Bibra > Произведения > Все > Приходские списки

Приходские списки

Автор: Мин Дмитрий Егорович

Скачать

ПРИХОДСКІЕ СПИСКИ
(PARISH REGISTER)
ПОЭМА ГЕОРГА КРАББА (1).

  

                                           I.

  

             Вотъ въ вѣчность канулъ годъ, и въ этихъ спискахъ блѣдныхъ

             Вникаю я въ судьбы моихъ прихожанъ бѣдныхъ;

             Читаю: сколько въ годъ младенцевъ я крестилъ,

             Какъ много паръ въ селѣ на бракъ благословилъ,

             И кто изъ поселянъ, средь жизненнаго моря,

             Погибъ для жизни сей, ея утѣхъ и горя.

             Не призываю Музъ украсить пѣснь мою

             О подвигахъ людей, которыхъ я пою.

             Какъ старецъ вѣкъ провелъ, какъ юноша скончался,

             Кто лѣни предался, кто съ честью подвизался,

             Ихъ нравъ, характеры, ихъ правила, дѣла,

             И какъ сыграли роль и въ чемъ ихъ роль была,

             Въ чемъ радость ихъ, восторгъ, ошибки, горе злое —

             Все знаю; списокъ мой доскажетъ остальное.

  

             Гдѣ край, куда пѣвцовъ влекутъ живые сны,

             Край міра, счастія, свободы, тишины,

             Гдѣ трудъ не тяготитъ, гдѣ бѣдствія набѣги

             Не возмущаютъ струй завидной сельской нѣги,

             Гдѣ гордые дворцы не высятся главой,

             Иль заслоняютъ свѣтъ отъ хижины простой,—

             Тотъ край, гдѣ старъ и младъ однимъ весельемъ полны,

             И тихо катятся ихъ жизненныя волны?

             Зачѣмъ искать? Куда ни устремлю глаза —

             Тамъ вздохъ волнуетъ грудь, здѣсь взоръ слѣпитъ слеза!

             Съ тѣхъ поръ, какъ сталъ порокъ господствовать на волѣ,

             Оборнъ (1), святой Эдемъ не существуетъ болѣ.

             Но зла безъ блага нѣтъ; мы ихъ избрать должны:

             На то искусство, умъ и воля намъ дани.

             Терпѣнье, тяжкій трудъ вѣнчаютъ мудрыхъ вскорѣ.

             Толпу жь безсмысленныхъ караютъ срамъ и горе.

  

             Вотъ домикъ, гдѣ живетъ крестьянинъ сибаритъ!

             Предметъ его надеждъ и гордости, онъ скрытъ

             Отъ зимнихъ непогодъ. Въ окнѣ его играя,

             Горитъ вечерній лучъ, лѣниво погасая.

             Надъ хижиною кровъ соломенный нависъ;

             А дикій плющъ, вспользя до кровли, клонитъ внизъ

             Свой пышный листъ къ окну. Внутри въ избѣ убогой,

             И то, что нужно, есть, и то, чѣмъ вкусъ не строгой

             Любуется. Въ одной картинѣ пестрой тамъ

             Вы видите царей все племя; по стѣнамъ

             Героевъ, королей развѣшены портреты,

             Ихъ подвиги въ стихахъ внизу картинъ воспѣты.

             На тронѣ виденъ тамъ послѣдній Людовикъ,

             А здѣсь съ супругой онъ въ тюрьмѣ главой поникъ.

             Къ ихъ ликамъ поднося дѣтей, мать учитъ строго,

             Какъ свято надлежитъ благодарить имъ Бога,

             Который далъ имъ домъ счастливый, гдѣ они

             Живутъ свободные, проводятъ мирно дни…

             Тогда какъ сильные, въ изгнаніи, въ позорѣ,

             Всѣхъ благъ лишенные, нерѣдко терпятъ горе.

             Вотъ Карлъ: онъ доказалъ въ годину тяжкихъ золъ,

             Что школа бѣдствія есть лучшая изъ школъ;

             А вотъ и сынъ его, намъ доказавшій ясно,

             Что и несчастія взываютъ къ намъ напрасно…

             На полкѣ, у часовъ съ кукушкой, есть у насъ

             Для чтенья сельскаго отборныхъ книгъ запасъ.

             Намъ нужны знанія, не книги; впрочемъ каждый

             Найдетъ напитокъ здѣсь для утоленья жажды:

             Кто повѣсть чудную, кто анекдотъ смѣшной,

             Кто проповѣдь, кто гимнѣ возвышенно-святой.

             Къ чему намъ каталогъ? Какъ книгъ у насъ ни иного,

             Мы каждую найдемъ въ потьмахъ безъ каталога:

             Та первая къ углу, та дальше отъ стѣны —

             Вотъ правила, какъ ихъ отыскивать должны.

             Есть также книги здѣсь для чтенья по субботамъ,

             Подруги Библіи съ красивымъ переплетомъ;

             А Библія, цѣной въ шесть пенсовъ (3), снабжена

             Отличныхъ мастеровъ гравюрами, полна

             И толкованьями головъ людей ученыхъ,

             Что, затмевая умъ читателей смышленыхъ,

             Велятъ имъ спрашивать и какъ? и почему?

             И сомнѣваться тамъ, гдѣ вѣрили всему.

             Нѣтъ! лучше ужъ по мнѣ тѣ мудрецы простые,

             Что въ объясненія не входятъ никакія,

             Бѣгутъ отъ темныхъ мѣстъ, не свѣтятъ тщетно тамъ

             Свѣчой мерцающей, гдѣ солнце свѣтитъ намъ,

             И истины простой вотще не защищаютъ:

             Къ чему защита тамъ, куда не нападаютъ?

             Вотъ, рядомъ съ Библіей, Боньяновъ Пилигримъ.

             Былъ рѣдкій геній Джонъ (4); но, грубъ, неукротимъ,

             Онъ не вошелъ въ число пѣвцовъ, любимыхъ небомъ,

             Что, смолода вступивъ въ союзъ священный съ Фебомъ,

             Восходятъ медленно на верхъ горы крутой,

             Чтобъ бережно вкушать тамъ векторъ неземной:

             О нѣтъ! онъ былъ изъ тѣхъ, что, возмутивъ до тины…

             Источникъ водъ святыхъ, пьютъ мутный токъ вершины.—

             Вотъ вамъ и правила давать значенье снамъ —

             Наука хитрая, понятная лишь намъ!

             Мы счастье узнаемъ по пятнышкамъ родимымъ,

             По разнымъ случаямъ для насъ необъяснимымъ.

             Мы о пустынникѣ читаемъ здѣсь святомъ,

             Который, кинувъ міръ, на островѣ пустомъ

             Жилъ здравъ и невредимъ, заботъ житейскихъ чуждый.

             Хотя и тамъ его не покидали нужды.

             Но рядомъ съ книгами, которымъ нѣтъ цѣны,

             Не меньше славныхъ книгъ вотъ груда у стѣны,—

             Книгъ, занесенныхъ къ намъ разнощикомъ-прохожимъ.

             Про Вѣчнаго Жида читать мы повѣсть можемъ,

             О томъ, какъ славою, вслѣдъ многихъ неудачь,

             Вѣнчался Томбъ-гигантъ и Гикертрифтъ-силачъ,

             И какъ отважный Джакъ, при помощи волшебной,

             На свѣтѣ истребилъ гигантовъ родъ враждебный,

             Какъ скороходами онъ ноги обувалъ,

             Какъ невидимку — плащъ на плечи надѣвалъ,

             Какъ мечъ онъ кладенецъ бралъ въ руки, и ударомъ

             Съ гигантовъ головы срубалъ въ сраженьи яромъ,

             Какъ огненный ихъ взоръ не видывалъ людей,

             Какъ былъ противенъ шумъ для сонныхъ ихъ ушей,

             Какъ духъ имъ англійскій казался нестерпимымъ,

             И какъ истреблены мечемъ неотразимымъ.

             То сказки; но читать мы любимъ ихъ подъ часъ,

             Когда толпа дѣтей тѣснится возлѣ насъ.

  

             Для каждой хижины помѣщикъ нашъ богатый

             Отвелъ клочекъ земли подъ огородъ безъ платы.

             Здѣсь — прежде чѣмъ придетъ срокъ мызы нанятой —

             Нашъ фермеръ, весь въ поту, вращаетъ заступъ свой,.

             На каждый футъ земли онъ взоръ свой обращаетъ,

             Весь день работаетъ и почву удобряетъ:

             Вѣдь этотъ клокъ земли ему принадлежитъ,

             За нимъ взоръ барина дозоромъ не слѣдитъ,

             Ни чьимъ упрекомъ онъ за промахъ не наказанъ,

             Надежда, прибыль, честь — онъ всѣмъ себѣ обязанъ.

             Въ саду онъ садитъ лукъ, а рядомъ съ нимъ чеснокъ

             На дудчатомъ стеблѣ подъемлетъ свой вѣнокъ;

             Тамъ вьются по шестамъ горохъ, бобы рядами

             И въ землю роются вѣтвистыми корнями;

             Тамъ запахъ пряныхъ травъ разлитъ во всемъ углу —

             Приправа вкусная вечернему столу;

             Тамъ вишни, яблони — его руки прививки,

             Для рывка ближняго орѣхи и оливки.

             Но этимъ трудъ его не конченъ. Предъ избой

             Есть милый уголокъ съ красивой городьбой,

             Гдѣ розы пышныя, гвоздики съ алымъ окомъ,

             Гдѣ гордый гіацинтъ, гдѣ на стеблѣ высокомъ

             Красуется тюльпанъ, раскинулся нарцизъ:

             Не даромъ получилъ за нихъ ботаникъ призъ!

             Здѣсь по воскреснымъ днямъ, отслушавъ въ церкви службу.

             Сбираются друзья дѣлить любовь и дружбу:

             Всѣ громко говорятъ, всѣ счастливы, равны,

             И всѣ такъ веселы, такъ въ мнѣніяхъ сходны.

             Пусть слухъ изнѣженный бесѣдой ихъ прискучитъ —

             Здѣсь всѣ ораторы и ихъ никто не учитъ.

             Какъ встарь, одни и тѣжь привѣтствія у нихъ,

             И тѣжь исторіи о временахъ былыхъ.

             За то изъ глубины души ихъ радость льется,

             Она ихъ языку вполнѣ передается,

             Она раждаетъ въ нихъ рѣчеГі веселыхъ шумъ,

             Сверкаетъ въ ихъ глазахъ, въ нихъ изощряетъ умъ,

             Она видна во всемъ: въ ихъ шуткахъ, смѣхѣ, спорахъ.

             Во всѣхъ движеньяхъ ихъ и оживленныхъ взорахъ.

  

             Но разстаюсь съ тобой, мой мирный уголокъ!

             Меня зовутъ къ себѣ несчастья и порокъ,

             Зовутъ отъ хижины, простой и чистой, къ этимъ

             Зловоннымъ улицамъ, гдѣ каждый вечеръ встрѣтимъ

             Толпу готовую вступить въ жестокій споръ,

             Гдѣ бродитъ пьяница, мошенникъ, ловкій воръ.

             Что ночь, то драка здѣсь, проклятья, крики, стоны,

             Мужья бьютъ пьяныхъ женъ, мужьямъ перечатъ жены,

             Л дѣти съ воплями стараются разнять

             Жестокаго отца и бѣшеную мать.

             Въ лахмотъяхъ краденыхъ здѣсь привыкаютъ вскорѣ

             Мальчишки къ злой божбѣ; въ неряшливомъ уборѣ

             Дѣвицы пьютъ здѣсь джинъ; контрабандистъ и плутъ

             Тутъ дѣлятъ барыши, старухи жертвы ждутъ.

             И вотъ одна изъ нихъ, зловѣщая, сѣдая,

             Сивилла грозная, всѣ знаетъ тайны края.

             Къ ней жребій свой узнать приходитъ простачокъ,

             У ней спасенья ждетъ злодѣйство и порокъ;

             Сама жъ, безчестныхъ дѣлъ безчестная опора,

             За всѣ труды свои находитъ мзду позора,—

             Невольница толпы презрѣнной, гдѣ она,

             Бѣднѣйшая изъ всѣхъ, господствуетъ одна.—

             Взгляните: возлѣ стѣнъ, по мостовой вонючей,

             Вездѣ помои, грязь, навозъ наваленъ кучей;

             Съ задворьевъ изъ канавъ, изъ всѣхъ помойныхъ ямъ

             Бѣгутъ зловонные потоки, и къ дверямъ,

             Всегда отвореннымъ, ложатся безъ разбору

             Обметки изъ домовъ въ одну большую гору.

             Здѣсь псы голодные грызутся межь собой;

             Опухшее дитя, страдая водяной,

             Здѣсь плачетъ цѣлый день и нѣтъ къ нему участья,

             И всюду горе здѣсь, и бѣдность, и несчастья!

             Но это же дитя, когда переживетъ

             Отсутствіе о немъ родительскихъ заботъ,

             На мызѣ гдѣ-нибудь, гдѣ въ немъ пробудятъ силы.

             Здоровьемъ полное, встаетъ какъ изъ могилы

             И, въ силахъ укрѣпясь, какъ змѣй въ весенній день

             Обычную съ себя отбрасываетъ лѣнь.

             О Боже, сколько нуждъ здѣсь бѣдному дитяти!

             Вотъ въ тѣсныхъ комнатахъ разставлены кровати,

             Чуть*раздѣленныя дырявымъ полотномъ,

             Или рѣшеткою, заклеенной листомъ.

             Здѣсь братья съ сестрами въ коморкахъ неопрятныхъ

             Спятъ вмѣстѣ близь своихъ родителей развратныхъ.

             Да раздѣлите жь ихъ, не дайте, чтобъ чрезъ слухъ

             Зараза ранняя проникла въ дѣтскій духъ!

             Войдемте! нужды нѣтъ, что душны эти хаты:

             Врачъ истинный идетъ и въ смрадныя палаты.

             Смотрите! этотъ полъ грязнѣй, чѣмъ въ канурѣ;

             Какая мерзость здѣсь на сломанномъ ларѣ!

             Какъ густо пыль лежитъ на окнахъ, на постели,

             Гдѣ въ груду свалено тряпье одеждъ безъ цѣли:

             Его носила мать, носилъ потомъ отецъ

             И какъ негодное тутъ сбросилъ наконецъ!

             И вотъ изъ-подъ тряпья, приходъ нашъ внемля чутко,

             Головку приподнялъ покинутый малютка:

             Болтунья-мать его, которой слухъ отвыкъ

             Внимать съ любовію ея младенца крикъ, —

             Ушла на цѣлый день Богъ вѣдаетъ куда-то

             Винить судьбу — увы! судьба ли виновата?

             Гдѣ жь онъ, источникъ злу?— Въ презрѣніи труда

             И чувствъ возвышенныхъ и честнаго стыда,

             Въ безпечной праздности и въ недостаткѣ воли:

             Отсюда нищета, отсюда низость доли!

             Здѣсь самопрялокъ нѣтъ, не. слышенъ шумъ работъ,

             Но есть колоды картъ изъ шулерскихъ колодъ;

             Здѣсь даже нѣтъ часовъ: никто не замѣчаетъ,

             Какъ время быстрое безъ пользы убѣгаетъ;

             Здѣсь не ищите книгъ: прибиты здѣсь къ стѣнѣ

             Баллады гнусныя, да пасквили однѣ.

             Вотъ видите бутыль: въ нее контрабандисты

             Вливаютъ по ночамъ голландскій спиртъ нечистый;

             Вотъ пистолетовъ рядъ; вотъ ружья; вотъ крючки

             И сѣти разныя для моря и рѣки;

             Тамъ, далѣе, въ углу разбойничьи дубины,

             А въ этомъ ящикѣ какія-то пружины,

             Орудья странныя, подпилки всѣхъ сортовъ,

             Кафтаны, парики и шляпы для воровъ.

             При каждой хижинѣ есть дворикъ: онъ когда-то

             Былъ прочно обнесенъ оградою досчатой;

             Теперь отъ ветхости обрушился заборъ

             . И дикой бузиной заросъ заглохшій дворъ.

             Во тутъ средь пустыря, вдали, въ лачугѣ грязной,

             Сбирается народъ гуляющій и праздный.

             Сюда картежниковъ и пьяницъ и воровъ

             Сзываетъ этотъ столъ азартныхъ игроковъ:

             Исписанъ мѣломъ весь, онъ блещетъ какъ отъ лака

             Слѣдами полпива и рома и арака.

             Тутъ вы увидите на окнахъ, на стѣнахъ

             Предметы мерзкіе въ гравюрахъ и стихахъ;

             Тутъ взоръ вашъ на полу, на лавкахъ встрѣтитъ всюду

             Иль трубки черныя, иль битую посуду,

             Иль карты наконецъ, которыя въ клочки

             Здѣсь рвалъ обыгранный въ отчаяньи тоски.

             Сюда несчастную приноситъ птицу пьяный

             Гуляка: крылья ей подрѣзавъ, пищей пряной

             Воспламенивъ въ ней кровь и къ лапамъ пару шпоръ

             Привѣсивъ, онъ кричитъ, покуда длится споръ.

             Съ пробитой головой и выклеваннымъ глазомъ,

             Пѣтухъ ощипанный, слабѣя съ каждымъ разомъ!

             Удары наносить безсильный ужъ врагу,

             Кружится, падаетъ въ очерченномъ кругу.

             И, проигравъ закладъ, дикарь ожесточенный

             Срываетъ шпоры прочь съ ногъ птицы побѣжденной,

             И шлетъ проклятія на голову бойца,

             Который для него сражался до конца.

  

             Вотъ наши мужички: одни, владѣльцы поля,

             Живутъ и трудятся — и ихъ завидна доля;

             Другіе праздностью, презрѣніемъ труда

             Заслуживаютъ месть законовъ и суда.

             А наши фермеры? Они, какъ всѣ конечно,

             Или блаженствуютъ, иль жалуются вѣчно.

             

             За группами теперь портретовъ рядъ пойдетъ

             И ими заключитъ годичный мой отчетъ.

  

   (1) Георгъ Краббъ, родившійся въ 1752 и умершій въ 1832 г., одинъ изъ отличнѣйшихъ англійскихъ поэтовъ XIX вѣка. Будучи сельскимъ священникомъ, онъ съ особенною любовью изучалъ бытъ самаго бѣднаго класса людей и ему то преимущественно посвящалъ свою лиру, почему и получилъ въ Англіи названіе «поэта бѣдныхъ». Отличительныя черты его поэзіи — простота, паѳосъ, сила и вѣрность описываемыхъ характеровъ. Замѣчательнѣйшія изъ его произведеній; Деревня, Газеты, Библіотека, Мѣстечко, сэръ-Истидъ Грей и въ особенности «Приходскіе Списки», поэма, явившаяся въ свѣтъ въ 1807 г. Желающимъ ближе познакомиться съ этимъ писателемъ рекомендуемъ прекрасную статью г. Дружинина. Георгъ Краббъ и его произведенія» въ Современникѣ 1855—50.

   (2) Названіе деревни, описанной Гольдсмитомъ въ извѣстной его поэмѣ The Deserted Village.

   (3) Пенни — мѣдная монета, равная гривнѣ мѣди. Во множественномъ пенсы.

   (4) Джонъ Боньянъ, авторъ (чрезвычайно популярной въ Англіи книги Pilgrim’s Progress.

  

                                 1.

                       НОВОРОЖДЕННЫЙ.

  

                                           Tum porro puer (ut saevis projectue ab undis,

                                           Na vite) nudue humi jacet infane indigus omni

                                           Vilati auxilio,—

                                           Vagituque locum lugubri complet, ut aequum est,

                                           Gui tantum in vite restat transire malorum

  

             Дурнымъ началомъ годъ у насъ ознаменованъ!

             Здѣсь между первыми дѣтьми поименованъ

             Плодъ страсти — «и грѣха», прибавитъ строгій судъ.

             Хотѣлъ я утаить; къ чему напрасный трудъ?

             Со вздохомъ поведу разказъ мой: онъ, быть-можеть,

             Спасетъ однихъ, другимъ исправиться поможетъ.

             Изъ нашихъ дѣвушекъ, краса всего села,

             Милѣе всѣхъ лицомъ дочь мельника была.

             Богатъ онъ былъ — богатъ, за то и гордъ не даромъ:

             Поѣдетъ ли когда на ярмарку съ товаромъ,

             Тамъ онъ, подвыпивши, всѣмъ хвастаетъ, что онъ

             Даетъ за дочерью чуть-чуть не милліонъ,.

             Но только съ тѣмъ даетъ, чтобъ безъ отцовской власти

             Не смѣла никого любить она по страсти.

             «Кого я выберу, тотъ ею и владѣй;

             А выбирать сама ты, Люси, и не смѣй.»

             Вотъ и подслушалъ разъ его морякъ отважный.

             «Ого!» онъ думаетъ, «да это призъ преважный!

             Я дочь его люблю, богатство жь страсть моя;

             Старикъ угрозами не устрашитъ меня;

             Довольно добывать мнѣ деньги вражьей кровью;

             Теперь на мельницѣ я поселюсь съ любовью.»

             Такъ думалъ юноша, и вотъ, съ того жь чacа,

             Онъ къ дѣлу приступилъ, всѣ поднялъ паруса

             И въ руку палку взялъ, обтесанную грубо,

             Но крѣпкую, какъ самъ фрегатъ его: Грудь Дуба.

             Пригожъ лицемъ, нарядъ имѣлъ онъ щегольской:

             Опрятное бѣлье подъ курткой голубой,

             Штаны изъ дорогой матеріи въ обтяжку,

             Вкругъ пояса ремень съ серебряною пряжкой.

             Явился онъ въ село, вмѣшался въ хороводъ,

             Увидѣлъ Люси тамъ, понравился и вотъ

             Открылся ей, и та должна была признаться,

             Что какъ ни грустно ей, а надо имъ разстаться.

             «Ты знаешь, мой отецъ неумолимъ ничѣмъ,

             Кого полюбитъ онъ, онъ властвуетъ надъ тѣмъ.

             Меня за мужика онъ выдастъ замужъ вскорѣ,

             Тирану сельскому отдастъ меня на горе.

             Въ немъ сердце холодно, и отъ его угрозъ

             Я часто слезы лью, а самъ не льетъ онъ слёзъ:

             Разъ только помню я, какъ мать моя скончалась,

             Въ его сухихъ глазахъ слезинка показалась.

             Меня готовъ всегда журить онъ безъ вины;

             Какъ лошадью своей, которой нѣтъ цѣны,

             Которую онъ бьетъ и думаетъ, что учитъ,

             Гордится мною онъ, за то какъ жертву мучитъ.»

             — «Развеселись, душа! Я самъ къ нему пойду!

             Съ матросомъ можетъ ли быть мельникъ не въ ладу?

             Вѣдь оба мы живемъ свободнымъ вѣтромъ, бьющимъ

             По крыльямъ мельницы и въ парусахъ ревущимъ!

             Вой вѣтра, хлопанье холстины у кормы

             И трескъ досокъ — вотъ звукъ, который любимъ мы.

             Штиль страшенъ намъ: когда отъ бури злится море,

             Мы смѣло рифъ беремъ и спимъ, забывши горе.»

             —«Ага!» на эту рѣчь былъ мельника отвѣтъ:

             «Ты на меня похожъ? а деньги — есть, аль нѣтъ?

             Такъ убирайся жъ ты въ свой Уаппингъ» (1): тамъ на шею

             Добудь себѣ жену твоей казной — въ гинею,

             Тамъ мутнымъ полпивомъ попочуй моряковъ,

             А Люси ужь оставь для здѣшнихъ жениховъ.»

             —«Молчи жъ ты старый хрычъ!»вскричалъ морякъ взбѣшенный

             «О Люси, будь моей невѣстой обрученной.»

             Онъ обручился съ ней; но ни одинъ пасторъ

             Закономъ не хотѣлъ скрѣпить ихъ договоръ.

             Что жь оставалось имъ? ловить однѣ минуты

             Пугливой радости, тѣ пылкой страсти смуты,

             Когда и чувствъ восторгъ не въ силахъ превозмочь

             Тѣхъ ужасовъ, что грудь тревожатъ день и ночь.

             Тогда-то бѣдная, въ порывѣ дикой страсти,

             Безумно, вопреки отцовской строгой власти,

             Не руку — нѣтъ, но все, что лишь отдать могла,

             Красавцу милому на вѣки отдала.

             Межь тѣмъ пришла пора, когда безсонны ночи,

             Измѣнчивъ аппетитъ, полны истомы очи,

             Веселость на лицѣ, хоть грусть замѣтна всѣмъ,

             Улыбка на устахъ и тотчасъ вздохъ затѣмъ,—

             Пора усилій тѣхъ, которыми такъ тщетно

             Стараются скрыть то, что каждому примѣтно…

             Сперва шушуканье межь кумушекъ прошло,

             Тамъ выше голову злорѣчье подняло,

             Тамъ глупость наглая предъ всѣми проболталась,

             А тамъ на мельницу и злость съ молвой примчалась.

             «Вонъ!» закричалъ отецъ: «будь мною проклята!

             Пусть поразятъ тебя позоръ и нищета!

             Пусть дѣтскій плачъ и стыдъ падутъ тебѣ на долю

             За то, что для любви мою отвергла волю!

             Куда бѣжалъ злодѣй?» — «Мой Уилльямъ по морямъ

             Пустился средствъ искать для пропитанья намъ.»

             —«Пусть въ вѣкъ ихъ не найдетъ! но до его возврата

             Иди на край села къ торговкѣ — въ домъ разврата!

             Тамъ съ старой вѣдьмою ты будешь въ горѣ жить,

             Тамъ скроешь голову, стыда жь тебѣ не скрыть!»

             Тянулись грустно дни, шли медленно недѣли

             И вотъ родился сынъ. Увы! къ его купели,

             Чтобъ имя дать ему, изъ цѣлаго села

             Къ несчастной ни одна подружка не пришла,

             И съ гордостью въ лицѣ кормилица младая,

             Всю важность своего значенья сознавая,

             Не вышла съ маленькимъ христіаниномъ къ намъ,

             Кричащимъ что есть силъ на весь Господень храмъ.

             Одинъ я совершалъ обрядъ въ коморкѣ бѣдной:

             Въ окнѣ, заклеенномъ бумагой, тускло-блѣдный

             Мерцалъ вечерній лучъ; на кровлѣ воробьи,

             Смѣясь слезамъ ея, чирикали вдали

             И съ пискомъ жалобнымъ, во мглѣ, межь балокъ крыши,

             Порой летучія переносились мыши.

             Матросъ не приходилъ. Вотъ годъ ужь миновалъ;

             Тогда примчалась вѣсть: въ сраженьи Уилльямъ палъ!

             Въ пустынной хижинѣ живетъ она понынѣ,

             Являясь за пайкомъ на мельницу въ кручинѣ.

             Тамъ гнусная сераль отцомъ заведена.

             Онъ издѣвается надъ ней, когда она

             Стоитъ и слезы льетъ и видитъ, какъ ей въ мщенье

             Съ своей наложницей мотаетъ онъ имѣнье.

             Въ вечерній часъ, какъ тѣнь, она бредетъ въ поляхъ,

             Стараясь укачать младенца на рукахъ;

             Иль сядетъ и глядитъ не зрящими очами,

             Какъ струйки ручейка сребритъ луна лучами,

             Иль пѣсню запоетъ, но тихо, тихо такъ.

             Что слышитъ, какъ ручей журчитъ, струясь въ оврагъ.

             Тогда и пѣснь ея становится журчаньемъ,

             И чувствуетъ она съ невольнымъ содроганьемъ,

             Какъ возстаютъ предъ ней въ таинственной тиши

             Видѣнья ужаса, мечты больной души,

             И сознаетъ тогда въ мучительномъ раздумьи,

             Что умъ мутится въ ней, и ей грозитъ безумье.

                                 ——

             Съ младенцемъ вслѣдъ за тѣмъ пришли отецъ и мать,

             Чтобъ Робертомъ его въ честь перваго назвать.

             Три дѣвочки у нихъ отъ брака ужь родились,

             Не ждали вновь дѣтей, за то и не страшились.

             Другъ другу преданы, они въ душѣ простой

             Считали счастіёмъ здоровье и покой;

             Любовь же, полная и мукъ и наслажденья,

             Казалась въ ихъ глазахъ не лучше заблужденья.

             Сусанна (не безъ слезъ) могла подъ-часъ мечтать:

             Кому, когда умретъ, домъ мужа передать;

             А Робертъ, съ шуткою, иль не шутя, порою

             Ей мужа назначалъ, чтобъ ей не быть вдовою.

             Но, несмотря на то, ихъ удивили бъ вы,

             Сказавъ, что въ нихъ сердца остыли для любви.

             Имѣя малый клокъ земли, они, какъ скоро

             Срокъ мызѣ ихъ придетъ, платили долгъ безъ спора.

             Сосѣдній городокъ снабжалъ ихъ безъ хлопотъ

             Всѣмъ нужнымъ, всѣмъ, чего имъ мыза не даетъ,

             Безъ лишнихъ прихотей, и если на уборы

             Въ окнѣ швеи подъ-часъ заглядывали взоры

             Сусанны молодой въ то время, какъ она

             На рынокъ вынесетъ свои излишки льна,

             И если. на пути возвратномъ у торговокъ

             Накупитъ къ празднику какихъ-нибудь обновокъ,—

             Не успокоится до той поры она,

             Покуда въ ящикъ долгъ не выплатитъ сполна.

             И Робертъ, если онъ съ друзьями въ шумномъ пирѣ

             Истратитъ лишній пенсъ на ярмаркѣ въ трактирѣ,—

             Глядишь, ужь онъ чуть свѣтъ потѣетъ на гумнѣ,

             Чтобъ пенсъ издержанный былъ выплаченъ вполнѣ.

             Такъ оба цѣлый день — чтобъ не было оглядокъ —

             Работаетъ, пока все приведутъ въ порядокъ,

             Но и у нихъ бывалъ въ годъ праздникъ не одинъ:

             То былъ день свадьбы ихъ, иль торжество крестинъ.

             Тогда и богачей изъ-Фермеровъ встрѣчали

             Они съ радушіемъ и пышно угощали,

             За тѣмъ что нравилось Сусаннѣ быть въ челѣ

             Первѣйшихъ жителей во всемъ ея селѣ.

             Но въ ихъ радушіи, въ ихъ пышности парадной

             Вездѣ былъ виденъ духъ воздержности отрадной,

             Тотъ духъ, которому и въ будничные дни,

             Какъ въ праздники, всегда послушливы они,

             Какъ море одному покорствуетъ призыву,

             Стремится ль на приливъ, иль клонится къ отливу,—

             Тотъ духъ воздержности, что намъ велитъ копить,

             Не съ тѣмъ, чтобъ бѣдствовать, но съ тѣмъ, чтобъ лучше жить,—

             Духъ бережливости разумной и завидной,

             Повсюду разлитой, хотя нигдѣ невидной.

                                 ——

             Затѣмъ, дитя любви встрѣчаетъ въ спискахъ взоръ,

             Безпутной матери не первый ужь позоръ.—

             «Опять, развратница! ужель постыдной страсти

             Не уняли въ тебѣ ни скорби, ни напасти?»

             — «Ахъ, сэръ! пока еще была я молода,

             Во мнѣ кипѣла страсть, теперь влечетъ — нужда.

             Вѣдь мнѣ подобныя, утративъ честь и славу,

             Внизъ по рѣкѣ плывутъ, какъ утки на притраву.

             Вашъ полъ преслѣдуетъ, а нашъ не хочетъ знать;

             Возвратъ пугаетъ насъ, да и куда бѣжать?

             Вотъ еслибъ насъ совсѣмъ оставили мущины,

             А женскій полъ помогъ подняться намъ изъ тины,—

             Быть-можетъ, ожила бъ и добродѣтель въ насъ.» —

             Страшася пропустить святой обряда часъ,

             Съ двумя старухами она пришла, колѣни,

             Какъ тѣ, предъ алтаремъ склонила на ступени,

             Копировала всѣ движенія старухъ

             И, видя радость ихъ, благодарила въ слухъ,

             Что скорбь ея прошла, опасность миновалась,

             Хотя въ опасности какъ прежде оставалась.—

             Да! много есть такихъ, которые всегда

             Къ словамъ чувствительны и мертвы для стыда!

                                 ——

             Вотъ двойня: дѣвочка и мальчикъ! Чаша эта

             Ужъ черезъ край полна у Джёрарда Аблетта.

             Что годъ, то у него, съ тѣхъ поръ, какъ онъ супругъ,

             То сынъ, то дѣвочка, а вотъ и двойни вдругъ!

             Съ какой улыбкою внималъ бѣднякъ, вѣнчаясь:

             «гДа зрѣетъ виноградъ, вкругъ стѣнъ твоихъ сплетаясь,

             «Да множится твой родъ, какъ вѣтви надъ тобой!»

             Какъ радостно: «Аминь!» онъ говорилъ за мной!

             Во вотъ, когда возросъ сей виноградъ вкругъ ложа,

             Своими вѣтками его покой встревожа,

             Онъ видитъ, что ему, чѣмъ болѣе вѣтвей,

             Тѣмъ хлѣбъ свой добывать труднѣе и труднѣй,

             Что, разбѣгаясь вкругъ его смиренной кельи,

             Онѣ ужь свѣтъ мрачатъ былаго въ немъ веселья.

             Другъ, полно горевать! Смотри, хозяинъ твой,

             Которому служить ты нанялся съ женой,

             Надменный Фермеръ нашъ, живущій всѣхъ богаче,

             Что отправляется на рынокъ не иначе,

             Какъ на лихомъ конѣ, красивомъ до того,

             Что я, встрѣчаясь съ нимъ, стыжусь за своего,—

             Съ кѣмъ дѣлятъ пышный столъ сосѣди и сосѣдки,

             Пять бравыхъ сыновьевъ, три дочери-кокетки,—

             Другъ, полно горевать, и посмотри, какъ онъ,

             Хозяинъ гордый твой, заботой удрученъ.

             Пройдетъ десятокъ лѣтъ, и, заведясь домами,

             Всѣ мальчики твои начнутъ работать сами;

             А парни сельскіе возьмутъ изъ рукъ моихъ

             И безъ приданаго всѣхъ дочерей твоихъ.

             Межъ-тѣмъ хозяинъ твой преслѣдуемъ судьбою,

             Увидитъ цѣлый рядъ заботъ передъ собою:

             Тамъ ферму сыновья въ разстройство приведутъ;

             Тамъ барышни вздыхать о женихахъ начнутъ;

             Тамъ госпожа твоя, слабѣя отъ недуга,

             Потребуетъ себѣ карету у супруга;

             А тамъ лихой корнетъ, наѣздникъ, ловкій хватъ,

             На скачкѣ проигравъ отчаянный закладъ,

             Повергнетъ старика-отца и въ грусть и муку

             И, проклиная жизнь, протянетъ къ деньгамъ руку.

             Да, Джёрардъ, ты убитъ заботами теперь,

             Тогда какъ Фермеръ твой блаженствуетъ; но вѣрь,

             Придетъ и для него тревогъ немалыхъ время:

             Ты сбросишь грузъ заботъ, онъ понесетъ ихъ бремя.

             — «О, какъ я былъ бы радъ, когда бъ привелъ мнѣ Богъ

             На долю взять свою хоть часть такихъ тревогъ!»

             Услышавъ жалобы, такъ говорилъ когда-то

             Нашъ сельскій лавочникъ, старикъ весьма богатый.

             А другъ ему: » А я — я былъ бы столько жь радъ,

             Чтобъ то, что мнѣ даритъ жена, взялъ Богъ назадъ!»

             Ужь оба старики — тотъ Докинсъ, этотъ Витьби

             По имени — давно мечтали о женитьбѣ

             И оба медлили: одинъ изъ нихъ желалъ

             Сперва порядочный составить капиталъ,

             Чтобъ сына своего, предметъ его желанья,

             Прилично воспитать для высшаго призванья;

             Другаго страхъ пугалъ, что дѣти прокутятъ

             Его имущество и миръ въ дому смутятъ.

             Нашъ Джинсъ, нѣкогда разнощикъ, по селеньямъ

             Коробку за спиной таскалъ съ своимъ имѣньемъ

             И, обожатель дамъ, распродавалъ имъ въ долгъ

             И контрабандный чай, и кружева, и шолкъ;

             Когда жь разбогатѣлъ, онъ къ намъ въ село явился,

             Открылъ здѣсь лавочку и наконецъ женился

             На пряхѣ молодой, надѣясь, что отсель

             Господь благословитъ ихъ брачную постель.

             А другъ на вдовушкѣ, кокеткѣ знаменитой,

             Остановилъ свой взоръ и сталъ съ боязнью скрытой

             Ухаживать за ней; но видя, что онъ сѣдъ,.

             Она съ жеманностью отвергла старый бредъ.

             Въ раздумьи онъ отсталъ. «Ахъ! вѣдай я, что дѣти

             Не разорятъ меня, ужь такъ и быть, я въ сѣти

             Поддался бъ, думалъ онъ, красавицѣ моей

             И сталъ бы шире жить съ подругою своей.»

             Прошло еще лѣтъ пять: онъ думалъ, колебался,

             Рѣшился наконецъ, и бракомъ сочетался.

             А какъ живутъ они? Судите сами: вотъ,

             Угрюмый, пасмурный, съ женою онъ идетъ.

             — «Ахъ, Гомфри!» говорилъ однажды Девисъ: «право,

             Какъ счастливъ ты дѣтьми: они твоя забава;

             Завидую тебѣ! А мнѣ постылъ и домъ:

             Тамъ грустная жена, да вѣчный мракъ кругомъ,

             И все такъ тихо тамъ, что, вѣришь ли, мнѣ жутко

             Подъ-часъ становится; хотя бъ одинъ малютка

             Разсѣялъ нашу грусть, порадовалъ намъ взоръ,

             Иль укротилъ порывъ домашнихъ нашихъ ссоръ.

             Другъ друга мы винимъ съ запальчивостью вѣчной:

             «Гдѣ, восклицаю я, залогъ любви сердечной?»

             «Когда мнѣ дашь дѣтей?» отвѣтствуетъ она,

             Мрачна, какъ въ Библіи Іакова жена;

             А я, какъ патріархъ въ подобной же напасти,

             Шлю грустно ей отвѣтъ: «Въ моей ли это власти!»

             За то какъ счастливъ ты, когда передъ тобой

             Верхомъ на палочкахъ шумитъ мальчишекъ рой,

             А дѣвочки тебя цѣлуютъ, да ласкаютъ

             И новой прелестью при этомъ разцвѣтаютъ!»

             — «Эхъ, простодушный другъ! Не стыдно ли тебѣ

             Завидовать моей страдальческой судьбѣ?

             Ну, чѣмъ гордиться тутъ, что сынъ твой — мальчикъ сильный,

             Что дѣвочка твоя имѣетъ видъ умильный?

             Еще Богъ вѣдаетъ, кѣмъ твой цвѣтокъ привитъ?

             Откуда сила въ немъ, умильный этотъ видъ?

             Пять лѣтъ какъ я женатъ: что годъ, то пострѣленокъ!

             Вотъ наступилъ шестой — смотри, опять ребенокъ!

             Веселые друзья бѣгутъ къ моей женѣ,

             Всѣ лѣзутъ поздравлять, ребенка хвалятъ мнѣ;

             А я сижу себѣ, взбѣшенный и угрюмый,

             И входятъ всякія тогда на умъ мнѣ думы.

             Иной тутъ ловкій гость — Богъ знаетъ, почему:

             Что за дитя! кричитъ: а имя какъ ему?

             А я съ досадою: Да провались отсюда!

             Какъ хочешь назови — хоть Каиномъ, Іудой,

             Хоть именемъ отца, а кто отецъ — у ней

             Дознаешься!— скажу и за дверь по скорѣй.

             Моя жь дражайшая хоть вздохомъ, хоть бы словомъ

             Отвѣтила въ отпоръ моимъ словамъ суровымъ,—

             Смѣется! любо ей дѣтьми меня бѣсить

             И думать, какъ бы вновь ребенка мнѣ родить!….

                                 —-

             За тѣмъ съ младенцами три бѣдняка къ купели

             Пришли, чтобъ дѣтямъ дать — вотъ все, что лишь имѣли —

             Простыя имена! изъ нихъ ни на одномъ

             Не остановитесь при камнѣ гробовомъ,

             Ихъ на пергаментѣ читать никто не будетъ

             И самъ могильщикъ мой ихъ скоро позабудетъ.

  

   (1) Такъ называется мѣсто, гдѣ устроены доки, близъ Лондона.

  

                                 III.

  

             Вотъ имя дѣвочки-сиротки подлѣ нихъ!

             Лишившись матери на утрѣ дней своихъ,

             Отца же потерявъ еще до дня рожденья,

             Теперь начальницей надъ школою селенья,

             Старушкой набожной, въ училище взята

             Изъ состраданія малютка-сирота.

             О, какъ мнѣ нравится почтенный видъ старушки,

             Сидящей средь дѣтей въ дверяхъ своей избушки!

             Въ тотъ часъ, когда готовъ погаснуть лѣтній день,

             Когда и школьники изъ ближнихъ деревень,

             Уставши передъ ней въ лугу весь день рѣзвиться,

             Начнутъ по хижинамъ лѣниво расходиться,—

             Въ тотъ часъ, при заревѣ пылающихъ лучей,

             Я вижу, какъ она предъ хижиной своей

             Сидитъ за Библіей и, время сберегая,

             Кончаетъ свой чулокъ, вся чтеньемъ занятая.

             Сосѣдки праздныя, лепеча всякій вздоръ,

             Спѣшатъ къ ней; но она, вперивъ въ няхъ строгій взоръ,

             Велитъ имъ набожно внимать, и смолкнувъ, парни

             Проходятъ мимо ихъ, гоня овецъ въ овчарни.

             Когда жь погаснетъ день, идетъ она домой,

             Святой молитвою кончая трудъ дневной.

  

             Но уклонился я; пришли съ младенцемъ снова,

             Опять зовутъ меня для таинства святова.

  

             «Что вздумалось вамъ дочь Лоницерой (1) назвать?»

             Съ улыбкой я спросилъ садовницу; но мать:

             «Какое дѣло вамъ?» мнѣ отвѣчала въ шутку,

             И вотъ — Лоницерой мы нарекли малютку.

             И если сынъ у нихъ родится черезъ годъ,

             Его садовникъ мой Нарцисомъ наречетъ;

             А если дѣвочка, то вѣрно мужъ ученый

             Красавицѣ своей дастъ имя Белладоны (2).

             Нашъ садоводъ — большой любитель громкихъ словъ:

             На сельскихъ сходбищахъ онъ любитъ простаковъ

             Дивить латинскими названьями растеній.

             Тутъ Rhododendron, Rhus предметъ его сужденій

             И даже Allium: ботаники знатокъ,

             Такъ величаетъ онъ нашъ лукъ, простой чеснокъ.

             Онъ грубымъ именемъ и травки не обидитъ,

             Во всякомъ быліи цвѣтокъ онъ чудный видитъ.

             Гдѣ горькую въ поляхъ встрѣчаемъ мы полынь,

             Тамъ Артемизію найдетъ его латынь;

             Что одуванчикомъ слыветъ у насъ въ народѣ

             (Есть и грубѣй ему названья въ этомъ родѣ),

             Тому Leontodon онъ имя придаетъ,

             И Orchis— что у насъ ятрышникомъ слыветъ.

             Но хоть и видятъ онъ во всякой травкѣ диво;

             Однакожь ни щавель, ни жгучая крапива

             Не смѣютъ ростъ въ его расчищенномъ саду,

             Гдѣ онъ сенеція сажаетъ на гряду.

             Самъ Дарвинъ (3), кажется, не съ большимъ наслажденьемъ

             Пѣлъ о любви цвѣтовъ съ весеннимъ пробужденьемъ,

             Съ какимъ мой Питеръ Праттъ простой нашъ учитъ людъ

             О томъ, какъ пестики, тычинки возстаютъ,

             Какъ приклоняются какъ будто къ изголовью

             Онѣ одна къ другой съ супружеской любовью

             (Вѣдь въ томъ, что пестикомъ, тычинкой встарину

             Считали, видитъ онъ и мужа, и жену),

             И какъ онѣ живутъ, какъ любятъ страстью нѣжной

             Другъ друга въ тишинѣ подъ сѣнью безмятежной

             За брачнымъ пологомъ, который мы зовемъ,

             Профаны темные, неправильно цвѣткомъ.

             Гонясь за славою, такъ садоводъ ученый

             Дивитъ своихъ друзей наукою мудреной…

             Да! слава всѣмъ мила, и всѣ мы какъ-нибудь

             Желай бъ въ храмъ ея найдти кратчайшій путь.

             Не прочь ея наградъ и селянинъ убогій,

             И онъ стремится къ ней проселочной дорогой.

             Одинъ гордится тѣмъ, что врядъ ли кто въ селѣ

             Такъ прямо борозду прорѣжетъ на землѣ,

             Какъ плугъ его; другой тѣмъ славенъ не дароммъ,

             Что можетъ сбить заразъ всѣ девять кеглей шаромъ;

             Тотъ шапку странную надѣвъ, забавитъ всѣхъ

             И радъ-радехонекъ, что возбуждаетъ смѣху;

             Иль бьется объ закладъ, что цѣлую недѣлю

             Въ рогъ, пьяный, не возьметъ ни капли, кромѣ

             Л этотъ, именемъ забавнымъ окрестивъ

             Младенца, думаетъ, что вѣчно будетъ живъ.

             Разъ наши старики, чтобъ окрестить находку

             И именемъ наречь, явились всѣ на сходку,

             Явились, сѣли вкругъ, и пренье началось.

             Тутъ много споровъ шло, судили вкривь и вкось

             Насчетъ подкидыша, котораго въ оврагѣ

             Въ ночи оставили какіе-то бродяги.

             Сперва возникъ вопросъ: «Да вправду ли нашли

             Ребенка? Пусть внесутъ!» Ребенка принесли.

             «Что жь дѣлать съ нимъ»? Кому отдать на попеченье?

             Онъ мертвый, иль живой?» — Чтобъ разрѣшить сомнѣнье,

             Щипнули бѣднаго, онъ страшный поднялъ вой

             И разомъ доказалъ, что мальчикъ онъ живой.

             «Но чьимъ же именемъ мы назовемъ малютку?»

             Спросилъ одинъ, и всѣ смутились не на шутку:

             Вѣдь именемъ своимъ назвавши молодца,

             Пожалуй, прослывешь и за его отца!

             Какъ быть?— «Кто Ричардъ здѣсь? Никто? такъ имя это

             Пусть «съ нимъ останется!» былъ приговоръ совѣта.

             Затѣмъ узнали день, когда несчастный ткачъ,

             Нашедшій мальчика, во рву услышалъ плачъ:

             «Такъ будь же Мондеемъ (4), нашъ маленькій бездѣльникъ

             Ужь если ты во рву былъ найденъ въ понедѣльнику!»

             Потомъ поднялся споръ: «Чѣмъ мальчика кормить,

             Затѣмъ что негодяй, конечно, хочетъ жить!»

             Рѣшивъ и этотъ пунктъ по обсужденьи зрѣломъ,

             Витіи, гордые ораторствомъ и дѣломъ,

             Отправились домой съ великимъ торжествомъ,

             А Ричардъ Мондей былъ внесенъ въ рабочій дому.

             Тамъ били мальчика, тиранили, томили,

             И сѣкли каждый день, и впроголодь кормили.

             Онъ ко всему привыкъ; безъ ропота и слезъ

             Онъ участь горькую, какъ рабъ покерный, несъ,

             Всегда увертливый, предъ всѣми молчаливый,

             Къ побоямъ сносливый, къ обидамъ терпѣливый,

             Съ податливой душой, готовый завсегда

             На все безчестное безъ страха и стыда.

             Казалось — такъ умѣлъ онъ ловко притворяться!

             Въ немъ вѣчно-сонный духъ не могъ и пробуждаться.

             Бранить и бить его послѣдній нищій могъ,

             Онъ нищему служилъ скамейкою для ногъ.

             На побѣгушкахъ вѣкъ, онъ былъ у всѣхъ въ наукѣ,

             На все Ричардовы употреблялись руки.

             И тѣломъ и душой ворамъ принадлежа,

             Онъ по приказу кралъ, безъ выгодъ дѣлежа.

             Какой бы споръ въ селѣ, бывало, ни случился,

             Онъ лгалъ за каждаго, за каждаго божился;

             Во всякой дракѣ онъ къ сильнѣйшимъ приставалъ,

             При каждомъ слѣдствіи ихъ первый выдавалъ.

             А между тѣмъ, во всемъ снискавъ дурную славу,

             Онъ къ каждому умѣлъ подлаживаться нраву;

             У всѣхъ въ презрѣніи за низость чувствъ; межь тѣмъ,

             Для всѣхъ услужливый, онъ полюбился всѣмъ.

             Однажды слышитъ онъ: » Пора, сказали, въ море

             Отправить Ричарда!» — и Ричардъ скрылся вскорѣ —

             Куда? никто не зналъ, и міръ рѣшилъ, что онъ

             Повѣсился съ тоски, извѣстьемъ устрашенъ.

             Лишась услугъ его, сначала потужили

             О бѣдномъ мальчикѣ, потомъ — о немъ забыли.

  

             А онъ межь тѣмъ постигъ секретъ, какъ въ свѣтѣ жить;

             Онъ былъ не глупъ; къ тому жь имѣлъ талантъ хитрить,

             Умѣлъ онъ каждаго плѣнять привѣтнымъ взоромъ,

             И словомъ ласковымъ, и льстивымъ разговоромъ,

             Одну лишь мысль тая у сердца, мысль — себѣ

             Устроить будущность наперекоръ судьбѣ.

             И какъ издалека влечетъ магнитъ могучій

             Стальныя крупинки изъ каждой сорной кучи,

             Такъ, вѣрный выгодамъ своимъ, и нашъ герой

             Умѣлъ во всемъ найдти источникъ золотой,

             И, эту цѣль одну имѣвъ всегда въ предметѣ,

             Ни друга, ни врага не нажилъ въ цѣломъ свѣтѣ.

             Такъ долго онъ для насъ потерянъ былъ; но вдругъ

             Нежданно къ намъ въ село объ немъ доходитъ слухъ.

             Въ газетахъ разъ прочли мы новость въ черной рамкѣ:

             » Сэръ-Ричардъ Мондей жизнь въ Мондейскомъ кончилъ замкѣ.»

             Богатства страшныя оставилъ онъ женѣ,

             И дочерямъ своимъ, и внукамъ, всей роднѣ.

             Онъ завѣщалъ притомъ большіе капиталы

             Библейскимъ обществамъ и сдѣлалъ вкладъ не малый

             На пользу низшихъ школъ, увѣчныхъ м нѣмыхъ,

             Велѣвъ имъ библіи раздать изъ суммъ своихъ.

             А нашему селу, гдѣ выросъ онъ убогій,

             Оставилъ, подчинивъ отвѣтственности строгой,

             Въ два «унта капиталъ, чтобъ на его доходъ

             Хлѣбъ нищимъ покупать четыре раза въ годъ,—

             Ничтожный, жалкій даръ, дававшій знать приходу,

             Что помнилъ онъ нашъ хлѣбъ и дѣтскихъ лѣтъ невзгоду!»

  

             За этимъ въ томъ году по сыну Богъ послалъ

             Вамъ, наши богачи, Финчъ, Френчъ и Миддльгаллъ.

             А рядомъ съ вами здѣсь и Барнаби показанъ —

             Несчастный Барнаби, онъ вновь женой наказанъ!

             Смирнѣйшій изъ людей, онъ служитъ круглый годъ

             Для нашихъ Фермеровъ предметомъ ихъ остротъ.

             Вонъ подлѣ хижины сидитъ бѣднякъ печально,

             А вкругъ насмѣшники трунятъ надъ нимъ нахально,

             То хвалятъ скотъ его, то сбрую лошадей,

             То знать хотятъ, что далъ онъ за своихъ коней.

             » Скажи, гдѣ ты купилъ овецъ такой породы?

             Чай, то-то страшные даютъ тебѣ доходы?

             Гдѣ прячешь деньги ты? Открой же намъ секретъ,

             Съ чего разбогатѣлъ такъ сильно ты, сосѣдъ?

             У насъ есть дочери; но, бѣдныя, боятся,

             Что сыновьямъ твоимъ въ невѣсты не годятся.

             Есть сыновья у насъ, да врядъ ли кто изъ нихъ

             Годится въ женихи для дочерей твоихъ!»

             Такъ издѣваются; а Джемсъ, убитый, блѣдный,

             Сидитъ, потупя взоръ, и все вздыхаетъ бѣдный;

             Но этимъ лишь сильнѣй забавитъ остряковъ —

             Несчастный Барнаби, бѣднякъ изъ бѣдняковъ!

  

             Между послѣдними въ графѣ новорожденныхъ

             Вотъ пятеро сиротъ, изъ жалости внесенныхъ

             По смерти ихъ отца чужими въ этотъ листъ,

             Затѣмъ что не хотѣлъ нашъ сельскій aTenctb

             Вплоть до послѣдняго ужаснаго мгновенья

             Надъ ними совершить святой обрядъ крещенья.

             Угрюмый, онъ одинъ жилъ съ ними въ рощѣ той,

             Гдѣ бродитъ, говорятъ, мертвецъ во мглѣ ночной.

             Онъ въ сельскихъ кабакахъ всѣхъ увѣрялъ, бывало,

             Что въ жизнь грядущую не вѣритъ онъ ни мало;

             Что если грѣшника засыпали землей,

             Онъ будетъ вѣчно спать въ могилѣ, какъ святой;

             Что самъ пасторъ, уча, что въ рай и адъ онъ вѣрить,

             Иль лжетъ изъ выгоды, иль просто лицемѣритъ;

             Что жизнь за гробомъ — бредъ; что каждый, наконецъ,

             Кто признаетъ ее, ханжа или глупецъ.

             Отъ клерка нашего набравшись этихъ правилъ,

             Онъ собственномъ умомъ развилъ ихъ и добавилъ.

             Онъ въ ужасъ набожныхъ старушекъ приводилъ

             Своимъ невѣріемъ, которому училъ,

             И иногда изъ надъ, когда ему внимали,

             В» чертахъ лица его со страхомъ узнавали

             Черты ужасный нечистаго врага,

             Копыта на ногахъ, на головѣ рога.

             За то отъявленный невѣрья проповѣдникъ

             Для нашихъ пьяницъ былъ и вождь, и собесѣдникъ,

             Хоть послѣ пира съ нимъ, проспавшись, иль когда

             Случалось имъ хворать, сгорали отъ стыда.

             Его боялись всѣ. Предъ грознымъ якобинцемъ

             Дрожалъ смотритель самъ надъ герцогскимъ звѣринцемъ,

             Гдѣ истреблялъ онъ дичь. Онъ въ шайку игроковъ

             Былъ мастеръ завлекать несчастныхъ простаковъ;

             Онъ нужды изверговъ, согласно духу вѣка,

             Преважно величалъ «правами человѣка»;

             О дѣтяхъ не имѣлъ заботы никакой

             И самый бракъ считалъ обузою пустой.—

             Что время сдѣлало надъ хищникомъ суровымъ,

             Не знаю: онъ всегда казался мнѣ здоровымъ.

             Разъ на недоброе пошелъ онъ ремесло;

             Ночь бурная была, и въ рощѣ мостъ снесло

             Ручьемъ разлившимся; онъ, видно, оступился,

             Упалъ въ глубокій ровъ и пьяный утопился,

             И если правда то, чему училъ народъ,

             Теперь онъ вѣчнымъ сномъ заснулъ въ пучинѣ водъ.

             Вотъ нѣсколько именъ! Средь жизненнаго моря,

             Встрѣчая тихій вѣтръ, иль съ непогодой споря,

             Плыветъ ихъ утлый чолнъ; но вскорѣ какъ напасть,

             Какъ буря грозная, въ нихъ забушуетъ страсть.

             Тутъ будетъ нуженъ имъ попутчикъ сердцу милый,

             Помощникъ въ бѣдствіяхъ, другъ, въ жизни ихъ унылой,

             Какой же помощи, какихъ утѣхъ и бѣдъ

             Отъ брака ожидать возможно въ цвѣтѣ лѣтъ,—

             Объ этомъ свой отчетъ мы вслѣдъ за симъ представимъ,

             И въ пристань между тѣмъ на отдыхъ чолнъ направимъ.

                                                                                   Дмитрій Минъ.

  

   1) Lonicera—Жимолость.

   (2) Белладона — Ночная красавица.

   (3) Дарвинъ, англійскій врачъ и физіологъ, авторъ дидактической поэмы въ двухъ книгахъ: Botanic Garden.

   (4) Monday— понедѣльникъ.

«Русскій Вѣстникъ», т. 6, 1856, т. 8, 1857, т. 30, 1860

OCR Бычков М. Н.