлены были стекла, но заменяющие их летом рыбьи пузыри (обыкновенно из налима), а зимой льдины в шесть дюймов толщины едва только пропускают дневной свет. С одной стороны дома пристраиваются сени, к которым примыкает амбар, сложенный из тонких бревен. В сенях обыкновенно делается очаг. Все дома расположены окнами к югу. Как возле дома, так и на крыше устроены бывают вешалки для сушения рыбы, а у амбара стоит конура, где во время жестоких морозов укрываются собаки, при меньшем холоде обыкновенно лежащие перед домом; они привязаны к длинному ремню и зарываются в снег.

Заборов почти нигде нет. Так вообще строятся здесь дома, без всяких правил, по произволу хозяина. До бань жители не большие охотники, и во всем Нижне-Колымске нашли мы одну общественную баню, и та была в самом неисправном состоянии.

Опрятность в жилищах и одежде можно видеть только у богатых, жены которых носят рубахи из бумажной материи и холста. Обыкновенные рубахи (парки) шьются из мягких оленьих шкур, спереди открытые, и надеваются шерстью внутрь; наружная сторона выкрашена ольховой корой в красный цвет и опушена по низу и рукавам тонкими бобровыми ремнями или кожей речной выдры, которая покупается довольно дорого у чукчей. Из оленьей шкуры шьют и нижнее платье. Сверх рубахи надевают камлею, из ровдуги, которая от дыма становится желтой. Камлея закрыта спереди и сзади; к ней пришит капюшон, накидываемый на голову при выходе из двора. Зажиточные люди носят дома китайчатые камлея. На ноги одевают род башмаков (калипчики и аларчики) из темной юфти или черного сафьяна, которые пришиваются к голенищам, сделанным из жесткой оленьей кожи, и вышиваются разноцветными шелками, даже золотом. Два длинных ремня, прикрепленных к каблуку, обхватывают ногу крестообразно. Меховая шапка острая кверху, так широка и высока, что может покрывать лоб и щеки; кроме того, для щегольства и большего тепла надеваются налобники, наушники, наносники и набородники; особенно налобник, вышивается разноцветными шелками и золотом. При входе в комнату шапка снимается, а налобник остается несколько времени, как будто напоказ.

Во время поездок, сверх всего платья, накидывается еще кухлянка — широкая из двойного меха сшитая камлейка с капюшоном; к рукавам приделаны большие рукавицы, у которых под низом разрез, чтобы иногда, в случае надобности, можно было просунуть руку и опять тотчас спрятать ее от холода. Вместо домашних сапогов надеваются получулки или носки из кожи молодого оленя (чижи), а сверху торбасы, или теплые сапоги. В такой одежде можно долго выносить самый сильный мороз. На кушаке висят большой нож, маленькая гамза (медная или оловянная трубка), с коротким, вдоль разрезанным и ремнями связанным чубуком и кошель, где лежат огниво и табак, из экономии смешанный с мелко наскобленным лиственичным деревом. Здешние русские курят подобно всем северным азиатским народам: вбирают в себя дым и выпускают потом из носа, отчего приходят в беспамятство, которое бывает иногда так сильно, что они, сидя перед чувалом, без чувств падают в огонь. Впрочем, много рассказывают они о приятностях такого опьяняющего курения и уверяют, что оно весьма согревает в большие морозы.

Одежда женщин разнится от мужской преимущественно тем, что состоит из легчайшей кожи, а у богатых из какой-нибудь бумажной или шелковой матери с лежачим воротником из собольих или куньих хвостов; бедные довольствуются оленьими выпоротками.— Замужние женщины повязывают обыкновенно голову бумажным или шелковым платком; иногда надевают и колпаки, под которые, по русскому обычаю, подбирают волосы; незамужние заплетают их в длинные косы и, сверх того, когда в наряде, носят повязки на лбу. Праздничное платье очень похоже на то, какое лет за 50 носили наши купчихи; чем цветнее и пестрее шелковая материя и чем блестящее и длиннее серьги, тем красивее почитается наряд. Купцы, приезжающие на ярмарки, умеют здесь пользоваться, сбывая на берегах Колымы за дорогую цену такие платья, которые даже в Якутске вышли из моды.

Желая иметь понятие об образе жизни прибрежных колымчан, надобно несколько времени прожить с ними: следовать за ними из зимних изб в летние балаганы; плавать с ними в карбасе или в ветке по быстрым рекам; взбираться верхом или пешком на скалы; прокладывать дорогу через густой лес; в жестокие морозы и метель носиться на легкой нарте, запряженной борзыми собаками, по бесконечной тундре, — словом, надобно ни в чем не отставать от них. Такова была жизнь наша в продолжение почти трехлетнего пребывания здесь; мы жили в их обществе, одевались так же, как и они, питались их вяленой рыбой и разделяли с ними все неудобства здешнего климата при крайнем недостатке в потребностях всякого рода, что все дает мне возможность представить верное изображение жизни в Нижне-Колымске, а — за исключением немногих местных обстоятельств — она одинакова по всем берегам Колымы.

Начнем с весны. Рыбная ловля, как я уже заметил, важнейшая отрасль здешней промышленности; все существование обитателя зависит от нее. Но мы увидим впоследствии, что Нижне-Колымский острог стоит на самом невыгодном месте для рыбного промысла, и потому жители должны отправляться в другие места за пищей. Лишь только наступает весна, они оставляют жилища и вдоль берегов реки отыскивают место, где с большой поспешностью устраивают балаган и приготовляют все необходимое для рыбной ловли. Многие из нижне-колымских мещан имеют в окрестностях при устьях речек (виски) маленькие дачи, куда разъезжаются еще в апреле, чтобы все заблаговременно устроить, и в половине мая, когда купцы, возвратясь с ярмарки, бывающей в Островной на Малом Анюе, собираются обратно в Якутск, все местные жители спешат на свои летовья, и в остроге остаются только казацкий сотник с двумя караульными в канцелярии, священник с причтом и несколько голодных семейств, которые не в состоянии следовать на общий промысел.

На Колыме весна самое тяжелое для жителей время года — съестные припасы, заготовленные летом и осенью, все исходят в продолжение зимы; рыба, укрывшаяся от жестокой стужи на дне реки и озер, не показывается еще в воде; собаки, изнуренные зимней работой и недостатком корма, не могут более служить для того, чтобы пользуясь последним весенним благодеянием природы, так называемым настом {Когда от теплоты весенних лучей солнца тающий на поверхности снег, опять замерзает ночью, то образуется тонкая ледяная кора, которая столь тверда, что может поддерживать легкую нарту, запряженную собаками. Она называется настом и способствует преследованию оленей и сохатых, которые, по тяжести своей проламываясь сквозь лед, попадают в руки охотника. Прочность наста зависит, от того, более или менее открыто местоположение и твердый или рыхлый под низом снег. Впрочем, наст образуется не каждый год; во все пребывание наше мы не видали его в окрестностях Нижне-Колымска.}, гнаться на них за оленями и сохатыми; куропатки, наловленные кой-где силками, доставляют весьма незначительное пособие, — одним словом, угрожает ужаснейший голод. В то время тунгусы и юкагиры толпами переходят с тундры и с Анюя в русские селения на Колыме искать спасения от голодной смерти. Бледные, бессильные бродят они, как тени, и бросаются с жадностью на трупы убитых или павших оленей, кости, шкуру, ремни, на все, что только может сколько-нибудь служить к утолению мучительной потребности в пище. Но и здесь видят они мало отрады; и здесь свирепствует голод так, что сами жители принуждены довольствоваться скудными остатками от заготовленного собакам корма. Многие собаки падают, истощенные голодом. Хотя из казенного запасного магазина можно покупать затхлую ржаную муку и брать даже в долг до осени или зимы, но немногие в состоянии платить по 20 рублей за пуд. Так дорого продается мука оттого, что провоз ее из дальних мест сопряжен с большим затруднением и нередко продолжается около двух лет. В бытность нашу в Средне-Колымске тамошнему комиссару надлежало сделать смету: какое количество муки нужно для обеспечения народа на все время весеннего голода? Он потребовал о том сведения от казацкого сотника, под особенным надзором которого находятся тунгусы и юкагиры, и получил ответ: «Не могу сказать определительно, но уверяю вас, что многие согласятся лучше умереть с голода, нежели платить по два рубля за каждый день горестной жизни».

Три такие ужасные весны прожил я здесь, и теперь еще с содроганием представляю себе плачевную картину голода и нищеты, которой, хотя был свидетелем, описать не в силах.

Когда бедствие достигает высшей степени, спасением бывает обыкновенно прилет из южных стран больших стай лебедей, гусей, уток, куликов и других птиц. Они предвещают конец всеобщему бедствию. Старый и малый, мужчины и женщины, кто только в состоянии держать в руках ружье или лук, все спешат убивать из пернатых гостей что могут. В расставленные подо льдом сети уже попадается и рыба. Таким образом ужасное время голода проходит. Но все еще нет изобилия в пище; кажется, будто природа, подобно искусному врачу, с умеренностью подкрепляет истощенных. Наконец, в июне вскрывается река, приплывает множество рыбы, и всякий спешит запасаться на будущий год. Но в то время случается иногда новое бедствие: река не в состоянии довольно скоро избавиться от несущихся по ней ужасных громад льда, которые, спираясь в узких местах, образуют род плотин и останавливают течение воды; она выступает из берегов, затопляет луга и селения. Если жители не успеют отогнать лошадей своих на высокое место, то лишаются их невозвратно. Летом 1822 года было при нас наводнение в Нижне-Колымске, распространившееся столь внезапно, что мы едва имели время с некоторыми вещами взобраться на плоские крыши, и должны были просидеть там более недели. Вода быстро неслась между домами; к северу лежащее озеро соединилось с рекой, и весь острог походил на архипелаг маленьких островов, потому что одни только кровли не были покрыты водой. Жители переезжали друг к другу на карбасах и ветках и, сидя на крышах, закидывали сети и ловили рыбу.

Наводнения бывают в большей или меньшей степени, но ежегодно. Лишь только вода сбежит, начинается ловля неводами {К востоку от Лены Колыма особенно изобилует рыбой, почему берега ее населены более, нежели берега Яны, Индигирки и Алазеи. Дабы иметь некоторое понятие о чрезвычайном расходе рыбы, составляющей главнейшую пищу здешних жителей и собак их надобно знать, что на годовое содержание ста семей, живущих в окрестностях Нижне-Колымска, потребно не менее трех миллионов сельдей. Но как и в хороший год Колыма дает около миллиона сельдей, то остальное количество заменяется другой рыбой, которой нужно, по крайней мере, до 200 000 штук. Впрочем, по числу наловленной рыбы нельзя делать верного заключения об изобилии ее в реке, ибо успех промысла много зависит от обстоятельств. За несколько лет до прибытия нашего на Колыму, случилось, что в начале обыкновенного осеннего хода муксунов устье Омолона замерзло, так что прибрежные жители могли перегородить реку поперек мережами и наловили в три дня 80 000 крупных муксунов, чего в обыкновенные годы не доставит промысел целого лета.}. Весной рыба плывет вниз по течению реки; в иных местах ход ее продолжается несколько дней, а в других, как то: близ Походска и в Чукотском протоке, поплавная рыба {Поплавная рыба — идущая от верховья к устью по воде. — Ред.} ловится целое лето, но только количество ее постепенно уменьшается. Преимущественно попадаются стерляди, нельма, муксуны и так называемые чиры. Вся рыба обыкновенно бывает очень тоща, и потому большей частью приготовляют ее для корма собакам в виде юхолы, т. е. распластывают, потрошат и сушат на воздухе. Из внутренности вываривают жир, который употребляется в пищу и на освещение изб в зимние ночи.

Свежие морские ветры, приводящие реку в сильное волнение, часто препятствуют закидыванию неводов, именно в то время, когда ход рыбы бывает обильнее. К тому присоединяется несовершенство здешних неводов, делаемых из конских волос, и то, что жители не умеют или боятся кидать невода посредине реки, где рыба всегда крупнее и в большем количестве. Они ограничиваются ловом в висках и побочных речках Колымы, которая, как выше сказано, весной сильно разливается и нагоняет множество рыбы в маленькие речки и соединяющиеся с ними озера, откуда она, когда главная река возвратится в берега свои, идет на прежнее место и ловится мережами или мордами, сплетенными из ивовых прутьев. Сей промысел с большой деятельностью начинается тогда, когда кончится весенний лов неводами, или неводьба, по названию сибиряков. Все жители или хоть по одному от каждой семьи перебираются на виски. При лове неводами наблюдается очередь в закидывании их, и добытая каждый раз рыба принадлежит хозяину невода; на висках же делят рыбу в каждый высмотр {Так называется смотр мережи, погруженной в виску.} на равные паи между хозяевами погружаемых мережей.

Последним способом ловится всего более жирных чиров, составляющих любимую пищу жителей, так называмую едомную юколу. Она отличается от вышеупомянутой юхолы выбором лучшей рыбы и большим старанием в приготовлении. Распластав рыбу надвое, вынимают из нее все кости, мелко надрезают мясо, чтобы оно сделалось мягче, и сушат на воздухе. Иногда коптят и в дыму для предохранения от порчи {Лучшая юкола приготовляется в Походске и Малом Чукочьем, где воздух холоднее и рыба теряет менее жиру. Тамошний отличный род юколы называется хахта. Юкола, так же, как и юхола, продается связками, из которых каждая заключает в себе 60 штук крупной и 100 мелкой рыбы.}. Верхняя часть мяса обыкновенно срезывается, сушится особо, толчется в деревянной ступке и с небольшой примесью жира сберегается на зиму в флягах. Таким же образом отделяются потроха, составляющие самые жирные части рыбы, сушатся и употребляются для лакомой начинки пирогов, которые пекутся не из теста, а из толченых мягких частей свежей рыбы.

Когда височный промысел подходит к концу, появляется опять в реке большая морская рыба — нельмы и стерляди, которых ловят неводами, и сетями.

В продолжение рыбных промыслов прилетают к морскому берегу лебеди, гуси и утки, линяют здесь, вьют гнезда и высиживают птенцов. Тогда некоторые из промышленников отправляются вынимать яйца из гнезд; настоящая ловля начинается в то время, когда птицы, лишенные перьев, не могут летать. Тут охотники собираются во множестве к гнездам, пугают птиц собаками и загоняют в озера, где на ветках бьют их чем попало — из ружей, стрелами, даже палками. Часть добычи коптится, а остальная замораживается и зарывается в снег для употребления зимой. Впрочем, сей промысел с некоторого времени весьма оскудел; лет за 20 охотники приносили домой в иные дни по несколько тысяч гусей, а ныне при устье Колымы почитают за счастье, если удастся во все лето убить до 1000 гусей, до 5000 уток и сотни две лебедей {Кажется, что перелетные птицы никогда не вьют гнезд два года сряду в одном месте, но довольно правильно переменяют свое пребывание. Звериная ловля подвергается также некоторой правильной перемене; здесь вообще полагают, что песцы появляются во множестве только на третий год; соболи и зайцы часто совсем исчезают.}, что происходит не от уменьшения птиц, иногда в чрезвычайном множестве рассеянных по горам, тундрам и протокам, но от того, что жители заняты более рыбными промыслами, требующими меньших трудов и приносящими вернейшую прибыль, и не успевают на ловлю птиц.

Кроме рыбы и птицы, добрые хозяева запасаются также оленьим мясом. Для того иные плывут на карабасах по Анюю, к летней плави оленей, а другие отправляются на лошадях в тундру, к большим озерам, загоняют оленей приученными собаками в воду и убивают поколюгой {Большой нож, насаженный на длинную рукоятку.}. Промысел гораздо прибыльнее на Анюе, нежели в тундре; ловкий охотник убьет на реке в хороший год до 100 оленей, а в тундре достанется каждому охотнику не более 20 и даже иногда только по шести оленей, но зато они рослее и жирнее {Сей замечательный промысел обстоятельно описан ниже, в журнале мичмана Матюшкина, который имел случай делать над ним точные наблюдения.}.

Между тем, пока мужчины занимаются рыбными промыслами и охотой, женщины также пользуются коротким летом, собирая на зиму произведения растительного царства. Выше сказано уже, что частью растаявшая почва, особенно на горах, производит ягоды, душистые травы и коренья. Женщины знают их совершенно и набирают столько, сколько дозволяет более или менее благоприятное лето. Однакож не везде каждый год есть ягоды; в трехлетнее пребывание наше на Колыме не нашли мы ни одной ниже острога. Изобильнее растут ягоды, особенно голубица, на восточном берегу Колымы и на отлогости Пантелеевской сопки, куда ходят собирать их в половине августа, самое приятное время года для девушек и молодых женщин — они отправляются туда большими обществами и проводят часто целые ночи под открытым небом, поют песни, пляшут и веселятся различным образом. Набранные ягоды обливают водой, замораживают и сохраняют на зиму как любимое лакомство.

Из растений и кореньев полезны только тимьян и макарша; первый употребляется преимущественно для куренья, а иногда и в пищу. Макарша — мучноватый корень, который кладут для приправы в пироги с рыбой и мясом, или подают отдельно, вместо десерта, перед вечерним чаем; его находят в подземных норах полевых мышей, собирающих на зиму большой запас всяких кореньев. Женщины имеют особенный дар отыскивать такие убежища и уносить у бедных животных плоды предусмотрительной их заботливости.

Наступает сентябрь, и большой ход сельдей {Надобно заметить, что от Погромного до Нижне-Колымска, на расстоянии трех верст, ход сельдей продолжается три дня. Самые крупные ловятся в Колыме, помельче в Алазее, а еще мельче в Индигирке и Яне. Потому, кажется, можно заключить, что они имеют направление от запада на восток.} с моря заманивает почти всех жителей на тони. Сельдей является такое множество, что в благоприятные годы вытаскивают в одну тоню 3000 и более и в три или четыре дня хорошим неводом добывают до 40 000. Нередко случается, что, после трехмесячной неудачной ловли другой рыбы, бедным жителям угрожает ужаснейший голод, но вдруг показываются в реках благодетельные сельди, и целые амбары наполняются ими. До наступления морозов наловленные сельди развешиваются, чтобы вытекла из них вода; оттого они делаются легче в дороге и пригоднее для корма собакам. Сельди, добываемые во время морозов, покрываются льдом, безвкусны и на морозе собаки их с трудом раскусывают.

К тому времени, когда идут сельди, возвращаются с Анюя и тундры промышленники, отправлявшиеся на ловлю оленей, а вместе с ними возвращается и новая жизнь в страну, которая незадолго перед тем была пуста и безлюдна. С робостью ожидают известия: чего должно надеяться или страшиться для предстоящей зимы? Удачный промысел производит всеобщую радость, и долгое время составляет единственный предмет разговоров, причем самые незначительные обстоятельства, каждое движение оленя, ловкость охотника, смышленость собаки и т. д. рассказываются с такой подробностью, как будто дело идет о разбитии неприятельской армии.

С наступлением морозов прекращается летний промысел рыбы, и лишь только реки замерзнут, начинается осенний. Сети, сделанные из конских волос, погружаются в проруби поперек реки. Тогда ловятся преимущественно муксуны, омули (salmo autumnalis) и нельма (salmo nelma), пригоняемые ветрами с моря, близость коего в особенности благоприятствует сему промыслу. По Каменной Колыме, около Шалаурова зимовья, Кабачкова и Сухарного, и по Средней Колыме, у Каменного острова, ловля продолжается с переменным успехом до декабря, когда темнота и сильные морозы заставляют рыбаков прекращать работу и возвращаться в селение.

Таким образом, с каждым временем года переменяются занятия колымских жителей, которым недостаток образованности, естественное положение и тяжкий климат не дозволяют думать ни о чем ином, кроме удовлетворения необходимых потребностей жизни. Вся их смышленость, вся деятельность ограничивается тем, чтобы не пропускать благоприятного времени для каждого промысла, и когда иссякнет один источник пропитания, тотчас пользоваться другим, где только он откроется. Как мы видели, за промыслом рыбы в больших реках следует ловля в речках; потом идет крупная морская рыба, за ней сельди и, наконец, рыба, которую ловят сетями подо льдом.

Для птиц также есть различные периоды: сначала линяют утки, потом гуси и, наконец, лебеди. Сверх того, разделяются они здесь по времени линянья на два класса: детников и холостьбу. Первыми называются птенцы, которые не оставляют еще своих маток и ловятся или убиваются вместе с ними — вторые уже суть подросшие молодые птицы, которые линяют позже старых и ловятся после них.

Единственно такое благодетельное устройство природы дает жителям способы запасаться на долгую зиму необходимыми потребностями для себя и для полезнейшего домашнего скота — собак, избавляясь от всегдашнего недостатка в пище, ибо при бедности и малочисленности семейств было бы невозможно им успевать во всех промыслах, если бы надлежало их производить в одно и то же время. Но за всем тем приготовление запасов им крайне тягостно, ибо, кроме рыбной ловли и охоты, в чем заключаются почти единственные источники их пропитания, есть еще много других, не менее нужных занятий. Кто имеет лошадей {Почти у каждого исправного хозяина есть одна, две и даже более лошадей, которые не употребляются зимой, а ходят на свободе и вырывают копытами из-под снега не совсем еще поблекшую траву и корни.}, должен накосить для них сена; иным надобно исправить избу или построить новую: поставить в лесу и насторожить пасти {Пасть устраивается из бревна, положенного наклонно, и находящегося под ним продолговатого ящика, в который кладут приманку. Лишь только зверь дотронется до приманки, бревно падает на него и задерживает его в ящике до тех пор, пока придет промышленник. Места, где расставлены ловушки, называются пастниками, а насторожить пасть — значит положить наживу или приманку и вообще изготовить пасть для поимки зверя. Русские, живущие в Нижне-Колымске и в окрестностях его, имеют более 7500 подобных пастей, как по берегу реки, так и на восточной и западной тундрах. По восточному берегу Колымы, в долинах рек Филипповой, Пантелеевой и других каменных речек, ловятся лисицы и соболи, а по западной тундре — песцы. Россомахи редко попадаются; они так сильны, что ломают пасти. Заботливый промышленник объезжает свои пасти зимой раз десять, но другие гораздо реже, отчего, может быть, половина добычи пропадает. При каждом высмотре считают по одному зверю на десять пастей. Весьма вредное влияние на размножение зверей, особенно песцов, производит принятый между юкагирами, тунгусами и вообще в Сибири обычай вырывать норников еще слепыми.} — ловушки для пушных зверей. На последнюю работу отправляются обыкновенно верхом, по мерзлой земле перед первым снегом, и потом, когда выпадет снег, — на собаках. В то время олени переходят с восточного берега реки на западный, и жители ловят их различным образом: ставят ременные петли в узких местах, где проходит зверь, или устраивают заборы, в которых нарочно оставляют отверстия. Другие ездят партиями на нартах к Барановым Камням за сохатыми и дикими баранами, или по свежему снегу с приученными собаками ловят лясиц, соболей и белок. Последний род промысла принадлежит в особенности анюйским и омолонским юкагирам и средне- или верхне-колымским якутам, живущим в горах и лесах.

На тундре, по морскому берегу, ставят длинными рядами пасти для песцов, которые хотя гораздо дешевле прочих пушных зверей, зато ловятся в большем количестве. Выше упомянуто уже, что через каждые три года бывает на тундре множество песцов, но, по изобилию там мышей, они питаются ими и нейдут в пасть за приманкой, которая состоит из маленького живого зверька дли куска мяса, напитанного ядом. Настораживание пасти требует особенной сметливости, и некоторые из жителей славятся искусством обманывать зверей. В наше время казацкий сотник Солдатов почитался первым промышленником мелкой пакасти {Пакастью называют здесь вообще всех зверей, промышляемых в ловушки наживами. Под именем зверя собственно разумеется один сохатый (сибирский лось), а иногда из уважения к сердитому медведю величают и его черным зверем.}, особливо лисиц. Честь его страдала, если не удавалось ему обмануть лисицы или окормить ее ядом. Еще в большем уважении здесь промышленник, который не боится ни сохатого, ни медведя. Изобретательность в случае битвы и мужество, с каким преодолевается противник, заслуживают общее внимание. Вот некоторые, примеры: отец с сыном отправились верхом на лисью охоту; не имея удачи, они были бы принуждены возвратиться с пустыми руками, если бы случайно не набрели на медведя, лежащего, в берлоге. Хотя у них не было оружия, необходимого для борьбы с таким зверем, но они решились сделать нападение. Отец прижался спиной к одному выходу берлоги и закрыл его совершенно своими широкими плечами, а сын, вооруженный только поколюгой, начал колоть медведя через другое отверстие. Медведь, чувствуя боль, напрасно искал спасения в противоположной стороне: ни когтями, ни зубами не мог он прохватить толстой, гладко натянутой шубы широкоплечего якута, который защищал свой пост до тех пор, пока, наконец, удалось сыну заколоть зверя. Нередко, однакож, за подобную самонадеянность дорого платит промышленник. Одному юкагиру, плывшему по реке и имевшему при себе только поколюгу, случилось увидеть на берегу большого черного медведя, который был занят выкапыванием кореньев или мышьих гнезд, так что промышленник надеялся подкрасться к нему незаметно и воткнуть в него свой нож. Действительно, ему удалось подойти близко к медведю и обхватить левой рукой заднюю его ногу; но прежде, нежели он мог воспользоваться своим ножом, зверь, испугавшись неожиданного нападения, пустился бежать на гору и поволок за собой несчастного юкагира по кочкам и пням, так что он, измученный и разбитый, должен был, наконец, оставить неугомонного пленника. Подобной участи подвергся один русский, который плыл через Колыму на карбасе и увидел сохатого по середине реки. Рассчитывая, что карбас не подымет огромного зверя, если бы и удалось заколоть его в воде, промышленник вздумал накинуть его веревкой, привязать за рога к лодке и прибуксировать к берегу. Хитрец уже радовался своей счастливой выдумке и верной добыче, но сохатый, доставши ногами дно реки, вдруг помчал привязанный к рогам его карбас на берег, в лес, вместе с промышленником, который, забыв и лакомое жаркое и славу победы, почитал себя счастливым, когда успел выкарабкаться из беспокойного своего экипажа.

Между всеми домашними животными здешнего края во всяком отношении первое место занимает собака, — животное, как будто самой природой предназначенное быть, сотоварищем человека, охранять его, следовать за ним на охоту, могущее, подобно ему, переносить всякий климат, питающееся на островах Южного моря бананами и травами, а на Ледовитом море рыбой и везде приносящее пользу, — приучается здесь к тому, что в других странах вовсе ему несвойственно.

Крайность заставила обитателей севера употреблять собаку — повидимому, в сравнении с другими животными, творение слабое — вместо рабочего скота. Все народы, живущие по берегам Ледовитого моря, от Оби до Берингова пролива, в Гренландии, в Камчатке, запрягают зимой собак в сани, совершают на них дальние путешествия и перевозят значительные тяжести.

Здешние собаки весьма похожи на волка — морда у них длинная, острая, уши острые, стоячие, хвост длинный и мохнатый; у иных шерсть гладкая, у других мохнатая, черная, белая, рыжая, пегая и т. д. Величина их также различна, однакож хорошая нартенная собака должна быть не ниже аршина двух вершков и не короче аршина пяти вершков. Лай их походит более на волчий вой. Круглый год проводят они на открытом воздухе: летом вырывают себе ямы в земле для прохлады или целый день лежат в воде, избавляясь от комаров, а зимой ищут убежища под снегом и, свернувшись в глубоких снеговых ямках, прикрывают морду своим мохнатым хвостом. Каждый хозяин держит у себя, кроме назначенных в упряжку собак, только одного кобеля и одну или двух сук для приплода. Из щенят вскармливают большей частью кобелей, а сук почти всех бросают в воду. Выкармливание и обучение собак для езды составляют главнейшее занятие речного жителя. Щенята, родившиеся зимой, приучаются следующей осенью к упряжке, но не ранее третьего года употребляются в дальние поездки. Самых проворных и смышленых собак впрягают впереди. Скорый и правильный бег всего цуга, состоящего обыкновенно из 12 собак, а иногда и самая безопасность ездока зависят от проворства и послушания передовых собак. Потому необходимо приучить их слушаться одного слова хозяина и не бросаться на звериный след, что составляет самую трудную часть в обучении собак и очень редко удается. Обыкновенно вся упряжка с визгом бросается на след зверя, и никакая сила, кроме естественного препятствия, не в состоянии удержать ее. В таких обстоятельствах особенно важно иметь хорошую передовую собаку. Несколько раз имели мы случай удивляться искусству и обдуманной, так сказать, хитрости, с какими передовая мало-помалу отвлекала прочих собак от звериного следа или, если ей не удавалось, с лаем бросалась в противоположную сторону, как будто увидя там крупного зверя. В разъездах по обширным тундрам, в темные туманные ночи или сильные мятели, когда путешественник ни зги не видя перед собой, тщетно ищет поварни и находится в ежеминутной опасности замерзнуть или быть занесенным снегом, обученная передовая собака нередко спасает его от гибели. Можно быть уверенным, что среди необозримой, снегом занесенной пустыни собака всегда найдет поварню, в которой хоть однажды бывала, и тогда путешественнику остается только лопаткой (необходимой принадлежностью зимних поездок) отрыть себе вход в найденный таким образом ночлег.

Летом собаки также полезны и обыкновенно употребляются для тяги лодок против течения. Замечательно, как при сей работе, если на дороге встретится какое-нибудь препятствие или переменится бичевник, собаки по одному слову хозяина переплывают на другой берег и становятся снова в порядок. Даже по сухому пути они перетаскивают иногда, за неимением лошадей, лодки (ветки), при птичьей ловле употребляемые. Словом для оседлых жителей здешних стран собаки так же полезны и необходимы, как олени для кочующих {}Предлагали запретить речным жителям держать собак на том основании, что большая часть пойманной рыбы (на одну упряжку в 12 собак надобно ежедневно от 50 до 70 сельдей) назначается для их корма и таким образом отнимается у жителей, терпящих голод, но сия мера вместо облегчения туземцев отняла бы у них все средства пропитания. Болезни и мор между собаками в 1821 и 1823 годах достаточно доказали неудобоисполнимость сего предложения, которое потому и было отвергнуто.. Вот доказательство их необходимости: в 1821 году сильное поветрие истребило большую часть собак на берегах Индигирки, так что у одного юкагирского семейства из 20 собак осталось только два щенка и те слепые, которые также должны бы погибнуть, если бы хозяйка юрты не решилась вскормить их своей грудью, наравне с собственным ребенком. Таким образом два щенка сделались впоследствии родоначальниками многочисленного поколения. В 1822 году большая часть колымских жителей потеряли от поветрия своих собак и были тем приведены в самое бедственное положение. Они принуждены были таскать на себе дрова, а также собранную в разных местах добычу рыбной ловли. Работа была затруднительна и медленна, так что время, удобное для птичьей и звериной ловли, было пропущено. Всеобщий ужасный голод сделался от того следствием недостатка собак, которых, по краткости лета и недостатку травяного корма, заменить лошадьми невозможно.

Получив понятие о внешней жизни и действиях северного сибиряка, последуем за ним в хижину, куда с конца лета удаляется он отдыхать в кругу семейства от понесенных трудов и по-своему наслаждаться жизнью. Прежде всего стены конопатятся мохом, обмазываются глиной, самый дом до окон обсыпается землей, чувал исправляется и т. д. Обыкновенно в декабре, по окончании всех работ, длинные полярные ночи собирают всех членов семейства вокруг очага, где трескучее пламя заменяет им лучи солнца, надолго скрывшегося за горизонт. Огонь чувала и несколько жирников тускло светятся сквозь ледяные окна, а из труб поднимаются высокие столбы дыма и яркие искры рассыпаются над кровлями. Собаки, свернувшись, ложатся на снегу вокруг домов и только по временам прерывают всеобщую тишину ужасным воем, обыкновенно четыре раза в день, но при лунном свете и чаще. Замечательно, что, несмотря на множество собак в Нижне-Колымске (при нас было их до 400), вой их чрезвычайно разнообразен, так что в стройном, хоть и не слишком гармоническом хоре, можно ясно различить высокие, средние и низкие голоса.

Маленькая дверь, обитая мохнатой шкурой белого медведя или оленя, ведет в горницу. Хозяин дома с сыновьями исправляет сеть из лошадиных волос или приготовляет луки, стрелы и копья. Женщины на лавках и на полу выделывают шкуры зверей, добытых на охоте мужьями, либо оленьими жилами, вместо ниток, шьют и чинят одежду. Над очагом, в железном котле, варится рыба на корм собакам. Далее готовится для семейства скромный обед, состоящий обыкновенно из вареной или зажаренной в рыбьем жире рыбы либо оленины. Как лакомство, подают оладьи из красной икры или пироги, испеченные вместо муки из толченого муксуна и начиненные искрошенными рыбьими брюшками, олениной, толченой макаршей. Приезжего угощают всем, что есть лучшего в доме: сначала является струганина (тонкими пластинками нарезанная рыба, мерзлая, которую едят сырую, прежде нежели она растает), потом юкола, копченые оленьи языки, топленый олений жир, сырой мозг из оленьих костей, замороженное якутское масло, мороженая морошка, словом — все драгоценнейшие лакомства. Стол в переднем углу горницы покрывается вместо скатерти куском сети, а вместо салфеток подаются тонкие стружки дерева, — впрочем, последнее есть уже признак роскоши. Соль является редко, и то разве для гостя, потому что туземцы не только ее не употребляют, но чувствуют к ней даже отвращение. В домах зажиточных жителей Нижне- и Средне-Колымска, тотчас по приезде, угощают гостя чаем с китайским леденцом и с юколой вместо сухарей. Хлеб вообще редко подается. Из муки, которая здесь очень дорога, приготовляют особого рода питье, называемое затуран: муку зажаривают в масле или в рыбьем жире, потом разводят горячей водой и пьют, как чай, в чашках; такое питье, с хорошим маслом приготовленное, очень полезно в путешествии, имеет приятный вкус, а вместе с тем сытно и очень согревает.

К ежедневным занятиям молодых девушек принадлежит черпанье воды из проруби. Всякая девушка, имеющая хоть несколько притязаний на красоту или молодость и не потерявшая еще надежды выйти замуж, наряжается около полудня в свое лучшее платье и спешит с ведрами на реку к проруби. Там собираются все ее подруги, рассказывают, слушают новости, уговариваются, как провести день, у кого будет вечеринка, — словом, как в других странах колодцы, так здесь проруби служат любимым сборным местом девушек. Нередко являются между ними молодые парни и усердно помогают красавицам черпать воду. Часто подобные встречи на проруби играют не последнюю роль в сердечных делах молодых колымчан. Святки, масленица и святая неделя приносят минутную жизнь в местечко. В большие праздники, по звуку колокола, все жители как нельзя лучше разряженные собираются в церковь. После службы священник с крестом посещает все дома. Иногда в праздники при свете чувала соседи собираются на вечеринки. Женщины садятся на лавках, мужчины толпятся по горнице и около очага. Обыкновенно начинают играми и песнями, а иногда, несмотря на то, что редко горница бывает более трех сажен длины и ширины, находят возможность плясать или, лучше сказать, только прыгать, не передвигаясь с места. У богатейших главным угощением служит чай и выпивается в неимоверном количестве.— десять, двенадцать чашек или стаканов — порция самая обыкновенная. Самовары здесь редки, и обыкновенно чай приготовляется в черном чайнике. На столике, в красном углу комнаты, ставятся другие лакомства: юкола, струганина, масло, а иногда, как предмет роскоши, кедровые орехи. Несмотря на дороговизну, водка занимает не последнее место на празднествах {В самое дешевое время фунт самого простого чаю стоит 9 руб., фунт, сахару 4 1/2 рубл., а штоф хлебного вина 13 1/2 рубл.}.

На масленице также веселятся и обыкновенно строят горы, хотя здешние жители и без того почти никогда иначе не ездят, как на санях по снегу или льду.

Так однообразно, в бедных наслаждениях проходит жизнь обитателей здешней ледяной пустыни, к счастью их не имеющих почти никакого понятия о других удовольствиях жизни. Если удачные рыбные ловли и охота предохранят их от голода и чай и водка есть у них в изобилии, они довольны — даже в некоторой степени счастливы.

Жители Нижне-Колымска одарены крепким телосложением. Рост их выше среднего, а между девушками попадаются очень хорошенькие лица. Болезни очень редки, и мужчины до глубокой старости сохраняют всю свою бодрость. Здоровью их много способствует беспрестанное движение на свежем воздухе и усилия, требуемые при частой езде на нартах и беганьи на лыжах. Цынга, столь часто свирепствующая в странах, на запад отсюда лежащих, является здесь редко, потому что жители, по недостатку соли, сохраняют свои рыбные и мясные запасы всегда мерзлыми.

 

 

Местечко Нижне-Колымск основано, по мнению Фишера, в 1644 году якутским казаком Михаилом Стадухиным, который выстроил на северном рукаве реки Колымы острог, церковь и несколько юрт. Лет за шестьдесят острог еще существовал, и по нем назван рукав реки Староострожским. Впоследствии, для удобнейшего перевоза провианта, перенесли заселение на остров, в другом рукаве находящийся. Острог лежит, по нашим наблюдениям, под 68°31’53» северной широты и 160°35′ восточной долготы от Гринвича. Склонение магнитной стрелки было тогда 9?56’0, а наклонение 77?32 1/2′. Ширина реки здесь три версты. Горизонт ограничен к югу Анюйскими горами, очевидно соединенными с так называемыми Белыми Камнями, Пантелеевской сопкой и Суровым Камнем, который издали имеет вид кровли. К северу и западу взоры теряются в необозримых тундрах, изредка покрытых искривленными лиственицами и мелким ивовым кустарником. Самый острог обведен деревянным забором, по углам коего выстроены четыре маленькие, остроконечные башни. Внутри сей ограды находится большое строение для канцелярии, или присутственного места, и несколько сараев, по большей части пустых. В двух из них сберегаются материалы и остатки всякого рода от бывшей в 1739 году экспедиции лейтенанта Лаптева, а также и от судов «Паллас» и «Ясашна», на которых капитаны Сарычев и Биллингс совершали свои плавания по Ледовитому морю {Суда сии, столь известные в летописях Русского флота, стояли прежде в Нижне-Колымске, но во время одного из обыкновенных здесь весенних наводнений они были отнесены на 2 версты от реки и версты 1 1/2 западнее острога, на место, покрытое лесом, где теперь лежат.}. Местечко состоит, кроме острога, из одной церкви и 42 домов и юрт.

В Нижне-Колымском уезде находятся еще четыре селения: Керетова (6 дворов), под 68°49’27» северной широты и 12′ восточной долготы, Походок (15 дворов), 69°4’21» с ш. и 4′ в. д.; Черноусова (8 дворов), 68°50’20» с. ш. и 14’42» в. д. Пантелеева {По современной транскрипции Каретова, Походская, Пантелеиха. — Ред.} (7 дворов), 68°35’57» с. ш. и 40′ в. д. (долготы считаны от нашей обсерватории в Нижне-Колымске). Кроме сих деревень, находится еще на реке Омолоне несколько незначительных селений.

По приезде моем в Нижне-Колымск отвели мне квартиру в самом большом доме, стоявшем уже несколько лет пустым и слывшем убежищем нечистых духов. Изба была выстроена по общему образцу здешних строений и состояла из двух комнат, каждая в четыре квадратные сажени, и в 4 аршина вышины от пола до крыши, совершенно плоской и покрытой землей. Первая комната, с русской печью, служила кухней, в ней поместил я людей моих; в задней, с чувалом, расположился сам. В обеих комнатах находилось по одному маленькому окну, заделанному слоем льда, в 6 или 8 дюймов толщины, сквозь который проникал тусклый свет, подобный тому, какой дают на судах стекла, вделанные в палубу над каютами. Скамья, служившая кроватью, шаткий стол и стул, связанный ремнями, составляли всю мою мебель. При всей скудности и тесноте и невзирая на дурную репутацию дома, провел я в нем зиму довольно сносно. Желая лучше предохранить себя от холода, приказал я выстроить перед дверьми род сеней и к ним пристроил еще чулан для сохранения припасов и других вещей. Через полчаса после моего приезда возвратился Матюшкин с устья Колымы, куда ездил он вместе с частным исправником собирать сведения об успехе рыбного промысла.

Нам приятно было за вечерним чаем рассказывать о том, что мы испытали во время дороги, о новых предметах, нами встреченных, о нартах, рыбном промысле, оленях и сибирских морозах, в честь которых оставались мы при том в шубах, теплых сапогах и шапках: мы находились близ берегов Ледовитого моря.

На следующее утро донес мне Матюшкин о сделанных им распоряжениях. До прибытия его в Средне-Колымск (2 октября) тамошнее местное начальство о нуждах экспедиции не озаботилось: не было припасено ни одной рыбы, не привезено ни одного бревна для постройки обсерваторий; не приступлено к приуготовлению зимовья у Баранова Камня, долженствовавшего служить привалом во время поездок экспедиции, невзирая на подробные предписания от якутского областного начальника по сим предметам. Исправник уверял, что ему казалось несбыточным прибытие экспедиции из С.— Петербурга сюда в нынешнем году.

Такие неисправности могли иметь самые пагубные последствия для наших действий, если бы Матюшкин, во время краткого своего здесь пребывания, похвальной своей деятельностью не успел многого поправить; узнав по прибытии своем о положении дел, он закупил и уложил тотчас половину нужной для экспедиции рыбной провизии, закупив ее у жителей Колымска и окрестностей. По распоряжению его и под его надзором, невзирая на сильные морозы, от которых топоры, как стекло, ломались, была выстроена над домом моим башня с четырьмя окнами к четырем странам света для астрономических наблюдений; вскоре после моего приезда она была окончена, так что мы могли перенести туда инструменты и начать наши занятия.

Устроив несколько квартиру свою, я озаботился прежде всего заготовлением остального провианта и других нужных для экспедиции потребностей. Для сей цели приглашены были на совещание зажиточные жители Нижне-Колымска и старшины якутских, юкагирских и чуванских селений, находящихся на реках Омолоне и Анюе. 25 ноября все собрались; мы начали с того, что установили положительную таксу, по которой жители согласились доставить нам припасы и другие потребности {Цены были определены следующим образом: сырой муксун 15 коп., чир 12 коп., муксун юхолы 12 коп., муксун юколы 8 коп., сельдь 8 коп.; пуд сушеной оленины с костями 4 руб.; язык олений 10 коп.; за провоз нарты до Баранова Камня с хозяйским кормом 2 руб. в день. За нарту во все время поездки 3 1/2 руб. в день. Вьючная лошадь из Средне- до Нижне-Колымска 25 руб. Выделанная оленья шкура 2 руб. Березовые полозья для нарты 4 руб.}. Определив сие, приступили мы к не менее важному распределению подрядов по мере способов участвующих и назначилитсроки доставления. Анюйские юкагиры, имевшие в прошедшем году изобильный олений промысел, обязались доставить нужное количество оленьих кож на походное передвижное жилище, называемое уроса, также и большое количество оленьих ребер для корма собак. Омолонские юкагиры должны были снабдить нас березовым лесом на Гайдару и всем прибором с полозьями на походные нарты. Жители острога и других селений, по берегам Колымы лежащих, богатые одной рыбой, дополнили потребное для экспедиции количество мерзлой рыбы, а сколько недоставало сухого корма, т. е. юколы и юхолы, привозили из Средне- и Верхне-Колымска на расстояние 800 верст, ибо летний рыбный промысел был там изобильнее, нежели при устье реки. Остался еще для успеха наших поездок по льду весьма важный предмет, т. е. выбор для наших нарт потребного числа сильных, привыкших к езде собак, что поручил я казацкому сотнику Антону Татарииову, бывшему проводником Геденштрома и слывшему здесь отличным знатоком в искусстве водиться с собаками. Таким образом сделали мы главные распоряжения, и оставалось только понуждать к скорейшему исполнению их.

Здесь встретил я, однакож, много затруднений. Жители сомневались в верной плате за доставляемые ими припасы, а местное начальство не имело доброй воли быть полезным. Частный исправник, преувеличивая бедность обывателей, старался всячески склонить меня к уменьшению моих требований и пугал разными несбыточными рассказами о предстоящих опасностях. Он утверждал, между прочим, что здешние собаки слишком слабы и не могут выдержать столь дальней поездки, а проводники неопытны и ненадежны. Он рассказывал мне множество примеров коварства чукчей, описывая их людьми самыми опасными и жестокими. Хотя и видел я, как преувеличены были его рассказы о предстоящих опасностях, но, не зная, на кого положиться, принужден был более или менее верить его отзывам о состоянии края и обывателей. Снисходя таким образом неотступным его представлениям об ужасных усилиях и пожертвованиях, которые разоренные жители должны делать для экспедиции, я согласился убавить сделанные по умеренной смете мои требования, так что впоследствии мы даже нуждались. После бывшей в 1812 году экспедиции Геденштрома рыбный и звериный промыслы в здешнем краю значительно уменьшились и, действительно, бывали голодовки, так что колымчане принуждены были резать собак своих. Но после того имели они время поправиться, и положение их было вовсе не столь бедственно, как исправник описывал. В следующие два года, ознакомясь более с местностью, распределял я поставки таким образом, что, не отягощая жителей, экспедиция ни в чем не нуждалась; даже могут утверждать, что значительный сбыт произведений доставил жителям немалые выгоды, и пребывание экспедиции нашей имело выгодное влияние на промышленность и благосостояние их.

Инструкцией Государственного Адмиралтейского департамента предписывалось мне: достигнув Шелагского мыса, разделить экспедицию на два отряда, из коих с одним следовать мне на север для отыскания предполагаемой земли, а другому описывать берег материка так далеко на восток, как обстоятельства позволят. Для исполнения того и другого требовалось до 50 нарт и 600 собак. Поездка должна была начаться не позже февраля месяца, и нам оставалось для покупки нарт и значительного количества корма собакам только около двух месяцев. По словам исправника и по обыкновенному ходу дел срок был весьма недостаточен, однакож мы успели запастись всем нужным.

Ноября 30-го исправник отправился по делам службы на Анюй и Алазею собирать ясак с кочующих там тунгусов и юкагиров.

Между тем, готовясь к предстоящим поездкам, собирали мы у жителей нужные нам сведения о предметах, относящихся к цели экспедиции. Пребывание в Нижне-Колымске в 1767 году трех геодезистов — Лысьева, Пушкарева и Леонтьева — было более или менее у всех еще в свежей памяти; о сержанте Андрееве, бывшем здесь в 1762 году, весьма немногие помнили, сказывая, что он предпринимал отсюда одно путешествие на Индигирку и другое к Медвежьим островам. О виденной им на севере земле, следах многочисленного оленного народа севернее Медвежьих островов и тому подобных вещах, упоминаемых в журнале Андреева, здесь никто не знал и от старожилов и отцов своих не слыхивал. Совершенное неведение жителей об открытиях Андреева, помещенных даже на новейших картах, показалось нам тем страннее, что о походах Павлуцкого, бывших гораздо ранее (т. е. в 1731 году), еще многие подробности были им известны. Замечательное открытие Андреева могло ли быть забыто, когда помнили поездку его к Медвежьим островам? Признаюсь, все сии соображения не поселяли в нас большого доверия к открытиям сержанта Андреева.

В подобных занимательных для нас изысканиях, упражнениях на обсерватории и опытах над скоростью бега собак проходило время неприметно, а каждый день научал нас чему-нибудь новому. С особенным восхищением взирали мы на величественнейшее полярное явление, освещавшее продолжительную здесь ночь: то окрашивалось небо дугообразным тусклым светом, то двигались медленно и быстро огненные столпы, то зажигались пуки ярких лучей, достигавшие расходившимися вершинами до зенита, изображая светлые венцы вокруг полной луны. Мгновенные изменения, тысячи бестелесных фигур, появлявшихся, как светлые тени, на темноголубом небе, при глубокой ненарушимой тишине ночи, придавали явлениям необыкновенную занимательность и таинственность, приковывавшие изумленного наблюдателя силой как будто сверхъестественной.

Предоставляя себе говорить о северных сияниях с большей подробностью, скажу здесь только одно, каким образом объясняют их здешние жители. Морскими ветрами разведенное волнение, говорят они, бьет сильно в ледяные горы; отразившиеся от них брызги, раздробляясь в воздухе, преломляют яркий цвет огромных льдин и представляются нам в виде светлых столпов, или сполохов. Такое темное понятие о северном сиянии можно уподобить несвязным рассказам о каком-нибудь происшествии, где сохранились одни названия действующих лиц, ибо весьма вероятно, что льды и воды имеют участие в произведении северного сияния.

Декабря 2-го, к всеобщему удивлению, прибыла вода, гонимая северо-западными и западными ветрами с моря в Колыму с такой силой, что принудила реку течь вверх, с быстротой, против коей не удержались сети, спущенные жителями в проруби для ловли рыбы; на льду сделались широкие трещины, и вода выступила из берегов. С морской водой прибыла в реку рыба, подкрепившая надежду нашу на изобилие осеннего промысла.

Декабря 31-го обрадовало нас совершенно неожиданное появление известного английского пешехода, капитана Кокрена, которого любопытство привело даже сюда {Джон Дунден Кокрен (Cochrane), капитан английского флота, известен своими путешествиями пешком. Гостеприимство русских и готовность оказать всякому нуждающемуся услугу и помощь дали Кокрену возможность совершить свое путешествие и доехать до Колымска. Для того нужны были только открытый лист от губернатора, казак для сопровождения, и Кокрен совершал без всякой платы по пустыням Сибири, на повозках и верхом, пешее свое путешествие. Он изъявил желание присоединиться к нашей экспедиции, но я не принял его предложения потому, что, когда каждый лишний фунт груза был нам в тягость, увеличение числа людей еще одним сопутником слишком затруднило бы нас.}. Ограниченные только собственным нашим обществом и совершенно отделенные от просвещенного мира, мы весьма обрадовались такому приятному приращению малого нашего круга. Мы встретили Новый год при порядочном морозе, 37° по Реомюру. Полуденное солнце, долженствовавшее появиться на горизонте еще 28 декабря, скрывалось еще за снежными и ледяными горами, окружающими вдали низменные болота колымские; серый туман стлался над низким кустарником бедной тундры; небо покрывалось белизной. С 3 на 4 января мороз возвышался до 39°, а 5-го числа в продолжение 24 часов термометр показывал 40° по Реомюру. Дыхание захватывало; лед в окнах растрескался. В избе моей беспрестанно пылал огонь, но, невзирая на то, в ней было так холодно, что я принужден был сидеть в шубе и теплых сапогах, и когда писал, то чернила мои отогревались в горячей воде.

Действие горизонтальной рефракции произвело род фата-морганы {Фата-моргана — один из видов миражей. — Ред.}: горы, лежащие к югу, казались нам в разных искаженных видах, висящими на воздухе; дальнейшие горы представлялись с опрокинутыми вниз вершинами; река сузилась: противолежащий берег казался находившимся почти у наших изб.

Жестокие морозы препятствовали обыкновенной ловле подледной рыбы, производимой жителями сетью на устьях Колымы, и потому колымчане начали съезжаться в острог, более и более наполняющийся народом и собаками, дружный лай или вой которых по временам оглашал воздух.

Часто и много говорили нам о прежней здесь веселой жизни, когда рыбный промысел бывал изобильнее и сохатые (лоси) не чуждались берегов Колымы, прозванной сибиряками Золотым дном. Но время беспечных увеселений минуло и здесь; оно осталось единственно в воспоминаниях и песнях. Желая позабавить колымских жителей и дать гостю моему понятие о здешних увеселениях, пригласил я в крещенье почетных особ на вечеринку, избравши для того один из просторнейших домов, принадлежавший здешнему казаку скрипачу. Гостиная и вместе с тем зала для танцев, в семь аршин во все стороны, была великолепно освещена рыбьим жиром. Стены и лавки, после долгого времени вымытые, были покрыты кусками пестрой материи, а пол усыпан желтым песком. Для дам были припасены чай, несколько кусков белого сахара и кедровые орехи; ужин состоял из пирогов, струганины, юколы и мороженого оленьего мозга. В 9 часов явились гости в лучших шубах и нарядах; дамы уселись на лавках и запели народные песни; молодые играли в разные игры и плясали тихо и чинно, как будто на заказ, под странные звуки, извлеченные тяжелыми руками нашего музыкального хозяина, старого промышленника, из треснувшей скрипки, натянутой струнами из крученого шелка и оленьих жил. В 10 часов все разошлись, весьма довольные проведенным вечером.

На следующий день поехали мы осмотреть оставшиеся от Биллингсовой экспедиции суда «Паллас» и «Ясашна», стоящие теперь в лесу, в двух верстах от острога, куда занесены они высокой водой {Суда эти были спущены на воду на реке Ясашне для экспедиции Биллингса в 1787 году. Размеры этих судов: 1) «Паллас» — длина 13,7 метра, ширина 4,6 метра; осадка 1,9 метра; 2) «Ясашны» — длина 8,5 метра. — Ред.}. Члены судов нашли мы еще довольно свежими, хотя почти 50 лет подвержены они непостоянству погод. На возвратном пути осмотрели мы хранящиеся в магазине достопримечательности: мортиры, бомбы и разные орудия для прорубки льда, оставшиеся после лейтенанта Лаптева в 1739 году.

Февраля 2-го прибыл благополучно из Якутска штурман Козьмин с большим транспортом припасов и потребностей разного рода. Сверх того, Козьмин обрадовал нас еще весьма приятным гастрономическим подарком: пудом свежей, мерзлой говядины и молоком и сливками, замороженными в кружках, и таким образом сохраненными в совершенной свежести. Такие припасы, а в особенности молоко, считались здесь величайшей роскошью, и мы рады были, что после столь долгого времени могли полакомиться свежим мясом и чаем со сливками.

Наступало для Нижне-Колымска самое блестящее время: приезд купцов из Якутска, на пути их к Чукотской ярмарке, в Островную крепость на Анюе. Числом до 20, имея каждый от 10 до 40 навьюченных товарами лошадей, купцы приезжают сюда и сбывают часть своих товаров, для чего стекаются ко времени их приезда окрестные жители со шкурами пушных зверей, приобретенными охотой или меной с алазейскими тунгусами, прикочевывающими ежегодно в исходе января к устьям реки Омолона. Мена бывает весьма выгодна для русских: за малое количество чаю, табаку и особенно водки выменивают они у тунгусских приятелей годовой промысел пушных зверей, преимущественно песцов, которые в большом изобилии водятся на безлесных тундрах, избираемых тунгусами для кочеванья. Подобного рода торг скоро совершается: страсть тунгусов к горячим напиткам так сильна, что нередко, после нескольких глотков, отдают они весь запас мехов за стакан водки, а за второй даже свой последний санаях (т. е. верхнее платье).

Столь легко приобретенные пушные шкуры нижне-колымскими торгашами с великим барышом продаются и промениваются купцам якутским.

На бывшей сего года в Нижне-Колымске ярмарке самые низкие цены главнейших товаров состояли следующие:

 

1 фунт черкасского листовою табаку — 3 1/2 руб.

» » белого сахара — 4 1/2 »

» » китайского леденца — 3 » »

» » чаю низкого сорта — 9 » »

» » ниток тонких — 3 1/2 »

Осьмина простого хлебного вина — 13 1/2 »

Кусок китайки (в 9 аршин) — 10 » »

» » полушелковой материи в 20 и 21 аршин — 30 » »

Холста толстого (аршин) — 1 » »

Платок бумажный пестрый — 4 » »

 

При конце торга цены почти всегда удваиваются: фунт чаю стоит тогда обыкновенно до 15 руб., белого сахара 10 руб., осьмина водки 20 руб. Торговые обороты делаются частью на деньги, частью на мену мехами и рыбой в малом количестве. Цены пушных зверей были в нынешнем году следующие:

 

Лисица красная — 8—10 руб.

» черная — 50—150 »

Песец белый — 2 1/2 — 3 »

Песец голубой — 7—10 »

Соболь {*} — 10—25 »

Стерлядь (в 20 фунтов) — 5 »

Нельма (род форели) в 30 фунтов — 5 »

{* Цена собольих шкур значительно переменяется в разные годы. В 1821 году шкура стоила до 40 руб., а в следующем только 15 руб.}

 

Якутские купцы пользуются тем, что хотя здесь в обороте мало денег, но жители должны вносить подати наличными деньгами.

Во время ярмарки обыкновенно появляется более жизни и движения в Нижне-Колымске — за несколько дней улицы становятся уже шумны; множество приезжающих окрестных жителей, с целыми стаями собак, наполняют дома и конуры. Проводникам нарт много труда содержать порядок между собаками, привыкшими к одиночеству и внезапно окруженными множеством себе подобных, отчего нередко происходят между ними жестокие битвы. Владетели домов приготовляют свои комнаты для принятия приезжих гостей, вставляют новые льдины в окна, выколачивают меха, складывают их в чуланы, подновляют нарты и упряжку, — словом, все ожидает здесь приезда якутских купцов. И вот появляется на горизонте облако пара и, более и более приближаясь, означает путь каравана; всякий, кто только может двигаться, спешит навстречу друзьям и знакомым. Среди ликованья и песен въезжает караван в острог и разделяется по домам, в которых обыкновенно несколько дней сряду веселятся до поздней ночи. Вскоре после того приезжает из Средне-Колымска исправник со своей канцелярией для сбора податей и тому подобного. С его появлением исчезает беспечная радость обитателей Нижне-Колымска и является несчастная страсть к тяжбам. Несогласия и ссоры заступают место увеселений. Пользуются каждым поводом к жалобе исправнику, который не всегда находит свой расчет в водворении между жителями мира и согласия.

Наконец из Островного приезжает казак с известием о приближении чукчей; тогда все отправляются в путь, и исправник, оставя неоконченные дела в архиве до будущего года, спешит в Островное предупредить там приезд чукчей; купцы на нартах, нанятых у здешних жителей за довольно дорогую цену {Обыкновенная цена за упряжку 10—12 собак на проезд 250 верст, от Нижне-Колымска до Островного, 100 руб., но часто платят и более.}, следуют за исправником, и улицы и дворы снова пустеют. В конце зимы возвращаются купцы и исправник из Островного, но не останавливаются уже в Нижне-Колымске, продолжая путь свой через Средне-Колымск домой. Вскоре наступающая весна вызывает колымчан на берега озер и рек, к обыкновенным летним занятиям, и тогда деятельность в остроге исчезает, мертвая тишина заступает место всеобщей веселости, и в осиротелых хижинах снова заколачиваются двери и окна.

От моего эпизодического отступления возвращаюсь к рассказу в хронологическом порядке.

В течение зимы закупленные и с разных мест доставленные рыбные запасы {*} отосланы были на устье Восточной или Каменной Колымы, в урочище Сухарное {По современной транскрипции — Сухарная. — Ред.} (120 верст к северу от острога); члены нарт также были доставлены с реки Омолона и для устроения нарт розданы проводникам, выбранным к предстоящему путешествию; недоставало моржовых ремней, заменяющих железо и ковку в скреплении нарт, и мы должны были ждать прибытия чукчей на Анюй для закупки у них ремней.

{* Запасы заключались в следующем:

Для употребления людям хахты (чировой юколы) — 850

» собак муксуновой юколы — 4 289

Муксуновых юхал — 3 985

Щокуровых юхал — 700

Костей муксуновых — 500

Свежих замороженных сельдей — 30 740

» » муксунов — 543

Оленьих провяленных боков — 1323

Для надлежащего понятия об исчисленном запасе должно заметить, что в корме собакам каждая крупная муксуновая юхала равняется пяти сельдям, такая же средняя юхала — 3 1/2 сельдям, свежий муксун — 8 сельдям, две щокуровые юхалы — 1 сельди, 1 кость муксуновая — 1 1/2 сельдям, бок олений — 8 сельдям. Таким образом, приняв за сравнительную единицу легко провяленную сельдь, коих восемь и десять составляют хорошую порцию каждой собаке на день, равнялся весь приготовленный в корм собакам запас наш 18 944 сельдям.}

Февраля 12-го известился я, что из числа 36 нарт с собаками, требованных мной, готовы будут только 29 к половине марта; проводники уверяли меня также, что ранее сего времени нельзя пуститься в путь и потому, что собакам не выдержать сильных морозов на больших переездах по совершенно открытым местам, тем более, что они вовсе к тому не привыкли.

Принимая все к соображению и не желая провести целого месяца в бездействии, я отменил прежний план и вознамерился, составя отряд из готовых уже нарт с собаками, как мал и бессилен он ни был, отправиться без потери времени для описи берега к востоку, возвратиться в Нижне-Колымск к сроку изготовления полного количества нарт и пр. и тогда пуститься через лед на север.

Февраля 14-го отправил я три нарты с хорошими собаками под надзором трех казаков (из которых один знал чукотский язык) к нашим запасам в Сухарное, где им надлежало откармливать собак, отощавших от частой езды хозяев по промыслам.

Мичман Матюшкин отправился в Островное познакомиться с чукчами, закупить у них нужные для нарт моржовые ремни и китовые ребра {От выступающей морской воды остается на поверхности льда морской рассол, по которому деревянные полозья весьма тяжело скользят; для отвращения такого неудобства привязываются под полозья китовые ребра, которые, будучи тверже дерева, не всасывают в себя соли и не задерживают саней.}, а в особенности успокоить сей недоверчивый народ на счет нашего путешествия по берегам их, объясняя им, что мы намерены отыскать свободное ото льдов море для плавания судов с товарами, доставление которых сухим путем обходится весьма дорого.

Еще до отъезда купцов и жителей в Островное наступила масленица. Соорудили гору, украсили ее флагами Лаптева и Биллингса и выставили несколько ведер сваренного чаю и несколько пудов кедровых орехов, против такого сильного магнита ничто не могло устоять: женщины и девушки, ловкие парни, купеческие приказчики и казаки спускались с горы; целыми группами на оленьих кожах (вместо санок) и до позднего вечера предавались смеху и шуткам. Погода весьма благоприятствовала общему увеселению, ибо 18-го числа, в первый день масленой недели, задул так называемый теплый ветер от юго-востока, и термометр, стоявший 16-го числа на 32° Реомюра, возвысился 18-го в 4 часа пополудни до 4° при ясном небе.

Наконец, получено известно из Островного о прибытии 25 человек, чаунских и приморских чукчей на место, называемое Элопбало, отстоящее от Островного на 90 верст. Носовые чукчи из окрестностей Берингова пролива кочевали в большом числе позади первых. Известие весьма обрадовало якутских купеческих приказчиков, и они спешили ехать в Островное, а за ними отправился туда и Матюшкин в сопровождении Кокрена {Кокрен намеревался добраться к Чукотскому Носу и Берингову проливу с обратно идущим чукотским караваном, но, познакомясь короче с чукотским народом, оставил план свой и возвратился в Нижне-Колымск.}.

 

 

Я уже изложил причины, побудившие меня отступить в сем году от данной мне инструкции и предпринять с немногими спутниками путешествие по льду в море. С великим трудом удалось мне в такое короткое время достать девять нарт с надлежащим числом собак, но только три нарты назначены для моего путешествия; остальные шесть, нагруженные провиантом для нас, кормом для собак и пр., должны были, для сбережения по возможности съестных припасов, тотчас по разгрузке обратиться назад.

С тремя нартами хотел я осмотреть так далеко, как позволят обстоятельства, берега, на восток лежащие. Глубоко вкоренившийся и всеобщий страх туземцев к чукчам заставил меня выдать за окончательную цель предпринимаемого путешествия точнейшее обозрение и определение Баранова Камня и окрестных берегов, которые составляют предмет и предел поездок туземцев на восток. Немногие из них решатся пройти верст 50 далее; все остальное протяжение берега на восток им совершенно неизвестно. Несмотря на то, узнав, что я намерен посещать чукчей, они охотно согласились мне сопутствовать, и я мог выбрать себе лучших и надежнейших проводников.

Весь берег от Колымы до Шелагского мыса совершенно необитаем и изредка посещается чукчами, которые тут охотятся или собирают выбрасываемый морем лес, но, кажется, и они не переходят за Большой Баранов Камень {На современных картах Большой Бараний Камень чаще называется мыс Большой Баранов, а Малый Баранов Камень — мыс Камень. — Ред.}, составляющий предел поездок русских, так что здесь остается полоса земли верст в 80 шириной, никем не посещаемая. За сей, так сказать, нейтральной землей лежат пространные мшистые равнины и поля, на которых воинственные чукчи, сохранившие доселе свею независимость, скитаются с бесчисленными стадами оленей. Каждое покушение вторгнуться в их земли наблюдается ими с большим вниманием, и, как некоторые горькие опыты прежних лет доказали, чукчи всегда принимали меры к отражению вторжений. Наше внезапное появление в близких безлюдных степях должно было произвести большое беспокойство между чукчами; потому нам надлежало преимущественно остерегаться и не возбудить в них какого-нибудь подозрения, которое могло помешать достижению цели экспедиции.

Три из моих нарт, собственно для путешествия назначенные, находились уже, как выше сказано, в Сухарной.

Туда послал я 18 февраля шесть нарт с провиантом, которые должны были сопровождать нас только в первой части пути, а 19-го отправился сам с штурманом Козьминым в путь. Важнейшие жители города провожали нас до маленького, невдалеке лежащего озера.

Довольно хорошо уезженная дорога, извиваясь между мелкими кустарниками, довела нас к ночи в деревню Черноусову, в 45 верстах от Нижне-Колымска. Отдохнув сами и дав отдых нашим собакам, продолжали мы на другой день поутру путь и достигли через восемь часов езды, к вечеру 20 февраля, местечка Лабазного, лежащего в 80 верстах от нашего ночлега.

В устье восточного рукава Колымы, которая здесь в ширину 23 версты, находится плоский, голый и столь низменный остров, что зимой он совершенно равен с горизонтом реки. На южной оконечности его построены два балагана или сарая, вроде описанных выше поварен, отстоящие один от другого почти на полверсты и служащие защитой от сильных морских ветров жителям Нижне-Колымска, когда зимой посещают они сей край для рыбной ловли и охоты, — это подобие человеческого жилья называется Сухарное. Верст за 50 исчезают даже мелкие, стелющиеся кустарники, которые до сих мест иногда еще попадаются. Здесь глазам представляется необозримая снежная равнина, и ужасное однообразие прерывается только кое-где выставленными ловушками песцов. Со временем привыкнешь ко всему, но первое впечатление при виде необъятного пространства земли, покрытого саваном снегов, ни с чем не может сравниться; даже радуешься, когда ночь, покрывая все темнотой, производит хоть какую-нибудь перемену.

Еще не достигли мы Сухарного, как уже совершенно смерклось. Мы никак не могли рассмотреть занесенных снегом балаганов и, вероятно, проехали бы мимо, если бы нам не указали место их искры, к счастью вылетавшие из труб вместе с дымом. Измученные собаки повернули в сторону, без принуждения побежали скорее и остановились у снежного бугра, где проводник уведомил нас, что мы приехали к первому Сухарному балагану. Пока я осматривался во все стороны, ища чего-нибудь похожего на человеческое жилище, к великому удивлению моему, вылезли из-под снега один за другим наши три казака, посланные вперед с дорожными нартами. Они провели нас сквозь отверстие, вырытое в снегу ка подветренной стороне, в балаган вышиной около двух аршин, где с радостью нашли мы горящий огонь. Согревшись и подкрепив себя хорошим ужином, мы провели ночь в нашей снежной пещере очень хорошо, несмотря на то, что она была наполнена густым дымом, который набивало сильным ветром.

Весь следующий день занимались мы размещением наших вещей и припасов по нартам и другими приготовлениями к путешествию. Наша поездка была довольно различна от обыкновенных путешествий, а потому, кажется, не лишнее будет сказать несколько слов о нашем снаряжении. Мы взяли с собой коническую палатку из оленьих кож, два топора, карманный фонарь с двумя восковыми свечами, железную плиту для раскладывания на ней огня, железный треножник, чайник и котел; для каждого из нас несколько белья и медвежью шкуру вместо тюфяка и для каждых двух человек одеяло из двойных оленьих шкур. Из инструментов взяли мы два хронометра, одни секундные часы, два секстана с искусственным ртутным горизонтом, спиртовой термометр, три пель-компаса, из коих один с призмой, зрительную трубу, телескоп, веревку с означением футовой меры и еще некоторые мелочи. Провианта для пяти человек на один месяц было приготовлено: 2 1/2 пуда ржаных сухарей, 1 1/2 пуда говядины, 10 фунтов сухого бульона, 2 фунта чаю, 4 фунта сахару-леденцу, 8 фунтов крупы, 3 фунта соли, 39 рюмок крепкой водки, 12 фунтов табаку и 200 штук лучшей копченой юколы. На каждом из нас одежда состояла из парки, довольно широкой кухлянки, больших меховых сапогов (торбасы), такой же шапки и рукавиц; все было сшито из оленьих шкур. Для корма собакам запасли мы 790 шт. большой муксуновой юколы, 1200 шт. юколы и 2400 шт. свежих замороженных сельдей. Сельди помещались главнейше на провиантных нартах, но часть запасов положили мы и на дорожные. Каждый из нас имел ружье, 50 патронов, пику и на правой стороне, привешанные к кушаку, большой нож и огниво. Нарты нагружались во всю длину, по возможности равномерно, и когда имели полный груз (около 25 пудов), то накрывались кожаным одеялом и так крепко стягивались ремнями, что сани и груз составляли как будто одно целое и могли падать, даже вверх копыльями, не вываливая поклажи. В середине по длине наших узких саней, садился боком или придерживался только вожатый, опираясь ногой на полоз нарты, в ежеминутной готовности соскочить и привести нарту опять в равновесие, когда она слишком раскатывалась или когда угрожала ей какая-нибудь опасность. Для того держал он в руке протянутый вдоль по саням и к ним прикрепленный ремень и, кроме того, имел в руках так называемый оштол или прудило — довольно толстую палку, обитую железом на одном и обвешанную колокольчиками на другом конце, которой управлял собаками, останавливал их, а иногда подпирался. Точно так же балансируя, сидели и мы с Козьминым каждый на своей нарте, за проводником, в беспрестанной готовности соскочить, поддержать и привести в равновесие нарту, что при неровной дороге очень часто случалось. Несмотря на то, что каждая из нарт имела груза до 25 пудов, они так легко скользили по крепко замерзшему снегу, что одной рукой без большого усилия можно было передвигать их с места на место, и собаки наши при хорошей дороге делали от 10 до 12 верст в час. 21 февраля было 26° холода; к полудню уменьшился он до 14 1/2°. Солнце стояло очень низко, но Козьмину удалось, с помощью искусственного ртутного горизонта, взять полуденную высоту солнца, которая показала, что мы находились под 69°31’22» широты. Тригонометрическим измерением от Нижне-Колымска до Сухарного найдено, что Сухарное лежит под 161°43’41» долготы, к востоку от Гринвича. Полуденная тень давала 13 1/2° восточного склонения путевого компаса.

22 февраля рано поутру, перед рассветом, отправились наши нарты с провиантом к Малому Баранову Камню {Баранов Камень получил название от великого множества скитающихся там диких баранов, или аргалей. Животные сии питаются по большей части травой, которая, вместе с одной из пород полыни, растет на скалах между мхами.}, отстоявшему на 41 версту, где стояла поварня; там намеревались мы провести следующую ночь. Ужасный вой, какой собаки обыкновенно подымают в минуту отъезда, разбудил нас. Мы приготовились к дальнейшему пути, я в 9 часов утра оставили наши, несколько нагревшиеся, балаганы. По назначенному для поездки порядку, моя нарта всегда находилась впереди, а Козьмин на своей нарте заключал шествие. Каждый из нас замечал направление пути, и по скорости бега собак, которую мы изучали в Нижне-Колымске {Скорость бега моих собак, соразмеряясь с большею или меньшею гладкостью дороги, простиралась от 6 до 12 верст в час. По ней и по направлению проезжаемого пути, вычисляли мы широту и долготу, которые и буду я впоследствии отличать названием счислимая, от определенных другим образом.}, определял расстояние одного пункта от другого. Наши наблюдения, по вечерам сравниваемые одно с другим и записываемые, составляли главные данные для начертания карты берегов.

Сокращая дорогу, мы не огибали Медвежьего мыса, а поехали прямо через перешеек, соединяющий его с твердой землей. Снег был гладок и крепок; собаки бежали очень скоро, и нарты наши, несмотря на балансирование седоков, часто опрокидывались. В половине четвертого часа по полудни достигли мы поварни, лежащей на берегу маленькой речки, где нашли совершенно сохранившийся деревянный крест, поставленный в 1787 году экспедицией капитана Биллингса. Нарты с провиантом, выехавшие двумя часами ранее, но запряженные не столь сильными собаками, прибыли к поварне после нас. Море казалось отсюда совершенно гладким: густой туман застилал северный край горизонта.

Мы нашли поварню совершенно наполненную снегом и льдом и их надлежало выгребать, чтобы нам поместиться. Слишком трудно и медленно было производить такую работу через отверстие, служащее дверью; мы сняли бревна, составляющие крышу, соединенными силами выбрасывали снег во все стороны. Менее нежели через час жилище наше было готово, крыша настлана, в середине разложен огонь, и мы спешили поселиться.

К несчастью, поварня была так тесна, что только четверо нашли в ней место, и те лежали столь близко к огню, что искры беспрестанно осыпали их шубы, сапоги и одеяла. Остальные семеро из нас должны были довольствоваться палаткой, которая хоть была не так тепла, но зато совершенно суха, а сквозь бревенчатые стены поварни ручьями лилась вода от тающего снега и льда.

Вечером по обыкновению занимались мы сравниванием и приведением в порядок сделанных нами наблюдений, и к великому удовольствию нашему, они совершенно согласовались как с точными наблюдениями сей части берега, сделанными капитаном Биллингсом, так и с составленной по ним вице-адмиралом Сарычевым картой, а тем совершенно убедили нас в достаточности и надежности принятых нами правил измерения.

До сего места морской берег почти совершенно плоский, и только некоторые выдающиеся мысы образуют крутые и скалистые возвышения. Правый берег Колымы, состоящий большей частью из черного шифера, был покрыт наносным лесом. Мы видели в 14 верстах от Сухарных балаганов выстроенную в 1739 году лейтенантом Лаптевым на возвышении деревянную башню для указания входа с моря в устье реки.

На следующий день с рассветом продолжали мы путь. Погода была ясная и приятная. При легком юго-западном ветре термометр поутру показывал 27°, в полдень 23°, к вечеру 26°. Мы ехали довольно скоро по гладкому льду вдоль морского берега, который становился все круче и обрывистее. Проехав 42 версты, остановились мы недалеко от Большого Баранова Камня в поварне: она была гораздо просторнее прежней, но зато не так прочно выстроена. Однакож, согревшись чаем и хорошим супом и закутавшись в дорожные платья под толстым меховым одеялом, провели мы ночь очень хорошо, не слишком чувствуя холод.

Во время пути удалось мне взять полуденную высоту солнца и найти, что довольно значительный мыс у Малого Баранова Камня лежит под 69°41’49» с. ш., и по нашему счислению под 163°20′ в. д. Мы видели на горах много замечательных утесов, из коих иные представляли вид развалин древних огромных зданий, а также исполинских людей и зверей; капитан Сарычев упоминает о сих утесах в своем путешествии. Впоследствии буду я иметь случай говорить о таком странном образовании приморских скал здешних.

24 февраля отправились мы в путь при 25° холода; впоследствии увеличился он до 28°. Гористый мыс Большого Баранова Камня, довольно далеко вдавшийся в море, оставили мы к северу и проехали через узкую полосу земли, за ним лежащую, где к востоку от мыса впадает в море маленькая речка; устье ее, по сделанному нами полуденному наблюдению, лежит под 69°38’21» с. ш. и 164°26′ счислимой долготы. Склонение путевого компаса было 17° восточное. С сего пункта берег принимает совсем другой вид: утесистые скалы исчезают, и совершенно плоское прибрежье покрывается только кое-где круто-обрывистыми возвышениями. К югу, в некотором расстоянии от берега, видна высокая цепь гор: она, по-видимому, тянется от NtW на StO.

Проехав 34 версты, достигли мы небольшой речки: прозрачный лед ее обещал нам чистую, хорошую воду; на берегу нашли мы множество наносного леса, а потому остановились и раскинули палатку, предполагая здесь переночевать. Тут предел, до которого туземцы доходят иногда, гоняясь за зверями, но с 1765 года, после путешествия Шалаурова, никто из русских не посещал сей части Ледовитого моря.

Намереваясь оставить здесь часть взятого нами провианта в запас на возвратный путь и для уменьшения числа нарт, мы выстроили так называемую сайбу, где могли обезопасить наши вещи ют песцов и росомах, здесь водящихся во множестве. Мы врыли в снег вертикально четыре столба, каждый около 9 футов вышины; на них укрепили бревенчатый ящик, положили туда наши запасы и покрыли все бревнами и снегом. Между тем в несколько минут была раскинута наша палатка. Шесть тонких длинных шестов воткнули в снег и верхние концы их связали; потом обтянули все легким, из оленьих шкур сшитым, покрывалом, и таким образом составилась коническая палатка в 10 футов вышины и несколько более 12 футов в поперечнике основания. Вверху палатки оставили маленькое отверстие для дыма: в середине, на железной плитке, разложили мы огонь; на нем мы варили пищу, и он согревал нас, хотя вместе с тем наполнял всю палатку густым едким дымом, отчего глаза наши очень страдали. Вместо двери, на подветренной стороне палатки оставили мы небольшое отверстие, завешанное оленьей шкурой. При бурной погоде, в сих странах обыкновенно господствующей, воздушное жилище наше было в беспрестанном движении и нагибалось то на ту, то на другую сторону, что нас нимало не беспокоило; гораздо неприятнее бывало, когда ветер срывал всю палатку. Но и к тому привыкли мы впоследствии и, покрывая внешние стороны палатки до некоторой высоты снегом, вовсе отклоняли такое неудобство.

Когда палатка была раскинута, все с нетерпением ожидали, пока закипит чайник, наполненный снегом или льдом, потому что чай был приятнейшей и подкрепительной для нас пищей. После двух чашек являлись жизнь и веселость в онемевшем от холода обществе. Замечательно, что мы так любили наше ароматическое питье и вкус его был нам так приятен, что, вместо обыкновенной пропорции — по три куска сахару на чашку, мы пили целый вечер от 10 до 12 чашек с одним куском леденца. Иногда присоединяли мы к тому ржаные сухари, либо отличный кусок юколы. Между чаем и ужином выходили наши проводники к собакам, привязывали их для того, чтобы, привлеченные следами зверей, они не разбежались ночью, а притом давали каждой назначенную долго корма.

Между тем занимались мы сравниванием наших наблюдений и вносили на карту осмотренное днем пространство, что при сильном холоде и дыме, наполнявшем всю палатку, было не весьма легко. В то же время приготовлялся ужин: он всегда состоял из одного блюда — супа с рыбой или с мясом, пока мы его имели; все варилось в одном котле, вместе с тем служившем нам и общей тарелкой. После ужина все общество ложилось спать. По причине холода мы не могли снимать нашего платья и шуб и должны были спать в полной дорожной одежде; зато постоянно каждый вечер меняли мы чулки и сапоги, которые вместе с меховыми шапками и рукавицами развешивались для сушки на шестах в палатке, что, особенно насчет чулков, необходимая предосторожность, ибо с сырой обувью замерзание почти неизбежно. На ночь расстилались на твердом снегу медвежьи шкуры; на них все обществе располагалось и под оленьими одеялами крепко и хорошо отдыхало от дневных трудов. Пока все нарты нас сопровождали, мы должны были по причине темноты располагаться в палатке, как спицы в колесе, ногами к огню, а головами к стенам; впоследствии, когда наше общество уменьшилось, располагались мы вокруг удобнее: во время ночи огонь не поддерживался и мало-помалу потухал. Поутру вставали мы обыкновенно в 6 часов, разводили огонь и мылись свежим снегом; потом пили чай и тотчас после него принимались за обед, который был совершенно подобен нашему ужину. Наконец, чистили посуду, свертывали палатку и одеяла, нагружали нарты и часов в 9 отправлялись в путь. Такого порядка держались мы постоянно во время первого путешествия.

25 февраля при 25° холода поднялся резкий восточный ветер с сильной метелью, что чрезвычайно затрудняло дорогу. Мы, однакож, продолжали некоторое время путь, но утомленные собаки наши, пробежав 24 версты, не в состоянии были далее тащить нарты против ветра по рыхлому снегу, и мы принуждены были остановиться для ночлега на плоском морском берегу. Метель продолжалась всю ночь; наша палатка была совершенно занесена снегом, но тем доставила нам защиту от бури. Мы радовались неподвижности нашего жилища и его приятной теплоте. Зато слои снега, лежавшие на внешней стороне его, растаяли и образовали ледяную кору, которая сделала шкуру твердой, неудобосгибаемой и гораздо тяжелее прежнего, а тем причинила нам много трудов при складывании палатки.

26-го поутру ветер совсем затих, и хотя термометр все еще стоял на 25° холода, но нам казалось, что было гораздо теплее вчерашнего. Море было покрыто твердой и гладкой снежной корой, по которой наши нарты, снабженные ледяными полозьями {Каждый вечер оборачивают нарты вверх дном и полозья обливают водой, от чего образуется на них ледяная кора, которая очень гладка, так что сани с невероятной легкостью скользят по твердому снегу; такое обливанье называется войдать; вожатые нарт делают это частью для легчайшей езды, а частью для сбережения самых полозьев, и по той же причине наши проводники всегда тщательно избегали мест, покрытых не снегом, а ледяными обломками, отбивавшими с полозьев лед.}, так легко скользили, что собаки без всякого понуждения бежали очень скоро. Мы всегда держались в расстоянии от 50 до 300 сажен от морского берега, который здесь плоский и низменный; на всем открытом взору протяжении его никакой предмет не прерывает унылого однообразия печальной снежной пустыни. Мертвая тишина, царствовавшая вокруг нас, умножала еще более характер грустного уныния сей сцены, так что с радостью встречали мы груды наносного леса, лежавшие на берегах и хоть несколько прерывавшие однообразие.

В полдень определил я, по взятой полуденной высоте, что устье речки, против которой мы находились, лежит под 69°34’38» с. ш. и 165°54′ в. д. Отъехав 25 верст от нашего последнего ночлега, велел я ранее обыкновенного остановиться на ночь, чтобы взять несколько расстояний между солнцем и луной. Солнце стояло так низко над горизонтом, что мы принуждены были прибегнуть ночью к звездам, желая узнать истинное время. Взятые лунные расстояния определили положение нашего ночлега в 166°11′ в. д., которая по нашему счислению была 5′ восточнее. Хронометры, от внезапных перемен температуры, потрясений, езды и частого опрокидывания нарт, так пострадали, что не сходствовали между собой и с вероятной долготой, и мы почти не могли употребить их. Здесь выстроили мы вторую сайбу и положили в нее остаток наших съестных припасов на возвратный путь, отославши назад разгруженные нарты. Лед, вчера покрывший нашу палатку, растаял сегодня от разложенного в ней огня и наполнил наше жилище такой удушливой сыростью, что мы принуждены были от времени до времени выходить освежаться и отдыхать на воздухе.

Ночью к 31° мороза присоединился резкий юго-восточный ветер и, несмотря на хорошо поддерживаемый огонь и теплые покрывала из оленьих и медвежьих шкур, сделал холод столь чувствительным, что несколько раз принуждены мы были вставать, прыгать и бегать вокруг нашего жилища, чтобы несколько согреться. Особенно штурман Козьмин жаловался поутру, что ноги у него необыкновенно мерзнут. Мы посоветовали ему переменить чулки и сапоги, и когда он снял сапоги, то с ужасом увидели мы, что чулки у него примерзли к ногам. Весьма осторожно сняли мы чулки, и нашли, что они покрыты ледяным слоем, почти в одну линию толщины; к счастью, ноги еще не были отморожены, и мы скоро оттерли их водкой. Сей опыт уверил нас в необходимости всегда переменять и содержать сухой нашу обувь, потому что всякая сырость внешняя и от собственной испарины при большом морозе имеет самые гибельные следствия. В (полдень, находясь на 1 3/4 версты к северу от низменного берега, определили мы 69°30’28» широты, а счисляемая долгота была 166°24′; склонение магнитной стрелки 17 1/2° восточное.

Усиливавшийся холод и резкий ветер чрезвычайно затрудняли нашу езду. Проводники принуждены были надеть собакам на ноги род сапогов, а более чувствительные, менее прочих покрытые волосами и замерзанию подверженные части тела их завернуть лоскутками шкур. Это значительно препятствовало бегу собак, тем более, что слишком сильный мороз сделал снег рыхлым и полозья нарт не могли так легко скользить по ним, как скользили доселе. Сегодня (27 февраля) не могли мы проехать более 26 верст и остановились на ночлеге близ устья довольно значительной реки, в верховьях у прибрежных жителей Малого Анюя известной под именем Большой Баранихи. Как здесь, так и на всем протяжении низменного берега, вдоль которого мы сегодня ехали, лежит великое множество наносного леса. К югу и юго-западу от нашего ночлега показывались в некотором отдалении горы, простиравшиеся до восточного берега реки. Самый берег образует здесь значительную бухту, обращенную к северу, и подымаясь мало-помалу на восток, достигает 6 сажен высоты.

Прямо к севера от нас на море показывалась белая полоса, имевшая, повидимому, параллельное с берегом направление: впоследствии нашли мы, что то было не что иное, как большие торосы {Торосами называют на северных берегах Сибири большие неправильного образования громады льда, которые на Ледовитом море, подобно скалам, подымаются на высоту до 100 футов над гладкой ледяной поверхностью и весьма затрудняют езду, а иногда делают ее и вовсе невозможной.}, поднявшиеся над поверхностью моря; издали по своему разнообразному устроению часто давали они повод к ошибочным заключениям о существовании земель и берегов.

Во время ночи взял я несколько расстояний между луной и Поллуксом, которых не мог, однакож, употребить для определений долготы, потому что, когда хотел я с помощью искусственного ртутного горизонта взять несколько высот Капеллы и определить истинное время, то нашел, что на поверхности ртути образовались кристаллы, отчего она хотя и не замерзла, но сделалась столь неровной, что я принужден был прекратить мои наблюдения.

Вообще сильный холод часто затруднял наши астрономические наблюдения. Особенно с секстанами делали мы болезненные опыты, и впоследствии принуждены были чем-нибудь обертывать те части инструментов, которых должны были касаться пальцами или лицом, потому что в противном случае кожа тотчас примерзала к металлу. Также в продолжение всего наблюдения, а особенно при считаньи градусов на дуге, надобно было удерживать дыхание, а иначе стекла и зеркала мгновенно покрывались тонким слоем льда или инеем, что происходило даже от одной испарины нашего тела. Несмотря на то мало-помалу достигли мы такой ловкости, что производили наши наблюдения при 30° мороза и ночью при тусклом свете маленького ручного фонаря, с достаточной точностью сосчитывали на дуге секстана градусы, минуты и секунды.

На хронометры также простерлось влияние холода: они сами собой остановились. Опасаясь этого, носил я их днем при себе, а на ночь всегда прятал в обернутый несколькими шкурами ящик, который клал с собой под одеяло. Несмотря на мои предосторожности, вероятно ночью, когда огонь потух в нашей палатке, холод, проникнув через все обвертки, заморозил масло, между колесами находившееся, и остановил их движение.

Февраля 28-го поутру было 27° холода, а вечером 25 1/2°, со свежим SW ветром, который был нам попутный, а потому и не слишком нас затруднял. Воздух был пасмурен и туманен, так что мы едва могли отличать берег, вдоль которого ехали, направляя наш путь на лежащий перед нами высокий мыс, показывавшийся сквозь туман. Здесь под защитой довольно крутого и обрывистого земляного уступа (яра) остановились мы на ночлег, проехав сегодня по причине рыхлого снега не более 27 верст. Желая согреться, взлезли мы на гору и нашли там несколько бревен, оленьих рогов, углей и других признаков, что на сем месте находилась некогда юрта или другое тому подобное жилище. К вечеру атмосфера несколько прояснилась, так что штурману Козьмину удалось взять несколько расстояний между солнцем и луной, которые показали, что наш ночлег лежал под 167°43′ в. д. Полуночная высота луны дала нам 69°38’24» с. ш. Здесь устроили мы третью сайбу для провианта.

Ночью одна из наших собак подняла сильный лай. Мы все бросились из палатки, но ничего не могли рассмотреть. Наши проводники уверяли, что собаки чуяли близость чукчей, и, боясь внезапного нападения, всю ночь не могли сомкнуть глаз.

На следующее утро (1 марта) продолжали мы путь. Термометр целый день показывал более 25°. Легкий NW ветер, разогнав облака, очистил атмосферу. В полдень определили мы 69°42’48» широты; склонение магнитной стрелки было 18 l/2° восточное.

Берег, направляясь здесь на NNO, образует уступ (яр), подымающийся на пять и более сажен над поверхностью моря. На берегу нашли мы недавно оставленную чукотскую хижину, вокруг которой ясно видны были следы саней, места, где горели огни и пр. Хотя я и не разделял боязни наших проводников (они хотели было тотчас возвратиться назад), но признал за нужное ставить на ночь у нашей палатки караульного.

На расстоянии 3 1/2 верст от места полуденного наблюдения широты встретили мы довольно значительное, открытое к северу углубление в берегу, стороны которого, казалось, соединялись в некотором от нас отдалении, а потому мы и приняли сие углубление за бухту или маленький залив. Но в следующие годы, по ближайшем наблюдений, мы нашли, что то был пролив, названный Шалауровым Сабадей {На современных картах остров называется Айон, а пролив — Малый Чаунский. — Ред.}, отделяющий остров сего имени от твердой земли. Мы направили путь по сему проливу и на середине длины его нашли несколько чукотских хижин, довольно тщательно выстроенных из наносного лиственичного леса; напавший снег покрыл следы саней и отнял у нас возможность узнать направление, по которому поехали чукчи. На северном конце пролив 5 1/2 верст ширины, но она, однакож, приметно суживается на противоположном конце. Берег твердой земли плоский, а к востоку становится холмист. Берег острова Сабадея, напротив, крутой и обрывистый, возвышается на 20 и более сажен. Под защитой сего уступа расположились мы ночлегом, проехав сегодня 23 версты. По полуночной высоте луны определили мы широту нашего ночлега в 69°48’46» с. ш. и 168°4′ в. д. по расстоянию луны от Алдебарана. Здесь снова нашли мы следы чукчей. С вершины близлежащего холма видели вдали обширную тундру.

Сегодня на дороге был нам случай наблюдать совершенно новый замечательный феномен: на NO горизонте показалось совершенно отдельное темносерого цвета облако, из которого, по направлению зенита, протягивались беловатые лучи к противоположной части неба и давали явлению сходство с северным сиянием. Не могу утверждать, чтобы сии лучи, подобно лучам северного сияния, имели свет, потому что явление, продолжавшееся с полчаса, наблюдали мы днем, когда свет лучей не может быть заметен при сильном сиянии солнца. Казацкий сотник Татаринов, бывший уже прежде в сих странах с Геденштромом, уверял, что видимое нами темное облако было не что иное, как поднявшиеся, но еще не рассеявшиеся испарения из внезапно происшедших во льду трещин, или отверстий (полыней). Если принять такое поедположение, то беловатые лучи образовывал тот же пар, мало-помалу разделяющийся и освещаемый солнцем. Вечером наблюдали мы на горизонте северное сияние, которое занимало все протяжение от NO до NW, попеременно то являлось, то пропадало.

На следующее утро (2 марта), при ясной погоде и 27° холода, едва отъехали мы от нашего ночлега, как штурману Козьмину показалось, будто он видит землю. Мы остановились и тотчас взлезли на высокий берег, откуда ясно увидели, что мнимую землю составляли груды льда (торосы), нагроможденные на краю необозримой полыньи. В полдень определили мы широту 69°52’6″. Около двух верст на NNO от сего пункта прекращаются высокие крутые берега, и земля является снова плоской. Сему месту, вероятно, дал лейтенант Лаптев название Песчаного мыса, хотя здесь собственно незаметно никакого мыса, потому что берег нечувствительно направляется от NO к О, не образуя значительного углубления в море.

Место, где прекращается возвышенный и начинается плоский берег, лежит, по нашим наблюдениям, под 69°52 1/2′ с. ш. и 168° в. д. на восток от Гринвича. Отсюда ехали мы то по морю, то по земле. Берег здесь почти нисколько не возвышается над морем и, вероятно, летом он и весь ряд параллельно с ним идущих наносных песчаных холмов, покрываются водой.

Долго и напрасно искали мы наносного леса, который вообще к востоку от пролива Сабадея редко встречается; наконец, нашли на берегу несколько бревен, но они были сюда, вероятно, перетащены чукчами, следы коих ясно видели мы по всей окрестности. Сегодня проехали мы уже 25 верст, и я решил здесь переночевать. Мы выстроили четвертую сайбу и отослали в Нижне-Колымск последние провиантские нарты. Таким образом, с нами остались только три дорожные нарты, на которых, кроме меня и штурмана Козьмина, находились для управления собаками три казака. По высоте луны определили мы здесь широту в 69°57’42», а долгота, по нашему исчислению и по пеленгам, была 168°41′.

Вечером наблюдали мы прекраснейшее северное сияние. Небо было чисто и безоблачно; звезды блистали ярким арктическим светом. При легком NO ветре поднялся от NNO огромный светящийся столб, и лучи его, подобно широким пламенным полосам, разливались на небе по направлению ветра, беспрестанно переменяясь и, казалось, приближаясь к нам. Судя по скорости, с какой светлые лучи пробегали пространство горизонта до нашего зенита (менее нежели в 2 секунды), полагали мы, что северное сияние было к земле ближе обыкновенной высоты облаков. В продолжение явления не заметили мы никакой перемены на магнитной стрелке компаса, что, конечно, приписать должно грубому его устроению.

Наши казаки уже несколько раз просили дать собакам отдохнуть и собраться с силами: по их новой просьбе о том решился я остаться еще один день здесь (3 марта). Отдых был благодетелен для собак, но для нас несносен. Мы расположились на совершенно открытой, ничем не защищенной равнине, где, при 25 и 29° мороза, с резким NO ветром, у нас был такой скудный запас дров, что мы могли только кипятить чай и суп, а остальное время проводили без огня. К тому присоединилась еще мучительная неизвестность об успехе нашей поездки и настоящем положении предела ее, Шелагского мыса. Наши малые запасы не позволили нам предпринять безопасный, хотя и дальнейший путь вдоль берега, имеющего здесь почти южное направление. На море, прямо перед нами, лежали высокие ледяные холмы и заграждали нам совершенно вид вдаль, а как истинное положение Шелагского мыса не было еще определено, то в отыскании его мы потеряли бы много времени, чего, при недостатке в съестных припасах, должно было всячески избегать. Мы были в нерешимости, что предпринять, когда при закате солнца заметили на восточном краю горизонта два довольно значительных холма, принятые нами сначала за один, северная вершина коих лежала от нас NotO 1/2 O. Наши проводники были уверены, что мы нашли землю, которую искали, и радовались, что открытие ее удалит нас от соседства чукчей, ибо они все еще их боялись. Нетерпеливо ожидали мы рассвета, надеясь, что сии два холма составляют Шелагский мыс, предмет поисков бесстрашного Шалаурова.

Рано поутру 4 марта небо покрыто было облаками; слабый SO ветер нагонял снег: термометр показывал 13 1/2° (вечером 18°). Мы весьма радовались такой умеренной температуре; после сильных морозов она казалась нам даже теплой; наши проводники уверяли, что в здешних краях никогда не бывает холоднее, и завидовали счастью чукчей, живущих в столь теплом климате.

Мы ехали по крепко смерзшемуся снегу то между ледяными громадами, то через них, стараясь по возможности направлять путь наш прямо на виденные горы. Но вскоре мы уверились, что они были от нас гораздо далее, нежели нам казалось. Наступающие сумерки и усталость наших собак, пробежавших сегодня по крайней мере 61 версту, принудили меня остановиться на ночлег между торосами. Здесь заметили мы, что наш мнимый остров был мыс, на котором поднимались три куполовидные горы; восточная из них казалась выше прочих. К югу от сих гор тянется ряд холмов, обставленных по скатам такими же каменными громадами, какие заметили мы при Барановом Камне; воображение наших боязливых проводников видело в сих обломках скал и утесов большой лагерь чукчей, готовившихся к битве с пришельцами.

С вершин льдины (в 5 сажен высоты), подле которой разбили мы палатку, показалось нам вдали открытое море, отражавшее в прозрачной воде черные скалы и утесы берега, принимаемого нами за Шелагский мыс. Через несколько минут открытое море переменилось в гладкую ледяную равнину. С такой же быстротой покрылась она множеством неровностей и возвышений, а потом на всем пространстве появились большие плавающие льдины самых разнообразных видов. При несколько переменившемся положении солнца они в свою очередь исчезли, и мы ясно увидели необозримую, до краев горизонта простиравшуюся стену огромнейших торосов. По причине сильного преломления лучей на Ледовитом море подобные оптические обманы и превращения весьма обыкновенны, и, вероятно, не раз подавали они путешественникам повод к ложным заключениям о существовании островов, берегов и мысов.

Наш дровяной запас совершенно истощился, и для разведения малого огня, чтобы сварить себе суп, принуждены мы были пожертвовать тремя шестами палатки и парой запасных санных полозьев. К счастью, и на следующий день (5 марта) продолжался SO ветер, который и в Нижне-Колымске приносит теплую погоду; термометр показывал не более 18°, и мы переносили такой холод без огня.

Проехав, около 30 верст между высокими торосами и перебравшись с величайшим трудом через острогранную льдистую стену, достигли мы, наконец, северо-западной оконечности Шелагского Носа. Путь около него превзошел трудностями и опасностью все доселе нами испытанное. Часто принуждены были мы карабкаться на крутые, в 90 футов вышиной, Ледяные горы и с такой вышины спускаться по крутизне, находясь каждую минуту в опасности переломать сани, задавить собак, или низвергнуться вместе с ними в ледяную пропасть. Иногда должны мы были пробираться по большим пространствам, проваливаясь по пояс в рыхлый наносный снег; иногда встречали мы между торосами непокрытые снегом места, усеянные острыми кристаллами морской соли, отдиравшими лед с полозьев нарт и до того затруднявшими езду, что мы должны были сами запрягаться и вместе с собаками, с величайшими усилиями, тянуть сани, чтобы не остаться на дороге. Нагроможденные одна на другую льдины заслоняли нам мыс. В тех местах, где мы приближались к берегу, состоял он из черной, плотной и блестящей, неизвестной мне каменной породы и являлся в виде правильных, наклонно лежащих столбов, до 250 футов вышиной, между которыми кой-где проглядывали, в несколько сажен ширины, полосы белого мелкозернистого гранита.

Мрачные черные утесы, веками нагроможденные, никогда не растаивающие ледяные горы, необозримое, вечным льдом скованное море, все освещенное слабыми, скользящими лучами едва поднимавшегося над горизонтом полярного солнца, совершенное отсутствие всего живущего и ничем не прерываемая могильная тишина — представляли нам картину, как будто мертвой природы, которой описать невозможно. Казалось, мы достигли пределов живого творения.

Продолжая с неимоверными усилиями наш путь в течение пяти часов и пройдя около 9 верст, мы и наши собаки так измучились, что принуждены были остановиться. Для ночлега выбрали мы маленькую бухту, низменный и песчаный берег которой, постепенно возвышаясь, сливался в некотором от нас расстоянии с цепью холмов, соединенных с главными горами Шелагского мыса, возвышавшегося более нежели на 3000 футов над поверхностью моря.

К великой радости, мы нашли здесь несколько наносного леса (впрочем, только соснового). Повидимоыу, он очень давно лежал здесь. Мы тотчас развели большой огонь и спешили после долгого времени опять согреться и высушить или, по крайней мере, оттаять нашу одежду. Казалось, чукчи посещали сей край; мы нашли здесь большую кучу китовых ребер, место, где недавно был разложен огонь, и недалеко оттуда большое бревно, вертикально врытое в землю, так что не более трех футов торчало оно над поверхностью. При ярко пылающем огне мы провели очень приятную ночь и собрали столько силы и тепла, что на другой день (6 марта) 19° мороза, с ветром, и метелью, казались нам менее ощутительны.

Наши запасы приходили к концу и могли достать еще дня на три не более, и как мы не были уверены, что найдем в целости оставленные нами складки провианта, то я колебался: ехать ли далее или возвратиться назад? Наконец, решился я продолжать путь с тем, чтобы по крайней мере определить истинное направление сей части берега, по известному мнению Бурнея составляющей перешеек, связывающий будто бы Азию с Америкой. Я выбрал самых надежных, сильных собак и на двух разгруженных нартах поехал далее; третья нарта, с остатком наших запасов, осталась на месте ночлега, под охранением казака; зная язык чукчей он мог, в случае необходимости, с ними объясняться.

К счастью, мы нашли узкую полосу твердого и гладкого льда, и ехали по ней очень скоро вдоль берега, кроме немногих незначительных уклонений, направляющегося прямо на SO 80° и состоящего из утесов, углами упирающихся в море; изредка попадается плоский, песчаный берег. Скалы сии состоят из той же черной породы и черного шифера, как прежде нами виденные. В 17 верстах oт нашего ночлега взял я полуденную высоту солнца и определил широту 70°03’24». Около 12 верст далее скалы исчезают, и горы удаляются от берега, который сплошь становится дресвяным. С вершины горы, близ берега лежащей, заметили мы, на расстоянии 24 миль к SO 48°, далеко вдавшийся в море мыс, который назвал я, по имени моего ревностного сотрудника в экспедиции, мысом Козьмина. К северу и NO от нас, кроме пространных более или менее гладких ледяных полей, не представлялось нам никакого замечательного предмета. От конца черных скал до мыса Козьмина плоский и дресвяный берег образует легкий изгиб, приближаясь к подошве гор, отстоящих довольно далеко от берега. У мыса впадает в море маленький ручей, которому дали мы название Поворотного. И здесь нашли мы следы чукчей, а именно — большую яму, наполненную китовыми ребрами и угольями. Судя по огромным, подле берега стоящим льдинам, должно думать, что море здесь очень глубоко, и как берег не представляет никаких заливов или углублений, то плавание по сей части моря должно быть опасно, ибо суда не имеют никакой защиты от напора льдов.

При совершенном недостатке всякого рода припасов не было возможности продолжать путь; я принужден был обратиться отсюда назад, довольствуясь на сей раз открытием, что берег Азии, миль на 40 к востоку от Шелагского мыса, имеет юго-восточное направление. Мы обозначили предел нашей поездки пирамидой, сложенной из больших камней, недалеко от устья ручья, на довольно значительном холме, и определили его положение в 70^о00’37″‘ с. ш. и 171°47’ долготы к востоку от Гринвича. Пирамида сия отстоит от Сухарного на 418 верст {Не привожу точнейшего определения географического положения Шелагского мыса, ни других астрономически определенных пунктов берега, потому что все это помещено будет в повествовании о путешествиях по льду, предпринятых нами в следующие годы.}.

Возвратный путь был также не затруднителен, и поздно вечером достигли мы палатки нашей на Шелагском мысе, где оставшийся казак, желая оставить после нас какой-нибудь памятник, занимался сколачиванием большого креста из двух бревен. Мы помогли окончить ему работу, выжгли на кресте год, месяц и день нашего здесь пребывания и поставили его на высочайшем из соседних утесов. На другой день (7 марта) при 28° мороза, резком ветре и вьюге, начали мы обратный путь. Для избежания затруднительного и для наших саней опасного переезда через торосы решился я ехать по твердой земле, через нтзкие холмы, к WSW от нас лежащие. Сим путем удалось нам миновать торосы и выехать на гладкую поверхность моря. Вероятно, это самый тот волок, по которому в 1700 году купец Тарас Стадухин, отправившийся из Нижне-Колымска к востоку водой на коче, возвратился назад, видя невозможность обойти мыс, названный им Великим Чукотским, но впоследствии получивший название Шелагского {Здесь у Ф. П. Врангеля имеется противоречие с данными, указанными на стр. 50 и 53 наст. издания. В. Ю. Визе относит путешествие Тараса Стадухина к 1660 году («Моря Советской Арктики», изд. 1948 г., стр. 56). — Ред.}.

Мы следовали почти в южном направлении вдоль по берегу, крутые, обрывистые скалы которого мало-помалу превращаются в плоские округленные холмы, за коими, однакож, в некотором отдалении видна цепь крутых, островерхих гор. Отъехав верст 25 от Стадухинского волока, расположились мы на ночлег на дресвяном берегу залива, обращенного на восток, и нашли здесь множество наносного леса. Надобно заметить, что он состоял исключительно из толстых лиственичных стволов, когда до сих пор мы не встречали других древесных пород, кроме сосен. При легком западном ветре поутру было 30° холода, а вечером 27°.

Проехав 10 1/2 верст, находились мы на расстоянии 4 1/2 верст, почти на параллели мыса, довольно тупым углом выдающегося в море и образующего небольшой залив; мыс сей назвал я по имени Матюшкина. Он замечателен особенно по высокой, лежащей на нем горе, называемой чукчами Раутан, от которой внутренняя цепь гор примет SO направление. Здесь определили мы, по полуденной высоте солнца, 69°44’43» с. ш. и по полуденной тени склонение магнитной стрелки 18° восточное. Мыс Матюшкина лежит под 69°43’50» широты и 170° 47′ долготы от Гринвича. В расстоянии 3 1/2 верст от него, между WNW и SW, плоский остров, называемый чукчами Араутан {По современной транскрипции — Роутан.— Ред.}, отделенный от твердой земли едва заметным проливом. Мы обогнули южную сторону острова и направили путь на запад, через Чаунский залив. Проехав 25 верст, достигли мы низких берегов острова Сабадея, и еще 7 верст ехали вдоль берега, прежде нежели могли найти несколько наносного леса. Здесь разбили мы для ночлега палатку под защитой невысокого земляного уступа. Сильная, продолжительная вьюга и наступившая темнота препятствовали нам с точностью определить изгибы берега. Целый день 8 марта холод был чрезвычайно резок и чувствителен.

Марта 9-го продолжали, мы путь вдоль берега острова Сабадея на N и NO, направляясь к тому месту, где устроили 2 марта четвертую сайбу, которую поздно вечером нашли в совершенной целости, что было нам весьма приятно, ибо накануне издержали мы уже весь остаток наших запасов. Впоследствии мы не были так счастливы. От остальных трех сайб остались только рыбьи кости; вероятно, несмотря на предосторожности наши, песцы и росомахи, которые здесь во множестве водятся, нашли доступ к нашим запасам и все истребили — как наш провиант, так и корм собачий. Наши запасы вышли, и, несмотря на бережливость, с какой делили мы найденную в одной сайбе поклажу, принуждены мы были последние два дня оставаться без пищи. Я утешал моих товарищей, уверяя, что, вследствие сделанного мной перед отъездом распоряжения, на Сухарном острове ожидают нас нарты с новыми собаками и провиантом; но моя надежда не сбылась {Причиной тому был поздний приезд окружного комиссара из Средне-Колымска. Купцы, отправлявшиеся в Островное на ярмарку, должны были на Анюе долго ожидать его, а потому собаки их возвратились только 20 марта, когда по моему расчету не позже 10 марта могли они уже быть в Сухарном, где два дня отдыха и хороший корм совершенно их оправили бы. Такое позднее возвращение собак, которых мы хотели употребить для нашего второго путешествия по льду, значительно замедлило наш отъезд.}, и мы принуждены были, томясь голодом, продолжать путь на обессиленных и измученных собаках.

Марта 14-го прибыли мы наконец, после 23-дневного отсутствия, проехав всего до 1122 верст, в Нижне-Колымск, где в полном смысле наслаждались приятностями топленой комнаты и порядочно сваренной пищи. Здесь нашли мы доктора Кибера, который еще 20 февраля прибыл из Иркутска; но, к сожалению, затруднительная зимняя дорога так повредила его здоровью, что во втором путешествии по льду он не мог участвовать.

Марта 19-го возвратился мичман Матюшкин из Островного, где он с полным успехом исполнил данное ему поручение. Чукотские старшины с удовольствием и благодарностью приняли привезенные им подарки и уверяли, что мы встретим самый дружеский прием, если посетим их страну и жилища.

О земле, которая будто бы видна в море, с берегов, никто из чукчей не знал.

Целью путешествия Матюшкина было, как я уже сказал, предупреждение недоверчивых чукчей о нашем посещении и опыт приобрести их расположение предварительными подарками и указанием тех выгод, какие могут они извлечь из дружелюбных сношений и торговли с русскими. Хотя отзывы чукчей делали невероятным открытие земли, которая по предположениям видна с их берегов, но путешествие Матюшкина тем занимательно, что знакомит нас, из многих кочевых племен, живущих в России, именно с таким народом, о котором до сих пор было только известно, что он обитает по северо-восточным берегам Ледовитого моря, в стране, климат которой может устрашить самого страстного и неутомимого путешественника.

Мы тотчас начали приготовляться ко второму путешествию по льду, но, прежде нежели приступлю я к описанию его, для соблюдения порядка времени и полноты предмета неизлишним будет представить краткое извлечение из отчета мичмана Матюшкина о посещении Островенской ярмарки.

 

 

Марта 4-го отправились мы на двух нартах из Нижне-Колымска в Островное. Меня сопровождали казак и якут, знавший чукотский язык, и сверх того известный английский пешеход Кокрен, который хотел отправиться из Островного с возвращавшимися чукчами на Чукотский Нос, а оттуда перейти в Америку.

Глубокий снег, наметенный сильной вьюгой огромными грудами, весьма затруднял езду, так что в первый день, несмотря на все усилия, мы не могли достигнуть поварни, в 40 верстах от Нижне-Колымска устроенной. Надобно было провести ночь под открытым небом. Мы выбрали для привала высокий берег реки, защищенный от северного ветра небольшим лесом. К счастью, погода, по здешним понятиям, была очень тепла (термометр показывал только 8° холода), и мы провели ночь около большого костра очень хорошо.

На другой день рано поутру отправились мы далее и ехали скоро, по хорошей дороге, проложенной юкагирами и другими окрестными жителями, которые со своими товарами (мехами и рыбой) спешили на ярмарку в Островное. Мы скоро достигли Малого или Сухого Анюя и поехали к его вершине (почти прямо на восток), стараясь по возможности сокращать прямыми линиями частые загибы реки. По берегам ее рассеяны юкагирские селения и летовья, но теперь дома были пусты, потому что все жители уехали на ярмарку {За 40 лет прежде ярмарка производилась в Анадырском и Каменном, куда и ныне собираются чукчи и соседние племена, но там русских товаров обращается не много. Главный торг, без всяких принудительных мер, единственно по взаимному согласию торгующих, переведен в Островное, которое по положению своему гораздо удобнее для русских купцов.}.

Марта 8-го прибыли мы счастливо в Островное — местечко, величаемое крепостью; оно лежит в 250 верстах от Нижне-Колымска, и устроено на одном из островов, образуемых Анюем под 196°10′ в. д. и 68^ю с. ш. Кроме полуразвалившейся часовни Св. Николая, в нем находится до 30 домов и юрт, в беспорядке разбросанных. Крепость состоит из места, обнесенного забором, с ветхой башней над воротами; в середине построены две так называемые казармы, т. е. хижины для комиссара с канцелярией и сопровождающими его казаками: во время ярмарки все строения местечка набиты людьми и недостаточны для вмещения многочисленных посетителей, которые по большей части живут на открытом воздухе подле своих нарт и товаров. Чукчи разбивают свои палатки на маленьком острове, недалеко от места торга.

Вся окрестность оживлялась народом и деятельностью. Картина представляла много странного, но тем не менее была приятна и носила на себе отпечаток оригинальности. Крепость и окрестные дома, с трудом вырытые из-под снега, не были большим украшением ландшафта, но вечером, когда все недостатки строений скрывались, а тускло светящиеся сквозь ледяные стекла огни обличали близость жилья человеческого, вид селения производил весьма приятное впечатление. Пылающие костры, разложенные подле возов и нарт, высокие столбы красноватого, искристого дыма, восстающие из чукотских палаток и постепенно исчезающие на темноголубом небосклоне, усеянном ярко блестящими звездами, и перебегающие по краям горизонта красные и зеленовато-белые лучи северного сияния бросали на окрестность какой-то необыкновенный для непривычного глаза свет. Вдали раздавались глухие звуки шаманских бубнов и протяжные песни сибиряков. Новизна такого зрелища в безмолвных пустынях севера имела для меня много привлекательного: я мог бы даже восхищаться живой картиной сибирской жизни, но резкий в 30° холод гнал несроднившегося с здешним климатом к горящему чувалу, а разноголосый вой нескольких сот собак убивал всякое эстетическое расположение.

В крепости останавливается комиссар с двумя писцами и несколькими казаками. На время ярмарки приезжает он сюда для собирания податей, надзора за порядком и защиты, в случае нужды, русских купцов от чукчей. К счастью, не бывает ссор между торгующими, а то деревянные стены крепости и комиссар с малочисленным, плохо вооруженным гарнизоном не были бы в состоянии ни минуты сопротивляться многочисленной толпе воинственных чукчей. На время ярмарки приезжает из Нижне-Колымска и священник, привозя с собой необходимые для священнодействия образа и утварь.

Вместе с нами прибыли в Островное русские купцы караваном из 125 вьючных лошадей. Чукчи уже собрались сюда прежде и расположились девятью отдельными станами, каждый родоначальник со своими домочадцами особо. Путь сего народа в Островное довольно замечателен. Сначала чукчи переезжают с Чукотского Носа в Америку и, наменяв там мехов и моржевых костей, отправляются в Островное со своими женами, детьми, оружием, товарами, оленями и домами — настоящее переселение народов в малом виде. Выбирая для перехода места, обильные мохом, чукчи частью должны уклоняться от прямой дороги и совершают свое путешествие в пять и шесть месяцев. При переходе через степи следует за караваном множество саней, нагруженных мохом для оленей. На берегах Чаунской губы чукчи переменяют своих утомленных оленей у кочующих там племен и следуют далее. Посещая на дороге ярмарки в Анадырске и Каменном на реке Ижиге {По современной транскрипции — река Гижига. — Ред.}, чукчи приходят в Островное обыкновенно в конце января или начале февраля. Здесь пребывают они девять или десять дней и отправляются обратно прежним путем. Обыкновенно караван их состоит из трехсот человек, в том числе 100 и 150 воинов. Так проводят жизнь свою чукчи в беспрерывных переходах со всем имуществом и семействами. Каждый караван приходит в Островное однажды в два года: остальное время проводят чукчи в горах и тундрах своей родины, занимаясь охотой и приготовлениями к переходам. Тогда переезжают они на утлых байдарах через Берингов пролив, пристают обыкновенно для отдыха к Гвоздевым островам и являются в Северную Америку для мены на меха своих произведений и русских товаров. Должно удивляться смелости, с какой народ, не имея понятия о судоходстве, совершает на маленьких байдарах столь большие переезды по бурному и туманному морю.

Впрочем, чукчи составляют по-настоящему только посредников в торговле между русскими и американцами; собственных своих произведений, кроме разве оленьих шкур, пускают они в оборот немного. За американские произведения, меха и моржовые клыки платят чукчи по большей части табаком, железом, бисером и другими русскими товарами. При сем торге обе стороны, т. е. чукчи и русские, получают огромные прибыли. Чукчи выменивают у американцев за полпуда листового табаку партию мехов, которую продают за два пуда и на 100 получают 300 процентов выгоды, а русские, заплатив, по большей мере 160 рублей за два пуда табаку, променивают его на меха, которые по крайней мере стоят 260 рублей, и выигрывают 60 процентов.

Меха, привозимые чукчами, состоят главнейше из черных и чернобурых лисиц, песцов, куниц, выдр и бобров; также привозятся медвежьи шкуры и моржовые ремни и клыки, что все чукчи выменивают в Америке. Из своих произведений доставляют они санные полозья из китовых ребер, род мешков из тюленьей кожи, впрочем довольно грубо отделанной, и множество всякого рода готового платья из оленьих шкур. Прежде привозили они также каменные топоры, ножи, оружие и американские одежды, но как такие товары худо раскупались, то и исчезли совершенно из оборота.

Русские товары состоят главнейше из табаку, железных вещей, как то: котлов, топоров, ножей, огнив, игол, медной, жестяной, также деревянной посуды и множества разноцветного бисера для американцев и женщин. Гораздо охотнее привозили бы сюда купцы водку и вино, но, вследствие запрещения правительства, сии предметы не являются открыто в обороте, а, вероятно, только тайно и в малом количестве. Чукчи страстные любители горячих напитков, особенно хлебного вина, и рады отдать за него лучшие свои товары. Для русских потребителей доставляются сюда чай, сахар, материи, платки и пр.

Кроме чукчей, собираются в Островное все соседние племена из-за 1000 и 1500 верст. Юкагиры, ламуты, тунгусы, чуванцы, коряки приезжают сюда многочисленными толпами, частью на собаках, частью на лошадях. Все сии народы привозят для мены собственные произведения, особенно деревянные полозья для саней, которые с выгодой сбываются чукчам на меха. Различие одежд, физиономий и приемов приятно разнообразит и оживляет вид торга.

Февраля 10-го собрались русские купцы и чукотские старшины в крепость к комиссару прослушать правила, которые должны быть наблюдаемы при торге, и с общего согласия установить таксу товарам. Последнее необходимо потому, что без того безрассудное корыстолюбие русских купцов уронило бы непременно цену русских произведений. После многих споров, наконец, обе стороны единодушно положили за два пуда табаку давать 16 лисьих и 20 куньих мехов; по такому масштабу становилась цена и на прочие товары. Продавший ниже положенной цены обязан заплатить известную денежную пеню и лишается права торговать в том году на ярмарке.

Февраля 11-го, когда комиссар собрал с чукчей подати, впрочем довольно ничтожные, за право торговли, совершались в часовне торжественное богослужение и молебствие {К сожалению шаманское богослужение чукчей по сему случаю происходило прежде моего сюда приезда.} о счастливом окончании торга, а потом подняли на башне крепости флаг в знак открытия ярмарки. Тогда чукчи, вооруженные копьями и стрелами, в порядке приближаются к крепости и на косогоре располагают свои сани с товарами в виде полукружия, Русские и другие посетители помещаются на противной стороне и с нетерпением ожидают колокольного звона, означающего позволение начинать торг. С первым ударом колокола, кажется, какая-то сверхъестественная сила схватывает русскую сторону и бросает старых и молодых, мужчин и женщин, шумной беспорядочной толпой в ряды чукчей. Каждый старается опередить других, спешит первый подойти к саням, чтобы захватить там лучшее и сбыть повыгоднее свои товары. Особенной ревностью и деятельностью отличаются русские. Обвешанные топорами, ножами, трубками, бисером и другими товарами, таща в одной руке тяжелую кладь с табаком, а в другой железные котлы, купцы перебегают от одних саней к другим, торгуются, клянутся, превозносят свои товары и т. д. Крик, шум и толкотня выше всякого описания. Иной второпях оступается и падает в снег, другие спешат через него; он теряет шапку, рукавицы, но это не мешает; он тотчас вскакивает и с непокрытой головой и голыми руками, несмотря на 30° мороза, бежит далее, стараясь усиленной деятельностью вознаградить потерянное время. Странную противоположность с суетливостью русских составляют спокойствие и неподвижность чукчей. Они стоят, облокотясь на копья, у саней своих, и вовсе не отвечают на неистощимое красноречие противников {На Островенской ярмарке употребляется, можно сказать, свое особенное наречие, составленное из беспорядочной смеси русских, чукотских, якутских и других слов. Только на таком языке объясняются между собой торгующие.}; если торг кажется им выгодным, то молча берут они предлагаемые предметы и отдают свои товары. Такое хладнокровие и вообще обдуманность, составляющая отличительную черту характера чукчей, дает им на торге большое преимущество перед русскими, которые второпях, забывая таксу, отдают вместо одного два фунта табаку, а взамен берут не соболя, а куницу или другой мех меньшего достоинства.

Здесь имел я случай удивляться верности, с какой чукчи, не зная вовсе весов, просто рукой отгадывают истинную тяжесть предмета, и в двух пудах замечают недостаток двух, даже одного фунта.

Торг продолжается обыкновенно три дня. Когда все товары разменены, чукчи начинают обратный путь, а русские и другие посетители ярмарки спешат в свои жилища. Местечко снова пустеет, и если через несколько дней после торга сибирская метель налетит на Островное, оно исчезает в сугробах снегов, и только торчащий флагшток крепости показывает путешественнику место, где однажды в год устраивается цветущий торговый город. Впрочем, несмотря на кратковременность срока и ничтожность податей, платимых чукчами, ярмарка сия для Сибири довольно значительна. Обыкновенно ценность обращающихся здесь товаров равняется 200 000 руб. Через постоянные сообщения с русскими чукчи познакомились со многими новыми предметами, которые сделались уже для них необходимыми потребностями, как то: табак и железо. За позволение выменивать сии предметы у русских чукчи, несмотря на свое отвращение от всякого признака зависимости, охотно платят положенную подать, впрочем не слишком обременительную. В сем году она состояла из 30 лисьих мехов. Вероятно, чукчи постепенно подчинились бы некоторым постановлениям, платежу ежегодно ясака и, наконец, вполне покорились бы России, как другие сибирские народы, если бы здешние комиссары своим поведением и обращением умели приобретать доверенность и уважение. К сожалению, случается противное. Боязливость и необдуманность с одной и низкое корыстолюбие с другой стороны вовлекают комиссаров в самые недостойные поступки, необходидимо унижающие их в глазах чукчей, которые отличаются верным, врожденным понятием о правде.

Я воспользовался временем ярмарки, стараясь сблизиться с почетнейшими старшинами чукчей и предуведомить их о нашем намерении и цели посетить Чукотскую землю. В крепость собрались: Макамок и Леут, старшины с берегов залива Св. Лаврентия, Валетка, скитающийся с бесчисленными стадами оленей в тундрах, прилегающих к Шелагскому мысу, Эврашка, кочующий со своим племенем на берегах Чаунской губы, и многие другие. Угостив и одарив их табаком, я объявил им, что государь поручил нам осмотреть Ледовитое море с его берегами для того, чтобы найти легчайшее средство привозить чукчам на кораблях табак, железо и другие товары. Но как при таких исследованиях легко может случиться, что мы принуждены будем приближаться к берегам их родины и даже выходить на землю, то мы надеемся встретить дружеский прием от туземцев и обещаемся впоследствии щедро награждать за все оказываемые нам услуги. Такое обещание, кажется, несколько обидело чукчей, и один из них, именно Валетка, между прочим сказал: «Разве мы не подданные сына солнца (императора)? Он нам дал это оружие для общей пользы, а не с тем, чтобы мы употребляли его во зло, или вредили нашим друзьям». При сих словах чукча с гордостью схватился за серебряную рукоятку кортика, подаренного его отцу в царствование императрицы Екатерины II. В заключение все присутствующие старшины дали мне слово и руки, уверяя, что они не только примут нас по-дружески, но и употребят все зависящие средства для споспешествования нашему намерению. Договор, к великому удовольствию моих гостей, был скреплен порядочной порцией хлебного вина.

Переговоры моего спутника Кокрена не были столь удачны. Выдавая себя за купца, он просил чукчей провести его до залива Св. Лаврентия для переезда оттуда в Америку, обещая им за то щедрую награду табаком и вином. Леут вызвался доставить Кокрена к Мегчименской губе в июне месяце, но требовал в награду 30 пудов табаку; Валетка, напротив того, хотел безвозмездно довести англичанина до своего кочевья на реку Веркон и оттуда отправить с родственником на Чукотский Нос или в будущем году привести обратно в Островное. Леут требовал цену слишком огромную, а бескорыстие Валетки рождало подозрение. Между тем Кокрен, познакомившись несколько с чукчами, увидел, что долгое пребывание с ними сопряжено с бесчисленными лишениями и затруднениями, не может доставить большого удовольствия, а при совершенном незнании их языка будет даже бесполезно. По сим причинам, уверившись, что данный ему от губернатора открытый лист не будет большой защитой от чукчей, Кокрен решился переменить свое намерение и возвратиться в Нижне-Колымск.

Чукчи еще очень мало известны. Немногие путешественники, посещавшие сии страны, по кратковременности сношений с жителями и по незнанию туземного языка, довольствовались только описаниями одежды, некоторых обычаев и богослужебных действий сего народа. Образ жизни, внутреннее управление и понятия чукчей еще не раскрыты, а потому нет достаточных данных для составления точной и верной идеи о характере сего замечательного племени. Находясь здесь едва несколько дней, я не имел возможности вопросами ближе познакомиться с мнениями, нравами и обычаями чукчей. Все внимание их было устремлено на предстоявшую перед ними ярмарку, а потому разговор и самые мысли более клонились к торговым делам. Сверх того, я и не смел много расспрашивать, потому что сей народ, по врожденной недоверчивости, легко мог получить подозрение: не имели ли мы злого намерения на его свободу? Впрочем, по возможности старался я собирать сведения от самих чукчей и от живущих здесь русских. Таким образом составлены следующие замечания, которые, при всей неполноте, могут служить дополнением существующих и материалом будущих точнейших описаний сего малоизвестного народа.

Из всех племен Северной Азии чукчи в наибольшей чистоте сохранили свою народность. Чувствуя собственную слабость, они миролюбиво кочуют по тундрам, скалам и утесам своей родины, пределы которой от прежних кровопролитных битв с покорителями Сибири значительно стеснились. Как и другие народы Сибири, чукчи имеют немногие потребности, легко удовлетворяемые произведениями оленьих стад, которые дают им жилища, одежду, пищу, и все, что требуется для кочевой их жизни. На снежных степях своего мрачного, льдистого отечества, под легкими палатками из оленьих шкур, чукчи почитают себя счастливее всех своих соседей, и на них всегда смотрят с сожалением. Легко и хладнокровно переносят они все недостатки и лишения и не завидуют другим, видя, что за необходимые удобства и удовольствия жизни надобно отказаться от своей природной независимости.

До покорения Сибири чукчи и другие племена Северо-Восточной Азии жили в беспрерывных несогласиях и вечной войне со своими соседями. Первые набеги русских значительно ослабили сии междоусобия и сблизили враждовавшие племена, а наконец, вторжение якутских воевод Павлуцкого и Шестакова в 1750 году побудило все соседние, слабейшие племена соединиться совершенно с чукчами и, выбрав военачальников, дружно противостоять общему неприятелю. Бой был неравен. После нескольких поражений чукчи, торжествовавшие всегда над слабейшими соседями, лишились высокого понятия о своей непобедимости и бежали в неприступные горы и скалы своего отечества. Победители не могли и не хотели следовать за ними в землю, не обещавшую никакого вознаграждения за понесенные труды и опасности.

Русские довольствовались покорением ближайших племен и долго не имели никаких сношений с чукчами. Наконец, торговля сблизила оба народа. Сначала, не доверяя русским, чукчи многочисленными, вооруженными толпами выступали только на границы своего отечества, но мало-помалу, уверившись многолетними опытами в миролюбии своих победителей, сделались доверчивее, и ныне, как мы видели, приходят со своими женами, детьми и всем имуществом в русские владения для выгодной обеим сторонам торговли. Постоянное сообщение и обращение с русскими имело выгодное влияние на чукчей и заметно смягчило их грубые нравы. Нет сомнения, что со временем, подобно юкагирам, чуванцам, корякам и другим народам, хотя и гордые своей самостоятельностью, чукчи постепенно совершенно сольются с русскими.

Многие чукчи крещены, но это не имело никакого дальнейшего влияния; они остаются крещеными язычниками, не понимая собственно духа и смысла христианского учения. Для большей части чукчей крещение составляет только спекуляцию, посредством которой они надеются получить несколько фунтов табаку, медный котел и тому подобные подарки. От того нередко случается, что иные добровольно вызываются вторично креститься и явно выражают свое негодование, когда им в том отказывают. Священник, приезжающий из Нижне-Колымска на время ярмарки в Островное, обыкновенно находит нескольких чукчей и ламутов, которые, в надежде получить подарки, согласны на крещение. При нас также один молодой чукча объявил, что он за несколько фунтов черкесского табаку желает окреститься. В назначенный день собралось в часовню множество народа, и обряд начался. Новообращенный стоял смирно и благопристойно, но когда следовало ему окунуться три раза в купель с холодной водой, он спокойно покачал головой и представил множество причин, что такое действие вовсе не нужно. После долгих убеждений со стороны толмача, причем, вероятно, неоднократно упоминался обещанный табак, чукча, наконец, решился и с видимым нехотением вскочил в купель, но тотчас выскочил и, дрожа от холода, начал бегать до часовне, крича: «Давай табак! Мой табак!». Никакие убеждения не могли принудить чукчу дождаться окончания действия; он продолжал бегать и скакать по часовне, повторяя: «Нет! более не хочу, более не нужно! Давай табак!».

Сей случай может служить образчиком понятий здешних новообращенных о христианстве. Вообще крещеные чукчи исполняют только те христианские обряды, которые не сопряжены с трудом или издержками и могут принести какую-нибудь пользу. Так, например, несмотря на крещение, богатые чукчи имеют по две, по три и более жен, которых они по произволу берут, оставляют и меняют на некоторое время на других. Несмотря на то, что женщины считаются здесь рабынями, судьба их во многих отношениях лучше участи женщин других народов Сибири. Чукча никогда не разлучается со своей женой, которая легко может заслужить уважение своего мужа и нередко управляет им и всем домом.

Вообще нравы и обычаи сего народа суровы и часто свирепы. Так, например, сохранилось у них противоестественное, бесчеловечное обыкновение убивать детей, рождающихся с физическими недостатками или слишком слабыми, и стариков, которые не в состоянии переносить трудов кочевой жизни. Два года назад отец старшины Валетки, соскуча жизнью и чувствуя себя слабым, по собственному настоятельному требованию был зарезан своими ближайшими родственниками, которые при сем действии исполнили, по их мнению, священную обязанность.

Сей ужасный обычай строго исполняется, поддерживаемый, вероятно, шаманами, которые вообще приобрели большую власть и сильное влияние над чукчами. Каждое племя, каждый караван имеют своих, одного или нескольких, шаманов, и их мнение требуется и исполняется во всех важных случаях. Вот пример ужасной, неограниченной, можно сказать, власти шаманов: в 1814 году между чукчами, прибывшими в Островное, появилась заразительная болезнь, распространилась вскоре на оленей и продолжалась, несмотря на все принимаемые меры. Наконец, в общем торжественном собрании все шаманы объявили, что разгневанные духи тогда только прекратят заразу, когда им принесется на жертву Кочен, один из почетнейших и богатейших старшин. Кочен был так уважаем и любим всем народом, что чукчи, забыв свое привычное повиновение шаманским изречениям, отказались исполнить их. Поветрие продолжалось: люди и олени гибли, а шаманы, несмотря на подарки, угрозы, может быть и побои {Говорят, чго иногда пытаются побоями заставить шамана отменить какой-нибудь приговор, но такое домашнее средство редко удается: по большей части шаманы остаются напреклонны и тем заслуживают общее уважение.}, не соглашались переменить приговор. Тогда сам Кочен, второй Курций. собрал народ и объявил, что он убедился в непреклонности воли духов и решается для спасения своих соотечественников добровольно пожертвовать жизнью.

Даже и после того любовь к нему долго боролась с необходимостью исполнить ужасный приговор: никто не решался умертвить жертвы; наконец, сын Кочена, смягченный просьбами и угрожаемый проклятием, вонзил нож в грудь отца и передал труп его шаманам.

Так сильно влияние шаманства.

Пляска и гадания шаманов делали на меня всегда продолжительное, мрачное впечатление. Дикий взор, налитые кровью глаза, сиплый голос, с трудом вырывающееся из стесненной груди дыхание, неестественные, судорожные корчи лица и всего тела, стоящие дыбом волосы, глухой звук бубнов — придают картине нечто ужасное, таинственное, поражающее всякого, даже и образованного человека. Мудрено ли, что необразованные дикие дети природы видят в том мрачное действие злого духа?

Когда кочующие племена получат оседлость и наставления и пример образованных соседей будут постоянно на них действовать, тогда только может постепенно исчезнуть самосозданная вера в добрых и злых духов и шаманов, тогда только может быть с успехом введено здесь и христианство.

Но пора возвратиться к ярмарке и чукчам. Их палатки, как мы сказали, были расположены несколькими отдельными группами и представляли хотя не привлекательное, но довольно живописное зрелище. В середине каждого отделения, обыкновенно из десяти или двадцати палаток состоящего, стоит, прислонясь к дереву, большой высокий шатер старшины; вокруг помещаются дорожные сани и привязываются избранные домашние олени; остальные большими табунами пасутся на тундре и сами выгребают себе пищу из-под снега. На ветвях дерева развешаны в беспорядке луки, колчаны, одежды, разноцветные меха и домашняя посуда. Из палаток поднимаются столбы искристого дыма; иногда на снегу разложен огонь и на нем в котлах варится оленина. Между палатками снуют закутанные в меховые платья, покрытые инеем чукчи и, несмотря на мороз в 34°, спокойно и весело суетятся. Подумаешь поневоле, что они вовсе не знают, что такое стужа!

Палатки сшиваются из мягко выделанных оленьих шкур (ровдуг) и растягиваются на нескольких шестах, соединенных верхними концами. Вверху оставляется отверстие для дыма. Под наметом помещаются: кухня, где привешивается большой железный котел, под которым раскладывается огонь, и собственно жилая комната, или полог. Последний не что иное, как большой мешок, сшитый из двойных, тончайших шкур молодых оленей; он растягивается на тонких шестах в виде большого четырехугольного ящика без всякого отверстия для воздуха или света. В пологе можно только сидеть и двигаться на коленях. Входящий поднимает одну из шкур, служащих стенами полога, но столько, чтобы с трудом можно было проползти на четвереньках, а потом опускает и затыкает под меха, лежащие на полу. Для освещения и нагревания полога стоит в середине довольно большой глиняный сосуд, в котором день и ночь горит мох в китовом жиру. Этот огонь производит такой жар в пологе, что чукчи в нем при сильнейших морозах совершенно нагие. Иногда под одним наметом находятся два или три полога, из которых в каждом живут отдельные семейства или жены хозяина со своими детьми.

Леут, один из богатейших и почетнейших старшин, пригласил меня к себе, и я радовался случаю узнать внутреннюю семейную жизнь чукчей, но когда я, по наставлению и примеру гостеприимного хозяина, вполз вышеописанным образом под полог, то проклял свое любопытство. Можно себе представить, какова атмосфера, составленная из густого вонючего дыма китового жира и испарений шести нагих чукчей! Жена и семнадцатилетняя дочь хозяина приняли меня в таком пышном, домашнем костюме с громким смехом, возбужденным, вероятно, моей неловкостью при входе в полог. Они указали мне место, где сесть, и спокойно продолжали вплетать бисер в свои косматые, намазанные жиром волосы. После я узнал, что это делалось в честь моего прихода. Окончив, свои занятия, хозяйка принесла в грязной деревянной чашке вареную оленину, без соли {Чукчи, как вообще все кочевые народы, не употребляют и не любят соли.}, и, прибавив к тому порядочную порцию полупротухлого китового жира, ласково пригласила меня закусить. Дрожь пробежала по моему телу при виде такого блюда, но я должен был, чтобы не обидеть хозяина, проглотить несколько кусков оленины. Между тем, с невероятным проворством, хозяин мой руками набивал себе рот мясом и китовым жиром, превознося ломаным русским языком необыкновенный дар своей жены приготовлять китовый жир так, что он именно получает необходимую приятную степень горечи. По возможности сократил я посещение, спеша вырваться на чистый воздух. Запах полога оставался еще несколько дней в моих платьях, несмотря на неоднократное выколачивание и проветривание. Леут справедливо почитается одним из образованнейших и богатейших чукотских старшин, и по его житью можно получить некоторое понятие о приятностях домашней жизни остальных чукчей. Удивительно, как при такой неопрятности и зараженном воздухе жилищ народ сей остается сильным и здоровым. Вообще чукчи высокого, стройного роста; окладом лица похожи на нагорных якутов (живущих в окрестностях Якутска), но отличаются языком и одеждой. Произношение чукотского языка чрезвычайно трудно для европейца, потому что слова состоят почти исключительно из гортанных и носовых звуков. Многие звуки напоминают гогот гуся, хоркание оленя и лай собаки.

Другой старшина, Макомок, пригласил меня присутствовать на народных играх чукчей, которые производились недалеко от крепости. На льду был очищен бег; почти все посетители ярмарки собрались туда толпами. Для победителей назначались бобровый и песцовый меха и два отличных моржовых клыка. По данному знаку началась скачка, причем равно надобно было удивляться необыкновенной быстроте оленя и искусству управлять сим животным и поощрять его. Кроме выигранных наград, победители заслужили всеобщее одобрение и особенную похвалу своих соотечественников, а последнее, казалось, было им всего дороже.

После того бегали взапуски — в своем роде странное, замечательное зрелище, потому что чукчи остаются притом в своей обыкновенной, тяжелой, неловкой одежде, в которой мы едва могли бы двигаться. Несмотря на то, они бежали по глубокому снегу так быстро и проворно, как наши нарядные скороходы в легких курточках и тонких башмаках. Особенно достойна удивления неутомимость чукчей: они пробежали пятнадцать верст. Победители также получили небольшие подарки и громкое одобрение зрителей. По окончании игр началось угощение, состоявшее из вареной оленины, разрезанной на мелкие кусочки. Замечательны спокойствие и порядок, господствовавшие в толпе, не только при играх, но и при угощении: не было ни толкотни, ни споров, и каждый вел себя тихо и благопристойно.

На другой день большое общество чукчей, мужчин и женщин, пришло ко мне на квартиру. Я предложил им чаю и леденцов, но они довольствовались леденцом, а чай им, как казалось, не нравился. Впрочем,несмотря на скудное угощение, несколько ниток разноцветного бисера развеселили моих гостей, и женщины вызвались плясать. Нельзя сказать, чтобы народная пляска чукчей заключала в себе много пластики и грации, но в своем роде она необыкновенна. Представьте себе пятнадцать и более закутанных в неуклюжие, широкие меховые платья женщин, которые, столпясь в кучу, медленно передвигают ноги и сильно машут руками. Главное достоинство состоит в мимике, которой я, по незнанию, не заметил. Вместо музыки, несколько чукчей пели отрывистую, довольно нескладную песню. В заключение три отличнейшие танцовщицы вызвались проплясать любимое народное pas de trois, от которого все присутствовавшие их соотечественники были в восхищении. Мы, не посвященные в таинства чукотского вкуса, видели только три неповоротливые фигуры, схватившиеся за руки. Наблюдая лица танцовщиц, я удостоверился, однакож, что они делали, действительно, не человеческие, нелепые и самые неестественные гримасы. Общее утомление положило конец балу. По совету моего толмача предложил я трем солисткам водки и табаку. Все общество было тем очень довольно, и чукчи со мной расстались в наилучшем расположении духа, неоднократно пригласив меня посетить их отчизну.

На шестой день после нашего приезда ярмарка окончилась. Чукотские старшины пришли еще раз со мной проститься и потом в шести караванах потянулись в свое отечество. То же сделали и другие посетители ярмарки. Я поехал вместе с колымскими купцами, комиссаром и священником. Островное опустело. Свежий снег изгладил следы многочисленных посетителей. Тотчас явились стаи голодных лисиц и песцов и в короткое время уничтожили все кости и остатки, валявшиеся грудами около жилищ и станов.

Марта 16-го выехали мы из Островного. Обратный путь по хорошо уезженной дороге, на отдохнувших и откормленных собаках, шел очень быстро, так что 19 марта благополучно прибыли мы в Нижне-Колымск.

 

 

 

Приготовления к нашей второй поездке ничем почти не отличались от приготовлений к первой, но только производились в большем объеме. Узнав собственным опытом затруднения и препятствия, какие наиболее встречаются в подобном путешествии, мы принимали для отклонения их все зависимые от нас меры. Прокладывать дорогу через высокие, плотные купы торосов, которые по мере нашего удаления в море должны были попадаться нам чаще, взяли мы несколько пешней, а для переправ через полыньи легкую кожаную лодку. Испытав, как вредна для санных полозьев езда по морскому рассолу или по снегу, смерзшемуся остроконечными кристаллами, и предвидя, что по причине позднего времени нам часто придется ехать такой дорогой, мы запаслись китовыми ребрами, чтобы в случае надобности подвязывать их под нарты. Из инструментов, кроме прежних, я взял еще с собой инклинатор и лот с клинем.

Провиантом для нас и кормом для собак запаслись мы на 30 дней, надеясь, при удачной медвежьей охоте, и далее держаться в море.

Назначенные собственно для путешествия шесть самых прочных и длинных нарт, с надежными упряжками, находились уже с 16 марта в Сухарном, где собаки отдыхом и хорошим кормом приготовлялись к продолжительному путешествию. Марта 22-го отправился в Сухарное мичман Матюшкин с остальными 14 транспортными нартами, чтобы присутствовать при нагрузке провианта и других вещей для экспедиции; 25-го числа прибыл я сам в Сухарное и нашел все готовым и в наилучшем порядке. Нарты, каждая с грузом в 30 пудов, были плотно обвернуты и обвязаны; полозья, облитые несколько раз водой, снабжены были толстыми ледяными тормозами; собаки, отдохнувшие и хорошо откормленные, видимо поправились.

В путешествии моем сопровождали меня мичман Матюшкин {Штурман Козьмин остался в Нижне-Колымске для постройки гребного судна, на котором будущим летом предполагал я отправиться для описи устья Колымы и соседних морских берегов.}, отставной унтер-офицер Решетников и матрос Нехорошков. Кроме того, колымский купец Бережной добровольно вызвался ехать с нами на двух собственных своих нартах и со своим кормом. Шестью путевыми нартами правили три казака, один русский крестьянин и два юкагира с Большого Анюя; транспортные нарты были поручены отчасти казакам, отчасти колымским жителям и юкагирам.

Марта 26-го, при легком SO ветре, безоблачном небе и 5° холода, мы отправились в путь. К вечеру достигли мы Малого Баранова Камня и остановились в той же поварне, где ночевали в прошлом году. На берегу лежало много наносного леса, и мы нагрузили им, по возможности, наши нарты так, что запаслись дровами дней на двадцать пять.

Согласно с данной мне инструкцией надлежало начать опись и исследование прямо от Шелагского мыса к северу, но мне казалось необходимым осмотреть предварительно море к северу от Барановых Камней. К тому побудило меня во-первых, опасение заложить на Шелагском мысу складку провианта, необходимого для продолжения путешествия, ибо по соседству с чукчами легко мог он сделаться их добычей; во-вторых, то, что в первой поездке имели уже мы случай заметить, какие непреодолимые препятствия и непроходимые стены торосов ожидают путешественника на север от Шелагского мыса; в-третьих, наконец, самая дорога до мыса требовала столько времени и так могла изнурить собак, обессиленных зимними работами, что мы уже не могли бы проникнуть далеко на север. По сим соображениям решился я оставить твердую землю и прямо от Баранова Камня взять направление к северу. Марта 27-го в 11 часов утра, когда густой туман несколько рассеялся, мы поехали далее. Термометр показывал поутру 10°, а к вечеру 8 1/2° холода. Наклонение магнитной стрелки равнялось 77°37 1/2′. Двадцать две нарты нашего каравана, следуя одна за другой, составляли линию на полверсты длиной.

В двух верстах к северу от берега тянулась длинная цепь высоких торосов, верст на семь шириной. Высота льдин и огромные груды рыхлого снега в промежутках весьма затрудняли путь и утомляли собак. Почти в середине цепи находилась довольно широкая щель, через которую морская вода выступала на лед. Мы нашли возможность объехать ее, и после трех часов утомительной езды выбрались из лабиринта льдов. Перед нами открылась необозримая, гладкая ледяная равнина. Как острова среди океана, поднимались на ней изредка отдельные, блестящей, белизны льдины. Надежда на быстрое и безостановочное путешествие изгладила у нас из памяти всякое воспоминание о перенесенных трудах. Сначала мы смотрели на ровную, неподвижную поверхность с приятным чувством, какое испытывает мореходец, выбравшись в открытый океан из опасных прибрежных отмелей. Вскоре, однакож, уверились мы в бесконечном различии между оживленным, беспрерывно движущимся океаном и убийственной однообразностью окружавшей нас ледяной пустыни, вид которой утомлял взор и наводил невольное уныние на человека.

В первых порывах радости о преодоленных препятствиях и трудах, которую, казалось, разделяли с нами самые собаки наши, бежавшие без всякого понуждения весьма скоро, проехали мы 11 верст в прямом направлении к северу. Здесь велел я остановиться, желая дать роздых собакам и подождать транспортных нарт, отставших в торосах. Едва расположились мы на снегу, вдруг из-за высокой льдины выскочил огромный белый медведь и хотел броситься на нас. Ужасный лай и вой сотни собак устрашили зверя, и он побежал от нас. Мгновенно все вскочили, и вооруженные ружьями, копьями и стрелами, погнались за неприятелем. Травля продолжалась три часа. Раненый тремя стрелами и двумя пулями, медведь все еще более и более свирепел и, наконец, остановись и поднявшись на задние лапы, с воем бросился на охотников. К счастью, медведь напал на казака Котельникова, который неустрашимо подпустил его к себе на пять шагов, всадил ему пулю в грудь, и с удивительной силой и отвагой свалил яростного зверя копьем на лед. Подоспевшие охотники довершили победу. Убитый медведь был огромного роста; длина его от морды до корня хвоста равнялась 4 аршинам; к тому же он был очень жирен и так тяжел, что 12 здоровых собак насилу могли стащить его с места; судя по тому, в нем было до 35 пудов весу.

Во время охоты прибыли некоторые из транспортных нарт и привезли известие, что две нарты сильно повредились в торосах и остались там без всякой помощи. На выручку к ним тотчас я отправил три разгруженные нарты. Через два часа все наши спутники собрались, хотя промокшие и облепленные клочьями снега и льду, но без большого вреда.

Все сии происшествия заняли много времени; между тем становилось уже поздно; люди и собаки до того утомились, что решено было остаться здесь ночевать. Лагерь наш располагался следующим образом: в середине помещался наш большой урос, составляя как будто главную квартиру; около него растягивались четыре небольшие четырехугольные палатки, вроде пологов, принадлежавшие купцу Бережному и некоторым из зажиточных проводников. Кругом ставились нарты, и к ним привязывались собаки; они могли таким образом охранять весь лагерь от ночных нападений белых медведей. Чутье здешних собак стоит удивления: даже во время сна, спрятав морду в шерсть, они чувствуют приближение неприятеля и всегда общим лаем и воем пугают его, уведомляя хозяина о приближении опасности.

Погода была прекрасная. Перед сном, пользуясь сумерками, занимались мы стрельбой и метаньем в цель. Небольшая льдина представляла медведя; на ней обозначены были глаза, морда и сердце, и кто попадал в одно из сих мест, получал право участвовать в будущей медвежьей травле.

Вообще промахов было дано мало. Другая часть общества чинила между тем нарты, варила ужин, потрошила и разделяла медведя {Замечательно, что собаки едят с жадностью мерзлое медвежье мясо, а до теплого, даже при сильном голоде, не дотрагиваются.}, и т. д. Особенное внимание наше было обращено на сбережение дров, ибо мы взяли их с собой весьма незначительное количество и в случае недостатка не могли ничем заменить. Для надзора за расходом сего необходимого для нас запаса приставлен был особый, надежный казак, и ему было поручено собирать при рубке дров все щепки и кусочки, так, чтобы ничего не пропадало. В обязанность ему поставлено было также наблюдать, чтобы огни, тотчас по сварении похлебки или чая, тушили, а головешки и угли сохраняли до другого дня. Вообще должно заметить, что в нашем небольшом хозяйстве ввели мы всевозможный порядок и бережливость. Провиант раздавался также одним, собственно для того назначенным казаком. Каждый кусок рыбы и остатки каши и мяса добросовестно возвращались от всех в общую кучу запасов, для употребления на следующий день.

Марта 28-го поутру термометр показывал 12°, а к вечеру 10° холода. При большом количестве наших собак мы издержали на их корм столько рыбы, что отсюда одну нарту, отослали в Нижне-Колымск. В 9 часов утра весь отряд наш двинулся в дальнейший поход на NW 15°, направляясь на заметные, в отдалении лежащие льдины, для сохранения прямой линии. Попутный юго-восточный ветер и гладкая поверхность льда благоприятствовали нашему путешествию. В полдень остановились мы для наблюдений {Кажется, будет излишне упоминать, что при наших поездках наблюдали мы высоты разных светил посредством ртутного горизонта, потому что истинный горизонт на Ледовитом море ограничивается, по большей части, неровностями и неясной чертой.}, по которым вывели 69°58′ широты. Большой Баранов Камень лежал отсюда, по компасу, на NO 73 1/2°. На пути часто встречали мы следы песцов, лежавшие по одному с нами направлению. Такое обстоятельство имело выгодные для нас последствия: собаки, желая догнать зверя, добровольно бежали весьма скоро. Проехав 48 верст, выбрали мы для ночлега место, несколько покрытое снегом. Лагерь наш был опять устроен вышеописанным порядком. Обсервованная здесь широта равнялась 70°12 1/2′. Большой Баранов Камень виден был на SO 56° в расстоянии 39 итальянских миль. Наклонение магнитной стрелки равнялось 78° 15′.

На второй день путешествия уже почувствовали мы вредное влияние яркого отражения лучей света от блестящего льда. Все мы более или менее страдали воспалением и сильной болью в глазах. Предвидев сие неудобство, запасся я черным крепом; некоторые из нас обтянули им свои очки; другие просто завесили глаза и тем избавлялись от ослепительного света, хотя предосторожность нимало не препятствовала зрению. Для облегчения боли и уменьшения воспаления употребляли мы с пользой мочение глаз вином. Некоторые из наших проводников лечились иначе: они насыпали по вечерам в глаза несколько нюхательного табаку и после мучительной ночи чувствовали наутро значительное облегчение.

Марта 29-го, при облачном небе и слабом юго-восточном ветре, термометр показывал поутру 8°, а вечером 16° холода. Мы держались вчерашнего курса на NW 15°, и в полдень, по наблюдению, находились под 70°19’25» широты. Отъехав отсюда версты две, увидели мы в тумане на NW 39° землю. В надежде сделать новое открытие тотчас направили мы туда наш путь. Географическое положение Медвежьих островов было определено в 1769 году экспедицией трех прапорщиков геодезии — Лыскова, Пушкарева и Леонтьева. По их наблюдениям, самый восточный из островов лежит под 71°58′ с. ш. Основываясь на том, мы полагали, что видимая нами земля не могла принадлежать к купе Медвежьих островов. Между тем она беспрестанно переменяла свое положение, внешний вид и величину, и то казалась возвышенной, то низменной, то совершенно исчезала так, что породила, наконец, разные сомнения и предположения относительно важности нашего открытия. Приблизившись верст на 16 к предмету наших надежд, мы увидели, что то был маленький, довольно возвышенный остров, на котором поднимались три отдельных столбовидных утеса различной вышины. Один из них, превышавший другие, казался похожим на человеческую фигуру исполинского размера. В двух верстах от острова надобно было переправляться через крутую, изрытую гряду торосов. Наконец, мы достигли небольшого мыса и глубокой бухты, на отлогом берегу которой лежало несколько наносного леса. Такая находка, надежда погреться около большого костра и утомление собак, пробежавших уже 46 верст, побудили нас выбрать здесь место ночлега. Два часа спустя прибыли наши последние транспортные нарты.

Пока проводники занимались устройством лагеря и приготовлением пищи, мы воспользовались исчезающим дневным светом, спеша взобраться на самый возвышенный пункт острова, отлогий холм, где стояли замеченные нами столбы. Все пространство от берега до вершины холма, около половины морской мили, было завалено большими и малыми обломками гранита и порфира, становившимися крупнее по мере приближения к столбам, около которых лежали уже огромные груды камней. Столбы состояли из горизонтальных, около 5 дюймов толщины, слоев тех же пород. На двух столбах замечены нами значительные щели и трещины, разрезывающие их сверху донизу и имеющие повидимому параллельное направление на NO 60°. Из сего можно заключить, что три ныне разделенных камня составляли некогда один большой утес; постепенно расщеливаясь и разрушаясь от силы мороза или других физических причин, он утратил, наконец, свой первобытный вид. Самый большой из столбов простирался по моим измерениям на 48 футов высоты и 91 фут в окружности близ основания. К вершине он суживался и представлял, как выше замечено, вид человеческого тела без рук и ног, в чалме или шапке, надетой на голову. Отсюда, на восточной оконечности острова, усмотрели мы четвертый небольшой столб такого же образования, а потому и остров получил от нас название Четырехстолбового. Вблизи от нашего лагеря нашли мы два старых деревянных полоза и несколько оленьих рог; находка наша была доказательством, что остров зимой и летом посещается оленями.

Горизонт покрывался пасмурностью; на NNW, казалось, по открытому морю носятся плавающие льдины, а по захождении солнца поднялись в той стороне густые пары темного цвета. Такое явление приписывал я испарениям снега, напитанного морской водой, или, по сибирскому названию, рассолом, а первое было, вероятно, следствие преломления лучей света, от которого туман кажется волнующимся морем и неподвижные торосы плавающими льдинами. Возвращаясь, обошли мы западную сторону бухты и, пройдя 5 верст, спустились с крутого берега на морской лед. В низменностях показывалась красноватая, болотистая земля, поросшая низкой и редкой травой, какая покрывает северные тундры Сибирского материка. Рытвины и овраги были завалены твердо замерзшим снегом: по всей дороге попадались берлоги медведей, а также мы видели следы песцов и мышей, но самых сих зверей не видали.

С приятным чувством глядели мы, наконец, на ярко пылающие костры, разложенные в нашем лагере. Около них, с суетливой деятельностью, толпились наши спутники, наслаждаясь благодетельной теплотой, столь редким удовольствием в полярных странах.

Марта 30-го поутру, при слабом юго-восточном ветре и облачном небе, термометр показывал 14°, а к вечеру, несмотря на свежий северо-восточный ветер, поднялся до 11° холода. В полдень вокруг солнца заметили мы кольцо радужного цвета.

Я решился здесь продневать, чтобы отправить две разгруженные нарты в Нижне-Колымск и наколоть для дальнейшей поездки как можно более дров. Пока Матюшкин на легкой нарте объезжал кругом и описывал остров, я взял полуденную высоту солнца, по которой определил широту нашего ночлега в 70°37’06», а долготу в 0°41′ на восток от Сухарного. По соответствующим азимутам склонение компаса оказалось 14°6′ восточное, а наклонение с переменой полюсов 79°3′.

К вечеру возвратился мичман Матюшкин, и по его описи приготовили мы карту острова. По наблюдениям и осмотру берегов оказалось, что все мысы и выдающиеся в море части острова состоят, подобно описанным выше столбам, из слоев гранита и порфира и спускаются отрубом к поверхности воды. В бухтах и углублениях берег земляной, отлогий и покрытый везде разными обломками вышеозначенных каменных пород. Самая западная оконечность острова может почесться отдельным утесом, сложенным из слоев черного шифера и беловатого кварца, в котором попадается колчедан. Сей утес облеплен бесчисленными птичьими гнездами и соединяется с островом только низменным, узким перешейком, который, вероятно, часто; покрывается водой. Вообще восточная часть острова возвышеннее и скалистее западной. На северном берегу, в небольшом заливе, мичман Матюшкин заметил много наносного леса. С западного берега показывались на западе два небольших острова, но расстояние их, за густым туманом, определить было невозможно.

Главное направление острова, его величина, фигура, столбы на нем и, наконец, два другие острова, видимые на W и NW отсюда, вели к заключению, что наш Четырехстолбовый остров был не что иное, как самый восточный из Медвежьих, по описанию геодезии прапорщика Леонтьева, представлявший почти ту же величину и фигуру, и также обставленный несколькими столбами. По наблюдениям Леонтьева, самый восточный из Медвежьих островов должен находиться на 1°21′ севернее нашего определения, но разница нисколько не опровергает нашего заключения, потому что такую неверность в исчислении широт находим по всему берегу материка к западу от Колымы. Отсюда, как на связанные с сим берегом при наблюдениях, и на Медвежьи острова, весьма естественно, перешла та же неверность.

Марта 31-го, при облачном небе и свежем северо-восточном ветре, отправились мы далее. Термометр показывал поутру 11°, а вечером, при резком ONO ветре, только 8° холода. От восточной оконечности острова направили мы наш путь по компасу на О 5°. В полдень, проехав 11 верст в сем направлении, мы находились, по наблюдению под 70°41’45» широты и 0°48′ долготы, на восток от Сухарного.

Вся дорога, кроме первой груды торосов, не представляла нам больших препятствий и затруднений, но здесь морской лед был покрыт крупными, твердыми и остроконечными соляными кристаллами, отдиравшими войду, т. е. ледяную кору с санных полозьев так, что нарты тащились как будто по песку. Собаки наши измучились, и мы были принуждены для их облегчения итти почти целый день пешком. Дорога становилась хуже и труднее с каждой верстой: снег делался рыхлее и сырее, а соляной слой толще. Сильный ONO ветер нагнал, наконец, столь густой и сырой туман, что наши меховые платья казались обрызганными водой. Все сии явления заставляли предполагать, что недалеко от нас находится открытое море. Положение наше становилось час от часу опаснее, тем более, что ветер скрепчал и нагнал густой туман, совершенно покрывший всю окрестность. При таких обстоятельствах могли мы подвигаться вперед только ощупью, при ежеминутной опасности заехать в полынью, а остановиться здесь не было возможности, потому что место было ровное, не представлявшее никаких возвышений, где можно было укрыться, да и снег и лед, напитанные морской солью, не доставили бы здесь для нашей пищи пресной воды. Наконец, туман по направлению NO 35° начал редеть я избавил нас от мучительной неизвестности. В расстоянии одной версты отсюда открыли мы довольно высокую кучу торосов, обещавшую нам удобное место ночлега. Под защитой ледяной гряды сажен в пять, ширины и вышины решились мы переждать непогоду. Поверхность морского льда и подошвы торосов были покрыты слоем рассола около фута толщиной. Он заставил меня предполагать, что море недавно еще покрылось здесь льдом, который не может быть достаточно толст и надежен в случае сильной бури. Желая удостовериться в том, велел я прорубить лед, но, сделав углубление в 1 1/2 аршина, мы не только не достигли воды, но не заметили даже никакой перемены в образовании и качестве льда. Для пресной воды надобно было собирать снег с вершин торосов; он был совершенно чист, но снег, внизу лежавший, а также и лед, имели самый отвратительный, солоноватый вкус. Ночью ветер сильно скрепчал и дул с такими порывами, что опрокинул нашу палатку и, вероятно, унес бы ее, если бы она не была прикреплена к торосам. По счислению, мы ночевали под70°53 1/2′ широты и 1°2′ долготы от Сухарного.

Поутру 1-го апреля, при слабом северо-восточном ветре и легком тумане, термометр показывал 4° мороза. К вечеру небо прояснилось; северовосточный ветер сильно скрепчал, а ртуть опустилась на 11° холода. В 11 часов буря утихла; туман начал рассеиваться, и мы отправились в дальнейший путь на NO 10°. В полдень найдена по наблюдению широта 70°54′, счислимая долгота равнялась 1°8′ к востоку от Сухарного. Проехав отсюда еще 24 версты, заметили мы на снегу песцовые следы, по направлению на NW, где небо обложено было густым синим туманом, который, по уверению наших проводников, обыкновенно поднимается из полыней. Среди гладкой ледяной равнины попадались нам высокие торосы, иногда покрытые песком и илом.

На последнем ночлеге под деревянные полозья наших нарт подвязали мы китовые ребра, потому что на них с большей легкостью скользят нарты по морскому снегу и рассолу. Хотя тем доставлено было некоторое облегчение собакам, но мы принуждены были итти подле нарт и подвигались мы очень медленно, так, что в семь часов сделали только 33 версты, и, несмотря на то, нарты с провиантом от нас отстали и потерялись из вида. Для соединения с отставшими и отдыха утомленных собак решился я остановиться на ночлег. Мы находились под 71°11 1/2′ счислимой широты и 1°3 1/2′ долготы на восток от Сухарного. Ночь провели мы спокойнее вчерашней, и промежуток времени между сумерками и рассветом был почти неприметен.

На другой день (2 апреля) свежий северо-западный ветер нанес снег; термометр показывал 6° холода. Наш путь лежал на NW 10°; переезд через торосы был чрезвычайно труден. Мы сами перетаскивали нарты через большие пространства, покрытые крупными кристаллами морской соли. В 14 верстах от ночлега заметили мы трех тюленей, спокойно спавших на льду; собаки бросились на них, но звери скрылись. В том месте, где лежали тюлени, заметили мы во льду круглое отверстие, фута полтора в диаметре; лед был толщиной в поларшина, весьма хрупок и совершенно проникнут морской солью. Глубина моря равнялась 12 саженям (в 6 футов); дно его состояло из мягкой зеленой глины. Полоса торосов, через которую мы пробирались, тянулась с востока на запад. В четырех верстах к северу от тюленьих продушин, в том же направлении, тянулось еще несколько рядов высоких торосов, образовавших между собой долины версты по три и четыре шириной, покрытые чистым, глубоким снегом. Проехав 34 версты в прямом направлении к северу, мы остановились на ночлег у подошвы высокого тороса: по счислению лежал он под 71°31′ широты и 7°37 1/2′ долготы от Сухарного.

Трудность езды по сырому снегу, проникнутому и покрытому кристаллами соли, также умеренность температуры и ослепительный свет солнца побудили меня отдыхать днем, а ехать по ночам, которые были почти совершенно светлы.

Апреля 3-го отправил я три порожние нарты в Нижне-Колымск, отпустив с ними для большей безопасности компас. Полуденное наблюдение дало нам 71°32’26» широты. Погода была пасмурна; при легком северном ветре термометр показывал 7° холода; ночью выпал мокрый снег.

После захождения солнца отправились мы далее на NW 13°. На пути заметили много песцовых следов; они шли от WSW на ONO. Сначала собаки бежали довольно скоро по гладкому снегу, хотя и был он покрыт иногда соляными кристаллами, но, проехав 15 верст, очутились мы, так сказать, в рассольном болоте и уже никак не могли подвинуться вперед. Исследовав лежащий под соляным слоем лед, я нашел, что он был не толще 5 дюймов, и так мягок, что можно было резать его ножом. Мы поспешили удалиться с такого опасного места, и проехав на SO четыре версты, встретили довольно гладкую твердым снегом покрытую долину {Если после оттепели дует резкий холодный ветер, то снег делается гладким, твердым и весьма удобным для езды; такая дорога называется убоем.}. В двух верстах отсюда снова исследовали мы лед и нашли его толщиной в поларшина. Глубина моря была 12 сажен; дно его состояло из илистой зеленоватой глины. Проехав еще 1 1/2 версты, остановились мы отдыхать у небольших торосов. Толщина льда и глубина моря были прежние. Через отверстая, сделанные во льду для исследования, вода выступила на лед и разлилась на большое пространство во все стороны. Она была отвратительного солоноватого вкуса, который тотчас сообщился подмоченному ей снегу. Когда водяные частицы испаряются от действия солнечных лучей, на снегу остается толстый слой морской соли и отчасти кристаллизуется, а отчасти проникает в лед и способствует его разрушению.

Северный ветер скрепчал, и, вероятно, сильно взволновал открытые места моря, потому что вода из сделанного нами отверстия более и более выступала, а лед, на котором мы находились, пришел в волнообразное движение. Вдали раздавались плески волн и треск льдов. Положение наше сделалось довольно затруднительно; даже сопровождавшие нас туземцы весьма беспокоились, и только собаки, не чувствуя опасности, им угрожавшей при разломке льда, спокойно спали.

Сегодняшний привал (4 апреля) наш был под 71°37 1/2′ широты и 1°45′ долготы от Сухарного. Поутру, при свежем северном ветре и пасмурном небе, шел мокрый снег, и термометр показывал 7° холода. К вечеру ветер перешел на северо-восток; небо прояснилось; ртуть в термометре спустилась на 10°.

Когда ветер стих и атмосфера несколько очистилась, велел я опростать две самые надежные нарты, взял с собой провианта на одни сутки, лодку, весла, шесты и несколько досок (и поехал прямо на север, желая освидетельствовать качество льда. Мичману Матюшкину было приказано при первой опасности удалиться, сколько понадобится, со всем обществом к югу и там ожидать моего возврата. На протяжении семи верст ехал я очень медленно, по толстому слою рассола, а потом встретилось множество щелей и трещин, и через них надобно было переправляться по доскам. Иногда попадались небольшие кочки нагроможденного льда, но он даже от слабого прикосновения рассыпался, и место его занимали полыньи. Лед был не толще фута и очень хрупок и дыроват. Глубина моря, на зеленом глинистом дне, равнялась 12 1/3 саженям. Бесчисленные, по всем направлениям разбегавшиеся во льду щели, выступившая из них мутная вода, мокрый снег, смешанный с земляными и песчаными частицами, описанные выше ледяные кочки и текущие с них ручейки — все уподобляло разрушенную поверхность моря необозримому болоту. Несмотря на то мы подвинулись еще на две версты к северу, перескакивая или переправляясь на досках через небольшие щели и обходя полыньи, но вскоре, однакож, полыньи так умножились и увеличились, что трудно было определить, чем покрыто море, сплошным ли растрескавшимся льдом или плавающими льдинами. Во всяком случае каждый несколько сильный шквал мог совершенно раздробить или разогнать поддерживавшие нас глыбы и превратить место, где мы стояли, в открытое море. Лежавший на поверхности свежий снег явно доказывал, что лед был разломан только в предшествовавшую ночь северным ветром. Судьба наша зависела от дуновения ветра. Оставив дальнейшее бесполезное исследование, поспешил я назад к моим спутникам, чтобы вместо с ними отыскать другую более безопасную дорогу. Наша самая северная широта была 71°43′, 215 верст от твердой земли, прямо от Малого Баранова Камня.

Во время отсутствия моего мичман Матюшкин делал наблюдения над наклонением магнитной стрелки, которое равнялось 79°51′. Тотчас после моего возвращения весь караван поднялся, и мы поехали на SStO.

Не продолжая еще рассказа, я должен упомянуть об удивительном искусстве проводников сохранять и помнить данный курс, несмотря ни на извилистые полосы торосов, ни на необозримые, однообразные ледяные поля. Особенно отличался между всеми мой нартовщик, казацкий сотник Татаринов. Среди самых спутанных гряд торосов, объезжая огромные горы, сворачивая то направо, то налево,— он всегда так располагал дорогой, что изгибы взаимно уничтожались, и каким-то инстинктом находил он всегда наш настоящий курс. С моей стороны, я следовал по компасу за извилинами дороги, и не помню случая, когда мне нужно было поправлять моего нартовщика. Расстояние одного места от другого считали мы прямыми линиями и поверяли обсервационными широтами. На открытом месте гораздо легче было удерживать курсы. Для езды по прямей линии выбирали мы вдали какую-нибудь одну отличительную от других, льдину и правили на нее, но если такой не было, то следовали застругой. Под сим именем разумеют здесь слои снега, образующиеся от постоянно дующих в одну сторону ветров. Жители сибирских тундр и снежных степей совершают большие путешествия на несколько сот верст по безлюдным, однообразным пространствам, руководствуясь для направления своего пути единственно застругами. Они знают уже по опыту, под каким углом должно пересекать большие и малые слои снега, достигая цели поездки, и никогда не ошибаются. Часто случается, что кратковременная перемена ветра заносит прежнюю застругу или стелет на нее новую, но опытный глаз сибиряка тотчас открывает, различие; осторожно сгребает он свежий снег и по углу, образованному новым и старым слоями, поверяет свою дорогу. Заструги уже были нашими путеводителями в необозримых равнинах Ледовитого моря, потому что частое употребление компаса неудобно и требует много времени. Там, где не было заструг, направляли мы путь по азимутам звезд, но во всяком случае ежечасно, а иногда и чаще, останавливались и поверяли наш курс по компасу.

В 20 верстах от лагеря торосы увеличились и умножились. Сначала поверхность моря была только неравна и усеяна небольшими ледяными кочками, но, постепенно увеличиваясь, они образовали, наконец, целые ряды торосов, вышиной нередко в 80 футов. Сии огромные глыбы были зеленовато-голубого цвета и имели сильно соленый вкус. Переправа через огромные льдины затруднялась еще более грудами рыхлого снега, наполнявшего промежутки, и бесчисленным множеством остроконечных ледяных осколков. Такая совершенно отличная от предыдущих гряда состояла из так называемых зимних торосов, хотя они образуются не только зимой, но и весной и осенью, когда сильные бури разламывают морской лед, а внезапная стужа скрепляет нагроможденные одна на другую льдины.

Выбравшись из сей спутанной поносы зимних торосов, очутились мы у подошвы другой купы их. еще более странного и необыкновенного образования. Ряды отчасти конических, отчасти куполовершинных льдин, разной величины {Высочайший торос, из всех, которые мы здесь вымеряли, возвышался на 90 футов над поверхностью моря.} и формы, заключали между собой несколько круглых и продолговатых долин. Не видя нигде льдин отдельных, мы полагали, что открыли гористый остров, но ближайшее исследование льда на вершине и скатах льдин, уверили нас, что мнимый остров был не что иное, как особого рода торосы, из снега и льда состоявшие. В долинах лед был серо-черноватого цвета, и имел совершенно пресный вкус, но притом был мутен и непрозрачен. Склоны холмов были покрыты убоем, и нарты скользили по нему скоро и легко. На вершинах лед был такого же образования, как и в долинах. Проехав довольно быстро две версты, мы достигли круглой котловины сажен пять в поперечнике, защищенной со всех сторон высокими конусовершинными холмами. Здесь сделали мы привал. С вершины одного из холмов, возвышавшегося на 70 футов над поверхностью долины, где был расположен наш стан, осмотрели мы окрестность. На NO показывались синие зимние торосы, а на юг зубцы белых льдин ограничивали горизонт.

Образование сих островершинных круглых торосов, совершенно отличных от всех нами виденных, наши проводники объясняли нам следующим образом: вместе с сотворением мира, говорили они, произошел и этот лед; от чрезмерной тяжести опустился он на морское дно и образовал твердое основание неподвижным ледяным глыбам; от беспрестанных морозов, постепенно увеличиваясь, они достигли, наконец, поверхности моря. Холмы произошли от выброшенных сюда льдин: они были покрыты снегом и постепенно, в течение многих веков, то растаивая, то снова замерзая, получили, наконец, круглую и коническую форму. Лед, из коего составляется сей род торосов, называется здесь древним, или адамовщиной, и, по мнению туземцев, он так тверд и стар, что даже и на огне не тает. В последнем, однакож, наши проводники имели случай разувериться. В другом месте изъясню я мое мнение о происхождении сего рода торосов.

Апреля 5-го при ясном небе и сильном SSO ветре, поутру было 10°, а вечером 11° холода. По полуденному наблюдению, широта места равнялась 70°30’30», а долгота 1°55′ от Сухарного. После захождения солнца продолжали мы путь на восток. В трех верстах от нашего стана ряды неправильных, весьма высоких зимних торосов загородили нам путь. Вероятно, что сия гряда, как и предшествовавшая ей, обязаны были своим существованием близости древнего льда, на который они опираются. В некотором расстоянии заметили мы особенно высокую, черноватую льдину, столь похожую на скалу, что, несмотря на возрастающие препятствия решились достигнуть до нее и ближе ее исследовать. После трех часов утомительной работы, пробив пешнями дорогу на протяжении 300 сажен, мы достигли, со всеми нартами, до замеченной нами горы. Она вся состояла из описанного выше древнего льда. С вершины ее открылась нам большая часть моря. На север и на восток разветвлялись и тянулись непроходимые цепи торосов, изрезанные щелями и полыньями. На юго-восток лед казался гладким, и щели и трещины встречались здесь реже.

От затруднительной езды между торосами наши провиантские нарты беспрестанно повреждались и сделались почти негодными, а также и собаки обессилили и изнурились. Предвидя частые остановки, я решился отпустить транспортные нарты в Нижне-Колымск, и здесь учредить складку провианта. Мы прорубили во льду отверстие в 2 1/3 аршина глубины и сажени три в окружности, положили туда наши съестные припасы и для защиты их от посещения белых медведей прикрыли оставшимися у нас дровами и снегом. На шести путевых нартах оставили мы провианта только на четырнадцать дней и, кончив нашу работу, отправили шесть разгруженных нарт обратно в Нижне-Колымск. Самому понятливому из нартовщиков дал я на дорогу компас, с употреблением которого несколько ознакомился он во время нашего путешествия. Возвращавшиеся проводники, уже неоднократно отчаивавшиеся когда-либо увидеть еще раз родину свою, были чрезвычайно обрадованы, когда я им сообщил мое приказание, и с такой ревностной поспешностью сделали все необходимые приготовления, что до восхода солнца могли уже отправиться в путь. Все наше общество состояло теперь только из 10 человек, на шести нартах. Вместо унтер-офицера Решетникова, предводительствовавшего возвращавшимися нартами, остался у нас купец Бережной.

Апреля 6-го поутру, при свежем юго-восточном ветре, термометр показывал только 6°, а вечером, при резком восточном ветре, 15° холода. Во всю ночь слышались треск ломающихся льдов и глухой шум, подобный отдаленным перекатам грома.

Цепь высоких зимних торосов, по направлению на SO, составляла южный предел вновь образовавшихся полыней и открытого моря, занимавших весь горизонт от севера к востоку. От сей цепи на юг тянулись другие гряды частых торосов, но лед казался неизрезанным трещинами, и полыней не было видно. Осмотрев окрестности, решились мы следовать по узкой, гладкой полосе льда, изгибавшейся около южного ската сей цепи торосов, надеясь найти здесь возможность проникнуть далее на север. Покрытой хорошим убоем дорогой наши собаки бежали довольно скоро. Влево тянулся беспрерывный ряд торосов, футов в сто вышиной, а направо лежала огромная равнина, усеянная большими и малыми кочками льда. Льдины сии редко превышали величиной кубическую сажень, и все пространство между ними было покрыто глубоким рыхлым снегом, из чего можно было заключить, что окружавшие нас торосы образовались в прошлую осень и с тех пор не подвергались ломке, ибо в противном случае лежавший на них снег не мог бы существовать. Впредь такого рода торосы буду я называть в описании моем осенними. Ледяной хребет, влево от нас стоявший, образовался, повидимому, очень недавно, и потому принадлежал к весенним торосам. Тщательно осмотрев ломку льдин и сравнив их с направлением, величиной и видом трещин и полыней, простиравшихся к северу от сей цепи торосов, я объяснял себе следующим образом ее происхождение: вся поверхность моря, к северу от осенних торосов лежащая, покрылась зимой гладким льдом и твердым снегом. Но весной, от ветров я волнения, лед разломался на многие отдельные, малые льдины, и они были брошены и надвинуты на осенние торосы, еще не ослабленные трещинами. Многие большие плавающие льдины попали притом под торосы, а другие были выкинуты на них, и от того вся юго-западная сторона хребта сделалась покатой, но осталась гладка и покрыта глубоким снегом, а северо-восточная, напротив, спускалась перпендикулярно с высоты слишком в 100 футов, состоя из множества весьма разнообразных, одна на другую нагроможденных льдин. На верху хребта лежали различные большие и малые, ледяные глыбы, почти вися там и держась непонятным образом. Между прочим заметили мы огромную льдину, величиной, по крайней мере, в 1000 кубических футов; прикреплялась она к кочке не более 8 кубических футов в объеме, но должно полагать, что держалась очень крепко, ибо недавние сильные бури не могли ее опрокинуть. Прилагаемый здесь рисунок даст некоторое понятие о странном образовании сего замечательного хребта. Правая сторона изображения представляет гладкую юго-западную сторону льдов, а левая — северную, состоящую из нагроможденных льдин.

На покатой юго-западной стороне заметил я горизонтальную трещину около полуаршина шириной. Сие отверстие дало мне возможность ближе освидетельствовать внутреннее образование льдин. Верхний слой их был до 11 футов толщиной и состоял из нескольких параллельных пластин, каждая около 3/4 аршина в толщину.

В тринадцати верстах от нашей складки провианта принуждены мы были объезжать несколько полыней. Море было здесь 12 сажен в глубину, а дно его, как прежде, состояло из зеленоватого глинистого ила. Мы следовали на SO 60°, вдоль по скату хребта, около 29 верст и, не найдя выхода иа север, остановились на привал в 300 саженях от недавно взломанного льда. При довольно резком восточном ветре лед под нами беспрестанно колебался, а на северо-востоке слышали мы треск сшибавшихся ледяных громад. Полуденное наблюдение дало нам 71°15’9″ широты: счислимая долгота равнялась 2°20′ от Сухарного.

Апреля 7-го поутру при ясном небе и холодном восточном ветре термометр показывал 12° холода, а вечером 17°. Мы следовали по прежнему юго-восточному направлению, вдоль вновь взломанного льда. Ледяной хребет постепенно уменьшался и делался более и более неправильным; трещины и полыньи становились чаще; глубина, в 30 верстах от последнего привала, была 11 сажен 5 футов. Образование дна не переменялось. Проехав в сию ночь всего 49 верст, к утру остановились мы отдыхать под 70°55’42» широты и 3°5′ счислимой долготы.

Утро 8 апреля было ясное: при слабом северо-восточном ветре термометр показывал 6° холода. К вечеру небо с южной стороны покрылось густыми черными тучами и холод усилился до 14°. В прежнем направлении проехали мы беспрепятственно еще 10 верст, но здесь огромная щель пересекла нам путь. Она тянулась от NO к SW 30°, правой оконечностью терялась в осенних торосах, а левой сливалась с полыньями и трещинами вновь разломанного льда. Ширина ее равнялась 8 футам, и мы не нашли бы никаких средств переправиться через нее, если бы, к счастью нашему, вблизи не носилось несколько небольших льдин. Мы устроили себе из них сообщение и благополучно перебрались на другую сторону. Здесь, по сделанным наблюдениям, море имело течение на OSO при быстроте в половину узла; глубина его равнялась 12 1/2 саженям. В 22 верстах отсюда увидели мы, к SO 2°, на горизонте Большой Баранов Камень, по нашему счислению, он должен был лежать на SW 3°, в 114 верстах. Остановясь, чтобы объяснить друг другу причины такого различия, мы приметили, по направлению к западу, свежий медвежий след. Две нарты были тотчас опорожнены, и я с мичманом Матюшкиным отправился по следу за медведем. Проехав 10 верст, услышали мы отдаленный, быстро приближавшийся треск. Вскоре удары сделались столь сильны и оглушительны, как будто близкие перекаты грома; лед под нами колебался и расщеливался во все стороны; во многих местах вода выступала на поверхность. Преследование медведя надобно было отложить. Мы поспешили удалиться от того опасного места и соединиться с нашими товарищами. На возвратном пути едва не лишились одной из лучших собак; она была отпряжена для охоты и, пользуясь свободой, бежала в некотором от нас отдалении. По одному из беспрестанно встречаемых здесь оптических обманов, происходящих от преломления солнечных лучей, наши казаки приняли собаку за преследуемого медведя и схватились за ружья; к счастью, один из них во-время еще приметил общую ошибку.

Наши оставшиеся спутники спокойно ожидали нашего возвращения. Ломка льда не доходила до сих мест, и потому решился я сделать здесь привал для отдыха утомленных собак. Мы находились под 70°46 1/2′ широты и 3°22 1/2′ долготы от Сухарного.

На следующий день (9 апреля) при свежем северо-восточном ветре и 12° холода отправились мы далее, по направлению на SO 75°. Проехав пять верст, заметили на краю горизонта, к NO 40°, густую синеву; издали она весьма походила на гористый берег, но при точнейшем исследовании в трубу сходство исчезло, а через полчаса мнимая земля поднялась кверху, и горизонт прояснился.

Чем далее подвигались мы, тем чаще и больше становились торосы, щели и полыньи. Наконец, непроходимые ледяные утесы окружили нас со всех сторон. Все усилия преодолеть такое новое препятствие являлись напрасными, и мы принуждены были ехать обратно по прежней дороге на измученных собаках и поврежденных, санях. Стан наш разбили мы недалеко от вчерашнего.

Апреля 10-го, по случаю праздника пасхи, оставались мы на месте. Угощение наше отличалось только несколькими, нарочно для пасхи сбереженными, оленьими языками и двойной порцией водки. В знак торжества поддерживали мы еще целый день небольшой костер, распространявший радость во всем обществе. Расположась окало огня, провели мы весь остаток дня в бездействии, в разговорах о перенесенных нами трудах и надежде на скорое возвращение. Вероятно, не было прежде примера, чтобы при таком совершенном недостатке всего, что почитается наслаждением, удовольствием, потребностью жизни, общество людей провело целый день так весело и довольно, как провели его мы. К тому побуждал нас хотя небольшой, но ярко пылавший огонек, а главнейше целый день роздыха, в чем как мы, так и собаки наши весьма нуждались.

На другой день нартовщик мой почуствовал сильную боль в крестце, так что мы принуждены были еще целый день простоять на месте. Поневоле проведенное праздно время употребили мы на поправку наших сильно поврежденных нарт. Сегодня, при умеренном северо-восточном ветре, термометр показывал от 6 до 9° холода. Вдали слышался треск ломающихся льдов. Апреля 12-го небо было пасмурно и облачно, но при слабом восточном ветре холод к вечеру усилился до 14°.

Качество и ломка окружавшего нас льда, частые и постепенно увеличивающиеся полыньи, обход коих по огромным торосам становился более и более затруднительным и часто был даже невозможным, и, наконец, крайнее утомление собак уверили меня в невозможности проникнуть далее в настоящем направлении. Потому решился я возвратиться к нашей складке провианта, о целости которого нартовщики наши уже отчаивались. Выбираясь из окружавших нас торосов, направились мы шрямо на запад и вскоре достигли гладкого льда, покрытого хорошим убоем, по которому счастливо проехали 64 версты, остановившись на ночлег у подошвы уединенно стоявшей льдины сажен в 6 вышиной. Четырехстолбовой остров, по счислению лежащий от нас в 38 верстах, едва показывался на горизонте к SW 62°. По полуденному наблюдению находились мы под 70°38’45» широты и 1°45′ долготы от Сухарного.

Апреля 13-го, при ясном небе и сильном северо-восточном ветре, термометр показывал поутру 13°, а вечером 15° холода. Отсюда взяли мы курс на север и, проехав 5 верст, встретили следы наших транспортных нарт, сосланных в Нижне-Колымск от последней складки провианта. Следуя по уезженной дороге, мы перебрались через высокую цепь зимних торосов, лежавшую от NW к О. Проехав всего 50 верст, остановились мы на привал под 71°3’45» широты и 8°00′ долготы от Сухарного.

Апреля 14-го термометр показывал от 9 до 14° холода. Мы продолжали путь, встречая на каждом шагу то старые, то свежие следы белых медведей и песцов: все они шли по направлению к нашей складке провианта. Такое обстоятельство заставило всех нас опасаться, чтобы, несмотря на принятые нами предосторожности, медведи не успели, наконец, проникнуть в наш погреб и расхитить наши запасы. Желая поскорее удостовериться в деле, я поехал на трех лучших нартах вперед к северо-востоку по свежим медвежьим следам. На пути встретили мы несколько берлог, вырытых в снегу, в сажень глубиной; два довольно узких отверстия служат входом в такую пещеру, где с трудом могут поместиться два медведя. У тюленьих продушин во льду замечал я довольно большие кучки снега с отверстием внизу. За такими снежными брустверами стерегут обыкновенно медведи тюленей, просунув в отверстие свою лапу. Едва тюлень вылезет на лед, медведь ударом лапы бросает его далее от продушины, и потом без труда овладевает беззащитным животным. Замечательно, что песцы, забывая всякий страх борьбы со столь огромным зверем, надеясь на быстроту и увертливость свою, всегда найдут средство похитить при сем случав часть добычи из-под лап медведя. Песцы, в полном смысле сего слова, настольники медведей, а потому следы обоих животных всегда попадаются вместе.

После немалых разъездов попали мы, наконец, на нашу прежнюю дорогу, около того места, где ночевали 6 апреля. Медвежьи следы терялись в непроходимых торосах; лед был тут изрезан широкими бесчисленными щелями, и потому решился я следовать по нашей прежней дороге, пославши одну нарту к отставшим товарищам, с тем, чтобы они соединились со мной у нашей складки провианта. Путь представлял нам гораздо более затруднений, нежели мы предполагали. Ледяная поверхность была взломана; замеченные нами за несколько дней прежде горы исчезли, а вместе с тем исчезла и наша прежняя дорога. На каждом шагу огромные полыньи и щели пересекали нам путь. При переправе через одну из трещин восемь собак из моей упряжки упали в воду, и только необыкновенная длина нарты спасла меня и собак от погибели.

После 11-часовой, крайне затруднительной и опасной езды мы достигли нашей складки провианта, который, к общей радости нашей, был невредим. В окрестности видны были многочисленные следы медведей. Вскоре все общество наше соединилось здесь, и мы поспешили вырыть изо льда наши сокровища.

Утомление собак принудило нас продневать 15 апреля на месте. Поврежденные нарты были здесь, сколько возможно, починены, а китовые ребра, снятые на время езды по торосам, снова подвязаны. Поутру, при северном ветре, термометр показывал 11°, а вечером, при западном ветре, только 6° холода. По полуденному наблюдению находились мы под 71°27’35» широты.

Апреля 16-го, при легком западном ветре и 8° холода, мы отправились далее. Сильный внезапный лай собак разбудил нас ночью и уведомил о приближении медведей. Тотчас схватили мы оружие и спешили навстречу неприятелю. Недалеко от стана мы увидели двух медведей необыкновенной величины, и, казалось, они были в нерешимости: нападать ли на нас? Все мы бросились жадно на добычу, но, к несчастью, охота наша была неудачна. Второпях мы худо целили и все дали промахи; собаки были также несчастливы в своих нападениях, а медведи, испуганные выстрелами, побежали в разные стороны. Казак с юкагиром погнались за одним; другие, без всякого порядка и плана, преследовали другого медведя. Напрасно старался я собрать товарищей, чтобы общими силами гнаться за одним медведем. Раздосадованные неудачей, охотники мои не внимали моему зову и вскоре потерял я их из вида. Надеясь отыскать их, вскарабкался я с большим трудом на высокую льдину, но и отсюда увидел только купца Бережного и моего нартовщика Татаринова, первого с ружьем, а другого с копьем: они отдыхали от бесполезной беготни, недалеко от тороса, на котором я находился. Внезапно из-за льдины вышел третий медведь и, увидя меня, намеревался напасть. В руках у меня было заряженное ружье, и я спокойно ожидал того мгновенья, когда зверь полезет на льдину, но, заметив Бережного и Татаринова, он переменил свое намерение и бросился на них. От одного выстрела зависела судьба охотников; подпустив к себе медведя шагов на пятнадцать, они выстрелили; раненый зверь с ревом побежал назад в торосы, оставляя за собой кровавые следы. Около утра все наше общество снова собралось в лагерь, но юкагир и казак не возвращались, так что мы уже начали беспокоиться об их судьбе. Но через несколько часов пришли и они в стан, едва передвигая ноги от усталости. Если бы в таком виде встретились они с медведем, то, вероятно, сделались бы добычей ужасного неприятеля. Так, к общей досаде и сожалению, кончилась наша неудачная охота. Мы и собаки до того утомились, что принуждены были оставаться целый день на месте.

Апреля 17-го поутру было пасмурно, и термометр показывал 5° холода, а к вечеру легкий восточный ветер нанес мелкий снег; мороз усилился до 7°. Около солнца образовались три круга. Мы поспешили нагрузить нарты и отправились в путь на запад. В 9 верстах отсюда пересекли мы нашу прежнюю дорогу в том месте, где находились на ней 1 апреля. Выбравшись из торосов, выехали мы на ледяную равнину, покрытую хорошим сырым снегом, по которому нарты наши с помощью китовых ребер скользили легко и весьма быстро. Проехав таким образом 41 версту, остановились мы на ночлег под 71°25’53» широты и 0°43′ долготы от Сухарного. На следующий день мороз усилился. Поутру, при свежем восточном ветре и облачном небе, термометр показывал 16°, а вечером 18° холода.

Сия часть Ледовитого моря осмотрена была в 1810 году Геденштромом, а потому дальнейшее путешествие здесь казалось мне бесполезным. Находясь по счислению в меридиане Четырех-Столбового острова, я решился отыскать те острова, которые мы с него видели, и взял курс на юг. Апреля 18-го проехали мы 42 версты, несмотря на сильный ветер, затруднявший бег собак и даже неоднократно их опрокидывавший. К этому присоединилась густая метель, затемнявшая воздух до того, что в нескольких шагах не было возможности различать предметы.

Опасаясь разлучиться с товарищами, мы связали нарты наши попарно и вожатых собак задних нарт привязали к передним. Таким образом, ехали мы целый день, сами не зная куда и направляясь единственно по компасу. Не найдя вблизи ни торосов, ни отдельных льдин, принуждены мы были остановиться ночевать на открытой снежной степи, ничем не защищенной от ветра. Разбить палатку или развести огонь было невозможно, и эта ночь, без сомнения, была самая неприятная и трудная из всего нашего путешествия. При 11° холода мы были совершенно предоставлены ярости бури и вьюги, не имели огня согреться или приготовить себе чаю, утоляя жажду снегом, а голод сухими сухарями и затхлой рыбой. Так провели мы шесть бесконечных часов на наших узких нартах, нетерпеливо ожидая минуты, когда можно будет отправиться в путь. Но прежде того предстояла еще нам трудная и скучная работа выгребать из-под снега собак и нарты. Наконец, мы поехали, направляясь далее на юг и, надобно признаться, несколько опасаясь, что не найдем Четырех-Столбового острова при пасмурной погоде и продолжавшейся метели. К общей нашей радости получили мы здесь новое доказательство верности нашего счисления, ибо не более, как в пяти верстах увидели мы Четырех-Столбовой остров, и взятый нами за два дня курс привел нас прямо к бухте на северном берегу его, где мы и остановились, проехав в сей день всего 52 версты. После перенесенных в прошедшую ночь трудов и лишений наше положение казалось нам самым роскошным. Под защитой высоких, крутых берегов палатка наша стояла спокойно и безопасно, а лежавший вблизи в довольном количестве наносный лес позволил разложить два больших костра и просушить несколько наши промерзшие шубы и платья. Жадно наслаждались мы приятным ощущением теплоты, и скоро, за горячим супом, забыли все перенесенные труды и голод. Только мысль о безуспешности наших усилий и недостижении цели путешествия помрачала общее удовольствие.

На другой день, при свежем северо-восточном ветре и 10° холода, поехали мы на NW 65°, к замеченному в сем направлении острову, где в небольшой бухте нашли также значительный запас наносного леса. Здесь неожиданно услышали мы веселое щебетанье первых предвестников весны. Трудно изобразить, какое неописанно приятное впечатление произвели их немногие веселые звуки на нас, сроднившихся, так сказать, с могильной тишиной снежных пустынь.

Для скорейшего окончания описи сей купы островов разделил я нашу экспедицию на две части — мичман Матюшкин поехал к югу, а сам я к северу. Описав три острова, по направлению меридиана лежащие, к ночи соединились мы на северной оконечности среднего из них. Сильный северо-восточный ветер при 11° холода поднял густую метель и удержал нас целый день — 22 апреля — на месте. На другое утро погода не переменялась, и я решился, не теряя времени, продолжать путь. Описав крайний на запад остров, ночь провели мы на его северо-западной оконечности.

Образование берегов сей купы ясно может быть усмотрено на составленной нами карте Медвежьих островов, почему ограничиваюсь я здесь только краткими замечаниями.

Первый из Медвежьих островов, называемый Крестовым {Далее будут изложены причины сего названия.}, самый большой и высокий из всей купы. Он заметен по двум горам, из которых южная занимает середину острова и отличается закругленной вершиной. Восточные и северные берега его, по большей части, круты, а местами скалисты. По южной, более покатой стороне острова течет в море маленький ручей; западный берег, совершенно отлогий, состоит из крупного песка. Только в небольшой бухте на северозападной оконечности острова нашли мы наносный лес, состоявший, по большей части, из лиственицы и тополей, и только изредка в нем попадались сосновые бревна. Множество берлог и нор доказывает, что остров часто посещается медведями, волками и песцами, но коренными обитателями острова, по крайней мере по числу, казались нам полевые мыши. На южном берегу видели мы несколько оленей. Место нашего ночлега на острове, означенное на карте якорем, находится, по наблюдению, под 70°52’14» широты, а тригонометрически выведенная долгота равняется 1°21′ к западу от Сухарного.

Второй остров имеет вид кургана, сложенного из множества гранитных громад и осколков разной величины. Он до двухсот сажен в длину и полтораста в ширину. На нем лежало несколько полуистлевших лиственичных бревен. Сия громада камней, не показанная на карте Леонтьева, вероятно, была тогда заставлена высокими торосами, которые и ныне со всех сторон окружали ее.

Третий остров возвышен, но гор на нем нет. На южном берегу его несколько незначительных утесов; постепенно возвышаясь на запад и восток, они вдаются довольно далеко в море. В бухтах берега отлоги. На северной стороне восточного мыса находится вырытый в земле погреб, внутренние стороны которого обставлены обтесанными бревнами. Глубокий снег, наполнявший весь погреб, и краткость времени не позволили нам сделать здесь какие-либо разыскания, а недалеко оттуда, на берегу, нашли мы весьма старое весло, похожее на употребляемые юкагирами на ветках. Тут лежало также несколько оленьих рогов и человеческих костей, но черепов мы не могли, однакож, найти.

На северо-восточной стороне четвертого острова возвышаются два продолговатые, в направлении на NW, параллельные между собой горы. Они соединяются возвышенной перемычкой; от восточного берега весьма удобно приехали мы через нее к бухте на северо-западной стороне острова. В местах, обнаженных ветрами от снега, грунт земли состоит из тонкого слоя земли и крупного песка. Впрочем, весь остров завален обломками каменной породы, из которой сложены описанные выше столбы шестого острова. Такого же образования и скалы, отвесно спускающиеся в море на северном берегу, а южный берег состоит из крутых земляных холмов, наполненных мамонтовыми костями. В бухтах лежало много наносного леса. По нашим наблюдениям северная оконечность сего острова под 70°46’35» широты; магнитная стрелка склонялась здесь на 14° к востоку.

Пятый остров довольно возвышен Крутые, утесистые берега его одного образования с западными скалами шестого острова. Здесь заметил я некоторые признаки колчедана (Scliwal felkiess).

Шестой, или Четырех-Столбовой остров описан выше.

На ночлеге 23 апреля один из нартовщиков уверял нас, будто, «за несколько лет прежде находился он на первом из Медвежьих островов, лежащем в 30 верстах от устья речки Крестовой, и потому получившем название «Крестовый остров». Далее утверждал рассказчик, что остров сей невелик, совершенно круглый и нимало не похож на тот остров, где мы ночевали. В противность убеждений нартовщика, следуя карте Леонтьева, именно находились мы на Крестовом острове. Трудно было предполагать, чтобы к западу от него лежал еще остров, доселе не замеченный. Туман и беспрерывная метель препятствовали нам теперь видеть отдаленные предметы. На следующее лето штурман Козьмин, описывая берега Ледовитого моря между устьями Колымы и Индигирки, имел случай убедиться в неосновательности рассказов нартовщика: с Мало-Чукочьего мыса и возвышенных берегов близ устья Крестового ручья видел он остров, который проводники туземцы называли Крестовым. Остров сей действительно имел вид кругловершиннои горы, и по взятым тогда пеленгам оказалось, что сия гора находится не на острове, впереди Крестового лежащем, а за ним, именно на том, который мы так назвали и описали. Впрочем, для окончательного розыскания сего обстоятельства отправлял я впоследствии, зимой 1823 тода, Козьмина осмотреть часть моря, лежащую между нашим путем и курсом Геденштрома в 1810 году. Выехав из Нижне-Колымска 23 января на двух нартах, с провиантом на четырнадцать дней, 5 февраля при 28° холода Козьмин вступил из устья реки Агафоновки на морской лед и к ночи достиг острова, того самого, который Геденштром видел летом и мы ныне описали. Здесь Козьмин переночевал. На следующий день поехал он на север, и 9 февраля, без больших препятствий, достиг 71°58′ широты. Во премя всей поездки путешественники много терпели от холода; термометр постоянно показывал 30°, а в последние дни, на возвратном пути их, мороз усилился до 32° так, что собаки изранили себе ноги на твердо замерзшем снегу. Осмотрев с острова горизонт и не открывши ничего примечательного, кроме легкой синевы на севере, Козьмин возвратился на средний из Медвежьих островов и оттуда прямым путем поехал в Нижне-Колымск, куда и прибыл 17 февраля.

Сия поездка ясно обнаруживает неосновательность вышеприведенного рассказа нартовщиков и служит новым доказательством верности наших наблюдений как относительно Медвежьих островов вообще, так и Крестового особенно. Поэтому, возвращая ближайшему к материку, первому Медвежьему острову, прежнее его название Крестового, наименовал я остальные острова купы, применяясь к их расстояниям от берегов твердой земли — вторым, третьим и т. д., так что Четырех-Столбовой получил имя шестого острова.

После отступления от хронологического порядка, необходимого для окончательного описания купы Медвежьих островов, обращаюсь к нашему путешествию.

Хотя я был уверен в несправедливости показаний нартовщика, однакож, желая употребить все средства для узнания истины, решился ехать к Крестовому мысу, который по карте Леонтьева лежит на SSW 1/2 W от острова того же имени. По мере нашего удаления от места ночлега попутный нам ONO ветер крепчал; с тем вместе поднялась густая метель. Но, несмотря на то, по гладкой дороге в короткое время проехали мы 44 версты. Здесь внезапно заметили мы, что едем уже не по льду, а по твердой земле, и сначала полагали, что открыли искомый остров. Радостный крик одного из нартовщиков, нашедшего свою собственную ловушку {Каждый из здешних охотников ставит на своих ловушках особенный значок, которым они отличаются от других.}, уверил нас, что мы находились уже на твердой земле. Метель продолжалась и препятствовала различать даже ближайшие предметы, но нартовщик, здешний уроженец, узнавал каждый холм, каждую кочку и объявил нам, что мы находимся недалеко от реки Агафоновки, подле устья которой построен балаган. Несмотря на непогоду, нартовщик привел нас к балагану, где, после долгого времени, мы провели первую спокойную ночь под защитой четырех стен.

Совершенный недостаток в съестных припасах и приближение весны делали невозможным дальнейшее исследование льда. Я решился кратчайшей дорогой ехать в Нижне-Колымск. На возвратном пути пытались мы описать сию часть берега, но непогода и продолжавшаяся вьюга делали нашу работу безуспешной. Северовосточный ветер беспрестанно крепчал, и густой снег затемнял атмосферу. Впрочем, такая погода нисколько не затрудняла наших проводников. По необозримой, однообразной пустыне ехали они с непонятной для нас уверенностью и счастливо достигли балагана, построенного на мысе при устье реки Большой Чукочьей в 43 верстах от нашего последнего ночлега. Здесь мы переночевали.

На другой день (26 апреля) переехали мы через Чукотскую гору в Якутской виске {Виской называется здесь каждая река, вытекающая из озера.}, около 24 верст. В 6 верстах отсюда, на Якутском озере, был у одного из наших проводников зарыт во льду запас рыбы; она сохранялась в углублении, покрытом сверху льдинами, засыпанными снегом и залитыми водой, но с таким искусством, что поверхность озера оставалась совершенно гладкой. Пока хозяин угощал все общество, мимо нас пробежало стадо оленей; несмотря на изнурение, собаки с лаем и визгом бросились за ними, и с большим трудом удалось нам собрать и привести в порядок наши упряжки, без которых мы были бы принуждены окончить путешествие пешком, таща на себе нарты и поклажу.

От озера проехали мы 15 верст, по тундре, до поварни на Коньковой виске, построенной в 13 верстах от ее устья. Отсюда проехали еще 15 верст и переночевали в трех балаганах на Убиенной виске.

Апреля 27-го погода переменилась: снег перестал. Но вместо того поднялся резкий юго-западный ветер и холод усилился до 15°. От Убиенной шла хорошо уезженная дорога, через Чукотское озеро к Ненаселенной деревне, на реке Малой Чукочьей; все местечко сие состоит из пятнадцати хижин и полуразвалившейся казармы. Зимой все строения стоят пустые и заносятся снегом, а летом собирается сюда несколько семейств на рыбную ловлю. Проехав всего 72 1/2 версты, к ночи достигли мы Походска. Несмотря на бедность и незначительность селения, вид его произвел на нас самое приятное впечатление. Местами снег уже стаял от действия солнечных лучей, и земля, покрытая прошлогодней травой, показывалась из-под него; трубы домов, дымились; за ледяными стеклами тускло мерцали огни — мы снова были среди людей. Вскоре лай собак возвестил о нашем прибытии, и из всех дверей раздались радостные приветствия. После долгого странствования по ледяным пустыням, среди беспрестанных трудов и лишений, мы вступили наконец, в жилую, теплую хижину, могли сбросить с себя тяжелые, промерзшие шубы, отдохнуть и согреться подле пылающего очага. Гостеприимные хозяева угощали нас всем, что только было у них лучшего, и, между прочим, недавно застреленными куропатками. День сей был для нас истинным праздником; мы наслаждались им, как счастливым днем жизни, и часть ночи провели в разговорах с хозяевами.

На другой день поехали мы далее и 28 апреля благополучно достигли Нижне-Колымска, после 36-дневного отсутствия. Во все время, не переменяя собак, проехали мы около 1210 верст по лабиринту торосов и опасных полыней.

 

 

 

Наступила весна, и с ней появились обыкновенные в конце каждой зимы недостатки съестных припасов и болезни. Ежегодные горькие опыты не могут истребить между жителями здешних стран вкоренившейся в них беспечности. Они разделяют свои припасы так, чтобы их было достаточно от конца настоящего лета до начала будущего, а потому позднее наступление летнего времени года всегда влечет здесь за собой голод и недостатки. Так случилось и ныне. Когда Колыма освободилась от льда, все жители местечка поспешили на летовья к берегам рек, более других изобильные рыбой и посещаемые перелетными птицами.

В прошлом году уверился я, что здешние жители не в состоянии удовлетворять всем потребностям экспедиции, и потому решился собственными средствами заготовить нужное количество съестных припасов для нас и для корма наших собак. По последнему зимнему пути на все изобильные рыбой реки послал я работников с сетями и неводами. Главным сборным местом и центром нашего рыбного лова назначена река Малая Чукочья, всего менее посещаемая здешними промышленниками. Туда отправилось большое число работников под надзором сотника Татаринова.

Кроме того, нынешним летом предположено было исполнить следующие работы: 1) одному отделению, на лошадях описать берега Ледовитого моря между устьями рек Малой Чукочьей и Индигирки; 2) другому на лодке описать устье Колымы; 3) у Большой Баранихи построить, жилую избу и чулан для зимней экспедиции и, наконец; 4) доктор Кибер, оправившись от болезни, хотел посетить берега рек Большого и Малого Анюев.

Странным покажется, что мы решились опись берегов Ледовитого моря производить на лошадях, но олени, хотя самые обыкновенные домашние животные тунгусов, так слабы, что летом не могут выдерживать больших переездов, а потому и неспособны для подобного путешествия. С другой стороны, мели, на многие версты окружающие берег, препятствуют описывать его на лодке, не говоря уже о том, что малое судно беспрестанно подвергается опасности разбиться или быть раздавленным огромными льдинами, целый год в сих краях носящимися. Таким образом, ближайшее соображение местных обстоятельств заставило нас предпринять путешествие на лошадях, которых, а равно и проводников, подрядились нам доставить средне-колымские якуты.

Опись морского берега предоставил я мичману Матюшкину, а сам хотел на лодке осмотреть устье Колымы. С знакомцем нашим купцом Бережным, отправлявшимся на лошадях в восточные тундры на промысел мамонтовых костей {По всей Сибири, особенно в северо-восточных и северных частях ее, в глинистых холмах, тундрах и на берегах рек находят множество мамонтовых клыков или рогов и костей. Лучшее время добывать сии остатки допотопных животных — начало лета, когда выступившие из берегов реки размывают прибрежные холмы. Тогда жители отправляются к изобилующим мамонтовыми костями местам. и обыкновенно возвращаются с богатой добычей. Купец Бережной производил сей промысел в самом большом объеме.}, послал я унтер-офицера Решетникова и двух плотников, поручив им выстроить при устье Большой Баранихи хорошую поварню с чуланом и сенями.

Между тем лодка, которую начал строить Козьмин во время нашей второй поездки по льду, была почти готова. Ему удалось отрыть из-под снега достаточное число кокор для шпангоутов, устроить большую стоячую пилу, научить работников действовать ею и, наконец, несмотря на недостаток пособий и готовых материалов, к концу мая построить лодку. Точность в отделке всех частей свидетельствовала как об искусстве и терпении мастера, так и о понятливости работников.

Мая 25-го взломало на реке лед, а на следующую ночь шел первый дождь и оживил растения. На берегах и скатах появилась трава, и кустарники покрылись почками и листьями. Теплота воздуха заметно усилилась: термометр показывал от 10 до 16’°; прозябаемые, видимо, распускались и росли. После долгой, утомительной зимы вид внезапно, так сказать, оживающей природы представлял особенную прелесть. В селении явилась необыкновенная деятельность, все спешили воспользоваться и вполне насладиться кратким благоприятным временем года. Но недолго была на то возможность: с 4 июня показалось такое бесчисленное множество комаров, что мы снова удалились в наши тесные избы. Перед окнами и дверями беспрерывно горели дымокуры и костры, и мы лучше решались сидеть в комнатах в дымной атмосфере, нежели дышать свежим воздухом и подвергаться укушениям бесчисленных насекомых. Мы радовались, когда суровый северный ветер охлаждал температуру. Июня 9-го термометр почти внезапно упал с 12° на 2 1/2° и хоть на некоторое время прогнал жадных кровопийц. Мы спешили из острога и с ружьями за плечами бродили по целым дням в окрестности, среди кустарников и болот. Обыкновенно поздно вечером возвращались мы домой с богатой добычей диких уток и гусей. Первые перелетные птицы появились здесь 29 апреля и с тех пор в бесчисленных стаях беспрестанно тянулись с юга на север. На скатах речных берегов, где они спускались на землю, толпами сторожили их здешние охотники.

Июня 11-го разлившаяся река вступила в берега свои. Мы спустили на воду наш новопостроенный катер и дали ему имя «Колыма». По килю был он 14 футов и конструкцией походил на грузовой баркас. Паруса сшили мы из найденных в здешних магазинах парусов экспедиции капитана Биллингса. Якорь сковали мы сами. Кроме того, для переправы через неглубокие места построили мы еще род юкагирской ветки, но только в большем размере, поднимавшей трех человек.

Все приготовления к нашим экспедициям были кончены. Якуты обязались доставить потребное число лошадей и проводников в Малое Чукотское, откуда предполагалось начать опись морского берега. Шлюпка была нагружена и готова к отплытию. Мичман Матюшкин и штурман Козьмин должны были начать свои работы от реки Чукочьей, а доктор Кибер желал нас проводить до ближайшей деревни, и потому 17 июня, под вечер, отправились мы все вместе на шлюпке, при свежем NNO-м ветре, вниз по Колыме {Быстрота течения Колымы равняется здесь 3/4 узла.}, которая против острога шириной на три версты. Ветер постепенно скрепчал так, что с трудом лавировкой подвигались мы вперед и в пяти милях от Нижне-Колымска принуждены были причалить к восточному берегу реки, недалеко от устья ручья Татариновки.

Когда приближались мы к берегу, собака наша выскочила из лодки в воду, запуталась головой в висевших веревках и, вероятно, задушилась бы, если бы Матюшкин не отрезал веревку. Торопясь спасти жизнь нашему верному товарищу, Матюшкин вместе с веревкой отрубил себе часть большого пальца с ногтем. Рана была сильна и от небрежности могла сделаться опасной, а потому, по требованию доктора Кибера, я отправил с ним раненого обратно в Колымск для излечения. Проводники приняли такое происшествие за несчастное предзнаменование, а нас заставило оно переменить план работ. Штурман Козьмин должен был один предпринять опись берега Ледовитого моря, и доктор Кибер отложил свою поездку на Анюй.

Отправив больного, мы продолжали путь вниз по реке и 26 июня прибыли к устью Малой Чукочьей. В деревнях Черноусове и Походске получили мы благоприятные известия, что рыбная ловля идет удачно. Все дома были обстроены вешалами из шестов для просушивания рыбы. Существование большой части здешних жителей зависит единственно от удачи летних промыслов, а потому употребляют они все усилия обеспечить себя ими. Обыкновенно целая деревня или общество из нескольких лиц устраивают для лова поперек реки плетень с небольшим отверстием в середине, а против него ставятся корзины и невода всех участников, попеременно, на 24 часа на долю каждого. Корзины (мережи) в течение такого времени несколько раз осматриваются, и добыча разделяется по равным частям между участниками.

Подобная ловля чрезвычайно малосложна и так легка, что исполняется обыкновенно женщинами и детьми; мужчины, устроив плетень и приготовив все нужное, спешат на охоту, — промысел не менее необходимый для пропитания. Одни идут на карбасах {Карбасами называются здесь особого рода грузовые лодки, поднимающие иногда до 50 пудов. Они выдалбливаются обыкновенно из одного бревна. Для того берут самые здоровые толстые деревья из рода топольных осин. Верхне-Колымск славится своими карбасами. Суда сии плоскодонны и для быстрого плавания не годятся, но обыкновенно употребляются при рыбной ловле. Вообще постройка как карбасов, так и описанных выше шитиков, а равномерно способ управления сими судами доказывают, что жители Колымского округа имеют еще весьма ограниченные понятия о судоходстве.} в изобильные дичью места и обыкновенно возвращаются с богатым грузом гусей и уток, которых отчасти стреляют, отчасти бьют палками. Другие на лошадях отправляются в тундры за оленями. Охотники выезжают вдвоем, и, кроме хорошо обученных собак, каждый привязывает к своей лошади ветку. Главное искусство ловца состоит в том, что надобно заставить оленя броситься в воду и плыть на другой берег. Тогда охотники на своих ветках легко догоняют медленно плывущее животное и убивают его поколюгами. Иногда охотники удаляются от своих жилищ на несколько дней езды и не всегда бывают в состоянии привезти домой убитого оленя; в таком случае зарывают его в землю, которая в известной глубине никогда не оттаивает. Там оставляют добычу до первой санной дороги; нередко, однакож, волки предупреждают хозяина, и вместо оленя находит он одни кости его.

Недалеко от деревни Чукочьей, совсем неожиданно, встретили мы целое стадо оленей: избавляясь от жары и комаров, олени стояли по горло в воде. Ветвистые рога их издали походили на густой кустарник. Провожавшие нас юкагиры тотчас бросились в ветку и погнались за оленями, но, не имея необходимого для охоты оружия, они закололи только двух ланей. Мы из шлюпки подстрелили большого оленя; остальные выплыли на берег и скрылись в тундре.

В Малом Чукочьем, к досаде нашей, не нашли мы ни якута, ни заказанных лошадей, но зато были обрадованы известием, что рыбная ловля идет очень удачно и обещает богатую добычу. Все вешала были наполнены просыхавшей рыбой, и тотчас принялись мы за постройку новых. Большая часть наловленной рыбы была из рода сельдей и чиров.

Наконец, 1 июля приехал якут с пятью лошадями и сказал нам, что более такого количества собрать было невозможно. Из пяти лошадей только две были столь сильны, что могли везти палатку, припасы, инструменты и пр., а остальные были так слабы, что едва годились для верховой езды. Пс многочисленным затруднениям и опасностям предстоявшего путешествия через безлюдные пустыни, перерезанные выступающими из берегов реками, не мог я решиться отправить столь малый отряд, если бы не вполне был уверен в опытности и усердии штурмана Казьмина. Получив от меня инструкцию, отправился он 2 июля в путь в сопровождении якута и молодого казака. Для переправы через реки привязали проводники к лошадям своим ветки.

Люди, посланные на карбасе вниз по Чукочьему протоку для стрелянья гусей и лебедей, возвратились с печальным известием, что проток покрыт еще твердым льдом. Такое обстоятельство заставило меня оставаться здесь в ожидании перемены ветра, который постоянно дул от N или NW и, следственно, напирал в реку морской лед. Уверившись в невозможности проникнуть через устье на лодке и не желая терять здесь времени без всякой пользы, решился я оставить пустынную страну, где на необозримом пространстве не только нет деревьев и кустарников, но даже и зеленая трава изредка нарушает утомительное однообразие. Во все время моего здесь пребывания резкий северный ветер наносил холод, так что земля в половине июля месяца часто покрывалась на несколько дней снегом.

На шлюпках отправился я вверх по реке, занимаясь на пути определением и осмотром самых приметных пунктов. При мне были только два человека; матроса оставил я в Чукочьем для охоты, а остальных распустил по домам. Июля 18-го причалили мы к берегу недалеко от устья речки Крутой, в параллели Сухарной Сопки, положение которой хотел я определить наблюдением. Здесь, среди ивового кустарника, разбили мы палатки и для защиты от комаров развели на подветренной стороне дымный костер.

Казалось, что в это путешествие должен я был испытать всякого рода неудачи. Разные препятствия и неблагоприятные обстоятельства отняли у нас много времени, а здесь едва было не лишился я плодов работы целого года. Чистую воду для питья и похлебки должно было брать с середины реки. Мы отправились за ней, но, надеясь на безветрие, не почли необходимым при отъезде потушить костер. Едва лодка удалилась от берега, внезапный порыв ветра бросил пламя костра на палатку, и, прежде нежели мы прибежали туда, она и все наши вещи уже обнялись пламенем. Потеря была чувствительна, но могла сделаться невознаградимой, если бы мне не удалось спасти от огня обитый кожей ящик, где хранились все наши журналы, описи, карты и инструменты. К счастью, огонь не коснулся еще их, и все было цело.

Столь неприятное происшествие, лишив нас всех дорожных потребностей, заставило поспешить возвращением в Нижне-Колымск. Июля 20-го прибыл я туда и застал еще Матюшкина и Кибера, приготовлявшихся к путешествию на берега Анюя. Доктор советовал мне, для облегчения ревматической боли, провести остальную часть лета в Средне-Колымске, говоря, что не столь суровый климат и легкая пища будут мне гораздо полезнее всех лекарств. Июля 25-го отправились мы из Нижне-Колымска. На шлюпке, при попутном ветре, поплыл я вверх по реке.

По мере удаления от острога и низменности, подверженной суровому влиянию Ледовитого моря, страна оживляется и постепенно теряет однообразие пустыни. Здесь обитают трудолюбивые средне-колымские якуты. В самом северном селении сего народа, Низовом Олбуте, в 150 верстах от Средне-Колымска, оставил я 2 августа лодку и верхом поехал во внутренность страны. После унылых ледяных пустынь, среди которых провел я столько времени, раем показались мне здешние поля, с их тучными пастбищами, многочисленными стадами и лиственичными и ивовыми рощами. Все дышало здесь жизнью. Особенно роскошны были прозябения в так называемых олбутах, или высохших (по-здешнему — вытечных) озерах, которые, сколько известно, только в северной Сибири так часто встречаются. Олбуты суть не что иное, как равнины, при весенних разливах рек, покрывающиеся водой и образующие множество больших и малых озер, по большей части весьма изобильных рыбой. Зимой иногда от сильных морозов в земле происходят щели и трещины, и нередко тянутся они от подобного озера до ближайшей реки, куда истекает вся озерная вода.

Течение начинается обыкновенно зимой и бывает столь быстро, что не перестает и в самые сильные морозы. Дно подобного озера, утучненное илом, прорастает вскоре потом густой, сочной травой, и якуты поспешают поселиться подле него со своими стадами. Оттого наслеги, т. е. селения, где живут отдельные роды якутов с своими начальниками, называются олбутами {Еще примечания достойное явление замечено между озерами, лежащими около Алазейского селения. Зимой, при сильных морозах, вода из сих озер, без всяких побочных истоков, с шумом и мгновенно исчезает, оставляя обсохшее поле, изрезанное глубокими и широкими трещинами. Такое странное явление происходит от особенного свойства почвы здешних тундр, и, сколько мне известно, в других странах его не замечено. Здесь, под нетолстым слоем земли, на котором произрастают травы, кустарники и деревья, всегда лежит лед, более или менее перемешанный с землей. Во многих местах, в глубине четырех сажень находил я последовательно горизонтальные слои чистого льда и замерзшей земли, первые до одного, а вторые до трех футов толщиной. Подобного образования левый берег Колымы, оба берега Алазеи и дно всех вытечных озер. Необходимое следствие весеннего разлития рек, что при внезапно наступающих сильных морозах земля, напитанная водой, трескается, как зимой трескаются деревья и даже камни, если они проникнуты водяными частицами. Вероятно, оттого образуются на днах озер глубокие трещины, куда утекает вся вода.}. Летние жилища сего народа, деятельного и веселого, их домашняя патриархальная жизнь, цветущие окрестности с бесчисленными стадами представляли для меня особенную прелесть. Летовье Сыгли-Этарг, где жил богатый якут со всеми своими домочадцами, стадами рогатого скота и конскими табунами, особенно мне понравилось. Главный урос окружали меньшие палатки родственников начальника; все было обнесено заколом, куда на ночь загоняли стада. Здесь все показывало изобилие и напоминало патриархальное согласие и чистоту нравов. Радушный прием, теплый воздух долин, защищенных холмами и рощами от сурового влияния ветров, изобилие свежей легкой пищи и, наконец, совершенное спокойствие духа, в отдалении от всех забот, побудили меня провести здесь остаток лета и собрать силы для перенесения новых трудов предстоящей зимы.

Здесь встретил я 82-летнего якута, крестника лейтенанта Лаптева, в 1739 году объезжавшего берега Колымы. Старик был здоров и бодр, сам исправлял еще все домашние работы, ездил верхом и загонял свои стада и, кроме того, был он страстный охотник до чая и пунша. Жена его была из русских, и потому не только хорошо говорил он, но читал и писал по-русски, так что с ним провел я много приятных и занимательных часов. Он жаловался на невежество своих земляков и полагал, что предки их были гораздо образованнее. По его мнению, якуты утратили искусство писания, а вместе с тем и средства к дальнейшему образованию своему при разлучении от единоплеменных им татарских орд. Также утверждал он, что якуты обитали некогда в странах, далеко отсюда на юг лежащих, и доказывал свое мнение тем, что в древних народных песнях и преданиях упоминается о золоте и драгоценных камнях, о львах, тиграх и других предметах, совершенно неизвестных нынешним якутам, жителям полярных стран. Подробностей о прежнем состоянии и древней отчизне своего народа старик не знал оттого, что они сохранялись только в преданиях, которые исчезли вместе с шаманством при введении христианской религии. Напротив того, он много и основательно рассказывал о настоящем своих земляков, беспрестанно усиливающейся страсти их к тяжбам, и гибельном пристрастии к крепким напиткам (сам он, впрочем, страстно любил их), чему приписывал и бессилие и недолговечность нынешнего поколения якутов, из которых никто не достигает и 100 лет. Жаловался он также на дурной климат, частые неурожаи сена и многочисленность волков, нередко истребляющих целые стада.

О древнем состоянии здешней страны узнал я из рассказов старика и других туземцев только следующее:

Якуты, живущие на берегах Колымы, не суть первобытные обитатели сих стран. Прежде жили здесь четыре народа: омоки, шелаги, тунгусы и юкагиры. Омоки, оседлые рыбаки, и шелаги, кочевавшие со стадами оленей, погибли частью в битвах с пришельцами, частью от заразительных болезней, так что от сих двух народов сохранились только одни названия. Юкагиры также ныне малочисленнее и слабее прежнего. В древности кочевали они со своими оленями, но большая часть их от поветрий и других бедствий лишилась стад и ныне живет в бедности, питаясь рыбой по берегам рек. Немногие, сохранившие оленей, удалились с ними на прибрежные тундры Ледовитого моря. Одни только якуты сделались многочисленнее; своим трудолюбием и терпением водворили они скотоводство и коневодство в стране, по качествам климата и почвы казавшейся к тому совершенно неспособной. Якуты, можно сказать проложили путь в сии дикие пустыни смелым последователям Ермака, которые ввели здесь христианскую религию и избавили многочисленный и суеверный народ от варварских обычаев шаманства {Между прочим было здесь обыкновение привешивать новорожденных детей женского пола в корзинах к деревьям, где они и погибали, если не бывали замечены посторонними. И теперь еще во многих семействах есть несколько женщин, спасенных проходящими.}.

Якуты все христиане, и средне-колымский священник ежегодно объезжает все окрестные селения для совершения священнодействий. Особенной ревностью в истреблении шаманства отличался здесь протопоп Слепцов. Он жил здесь около 20 лет, неутомимо преследовал языческие обычаи, бесстрашно открывал, жег и уничтожал идолов и их алтари, так что ныне не осталось почти никаких памятников древнего язычества. Впрочем, шаманы доныне являются между якутами, хотя и тайно, и, несмотря на христианство, имеют довольно много приверженцев. К их помощи прибегают главнейше для открытия пропавшей вещи и также для лечения домашних животных, а нередко и людей. Не знаю, часто ли удаются шаманские средства, но наверное можно сказать, что шаманы долго еще сохранят здесь между народом довольно значительное, так сказать, полицейское и медицинское влияние, тем более, что в сем отношении не только их единоплеменники, но и многие русские охотно ищут их помощи.

Здешние якуты составляют одно племя с живущими в окрестностях Якутска. Язык, жилища, одежда у них одни и те же и одинаковый образ жизни. Главное занятие их — скотоводство, а рыбная ловля и охота суть занятия побочные. Только по окончании сенокоса занимаются они рыболовством и только зимой, обыкновенно на лошадях верхом, углубляются в лес за лисицами или соболями. Иногда удается им убить оленя или медведя. Оружие их составляют лук со стрелами и длинный широкий нож, называемый пальма.

Здешние лошади должны сами себе доставать корм, выгребая копытами траву или мох из-под снега, а потому якуты никогда не косят сена в окрестностях своих зимних юрт. Но с наступлением весны немедленно переходят они на другие поля, изобильные травой, и делают там большие запасы сена для своих стад рогатого скота. Лошадям дают его только за несколько дней до поездки, и потому всю зиму они очень худы и бессильны. Во время сенокоса якуты питаются обыкновенно одним кумысом и выпивают его иногда по целому ведру. Впрочем, несмотря на такую пищу, они не только не хворают, но даже здоровеют.

Благосостояние якутов и даже существование их основывается на стадах рогатого и конного скота, а также зависит от большего или меньшего запаса сена, собранного для них в краткое лето. Деятельность и усилия якутов во время сенокоса превосходят всякое описание. Внезапная и ранняя зима ведет здесь за собой всегда самые гибельные последствия, чему я сам был свидетелем. Августа 22-го холодный, резкий NW ветер нагнал сильный снег, которым покрыло несобранное в копны сено и внезапно превратило лето в зиму. Несчастные жители лишились большей части запасов, приобретенных тягостными трудами. К тому присоединилась еще сильная стужа: озера замерзли, из лесов вышло множество волков и в один месяц задушили они до 80 коров. К дополнению бедствия Колыма от сильных дождей выступила из берегов, и рыбная ловля была неудачна. Всеобщее уныние заступило тогда место беззаботной веселости. Все боязливо ожидали зимы и, уверенные в недостатке корма, заранее уже оплакивали необходимость уменьшить число своих стад.

Раннее наступление зимы заставило меня подумать о возможном пути. Августа 31-го отправился я водой, и провел первую ночь в русской деревне на реке Тимкине (в 40 верстах от Нижне-Колымска). На другое утро (1 сентября) вся река была покрыта льдом, так что с трудом достигли мы на лодке Колымы, по ширине своей и сильному волнению еще свободной от льда. В тот же день прибыли мы в Нижне-Колымск.

Здесь нашел я унтер-офицера Решетникова, и он донес мне, что выстроил при устье Большой Баранихи стан. Во время работы часто подвергался он нападениям белых медведей и заметил, что в окрестностях стана во множестве линяли гуси и лебеди, а море изобиловало гольцами.

Вскоре после того возвратился матрос из Малого Чукочья с известием, что 21 августа Чукотский проток покрылся твердым льдом. Сильные бури и вьюги не благоприятствовали птичьей охоте, но, несмотря на то, удалось ему настрелять довольно гусей и лебедей. Наша рыбная ловля была также очень удачна.

Между тем зима быстро приближалась. Сентября 6-го показались на Колыме большие льдины, а 8-го река стала. Все время шел сильный снег и засыпал безлюдное местечко, обитатели которого не успели еще возвратиться с летних промыслов. В начале лета, как выше было сказано, все жители отправляются на рыбную ловлю, и в Колымском остроге обыкновенно остается только один старый казак для караула в канцелярском доме. На сей год, уединение инвалида разделяла старуха, слишком слабая для летних работ, и они прорыли и протоптали в глубоком снегу тропинку от острога к реке. Таким образом все народонаселение местечка состояло, кроме старой четы, из меня и еще трех служителей экспедиции.

Один за другим возвращались с летних промыслов жителя и с трудом выгребали свои жилища из-под снега, наполнившего даже комнаты, потому что ледяные стекла летом растаяли и ставни не могли удерживать снега, наносимого сильным ветром и вихрем. Известия, привезенные жителями, не были радостны, оленья охота юкагиров не удалась; рыбы наловлено было мало, и также несчастливы были и окрестные жители. Все предсказывало недостатки и голод.

Среди всеобщих забот был я на некоторое время развлечен почтой из Якутска. Давно ожиданные письма перенесли меня в отдаленный круг родственников и друзей и доставили несказанное наслаждение, хотя оно несколько нарушалось мыслью, что шесть месяцев пути отделяют меня от всего близкого сердцу.

Сентября 29-го возвратились с Анюя Матюшкин и Кибер, а через неделю обрадовал нас приездом Козьмин, счастливо окончивший опись берега Ледовитого моря. Таким образом, опять соединились мы и, занимаясь днем приведением в порядок журналов, карт и описей, сходились по вечерам подле пылающего камина и проводили время в рассказах о наших путешествиях и наблюдениях. Содержащие в себе много важного и любопытного замечания Матюшкина составляют предмет следующей главы.

 

 

 

Июля 20-го 1821 года отправился я с доктором Кибером, казаком и двумя проводниками при свежем NNW ветре на нашей лодке к устью Большого Анюя, несколькими рукавами впадающего в Колыму против Нижне-Колымского острога. Вскоре после нас прибыл сюда и карбас, назначенный для нашей дальнейшей поездки. Нагрузив его всеми необходимыми потребностями, мы поплыли на веслах по Большому Анюю, при сильном северном ветре почти не имеющему никакого течения. Ночью достигли мы летовьев колымских жителей, занимающихся здесь, при устьях двух небольших ручьев, рыбной ловлей. С весенней водой рыба поднимается против течения рек к верховьям и с озера, а летом во множестве возвращается в море. Обыкновенно для ловли, часто весьма изобильной, устраивают в реках заколы.

Окончательные приготовления к путешествию и наем гребцов задержали нас здесь несколько времени, так что только 23 июля могли мы отправиться далее. В 10 верстах отсюда впадает речка Баюкова, текущая с юга, из высоких гор, синеющихся на горизонте. Далее течет еще речка, соединяющая Большой с Малым или Сухим Анюем. Мы проплыли по ней двадцать верст, следуя по ее своенравным, крутым изгибам, и остановились ночевать на низменном песчаном острове, где были в безопасности от посещения медведей, во множестве показывавшихся на берегах реки. В следующие два дня (24-го и 25-го), при свежем попутном ветре, лодка подвигалась довольно быстро, но беспрерывный сильный дождь промочил нас до костей. Наконец, мы достигли полуразвалившегося балагана Кильдена, построенного на небольшом возвышении у левого берега реки купцами, проезжающими здесь в Островное. Тут можно было укрыться от ливня, обсушить платья m обогреться. Мы остались на месте целый день. Проводники исправляли карбас и приделали к нему шест для бичевы, необходимый здесь по причине быстрого течения. Между тем я писал свой путевой журнал и вносил в него сделанные наблюдения. Трудность и невозможность обозначения всех изгибов реки, по которым мы должны были следовать, и расстояний одного места от другого принудили меня довольствоваться наблюдениями широт и пеленгов для определения положения замечательнейших пунктов.

Виденные нами берега Анюя однообразны и пустынны, как их окрестности, с тем только различием, что вместо болот, поросших стелющимся тальником, попадаются здесь местами хорошие луга. Правый берег выше левого и обставлен крутыми, нависшими, песчаными холмами, сажен по 30 вышиной. Только от морозов удерживают они свой возвышенный вид, ибо слабые лучи солнца не могут растопить вечного льда, служащего главным основанием холмов. Едва тонкий, верхний слой их растаивает летом; снизу подмываются они рекой и оттого иногда обрушиваются от них большие глыбы мерзлой земли, и тогда являются наружу более или менее сохранившиеся кости разных животных.

Не имея смелости ни разбирать существующие предположения о том, каким образом очутились здесь сии остатки допотопных животных, ни моим мнением увеличивать число гипотез, необходимым считаю, однакож, обратить внимание естествоиспытателей на два довольно замечательных обстоятельства. Первое — отчего клыки, рога и остовы, принадлежащие, вероятно, различным породам животных, но известные здесь под общим именем мамонтовых костей, попадаются не в одинаковом количестве по всей поверхности Сибири, а лежат огромными слоями или пластинами, которые становятся чаще и изобильнее по мере приближения к северу? Второе: отчего клыки или рога попадаются всегда в несоразмерном количестве с другими костями? Нередко находят вместе десять больших рогов, следственно, от пяти животных, а подле них лежащие кости бывают притом недостаточны для составления даже и одного скелета. Всего более мамонтовых костей находят на Ляховских островах и Новой Сибири {Путешествие Решетникова и Савинкова, см. выше, ч. 1, стр. 132—139.}, откуда вывозят их ежегодно по нескольку сот пудов; на твердой земле встречаются они менее, а в южных частях Сибири находятся чрезвычайно редко. Замечено еще, что лучше сохранившиеся и огромнейшие клыки попадаются на севере, где, по уверению промышленников, находят иногда клыки весом по 12 пудов, тогда как здесь вес клыка редко бывает более 5 пудов.

Несмотря на великое количество мамонтовых костей, ежегодно из Сибири вывозимых, уменьшения их не заметно, и в 1821 году один якутский мещанин вывез из Новой Сибири клыков до 500 пудов лучшего качества. Июля 26-го отправились мы далее. Река с каждой верстой становилась быстрее. Течением своим образует она бесчисленные, короткие излучины. и цепи мелких островов. Русло и берега ее усеяны остроконечными камнями и утесами. Несмотря на искусство гребцов, течение бросило нас на камень с такой силой, что дно лодки проломилось и она получила течь. Впрочем, такое происшествие нимало не затруднило сибирских мореходцев — они набежали на первый песчаный остров, разгрузили, перевернули лодку вверх дном, заделали на скорую руку отверстие и поплыли далее. Кроме потери двух часов времени, остановка не причинила нам никакого вреда. Берега реки далее становятся скалистее и доказывают постепенный переход к каменистому образованию; вместо мелкого красноватого песка, лежат дресва и мелкие камни, а подле Молотовской излучины заметили мы первые слои шифера, проросшего кварцевыми жилами. Прозябение здесь также многообразнее и изобильнее: в долинах растут душица, богородская трава и другие, а местами показывается сибирский кедр, впрочем редко выше 3 и 4 футов, в всегда с опущенными вниз ветвями. Весьма медленно плыли мы против быстрого течения (при всех усилиях делая не более 2 узлов, т. е. около 4 верст в час), так что только на третий день достигли Плотбища, урочища, где осенью олени обыкновенно переправляются через реку. Они еще не проходили. Сюда собралось между тем множество юкагиров из окрестных селений, уже терпевших голод, а также приплыли на ветках русские из Нижне-Колымска, и все с боязненным нетерпением ожидали прихода оленей. От большего или меньшего изобилия промысла зависят участь и существование почти всего народонаселения окрестностей. Русские и зажиточные охотники устроили себе из ветвей и дерна небольшие землянки, а беднейшие из юкагиров жили под открытым небом.

Престарелый зажиточный юкагирский старшина Корвин радушно пригласил нас к себе в дом и угостил всем, что только у него было лучшего, т. е. сухой олениной и оленьим жиром, довольно старым и сохраняемым в пузырях. С редким добродушием Коркин безвозмездно угощал таким образом всех проезжающих. При всеобщем недостатке и неизвестности, будут ли еще удачны оленья охота и рыбная ловля, такая щедрость покажется неуместной, даже безрассудной, но в ней-то именно и состоит истинное гостеприимство, равно отличающее народы, живущие от Москвы до Камчатки и от Кавказа до Ледовитого моря. Здесь особенно между кочующими племенами Сибири, сохранилась еще сия истинно патриархальная добродетель, побуждающая хозяина с редким самоотвержением уступать гостю первое место и лучший кусок.

Доктор Кибер, найдя разные медицинские и естествоиспытательные занятия, пожелал остаться в Плотбише на несколько дней {Между другими болезнями свирепствовала здесь так называемая черная немочь, — род сыпи или болячек на лице, руках и ногах. Чаще всего случается она с женщинами и влечет за собой обыкновенно истерические припадки. По мнению народа, сия болезнь насылается на людей злыми волшебниками.}. Я воспользовался временем, стараясь собрать некоторые сведения о жителях страны и их нынешнем и первобытном состоянии.

До покорения русскими народонаселение Сибири было гораздо многочисленнее и разнообразнее. Многие племена, как-то: шелаги, анюилы, омоки и другие, названия которых сохранились в преданиях, ныне совершенно исчезли. Однакож и в наше время, на весьма небольших пространствах, живет в Сибири по восьми и по десяти различных народов, все отличаясь один от другого языком, обычаями и даже внешним видом, и такое обстоятельство тем замечательнее, что некоторые из сих так называемых народов, состоит только из нескольких семейств, но тем не менее сохранили свою народную отличительность. Вероятно, различные поколения, здесь рассеянные, суть остатки первобытных многочисленных обитателей или отдельные семейства, случаем отторгнутые от своих соотечественников. Нет сомнения, что покорение Сибири заставило кочующие народы, привыкшие к независимости, подвинуться далее на восток, а сии переселения, также и кровопролитные междоусобные войны, опустошительные болезни и, наконец, слияние разных племен между собой и с русскими — постепенно истребили первобытных жителей страны. Так, между прочим, омоки, по преданию многочисленный и богатый народ, совершенно погибли, и в их бывшем отечестве живут ныне небольшие орды юкагиров, ламутов, тунгусов, коряков, чуванцев, якутов и т. д.

Наш хозяин уверял нас, что он происходит от омоков и не мало гордился тем, что в его семействе во всей чистоте сохранился язык сего народа. Коркин часто и охотно рассказывал мне много чудесного и невероятного о своих предках, их богатствах, храбрости, битвах с иноземцами и вообще с удовольствием говорил о старине. По его словам, на берегах Колымы, к северу от Омолона и на устьях обоих Анюев, жили некогда омоки, миролюбивый и столь многочисленный народ, что тогда говаривали: «на берегах Колымы более омокских огниц, нежели в ясную ночь звезд на небе». Омоки занимались охотой и рыбной ловлей; и то и другое, а особенно рыболовство в Колыме и побочных реках, были очень изобильны. Народ омокский стоял уже. на некоторой степени промышленного образования и задолго до пришествия русских знал употребление железа. При завоевании Сибири гибельные предшественники русских — корь, оспа и другие прилипчивые болезни — произвели ужасные опустошения между туземцами. Омоки решились, оставив свое отечество, удалиться туда, где вечные снега и льды могли спасти их от преследования чужеземцев, и отправились двумя большими отделениями со всем своим имуществом и бесчисленными оленями от устья Колымы на север. Куда направили омоки свой путь, где поселились и вообще о дальнейшей судьбе их старик. ничего не знал. Я расспрашивал других, но никто не мог мне сообщить, никаких достоверных известий.

Вероятно, что омоки пошли на запад берегами Ледовитого моря, потому что при устье реки Индигирки находятся доныне явные и многочисленные следы юрт и других жилищ, о происхождении и существовании которых туземные старожилы ничего не помнят, кроме того, что сии развалины с незапамятных времен назывались омокским юртовищем. Существование омоков не подлежит сомнению, но куда они скрылись? где живут ныне потомки сего, некогда многочисленного народа? — вопросы неразрешенные.

На оставленных омоками берегах Колымы поселились разные народы, из коих наиболее заслуживают внимания юкагиры — с верховьев сей реки, тунгусы — из Амурских степей, и чуванцы, вытесненные чукчами с берегов Анадыра.

В таком положении была здешняя страна в 1750 году, когда якутский воевода Павлуцкий, подкрепляемый многочисленными тогда чуванцами и юкагирами, предпринял поход на чукчей. Несмотря на победы союзников, окончание войны было неблагоприятно для сибиряков. Большая часть юкагиров и почти все чуванцы пали в кровопролитных битвах. Заразительные болезни произвели окончательное опустошение между туземцами и русскими. Два раза свирепствовала здесь оспа; после того корь и горячки истребили множество народа, а наконец, сильно распространившиеся венерические болезни, всегда неизлечимые в сей стране по недостатку свежей, легкой пищи и суровому климату, — нанесли окончательный удар туземцам.

Ныне все народонаселение берегов Малого Анюя состоит из нескольких юкагирских семейств. Лишась своего единственного богатства, домашних оленей, они принуждены были отказаться от кочевой жизни, поселились здесь, приняли христианскую веру и постепенно утрачивают свою народность, нравы и обычаи. Господствующий язык у них ныне русский.

Дома здешних юкагиров построены довольно прочно, из бревен, и состоят по большей части из одной просторной комнаты. В ней всегда налево от входа, вместо обыкновенной в русских избах печи, помещается чувал или очаг, где беспрерывно горит огонь для согревания комнаты и очищения воздуха. В одном из углов помещаются обыкновенно образа; по стенам развешиваются ружья, луки и стрелы; на полках стоят горшки и другая посуда; по середине ставится большой стол, и широкие лавки идут по стенам комнаты.

Одежда юкагиров совершенно сходна с одеждой живущих здесь русских и соответствует суровому климату. Мужчины и женщины одинаково носят парки, камлейки и т. д. из оленьих шкур, с той разницей, что женщины повязывают голову платком, и на парках делается у них откидной воротник из соболя или росомахи, а на мужских бывает стоячий воротник из какого-нибудь более дешевого меха. Впрочем, женская одежда сшивается из шкур оленьих выпоротков, вырезанных из живота самки, а мужская просто из молодых оленей.

В очерке лица юкагиры почти совершенно сходны с здешними русскими, или здешние русские, может быть, похожи на юкагиров. Темные, почти черные глаза и волосы, продолговатое, довольно правильное лицо и удивительная, особенно у женщин, белизна тела составляют отличительные черты тех и других. Вообще они стройны и среднего роста.

В характере и образе жизни юкагиров виден еще отпечаток легкого, беззаботного, веселого расположения духа кочевого народа; у них сохранилось еще во всей чистоте радушное гостеприимство, как равно и некоторые другие добродетели, исчезающие с дальнейшим образованием. К несчастью сейчас между юкагирами вкоренились притворство и скрытность, и особенно в торговле всегда стараются они обмануть противную сторону.

Юкагиры страстные любители музыки. Каждый из них, молодой и старый, играет или на скрипке или на балалайке {Странно, что при такой общей наклонности юкагиров к музыке у них нет национального музыкального инструмента; по крайней мере мне не удалось заметить ничего.}. У женщин довольно чистые и приятные голоса, но в напевах их песен есть что-то особенное, неправильное и дикое, сначала неприятное для слуха, но впоследствии оно может нравиться. Вообще юкагиры, при пении импровизируют не только слова песен, но и самые напевы, и потому здесь нет никаких народных, общих мелодий. Несмотря на такое разнообразие в музыкальном отношении, смысл песен юкагирских женщин почти один и тот же, т. е. жалобы на неверность или отсутствие возлюбленного. Иногда упоминается притом о соловье, сизокрылом голубке, решетчатых окнах и других предметах, ныне юкагирам совершенно неизвестных. Может быть сии понятия принесены сюда предками юкагиров из других, более благословенных стран. Надобно заметить, что в песнях никогда не упоминаются предания старины, хотя туземцы, особенно наш хозяин Коркин, рассказывали много чудесного о похождениях своих предков. Я говорил о том некоторым певицам; они отвечали, что то не их дело и что они о том не поют. Мужчины, напротив того, воспевают собственные подвиги, напоминают убитого оленя, низложенного медведя, или преодоленную опасность, превознося притом самыми лестными выражениями свое мужество, силу и ловкость.

Единственные занятия здешних жителей суть рыбная ловля и охота. Рыболовство менее значительно, потому что большая морская рыба поднимается только до Плотбища. Произведения прозябаемого царства под суровым небом и на земле, почти вечно скованной морозом, чрезвычайно скудны {Здесь растут несколько пород ягод и сладковатый, мучнистый корень макарши; женщины собирают его летом, или осенью и зимой вырывают из нор земляных мышей.}. Все существование бедных жителей здешней бесплодной страны зависит единственно от охоты, и именно оленей, доставляющих им пищу, одежду, а отчасти и жилище. Оленей всего легче бить, когда они переплывают реки, потому здешние жители и не могут удаляться от берегов внутрь страны, в леса или тундры, где водятся другие сибирские звери. Время переправы оленей через Анюй составляет здесь важнейшую эпоху в году, и юкагиры с таким же боязненным нетерпением ожидают появление сего животного, с каким земледельцы других стран ожидают времени жатвы или собирания винограда.

Олени два раза в год переправляются здесь через реки — весной и осенью, но, по короткости лета, оба промысла отделены один от другого только коротким промежутком времени, хотя по изобилию в добыче они весьма различны. Первый промысел оленей бывает в конце мая, когда бесчисленными табунами оставляют они леса и тянутся в северные тундры, отыскивая лучший корм и избегая комаров, с первой теплой погодой являющихся во множестве и мучительным кусанием отравляющих, приятность бедного сибирского лета. Майский промысел не столь прибылен для охотников: олени часто переходят через реку по льду, и тогда только в ущельях гор можно их бить из ружей и луков, или ловить петлями, но последнее средство не всегда надежно, а первое слишком дорого. Впрочем, весенний олень обыкновенно бывает чрезвычайно худ, и все тело его покрыто нарывами и ранами, так что в крайних только случаях употребляется в пищу жителями, и годится единственно для корма собакам; даже и шкура оленя в то время года не имеет настоящей доброты и в дырах.

Гораздо важнее и изобильнее второй промысел, а августе и сентябре месяцах, когда олени с приморских тундр возвращаются в леса. Тогда сии животные здоровы, жирны и мясо их составляет вкусную пищу, а также и шкура, покрытая уже новой шерстью, тверда и прочна. Разница в доброте между весенней и осенней кожами оленя столь велика, что первую можно купить за рубль, а много за полтора, но за вторую надобно платить от 5 до 8 рублей.

Когда приехали мы в Плотбище, все собранное там народонаселение находилось еще в мучительном ожидании, и от всякого проезжающего спрашивали сведений о ходе оленей. Наконец, разнесся слух, что первые многочисленные табуны оленьи показывались в долине, к северу от Анюя. Мгновенно все, кто только мог управлять веслом, бросились в лодки н спешили укрыться в изгибах и обрывах высоких берегов, где промышленники обыкновенно поджидают свою добычу.

Переходы оленей достойны замечания. В счастливые годы число их простирается до многих тысяч, и нередко занимают они пространство от 50 до 100 верст. Хотя олени, как мне казалось, всегда холят особыми табунами по 200 и по 300 голов каждый, но такие отделения следуют столь близко одно от другого, что составляют одно огромное стадо. Дорога оленей почти всегда одна и та же, т. е. между верховьями Сухого Анюя и Плотбищем. Для переправы обыкновенно спускаются олени к реке по руслу высохшего или маловодного протока, выбирая место, где противолежащий берег отлог. Сначала весь табун стесняется в одну густую толпу, и передовой олень, с немногими сильнейшими товарищами, выходит несколько шагов вперед, поднимая высоко голову и осматривая окрестность. Уверившись в безопасности, передние скачут в воду; за ними кидается весь табун, и в несколько минут вся поверхность реки покрывается плывущими оленями. Тогда бросаются на них охотники, скрывавшиеся на своих лодках за камнями и кустарниками, обыкновенно под ветром от оленей, окружают их и стараются удержать. Между тем двое или трое опытнейших промышленников, вооруженные длинными копьями и поколюгами, врываются в табун и колют с невероятной скоростью плывущих оленей. Обыкновенно одного удара довольно для умерщвления животного или нанесения ему столь тяжелой раны, что оно может доплыть только до противоположного берега.

Поколка оленей сопряжена для охотников с большой опасностью. Маленькая лодка их ежеминутно подвергается опасности разбиться или опрокинуться среди густой, беспорядочной толпы оленей, всячески защищающихся от преследователей. Самцы кусаются, бодаются и лягаются, а самки обыкновенно стараются вскочить передними ногами в лодку, чтобы потопить или опрокинуть ее. Если им удастся опрокинуть лодку, погибель охотника почти неизбежна. Он может спастись только ухватившись за сильного не раненного оленя и выбравшись с ним вместе на берег. Впрочем, несчастия при охоте случаются редко, ибо промышленники обладают непонятной ловкостью в управлении лодкой, удерживая ее в равновесии и притом отражая усилия животных. Хороший, опытный охотник, менее нежели в полчаса убивает до ста и более оленей. Когда табун весьма многочислен и придет в беспорядок, поколка удобнее и безопаснее. Другие охотники хватают убитых (уснувших) оленей, привязывают их ремнями к лодкам, и каждый промышленник получает то, чем успеет завладеть.

Можно подумать, что таким образом всю добычу расхватывают другие, а собственно охотники не получают себе никакого вознаграждения за труды, сопряженные с опасностью жизни. Но здесь существует свято соблюдаемый закон, что только совершенно убитые олени составляют общую собственность, а раненые, доплывшие до другого берега и там падающие, принадлежат промышленникам, которые их кололи. Среди тесной толпы устрашенных и разъяренных оленей, в то время когда все физические и нравственные силы человека должны быть обращены на сохранение собственной жизни, некоторые из промышленников соблюдают столько присутствия духа и хладнокровия, что могут соразмерять силу своих ударов и убивают только маленьких оленей, а большим наносят только раны, так что они достигают берега и издыхают уже на берегу. Впрочем, такие промышленники слывут в народе худыми людьми; тем не менее, однакож, употребляются и уважаются по недостатку опытных охотников.

Оленья охота в воде представляет нечто необыкновенное. Шум нескольких сот плывущих оленей, болезненное харканье раненых и издыхающих, глухой стук сталкивающихся рогов, обрызганные кровью покольщики, прорезывающие с невероятной быстротой густые ряды животных, крики и восклицания других охотников, старающихся удержать табун, обагренная кровью поверхность реки — все вместе составляет картину, которую трудно себе вообразить.

По окончании охоты и раздела добычи убитые олени тотчас опускаются в воду, потому что на воздухе они через несколько часов портятся и начинают гнить, а, напротив, в холодной текучей воде безвредно сохраняются несколько дней, пока хозяева успеют выпотрошить и приготовить их для сохранения. Оленье мясо обыкновенно сушат на воздухе, коптят или при ранних холодах замораживают. Здешние русские иногда также солят лучшие части. Особым лакомством почитаются копченые оленьи языки: их тщательно сберегают и подают на стол только при торжественных случаях.

Мы провели, в Плотбище две недели, и по совершенном окончании счастливой оленьей охоты отправились 13 августа поутру далее. К ночи прибыли мы в Аргуново, где застали несколько юкагирских хемейств; они встретили здесь также довольно, большой табун оленей и получили богатую добычу.

В 20 верстах отсюда впадает с правой стороны в Анюй река Погиндека, равная ему шириной и объемом воды. В течении своем Погиндена не столь глубока, но быстра и образует множество порогов и водопадов, отчего и оленьи табуны не посещают ее, и потому, несмотря на выгодное положение, берега Погиндены остаются необитаемы. Зимой замерзшая река составляет удобную гладкую дорогу к верховьям Березовой и Баранихи, куда здешние юкагиры ездят на промысел диких баранов.

У Аргунова берега Анюя становятся разнообразнее и красивее. Вместо крутых, черных скал, изредка прорезанных ручейками, видите здесь отлогие прибрежья, образующие большие излучины, и самая река усеяна островками, покрытыми купами высоких дерев. Все составляет приятную и живописную картину; она оживлялась еще при нас стадами оленей, отделившимися от своих товарищей и догонявшими их небольшими табунами. Течение здесь весьма быстро, и нам можно было подвигаться медленно и с большой осторожностью.

Августа 16-го ночевали мы в глубоком овраге между двумя скалистыми горами Пендиной и Огородом. Вторая получила свое название от того, что подле нее находится обнесенное забором место, куда туземцы разными средствами стараются загонять небольшие табуны диких оленей и там без труда колют их.

Вечер был ясный. Желая взять несколько пеленгов, пошел я на одну из гор, но с половины высоты увидел, что весь горизонт заставлен цепями островершинных черных утесов и сопок, делавших невозможным исполнение моего намерения. Надобно было возвратиться к товарищам, и после нескольких часов отдыха, с рассветом, отправились мы далее. Вскоре мы увидели цель нашего путешествия — скалу Обром с ее увенчанной облаками вершиной, и, проехав опустелый Островенский острог, прибыли в Обромское летовье, лежащее в 250 верстах от Нижне-Колымска, на левом берегу реки, прямо против упомянутой скалы. Мы нашли здесь только голодавших старух и детей; мужчины и женщины посильнее пошли к верховьям реки, навстречу оленям, которые здесь еще не показывались.

Доктор Кибер пожелал остаться здесь на несколько дней. Пользуясь временем, я бродил с ружьем за плечами по окрестности, отчасти для осмотра страны, а отчасти в надежде пополнить дичью нашу юскудневшую провизию. Охота моя была неудачна, и, стараясь хоть чем-нибудь вознаградить потерянные труды, решился я взобраться на вершину Обромской скалы. У подошвы ее встретился мне юкагир, искавший в кустах ягод и кореньев для прокормления своего го лодавшего семейства, и вызвался служить мне проводником. Мы начали подниматься на гору, карабкаясь руками и ногами по крутым ложбинам и отстоям, или перескакивая с камня на камень. После часового трудного пути выбился я из сил и хотел возвратиться, но проводник мой, знавший хорошо все тропинки, решительно объявил, что спуститься с горы можно только по противоположному скату, которого достигнуть нельзя иначе, как через вершину. К счастью, мы попали на оленью тропу, и она доставила нам, хотя не совсем удобную, но, однакож, безопасную дорогу, и после трех часов пути привела благополучно на вершину скалы, покрытую снегом.

Только тот, кто сам бывал в северных странах Сибири, может иметь ясное понятие о не увлекающих взор, но истинно величественных и поражающих красотах природы, свойственных здешним льдистым, безжизненным, пустынным краям.

Подо мной тянулись разнообразно разветвляющиеся цепи гор, окруженых яркой зеленью, с увенчанными снегом вершинами, теряясь в голубоватых льдах и туманах никогда не тающего моря. Багровые лучи солнца, предвестники приближавшейся бури, окрашивали белые верхи гор прозрачным розовым цветом и рисовались бесчисленными радугами в наполненной ледяными частицами атмосфере. Местами, как острова среди океана туманов, торчали черные, облаженные зубчатые верхи утесов. Картина представляла нечто неописанно величественное. Совершенная безжизненность и могильная тишина поражали меня. Внезапно поднялся сильный восточный ветер. Природа оживилась; ветер завывал в ущельях и оврагах; песок и снег клубились и столбами поднимались к небу. С удовольствием смотрел я на возраставшую бурю, но мой проводник испугался и спешил удалиться, прежде нежели наступит вьюга. Мы спустились по более отлогому скату горы и с наступлением ночи достигли реки; здесь нашли мы лодку и счастливо возвратились домой.

До половины высоты своей Обром порос лесом; у подошвы его растет густой, высокоствольный лес, а далее стелется низменный, изогнутый кедровник и, наконец, встречаются только низкая твердая трава и серый мох. Вся гора состоит главнейше из неровного, ломаного и выветренного гранита; местами попадается шифер. В щелях и углублениях веками образовался тонкий слой земли и в нем растут разные прозябения.

Непогода, бури, дожди и снега продолжались несколько дней сряду. Деревья обнажились от зелени, берега и скалы гор покрылись снегом, а края реки льдом {По-здешнему говорится: «река дала забереги». Так называются здесь первый лед осенью и первая вода весной, выступающие у берегов.}. По нашим понятиям наступала зима, но юкагиры уверяли, что осень только начинается, и спокойно оставались в своих летовьях.

Августа 21-го начали мы обратный путь. При помощи быстрого течения и крепкого попутного ветра делали мы по пяти узлов в час и на следующий день в вечеру прибыли в Плотбище. По берегам раздавались здесь веселые песни русских и юкагиров, праздновавших счастливое окончание охоты; у берегов в воде лежала еще часть убитых оленей, покрытых древесными ветвями, а другая была уже приготовлена для хранения впрок. По дороге встречали мы многих туземцев, спешивших домой на лодочках, таща за собой по реке добычу.

От Оброма до Плотбища века Анюй усеян бесчисленными островами, мелями и камнями, весьма за трудняющими плавание, а выше Обромской скалы делающими его вовсе невозможным. Анюй принимает в себя много рек и речек, текущих с гор и потому, при малейшем дожде или оттепели, делается он полноводным и несколько раз в год выступает из берегов, смывая притом существовавшие прежде мели и острова, образуя новые, влача в быстром течении огромные глыбы камней и переменяв беспрестанно фарватер, причем надвигает пороги и водопады там, где за несколько дней было глубокое место. Анюй переменяет также часто русло свое, так что и прибрежные жители никогда не могут совершенно знать течения реки.

От Плотбища хотели мы продолжать наше путешествие по Большому Анюю на лошадях, которых принуждены были ждать до 25 августа. Начало поездки нашей было весьма затруднительно и неприятно; надлежало пробираться по бадаранам, обнаженным болотам, при сильном резком ветре, густой вьюге и утопая в снегу. Так проехали мы 30 верст и достигли довольно высокого хребта, отделяющего Большой Анюй от Малого. Здесь встретил нас житель здешних гор, большой черный медведь; он внезапно выскочил из-за кустов; лошади наши испугались, поднялись на-дыбы, но и медведь струсил, увидев перед собой шестерых всадников. Он бросился обратно в лес и скрылся, прежде нежели мы успели взяться за ружья. Подобные встречи не всегда оканчиваются столь счастливо, и в нынешнем году, например, медведь вломился ночью в ламутскую юрту и передавил в ней всех обитателей, кроме одного, нашедшего средство уйти.

Верстах в трех от подошвы горы, на берегу речки Камешковой, впадающей в Большой Анюй при местечке Пятистенном, расположились мы ночевать и развели большой огонь; было еще довольно рано. На свежем снегу видны были многочисленные следы соболей, и, взяв с собой ружье, я решился попробовать счастья на охоте. Вероятно, неопытность и непривычка моя были причиной, что мне не удалось не только убить, но даже и увидеть какого-нибудь соболя; зато я настрелял куропаток, и они составили весьма приятный и полезный прибавок к нашему скудному обеду. Берега обоих Анюев обставлены бесчисленным множеством ловушек, силков, кляпцов и пастников всякого рода для соболей, россомах, лисиц, белок и горностаев, которые, несмотря на постоянное преследование их с незапамятных времен, все еще водятся здесь в большом изобилии. Обыкновенно каждую осень ловят здесь от 200 до 300 соболей и соразмерное с тем количество пушных зверей низшей доброты. Каждый трудолюбивый юкагир ежегодно выставляет с первым снегом в разных местах до 500 ловушек, и в продолжение зимы осматривает их по пяти и по шести раз. В хороший год можно положить круглым счетом, что хозяин при каждом осмотре в восьмой и девятой ловушке находит более или менее важную добычу. Расположение и устройство ловушек, делаемых обыкновенно только при пособии топора, из дерева, без всякого железного скрепления, чрезвычайно разнообразны, и в некоторых из них весьма сложный и отчетливо обдуманный механизм заслуживает удивления. Они так приспособлены к свойствам, походке и силе каждой породы попадающихся здесь зверей, что, кажется, невозможно придумать в них никакого более полезного или небходимого улучшения.

Нужда лучший наставник людей. Она заставила юкагиров и соседних им народов, по недостатку других родов промышленности, обратить все умственные свои способности на ловлю зверей и обучение необходимых для охоты собак, манщиков {Манщиками (от слова: манить) называют домашних оленей, приученных отвлекать диких оленей от табунов и подводить на расстояние выстрела к своему хозяину, или в расставленный капкан. Хороший, надежный манщик дорого ценится и обучение его требует больших трудов и терпения.}, и пр., и должно признаться, что туземцы довели в том и другом искусство до высокой степени совершенства.

Вечером 26 августа прибыли мы в маленькое местечко Тигишку, лежащее на Большом Анюе, где нашли только двух старух и несколько полуголодных детей. Мой спутник доктор Кибер сделался болен и не мог продолжать путь верхом, так что мы принуждены были остаться здесь целый день. Отсюда послал я одного из наших проводников на ветке вверх по реке к местечку Сладкому, где собрались для оленьей охоты почти все прибрежные жители Анюя и где потому можно было достать просторную лодку для нас и наших вещей, которые в продолжение путешествия значительно умножились. На другой день посланный возвратился и привел с собой карбас, который был, однакож, так мал, что мы никак не могли поместиться в нем с нашими вещами. Уступив лодку больному, я решился ехать верхом по берегу до Лабазного. Там надеялись мы найти лодку поболее и, согласно с нашим первоначальным планом, продолжать вместе путешествие до устья Ангарки, куда приходят иногда чукчи для меновой торговли.

Августа 28-го отправился я в путь, через леса и болота, по глубокому снегу. Проехав целый день при густой метели и резком ветре, мы достигли речки Ветреновки, берега которой, крутые и возвышенные, доставили нам защиту от непогоды. Лес, по которому шла дорога, был гораздо выше и толще, нежели встречаемый на берегах Малого Анюя. Кроме больших листвениц, попадаются здесь довольно высокие березы, тополи, ивы и другие древесные породы. В чаще леса нашли мы несколько гробниц, древних первобытных обитателей здешней страны: Они состояли из небольших, сколоченных из бревен строений (наподобие описанных выше сайб), куда клали трупы умерших, совершенно одетые, с луками, стрелами и копьями. В одной из гробниц нашли мы остатки бубна и несколько медных колец и колокольчиков, принадлежавших, вероятно, погребенному тут шаману. На горе в некотором расстоянии от нас, мы заметили довольно большое строение, похожее на полуразрушенный острог; бревна, из которых оно было построено, повидимому, срублены были каменными топорами. Ненадежно замерзшее болото и сильная вьюга препятствовали мне приблизиться к строению, разрушенный вид которого не обещал, впрочем, богатой добычи.

Речка Ветреновка течет частыми излучинами, в крутых, скалистых берегах. Между холмами и утесами попадаются здесь низменности и овраги, покрытые песком и грудами остро окраенных камней, которые вода еще не округлила. Здесь так же, как на Сухом Анюе, заметил я по большей части шиферные и шпатовые жилы, проросшие кварцем и карниолом: последний в незначительных массах, а первый — большими пластинами. В одном из ущельев, в песке, нашел я хорошо сохранившуюся мамонтовую скулу с несколькими боковыми зубами.

После неудобно проведенной ночи отправились мы далее. Еще вчера казалось мне, что наш проводник, юкагир, не так-то хорошо знает дорогу, а ныне, заметив снова, что он сворачивает без всякой видимой надобности то направо, то налево, объявил ему мои сомнения на счет его познаний. Юкагир обиделся моим отзывом и в доказательство того, что он уже неоднократно бывал здесь, назвал по именам все горы, отдельные скалы и ручьи, мимо которых мы проезжали. Между тем совершенно стемнело. Мы ехали по глубоким оврагам и ложбинам, среди крутых гор, в густом лесу. Лошади измучились, и все общество громко роптало на незнание проводника, который признался, наконец, что заблудился и совершенно не знает, куда завел нас и принужден был сам отыскивать выход из пустыни и, полагая, что Анюй лежит на запад от нас, направился туда. По неимению компаса, оставленного в лодке, я мог руководствоваться только корой листвениц, которая здесь, как и по всей северной Сибири, на обращенной к северу стороне дерева бывает черна, а на южной красновата, и нередко служит путеводителем заблудившимся охотникам. Несмотря на сумерки, мы поехали далее, и вскоре достигли речки, которую почли за один из притоков Анюя. Избегая трудной и опасной в темноте дороги через горы и ущелья, мы следовали по течению речки, постепенно расширявшейся и принявшей северо-западное направление. Проехав таким образом 20 верст, к великой радости услышали мы вдали плески волн большой реки, выступившей от прибылой воды из берегов и с ревом стремившейся через, камни и скалы. Через четверть часа достигли мы Большого Анюя и увидели, что после долгого, бесполезного скитания, проехали только до местечка Сладкого, лежавшего перед нами на другой стороне реки. Две уцелевшие стены балагана доставили нам на ночь некоторую защиту от ветра и метели. Здесь в черно-шиферном утесе Сладкой горы, находят землю беловатого цвета, сладкого, вяжущего вкуса, которая, по уверению туземцев, весьма полезна против поноса. Я велел принести мне такой земли, желая показать ее доктору Киберу, но, к сожалению, по неосторожности при вырывании так смешали ее с посторонними веществами, что никак уже нельзя было определить ее составных частей. Кажется, впрочем, что сия земля того же рода, какой находят около Охотска и прибавляют там к муке при печении хлебов.

Наш огонь привлек с противолежащего берега несколько юкагиров; они привезли нам свежей оленины и рассказали, что доктор Кибер сегодня прибыл в Сладкое. Оставив утомленных лошадей и вещи свои под охранением юкагира, обещавшего доставить мне их в целости, я отправился в легкой лодке к доктору Киберу. На другой день вместе поехали мы далее и после семи часов опасного по причине сильного ветра и волнения плавания прибыли 30-го августа счастливо в Лабазное, где около сего времени производится обыкновенно изобильная поколка оленей.

Издали услышали мы несколько ружейных выстрелов и отголоски веселых песен. На берегу встретили нас юкагирские князьки Рупачев и Наин, и рассказали, что они празднуют день именин государя императора, по-здешнему Белого царя или Тирик-Арем (сына солнца). Мы соединились с ними, разделили между, туземцами порядочную порцию вина и табаку и тем немало возвысили общую веселость. Мужчины показывали нам свое искусство стрелять в цель из луков и ружей, бегали взапуски и перегонялись на лодках, а женщины пели и плясали; такое веселье продолжалось до рассвета.

Пока спутник мой с утра до ночи занимался поданием помощи страждущим и многим из них счастливо доставлял большое облегчение, принужден я был проводить время в совершенном бездействии, потому что беспрерывная вьюга препятствовала мне осматривать окрестность и только однажды дала возможность взять полуденную высоту для определения широты места.

Здешние жители рассказывали мне, что в окрестных горах часто попадаются кристаллы колчедана и карниола, а в устьях рек большие глыбы кремней с отпечатками растений и раковин. Вообще Большой Анюй, при большом народонаселении и разнообразии произведений царств прозябаемого и животного, представляет для естествоиспытателей предмет гораздо занимательнее, нежели берега Сухого Анюя. Мы весьма сожалели, что позднее время года и беспрерывный снег не позволяли нам подробнее исследовать страну, и часто принуждала нас руководствоваться неполными, темными и ненадежными рассказами туземцев.

Олени здесь еще не проходили. Трудно себе представить, до какой степени достигает голод среди здешних народов, существование которых зависит единственно от случая. Часто с половины лета люди питаются уже древесной корой и шкурами, до того служившими им постелями и одеждой. Случайно пойманный или убитый олень делится поровну между членами целого рода и съедается, в полном смысле слова, с костями и шкурой. Все, даже внутренности и толченые рога и кости, употребляется в пищу, потому что надобно чем-нибудь наполнить терзаемый голодом желудок. В продолжение нашего здесь пребывания приход оленей был единственным предметом всех разговоров.

Наконец, 12 сентября на правом берегу реки, против Лабазного, показались отрада и спасение туземцев — бесчисленный табун оленей покрыл все прибрежные возвышения. Ветвистые рога их колыхались как будто огромные полосы сухого кустарника. Все пришло в движение. Со всех сторон устремились якуты, чуванцы, ламуты и тунгусы, пешком и в лодках, в надежде счастливой охотой положить предел своим бедствиям. Радостное ожидание оживило все лица, и все предсказывало обильный промысел. Но, к ужасу всех, внезапно раздалось горестное, роковое известие: «Олень пошатнулся!». Действительно, мы увидели, что весь табун, вероятно устрашенный множеством охотников, отошел от берега и скрылся в горах. Отчаяние заступило место радостных надежд. Сердце раздиралось при виде народа, внезапно лишенного всех средств поддерживать свое бедственное существование. Ужасна была картина всеобщего уныния и отчаяния. Женщины и дети стонали громко, ломая руки; другие бросались на землю и с воплями взрывали снег и землю, как будто приготовляя себе могилу. Старшины и отцы семейства стояли молча, неподвижно, устремивши безжизненные взоры на те возвышения, за которыми исчезла их надежда…

Кончив наши занятия и не имея средств пособить народному бедствию, мы отправились i3-ro сентября из Лабазного, куда приехали среди радостных восклицаний и где теперь слышали только вопли и плач. Несмотря на сильный, совершенно противный ветер, плавание наше при помощи течения шло довольно быстро, так что к вечеру проехали уже мы 40 верст и прибыли в местечко Сладкое. От Лабазного до местечка Долгого, в 80 верстах лежащего, по правому берегу тянется беспрерывная цепь высоких гор; в некоторых местах упираясь нависшими, крутыми скалами в реку, образует она мысы. Горы и утесы состоят здесь, по большей части, из серого гранита и черного шифера. Между ними видны изредка слои железной охры, а на берегу попадаются обломки гранита, яшмы и карниолов. По всей дороге видели мы, что туземцы страдали от голода и, отчаявшись в оленьем промысле, прибегали к рыбной ловле. Летом употребляются для того сети, невода, мережи, и устраиваются заколы в устьях притоков Большого Анюя, а осенью перегораживают в нескольких местах самую реку. Большой Анюй хотя и не очень широк, но глубок, и течение его плавное, не прерываемое порогами и водопадами; потому рыба поднимается в него довольно высоко, даже за Лабазное, и лов бывает иногда весьма изобильный. В нынешнем году, к несчастью жителей, рыбы оказалось так мало, что прибрежные туземцы остались в самом беспомощном и ужасном положении.

Путешествие наше становилось с каждым днем труднее. Холод усиливался; лед у берегов делался шире, и во многих, менее быстрых местах покрывал уже всю реку, так что мы принуждены были топорами и шестами прокладывать себе путь. Все заставляло нас спешить, чтобы до совершенного рекостава достигнуть селения, где можно было нам запастись всем нужным для дальнейшего путешествия. С трудом доплыли мы до скалы Большой Брусянки, где находилось летовье юкагирского князька, у которого могли мы надеяться найти удобное убежище. Здесь обождали мы, пока река совершенно замерзла и установился зимний путь. Лед в Большом Анюе, как вообще во всех значительных реках Сибири, образуется двояким образом. Во-первых, в маленьких заливах и около берегов, подобно небольшим озерам, поверхность воды, даже при весьма небольшом морозе, покрывается ледяным слоем. Во-вторых, наиболее, лед образуется в русле на дне реки, между камнями, и от множества подводной травы получает вид замерзшей зеленой тины. Когда такая ледяная глыба перейдет уже в значительный объем, то отстает от дна и поднимается на поверхность воды, где тотчас превращается в твердый лед, смешанный с травой, песком и мелкими камнями. Потом отдельные льдины слепляются, и в короткое время река совершенно замерзает, так что по ней можно уже ездить.

Во время нашего пребывания у Большой Брусянки холод ни разу не был сильнее 10° по Реомюру. Температура воды переменялась весьма медленно; в течение семи дней на глубине 4 футов она спустилась с 1 1/2 до 3/4°.

Сентября 24-го кончили мы все необходимые приготовления и в нартах отправились далее. По недостатку корма худые и бессильные собаки бежали весьма медленно, так что только 28 сентября довезли нас до Пятистенного — якутского селения. Имя его происходит от лежавшего вблизи высокого, отдельного утеса, пять равных сторон которого поднимаются перпендикулярно от земли и придают ему вид огромной башни.

Здесь нашли мы свежих, сильных собак и в тот же вечер приехали в Басково, где есть летовья нескольких русских семейств из Нижне-Колымска.

От Брусянки начинаются почти плоские берега, изредка прерываемые небольшими песчаными холмами, каждый год подмываемыми водой и постепенно обрушивающимися. Вся окрестность усеяна бесчисленными мелкими озерами; между ними тянутся низменные болота, поросшие стелющимися кустарниками. Изредка на сухих местах и возвышениях попадаются небольшие деревья. Вся страна уныла, пустынна и не представляет никакого предмета, могущего привлечь внимание путешественника. Проехав пять дней по сей обнаженной степи, наконец 26 сентября, после семидесятидневного отсутствия, прибыли мы в Нижне-Колымск.

К сожалению, наше путешествие было не изобильно занимательными наблюдениями, отчасти по самому качеству края, а отчасти потому, что позднее время года и почти беспрерывная метель отнимали у нас возможность углубляться внутрь страны, не обещавшей, впрочем, много достопримечательного путешественнику. Прибавлю здесь еще несколько слов о жителях сей части Сибири.

Большая часть народов, живущих ныне по берегам Анюев, прежде кочевала, обладая бесчисленными стадами оленей. После покорения Сибири и обложения туземцев ясаком, или податью они не смели уже скитаться произвольно по необозримым тундрам своей отчизны и должны были кочевать на известном пространстве, куда были приписаны. Следствием сего было постепенное истребление их оленьих стад от недостатка пищи в кочевьях, назначенных каждому поколению, и оттого, что каждая зараза непременно распространялась на все стада, которые не могли, как прежде, убегать в отдаленные тундры и тем спасаться от поветрия. Так мало-помалу истреблялись здешние кочевые народы, а с тем вместе и охота делалась менее изобильна, потому что по мере поселения людей в пустынях дичь там исчезала и скрывалась в леса.

От беспрерывных сношений с русскими покоренные народы переняли у них образ жизни, одежды, устройства хижин и, наконец, заменили оленей собаками {Первый из народов, употребивший собак для перевоза тяжестей, были, без сомнения, камчадалы, от которых заимствовали такое обыкновение русские, потому что все другие народы Северо-восточной Сибири в прежние времена ездили, как ездят доныне чукчи, только на оленях.}. Язык, победителей также постепенно получал преимущество и делался общим. По крайней мере почти все туземцы понимают теперь наш язык и говорят по-русски. Они сохранили только свойственную кочевым народам беспечность о будущем. Как предки их, они не готовят себе никаких запасов или весьма малые, совершенно несоразмерные с продолжительностью зимы; здесь главная причина голода, ежегодно возобновляющегося. Сверх того, будучи подданными и союзниками русских, туземцы сделались непримиримыми врагами диких соседей — чукчей и коряков, не позволяющих им приближаться к своим границам. Кровопролитные войны и заразительные болезни, как выше было мной замечено, истребили, наконец, значительную часть обитателей здешних стран, так что некоторые из народов; здесь бывших, существуют только по названию. Единственно привязанность к родной земле и совершенное притом, и у звероловов замечательное, незнание края по ту сторону Колымы препятствуют туземцам расселяться на запад и удерживают их в ледяной пустыне, где только оленья охота и рыбная ловля доставляют им самое скудное пропитание.

Говорят, что чуванцы несколько раз просили уже позволения переселиться на необитаемые берега Анадыра и Пенжины, но колымские комиссары не соглашались на их просьбу, опасаясь лишиться значительной прибыли от меховой торговли сего народа.

Незначительная часть чуванцев и один наслег юкагиров, князька Чайна, ведут еще кочевую жизнь. От своих оседлых единоплеменников отличаются они одеждой и языком. Одежда их совершенно сходна с чукотской, а что касается до языка, то, по редкости непосредственных и продолжительных сношений с русскими, сохранили они в большой чистоте свой природный язык. Число таких кочевых жителей в окрестностях Анюев простирается до 400 человек. Все они обложены ясаком и вносят его мехами и деньгами.

Оседлые с давних времен на берегах Анюев тунгусы и ламуты, лишась стад своих, занимаются только охотой и рыбной ловлей и равномерно предоставлены голоду и бедности. В таком положении находятся и якуты, переселенные сюда с берегов Алдана по распоряжению правительства для перевоза съестных припасов и других потребностей в Анадырскую крепость. Удалясь от своих соотечественников, они сделались совершенно русскими и занимаются рыбной ловлей.

В новейшее время прибрежное народонаселение Анюев увеличилось, но не вследствие большого благосостояния туземцев, а оттого, что некоторые поколения, кочевавшие прежде по тундре, лишились своих стад и принуждены были поселиться на берегах рек.

Все сии различные народы крещены, и однажды в год, когда нижнеколымский священник объезжает селения и деревни своего прихода, присутствуют при богослужении. Хотя подобные объезды, по обширности страны и рассеянному народонаселению, сопряжены с великими затруднениями и неудобствами, однакож священники всегда щедро за то награждаются своими прихожанами и возвращаются в Нижне-Колымск обыкновенно с несколькими нартами, тяжело нагруженными множеством драгоценнейших мехов. Без сомнения, введение христианской религии истребило здесь много пагубных суеверий, но доселе, несмотря на все усилия правительства и священников, шаманы сохранили, однакож, значительное влияние между здешними народами и принимают всевозможные меры поддерживать уверенность в сверхъестественную силу и связь свою с добрыми и злыми духами. Даже и ныне не только прежние язычники, но и природные русские иногда прибегают еще к помощи шаманов для открытия воровства или отклонения какого-нибудь предстоящего несчастия. Впрочем, шаманство у большей части здешнего народа утратило свой прежний религиозный характер и превратилось в простое колдовство, так что ныне нередко от скуки для препровождения времени призывают колдуна и просят его «немного пошаманить».

Несмотря на сближение и почти совершенное слияние с русскими, туземцы сохранили, однакож, нечто отличительное в образовании лица, внешнем виде, приемах и вообще образе жизни.

Подобно всем обитателям полярных северных стран, они невысокого роста, но широкоплечи и крепкого телосложения.

 

 

 

Порученную мне опись части берега Ледовитого моря надлежало начать с деревни Малой Чукочьей. Июля 2-го кончены были все необходимые приготовления, и поутру в 11 1/2 часов отправился я в путь при пасмурной погоде и 7 1/2° тепла.

Река Малая Чукочья вытекает из озера сего имени, лежащего в 10 верстах к WNW от ее устья и имеющего до 18 верст в длину, от W к О, а в ширину около 8 верст. Оно соединяется протоком с озером Боковым почти равной с ним величины. В 8 верстах к югу от восточной оконечности Бокового лежит третье озеро, называемое Нерпичьим по найденной на берегах его мертвой нерпе (тюленю). Оно от W к О, почти на 15 верст длины. Из западной оконечности его вытекает река Убиенная, а из юго-восточной Походская, и обе впадают в Колыму. Все сии три реки изобилуют рыбой и потому весьма важны для жителей Колымского округа.

От устья Малой Чукочьей берег к западу весьма низмен, почти равен с водой и усеян бесчисленными, разной величины озерами. Здесь всегда лежит множество наносного леса. Лошади наши, не привыкшие беспрестанно переступать и скакать через бревна и кучи леса, на каждом шагу спотыкались и, наконец, сделались до такой степени пугливы, что мы едва могли управлять ими. Лодки наши сильно повредились; а вьючные лошади вырвались, сбросили поклажу и убежали в тундру, где мы с трудом поймали их.

Таким образом проехали мы 36 верст до реки Убиенной и остановились на ночлег в балагане, построенном колымскими жителями, посещающими сии места для рыбной ловли.

Поутру 3-го июля сильный ветер нагнал густой туман; вечером шел снег при 11 1/2° холода; в полдень термометр показывал столько же градусов тепла. Следуя по течению Убиенной к NO, в 12 1/2 верстах от нашего ночлега достигли мы устья сей реки, образующей здесь небольшой залив, называемый жителями Убиенная лайда. Сильный ветер не позволил нам переправиться в лодках на противолежащий берег, и мы принуждены были следовать изгибом залива до устья реки Конковой, где провели ночь под открытым небом.

Последняя часть сегодняшнего пути была чрезвычайно затруднительна. Сильный NO ветер поднимал на море большие волны, и они набегали на низменный берег, так что лошади нередко шли по грудь в воде. На небольшом возвышении нашли мы два шпангоута, повидимому довольно значительного судна, скрепленные деревянными нагелями; уцелевшие два железных гвоздя заставляли предполагать, что ими была прикреплена внешняя обшивка судна. На WtN, в расстоянии 13 верст, видны были тунгусские юрты.

Ночью на 4 июля ветер перешел к северу. Густой туман то расстилался по земле, то снова поднимался. Поутру термометр показывал 1° тепла, но мы весьма зябли, потому что платья наши были совершенно мокры, а при сильном ветре и влажном воздухе не было возможности развести огня. На рассвете увидели мы, что вся окрестность и наши вещи и платья были покрыты тонкой, белой, окристаллизованной корой солоноватого вкуса. Лошади стояли на своем месте и жевали траву, которая также была покрыта подобной корой. Впоследствии заметил я, что северные и северо-западные ветры всегда покрывают землю такими кристаллами. Речка Конковая при устье около полуверсты шириной. Сильный ветер препятствовал переправить здесь лошадей, а потому поднялись мы 9 верст выше по реке, где она шире 70 сажен, и там счастливо переправились на другой берег. Приблизясь снова к устью реки, переезжали мы через неглубокое озеро, когда вдруг лошадь моего казака чего-то испугалась, поднялась на-дыбы и сбросила в воду седока и вьюки, где заключались мой журнал, чай и порох. Пока мы вытащили вьюки, чай и порох были уже совсем мокры и испорчены. Потеря пороху была тем чувствительнее для нас, что мы находились, так сказать, в отечестве медведей и ежечасно могли ожидать встречи с ними, а единственными оружиями нашими, оставались теперь лук у якута, топор и два ножа.

Проводники ловили разбежавшихся лошадей, а я поехал к тунгусским юртам, виденным нами вчера. Селение расположено было на нескольких низменных холмах (едомах) и состояло из 13 юрт, выстроенных из бревен, шестов и древесной коры. В нем нашел я около 30 тунгусов и юкагиров с их старшинами. Сюда приходят они в начале лета, т. е. в июне месяце, на рыбную ловлю и охоту оленей и перелетных птиц. В августе месяце перекочевывают отсюда на берега моря для добычи песцов и мамонтовых костей, а с наступлением морозов удаляются в свои леса и занимаются там ловлей пушных зверей. В декабре месяце тунгусы и юкагиры, собираются в селение Четырех, на реке Алазее приносят туда ясак и запасаются табаком, порохом и другими потребностями. Остальное время года кочуют они между Колымой и Индигиркой.

Жители и старшины селения, принимая меня за одного из купцов, приезжающих иногда сюда из Колымска для мены пушных товаров на табак и водку, вышли ко мне навстречу. Я объявил им, что я не купец, а проезжающий тойон, что нисколько не переменило их дружеского приема. Они пригласили меня и проводников в свои хижины и радушно угощали нас всем, что только у них было лучшего. Я одарил их табаком и чаем, и выменял себе две новые лодки, потому что наши совершенно изломались.

Доктор Кибер в своем путешествии имел случай коротко познакомиться с сим народом и описал образ его жизни, нравы и обычаи, потому и нахожу излишним помещать здесь мои замечания. По моему мнению, кочующие тунгусы и юкагиры самый счастливейший народ в Сибири. Образ кочевой жизни не привязывает их ни к чему; они переходят с места на место со всем своим достоянием и незнакомы с горестным чувством разлуки с родиной. О будущем они не заботятся и наслаждаются настоящим, а в величайших бедствиях не унывают, надеясь на провидение, или на то, что авось все будет лучше. Любимая их пословица: «чему быть, того не миновать».

Обычная страсть якутов к спорам тунгусам вовсе неизвестна. Они отличаются редкими чувствами преданности к родственникам и друзьям и удивительной чистотой нравов. Характерным является наказание тунгусских девушек, до замужества начинающих шалости любовные: их подводят к дереву и секут до тех пор, пока не обломают все с него сучья. К счастью, деревья здесь невысоки и малосучны.

Ряд холмов, где расположены тунгусские хижины, постепенно возвышаясь, образует на восточном берегу Большой Чукочьей реки значительную горную гряду. Страна сия весьма низменна и прорезана множеством озер; самое значительное из лежащих к северу и изобильное рыбой то, из коего вытекает река Маврина, а к югу от холмов — озеро Островное, образующее реку Якутскую. Здесь две версты южнее тунгусских хижин построен летний балаган колымских жителей.

Западный скат холмов всегда покрыт наносным лесом, между которым тунгусы нашли и показывали мне обломки корабля и доски с железными гвоздями.

В полдень 5 июля оставили мы гостеприимное селение и отправились далее. Пробираясь между множеством мелких озер, мы достигли морского берега, и здесь, проехав 26 верст, расположились ночлегом, под 70°00′ широты и 159°41′ долготы. Море в двух верстах от берега было покрыто льдом и высокими торосами. Сильный ветер нагонял льдины на берег; они сшибались и ломались с оглушительным треском.

Июля 6-го густой туман покрывал всю окрестность и только к полудню продолжительный NO ветер очистил несколько атмосферу. Термометр показывал 1 1/4° тепла.

Следуя направлению низменного берега, достигли мы Чукочьего мыса и здесь переночевали в балагане, на берегу Большой Чукочьей реки. Отсюда берег на протяжении 10 верст низменный, но далее становится крут и образует Чукочий мыс, лежащий под 70°01′ с. ш. и 159°48′ в. д. от Гринвича. Он состоит из сероватой глинистой земли и со стороны моря образует два уступа; высота его до 75 футов над поверхностью моря. Скат возвышения его обставлен обломками, вероятно отторгнутыми какими-нибудь переворотами от вершины и имеющими вид правильных конусов до 20 и 25 футов вышины.

На вершине мыса нашли мы небольшое озеро, покрытое таким толстым льдом, что лошади безопасно переходили через него.

Отсюда осмотрел я море. Между О и N покрывалось оно неподвижным льдом и торосами, а от O на S носились на нем огромные льдины. В направлении SW 35° берег был низменный, а на NO 8° заметил я возвышение, казавшееся отдельным от берега. Впоследствии открылось, что, то был Крестовый остров, самый южный из купы Медвежьих островов.

Иа всем протяжении; от Малой Чукочьей реки до мыса сего имени морской берег низмен и изрезан множеством болот и озер. Чукочья губа, куда впадает река, здесь до 5 верст ширины; западный берег его едва возвышается над поверхностью моря. Снимая берега губы, послал я казака на лодке измерить ее глубину. Он возвратился с известием, что через устье можно переправиться на лошадях, но передовая, пройдя несколько шагов в воде, внезапно по самую шею завязла в наносном иле, так что до поздней ночи напрягали мы все усилия освободить ее.

Уверясь в невозможности переправы, мы расположились здесь ночлегом и бросили в воду невод. Опыт ловли не удался нам, и на другой день вытащили мы неводом только одного чира.

Не найдя брода, поехали мы вверх по Чукочьей и в 9 верстах от ее устья счастливо переправились на другую сторону. Она впадает в море по направлению NO 70°, глубока и между невысокими берегами течет весьма быстро. С холмов, на восточном берегу ее лежащих, принимает она несколько небольших ручьев, составляя на север предел, до которого, доходят жители Нижне-Колымска.

С западной оконечности Чукочьей губы пеленговал я мыс сего имени на SO 90°, а вершину Крестового острова на NO 15°.

Июля 8-го, следуя по берегу, достигли мы Крестового мыса, лежащего под 70°17′ широты и 159°55′ долготы. Он состоит, так же как и Чукочий мыс, из сероватой глины, и возвышается на 65 футов над поверхностью моря. Отсюда берег изгибается на запад. С вершины мыса запеленгован мной снова Крестовый остров на NO 5°. Море было покрыто неподвижным льдом; вдали показывались огромные торосы.

В 6 верстах отсюда, к NW, большое озеро длиной 7, а шириной от 5 до 6 верст; оно отделяется от моря довольно длинным перешейком шириной в 200 сажен, который хотя не слишком высок, но холмист и с моря походит на гряду небольших конусообразных бугров. Восточная часть его состоит из сероватой глины, а западная из чернозема; в 13 верстах от озера впадает в море неширокая, но глубокая река, которую назвал я, в честь сегодняшнего святого, — рекой Св. Прокопия.

В 7 верстах от нашего ночлега, на прибрежном льду, лежали зерна, весьма похожие на рожь; впоследствии узнал я, что то были разнесенные ветром семена травы ковыль (stipa pennata), растущей по всему здешнему берегу.

Июля 9-го удалось мне взять полуденную высоту солнца, определив положение нашего ночлега при устье реки Прокопия под 70°27’44» широты и 159°43′ долготы. Крестовый остров лежит отсюда на NO 20°. Мы продолжали путь по низменному берегу к NW и в 4 1/2 верстах от ночлега переправились через устье реки Агафона. Кроме того, перешли мы сегодня через семь высохших ручьев. На всем берегу было много наносного леса, а также несколько обломков мореходного судна с железными болтами и гвоздями.

Июля 10-го отправились мы в 8 часов утра при 7 3/4° тепла и после 6 верст пути достигли Крестового мыса. Он состоит из чернозема и возвышается на 35 футов над поверхностью моря, составляя северную оконечность цепи невысоких холмов, простирающихся на запад. В 6 1/2 верстах отсюда остановились мы на ночлег при устье реки Крестовой (от 70 до 80 сажен ширины). На восточном берегу ее построен балаган, и, кроме того, сохранились здесь две развалившиеся юрты и два креста, повидимому, весьма давно поставленные. От них река и мыс получили свои названия. По полуденной высоте солнца определил я их под 70°43’33» широты и 159°15′ счислимой восточной долготы от Гринвича. Северная оконечность Крестового острова отсюда была на NO 39°00′; высокий холм в середине острова на NO 62°00′; южная оконечность на NO 66°30′, а Крестовый мыс на SO 61°00′. Под вечер небо совершенно очистилось, и я снова пеленговал середину Крестового острова на NO 58°00′.

На берегах Крестовой реки находится несколько озер, на коих гнездилось множество диких гусей. Одна стая их, расположенная недалеко от нас, подняла ночью сильный крик. Вдали показался черный медведь, и гуси бежали от него к нам; лошади, также приблизились к стану. Мы вооружились, чем могли, и приготовились встретить неприятеля, но он не показывался и, вероятно испугавшись лая нашей собаки, убежал в тундру. Здесь удалось нам палками убить нескольких гусей.

Июля 11-го поутру густой туман; застилал всю окрестность, так что в нескольких саженях нельзя было различать предметов. Желая определить широту места и положение Медвежьих островов, я решился остаться сегодня здесь в ожидании ясной погоды, а с тем вместе желая дать отдых утомленным лошадям. Но на другой день туман все еще продолжался, а сильный северный ветер нагнал с моря густые тучи, так что можно было скорее ожидать снега, нежели ясной погоды, что заставило меня, не теряя времени, продолжить путь. Мы отправились 12-го числа около полудня при 2 3/4° тепла. В 13 верстах от ночлега переправились мы через речку Балгачову и переночевали в 14 верстах при устье речки Куродагины; она шириной только 10 сажен, но довольно глубока. Дорога от устья Крестовой до Куродагины была чрезвычайно тягостна для лошадей: волны, набегая далеко на плоский берег, размачивают грунт, состоящий из песка и глины.

13-го числа удалось мне взять полуденную высоту солнца, которая определила положение нашего ночлега под 70°35’37» широты. Из десяти расстояний луны от солнца получил я 158°55’36» долготы.

Река Куродагина — от одной до полутора верст в ширину и при устье разделяется на три рукава, из коих два почти высохли. На восточном берегу ее, около четырех верст от устья, находится хорошо сохранившийся балаган. На западной стороне, в десяти верстах от реки и трех и семи верстах от морского берега, тянется на NW довольно высокая цепь холмов, доходящая до реки Куропаточной. Берег, едва поднимающийся над поверхностью воды, состоит из твердой, сероватой глинистой земли; на нем изредка показывалась тощая трава, и все пространство было покрыто слоями соленых частиц и ракушками. В окрестности лежало множество перьев линявших здесь гусей. Наносного леса встречалось мало, и то был весьма старый, рассыпавшийся от удара копыт. В некоторых из здешних озер вода была почти совершенно черна, вероятно, от сгнивших в ней дерев.

Июля 13-го расположились мы ночлегом недалеко от довольно высокой горы, которую назвал я Северным Парнасом. С вершины ее осматривал я море. В шести верстах от нас, параллельно с берегом, стояли стеной высокие торосы; за ними носились плавающие льдины. На торосах лежало много наносного леса, и от напора льдов на отмели он то поднимался вертикально, то снова падал, что придавало странную жизнь картине.

Нам удалось убить здесь четырех гусей и двух немков.

Июля 14-го погода была ясная; термометр в полдень показывал 9 1/2° тепла. Я воспользовался благоприятным временем и постарался высушить часть моего пороха: он нам был теперь особенно нужен, потому что провиант наш был на исходе, а далее не было надежды встречать линявших гусей, которых можно бить палками. По полуденной высоте солнца мы были под 71°00’56» с. ш. и 158°10′ в. д.; склонение магнитной стрелки оказывалось 10°00′ восточное.

Пополудни отправились мы далее, следуя по низменному берегу, и в тот день проехали вообще 28 верст на W. Здесь был нам случай испытать наш высушенный порох; мы застрелили несколько гусей. Ночевали почти прямо на W от Северного Парнаса.

На другой день отправились мы в путь при 15 1/2° тепла и достигли реки Большой Куропаточной, устье ее шириной до двух верст, но так мелко, что мы переправились через него вброд. Сегодня проехали мы всего 31 версту. Цепь холмов, идущая параллельно с берегом, получает от Северного Парнаса SW направление и поворачивается от устья Большой Куропаточной на SO 23°. Здесь начинается так называемый Куропаточий яр, т. е. отвесный высокий берег. Он состоит из слоев никогда не тающего льда, смешанного с черноземом и глиной, и в нем попадаются длинные, тонкие древесные коренья, а в местах, где волны подмывают берег, показываются иногда мамонтовые кости.

Июля 16-го, по полуденной обсервации, широта ночлега оказалась 71°04’20». Термометр показывал 18 1/2° тепла. Мы проехали 17 верст по берегу и достигли устья Малой Куропаточной, которая тут шириной около двух верст и течет между двумя рядами холмов, подмывая восточный; западный находится в четырех верстах от берега. Вероятно, некогда все сие пространство составляло дно реки. На западной стороне устья находится балаган, но мы не остановились здесь на ночлег и проехали еще 13 верст далее. От устья Малой Куропаточной сначала берег низменный, но вскоре снова начинается крутой яр вышиной от 30 до 35 футов; он одного образования с предыдущим. Здесь вырыл я несколько кореньев, большей частью березовых, которые были еще так свежи, как будто только что срубленные с дерева, хотя ближайший отсюда лес находится по крайней мере в 100 верстах. Узкая низменность между яром и морем состоит из мелкого белого песка и покрыта полуистлевшими мамонтовыми костями. Здесь не встретили мы наносного леса, хотя песчаные слои показывали, что берег часто покрывается водой.

Июля 17-го находились мы под 70°56’48» широты и 155°31′ счислимой долготы. Термометр показывал 16 1/2° тепла. Столь теплая погода в продолжение трех дней заставила бы нас забыть, что мы находились под 70° с. ш. если бы нам не напоминали того вечно замерзшая земля и необозримые ледяные пространства моря. Три дня тому назад кутались мы в зимние шубы, а теперь легчайшая одежда была уже нам в тягость. Солнце в течение 72 часов не сходило с безоблачного небосклона. Испарения Ледовитого моря, усиливая преломление солнечных лучей, беспрестанно изменяли положение и окраенность светила: оно то уменьшалось, то принимало эллиптическую форму или, повидимому, скрывалось за горизонт и вдруг снова поднималось в полном блеске. Такое странное и великолепное явление продолжалось целый день, и, несмотря на нестерпимую боль в глазах от яркого света и сильной рефракции, я не мог налюбоваться волшебной картиной. Ночью на 17-е число, когда солнце стояло на полуночном меридиане, измерял я секстаном горизонтальный и вертикальный поперечники; первый был 37’15», а второй 28’20».

Июля 18-го показались на горизонте небольшие облачка, но над нами небо было ясно. Поднявшийся к вечеру сильный северный ветер нанес густые тучи и принудил нас снова закутаться в шубы. Плоский берег изрезан здесь мелкими озерами и покрыт наносным лесом. На расстоянии 19 1/2 верст, которые сегодня мы проехали, впадают в море четыре реки. Первая и значительнейшая из них называется Большая Конечная. Две версты от нее — Малая Конечная. Еще четыре версты далее течет река, названия которой проводники мои не знали, и, наконец, четвертая — Шкулева, где мы расположились ночлегом. Все сии реки извиваются в крутых берегах, прорезывая цепь невысоких холмов. На берегах Большой и Малой Конечных выстроены балаганы.

Вьючные лошади наши были так измучены, что мы разложили часть поклажи их на других, а проводники мои пошли пешком.

Июля 19-го северный ветер скрепчал; все утро шел дождь, а к полудню, несмотря на 11° тепла, выпал порядочный снег. После полудня проехали мы 9 верст по берегу, переправились через довольно широкую речку и, проехав еще 3 1/2 версты, достигли Лагачкина — восточного протока реки Алазеи. Глубокий и быстрый проток сей течет большими излучинами в крутых берегах и неподалеку от устья раздвояется и образует остров, который от W к О имеет до двух верст протяжения. Мы переправились через реку в том месте, где она до 150 сажен ширины, проехали 3 1/2 версты далее и, снова переправясь через другой рукав Алазеи, так называемый Большой Алазейский проток, расположились потом недалеко от берега на ночлег.

Алазея самая значительная река из впадающих в море между Колымой и Индигиркой. Она вытекает под 67° широты из Алазейских гор, принимает в себя множество побочных рек с гор и из озер, довольно глубока и, образуя в течении своем крутые изгибы, впадает в море пятью рукавами; два восточных протока, через которые мы переправлялись, самые важнейшие, а остальные три маловодны и нередко совершенно высыхают.

Рукава Большой Алазейский и Лагачкин образуют остров, в NNW направлении имеющий до 12 верст протяжения. Лагачкин рукав течет при устье, между низменными берегами чрезвычайно быстро; от западной оконечности берега идет здесь в море длинная песчаная коса. Тут, к великой радости моей, нашел я моих проводников — якутского старшину Сазонова с шестью свежими лошадьми для смены. Он приехал сюда по прежде заключенному условию из ближайших якутских селений (в расстоянии 150 верст) и ожидал меня уже пять дней.

Слабый ONO ветер очистил атмосферу, и 20 июля термометр возвысился до 11°. После долгого времени одиночества общество наше увеличилось, и я решился провести здесь целый день. Мы забросили сеть и поймали шесть больших нельм и до 20 чиров, чем и угостили наших новых знакомцев, а они со своей стороны помогли нам починить лошадиную сбрую и исправить почти развалившиеся лодки.

На другой день в 4 часа пополудни отправились мы далее на свежих лошадях. Десять расстояний луны от солнца определили долготу нашего ночлега в 153°43’10 1/2″ и убедили меня в верности моего счисления. Склонение магнитной стрелки было 10°00′ восточное. В 13 верстах от ночлега, переправясь еще через один рукав Алазеи, мы достигли Малого Алазейского протока и переехали через него вброд. Здесь остановились ночевать. Низменный берег покрыт был тощей, редкой травой и множеством наносного леса.

Июля 22-го сильный восточный ветер покрыл небо тучами, перешел к вечеру на север и нагнал густой туман. В полдень термометр показывал 9 1/2° тепла. Мы находились под 70°48’46» широты и 152°59’44» долготы, определенной десятью расстояниями луны от солнца. Следуя направлению берега, переправились мы в шести верстах от ночлега через речку Булгину. Проехав еще 11 1/2 верст, переправились опять через небольшую речку, которая в двух верстах от устья речки Блудной. Она течет чрезвычайно быстро, между крутыми берегами, и ширина ее до 80 сажен.

Сильный ветер не позволил нам переправиться через устье на маленьких лодках и принудил подвинуться по отмели на N до 5 1/2 верст от устья. Здесь переехали мы через оба рукава по льду, и в 8 верстах отсюда остановились ночевать при устье реки Вшивой, под 70°55′ счислимой широты и 152°15′ долготы.

Вшивая река довольно глубока, течет между уступистыми берегами и шириной при устье до 80 сажен. Юкагиры называют ее Пилой, потому что быстрым течением подмывает она берега и увлекает за собой землю, открывая таким образом в нижних слоях множество мамонтовых костей. На восточном берегу находятся балаган, юрта и большой деревянный крест, по словам жителей берегов Индигирки, выброшенный сюда морем вместе с наносным лесом. На нем была некогда вырезана надпись, но я едва мог разобрать несколько букв без всякой связи.

Июля 23-го проехали мы по низменному берегу 26 верст и переночевали у речки Делокобой. Мы расположились на довольно возвышенном месте. Ночью сильный северный ветер нагнал воду на берег и принудил нас искать другого убежища, но и туда начали достигать волны, так что с трудом переправились мы на близлежащий холм. На другое утро, с переменой ветра, вода сбыла, и мы продолжали путь по низменному берегу. В пяти верстах отсюда достигли мы Колымского протока, восточного рукава Индигирки. Резкий северный ветер охладил температуру, и в полдень было только 1/2° тепла.

Колымский проток шириной до трех верст и отделяет от твердой земли Колесовский остров, северная часть которого была покрыта туманом. Вдоль восточного берега проехали мы 6 верст, переправились через реку Пропадшую и в 5 1/2 верстах от нее остановились подле устья Блудной. Место ночлега было под 71°00′ счислимой широты и 151°10′ долготы.

Река Блудная течет на NW в Колымский проток, при впадении разделяется она на два рукава: Малую и Большую Блудную. Здесь нашли мы несколько семейств прибрежных индигирских жителей; их привлекли сюда рыбная ловля и хорошие пастбища. У них оставил я, под надзором якута, моих лошадей, а сам с казаком и одним из туземцев отправился на лодке в селение Едомку, лежащее в 60 верстах отсюда. Так называемое здесь лето, кажется, уже кончилось — 25 и 26 июля шел снег с градом, и в последние дни месяца термометр, под вечер, показывал 1° холода.

Медленно подвигались мы против течения реки, несмотря на то, что четыре собаки тянули лодку бичевой и проводники гребли, а где позволяли изгибы реки, ставили мы парус из оленьей шкуры. После 16 часов пути мы достигли деревни Едомки, лежащей под 70°56’31’ широты и 151°06′ долготы, при впадении Петровой в Колымский проток. Селение состоит из трех юрт и одной избы. Они были пусты: все жители занимались рыбной ловлей и охотой. Приближение зимы было уже здесь заметно. Снег, на полфута глубиной, покрывал всю окрестность. Холодный, резкий ветер принудил нас остановиться. Вечером приехал индигирский мещанин Кочевщиков, надеясь запастись черкесским табаком; здешние жители выменивают его иногда за мягкую рухлядь и рыбу у проезжающих русских купцов.

Прибытие этого, по крайней мере 80-летнего, но доброго и разговорчивого старика произвело приятную перемену в нашем обществе. Я одарил его табаком, и мы довольно весело провели вечер.

Зная хорошо все побочные реки и протоки Индигирки, он обещал нам сопутствовать до Русского Устья. Мы отправились на другой день вместе. Дорогой рассказал мне Кочевщиков историю своей жизни, довольно замечательной.

Он родился в Киренске. На 15-м году жизни взял его брат с собой в путешествие вниз по реке Лене.

В прежние времена здешние жители, не привязанные ничем к своей родине, скудно наделенной потребностями жизни и не имевшей для них ничего привлекательного, часто предпринимали целыми обществами подобные поездки без всякой определенной цели. Вместе с Кочевщиковыми поехали до 40 человек мужчин и детей. Они отправились под начальством киренского мещанина Афанасия, на коче вниз по Лене, в надежде найти изобильнейшие страны. Две зимы провели они в безлюдной тундре, скудно питаясь рыбой, но собрали множество мамонтовых костей. На вторую зиму многие из их спутников умерли; в том числе был и мещанин Афанасий. Тогда старший Кочевщиков, как опытнейший водоход, принял начальство над остальными. Они достигли Ледовитого моря и долго носились по волнам его, борясь с бесчисленными недостатками и опасностями и сами не зная, где находились. Наконец, при устье реки Индигирки потерпели они кораблекрушение. Здесь братья разлучились со своими товарищами, собрали немногие уцелевшие веши и пошли внутрь страны. На берегу реки, изобильной рыбой, построили они хижину и провели там зиму. Хотя жилище их лежало только в 15 верстах от селения Едомки, но с жителями они не видались, потому что прежде много наслышались о хищности и разбоях туземцев.

На следующее лето увидели они двух человек и решились убить их, но, прежде нежели братья исполнили свое намерение, объяснилось, что пришельцы были также русские искатели счастья. Братья угостили своих гостей и они уговорили их предпринять вчетвером путешествие на коче вверх по Индигирке. Братья согласились, но на третью ночь тайно покинули судно и убежали в свою хижину.

На мой вопрос: «почему они так поступили, когда настоящее существование их не представляло им ничего привлекательного, а в путешествии они могли надеяться достигнуть своей родины?» — старик отвечал мне, что в те времена, если товарищи на одном коче разделялись на две партии, существовало обыкновение при первой добыче выходить на берег и решать оружием, кому она должна принадлежать. Видя, что их товарищи сильные и здоровые люди, и не надеясь с ними справиться, Кочевщиковы решились лучше возвратиться в свою пустыню.

Здесь провели они еще полтора года и, наконец, на пятую зиму, преследуя оленя, случайно приблизились к селению Русское Устье, состоявшему тогда из шести юрт. В нем жили 15 человек русских. Кочевщиковы, которым кочевая жизнь надоела, также тут поселились. О товарищах первого своего путешествия они ничего не слыхали.

Старик, казалось, был очень обрадован, что нашел человека, который еще в первый раз слышал его похождения. Мы прибыли уже в Станчик 27 июля, а он все еще продолжал рассказывать. Небольшое селение Станчик состоит собственно из избы, юрты, уроса и двух сараев, но тогда было оно особенно оживлено, потому что все народонаселение Едомки перебралось сюда на житье, со всем своим домашним скарбом. Здесь волны выкидывают на берег множество наносного леса, а речка Лундушина, впадающая при селении в Колымский проток, обилует рыбой. Станчик лежит под 70°51′ широты и 150°12′ долготы.

На другое утро (28 июля), при легком северном ветре и 3 1/2° тепла, отправились мы далее и достигли, после 23 часов езды, Русского Устья, где старый Кочевщиков принял нас с истинным гостеприимством. Здесь решился я прожить до половины сентября, привести в порядок мои замечания и опись и с наступлением зимы отправиться в обратный путь ближайшей дорогой — через тундру. Мне отвели особый дом, где расположился я довольно удобно. Когда погода позволяла, я предпринимал поездки внутрь страны и занимался астрономическими наблюдениями. Между прочим, шестью полуденными высотами определил я положение места в 71°00’19» широты, а 78 расстояний луны от солнца, по десяти счислениям, дали мне 149°30’53 1/4″ долготы. Склонение магнитной стрелки, по соответствующим азимутам, было 10°00′ восточное.

Небольшое селение Русское Устье состоит собственно только из четырех хижин, с немногими, принадлежащими к ним строениями. Оно на западном берегу западного рукава Индигирки, который называется Русским Устьем.

В двух верстах отсюда другая деревенька, Усть-Елон, при речке сего имени, и состоит только из двух изб и трех юрт. Речку в верхних частях якуты называют Бюрюлах.

Народонаселение трех селений: Едомки; Русского Устья и Елонского Устья, простирается, по последней ревизии, до 108 человек мужчин. Они все русские и называются вообще индигирскими жителями. Главные промыслы здесь — рыбная ловля, охота и сбор мамонтовых костей. Рыба составляет почти единственную пищу туземцев. На берегах моря ловят они очень искусно песцов, и шкуры их, так же как мамонтовые кости, меняют нижне-колымским и другим купцам на разные потребности жизни. Для избежания споров при охоте туземцы разделили между собой всю страну: селению Едомке принадлежит пространство до устья Куродагиной, а Русскому Устью и Усть-Елонску — земля между реками Яной и Кондратьевой. Говорят, что сии границы строго наблюдаются при устройстве ловушек для песцов.

Летом рыбной ловлей занимаются только женщины и дети. Мужчины расходятся по тундре на оленью и гусиную охоту и собирают мамонтовые кости, составляющие один из важнейших предметов здешней торговли. Собранные и вырытые кости складываются вместе; каждый хозяин замечает свою кучку и зимой на нартах отвозит добычу домой. Не помнят примеров, чтобы охотник завладел чужой кучей.

По словам здешних жителей, гуси и лебеди во время линяния гораздо более посещают берега Индигирки, нежели Колымы, а, напротив, Колыма изобилует более вкусной рыбой. Озера в окрестностях Индигирки обильны так называемой красной рыбой, которую не должно, однакож, смешивать с породами рыб, носящими такое название в России.

Индигирские жители гораздо трудолюбивее и промышленее колымцев, но несмотря на то, колымцы живут в большом довольстве, что происходит оттого, что селения по берегам Колымы лежат, так сказать, на большой дороге якутских купцов, закупающих меха, и потому жители Колымы всегда с выгодой могут сбывать добычу своей охоты, продавая меха за чистые деньги или променивая на разные потребности жизни. Они не бывают принуждены уступать свои товары купцам за какую-нибудь цену и в случае слишком невыгодного для них торга, находя более совместничества между приезжими, могут ожидать выгоднейшего покупщика.

Индигирка, напротив, течет в стороне, и возможность сбыта произведений здешнего края ограничивается только малым числом торгашей из Якутска и Колымска, предпринимающих отдаленное и трудное путешествие единственно в надежде на значительную только выгоду. Бедные жители Индигирской пустыни принуждены продавать свои товары монополистам по самым дешевым ценам, или лишаться средств приобрести себе самые необходимые потребности, как то — одежду, невода и пр. Потому, имея большие склады драгоценных мехов, и мамонтовых костей, с трудом доставляют себе индигирцы ежедневное пропитание и часто не в состоянии приготовить запасов на зиму.

Вблизи Русского Устья видны следы больших селений и станов, но неизвестно, кому они принадлежали. По древнему и довольно общему преданию обитало здесь некогда многочисленное и могущественное поколение омоков: они двинулись отсюда на запад, где, однакож, сколько мне известно, не осталось от них никаких следов.

Первые русские пришельцы, поселившиеся здесь, нашли на берегах многочисленных протоков Индигирки уже полуразрушенные юрты, землянки и очаги, и в них разные домашние сосуды. Доныне находят еще иногда здесь топоры из яшмы и разные орудия, совершенно отличные от употребляемых ныне. Вообще не одно предание, но и самая страна свидетельствует, что здесь жил некогда многочисленный, но впоследствии исчезнувший народ.

В Русском Устье посетили меня немногие жители соседних селений и привезли мне драгоценнейшее лакомство — так называемый олений здор, т. е. жир со спины оленя; со своей стороны одарил я их чаем и табаком.

Сентября 2-го показались на Индигирке первые льдины. Еще прежде при берегах образовались уже закраины, а через три дня река стала, так что 5 сентября можно было ездить по ней на санях.

Начальник Усть-Янской экспедиции, лейтенант Анжу, прибыл сюда 23 сентября, окончив опись берега Ледовитого моря от устья Яны до Русского Устья. Я также привел в порядок все свои наблюдения и замечания и мог отправиться в обратный путь.

Время года не позволяло мне возвратиться прежней дорогой по берегу, ибо там морозы гораздо сильнее и снег бывает столь плотен, что лошади не в состоянии выгребать из-под него травы. По сей причине, а также сокращая возвратный путь, решился я ехать прямо через тундру. Сентября 26-го отправился я в нартах на собаках в селение Едомку, а отсюда на лошадях поехал через пустынную, безлюдную тундру к якутскому селению у реки Алазеи, где переменил лошадей, и 6 октября прибыл в Нижне-Колымск.

На 10-дневном переезде не встретилось ничего замечательного, кроме многочисленных стай волков, особенно по ночам весьма беспокоивших наших лошадей и принуждавших нас всегда быть готовыми к обороне. У одной такой волчьей стаи удалось, нам отбить полуоглоданного оленя, что было для нас весьма важно; вся наша провизия, кроме немногих сухарей, тогда уже издержалась.

 

 

 

Лето 1821 года, краткое, но обильное всякого рода неудачами для жителей Нижне-Колымска, миновалось. Наступила долгая, мучительная зима. Бедствие было всеобщее. Несчастная оленья охота и от разлития рек и раннего наступления зимы неудавшаяся рыбная ловля имели неизбежным следствием общий голод. К тому присоединилось новое, дотоле в Нижне-Колымске неслыханное несчастие: сильное поветрие на собак похитило большую часть сих полезных необходимых здесь животных.

Летом показались уже разные прилипчивые болезни между собаками на берегах Индигирки, Яны и Лены, и с наступлением зимы обнаружились и в Колымском округе. Зная, что успех и даже вся возможность моего путешествия по льду зависали единственно от числа годных к езде собак, я употреблял всевозможные средства к их сохранению: хотел собрать, по крайней мере, сто здоровых собак немедленно отправить их к Большому и Малому Чукочьим, кормить там на счет экспедиции и для предосторожности прекратить всякое сообщение их с окрестностями. На тех же собаках должно было перевезти часть наших рыбных запасов балаган, построенный летом при Большой Баранихе. Но прежде, нежели успели мы привести все в исполнение, поветрие до такой степени усилилось, что вместо 96 собак, необходимых для поездки, собрали мы только 36. Тотчас были они отправлены в Чукочье и почти все остались живы. Падеж усиливался с морозом со дня на день и распространился, наконец, по всем деревням и селениям округа, до того, что здоровая собака сделалась даже редкостью. Жители здешних стран привыкли, так сказать, к ежегодно возобновлявшимся недостаткам жизненных припасов и переносят такое несчастие с какою-то безмолвной покорностью судьбе, но потеря собак, столь необходимых для их существования, привела всех в отчаяние. Люди сами должны были впрягаться в нарты и на себе перевозить в свои жилища дрова и собранную на берегах разных речек рыбу. Наконец, без собак не могли они заниматься единственным своим промыслом — ловлей пушных зверей. Столь беспомощное состояние распространило повсюду горесть и уныние.

Таким образом встретили мы 1822 год. Время отъезда нашего приближалось. Видя невозможность достать себе все нужное на Колыме, я послал надежнейшего казака на берега Индигирки, где поветрие уже прекратилось, поручив ему собрать, по крайней мере, 60 собак, хорошо накормить, привести в Большое Чукочье и там ожидать дальнейших приказаний. Марта 5-го получил я донесение, что посланный мог достать только 45 хороших собак, но привел их благополучно в назначенное место.

С уменьшением морозов поветрие начало ослабевать; наконец, оно вовсе прекратилось, но бедные жители Колымска потеряли более четырех пятых из своих собак. Большее число их сохранилось у казаков здешней станицы, и, видя мое затруднение при недостатке необходимых для поездки животных, вместе с некоторыми гражданами, добровольно, с редкими самопожертвованием и готовностью предложили они мне 20 нарт в полных упряжках. Таким образом имели мы, считая находящихся в Чукочьем, около 300 собак. К несчастью, не более 60 из них, следственно, только пять упряжек, были годны для дальнего путешествия, а остальные слишком слабы и ненадежны. Такое обстоятельство произвело существенную перемену в первоначальном плане моего путешествия. Разделить экспедицию на два отряда не было возможности, Также нельзя было начать поездки от устья Большой Баранихи, ибо зимой, при недостатке собак, не успели перевезти туда необходимого провианта. G великим трудом удалось нам запасти все нужное только в Сухарном.

Наконец, все приготовления были окончены, и мы могли отправиться в путь. Нагрузив нарты потребностями путешествия, а также остатками запасов сушеной и свеже-замороженной рыбы, я выехал 10 марта из Нижне-Колымска, в сопровождении мичмана Матюшкина, штурмана Кузьмина и матроса Нехорошкова {Доктор Кибер, несмотря на ослабленное здоровье, хотел провожать нас в сей экспедиции, но 14 марта принужден был уже из Сухарного возвратиться назад.}. Кроме пяти нарт для путешествия, запряженных лучшими и надежнейшими собаками, имели мы еще 19 нарт для провианта, которые, как и в прежних путешествиях, тотчас по разгрузке должны были возвращаться назад. Между проводниками находился один знавший чукотский язык и мог служить в случае нужды переводчиком.

Марта 12-го приехали мы в Сухарное и занимались весь следующий день разными приготовлениями. Марта 13-го начали мы путешествие по Ледовитому морю, имея с собой на 40 дней провианта и на 35 дней корма для собак. На следующий день достигли Большого Баранова Камня и по возможности нагрузили нарты наносным лесом. Зная по опыту, что попадающаяся обыкновенно в сих странах лиственица тяжела и худо горит, еще в прошлом году велел я заготовить березовых дров по берегам Анюя (по Колыме береза не растет); они были доставлены в Нижне-Колымск и для большей легкости высушены. Мы взяли с собой таких дров на 15 дней и кроме того на 10 дней (4 пуда) рыбьего жира, смешанного с мхом и стружками, а наконец, у Баранова Камня запаслись лиственицей, так что имели топлива дней на сорок, от чего нарты наши были в начале очень тяжелы.

В полдень 16-го числа поехали мы далее, при резком восточном ветре, пасмурной погоде и сильном снеге. Северная и северо-западная части. Баранова Камня состоят из шиферных, утесов в 6 сажен вышиной, отвесно спускающихся в море и только изредка прорезанных узкими низменными долинами.

Проехав 8 верст, достигли мы северной оконечности Баранова Камня. Здесь стоит несколько отдельных каменных столбов, называемых туземцами кекуры, что придают мысу издали вид древнего полуразвалившегося замка.

Дальнейший путь в море взяли мы на NO 30°. В сем направлении намеревался я проникнуть до 71 1/2° широты, где мы пересекли бы меридиан Шелагского мыса в расстоянии 150 верст. Там предполагалось устроить складку провианта и отослать часть карг в Нижне-Колымск, а с остальными продолжать исследование на NO и NW. Таким образом путешествие наше послужило бы продолжением прошлогоднего и могло повести к удовлетворительным выводам о предполагаемом существовании земли к северу.

Удалившись на 1 1/2 версты от берега, встретили мы значительную гряду неправильных высоких торосов и проехали между ними 18 верст. Не столько усталость, сколько повреждение двух нарт заставило нас расположиться здесь ночлегом. Транспортные нарты далеко отстали и уже поздно ночью соединились с нами в самом жалком положении. От езды через торосы так они пострадали, что мы принуждены были большую часть наших березовых дров употребить на починку. Сия скучная работа занимала нас весь следующий день, и только в 11 часов 18 марта можно было продолжать путь. Погода была пасмурная. При 13° холода и резком северо-западном ветре шел сильный снег. Торосы уменьшались, наконец вовсе прекратились, и вместо того очутились мы на необозримой равнине, уставленной снежными волнообразными буграми. В мягком снеге нарты не столько повреждались, как в середине торосов, но зато собаки здесь чрезвычайно утомлялись. Плотность и высота (до двух сажен) наносных снежных слоев доказывали, что здесь часто выпадает сильный снег, а направление их заставляло предполагать, что здесь господствуют восточные ветры.

По полуденному наблюдению находились мы под 69°56 1/2′ широты. Счислимая долгота была 0°14′ на восток от Большого Баранова Камня {Счислимые долготы показаны здесь от меридиана Большого Баранова Камня.}. Сегодня (18 марта) проехали мы только 23 версты по причине позднего выезда, а главнейше от худого состояния транспортных нарт, беспрестанно ломавшихся и принуждавших нас останавливаться. Нам удалось убить здесь большого белого медведя. Мясо и жир подкрепили наших собак. Ночью холод усилился до 25°. Несмотря на то, что мороз продолжался весь следующий день, по совершенному безветрию стужа не очень была чувствительна. К полудню атмосфера прояснилась. Большой Баранов Камень виден был от нас на расстоянии 40 верст, по направлению SW 11°.

С 9 часов утра до полудня проехали мы, по довольно гладкой ледяной равнине, 18 верст. Здесь по полуденному наблюдению определено 0°12′ широты в 0°50′ восточной счислимой долготы от Баранова Камня. После полудня поехали мы далее и сделали сегодня вообще 36 верст. Сильный северо-западный ветер и густая метель принудила нас ранее обыкновенного расположиться ночлегом. Транспортные нарты сегодня также отстали. Из 16 три были уже разгружены и отправлены в Нижне-Колымск; 14 нарт поздно ночью соединились с нами, но не привезли никаких известий о двух остальных. Я весьма беспокоился об их судьбе, потому что здесь водится множество белых медведей. Один из них ворвался даже к нам в лагерь, но был убит прежде, нежели успел причинить какой-нибудь вред. Мы провели ночь в мучительной, неизвестности об участи наших спутников. На другой день, едва начало светать, отправил я людей на поиски. Наконец, прибыли отставшие и донесли, что, потеряв среди метели следы других нарт, они принуждены были за наступившей темнотой остановиться и провести холодную ночь без огня, почти без пищи, в беспрерывном страхе нападения белых медведей. Только криком и лаем собак избавлялись она от своих ужасных неприятелей. Здесь во льду устроили мы складку провианта, назначенного на возвратный путь, и отправили три разгруженные нарты в Нижне-Колымск.

Северо-западный ветер крепчал, и метель становилась сильнее. Термометр показывал 18° холода. Несмотря на пасмурную погоду, удалось нам взять полуденную высоту солнца и определить широту места в 70°19 1/2′; счислимая долгота 1°6′ восточная.

Марта 21-го ветер стих и перешел к востоку. Небо несколько прояснилось, но края небосклона были покрыты тучами. Термометр показывал 19° холода. В 10 часов поехали мы далее, через торосы, в северо-восточном направлении. По полуденному наблюдению находились мы под 70°26′ широты и 1°22′ счислимой долготы на восток. Вечером удалось нам убить большого белого медведя, который в жару сражения ранил трех наших лучших собак. Некоторые из проводников, недовольные тощей пищей, решились, несмотря на всеобщее отвращение, отведать поджаренного медвежьего мяса и уверяли, что оно очень вкусно. К ночи термометр при сильном восточном ветре показывал 25° холода.

Исправив поврежденные в торосах нарты, мы отправились 22 марта далее. По полуденному наблюдению определена широта 70°39′, а счислимая долгота была 1°51′ восточная. Склонение ручного компаса было 14 1/2° восточное.

С большим трудом втаскивали собаки нарты наши из глубокого снега на высокие торосы; потому мы подвигались весьма медленно и проехали сегодня только 14 верст, когда наступление ночи и общая усталость принудили нас остановиться. Транспортные нарты прибыли к ночлегу шестью часами после нас. Опасаясь, чтобы сильная метель, затемнявшая воздух, не рассеяла их, я перед отъездом приказал им держаться всем вместе. Таким образом были они в состоянии подавать взаимно помощь и, наконец, после многих трудов и опасностей все счастливо с нами соединились.

К общей радости, 23 марта подул так называемый во всей северо-восточной Сибири теплый ветер, с OSO. При ясной погоде оказывал он самое быстрое влияние на температуру, так что ртуть термометра в короткое время поднялась до 1 1/2° холода. Мы спешили воспользоваться благоприятной погодой. Палатки, нарты и шесты в миг обвесились измокшим платьем и бельем для сушки. Вывешенные одежды, общая заботливость найти себе лучшее, более ветру подверженное место и, наконец, видимое наслаждение от вдыхания теплого воздуха составляли комическую картину.

Отсюда посылал я мичмана Maтюшкина с двумя нартами на восток для исследования: не становятся ли там торосы проходимее? Часа через два он возвратился с известием, что к востоку торосы не уменьшаются, но на запад заметили довольно гладкую полосу льда, по которой, вероятно, езда будет удобнее. Мы тотчас нагрузили нарты и отправились на запад. В полдень находились мы под 70°42′ широты и 1°51′ счислимой долготы на восток. Но и здесь вскоре встретили мы огромные крутые торосы. Езда между ними была сопряжена с большими опасностями и трудами. Между прочим, при переправе через один из высочайших торосов, когда поднялись мы на самую вершину его, ремень, прикреплявший упряжь к моим саням, лопнул. Собаки стремглав полетели вниз, а я с нартой остался недвижим на вершине. К несчастью, собаки встретили свежий медвежий след, с лаем и визгом бросились за зверем и вскоре исчезли у нас из вида. Положение наше было критическое. Потеряв лучшую упряжь, надобно было оставить мою нарту. Мы долго и напрасно искали убежавших собак, я, наконец, нашли их, почти в четырех верстах от нас, в самом жалком положении. Длинный ремень, волочась за ними, зацепился в трещине между двумя льдинами и остановил их, причем они совершенно выбились из сил, стараясь вырваться.

Хотя в течение четырех часов проехали мы только 6 верст, но принуждены были остановиться на ночлег и расположились под защитой льдины, величиной во все стороны до 8 сажен. На SO лежала длинная гряда высоких торосов. Как обыкновенно, транспортные нарты отстали и прибыли к ночлегу шестью часами позже нас; в течение 10 часов подвинулись они только 6 верст. Ночью ветер перешел на SW и начал крепчать, но к утру стих, и мы выехали при облачном небе и 11° холода. Около полудня шел снег.

Трудность сегодняшнего (24-го) путешествия превосходила все, доселе нами испытанное. С помощью пешней пробивались мы через гряду плотных торосов неимоверной вышины. Лед их был чрезвычайно тверд. Местами был он смешан с голубоватой глиной и крупным песком. Почти на каждом шагу ломались нарты, и рвалась упряжь. Несмотря на все предосторожности, сани скользили с гладких хребтов торосов и падали в промежутки, подобные оврагам. Вытаскивать оттуда нарты, держась на узкой и скользкой полосе льдин, стоило несказанных трудов. Люди и собаки совершенно измучились. Все более или менее были ушиблены. После 6 часов беспрерывных усилий подвинулись мы только на 5 верст и для отдыха, а преимущественно для исправления поврежденных саней, решились остановиться. Особенно транспортные нарты сильно повредились и причиняли нам беспрестанные остановки. Потому положили мы здесь во льду устроить главный склад запасов. и все разгруженные нарты отправить в Нижне-Колымск. Тотчас приступили к работе, вырубили во льду два больших углубления и положили туда все наши запасы и корм для собак. Сверху покрыли все тщательно большими льдинами, а щели и скважины между ними засыпали снегом и залили водой, так что при морозе в короткое время образовалась твердая масса, непроницаемая для медведей. Окончив работу, принялись мы за починку нарт; и тут также много было дела. Проводники наши, возвращавшиеся в Нижне-Колымск, так радовались избавлению от неимоверно трудного путешествия, что, несмотря на усталость, весело и дружно принялись за работу и скоро все кончили. Остаток дня провели они в песнях, плясках и разных играх.

К вечеру атмосфера прояснилась, и мы увидели на горизонте два возвышения. Одно из них лежало на SW 19°, и мы приняли его за Большой Баранов Камень. По счислению отстоял он от нас в 130 верстах. Другое, лежало на SW 5°, но были ли то действительно горы или только густые облака и пары, — точно сказать было невозможно.

По пеленгам первого возвышения определил я положение наше, совершенно согласовавшееся со счислением. Оказалось, что дальнейший восточный пункт нашей прошлогодней поездки находился от нас в 30 верстах к западу. Мы провели здесь ночь и на следующее утро (26-го) отослали 13 разгруженных нарт в Нижне-Колымск. Накануне отправил я мичмана Матюшкина, на двух нартах, с провизией на пять дней, в северо-восточном направлении для исследований, а сегодня сам в сопровождении штурмана Козьмина, на трех нартах с провизией на три дня, поехал прямо на север. Мы условились соединиться 29-го числа у заложенного склада провианта, где для облегчения собак оставили наш большой урос. Отъехав 14 верст от места ночлега, находились мы, по полуденному наблюдению, под 70°52′ широты и 1°56′ счислимой восточной долготы. Здесь мало-помалу исчезают торосы, состоящие из вечного, никогда не тающего льда, а место их заступают другие, образовавшиеся от наслоения льдин. Они отличаются от предыдущих зеленовато-синим цветом, обнаженными острыми вершинами и некоторой правильностью форм. Мы встретили гладкую, не покрытую снегом полосу льда (вероятно, недавно замерзнувшую полынью) по направлению на WNW. Проехав по ней около 5 верст, к немалому удивлению заметили мы старые санные следы, и по ближайшем наблюдении оказались они нашими, сохранившимися от прошлогодней поездки. По счислению находились мы по крайней мере в 85 верстах от тех мест, где в прошлом году ездили; должно предполагать, что господствовавшие здесь во все лето северо-западные ветры подвинули целиком всю ледяную поверхность на восток.

Между новыми торосами попадались нам иногда торосы старого образования, и подле одного из них расположились мы ночевать, проехав 51 версту. Бока тороса были совершенно покрыты крупным песком, что мы и прежде уже неоднократно замечали при торосах старого образования. Вечером и ночью небо было ясно; термометр показывал 20° холода при слабом юго-восточном ветре. Весь горизонт был обставлен торосами, и только изредка попадался разломанный лед, смешанный с илом и песком. Поутру 27 марта находились мы под 71°13′ широты; счислимая долгота была 2°13′ восточная. Штурман Козьмин с вершины тороса увидел на NO два холма; тотчас навели мы в ту сторону зрительные трубы, но ничего не могли открыть. Простым глазом можно было довольно ясно отличать два темносиние возвышения, окраенные, как горы, и то исчезавшие, то снова являвшиеся. Высочайшее из них запеленговано на NO 40°. Мнения наши относительно их были различны, но мы оба, я и Козьмин, наверное полагали, что видим землю, а наши проводники уверяли, что то были подымавшиеся из открытого моря пары, издали получавшие темносиний цвет.

Отъехав отсюда с версту на NO 40°, встретили мы замерзшее во льду и почти уже сгнившее дерево. Чем далее ехали мы, тем явственнее становились замеченные нами возвышения, и скоро приняли они вид недалекой гористой земли. Холмы резко окраились; мы могли различать долины и даже отдельные утесы. Все уверяло нас, что после долгих трудов и препятствий открыли мы искомую землю. Поздравляя друг друга с счастливым достижением цели, мы спешили далее, надеясь еще до наступления вечера вступить на желанный берег. Но наша радость была непродолжительна, и все прекрасные надежды наши исчезли. К вечеру, переменой освещения, наша новооткрытая земля подвинулась по направлению ветра на 40°, а через несколько времени еще обхватила она весь горизонт, так что мы, казалось, находились среди огромного озера, обставленного скалами и горами.

Потеряв едва родившуюся надежду, остановились мы в самом неприятном расположении духа на ночлег, проехав сегодня между торосами всего 40 верст. При 16° холода веял резкий ONO ветер. На другое утро (28-го), к досаде, увидели мы повторение вчерашнего оптического явления. По странному преломлению лучей, отраженных от дальних и ближних торосов, на низший, сгущенный парами слой атмосферы, казалось нам, что мы находились среди низменной, изрезанной плоскими холмами тундры. Проехав еще 11 1/2 верст, мы достигли, по полуденному наблюдению, 71°34′ широты и 2°51′ счислимой долготы. Склонение магнитной стрелки было 17° восточное. Не заметив ни малейшего уменьшения торосов и не предвидя, по прежним опытам, никакой скорой перемены, я решился возвратиться отсюда назад, чтобы в определенное время прибыть к нашей складке провианта. Возвратный путь наш был скорее оттого, что собаки вообще по знакомой дороге бегут быстрее и охотнее, а отчасти и оттого, что при нашей поездке сюда мы, по возможности, сгладили труднейшие места. До заката солнца проехали мы 50 верст.

Марта 29-го свежий восточный ветер распространил в атмосфере влажность. Термометр показывал 9° холода. В снегу видны были следы медведей и спутников их — песцов. Поздно вечером прибыли мы к складке с провиантом, где мичман Матюшкин ожидал уже нас с утра. Он ездил по северо-восточному направлению и, проехавши в три дня 90 верст, достигал 71°10′ широты, а по долготе почти меридиана Песчаного мыса. Торосы на пути его являлись реже, но глубокий, рыхлый снег весьма затруднял езду. Подобно нам, он видел на горизонте синеву и принимал ее за искомую землю. Кроме многих песцовых следов, заметил он след лисицы, что в таком дальнем расстоянии от берега было большой редкостью.

На пути один из наших проводников, знавший чукотский язык, занемог сильными желудочными припадками. К счастью, с нами был юкагир, слывший в Омеконе цырюльником; никогда, даже и в путешествии нашем, не расставался он со своим ланцетом. Видимо обрадованный случаю показать свое искусство, тотчас решился он пустить кровь и окончил операцию очень счастливо. Не могу утверждать, чтобы действительно от того больной почувствовал облегчение, но слабость его заставила нас целый день оставаться на месте.

Все мы равно страдали в то время болью в глазах, происходившей от яркого блеска весеннего снега, но болезнь была уже нам знакома из прежних поездок, и мы облегчали ее, натирая глаза спиртом, а потом при помощи очков из черного флера вовсе от нее избавились.

Пользуясь невольным бездействием, вырыли мы из льда провизии на 20 дней и нагрузили ею наши нарты.

В 2 часа пополудни 31 марта отправились мы далее, по прежнему прямому северному направлению, ибо оно казалось нам удобнее северо-восточного. Отъехав только 12 верст, расположились на ночлег. Вечером и ночью было совершенное безветрие, все небо застилалось густыми облаками. Но на следующее утро (1 апреля) поднялся восточный ветер, перешел к полудню на юг и очистил горизонт. Сегодня проехали мы только 20 верст. Медленность происходила главнейше от того, что почти всю дорогу шли мы пешком и нередко, вместе с собаками, тащили тяжело нагруженные нарты. По случаю дня св. пасхи (2 апреля) оставались мы на месте. Двойная порция мяса и по две чарки вина на каждого распространили между нашими проводниками веселье, и оно еще более поддерживалось в них теплой и ясной погодой. Они пели, плясали, стреляли в цель из ружей и луков. Так провели мы целый день.

На следующее утро благоприятная погода продолжалась; мы поехали далее, но среди частых и высоких торосов подвинулись только на 18 верст. При переезде через одну груду их сорвалась нарта, сильно ушибла двух проводников и задавила одну из наших лучших собак, что было для нас самой чувствительной потерей. Вообще мы испытали в нынешнюю поездку разные бедствия и неудачи. Так, например, 4 апреля проехали мы только 13 верст и уже принуждены были остановиться, потому что в торосах полозья трех наших нарт сломались.

Исправив по возможности березовыми дровами повреждения, 5-го числа отправились мы далее, по гладкому льду, покрытому рассолом и мелкими соляными кристаллами. В 9 верстах от ночлега увидели тюленя; он грелся на солнце, но, заметив нас, тотчас нырнул в продушину. Лед здесь был около 1 1/2 аршина в толщину, глубина моря 12 сажен, грунт его зеленоватый ил. Термометр в воде показывал 1 1/2°, a на воздухе 3° холода. Заметно было довольно сильное течение на OSO. Проехав 69 верст, остановились мы ночевать и выставили караульного для предохранения себя от внезапного нападения медведей, следы которых попадались нам во множестве. Сегодня видели мы странное явление: свежий восточный ветер нагнал туман на всю окрестность и, проникнув в короткое время наши платья и палатку, покрыл все толстым слоем инея.

Проехав 6 апреля 30 верст, мы достигли того самого места, откуда 28 марта начали обратный путь к складке с провиантом, так что нам потребно было 7 дней на проезд такого пространства, которое тогда проехали мы в 2 1/2 дня, разумеется с легчайшими нартами. На десятой версте отсюда расположились мы ночлегом. К северу тянулся ряд высоких, частых торосов, очевидно более старого, нежели нового образования, затруднявших езду особенно глубоким снегом, который наполнял между ними промежутки. Проводники наши были принуждены беспрестанно поддерживать нарты и тащить их вместе с собаками. От излишних усилий едва только выздоровевший проводник наш снова начал страдать желудком и привел нас тем, при совершенном недостатке пособий (кроме ланцета юкагирского эскулапа), в большое затруднение. Видя беспомощное положение наше и рассуждая, что больной и впредь будет причинять нам частые остановки, решился я отослать его в Нижне-Колымск, несмотря на то, что мы находились в 250 верстах от земли и 390 верстах от первого обитаемого местечка. Хотя такое уменьшение нашего общества было крайне стеснительно, но для отклонения худших последствий оставалось одно средство, и я отправил больного с двумя проводниками на крепкой нарте, запряженной не 12-ю, а 24 собаками. Оставшуюся от того нарту без упряжки разобрали мы для употребления на починку других. Лишнюю провизию и другие не столь нужные вещи зарыли мы здесь в лед на обратный путь. Большой урос отдан был нами возвращавшимся во-свояси, а себе оставили мы только пару пологов, или небольших летних палаток. Нас оставалось теперь только шесть человек на трех нартах.

Всю ночь и следующий день густой туман покрывал окрестности, и только поутру слабый северный ветер очистил на короткое время атмосферу. Термометр показывал 5° холода.

Проехав 3 версты по довольно гладкому льду, мы снова встретили купы плотных торосов; глубокие промежутки между ними были наполнены рыхлым снегом. С высочайшей льдины осмотрели мы горизонт. Вся поверхность льда была изрезана частыми грядами торосов. Оставалось одно средство: проложить себе дорогу пешнями. После 5 часов беспрерывных усилий удалось нам пробиться до удобнейшей дороги и проехать 13 верст среди беспрерывных больших и малых торосов нового и старого образования. Две нарты сильно повредились и далеко отстали, так что только поздно ночью соединились со мной.

На следующий день снова пробивались мы через высокую стену торосов на расстоянии двух верст и достигли гладкой полосы льда до 5 1/2 верст в ширину, ограниченной на север стеной высоких взгроможденных льдин. С них на большое протяжение можно было осмотреть горизонт. На север тянулись, параллельно один другому, несколько рядов торосов свежего лома и зеленоватого цвета. Издали были они подобны огромным волнам океана. По сю сторону их извивалась узкая, бесснежная полоса, как река между ледяными утесами. На юг возвышались, будто покрытые снегом горы, исполинские торосы старого образования. Дикая неровность сей части моря придавала ему вид страны, изрытой глубокими оврагами и ущельями.

Противоположность южных старых торосов новым, севернее лежащим, была слишком резка и не оставляла сомнения, что мы достигли предела сибирского прибрежного твердого льда, и что перед нами море, неограниченное с севера никакой близкой землей. Мы переправились еще через две купы торосов и расположились у третьей на ночлег. На пути видели мы несколько полыней, еще незамерзших; глубина моря была в них 14 1/2 сажен; грунт зеленоватый ил. Здесь снова зарыли мы в лед часть наших запасов, чтобы с облегченными нартами удобнее можно было проникнуть на север.

Апреля 9-го, при ясной погоде и слабом восточном ветре, термометр показывал 10° холода. По полуденному наблюдению находились мы под 71°50′ широты и 3°20′ счислимой долготы. Склонение магнитной стрелки было 18 3/4° восточное.

Переправясь через ледяную гряду, подле которой ночевали, мы очутились среди дикой, неправильной купы торосов. До сих пор ничего подобного мы еще не видывали. Работая беспрерывно семь часов пешнями, проехали только три версты. Видя, что в качестве льдов нельзя ожидать никакой перемены, и опасаясь от крайнего изнурения собак и сильного повреждения нарт лишиться того и другого, я решился спросить у сопровождавших меня офицеров их мнения: полагают ли они возможным при настоящих обстоятельствах проникнуть на большое расстояние к северу? Оба единодушно объявили, что если бы даже лед оставался далее твердым и надежным, и тогда с утомленными собаками, среди беспрерывных торосов, в течение целой недели подвинемся мы вперед не более 30 верст. Такое мнение, основанное на прежних опытах и мной вполне разделяемое, побудило меня возвратиться отсюда назад. Но, желая устранить причины упрека себе в поспешности, я поручил мичману Матюшкину, на усердие и распорядительность которого можно было совершенно положиться, ехать в пустой нарте, с двумя проводниками, к северу, с тем, чтобы более увериться: можно или нет проникнуть еще далее? Он отправился 10 апреля. Ночью при посредственном ветре, слышали мы треск ломавшегося льда. Поутру поднялся резкий северный ветер. Термометр показывал 8° холода.

Сегодня сделали мы несколько наблюдений над наклонением магнитной стрелки.

Обращая делением к О:

 

верхний конец стрелки — 81°00′

нижний — 81°15′

Среднее — 81°7 1/2′

 

Обращая делением к W:

 

верхний конец стрелки — 81°00′

нижний — 81°15′

Среднее — 81° 7 1/²‘

Среднее наклонение стрелки — 81° 7 1/2′

 

Склонение ее по азимутам было 18°45′ восточное. Полуденная высота солнца дала нам 71°52’19» широты и 3°23′ восточной долготы. Глубина моря была 14 1/4 сажен; грунт зеленоватый ил.

После шестичасового отсутствия мичман Матюшкин возвратился. Он переходил через множество высоких, почти неприступных торосов, переправлялся через открытые полыньи и, несмотря, на легкость пустой нарты, проехал только 10 верст в прямом северном направлении. Наконец, разломанный лед и открытое море перерезали ему дорогу. Здесь был он свидетелем явления, возможного только в полярных странах, с которым обыкновенный ход льда на самых величайших и быстрейших реках не имеет никакого подобия. Ледовитое море свергало с себя оковы зимы: огромные ледяные поля, поднимаясь почти перпендикулярно на хребтах бушующих волн, с треском сшибались и исчезали в пенящейся пучине и потом снова показывались на изрытой поверхности моря, покрытые илом и песком. Невозможно представить себе что-нибудь подобное сему ужасному разрушению. Необозримая, мертвая, одноцветная поверхность колеблется; ледяные горы, как легкие щепки, возносятся к облакам; беспрерывный громовой треск ломающихся льдин смешивается с плеском бушующих волн, и все вместе представляет единственную в своем роде, ни с чем не сравнимую картину. Итак, путь на север был нам отрезан. Возвращаясь, мичман Матюшкин во многих местах не находил более следа своих саней и видел вместо них большие пространства, покрытые водой.

Мы должны были спешить к ближайшему складу нашего провианта, пока еще лед держался. Нагрузив нарты наши, нам удалось найти среди торосов менее затруднительную дорогу, и по ней 10 апреля проехали мы 16 верст, в WNW направлении. От юга на север видно было множество следов медведей, вероятно, проходивших к полыньям за тюленями.

Апреля 11-го при слабом морозе шел снег. Мы ночевали под 71°54′ широты и 2°52′ счислимой долготы: потом ехали по довольно гладкому льду на WNW, но вскоре опять встретили старые торосы. Намереваясь направить путь к NO, осмотрели мы прежде окрестности с ледяной горы, имевшей до 15 сажен вышины. Плотные, непроходимые торосы окружали нас со всех сторон, но глухой треск, подобный отдаленному грому, и густые синие пары, во множестве поднимавшиеся между NO и NW, ясно предсказывали скорую разломку и ненадежность здесь морского льда. Мы имели случай заметить, что если твердый и толстый лед трескается, то от внезапного прикосновения воздуха из воды, смотря по состоянию атмосферы, поднимаются пары, принимая обыкновенно вид вертикальных темносиних столбов.

Проникнуть далее на север не было возможности, и мы направили путь к западу, вдоль торосов старого образования, до того места, где они принимают юго-западное направление. Здесь расположились мы ночлегом в 24 верстах от вчерашнего ночлега. Остаток рыбьего жира от дневной теплоты растаял, а дровяной запас наш так уменьшился, что мы могли только раз в день разводить огонь, чтобы сварить чай и пищу, а остальное время довольствовались сухой или мороженой рыбой и утоляли жажду снегом.

Апреля 19-го отправил я мичмана Матюшкина с поручением: исследовать старые торосы и поискать еще прохода на север. Чрез три часа возвратился он с известием, что хотя и трудно, но возможно, однакож, проникнуть в сем направлении далее. Мы тотчас собрались в путь. Проехав только шесть верст, заметили мы, что лед сделался весьма тонок, щелист и во многих местах покрывался рассолом, что было несомненным признаком скорой разломки льда. Я не смел ехать далее, особенно при северном ветре, все более и более усиливавшемся. Глубина моря равнялась 14 1/2 саженям; грунт его состоял не из зеленоватого ила, а из крупного песку. Мы находились под 72°2′ широты, в 262 верстах прямо на север от Большого Баранова Камня. Качество льда и постепенно увеличивавшаяся, по мере удаления от берега, глубина моря дали нам причину с вероятностью предполагать, что если действительно существует на севере неизвестная земля, то мы достигли еще не более половины расстояния ее от берегов Сибири. Впрочем, не сие соображение, а единственно физическая невозможность заставила нас отказаться от намерения проникнуть далее в север. Мы решились, направив путь на восток, попытаться достигнуть меридиана Шелагского мыса, ибо в данной мне инструкции искомая земля полагалась прямо на север от сего мыса, что побуждало меня возвратиться отсюда. К вечеру приехали мы к тому месту, где ночевали 10 апреля. Апреля 13-го достигли мы склада с провиантом, заложенного 6 апреля, и заметили в окрестностях множество медвежьих следов. Вероятно, медведи были привлечены сюда запахом наших припасов, но не могли проникнуть к ним сквозь ледяную покрышку. Открыв пешнями погреб наш, мы нашли его наполненным водой, прососавшейся туда сквозь небольшую щель на дне. К счастью, отверстие было так мало, что припасы только подмокли, но ничто из них не пропало. Весь следующий день оставались мы на месте для просушки провизии, а главнейше для того, чтобы дать отдых нашим собакам. Апреля 15-го числа, при слабом NNO ветре поехали мы далее. Термометр показывал 14 1/2° холода.

Мы проехали в OSO направлении 36 верст по гладкой полосе, обставленной с обеих сторон высокими грядами торосов; постепенно сближаясь, они соединились и образовали огромные, разными земляными частицами покрытые ледяные массы. В промежутках можно было бы проехать если бы они не были занесены грудами рыхлого снега, в которых тонули люди и собаки. Мы принуждены были возвратиться отсюда назад и расположились ночлегом у начала гладкой полосы. Ночь провели мы без огня, холод был чувствителен. Термометр показывал 20°.

На следующий день, при ясной погоде и совершенном безветрии, мы поехали далее на восток, вдоль гряды высоких торосов. Полуденным наблюдением определили 71°30′ широты, счислимая долгота была 3°54’. Hесмотря на глубокий снег и чрезвычайно трудную езду сегодня проехали 30 верст и поздно вечером остановились на ночлег.

Хотя 17 апреля было только 18° холода, но сильный, резкий и сопровождаемый метелью юго-западный ветер заставил нас целый день оставаться на месте. В полдень, воспользовавшись благоприятной минутой, взяли мы высоту солнца, которая дала нам 71°18′ широты. Счислимая долгота 4°4′. Склонение магнитной стрелки 18° восточное.

Апреля 18-го ветер утих, и мы продолжали путь через старые, свежим зеленоватым илом покрытые торосы. В 18 верстах от ночлега встретили двух белых медведей; тотчас погнались за ними, но охота причинила нам более вреда итпотери времени, нежели выгоды, ибо, хотя после долгого боя один из медведей был убит, но мясо его оказалось так твердо, что не годилось даже и на корм собакам. Притом рассвирепевший зверь переранил у нас многих собак. Потеряв большую часть дня и до крайности утомившись, мы расположились на ночлег. Ночью видели признак приближающейся весны: летящее на NW большое стадо черных уток, (anas nigra), здесь, в северных странах Сибири, часто покрывающих собой, в полном смысле сего слова, огромные плавающие льдины.

По полуденному наблюдению 19 апреля мы находились под 71°18′ широты и 4°36′ счислимой долготы. Сильный северо-западный ветер, поднимая густую метель, заставил нас ранее обыкновенного остановиться и остаток дня провести на месте.

На другой день, несмотря на продолжавшиеся ветер и снег, мы поехали далее. В трех верстах от ночлега встретили гладкую полосу, окраенную с севера высокими торосами, имевшими направление к SSO. На запад от них видны были ледяные горы старого, а на восток нового образования. Здесь в трещину, затянутую тонким слоем льда, мы измерили глубину моря: она равнялась 21 сажени на илистом дне. Течение заметили довольно быстрое к OSO. На северо-восточной части горизонта поднимались темносиние столбы пара. Проехав сегодня всего около 39 верст расположились ночлегом на высоком ледяном хребте, образовавшемся от соединения старых и новых торосов, из коих новые простирались на восток до краев горизонта.

Мичман Матюшкин и штурман Козьмин 21 апреля, рано поутру, отправились на одной легкой нарте искать прохода на восток.

С великим трудом проехали они версту на NNO, через частые остроконечные торосы, и достигли края огромной полыньи, шириной по крайней мере в две версты. На восточной стороне ее лед казался изрезанным множеством щелей. С вершины высокой льдины показывались вдали большие, не покрытые льдом пространства. Полынья простиралась от OSO к WNW до пределов горизонта, и местами неслись по ней небольшие тонкие ледяные поля. Около сажени ниже поверхности моря замечено сильное течение на SO. Глубина была 19 1/2 сажен, грунт зеленый ил. Открытое море снова пресекло нам дальнейший путь. Мы решились, согласно с первым планом, достигнуть меридиана Шелагского мыса, следуя по скатам старых торосов, где езда была удобнее и безопаснее.

Проехав всю ночь и беспрестанно погружаясь в глубокие снега, мы подвинулись только на 27 верст к SSO, принуждены были остановиться и дать роздых утомленным собакам.

Поутру 22 апреля густой туман застлал всю окрестность и скрывал от нас даже ближайшие предметы. Когда ветер несколько рассеял его, на южной части горизонта ясно очертились черные острые скалы Шелагского мыса, югозападный край которого пеленгован на SO 33°, от нас в 87 верстах.

В 3 1/2 часа пополудни взяли мы азимуты солнца, по которым исчислено склонение ручного пель-компаса 18°49′ восточное. Полуденная высота солнца дала нам 70°52’41» широты, долгота по пеленгам 6°40′ к востоку от Большого Баранова Камня. Счислимая долгота отстояла от истинной к западу на 24, или на 8 миль.

Наблюдения над инклинатором дали следующий вывод:

Делением к О:

 

Нижний конец стрелки — 81°25′

Верхний — 81°25′

Среднее — 81°25′

 

Делением к W:

 

Нижний конец стрелки —78°30′

Верхний — 78°30,

Среднее — 78°30′

Среднее наклонение стрелки 79°57 1/2′

 

Постепенно увеличивавшаяся глубина моря и множество полыней противоречили близкому расстоянию, в каком от нас, по счислению, находился берег, так что делали невозможным, если бы мы не были в том уверены, самое предположение, что берег материка отстоит от нас только на 90 верст. Такое замечание ведет к заключению, что наши неудачные опыты открытия предполагаемой земли нимало не опровергают ее существования, а только показывают, что мы, несмотря на все усилия, не могли ее отыскать. Впрочем, не смею утверждать, чтобы непреодолимые препятствия, встреченные нами, и впредь сделали подобные попытки безуспешными. Необходимым считаю, наконец, заметить, что недавно взломанный около нас лед был по большей части очень толст и покрыт твердым снегом, а к северу казался тонким и обнаженным; также что северные ветры всегда распространяют влажность в воздухе. Отсюда можно с достоверностью заключить, что свойства моря по мере удаления его на север переменяются.

К вечеру при свежем SSW ветре небо покрылось тучами. Езда на SW весьма затруднялась высокими торосами и глубоким снегом, что заставило нас переменить направление на SSO. Здесь мы заметили во льду полусгнившее сосновое бревно, изрубили его на мелкие части и взяли с собой, благодаря судьбу за умножение нашего топлива. Проехав в принятом направлении 19 верст, встретили непроходимые торосы, простиравшиеся до самого Шелагского мыса, и уверились в невозможности проникнуть далее. Утесы мыса резко рисовались на горизонте; их оконечность запеленгована на SO 31°. Хотя небо совершенно было чисто и ясно, но ни на востоке, ни на севере не видели мы признаков земли. Принимая в соображение, что каждый не совсем низменный берег бывает видим здесь в расстоянии 50 верст и что мы находились в 80 верстах от Шелагского мыса, — можно с основанием утверждать, что к северу от сего мыса, на расстоянии 130 верст нет предполагаемой земли. Выше уже достаточно доказано, что на 300 верст к северу от Большого Баранова Камня никакая земля не существует.

Мы имели корму собакам только на четыре дня, находясь в 200 верстах от нашего ближайшего склада с провиантом, что, при наступавшей притом весне, побудило нас обратиться назад. На следующий день (23 апреля) мы проехали 26 верст в западном направлении через торосы и рыхлый снег. В полдень находились под 70°50′ широты и 2°8′ счислимой долготы, к западу от Шелагского мыса.

После полудня, в меридиане Песчаного мыса, показалась нам на юг, несколько выше истинного горизонта, низменная земля. Мы находились от сибирского материка, по крайней мере, в 90 верстах, почему и могли понять, что явление происходило от обыкновенного в полярных морях и нами уже несколько раз замеченного, преломления лучей света.

Сегодняшний путь был совершенно подобен вчерашнему. Мы видели много медвежьих и песцовых следов и, проехав 35 верст, остановились на ночлег.

На следующий день полуденная высота солнца дала 70°54′ широты; счислимая долгота 3°12′ на запад от Шелагского мыса. По трудной дороге, через торосы и глубокий рыхлый снег, проехали 38 верст. Вечером многочисленные стаи черных уток тянулись высоко над нашей головой к западу.

Несмотря на трудный путь, 29-го проехали мы 43 версты: вблизи от нашего ночлега нашли свежее осиновое бревно. Сегодня кончились наши остальные припасы и корм для собак, но как по счислению, на верность которого можно было полагаться, мы находились на расстоянии дневного пути от склада с провиантом, то на следующий день, 27-го смело продолжали путь и продвигались довольно скоро, потому что торосы сделались здесь реже и менее. В 10 верстах от склада встретили следы мичмана Матюшкина, в начале поездки искавшего здесь прохода на север. Проехав всего до 40 верст, остановились на ночлег у склада с провиантом. Недалеко отсюда нашли толстое сосновое бревно. Таким образом, имея средство обогреться и несколько отдохнуть, а также накормить усталых и голодных собак, расположились остаться здесь на весь следующий день. Судя по разрытым льдинам и сильно утоптанному снегу, должно было предполагать, что во время нашего 28-дневного отсутствия медведи делали неоднократные, но, к счастью, безуспешные попытки проникнуть к нашим запасам. Мы нашли их все в целости.

Быстрое приближение теплого времени и худое состояние наших нарт делали невозможным продолжение путешествия и заставили нас возвратиться прежней дорогой. Мы отправились по старому пути, между тем значительно поправившемуся, ибо рыхлый снег между торосами отвердел и сделался совершенно плотным, что нам очень благоприятствовало, так что 29 апреля проехали мы 55, а на следующий день 50 верст, и 1 мая вечером достигли берега. Здесь расположились мы ночлегом между Большим и Малым Барановыми Камнями.

Несмотря на чрезвычайную усталость, мы проснулись с рассветом и восхищались давно невиданной землей, не покрытой снегом. Даже мореходец после долгого плавания порадуется, увидев берег, а мы после 46-дневного скитания по пустынным равнинам Ледовитого моря, среди вечных льдов и снегов, беспрестанно борясь с опасностями и недостатками, часто не имея средств развести огонь и защищая оцепеневшие от полярных бурь и холода члены только легкой палаткой, с радостью приветствовали землю и прибрежные холмы. Несмотря на их дикость, они казались нашим утомленным взорам живописными и прелестными. Зеленеющий мох, низкие кустарники и щебетание птичек показывали скорое наступление весны и наше возвращение в оживленную страну. Радостно поздравляли мы друг друга с счастливым окончанием трудов. С истинным удовольствием исполняю я здесь сладостную для меня обязанность выражением искреннейшей благодарности моим ревностным спутникам: мичману Матюшкину и штурману Козьмину за их неутомимое усердие в продолжение всей поездки. Только их деятельности и терпению обязан был я тем, что наши проводники, следуя примеру офицеров, охотно и без ропота переносили все труды и опасности.

Мая 4-го приехали мы в Походск, где нас встретил друг и сослуживец лейтенант Анжу. Он прибыл сюда со своей экспедицией с Новой Сибири, чтобы через Нижне-Колымск возвратиться на Яну берегом. Неожиданное свидание в отдаленных ледяных пустынях доставило нам великую радость. Она была, однакож, помрачена видом бедствий и недостатков, нас окружавших. Шесть тунгусских семейств, умирая с голода оставили свои степи и, напрягая последние силы, пришли в Походск, в надежде найти здесь какую-нибудь помощь и спасение от голодной смерти. Но здешние жители сами были не в лучшем положении. Истощив свой скудный запас, они питались самыми отвратительными предметами. Только близкое наступление весны и надежда на удачный лов рыбы поддерживали еще их ослабевшие силы. Всеобщее уныние и отчаяние были ужасны. Мы разделили весь остаток нашей провизии между несчастными и утешались мыслью, что спасли хоть немногих от голодной смерти.

Мая 5-го возвратились мы, наконец, в Нижне-Колымск после 57-дневного отсутствия, проехав всего 1355 верст. Здесь нашел я новые предписания от сибирского генерал-губернатора касательно занятий экспедиции в нынешнем году. Наш спутник доктор Кибер все еще был нездоров, страдая своей прежней болезнью.

Нижне-Колымск, как мы и ожидали, был уже совершенно пуст. Все жители его рассеялись по лесам и тундрам за промыслами. В местечке оставались только два постоянных жильца — инвалид-казак и старуха-мещанка Оухомясиха, по обыкновению встретившая нас вкусным пирогом и деятельной услужливостью старавшаяся изгладить в нас воспоминания о понесенных трудах и лишениях.

Мая 10-го шел первый дождь, но вскоре после того выпал довольно глубокий снег. Мая 17-го на берегу, в местах, наиболее подверженных влиянию солнца, показалась молодая трава, а 22-го тронулся по Колыме лед, в нынешнем году покрывавший реку 259 дней. С тем вместе выступила из берегов вода и принудила нас 26-го числа оставить избу и расположиться со всеми собаками, вещами и припасами на ее плоской кровле. Здесь как будто на уединенной скале среди океана, ожидали мы, единственные живые существа в местечке, окончания наводнения, приблизив к себе карбас и ялик, с тем, чтобы в случае большой опасности спасться на Пантелеевскую сопку, и при самой высокой воде составляющую безопасное убежище. Жители перед отъездом на летние промыслы обыкновенно выставляют все свое движимое имущество на крыши; и теперь все они были завалены ящиками, бочонками, санями и пр.

Мая 31-го вода начала сбывать, и мы спустились в избу, но еще долгое время, несмотря на беспрерывныый огонь очага, жили в холодной и сырой атмосфере.

 

 

 

Летние месяцы 1822 года предположено было отделить на описание морского берега от устья Колымы до Большого Баранова Камня и поверку астрономических наблюдений, сделанных в 1821 году.

Когда весенний разлив рек прекратился, я послал 11 июля четырех надежных людей в деревню Пантелеевку и оттуда велел ехать на лошадях в новый стан наш с поручением выстроить карбас, настрелять гусей и лебедей и наловить как можно более рыбы, всегда составлявшей главную часть зимних запасов экспедиции.

Июня 23-го отправился я с лейтенантом Анжу, мичманом Матюшкиным и штурманом Козьминым вниз по реке на катере «Колыма» и осмотрел рыбные ловли в селениях Крестовом, Черноусовом и Походске. Здесь расстался с нами лейтенант Анжу и поехал верхом с тремя проводниками через тундру к берегам Индигирки. Июня 26-го достигли мы скалистого мыса Крест, на правом берегу Колымы, и застали там два русских семейства, посетившие сию страну для рыбной ловли. В 15 верстах отсюда впадает в Колыму небольшая речка Пантелеевка.

Местоположение урочища во всех отношениях представляет существенные преимущества перед Нижне-Колымском, так что перемещение сюда городка, вероятно, имело бы выгодное влияние не только на городских, но и вообще на всех окружных жителей. Возвышенный берег не покрывается здесь весенней водой и представляет сухую площадь, где удобно могут поместиться все здания Нижне-Колымска. Наносный лес лучшего качества для строения попадается здесь во множестве, а берега и острова представляют отличные пастбища, могущие доставлять лошадям достаточное количество сена на зиму. Вообще прозябение здесь гораздо сильнее и разнообразнее, нежели в окрестностях Нижне-Колымска. Лиственица достигает порядочной высоты, и ствол ее здесь гораздо ветвистее; окрестности изобилуют разными полезными травами и ягодами. Кроме того, Крест лежит в центре всех селений и деревень, жители которых несколько раз в год должны посещать острог для покупки съестных припасов и других потребностей. Перемещение острога из Нижне-Колымска в Крест можно произвести легко, потому что взаимное расстояние их всего 25 верст вниз по реке, и перенос немногих, достойных того строений, не может стоить больших трудов и издержек. Наконец, положение Креста гораздо приятнее и здоровее, а от близлежащих холмов и лесов самый воздух здесь не столь суров и холоден, как в Нижне-Колымске. Словом, перемещение сюда местечка было бы истинным благодеянием и имело в короткое время самые выгодные последствия на всю страну.

Крутой берег, заворачивающийся здесь на NO 40°, состоит из твердой каменной глины тёмнокрасного и зеленого цвета: последняя, нередко похожая на зеленый шифер, лежит слоями по направлению от NO 60° к SO 30° и по наклону к горизонту под углом 65°.

Противный ветер задержал нас целый день, и только 28 июля могли мы продолжать путь. На протяжении 15 верст северный берег крут и утесист. Скалы того же образования, каков подле Креста, тянутся вдоль по течению воды, но потом уклоняются во внутренность страны и примыкают к западному скату Суровой горы, омываемой Пантелеевкой, имеющей свой источник в так называемых Белых Камнях и впадающей здесь в Колыму, образуя устье в 12 сажен шириной. Отсюда поплыли мы вверх по Пантелеевке. Полная нартенная упряжка довольно быстро тянула лодку нашу бичевой против течения воды. До деревни Пантелеевой, лежащей в 17 верстах от устья, берега реки состоят из чернозема и обросли тальником, ольховником и местами обгорелым лиственичным лесом.

Продолжительная теплая погода наполнила воздух роями комаров, истинной язвой сибирских тундр, так что мы радовались, когда достигли деревни Пантелеевой и заперлись в дымном сарае. Селение расположено на левом берегу реки, среди пространной равнины, поросшей тучной травой и усеянной озерами, обильными рыбой. Зимой живут здесь в восьми хижинах семь семейств, летом по большей части переходящих на Колыму. Гора Пантелеева с ее раздвоенной вершиной — в 8 верстах отсюда, на противоположном берегу реки.

Здесь встретили мы неутомимого купца Бережного, нашего спутника во второй поездке по Ледовитому морю, и он выручил нас из большого затруднения. Несмотря на всевозможные старания, не мог я достать себе в Нижне-Колымске лошадей, необходимых для дальнейшего путешествия, и, вероятно, провел бы все короткое лето в тщетных поисках, если бы Бережной сам не предложил нам десять из своих лошадей, решительно отказываясь от всякой за то платы. Он ехал к Чаунской губе за мамонтовыми костями и, узнав, что Матюшкин также предполагает посетить те места, добровольно вызвался ему сопутствовать.

Следующий день занимались мы окончательными приготовлениями к путешествию и, пользуясь свободным временем и хорошей погодой, посетили Пантелееву гору. До самой вершины ее идет узкая дорожка, протоптанная здешними жителями, обыкновенно собирающими на горе растущую там в изобилии голубицу (vaccinium eliquinosum). Такой работой занимаются здесь девушки, не стесненные заботами хозяйства. С половины августа ежедневно с утра до ночи на горе раздаются их веселые песни.

Правый берег реки, на расстоянии шести верст, постепенно, но почти незаметно возвышается; далее неровности и возвышения становятся значительнее и примыкают к подошве сопки. Поднимаясь на порядочную высоту, она защищает собой от действия холодных северных ветров равнину, на юг лежащую, и много способствует прозябению. Густой лиственичный лес, покрывавший южный скат горы и соседнюю равнину, пятьдесят лет тому сделался жертвой пожара, истребившего в то время все леса на север от Анюя. Замечательно, что только за два года снова показался лиственичный подрост, но молодые деревья составляют уже хотя невысокую, но прекрасную рощу среди поля, испещренного цветами. Выше на горе растут душица, богородская трава, ромашка, а по камням стелется стланец и, наконец, тальник, ближе к вершине горы, являющейся только отдельными листочками. Между низменными кустарниками зеленеет мох, но самая вершина сопки совершенно обнажена. Разительная противоположность голой, черной вершины с подошвой горы, покрытой яркой зеленью лиственицы и испещренной пышными цветами, делает вид подгорья еще прелестнее.

Отсюда осмотрели мы окрестность. От северо-запада до юга сливается с горизонтом необозримая низменная тундра, изрезанная озерами, унизывающими левый берег Колымы и устья обоих Анюев. Колыма, с ее бесчисленными, отчасти зеленеющими, отчасти обнаженными островами, открывается отсюда на протяжении 130 верст до самого моря. Северную часть горизонта заслоняла от нас гряда плоских гор; за ними показывались покрытые вечным снегом и льдом вершины Сухарных гор, a еще далее на север — черные зубчатые верхи прибрежных скал Ледовитого моря. На восток поднимаются Белые Камни. Хребет их идет на OSO, а потому представляется отсюда отдельной горной купой. На юго-восток и юг стелется низменная равнина, обставленная по горизонту цепью гор, которые тянутся по берегам рек Анюя и Тимкины. Таким образом с Пантелеевой сопки открывается пространство около 300 верст в поперечнике.

Самая вершина горы покрыта обломками черного аспида и изредка белого гранита. Слои твердого камня горы нигде не показываются. Южный скат наклонен к горизонту под углом 30°, а северный идет гораздо крутее. Ущелий и даже значительных оврагов мы не заметили.

Кроме главной вершины, на западном скате горы другое значительное возвышение, рядом небольших холмов соединяющееся с Суровой горой, как первая вершина таким же образом примыкает к Белым Камням. Высота главной вершины, взятая из Нижне-Колымска, равнялась 0°48’45», а расстояние ее оттуда 14,758 саженям; следственно, гора поднимается на 1491 английский фут над горизонтом острога. При тихой, ясной погоде в 5 часов пополудни термометр Реомюра показывал на вершине горы 1 1/2°, а при подошве горы 5° тепла.

Взяв с горы пеленги самых заметных пунктов окрестности, мы возвратились в деревню. По полуденной высоте солнца, взятой 29 июня, она лежит под 68°57′ широты и 0°40′ долготы на восток от Нижне-Колымска. Склонение ручного пель-компаса было 12 1/2° восточное.

По закате солнца ртуть в термометре тотчас спустилась ниже 0°, а к ночи густые тучи облегли со всех сторон гору и поднялся сильный западный ветер. На рассвете верхняя часть горы была покрыта снегом; в долине шел проливной дождь. Непогода задержала нас здесь до 1 июля. Тогда атмосфера очистилась, и воздух сделался снова теплый, так что мы могли продолжать путь. Мичман Матюшкин отправился с купцом Бережным в Островное на Малый Анюй взять там толмача чукотского языка и ехать к Чаунской губе. Мой путь лежал на север к Барановым Камням, где, согласно с моей инструкцией, должно было поверить определение широты, сделанное капитаном Биллингсом в 1787 году. Меня сопровождали штурман Козьмин, матрос и два якута с шестью вьючными лошадьми.

В первый день проехали мы только 11 верст, по низменности между горами Пантелеевой и Суровой, и остановились ночевать на северном скате Суровой, подле небольшого озера. Страна, нас окружавшая, ничем не защищенная от влияния холодных северных ветров, представляла вид самый унылый и пустынный. Лиственица, столь пышно и могущественно произрастающая за горой, превращается здесь в низменный, изогнутый кустарник; местами стелются тальник и березовый ерник не более фута вышиной. Обгорелые пни и кусты, следы пожара, делают картину еще печальнее. В долинах между горами грунт глинистый, но дно озера, подле которого мы остановились, было покрыто крупным песком, и оттого озерная вода была чиста и прозрачна. Несмотря на унылые окрестности, мы провели, однакож, вечер довольно приятно. Воздух был теплый, небо ясное, в даже в полночь термометр стоял на 5° тепла. В гладкой поверхности озера рисовались вершины Пантелеевой горы и Белых Камней. Я воспользовался спокойствием воды и взял секстанами угловую высоту видимых гор. Таким наблюдением с помощью прежде взятых пеленгов и полуденных высот определил я следующие возвышения:

 

Средняя вершина Белых Камней — 2509 англ. фут.

Восточная вершина Пантелеевой — 1739 3/4 » »

Западная вершина Пантелеевой — 2167 » » »

 

В глубоких ущельях Белых Камней лежало еще много снега, отчасти никогда не тающего, отчего произошло и название сих гор. Вершины их не были покрыты снегом, что происходит не столько от действия солнечных лучей или теплоты, сколько от сильных порывистых ветров, нередко среди зимы свевающих снег с возвышений. Такое обстоятельство весьма затрудняет здесь точное обозначение высоты снежной линии. Известно, что в сибирских тундрах, открытых влиянию солнечных лучей, растаивает слой земли не толще 4 и 6 вершков. На берегу моря всегда находятся выкинутые льдины, не тающие летом, и там же, а отчасти и в долинах, снег лежит иногда от одной зимы до другой, и, вероятно, море было бы сковано вечным льдом, если бы напор речной воды и господствующие здесь весной сильные ветры не разламывали его.

Июля 2-го по полуденной высоте солнца мы нашли 68°41’49» широты и 160°51′ долготы на восток от Гринвича. Магнитная стрелка склонялась на 12 1/2° к востоку. Термометр показывал 8° тепла.

Мы следовали по течению разных ручейков, скатывающихся с гор Пантелеевой и Суровой и впадающих в речку Филипповку, на берегах которой расположились мы ночевать, проехав сегодня всего 20 верст. Дорога шла по глинистому болоту, изредка покрытому тальником и иссохшими лиственичными кустами. На берегах речки растут, однакож, довольно высокие и прямые ивы и лиственицы, а также попадаются голубица и княженика (rubus arcticus), у которой листья, как у земляники, а ягоды наподобие малины, но она отличается нежным ароматическим вкусом и запахом, так что трудно поверить, что она созревает в здешнем климате.

Речка Филипповка вытекает из Белых Камней, течет довольно быстро по песчаному дну и впадает в Колыму. В ней ловится в изобилии рыба хариус из рода salmo thymallus. Филипповская долина в прежние времена славилась множеством сохатых, или сибирских лосей. Большой лесной пожар в 1770 году разогнал их, но впоследствии, когда лес снова начал подрастать, они опять появились и в короткое время так размножились, что в 1812 году редкий охотник не убивал здесь полдюжины сохатых. Десятеро жителей деревни Пантелеевки на свою долю застрелили семьдесят. Нельзя утвердительно сказать, по какой причине после того сохатые опять исчезли, но упоминаемая мной была последняя счастливая охота. В наше пребывание появление сохатого в Колымском округе почиталось уже редкостью и составляло эпоху в охотничьем промысле. На Омолоне и к югу оттуда лоси еще водятся, но в малом количестве. Уход сего полезного зверя имел самое пагубное влияние на жителей Колымского края, ибо они лишились в нем единственного пособия на случай неудачной рыбной ловли и оленьей охоты.

Июля 3-го при южном ветре термометр показывал поутру 8°, а в полдень 10 1/2° тепла. Несмотря на приятность такой погоды, мы нетерпеливо ожидали, однакож, возвращения холода, избавлявшего нас и лошадей от множества комаров. Полуденная высота солнца дала 68°52’59» широты, в долготе 162°4′ восточной от Гринвича {Долготы считаны здесь вообще к востоку от Гринвича, почему впоследствии особо о том упоминаемо не будет.}. Магнитная стрелка склонялась на 13° к востоку.

Следуя извилистому течению Филипповки, мы поехали на север, имея в виду Сухарные горы. Проехав 10 верст, оставили мы берега речки и направили путь наш на NW, чтобы переправиться через горную гряду, связывающую Сухарные горы с Ларионовым Камнем, стоящим на правом берегу Колымы. Не надеясь найти вблизи хорошей травы для лошадей, я решился остановиться здесь на ночлег. Тут под 69°5′ широты прекращается высокоствольный лес, и место его заступает низменный, стелющийся кустарник в палец толщиной. Мы достигли предела Каменной тундры — необозримой голой разницы, усеянной большими камнями и скалами и обставленной со всех сторон снежно-вершинными горами. Холод был здесь чувствителен и заставил нас закутаться в шубы. При захождении солнца ртуть в термометре спустилась на 1° ниже нуля.

На следующий день поднимались мы на горный хребет, около девяти верст, до того места, откуда начинается спуск. Всю дорогу ехали мы по тропинке, пробитой стадами оленей. На вершине гряды, из полуденной высоты солнца, вывели 69°5’22» широты, в 162°6′ счислимой долготы. Склонение магнитной стрелки было 15° к востоку. При ясной погоде совершенно видны отсюда устья Колымы, но густой туман позволил нам взять только два пеленга.

Северный скат гряды, через которую мы переехали, был совершенно различен от южного, который поднимается постепенно и едва заметно, когда северный, напротив, круто спускается в узкую низменную долину, идущую по направлению SW 56° и состоящую из нескольких параллельных отлогих террас. Каменных слоев мы не заметили, но все пространство было усеяно обломками белого гранита и черного шифера.

Направо отсюда поднимаются Сухарные горы, составляя узел, от которого расходятся хребты и гряды, перерезывающие всю страну. Они состоят из нескольких отдельных сопок, идущих на NNO и покрытых вечным снегом. Мы отправились далее по их направлению, следуя извилинам долины, замкнутой с одной стороны Сухарными горами, а с другой — возвышениями, обставляющими правый берег Колымы. Для отдыха лошадям остановились мы у небольшой речки — Каменной Виски, впадающей в Колыму, огибая северный скат Ларионова Камня. В 8 верстах отсюда переправлялись мы через правый рукав Сухарного ручья и остановились на ночлег, проехав еще 6 верст, у другого рукава того же ручья, на лугу поросшего сочной травой. В долинах лежало еще много снега, и лошади наши шли через него не проваливаясь. Ночью при тихом северовосточном ветре термометр показывал 2 1/2° холода.

Июля 5-го по полуденному наблюдению мы находились под 69°17’65» широты и 162°03′ счислимой долготы. Склонение магнитной стрелки было 5 1/2° восточное. Мы переправились еще через два довольно быстрых рукава Сухарного ручья. Сии протоки, соединясь, впадают в Колыму против Сухарного балагана. В долине течет еще так называемый Глубокий ручей, омывая противоположный скат невысоких холмов, идущих вдоль правого берега Сухарного ручья, и впадая в Колыму недалеко от Лаптева маяка. Берега Глубокого ручья земляные, и в них находят промышленники много мамонтовых костей. Переправясь через холмы, достигли мы Медвежьей речки, извивающейся по долине, образованной скатами прибрежных холмов и Сухарных гор, загибающихся здесь на юго-восток. Она значительнее предшествовавших, до 10 сажен шириной, и местами так глубока, что через нее нельзя переправляться вброд. Здесь линяло множество диких гусей, и мы дополнили ими нашу мясную провизию, уже несколько дней совершенно истощенную. На сухих песчаных местах растет здесь дикий лук, составивший весьма вкусную и здоровую приправу к нашей похлебке.

Мы ночевали у подошвы горы, примыкающей к Барановым Камням. В полночь при 3° холода шел снег. К утру, при ясном небе, ртуть поднялась на 5° тепла. Путь наш лежал через прибрежные холмы, идущие параллельно с берегом моря. Они состоят из слоев льда и земли и отделяются один от другого глубокими оврагами. С вершины одного из них осмотрели мы Ледовитое море. На север носились огромные ледяные горы, а на восток, при далеко выдавшемся в море Большом Барановом Камне, до самого материка стоял неподвижный, сплошной лед.

Мы выехали на берег при Малом Барановом Камне, в том самом месте, где 35 лет тому приставал во время своей экспедиции капитан Биллингс и поставил доныне хорошо сохранившийся деревянный крест с надписью: 1787 года, 12 июля. Для проверки сделанных им тогда наблюдений остановились мы здесь на ночлег. Погода на следующий день благоприятствовала нашим работам. При чистом небе и небольшом северо-восточном ветре термометр показывал 5° тепла.

По наблюдениям двумя секстанами полуденной высоты солнца широта места вышла 69°38’00» при долготе по нашим прежним наблюдениям 162°49′.

Соответствующие азимуты солнца показывали склонение ручного компаса на 12 1/2° к востоку. Такое внезапное уменьшение склонения казалось мне тем более странным, что по мере увеличения широты места оно здесь вообще увеличивается.

Для поверки других наблюдений капитана Биллингса поехали мы на восток, вдоль скалистого берега, по крутым изрытым тропинкам, где наши лошади неоднократно падали и заставляли нас часто останавливаться. Такая дорога и беспрестанные, сильные порывы ветра в глубоких оврагах затрудняли и замедляли наше путешествие, так что с трудом достигли мы места, где капитан Биллингс делал наблюдения 29 июня, а именно — устья небольшой речки, впадающей в бухту, на западной стороне Баранова Камня, там, где он наиболее выдался в море.

Западная сторона мыса состоит из простого кварца, щетки которого, правильных кристаллов, попадаются в дюйм величиной. Кажется, что кварцевый слой идет подле моря на NO 20° — SW 20°, наклоняясь к горизонту под углом 65°. На восток не видно каменных слоев, но вся поверхность завалена грудами весьма плотного черного шифера, проросшего кварцем. На самом берегу лежат неправильные слои белого мелкозернистого гранита; обломки его разбросаны и по горе.

При ясной погоде и 7^е тепла 8 июля мы продолжали наши наблюдения двумя инструментами, по коим полуденная высота солнца дала широту места 69°41’48» при долготе 163°19′, а склонение магнитной стрелки было 13° на восток.

Окончив наши занятия, мы поспешили к тому месту, где капитан Биллингс делал свои наблюдения 6 июля, руководствуясь для отыскания его картой, выданной нам из Адмиралтейств-коллегии.

Восточный скат горы, через которую мы переправлялись, и отлогий берег поросли тучной травой. На них паслись значительные стада диких баранов, во множестве здесь водящихся; с неимоверной быстротой карабкаются они по крутым скалам мыса. От них, как выше было мной замечено, происходит и самое название Барановых Камней. Дорога через гору была весьма утомительна, потому что от подошвы до вершины покрыта она огромными глыбами белого гранита, составляющего и кекуры на вершине, вид которых — четырехугольные параллелепипеды от 50 до 60 футов вышиной, а северные и южные стороны несколько шире. На восток от гранита идет опять шифер, не образующий, однакож, кекур, а вертикально упирающийся в море продолговатым мысом (по-здешнему отпрядышем) в 30 футов вышиной.

Вообще у сих гор отлогие скаты на WNW и OSO, а на О и W — крутые. У ложбин, по которым текут ручьи и речки, впадающие в море, направление также на WNW. С вершины видно значительное пространство моря. Весь залив между Большим и Малым Барановыми Камнями был покрыт неподвижным льдом; огибая мысы, он простирался до предела горизонта. Вечером было совершенное безветрие при чистом небе, а в полночь термометр показывал 5° тепла.

По полуденной высоте солнца, взятой 9 июля одним секстаном, мы определили 69°40’34» широты при 163°52′ долготы; склонение магнитной стрелки было 13 1/2° восточное. Мыс Малого Баранова Камня (за которым делали мы наблюдения 8 июля) лежал от нас в 7 итальянских милях, по пеленгу на SW 89°30′.

Не могу утверждать, чтобы мы определили широту именно того самого места, где наблюдал в 1787 году капитан Биллингс. Берег здесь однообразен везде, крут, без всяких местных отличительных признаков, и мы могли руководствоваться только одним показанным у Биллингса расстоянием от Малого Баранова Камня. Недостаток съестных припасов принудил нас отклониться от берега и приблизиться к многочисленным озерам, прорезывающим всю сию страну и составляющим любимое пристанище линяющих гусей. Нам удалось в короткое время застрелить их 15 штук, что для настоящего времени года, по уверению наших проводников, было весьма счастливой охотой. В прежние времена гусиная охота бывала здесь обыкновенно весьма изобильна, но с некоторого времени гуси предпочитают, кажется, берега Индигирки, где туземцы убивают их тысячами на корм собакам, запасаясь на зиму. Гусей добывают здесь двояким образом: бьют в поле палками или загоняют стаю их в пустой урос и режут. В обоих случаях, особенно в первом, требуется навык и большое проворство охотника. Линяющие гуси, потеряв перья из крыльев, не могут летать, но зато бегают по тундре так скоро, что их почти невозможно догнать. Видя опасность и не надеясь уйти, они ложатся на землю, протягивают шею и спрятав голову под мох или под кочку, лежат неподвижно, как убитые: неопытный охотник легко проходит мимо. В каждой большой стае гусей свой вожатый, которого все другие покидают только при самой крайней опасности. Здешние жители различают четыре породы гусей: белый гусь, прежде во множестве водившийся по берегам Ледовитого моря, а ныне совершенно исчезнувший: гуменник, обыкновенный дикий гусь, самый крупный из серых; казарка и пискун — оба гораздо менее других пород, так что пискун ростом немного выше домашней утки, или, по-здешнему, острохвостки.

Некоторые из озер окружены довольно высокими земляными холмами, где находят много мамонтовой кости. Сия холмистая, усеянная озерами равнина обставлена с юга цепью гор, далеко изгибающейся внутрь страны и соединяющей Малый Баранов Камень с Большим, который издали походит на отдельный остров.

Гусиная охота вывела нас на берег в 15 верстах на восток от Большого Баранова Камня. Значительное пространство моря покрывалось еще сплошным льдом. Здесь провели мы ночь, а на другой день (10 июля), при совершенном безветрии и при 7° тепла, поехали далее.

Капитан Биллингс сделал свое четвертое и последнее наблюдение на северо-восточной оконечности Большого Баранова Камня; туда и мы отправились, оставя обоих проводников наших на месте для продолжения охоты.

При устье Земляной речки, извивающейся между горами, заметили мы многочисленную стаю гусей; увидев нас, с криком бросились они в море, переплыли через полынью на твердый лед и быстро скрылись из вида. Впоследствии имел я случай заметить, что и олени, спасаясь от охотников, переплывают на морской лед. Взбираясь на южный свес Большого Баранова Камня, мы увидели в небольшой долине стадо диких оленей, щипавших молодую траву. К несчастью, лай собак, наших перепугал их, и нам ни одного не удалось застрелить. Спустясь в долину, заметили мы большие клочья оленьей шерсти: вероятно, для линянья олени выбирают берега моря, где избавляются ст преследования комаров.

По удобной дороге вдоль отлогого берега достигли мы горы, через которую должно было нам перебираться, ибо восточный и западный скаты Большого Баранова Камня спускаются обрывами в море. Через южную гору перешли мы довольно легко, хотя крутость северной стороны несколько затрудняла спуск, но переход через северную гору представлял нам гораздо большие препятствия. Крутые скаты горы состояли здесь из каменных, гладких слоев и покрыты были множеством обломков гранита и аспида, скользивших из-под ног, скатываясь с ужасной высоты в море, они ежеминутно угрожали увлечь за собой всадников и лошадей. С неимоверными усилиями продолжая путь целых полчаса, я уверился в невозможности достигнуть горной вершины и решился попытаться обойти гору с юга, через возвышение, связывающее ее с южной горой, что нам удалось, и мы выехали по глубокому оврагу снова на север, к берегу моря, именно в том месте, где скала поворачивает к SO.

По моему мнению, здесь был тот самый пункт, где капитан Биллингс делал свои наблюдения 21 июля 1787 года. Место заметно тут потому, что высокая, скалистая северо-восточная сторона камня примыкает здесь к более отлогому берегу, а к западу отсюда, на высоком холме, стоят несколько кекур самых восточных на всем пространстве берега.

Большой Баранов Камень составляет собственно две горы, соединенные по направлению на NNO крутой грядой, но каждая из них образуется также из двух возвышенностей, продолговатых, по направлению WNW. Впрочем, издали сии разделения незаметны, и весь мыс представляет вид длинной крыши, заостренной к северу. Восточная сторона скалы из черного шифера, а западная из белого гранита; направления слоев нельзя было рассмотреть, ибо все пространство изрезано здесь щелями, и покрыто множеством камней. Находящиеся на запад кекуры, также из белого гранита, стоят в два ряда, по направлению на NNO, и все несколько наклонены к OSO.

Вечер сегодня был лучший из всего лета. Термометр в полночь показывал 10° тепла при ясном небе и совершенном безветрии. Напротив, на другой день, июля 11-го, при 5° тепла, дул свежий западный ветер. Полуденными наблюдениями двумя секстанами найдена широта 69°43’56» при долготе 164°10′. По соответствующим азимутам склонение магнитной стрелки было 12°35′ восточное.

В 2 часа пополудни густой туман покрыл всю окрестность, вскоре пошел дождь, и такая погода стояла до 19 июля. По счастью, мы успели уже поверить все сделанные Биллингсом наблюдения. Из следующей таблицы яснее усмотрится разность широт, определенных в 1787 и 1822 годах.

Место наблюдений	1787 г.	Широты	1822 г.	Широты	Разность
У северного мыса Малого Баранова	Июня 29-го	69°27’26»	Июля 8-го	69°41’48»	14’22»
Между Большим и и Малым Барановым Камнями	Июля 6-го	69°27’43»	Июля 9-го	69°40’34»	12’51»
На W стороне Малого Баранова	Июля 12— 13-го	69°22’48» 69°22’44»	Июля 7-го	6938 00″	15’14’
У NO оконечности Большого Баранова Камня	Июля 21-го	69°35’56»	Июля 11-го	69°43’56»	8’00»
В Нижне-Колымском				68°17’14»		68°31’51»	14’37»

Здесь надобно еще заметить, что Биллингсово наблюдение 21 июля делано было с корабля, в трех милях на север от Большого Баранова Камня {Описание путешествия капитана Биллингса, изданное секретарем экспедиции Сауэром (английский подлинник), стр. 77.}; следственно, разность в широте увеличится до 11 миль, если место нашего наблюдения 11 июля находится именно на том самом меридиане, где стоял корабль Биллингса. В противном случае самая малая разница в долготе обоих пунктов производит значительное различие в широте, потому что берег круто изгибается здесь по меридиану.

Выше было уже сказано, что нельзя с точностью определить пункта, с которого наблюдал Биллингс; следственно, только о трех из его наблюдений можно достоверно утверждать, что они были нами повторены, а именно о первом, третьем и пятом, в коих разность довольно одинакова, около 14′.

Склонение магнитной стрелки по всему берегу, от Ннжне-Колымска до Большого Баранова Камня, с 1787 года уменьшилось почти на 5′.

Места наблюдений	Склонение 1787 г.	Склонение 1822 г.	Разность
В Нижне-Колымске	14°04’0	9°56′	5°8′
Между Малым и Большими Барановыми Камнями	17°12’0	12°30′	4°42′
У Большого Баранова Камня	17°40’0	12°35′	5°05′

Означенное здесь склонение отнесено к ручному пель-компасу, который показывал среднее между другим ручным пель-компасом и большим корабельным.

Окончив наблюдения, возвратились мы к месту ночлега 10 июля. Земляная речка выступила из берегов от прибылой морской воды, нагнанной западными и северо-западными ветрами. При южных, напротив, вода всегда сбывает. Но, впрочем, правильного прилива и отлива ни нам, ни туземцам не удавалось замечать.

Берег Ледовитого моря наводит невольную задумчивость и уныние на человека. Он тянется необозримой равниной, где утомленный однообразием взор не встречает ни дерева, ни кустарника, и только мрачные утесы и огромные льдины высоко поднимают свои голые вершины. Нигде не видно следов деятельности человеческой, и даже земля как будто утрачивает здесь свою производительную силу. Только в краткий период лета стада оленей и стаи гусей оживляют несколько безмолвную тундру.

Мы проехали далее по усеянной большими и малыми озерами низменности и переправились через три ручья, текущие параллельно один к другому; у берега, где встречаются им кряжи небольших холмов, разделяются они на несколько рукавов и исчезают между льдинами в море. На берегу последнего из сих ручьев, шире и глубже других текущего, врыто в землю бревно, подобное найденному в прошлом году на Шелагском мысе. Вероятно, они памятники сибирских жителей, посещавших на кочах в XVII столетии здешние страны. Здесь расположились мы ночевать (12 июля) и, найдя на берегу довольно травы, решились остаться на месте весь следующий день для отдыха лошадей. Погода была суровая и неприятная. Резкий северо-западный ветер нагонял с моря густой туман. В полдень термометр показывал только 1° тепла, а ночью маленькие озера покрылись льдом. Подле нашего ночлега лежало несколько истлевших мамонтовых костей и китовых ребер {Лучшего качества мамонтовые кости всего чаще попадаются на некоторой глубине, обыкновенно в глинистых холмах, в черноземе реже, а в песке никогда. Чем тверже глина, тем лучше сохраняются кости. Замечено также, что в холмах, защищенных высокими горами, всегда можно найти более мамонтовых костей, нежели при морских берегах или в низменной тундре.}.

Июля 14-го при переправе через речку, близ которой мы ночевали, лошадь Казьмина чего-то испугалась и сбросила его в воду. Он вплавь достиг другого берега, и хотя тотчас переменил платье и белье, но, несмотря на то, опасаясь, чтобы он не простудился при холодном вечернем воздухе и сильном дожде, решился я не останавливаться до утра. Мы ехали и шли всю ночь и беспрерывным сильным движением Козьмин избавился от дальнейших последствий простуды. После 18 часов пути, проехав всего 35 верст, достигли мы балагана экспедиции, построенного в прошлом году при устье Большой Баранихи. Строение находилось на левом берегу реки и состояло собственно из одного жилого покоя с очагом и чулана для запасов. Устье Большой Баранихи около версты в ширину, но так мелко, что при малой воде во многих местах, между прочим и в самой середине реки, показываются песчаные мели. Берега совершенно различны один от другого: левый песчаного образования и весьма отлог, а правый, напротив, крут и скалист. Весь горизонт от юго-запада до юго-востока обставлен длинной цепью гор, покрытых отчасти вечным снегом. Здесь источники Большой Баранихи и другой, также Баранихой называемой, реки, впадающей в море в 35 верстах западнее отсюда. Обе реки получили свои названия оттого, что в верховьях их водятся во множестве дикие бараны, составляющие предмет довольно изобильной зимней охоты. На юг подле нашего балагана лежали небольшие озера, на берега коих к 10 июля обыкновенно собираются дикие гуси. В 30 верстах на восток, около 1 августа появляются стаи лебедей и там линяют. Недалеко от нашего стана нашли мы признаки прежнего чукотского жилища: большие кучи обгорелых оленьих костей и рогов, разные обломки домашней посуды и, между прочим, выделанную из базальта плошку для рыбьего жира.

Присланные сюда в начале лета из Нижне-Колымска работники были все здоровы. Они прибыли двумя неделями прежде нас и занимались постройкой лодки, вязаньем сетей и другими заданными им работами. По-видимому, во время переезда с ними ничего особенного не случилось, хотя они рассказывали нам о ночных нападениях и других приключениях, существовавших, вероятно, только в воображении их, зараженном врожденной боязнью чукчей.

Последний переезд наш был быстрее обыкновенного, а потому якуты с их вьючными лошадьми отстали и уже поздно ночью прибыли в стан. Причиной медленности их была особенно встреча с черным медведем; появление его испугало лошадей, они вырвались из рук проводников, сбросили с себя вьюки и разбежались по тундре. Медведь ушел, однакож, не причинив никакого вреда, но часть наших вещей и провизии попала в воду и подмочилась, а один термометр изломался.

Мы проводили здесь время в полезных для экспедиции занятиях и ловили рыбу на зимние запасы, а когда погода не благоприятствовала ловле, седлали лошадей, выезжали на тундру, посещая берега моря и озер, стреляли гусей, убили черного медведя и главнейше осматривали окрестности и знакомились с ними. Между прочим, предпринимали мы небольшое плавание на новопостроенной лодке, но оно кончилось не слишком удачно. Нам хотелось попытаться ловить рыбу в речке Козьмина, впадающей в море, 20 верст к востоку от Большой Баранихи. Несмотря на лето, только середина реки была свободна от льда, а у берегов стояли толстые и огромные закраины. Когда возвращались мы к стану, льды оторвались от берега, сперлись в середине реки и затерли нашу лодку. Мы провели на ней три дня под открытым небом, подвергаясь частым ливням. Наконец, южный ветер выгнал льдины в море и очистил нам возвратный путь.

Речка Козьмина не так широка как Бараниха, но гораздо глубже ее. Рыбы в ней много и особенно омулей и красной рыбы, которая в Колыме не попадается. Краснина очень вкусна, но вредна для здоровья: после нее мы чувствовали тошноту и слабость во всем теле.

Можно утвердительно сказать о сей части Ледовитого моря, что она утратила свое прежнее богатство, следы которого истлевают в разных местах на берегу. Здесь валяются инде кучи китовых усов, и некоторые куски их были еще так хороши, что мы с пользой употребляли их на невода. Также попадаются здесь целые остовы китов, но хрупкость и ноздреватость ребер их доказывает их глубокую древность. Даже наносный лес выкидывается ныне здесь редко, и тот, который мы находили, был уже полуистлевший. Весьма вероятно, что масса морского льда в новейшие времена умножилась и, препятствуя вообще свободному движению воды, не допускает к берегу плавающие по морю предметы. Между прочими произведениями природы, носящими на себе признаки древности, нашли мы здесь также полусгнивших, короткохвостых раков, называемых в Англии Shrimps, которых не удавалось мне нигде более видеть в Сибири. Здесь кстати заметить, что несколько лет тому, у берега моря и в Колыме появилось множество разноцветных молюсков величиной с человеческую голову; они во множестве приставали к сетям и неводам и употреблялись с пользой для корма собакам, но в наше время сии молюски не показывались.

Произведения прозябаемого царства сей страны ограничиваются мохом и редкой жесткой травой да немногими цветами. Туземцы уверяют, что здесь показывается иногда так называемая морская капуста (crambe maritima), но столь редкого явления мне не удалось видеть.

Во все время нашего здесь пребывания погода была пасмурная и туманная: дождь шел довольно часто и несколько раз выпадал порядочный снег. Самый теплый день был 24 июля; в полдень термометр показывал 10°, а в полночь 9 1/2°тепла {С 6 июля ртуть в термометре по ночам опускалась обыкновенно на 2° ниже точки замерзания, а в полдень стояния обыкновенно на 3°, редко на 7° тепла.}. Столь теплая температура напомнила нам благодатные дни и роскошные ночи южных пределов нашего отечества. Ни малейший ветер не нарушал тишины воздуха, и только по временам раскаты грома на востоке прерывали торжественное безмолвие. Необходимым следствием такой теплоты был густой туман, покрывавший всю окрестность, так что в 10 саженях нельзя было различать предметов. Ночью на 26 июля снова слышались отдаленные перекаты грома, а поутру ртуть в термометре поднялась до 16° тепла, но к полудню спустилась уже на 9°. В 5 часов пополудни свежий западный ветер нанес сильный ливень и порядочную грозу. Вскоре после того термометр показывал только 2° тепла, а в полночь 1° холода.

Такие изменения температуры означали, кажется, перелом лета. После того густой туман беспрестанно покрывал всю страну; термометр в полдень не поднимался выше +3°, а по ночам обыкновенно морозило.

Когда погода позволяла, мы наблюдали температуру воды, выплывая для того на лодке сажен сто в море. В таком расстоянии, на глубине 1 1/2 сажени, температура воды переменялась от 1 до 3 1/2°, без всякой, впрочем, соответственности с температурой воздуха, как видно из следующей таблицы.

Морская вода здесь не очень солена, вероятно, от большого количества пресной воды, вливающейся в море из рек, а также и с берегов от таяния снега и льда. Прилива и отлива мы не заметили, но при западных ветрах вода прибывала на 3 и 4 фута. При северо-восточных ветрах море имело течение на запад, но как сей ветер редко бывает силен и продолжителен, то восточное течение здесь всегда господствует.

Морской неподвижный лед беспрерывно стоял на горизонте, а ближе к берегу плавали небольшие льдины. В тихую погоду ясно слышали мы треск ломающихся вдали льдов. Принимая притом в соображения, что северный ветер никогда не разводит здесь сильного волнения, можно достоверно положить, что на севере, именно в том месте, где мы в прошлом году зарывали наш провиант, находится вечный, неподвижный лед. Таким образом, предположение мое, основанное тогда на внешнем качестве и цвете льда, подтверждается и последовавшими наблюдениями.

Месяцы	Часы	Состояние атмосферы	Реомюров термометр
						на воздухе	в воде
Июль
19	Полдень	Ясно, NW тихий ветер	+ 2	+ 3 /2
23	Полдень	Малооблачно. WSW тихий ветер	+ 8	+ 1
24	Полдень	Совершенно облачно. Безветрие	+ 10	+ 2
30	Полдень	Туманно. Безветрие. От W течение	+ 1 1/2	+ 3 ?
Август
7	Полдень	Облачно. OSO тихий ветер	+ 5 1/2	+ 3
8	Полдень	Пасмурно. W крепкий ветер	+ 5 3/4	+ 3
9	Полдень	Пасмурно. W крепкий ветер	+ 2 Ў	+ 1 Ґ

Ночью на 21 июля приехал мичман Матюшкин с спутниками, провел с нами целую неделю и отправился далее к Чаунской губе.

С намерением продлил я свое пребывание на Большой Баранихе, чтобы взять расстояния между солнцем и луной, показываемые в календаре до 1 августа. Но туман и облака беспрестанно застилали небо, и только 31 июля, когда я собрался уже в путь, северо-восточный ветер очистил атмосферу. Мы воспользовались тем, желая определить положение балагана: долгота по 50 расстояниям вышла 166°40’39», а из нескольких полуденных высот солнца вывели мы среднюю широту 69°30’41 1/2″. Склонение магнитной стрелки по соответствующим азимутам, было 15°25′ восточное.

Окончив наблюдения, оставил я с двумя провожатыми балаган и поехал к верховью Баранихи, чтобы оттуда возвратиться на Колыму через Анюй. Штурман Козьмин, с четырьмя работниками остался на месте продолжать рыбную ловлю и заботиться о сохранении наших запасов на зиму. По окончании всех работ он должен был возвратиться в Нижне-Колымск кратчайшим путем. Первый день пути ехали мы в некотором отдалении от берега реки, перебираясь через невысокие холмы и предполагая переправиться на другой берег речки, впадающей в Бараниху. Холмы и долины, где мы ехали, были покрыты бесчисленным множеством песцовых нор. В каждой было по нескольку молодых песцов, или по-здешнему — парников, так что собаки наши не успевали их душить, а провожавший нас якут с удивительным проворством сдирал с них шкуры.

Замечательно, что песцы плодятся во множестве только через три года. Тунгусы, опытные охотники, ведут точный счет такого времени, и уже за два года предсказывали нам, что в 1822 г. будет много песцов.

Мы провели ночь на сухом зеленом лугу, в 22 верстах от балагана и в четырех — от берега Баранихи. К великому удивлению проводников моих, показались недалеко от нас два журавля. Сии птицы редко посещают отдаленные северные страны, так что даже немногим из здешних жителей удавалось их видеть.

Августа 1-го находились мы по полуденному наблюдению под 69°22’57» широты. Склонение ручного компаса, по соответствующим азимутам, было 15° на восток. Погода была теплая, но точно определить температуру не имел я средств; один уцелевший термометр остался у Кузьмина для продолжения наблюдений на берегу моря.

По мере приближения к берегам Баранихи холмы становятся реже и ниже и, наконец, вовсе исчезают, а вместо них расстилается пространная равнина, усеянная множеством озер разной величины. Мы проехали 26 верст и остановились ночевать на левом берегу реки, в 38 верстах от ее устья. Здесь она до 20 сажен в ширину и течет довольно быстро. В некоторых местах можно переходить ее вброд. Правый берег крут, скалист, покрыт камнями шиферной породы и зеленого порфира, между коими попадаются кремни, куски тёмнокрасной яшмы и карниолы довольно чистой роды и хорошего цвета. Ночлег наш был при соединении двух главных протоков Баранихи, из коих правый течет с юго-востока, а левый с юга.

Августа 2-го небо было покрыто облаками; погода, при совершенном безветрии, стояла теплая. Мы поехали на юг, через ряд каменистых холмов; ойи тянутся близ левого берега реки. Проехав пять верст, мы выехали снова к реке у довольно высокого отдельного утеса, составленного из черного шифера и белого гранита. Каменные слои идут по направлению WNW и наклоняются к NNO под углом 60°; в обломках попадалось много кварца. У подошвы сего утеса река круто поворачивает с запада. Мы переправились через нее и следовали по ручью, текущему с юга и впадающему здесь в Бараниху. Стоящие на правом берегу невысокие, отвесные холмы состоят также из черного шифера, где попадаются слои конгломерата, сажен в 25 толщины, направляясь на NW 30° и наклоняясь на NO 60° под углом в 60°. Переправясь через цепь холмов, с коих скатывается ручей, снова выехали мы на берега Баранихи, обмывающей южную подошву холмов, состоящих также из черного шифера, слои которого направляются на NW 30°, с наклонением на SW 60°, под углом в 70° с горизонтом.

Здесь река также из двух притоков. Мы следовали, по левому в 5 сажен шириной, но довольно быстрому, и остановились на ночлег, проехав всего 22 версты. С двух сторон тянутся холмы, за ними; чернеют горы. Всю ночь и следующее утро (3 августа) шел сильный дождь при холодном северном ветре. В полдень атмосфера прочистилась, и я взял полуденную высоту солнца, из коей вывел 68°51’17» широты; счислимая долгота была 0°14′ на запад от балагана на реке Баранихе, взятого за пункт отшествия.

В 6 верстах отсюда достигли мы места, где сливаются три ручья, составляющие верховья Баранихи. Мы поехали по берегам среднего. Долина здесь суживается, и горы и утесы сближаются, так что мы подошли, наконец, к самой подошве цепи, и для продолжения пути предстояло нам или карабкаться по крутым обнаженным утесам, или пробираться по мрачным оврагам, заваленным глубоким снегом. С большими усилиями взобрались мы уже поздно ночью на вершину горы, несмотря на высоту, покрытую болотом, отчасти замерзшим. Не найдя здесь удобного места для ночлега, мы поехали далее на утомленных лошадях. Из южного края болота вытекает речка Погидена, впадающая в Малый Анюй. Следуя течением ее, спустились мы с горы по отлогому скату. Здесь холмы расступаются и образуют широкую долину, где медленно течет речка по болоту, поросшему стелющимся тальником. Мы ночевали в 7 верстах от хребта, через который переправились. Перед нами на юг весь горизонт от востока до запада опоясывала высокая горная цепь, и к ней примыкали ряды холмов, коими обставлена Погинденская долина.

В том месте, где сходятся три источника Баранихи, находил я гранитные слои, а далее в горах и ущельях попадался твердый шифер, проросший толстыми жилами кварца.

Августа 4-го была теплая и ясная погода; по полуденной высоте солнца определил я 68°46’43» широты; счислимая долгота равнялась 0°29′ на запад от балагана; склонение магнитной стрелки было 15° к востоку.

Около полудня спустились с восточных холмов и прошли почти подле нашего ночлега два бессчисленных стада (по-здешнему — пластины) оленей; с морских берегов возвращались они в страны более теплые и в тесных рядах медленно подвигались на юг, образуя собой заостренный впереди треугольник. Высокие ветвистые рога их представляли вид подвижного леса. Впереди каждого стада шел вожатый, животное огромного роста, и, по уверениям наших проводников, всегда самка (по-здешнему — важенка). За одним из стад крался голодный волк, повидимому, ожидавший только случая броситься на какого-нибудь из отставших молодых оленей: увидя нас, он убежал в горы. За другим стадом следовал большой черный медведь, но без всяких кровожадных намерений: он разрывал по временам землю, ловил с удивительным проворством мышей и ел их с видимым удовольствием. Невинное гастрономическое препровождение времени так занимало огромного зверя, что он и не заметил нас. С трудом удерживали мы наших собак, потому что лай их и всякое наше движение могли испугать оленей и лишить анюйских промышленников ожидаемой добычи. Проход оленьих стад задержал нас на два часа на месте. Мы отправились потом за оленями и, проехав 20 верст, остановились у подошвы цепи гор, которую видели с последнего ночлега. В восточных частях ее начинается ручей, впадающий в Погиндену, а на запад поднимаются отвесные зубчатые скалы. Погиндена поворачивает здесь круто на запад и течет по неширокой долине, обставленной с севера и юга рядами гор. Судя по большим, ветвистым кустарникам и сочной траве, климат здесь должен быть теплее и грунт менее болотист. На песчаных местах растет в изобилии дикий лук. Столь заметная перемена прозябания и температуры, а также и более быстрое течение реки доказывают, что здесь начинается настоящий скат горного хребта. Мы расположились ночевать в 5 верстах от того места, где Погиндена загибается на запад при устье впадающего в нее ручья. Августа 5-го свежий восточный ветер нагнал на небо тучи и не позволил мне взять полуденной высоты. По счислению место ночлега было под 68°33′ широты и 0°35′ долготы на запад от балагана.

Мы продолжали путь на запад, следуя изгибам Погиндены, которая здесь только в 7 сажен ширины, но глубока и весьма быстра. Русло перегорожено во многих местах камнями, образующими водопады. Только по торчащим верхам сих камней можно переходить реку вброд. Погинденская долина замкнута с юга и с севера рядами гор; южные вскоре понижаются и превращаются в небольшие холмы, а северные удерживают свою высоту и отвесно спускаются на берега реки. В 12 верстах от ночлега нашего увидели мы, после столь долгого времени, первую рощу высокоствольного леса. Я воспользовался случаем, чтобы определить широту ее положения и тем поверить и подтвердить сделанные нами прежде наблюдения над пределами лесов. Мы с мичманом Матюшкиным уже имели случай заметить в двух отдаленных один от другого пунктах, что на восток от Нижне-Колымска высокоствольные деревья не растут далее 68°54′ широты, а также и штурман Кузьмин в проезде своем через Индигирскую тундру не встречал лесов далее 68°40′ широты. Но здесь линия лесов начиналась под 68°36′ широты, вероятно, по причине возвышенного положения места.

У края лесов по южному берегу Погиндены холмы состоят из шифера, отчасти глиммерной породы, проросшего кварцевыми жилами. Под шифером лежит слой конгломерата в 4 фута толщины. Вообще слои камня идут от NO к SO, наклоняясь под углом 20° к горизонтальной плоскости.

Проехав сегодня всего 30 верст, мы остановились ночевать на берегу реки, подле небольшой лиственичной рощи. На другом берегу ее возвышались мрачные, черные скалы. Они состояли из тех же каменных пород, из каких были южные, но только слои здесь направляются на NO 80°, наклоняясь к SO 10° под углом в 30° с горизонтом воды. Долина около двух верст в ширину; южные горы становятся выше; река шириной в 10 сажен течет весьма быстро, образуя несколько водопадов. Ночью лошади наши привлекли волка; он переплыл реку, но испуганный лаем собак, удалился, прежде нежели мы успели взяться за ружья. Августа 6-го небо очистилось. Река широкими изгибами течет здесь по долине, омывая попеременно подошвы гор, стесняющих ее с юга и севера. На берегах зеленеют высокие ивы, а между ними изредка поднимаются стройные тополи и темновершинные лиственицы. Такая простая картина представляла нам нечто неизъяснимо-прелестное и даже мрачные скалы, местами увенчанные зеленым мохом, казались нам менее угрюмыми. Вся окрестность напоминала благословенные края родины.

Проехав 24 версты приятнейшей дорогой, мы остановились на ночлег. Долина расширяется здесь на 5 верст, а горы заметно становятся ниже; северные состоят из шиферной породы, сохраняя прежнее направление слоев. Берега и самое русло реки покрыты обломками шифера, кварца, конгломерата и зеленого порфира.

На следующее утро (7 августа) резкий восточный ветер нагнал тучи. Вскоре ветер ужасно скрепчал и дул такими сильными порывами, что мы едва сидели на лошадях. Тучи неслись с неимоверной быстротой и, наконец, разразились проливным дождем. Несмотря на такую погоду, мы продолжали путь, спеша достигнуть населенных стран, потому что наши съестные припасы почти уже совершенно истощились. Размоченная земля сделалась столь топкой, что при всех усилиях мы проехали только 16 верст. Лошади наши едва двигались, а одна из них была до того утомлена, что мы боялись ее лишиться, что заставило меня два дня оставаться на месте. Между тем буря утихла; дождь шел, однакож, все 8-е число, а на 9-е выпал сильный снег и на холмах не таял. Наше положение было самое затруднительное. Река от дождевой воды выступила из берегов и затопила всю окрестность, так что холм, где мы ночевали, превратился в остров, и ежеминутно ожидали мы совершенного потопления. По счастью, сильный холод 9 августа избавил нас от опасности. Здесь начинается обгорелый лес, придавая Погинденской долине унылый и обнаженный вид берегов Филипповки.

Августа 10-го, в сильную метель, отправились мы далее. Горы, главный предмет, моих наблюдений в сей поездке, недалеко отсюда сглаживаются. Потому решился я ехать прямо на юг, желая скорее достигнуть берегов Малого Анюя. Глубина и быстрота течения Погиндены делали тщетными все наши попытки переправиться через нее вброд. Мы принуждены были в двух верстах от ночлега остановиться и ожидать убыли воды у небольшого порога, где переправа казалась удобнее. Ночью вода заметно сбыла, и до рассвета поспешили мы перебраться на другой берег по мелководью, или по-здешнему — шиверу, образующему порог. Вода достигала до седел, но переправа наша кончилась благополучно.

Неподалеку отсюда впадает в Погиндену ручей, текущий с юга. Скалистые берега его поросли густым тальником и молодыми лиственицами, в тени коих надеялись мы найти куропаток. Такое приобретение могло быть нам тем приятнее, что уже четыре дня питались мы только сухарями и чаем. Отправив одного из моих проводников на охоту, с другим лсехал я кратчайшей дорогой через холмы. Здесь, особенно в августе месяце, куропатки водятся во множестве, а потому мы были уверены, что охотник наш возвратится с богатой добычей. Но уже приближалась ночь, а он еще не являлся. Мы начали уже беспокоиться, думая, не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья, тем более, что на зов наш и выстрелы не получали ответа. Наконец, поздно ночью, нашли мы своего охотника. Утомясь от больших переходов и не надеясь сыскать нас, он преспокойно спал на берегу ручья. Вся добыча его состояла из одной куропатки, которая, впрочем, была последняя из замеченных нами до самых берегов Анюя. С обманутыми надеждами и голодным желудком отправились мы далее.

Ручей, по берегу которого был наш путь, от верховья до устья 8 1/2 верст длины. На западном берегу его тянется ряд невысоких скал из черного шифера, а на восточном болото, изрезанное плоскими холмами и поросшее стелющимися лиственичными кустарниками. Из холма, где начинается сей ручей, вытекает на юг другой, впадающий в трех верстах отсюда в небольшую речку, текущую с востока на запад и составляющую один из притоков Погиндены. Здесь остановились мы на ночлег. За низменными шиферными холмами поднимается на восток Лобогенский хребет; вершины его украшены кекурами, и с него стекает речка Лобогена, впадающая в Анюй. Мы продолжали путь через невысокие холмы и болота, переправились через два ручья, текущие в Погиндену, и, проехав всего 21 версту, остановились на ночлег среди болотистой, усеянной озерами равнины, расстилающейся до берега Погиндены. Река сия в 8 верстах расстояния на запад казалась нам едва заметным ручейком. В том же направлении видны была Лелединские горы, которые тянутся грядой на SSO и выходят на берега Анюя в том месте, где он соединяется с Погинденой. На юге в некотором отдалении идет еще хребет островершинных гор.

Место нашего ночлега по полуденному наблюдению было под 68°32’57″‘ широты и 2°42’ счислимой долготы на запад балагана. Склонение магнитной стрелки было 12 3/4° восточное.

Августа 13-го, проснувшись рано поутру, мы увидели, что из наших четырех лошадей осталась подле палатки только одна, и то самая старая и бессильная. Остальные разбежались ночью, вероятно, испуганные приближением волка или медведя. Мы разошлись в разные стороны искать наших беглецов, но напрасно. Поздно вечером возвратились мы в свою палатку, где не имели утешения даже подкрепиться пищей, потому что накануне последние порции сухарей были между нами разделены и у нас оставались только сахар и чай.

К потере лошадей присоединилось еще несчастие. Служивший нам путеводителем юкагир решительно объявил, что он сбился с дороги и не знает, где именно мы находимся; утверждал, что горы, нас окружающие, ему совершенно незнакомы, а лежащие на юг островершинные сопки нимало не похожи на те, какие находятся на берегах Анюя подле селения Коновалова, зимовья юкагиров, и что потому мы должны быть еще очень далеко от летовьев его народа. Неизбежные при вычислениях ошибки заставили меня сомневаться в верности счислимой долготы, но наш юкагир до того растерялся, что в видимой нами реке не узнавал Погиндены, и никак не мог мне сказать, когда именно слишком далеко уклонились мы на восток или на запад. Наше положение, особенно по недостатку съестных припасов, было самое критическое. Не смея терять времени, мы должны были по возможности спешить к берегам Анюя, где есть несколько селений. Я решился ожидать здесь лошадей до утра, и если они не найдутся, продолжать путешествие пешком.

Августа 14-го поутру лошади не показывались. Мы связали наши палатки и вещи и положили их в безопасном месте. Чайник, котел и инструменты мои навьючили на оставшуюся лошадь и при проливном дожде и холодном ветре пошли далее пешком. Избегая по возможности болотистых мест, мы шли по плоским холмам. Излишне было бы описывать трудности нашего пути то по вязкому болотистому грунту, поросшему сухим, колючим, стелющимся кустарником, то по скользким крутым скатам холмов, и наши переправы через разлившиеся от дождевой воды ручьи, иногда по колена в воде, а иногда по набросанному наскоро мосту. В течение 8 часов беспрерывных усилий прошли мы только 15 верст и принуждены были остановиться на ночлег. Дождь перестал. Мы развели огонь, высушили как могли наши платья, вместо ужина напились чаю и провели ночь под открытым небом. На другой день голод стал нас мучить и ежеминутно усиливаться. Мы надеялись в норах полевых мышей найти кореньев и морошки, которыми обыкновенно запасаются они на зиму и чем нередко спасаются юкагиры от голодной смерти, но надежда нас обманула, потому что мыши никогда не доверяют своих запасов болотистому грунту. Наконец, мы прибегнули к древесной коре: срубили молодую лиственицу, очистили верхние слои коры, а мягкие нижние осторожно отделили от дерева, разрубили на мелкие части и положили вариться в котел с водой. Прежде нежели поспело наше кушанье, употребляемое здесь в голодные годы, надобно было несколько раз снимать с воды серу, по мере варения коры всплывавшую на поверхность. Наконец, образовался у нас род жидкой каши, от примеси соли и перца получившей непротивный вкус, несмотря на вязкость и смоляность.Впрочем, сия пища, при умеренном употреблении, не имеет вредных последствий. Во время обеда нашего небо обложилось густыми облаками, и весь день 15 августа шел дождь.

Мы отправились в путь, несмотря на погоду. Холмы становились выше и чаще, по мере нашего приближения к тому месту, где по моему счислению протекал Анюй. В 13 верстах от ночлега, переправившись вброд, по грудь в воде, через быстрый ручей; достигли мы подошвы горной цепи и с большими усилиями взобрались по крутому скату на самую высокую сопку. Отсюда открылся нам далекий вид на окрестность. Горы тянулись к юго-западу, а на юге лежала пространная долина, где изгибался предел наших страданий — давно искомый Анюй. Можно себе представить нашу радость. Юкагир узнал долину, реку и свое зимнее жилище Коновалова, забыл усталость, голод и громко запел веселую андыльщину (юкагирскую любовную песню). Меня более всего радовала верность моего счисления.

Нам оставалось пройти еще 9 1/2 верст до реки, и от нее было еще две версты до Коновалова, так что мы надеялись только к вечеру быть в селении, но, подойдя к реке, от усталости не могли итти далее и решились провести ночь под открытым небом и под сильным дождем. Сегодня находились мы в пути всего 11 1/2 часов, беспрестанно карабкаясь на высокие горы по крутым скользким тропинкам.

Наш юкагир решился, однакож, итти в селение с тем, чтобы принести нам съестных припасов. Мы развели огонь и ожидали с нетерпением возвращения посланного, но через 1 1/2 часа пришел он с пустыми руками. Все чуланы и кладовые жителей, находившихся еще на летовьях, были пусты, — верное доказательство, что и здесь народ терпел голод.

Мы до того были утомлены, что не думали уже о лиственичной коре, а напились только чаю и провели ночь на сырой земле. На другой день (16 августа) рано поутру отправились мы в Островной острог, где можно было найти людей и съестные припасы, но и здесь надежда нас обманула. Острог был еще пуст. Жители его разошлись по окрестностям, занимаясь охотой и рыбной ловлей. В кладовых не нашли мы ни крошки запасов. С горя сварили мы себе опять лиственичной коры и подкрепили ею силы свои. Отсюда послал я проводников к Обромской горе, где здешние юкагиры обыкновенно сторожат оленей, и велел просить у князька съестных припасов. Князек прислал мне всю свою провизию, состоявшую из куска оленины, двух оленьих языков и одной рыбы. Во всей здешней стороне свирепствовал голод; люди питались толчеными костями, оленьей шкурой, кореньями и т. п. Весенний промысел оленей не удался, а время осеннего еще не наступало.

Нельзя было без сострадания смотреть на народ, существование которого зависит единственно от случая. Здешние юкагиры так бедны, что не могут приобрести себе неводов и сетей для рыбной ловли, и, занимаясь с незапамятных времен оленьей охотой, только в ней находят средство пропитания, с года на год скудеющее. С некоторого времени олени, как будто наученные многолетними опытами, переменили сроки своих переходов.

Прежде переправлялись они через Анюй летом вплавь, а ныне переходят весной и осенью по тонкому льду, и потому охота сделалась гораздо опаснее и часто бывает совершенно невозможна. «Ныне и олень стал мудрен», — говорят юкагиры.

Здесь узнал я, что в остроге ожидает меня казак, прибывший из Якутска с бумагами, письмами и деньгами для экспедиции. Спеша в Нижне-Колымск, я должен был отменить посещение Обромских гор и осмотр прибрежных Анюйских скал. Отправив двух надежных людей верхом за оставленными от нас вещами, поплыл я 17 августа в лодке вниз по быстрому Анюю. Извилистые берега его украшались еще зеленеющими тополями.

Берега и окрестности Анюя посещены были в 1821 году мичманом Матюшкиным и с достаточной подробностью описаны выше.

Августа 20-го возвратился я в Нижне-Колымск по 62-дневном отсутствии. Неделю спустя приехал штурман Козьмин. Рыбная ловля на Баранихе кончилась не весьма удачно, так что вся надежда наша оставалась на сельдей, в бесчисленном множестве поднимавшихся вверх по течению Колымы.

Сентября 18-го река покрылась льдом и установилась зимняя дорога, а 2-го возвратился мичман Матюшкин, совершивший трудное путешествие до самых чукотских кочевьев. Журнал его составляет следующую главу.

 

 

 

В наступившее лето 1822 года начальник экспедиции в сопровождении штурмана Козьмина намеревался посетить так называемую Каменную тундру, а мне поручил осмотреть и описать страны, к северо-востоку от Колымы лежащие. Мы выехали из Нижне-Колымска вместе 23 июня и 27-го числа достигли деревни Пантелеевки, где наши пути разделялись. Здесь застали мы купца Бережного — спутника нашего в последней поездке; он отправлялся с караваном к Чаунскому заливу для отыскания мамонтовых костей и меновой торговли с чукчами. Путь мой был один и тот же с его путем, а потому по просьбе Бережного решился я ехать с ним вместе.

Июля 1-го простились мы с начальником экспедиции, переправились на правый берег Пантелеевки, навьючили лошадей и начали путешествие. Сначала дорога шла по узкой тропинке на Пантелеевскую гору, а на третьей версте сворачивала на восток, к так называемым Камням. Сими поворотами избегли мы переправы через притоки рек Пантелеевки и Упчины, от беспрерывного, в течение двух последних дней, дождя разлившихся и не дававших брода. До заката солнца ехали мы через гряды утесистых, поросших лесом холмов и через болотистые долины, изрезанные бесчисленными ручейками и протоками. В сумерки переправились через глубокую и быструю реку Нупшан, вытекающую из Белых Камней и впадающую в Пантелеевку в 10 верстах выше деревни сего имени. Следы вчерашней бури были видны по всей дороге: вековые деревья, вырванные с корнем, лежали длинными рядами и весьма препятствовали езде. К ночи мы остановились, разбили палатку и пустили лошадей на луг.

На следующий день (2 июля) отправились далее. По мере приближения нашего к Белым Камням лес постепенно редел и, наконец, превратился в низменный кустарник, над которым изредка торчали обгорелые лиственичные деревья. Болотистый грунт был покрыт свежим зеленым мхом, а между кочками журчали бесчисленные ручейки. На возвышениях и холмах бродили стаи болотных птиц, которые к северу отсюда не попадаются. Вообще произведения животного и прозябаемого царств постепенно исчезали, и степь становилась мертвее и пустее; только тучи комаров роились над тундрой и мучили нас и лошадей. В надежде избавиться от их преследования мы расположились ночевать на возвышенном, ничем не защищенном от влияния ветра холме, но, к несчастью, ветер стих, и наша предосторожность нам не пособила. Напрасно закрывались мы сетками из лошадиных волос, окружали себя кострами из трав и мха, запирались в наполненную густым дымом палатку — ничто не могло защитить нас от укушения ужасных врагов. Наконец темнота и прохлада ночи доставили нам спокойствие, но не на долго, ибо с первыми лучами солнца появились мучители наши с новой яростью.

На следующее утро (3 июля) мы спустились с Белых Камней; заметно уменьшаясь, они тянутся на восток цепью плоских холмов и идут к югу через поросшую лесом и изрезанную реками холмистую долину. Лес становился гуще и гуще, так что, наконец, мы насилу могли подвигаться вперед. Ехать по берегам рек было неудобно, потому что они впадают в Анюй слишком далеко на запад от цели нашего путешествия, местечка Островного. Мы блуждали по лесу то направо, то налево, выбирая места, где деревья стояли не так часто, или следуя по тропинкам, протоптанным оленями. К ночи остановились на крутых берегах одного из притоков Упчины, среди дремучего лиственичного леса. Здесь в первый раз после отъезда нашего встретили мы следы людей, а именно — несколько ловушек для соболей и лисиц.

Июля 4-го рано поутру увидели мы за лесом две горы — Круги и Нупголь, лежащие на берегу Анюя. Между ними проходила наша дорога. Впрочем, несмотря на близость, мы никак не могли надеяться сегодня достигнуть реки. Лес становился на каждом шагу дремучее и непроходимее, и, вероятно, нога человека никогда еще не проникала сюда. Единственный наш путеводитель — оленья тропа — исчезла; корни, сучья и поваленные деревья беспрестанно пересекали нам дорогу.

Направляясь постепенно к востоку, мы часто принуждены были переправляться через быстрые ручьи, а иногда топорами прорубать себе путь, так что со всевозможными усилиями проезжали в час не более полуверсты. Несмотря на то, к вечеру, против ожидания, достигли мы безлесной долины, где уединенно возвышается отдельная гора Круги {Должно заметить, что в северной Сибири все отдельно стоящие горы, несмотря на их образование, называются Камнями.}. К востоку отсюда, за низменной цепью плоских холмов, называемых здесь Девятисопочными, лежит гора Нупголь, среди пространной долины, изрезанной бесчисленными озерами и реками. Дорога туда была весьма утомительна, и потому, не доехав пяти верст до горы Нупголя и лежащих там юкагирских летовьев, мы остановились на ночлег в лесу.

Дорогой при переправе через небольшой ручей заметили мы огромный мамонтовый клык, вероятно, пуда в два с половиной весом, который вполне вознаградил бы Бережного за все переносимые им затруднения. К сожалению, после ближайшего исследования оказалось, что значительная часть клыка примерзла ко льду на дне ручья и без помощи длинных, острых пешней не могла быть отделена. К досаде всего общества, по неимению при себе необходимых орудий, мы не могли воспользоваться нашей находкой.

На следующее утро (5 июля) в 9 часов утра достигли мы летовья одного семейства юкагирских рыбаков, лежащего при подошве Нупголя, на берегах Анюя. По совету юкагиров, мы переправились здесь через реку, потому что далее лес по сю сторону Анюя совершенно непроходим, берега необитаемы и переправа через устье реки Погиндены в настоящее время года невозможна.

Июля 6-го продолжали мы путь по берегу Анюя, через довольно густой лес. Между огромными лиственицами заметили несколько памятников прежних времен: гробниц коренных обитателей страны — юкагиров или омоков; в настоящее время у них здесь одно общее название некрещеных. Подобно большей части кочевых народов, племена северо-восточной Сибири хоронили своих умерших в больших четырехугольных гробах, утвержденных для большей от хищных зверей безопасности на высоких столбах {Подобные ящики, утвержденные на высоких столбах, известны здесь под именем сайб; ныне употребляются они уже не для погребения мертвых, а для сохранения рыбы и других запасов от диких зверей. Говорят, что медведи пытались иногда перегрызать столбы, поддерживающие такой ящик. Дли отвращения их попыток принято здесь обыкновение натирать или посыпать столбы порохом либо мелко истолченной серой, что равно противно медведям.}. Почти все виденные нами гробницы уже обрушились. Бревна, поддерживающие и составляющие гробы, были, повидимому, обтесаны каменными топорами. Я надеялся отыскать здесь какие-нибудь древние оружия или принадлежности одежды, но, кроме истлевших костей и черепов, ничего не нашел. Один из сопровождавших меня юкагиров утверждал, что в могилах шаманов попадаются иногда остатки идолов, а также разные вещи из китового уса и меди. За лесом лежала пространная болотистая долина, вероятно, некогда покрытая деревьями, что доказывали небольшие, круглые кочки, поросшие мхом; между ними изгибались бесчисленные ручейки. Дорога была ужасная. Лошади наши то спотыкались за кочки и пни, то утопали в болоте, так что несколько раз принуждены мы были их развьючивать. Езда не могла быть быстрой. Поздно вечером достигли мы небольшого селения на правом берегу Анюя в 25 верстах от нашего последнего ночлега. Сюда для рыбной ловли собралось тогда несколько чуванских семейств, потерявших своих оленей. Но даже и сия обильная рыбой река не избавила несчастных от голода: у них не было сетей и для ловли употребляли они весьма несовершенный род удочек и еще более несовершенный род неводов, в которые только чудом могла попасться рыба. Бедствия и нужды чуванцев превосходят всякое описание. Мы подарили им часть наших запасов. Один вид порядочной пищи привел голодных в истинное восхищение, а насытившись, они вдруг предались самым странным порывам радости и благодарности до того, что мы едва могли их успокоить и найти время отдохнуть от дневных трудов. На следующее утро все народонаселение деревни провожало нас на другой берег; женщины пели в нашу похвалу сочиненные стихи, а мужчины стреляли в честь нашу из ружей. Наконец, они расстались с нами, повторяя уверения в своей благодарности, и долго еще доносились до нас их веселые песни. Несчастные забывали, что только сегодня они еше сыти, а завтра нужда и голод наступят с новой силой, тем более, что по обшей беспечности их никто не заботился даже в тот день закинуть уду или запустить невод.

По высохшему руслу реки достигли мы довольно скоро летовья, лежащего на южном берегу Анюя, против горы Оброма. Нездоровье Бережного и утомление лошадей принудили нас провести здесь два дня.

Июля 10-го велели мы переправить наших лошадей на правый северный берег Анюя, а сами на небольшом плоту поплыли по реке в Островное, куда вскоре после нас прибыли и лошади с поклажей. Купец Бережной взял отсюда чувашского князька, знавшего чукотский язык и согласившегося провожать нас в качестве переводчика. Разные приготовления к поездке заняли целый день, и только 12-го числа отправились мы далее_; вдоль северо-западного лесистого ската горы Оброма, переправились через речку Островную и недалеко оттуда расположились ночевать, проехав всего 15 верст.

На следующий день небо покрылась тучами, атмосфера наполнилась густыми парами; наконец, пошел дождь и продолжался беспрерывно целую неделю. 13 июля ехали мы по высоким лесистым холмам, до источников ручья Коновалова, где переночевали, а на другой день при сильном дожде поехали далее. К вечеру перед нами открылась пространная, голая долина, ограниченная с противолежащей стороны лесом, разделенным на отдельные купы. Нам казалось, что он прорезывается извилинами значительной реки, которую почитали мы Погинденой. К сожалению, достигнув леса уже поздно ночью, мы нашли только незначительный ручеек, через который переправились и потом переночевали.

До сего места дорога наша вела нас по обнаженной, мертвой равнине. Мы не видали ни птиц, ни других животных и желали скорее достигнуть усеянной озерами тундры, где можно было надеяться найти рыбу и гусей и ими дополнить истощенные наши запасы. С рассветом поспешили мы далее и вскоре достигли холма, с которого открыли к северу унизанную островами и обильную рыбой реку Погиндену. Мы приехали к ней в полдень и, долго и тщетно искавши брода, расположились на берегу в тени густой тополевой рощи. Лошади наши с наслаждением щипали сочную траву, а мы забросили сеть и пошли искать удобного места для перехода через реку.

Берега Погиндены составляют резкую противоположность с пустынной печальной страной, доселе нами осмотренной. Переход так внезапен, что кажется, как будто волшебством переносится путник в другую страну и другой климат. Вместо однообразных листвениц и беспрерывных топких болот видите вы здесь прекрасные, свежей зеленью одетые лужайки, с густыми рощами высокоствольных тополей, осин и особого рода ивы, отличающейся своими длинными, тонкими сучьями. На возвышенных берегах цветут разные благоухающие травы. Здесь нашли мы также много дикого лука, составившего очень вкусную приправу наших кушаний.

Не сыскав удобного для переправы места, мы возвратились к палатке; вытащили из воды нашу сеть, и — увы! она была пуста. Чрезвычайно недовольные двоякой неудачей, мы расположились здесь ночевать в надежде, что к утру вода в реке спадет. Такое явление в Сибири очень обыкновенно, потому что даже летом ночные морозы покрывают льдом ручьи и малые притоки больших рек, отчего в них вода по утрам всегда ниже, нежели вечером.

Действительно, 16-го числа рано поутру нашли мы, что вода в Погиндене сбыла на целых два фута. Мы поспешили тем воспользоваться и выбрали для переправы место, где река разделялась на три рассохи. Первая из них была совершенно суха, во второй вода достигала почти до седел, а в третьей мы едва не потеряли одной из наших вьючных лошадей. Через последнюю рассоху переправлялись мы по порогу; течение было весьма сильно, но гладкое каменистое дно представляло более удобности переправе. Противопоставляя стремительному напору воды всю силу лошади, должно было итти наискось против течения реки, и таким образом мы все счастливо достигли крутого противолежащего берега. Но пока передние лошади карабкались на него; сила течения повернула самую заднюю лошадь и повлекла ее с собой. Она погибла бы непременно со всеми вьюками, если бы не была привязана к передним лошадям ремнем, который был так крепок, что мы могли вытащить на берег несчастное животное.

Отсюда отправились мы далее на север. С вершины обнаженного холма открылась перед нами обширная болотистая равнина, усеянная бесчисленными озерами и орошаемая речкой Филатовой, принадлежащей к трем главным притокам Погиндены. Почти параллельно с ней тянется цепь лесистых невысоких холмов, по которой мы следовали и, переправившись через болото, достигли берегов Филатовой. На дороге заметили несколько пустых тунгусских юрт.

Филатова гораздо менее Погиндены и местами не шире 10 сажен, но ее течение чрезвычайно быстро и образует, можно сказать, беспрерывные водопады. Она испещрена островами, а песчаные берега ее поросли низменным ивняком. Приближаясь к холмам, река круто изгибается, составляя на правом берегу высокие мысы, где зеленеют отдельные купы листвениц. На одном из таких возвышений расположились мы на ночлег; древесные ветви защищали нас несколько от дождя, беспрерывно продолжавшегося.

Две цепи гор тянулись по обоим берегам реки, постепенно понижаясь, и в 20 верстах на юго-запад оканчивались высокой, зубчатыми утесами обставленной горой, известной под именем Шероховатого Камня. Далее горные цепи превращаются в ряды скал; большая часть их такого странного образования, что воображение находит здесь исполинские фигуры людей, зверей, развалины строений и т. п. Господствующая каменная порода в сей полосе — шифер, проросший кварцевыми жилами.

Несмотря на беспрерывный дождь, превратившийся ночью в сильный снег, мы продолжали путь. В 10 верстах от ночлега достигли мы реки, которую наши проводники называли Федотихой. Она течет по опушке леса и впадает с правой стороны в Филатову, под 69°3′ широты.

Здесь оканчивается высокоствольный лес; на противоположной стороне растет только ивовый кустарник, превращающийся, наконец, в низменный, стелющийся ерник. Запасшись шестами для наших палаток, мы отправились далее и, переправившись через несколько ручьев, впадающих в Федотиху, остановились ночевать у подошвы небольшого холма, доставившего нам защиту от холодного ветра. Пока лошади наши выгребали себе корм из-под снега, проводники собрали достаточное количество прутьев, так что мы могли сварить себе ужин и поддерживать небольшой огонь. Ночью громкий лай собак разбудил нас: большой черный медведь приближался к палатке, но, испуганный лаем собак, побежал и вскоре скрылся в кустарниках. Темнота не позволила нам преследовать бегущего.

Холодная дождливая погода не слишком благоприятствовала путешествию. Июля 18-го густой туман покрыл всю окрестность; в ста шагах нельзя было различать предметов. Горы по правому берегу реки, вдоль которых мы следовали, казались выше и крутее лежащих на север; местами, где позволял туман, мы видели, что вершины гор были скалисты и покрыты снегом.

От беспрерывного дождя и снега разлившиеся ручьи, пенясь, вырывались из ущелий южной цепи гор и прорезывали во всех направлениях долину; она постепенно становилась уже и, наконец, уподобилась высохшему руслу реки; по обеим сторонам отвесно поднимались ряды скал, увенчанных зубцами странного образования. Между горами зияли мрачные пропасти и ущелья, вся земля завалена была осколками камней. Вообще вся долина являла дикий вид и произвела на нас унылое впечатление. Юкагиры уверяли, что злые духи основали здесь свое летнее жилище. Несмотря на такое мнение, туземцы, принимая большие меры для защиты себя от вредного влияния злых духов, посещают осенью сию долину для охоты за дикими баранами. Всего изобильнее водятся сии животные на берегах Березовой, получившей от того название Малой Баранихи. Несколько времени следовали мы между скалами, по извилистым берегам реки, но резкий ветер, вырывавшийся с неимоверной силой из ущелий и оврагов, ежеминутно грозил снести в пропасть лошадей и седоков и принудил нас остановиться. Для ночлега выбрали мы место под навесом скалы, защищавшей нас от беспрерывного снега.

К утру ветер стих, и мы могли отправиться далее. Долина, постепенно раздвигаясь, достигла, наконец, 10 верст ширины; с тем вместе обставлявшие ее горы понижались и в 20 верстах от ночлега превратились в отдельные земляные холмы. Течение Березовой сделалось спокойнее; изредка попадались небольшие, свойственные тундре озера. К вечеру расположились мы ночевать при подошве невысокого холма. Долина была здесь уже около двадцати верст в ширину.

За труды сегодняшней поездки были мы с купцом Бережным несколько награждены: он нашел прекрасный мамонтовый рог, а мне удалось застрелить жирного лебедя. Моя добыча в настоящих наших обстоятельствах была гораздо драгоценнее находки моего спутника, потому что наши запасы были очень уже скудны и ограничивались немногими сухарями.

На другой день поутру мы были разбужены громким криком стада диких гусей, в бесчисленном множестве плескавшихся недалеко от нас в озере. Мы поспешили вооружиться палками, оседлали лошадей и окружили озеро в надежде на богатую добычу. Собака наша бросилась в воду и выгнала птиц на берег; в короткое время нам удалось убить палками 75 гусей. Не привыкши владеть палкой так искусно, как туземцы, и не зная всех хитростей диких гусей, я убил только одного. Быстрота и проворство, с какими туземцы преследуют разбегающихся в разные стороны гусей, беспрерывно действуя палкой по всем направлениям, заслуживают удивления. Вообще гусиная охота представляет оригинальную и необыкновенную картину, несколько напоминающую поколку оленей в воде.

Обрадованные столь значительным приращением наших съестных припасов, мы нагрузили ими лошадей и отправились в путь. Сегодня был первый ясный день с самого отъезда из Островного. Мы спешили воспользоваться благоприятной погодой и достигнуть морского берега, по мнению нашего проводника, бывшего от нас в 30 верстах, но в полдень я взял полуденную высоту солнца и, к общей радости моих спутников, нашел, что мы находились только в 5 верстах от моря. Действительно, переправившись на правую сторону Березовой и перейдя цепь невысоких и плоских холмов, мы достигли морского берега и расположились ночевать в нескольких верстах на восток от устья реки. Твердый, блестящий белый лед покрывал море до краев горизонта, и только в заливах была вода. Ночью сильный ветер развел волнение и выбросил на берег огромные льдины; холод был весьма чувствителен.

Июля 21-го рано поутру отправились мы далее на восток, по морскому берегу. Обходя болотистые устья многих ручьев и речек, впадающих здесь в море, и занимаясь по дороге гусиной и песцовой охотой, подвигались мы весьма медленно и только в полночь прибыли к балагану экспедиции, где нашли начальника нашего с его спутниками.

Приготовления к дальнейшему путешествию задержали нас здесь несколько дней. Наконец, 31 июля оба каравана отправились в путь. Начальник экспедиции поехал на юг, к верховьям Большой Баранихи, а мы переправились на лодке, устроенной Козьминым, через три устья сей реки, до того места, куда лошади наши были отправлены за несколько дней. Здесь были мы принуждены остановиться, потому что чуванский князек, сопровождавший нас в качестве чукотского толмача, внезапно занемог. Наши простые лекарства, водка, чай и перец, соединенные с диэтой и спокойствием, оказали желаемое действие на больного. Через сутки был он почти здоров, и 1 августа могли мы продолжать путь.

Правый берег Баранихи, где мы находились, совершенно отличного образования против левого. Вместо обрывистых спутанных кряжей, скал и утесов, затруднявших прежде наше путешествие, тянутся здесь параллельные ряды невысоких холмов. По скатам их ехали мы на ZO. За нами, на краю горизонта, рисовались черные зубцы утесов и скал.

Период линянья гусей окончился и бесчисленными стаями летели они на юг, но столь высоко, что были вне наших выстрелов. Напротив, нам удалось убить 18 лебедей. Они линяют не стадами, как гуси, а попарно и изредка по четыре на одном озере.

В 10 верстах от речки, значительнейшей из впадающих в море на восток от Баранихи, заметили мы развалившийся холм. Все пространство от подошвы его до морского берега, на расстоянии полуверсты, было, в полном смысле слова, усеяно островами разных допотопных животных. Мои спутник надеялся получить здесь богатую добычу, но, несмотря на самые тщательные изыскания, не мог он найти ни одного мамонтового клыка. По большому количеству челюстей сего животного заключили мы, что другие более счастливые промышленники посещали уже здешние места прежде нас и завладели всеми драгоценностями. Наше предложение впоследствии оправдалось. Недалеко отсюда, на небольшой долине, заметили мы следы, где некогда горели костры и стояли палатки; вокруг валялось много полуиспорченных кусков мамонтовых клыков. Вероятно, партия промышленников очищала и приготовляла здесь к перевозу свою добычу.

На другом берегу реки переправились мы через ряд холмов и достигли долины, по которой течет речка Козьминка среди бесчисленных озер. На правом берегу ее встретились мы совершенно неожиданно со штурманом Козьминым. По недостатку рыбы в Большой Баранихе он переехал на лодке сюда и в первую ночь после своего приезда произвел весьма обильную ловлю. На следующее утро сильный северный ветер нагнал к берегу и в реку столько льдин, что рыбная ловля не могла продолжаться.

Козьминка при низкой воде — до 25 сажен шириной и от 4 до 5 сажен глубины. Мне кажется, что Козьминка не река, а узкий далеко впадающий в землю залив. Мое мнение подтверждается тем, что проводники наши, преследуя птиц, удалились на 20 верст от моря и заметили, что мнимая река нисколько не уменьшилась ни в ширине, ни в глубине, и что вода в ней имела вкус соленый, отвратительный и не годилась ни на питье, ни для пищи.

Августа 3-го разлучились мы с Козьминым; он остался еще на месте. С помощью его работников выстроили мы небольшую лодку, необходимую нам для переправы через встречающиеся реки. Наш караван состоял теперь из шести человек: купца Бережного, чуванского князька по имени Мордовского, трех якутов и меня. Под нами было 16 верховых и вьючных лошадей. Мы следовали в прежнем направлении. Ручей, впадающий в Козьминку, и небольшие озера были покрыты льдом, не ломавшимся под нами. Мы ночевали у подошвы холма.

На другой день, намереваясь с возвышения осмотреть окрестность, я отделился от моих товарищей и, пробираясь среди холмов, выехал на речку, текущую по WSW направлению. На ней плескалось целое стадо линяющих гусей. Оставив лошадь на холме, приблизился я с подветренной стороны к беспечным птицам и бросился на них с палкой. Привыкнув уже несколько владеть моим оружием и ознакомившись с хитростью гусей, довольно счастливо охотился я и убил несколько штук. Бережной, беспокоясь о судьбе моей, послал якута отыскивать меня. Он подоспел очень кстати, и мы возвратились к каравану с богатой добычей.

Августа 4-го провели мы ночь на краю глубокой долины, некогда, вероятно, составлявшей дно озера. Лошади нашли здесь хорошую траву, а крутые обвалы и земляные холмы обставлявшие долину, обещали Бережному богатую добычу мамонтовых костей. Он решился прожить здесь несколько дней. К сожалению, успех не соответствовал ожиданию. Мы нашли много костей, но собственно мамонтовых клыков добыли мало. Охота наша была счастливее. На берегу озера удалось нам застрелить двух оленей; они, казалось, принадлежали к постоянно живущим в севере и на зиму в леса не удаляющимся. Впоследствии встречали мы на берегу моря небольшие табуны таких оленей. С высоты обвала, где был расположен наш ночлег, показывались на восток, в 100 верстах от нас лежавшие, высокие горы: Вайваннии, Гейла, Раутан и Шелагский мыс, или Ерри. как называют его туземцы. Островершинные утесы, коими обставлены восточные и южные берега Чаунской губы, ясно рисовались на горизонте, а я мог запеленговать некоторые из них.

Проведя здесь два дня в напрасных изысканиях, Бережной решился ограничить свое путешествие только торговлей с чукчами, прекратив дальнейшие поиски мамонтовых костей. Не теряя более времени в исследовании качества соседних холмов, отправились мы 7 августа далее на юго-запад, через земляные яры и покрытые льдом озера. После небольшого перехода достигли западного устья Чаунской губы, доселе почитаемой рекой и называемой Большой.

Здесь должен я упомянуть о замечательном явлении, свойственном, кажется, только самым отдаленным полярным странам. Начиная от берегов Баранихи, а особенно от Козьминки, вся страна изрезана бесчисленными глубокими озерами разной величины, отделенными одно от другого узкими, иногда не шире фута, плотинами. Линия поверхности воды столь притом неравна (иногда на 2 фута и более), что подземное сообщение между соседними озерами невозможно. Самые плотины наверху покрыты тонким слоем чернозема, но далее состоят, вероятно, как и весь грунт, из никогда не тающего льда. Тем можно объяснить чрезвычайно холодную температуру воды в сих озерах. При сем предположении одно обстоятельство требует, однакож, пояснения, а именно; отчего узкие массы мерзлой земли, разделяющие озера, не тают от действия солнечных лучей и беспрерывного соприкосновения с водой.

Чаунская губа состоит из двух устьев, образующих остров Ойон (по прежним картам Сабадей), на севере оканчивающийся низменным песчаным мысом. Вообще весь остров, кажется, песчаного свойства; на нем не видно ни кустов, ни травы, и только изредка зеленеет мох. Западное устье, где мы находились, менее восточного и в малую воду глубина его не более 2 футов, а потому в прошлом году Бережной переправился через него вброд. В настоящее время, от продолжительных северных ветров, вода была, однакож, высока, и залив, разделяющий материк от острова, простирался до 15 верст в ширину.

Мы следовали вдоль скатов прибрежных холмов, по узкой песчаной полосе, покрытой раковинами. Здесь росли широколистная капуста и другие морские травы, а также изредка попадались полипы и скорлупа шримсов.

С самого утра дул сильный восточный ветер. Небо было совершенно чисто. В полдень показалось прекрасное небесное явление, и проводники наши почли его за предвестие непогоды: около солнца появились четыре побочных солнца, соединенных между собой радугами ярких цветов. Таким образом составлялся круг, поперечник которого равнялся 40°. Кроме того, через самое солнце и через два из побочных, проходила горизонтальная радуга длиной около 80°, а на оконечностях ее стояли перпендикулярно к горизонту две небольшие радуги с обратными, весьма слабыми цветами. Явление продолжалось два часа и потом исчезло. Ветер мало-помалу стих, а с тем вместе снег, и началась метель.

На ночь остановились мы в узкой долине, где нашли хороший луг для лошадей и довольно много наносного леса. На скате холма, подле которого расположились мы лагерем, земля растаяла только на три вершка.

Августа 8-го продолжали мы путь по низменному берегу. Направо от нас пролегал крутой яр, от 3 до 7 сажен вышины. В нем нельзя было надеяться найти мамонтовых костей, ибо он казался новейшего образования и состоял из волокон разных кореньев и ерника {На сем обвале нашел я в двух саженях над поверхностью моря, полуистлевший наносный лес; свежий попадается только на низменном берегу, что и можно счесть доказательством убыли и здесь мало-помалу моря.}. В одном из обвалов видели мы разрез небольшого обсохшего озера. Оно было от 4 до 6 футов глубиной. На дне его лежал довольно толстый и гладкий слой льда, над ним находился другой слой, а пространство между обоими было пусто. Верхний слой льда был покрыт землей, на которой росла трава и местами стлался ерник.

К полудню достигли мы небольшой реки, впадающей двумя устьями в Чаунский залив; она была не широка, но столь глубока, что мы переправили лошадей вплавь, а сами с поклажей переехали на ветке. Полагаю, что река сия только второе устье Козьминки, и мнение мое подкрепляется быстрым течением ее от запада.

Переправившись через реку, мы продолжали путь среди низменных холмов и бесчисленных маленьких озер. Дорога была чрезвычайно затруднительна. Восточный ветер перешел на NW, сильно скрепчал и ночью на 9 августа покрыл снегом всю окрестность. Метель, сопровождаемая дождем, сделалась столь густа, что мы не могли различать даже окружавших нас предметов. На верховьях одной реки заметили мы множество следов медведей. Недалеко отсюда выехали мы опять к морю. На берегу лежала доска с деревянными гвоздями, вероятно, оставшаяся от какого-нибудь разбитого судна. Непогода продолжалась, но дорога, хотя часто пересекаемая речками и ручьями, была гладка и удобна, состоя из крупного песка. Мы подвигались довольно скоро, вдоль отвесной гряды шиферных утесов, проросших толстыми кварцевыми жилами.

К вечеру небо прояснилось, и ветер перешел к северу. Несмотря на то, лед в Чаунском заливе не показывался; вероятно, отмели, находящиеся при входе в залив, были тому причиной. В море, недалеко от берега, находится уединенный утес, похожий издали на корабль, идущий в полветра; судя по дымчато-серому цвету, он должен быть кварцевого образования. Недалеко от ночлега, при переправе через неширокую, но быструю реку, один из наших якутов опрокинулся с лодкой и, не умея плавать, вероятно, утонул бы, если бы не успел схватиться за брошенный ремень и таким образом выбраться на берег.

Августа 12-го продолжали мы путь по морскому берегу. Он здесь крут, возвышен и составляет собственно скат Вайванинской горы. Нам попадалось довольно наносного леса, а в оврагах лежал глубокий снег. На ночь остановились мы при подошве холма. Ночью подошли к нашему стану четыре медведя, но, испуганные лаем собаки, убежали.

Августа 13-го отправились мы далее, в юго-восточном направлении, через холмы. С возвышения можно было осмотреть весь Чаунский залив. Берег его образовывал, недалеко от нашего последнего ночлега, мыс. После 7 часов быстрой езды достигли мы низменного песчаного берега моря; с южной стороны обставлен он рядом крутых зубчатых утесов. Отставши от товарищей, я ехал стороной и внезапно наткнулся на медведя, с жадностью терзавшего тюленя. Я хотел удалиться, но не успел. Медведь оставил свою добычу и с ревом пошел ко мне навстречу. Надобно было защищаться. Все мое оружие состояло из охотничьего ножа. Но, несмотря на то и вспомнив поверье охотников, что медведи боятся пристального взгляда, я слез с лошади и пошел смело на зверя. Не знаю, чем кончилась бы наша схватка. Моя твердая поступь, пристальный взор и обнаженный нож не делали никакого впечатления на зверя, с возраставшей яростью ко мне приближавшегося. К счастью, подоспела наша собака, с громким лаем бросилась на него и прогнала устрашенного неприятеля. Я поспешил завладеть оставленным от медведя тюленем и соединиться с товарищами.

Наше положение становилось весьма затруднительно. Около шести недель бродили мы по пустыням, но главной цели поездки нашей, Чукотской земли, не могли еще достигнуть. Разные неблагоприятные обстоятельства замедляли наше путешествие, а между тем холодное время года приближалось, и мы опасались, чтобы не пришлось нам окончить поездки нашей зимним путем, а к нему мы совершенно не были приготовлены. Бережной решился потребовать от нашего вожатого, чуванского князька, объявления, где именно мы находимся и скоро ли можем надеяться встретить чукчей? После многих отговорок оказалось, что я давно предвидел и предсказывал, а именно: чуванец, объявил, «что он надеялся здесь найти чукчей, а теперь совершенно не знает, где искать их самих и их землю». Можно себе представить наш гнев и нашу досаду при таком открытии! Я был еще так счастлив, что исполнил возложенное на меня поручение, описав осмотренную страну, а Бережной за все труды и лишения был вознагражден несколькими мамонтовыми клыками. Главная цель нашего путешествия: знакомство и меновая торговля с чукчами осталась недостигнутой. Сообразив все обстоятельства, Бережной решился, наконец, отказаться от своего намерения н прямой дорогой, через тундру, возвратиться в Нижне-Колымск. Вполне полагаясь на многолетнюю опытность и совершенное знание местности моим товарищем, я нимало не противоречил ему, и мы отправились 14 августа в обратный путь. Отсюда повернули мы на восток, в надежде достигнуть горы, подобно обрывистому мысу поднимавшейся над тундрой. С вершины ее хотели мы осмотреть окрестность и определить наш путь. Проехав 20 верст, мы приблизились к горе. С одной стороны подмывалась она быстрой и глубокой рекой, через которую не без труда мы переправились. Усталость и темнота принудила нас расположиться ночевать на другом берегу реки у подошвы горы.

С первыми лучами утреннего солнца мы увидели неожиданное приятное явление. Случай вел нас лучше проводника: мы находились в пределах Чукотской земли. Перед нами в долине изгибалась река Тауншео, а на берегах ее стояло множество юрт. Мы поспешили туда, но юрты были пусты. Все уверяло нас, что здесь недавно еще находились жители, ветер не разнес еще золы с мест, где горели костры, вокруг них валялись кости и разные остатки съестных запасов. Даже волки, немедленно приходящие после людей на оставленные ими места, не успели всего очистить. Вероятно, обитатели долины только что оставили сие место и находились еще не вдалеке. Я пошел на гору которую наш проводник, снова утверждавший, что знает страну, называл Гейлы, в надежде с вершины ее осмотреть окрестности; но мы не успели дойти до середины высоты, как внезапный туман спустился на землю и обхватил весь небосклон. Такое обстоятельство и сигнальные выстрелы оставшихся в долине товарищей принудили нас поспешить вниз. Бережной, оставшись при своем намерении, следовал вверх по течению реки; мы сели на лошадей и вскоре догнали караван.

Долина, орошаемая рекой Тауншео, довольно широка и усеяна бесчисленными озерами. С боков обставлена рядами плоских холмов; постепенно возвышаясь, они превращаются, наконец, в утесы, обрывом спускающиеся в долину. На местах, несколько защищенных от холодного северного ветра, стелется по земле низменный березняк; он служил нам топливом.

В продолжение всего пути вверх по реке 16 августа встречали мы много мест, где некогда стояли чукотские юрты, но самих жителей нигде не видали. Между прочим, заметили мы также большие стада оленей, позволявших к ним приближаться, из чего заключили мы, что то были, вероятно, домашние животные отсутствующих жителей. Впоследствии предположение наше оправдалось: олени действительно принадлежали чукчам, которые нас видели, но по боязни скрывались от нас.

По мере удаления нашего от морского берега воздух становился теплее, а вечером появились и комары. К счастью, сильный северо-западный ветер разогнал мучителей. Местами росли здесь по долине разные ягодные растения, как то: шикша (Empetrum), голубель (Vaccinium ulgiinorum) и морошка (Rabus chamaemorus), но по причине холодного лета на них не было плодов, и, вероятно, они даже не цвели. Грунт был сплошь, болотистый, усеянный моховыми кочками, а между ними стоял тонкий лед.

Августа 17-го порывистый северозападный ветер, с сильным снегом и дождем, не позволил нам продолжать путешествия. Мы остановились, но при сильной буре не было возможности ни разбить палатки, ни развести огня. Ночью, вместо снега и дождя, наступил порядочный мороз. Промокшие платья наши промерзли, и мы весьма страдали от холода, тем более, что ветер дул с большой силой.

С рассветом 18 августа поспешили мы отправиться в путь, надеясь движением согреть несколько наши оцепеневшие члены. От ночного мороза все озера покрылись толстым льдом, а болота так скрепли, что не проламывались под лошадьми, река дала также большие забереги. Мы провели ночь при соединении двух притоков реки; меньший из них шел с юга, а другой с запада.

Августа 19-го сделали мы небольшой переход, боясь слишком утомить лошадей, которым предстоял трудный путь через высокий хребет. Всю ночь провели мы без огня. Несколько сухих черствых сухарей были нашей единственной пищей.

На другой день повернули мы к западу; по нашему направлению тянулось несколько многочисленных стад оленей. В долине, между двумя реками, заметили мы порядочно уезженную дорогу; по ней, как впоследствии узнали мы, чукчи отправляются в Островное. Я предполагал было следовать по сей дороге, потому что, по моему счислению, она должна была вывести нас на север от тундры. Но товарищи мои не согласились с моим мнением и решились следовать вверх по реке, которая привела нас в дикую пустыню. Наполненная парами и туманом атмосфера ежеминутно изменяла вид окрестности. Мы находились в глубокой долине: окружавшие нас скалы беспрестанно принимали самые разнообразные и странные формы. Внезапно густой туман скрыл весь небосклон, и только местами можно было различать черные зубчатые верхи утесов. Плеск низвергавшихся со всех сторон водопадов, грохот отторгнутых волнами камней, свист и завывание ветра в ущельях и, наконец, постепенно сгущавшийся туман, закрывший от нас даже ближайшие предметы, — наводили невольный ужас. Подвигаться вперед, при совершенном незнании местности, было опасно и затруднительно. Мы заметили, наконец, что земля под нами становится круче, а шум волн постепенно отдаляется. Мы попали в узкий овраг, который мог довести нас в пропасть. Оставалось слезть с лошадей и вести их за поводья. Два часа карабкались мы вверх по рыхлому грунту; камни и песок катились из-под ног, угрожая увлечь с собой и нас и лошадей. В ежеминутной опасности сорваться с ужасной высоты ощупью добрались мы до вершины горы, где оканчивалась тропинка. Перед нами лежала пропасть; туман скрывал ее глубину. Один за другим собрались все наши спутники на небольшой площадке горы. Напрасно смотрели мы в мрачную бездну, наполненную туманом, и напрасно напрягали взоры вдаль — выхода не было! Положение наше становилось ужасно: впереди была пропасть, и возвратиться назад, к лугам, через расстояние около 30 верст при совершенном изнеможении лошадей, было невозможно. Из мучительной неизвестности были мы выведены раздавшимся невдалеке от нас топотом и хорканьем оленей. Мы поспешили за утешительными звуками, и вскоре увидели большую движущуюся массу. Она рассеялась от нашего приближения и скрылась в тумане. По следам мы заметили, что большая часть оленей побежала к ущелью на юго-запад. Мы пошли туда же, ведя наших лошадей. Узкая, крутая щель, изгибаясь з скале, вывела нас на вершину хребта, который все почитали пределом тундры, несмотря на мои уверения, что он должен лежать гораздо южнее. Здесь мы вышли из тумана, как море волновавшегося под нами. Густые массы паров, медленно клубясь, набегали на утесы, и сопка, на которой мы стояли, уподоблялась острову среди необозримого океана.

При всей трудности путь сюда мог почесться легким в сравнении с опасностями и препятствиями, ожидавшими нас при спуске с хребта. Сажен сто перпендикулярной высоты вела нас извилистая тропа оленей, и здесь равно надобно было удивляться осторожному и хитрому ходу их и цепкости наших лошадей. Далее тропа исчезала на рыхлом песке и осколках камней, беспрестанно катившихся из-под нас в бездну и попадавших в озеро, лежащее на дне ее. По крутому скату сводили мы наших лошадей, то опираясь на них, то поддерживая их. Поздно ночью достигли мы песчаных берегов и, несмотря на совершенное изнурение, должны были итти еще далее. Наконец, на берегу ручья, свергавшегося со скалы и впадающего в озеро, нашли мы хороший луг и расположились на ночлег. Лошади наши были обеспечены, но зато мы сами находились в жалком положении. Общий, самый подробный обзор всех мешков и карманов доставил нам только несколько старых сухих сухарей и немного рыбы. Поделившись поровну крохами, легли мы спать чразвычайно голодные, но большая часть в сладкой уверенности, что переход через горы совершенно кончен, голая тундра осталась за нами и поутру достигнем мы Анюя и лесов, где нас ожидали защита от непогоды и всякого рода съестные припасы. Мне казалось, что граница тундры еще далеко перед нами; но моему мнению никто не верил. Несмотря на голод, спали мы очень хорошо, и многие видели уже во сне жареных гусей и жирную уху.

С рассветом все наше общество поднялось и приготовилось к дальнейшему путешествию, но первый взгляд на окрестности уверил меня, что, к сожалению, я был прав. Крутой и высокий хребет гор, составляющий предел тундры, опоясывал всю южную часть небосклона. При вчерашнем тумане мы заблудились, взяли не ту дорогу; переправились с неимоверными трудами и опасностями через северо-западную ветвь главного хребта и вышли на один из источников Баранихи. Всевозможными доводами старался я уверить Бережного и других в нашей ошибке и необходимости обратиться назад, но напрасно. Служивший нам переводчиком чуванец утверждал, что совершенно знает страну, называл по именам каждую гору, речку и долину, и, несмотря на многократные доказательства его неведения, одержал верх. Бережной, как хозяин лошадей, решился итти вперед, и мы отправились.

В дурном расположении духа и с голодным желудком продолжали мы путь — я в полной уверенности, что принятое нами направление было неправильно, а Бережной в сомнении и беспокойстве о последствиях. Весьма медленно подвигались мы и шли почти всю дорогу пешком, ведя наших, утомленных лошадей. К вечеру достигли подошвы высокого кряжа скал и остановились на небольшой равнине, поросшей тощей травой. Дикий лук и несколько корней, вырытых из мышиных нор, были нашей единственной пищей.

Августа 22-го, с рассветом, мы увидели в направлении, которому следовали, густой морской туман, что открыло глаза моим странникам и даже чуванец признался, что он заблудился и совершенно не знал страны, где мы находимся. Бережной и якуты пришли в отчаяние, думали, что мы попали в Чукотскую землю и были в нескольких ста верстах от Анюев, без всяких средств к пропитанию, с утомленными лошадьми, и должны неминуемо здесь погибнуть.

Тогда все уверились, наконец, в справедливости моих предположений и обратились ко мне с просьбой вывести их отсюда, обещая во всем беспрекословно мне повиноваться. Хотя при сжатом голодном желудке человек не может быть слишком чувствителен к подобной чести, однакож я радовался, что дело приняло такой оборот и что я имел возможность освободиться из самого неприятного положения. По моему счислению находились мы в двух днях пути от Малого Анюя и его прибрежных лесов. На третьи сутки обещал я привести караван наш к реке, и 23 августа отправились мы в путь.

Пройдя 15 верст по глубокому, мрачному оврагу, бока которого, перпендикулярно спускавшиеся, скрылись от нас двумя и тремя слоями облаков, мы вышли к небольшой речке. Она быстро текла к северу и привела нас к большому озеру, берега которого были обставлены огромными черными скалами. Обогнув озеро с западной стороны и подвинувшись еще 10 верст, мы решились остановиться на ночлег, разложили огонь и, по привычке, повесили котел, но — варить нам было нечего. Пока все мы молча и угрюмо сидели около костра, один из якутов отозвал меня в сторону и, показывая из-под одежды своей утку, которую, отстав от товарищей, случайно убил он камнем сказал мне: «Возьми, тойон, и съешь один, ты сильно устал». Я поблагодарил якута за его добросердечие, и без всякого приготовления бросил утку в общий котел. Хотя похлебка наша была очень водяниста, и каждому из нас досталось по самому незначительному кусочку утки, однакож свежая пища несколько подкрепила наши силы. Зато, кроме перьев, от утки ничего не осталось: не только внутренности, даже кости ее были нами съедены.

Вечер был ясен. Ни одно облако не показывалось на темноголубом, усеянном звездами небе и мы заснули в сладкой надежде, что завтра погода будет благоприятна для нашей поездки. Ночью поднялся сильный ветер, и 23-го поутру, когда мы проснулись, вея окрестность была покрыта глубоким снегом. Стараясь несколько согреться и обсушиться, мы разложили огонь из шестов нашей палатки, поймали лошадей и пошли далее, прямо в гору.

Мы шли по течению ручья, по колено в снегу и весьма медленно подвигались к югу. Дорога становилась круче и привела нас, наконец, на остроконечный гребень хребта. Туман, облака и густая вьюга скрывали всю окрестность. Мы расположились отдыхать на снегу. Вскоре показалось солнце, и туман рассеялся. Нас окружали со всех сторон крутые, покрытые снегом горы. После долгого искания нашли мы на южной стороне местечко, казалось, удобное для спуска. Крутая и узкая расщелина упиралась в пропасть. Пустив лошадей наших вперед, мы начали спускаться за ними, и здесь вполне почувствовали мы благодетельность выпавшего снега, без которого не было нам возможности сойти с гор; снег неоднократно поддерживал нас, когда мы скользили, и спасал от ушибов при падениях. До наступления темноты все счастливо достигли подошвы хребта, и только иные из нас порядочно, но неопасно ушиблись. Наши лошади были также хотя изранены при падении на остроконечные камни, но могли за нами следовать. Мы поздравляли друг друга с счастливым переходом через горы и расположились на снегу, под которым лошади нашли себе траву. В надежде достигнуть завтра Анюя, все мы скоро заснули; но уже ночью голод, после трехдневного поста, при беспрестанных усилиях, начал нас мучить и вскоре сделался нестерпим.. Замечательны были разные впечатления, которые такое мучительное чувство производило на всех нас: иной молился, другой беззаботно пел унылые песни, третий прыгал и кричал; некоторые стояли неподвижно, устремив в землю безжизненные взоры, а иные говорили, но без всякой связи. Якут, прежде с особым уважением, даже со страхом подводивший мне лошадь, обнимал меня и, полуплача, спрашивал: «Скоро придем к Анюю»? Я старался всех утешить, обещая к вечеру достигнуть реки и лучших стран. Без всякой побудительной причины повел я моих товарищей к высокой цепи холмов. С трудом добрались мы до них и вдруг увидели перед собой обширную долину, и разбросанные по ней купы деревьев. Как на море, после долгого и затруднительного плавания, крик: «Земля, земля!» возбуждает радость деятельность на корабле, так и здесь вид деревьев подействовал, будто электрический удар, на утомленное общество «Лес! Лес!», — раздалось со всех сторон и мы радостно погнали лошадей вперед. Анюй, а с ним и конец наших страданий были недалеко.

Утомленные лошади, не разделяя нашей надежды едва передвигали ноги, спотыкаясь на каждом шагу. Так дотащились мы до леса, проехали еще две версты и расположились подле небольшого озера на хорошем лугу. Голод мучил нас. Я предложил убить одну из лошадей. «Нет, —сказал один из якутов, — лошади наши измучены, покрыты нарывами и ранами; их кровь воспалена, и мы заболеем, если станем есть их мясо». Не заботясь о палатке и огне, бросились на сырой песчаный берег. С трудом удалось мне уговорить якута закинуть сеть в озеро. Через несколько минут все мы погрузились в крепкий сон.

Когда мы проснулись (25 августа), солнце уже высоко стояло на небе. Сеть наша лежала в воде. Никто не смел к ней коснуться. Казалось, все боялись, что лов окажется неудачен, что привело бы нас в совершенное отчаяние. Наконец, я решился и велел тащить сеть. Мы принялись за работу. Взоры всех устремились на мутную воду; сеть показалась. Она была тяжелее обыкновенной, в ней что то двигалось: мы поймали трех больших и несколько малых рыб. Огонь тотчас развели; котел закипел и за жирной ухой, с диким луком и другими травами, мы забыли перенесенные нами лишения и были вполне счастливы.

Лошади наши также подкрепили свои силы на тучном лугу, и мы отправились далее. Вскоре показался вдали Анюй, но путь наш к нему пересекал ручей, стремившийся из озера. Переправа через него, на утомленных и бессильных лошадях, была опасна, и, признаюсь, я не согласился бы повторить ее. Река была не мелка, так что вода иногда покрывала седла, и русло ее было покрыто огромными остроконечными камнями. Лошади на каждом шагу спотыкались и оступались, и если бы которая из них упала, то, вероятно, была бы не в состоянии подняться. Но мы счастливо переправились и, проехав еще 5 верст, переплывая и переходя через несколько речек, достигли, наконец, давно искомого, желанного Анюя. При устье небольшого ручейка расположились мы ночевать. Над нашими головами летели два стада гусей, а над ними несся сокол. Внезапно устремился он на стадо; один из гусей свернулся и упал мертвым на землю, а мы поспешили завладеть добычей сокола.

Августа 26-го расположились мы лагерем в небольшой тополевой рощице, на мысу, образуемом соединением рек Анюя и Шичугины. Отпустив лошадей на луг, покрытый высокой, сочной травой, еще до наступления ночи устроили мы закол на Шичугине и поставили там наш невод. Спустя не более часа после того невод начал утопать; мы поспешили его вытащить и нашли в нем до двухсот рыб разной величины. Тотчас разложили мы большой огонь и все принялись варить и жарить нашу добычу; а довольно сильный мороз позволил нам даже полакомиться свежей струганиной.

Подкрепившись изобильным, сытным обедом, снова принялись мы за ловлю и, работая всю ночь, наловили до 800 рыб. Заря играла уже на восточной части неба, когда мы легли отдыхать.

Если бы случай привел нас к реке неделю ранее или позже, вероятно, наша рыбная ловля не была бы столь удачна. Мы вышли на Анюй именно в тот самый период, когда рыба ищет для зимовки глубоких мест, уходя из небольших речек и притоков, при сильной стуже нередко совершенно вымерзающих. Днем здесь рыба не попадается, потому, вероятно, что лежит на дне, или что видит закол и сети. Так, 27 августа невод наш пролежал в воде целый день понапрасну, а ночью напротив, наловили мы до 2000 рыб.

Запасы наши был и теперь весьма богаты и, несмотря на ненасытность якутов, ежедневно умножались. Узнавши на опыте весь ужас голода, мы решились устроить здесь склад из оставшейся у нас рыбы для других путешественников, которые могут притти сюда во время менее счастливое для рыбной ловли. На двух лиственицах была нами устроена сайба, и в нее положили мы около 5000 рыб. Вполне наступившие морозы обеспечивали наши запасы от порчи. Подле сайбы поставили мы большой деревянный крест. Впоследствии два чуванца рассказывали нам в Нижне-Колымске, что целое семейство их земляков, томимое голодом, вышло на Анюй, нашло наш склад и несколько месяцев питалось нашей рыбой.

Постройка сайбы заняла нас целый день 29 августа. Между тем лошади наши, видимо, поправлялись на занесенном снегом, но тучном лугу.

Августа 30-го день именин Александра I — встречали мы с весельем и торжеством вдали от наших собратий и праздновали, сколько позволили нам наши средства. К обеду якуты наготовили множество рыбы во всевозможных видах, с приправой дикого лука и других трав и кореньев. По неимению водки Бережной разделил между проводниками остававшийся у него табак, а в заключение, по предложению моему, якуты стреляли в цель из луков, причем мой большой охотничий нож и хорошая узда были назначены наградами победителям. Несмотря на скудость средств наших к должному торжеству дня, истинное веселье господствовало в нашем обществе, и громкие песни проводников до самой ночи раздавались в долине. Благоприятное открытие заключило некоторым образом сегодняшнее торжество. Мы располагались на другой день ехать далее. Якуты наши пошли ловить лошадей и нашли в лесу чуванскую сайбу, где отсутствующие жители оставили несколько зимней одежды. Такая находка была для нас тем драгоценнее, что морозы ежедневно усиливались, а наши платья совсем не были приспособлены к зимнему путешествию. Взяв из сайбы для каждого из нас по меховой рубашке и по паре рукавиц и сапогов, мы оставили там взамен достаточное количество табаку, пороха и свинца. Кроме того, поставили здесь крест в направлении к построенному нами складу с рыбой. Такие простые указатели попадаются весьма часто в странах, где кочуют сибирские народы. Несмотря на видимую недостаточность подобных указателей, они бывают совершенно понятны для туземцев и всегда достигают своего назначения.

С рассветом 31 августа навьючили мы наших отдохнувших лошадей и, взяв с собою из съестных припасов до тысячи рыб, отправились далее. Крутые горы принуждали нас сегодня по нескольку раз переправляться через Анюй, что было весьма легко, ибо от сильных морозов и ветров вода в реке значительно спала. К вечеру переправились мы через реку Ебундон и переночевали на левом берегу ее. Стужа усиливалась; лед в небольших речках не ломался под нами, и даже на Анюе неглубокие места покрывались льдом.

Сентября 1-го шли мы через холмы и долины, почти всю дорогу пешком, в надежде несколько согреться. Чуванская зимняя одежда не защищала нас от холода. Анюй составляет здесь большой изгиб вправо; он оставался у нас в стороне, за густым лесом.

Сентября 3-го мы снова выбрались на Анюй и ехали 12 часов шибкой рысью, надеясь достигнуть юкагирского летовья, но темнота принудила нас остановиться на ночлег в лесу. Здесь, и на дороге сюда, видели мы несколько шалашей из древесных ветвей, где юкагиры обыкновенно сторожат стада оленей. Казалось, что охота их была несчастлива: около шалашей не было видно ни рогов, ни других остатков убитых животных.

Рано поутру были мы разбужены говором и песнями юкагирских женщин — они проводили ночь недалеко от нас за холмом и стерегли закол, устроенный для рыбной ловли на реке Елошбал. Новости, рассказанные ими, были для нас не радостны: по берегам Колымы и обоих Анюев свирепствовал голод. Оленья охота и рыбная ловля равно были неудачны, и все народонаселение здешней страны с трепетом ожидало ужасной наступавшей зимы.

В 5 верстах отсюда находились юрты встреченных нами юкагиров на левом берегу Елошбала. Там жило их пять семейств. Нас приняли радушно и отвели нам самый большой балаган. Якуты наши были в восторге, что, наконец, нашли людей, с терпеливым вниманием слушавших рассказы их об нашем путешествии, опасностях, каким мы подвергались, мужестве и решимости, оказанных при разных случаях всеми членами нашего общества. Проводники наши хвастали бессовестно и лгали ужасно. Присутствие наше нимало не стесняло якутов, а, напротив, неоднократно призывали они нас в свидетели и, казалось, сами твердо верили справедливости своих рассказов.

Бережной объявил мне, что он намерен прожить здесь несколько недель, отдохнуть от трудного путешествия и дать лошадям время оправиться и собраться с силами на здешнем хорошем лугу. Окончив осмотр тундры, я решился посвятить оставшееся до наступления зимы время описанию Малого Анюя до Нижне-Колымска на протяжении 500 верст. С сей целью велел я сколотить себе из осиновых бревен, связанных ивовыми прутьями, плот {Такие плоты строятся следующим образом: несколько длинных, довольно толстых шестов (легких дерев, главнейше осин и тополей) связываются тончайшими их концами, которые и составляют верхний конец плота, а толстые концы шестов располагаются от него, как радиусы круга, в некотором расстоянии один от другого; промежутки между ними наполняются другими мелкими шестами, и все перевязывается и переплетается ивовыми прутьями. Таким образом утроенный плот имеет вид огромного клина и при своей остроконечной форме плавает хорошо и быстро.} и приделать для управления им два весла. К 6 сентября плот мой был приготовлен, и я отправился на утлом судне моем далее. Лоцманом в порогах и отмелях Анюя отпустил со мной старый юкагир своего сына, мальчика лет пятнадцати, а взамен того позволил я отцу пользоваться на охоте моим ружьем, порохом и свинцом.

Проплыв 5 верст, мы заметили на берегу дикого оленя. Мой проводник, хороший стрелок, убил его стрелой. Обрадованные столь неожиданным приращением съестных припасов, мы привязали добычу к плоту и поплыли далее. К вечеру достигли мы скалы Черевок, обрывом упирающейся в реку. Здесь, в настоящее время года, обыкновенно находится несколько юкагирских летовьев, но, к несчастью, мы никого не нашли, что было тем досаднее, что мы забыли взять с собой огниво и принуждены были провести холодную ночь без огня, довольствуясь, вместо теплой пищи, ножными жилами и мозгом убитого оленя, которые едят сырыми, почитая величайшим лакомством.

До восхода солнца мы уже отправились в путь. Трудно представить себе путешествие затруднительнее нашего. Неуклюжий плот не слушался весел и беспрестанно задевал за камни и отмели, и то вертелся среди реки, то шел кормой вперед. Силы наши были недостаточны управлять столь неповоротливым судном. При спусках с высоких порогов плот наш погружался передним концом в волны, и вода покрывала нас, так что мы были насквозь промочены. В таком положении, беспрестанно цепляясь за мокрые бревна, чтобы не упасть в реку, провели мы день, и к вечеру причалили в устье Лабунгены, впадающей с севера в Анюй. Ночь провели мы опять без огня.

В полдень 8 сентября увидели мы на берегу дым и поспешили туда, надеясь найти там людей, но напрасно. Взамен того нашли мы тлеющий костер, разложенный, вероятно, во время ночи охотниками или рыбаками. Тотчас воспользовались мы счастливой находкой, развели большой огонь и сварили себе славную похлебку из оленины. Подкрепившись и высушив по возможности наши платья, поехали мы далее, но, зная из опыта, как неприятно проводить холодные ночи без огня, устроили на плоту род очага и в нем целый день поддерживали небольшой огонек, что было возможно, потому что отсюда пороги прекращаются и Анюй принимает спокойное, хотя и быстрое течение. Впрочем, предосторожность наша оказалась лишнею. К ночи достигли мы подошвы горы Обром, где находились летовья нескольких юкагирских семейств. К несчастью, они могли нам предложить только шалаш из ветвей и огонь, и ничего более, потому что сами терпели голод и уже два дня ничего не ели. Угостивши наших хозяев олениной, мы провели здесь ночь весьма спокойно в сравнении с предыдущими. На другой день отправились мы далее, но за сильным ветром и противным волнением, достигли только до залива Мунголь. Сентября 11-го мы ночевали в Плотбище, а 12-го — в Малом Ветренном. Всю сию страну посещал уже я с доктором Кибером в прошлом году. Тогда жил здесь довольный и, по своим понятиям, счастливый народ, но теперь все было мертво и пусто. В покинутых хижинах, гнездились птицы, голодные волки рыскали кругом. Печальная картина Севера! Немногие, не истребленные еще голодом жители рассеялись по тундре, отыскивая себе пропитание. В Малом Ветренном нашли мы несколько юкагиров, едва похожих на людей. Они принадлежали к богатому некогда семейству Коркина, который в прошлом году так гостеприимно угощал нас. И ныне, несмотря на совершенную нищету свою, он предложил нам все, что мог — немного рыбы. Боясь оскорбить старика, мы должны были хоть отведать его пищи. Несчастные жители принимались за пищу только однажды в 48 часов! Некогда здоровый, сильный народ, теперь едва таскался и был более похож на мертвецов, нежели на людей.

Наш плот от долгого плавания весьма пострадал и не мог противостоять большим льдинам, которые неслись по реке. Добродушный Коркин, видя мое затруднение, предложил мне свой карбас, на котором и отправился я далее. Ветер был попутный; мы поставили парус, и в короткое время достигли Молоткова, где несколько юкагирских семейств рыбной ловлей снискивали себе скудное пропитание.

Несмотря на быстрое течение, Анюй дал уже большие забереги и местами покрылся тонким льдом; он ломался, однакож, от напора нашего карбаса. Зимние морозы приближались. Первое обитаемое местечко Байково лежит отсюда в 100 верстах. Опасаясь замерзнуть на реке прежде, нежели достигнем его, я решился на всякий случай нанять в Молоткове семь собак с нартой и взять их с собой на лодку.

С рассветом 15 сентября мы выехали из Молоткова и местами с трудом и опасностью пробивались сквозь лед. Несмотря на то, проехали мы 50 верст и к ночи достигли Русского острова, покрытого густым, высокоствольным лиственичным лесом. Недалеко от него две большие льдины затерли нашу лодку, и с трудом, промокши насквозь, выбрались мы на берет, вытащив с собой собак, нарту и наши вещи. Здесь предстояло нам прожить несколько дней, а потому тотчас устроили мы себе шалаш из шестов и ветвей, покрыли его сверху мхом, снегом и облили водой, так что составили себе довольно прочное и теплое жилище. Привязав собак вокруг шалаша и обезопасив тем себя от внезапного нападения медведей, мы развели огонь, сварили ужин и провели ночь весьма хорошо.

Два дня прожили мы на острове. Лед был так еще тонок, что 17 сентября спутник мой проломился на нем и едва спасся.

Наконец, 18 сентября можно было ехать далее, и мы счастливо переправили свою нарту на южный берег реки. Собаки наши были еще слабы, так что едва тащили пустые сани. Мы подвигались медленно, и в два дня проехали только 15 верст. Несмотря на сильные морозы, лед был еще тонок и два раза проламывался под нартой.

Сентября 20-го лед несколько окреп; собаки по хорошей дороге бежали скорее. В 15 верстах от ночлега заметили мы на левом берегу дым. Я поспешил туда в надежде найти людей, но в середине реки лед подо мной преломился, и только с помощью шеста удержался я над водой. К счастью, подоспел юкагир и на нартовом ремне вытащил меня на твердый лед. Обходом мы достигли берега и встретили там бедное семейство ламутов. Они лишились оленей, своего единственного богатства, и перешли сюда для рыбной ловли. Ламуты были счастливее юкагиров, имея у себя порядочный запас сушеной и мерзлой рыбы, и уступили нам ее достаточное количество для нас и наших собак. Ночью подул так называемый теплый ветер и принудил нас остановиться два дня на месте. Только 23 сентября отправились мы далее, и не без опасности достигли деревни Байковой. Здесь еще летовало одно русское семейство из Нижне-Колымска.

Наконец, 24 сентября возвратился я в Колымский острог после 94-дневного отсутствия.

 

 

 

Зима 1822 и 1823 годов, по понятиям здешних обитателей, была гораздо умереннее обыкновенной, потому что термометр только однажды (10 января) спустился на 37° мороза, и северные сияния показывались редко и слабо. Несмотря на то, нельзя было решиться предпринять зимой путешествия по Ледовитому морю, где стужа сама по себе сильнее, а при совершенном недостатке прочного жилища и топлива, — гораздо чувствительнее. Потому отложил я путешествие до наступления более умеренного времени года, а между тем занимался затруднительными и продолжительными сборами и приготовлениями к поездке, или, сидя в моей хижине у ярко пылающего чувала, за толстыми ледяными окнами, приводил в порядок и записывал сделанные в течение прошлого лета наблюдения и описи.

Приезд Тарабукина, бывшего верхоянского окружного исправника, занявшего ту же самую должность в Колымске, произвел весьма приятную перемену в однообразии нашей жизни. Деятельный чиновник сей, принимая живейшее участие в успехе нашей экспедиции и зная притом очень хорошо здешнюю страну, всячески старался нам быть полезным.

В прошлом году рыбная ловля была весьма изобильна, и собаки, в которых мы всего более нуждались для нашей поездки, с прекращением заразы оправились и снова размножились. Тарабукин употребил сии и другие благоприятные обстоятельства в нашу пользу, нимало не стесняя тем обитателей, а, напротив, доставляя им от того выгоды.

Большие запасы корма для собак были перевезены в стан наш у Большой Баранихи, к Малому Баранову Камню и в Сухарное, а также в Походск, Черноусову, Малое Чукочье и в Нижне-Колымск, так что по крайней мере в сем отношении были мы обеспечены.

Зная на опыте, как мало можно надеяться на вспомоществование окрестных жителей, при всем старании могущих доставить только небольшое число собак, годных для дальнего и продолжительного путешествия, я не ограничился Колымой, а обратился к прибрежным жителям рек Индигирки, Хромы и Яны, у которых собаки обыкновенно бывают очень хорошо выезжены. Для вернейшего успеха объехал я сам сии страны и остановился на некоторое время в Усть-Янске, где спутник мой, лейтенант Анжу, оказал мне деятельное вспомоществование. Мне удалось уговорить племена, живущие по берегам упомянутых рек, выставить для предлежащего путешествия нашего 15 хороших нарт с самыми надежными собаками и провиантом на два месяца. Обеспеченный и с сей стороны, возвратился я в конце, 1822 года в Нижне-Колымск и с уверенностью мог надеяться, что для успешного окончания нашей экспедиции не представится уже никакого существенного и неудобоотклонимого препятствия.

Употребив в пользу время, до нашего отъезда остававшееся, отправил я 30 января 1823 года штурмана Кузьмина, на двух нартах к Медвежьим островам для точнейшего определения положения Крестового острова и чтобы увериться в существовании предполагаемого в том краю другого острова под тем же названием. Февраля 17-го, несмотря на сильные морозы, окончил штурман Козьмин свое чрезвычайно трудное путешествие и представил мне подробные описи как Медвежьих островов вообще, так и Крестового особенно. Он убедился, что другой Крестовый остров не существует: по крайней мере, все разъезды и старания Козьмина найти его были тщетны.

Между тем мы беспрестанно занимались приготовлениями к нашему последнему большому путешествию по льду, которым должны были довершить исполнение данного нам поручения. Не только люди, собственно для экспедиции назначенные, но и все жители местечка работали деятельно: старые нарты тщательно исправлялись, новые приготовлялись, дорожные палатки приводились в порядок и пр. Мало-помалу собралось столько нарт, с надлежащим числом собак, что, согласно моему желанию, нашел я возможным разделить экспедицию на две части, из коих одна, под начальством мичмана Матюшкина, должна была описать Чукотский берег до Северного мыса, тогда как я с другой частью хотел предпринять путешествие по льду в Ледовитое море, чтобы еще раз попытаться отыскать предполагаемую там большую землю. Берега твердой земли обещали более предметов для изысканий естествоиспытателям, нежели льдины и торосы Ледовитого моря, потому доктор Кибер отправился с мичманом Матюшкиным. Мне сопутствовал штурман Козьмин.

Получив известие, что собаки и нарты с берегов Индигирки и Хромы прибыли в Походск, поспешил я с Тарабукиным осмотреть и принять их. К сожалению, оказалось, что большей частью собаки были изнурены и не могли выдержать путешествия по Ледовитому морю, а потому принуждены мы были отпустить их обратно. Лучших взяли мы с собою в Сухарное, где с 14 февраля 60 собак, т. е. пять упряжек, выбранных из всего Колымского округа, откармливались и приготовлялись к поездке. С ними и с лучшими из остальных нарт оставили мы 26 февраля Сухарное и направили путь на восток по берегу. Марта 1-го догнал нас посланный нарочно из Нижне-Колымска казак и привез мне от сибирского генерал-губернатора бумаги, заключавшие в себе инструкцию для занятий экспедиции в сем году. Стоит заметить, что сии бумаги пролетели, можно сказать, огромное расстояние до 11 000 верст, между С.—Петербургом и устьем реки Березовой, в Ледовитое море, не более как в 88 дней, включая еще и те дни, пока по полученным из столицы предписаниям составлялась в Иркутске моя инструкция. Для проезда такого расстояния с обыкновенной почтой, надобно по крайней мере 6 1/2 месяцев. Я воспользовался случаем и послал начальству с возвращавшимся казаком отчет о наших работах, который не мог быть, однакож, слишком подробен, ибо составлялся на льду под открытым небом, при 22° холода. С тем же казаком отправил я две из моих индигирских нарт, ибо между собаками оказались признаки болезни. Отослав казака, продолжали мы путь с 19 нартами, и в тот же вечер достигли балагана у Баранихи, выстроенного нами в прежнее путешествие. Здесь нашли мы благодетельную защиту от мороза, усилившегося до 33°.

Не теряя времени, занялись мы не совсем легкой работой разделить и поровну нагружать на нарты съестные припасы и другие вещи, теперь привезенные нами и прежде сюда присланные. Из съестных припасов взяли мы 7 1/2 пудов ржаных сухарей, 6 пудов свеже-замерзшего мяса, 3 пуда с половиной крупы, пуд затурану {Затураном называется мука, зажаренная в масле или в рыбьем жире, которую кипятят в воде и пьют, как чай.}, 1260 штук юколы, 224 омуля, 12 гусей, 12 фунтов чаю, 10 фунтон сахару, 15 фунтов леденцов, 8 кржек винного спирта, 20 фунтов, соли, 20 фунтов масла, пуд черкасского табаку, 5 пудов рыбьего жира и 83 штук сухих березовых дров. Для корма собак {Ежедневной порцией корма для каждой собаки назначались 1 юкола и 3 сельди, или 2 юколы.} назначалось до 7000 штук юколы, 4000 сельдей и еще несколько другой рыбы.

Кроме того должны мы были взять с собой еще следующие вещи: урос, т. е. палатку из оленьих кож с принадлежностями, две пешни, две лопаты, два топора, чайник и котел с треножником, 5 ружей, 5 пик, 100 боевых патронов, карманный фонарь и несколько восковых свечей, два секстана, два искусственных ртутных горизонта, карманный хронометр, фунт ртути и лот с линем, размеренным на футы. Все это помещалось на наших 19 нартах.

Три дня занимались мы разбором и нагрузкой. Марта 4-го все было готово, но сильный шторм от WNW препятствовал нам отправиться в путь. Ветер дул такими порывами, что неоднократно угрожал опрокинуть наш балаган, и притом холод увеличился до 25°. Хижина доставляла нам еще хоть какую-нибудь защиту, но собаки наши оставались целый день подверженными всей ярости вихря, который, взвевая густые массы снега, затемнял воздух. На другой день должны мы были отрывать из снежных бугров нарты и собак.

Марта 5-го буря утихла, и мы поехали далее. Без всяких замечания достойных приключений достигли мы 8 марта Шелагского мыса, где счастливый случай сблизил нас с народом, знакомство которого до сих пор тщетно старались мы приобрести.

На двух нартах опередил я с штурманом Козьминым наших товарищей, желая отыскать удобное место для ночлега, на узком перешейке, к югу от мыса лежащем, как вдруг из-за торосов появился чукча на легких санках, запряженных двумя оленями. Он остановился в некотором расстоянии и закричал нам что-то, но видя, что мы не понимаем, сделал рукой знак. Мы подошли к нему и, не зная чукотского языка, не могли с ним объясняться. Желая, однакож, воспользоваться благоприятным случаем и завести ближайшее знакомство с сим народом, я всячески старался знаками удержать чукчу, надеясь, что между тем приедет переводчик, оставшийся назади с другими нартами. Не знаю, понял ли меня наш новый знакомец, но он вышел из саней, не показывая ни малейшей боязни и недоверчивости, вынул свою гамзу (трубку) и потребовал от нас табаку. Я поспешил исполнить его желание; он очень спокойно расположился курить. Но вскоре после того проговорил несколько раз слово канакай (что означает старшину или начальника), вскочил в сани свои и скрылся между торосами. Вечером, когда все общество собралось и расположилось лагерем, посетили нас трое чукчей; двое из них ехали в санях, а третий бежал подле них, погоняя оленей. Приближаясь к лагерю, чукчи, сидевшие в санях, делали обеими руками разные странные движения и знаки, желая, вероятно, показать, что они пришли без оружия и с дружелюбным намерением. Они остановились недалеко от лагеря, и малорослый чукча, лет 60, закутанный в мохнатую кухлянку, безбоязненно подошел к нам, объявляя, что он камакай чукотских племен, обитающих по берегам Чаунского залива. Его смелые и быстрые движения обнаруживали сильное телосложение, а маленькие блестящие глаза выражали мужество и самонадеянность. После обыкновенного приветствия: торома {«Торома» есть испорченное русское слово «здорово», перенятое чукчами у русских на Островной ярмарке.}, велел он вынуть из своих саней жирный бок тюленя и кусок свежего медвежьего мяса и подарил мне их, как произведение своей страны. Я привел его в нашу палатку, угощал табаком, рыбой и прочим, и он вел себя так непринужденно и спокойно, как будто бы мы были с ним старые знакомцы. Через переводчика разговаривал я с ним и с удовольствием слушал его замечания.

Всего более желательно ему было знать, что нас побудило в такое холодное время года предпринять столь дальнюю поездку? Потом спрашивал он: много ли нас и вооружены ли мы? Отвечая ему на вопросы, всячески старался я объяснить, что наше посещение совершенно мирное. Несмотря на то, казалось, что внезапное появление наше возбудило в кем недоверчивость и проницательные взоры его следили за каждым движением нашим. Впрочем, он был очень скромен и с добродушной откровенностью, отвечал на все наши вопросы. Между прочим, желали мы знать, видели ли чукчи деревянный крест, поставленный нами в 1820 году на горах Шелагского мыса. «Мы видели ваш крест и не тронули его», — отвечал камакай и рассказал, что он первый увидел крест и тем более удивлялся такому явлению, что в окрестностях не заметно было никаких следов недавнего посещения. На следующую весну тюленья и медвежья охоты были особенно удачны; чукчи приписали это влиянию креста и принесли ему на жертву белого оленя. Напротив того, другой крест, поставленный священником Слепцовым на берегу Чаванской или Чаунской реки, был ими сломан и сожжен, потому что жителям тех мест показалось, будто со времени сооружения его река сделалась малорыбной. Также рассказывал он нам, что чукчи не имеют постоянного жилища на Шелагском мысе, но обыкновенно собираются туда в марте месяце для охоты за белыми медведями, которых, вооруженные одними копьями, с удивительной смелостью преследуют и умерщвляют они среди самых неприступных торосов. Старик выдавал себя за потомка древних шелагов, или, как чукчи обыкновенно называют, чаванов, много лет тому назад двинувшихся на запад по морскому берегу и более не возвращавшихся. От имени сего народа реки и залив получили, название Чаванских, или Чаунских. Часа через два гость наш расстался с нами, очень довольный, как казалось, ласковым приемом и полученными на прощанье подарками.

На следующий день, 9 марта, камакай посетил нас со своими женами, детьми и с одним молодым чукчей, которого представил нам как своего племянника. Мы предложили гостям чаю, но они только отведали его и с видимым отвращением вылили остальное, а потом каждый вырезал себе по большому куску свежего, твердого снега и принялся жевать его {Впоследствии часто замечали мы, что большой кусок свежего снега, несмотря на сильный холод, составляет всегда лакомство для чукчей и после каждого кушанья служит им как будто десертом.}, чтобы истребить чайный вкус и прохладиться. Сахар им весьма понравился. Замечательно, что, несмотря на чрезмерное употребление табаку, который чукчи беспрестанно курят, нюхают и жуют, они не совершенно притупили свой вкус. Племянник камакая рассказал нам, что он ел много сахару на ярмарке в Островном, когда его там крестили. Мы сделали ему несколько вопросов об его крещении; но, кроме некоторых обрядов, он ничего не помнил и даже забыл данное ему имя. Жена его, также крещеная, хотя знала, что мужа называют Николаем, а ее Агафьей, и показывала нам данные им кресты, но тем ограничивались все ее воспоминания. Проводники наши поспешили показать ей, как должно креститься и кланяться в землю, что она, к радости гордого своего мужа, очень скоро переняла. Маленький сын ее, мальчик лет десяти, воспользовался тем, что всеобщее внимание было обращено на такую сцену и спрятал очень искусно в свою широкую кухлянку пару ножей, несколько бисеру и других мелочей. Не желая нарушать доброго между нами согласия, я притворился, будто бы не замечаю воровства.

Камакай был в своем роде довольно образованный человек. Узнавши цель нашей поездки и уверившись, повидлмому, что мы не имеем намерений, опасных свободе народа его, а, напротив, желаем только точнее узнать положение и свойства берегов, чтобы открыть, каким путем могут русские доставлять чукчам табак и другие товары, он описал нам подробно не только границы земли своей от Большой Баранихи до Северного мыса, но даже нарисовал углем на доске положение Шелагского мыса, называя его Ерри. В Чаунском заливе назначил он остров Араутан совершенно правильно по форме и положению, а к востоку от мыса Шелагского другой маленький остров, который впоследствии и нашли мы; он утверждал уверительно, что, кроме сих двух, на всем протяжении нет никаких более островов. На вопрос наш, не существует ли какая-нибудь земля на море к северу от Чукотских берегов? подумав несколько, рассказал он следующее: «Между мысом Ерри (Шелагским) и Ир-Кайпио (Северным) {Ныне мыс Шмидта. — Ред.}, близ устья одной реки, с невысоких прибрежных скал в ясные летние дни бывают видны на севере, за морем, высокие снегом покрытые горы, но зимой, однакож, их не видно. В прежние годы приходили с моря, вероятно, оттуда, большие стада оленей, но, преследуемые и истребляемые чукчами и волками, теперь они не показываются. Сам он однажды преследовал в апреле месяце цепый день стадо оленей на своих санях, запряженных двумя оленями, но в некотором отдалении от берега морской лед сделался столь неровен, что он принужден был возвратиться». По мнению камакая, виденные с берегов горы находились не на острове, а на такой же пространной земле, как его родина. От отца своего слышал он, что в давние времена один чукотский старшина со своими домочадцами поехал туда на большой кожаной байдарке, но что там нашел он и вообще возвратился ли он оттуда, — неизвестно. Он полагал, что отдаленная северная страна заселена, и доказывал мнение свое тем, что за несколько лет на берега острова Араутана, в Чаунском заливе, выбросило мертвого кита, раненого дротиками с острием из шифера, а как чукчи не имеют таких оружий, то должно предполагать, что такие дротики употребляются жителями неизвестной страны {Известно, что алеуты бьют китов острогами с шиферным острием; а как киты плавают очень скоро, то можно полагать, что упоминаемый здесь кит ранен был на Алеутских островах.}. Основываясь на том, что с высоты даже Шелагских гор не видно на севере никакой земли, камакай полагал, что она против того места, где видны высокие, снегом покрытые горы, образуют мыс, далеко выдающийся в море.

Я сделал старику несколько подарков за готовность его, с которой отвечал он на наши вопросы, уверяя, что если такие рассказы окажутся истинными, то само правительство не преминет доставить ему приличное награждение. Он был за все очень благодарен и просил меня походатайствовать, чтобы белый царь прислал ему железный котел и мешок табаку, которых ему недостает для совершенного счастья. Я должен был обещать, что употреблю с моей стороны все усилия, и помогу ему достигнуть цели его желания. Тогда камакай и его спутники простились с нами, весьма довольные знакомством и приемом.

Марта 9-го числа, воспользовавшись ясной погодой, взял я полуденную высоту и 22 лунными расстояниями определил положение перешейка под 70°2’59» широты и 171°3’15» восточной долготы от Гринвича. Склонение стрелки в ручном пель-компасе по азимутам, при соответствующих высотах солнца, найдено 18°3′ восточное.

На следующий день продолжали мы путь через перешеек, направляясь к восточной стороне Шелагского мыса. К морозу в 26° присоединился столь сильный ветер от NWtN, что многие нарты были им опрокинуты и повреждены, а другие отстали и потеряли из вида передовые сани; к тому поднялась густая метель, совершенно препятствовавшая отличать покрытый снегом берег от морской поверхности, так что, вероятно, многие из наших спутников заблудились бы во льдах, если бы увеличивающиеся торосы не показывали им отдаления земли.

Берег на протяжении 18 верст составлен крутыми скалами, мало-помалу понижающимися до устья ручейка. Здесь мы остановились исправить поврежденные нарты и привести все в порядок. 11-го числа ветер затих и сделался переменчивым; термометр показывал поутру 19°, а вечером 25^э мороза. В полдень достигли мы скалы Козьмина и определили ее положение в 70°00’55» широты по полуденной высоте солнца и в 171°55′ счислимой долготы, восточной от Гринвича. Магнитная стрелка склонялась на 18° к востоку.

От сей скалы берег покрыт холмами, между которыми лежали большие кучи китовых ребер, но очень мало было наносного леса. Переехав через устье еще одного ручья, мы расположились на ночлег в 24 верстах при устье значительной реки, протекающей среди гор и называемой чукчами Веркон. Река сия при впадении в море 1 1/2 итальянские мили шириной. Левый берег ее низмен и покрыт крупным песком, а правый, напротив, скалист и образует крутой мыс, обрывисто выдающийся в море и возвышающийся до 280 футов отвесно. Я назвал его мысом Кибера. На скале находится конусовидная гора, называемая чукчами Ечонин.

Версты три с половиной севернее мыса Кибера скалистый остров, обставленный огромными торосами, и 2 1/2 версты в окружности. Не зная, что чукчи называют его Амгаотон, я именовал его Шалауровым, в память путешественника, своей предприимчивостью, терпением и смертью в сих краях вполне заслуживающего, чтобы имя его хоть таким образом было сохранено для потомства. На севере и западе Шалаурова острова скалы поднимаются на 15 сажен высоты; западная строна их склоняется отлого к морю и покрыта вся китовыми ребрами, лежащими здесь в небольших отдельных кучках. Они составляют следы хижин народа, некогда здесь обитавшего и питавшегося рыбой и морскими млекопитающими, преимущественно китами, употребляя их огромные ребра вместо бревен и шестов при сооружении хижин. Говорят, что язык сего народа был непонятен кочующим оленным чукчам и много сходствовал с наречием оседлых чукчей на берегах Берингова пролива, доселе живущих в землянках, устроенных на китовых ребрах, с одним только входом сверху. Впрочем, достаточно доказано, что оседлые чукчи составляют с алеутами и гренландцами одно поколение, распространенное таким образом по берегам Ледовитого моря, от восточных краев Америки до Шелагского мыса.

Марта 13-го дул слабый западный ветер, и хотя покрыл весь небосклон туманом, но не произвел никакого влияния на температуру. Термометр показывал поутру 19°, а вечером 25° мороза.

Нагрузившись сколько можно более наносным лесом, здесь нами найденным, оставили мы берег и направили наш путь по льду прямо на север. В 4 верстах от берега зарыли мы с известными предосторожностями часть наших запасов в лед, который был здесь не толще 1 1/2 аршина. Глубина моря была 5 сажен; грунт жидкий зеленый ил. Разгруженные нарты отослали мы отсюда в Колымск.

Марта 14-го, проехав 17 верст NNO (при 25 и 28 мороза), по довольно гладкому льду, были мы остановлены огромными торосами, через которые надлежало пешнями прорубать дорогу. До позднего вечера работали мы с величайшими усилиями и, подвинувшись версты на три вперед, принуждены были остановиться на ночлег от усталости и для исправления поврежденных нарт.

На следующий день при 20 холода и пасмурной погоде езда была еще затруднительнее вчерашней. Мы работали пешнями целый день в бесконечных торосах и подвинулись только на 5 верст. Нарты наши, устроенные совсем не для такого пути, пришли в самое жалкое положение, и мы принуждены были остановиться и хоть несколько привести их в порядок. Сегодня на середине дороги нашел я глубину моря в 19 сажен; грунт состоял из песка, смешанного с глиной.

Торосы становились все выше и плотнее, а между ними лежали огромные бугры рыхлого наносного снега. Уверившись в невозможности проникнуть далее с тяжело нагруженными нартами, я решился оставить здесь большую часть наших запасов и отослать назад восемь нарт. Мы вырубили во льду две ямы и положили в них провианта и корма для собак на 23 дня. На четырех нартах хотел я с Кузьминым и пятью проводниками пробираться далее на север. Мы нагрузили сани наши как можно легче и взяли с собой только на пять дней провианта и несколько дров.

Сильный западный ветер, затемнявший воздух метелью, не позволял нам, однакож, предпринять немедленно дальнейшее путешествие к северу. Ночью на 18-е число ветер перешел к WNW, постепенно крепчая, превратился в шторм и разломал около нашего лагеря лед. Мы очутились на большой льдине, сажен пятьдесят в поперечнике. От сильного ветра лед с шумом трескался, щели расширялись и некоторые простирались до 15 сажен ширины. Льдина, на которой находились мы, носилась по морю. Так провели мы часть ночи в темноте и ежеминутном ожидании смерти. Наконец, наступило утро, и ветер сплотил нашу льдину с другими, так что вечером 18 марта были мы снова на неподвижной ледяной поверхности. Море под нами было в 19 сажен глубиной при глинистом грунте.

Буря затихла 19-го, и небо прояснилось, но на севере поднимались густые испарения, повидимому из открытого моря, отнимая у нас надежду проникнуть далеко к северу. Несмотря на то, мы не оставили нашего намерения и решились попытаться проложить себе дорогу среди окружающих нас торосов. Беспрерывно в течение целого дня работали мы, обходили огромные трещины, еще не сомкнувшиеся, и переправлялись через другие, покрытые уже тонкой ледяной корой. Весьма медленно подвигались мы и, отъехав десять верст, остановились на ночлег у высокой льдины, и имея в виду азиатский берег.

Марта 20-го погода была ясная: ветер затих, северная часть горизонта покрывалась темным голубым отливом; термометр показывал 19° холода. Огромные, один на другой нагроможденные торосы, стояли стеной и совершенно отняли у нас возможность проникнуть далее. Мы решились взять направление на WNW, но, проехав верст восемь, встретили огромную щель, повидимому только что затянутую тонким и совершенно гладким ледяным слоем. Обойти ее не было возможности, ибо она простиралась к WNW и OSO до краев видимого горизонта. Тут расположились мы на ночлег на 19 1/2 саженях морской глубины; дно моря составлял глинистый грунт, смешанный с песком. На следующее утро первым занятием нашим было осмотреть окрестности и изыскать средства к продолжению пути. Торосы, находившиеся на северном краю щели, были, повидимому, прежнего образования и казались нам менее круты и плотны, а потому надеялись мы проложить себе между ними дорогу далее к северу. Но проникнуть туда не было иного средства, как только переехать по тонкой ледяной коре, покрывавшей щель. Мнения моих проводников были различны. Я решился на сие предприятие, и, при невероятной скорости бега собак, удалось нам оно лучше, нежели мы ожидали. Под передними санями лед гнулся и проламывался, но собаки, побуждаемые проводниками и чуя опасность, бежали так скоро, что сани не успевали погружаться в воду и, быстро скользя по ломавшемуся льду, счастливо достигли до противоположного края. Остальные три нарты ехали в разных местах, где лед казался надежнее, и также все благополучно переправились на другую сторону. Здесь принуждены мы были дать отдых утомленным собакам.

Довольно благоприятное качество льда дозволило нам проехать 24 версты в направлении NNO, через торосы и глубокий снег. Пользуясь светом прекрасного северного сияния на NO части горизонта, мы ехали далее обыкновенного и уже поздно вечером расположились ночлегом среди торосов.

Марта 22-го поутру небо было ясно, но к полудню ветер перешел на запад, скрепчал и поднял сильную метель. Сегодняшняя поездка наша была беспрестанно прерываема полыньями, и неоднократно подвергались мы опасности утонуть. Края подобных, не покрытых льдом, мест обыкновенно бывают занесены глубоким снегом, так что передовые собаки часто погружались в воду, и только с величайшими усилиями удерживали мы нарты на поверхности льда. Осторожно проехали мы вперед 20 верст по направлению к NO, где нашел я 21 сажен глубины на илистом и мелкопесчаном грунте. Мы подвинулись еще на 10 верст и переночевали в группе торосов, окруженных со всех сторон большими щелями и представлявших вид скалистого острова. Ночью поднялся сильный ветер от WNW и, расширив щель, привел нас в самое затруднительное положение. К счастью, ветер затих, и мы поспешили покинуть наш островок и перебраться на твердый лед, устроив себе из небольших льдин род моста.

К ненадежности морского льда присоединялось еще другое неудобство, а именно — недостаток корма для собак. Я решился отправить две нарты к последнему складу наших запасов, чтобы употребить оставленные для них провиант и корм, а с остальными двумя нартами проникнуть еще далее на север.

Марта 23-го продолжал я путь на двух нартах не столько в надежде на успех, сколько для собственного успокоения и исполняя все зависевшее от наших усилий и обстоятельств. До полудня было ясно и тихо, но к вечеру ветер усилился, небо покрылось тучами и по всему протяжению горизонта от NW до NO поднимались густые темноголубые испарения — непреложное доказательство открытого моря. Мы видели совершенную невозможность проникнуть далеко на север, но, несмотря на то, продолжали путь. Отъехав 9 верст, встретили мы большую щель, в самых узких местах до 150 сажен шириной. Она простиралась на О и на W до краев видимого горизонта и совершенно преграждала нам путь. Усиливавшийся западный ветер более и более расширял сей канал, а быстрота течения в нем — на восток, равнялась 1 1/2 узлам. Мы взлезли на самый высокий из окрестных торосов в надежде найти средство проникнуть далее, но, достигнув вершины его, увидели только необозримое открытое море. Величественно-ужасный и грустный для нас вид! На пенящихся волнах моря носились огромные льдины и, несомые ветром, набегали на рыхлую ледяную поверхность, по ту сторону канала лежавшую. Можно было предвидеть, что сила волнения и удары ледяных глыб скоро сокрушат сию преграду и море разольется до того места, где мы находились. Может быть, нам удалось бы по плавающим льдинам переправиться на другую сторону канала, но то была бы только бесполезная смелость, потому что там мы не нашли бы уже твердого льда. Даже на нашей стороне от ветра и силы течения в канале лед начал трескаться, и вода, с шумом врываясь в щели, разрывала льдины и раздробляла ледяную равнину. Мы не могли ехать далее.

С горестным удостоверением в невозможности преодолеть поставленные природой препятствия, исчезла и последняя надежда открыть предполагаемую нами землю, в существовании которой мы уже не могли сомневаться. Должно было отказаться от цели, достигнуть которой постоянно стремились мы в течение трех лет, презирая все лишения, трудности и опасности. Мы сделали все, чего требовали от нас долг и честь. Бороться с силой стихии и явной невозможностью было безрассудно и еще более — бесполезно. Я решился возвратиться.

Положение места, откуда принуждены мы были возвратиться, было под 70°51′ с. ш. и 175°27′ долготы, в 150 верстах по прямой линии от берега, скрытого от нас туманом. Глубина моря была 22 1/2 сажени на илистом грунте.

Мы поехали по прежней дороге и, несмотря на то, что должны были обходить многие вновь образовавшиеся щели, в короткое время проехали 35 верст и остановились на ночлег среди торосов. Здесь лед также был исчерчен во всех направлениях трещинами, но ветер приметно стихал, и они уже не казались нам опасными.

На другой день рано поутру отправились мы далее при легком западном ветре и 17 1/2° мороза. Были причины спешить. Проложенная нами дорога во многих местах загромождалась огромными новыми торосами, и все доказывало, что во время нашего отсутствия вся сия ледяная поверхность находилась в движении. Через многие широкие трещины, неудобные для обхода, должны мы были переправляться на льдинах. Иногда они были так малы, что не могли поместить на себе нарт со всей упряжкой; мы сталкивали собак в воду и они переплывали на другую сторону, таща за собой льдину с нартой. Сильные течения делали подобные переправы нередко весьма опасными. В одной из трещин, недалеко от нашего последнего склада с провиантом, стремление воды по направлению ОО равнялось 4 милям в час. Температура воды была здесь 1 3/4, а воздуха 10° холода.

После многих трудных и опасных переходов поздно вечером достигли мы нашего склада с провиантом, куда за день перед тем прибыли уже две нарты, отосланные нами прежде. Все зарытые нами припасы нашлись в целости.

Марта 25-го слабый восточный ветер нагнал густой туман и закрыл от нас берег. Поутру было 15°, а вечером только 10° холода. С переменой ветра многие трещины закрылись, а в других течение остановилось. Несмотря на то, растрескавшийся рыхлый лед при самом умеренном ветре мог совершенно разломаться и сделать наше положение ненадежным. Нельзя было обращать внимания на утомление собак, и я решился не теряя времени перевезти все наши съестные припасы на твердую землю. Пока занимались мы нужными приготовлениями, лучший проводник мой почувствовал вдруг столь сильную боль в крестце, что не мог подняться с места; это заставило нас пробыть здесь целый день. Больной, оставаясь в спокойствии, от трения водкой и жиром получил некоторое облегчение. Вообще о проводниках моих должен я сказать, что они при величайших опасностях были мужественны и хладнокровны и без ропота переносили все лишения и тягости путешествия. Недалеко от нас встретили мы следы двух песцов, что возбудило в проводниках врожденную страсть к охоте. Скоро были сделаны и поставлены две довольно хнтро придуманные ловушки. Один из песцов попался, а другого, вероятно, долгое время тщетно искавшего добычи, нашли мы недалеко от нас издохшим от голода.

Мороз с каждым днем заметно уменьшался. Марта 26-го при слабом SSO ветре было поутру 2°, а вечером 8°. Наш больной чувствовал некоторое облегчение, но не мог еще занять места вожатого на нарте, ибо для того требовалось слишком сильное движение. Между тем час от часу увеличивавшаяся ненадежность льда заставляла нас поспешить перебраться на берег. Штурман Козьмин, всегда готовый принять на себя все полезное для экспедиции, вызвался сам управлять нартой, а свое место уступил больному проводнику. Спеша скорее перевезти наши запасы на берег, велел я из взятых нами материалов для починки саней построить пятую нарту. Мы запрягли в нее собак, отделенных по возможности из других нарт, и вверили ее управлению нашего толмача.

Несмотря на то, что мы нагрузили сани сколько можно более, надобно было значительную часть запасов наших оставить на месте; впрочем, мы надеялись еще раз сюда возвратиться п взять остальное.

Едва проехали мы три версгы, проложенная нами сюда дорога совершенно исчезла. Огромные торосы и вновь образовавшиеся щели преградили нам путь, так что для облегчения принуждены мы были бросить часть груза. Но и сия жертва не принесла нам большой пользы. Подвинувшись еще версты две, мы совершенно потеряли надежду проникнуть далее. Полыньи простирались по всем направлениям. К западу виднелось открытое море, с носившимися на нем льдинами. Густые пары затемняли небосклон. К югу от нас лежала неподвижная ледяная поверхность, составленная из больших льдин, прижатых одна к другой; но туда не было возможности проехать.

Отрезанные от всякого сообщения с твердым льдом, со страхом ожидали мы наступления ночи. Только спокойствию моря и ночному морозу обязаны мы были здесь спасением. Слабый NW ветер понес льдину, где мы находились, к востоку и приблизил ее к твердому льду. Шестами притянули мы небольшие льдины, вокруг нас плававшие, и составили из них род моста до твердого льда. Мороз скрепил сии льдины до такой степени, что они могли нас сдерживать. Работа была кончена 27 марта до восхода солнца; мы поспешили покинуть нашу льдину и счастливо переправились на твердый лед. Проехав с версту по SO направлению, увидели мы себя снова окруженными полыньями и щелями, при невозможности продолжать путь. Находясь на льдине огромнее других нас окружавших (она была до 75 сажен в поперечнике) и видя все непреложные признаки приближающейся бури, решились мы остаться здесь на месте и предаться воле провидения.

Скоро показались предвестники наступавшей непогоды. Темные тучи поднялись с запада, и густые пары наполнили атмосферу. Внезапно поднялся резкий западный ветер и вскоре превратился в бурю. Море сильно взволновалось. Огромные ледяные горы встречались на волнах с шумом и грохотом сшибались и исчезали в пучине; другие с невероятной силой набегали на ледяные поля и с треском крошили их. Вид взволнованного полярного моря был ужасен.

В мучительном бездействии смотрели мы на борьбу стихий, ежеминутно ожидая гибели. Три часа провели мы в таком положении. Льдина наша носилась по волнам, но все еще была цела. Внезапно огромный вал подхватил ее и с невероятной силой бросил на твердую ледяную массу. Удар был ужасен; оглушительный треск раздался под нами, и мы чувствовали, как раздробленный лед начало разносить по волнам. Минута гибели нашей наступала.

Но в это роковое мгновение спасло нас врожденное человеку чувство самосохранения. Невольно бросились мы в сани, погнали собак, сами не зная куда, быстро полетели по раздробленному льду и счастливо достигли льдины, на которую были брошены. То был неподвижный ледяной остров, обставленный большими торосами. Мы были спасены.

Рев ветра и ярость волн не позволяли нам здесь оставаться надолго. Отдохнув несколько, направили мы путь к берегу; к вечеру достигли нашего первого склада провианта, нагрузили сколько можно более нарты и тотчас поехали в надежде до наступления ночи перебраться на берег, что нам удалось, и мы расположились на ночлег не далеко от устья реки Веркона, у подошвы довольно большой скалы, защищавшей нас от ветра и давшей возможность развести огонь.

Мы поспешили обсушиться, согреться горячим чаем и подкрепиться пищей.

Марта 28-го буря затихла; умеренный ONO ветер разогнал облака. Поутру термометр показывал 9 1/2°, а вечером 13° холода. Весь день занимались мы перевозкой провианта из нашего первого склада на берег. Moжно было надеяться, что спокойное состояние атмосферы и усиливавшийся холод, покрыв льдом полыньи, позволят нам проникнуть и к другому складу с провиантом, далее на сезер лежавшему, и оттуда перевезти остальные запасы. Зная, как мало можно было надеяться на вспомоществование чукчей относительно съестных припасов, мне преимущественно хотелось обезопасить себя с сей стороны.

Марта 29-го дал я отдых утомленным собакам. Погода была ясная: термометр показывал от 18 до 19° мороза. По полуденной высоте солнца определил я положение оконечности восточного берега реки Веркона под 69°51’23» широты и 173°34′ счислимой долготы. Склонение магнитной стрелки было 18°56′ восточное. Отсюда на SW 83° пеленгован мыс Кибера, а на SW 87 1/2° середина Шалаурова острова.

Холод к 30 марта усилился до 21°, и я полагал, что можно будет достигнуть нашего склада с провиантом, почему и отправил туда штурмана Козьмина с тремя нартами. Но через шесть часов возвратился он назад с горестным известием, что полыньи расширились по крайней мере на 15 верст и совершенно отняли возможность проникнуть далее. Потеря наших запасов могла иметь для нас самые гибельные последствия.

Во время отсутствия штурмана Козьмина занимался я описью восточного берега реки Веркона. Он обставлен цепью кругловершинных гор, на коих поднимаются столбовпдные скалы (кекуры), подобные тем, какие видели мы у Баранова Камня. Горы сии выступают в море длинным, низменным мысом, и его можно почесть восточной оконечностью устья реки. Он назван мною Кекурным мысом, находится на расстоянии 30 верст от мыса Киберя под 69°50’53» широты и 174°34′ долготы. Все пространство между двумя мысами занято плоскими, низменными островами, образованными рукавами реки; главное русло ее идет по восточному берегу и имеет до полуверсты ширины.

Апреля 1-го при 12° холода сильный OO ветер поднял густую метель и заставил нас целый день оставаться на месте. На следующее утро отправились мы к востоку в надежде соединиться с мичманом Матюшкиным, которому поручена была опись сего берега. Видя непреодолимое препятствие нашим поискам на севере, намеревался я разделить труды с мичманом Матюшкиным. На самом приметном холме у устья реки Веркона поставили мы, на случай прибытия в сии места наших товарищей, знак с запиской, что терпим недостаток в съестных припасах и нуждаемся в скорой помощи. Потеря провианта привела нас в столь затруднительнее положение, что единственная надежда наша была теперь на соединение с отрядом Матюшкина.

Пропуская собственно описание осмотренного берега, ибо намерен поместить его ниже, здесь вкратце упомяну я о дальнейших происшествиях поездки.

В 23 верстах от Кекурного мыса остановились мы ночевать на плоском низменном берегу. В некотором расстоянии на NO видны были остатки балагана, построенного из наносного леса, вероятно, русскими путешественниками. Бревна были здесь воткнуты вертикально в снег и образовывали полукружие, выгнутое к северу для большей защиты от северных ветров. По всем признакам места сии уже давно не были никем посещаемы.

Ночью на 4 апреля сильный западный ветер нагнал много снега: поутру термометр показывал 9°, а вечером только 4° холода. Ветер сей, продолжавшийся на следующий день, был нам попутный. Множество оленьих следов побуждали собак к скорому бегу, и менее нежели в пять часов проехали мы около 40 верст по низменной, едва от поверхности моря отличавшейся тундре.

Долгое отсутствие мичмана Maтюшкина беспокоило меня, тем более, что наши запасы были уже на исходе. Желая продолжать опись берега, решился я еще раз попытаться проникнуть к северу и отправил штурмана Козьмина на одной нарте с поручением отыскать наш склад с провиантом или посмотреть, не удастся ли ему убить медведя для корма собакам, в чем мы всего более нуждались. Через 10 часов отсутствия возвратился он без успеха. Около 20 верст в прямом северном направлении можно еще было ехать, хотя лед был очень неровен и местами занесен глубоким снегом; но далее широкие полыньи совершенно преграждали путь. С вершины высокого тороса штурман Козьмин увидел, что от WSW до N все море было усеяно полыньями: они уменьшались несколько от N к NO, но оттуда стеной возвышались огромные торосы. От NO к О не видно было полыней, зато вдали горизонт был покрыт темносиним цветом — признаком открытого моря. Ни медведей, ни следов их Козьмнн не встретил; но заметил несколько песцовых следов: все они направлялись к NO. Известие Козьмина удостоверило нас, что мы были совершенно отрезаны от нашего склада с запасами, конечно, при ломке льда потонувшего. Ближайший склад провианта при устье Большой Баранихи находился от нас в расстоянии 360 верст; корма для собак оставалось у нас, по большей мере, только на три дня, и потому я принужден был возвратиться отсюда. Мы отправились в обратный путь, предвидя печальную будущность, что наши собаки падут от голода на дороге, а мы принуждены будем кончить путешествие наше пешком, если не встретимся со вторым отделением экспедиции и не получим от него помощи.

В унылом расположении духа проехали мы 10 верст от ночлега нашего в западном направлении, когда внезапно обрадованы были встречей с мичманом Матюшкиным. Радостно приветствовали мы товарищей, избавлявших нас из самого затруднительного положения. Отряд наш был в совершенном порядке и достаточно снабжен съестными припасами. Выбирая по возможности удобнейшие пути, Матюшкин не видал знака, поставленного нами при устье реки Веркона и, не предполагая, что мы терпим недостаток в провианте, подвигался небольшими переездами, занимаясь описью берега. Он имел случай неоднократно сближаться с чукчами. Сначала принимали они его с некоторым подозрением, но потом совершенно по-дружески. Между прочим на Шелагском мысу наши путешественники нашли небольшое чукотское селение. Камакай (старшина) его посещал Матюшкина, и через толмача, с которым прежде был уже знаком, много рассказывал о своей стране. Он также утверждал, что к северу лежит большая земля, обитаемая дикими племенами, единственной пишей коим служит снег.

Еще рассказывал камакай, что на тундре, к востоку от устья Веркона, находятся остатки хижины, построенной по словам отца его русскими, спасшимися с разбитого у сих берегов большого корабля. Много лет тому кочующие чукчи открыли сию хижину и нашли в ней несколько человеческих остовов и черепов, обглоданных вероятно волками, а также немного провианта и табаку и большие белые паруса, которыми была обтянута вся хижина. Недалеко оттуда лежали наковальня и другие железные вещи. Рассказ сей заставил мичмана Матюшкина посетить тундру. Действительно, нашел он на означенном месте остатки хижины, по прочности и роду построения казавшейся произведением не чукчей или каких-либо проезжающих путешественников; повидимому, она назначалась для постоянного житья. Хотя Матюшкин не нашел никаких более признаков, но все обстоятельства, место и самое время (в 1764 или 1765 годах), когда, по словам камакая, случилось рассказываемое им происшествие, заставляет полагать, что здесь именно встретил смерть свою смелый Шалауров {См. ч. 1, гл. 1, стр. 75—77.}, единственный мореплаватель, посещавший в означенный период времени сию часть Ледовитого моря. Кажется, не подлежит сомнению, что Шалауров, обогнув вторично Шелагский мыс, потерпел кораблекрушение у пустынных берегов, где ужасная кончина прекратила жизнь его, полную неутомимой деятельности и редкой предприимчивости. Имя сего мореплавателя известно во всей Сибири; так что воспоминание о судьбе его и, повидимому, непреложные признаки места его ужасной кончины тронули даже наших проводников…

Доктор Кибер, сопутствовавший Матюшкину, познакомился в Островном со многими старшинами приморских чукчей. Они также рассказывали ему о существовании северной земли и утверждали, что сами видели ее в ясные летние дни с места, называемого Якан. По описанию их предполагали мы, что Якан лежит далее на восток, и потому решился я туда отправиться.

На ночлеге занялись мы разделением припасов, часть их зарыли в лед и шесть порожних нарт отправили обратно в Нижне-Колымск. У нас осталось семь нарт — четыре для меня и три для Матюшкина. Апреля 7-го было тепло при слабом SSW ветре; термометр поутру стоял на 0°, а в полдень на 2° тепла.

С некоторого времени по причине теплой погоды оставались мы днем на местах, а ехали ночью при свете зари, потому что тогда обыкновенно морозило и собакам было легче тащить нарты. Ночью с 7-го на 8 апреля было так тепло, что мы не могли отправиться в путь и оставались на месте, именно на том самом, где ночевали 5 апреля. Во время нашего невольного бездействия занимались мы разными астрономическими наблюдениями. Нам удалось взять несколько расстояний между солнцем и луной, по коим определили мы долготу в 176°09’45», а широту по полуденной высоте солнца в 69°48’12». Отсюда начали мы вести новое счисление.

На следующий день к вечеру сделалось холоднее: мы продолжали путь по берегу. Отъехав 12 верст в SO направлении, остановились мы у небольшой скалы, составлявшей, так сказать, границу между низменной тундрой и холмистым берегом, начинающимся в 15 верстах к востоку от Кекурного мыса. Окрестности устьев реки Аугуона, впадающей в море 23 итальянскими милями восточнее Веркона, совершенно низменны и, судя по множеству оленьих следов, должны изобиловать мхом.

Апреля 8-го погода была ясная — поутру и вечером было не более 3° холода, а в полдень 2° тепла. Проехав 7 верст по берегу, возвышенному на 60 футов, мы достигли довольно далеко вдавшейся в море скалы; за нею начинался плоский и низменный берег, покрытый песком и мелкими камнями. По сим и другим признакам, согласным с описанием чукотских старшин, должен я был принять сие место за мыс Якан. Положение скалы определилось в 69°41’32» широты и 176°32′ долготы. Долго наблюдали мы горизонт, в надежде открыть на север землю, которую по рассказам чукчей можно было отсюда видеть. Не открыв ни малейших признаков ее, мы поехали далее и в 4 1/2 верстах достигли устья маленькой речки Якан-Уваян. Недалеко оттуда нашли мы основу большой байдары в 21 фут длиной, что совершенно убедило нас в том, что скала, нами определенная, была именно Якан, ибо не только чукотские старшины в Островном, но и другие чукчи, встреченные нами на Северном мысе, описывая местоположение Якана, упоминали о байдаре, рассказывая притом, что они обтягивают ее латаками (выделанными моржовыми кожами), и когда положение льда позволяет, промышляют на ней моржей, во множестве здесь водящихся. Замечательно, что к западу от Якана и Шелагского мыса до самой Индигирки моржи редко являются, а здесь, напротив, и на всем пространстве до Чукотского носа моржи и киты весьма часто встречаются.

Проехав от Якан-Уваяна 16 верст на восток, мы принуждены были, по причине теплоты, остановиться.

Вечером отправились мы далее и, проехав 10 верст, встретили ряд скал, простирающихся на 21 версту: за ними песчаный берег, покрытый небольшими холмами. В 35 верстах от ночлега нашли мы множество наносного леса, преимущественно соснового и елового, а отчасти и лиственичного. Давно уже терпели мы такой недостаток в топливе, что раз в день только разводили огонь. Счастливая находка наша дала нам снова возможность запастись дровами, и в особенности была она важна для Матюшкина, который в свою очередь хотел предпринять путешествие по льду в море для отыскания предполагаемой на севере земли.

Апреля 9-го небо покрылось темными тучами; сильный западный ветер поднял метель; холод значительно усилился: утром было 6°, в полдень 9°, вечером 11° мороза. Мичман Матюшкин поспешил воспользоваться благоприятным временем и поехал на трех нартах с провиантом на 15 дней к северу в море, а я с штурманом Кузьминым и доктором Кибером на четырех нартах, с запасом на 13 дней, продолжал опись берега. Чуванского князька Соболева, хорошо знавшего чукотский язык и сопровождавшего прежде Матюшкина, взял я с собою, а ему отдал служившего мне толмачом казака Куприянова.

Только к вечеру успели мы окончить все распоряжения, необходимые при разделении экспедиции. Матюшкин поехал на север, в море, а я с моими спутниками по берегу на восток. Густой туман покрывал окрестности и до того ограничивал наш горизонт, что мы не могли точно наблюдать изгибов берега.

Проехав 48 верст, миновали мы устье небольшой речки Кусгун и в 13 верстах оттуда остановились на ночлег уже в 5 часов утра 10 апреля. На всем протяжении берег казался плоским и постепенно понижавшимся небольшими уступами к морю. Во многих местах видели мы сложенный кучами наносный лес и недавние следы саней, запряженных оленями, что подало нам надежду встретиться и ближе ознакомиться с прибрежными жителями.

До рассвета восточный ветер был едва чувствителен, но потом скрепчал и с сильной метелью продолжался целый день. Поутру термометр показывал 16°, а вечером 13° холода.

От ночлега нашего берег круто поворачивал к SO. В сем направлении проехали мы 23 версты, и заметили на востоке скалу, далеко вдавшуюся в море. Она соединялась с берегом длинным низменным перешейком и в расстоянии 14 верст казалась отдельным островом. На перешейке находилось несколько чукотских хижин.

Не было сомнения, что мы достигли места, которое капитан Кук в 1777 году назвал Северным мысом {Мыс Шмидта. — Ред.}. Два холма, соединенные с запада на восток перешейком, море на юге и все другие местные признаки согласовались вполне с рассказом Кука, а определенное впоследствии положение места совершенно удостоверило нас, что мы достигли Северного мыса {Один старый чукча, житель этого края, уверял доктора Кибера, что много лет тому назад приходили туда два больших корабля. Вероятно, это были суда Кука.}. Он, впрочем, весьма сходен в образовании с Шелагским мысом, и состоит собственно из шиферной скалы, вышиною в 105 футов, пологим скатом примыкающей к другой точно такой же скале; вся сия масса соединяется с берегом низменным перешейком. Море по ту сторону мыса, виденное с корабля Куком, почел он, как известно заливом или устьем большой реки.

Усмотрев чукотское селение, мы удержали быстрый бег наших собак и в расстоянии полутора верст от берега остановились, боясь внезапным приближением нашим испугать жителей. Но, несмотря на нашу предосторожность, неожиданное появление наше возродило в чукчах недоверчивость. Они бегали из хижины в хижину и суетились по берегу, а наконец, столпились вместе и, казалось о чем-то рассуждали. Двое из них отделились от толпы и приблизились к нам медленными шагами, не показывая, однакож, ни малейшего страха. Я послал моего толмача уведомить их о цели нашей поездки и уверить в нашем дружелюбном расположении. Посланники с обеих сторон встретились торжественно, поклонились и молча сели на лед. Толмач, не говоря ни слова, набил чукчам гамзы и не прежде, как выкурив по трубке, начал длинную речь, объясняя причины нашего приезда. Кончив ее, кажется, произвел он хорошее впечатление в своих слушателях, потому что они встали и вместе с ним приблизились к нам.

Один из них назывался Этель; выдавая себя за старшину поколения, он передал мне в подарок двух недавно убитых тюленей, и объявил, что совершенно уверен в дружелюбии нашем, а с своей стороны готов по силам помогать нам. В разговоре узнали мы, что он родня камакаю, с которым познакомились мы на Шелагском мысе, и такое объяснение водворило между нами приязненные отношения. Я одарил Этеля табаком и другими мелочами, которые, казалось, ему очень понравилась. При прощании он настоятельно просил меня посетить его жилище, что и исполнил я на следующий день. Меня приняли под наметом, где Этель был окружен всеми своими сокровищами. Стены жилища его были обставлены копьями, луками, стрелами и другими потребностями охоты и рыбной ловли, а также кожаными латами и красиво отделанными санками. Кучами лежали тут же песцовые шкуры, китовые усы, широкие моржовые ремни и т. п. Среди разговора между прочим старшина сказал мне: «Выбирай, что тебе угодно из моих вещей, а мне взамен дай ружье и пороху. Я ходил бы с ним на охоту, потому что стреляю гораздо метче многих нагорных чукчей, у которых однажды видел ружье».

Беспрестанно возобновлял он свою просьбу, и, наконец, я обещал исполнить его желание с условием, что он даст мне 13 тюленей на корм собакам, перевезет на своих санях дрова, лежавшие в 20 верстах от селения, и кроме того проводит нас до острова Колючина, где, как мы узнали, живет у него сестра. Вероятно он ожидал гораздо большего требования, потому что с радостью и без затруднения тотчас согласился, удивляясь моему великодушию. Немедленно приказал он приготовить тюленей и перевезти дрова. Отъезд наш был назначен на другой день. Имея в своей власти главу племени, я решился для облегчения собак три четверти нашего груза оставить до возвращения к хижине Этеля. Когда собирался я обратно в лагерь сделать необходимые для отъезда распоряжения, Этель подошел ко мне и попросил позволения, взять с собой батас {Батасом называется большой нож, прикрепленный к длинной палке.}, назначенный им в подарок его сестре. Хотя я понимал, что не братская любовь, а желание иметь при себе обычное чукчам оружие, было главной причиной просьбы, но, опасаясь возбудить недоверчивость Этеля, позволил ему, и мы расстались друзьями.

На другой день рано поутру пришел к нам Этель в полном дорожном платье; за спиной у него висела котомка с табаком и другими европейскими сокровищами, которые хотел он променять на Колючине. Шапка его была унизана бисером, сережками и другими украшениями, а на самом верху ее помещалась голова ворона; по уверению Этеля, она долженствовала доставить нам счастливый путь и повсюду ласковый прием. Мы отправились, сопровождаемые всеми жителями селения, видимо беспокоившимися о судьбе своего начальника. Они прощались с нами, беспрестанно повторяя, чтобы Этель как можно скорее возвратился.

После 11 часов езды приблизились мы поздно вечером к двум уединенным чукотским хижинам, где, по совету нашего нового спутника, положено было переночевать. Лай приближающихся собак разбудил и перепугал спящих жителей. В страхе схватили они шаманский бубен и подняли оглушительный шум. Знакомец их Этель с своей вороньей головой на шапке успокоил их и уговорил принять нас. Все население сих двух хижин состояло из четырех мужчин и пяти женщин. Они казались весьма бедны и с трудом решились дать нам одного тюленя.

Место это, называемое Такокагын, отстоит от мыса Ир-Кайпии на 90 верст. На всем пространстве берег низмен. В 40 верстах от мыса изливается в море хотя не широкая, но весьма быстрая и рыбная река Екехта. Кроме того, в губу впадают здесь ручьи Емуаем, Тенкургуйн и Кентель. Наносного леса попадалось нам мало, а кустарника вовсе не было видно. Вообще здесь наносный лес встречается редко, оттого что его собирают чукчи, приходящие сюда на тюленью и моржовую охоту, и оттого что впадающие здесь реки текут по безлесным странам. Хотя лед, почти беспрерывно покрывающий сию часть моря, препятствует наносному лесу приближаться к берегам, но попадающиеся здесь еловые и сосновые бревна заставляют предполагать, что они американского происхождения, ибо все реки на восток от Индигирки текут по странам, где сии древесные породы не произрастают. Лена сплавляет иногда с верховьев своих сосны и ели, но немного, так что между устьями Лены и Индигирки в больших грудах лиственичного и осинового леса изредка только находятся сосновые и еловые деревья. Что лес наносится сюда с американских берегов, тому служит доказательством свидетельство чукчей, находивших обрубленные сосновые стволы (вероятно, каменными топорами).

На следующий день, 14 апреля, продолжали мы путь по пустынному песчаному берегу и в 12 верстах от ночлега переехали через устье реки Омгуема, которое здесь до 2 1/2 верст ширины. Этель рассказал нам, что некогда во множестве приходили сюда олени, и чукчи с Колючина острова за ними охотились, но с некоторого времени приход их прекратился. Низменность простирается еще на 14 верст к востоку, но отсюда берег поднимается и образует хотя невысокий, но крутой уступ. Земля, постепенно возвышаясь, примыкает к подошве горной цепи; она тянется параллельно с берегом в расстоянии 20—35 верст. Место, где оканчивается низменность, лежит по сделанному наблюдению под 68°9’51» широты и 182°6′ счислимой долготы.

В сей день проехали мы 84 версты и достигли мыса Ванкарема, находящегося на западной стороне устья реки сего названия, где положено было переночевать в небольшом чукотском селении, из четырех хижин состоявшем. Когда прибыли мы туда, все жители уже спали. Утомленные собаки не лаяли, и мы остановились в середине селения, никем не замеченные. Этель, прежде нежели пошел разбудить жителей, отыскал место, где, по его словам, погребен был один из его предков; там проговорил он над могилой с торжественной набожностью молитву и пожертвовал тени умершего несколько табачных листьев. Потом уже вошел он в одну из хижин и, вероятно, описал нас своим землякам с самой выгодной стороны. Старшина селения принял нас весьма радушно и предложил несколько тюленей на корм собакам. Мы щедро одарили его и провели здесь ночь весьма спокойно.

Замечательно, что мысы Шелагский, Ир-Кайпия и Ванкарем совершенно одинакового образования; все они состоят из высоких скал {Скалы сии состоят из мелкозернистого гранита, смешанного с зеленоватым шпатом, темнозеленой роговой бледной и слюдою.}, соединенных с берегом длинными узкими перешейками, и различаются только тем, что размеры скал и перешейков тем более уменьшаются, чем далее сии мысы лежат на восток.

Апреля 15-го с рассветом продолжали мы путь. Небо было ясно; горизонт на севере покрывался синевой; поутру термометр показывал 11°, а вечером 12° мороза. Спустившись с перешейка, усмотрели мы на востоке, верстах в пяти от мыса, маленький островок, версты на две в окружности. Отсюда берег заметно возвышается, и в 25 верстах по ту сторону мыса являются уже высокие, гранитные и порфировые утесы. На SO 80° в отдалении 10 верст находится скалистый мыс Оньман; на нем возвышается значительная гора. Неподалеку, но отдельно от мыса, ряд столбовидных утесов, вышиной в 140 футов, похожих на развалины огромного здания. Тут на высоком берегу находились также два чукотских шалаша, защищенных только с южней стороны и совершенно открытых суровому северному ветру. Чукча нечувствителен к холоду и не нуждается в произведениях прозябаемого царства. Ледовитое море заменяет ему лес, пашню и луг, а тюлени и моржи удовлетворяют всем его потребностям.

Обогнув мыс Оньман, мы увидели на горизонте (SO 80°) в расстоянии 33 верст остров Колючий, показавшийся нам кругловершинной горой. Туда направили мы путь и по хорошей дороге ехали весьма скоро. Берег твердой земли от мыса Оньмана круто загибается на юг и составляет западную сторону Колючинской губы; восточную за густым туманом мы едва видели.

Остров Колючин, названный Куком Burney’s Island, по направлению берега на 3 1/2 версты в длину. Северный берег его обставлен крутыми скалами из красноватого гранита; они спускаются в море обрывами; южный, напротив, низмен. Здесь находится чукотское селение, состоящее из 11 хижин. Мы хотели посетить его. За четверть версты остановились мы и расположились лагерем на льду. Чукчи заметили нас, и все народонаселение местечка пришло в движение. Женщины и дети скрылись на близлежащей горе, а мужчины, вооруженные копьями, батогами и стрелами, выстроились в ряд перед хижинами, ожидая нападения. Тогда только увидели мы, как полезен был нам Этель со своей вороньей головой на шапке. Без оружия пошел он один к чукчам и вскоре совершенно их успокоил. Они положили оружие и дружески приблизились к нам. Предложение мое менять на табак и бисер китовое мясо на корм собакам было принято с радостью, тем более, что в нынешнем году жители острова убили до 50 китов, вообще часто здесь попадающихся. Кроме того, в Колючинской губе, особенно когда разламывается лед, моржовые охоты бывают весьма удачны.

Известие о прибытии нашем скоро достигло чукчей, живущих по берегам губы, и в надежде получить от нас табаку, они съезжались со всех сторон на санях, нагруженных китовым мясом, моржовыми ремнями и дровами. В короткое время до 70 человек собралось около нашего стана, так что он походил на рынок. Каждый из вновь приезжавших чукчей, прежде начатия торга, требовал себе в подарок табаку. Богатые приезжали в санях, запряженных четырьмя и пятью собаками в ряд, а подле саней их обыкновенно бежал, погоняя собак, чукча, простолюдин из беднейшего сословия. Почти все гости наши выдавали себя за старшин и требовали подарков более других, так что наш небольшой запас табаку весьма скоро истощился.

Между нашими гостями находился один старшина носовых чукчей (живущих у Берингова пролива). Он отличался от всех других странным и необыкновенно украшенным нарядом. Сверх мохнатой кухлянки своей, носил он на шее два образа и четыре креста, а на груди его, между двумя дощечками в виде футляра, висели два письменные свидетельства: одно о принятии им и его тремя сыновьями крещения, а другое о пожалования ему государем императором камлеи из красного сукна за присылку чернобурой лисицы. Из ревности к вере он беспрестанно крестился и хвастался уменьем есть сухари и сахар и пить чай, в чем другие земляки его оказывали совершенное невежество. Этот хвастун был нам несносен, потому что, пользуясь правом единоверца, бесстыдно требовал от нас беспрестанных подарков, не оказывая со своей стороны никакой услуги. Впрочем, мы вообще были довольны поведением чукчей, хотя, несмотря на все предосторожности, у нас пропало несколько безделиц.

Отдаленное путешествие, усилия при переходах среди торосов и переправах через полыньи, привели наших собак в самое жалкое положение, так что я почел необходимым дать им в Колючнне два дня отдыха. Не имея более табаку, мы не имели возможности достаточно запастись кормом для собак, что, при совершенном изнеможении их, принудило меня переменить прежнее намерение описывать берега до самого Берингоза пролива, а возвратиться скорее в Нижне-Колымск. от которого находились мы в расстоянии 1060 верст. Приближение теплого времени года еще более заставляло нас спешить. Хотя весьма неохотно, я решился отказаться от моего плана окончить опись северных азиатских берегов, но, с другой стороны, утешался мыслью, что тем не составится важной потери для географии, ибо берега Берингова пролива и Ледовитого моря до острова Колючина уже были осмотрены и подробно списаны экспедицией капитана Биллингса. По соображении всех обстоятельств положено было нам возвратиться. До последней минуты нашего здесь пребывания приезжали на остров новые посетители из окрестных чукотских селений и крайне надоедали нам беспрестанными просьбами и требованиями подарков. Наконец, 17 апреля вечером оставили мы Колючин, сопровождаемые толпой чукчей, надеявшихся при прощании выпросить у нас еще какие-нибудь подарки.

По полуденной высоте определили мы широту южной оконечности острова Колючина под 67°26’36» в счислимой долготе 184°24′. Склонение магнитной стрелки, по соответствующим азимутам солнца, было на 23°26′ восточное. Над наклонением ее не могли мы делать наблюдений; наш инклинатор повредился в дороге.

При сильном и резком OSO ветре достигли мы 20 апреля селения Ир-Кайпии и были встречены всеми жителями. Всячески старались они выразить нам свою радость о счастливом возвращении Этеля, а может быть и об успехах мены его на Колючине. Запасы мои были в совершенной целости, и жители из благодарности подарили нам еще несколько тюленей. Приготовление и погрузка отняли у нас два дня. Нам удалось здесь наблюдать двумя секстанами полуденные высоты солнца, по коим определилась широта селения Ир-Кайпии 68°55’16» при долготе 179°57″ {Капитан Кук но корабельному счислению определил положение Северного мыса или Ир-Кайпии под 68°56′ широты и 180°29′ долготы.}. По соответствующим азимутам склонение магнитной стрелки было 21°40′ восточное. Апреля 23-го оставили мы селение Ир-Кайпио и поехали на запад по берегу, причем можно было нам вторично наблюдать и проверять как расстояния, так и положение описанных мест.

Прежде описания возвратного нашего пути не лишним, кажется, будет сказать несколько слов о чукчах, народе столь замечательном и столь мало известном, хотя по краткости времени сведения, нами собранные, не могли быть ни весьма обширны, ни подробны.

Чукчи обитают на северо-восточной оконечности Чаунской губы до Берингова пролива — с одной стороны, и от реки Анадыра и верховьев Сухого Анюя до Ледовитого моря — с другой. Соседние с ними народы — на юг коряки, на запад чуванцы и анюйские юкагиры.

Названия двух рек Большая и Малая Чукочья, впадающих с западной стороны в устья Колымы, заставляют предполагать, что чукчи занимали некогда гораздо большее пространство земли и что ленские казаки, покорив берега реки Колымы, вытеснили их отсюда. Такое предположение еще более подтверждают предания, сохранившиеся между жителями Колымского округа, о частых, опустошительных набегах чукчей на первобытные русские поселения по левому берегу реки. Говорят, что тогда получили свое название Погромное и Убиенное урочища. На берегах средней части реки Колымы обитали некогда омоки, о которых было уже выше говорено. По преданию сей многочисленный и сильный народ в короткое время почти совершенно истребился поветриями, голодом и другими бедствиями. Остававшиеся в живых бежали из своей родины, и ее заняли русские, якуты и другие народы. Омоки укрылись на север и там погибли отчасти на торосах и льдах моря, отчасти в боях с индигирскими тунгусами, в то время еще воинственными и многочисленными. Вот все, что мог я узнать о судьбе омокского, некогда столь замечательного поколения. Единственным памятником существования его остается название местечка Омокское юртовище, лежащего на берегах Индигирки.

Одинаковая с ними судьба постигла шелагов, обитавших на приморской тундре, лежащей к востоку от Колымы. Они были вытеснены отсюда чукчами. От шелагов получил свое название Шелагский мыс. Чукчи называют сей народ чауаджан, или чавача, а вместе с тем реку и губу Чаунскими или Чаванскими.

От одного корня с шелагами происходят тунгусы и вполне могут почесться кочевым народом, ибо хотя и не принуждаемые необходимостью, часто переменяют они свои жилища. В непостоянном образе жизни, ни к чему их не привязывающем, должно, кажется, искать причины беззаботности и веселости характера, чем так отличаются тунгусы от чукчей; и чукчи переходят также с места на место, но у них гораздо более оседлости, нежели у других кочевых народов. Чукчи собирают запасы, и только скудность пастбищ и недостаток корма оленям могут принудить их переменить жилье. Наклонность чукчей к оседлой жизни проявляется и в бережливости, даже скупости, качествах, совершенно несвойственных кочующим народам. Самая одежда чукчей — широкая, неуклюжая кухлянка и длинные меховые шаровары — приспособлена к сидячей жизни. Напротив, короткие в обтяжку штаны и узкий санаях (род кафтана или старинного фрака) совершенно соответствуют беспрестанной движимости тунгусов, вообще от всех своих соседей отличающихся проворством, легкостью и всегдашней веселостью, так что мы обыкновенно называли их французами тундры.

Оленные чукчи, называющие себя танныгк, занимают гористую часть страны и, составляя значительнейшее народонаселение, могут почесться владетелями Чукотской земли.

На берегах Анадырского залива обитает народ, называемый чукчами онкилон, т. е. морские, от которого они совершенно отличаются телосложением, одеждою и языком. Капитан Биллингс в описании своего путешествия по Чукотской земле показывает сходство языка сего народа с языком кадьякских алеутов, которые одного происхождения с гренландцами.

По преданию народ онкилон 200 лет тому занимал весь азиатский берег от Шелагского мыса до Берингова пролива. Предание подтверждается тем, что на всем протяжении здесь видны следы хижин, совершенно отличных от тех, в каких обитают горные чукчи. Судя по остаткам, хижины сии были несколько углублены в землю и покрывались китовыми ребрами и землею. Сильная вражда между онкилонским старшиной Крехаем и главой оленных чукчей Ерримом превратилась в междуусобие. Крехай был разбит и бежал со своим народом. С тех пор берег опустел. Жители деревни Ир-Кайпии, где по преданию Крехай несколько времени скрывался, рассказывали мне о нем следующее: он убил чукотского старшину Еррима и был преследуем сыном его, долгое время скитался и, наконец, скрылся на мысе Ир-Кайпии, где доселе видна природная стена, за которой он поселился. Но молодой чукча Еррим, жаждая мщения за смерть отца своего, нашел средство ворваться туда и умертвить сына Крехая. Хотя по понятиям здешних жителей кровавая месть была тем удовлетворена, но, вероятно, Крехай все еще имел причину страшиться преследований своего непримиримого врага. Потому ночью спустился он по ремню со скалы в приготовленную для побега лодку и, думая обмануть своих неприятелей, поплыл сперва на восток, но потом повернул на запад и достиг Шалаурова острова, где укрепился в землянке, развалины которой мы видели. Туда собрались мало-помалу все его родные, и вскоре на 15 байдарах убежали в незнакомую землю, в ясные солнечные дни видимую с мыса Якана. На следующую зиму скрылся еще один чукча, родня Крехая, со своими домочадцами и оленями; подозревают, что и он также удалился в ту заморскую землю.

Здесь будет кстати привести еще одно предание, относящееся к предполагаемой земле; его рассказывали нам жители острова Колючина. Один старик говорил, что при жизни его деда шесть чукчей и одна женщина на байдаре слишком далеко отплыли от берега и потеряли его из вида. Они долго носились по волнам и, наконец, были брошены на неизвестную землю, жители которой даже и чукчам показались дикими и зверскими. Мужчины были все умерщвлены; с женщиной, напротив, обходились хорошо и возили по всей земле, как нечто редкое и замечательное. Таким образом перешла она, наконец, к кергаулям, народу, обитающему в Америке на берегах Берингова пролива, в оттуда возвратилась на родину. Она много рассказывала своим землякам о приключениях на неизвестной большой земле, лежащей к северу от Колючина острова и простирающейся от Америки далеко на запад. «Земля эта, — говорила она, — разделена между многими поколениями; живущие на запад весьма сходны с чукчами, а напротив, обитающие на восток столь зверски и дики, что едва похожи на людей». Это предание до того искажено самыми невероятными прибавлениями, что не заслуживало бы замечания, если бы не было в нем сходства с историей Крехая.

В прежние времена чукчи жили единственно произведениями своих стад, скитаясь с ними по тундрам. Впоследствии некоторые из них лишились своих оленей от болезней и других несчастий, и для пропитания своего принуждены были обратиться к ловле китов, моржей и тюленей. Они покинули тундры и нагорные страны и поселились на берегах моря. Сии земноводные животные являются чаще в краях, далее на восток лежащих, потому и береговое народонаселение по мере приближения к Берингову проливу является многочисленнее.

Таким образом, чукчи разделяются ныне на два отдела: на оседлых, или береговых, и на оленных, или кочевых. Оба племени живут в хорошем согласии и взаимно снабжают одно другое жизненными потребностями. Береговые чукчи доставляют кочующим китовые ребра и китовое мясо, моржовые ремни, жир, а взамен получают оленьи кожи и готовые платья.

Оседлые чукчи живут малыми селениями. Хижины их делаются на шестах и китовых ребрах, обтягиваемых сверху оленьими кожами и видом уподобляются большим неправильным конусам. Сторона, обращенная, к северу, далеко выдается вперед, а южная, напротив, почти совершенно пряма. Здесь бывает маленькая низкая дверь или отверстие, завешанное оленьей шкурой. На вершине хижины проделано бывает круглое отверстие для дыма от очага, помещенного в середине хижины. В углублении, обращенном к северу, помещается другая маленькая четырехугольная палатка из оленьих кож, служащая спальней. В сильные морозы служит она и кухней, и в таком случае жгут здесь вместо дров мох, облитый жиром. Вообще чукчи по недостатку леса употребляют вместо дров китовые ребра и всякие кости, обливая их для лучшего горения жиром.

Главное занятие береговых жителей, особенно на Ир-Кайпии, составляет ловля тюленей и моржей. Для первой употребляют они род сетей, сделанных из ремней, спускаемых под лед в прорубь, и тюлени запутываются в них головой и лапами. Впрочем, за тюленями охотятся и другим способом: чукча надевает белое платье, чтобы как можно менее отличаться от снега, и ложится недалеко от того места, куда тюлени обыкновенно вылезают греться. Кроме копья, у охотника бывает еще особого рода орудие, состоящее из нескольких медвежьих зубов, прикрепленных к палке; им скребет он беспрестанно по льду и снегу для того, чтобы, по мнению чукчей, усыпить зверя. Вероятно, что такой легкий однообразный шум производится для того, чтобы заглушить шорох снега при движениях охотника, который мало-помалу приближается к тюленю и умерщвляет его копьем. Сей род охоты почти всегда удается.

Волков ловят чукчи совершенно особенным образом: концы довольно длинного куска китового уса заостряются и связываются ниткой. Образовавшийся таким образом круг обливается водою, до тех пор, пока не покроется весь толстой ледяной корой, не допускающей его разогнуться, а потом веревка разрезывается, и все обмазывается жиром. Такая приманка бросается на снег, и волк, найдя ее, с жадностью глотает; но в желудке его лед растаивает, китовый ус разгибается и заостренными концами умерщвляет зверя. Уверяют, что редко не удается сие средство.

На Колючинском острове убивают моржей во множестве. Когда выходят они на берег греться на солнце, жители нападают на них, отрезывают им дорогу к воде, гонят их далее на землю и легко бьют палками. Моржи для оседлых чукчей хотя и не столь необходимы, но полезны не менее оленей для кочующих. Мясо, некоторые части кожи и жир их употребляется в пищу, и жир иногда служит еще вместо топлива, согревая и освещая жилища чукчей. Кожа доставляет им хорошие ремни для упряжки и прочные подошвы. Из внутренности и кишок моржовых делается легкое, не промокающее летнее платье. Жилы заменяют нитки. Наконец, из моржовых клыков делают чукчи особенное орудие, употребляя его вместо пешней для ломки льда и рытья замерзшей земли, но преимущественно клыки моржовые составляют главный предмет меновой торговли с оленными чукчами, передающими их русским.

Гораздо опаснее охота чукчей за белыми медведями. Чукчи отыскивают их среди неприступных торосов Ледовитого моря и убивают копьями. Для рыбной ловли употребляют чукчи вместо сетей род корзин из тонких прутьев, а для птичьей — род сетей из длинных и узких ремней, с камнями или кусками моржовой кости на концах. Такие сети бросают чукчи весьма искусно в летящих высоко гусей или других птиц и, запутывая их в ремнях, повергают на землю. Вообще чукчи не страстные охотники, и хотя земля их обилует дикими оленями и баранами, лисицами, волками, медведями и другими зверями, но они их не преследуют. Только за медведями гоняются они, потому что мясо их почитают лакомством. Чукчи вооружаются луками и стрелами, но не очень ловко ими владеют. Обыкновенные оружия их — копье и особенно батас, употребляемые ими и против медведей и против неприятелей. Вместо железа, у них весьма редкого, оружия чукчей снабжены остриями из моржовых клыков.

Оседлые чукчи ездят на собаках, но запрягают их не попарно, как на Колыме, а по четыре в ряд, и самое построение саней их отлично и более похоже на устройство саней, в которых ездят на оленях. Чукотские собаки менее ростом и слабее колымских и камчатских. Замечательно, что в 1821 году чукчи также лишились многих собак от поветрия, свирепствовавшего по берегам Колымы, Индигирки, Яны и Лены.

По собственным нашим наблюдениям и собранным отзывам других оказывается, что у кочующих и у оседлых чукчей существует рабство. Богатейшие из чукчей владеют целыми семействами, уже с древних времен находящимися у них в зависимости, не смеющими удаляться никуда, не имеющими собственности и совершенно подчиненными произволу своего господина, употребляющего их на самые тяжелые работы; в вознаграждение он одевает и кормит их. О начале такой зависимости ни переводчик наш, ни другие чукчи не могли ничего сказать, а полагали, что «так было и должно быть». Вероятно, рабы чукчей суть потомки прежних военнопленных.

Пища чукчей состоит наиболее из произведения животного царства; обыкновенно составляет ее вареная оленина с тюленьим или рыбьим жиром. За лакомство считают чукчи мясо белого медведя и китовую кожу, которую едяг сырую, оставляя на ней при съемке тонкий слой мяса; вкусом она похожа на стерлядь. Мясной бульон смешивают они со снегом и составляют из него особый род питья, которое подают в больших деревянных чашках. Каждый чукча носит при себе маленькую просверленную оленью кость, через которую втягивает в себя питье из чашки. Рыбу употребляют в пищу только при недостатке, а от соли показывают решительное отвращение.

Замечательно, что в странах, где при ужасных морозах каждое средство согреваться должно быть дорого, все кушанья подаются совершенно холодные, а в заключение съедается даже большой кусок смерзшегося снега. Мне часто случалось видеть, что при 30° и более мороза чукчи брали от времени до времени пригоршни снега и с видимым удовольствием жевали его.

В заключение должен упомянуть о странном явлении, замеченном нами между сими грубыми детьми природы, а именно о том, что педерастия между чукчами весьма обыкновенна и нимало не скрывается. Они никак не могли понять нашего отвращения и полагали, что тут нет ничего предосудительного, и каждый волен следовать своему вкусу. Непонятно, каким образом сия противоестественная страсть могла вкорениться в народе, у которого в женщинах нет недостатка и брак не затрудняется калымом, как у якутов и юкагиров, а напротив, без всяких препятствий заключается и расторгается.

Апреля 23-го оставили мы мыс Ир-Кайпия, направили путь на запад и достигли на следующий день места, откуда мичман Матюшкин предпринял путешествие по льду для отыскания предполагаемой северной земли. Здесь нашли мы большой деревянный крест, на котором была прибита записка Матюшкина, уведомлявшая нас, что огромные полыньи со всех сторон пресекли ему дорогу по морю, так что после многих тщетных попыток он принужден был обратиться назад, удалившись от берега не более, как на 16 верст.

Апреля 25-го переночевали мы подле Шалаурова хижины, у реки Веркона, на NO 80° от Кекурного мыса. Строение это стоит уже 60 лет, и, несмотря на то, стены его совершенно хорошо сохранились, а только крыша обвалилась и вся внутренность засыпались землей и снегом. Здесь нашли мы, кроме нескольких черепов и кошельков от кос, деревянный, обросший мхом патронташ. Впоследствии камакай Шелагского мыса рассказывал нам, что, когда ему было еще 10 лет, в хижине этой нашли несколько трупов и говорили, что оставшиеся в живых пять человек пошли отсюда пешком на Колыму.

Мая 1-го рано поутру достигли мы Шелагского мыса и тотчас разбудили камакая, надеясь достать от него съестных припасов для себя и корма собакам. Но надежда наша была тщетна. Камакай решительно объявил, что рыбная ловля и охота его были неудачны и он ничем не может снабдить нас, присовокупляя, что отказал уже в том Матюшкину, который, проезжая здесь, оставил на мое имя письмо, заключавшее некоторые подробности о неудачной попытке его достигнуть северной земли.

Мы находились в самом затруднительном положении. Провиант и корм собак совершенно у нас истощились и запастись ими на пустынном берегу не было возможности. Даже чукчи, кочующие обыкновенно со своими оленями на острове Айояне {По современной транскрипции Айон. Ред.}, или Сабадее, от которых можно бы получить несколько припасов, удалились во внутренность земли. Утомленные трудными и большими переездами собаки изранили себе притом ноги так, что оставляли за собой кровавый след. Некоторые из них были до такой степени измучены, что мы принуждены были положить их на нарты. В таких обстоятельствах продолжать путь оставалось только следуя принятому здесь правилу, т. е. гнать собак и не давать им ни малейшего отдыха до того места, где есть надежда добыть корму. Так дотащились мы 3 мая до стана при устье большой Баранихи, где нашли несколько провианта и достаточное количество корма собакам. Мы пробыли здесь два дня; собаки несколько отдохнули и 5 мая отправились мы снова в путь.

Во все это время холод был умеренный, не более 3 1/2°, но 3 мая внезапно усилился до 18°. Впрочем, несмотря на сильный мороз, воздух был чист, и небо безоблачно, что позволило нам сделать несколько удачных наблюдений.

По мере приближения нашего к Колыме воздух становился заметно теплее. Снег с отлогих берегов здесь уже стаял. Река была еще покрыта толстым льдом, но от распустившегося снега вода стояла на поверхности его и до крайности затрудняла езду. Только крепким полозьям из китовых ребер, купленным в Ир-Кайпии и на Колючине, обязаны мы были счастливым окончанием путешествия.

Наконец, 10 мая достигли мы Нижне-Колымска, после 78-дневного отсутствия, проехав всего около 2300 верст. Мичман Матюшкин прибыл сюда шестью днями прежде нас. На возвратном пути с подробностью описал он берега Чаунской губы, сделал много астрономических наблюдений для определения положений мест; но с чукчами, кроме известного знакомца нашего, камакая Шелагского мыса, не встречался.

Возвращением в Нижне-Колымск кончился ряд попыток наших для открытия земли, предполагаемой на северном Ледовитом море. Хотя не имеем мы права ни опровергать ее существования, ни подтверждать его, но наши неоднократно и в разных направлениях предпринятые поездки на север по льду, кажется, достаточно доказывают, что в удободостигаемом от азиатского берега расстоянии нет на Ледовитом море никакой земли. Если, несмотря на наши усилия, оставленные только непреодолимыми естественными преградами, на севере действительно существует земля, то открытие ее зависит единственно от случая и благоприятного расположения обстоятельств. Главные условия удачи составляют безбурная, морозная зима и позднее наступление весны. При таких условиях путешествие должно быть предпринято от Якана, где, по преданиям жителей, неизвестная страна наиболее сближается с берегом азиатского материка.

Согласно с полученными от правительства предписаниями наша экспедиция в Нижне-Колымске должна была кончить свои действия и исследования и при первой возможности возвратиться в С.—Петербург. Разные обстоятельства заставили меня еще промедлить здесь; но мичман Матюшкин с доктором Кибером отправились отсюда в начале июля. Они поднялись по Колыме до Верхне-Колымска в потом по Омекону до Иркутска, где хотели посвятить лето естествоиспытанию сей, все еще малоизвестной страны. Августа 1-го получил я предписание обождать в Нижне-Колымске прибытия чиновника Якутского областного правления и с ним вместе кончить мои счеты с жителями Колымского округа. Время до прибытия чиновника, хотя и старался я сокращать его, занимаясь приведением в порядок моих записок, описей и карт, было для меня самое скучное, и показалось мне гораздо тягостнее трудных путешествий по льду.

Наконец, приехал ожидаемый чиновник, и мой расчет с жителями скоро был кончен. Ноября 1-го оставил я с штурманом Козьминым Нижне-Колымск после трехлетнего в нем пребывания. Скоро достигли Средне-Колымска, где соединился с нами Тарабукин. Мы наняли лошадей у нашего старого знакомого купца Бережного, и вместе поехали в Якутск 19 ноября 1823 года при 32° мороза.

 

 

 

Отправясь из Средне-Колымска в Якутск на наемных лошадях и не имея надобности следовать почтовым трактом, идущим от Алазейских гор через Зашиверск, Табалаг и Верхоянск, мы поехали по дороге, выбираемой обыкновенно купеческими караванами. Она пролегает к северу от Зашиверска, вдоль реки Селеняхи {По современной транскрипции Селеннях. — Ред.}, по пустыне, изредка обитаемой якутами. Таким образом прорезывали мы страну в другом направлении, а не по прежнему нашему пути от Якутска в Нижне-Колымск. Но, по совершенному однообразию всей северо-восточной Сибири, описание нашего возвратного пути было бы только повторением прежнего, потому ограничусь я здесь немногими предметами, на которые не имел прежде случая обратить внимания.

Купеческие караваны предпочитают взятую нами дорогу обыкновенному почтовому тракту потому, что равнины, орошаемые Селеняхою, доставляют лошадям тучную пищу. На песчаных берегах сей реки растет изобильно трава из рода хвощей (equisetum); она едва достигает дюйма высоты, и летом у нее горьковатый вкус, почему тогда лошади и не едят ее. Но после первых морозов она получает сладковатый вкус и делается лучшей и любимой пищей лошадей, которые в короткое время от нее тучнеют. Сие полезное растение известно здесь под именем чибоги, и его влияние на физический организм лошадей столь сильно, что даже пот их получает зеленоватый цвет. Хотя единственно мороз делает чибогу способною для употребления в пищу, но зато слишком сильная стужа вредит ей, ибо тогда делается она хрупкой и рассыпается на части, когда лошадь копытом сгребает с нее верхний слой снега.

Наши лошади, видимо, поправлялись от такого хорошего корма, и потому для ночлегов всегда выбирали мы те места, где можно было предполагать изобилие чибоги. Между прочим 9 декабря переночевали мы при 33° мороза около большого огня под открытым небом, на лужайке, ничем не защищенной от резкого холодного ветра. Здесь имел я случай заметить на сопровождавшем меня якуте, до какой степени может человек привыкнуть к холоду и непогоде. В дороге якуты не запасаются ни палатками, ни одеялами, даже не берут с собой какой-нибудь теплой одежды, без которой мы при несколько сильном морозе не смеем выйти из комнаты. Самые отдаленные зимние путешествия совершают они в своем обыкновенном домашнем костюме и проводят ночи почти всегда под открытым небом; попона лошади служит им постелью, а деревянное седло подушкой. На ночь якут скидает свой санаях и покрывает им плечи и спину, а передняя часть тела его, обращенная к огню, остается почти без покрышки. Пролежав таким образом несколько времени и чувствуя, что начинает согреваться, якут затыкает себе небольшими клочками шкуры нос и уши, и сия единственная предосторожность совершенно обеспечивает его от замерзания. Впрочем, даже и здесь в Сибири называют якутов железными людьми, и такое название им вполне прилично. Вероятно, нет другого народа, который всякого рода телесные страдания, особенно стужу и голод, переносил бы в такой ужасной степени и с таким хладнокровием, как якуты. Несколько раз мог я наблюдать сон моего проводника при 30 и более градусах холода. Часто ночной огонь едва тлел; санаях его сваливался с плеч, и все тело спящего было покрыто толстым слоем инея; но ничто и нисколько не препятствовало сну его и впоследствии не вредило моему якуту. Сверх того, якуты одарены чрезвычайным, даже неимоверным зрением. Один якут средних лет уверял начальника Усть-Янской экспедиции лейтенанта Анжу, что ему случалось видеть, как одна большая голубоватая звезда (Юпитер) глотала другие меньшие звезды и после их выплевывала. Таким образом этот сибиряк простыми глазами мог наблюдать затмение спутников Юпитера. Также нельзя не упомянуть об удивительной памяти якутского народа, особенно относительно местности. В путешествиях по необозримым пустыням каждая лужа, каждый камень и куст, каждое едва заметное возвышение поверхности, не обращающие на себя внимание европейца, врезываются в памяти якута, и много лет спустя служат ему единственными и верными путеводителями через степи и тундры.

Здесь имел я случай наблюдать замечательное явление природы, так называемые тарыни {Наледь — гидрологическое явление, обычно в Сибири встречающееся в сочетании с вечной мерзлотой. — Ред.}, весьма затруднявшие нам путь, и если не образованием, то наружным видом походящие на глетчеры. Песчаный грунт здешних горных долее (особенно на берегах Догдо) {Приток реки Яны. — Ред.} во время жаркого лета, обыкновенно после того наступающей сухой осени, совершенно высыхает. Зимой, при сильных морозах, из внутренности земли выступает вода, разливается во все стороны и замерзает. Лед, ею образуемый, получает трещины и щели; из них выступает снова вода и, замерзая, образует второй слой. По мере усиления мороза вода поднимается из рыхлого грунта более и более на поверхность, ледяные слои распространяются, становятся толще и покрывают кустарники и даже деревья. Так остаются они до весны, когда лучи солнца и теплота начинают действовать. Тогда лед тает и в бесчисленных ручьях сливается на низменности, где вода снова уходит в землю. По дороге в Охотск и на Омеконских горах встречаются также ледяные псля и никогда не тающие, но они лежат возвышенно и, вероятно, образуются от скопления дождевой и снежной воды, а потому совершенно отличаются от тарыней на берегах Догдо. Лед в тарынях блестящего белого цвета, и получаемая из него вода, судя по вкусу и по тому, что весьма худо разводит мыло, должна заключать в себе много известковых частиц.

Переход через тарыни очень затруднителен и опасен, если они крепко замерзли, то ледяная поверхность их так скользка, что даже хорошо подкованные лошади на каждом шагу падают и нередко убиваются. Особенно опасны переходы через тарыни, лежащие на свесах или на краях оврагов. Беда каравану, когда сильные, внезапные и довольно обыкновенные в Сибири порывы ветра застают его на такой дороге! Люди и лошади низвергаются тогда в пропасть. Безопаснее, но не легче, переходы через тарыни, покрытые вновь выступившей, но еще незамерзшей водой. Караван должен проходить здесь через глубокие лужи, причем главнейше надобно остерегаться, чтобы не замочить и потом не отморозить себе рук и ног. Но якуты все переносят. В подобных случаях, пройдя через воду и промочив насквозь свои торбасы, они довольствуются тем только, что вступают в рыхлый снег, который впитывает в себя воду и на торбасах образует толстую ледяную кору, легко отделяющуюся. Потом на ночлеге торбас окончательно высушивается.

Декабря 22-го достигли мы Верхоянска, называемого якутами Боронук, где простился с нами Бережной. Он доставил нас из Средне-Колымска сюда (около 1224 верст) на одних лошадях в 32 дня, и такое путешествие может дать понятие о крепости здешних лошадей.

Городок Верхоянск состоит собственно только из пяти деревянных домов, и деревянной же недавно выстроенной и еще не освященной церкви. Небольшое местечко это лежит на западном берегу реки Яны, текущей здесь излучинами и ежегодно более и более подмывающей берега, почему Верхоянск со временем вероятно будет перенесен на противоположную сторону. Войдя в отведенную для меня квартиру у здешнего мещанина Дорохова, я был приятно изумлен, ибо меня окружали предметы, сделавшиеся чуждыми моим глазам: высокая, просторная, чистая горница была хорошо освещена большими стеклянными окнами и убрана хорошей мебелью. Камин сделан был из изразцовых кирпичей; в углу помещался киот с богатыми образами, а подле, у стены, стоял шкаф с сочинениями наших лучших писателей. В продолжение всего путешествия, кроме собственных моих книг, я видел только святцы, и то изредка. Нельзя описать, какое приятное впечатление произвел на меня вид сих признаков нравственного образования в столь отдаленном, неизвестном уголке земли. Хозяин и здешний окружный исправник Михайлов угостили меня европейским обедом, и после сухой, часто затхлой, рыбы он показался мне истинной роскошью. Между прочим, рассказывали мои хозяева, что Усть-Янская экспедиция под начальством лейтенанта Анжу проехала здесь на возвратном пути в Якутск в первых числах ноября.

Верхоянск, лежащий по нашим наблюдениям под 67°33′ широты, местопребывание исправника Янского, Индигарского и Жиганского округов, которые объемом равняются Франции, но народонаселением уступают многим деревням. Несмотря на то, исправник, объезжая ежегодно свою обширную пустыню, всегда находит довольно дела для себя, своего секретаря и писаря, потому что, где живут хоть два семейства, там непременно уже зарождаются ссоры и тяжбы, а их должно исследовать и разрешить.

Окрестности Верхоянска населены якутами. Главный их промысел — скотоводство, чему много способствует гористое положение страны и умеренный климат долин. Зимою снег выпадает здесь гораздо в меньшем количестве, нежели в других частях северо-восточной Сибири, и стада остаются в течение всего года на лугах всегда находя себе достаточную пищу, что весьма важно, ибо жаркое лето, иссушая землю, не дозволяет делать значительных запасов сена. Озера попадаются здесь реже, нежели в Колымском округе, но недостаток их вознаграждается тем, что некоторые из них богаты маленькими, в два дюйма длиной рыбками, водящимися в чрезмерном множестве, так что якуты черпают их ведрами. Рыбка эта замораживается и сохраняется на зиму, а для еды ее растирают и варят с толченой корою молодых листвениц. Второе место между промыслами здешних якутов занимает охота. Куропатки и зайцы водятся здесь в неимоверном количестве. Леса изобилуют сверх того зверьми, как то: сохатыми, оленями, черными медведями, волками, кабаргами, лисицами, белками, горностаями отличной доброты и т. д. Черные лисицы попадаются здесь редко, соболей вовсе нет. Надобно полагать, что кабарга попадается здесь во множестве, ибо фунт мускуса в Верхоянске продается по 10 и 15 рублей.

Здешние якуты, от частых сношений со своими соплеменниками, около Якутска живущими, утратили первобытную чистоту нравов. Взаимная недоверчивость и страх покражи принуждают здешних якутов жить в одной юрте со всем своим домашним скотом. Можно представить после сего чистоту и воздух в подобном жилище. Колымские якуты, особенно в местах, лежащих вдали от большой дороги, где не проходят караваны с водкой, живут гораздо опрятнее: дома их чище и одежда лучше здешних. Во время пребывания моего в Верхоянске свирепствовало там и в окрестностях особого рода простудное поветрие, обнаружившееся сильным стеснением в груди, головной болью и стрелянием в ушах. Болезнь появилась оттого, что после необыкновенно густого тумана, наполнявшего атмосферу в течение целой недели, внезапно наступили сильные морозы. От 23-го до 26 декабря термометр Реомюра показывал 36, 40, 42 и даже 42 1/2° холода. Все жители более или менее были нездоровы, и я также страдал нестерпимым стеснением в груди, от которого избавился только при помощи медика в Якутске. Казак, посланный туда вперед с бумагами, сделался жертвою сей болезни. По общему здесь мнению, как сия, так и другие эпидемии, гибельны только коренным и постоянным жителям Сибири, а для проезжающих и короткое время живущих здесь не опасны.

Встретив праздник рождества Христова в Верхоянске, 27 декабря отправились мы в дальнейший путь.

Стужа не умерялась: ртуть в термометре постоянно стояла на 40° ниже точки замерзания. При таком холоде всякая поездка, даже в санях затруднительна, а верхом на лошади несносна. Без собственного опыта нельзя составить себе верного понятия о тех мучениях, с какими сопряжено подобное путешествие. Закутавшись в толстые, но промерзшие меховые платья, около пуда весом, дышать можно только украдкой из-за медвежьего воротника, покрытого густым инеем; меховая шапка закрывает все лицо, ибо внешний воздух столь резок, что каждый вздох производит несносно болезненное чувство в горле и легких. Сверх того путешественник, в продолжение десяти часов (обыкновенного переезда от одного ночлега или привала к другому), прикован к лошади, с трудом пробирающейся по глубокому снегу, в котором человек утонул бы, не говоря уже, что в тяжелой шубе всякое движение почти невозможно. Лошади терпят столько же, сколько и всадники, от холода, равно на них действующего. Около ноздрей образуются у них ледяные закраины и сосульки, препятствующие дыханию. Они извещают о том болезненным ржанием и судорожным трясением головы. Ездок должен поспешить подать в таком случае помощь своей лошади, а без того она может задохнуться. На бесснежных ледяных пустынях при слишком сильной стуже копыта лошадей нередко трескаются. Караван всегда бывает окружен густым синим облаком, производимым собственными его испарениями. При сильнейших холодах даже снег, более и более сжимаясь, отделяет от себя теплотвор {Теплотвор — по ошибочной теории, существовавшей до конца XVIII в., особое вещество, выделяющееся из тел при горении. — Ред.}. Водяные частицы паров мгновенно превращаются в миллионы ледяных блесток, наполняют всю атмосферу и производят беспрерывный шорох, несколько похожий на звук, происходящий от раздирания бархата или толстой шелковой материи. Даже олень, вечный житель отдаленнейшего севера, ищет в лесах защиты от ужасного холода. На тундрах олени становятся в тесные кучи, стараясь согреть друг друга своими испарениями. Только зимний ворон медленным, слабым полетом рассекает ледяной воздух, оставляя за собой тонкую, как нить, струйку пара, и не одни одушевленные, но даже и неодушевленые предметы, подвержены бывают ужасному влиянию стужи. Вековые деревья трескаются с оглушительным шумом, который раздается в степях, как выстрелы среди моря; тундры и скалистые долины щелятся, образуя глубокие рытвины; скрытая в недрах земли вода, дымясь, разливается по поверхности и мгновенно превращается в лед, а в горах огромные скалы отрываются и с грохотом катятся в долины. Даже на самый воздух простирается влияние сильных морозов. Столь часто и справедливо восхваляемая, величественная красота темноголубого полярного неба пропадает в атмосфере, сгущенной стужею; звезды теряют свой обыкновенный блеск и сияние их становится тусклым. Таинственная, поэтическая прелесть лунной ночи исчезает там, где мертвая природа скрыта под белым саваном снегов, и задавленное однообразием воображение тщетно ищет предмета своей деятельности в стране, где все неподвижно и где последние усилия животного организма человеческого клонятся только к тому, как спастись от замерзания.

Нам предстоял еще трудный переход через Верхоянские горы. Мы достигли подошвы их 4 января. Резкий ветер вырывался из ущельев их с неимоверной силою и грозил гибелью отважному путнику. Мы решились провести ночь и ожидать перемены в построенной здесь поварне. Тотчас после заката солнца густой ледяной туман, вытесненный ветром с гор и из оврагов, разлился по долине и обхватил весь видимый горизонт. Вместе с тем поднялась ужасная буря: ветер набегал порывами на лес, ломая и опрокидывая вековые деревья, и только малая вышина нашей утлой хижины спасала ее от разрушения. Зато нам угрожала ежеминутная опасность быть раздавленными каким-либо из окружавших нас деревьев. Так провели мы ночь. К утру буря затихла; атмосфера очистилась, и температура сделалась умереннее; термометр показывал только 19° холода, и такая погода казалась нам уже весьма сносною после бывших до того морозов. Мы поспешили воспользоваться столь благоприятной переменой и совершили переход через горы довольно скоро и без особенных затруднений. Января 7-го спустились мы счастливо с горного хребта в большой сосновый лес. Вид огромных, вечно зеленых деревьев произвел на нас самое приятное впечатление, напоминая нам другие более благословенные страны отечества. Проехав еще несколько таких лесов, 10 января прибыл я счастливо в Якутск. Здесь встретил меня сотоварищ и друг лейтенант Анжу, возвратившийся из его трудного и опасного путешествия.

В продолжение почти четырехлетнего отсутствия моего Якутск значительно переменился и улучшился. Между другими улучшениями было и то, что бесполезный, старый деревянный острог разломали и из уцелевших в нем годных бревен построили дом для клуба, куда в положенные дни собираются почтеннейшие жители города. Здесь нашел я хорошо освещенную залу, буфет с разными кушаньями и напитками, бильярд, комнату для карточной игры и пр. По праздникам здесь обедают, танцуют, а иногда зал превращают в театр и разыгрываются разные пьесы. В наше время давали тут оперу «Мельник». Актерами были молодые казаки и играли весьма порядочно. Предки их строили острог, который, превратясь ныне в храм Талии, вместо ужаса, разливает общее удовольствие. Всеми такими улучшениями обязан был Якутск своему тогдашнему городничему Мордвинову.

Здесь собственно кончилась наша поездка. Все наши спутники один за другим оставляли город, спеша на родину. Только мы с Анжу должны были прожить в Якутске еще целый месяц для совершенного окончания счетов, и не прежде 8 февраля могли отправиться в дальнейший путь. Февраля 25-го прибыли мы в Иркутск, где ожидал нас доктор Кибер. Здесь испросили мы позволения генерал-губернатора Александра Степановича Лавинского посетить горячие ключи, находящиеся по ту сторону Байкала и доставившие нам некоторое облегчение от мучительного ревматизма, неизбежного следствия путешествий по полярным странам. Доктор Кибер, в описании возвратного пути его из Средне-Колымска, поместил свои наблюдения и собранные им сведения о Турусинских горячих ключах, и мне остается только заметить, что пользование тамошними водами замедлило наш возврат в Санктпетербург, куда мы приехали уже 15 августа 1824 года. Мичман Матюшкин и штурман Козьмин опередили нас тремя месяцами.

 

 

 

 

Экспедиция Ф. П. Врангеля и Ф. Ф. Матюшкина (1820—1824) составила целую эпоху в исследовании крайнего северо-востока Азии. Громадный вклад, в частности, сделан ею в отечественную этнографическую науку, в познание почти неизвестного ранее населения Колымского края и смежных районов современной Якутской АССР и Хабаровского края.

Врангель и Матюшкин принадлежали к блестящей плеяде морских офицеров — знаменитых путешественников первых десятилетий XIX века (Крузенштерна и Лисянского, Головнина и Ракорда, Беллинсгаузена и Лазарева, Литке и других). Благодаря трудам этих выдающихся деятелей отечественного флота Россия заняла в дальнем мореплавании и в научном исследовании океанов первое место, принадлежавшее до того Англии и Франции. Путешественники эти были не только замечательными мастерами своего дела, кораблевождения, но и разносторонне образованными и передовыми людьми своего времени, высоко гуманными, в лучшем смысле этого слова. Взгляды их ярче всего проявились в отношении к отсталому туземному населению посещенных ими уголков земного шара. Подавляющая масса иностранной литературы, повествующей о так называемых первобытных племенах, отличается ярко выраженным шовинизмом, грубым высокомерием и презрением к «дикарям», авторы ее преисполнены сознания своего расового превосходства над ними. Последствием этого было, естественно, и полное непонимание культуры, мировоззрения, психологии туземцев и жестокое обращение с ними. Различные «белые» — англичане, голландцы, испанцы, португальцы, — посещавшие Океанию, залили кровью открытые ими земли. Бесчинства, грабежи, насилия, убийства были столь обычны, что жители при приближении европейского судна прятали своих жен, детей, домашний скот. Даже такой просвещенный мореплаватель, как Кук, стрелял в туземцев без малейшей необходимости. Отечественные путешественники явились и тут резким исключением. История не знает случаев, когда они прибегнули бы к оружию на островах Океании. Отношение их к населению было всегда доброжелательным и по-настоящему гуманным. Эти традиционные черты, отличавшие русских мореплавателей, свойственны полностью и авторам «Путешествия». Исследуя глухие окраины Северо-востока, они проявили большой действенный интерес к населению, внимание к его положению и нуждам, зоркую наблюдательность ко всем этнографическим явлениям. Труд их дает, наряду с обстоятельным, порою первым в литературе описанием различных явлений материальной и духовной культуры, широкую картину жизни северо-восточных племен, бывших в то время едва ли не самыми отсталыми в стране. «Путешествие» содержит не мало ценных сведений и о разных, исчезнувших уже племенах, обитавших ранее в этих местах.

Со времени экспедиции Врангеля — Матюшкина наука сильно двинулась вперед. Последующие исследователи открыли и описали новые этнографические явления, осветили неизвестные ранее стороны культуры, внесли немало исправлений и дополнений в наблюдения старых путешественников. Особенно обогатилась этнография в советскую эпоху, характерную необычайным расцветом отечественной науки, проникновением советских ученых в самые глухие и недоступные ранее окраины, громадным интересом к национальному их населению, господством единственного подлинно научного, марксистско-ленинского метода в исследовательской работе. Но и в наши дни труды Ф. П. Врангеля и Ф. Ф. Маюшкина остаются ценным научным источником, выдающимся этнографическим описанием жизни и культуры заброшенного в ту пору населения крайнего северо-востока.

 

 

К коренному населению северо-восточной окраины Азии принадлежат следующие народности, в большинстве своем упомянутые, а частично и описанные в «Путешествии»: чукчи (луораветланы), коряки (нымыланы), камчадалы (ительмены), юкагиры (одулы), чуванцы (этели), алеуты (унанганы) и азиатские эскимосы — так называемая палеоазиатская группа северных народностей; тунгусы (эвенки) и ламуты (эвены) — северные тунгусо-маньчжуры {Первым приводится старое общепринятое в литературе название, в скобках — так называемое самоназвание. Многие из этих самоназваний являются чисто искусственными, не привились у населения и на очереди поэтому стоит вопрос об их пересмотре.}.

Чукчи — наиболее крупная народность. По переписи 1926 года их было 12 364 человека, из них 70% кочевых. Расселены они по побережью и во внутренних тундрах современного Чукотского национального округа и Нижне-Колымского района Якутской АССР, от низовьев реки Индигирки до Берингова пролива и далее к югу до реки Хотырка. Чукчи разделяются на две резко отличные одна от другой группы — кочевых оленеводов и оседлых («сидячих») морских охотников. Встречающееся у Врангеля (159) название «приморские» широко распространено в литературе и относится к оседлым чукчам (другое их название — «береговые»). Упоминаемые в «Путешествии» «носовые» чукчи (159) — оседлые зверобои, жители «Чукотского Носа», т. е. берегов Берингова пролива. Чукчи, особенно кочевые, были до революции наиболее изолированной и отсталой этнографической группой. Наименее из всех северных народностей соприкасаясь с русским населением, они испытали и минимальное воздействие русской культуры. Об этом свидетельствует между прочим и характерная деталь, подмеченная неоднократно Врангелем (295, 308) они не потребляли даже чая, являвшегося издавна, со времени соприкосновения с русскими, любимым напитком всех племен Севера. Воинственные и свободолюбивые чукчи не были полностью подчинены русским правительством. Независимость их отразилась и в дореволюционном законодательстве. Том IX Свода законов Российской Империй содержал особый раздел, относившийся к народам «не вполне покоренным»! Статьи 1254 и 1256 этого раздела гласили, что чукчи платят ясак, количеством и качеством, какой сами пожелают», а «управляются и судятся по собственным законам и обычаям и русскому закону подлежат только при убийстве или грабеже, совершенным на русской территории». Фактически чукчи не платили никогда ясака, вносили его лишь немногие богачи, торговавшие на русских ярмарках. Недоверие и вражда чукчей к русским, о которых неоднократно упоминают Врангель и Матюшкин, являлись несомненно последствием недавних, сохранившихся в памяти населения вооруженных столкновений их с русскими. Об угрюмом нраве, дикости, враждебности чукчей твердят единодушно и другие источники XVIII да и XIX столетий. Авторы «Путешествия», соприкоснувшись ближе с чукчами, внесли, однако, в эту характеристику существенную поправку. Оба они подчеркивают, что проявленное ими дружелюбие к чукчам встречало и у них такой же отклик (294—296, 303, 305, 306). Характерно, что аналогичное отношение отмечено спустя несколько лет и известным мореплавателем Литке [67] {Ссылки на источники даны путем указания в квадратных скобках порядкового номера списка литературы, помещенного в конце статьи (стр. 428—430). При ссылках на «Путешествие» всюду указываются в круглых скобках страницы настоящего издания. — Ред.}.

Коряки — ближайшие южные соседи чукчей — живут в северной части полуострова Камчатка и на прилетающих территориях азиатского материка. Всего их по переписи 1926 года 7434 человека. И они, как чукчи, разделяются на кочевых оленеводов (около 55%) и оседлых промышленников, хозяйство которых однако в отличие от чукотского представлено несколькими типами (рыболовецким, охотничьим, морским зверобойным).

Авторы «Путешествия» непосредственно с коряками не соприкасались (возможно лишь на Анюйской ярмарке) и лишь упоминают о них (176, 180, 217).

Камчадалы — остатки автохтонного населения полуострова Камчатка, всего по переписи 1926 года 814 человек. Живут они компактной массой в семи селениях на северо-западном (охотском) побережье полуострова. Камчадалы — типичная рыболовецкая оседлая народность. От этих потомков древних камчадалов, называвших себя ительменами, нужно отличать своеобразное по своему этническому происхождению и культуре население других районов полуострова, являющееся результатом смешения и взаимной ассимиляции ительменов с русскими, как первыми пришельцами, так и позднейшими переселенцами на Камчатку. Это население, сохранившее многочисленные элементы старой русской культуры, восприняло вместе с тем много и камчадальских (ительменских). Оно также именуется «камчадалами» и нередко причисляется ошибочно к ительменам.

С камчадалами (ительменами) экспедиция Врангеля, конечно, не соприкасалась и тоже только упоминает о них (229).

Юкагиры — многочисленная в прошлом народность, рассеянная на громадных пространствах крайнего северо-востока. В первой половине XVII века, когда русские проникли впервые с Лены на «дальние реки» (к востоку от нее), юкагиры жили на Яне, Индигирке, Алазее, Колыме, Анадыре, Гижиге и Пенжине. Многочисленные источники XVIII—XIX столетий говорят о непрерывном уменьшении численности юкагиров. Это являлось результатом и военных столкновений с соседними племенами (чукчами, коряками, ламутами, возможно тунгусами) и русскими завоевателями, и прогрессировавшего обнищания и вымирания отдельных групп этой народности. Наблюдалось и значительное смешение юкагиров с своими соседями — тунгусами, ламутами, чукчами, якутами, русскими. Ко времени Великой Октябрьской революции численность юкагиров не превышала около 1500 человек. Большая часть их жила в бассейне Колымы, на притоках ее Омолоне, Коркодоне и Ясачной, остальные в низовьях Индигирки, Алазеи и Яны. Колымские юкагиры были безоленными кочевыми охотниками-рыболовами, северные — имели оленей.

Врангель и Матюшкин часто соприкасались с юкагирами, особенно анюйскими и омолонскими, и уделили много места в «Путешествии» описанию их культуры и бедственного экономического состояния.

Чуванцы — небольшая этнографическая группа, близкая, видимо, по языку к юкагирам. Некоторые исследователи [Иохельсон, 52,56; Огородников, 74; Плотников, 83] считают чуванцев частью юкагиров, другие [Богораз, 33; Дьячков, 40] — самостоятельным племенем. Этот последний взгляд разделяли, видимо, и авторы «Путешествия». Во всяком случае нет никаких оснований относить чуванцев к «исчезнувшим» народам Севера, как это делают Богораз и вслед за ним Штернберг [84] и другие. Численность чуванцев, по переписи 1926 года, 707 человек, в том числе 312 кочевых. Живут они в тех же местах, которые указывает и «Путешествие», — в верхнем течении Анадыра, по правым его притокам Яблоновой и Ерополу, в междуречье Анадыра и Пенжины и по правым притокам Колымы — Малому Анюю и Омолону. Оседлые чуванцы — рыболовы, кочевые — оленеводы. Дополнительная, мало развитая отрасль хозяйства — охота. В процессе векового общения и смешения с соседями чуванцы утратили родной язык и ассимилировались в языковом, бытовом и хозяйственном отношении. Оседлые чуванцы обрусели, кочевые испытали влияние чукчей и коряков, но и те и другие называют себя чуванцами. Этнографически чуванцы совершенно не исследованы, тем ценнее разнообразные сведения, приведенные о них Врангелем и Матюшкиным (153, 176, 180, 217, 218, 227, 230, 277, 280, 286, 289, 305, 810).

Алеуты — малочисленная этнографическая группа, живущая на Командорских островах (острове Беринга и Медном). По переписи 1926 года алеутов всего 345 человек. Командорские алеуты были переселены на эти острова в начале XIX столетия известной Российско-Американской компанией с Алеутских островов. Большинство алеутов находится за пределами СССР, на Аляске и прилегающих островах. Участники экспедиции Врангеля с алеутами не соприкасались и никаких сведений о них не сообщили. Врангель упоминает о них в связи с дротиком, найденным чукчами в Чаунской губе (296), и при сопоставлении языка «загадочных» онкилонов с языком кадьякских (аляскинских алеутов (311).

Эскимосы азиатские — небольшая этнографическая группа, живущая в непосредственном соседстве с оседлыми чукчами, на побережье Берингова пролива, на прилегающих островах (Б. Диомид, Иттыгран и др.) и на острове Врангеля (с 1926 года). Численность азиатских эскимосов в 1938 году 1310 человек. Основная масса эскимосов (около 38 тысяч человек) обитает за пределами СССР — в Гренландии, на Аляске, на Баффиновой Земле, Лабрадоре, берегах Гудзонова залива, островах Канадского полярного архипелага, в низовьях реки Мекензи, на островах М. Диомид и св. Лаврентия. Эскимосы являются типичными арктическими морскими охотниками, создавшими весьма своеобразную культуру.

Термин «эскимосы» вошел в иностранную литературу еще в XVII столетии, но до конца XIX столетия применялся лишь к зарубежным эскимосам. Азиатские эскимосы, живущие в СССР, начиная с первого известия о них, сообщенного в челобитной Дежнева (1755 года), и до последнего десятилетия XIX столетия смешивались обычно с оседлыми (приморскими) чукчами и именовались «пешими» или «носовыми чукчами» {См. выше, стр. 412.}. Иногда их выделяли по чисто внешнему признаку («зубатости») и называли «зубатыми чукчами», т. е. считали опять-таки теми же чукчами (оседлыми). Объяснялось это обычаем эскимосов носить в прорезах нижней губы украшения (втулки или колюжины) из моржового зуба, камня или кости. На это обратили еще внимание и Дежнев в 1648 году и якутский казак Попов в 1711 году, описавшие эти втулки, как об этом вспоминает и Врангель в первой исторической главе «Путешествия» (49, 56). Обычай этот сохранился у аляскинских эскимосов еще в 80-х годах XIX столетия, у азиатских он исчез в результате соприкосновения с «белыми» (русскими) гораздо раньше. Иногда эскимосы СССР встречались также под названием анкалены (см. ниже), айванат и намолло. Словом «айванат» (восточные) называли эскимосов жившие западнее их оленные (кочевые) чукчи. Намолло — от корякского слова нымыл’у (поселянин, оседло живущий) — встречается у Литке [67], отметившего, между прочим, близость языка и некоторых элементов материальной культуры этих намоллов с «эскимами».

Введение в научный оборот термина «азиатские эскимосы» принадлежит известному исследователю Сибири С. Патканову, применившему его впервые в обработках первой всеобщей переписи населения 1897 года [82].

У Врангеля азиатские эскимосы фигурируют, видимо, под названием онкилоны (297, 311), являющимся искаженным чукотским словом анкален или анкалит (приморские). Так именовали кочевые чукчи эскимосов и своих оседлых соплеменников — сидячих чукчей. Достойно внимания, что автор дважды упоминает об известной близости (и языковой и этнической) онкилонов с «гренландцами», т. е. зарубежными эскимосами.

Тунгусо-маньчжурская группа народностей представлена на крайнем северо-востоке, как упоминалось, тунгусами и ламутами.

Тунгусы — самый крупный из так называемых малых народов Севера, насчитывавший в 1926 году около 40 тыс. Расселены они на громадной территории Сибири и Дальнего Востока, от правобережья Иртыша и Оби на западе, до Охотского моря и Сахалина на востоке. Большинство тунгусов сосредоточено в лесной зоне и является типичными кочевыми таежными охотниками с подсобным (ездовым) оленеводством. Лишь отдельные тунгусские группы, главным образом между Енисеем и Оленеком, являются тундровыми кочевниками — оленеводами.

Ламуты — родственны тунгусам и этнически и по своей культуре. Расселены они на северо-востоке Якутии и Дальнего Востока, между Леной и Охотским морем. На юге они доходят до Оймяконского плоскогорья, правобережья Алдана и верховья реки Улья, впадающей в Охотское море, на севере — до побережья Ледовитого океана. Живут они севернее тунгусов, но соприкасаются с ними в ряде районов. Большинство ламутов — обитатели горнотаежных областей и ведут однотипное с тунгусским охотничье-оленеводческое кочевое хозяйство, некоторая часть населяет тундры между Леной и Колымой и занимается оленеводством, третьи (охотские) — оседлые рыболовы и морские охотники. Во многих районах расселения ламутов их смешивали обычно с тунгусами.

Врангель и Матюшкин упоминают в своем «Путешествии» и о тунгусах и о ламутах, однако большинство встреченных ими групп относилось, видимо, к ламутам. Это нужно признать касательно «тунгусов» Колымы с ее притоками (Омолоном и Анюями), быть может Алазеи, Индигирки, отчасти Яны, которые причислялись к ламутам уже русскими источниками XVII столетия. Настоящих тунгусов Врангель наблюдал, вероятно, на своем пути из Якутска в Нижне-Колымск, в частности, в районе Алдана.

Помимо перечисленных известных и в современности народов крайнего северо-востока {Что касается западных племен, то под упоминаемыми в исторической части «Путешествия» остяками следует в одних случаях (59) понимать действительно остяков (хантов), в других, поскольку речь идет о Туруханском районе (46), — кетов; под самоедами и собственно самоедов-ненцев (46, 58—60) и возможно энцев — енисейских самоедов (46).}, «Путешествие» содержит указания на ряд исчезнувших и совершенно неизвестных этнографических групп (56, 80, 217, 312). Сложные исторические судьбы автохтонов северо-востока, выразившиеся и в неоднократных передвижениях населения, и во внутренних междоусобиях, и в столкновениях с русскими, и в процессах смешения друг с другом и с русскими, и в гибели от голодовок и эпидемий и пр., способствовали несомненно дроблению и мельчанию отдельных групп, а иногда и полному их этническому или даже физическому исчезновению. Кроме того, многие из упоминаемых групп, как например, пеекели, крохаи, кыхымке и т. д. (55—56, 80 и др.), принадлежат отнюдь не к каким-либо особым этническим образованиям, а являются несомненно, как показал в ряде случаев акад. Л. С. Берг [16], чисто местными, локальными названиями, подразделений более крупных племен (тех же чукчей, эскимосов и пр.).

Здесь я остановлюсь лишь на нескольких таких группах.

Ходынцы — по русским источникам XVII и начала XVIII столетий жили в непосредственном соседстве с чуванцами, по Б. Анюю, Омолояу и Анадырю. Некоторые исследователи считали их, аналогично чуванцам, особым племенем, другие частью юкагиров, третьи отождествляли ходынцев с чуванцами. Врангель вспоминает о ходынцах только в исторической главе своего труда [50]. Отсутствие — при большой наблюдательности автора — какого-либо упоминания о них в описании самого путешествия позволяет сделать вывод, что уже в 20-х годах XIX столетия ходынцев не было ни на Омолоне, ни на Анюе.

Омоки — занимали в XVII столетии, по сообщениям русских источников, обширные территории по Яне, Индигирке, Алазее. Об этом же свидетельствуют многочисленные остатки древних поселений и предания, сохранившиеся у юкагиров. Литература насчитывает несколько мнений и относительно омоков. Одно из них [Трифонов, 101] признает их самостоятельным племенем, отличным от юкагиров; другое [Аргентов, 5, 8; Геденштром, 37; Иохельсон, 52, 56] считает юкагиров; потомками, остатками исчезнувших омоков; третье [участник экспедиции Врангеля доктор Кибер, 61] находит, что омоки являлись подразделением юкагиров.

Врангель и Матюшкин неоднократно упоминают об омоках (136, 212, 217—218, 241, 276, 310), отмечают их былую многочисленность и высказывают предположение, что омоки были в свое время оседлыми рыболовами-охотниками.

Уже в период экспедиции Врангеля омоки считались вымершим или исчезнувшим племенем. Это общераспространенное до настоящего времени мнение было подкреплено, уже после революции, такими авторитетами в области этнографии крайнего востока, как Богораз и Иохельсон [см., в частности, их малообоснованную полемику с Плотниковым в 1925 году, 84]. Между тем внимательное ознакомление с источниками, особенно советскими, позволяет усумниться в приведенном утверждении. Чуванец Г. Дьячков, автор исключительно ценного описания о своем родном Анадырском крае [40], сообщал в 1889—1890 гг., что анадырские юкагиры являются в действительности колымскими (омолонскими и анюйскими) омоками, перебравшимися с Колымы на Анадырь и значительно уменьшившимися в своей численности. Следующее, косвенное, правда, сообщение об омоках приводят административные источники бывш. Якутской губернии, указывающие, что некоторые роды юкагиров бывш. Колымского уезда назывались омотскими или омокскими [95]. И, наконец, на съезд мaлыx народностей Севера, созванный в Якутске в 1927 году, явился представитель омоков Е. К. Катаев. Из сообщения его известному якутскому историку и этнографу Г. А. Попову видно, что омоки, живущие в количестве 500 человек в нижнем и среднем течении Алазеи, сами называют себя этим именем и считают себя отдельным народом от соседей — юкагиров, ламутов, тунгусов и чукчей. Занимаются они оленеводством, охотой и рыболовством и ведут кочевой образ жизни. Опубликованный Поповым [86] опрос Катаева содержит много весьма интересных этнографических сведений об омоках. Трудно, конечно, предположить, что появившиеся на арене советской жизни алазейские омоки являются действительно потомками загадочного племени XVII столетия. Вызывает, по ряду соображений, сомнение в своем автохтонном происхождении самое самоназвание «омоки». Небезинтересно и то обстоятельство, что русские старожилы-кодымчане сообщают, что термином «омук» (якутское «омук» — племя, иноплеменник, юкагирское «омо», «омок» — род, племя) принято называть на Колыме и тунгусов, и ламутов, и юкагиров, кочующих в северо-западных тундрах, от Колымы до Алазеи. Налицо, однако, перед советским исследователем факт существования весьма интересной и значительной (по северным масштабам) этнографической группы, подлежащей, конечно, дальнейшему изучению.

Шелаги — неизвестная этнографическая группа, обитавшая, видимо, по полярному побережью и на прилегающих островах к востоку от мыса Шелагский, который и получил от нее это название. Русские застали еще шелагов в первые десятилетия XVIII столетия и считали их частью чукчей — чукотским родом или чукчами-шелагами [Берг 16; Богораз, 33], об этом вспоминает историческая глава «Путешествия» (54, 55). По сообщению Врангеля (295), встретившегося с чукчей, считавшим себя потомком древних шелагов, чукчи называли их чаванами, откуда произошло, между прочим, название современной Чаунской губы и реки Чаун [об этом пишет и Богораз, 33]. Другие, приводимые Врангелем, чукотские наименования шелагов — чауаджан и чарача (310) также связываются с названиями этой реки и губы. Участник экспедиции Врангеля доктор Кибер передает, что шелаги населяли окрестности Шелагского мыса и Чаунской губы и ушли оттуда на восток [63]. Врангель считал шелагов кочевыми оленеводами и предполагал вместе с Матюшкиным и Кибером, что они погибли в войнах с юкагирами и тунгусами (212, 217); по мнению Богораза, они были приморскими охотниками [33]. Что касается вопроса об этнической принадлежности, шелагов, то нет никаких оснований считать их «от одного корня с тунгусами» (310) или одним из юкагирских родов [Иохельсон, 52, 56]. Неубедительны и соображения Богораза, искусственно разделяющего шелагов и чаванов и сближающего чаванов с чуванцами [33]. Шелаги-чаваны, видимо, оторвавшаяся от основной массы своего народа восточная группа чукчей. Возможно, что какая-то группа шелагов-чаванов попала в древние времена на современный остров Врангеля. Чукотское предание о таком переселении (296) подтверждается в какой-то степени интересным сообщением Минеева о найденных в 1937 году на этом острове останках старинного поселения.

Анаулы — по многочисленным русским источникам, начиная от Дежнева, жили в XVII веке по среднему и Нижнему течению Анадыря почти до самого моря. Впоследствии они были частично истреблены в войнах, частично ушли на запад к корякам и смешались с ними. Неосновательно мнение Иохельсона [56], считавшего анаулов (агаюилов, по Врангелю, 217) ветвью юкагиров. Это, как более убедительно полагает Огородников, была либо самостоятельная этнографическая группа («племя»), либо северо-восточная часть коряков [74].

 

 

Подавляющее большинство перечисленных народов крайнего северо-востока относится, по общепринятой до настоящего времени классификации северных народностей {Классификация эта, в основе своей лингвистическая, распределяет малые народы Севера на четыре группы: 1) финно-угорскую, 2) самоедскую (ненцы являются лишь частью ее), 3) тунгусо-маньчжурскую, состоящую из северной и южной ветвей, и 4) палеоазиатскую. Деление это отнюдь не отражает ни происхождение, ни этнических связей, отнесенных к этим группам народностей.}, к особой, очень условной, группе так называемых п_а_л_е_о_а_з_и_а_т_о_в. Термин этот, предложенный в середине XIX столетия акад. Л. Шренком и прочно вошедший в научный обиход, заменил собою пресловутых «гиперборейцев» (так называли раньше арктические народности). В группе палеоазиатов объединены, со времени Шренка, десять разных народностей, которые по своему физическому типу, языку и пр. стоят особняком среди других сибирских народов и не могут быть поэтому отнесены ни к одной из остальных групп. Основанием для выделения палеоазиатов послужили Шренку, помимо их этническо-языковой обособленности, также географическое расселение (на окраинах Азии) и предположение о реликтовом характере этих народностей. Палеоазиаты, по мнению Шренка, «это лишь остатки некогда многочисленных, распространенных и разветвленных племен, так сказать, выходы пластов более древней этнографической формации, над которою вследствие неоднократно повторявшихся наплывов отложились новые формации» [103]. Независимо от неприемлемости при построении научной классификации отрицательных признаков (невозможность включения данных элементов в другие группы) нужно отметить неудовлетворительность и остальных оснований — и «окраинною расселения», как чисто внешнего и к тому же не выдержанного Шренком признака, и предположения о реликтовом характере «палеоазиатов». В итоге в эту группу попали в большинстве своем совершенно самостоятельные, лишенные генетической общности, языкового родства и пр. шесть народов, обитающих в смежных районах крайнего северо-востока (чукчи, коряки, камчадалы, юкагиры, эскимосы, алеуты), две, расселенные на юге Дальнего Востока (гиляки, айны), и одна, живущая на Енисее (кеты или «енисейские остяки»).

Позднейшие исследования, особенно относящиеся к советской эпохе, установили полную условность этой классификации.

Предположения об этническом родстве отдельных палеоазиатов возможны лишь в отношении чукчей и коряков (быть может и эскимосов), с одной стороны, и юкагиров и чуванцев, с другой. Гиляки, о происхождении которых существует несколько исключающих одно другое мнений, отличаются от прочих палеоазиатов своей материальной культурой, а в языковом отношении близки американским народностям. Отсутствуют основания и для причисления к палеоазиатам кетов, родственных, видимо, этнически различным самоедским группам, обитавшим в исторические времена на юге Красноярского края (где некогда жили и кеты), а впоследствии исчезнувшим (асаны, арины, котты) и отюрченным (качинцы, сагайцы, койбалы и кызыльцы, вошедшие ныне в хакасскую народность, современные карагасы). Еще более невыяснен этногенез айнов, совершенно обособленных от палеоазиатов и относимых и к монгольской, и к кавказской, и к австронезийской группе. Кеты и айны исключаются поэтому многими современными этнографами из группы палеоазиатов. Опровергнуто также и историческое основание выделения этой группы, и место отдельных палеоазиатов в общей системе сибирских народов не выяснено до сих пор.

Советские лингвисты различают внутри палеоазиатов следующие родственные в языковом отношении группы:

чукотскую или чукотско-корякскую, куда входят чукчи, коряки и камчадалы (ительмены);

эскимосскую, объединяющую эскимосов и алеутов.

Юкагиры почти совсем утратили родной язык и относятся в этом отношении к русским, чукчам, ламутам, аналогично чуванцы — к русским, чукчам и корякам. Гиляки представляют совершенно обособленную группу.

Сохранившаяся на протяжении ста лет классификация сибирских народностей отражала в свое время состояние изученности этих народов. Предисторическое прошлое их было исследовано очень мало, особенно в антропологическом и археологическом отношении: не известны ни пути миграции, ни эпохи заселения территорий Крайнего Севера теми или иными этническими группами, не исследованы взаимные культурные связи, не выяснены, словом, основные вопросы этногенеза.

Сложные проблемы этногенеза народов Севера впервые разрабатываются советскими учеными. Исследования их устанавливают следующие положения, очень общего пока еще характера.

В эпоху русского завоевания Сибири северные этнические образования сложились уже в большинстве своем, каждая в отдельности, в определенное, отграниченное от других (соседей), культурно-историческое единство («племя», «этнографическая группа»). Единство это складывалось из отдельных родов, которые занимали вполне определенные, им самим хорошо известные территории, вели однотипное хозяйство и были связаны общим языком, культом, этническим самосознанием. Современные малые народы Севера являются, таким образом, результатом длительного и сложного этногенетическюго процесса. Они сформировались в самостоятельные этнические образования — в том виде, как их застала писанная история, — в результате процессов смещения и взаимовлияния разных древнейших насельников Севера, примыкающих по своей культуре к некоторым современным «палеоазиатам», как между собою, так и с позднейшими пришельцами с юга.

Обоащаясь к палеоазиатам, нужно сказать, что археологические, этнографические и лингвистические изыскания последних лет устанавливают известное культурное, а, быть может, и этническое родство между чукчами, коряками и эскимосами и приводят к предположению об общем происхождении их от древнейших обитателей побережий Ледовитого океана. Эти «праэскимосы» создали так называемую берингоморскую культуру полярных морских охотников. Найденные в 1932 году в нескольких пунктах (мысы Северный и Дежнева, сел. Инчоун) предметы берингоморской культуры и последующие работы С. И. Руденко на Чукотском полуострове (1945) и А. П. Окладникова у мыса Баранова (1946) показывают, что предки современных эскимосов были расселены и на побережье Ледовитого океана до Колымы. Это подтверждается и остатками старинных жилищ (о них упоминает и Врангель), и фольклорным материалом, и данными топонимики. Следы этой древнейшей культуры морских охотников эскимоидного типа прослеживаются и далеко на западе, на территории расселения современных ненцев (полуостров Ямал, Тазовская губа). Очевидно и там существовала некогда эта своеобразная культура оседлого полярного населения, сменившаяся позднее культурой кочевых оленеводов (на западе ненцев, на востоке чукчей). Лингвистические изыскания тоже устанавливают некоторую общность словарного материала самоедских языков (ненецкого, энецкого, нганасанского) с палеоазиатскими (чукотским, корякским, эскимосским). Что касается, в частности, приморских чукчей, то некоторые данные в области материальной культуры, религиозных представлений и языка позволяют предполагать, что они образорались в результате слияния части чукчей с прибрежными эскимосами. Вопрос о происхождении и взаимоотношении в древности алеутов и эскимосов не выяснен. Одно, ведущее свое начало еще от Штеллера и представленное впоследствии Вениаминовым, Л. Шренком, В. Богоразом и другими, мнение придерживается азиатского происхождения алеутов. Аналогично этому и азиатские эскимосы считаются остатками эскимосов, перешедших в Америку по суше, соединявшей в конце четвертичного периода оба материка. Другие ученые (Иохельсон и другие) приписывают и эскимосам и алеутам американское происхождение. Во всяком случае этнографические и языковые данные подтверждают известную близость алеутской и эскимосской культуры; налицо также известное родство алеутской и палеоазиатской культуры, с одной стороны, и алеутской и индейской, с другой. Все это позволяет говорить об этнической общности в прошлом палеоазиатов северо-восточной Сибири с индейцами Северной Америки.

Аналогичны изыскания советских исследователей в области этногенеза другой, тунгусо-маньчжурской части населения крайнего северо-востока. Формирование тунгусов происходило, предположительно, в области верхней Лены и Ангары (Прибайкалье), на основе смешения пришлых прапредков, — близких к монголам выходцев с юга Восточной Азии, и древнейшего неолитического населения новых мест их обитания — разных палеосибирских племен. В последующую историческую эпоху произошло расселение пратунгусов к северу, востоку и северо-востоку от Прибайкалья. На крайнем северо-востоке имело, видимо, место образование ламутского этноса в результате смешения тунгусских и юкагирских элементов.

Подверглась, в свете новейших советских исследований, пересмотру и господствовавшая ранее упрощенная теория южного происхождения (переселения) якутов. Образование якутской народности рассматривается в настоящее время, как результат сложного процесса смешения пришлых с юга (из Прибайкалья и Приамурья) тюрко-монгольских племен с автохтонами новых мест расселения — пратунгусскими и, возможно, некоторыми палеосибирскими компонентами.

Эти охарактеризованные в самых общих чертах положения, к которым пришли советские ученые (А. М. Золотарев, А. П. Окладников, Г. Н. Прокофьев, С. А. Токарев, В. Н. Чернецов и др.), закладывают только первые основы предистории северных народностей. Общие проблемы этногенеза далеки еще от разрешения, но разработка частных вопросов этнологии дала уже большие положительные результаты, как для определения ближайших задач дальнейших исследований, так и для опровержения ряда антинаучных и реакционных так называемых «геополитических теорий» (финских, японских и др.).

Дальнейшая совместная работа советских этнографов, лингвистов, историков, археологов, антропологов разрешит сложные вопросы сибирского этногенеза.

 

 

Я уже упоминал об этнографической ценности «Путешествия». Высокая образованность Врангеля и Матюшкина, разносторонний интерес к исследуемой стране, острая наблюдательность дали в общем итоге выдающееся описание населения Колымы и смежных районов. Многие наблюдения, выводы и характеристики, сделанные авторами «Путешествия» и относящиеся к самым различным сторонам жизни северных народностей, поражают исключительной меткостью, глубиной оценок-обобщений и сохранили свое значение до самой советской эпохи. Ограничусь в этом отношении немногими, наиболее яркими примерами.

В ту пору, да и много позже, у северных племен широко бытовали самые примитивные формы материальной культуры. Материалом для изготовления средств труда служили камень, кость, рог, дерево, для пошивки одежды и обуви — звериные шкуры; широко бытовали жилища полуподземные или сооруженные из тех же шкур, долбленые и кожаные лодки; костер был у многих единственным источником отопления и освещения; главными орудиями добычи промысловых животных являлись лук и стрелы, гарпун, острога и уда, всевозможные пассивные, по своему назначению, ловушки. Все эти различные элементы материальной культуры носили первобытный характер, но были вместе с тем замечательным культурным завоеванием народов Севера. При весьма низком общекультурном уровне они проявили высокую изобретательность в устроении своей жизни и выработали исключительно приспособленные к суровым условиям Севера формы культуры. Именно такую, разностороннюю и исторически верную оценку культуры северных народностей встречаем мы у Матюшкина в его рассуждении о туземных способах охоты (225).

Не мало примеров правильного понимания и объяснения некоторых явлений социального порядка находим и у Врангеля. Говоря, например, о делении чукчей на оседлых охотников и кочевых оленеводов, Врангель поясняет: «Оба племени живут в хорошем согласии и взаимно снабжают одно другое жизненными потребностями. Береговые чукчи доставляют кочующим китовые ребра и китовое мясо, моржовые ремни, жир, а взамен получают оленьи кожи и готовые платья». Трудно встретить в старой литературе лучшее объяснение того явления, которое служит в сибирской этнографии классической иллюстрацией ранней формы общественного разделения труда и возникающего на этой почве обмена.

Много внимания уделено в «Путешествии» хозяйству и общему экономическому положению населения. Авторам удалось — просто и наглядно — показать всю специфику того промыслового производства, которое известно науке как «присваивающая» или «собирательская» форма хозяйства и свойственно самым ранним ступеням развития человеческого общества. Вся жизнь северных народностей состояла, по наблюдениям путешественников, в напряженной и непрестанной борьбе за существование, причем исход этой борьбы зависел полностью от состояния промысловых ресурсов — хода рыбы, миграции дикого оленя или моржа и пр. (130, 140, 146, 150 и др.). Замечательные по силе и яркости страницы посвящены изображению голодных бедствий населения, неизбежно повторявшихся каждой весной, когда отсутствовали доступные людям ресурсы питания. К описанию этих бедствий постоянно возвращаются и Врангель (140, 142, 154, 156, 225, 273) и Матюшкин (227, 228, 288, 291). «Три такие ужасные весны прожил я здесь и теперь еще с содроганием представляю себе плачевную картину голода и нищеты, которой, хотя был свидетелем, описать не в силах», — вспоминает Врангель о своем пребывании на Колыме (142). Описанная Матюшкиным картина неудачного промысла дикого оленя на Анюе и наступившего в результате «всеобщего уныния и отчаяния» (227) является одним из самых сильных мест «Путешествия».

Широко показана и торговля, носившая и на Колыме характерные черты известного северного неэквивалентного обмена и бывшая одним из сильнейших факторов эксплоатации и разорения северных народностей. Многочисленными примерами иллюстрируют авторы неудовлетворительное снабжение края предметами первой необходимости, обирательство и спаивание населения, огромные барыши купечества от обменных операций с пушниной (102, 157, 158 и др.).

Таков в самых общих чертах вклад, сделанный экспедицией Врангеля в познание населения крайнего северо-востока Азии.

 

 

Последующие десятилетия XIX столетия внесли мало нового в изучение дальнего северо-востока. Отдаленная и глухая окраина с ее совершенно неизведанными богатствами не привлекала внимания ни правительства ни промышленного капитала. Оживление сибирской этнографии, наступившее в середине XIX столетия в связи с образованием Русского географического общества и экспедиционной деятельностью Академии Наук, тоже не коснулось Колымского края. Правительственные и общественно-научные интересы сосредоточились в это и последующее время на вновь обретенных старинных русских землях — Приамурье, Уссурийском крае, Приморье, Сахалине.

К пятидесятым годам относится миссионерская деятельность А. И. Аргентова в приколымских районах. Им опубликовано несколько работ [3—9], содержащих новые этнографические данные о чукчах {Настоящая часть очерка не ставит своей задачей дать хотя бы краткий обзор этнографического изучения народов северо-востока и соответствующей библиографии. Автор ограничивается упоминанием лишь о важнейших этапах этого изучения, притом относящихся только к тем из этих народов, которые описаны в «Путешествии». Не приводятся поэтому работы, касающиеся коряков, камчадалов, эскимосов и алеутов и хотя бы затрагивающие чукчей или юкагиров и пр., но лишенные существенного значения.}.

Одним из немногих, крупных по своему значению, событий в истории исследования народов крайнего северо-востока была экспедиция Г. Майделя, посетившая в 1868—1879 гг. бывш. Колымский округ, районы обоих Анюев, Анадыря и Гижиги. Экспедиция эта, преследовала, главным образом, административные цели (урегулирование отношений с чукчами), но собрала весьма ценный и разнообразный этнографический материал по всем племенам, с которыми соприкасался Врангель, во многом дополняющий «Путешествие» и опубликованный Майделем [68].

Выдающимся по своим масштабам начинанием в области исследования населения северо-востока была известная Якутская так называемая сибирская экспедиция, предпринятая Восточно-Сибирским отделом Географического общества на средства И. М. Сибирякова в 1894—1896 гг. Блестящая по составу своих участников, в большинстве своем политических ссыльных (В. Г. Богораз, Н. А. Виташевский, В. М. Ионов, В. И. Иохельсон, Ф. Я. Кон, И. И. Майнов, Э. К. Пекарский, С. В. Ястремский и др.), экспедиция эта положила начало подлинно научному всестороннему изучению малых народов Якутии. В. Г. Богоразом, в частности, были подробно исследованы чукчи, чуванцы и ламуты [30], a В. И. Иохельсоком — юкагиры и тунгусы [53, 54]. Издание «Трудов Якутской экспедиции», рассчитанное на 13 крупных томов, было осуществлено лишь в ничтожной мере [Азадовский, I; Николаев, 72; см. также Известия Вост.— Сиб. отд. Рус. геогр. общ., т. XXVII, 1896 г. No 1 и 2; т. XXVIII, 1897 г., No 1 и 3; т. XXIX, 1898 г., No 3].

Инициатива И. М. Сибирякова была продолжена в 1900—1902 гг. Северо-тихоокеанской, так называемой Джезуповской экспедицией американского Музея естественных наук (в Нью-Йорке). Исследование народов крайнего северо-востока Азии было поручено крупнейшим русским ученым В. Г. Богоразу и В. И. Иохельсону, справедливо считающимся лучшими знатоками палеоазиатов. Ими исполнены были большие этнографические, антропологические и лингвистические изыскания на Чукотке, Анадыре, Камчатке и Гижиге. В результате появились замечательные монографии Богораза о чукчах [33] и Иохельсона о коряках и юкагирах [55, 56], освещающие материальную культуру, социальную организацию и религиозные представления этих народов.

Из последующих немногих исследований Колымского края и смежных районов наибольший интерес представляют работы С. А. Бутурлина и Н. Ф. Каллиникова {Интересны в некоторых отношениях и труды участников золотопромышленной экспедиции 1900 г. К. И. Богдановича [26] и И. Н. Акифьева [2], но приводимые ими сведения относятся лишь к берингоморским чукчам.}.

Экспедиция С. А. Бутурлина, крупнейшего знатока Крайнего Севера и выдающегося деятеля в области социалистическое строительства у малых народов, посетила в 1905 г. Колыму, Яну и Алазею и подробно обследовала население этих бассейнов. Опубликованный отчет С. А. Бутурлина [35] содержит подробное, преимущественно экономическое описание положения народностей Колымы (главным образом юкагиров и ламутов, отчасти алазейских чукчей и тунгусов), но приводит и много этнографических сведений о промыслах и кустарных занятиях населения.

Штабс-капитан Н. Ф. Каллиников провел два года (1907—1909) на Чукотском полуострове для обследования его естественно-экономических условий и проявил себя как исключительно внимательный и добросовестный наблюдатель. Талантливая книга его [59] богата разнообразным и ценным этнографическим материалом о чукчах, причем некоторые факты впервые освещены автором. Пять ее глав посвящены описанию населения и приводят замечательное по точности наблюдений описание жилища, утвари, одежды, «внутреннего быта», под которым автор разумеет социальные (семейные в частности) отношения и домашнюю жизнь, религии, промыслов и техники.

Некоторые сведения о туземном населении содержит отчет геолога И. П. Толмачева, руководителя Чукотской экспедиции 1909 г., исследовавшей полярное побережье от устья Колымы до Берингова пролива [100].

Таков краткий обзор наиболее значительных исследований малых народов Колымы, осуществленных до революции. Надо отметить, что при всей ценности этого дореволюционного наследия большинство упомянутых работ носило формально описательный характер, свойственный вообще старой этнографии, причем главное внимание уделялось материальной культуре, а не явлениям социального порядка. За редкими исключениями весьма детальные сведения о технике, жилище, инвентаре и пр. не сопровождались экономическим и историко-культурным анализом, игнорировались вопросы о хозяйственных укладах, о социальных, в частности производственных отношениях и т. д. Более заметный интерес к социальным явлениям и стремление к теоретическим обобщениям наблюдались у тех исследователей, судьбы которых оказались связанными с местным населением в результате их революционной деятельности. В числе таких политических сыльных-этнографов следует прежде всего отметить В. Г. Богораза и В. И. Иохельсона. Однако присущая им народническая идеология не могла не наложить яркого отпечатка на их работы, страдающие крупными ошибками в методологическом отношении. Исследователи эти обходили такие вопросы социально-экономического порядка, как развивавшееся у малых народов имущественное и социальное расслоение, распад древних первобытно-общинных отношений, и идеализировали общественные формы, бытовавшие у этих народов. По справедливому признанию самого Богораза, относящемуся уже к 1930 г., «этнографы до сих пор проходят мимо явлений классового расслоения в пределах натурального хозяйства и просто не видят их, страдая каким-то специальным этнографическим дальтонизмом» [28].

 

 

Приведенные выше источники, относящиеся ко времени с середины XIX столетия до второго десятилетия XX столетия свидетельствуют о крайне тяжелом положении малых народов Колымского края на протяженна этого периода.

Подробно описанное Врангелем в 1820—1823 гг. печальное состояние населения в последующие сто лет еще более ухудшилось, причем достигло особой остроты в последние предреволюционные годы.

Упомянутые отчеты экспедиций, многочисленные сообщения столичной и местной периодической печати, официальные источники неизменно передавали о бедствиях, постигавших юкагиров, ламугов, чукчей, чуванцев и показывали причины их обнищания и вымирания. Одною из них было неуклонное падение промыслов и оленеводства — этой основы существования северных народов. Подорваны были запасы не только ценного пушного зверя, что наблюдалось уже в XVII—XVIII столетиях, но и таких имеющих громадное потребительское значение ресурсов, как рыба и мясо-шкурные (парнокопытные) животные. Катастрофически падал и морской зверобойный промысел в результате начавшегося в середине XIX столетия хищнического истребления главнейших объектов промысла (китов и моржей) американскими промышленниками. Оленеводство испытывало громадные потери от волков и эпизоотии, обнищавшие оленеводы вынуждены были проедать остатки своих стад. Еще неустойчивее было собаководство, этот единственный у большинства оседлых источник транспорта.

Население испытывало постоянные голодовки. В не менее сильных, чем Врангель, словах описывал Бутурлин [35] спустя восемьдесят лет страшные бедствия колымских ламутов и юкагиров и чаунских и омолонских чукчей. Обнищание их достигло к тому времени последних пределов. Не было рыболовных сетей и боеприпасов, огнестрельное оружие было изношено до крайности, охотники за отсутствием теплой одежды выходили на промысел поочереди. От голодной смерти гибли целые семьи юкагиров, ламутов, чукчей; сибирские газеты сообщали о случаях людоедства и самоубийства от голода. Особенно тяжело было положение колымских юкагиров, бесскотных кочевников, лишенных даже ездовых собак. Хозяйство таких, по этнографической терминологии, «пеших охотников» было исключительно нищенским даже на общем фоне нищеты туземцев Севера.

Значительно усилилась внеэкономическая и торговая эксплоатация населения. Ясак выколачивался нещадно: Бутурлин сообщал, как за недоимки местные власти продавали последнее имущество юкагиров. Охотники были закабалены наследственными долгами, переходившими из поколения в поколение. К тяжелой внешней эксплоатации присоединялась еще внутренняя — со стороны выросших в туземной среде «кулаков» — торговых посредников.

В приморских районах крайнего северо-востока процветало американское нелегальное хищничество: промысел морских зверей в территориальных водах, разработка ископаемых богатств, контрабандная торговля спиртом. Американцы заливали ромом и спиртом Чукотку, вывозя оттуда пушнину, китовый ус, моржовый клык, живых оленей и собак.

Физическое состояние населения было, естественно, очень неблагоприятно. Помимо различных заболеваний, связанных с суровыми условиями промыслов и антигигиеническим бытом (ревматических, легочных, глазных, накожных и пр.), оно страдало часто от массовых эпидемий (оспы, кори и пр.) {Здесь надо отметить попутно часто встречающееся в дореволюционной литературе, в том числе и в «Путешествии» (134, 218), ошибочное мнение о распространенности у северных народностей венерических болезней. Предпринятые в советскую эпоху медико-санитарные исследования опровергли это предположение. В действительности венерические заболевания встречались лишь в местах соприкосновения туземцев с моряками, преимущественно теми же американцами.}.

Такова в общих чертах печальная картина заброшенного населения Колымы, веками остававшегося на чрезвычайно низком культурном уровне.

Действительно сильным прогрессивным фактором в жизни северных народностей было культурное влияние русского старожильческого населения, неоднократно подчеркнутое еще Врангелем и Матюшкиным (180, 218—219, 229 и др.). Благодаря этому влиянию в быт северных народностей проникали совершенно новые формы культуры. От русских народы Севера восприняли зачатки земледелия и домашнего скотоводства, получили от них новые средства труда, домашний инвентарь, узнали новое жилище (рубленую избу русского типа), пищу, одежду. Общение, иногда очень близкое, с русскими способствовало смягчению нравов, распространению русской речи, некоторых культурных навыков в быту. Влияние это было, однако, очень ограниченным — распространялось только на непосредственно соприкасавшиеся с русскими старожилами, преимущественно оседлые группы чуванцев, юкагиров, ламутов. Широкие неограниченные возможности такого влияния открыла только Великая Октябрьская социалистическая революция, навсегда освободившая малые народы Севера от колониального рабства, нищеты и невежества.

 

 

«Живой музей» чрезвычайно отсталых народов крайнего северо-востока явился исключительно благодарным поприщем для советской этнографической науки, обогатившейся совершенно новой методологией и тематикой исследований, поставившей себе и иные задачи.

Советские ученые оценили в полной мере громадный теоретический интерес, который представляли народы Севера для разрешения важнейших вопросов истории человеческого общества и развития его культуры. Они сделали предметом своих исследований весь жизненный комплекс народов Севера — все явления материальной, социальной и духовной культуры: производство и хозяйство, домашний быт, экономические связи и уклады хозяйства, социальную структуру и общественные отношения, нормы обычного права, религиозные представления, фольклор, прикладное искусство.

Говоря об исследованиях автохтонного населения крайнего северо-востока, нельзя ограничиться освещением деятельности только специалистов-этнографов. Большой вклад сделан в этом отношении научными работниками самых разнообразных специальностей, участвовавшими в различных исследованиях этого края, преимущественно его производительных сил (биологами-ихтиологами, зоологами, охотоведами, зоотехниками, геологами, географами, экономистами), руководящими партийными и советскими работниками. Нужно также сказать предварительно о громадном значении для изучения этого населения состоявшейся в 1926—1927 гг. переписи Крайнего Севера СССР. Единственная в мировой практике перепись эта дала впервые науке богатейший материал по демографии, технике и экономике народов Севера, торговым их связям и пр. [87].

Наиболее крупный вклад сделан советскими исследователями в этнографию чукчей и коряков, наименее изученных в прошлом, несмотря на наличие упомянутых выше трудов Богораза [33] и Иохельсона [55] {Нижеследующий краткий обзор работ, относящихся к народам крайнего северо-востока, не носит, само собою разумеется, исчерпывающего характера. Приведены лишь главные, наиболее существенные труды или малоизвестные сообщения о новых этнографических фактах. Без ссылок на список литературы, за редким исключением, приводятся фамилии авторов неопубликованных работ.}.

По этнографии чукчей, в частности, заслуживают внимание работы И. В. Друри [39, 39а] и П. Н. Орловского [80, 81] об оленеводстве и Г. П. Нечипоренко [71] и М. П. Розанова [88] о промыслах моржа, этих основных источниках существования населения. Сведения общего, преимущественно экономического характера дают работы С. М. Беликова [14, 15], А. И. Караева [60], А. Б. Марголина [69], Я. Ф. Самарина [89]. Обширный, чрезвычайно ценный и разнообразный материал содержат работы организаторов первых органов советской власти на Чукотке П. Иванова [50] и А. М. Михалева, крупного исследователя северных народностей и деятеля бывшего Комитета Севера П. Е. Терлецкого [99], учителя на Чукотке, впоследствии аспиранта Института этнографии Академии Наук Н. Б. Шнакенбурга. Совершенно неисследованным ранее чаунским и вилюнейским чукчам посвящены работы И. С. Архинчеева, Е. Иоффе, Я. Ф. Caмарина. Особенно большой интерес представляет выдающееся исследование покойного И. С. Архинчеева [10], крупного деятеля в области национального строительства, о чукчах-оленеводах Чаунского района. Работа эта впервые проливает свет на весьма сложные и невыясненные общественные формы у кочевых чукчей.

Сведения о материальной культуре коряков сообщают работы H. H. Билибина [25], Е. П. Орловой [77] и H. H. Беретти [17], во многом дополняющие монографию Иохельсона [55], об оленеводстве труды Е. И. Горбунова [38], В. М. Крылова [65, 66], В. Соломоника [96]. Сравнительно много работ посвящено также малоизученным социальным отношениям. К. Бауэрман впервые собрал материал об отцовском роде у коряков [13], ему же принадлежит статья о происхождении этой народности [12]. П. И. Борисковский занимался вопросом о пережитках родовых отношений [34], Н. Н. Билибин опубликовал исследование о формах обмена [21] и много материалов о производственных отношениях [18, 19, 20, 21, 22, 23, 24]. Страдающие методологическими ошибками работы Билибина исправляются и дополняются в известной мере трудами Аполлова, относящимися к оседлым корякам. Н. Б. Шнакенбург оставил ценное сообщение об очень мало известной в прошлом группе коряков, известной под названием кэрэки [102]. Большое и разнообразное наследие оставил лучший знаток этой народности С. Н. Стебницкий; опубликована была в свое время лишь незначительная часть его работ [97, 97а, 976, 98]. Эскимосам (азиатским) посвящены работы В. Ф. Власовой [36], A. М. Золотарева [48, 49], М. О. Кнопфмиллер [64], А. И. Mинеева [70], Е. П. Орловой [76], К. Сергеевой [93, 94] и Н. Б. Шнакенбурга.

Несравненно меньше появилось трудов, посвященных юкагирам, ламутам, тунгусам и остальным народам крайнего северо-востока. К юкагирам относятся: упомянутая выше работа П. И. Борисковского [34], описание путешествия на Колыму С. В. Обручева [73] и неопубликованные работы Ю. А. Крейновича и B. И. Кривошеина; к ламутам и тунгусам — сообщение Ив. Багмута [11], В. Зиссера [47] и Е. П. Орловой [78, 79]. Обширный и разнообразный материал о северных народах Колымы содержат работы Е. Кавелина [57, 58].

Несколько работ о старой материальной культуре народов крайнего востока и социалистической реконструкции их хозяйства и быта принадлежат М. А. Сергееву [90, 91, 92].

Появились и новые труды об этих народах старейших отечественных этнографов В. Г. Богораза [27, 29, 31, 32] и Д. К. Зеленина [41, 42, 43].

Перечисленные в этом беглом обзоре труды восполняют многие пробелы старой этнографии и освещают, как упоминалось, весь жизненный комплекс народов крайнего северо-востока. Подробно описаны техника, орудия и приемы во всех отраслях труда (рыболовстве, сухопутной и морской охоте, оленеводстве, подсобных занятиях), исследовано хозяйство, его структура и различные типы, годовые циклы производственной деятельности населения, экономика отдельных отраслей и всего хозяйственного комплекса в целом. Детально освещен домашний быт, туземная архитектура, домашняя промышленность, материал и способы его обработки, самодельная одежда, утварь, питание и пр.

Наиболее ценный вклад сделан советскими исследователями в изучение общественных явлений — семейно-брачных отношений, терминологии и системы родства, форм брака и семьи, норм наследования и т. д. Исследованы социальные связи хозяйства, формы внутритуземного обмена и посредничества, внешние обменные отношения. Выяснены в результате товарные и натуральные элементы хозяйства отдельных народностей. Интересовались исследователи и таким мало освещенным в прошлом вопросом, как культурное влияние русского населения на малые народности и проникновение к ним, в результате этого влияния, новых, прогрессивных форм культуры.

Пролит свет на социальную структуру и производственные отношения. Так как этнографические работы начались немедленно после утверждения советской власти в районах расселения северных народов и застали их еще в дореволюционном состоянии, не затронутом социалистической реконструкцией, — советским ученым удалось запечатлеть исключительно ценный для науки материал в сфере социальных отношений. Это касается прежде всего широко распространенных у народов Севера архаических пережитков коллективных форм собственности на средства производства, общинных норм землепользования, коллективных форм труда и таких же начал в области распределения продуктов труда, обычаев гостеприимства, взаимопомощи, общественного призрения и пр. Выяснены процессы разложения древних общественных отношений и бытовавшие у малых народов чрезвычайно запутанные и нелегко распознаваемые формы эксплоатации. Советские этнографы наблюдали такие исчезнувшие на глазах современников явления, как обычай «добровольной смерти» {См. ниже. стр. 441.}, калым и отработка жен, остатки группового брака, левират и сорорат, экзогамия и пр.

Особенно надо подчеркнуть большие исследования кочевого населения. Впервые установлены закономерность передвижений кочевников, годовые циклы кочеваний, формы кочевых объединений, различные особенности общественного строя и быта населения. Обогатилась в итоге и «этнография оленеводства», этой интереснейшей для науки формы зачаточного, полупервобытного скотоводства малых народов.

Значительные работы исполнены и в области духовной культуры малых народов, религии и народного творчества. Собранные советскими исследователями тексты шаманских камланий (обрядов), коллекции различных ритуальных принадлежностей, богатые личные наблюдения и опросы в туземной среде дали новый материал для познания примитивных религиозных представлений (анимизма и шаманизма). Появились и публикации, посвященные фольклору и прикладному искусству.

Обзор мой ограничивается работами общеэтнографического характера. Не упомянуты поэтому многочисленные специальные исследования — антропологические (Г. Ф. Дебеца, И. Г. Лаврова), археологические (А. П. Окладникова, С. И. Руденко), исторические (Л. С. Берга, И. С. Вдовина, В. И. Огородникова, С. Б. Окуня, Г. А. Попова, Н. Н. Степанова, Е. Д. Стрелова).

Надо вспомнить также многочисленные произведения, относящиеся к художественному жанру, так называемой «этнографической беллетристике». Благодаря хорошему знанию авторами изображаемых народностей, многие из этих произведений стоят на большом этнографическом уровне и являются ценным познавательным источником для широкого круга читателей. Сюда относятся работы таких писателей, как Н. П. Вагнер, Н. Галкин, И. Ф. Кратт, Т. З. Семушкин, В. Г. Тан, Л. Улин, А. Фетисов.

 

 

Замечательной чертой советской этнографии является тесная связь ее с практикой национального строительства у отсталых народностей. Великая Октябрьская революция выдвинула историческую задачу полного переустройства жизни отсталых народов, в том числе и племен крайнего северо-востока. Ликвидация многовековой отсталости требовала реального знания конкретного состояния всех особенностей жизни северных народностей, нахождения быстрых и безболезненных путей их всестороннего — хозяйственного, политического, культурного — возрождения. Этнографические исследования поставили своей задачей помощь государству в национальном строительстве и являются поэтому ярким примером связи теории с практикой в социалистической стране. Разрешая те или иные научные вопросы, исследования эти одновременно давали необходимое обоснование для той радикальной социально-технической и культурной реконструкции туземного общества, которая приобщила его к современной социалистической культуре.

С самых первых шагов своей деятельности советское правительство поставило задачу глубокого изучения жизни малых народов Крайнего Севера и привлечения научных сил для успешного переустройства их бытия. Старое поколение наших ученых, знатоков Крайнего Севера и его населения, широко откликнулось на этот призыв. Общеизвестна выдающаяся роль в этом отношении С. В. Керцелли, В. Г. Богораза, Л. Я. Штернберга, В. И. Иохельсона, Ф. Кона, С. И. Мицкевича-Капсукас, С. А. Бутурлина и других.

Молодое советское поколение этнографов приняло непосредственное участие в работе среди народов Севера. Разнообразное участие это коснулось всех сторон жизни населения. Часто с университетской скамьи, а затем аспирантами и начинающими учеными они работали учителями в национальных школах, краеведами на культурных базах, секретарями местных советов, руководителями комитетов нового алфавита и т. д. Благодаря многолетней деятельности среди северных народностей они усвоили местные языки и приобрели глубокие знания их жизни.

Учителя школ и другие советские работники, среди которых было не мало этнографов, были первыми проводниками советского влияния на население, которые принесли ему совершенно новую культуру и просвещение.

Лингвистические работы советских ученых завершились грандиозным по своему значению результатом — созданием письменности для народов Севера. Бесписьменные на протяжении всей своей истории (лишь у некоторых было пиктографическое письмо) народы получили в начале 30-х годов свою национальную письменность. Началось массовое издание букварей, учебников, детской, юношеской, научной литературы на языках чукчей и коряков, эскимосов, тунгусов, ламутов и др. Само собою ясно громадное значение этого фактора для скорейшего и полного приобщения отсталых племен к современной социалистической культуре.

Активное участие советских исследователей в северных переписях, изучение расселения и этнических и экономических связей отдельных групп, направления их хозяйственной деятельности, внутреннего экономического строя явились в свое время необходимыми предпосылками для важнейших мер правительства по устроению жизни отсталых народностей: построению первичных Советов и интегральной кооперации, землеустройству, национальному районированию, переходу кочевников на оседлый быт. Этнографические наблюдения помогли выяснению скрытых форм эксплоатации, перевооружению промысловой техники, строительству новых коллективных форм хозяйства и т. д. Этнографические работы оказали, таким образом, большую помощь той коренной реконструкции жизни малых народностей Севера, в результате которой она приобрела современные, несравнимые с прошлым формы.

Необходимо подчеркнуть высокое качество и полевых и теоретических работ советских этнографов, унаследовавших лучшие приемы и традиции старой отечественной школы, избавившихся от ее отрицательных сторон, вооруженных новым марксистским методом, знанием туземных языков и высокой социальной целеустремленностью ученых социалистического общества.

 

 

Замечательные успехи освоения Крайнего Севера и национального строительства у его отсталых народностей наглядно видны на примере Колымского края, столь ярко описанного Врангелем и Матюшкиным.

Далекая и глухая Колыма испытала за годы сталинских пятилеток изумительное преобразование и стала одним из крупнейших индустриальных районов Союза.

В конце 20-х годов на Колыме появились первые гидрографические экспедиции, а в 1931 г. морской пароход «Ленин», впервые в истории края, прошел до Средне-Колымска, на 700 км от устья реки. Одновременно началось наступление с юга — с Охотского моря и верховьев Колымы. В июле 1928 г. на Охотское побережье высадилась первая геологическая экспедиция. Участником ее был геолог В. А. Цареградский, который удостоен за свои 18-летние работы в Колымо-Индигирском крае высокого звания лауреата Сталинской премии и Героя социалистического труда. Результаты экспедиции 1930—1932 гг. решили судьбу края. Был создан крупнейший в Союзе комбинат «Строительство Дальнего Севера», пользующийся с первых дней постоянным вниманием и помощью товарища Сталина. Через несколько лет «Дальстрой» занял видное место в народном хозяйстве страны, повышении ее индустриальной мощи и обороноспособности.

В дикой недоступной тайге появились первоклассные автомобильные дороги, по Колыме стали курсировать пароходы, на юге и севере края сооружены ворота в океан — порты Магадан и Амбарчик. Разрешена в результате важнейшая задача — предпосылка всего развития края: ликвидирована его вековая изолированность от культурных районов страны. В глухих дебрях возникли многочисленные горнодобывающие и горнообрабатывающие предприятия, перевалочные и автомобильные базы, ремонтные мастерские, машиностроительные заводы, электростанции. Рядом с мировым полюсом холода в Оймяконской впадине появился новый индустриальный район с большим культурным центром — Усть-Нера. Индустриализация края вызвала к жизни крупную угольную и лесную промышленность и сеть первоклассных совхозов, обеспечивающих население свежими овощами и мясо-молочными продуктами. Работают пищевые комбинаты и рыбопромышленные предприятия, единственные на севере Союза сахарный и стекольный заводы на местном сырье.

Стала неузнаваемой и жизнь отсталых малых народов Колымского севера — ламутов, тунгусов, юкагиров, чукчей, чуванцев. Давно уже исчезли убогие юрты и балаганы оседлых рыболовов и чумы кочевых охотников-оленеводов. В бассейне Колымы и на Охотском побережье выросли крупные колхозные поселки с настоящими домами. Население приморского Ольского района и смежного с ним Среднеканского объединено в 14 якутских, ламутских, юкагирских и смешанных артелей. Колхозники вооружены новой техникой — охотничьими ружьями и капканами современных систем, крупными неводами, механизированным флотом. Наряду с громадным ростом исконных отраслей — рыболовства, охоты, оленеводства — появились новые источники дохода — земледелие, животноводство, грузовые перевозки и т. д. Перестройка отсталой прежде экономики сделала возможным массовый переход кочевников на оседлость. Рост зажиточности и культурного уровня резко изменил весь материальный быт населения, получившего новое благоустроенное жилище, новую пищу, одежду, утварь.

В национальных колхозах Ямска, Тауйска, Олы, Сеймчана зажглась лампочка Ильича. На Колыме, в Среднеканском районе, возник национальный центр юкагиров — Нелемное, а по соседству, в горах Аргатаса, — юкагирский колхоз «Светлая жизнь». В поселке — сельский совет, фактория с пекарней, школа, клуб, больница, детские ясли. В Балыгычане, на средней Колыме, один из крупнейших колхозов Сеймчанского района, юкагиро-якутская артель «Имени третьей пятилетки». В колхозе развиваются посевы, есть молочно-товарная ферма, одни денежные заработки колхозников достигли в годы войны 50 руб. на трудодень.

Повсюду появились у малых народностей школы-интернаты, избы-читальни, клубы, радиоустановки. Педагогический техникум в Магадане выпускает ежегодно учителей — юкагиров, ламутов и др., несущих своему народу советскую культуру и просвещение.

Совершив при помощи передового русского народа за какие-нибудь два десятка лет скачок через тысячелетия — от каменного века к высотам самой передовой в мире, социалистической культуры, малые народы Колымы прекрасно сознают, кому они обязаны этим чудесным изменением их исторической судьбы. Это сказалось еще в годы первых сталинских пятилеток и проявилось с особенной силой в грозное время Великой Отечественной войны. Замечательные стрелки и следопыты-охотники стали на фронте выдающимися снайперами и разведчиками. Велика была и помощь фронту далекого колымского тыла, заслужившая благодарность Верховного Главнокомандующего, генералиссимуса Советского Союза товарища Сталина.

Таковы вкратце грандиозные перемены, происшедшие в Колымской земле и в жизни ее населения в эпоху социализма.

 

 

1. Азадовский M. Пути этнографических изучений Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества. Сибирская живая старина, вып. II (VI), Иркутск, 1926.

2. Акифьев И. На Далекий Север. Из дневника кругосветного путешествия. СПб., 1904.

3. Аргенгов А. Заметка о Ледовитом море. Известия Сиб. отд. Русск. геогр. общ., 1876 г., т. VII, No 2—3.

4. Его же. Нижне-Колымский край. Изв. Русск. геогр. общ., т. XV, 1879.

5. Его же. Описание Николаевского Чаунского прихода. Зап. Сиб. отд. Геогр. общ., 1857 г., кн. III.

6. Его же. Очерк Нижне-Колымского края. Сборник газ. «Сибирь», 1876.

7. Его же. Путевые записки священника-миссионера в приполярной местности. Зап. Сиб. отд. Геогр. общ., 1857, кн. IV.

8. Его же. Северная Земля. Зап. Русск. геогр общ., кн. II, 1861.

9. Arguentoff M. Statistique de la population relevant de la paroisse du Sauveur à Nijnêkolymsk. Ibidem.

10. Архинчеев И. С. Социально-экономические отношения чукоч и проблема социалистической реконструкции этих отношений. Рукопись. Фонд Комитета Севера.

11. Багмут Ив. Кочевой совет на Охотском побережье. Журн. «Советский Север», 1934, No 4.

12. Бауэрман К. К вопросу об азиатском происхождении коряков. Журн. «Северная Азия», 1928, No 5—6 (23—24).

13. Его же. Следы тотемического родового устройства у паренских коряков. Журн. «Советский Север», 1934, No 2.

14. Беликов С. М. Заметки о Чукотке. Журн. «Эконом, жизнь, Дальнего Востока», 1927, No 9.

15. Его же. Чукотские ярмарки (сел. Усть-Белая Анадырского уезда), там же, 1928, No 4—5.

16. Берг Л. С. Открытие Камчатки и экспедиции Беринга 1725—1742. Издательство Главсевморпути, Л. 1935.

17. Беретти H. H. На Крайнем Востоке. Отд. отт. из., т. IV Зап. Владив. отд. Госуд. русск. геогр. общ. Владивосток, 1929.

18. Билибин Н. Батрацкий труд в кочевом хозяйстве коряков. Журн. «Советский Север», 1933, No 1.

19. Его же. Женщина у коряков. Журн. «Советский Север», 1933, No 4.

20 Его же. Классовое расслоение кочевых коряков. Дальгиз, Хабаровск, 1933.

21. Его же. Обмен у коряков. Научно-исследов. ассоциац. Ин-та народов Севера ЦИК СССР, Л. 1934.

22. Его же. Работа корякского краеведческого пункта. Журн. «Советский Север», 1932, No 6.

23. Билибин Н. Среди коряк. Журн. «Советский Север», 1933, No 1.

24. Его же. У западных коряков (очерк), там же, 1932, No 1—2.

25. Его же. Формы материального производства береговых коряк Пенжинской губы (по материалам Коряцкой культбазы Комитета Севера). Журн. «Проблемы истории докапиталистических обществ». 1934, No 6.

26. Богданович К. И. Очерки Чукотского полуострова. СПб., 1901.

27. Богораз В. Древние переселения народов в северной Евразии и в Америке. Сборник Музея антропологии и этнографии, вып. 6, Л. 1927.

28. Его же. К вопросу о применении марксистского метода к изучению этнографических явлений. Журн. «Этнография», кн. IX—X, 1930, No 1—2.

29. Его же. Классовое расслоение у чукоч-оленеводов. Журн. «Советская этнография», 1931, No 1—2.

30. Его же. Краткий отчет об исследовании чукоч Колымского края (с картою маршрутов). Изв. Вост.—Сиб. отд. Русск. геогр. общ., т. XXX, No 1, 1899.

31. Его же. Новые данные к вопросу о протоазиатах. Изв. Лен. гос. унив., т. I. Л. 1928.

32. Его же. Чукотский общественный строй по данным фольклора. Журн. «Советский Север», 1930, No 6.

33. Его же. The Chukchee p. I—III — The Jesup North Pacific Expedition. Memoir of the American Museum of Natural History Leiden — New-Iork. 1904—1910.

Чукчи, тт. I—II. Научно-исследов. ассоциация. Ин-та народов Севера ЦИК СССР. Л. 1934—1939.

34. Борисковский П. И. О пережитках родовых отношений на северо-востоке Азии (юкагиры и коряки). Журн. «Сов. этногр.», 1935, No 4—5.

35. Бутурлин С. А. Отчет уполномоченного Мин. внутр. дел по снабжению продовольствием в 1905 г. Колымского и Охотского края. СПб., 1907.

36. Власова В. Ф. Эскимосы острова Врангеля. Журн. «Советская Арктика», 1935 г., No 5.

37. Геденштром M. Отрывки о Сибири. СПб., 1830.

Gedenström M. Fragmente oder etwas über Sibirien. S.—Peterburg, 1842.

38. Горбунов Е. Оленеводство в Пенжинском районе. Журн. «Советский Север», 1934, No 3.

39. Друри И. В. Анадырское оленеводство. Журн. «Советский Север», 1933, No 5.

39а. Его же. Пастбищное хозяйство и выпас оленей у чукоч Анадырского района. Труды Арктич. ин-та, т. LXII, Л., 1936.

40. Дьячков Г. Анадырский край. Зап. Общ. изуч. Амур. края, т. II, Владивосток, 1893.

41. Зеленин Д. К. Культ онгонов в Сибири. Пережитки тотемизма в идеологии сибирских народов. Труды Ин-та антроп., археологии и этнографии. XIV. Серия этногр., вып. 3. Л., 1936.

42. Его же. Обычай «добровольной смерти» у примитивных народов. В кн. «Памяти В. Г. Богораза» (1865—1936). Сбора. статей. Изд. Академии Наук. Л., 1937.

43. Его же. Табу слов у народов восточной Европы и северной Азии, ч. I—II. Сборн. Музея антропологии и этнографии, т. VIII—IX, Л., 1929—1930.

44. Зензинов В. М. В гостях у юкагиров. Этногр. обозрение, кн. CI—CII. 1914. No 1—2.

45. Eго же. Марковцы и русско-устьинцы. Этнографические параллели и сравнения. Там же.

46. Его же. Старинные русские люди у Холодного океана. Русское Устье Якутской области Верхоянского округа. С пред. В. В. Богданова. Изд. 2-е, М., 1914,

47. Зиссер В. Среди верхне-колымских тунгусов. Журн. «Советский Север», 1934, No 1.

48. Золотарев А. М. Из истории этнических взаимоотношений на северо-востоке Азии. Известия Воронежск. госуд. педагогич. ин-та, т. IV, 1938.

49. Его же. К вопросу о происхождении эскимосов. Антропол. журн., 1936, No 1.

50. Иванов П. Чукотка в 1925—1926 гг. (рукопись). Фонд Комитета Севера.

51. Иохельсон В. И. Бродячие роды тундры между pp. Индигиркой и Колымой, их этнический состав, наречие, брачные и иные обычаи и взаимодействия различных племенных элементов. Живая старина, 1901. XII, вып. I и II; также Извест. Русск. геогр. общ., т. XXV, 1889, вып. VII.

52. Его же. К вопросу об исчезнувших народностях Колымского округа. Изв. Вост.—Сиб. отд. Русск. геогр. общ., 1897 г., т. XXVIII, No 2.

53. Его же. Очерк зверопромышленности и торговли мехами в Колымском округе. Труды Якут. эксп., снаряж. на средства И. М. Сибирякова. Отд. III, т. X, ч. 3. Вост.—Сиб. отд. Геогр. общ. СПб., 1898:

54. Его же. Предварительный отчет об исследовании инородцев Колымского и Верхоянского округов (с картой маршрутов). Изв. Вост.—Сиб. отд. Русск. геогр. общ., т. XXIX, No 1, 1898.

55. Его же. The koryak. P. I—II. The Jesup North Pacific Expedition. Memoir of the Amerikan Museum of Natural History. New-Tork, 1905—1908.

56. Иохельсон В. И. The Yukaghir and yukaghirized Tungus, part I—III. The Jesup North Pacific Expedition. Memoir of the Amerikan Museum of Natural History. Leiden and New-Iork, 1910—1926.

57. Кавелин Е. В стране анакалин и чауча. Журн. «Советский Север», 1931, No 7—8.

58. Его же. Колымский край. Там же. 1931, No 2.

59. Каллиников Н. Ф. Наш крайний северо-восток. Прилож. к вып. 34 Записок по гидрографии. СПб., 1912.

60. Караев А. И. Чукотско-Анадырский край. (Очерки местного жителя). Журн. «Экономич. жизнь Дальнего Востока». 1926. No 4—5.

61. Кибер д-р. Замечания о некоторых предметах естественной истории, учиненные в Н.—Колымске и окрестностях оного в 1821 г. Сибир. Вестник, 1823, ч. 2.

62. Его же. Извлечения из дневных записок, содержащих в себе сведения и наблюдения, собранные в болотных пустынях северо-восточной Сибири. Сибир. Вестник, 1824 г., ч. I, кн. 2—5.

63. Его же. Чукчи. Там же, ч. II, кн. 9—10.

64. Кнопфмиллер М. О. Социалистическое строительство среди эскимосов. Советский Север. Ученые записки Научно-исследов. ассоциации Лечинго. педагогич. ин-та народов Севера. 5. Л., 1941.

65. Крылов В. М. Оленеводство Пенжинского района (Корякский национальный округ). В кн. Очерки по промысловому хозяйству и оленеводству Крайнего Севера. Научн.—исследов. ассоциация Ин-та народов Севера ЦИК СССР им. П. Г. Смидовича, Известия, вып. 5. Л., 1936.

66. Крылов В. М. В Пенжинском районе. Журн. «Советский Север», 1935, No 1.

67. Литке Ф. Путешествие вокруг света в 1826, 1827, 1828 и 1829 гг., ч. 1—3. СПб., 1834—1836.

68. Mайдель Г. Путешествие по северо-восточной части Якутской области в 1868—1870 годах (т. I). Прилож. к LXXIV т. Зап. Акад. Наук, No 3, СПб., 1894, т. II, Изд. Акад. Наук, СПб., 1896.

69. Maрголин А. Б. О хозяйстве на Чукотке. Журн. «Советская Арктика», 1936, No 6.

70. Mинеев А. И. Остров Врангеля. Изд. Главсевморпути, М., 1946.

71. Hечипоренко Г. П. Моржовый промысел на Чукотке. Журн. «Эконом. жизнь Дальнего Востока», 1927, No 6—7.

72. Hиколаев В. И. Якутский край и его исследователи, вып. I. Краткий исторический очерк экспедиций в Якутскую область 1632—1913 гг. Якут. отд. Общ. изучения Сибири и улучшения ее быта. Якутск, 1913.

73. Обручев С. Колымская землица. Два года скитаний. М., 1933.

74. Огородников В. И. проф. Из истории покорения Сибири. Покорение Юкагирской земли. Чита, 1922.

75. Его же. Очерк истории Сибири до начала XIX столетия, ч. I, Иркутск, 1920, ч. II, вып. I. Владивосток, 1924.

76. Орлова Е. П. Азиатские эскимосы. Изв. Всес. геогр. общ., 1941, No 2.

77. Ее же. Коряки полуострова Камчатки. Журн. Северная Азия, 1929, No 3.

78. Ее же. Ламуты полуострова Камчатки. Журн. «Советский Север», 1930, No 5.

79. Ее же. Хозяйственный быт камчатских ламутов. Журн. «Северная Азия», 1928, No 5—6.

80. Орловский П. Н. Анадырско-чукотское оленеводство. Журн. «Северная Азия», 1928, No 1.

81. Его же. Год анадырско-чукотского оленевода. Там же, 1928, No 2.

82. Патканов С. Статистические данные, показывающие племенной состав населения Сибири, язык и роды инородцев (на основании данных специальной разработки материалов переписи 1897 г.), тт. I—III. Зап. Геогр. общ. по Отд. статист., т. XI, вып. 1—3, СПб., 1912.

83. Плотников Мих. О приросте некоторых северных сибирских туземных племен. Журн. «Северная Азия», 1925, кн. 4.

84. К вопросу о приросте Северо-Сибирских туземных племен. (По поводу статьи Мих. Плотникова I. Письмо проф. В. Г. Богораза-Тана. II. Письмо проф. Л. Я. Штернберга. Там же.

85. То же, проф. К. Миротворцева. Там же. 1926. кн. 2.

86. Попов Г. Омоки. Журн. «Северная Азия», 1928, кн. 2.

87. Похозяйственная перепись приполярного севера СССР 1926/27 г. Территориальные и групповые итоги похозяйственной переписи. Центр. статист. управление СССР. Статист. изд. ЦСУ СССР, М., 1929.

88. Рованов М. П. Промысел морского зверя на Чукотском полуострове. Журн. «Советский Север», 1931, No 6.

89. Самарин Я. Ф. На Чукотке. Журн. «На рубеже», 1935, No 8.

90. Сергеев М. А. Корякский национальный округ. Научно-исследов. ассоциация Ин-та народов Севера ЦИК СССР, Труды по экономике, т. I, Л., 1934.

91. Его же. Народное хозяйство Камчатского края. Совет по изуч. произвол, сил (СОПС) Акад. Наук СССР, Л., 1936.

92. Его же. Советские острова Тихого океана. Госуд. соц.—эконом, изд., Л., 1936.

93. Сергеева К. В Уреликском нацсовете. Журн. «Советский Север», 1935, No 1.

94. Ее же. Школа в бухте Провидения. Там же, 1935, No 2.

95. Соколов М. П. Якутская губерния по переписи 1917 г., вып. 1. Организация переписи. Краткий статистико-экономический очерк губернии. Поулусные итоги. Изд. Иркутск. губер. статист. бюро. Иркутск, 1922.

96. Соломоник В. Оленье хозяйство Пенжинского района (Камчатка). Журн. «Эконом. жизнь Дальнего Востока», 1929, No 11—12.

97. Стебницкий С. Коряцкие дети. Журн. «Советский Север», 1930, No 4.

97а. Его же. Нымыланы-алюторцы (к вопросу о происхождении оленеводства у южных коряков). Советская этнография. Сборн. I. Ин-т этнографии Академии Наук СССР. Л. 1938.

97б. Его же. У коряков на Камчатке. Изд. «Крестьянская газета». М., 1931.

98. Его же. Школа на тундре. Молодая гвардия. Л., 1932.

99. Терлецкий П. Е. По Чукотскому полуострову. Экономические очерки. Рукопись. 1943 г. Фонд Арктического института.

100. Толмачев И. П. По Чукотскому побережью Ледовитого океана. Предварительный отчет начальника экспедиции, снаряженной в 1909 г. Отделом торгового мореплавания Министерства торговли и промышленности. СПб., 1911.

101. Трифонов А. Заметки о Нижне-Колымске. Известия Сибир. отд. Русск. геогр. общ., т. III, Иркутск, 1872.

102. Шнакенбург Н. Нымыланы — кэрэки. Советский Север. Сборник статей III. Научно-исследов. ассоциация Ин-та народов Севера ЦИК СССР им. П. Г. Смидовича. Л., 1939.

103. Шренк Л. Об инородцах Амурского края. Изд. Академии Наук, т. I—III СПб., 1883—1903.

 

 

Аларчики — (правильнее алачики) — женская домашняя обувь (139).

Алык — см. «езда на собаках».

Бадаран — топь, моховая трясина, широкое и открытое болото (128, 224).

Байдара — лодка, представляющая собою легкий деревянный каркас, обтянутый шкурами морского зверя — моржа или тюленя (морского зайца-лахтака). Байдары — характерная принадлежность промыслового инвентаря морских охотников (зверобоев) крайнего северо-востока: оседлых чукчей, эскимосов, коряков и отчасти алеутов (175, 304). Иногда байдары обтягивались шкурами наглухо, а для гребцов оставлялись небольшие круглые отверстия (люки). Люк оторачивался кожей, которая стягивалась посредством ремня на вздержке. Охотник садился в люк и стягивал ремень так плотно, что вода не проникала в лодку. Такая байдара, известная под названием «каяк», была в свое время у эскимосов Чукотки и алеутов Командорских островов. В зависимости от числа гребцов каяки были одно-, двух- и трехлючные.

 

Балаган — якутское название хозяйственной постройки оседлого населения восточносибирского севера. Сооружают ее на помосте из вертикально и наклонно поставленных жердей, крышу делают из коры. У некоторых племен она служила не только местом хранения имущества, но и летним промысловым жильем (обычно на рыбном промысле). В Якутии балаганом именуют и зимнее и летнее жилище якутов и объякученных тунгусов (эвенков), русское название которого юрта (см. «жилище»). Врангель применяет этот термин неправильно к рубленому жилищу с горизонтально лежащими бревнами. Это видно, между прочим, из сделанного им сравнения балагана с поварней (см.) (140, 161, 205, 215, 289).

Баран, баранная доска, баранные оттуги — см. «езда на собаках».

Баран дикий — восточносибирский снежный баран, называемый аргали или чубук; распространен в горных системах севернее 60° сев. шир., но встречается в некоторых районах и гораздо южнее (Камчатка). Служил некогда важным объектом промысла для населения якутского и дальневосточного севера. В результате сильного истребления ареал его распространения значительно сократился. Так, еще в конце прошлого столетия он почти исчез на Чукотском полуострове (146, 162, 222, 262, 266, 279).

Батас — большой якутский нож, носимый на бедре. В прошлом служил боевым оружием, заменявшим меч; давно вышел из употребления. Врангель применяет этот термин к чукотскому ножу, тоже большому (до 2,5 четвертей длины), боевому и парадному, но не поясному (306, 313).

Бисер — цветной бисер был одним из любимых украшений народов сибирского и дальневосточного севера. Через чукчей русский бисер проникал и к туземцам северной Америки (176. 177, 184, 185, 306).

Бичевник — береговая полоса, удобная для тяги судна бичевою против течения (148).

 

Важенка — общераспространенное на Крайнем Севере Европейской и Азиатской части СССР название самки северного домашнего (иногда и дикого) оленя (270).

Вардень — см. «езда на собаках».

Верхи — см. «езда на собаках».

Ветка — общераспространенное на сибирском севере собирательное название легких, переносных лодок (челноков) разных типов — однодревок долбленок, или долбушек, (выдолбленных из одного цельного дерева), берестянок или оморочек (сшитых из бересты) и русских, трехдосчатых. Врангель, пользуясь этим термином, имеет, очевидно, в виду долбленую и досчатую лодку, распространенную у всего населения Колымы, кроме чукчей. Досчатую так называемую сшитую лодку юкагиры заимствовали от русских и называли ее «кодол». Это была небольшая лодка, сшитая оленьими сухожильями из трех тонких досок (двух боковых и днища) и промазанная по швам сырой лиственичной смолой (140, 204, 210).

Вешалы(а) (у Врангеля неправильно — вешалки) — общераспространенное на севере сооружение из жердей, иногда под навесом, для вяления (сушки на солнце и на ветру) рыбы и мяса (139, 209).

Виска — так называется, по сообщению Богораза {В. Г. Богораз. Областной словарь Колымского русского наречия. Акад. Наук. СПб., 1901.}, на Нижней Колыме всякая небольшая речка, а на Средней Колыме — только речка, соединяющая два озера или озеро и Колыму (140, 142, 143, 205); на Енисее вискою зовут небольшую речную заводь.

Ворон — Описывая встречу с чукотским «старшиной» Этель, Врангель упоминает об украшавшей его шапку голове ворона, которая, по уверению Этель, «долженствовала доставить счастливый путь и повсюду ласковый прием» (306). Это объясняется той ролью, которую играл ворон в мифологии палеоазиатов Северной Азии — чукчей, коряков, ительменов-камчадалов, алеутов, эскимосов (то же и у североамериканских индейцев). Он, по их представлениям, участвовал в сотворении мира, обладал чудесной силой и т. д. Иногда однако он выступал в смешных и глупых положениях и являлся предметом насмешек.

Выдра речная, — которую, по сообщению Врангеля (139) и Матюшкина (176), чукчи приводили для обмена, была видимо, американского происхождения. В Анадырско-Чукотском крае она известна только в бассейне Анадыра.

Выпороток — шкура утробного или новорожденного, не старше двух месяцев, оленя. Значительное количество выпоротков, поступавших в обмен от тундровых оленеводов, объясняется массовой гибелью телят, частично и важенок (см.), во время отела (от пурги и морозов) и в первые месяцы после него. Это вызывалось, в свою очередь, крайне низким уровнем оленеводства, в частности ухода за стадом и его содержания (140).

Высмотр — общераспространенный в тундре термин, означающий периодический осмотр ловушек на песца — пастей (см.). Матюшкин (143) пользуется им при описании рыбного промысла, что совершенно не встречается в этнографической литературе.

Вязок — см. «езда на собаках».

Вяленая рыба — см. «рыболовство».

 

Ганза — (гамза, хамса) якутское собирательное название табачной трубки, деревянной, медной, железной, оловянной. Чубук некоторых трубок, особенно у бедноты, был часто расколот вдоль и крепко связан ремешком. Объяснялось это тем обстоятельством, что при постоянном недостатке табака курильщики (в данном случае чукчи и якуты) собирали трубочный нагар и, смешивая его с корою или просто деревом, употребляли для курения (120, 140, 294).

Гон — см. «охота».

 

Дротик — Термины, применяемые Врангелем к орудиям добычи морских зверей, не точны. Под упоминаемыми им дротиком (у чукчей) и острогою (у алеутов) надо разуметь, очевидно, распространенный у морских охотников-палеоазиатов гарпун в тех или иных его вариациях. Чукотский гарпун, в частности, состоял из двух частей — древка и отделяющегося от него наконечника. Наконечник, длиной 7—10 см, делали из моржового клыка или оленьего рога; в верхней части его вставлен был кусочек железа закругленной формы; к нижней утолщенной части привязывали длинный тонкий ремень. Охотник держал этот ремень в руке, или отпускал, прикрепляя в этом случае к нему буек — снятую чулком и надутую воздухом шкуру тюленя. Буек затруднял движения раненого зверя, поддерживал его на воде, не давая затонуть, и указывал охотникам его местонахождение. К верхнему концу древка привязывали накрепко ремешком или жильной ниткой (см.) круглую соединительную палочку из рога или кости, на которую надевали наконечник перед броском в зверя. Наконечник, отделяясь от древка, пробивал шкуру животного и застревал в его теле. Раненого зверя удерживали при помощи ремня, привязанного к наконечнику. Древко гарпуна было различной длины в зависимости от места промысла (на воде или на льду) и его объекта (тюленя, моржа, кита). Крупных зверей промышляли гарпунами с длинными массивными древками.

Близок к чукотскому был и гарпун алеутов, упоминаемый Врангелем под названием «острога» и именуемый часто в литературе «стрелкою». Но и его наконечник делали (и командорские и зарубежные, американские, алеуты) из кости, рога, позже из железа, меди; упоминаний о «шифере», о котором говорит Врангель, не встречается (296).

Дымокур — дымный тлеющий костер, раскладываемый из гнилой древесины, сырых листьев, мха, навоза и дающий много дыма. Этот способ защиты от комара и мошки распространен повсеместно в Сибири, особенно в таежной зоне. Таежные оленеводы-охотники (эвенки — тунгусы, авены — ламуты и др.) пользуются им для защиты оленей (133, 134, 208, 210).

 

Едома — земляная или каменная гряда, небольшой высоты; название это встречается на Колыме и на Камчатке, где оно означает поляну, плоское место.

Езда на собаках — Врангель и Матюшкин справедливо оценили громадное значение ездовой собаки в жизни населения северных окраин и уделили ей много внимания. Сделанное ими описание транспортного собаководства считается классическим в этнографической литературе и пользуется неизменным интересом и в настоящее время.

Территориально ездовое собаководство распространено сильнее всего на Дальнем Востоке (во всей современной Камчатской области, на Охотском побережье, на Сахалине и Амуре) и на севере Якутской АССР (Оленек, Яна, Индигирка, Алазея, Колыма). Далее, к западу, оно встречается отдельными пятнами на Красноярском севере (у кетов и селькупов — остяко-самоедов), на Оби (у хантов-остяков и мансов-вогул) и на островах Европейского Севера (у ненцев).

В дореволюционных условиях полного бездорожья и отсутствия других возможностей сообщения на Крайнем Севере — ездовая собака была у многих оседлых единственным средством передвижения. Отличительные качества северной лайки: выносливость; способность ориентироваться в самых трудных условиях; сметливость; нетребовательность в пище и вообще в условиях содержания; быстрота бега и др. — дают ей огромные преимущества перед лошадью и делают ее действительно незаменимым ездовым животным. При мощном снеговом покрове лошадь не может протоптать себе постоянную и плотную дорогу, а собака благодаря небольшому весу своему и упряжи держится легко даже на рыхлом снегу и не нуждается в такой дороге. Все эти ценные свойства сказываются особенно сильно при быстрой езде налегке. В легких ездовых нартах собаки бегут до тех пор, пока у них есть силы; при хорошем корме они работают продолжительное время, изо дня в день, и действительно неутомимы. В грузовых перевозках на дальние расстояния значение их меньше, так как большую часть груза составляет корм. К этим качествам собаки присоединялись и причины хозяйственного порядка. Населению многих районов было гораздо целесообразнее держать ездовых собак, чем лошадей. Рабочий сезон собаки значительно продолжительнее (до семи месяцев против четырех у лошади), она не требует никакого ухода и легче снабдить ее кормом (рыбою, мясом морского зверя). Наконец, при высокой плодовитости и скороспелости (в упряжь собака поступает в возрасте около года), хозяйство быстро обеспечивает себя необходимым количеством собак.

Отличается собака преимуществами и по сравнению с другим ездовым животным Севера — оленем. Незаменима она в тех местах, где отсутствуют оленьи корма и особенно глубоки снега, а равно при передвижении по скалистой поверхности, морскому льду и т. д.

Это играет решающую роль в промысле песца на полярном побережье.

В районах развитого ездового собаководства на крайнем северо-востоке работа собак особенно велика и разнообразна. Они исполняют все перевозки тяжестей, обслуживают бытовые нужды, сношение между населенными пунктами. Охотники и зверобои пользуются ими для поездок на промысел и доставки туда необходимого снабжения. Перевозят на них дрова и строевую древесину, сено, товары и т. д.

В важнейшем в тундре пушном промысле — песцовом — собака совершенно незаменима в оседлом хозяйстве. На них совершают все поездки в промысловые угодья, доставку туда необходимых для устройства п_а_с_т_е_й (см.) материалов, высмотр (см.) ловушек и пр.

Население упомянутых районов крайнего северо-востока (чукчи, коряки, ительмены, эскимосы) достигло высокого мастерства в езде на собаках. Русские старожилы Камчатки, Анадыря, Колымы считают упряжную собаку таким домашним животным, что называют ее «скот», «скотина» {См. Тан-Богораз В. Г. К вопросу о применении марксистского метода к изучению этнографических явлений. Журн. «Этнография», кн. IX—X. 1930, No 1—2.}. Врангель также упоминает о ней как о «полезнейшем домашнем или рабочем скоте» (146, 147).

В главе IV первой части «Путешествия» (147, 148) Врангель дает подробное описание содержания и разведения упряжных собак, обучения их работе в упряжи, самого процесса езды на собаках, преимуществ и качеств собаки как ездового животного. Совершенно справедливо приравнивая значение собаки для оседлого населения к роли одомашненного оленя у кочевого (148), он показывает ее незаменимость как рабочего животного не только в хозяйстве малых народов Севера, но и у бесскотной якутской бедноты, лишенной лошадей и крупного рогатого скота. Много внимания уделяет Врангель тому примитивному уровню, которым отличалось дореволюционное северное собаководство. Никакого ухода за собаками не было, какие-либо помещения для них отсутствовали. Летом, при отсутствии других домашних животных, их оставляли на свободе, не кормили, и пни сами добывали себе пищу. Зимой держали под открытым небом, на привязи, около дома, кормили рыбой или мясом морских зверей, но заготовленного корма, юколы (см.) обычно не хватало, и весною они голодали. Частое недоедание, раннее поступление в упряжь, неумеренное использование, отсутствие рационального подбора производителей приводили к крайне неблагоприятному физическому состоянию поголовья. Голодовки и эпизоотии сопровождались громадным падежом собак, в результате чего население испытывало настоящие бедствия. Автор прекрасно показал это неустойчивое состояние собаководства и тяжелые его последствия для отсталого и беспомощного в ту пору населения Крайнего Севера (148, 243, 244, 292). Многочисленные, рассыпанные в обеих частях труда Врангеля сообщения дополняют указанное общее описание собаководства и дают небезинтересные подробности об этой важной отрасли северного хозяйства: о собачьем корме (94, 128, 153), об использовании тяговой силы собак в бичеве (238, 258) и даже на волоках (111, 166) и др. (148).

Подробно описан в «Путешествии» и транспортный инвентарь: устройство замечательных по своим качествам нарт, сооружаемых без единой металлической части, лишь из дерева и ремней, заменявших, к слову сказать, на Севере в дореволюционное время во всех необходимых случаях гвозди, способы езды и погрузки перевозимых тяжестей; оштол (см.) — орудие управления нартами (162). Специальная глава («Замечания об езде на собаках») в «Прибавлениях» к «Путешествию» (339—346) содержит дополнительные ценные сведения о нартах, ездовых лайках, соответственной местной терминологии и пр., а гл. VIII второй части описывает особенности чукотского ездового собаководства.

Следует, однако, отметить некоторые ошибки Врангеля и Матюшкина, относящиеся к собаководству. Наиболее существенная из них касается вопроса о происхождении северного собаководства и историческом соотношении его с другим видом северного скотоводства — оленеводством. Неосновательно мнение Матюшкина о заимствовании северными племенами собаководства от русских, противоречащее, между прочим, дальнейшему утверждению автора, что «первый из народов, употребивший собак для перевоза тяжестей, были, без сомнения, камчадалы» (229). Ошибочно и другое его указание, что у всех племен северо-восточной Сибири собаководство пришло на смену оленеводству.

Современною наукою твердо установлено, что и собаководство и оленеводство являются вполне оригинальными автохтонными культурными завоеваниями северных народностей. Эти формы скотоводства созданы ими совершенно самостоятельно. Оленеводство не было известно ранее другому, позднейшему населению севера Евразии, заимствовавшему его у аборигенов (якуты — от эвенков, тунгусов; коми, зыряне — от ненцев, самоедов; русские, норвежцы, карелы, финны — от саамов, лопарей и ненцев). Отсутствовало оленеводство до начала XX столетия и у туземцев Аляски, куда оно занесено с севера России. Столь же твердо установлен исторический приоритет собаки как домашнего животного. Собака была первым домашним животным в субарктических стран, и время ее одомашнения относится к верхнему палеолиту. Позднее был приручен олень, причем вопрос об эпохе его одомашнения не разрешен до сих пор наукою {См. Анучин Д. К древнейшей истории домашних животных России. Труды VI Археолог. съезда, т. I. Одесса, 1886, Боголюбский С. Н. Проблема происхождения домашних животных. В сборы. «Проблема происхождения домашних животных», вып. I. Акад. наук СССР, Л., 1933. Гольмстен В. В. К вопросу о древнем скотоводстве в СССР. Там же, Кащенко Н. Ф. Развитие человеческого господства над организованной природой. «Научные очерки Томского края». Томск, 1898. Максимов А. Н. Скотоводство малокультурных народов. РАНИОН. Институт истории, Ученые записки, т. II, Л., 1927. Браунер А. Домашние собаки палеоарктики, Зап. Одесского общ. естествоисп., т. 44, Одесса 1928. Городцов В. А. К истории приручения собаки в пределах СССР по данным археологии. Сборник «Проблемы происхождения, эволюции и породообразование домашн. животных». I. Л., 1939; Марр Н. Я. Одомашнение собаки. В Сборн. «Проблема происхождения домашних животных», вып. I. Л., 1933; Мещанинов И. И. Верхний палеолит. Изв. Гос. акад. матер, культ., т. XI, вып. I. Л., 1931; Сосновский Г. П. Древнейшие остатки собаки в Северной Азии. Проблемы истории материальной культуры. 1933, No 5—6; Тан-Богораз В. Г. Оленеводство. Возникновение. Развитие. Перспективы, в Сборн. «Проблемы происхождения домашних животных». Л., 1933; Золотарев А. М. и Левин М. Г. К вопросу о древности происхождения оленеводства в Сборн. «Проблемы происхождения, эволюции и породообразования домашних животных», I, Л., 1939.}. Нужно отметить далее, что разведением собак занимались все северные племена, а оленеводство многим из них было неизвестно. Так, оно отсутствовало у всех (кроме ороков) народов Амура и у некоторых палеоазиатов Дальнего Востока (ительменов-камчадалов, эскимосов, алеутов, нивхов-гиляков). Из этого видно, что большинство народов Севера создало (или восприняло у соседей) обе эти формы скотоводства. Однако у подавляющей части кочевого населения собака имела отнюдь не ездовое, а иное назначение (пастушеское, охотничье).

Далее остановимся на некоторых неточностях или неясностях, встречающихся в «Путешествии». Надо иметь в виду, что термин «борзая», примененный Врангелем к ездовой собаке (140), отнюдь не означает особой, общеизвестной породы этого животного, а характеризует лишь ее качества (в смысле «скорая», «проворная», «прыткая»). Нужно подчеркнуть также, что упоминаемое автором (139) специальное помещение для собак («конура») имелось только у русского населения Колымы: северные народности этого края никаких прикрытий для них не устраивали. Следует уточнить также сообщаемые Врангелем (313) особенности чукотских нарт и запряжки. В отличие от обычной сибирской запряжки «гусем» или «цугом» (попарно) у чукчей, как и у эскимосов, была распространена запряжка «веером» (в ряд, одну поодаль другой), характерная для Северной Америки. Резким отличием чукотско-эскимосских нарт было отсутствие вдолбленных шипов — копыльев (см.): части нарты скреплялись одна с другой только ремешками.

В заключение остановлюсь на встречающейся в «Путешествии» и относящейся к езде на собаках терминологии.

 

Алык — собачий пояс в упряжи (342).

Баран — горизонтально расположенная спереди нарты дуга, к которой пристегивается потяг (см.) собачьей упряжки (см.). (389).

Баранная доска — досчатый настил нарты, одна широкая и тонкая доска либо две доски, приложенные одна к другой. Иногда называется нартяной доской, чаще всего настилом.

Баранные оттуги — ремни, которыми привязывается к нарте баран (см.) (340).

Вардень — верхний продольный вдоль досчатого настила брусок (или нащеп); прикреплен сверху на верхние концы копыльев (см.) нарт. В другом случае автор называет его довардень (339); встречается и третье его название — вардина {Богораз В. Г. Областной словарь и т. д.}.

Верхи — ремни, привязываемые к верхним острым концам копыльев (см.) и соединяющие их с варденом (340).

Вязок — перекладина, соединяющая к опылья (см.) нарты под настилом — баранной доской, по Врангелю (339—340).

Киноварь — ремень, соединяющий нижний конец копыла (см.) с полозом (см.) нарт. (340). Другое его название кинера {Там же.}. Термины эти встречаются очень редко.

Копыл — (множ.: копылья, копылы) — стояки или шипы, вдолбленные нижними концами в полозья нарты для прикрепления к ним верхней части нарты — варденя (или нащепа). Копылья вставляются в полозья один против другого и соединяются одно с другим посредством вязков (162, 339). Иногда копыльями называют всю конструкцию, состоящую из пары копылов с вязком.

Кутога — тонкий ремешок, которым оплетают бока парты (340).

Нарта или нарты — общераспространенное на Крайнем Севере название саней для езды на собаках и на оленях. Врангель дал подробное описание собачьей нарты (339, 340) и сопроводил его весьма точными чертежами, дающими совершенно отчетливое представление об устройстве этого замечательного изобретения северных народностей. От такой ездовой нарты следует отличать так называемые ручные, охотничьи нарты, о которых автор упоминает в «Путешествии» (91). Более архаическая, предшествовавшая ездовой, охотничья нарта бытовала у многих народов Севера до самой революции. Во времена Врангеля она была осообенно сильно распространена у таких бесскотных охотников-рыболовов, как колымские юкагиры-одулы.

Нарты, предназначенные для езды, были двух видов: собственно ездовые, маленькие для людей (Врангель называет их «легкими санками», (294) и более массивные и тяжелые, служившие для перевозки имущества и называвшиеся «грузовыми» или «кладовыми».

Нартовщик — ямщик, проводник, кучер при езде на собаках (196, 198), более распространенное название его каюр.

Наст — оттаявшая под воздействием весеннего нагрева и снова смерзшаяся в твердую корку поверхность снегового покрова (141, 340). Создает благоприятные условия для езды на собаках и охоты на парнокопытных, так называемого гона см. «охота»).

Оштол — тормазная полка собачьей нарты с железным концом на нижней части. Упоминаемые Врангелем колокольчики (162) встречались только у русского населения. Приводимое им другое название — прудило (там же) распространено меньше, то же надо сказать и о третьем названии — прикол.

Побе(э)рд — передышка в езде на собаках, обычно, после 10—15 км. Бердовать — устраивать такой отдых (341, 342).

Повры — (единств.: повер) — ремни для обвязки груза на нартах (340).

Полозья — (полозы, единств.: полоз) — важнейшая часть нарты, скользящие при движении по снегу бруски. Полозья, как и уход за ними, подробно описаны автором (165, 339).

Потяг — длинный ремень, к которому пристегивают попарно собак в упряжи (340).

Темляк — ремень, прикрепляющий баран (см.) нарты к передним копыльям. У нарты, таким образом, два темляка. На чертеже Врангеля (340) местонахождение темляка (буква д) указано неправильно, на третьем вязке, (см.) вместо первого справа (у барана).

Убой — плотно убитая действием постоянного ветра поверхность снегового покрова. Твердая и гладкая, она благоприятна для езды на нартах (195, 197, 198).

Уброд — рыхлый глубокий снег, неблагоприятный для езды (341).

Упряжка — свора собак (обычно 8— 12), запрягаемых в нарту (244).

 

Жилище — в «Путешествии» упоминаются различные типы жилища, наблюдавшиеся авторами на Колыме и в смежных районах Крайнего северо-востока, причем терминология их не всегда точна. Среди русского старожильческого населения была распространена рубленая изба, значительно, однако, отличавшаяся от обычной избы русского типа (138, 139, 148, 151, 152). Крыша была обычно совершенно плоская с насыпанной на нее землей. Вместо русской печи устраивался чувал — камелек из жердей, обмазанный снаружи и внутри глиной (114, 116, 138, 148, 218). Вместо стекол в окнах были летом рыбьи пузыри, зимою — пластины льда (108, 124, 139, 148, 152). В отличие от жилья северных племен, бывшего, как привило, однокамерным, русские избы состояли из двух и более помещений. Была в них и простейшая необходимая обстановка (скамьи, столы).

Жилищем якутов была юрта (балаган), сооруженная из стоячих бревен, приставленных одно к другому и опирающихся на раму из бревен, укрепленную на четырех столбах. Формою она напоминала усеченную пирамиду. Русские тоже устраивали такие юрты, но только в местах летнего (рыбного) промысла. Авторы «Путешествия» пользовались, однако, этим термином гораздо шире: не только применительно к типу оседлого, в данном случае якутского постоянного жилья (79, 108, 112, 113), а и в отношении сезонных жилищ кочевых юкагиров и ламутов, именуемых и Врангелем и Матюшкиным тунгусами (99, 232, 278).

Жилища эти, сооруженные из шестов ветвей и коры, правильно было бы называть шалашами, как это и делает в одном месте своего повествования Матюшкин (289). Более того, тот же термин отнесен и к весьма отличному от предшествующих и своеобразному разборному шатру кочевых чукчей (284, 285). Жилище это, известное в этнографической литературе под чукотским названием яранга, состоит из двух частей — нижней, цилиндрической формы с гранями, и верхней, напоминающей усеченный конус, и устраивается из шестов, обтянутых покрышкой из оленьих (у оседлых — из моржовых) шкур. Того же типа было и жилище кочевых тундровых юкагиров-оленеводов. Допущены неточности и в терминологии, относящейся к другому типу жилища кочевников Колымы. Сезонным промысловым жильем колымских юкагиров, как и постоянным жилищем всех вообще северных кочевых якутов, служил общераспространенный на севере Сибири разборный, правильной конической формы, чум. Он устраивался из наклонно поставленных жердей (шестов), обтянутых покрышкою из оленьих шкур, бересты, коры. Верх его (в месте соединения жердей) был открыт для выхода дыма от расположенного посередине костра — очага. Именно о таких чумах упоминает Врангель (116, 212) у якутов и юкагиров под названием «урос», «уроса» (правильное «ураса»), так же именует он и свою походную палатку (191, 294). Но наряду с коническою палаткою, напоминавшей чум или урасу (161, 164), путешественники пользовались, видимо, палаткой совершенно другого типа, названной ими весьма неудачно «юртенный чум» (164, 165). Чертеж его находит отдаленную аналогию в приведенном Матюшкиным (183, 184) описании чукотских палаток.

Столь же ошибочно применение термина «чум», относящегося исключительно к жилищу, при описании укладки груза на нарты (340). Покрывали его, конечно, обычной ровдугой (см.).

Термин полог встречается в «Путешествии» в двух различных случаях. Врангель называет им четырехугольное покрытие, употребляемое только в пути и, видимо, исключительно русским населением (118, 119, 120, 191). Матюшкин применяет его более правильно к спальному меховому отделению совершенно уникального по своему типу жилища чукчей, эскимосов, коряков и дает сравнительно подробное его описание (184).

Жильные нитки — приготовление жильных ниток из ножных и спинных сухожилий оленя было распространено на всем севере. Сухожилия эти снимали полосками, соскабливали мясо, сушили, расколачивали, расщепляли и сучили. Нитки делали только в длину сухожилия (40—50 см) или скручивали — соединяли вместе и получали таким образом очень длинную нитку. Такими нитками сшивали одежду, обувь, покрышки для жилья, нанизывали на них бисер для украшений и пр. Русские старожилы, как это видно из сообщения Врангеля (157), приготовляли из них струны для скрипки. Именно в этом смысле нужно понимать указание автора, что одежду шили «оленьими жилами вместо ниток» (148).

Жир рыбный и особенно животный (оленя и морского зверя) играл громадную роль в быту северных народностей. Потребление его в пищу достигало в суровых полярных условиях громадных размеров. Максимальное, удивлявшее всех наблюдателей, потребление жиров имело место у населения тундровой зоны — морских охотников и оленеводов крайнего северо-востока. У морских охотников основным источником существования были морские млекопитающие, приносившие им большое количество жира. Оленеводы пользовались, наряду с оленьим, также жиром морских зверей, который они выменивали у оседлых зверобоев. Врангель неоднократно упоминает об этом характерном для населения Колымы и смежных районов явлении. Он сообщает о разнообразном пищевом назначении жира, в том числе и о местном лакомстве — з_д_о_р_е (толстой жировой прослойке с крупа оленя), о заготовке жира впрок и хранении его и пр. (142, 149, 216, 217, 241, 314). Жир служил важным, а у некоторых групп населения (оседлых чукчей и эскимосов) единственным источником освещения и отопления жилища. Рыбьим жиром, в частности, пользовалось для освещения даже русское население Колымы (142, 144).

Жирник — жировой светильник — плоская чаша из камня или глины с жиром оленя или тюленя и фитилем из мха или гнилушки. Чукчам, эскимосам и отчасти корякам жирник заменял и очаг и лампу и почти непрерывно горел в жилом отделении яранги, камчадалам-ительменам он служил только лампой (148. 183, 312).

 

Заберега (множ.: забереги) — первая осенняя кромка льда вдоль берега, появляющаяся перед замерзанием; также первая весенняя полоса воды у берега (224, 291).

Закол — см. «рыболовство».

Запор — см. «рыболовство».

Заструга — волнообразная твердая гряда снега с возвышенным острым концом, противоположная плоская сторона ее обращена навстречу ветру. Снеговая поверхность тундры и морского льда покрывается такими застругами в результате постоянно дующих в одном направлении ветров (196, 197).

 

Казенные запасные магазины — были устроены в начале XIX столетия для снабжения северных народностей по удешевленным казенным ценам хлебом, солью, порохом и свинцом и действовали на основе особого «Положения о казенных хлебных запасных магазинах», составлявшего часть известного «Учреждения для управления Сибирскими губерниями», 1822 г. Магазины эти, по замыслу правительства, должны были содействовать улучшению экономического положения населения путем борьбы с эксплоатацией его частным капиталом. На деле они, как это видно и из описания Врангеля (141, 142), далеко не осуществляли этой задачи. Более того, в руках заведывавших ими вахтеров они стали новым средством обирательства туземцев.

Калиппши (у Врангеля калипчики) — испорченное чукотское название вышитой женской обуви. У колымских русских, как это видно из описания автора (139), обувь эта приобрела более нарядный вид.

Калым — подарки, приносимые женихом семье невесты, носящие характер возмещения за лишение этой семьи рабочей силы. Впоследствии калым превратился в обязательную плату за невесту. На Колымском севере калым существовал у якутов и ламутов, у палеоазиатов (чукчей и юкагиров) брак заключался путем отработки невесты (314).

Камлея — см. «одежда».

Камень — Камни — общераспространенное в Сибири название не только отдельных гор, утесов, скал, как это объясняет Врангель (276), но и целых хребтов и кряжей (весь Урал, весь Яблоновый хребет зовут «Камень»). Именно в таком, более широком смысле, бытовал этот термин и на Колыме {Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. 4-е изд. Т-ва М. О. Вольф. СПб., 1913. Также Богораз В. Г. Областной словарь и т. п.}.

Карбас — термин применен Врангелем неправильно. Карбас — это широко распространенная в Восточной Сибири большая, шитая из досок, лодка русского типа. Описанная автором долбленая лодка (209) называется ветка (см.).

Кекур — отвесный столбообразный камень, стоящий на морском берегу или возвышающийся в море над водою (244).

Киноварь — см. «езда на собаках».

Кляпцы — см. «охота».

Князец — название, данное русскими родовым старшинам сибирских народностей. Русское правительство наделило князцов административными правами и судебными функциями и сделало их своей опорой в туземной среде. Эти «лутчие», по старинной терминологии, люди были обычно и наиболее зажиточной верхушкой туземного населения, эксплоатировавшей своих сородичей (116, 117).

Кокора (кокорь) — древесный ствол с корневищем («с коленом»), употребляемый для судостроения (208), также коряга в реке.

Копье — составляло в прошлом важный предмет вооружения народов северо-востока (чукчей, эскимосов, юкагиров и др.). Чукотское копье, упоминаемое автором (313), имело особенно большое лезвие и плотное древко. Железный наконечник его был русской, ламутской или корякской ковки.

Копыл — см. «езда на собаках».

Корзина для лова рыбы — см. рыболовство.

Край лесов — общепринятое на северо-востоке название северной границы леса. На Колыме так называется урочище, расположенное в 80 км от океана.

Куница — обитает исключительно на европейском севере и на крайнем западе Сибири, восточнее Оби она отсутствует. Меха, упоминаемые Врангелем, попадали на Колыму через чукчей из Америки (140, 176).

Кутога — см. «езда на собаках».

Кухлянка — см. «одежда».

 

Лабаз — хозяйственная постройка, распространенная на всем сибирском севере. Сооружалась она из жердей или коры на высоких помостах для защиты имущества или запасов продовольствия от хищников. Описанное Андреевым сооружение на Медвежьих островах отнюдь не может быть названо лабазом (79).

Латы кожаные — Врангель называет так, повидимому, известные чукотские панцыри, сохранившиеся еще у чукчей от древних времен и впоследствии совершенно исчезнувшие. Панцыри эти делали из полос кожи лахтака (см.), связанных вместе ремешками, или из небольших, тоже соединенных ремешками, костяных или железных пластинок (306).

Лахтак — название крупного тюленя, морского зайца, а также и выделанной его шкуры. Врангель допустил ошибку, именуя лахтаками выделанные шкуры моржа (304).

Летовье — летнее сезонное место пребывания северных промышленников, связанное обычно с рыбным промыслом (140, 174, 215). В местах, где население летует (проводит лето), у него находятся летники (летние жилища).

Ловушки — см. «охота».

Лошади — встречались на Колыме у русских и якутов, у так называемых малых народов севера (чукчей, юкагиров, ламутов и др.) они отсутствовали. Врангель уделил много места описанию колымского коневодства, содержанию лошадей, конной езде и пр. (112, 118, 144, 146, 213).

Лук — был распространен у большинства северных народностей до самой революции. Менее других пользовались им чукчи, у которых наземная охота была развита очень слабо и сводилась главным образом к добыче песца, происходившей без лука (138, 313).

 

Мамонтовая кость — являлась предметом собирательства у всего тундрового населения Сибири, особенно кочевников крайнего востока. Она шла на различные домашние поделки и обменивалась русским купцам (208, 216).

Маньщик — см. «охота».

Мережа — см. «рыболовство».

Морда — см. «рыболовство».

Мешки тюленьи — северные народности широко использовали шкуры и разные внутренние органы промысловых животных в своем домашнем производстве. Морские охотники чукчи в частности делали из шкур морских зверей различные хранилища (дорожные мешки, сумки), рыболовы юкагиры пользовались для хранения жира рыбьими пузырями и т. д. (176, 216—217).

Миряк — В Колымском крае были распространены, особенно среди женщин, своеобразные нервные заболевания. Одно из них, известное в литературе под термином мэнэрик, выражалось в тяжелых истерических припадках, галлюцинациях, судорогах, воплях и т. д. Другое, более легкое, эмиряченье наступало обычно в результате испуга и проявлялось главным образом в истерических выкликах. Болезни эти неоднократно описаны в литературе. Лучшая работа о них принадлежит перу крупного этнографа и советского государственного деятеля, старого большевика С. И. Мицкевича-Капсукаса {Мицкевич С. И. Мэнэрик и эмирячение. Формы истерии в Колымском крае. Матер. Комиссии по изучению Якутской АССР, вып. 15. Акад. Наук СССР. Л., 1929.}. Врангель под названием миряк имеет в виду, вероятно, эмиряченье.

Молоко — и молочные продукты (масло, сливки) якутского изделия издавна славились высоким качеством (149, 157).

Мука рыбная — Врангель ошибается, приписывая «изобретение» этой муки русскому миссионеру (126). Рыбную муку делали и запасали впрок все северные рыболовецкие народности. Вяленую на воздухе или высушенную на огне рыбу толкли в ступе, получалась «мука», которая шла, вместе с рыбьим жиром, в кашу, похлебку и т. д. (143, 149).

 

Нагрудник — см. «одежда».

Наколенник — см. «одежда».

Наносный лес — древесина, выбрасываемая морем на берег. Общепринятое на севере название плавник (160, 163, 165, 166), встречается и другое — адамова голова или адамова кость.

Наслег — административно-территориальная единица в Якутии, соответствующая волости центральных районов. Врангель совершенно неправильно производит этот термин от слова «ночлег» (117).

Наст — см. «езда на собаках».

Насторожка — см. «охота».

Немка — (мужск. немок) — сибирский гусь (235).

Норник — см. «охота».

 

Одежда — авторы «Путешествия» упоминают, а частично и описывают разные виды одежды, наблюдавшиеся ими на северо-востоке. Сведения, приводимые ими, нуждаются в некоторых пояснениях.

Что касается верхней одежды, то у северных народностей были распространены в основном два ее типа, свойственные главным зонам обитания и хозяйственным укладам населения. В тундре носят сплошную, глухую одежду, в тайге пользуются открытой, разрезной спереди. Глухая одежда, упоминаемая Врангелем под названием кухлянка (130, 140, 161, 294, 308, 310), была длинной рубахой (балахоном или, по выражению автора, мешком) из оленьего меха. Ее шили мехом внутрь, с пришивными рукавицами и капюшоном и надевали через голову. Поверх кухлянки носили в пургу и стужу вторую такую же рубаху, тоже с капюшоном, но без рукавиц и сделанную мехом наружу (в Западной Сибири и на Енисее она называется совик, сокуй или гусь). Такая кухлянка была распространена на крайнем северо-востоке у чукчей, коряков, камчадалов-ительменов, тундровых юкагиров, чуванцев, эскимосов. Упоминаемый еще Врангелем термин парка (139, 161, 219) является общим названием одежды из оленьего меха, но чаще применяется, как это делает и автор, к разрезной спереди одежде, сшитой мехом внутрь.

Поверх меховой одежды (верхней кухлянки) надевали, обычно в снегопад, защитную рубашку, того же покроя, из ровдуги (см.), пузырей морского зверя или покупной материи. Называется она камлея или камлейка (139, 219).

Резко отличалась от описанной верхняя одежда таежных охотников, в данном случае ламутов и юкагиров. Носили они известный «тунгусский фрак» или кафтан, открытый, с разрезом на груди, связываемый спереди ремешками или тесемками. Грудь защищал ровдужный или меховой нагрудник (130). Кафтан этот фигурирует в «Путешествии» под якутским названием санаях (157, 310, 318), правильное — сангыях.

Со свойственною ему наблюдательностью Врангель подметил разницу в костюме обитателей тундры чукчей и жителей тайги ламутов и тунгусов и связал это с образом их жизни (310). Обратил он внимание и на характерную для всех вообще народностей Севера слабую дифференцированность мужской и женской одежды (219).

Из северной обуви Врангель называет торбасы и чижи (130, 140, 161). Торбасы — высокие до колен сапоги; зимние торбасы шили обычно из оленьих камусов (шкурок с ног оленя) мехом наружу, летние делали из ровдуги (см.) Чижи — мягкие чулки из оленины мехом внутрь, носили их под торбасами. Чирки и коты, упоминаемые автором (94) и распространенные среди русских, были кожаные. Чирки — башмаки; коты надевали обычно на сапоги (вместо калош).

Под наколенниками (130) следует разуметь, видимо, ноговицы (или наголенники) общетунгусского типа — длинные гамаши, от щиколотки до верхней части ног, сделанные из оленьего меха, ровдуги или сукна. Распространенным головным убором была меховая шапка (малахай), чаще всего в виде капора или чепца с длинными концами по сторонам (130, 139).

Оленеводство — о котором часто упоминает Врангель и Матюшкин, играло огромную роль в жизни северных народностей. На крайнем северо-востоке, как и на остальном севере Сибири, наблюдались два основных типа хозяйств, занимавшихся оленеводством. В тундре сосредоточено оленеводческое по своему направлению, крупнотабунное хозяйство чукчей, коряков, чуванцев, отчасти ламутов. Олень в этом хозяйстве — основной предмет труда, источник главных жизненных ресурсов. Продукция его удовлетворяет все насущные нужды населения — о питании, жилище, одежде и обуви, материале для различных изделий. Является он у этих оленеводов и единственным транспортным животным. В тайге и отчасти лесотундре, в данном случае у охотско-колымских и анюйских ламутов и алазейско-индигирских юкагиров, олень имеет ездовое значение и служит в этом своем качестве средством труда в главном занятии населения — охоте.

В качестве источника питания олень давал не только основные продукты — мясо, и жир (см.), но и различные второстепенные — внутренние органы, кровь, содержимое желудка и пр., которые все потреблялись оленеводами. «Путешествие» неоднократно упоминает о таких туземных лакомствах, как олений язык (149, 222) или свежий (сырой) и мороженый мозг (124, 149, 156, 290).

Большое место в натуральном хозяйстве населения занимала оленья шкура. Из нее, в частности, вырабатывали известную оленью замшу, фигурирующую в «Путешествии» под названием «оленья кожа» (139, 153, 159) или — более правильным — «ровдуга» (139, 183). Такая выделанная из шкуры ровдуга, а отнюдь не «чум», как упоминает Врангель (340), служила и покрышкой на грузовых нартах. При выработке ровдуги, представлявшей сложный длительный процесс, применялся, между прочим, и особый скребок, найденный Санниковым на островке Фаддея и описанный автором (88). Ошибочное мнение Матюшкина, полагавшего, что все северо-восточные племена ездили раньше на оленях и лишь впоследствии заменили их собаками (229), разъяснено выше (см. «езда на собаках»).

Острог — укрепленное место, обнесенное тыном и вооруженное пушками. Остроги ставили русские завоеватели Сибири в центре вновь открытых территорий. Они служили опорными пунктами для закрепления власти и дальнейшего движения на восток (151).

Острога — см. дротик.

Отпрядыш — отдельно стоящая скала (262).

Охота — авторы «Путешествия» уделили много внимания охотничьему промыслу, этой существеннейшей отрасли хозяйства народностей Крайнего Севера. Наиболее важным для населения Колымы видом охоты был промысел парнокопытных, так называемых мясо-шкурных зверей и, в первую очередь, дикого северного оленя. А самым распространенным и эффективным способом этого промысла была добыча диких оленей на речных переправах во время их регулярных массовых миграций с севера на юг и обратно. Этот коллективный способ охоты назывался плавь, так как происходил на воде, которую переплывали олени. Охотники подплывали на своих ветках (см.) к животным и добывали их специальным оружием поколюгою, копьем с небольшим острием на длинной рукоятке. И Врангель и Матюшкин неоднократно упоминают об этой охоте (133, 144, 146, 270, 307). Матюшкину, в частности, принадлежит замечательное, считающееся лучшим в этнографической литературе, описание плави (220—222). Ему удалось исключительно верно и вместе с тем ярко художественно показать как самый процесс производства, так и значение этой массовой охоты для северного населения (216, 227). Мясо диких оленей, замороженное, вяленое, копченое, а у русских — соленое (216), обеспечивало часто питание населения до следующего сезона.

Другим, тоже коллективным, способом добычи диких оленей были так называемые огороды или заборы (146, 222), также основанные на инстинкте солидарности животных, особенно сильно проявляющемся при опасности. Устраивались крупные преграды на пути следования оленьих табунов, по местному названию пластин (270), с немногими отверстиями для прохода, около которых их караулили охотники. Упоминает «Путешествие» и о различных индивидуальных способах промысла диких оленей — ружьем, луком, петлями — самоловами ловящего типа, которые ставили в узких проходах или на тропах, посещаемых животными (146, 220, 222). Распространена была на северо-востоке, у юкагиров и ламутов, и охота с помощью маньщика, домашнего оленя (225). У народов севера существовало несколько различных способов промысла с маньщиком, в том: числе и описанное Врангелем (93) подкрадывание к дикому оленю под прикрытием специально обученного домашнего.

Из других парнокопытных животных промышляли в Колымском крае сохатого (лося) и северного снежного барана (см.). Самого крупного из зверей и весьма ценного своей продукцией лося промышляли обычно гоном — преследованием животного по следам, до полного его изнеможения, по насту (см.), труднопроходимому для него (105), 141, 260).

Врангель подметил и любопытную этнографическую подробность, касающуюся лося. Народности Колымы, как и многих других районов Севера, именовали его собирательным названием «зверь», а медведя — «черный зверь» (147). Эта интересная черта, неоднократно подтвержденная последующими исследователями {На Колыме она засвидетельствована, спустя 80 лет, и Богоразом (см. упомянутый «Областной словарь…») и Иохельсоном («Очерк зверопромышленности и торговли мехами в Колымском округе». СПб., 1898 г.).}, не освещена до сих пор в этнографической литературе. Такое собирательное название, свидетельствующее об особом отношении к животному, связано, несомненно, с громадным производственным его значением как источника существования. С другой стороны, его надо поставить в связь и с тем обстоятельством, что лось являлся центральным образом мифологии многих северных племен и фигурировал на многих наскальных изображениях. Надо полагать, что оба эти момента, производственный и культовый, отразились в упомянутом названии, связанном, в обобщенной форме, с образами двух зверей.

Другим, видом охоты, распространенным в бассейне Колымы, был промысел птиц, о котором также не раз упоминает «Путешествие» (142, 145). Наиболее важной и эффективной была коллективная массовая добыча так называемой линной птицы. Практиковалась она во время линьки, когда птица не в состоянии летать, и давала населению значительные запасы пищи и корма для собак. Способу этому уделено в «Путешествии» достаточно внимания (143, 210, 263, 279). Из других приемов охоты Врангель упоминает о силках, то есть петлях (см.) на птиц (126, 141), а Матюшкин описывает оригинальный, известный только у чукчей снаряд, ныне почти вышедший из употребления. Метательный снаряд этот состоит из пучка жильных ниток (см.) или ремешков, к концам которых привязаны шарики (или куски округленной формы) из камня, кости или железа. Снаряд бросают в середину пролетающей стаи, снасть развертывается веером, опутывает птиц, и они падают на землю. Это орудие добычи, называемое Матюшкиным сетью (313), известно в литературе под термином бола или болас (русское наименование закидушка).

Промысел мясошкурных зверей и птиц имел у народов Колымы, как и повсюду на Севере, чисто потребительское значение. Товарную продукцию давала населению только пушная охота, в тундре, в частности — промысел песца. Многочисленные, встречающиеся в «Путешествии» описания сообщают ценные сведения о распространенности и значении песцового промысла, о периодичности набегов {миграций) песца, об основном, почти единственном орудии его добычи — ловушке давящего типа, распространенной на всем Крайнем Севере СССР — пасти (146, 161, 225, 269, 340).

Сведения эти требуют лишь немногих пояснений и уточнений:

Насторожка — это деревянный прут в пасти (или вообще в ловушке любого типа), к которой прикреплена нажива (приманка). Зверь, сдергивая наживу с насторожки, приводит в действие пасть — спускает ловушку. Отсюда происходит и упоминаемый Врангелем глагол насторожить (146).

Разных других пушных зверей, промышляемых на Колыме (белка, заяц, горностай, лисица и пр.), Врангель называет по-местному: «мелкая пакость» (146). Термин этот больше нигде, кроме Камчатки, не встречается и является, видимо, чисто локальным. Его приводит, кроме Врангеля, только В. Г. Богораз в своем колымском словаре {Богораз В. Г. Областной словарь и т. д.}, указывая, что применяется он преимущественно к лисицам и песцам. Из различных орудий добычи этих зверей автор упоминает о ловушках, силках, кляпцах, пастниках, пастях (146, 225, 276). По поводу этих терминов надо заметить следующее:

Ловушки, или самоловы — собирательное, общераспространенное название самых разнообразных орудий добычи различных зверей и птиц. Сюда относятся, в основном, четыре группы орудий добычи: 1) давящие своей тяжестью (пасть, слопец, кулема, плашка), 2) ущемляющие (капканы, черканы), 3) ранящие и убивающие (очеки, самострелы), 4) ловящие (сети, тенета, силки или петли, перевесы). Объединяющим признаком всех этих ловушек, является принадлежность их к так называемым пассивным орудиям добычи, рассчитанным не на активные действия промышленника, а на самопопадание зверя в самолов.

Силки или петли, в частности удушающие или задерживающие промысловый объект, являются одним из самых распространенных орудий добычи зверей и птиц. В тех или иных вариантах они применяются на всех, в сущности, животных, начиная от самых мелких птиц (рябчика) и зверьков (бурундук) и кончая самыми крупными (глухарем, лосем). Вся разница состоит в размерах, материалах, способах установки.

Кляпцы, рассчитанные на умерщвление или ранение объекта, тоже весьма разнообразны. Применяются они на мелких и средних зверей (от горностая до зайца, лисицы, даже волка).

Термин пастники применен в данном перечне (225) ошибочно, хотя в другом случае (146) ему дано правильное объяснение: пастники — это участки промысловых угодий в тундре, на которых поставлены пасти.

Из других орудий «Путешествие» упоминает еще о копье (см.) и пальме (213, 313), не совсем правильно описанной Врангелем. Пальма — длинный нож с односторонним широким лезвием, прикрепленный к очень длинной палке; пользовались им как режущим и колющим оружием. Большой интерес представляет впервые описанный Врангелем и весьма оригинальный способ охоты на волка, практиковавшийся оседлыми чукчами. Приманкою служила своеобразная пружина, попадавшая в желудок зверя (312). Врангель уделил внимание и некоторым нецелесообразным приемам охоты, бытовавшим на Колыме. Он отметил громадную гибель попадавших в ловушки зверей в результате нерегулярного высмотра (см.) Сюда же относится и практиковавшееся охотниками извлечение из нор маленьких щенков песцов и лисиц (норников), бывшее чисто хищническим способом промысла (146, 269).

«Путешествие» приводит и весьма ценные, первые в этнографической литературе, описания морской охоты (зверобойного промысла) чукчей и эскимосов. Врангель показал громадную роль морских зверей в жизни берегового оседлого населения, аналогичную значению оленя для кочевников тундры, и описал важнейшие способы промысла моржей и тюленей (312—313). Следует лишь заметить, что и зимняя охота с сетью и весенняя с маскировкой происходили не у проруби, как обмолвился в одном месте автор (312), а у продушины (продуха), устраиваемой самим тюленем для дыхания. Об этом он упоминает сам в нескольких других местах работы (195, 201, 249). Дал Врангель и единственные в литературе описания охоты медведя на тюленя и своеобразного симбиоза песца с медведем (201). Промысел на белого медведя, относящийся по всей своей обстановке к морской охоте, справедливо охарактеризован как самый тяжелый и опасный вид охоты (295, 313). К этому можно лишь добавить, что, как установлено последующими исследованиями, занимались им далеко не все чукчи и эскимосы, а лишь особенно опытные и физически выносливые охотники.

 

Пакасть мелкая — см. «охота».

Пальма — см. «охота».

Парка — см. «одежда».

Пасть, пастник — см. «охота».

Педерастия — была распространена среди чукчей далеко не так широко, как пишет Врангель (314). Связана она была, видимо, с совершенно неизученным явлением — так называемыми «шаманами превращенного пола» (эфеменизированными мужчинами, носившими женское платье и исполнявшими женскую работу).

Петля — см. «охота».

Плавь — см. «охота».

Пластина — см. «охота».

Плот — описанный Матюшкиным трехугольный плот (290) является по своему типу чисто юкагирским плотом (мино).

Побочень (побочня) — один из парных конских вьюков весом три пуда.

Побэ(е)рд, бердовать — см. «езда на собаках».

Поварня — нежилая избушка на проезжей тропе, устраивалась из рубленых бревен и служила временным пристанищем для проезжих (122, 162—163). Сопоставление ее с балаганом (161) неправильно.

Повер (множ.: повры) — см. «езда на собаках».

Поколюга — см. «охота».

Полог — см. «жилище».

Потяг — см. «езда на собаках».

Похоронение — у народов Крайнего северо-востока существовало несколько способов похоронения. Жители тайги прибегали к так называемому висячему погребению в особых ящиках на деревьях (юкагиры) или на высоких свайных помостах (ламуты). Обитатели тундры оставляли трупы на поверхности земли (чукчи, эскимосы) или предавали их сожжению (чукчи, коряки). Упомянутые Матюшкиным «гробницы» принадлежали, судя по описанию, юкагирам (225, 276, 277), а описанная Врангелем могила — русским промышленникам (93—94).

Продушина — см. «охота».

 

Рассаха (правильнее рассоха) — на Колыме так называют обычно притоки, особенно главные реки. Матюшкин разумеет под этим термином рукава реки (278).

Рассол — так называют на северо-востоке и самую морскую воду, особенно выступившую поверх льда, и соль, оседающую поверх морского льда после подъема воды (192).

Ребра китовые — находили разнообразное применение в быту морских охотников, чукчей и эскимосов. Ими пользовались при устройстве жилища и хозяйственных сооружений для хранения нарт и байдар. При скверной санной дороге подвязывали полосы из ребер под полозья нарт (159, 189, 340); полозья из китовых ребер служили предметом обмена с американскими туземцами (176). Население пользовалось ребрами китов, добытых на охоте или так называемых выкидных, выброшенных морем на берег (267) и имело обычно некоторый запас ребер (171).

Ровдуга — см. «оленеводство».

Рыболовство — составляло основу существования многих оседлых бассейна Колымы и смежных районов (русских, якутов, ламутов, юкагиров, ительменов), другим оно служило важным подсобным промыслом (алеутам, корякам). Авторы «Путешествия» показали громадное значение рыболовства для населения и дали ряд описаний различных его сезонов — весеннего, летнего, осеннего и зимнего (140, 142—145, 156, 209, 215, 228). Из орудий и способов промысла, бытовавших на Колыме, они упоминают и частично описывают сети, невод, мережу, морду, закол. Сведения, сообщаемые ими, нуждаются в следующих пояснениях и поправках. Сети (или сетеснасти) — собирательное название самых разнообразных орудий лова, вязанных из ниток или дели. Самая крупная и эффективная снасть — невод — была распространена на Колыме лишь у русского старожильческого населения (142—143), северные народности пользовались там различными мелкими сетями, обычно небольшими по размерам и малоуловистыми. Именно в этом последнем смысле следует понимать не только термин «сети», но и слово «невод», часто встречающиеся в «Путешествии» (142, 145, 148, 156, 228, 267, 277, 288). Одним из распространенных на Колыме, как и в других районах Крайнего Севера, сетных орудий лова была мережа. Мережа состоит из двух конусообразных натянутых на обручи сетей, одна из которых вдвинута в другую. Основания конусов плотно соединены, а вершины отдалены одна от другой. Вершина внутреннего конуса имеет отверстия для попадания рыбы. Наряду с различными сетями в бассейне Колымы широко применялись различные ловушки из древесины, в частности неоднократно упоминаемая в «Путешествии» морда, снасть в виде цилиндра, оканчивающаяся конусом, сплетенная из ивовых прутьев или тонких лучинок. Врангель, как это видно, смешивает мережу и морду, называет «корзину из прутьев», то есть морду, мережей (142, 209). Наиболее эффективным орудием лова рыбы, применявшимся в период ее массового (рунного) хода, был запор (или ез), фигурирующий в «Путешествии» под названием закол (130, 215, 228, 288), или плетень (209). Описан он правильно, за исключением того обстоятельства, что ловушкою в запоре служил не невод, а морда. Нужно еще пояснить, что сельдью (или сельдяткой) называют на Колыме (130, 144) не общеизвестную морскую сельдь, а мелкого лосося (сига). Применение конского волоса для изготовления сетей (145) объясняется тем, что сетчатые орудия ломаются в сильные морозы.

 

Самолов — см. «охота».

Сангыях — см. «одежда».

Свесы (един.: свес) — склон, пологость, покатость (318).

Сети — см. «рыболовство».

Сетки (из лошадиных волос) — для защиты от комаров, обычно называются накомарники (275).

Силки — см. «охота».

Скребок — см. «оленеводство».

Соль — соли не потребляло большинство не только кочевых, но и оседлых народов Севера (149, 184, 314).

Сохатый — см. «охота».

Старшина — упомянутые в «Путешествии» старшины (153) якутов, юкагиров, чуванцев были обычными «князцами» (см.). У чукчей институт старшин или князцов отсутствовал и под старшинами им (178, 294) нужно понимать, видимо, главарей крупных стойбищ, наиболее крупных оленеводов («главнодомных» или «переднедомных»).

Строганина — тонко нарезанная (наструганная) замороженная свежьем рыба. Одно из наиболее популярных кушаний рыболовецкого населения на всем Крайнем Севере (124, 149, 156, 288).

Стружки — из различной древесины (березы, ивы, рябины, кедра, лиственницы) были незаменимым элементом быта почти у всех народов севера. Тонкие и мягкие, они заменяли полотенца, тряпки, пеленки, перевязочный материал. Стружками мыли и вытирали посуду, лицо и руки (отсюда и русское название их «рукотер»), перевязывали раны. На Обском севере они были даже предметом внутритуземного обмена (149).

 

Тарын (множ.: тарынья) — вода, разлившаяся зимою поверх льда и замерзшая (318). Общепринятое название наледь.

Темляк — см. «езда на собаках».

Торбасы — см. «одежда».

 

Убийство детей и стариков. Сообщение Матюшкина о существовании такого обычая у чукчей (182) не совсем отвечает действительности. Убийство детей не отмечено никем из исследователей и противоречит многочисленным сведениям о глубокой любви родителей к своим детям. То же следует сказать и об убийстве стариков. Совершенно достоверен, однако, приводимый автором факт убийства стариков по их просьбе родственниками. Этот, широко известный в этнографической литературе под названием «добровольной смерти», обычай был сильно распространен среди чукчей и наблюдался еще не так давно, в первые годы советского строительства в Чукотском округе. Состоял он, в общих чертах, в следующем. Человек, желавший умереть, сообщал об этом родственнику или другу, и этот «помощник в смерти» обязан был убить его. Применялись три способа добровольной смерти: удар ножом или копьем, удушение и выстрел из ружья. Поводы к этому желанию бывали самые разнообразные, но отнюдь не дурное отношение к старикам со стороны родственников. Это были и общие тяжелые условия жизни, и тяжкая болезнь, связанная, в частности, с физическими муками, и моральные страдания от горя, обиды и пр. Вот почему к такой смерти прибегали даже не одни старики. Обычай этот связан был с представлением чукчей о том, что насильственная смерть от чужой руки лучше кончины от болезни или старости. Обычай добровольной смерти прекрасно описан и разъяснен лучшим знатоком чукчей В. Г. Богоразом-Таном в его известной монографии «Чукчи» (т. 1. Л. 1934).

Убой — см. «езда на собаках»,

Уброд — см. «езда на собаках».

Улус — административно-территориальная единица в Якутии, состоящая из нескольких наслегов (см.) и соответствующая «уезду» центральных районов (116).

Ураса — см. «жилище».

 

Хорканье — храп, издаваемый оленями.

 

Чижи, чирки — см. «одежда».

Чувал, чул! — см. «жилище».

 

Шайба (в «Путешествии» сайба) — бревенчатое хранилище для запасов на высоких сваях (163, 166—168) или просто на деревьях (288—289). Матюшкин называет шайбами и «гробницы» юкагиров или омоков (225, 276). То же встречаем в «Словаре» В. Г. Богораза.

Шивера — мелкий и быстрый перекат (порог) реки (271).

 

Юкола — распластанная вяленая, иногда и подкопченная рыба. При пластании рыбу разрезают по длине на две части; одна из них голова с позвоночником — идет на корм собакам, другая, собственно юкола, состоит из мяса, в виде двух половин, соединенных хвостом, и предназначается для людей. Самый процесс вяления происходит на вешалах (см.) или сушилах, к которым подвешивается рыба для сушки. Таков обычный, наиболее распространенный на севере, способ приготовления юколы. Врангель описывает другой, улучшенный способ, применявшийся, видимо, русским населением, и дает два различных термина для кормовой (собачьей) и пищевой юколы. Первую он называет юхола (142, 154), вторую — едомная юкола (143, 149, 154, 156), а лучшие ее местные сорта — хахта (143). Близкое к этому описание приводит для Колымы и Богораз с соответственными терминами юкола, юхала и хачира.

Юрта — см. «жилище».

 

Яранга — см. «жилище».

Ясак — дань в натуральной форме — пушниной,— впоследствии в денежной, взимавшаяся с народов Севера (137, 154).

 

 

 

Авачинская губа, 33.

Австрия, 38.

Агафон (Агафоновна), р., 205, 234, 383.

Адыча (Тустах), приток р. Яны, 124, 371.

Азия, 4, 14. 16, 31, 48—50, 55, 56, 58, 68, 75, 80, 83, 84, 97, 171, 180, 382. 387, 388, 396, 400.

Азовское море, 29.

Азорские о-ва, 12, 34, 356.

Айон, о-в (Аноян, Ойон, Юн, Сабадей), 55, 76, 167, 168, 172 282, 315, 382, 406.

Алазея. р., 47, 55, 72, 75, 97, 99, 111, 128, 129, 131, 142, 144, 154. 211, 232, 236, 237, 242, 314, 376.

Алазейские горы (хребет), 128. 129, 236, 317, 376.

Алазейское, сел. 211.

Алдан, приток р. Лены, 111, 114, 117—119, 122, 230, 363, 366, 367, 369, 371.

Алдан, хребет, 108.

Алданская станция, 118.

Алеутские о-ва. 11, 34, 296.

Аллерсюут, 372, 374.

Аляска, 3, 21, 22, 26.

Амгаотон, о-в., см. Шалауров.

Америка (Американская земля), 4, 10, 14, 16, 21, 22, 26, 34, 49, 56, 78, 81—84, 97, 171, 174—176, 179, 297, 312, 382, 383, 396, 400, 407.

Анабара, р., 64, 77, 108.

Анадырский залив, 310.

Анадырский нос, 56.

Анадырский острог, 50, 51, 56, 74, 79, 137, 174, 175, 230, 395.

Анадырское море (север Берингова моря), 56.

Анадырь, р. 48—50, 63, 73, 74, 218, 230, 310, 391, 395.

Ангара, р., 352, 353.

Ангарка, приток р. Б. Анюй, 225, 389.

Англия, 18, 24, 32, 34, 38, 267, 343, 344, 357.

Ангутский зал. (на Енисее), 62.

Анна-Мария, 20.

Атлантический океан, 10, 12, 19, 24, 34, 45, 75, 83, 343, 344.

Антымердях, (Железные ворота), р., 119, 367.

Анюйские долины, 134, 135.

Анюйские горы, 151, 274.

Араутан, о-ва, см. Раутан.

Аргунова, урочище, 222, 392, 393.

Архангельск, 26, 46, 58, 59, 366.

Аспидный мыс, 131.

Аугуона, р., 304.

Африка, 34, 396.

 

Байкал, оз., 322, 356.

Байкальские горы, 106.

Байково, сел., 291.

Бакшеево, сел., 350.

Балгачова, р., 234.

Балтийское море, 7, 10, 12, 29, 39, 40.

Барагунский улус, 363.

Бараниха, р., 222, 266—270, 274, 280, 282, 286, 292, 393, 405, 406.

Барылас (Баралас), станок, 111, 118, 123, 124, 363, 369, 371.

Басково, летовье, 228, 393, 398.

Баукальская, р., 374.

Баюкова, р., 215.

Белое море, 45, 58, 74.

Белые камни, 151, 258—260, 275, 276.

Белый, о-в, 58.

Бельковский, о-в. 87.

Березов, г., 59, 60.

Березовая, р. (Малая Бараниха), 222, 279, 293, 406.

Беринга, о-в, 11.

Берингов пролив, 22, 45, 49, 58, 63, 79, 83—86, 97, 108, 147, 159, 175, 297, 308, 309, 311, 312, 332, 345, 380, 382, 400.

Берлин, 8.

Бирюльская, р., 374.

Битамай (Батамой), станок, 104.

Благовещенский, мыс, 92, 93.

Благовещенский пролив, 330.

Блудная, р., 66, 237, 238, 374.

Бодега, залив, 11.

Боково, озеро, 231.

Бологое, сел., 41.

Болохова, р., 390.

Большанька, р., 386.

Большая, р. 392.

Большая Алазейская протока, 236.

Большая Бараниха, р., 160, 166, 207, 208, 214, 234, 244, 266—268, 280, 292, 295, 303, 315.

Большая Блудная, рукав р. Блудной, 238.

Большая Брусянка, скала, 228, 397, 398.

Большая Земля (Америка), 55—57, 78.

Большая Конечная, р., 236.

Большая Куропаточная, р., 234, 235.

Большая Чукочья, р., 47, 136, 205, 233, 310.

Большой Анюй, р., 5, 16, 36, 50, 74, 86, 121, 131, 134, 141, 144, 153, 154, 158, 189, 207, 209, 211, 214, 215, 217, 224—228, 230, 233, 244, 258, 259, 268, 272, 286, 289, 369, 389—391, 393—398, 406.

Большой Баранов мыс (Большой Баранов камень), 72, 74, 76, 77, 82, 84, 85, 90, 131, 146, 152, 153, 160, 163, 169, 190, 191, 200, 244, 245, 247, 252—254, 257, 259, 261—265, 302, 330, 332, 351, 379, 380, 406.

Большой Чукотский нос (м. Дежнева), 49, 50.

Большое Чукочье, сел., 243, 244.

Борго, мыс, см. Борхая.

Бородино, 8, 34.

Боронух, см. Верхоянск.

Бор-Урях, р. 376.

Борхая (Борго), мыс, 70, 73, 96.

Бразилия, 10, 19.

Булгина, р., 237.

Булун, мыс, 362.

Булун, р., 360.

Бурунул, см. Верхоянск.

Быковская протока, 63, 69, 70, 96.

Быковский мыс, 96.

Бюрюлах, р., 240.

 

Вайванник, гора, 281.

Вальпарайзо (Чили), 19.

Ванкарем, мыс, 5, 307.

Ватерлоо, 8.

Великий Восточный океан (Тихий океан), 63, 84, 400.

Великий Чукотский мыс (Шелагский мыс), 172.

Венеция, 399.

Веракрус (гор. на берегу Мексиканского залива), 24—26.

Веркон, р., 179, 297, 302—304, 314, 330.

Верхне-Колымск, 84, 154, 209, 316, 351, 354, 363.

Верхне-Колымское нагорье, 133.

Верхоленск, 48, 352, 357, 359.

Верхоянск, г. (Боронук, Бурунул), 88, 92, 124, 317, 319, 320, 371.

Верхоянский тракт, 121.

Верхоянский хребет, 111, 117—123, 125, 321, 368—371, 377.

Ветреновка, приток р. Малого Анюя, 225, 226, 394.

Виллингиново, сел,, 332.

Вилуй, приток р. Иртыш, 350.

Вилюй, р., 46.

Витима, р., 105.

Волга, 401.

Волгинское зимовье, 62.

Восточная, р., 158.

Восточное Благонамерение, о-ва, 380.

Восточно-Сибирское море, 4, 36.

Восточный, мыс (Дежнева), 85.

Вшивая, р. (Пила), 237.

 

Гавайские о-ва (Сандвичевы), 11, 12, 21.

Гавр, 24, 26,

Гамбург, 24, 26.

Гаспарский пр., 21.

Гвадалахара, 25.

Гвоздевы, о-ва, 175.

Гейла, гора, 281, 284.

Гижига, р. (Ижига), 175.

Глубокий, ручей, 261.

Голштиния, 41.

Гонолулу, 21.

Горн, мыс, 10, 19, 33.

Гренландия, 28, 147, 345, 346, 396.

Греция, 31, 38, 39.

Грузия, 385.

Гуан, о-в (Марианский арх), 12.

Гудзонов залив, 22, 24.

Гулянгина, р., 126.

Гыданская губа (Гыдыям), 61.

 

Дания, 41.

Дарданеллы, 40.

Дежнева мыс (Восточный, Чукотский Нос), 53, 56, 75, 79, 85, 139, 159, 174, 175, 179, 305, 382, 400.

Делокова, р., 237.

Денешкина, р., 62.

Деревянные, горы, 89, 96.

Дерпт, см. Тарту.

Диксон, о-в, 63.

Диомида, о-в, 71, 75, 77, 332.

Доброй Надежды, мыс, 12, 21, 34, 49.

Догдо, р., 125, 126, 318.

Долгий, о-в, 58.

Долгое, урочище, 215, 227, 397.

Долокова, р., 237.

Дубровская, станция, 358.

Дудина, р., 63, 68.

 

Ебундон, р., 289.

Европа, 12, 32, 34, 45, 100, 388, 397.

Едомка, селение, 238—240, 242.

Екехта, р., 307

Елонское Устье, сел., 240.

Елошбал, р., 289.

Емуаем, ручей, 307.

Енисей, р. 45, 46, 58, 60—63, 65, 67, 68.

Енисейск, 46, 63. 69.

Ерри, мыс, см. Шелагский мыс.

Ефремов Камень, мыс, 62.

Ечонин, гора, 297.

 

Железинская станция, 118.

Жиганск, 51, 102.

 

Заборье, станок, 104.

Заячий Камень, 76.

Зашиверск, 111, 125—128, 317, 351, 354, 364, 369, 370, 373, 374, 376, 382.

Зеленая, р. 46.

Зеленое, озеро, 46.

Земляная, р., 263.

Зондский пролив, 21.

 

Идирма, р., 104.

Ижига, р., см. Гижига.

Имоглин, гипотетическая земля, 79.

Индигирка, р., 4, 15—17, 47, 48, 52—54, 70, 72, 75, 78, 79, 86, 88—90, 92, 93, 96, 122, 126—128, 131, 136, 142, 144, 148, 154, 204, 207, 217, 231, 232, 236—241, 243, 257, 262, 292, 293, 305, 307, 310, 313, 340, 364, 365, 370, 374—376, 389, 395, 396.

Индигирская тундра, 271.

Индийский океан, 34.

Ир-Карпийя (Ир-Кайпийя), мыс, см. мыс Шмидта.

Ир-Кайпио, сел., 309, 311, 312, 315.

Иркутск, 21, 35, 36, 87, 92, 94, 99—102, 108, 173, 293, 316, 322, 351—357, 359, 362.

Иртыш, р. 59, 60, 350.

Италия, 135.

 

Кабачково, зимовье, 145.

Кадьяк, о-в, 11, 34.

Казань, 35, 99, 401.

Каине к, 351.

Калифорния, 3, 11, 22, 24, 26, 34.

Каллао (Перу), 10.

Калядина, р., 374.

Каменная виска, см. Тостах.

Каменная Колыма, 132, 145, 158.

Каменная тундра (Колымская тундра), 260, 275, 405.

Каменное, сел., 174, 175

Каменное, холм, 72.

 

Каменный, мыс, 89, 92.

Каменный, о-в на Ср. Колыме, 145.

Камень, мыс (Малый Баранов Камень), 72, 84, 146, 160, 162, 163, 189, 195, 254, 259, 261—264, 292, 330, 339, 383, 406.

Камешкова, приток р. Б. Ангой, 215, 224, 393.

Камчатка, полуостров, 10, 11, 21, 32, 33, 50, 53, 58, 63, 75, 78, 108, 129, 147, 217, 385.

Камчатка, р., 51.

Кандаков камень, 131.

Кара, р., 58, 61.

Каринги, деревня на р. Лене, 48.

Карское море, 45, 46, 55, 58.

Каспийское море, 30.

Качуг, урочище, пристань, 101—103, 106. 357.

Кекурный, мыс, 302—304, 314.

Кентель, ручей, 307.

Каретов, сел. (Керетов), 151.

Кибер, мыс, 297, 302.

Кибер, о-в, 83.

Кильден, балаган, 215, 390.

Кильский зал., 41.

Килью, р., 86.

Киренга, о., 114.

Киренск, г., 104, 105, 238, 357, 358, 362, 364.

Китай, 45, 354.

Ковымский камень, 79.

Ковыч, р., 47.

Козьмин, о-в, 83.

Козьмина, мыс, 160, 171, 297.

Козьмина, скала, 160, 297.

Козьминка, р., 267, 280—282.

Колесовский, о-в на р. Колыме, 237.

Колумбал, камень, 389.

Колыма, р., 4, 5, 14, 16, 36, 37, 47—55, 57, 58, 64, 70, 72, 73, 75—82, 84, 85, 89, 92, 97— 99, 117. 125, 129—132, 134—137, 139—142, 144, 146, 147, 151, 152, 154—156, 160, 161, 163, 189, 194, 204, 207—209, 211—215, 217, 218, 230—232, 236, 240, 243, 244, 256—261, 267, 268, 274, 275, 289, 292, 310, 313, 315, 316, 344, 345, 369, 377, 380, 384, 385, 389, 390, 394, 395, 399, 404—406.

Колымская протока, 237—239.

Колымская тундра, см. Каменная тундра.

Колымское море, (Чукотское море), 56.

Колымский Камень, 80.

Колючин, о-в (Кулючин), 49, 83, 85, 86, 292, 306, 307—309, 311, 312, 315, 330, 337, 345.

Колючино, 16.

Колючинская губа, 15, 50, 85, 86, 308.

Командорские о-ва, 11.

Кондратьева, р., 240.

Конковая, р., 231, 232.

Коновалова, р., 277.

Коновалове, сел., 272, 273.

Константинополь, 38, 40.

Контрольный, порт, 20.

Конькова виска, 206.

Копай, о-в, 55.

Копенгаген, 10, 12, 19.

Котельный, о-в (Третий Ляховский), 15, 49, 78. 86—94, 96, 97, 325, 326, 329, 330, 340, 344.

Красноярск, 99.

Креста, залив, 50.

Крестовая, р., 79—81, 132, 204, 234.

Крестовое, сел., 257.

Крестовский рукав, 65.

Крестовый, мыс, 131, 205, 233, 234, 257, 258.

Крестовый, о-в (о. Креста, Первый Медвежий, Св. Антония), 47, 53, 55, 63, 72, 81,89, 189, 203—205, 212, 213, 233, 234, 293.

Кривые Луки (на р. Лене), 358.

Кронштадт, 8. 9, 12, 19, 21, 26, 31, 32, 34. 362.

Круги, гора, 276.

Крутая, р. 210.

Крым, 26.

Куба, о-в, 26.

Кулючинская губа, см. Колючинская губа.

Курджагина, р., 89.

Куродагина, р., 234, 240.

Куропаточный яр, 235.

Кусгун, р., 305.

Кута, приток р. Лены, 104.

Кырылол, о-в, 63.

Кэптоун (Юж. Африка), 12.

 

Лабазное, сел., 74, 161, 215, 225—228, 394, 397.

Лабунген, приток р. М. Анюй, 290.

Лаврентия, залив, 85, 178, 179, 388.

Лаврентия, остров, 66.

Лагачкина, р., 236.

Лапландия, 96.

Лаптевых море, 46, 71.

Ларионов Камень, 260, 261.

Ледовитый мыс (Аляска), 83.

Лелединские горы, 272.

Лена, р., 22, 46, 48, 51—53, 58, 63, 65, 66, 69, 70, 73, 75—77, 87, 96, 101—108, 110, 111, 114, 118, 142, 238, 243, 307, 313, 344, 357, 358, 360, 362, 366.

Лобогена, р., 272.

Лобогенский хребет, 272.

Лонгвуд, долина (о. Св. Елены), 12, 34.

Лондон, 32, 38.

Лундушина, р., 239.

Ляховские о-ва, 53, 77, 78, 88, 96, 98, 216, 330, 380, 390.

Ляховское, зимовье. 78.

 

Маврина, р., 232.

Малая Алазейская протока, 236.

Малая Бараниха, р., см. Березовая.

Малая Блудная, рукав р. Блудной, 238.

Малая Конечная, р., 236.

Малая Куропаточная, р., 235.

Малая Чукочья, р., 132, 136, 206, 207, 209, 23U 233, 310.

Маловетрянной, поселок 36, 290.

Малое Чукочье, станок. 143, 207, 208, 210, 214., 243, 244, 292.

Мало-Чукочий мыс, 204.

Малый Анюй. р. (Сухой Анюй), 5, 16, 36, 121, 131, 134, 140, 151, 157, 166, 172, 174, 207, 209, 211, 214, 215, 217, 218, 220—222, 224—228, 230, 244, 259, 270—274, 276, 277, 286—291, 310, 369, 387, 389—397, 405, 406.

Малый Баранов Камень, см. Камень, мыс.

Малый Чаунский пролив (Сабадей), 160, 167, 168, 332.

Мангазея, 46, 47, 68, 69.

Манила, о-в (Филиппины), 12, 21.

Маркизовы о-ва, 19, 21.

Мархояновский о-в (Мархоянов), 72, 132.

Матте Сале, мыс (Мать-Соль, Мате-Соль), 61..

Матюшкина, мыс, 5, 160, 172.

Мегчименская губа, 179.

Медвежий мыс, 131, 162.

Медвежьи о-ва, 4, 36, 47, 53, 75, 78, 80, 82,. 83, 89, 98, 154, 155, 189, 192, 194, 203—205, 212, 213, 233, 234, 293, 382, 383, 406.

Медвежья, р., 261, 406.

Медный, о-в, 11.

Мезень, 47.

Мекери, станок на Якутско-Алданском тракте, 363.

Мексика, 24—26, 49.

Мексиканский зал., 25.

Меркурьев о-в, 71.

Миоре, долина, 114, 117, 118.

Миорио, селение на Якутско-Алданском тракте, 363.

Михайловский редут (Аляска), 22.

Молоды, приток р. Лены, 46.

Молоткова, р., 406.

Молотково, сел., 291, 391.

Молотковская излучина, 216.

Монголия, 113.

Монтерея, 11, 24.

Морея, п-ов, 31, 38.

Москва, 8, 34, 35, 37, 38, 51, 77, 99, 217, 310, 349, 352, 370, 384, 386, 398, 399, 401—403.

Мунголь, зал., 290.

Мутная, губа, 45, 58.

Мутная, р., 45.

 

Наварин, крепость, 31.

Наваринская бухта, 38, 39.

Ненаселенная, деревня, 206.

Нерпичье, озеро, 231.

Нижне-Колымск, 16, 36, 37, 48, 55, 73, 74, 79, 81—85, 89, 90, 101, 110, 111, 121, 125, 128—135, 139—142, 144, 146, 148—162, 168, 169, 172—175, 179, 180, 186, 189, 191, 193, 195, 198, 201, 205—209, 211, 214—216, 223, 228, 230, 233, 240, 242—245, 247, 250, 255—259, 264, 269, 271, 274, 275, 284, 288, 290—293, 298, 304, 308, 315—317, 334—338, 351, 360—362, 366, 369, 370, 373, 374, 376—387, 389—391, 397—401.

Нижний Новгород, 352.

Нижняя Тунгуска, 46, 104.

Низовой Олбут, селение, 211.

Новая Земля, 4, 380, 385.

Новая Сибирь, о-в, 87—90, 92, 96—98, 255, 326, 329, 330, 340, 344, 356, 380, 390.

Ново-Архангельск, 22, 24, 25, 34.

Новосибирские о-ва, 4, 15, 95, 216.

Норвегия, 396.

Нордвик, губа (Нордвиг), 65.

Нукагива, о-в, 19, 21.

Нупголь, гора, 276.

Нупшан, р., 275.

Нью-Йорк, 24, 26.

 

Обдорский острожок, 59—61.

Обромская гора (Обромский камень), 215, 223, 224, 273. 274, 277, 290, 392, 393.

Обромское, летовье, 223, 392.

Обская губа, 45, 46, 58—61.

Обь, р., 45, 46, 58—61.

Огород, гора, 222.

Ойон, о-в, см. Айон.

Олекма, р., 359.

Олекминск, 46, 104, 106, 108, 359.

Оленек, р., 4, 15—17, 46, 63-65, 74.

Олюторская губа, 50.

Омгуема, р., 307.

Омекон. р., 131, 249, 316.

Омеконские горы, 318.

Омокское, юртовище, 310, 396.

Омолон, приток р. Колымы, 111, 121, 131, 132, 142, 151, 153, 157, 158, 217. 260, 377, 391, 395.

Омолоева губа, 51, 52.

Омолонская деревня, 130.

Омск, 354.

Ому-Кол, озеро, 376.

Оньман, мыс, 83, 307, 308.

Оринкин, озеро, 128.

Орленг, р., 104.

Орулганский хребет, 123.

Орынкино, 376.

Островная, р., 277, 392.

Островное, сел., 16, 36, 137, 140, 151, 157—159, 172—176, 178—180, 182, 186, 215, 223, 259, 273, 276, 277, 279, 285, 295, 304, 387, 389, 390, 392, 396, 404.

Островное, озеро, 233.

Охотск, 22, 54, 65, 78, 81, 85, 108, 226, 318, 362.

Охотское море, 10.

Оюн, см. Айон.

Оюн-Холм (Шаманское поле), 371.

 

Пантелеевка, деревня, 144, 151, 257, 258, 260, 275.

Пантелеевка, р., 132. 146, 257, 258, 275.

Пантелеевская сопка, 144, 151, 256, 258—260, 275.

Париж, 8, 55.

Паришная, р., 258.

Патагония, 352.

Пахля, р., 76.

Пендина, гора, 222.

Пенжина, р., 50, 53, 230.

Первый Медвежий о-в, см. Крестовый о-в.

Пермь, 352.

Перу, 10, 49.

Пессон, о-в (в Колючинской губе), 86.

Песцовый мыс, 89.

Песчанный мыс, 76, 160, 168, 248, 329.

Петербург, 9, 15, 16, 24, 28, 29, 31, 35—37, 40, 41, 55, 59, 60, 62, 63, 65, 69, 70, 74, 83, 99, 102, 111, 152, 294, 316, 317, 322, 350—352, 354, 356, 362, 364, 366, 373, 374, 383, 385, 401.

Петрова, р., 238.

Петропавловск на Камчатке, 10. 21, 32, 34, 352, 356.

Печора, р., 58, 396.

Пила, р., см. Вшивая.

Плотбшце, сел., 216, 217, 220—222, 224, 290, 390—393, 396.

Поворотный, ручей, 171.

Погинден, приток р. М. Анюй, 222, 270, 271, 272, 276—278, 292, 406.

Погинденская долина, 270, 271.

Погинденский хребет, 406.

Погромное, сел., 144, 310.

Погыча, р., 47, 48.

Польша, 26.

Портсмут, 10, 12, 19, 21.

Посадное, зимовье, стан, 88, 89.

Потентолла, 382.

Походск, 142, 143, 151, 206, 207, 209, 243, 255, 257, 292, 293, 338.

Походская, р., 132, 231, 395.

Походский рукав (Средней Колымы), 72, 82, 132.

Прокопия Свят., р., 234.

Пропадшая, р., 238.

Прорва, протока, 390.

Псков, 7.

Пустозерск, 60.

Пьедмонт, 34.

Пясина, р., 46, 62, 63, 66—68.

Пятистенное, урочище. 225, 228, 393, 398.

 

Раутан, гора, 172, 281, 407.

Раутан, о-в (Араутан), 47, 76, 160, 172, 295, 296.

Ревель, 8. 381.

Риги, станок, 103, 104.

Рио-де-Жанейро, 10, 19, 32, 33.

Росс, русский форт в Калифорнии, 11, 25, 26.

Руиль, имение Ф. П. Врангеля, 28, 30.

Румянцева, залив, 11.

Русская Америка (Аляска), 11. 21, 22, 24, 34.

Русская Рассоха, р., 126.

Русская Рассоха, сел., 374.

Русский, о-в. 36, 291.

Русское Устье, сел., 60, 92, 238—241, 362.

Рысинская, сел. на р. Лене, 358.

 

Сабадей, о-в, см. Айон.

Сабадей, пролив, см. Малый Чаунский.

Самаховский Ям, слобода, 59.

Сан-Бласс, 24.

Сандвичевы о-ва, см. Гавайские.

Сан-Карлос (Мексика), 24.

Санникова, р., 93.

Сан-Франциско, 25.

Сарадах, станция, 129, 130.

Сардах, станок, 111.

Свеаборг, 9, 41.

Св. Антония, о-в, см. Крестовый.

Св. Елена, о-в, 12, 21, 34.

Св. Нос, см. Шелагский.

Севастополь, 28.

Северная Америка, 7, 14, 26, 175, 369.

Сев. Двина, р., 59.

Северная Калифорния, 11.

Северный Ледовитый океан (Ледовитое море, Ледовитый океан), 3—5, 8, 12, 14, 15, 18, 21, 35, 37, 45—49, 51—54, 57—65, 69, 70, 72, 76, 79, 81, 83—85, 92—94, 96—98, 100—102, 108, 110, 111, 123, 128, 131, 132, 147, 151, 152, 163, 166, 169, 173, 178, 191, 197, 202, 204, 207, 211, 212, 214, 217, 231, 234, 238, 241, 244, 251, 255, 258, 259, 261, 263, 266, 267, 292, 293, 297, 304, 307, 308, 310, 316, 323, 325, 329, 330, 332, 339, 344, 369, 371, 380, 384, 392, 400, 405—407.

Северный мыс, см. Шмидта мыс.

Северный Парнас, р., 235.

Северный полюс, 28, 396, 397.

Северовосточный мыс, см. Челюскина мыс.

Селениях, приток р. Индигирка, 317.

Семиозерное, сел., 59.

Сибирь, 3—5, 7, 12, 14—18, 24, 36—38, 45, 46, 49, 50, 55, 58, 74, 92—94, 96, 97, 99—102, 105— 108, 111, 120, 122, 125, 126, 134, 146, 156, 166, 178, 180, 182, 208, 216, 217, 223, 226, 228, 229, 232, 246, 252, 267, 276, 278, 304, 317, 318, 320, 323, 325, 326, 329, 332, 333, 336, 340, 344, 345, 347, 349, 350—352, 354. 356, 357, 369, 373, 374, 382, 383, 388, 390, 392, 395, 396, 401, 403.

Сибирь, р., 350.

Сигли-Этарг, летовье, 211.

Симса, зал., 46.

Синий стан, 360.

Ситха, 21, 22, 24, 25.

Сладкая гора, 226.

Сладковская, р., 394.

Сладкое, урочище, 215—227, 393, 394, 397.

Содах, о-в, 362.

Сордагнокский хребет (Щучьий), 367.

Сордах, сел., 376.

Сочва, р., 59.

Средиземное море, 30, 39, 40.

Средне-Колымск 111, 125, 129—131, 135, 137, 141, 145, 149, 152—154, 158, 172, 211, 316, 317, 319, 322, 351, 364—367, 369, 373, 374, 376.

Средняя Колыма, рукав, см. Походской рукав.

Стадухинский волок, 160, 172.

Становой, хребет, 106, 131, 405, 406.

Становье, р., 49.

Станчик, сел., 239.

Староострожский рукав, 151.

Стахин, р. (Аляска), 22, 24.

Столбовой, о-в, 86.

Суров Камень, 151.

Сурова, гора, 258—260.

Сухарная (Сухарное зимовье), 145, 158—163, 171, 189, 193—197, 199—202, 204, 244, 261, 292, 293.

Сухарная сопка, 210, 259, 261.

Сухарный, о-в, 160, 172.

Сухарный, ручей, 261.

Сухарповские камни, 406.

Сухой Анюй, р., см. Малый Анюй.

 

Табалах, р., 124, 371.

Табалах, станция, 124—126, 317.

Таболх, станок, 111.

Таз, р., 46.

Таймыра, р. (Таймура), 62, 64, 66—68, 74.

Таймырский мыс, см. Челюскина мыс.

Таймырский п-в, 46.

Таймырское озеро, 67.

Такокагын, 306.

Тамсамеа, о-в, 12.

Тарту (Дерпт, Юрьев), 30. 381.

Тары, 351.

Татариновка, ручей, 208.

Тауншео, р., 284, 405.

Тенкургуйн, ручей, 307.

Терехино, зимовье, 62.

Терях-Урья, р., 369, 372.

Тигишка, местечко, 225, 393. 397.

Тикеген, земля, 80.

Тимкина, р., 214, 259, 395.

Тихий океан, 4, 10, 19, 32—34, 45, 75.

Тобольск, 46, 59, 60, 81, 83, 99, 350, 351.

Томск. 350, 351, 354.

Торо-Туколан, 119, 367.

Тостах, р. (Каменная), 124, 261, 371.

Третий Ляховский о-в, см. Котельный.

Туапсе, 40.

Туерала, станок, 362, 363.

Туколан, р. (Тукулан), 111, 119, 120, 122, 367—369.

Тукуланская пустыня, 122.

Тумиты, о-в, 63.

Тунгуска, р., 46.

Турусинские горячие ключи, 322.

Туруханка, р., 46.

Туруханск, 46, 62

Турция, 38.

Тустах, р. см. Адычч.

 

Убиенная виска, 206, 231, 3 Î 0.

Убиенная лайда, залив, 231.

Удский острог (Удское), 108, 362.

Улаханы, станок, 106.

Улу-Тумула, гора, 369, 372.

Упчина, приток р. М. Анюй. 275. 276.

Усть-Елон, сел., 239, 240.

Усть-Кут, сел., 104.

Устьянск, 53, 54, 78, 87—94, 292, 360.

Урал, 26, 35.

Уральские горы (Каменный пояс), 99, 100.

Ушакова, р., 353.

Уяндинское зимовье, 52.

 

Федотиха, приток р. Погиндены, 278.

Филатова, р., 278, 406.

Филиппова, р., 132, 146.

Филипповка, 260, 271.

Фаддеевский о-в, 86—88, 92,-94, 96.

Фаддея мыс, 66, 68, 74.

Фаддея, о-в (у Таймырск. полуострова), 46.

Филиппинские о-ва, 12, 21, 380.

Финский залив, 8. 34.

Франция, 18, 34. 320, 357.

 

Хазимы, сел., 363.

Караулах, р. (Хариулах). 69.

Хастах, озеро. 90.

Хатанга, р., 67, 77.

Хатангский залив, 64—66.

Хатангское зимовье, 67.

Хеуверена, р., 49.

Хрома, р., 53, 72, 77, 292, 293.

Хромская губа, 52.

Хуматорка, р., 70.

 

Царева, р., 93, 94, 96.

Царское село, 31, 32, 34, 353, 356, 362, 368, 370, 372, 378, 381, 384, 399, 401, 403.

 

Чакчи, озеро, 376.

Частые острова, станок, 105.

Чауна, р. (Чаванская), 79, 295, 310.

Чаукская сторона, 82.

Чаунский зал. (Чаванский), 4, 47, 49, 56, 76, 77, 82, 172, 175, 178, 258, 259, 268, 281—283, 294—296, 309, 310, 315, 380, 388, 400, 405—407.

Челюскина мыс (Северо-восточный, Таймурский), 62, 65—67, 74, 75, 380.

Чендона, р., 46.

Черевок, скала, 290.

Черное море, 29, 30, 40, 41.

Черноусова, р., 132, 395.

Черноусово, сел., 151, 209, 257, 292.

Четцырех, сел., 232.

Четырехстолбовой, о-в, 36, 189, 192, 193, 201—205, 210—213, 330.

Чили, 19.

Чичагов, порт, 19.

Чукотская гора, 205.

Чукотская земля, см. Чукотский п-ов.

Чукотская протока, 82, 132, 142, 214.

Чукотский Нос, см. Дежнева мыс.

Чукотский п-ов (Чукотская Земля), 4, 14, 50, 51, 56, 85, 86, 178, 284, 286, 296, 310, 311, 376.

Чукотское озеро, 209.

Чукочий мыс, 233.

Чукочья губа, 233.

Чукочья, р., 47, 54, 208, 210, 233, 383.

 

Шалауров о-в (Амгаотон). 297, 302, 311.

Шалаурово зимовье, 145.

Шаманское поле, см. Оюн-холм.

Шелагинская губа, 82.

Шелагские горы, 296.

Шелагский мыс (Восточный, Св. Нос, Эрри) 4, 5, 12, 14—16, 48—50, 52—56, 70—73, 75—78, 80, 83, 85, 88, 90, 97, 98, 131, 154, 160, 169—172, 178, 190, 243, 252—255, 266, 281, 292, 294—297, 303—307, 310, 311, 315, 316, 328, 330, 332, 351, 380, 388, 398, 400, 404—407.

Шероховатый Камень, гора, 278.

Шичутино, р., 288.

Шкулева, р., 236.

Шмидта мыс (Ир-Кайпия, Ир-Карпия, Северный), 5, 45, 81, 83, 85, 89, 97, 293, 295; 296; 304—307, 309, 314, 330, 332. 398, 400.

Шпицберген, о-в, 344, 345.

 

Элон-бало, сел., 159.

Этерикан, о-в (1-й Дяховскяй), 77.

 

Югней, р., 86.

Югней, оз., 85.

Южная Америка. 32.

Юкон, р. 22.

Юрьев, см. Тарту.

Яблон, р., 74.

Яблоновый хребет, 106, 405.

Якак, мыс, 7, 16, 55, 304, 311, 316, 330, 404, 407.

Якан-Уваян, р., 304, 305.

Якутск, 22, 37, 47—49, 51, 53—56, 63, 65, 69, 70, 74, 78, 81, 86, 102, 104, 106—108, 110, 111, 117, 121, 128, 129, 136, 140, 157, 184, 213, 214, 240, 274, 316, 317, 320, 322, 351, 352, 356, 357, 359—366, 369, 370, 379, 381, 385, 396, 401.

Якутская виска, 205. 233.

Якутское озеро, 205.

Ялмал, мыс, 59, 61.

Ямо-река, 406.

Яна, р., 14, 15, 46—49, 52—54, 70, 75—78, 90, 96, 97, 122—125, 143, 144, 240, 241, 243, 255, 292, 313, 318, 319, 332, 340, 362, 368, 369, 371.

Ясашна, р., 84, 157.

 

 

Авинов А. П., капитан, сослуживец Матюшкина по Средиземноморской эскадре, 39.

Агафья, крещеная чукчанка, 295.

Аграфена Жиганская, по северо-сибирскому преданию — чародейка, 134.

Александр I, русский император, 3, 18, 34, 36, 37, 97, 289, 366.

Алексеев Ф., см. Попов Ф. X.

Амосов Ф., сын боярский, первооткрыватель Медвежьих островов (1729), 54, 55, 57.

Андреев Степан, геодезии сержант, начальник экспедиции на Медвежьи острова (1763—1764), 79—83, 91, 98, 151, 154, 155, 402.

Анжу П. Ф., лейтенант, начальник экспедиции по описи островов моря Лаптевых, 4, 8, 14—18, 64, 77, 78, 88, 90, 96—98, 101, 110, 122, 241, 255, 257, 292, 318, 320, 322. 329, 344, 360, 362.

Анкудинов Герасим, казак, участник плавания Дежнева (1649), 49—51.

Анна Иоанновна, русская императрица, 58

Аракчеев А. А., временщик, фаворит Александра I; 3, 34.

Атласов, отставши вахмистр, смотритель Сарадахской станции, 129.

Афанасий, киренский мещанин, 238.

 

Бак Джордж, английский полярный исследователь перв. пол. XIX в., 343.

Бакулин, житель Тобольска, 350.

Бакунин А. Л. товарищ Матюшкина по лицею, 366, 402, 403.

Банкс, участник кругосветных плаваний Кука, 402.

Барагома. вице-президент Мексики, 26.

Барроу Джон, английский путешественник и географ XV11I в., 344, 345.

Батаков, штурман, участник экспедиции Биллингса-Сарычева (1785—1794), 85, 86.

Батеньков Г. С., декабрист, член Северного общества, друг Матюшкина, 35, 36.

Бахов Иван, купец из Великого Устюга (по другим сведениям ссыльный морской офицер), совместно с Шалауровым предпринял путешествие для отыскания Северного морского пути, 75.

Бекстер, англичанин, пытался приобрести у Матюшкина его сибирские записи, 38 402.

Беллингсгаузен Ф. Ф., начальник кругосветной экспедиция на военном шлюпе «Восток», (1819—1821), 4, 17.

Бельков, промышленник, открыватель Новосибирских островов, 87, 91.

Бережной, колымский купец, участник походов Врангеля и Матюшкина, 189, 191, 198, 202, 208, 258, 259, 275—277, 279—282, 284, 286, 289, 290, 316, 319.

Бережных И. А., штурманский помощник, участник экспедиции Анжу, 4, 17.

Беринг Витус, начальник Камчатских экспедиций, 4, 49, 59, 65, 69, 70.

Берх Василий Николаевич, историк, автор трудов о путешествиях в Тихий океан и полярные страны, 48, 61, 75, 77, 79—81.

Биллингс Иосиф Иосифович, капитан-лейтенант, начальник экспедиции 1785—1794 гг. по исследованию северо-восточных берегов Сибири, 6, 64, 75, 77, 78, 80, 84, 85, 86, 97, 126, 151, 157, 159, 162, 208, 259, 261, 262, 263, 264, 309, 311, 330.

Блуменбах Иоанн-Фридрих, немецкий естествоиспытатель конца XVIII и начала XIX вв., 383, 384.

Богданович Л. Ф., капитан, сослуживец Матюшкина по Средиземноморской эскадре, 39.

Босман Корнелий, голландский мореплаватель, в 1625 г. пытался отыскать Северо-восточный проход, 45.

Брокгауз Ф. А., один из издателей русского энциклопедического словаря, 7.

Буза, см. Юрьев Елисей.

Букан, английский капитан, начальник экспедиции к полюсу, 343.

Булгаков А. Я., сенатор, московский почт-директор, 385.

Булдаков Тимофей Михайлов, якутский казак, выдающийся мореход, 51, 52.

Бурней, английский историк, 48—50, 84, 97, 400.

Бэр Карл Максимович, русский академик, 22, 27, 75.

Бюаш, французский географ XVIII в., 55.

Бялей, астроном, участник экспедиции Кука, 84.

 

Вагин Меркурий, якутский казак, в 1711—1712 гг. открыл Ляховские острова, 53.

Валета, чукча, 178, 179, 182, 388, 404, 407.

Васильев М. А., прапорщик корпуса флотских штурманов, совершил кругосветное путешествие на шлюпе «Открытие» (1819—1921), 4, 17.

Вениаминов, священник на Аляске, впоследствии московский митрополит Иннокентий, 22.

Веселовский К. С, академик, известный географ, 16.

Визе В. Ю., известный советский полярный исследователь, 68, 69, 71, 172.

Вилегин Иван, промышленник, открыл Медвежьи острова (1720), 54, 55.

Вильд Г. И., академик, директор гл. физической обсерватории в Петербурге, 16.

Витзен Николай, амстердамский бургомистр, известный географ Сибири, 229.

Вольховский Владимир Дмитриевич, товарищ Матюшкина по лицею, 32, 35, 382, 398, 399.

Воронин Лука, художник, участник экспедиции Биллингса — Сарычева (1785—1794), 73, 127, 152, 179, 181, 184, 218, 265, 296, 298, 311, 313.

Воропаев Андрей, торговый человек, ходил с Лены на Колыму во 2-й пол. XVII в., 52.

Врангель Егор Васильевич, профессор права, преподаватель в лицее, 381.

Вутье, французский полковник, участник освободительной войны греков, 38.

Вятка Яков, колымский купец, 52, 53.

 

Гагарин, князь, сибирский губернатор, 53, 54.

Гагемейстер Л. В., начальник экспедиции на шлюпе «Кутузов» (1816—1818), 4.

Гастфрейнд Н. А., историк лицея, 349.

Гадэнишльд Ф. М., преподаватель лицея, 37.

Геденштром М. Ф., начальник экспедиции на Новосибирские острова (1808—1810), 15. 16, 77, 87—92, 94, 96—98, 100, 101, 111 154, 168, 202, 205, 213, 329, 330, 331, 356.

Гейден Логин Петрович, командующий Средиземноморской эскадрой, 39.

Гельмерсен Г. П., выдающийся русский геолог, 22.

Гилев, сержант геодезии, участник экспедиции Биллингса (1785—1794), 85, 86.

Гнедич Николай Иванович, известный поэт, 38.

Гнихтель, наставник Врангеля, 380.

Годунов Б. Ф., русский царь, 46.

Голицын А. Н., князь, министр просвещения,, обер-прокурор святейшего синода, 3, 37.

Головин, подштурман, спутник Скуратова, участник Великой Северной экспедиций, 59.

Головнин Василий Михайлович, великий русский мореплаватель, 4, 8—10, 12, 14, 18, 31, 32, 34, 349, 378, 383.

Гончаров Иван Александрович, великий русский писатель, 30.

Горелов Андрей, якутский казак, выдающийся мореход, 52.

Горчаков А. М., товарищ Матюшкина по лицею, 349.

Грибоедов Александр Сергеевич, великий русский писатель, 31.

Грот Я. К., известный пушкинист, 40, 349.

Грум-Гржимайло А. Г., 16.

Гумбольдт А. Ф., выдающийся естествоиспытатель XVIII — начала XIX вв., 369.

 

Данзас К. К., товарищ Матюшкина по лицею, 403.

Дауркин Николай, чукча, толмач экспедиции Биллингса, 80.

Дашков Д. В., государственный и литературный деятель XIX в., 5, 404.

Дейбнер, мичман на корабле «Кроткий», погиб в порту Чичагов (остров Нукагава), 20.

Дежнев Семен Иванович, знаменитый русский землепроходец, 4, 48—51, 56, 97.

Делиль Иосиф Ник., фр. географ, издал брошюру о камчатских экспедициях, 55, 57.

Делиль де-Ля-Кроер Людовик, участник 2-й Камчатской экспедиции, 63.

Дельвиг Антон Антонович, поэт, друг Матюшкина по лицею, 32, 384.

Де-Траверсе И. И., маркиз, морской министр, 38, 362.

Джекмен, английский полярный исследователь XVI в., 45.

Дмитриев Иван Иванович, русский писатель, баснописец, 350.

Дорохов, верхоянский мещанин, 319.

Дьяков Федор, по свидетельству сибирской летописи был послан царем Федором Ивановичем для сбора первого ясака с енисейских самоедов, 46.

 

Еврашка, чукча, 388.

Екатерина II, русская императрица, 77, 126, 178.

Елизавета Петровна, русская императрица, 385.

Елович, товарищ Матюшкина по лицею, 403.

Ермак Тимофеевич, донской казак, завоеватель Сибирского царства, 212, 350.

Еррим, чукотский князец, 311

Есаков Семен Семенович, товарищ Матюшкина по лицею, 356.

 

Жуковский Василий Андреевич, великий русский поэт, 31, 375.

 

Зябловский Е. Ф. профессор статистики, автор многих трудов по географии Сибири, 374.

 

Иванинков, слесарь, участник экспедиции Врангеля, 14, 97.

Иванов Постник, выдающийся землепроходец XVII в., 47.

Ивашинцев И. А., гидрограф-историк русских кругосветных плаваний, 19.

Игнатьев Исай, мезенский промышленник, выдающийся мореход XVII века, 47.

Идес Эверт Исбрант, путешественник, участник посольства в Китай в 1629 г., 223.

Илличевский А. Д., товарищ Матюшкина по лицею, 350, 351, 356.

Ильин П. И., штурманский помощник, участник экспедиции Анжу (1820—1823), 4, 17.

 

Кабот Джон, в конце XV в. вторично (после древних норвежцев) открыл северо-восточную Америку, 343.

Калинин Ф. П., преподаватель чистописания в лицее. 37, 381.

Каннинг, лорд, министр иностранных дел Англии, 38.

Карцев Я. И., преподаватель лицея, 37.

Катаев, якутский казак, 53.

Кибер, доктор, участник экспедиции Врангеля—Матюшкина, 14, 18, 36, 97, 104, 134, 136, 173, 207—209, 211, 214, 215, 217, 223, 225, 226, 232, 244, 256, 290, 293, 304, 305, 316, 322, 389, 393, 394, 402.

Киндяков, геодезист, сделал опись Колымского устья, участник Великой Северной экспедиции, 72.

Киприянов, казак, толмач Врангеля, 305.

Кобелев Иван, сотник, первый русский, побывавший в устье Юкона, сопровождал Биллингса во время путешествия по Чукотке, 80.

Кожевин, землемер, участник экспедиции Геденштрома, 87, 88, 89.

Козьмин Прокопий Тарасович, штурман, участник экспедиции Врангеля — Матюшкина, 14, 16, 18, 20, 97, 99, 110, 151, 157, 161, 162, 166—168, 189, 204, 205, 207—210, 214, 231, 244, 247, 248, 253, 255, 257, 259, 266—269, 271, 274, 275, 289, 293, 294, 298, 301—303, 305, 316, 322.

Кокрен Джон Дунден, английский путешественник, 151, 156, 159, 174, 179, 382, 384.

Кокс Уильям, английский путешественник и историк XVIII—XIX вв., 48, 75, 76, 77.

Комовский, В. Д., товарищ Матюшкина по лицею, 349.

Кондрингтон, английски адмирал, участник Наваринского сражения, 39

Копай, шелагский князец, 54, 55, 57

Коркин, омокский старшина, 216, 217, 220, 29i. 385.

Корнилов В. А., выдающийся русский флотоводец, защитник Севастополя, 41.

Корнилович Александр Осипович, декабрист, член Южного тайного общества, 16, 17.

Котельников, казак, участник экспедиции Врангеля, 190.

Коцебу О. Е., начальник кругосветной экспедиции на бриге .Рюрик» (1815—1818), 4.

Кочевщиков, индигирский мещанин, старожил села Русское Устье, 238, 239.

Кочен, чукотский старшина, 182.

Кочетов, лицейский священник, 37.

Кочин, чукотский шаман, герой омокского эпоса, 385, 386.

Кошелев, флотский мастер, 60, 62.

Крехай, онкилонокий старшина. 311, 312.

Крузенштерн Иван Федорович, адмирал, начальник первой русской кругосветной экспедиции (1803—1806 гг.), 3, 7, 32, 349, 382, 384, 402.

Кузнецов В. П., поверенный американской компании, откупщик, знакомый Матюшкина по Иркутску, 356.

Кузяков Григорий, казак, искал землю к северу от Колымы (1714), 54.

Кук Джемс, выдающийся английский мореплаватель XVIII века, 12, 17, 83—85, 97, 177 305, 308, 309, 330, 332, 345, 398, 400, 402.

Куницын А. В., преподаватель лицея, 37.

Курций Марк, римлянин, прославился своим мужеством, 182, 183.

Кутузов М. И., великий русский полководец. 32.

Кутыгин М. И., лейтенант, начальник адмиралтейства в Иркутске, 9, 100, 356, 357, 362.

Кучум, сибирский хая, 350.

Кюхельбекер Вильгельм Карлович, декабрист, поэт, друг Матюшкина, 32, 35, 349, 403.

 

Лавинский А. С, якутский генерал губернатор, 322.

Лавров, лейтенант, участник кругосветного плавания на «Кротком», 20.

Лазарев Михаил Петрович, адмирал, выдающийся русский флотоводец, 4, 39—41.

Лангсдорф Г. И., естествоиспытатель, участник кругосветного плавания Крузенштерна, 382, 402.

Лаптев Дмитрий, лейтенант, участник Великой Северной экспедиции, 69—74, 76, 77, 84, 97, 151, 157, 159, 163, 168, 212.

Лаптев Харитон, лейтенант, участник Великой Северной экспедиции, 64—69, 74.

Ласиниус Петр, лейтенант, участник Великой Северной экспедиции, 63, 69, 74

Леонтьев, прапорщик геодезии, исследовал Медвежьи острова, 79, 81—83, 154, 192, 194, 204, 205, 213, 330.

Лгут, чукотский старшина, 178, 179, 184, 388.

Лисянский Юрий Федорович, командир «Невы», совершившей первое русское кругосветное плавание (1803—1806 гг.), 3.

Литке Федор Петрович, известный русский географ и полярный исследователь, 4, 5, 9, 27, 32, 46, 58, 176.

Лобачевский H. H., великий русский математик, 3.

Ломоносов С. Г., товарищ Матюшкина по лицею, 383.

Лонг, американский китобой, 7, 14.

Лоскутов, иркутский житель, 354, 356.

Лошкин, матрос, участник Великой Северной экспедиции. 70.

Лутковский Феопемт, друг Матюшкина, участник экспедиции на шлюпе «Камчатка», 32, 40.,

Лысов, прапорщик геодезии, исследователь Медвежьих островов, 79, 81, 82, 154, 192.

Лысухин, матрос «Кроткого», 20.

Львов Иван, якутский дворянин, автор известной карты XVIII века, 56.

Лялина М. А., русская писательница, автор книги о путешествиях, 247.

Ляхов, якутский купец, занимался промыслом на островах, получивших имя Ляховских, 75, 77, 78, 86, 330.

 

Магнет Кула, брат сибирского хана Кучума, был взят в плен Ермаком и отослан царю Ивану Грозному, 350.

Макамок, чукотский старшина, 178, 185, 388. 407.

Малиновский Иван Васильевич, товарищ Матюшкина по лицею, 399.

Малыгин, лейтенант, участник Великой Северной экспедиции, 58, 59.

Мальгин Никифор, якутский казак и мореход XVII в., 52, 53.

Марков Алексей, казак, обследовал море к северу от Колымы (1714), 54.

Maxaee, художник Академии, 101.

Меншиков А. С, князь, командующий Крымской армией, прозванный «Изменщиковым», 41.

Мерзляков А. Ф,, поэт начала XIX в., 31.

Мерк, доктор, участник экспедиции Биллингса—Сарычева, 6.

Миддендорф А.. Ф., академик, исследователь Сибири, 69.

Миклухо-Маклай Н. Н., знаменитый русский путешественник, 5.

Миллер Г. Ф., академик, историк Сибири, участник 2-й Камчатской экспедиции, 50—52, 54—56, 59, 61, 350.

Миндерер Егор Иванович, служащий Московского почтамта, 399.

Минин, штурман, участник Великой Северной экспедиции, 60—63, 68, 74.

Миницкий М. И., статский советник, флотский начальник в Якутске, 107, 110, 360.

Миоре, тунгусский старшина, 114.

Михаил, священник Зашиверска, 126, 374.

Михайлов, окружной исправник Верхоянска, 320.

Михайлов Родион, кочевщик, 52.

Моллер А. В., управляющий морским министерством, впоследствии морской министр, 402.

Монастырский Данил, кочевщик, 53.

Мордвинов, якутский городничий, 322.

Мордовский, чуванский князец, 280, 407.

Мотора Семен Иванов, якутский казак, известный землепроходец XVII в., 50, 51.

Муравьев, лейтенант, участник кругосветного плавания на «Камчатке» 1817 г., 9.

Муравьев С. В., лейтенант, участник Великой Северной экспедиции, 58, 60.

Муравьев А. М., декабрист, 31.

Муравьев Н. А., декабрист, 31.

Муту, чукча, 407.

 

Най Корнелий, голландский адмирал, начальник полярной экспедиции конца XVI в., 45.

Нараевский В. Ф., полковой командир в Иркутске, 356.

Наполеон Бонапарт, император Франции, 8, 12, 32, 34.

Нахимов Павел Степанович, выдающийся русский флотоводец, герой Севастопольской обороны 1854—1855 гг., 39, 41.

Некрасов, матрос на «Кротком», 20.

Насеткин Михаил, анадырский казак, первым достиг южной оконечности Камчатки, 53.

Нессельроде К. В., граф, министр иностранных дел России, 26.

Нехорошков, матрос, участник экспедиции Врангеля, 14, 97, 189, 244.

Николай I, русский император, 24, 26, 41, 295.

Николай, крещеный чукча, 295.

Норденшельд Адольф Эрик, шведский полярный путешественник, 14.

 

Овцын Дмитрий, лейтенант, участник Великой Северной экспедиции, 59—63, 74.

Оглоблин И., историк конца XIX в., 47.

Остен Сакен А. Ф., барон, гувернер лицея, затем библиотекарь, 352, 368, 369, 399.

 

Павел I, русский император, 352. 366.

Павлов, лейтенант, участник Великой Северной экспедиции, 58.

Павлуцкий, исследователь северо-востока Азии, 155, 180, 218, 376, 385.

Паллас Петр Симон, ученый натуралист, исследователь России, 19.

Пальчиков В. П., лицеист, 403.

Панафидин, моряк, участник кругосветного плавания на корабле «Суворов» (1816—1818), 4.

Пермяков Яков, полярный мореход начала XVIII в., 53.

Парри Вильям Эдвардт, английский полярный исследователь, 18, 28, 97, 343—345, 402.

Паррот, русский натуралист, путешественник и врач, 28.

Пестель Павел Иванович, декабрист, организатор Южного общества, 34, 349.

Петерман Август, немецкий географ XIX в., 14.

Пири Роберт, американский полярный путешественник, 28.

Пит, английский мореход XVI в., 45.

Плениснер Федор Христианович, участник похода Беринга (1741 г.). Впоследствии полковник, начальник Камчатского и Охотского края, 79, 81, 83.

Плещеев, тобольский губернатор, 59.

Плутарх, греческий писатель I в. до н. э, 31.

Портнягин, устьянский крестьянин, 88.

Попов Федот Алексеевич (Федот Алексеев, Холмогорцев), торговый человек, товарищ Дежнева по плаванию 1648 г., 48—51.

Попов, якутский казак, 56.

Прончищев, лейтенант, участник Великой Северной экспедиции, 63—66, 69, 74.

Прянишников, геодезии ученый, участник Великой Северной экспедиции, 61.

Пушкарев, прапорщик геодезии, исследователь Медвежьих островов, 79, 81, 82, 154, 192.

Пушкин А. С, 5, 9, 16, 31, 32, 35, 36, 40, 41, 349, 366, 399.

Пушкин В. Л., поэт, дядя А. С. Пушкина, 31, 41.

Пущин Иван Иванович, декабрист, друг Матюшкина, 32, 35, 349, 351, 356, 398, 399, 401, 403.

Пшеницын, землемер, участник экспедиции Геденштрома 89, 90, 92, 93, 98, 329.

 

Равкина Б. И., научный сотрудник Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина, 349, 404.

Ребров Иван, казачий пятидесятник, начальник Колымского острога (1652), 52.

Решетников, унтер-офицер, участник экспедиции Геденштрома, 92, 93, 94, 189, 198, 208, 214, 216.

Риги, греческий поэт-революционер XIX в., 38.

Рикорд П. И., известный русский моряк, начальник Камчатской области, 10.

Робек, автор этнографического словаря, 395.

Романов Андрей, отставной матрос, слуга Ма-тюшкина, 41.

Роспини, владелец магазина в Петербурге, 399.

Росс, английский полярный исследователь начала XIX в., 97, 345.

Рудаков, 354.

Румянцев Николай Петрович, граф, канцлер России, 87,

Рупачев, юкагирский князец, 226, 394.

 

Савелий, матрос Матюшкина, 356.

Саврасов Петр Федорович, товарищ Матюшкина по лицею, 356, 398.

Сазонов, якутский старшина, 236.

Санников Яков, якутский промышленник, исследователь Новосибирских островов. 86. 88, 89, 91—94, 97, 216.

Санкин Григорий, промышленник, 54.

Сарычев Гавриил Андреевич, вице-адмирал, гидрограф, главный (наряду с Биллингсом) участник Тихоокеанской экспедиции 1785—1794 годов, 6, 84, 85, 97, 129, 151. 163.

Сауэр, секретарь экспедиции Биллингса, составил и издал в 1802 году описание путешествия, 75, 79, 84, 264.

Селиверстов Юшка, енисейский посадский человек, выдающийся полярный мореход, 51.

Селифонтов, геодезист, описывал северные берега Сибири (1736), 59.

Семенов Тян-Шанский Петр Петрович, знаменитый русский географ, 6.

Сергеев М. А., советский ученый, исследователь азиатского Севера, 6.

Серошевский В. Л., писатель и этнограф, 115, 137, 183, 319.

Скоресби, английский мореплаватель, китобой, 329.

Скуратов, лейтенант, участник Великой Северной экспедиции, 58, 59.

Слепцов, сибирский священник, миссионер. 212, 295.

Смирдин А. Ф., известный петербургский издатель, 18.

Соболев, чувашский князец, 305.

Соландер, участии» плаваний Кука, 402.

Солдатов, казацкий сотник, 146.

Соловьев В. Ф., якутский купец, 401.

Сомов Орест Михайлович, поэт и переводчик, чиновник Главного правления Российско-Американской компании, 38.

Сперанский Михаил Михайлович, известный государственный деятель начала XIX в. 35, 36, 98, 100, 352, 354, 356, 366, 378, 382.

Стадольский, военный моряк, 40.

Стадухин Василий, казак, 54.

Стадухин Михаил Васильев, енисейский казак, затем казачий атаман, выдающийся мореход и землепроходец, 47, 48, 50, 51, 52, 151.

Стадухин Тарас Васильев, промышленный человек, брат Михаила Стадухина, выдающийся мореход, 50, 53, 172.

Стерлегов, штурман, участник Великой Северной экспедиции, 62.

Сухомясиха, жительница города Нижнеколымска, 256.

Сухотин, лейтенант, исследователь северных берегов Сибири, 58.

Сыроватские, якутские купцы, промышляли на Новосибирских островах, 86, 87, 88, 356.

 

Тарабухин, верхоянский и колымский исправник, 122, 292, 293, 316.

Татаринов Антон, казацкий сотник, участник экспедици Геденштрома и Врангеля, 154. 168, 195, 196, 202, 207, 210, 329.

Татаринов Федор, казацкий сотник, 80, 92, 94

Тимковский, 354.

Тимофеев, матрос на «Кротком», 20.

Тихонов Михаил, художник, участник экспедиции Головкина на Камчатке, 9, 33.

Томашевский, нижнеколымский врач, 125, 374.

Трауернихт Дорофей, якутский воевода, 53.

Трескин Н. И., бывший иркутский губернатор, 354, 356.

Трескина А. Ф., жена Трескина, 354.

Тургенев Н. И., декабрист, 34.

 

Урванцев Н. И., геолог, 62.

Усов Алексей, московский купец, 48.

Фаддеев, промышленник, в честь него получил название остров Фаддеевский, 86.

Федор Иванович, русский царь, 46.

Фигурин, доктор, участник экспедиции Анжу, 17, 97.

Филатов, лейтенант, участник кругосветного путешествия на шлюпе «Камчатка», 9.

Фишер Ф. Б., историограф Сибири, участник. 2-й Камчатской экспедиции, 48, 151, 350.

Форстер, участник плаваний Кука, 402.

Франклин Джон, американский полярный исследователь и мореплаватель XIX в., 18, 97.

 

Хвойнов, якутский землемер, описал Ляховские острова, 78.

 

Цейдлер И. Б., иркутский губернатор, 101, 356.

 

Чаадаев П. Я., философ и писатель 31.

Чайн, юкагирский князец, 226, 230, 394, 395.

Чекин, геодезист, участник Великой Северной экспедиции, 64, 66—68.

Челюскин Семен Иванович, штурман, участник Великой Северной экспедиции, 64—69, 74, 75.

Чириков Алексей, флота капитан, участник камчатских экспедиций, 59, 74.

Чичерин, сибирский генерал-губернатор, 79, 83.

 

Шалауров Никита, якутский купец, исследователь Северного морского пути 75—77, 82, 163, 167, 169, 292, 304, 314, 330, 332.

Шварц Т. Н., автор воспоминаний о Врангеле, 28.

Шведе Е. Е., контр-адмирал, доктор военно-морских наук, 6.

Шестаков Афанасий, казачий голова, автор известной касты северо-востока Азии.. 55, 57, 180.

Шиллер Фридрих, великий немецкий поэт, 375, 380.

Шишмарев Федор Васильевич, начальник экспедиции на шлюпе «Благонамеренный» (1819—1820 гг.), 4.

Шкулев, казак, участник экспедиции на Медвежьи острова (1763—1764 гг.), 79.

Шпарман, участник плаваний Кука, 402.

Шуберт Ф. И., академик, 15.

Шулгин, 382, 384.

Щедрин, юкагирский князец, 360.

Щербин, штурман, участник Великой Северной экспедиции, 69, 70.

 

Эврашка, чукотский князец, 178, 388.

Энгельгардт А. Е., сын Е. А. Энгельгардта, 360.

Энгельгардт В. Е., сын Е. А. Энгельгардта, 360.

Энгельгардт Е. А., директор Царскосельского лицея, друг Матюшкина, 3, 32, 34—38, 40, 349—358, 360, 362—366, 371, 378, 380—386, 389, 399—404.

Энгельгардт М. Е., сын Е. А. Энгельгардта, 360.

Энгельгардт М. Я., жена Е. А. Энгельгардта, 351—353, 357, 360, 364, 365, 378, 383—385, 399, 401.

Эристов Д. А., князь, воспитанник лицея, 40.

Этель, чукотский старшина, 306—309.

Этерикан, устьянский якут, 75, 77.

Эфрон И. А., издатель энциклопедического словаря, 7.

 

Юрьев Елисей, по прозвищу Буза, енисейский казачий десятник, известный мореход, 30, 46, 47.

 

Яковлев M. Л., товарищ Матюшкина по лицею, 32, 34, 40, 349, 403.

Якушкин И. Д., декабрист, 3, 31.