Битва при Тивериаде, или Падение крестоносцев в Палестине

Автор: Муравьев Андрей Николаевич

Муравьёв А. Н.

Сцены и отрывки из трагедии в пяти действиях в стихах

«Битва при Тивериаде, или Падение крестоносцев в Палестине«.

  

Предисловие.

Дорогому другу.

   Пять лет тому назад, в уединении полковой жизни, написал я, по твоему внушению, «Битву при Тивериаде». В первом цвете молодости сошлись мы с тобою на юге нашего отечества. Одиночество заставило нас понять друг друга; прекрасная природа Малороссии развернула пылкое воображение, напитанное летописями минувших веков. Но из всех событий протекшего ближе говорили сердцу крестовые битвы юной Европы. Романтические подвиги рыцарей, слепо жертвовавших любви и славе, стремившихся в Палестину, чтобы воскресить там призрак Иерусалима, — сильно волновали грудь нашу в том возрасте, когда жизнь облекает еще все предметы поэтическим покровом.

   Ты хотел видеть пред собою картину сего времени, и выбрал сам минуту битвы, разрушившей все надежды крестоносцев. Быть может, тайная мысль о скоротечности первых, очаровательных впечатлений молодости заставила тебя желать, чтобы блестящие краски рыцарства оттенены были грустью, или ты думал, что характер его лучше выразится в борьбе с несчастьем, когда остановил свой выбор на столь печальной катастрофе. — Я исполнил твою волю, начертав в обширной раме исторические сцены последних дней рыцарского королевства; во глубине же сей разнообразной картины поставил я одну мрачную судьбу Иерусалима.

   С тех пор мы были оба участниками похода, который можно назвать крестовым, и тебе удалось обнажить саблю на неверных. Но когда исполнились частью и в событиях прозаических мечты наши о крестовых битвах, я хотел удовлетворить другому пылкому влечению сердца, и посетить священные места, возбудившие благочестивое рвение рыцарей; и часто мой поклоннический посох стучал по их могилам, которые они изрыли себе богатырским мечем в Св. Земле.

   Когда же, возвратившись в отечество, хотел я через несколько лет проверить свои ранние впечатления, мне жаль было расстаться с моими рыцарями, как с первыми созданиями юного воображения. Слишком много воспоминаний соединилось с ними, слишком много собственных чувств излилось в их речах и порывах; и чем менее находил я очарования в предметах, некогда меня ослеплявших, тем ближе лежало сердце к сему произведению моей молодости.

   Прежде, нежели приступить к чтению «Битвы при Тивериаде», тебе необходимо должно бросить быстрый взгляд на происшествия того времени, чтобы познакомиться с лицами и ходом драмы.

   Когда в исходе XI века крестоносцы довершили великие подвиги своего первого похода взятием Иерусалима, Готфред был избран королем его. Но сей благочестивый витязь, совершив обет у Св. Гроба, никогда не хотел венчаться короною на тех местах, где страдал Спаситель: он только возложил на себя терновый венец его, и еще два года соединял на престоле смирение поклонника с величием царским.

   Вместе с образованием королевства Иерусалимского, возникли три независимые области в Сирии. Сподвижники Готфреда, истощив на Западе свои силы, не довольствовались исполнением данного ими обета, и стали как бы на страже великой могилы в новых своих владениях. Первый Балдуин, брат Готфреда, утвердился на берегах Евфрата, в дальней Эдессе, и вслед за ним хитрый князь Тарента, Боэмунд, овладел Антиохиею, стоившею столько крови крестоносцам; и престарелый граф Раймонд предпочел своей Тулузе Трипольское поморье. Прочие великие бароны признали себя вассалами короля Иерусалимского, получив от него в удел все знаменитые города и замки Палестины.

   Слишком рано скончался Готфред, утвердивший своими законами сию новую для Востока феодальную систему. Кости его успокоились под освобожденною им Голгофою; а богатырский меч и шпоры доныне остались знамением рыцарства в Св. Земле, посвящая поздних поклонников в братство Св. Гроба, которое возникло в Иерусалиме вместе с двумя другими духовными орденами: Странноприимных и Храмовников. Но все три, движимые воинственным духом времени, скоро оставили мирное первобытное свое назначение, и сделались в битвах твердым оплотом Св. Града, пережив на Востоке владычество и славу крестоносцев!

   Отважный брат Готфреда, Балдуин, призванный из Эдессы, принял бразды правления посреди беспрестанных войн, воздвигаемых на него соседними шейхами и калифами египетскими. С помощью пришельцев Запада завоевал он Акру и распространил свои пределы, утверждая мечем царство, основанное в краю чуждом. Но он первый обратил взоры на роскошный Египет, манивший к себе бедных королей иерусалимских и воинственных поклонников, корыстолюбие которых не могла удовлетворить Палестина, и первый проложил им пагубный путь чрез пустыню, где сам нашел себе могилу. Еще однажды, чрез столько веков, состязались дивные судьбы Палестины и Египта! Казалось, строгое запрещение, данное Израилю: не обращать взоров на Египет, откликнулось крестоносцам, и от него пришла кончина их царству.

   В другой раз Эдесса дала своих графов на престол Иерусалимский в лице Балдуина Бургскаго, родственника умершего короля; поспешая на помощь к Антиохи, он был взят в плен сарацинами. Одно только блестящее завоевание Тира оружием дожа Венеции могло несколько поднять дух христиан во время заточения их государя. Возвратившись из плена, он видел слабость собственной и соседних держав на Востоке, и хотел упрочить благосостояние Иерусалима браком дочери Милизенды с престарелым графом Анжуйским, Фульком, родственником королей Франции; но краткое царствование Фулька протекло на поле битвы; и по смерти его, правительница Мелизенда осталась с двумя малолетними детьми, посреди внутренних раздоров сильных вассалов королевства и возрастающего могущества мусульман.

   Князья их, племени турецкого, властвовали в Алеппо и Дамаске, втесняясь в сердце христианских областей и прерывая сообщения их крестоносных владетелей. Триполи, крепкий местным положением, на середине поморья Сирии, более других процветал под управлением своих Раймондов, когда Антиохия, беспрестанно враждующая с Алеппо, уже искала себе опоры в императорах греческих, а Эдесса, поставленная на грани христианства и как бы совершенно им забытая, держалась только мужеством своего графа Иосселина Куртенайского. Но сей рыцарь, поседевший в битвах, современник Готфреда, окончил грозное для сарацин поприще жизни, — и Эдесса пала при его юном сыне Иосселине, недостойном великого отца. Сильный султан Нуреддин, преемник Зенги, основавшего власть свою на бессилии халифата Багдадского, по долгой осаде взял приступом Эдессу; молодой граф ее исчез в темницах Алеппо, и крестоносцы, овладевшие Сирией во время ее междоусобий, уже не могли без помощи Запада противостать единодержавию Нуреддина.

   Тогда подвигнулся Запад проповедью св. Бернарда. Император Конрад и король Людовик VII приняли от руки его крест, и вслед за ними весь цвет Европы устремился в Палестину. Но между рыцарями не было настоящего вождя, а христианские князья Сирии, движимые раздором, старались каждый привлечь к себе воинственных пришельцев, и Раймонд Антиохийский долго отклонял короля Франции от Иерусалима. Тщетною осадою Дамаска кончился второй поход сей, истощивший Европу и охладивший на время страсть ее к крестовым битвам. Цари, искавшие побед, посетили поклонниками св. места и предали Иерусалим его судьбе.

   К счастью Св. Града, в обстоятельствах столь тяжких возмужал сын Мелизенды, Балдуин III, и в юные годы явил в себе образец рыцарей прежних лет. Вместе с ним поднялись на время падшие надежды Св. Земли; победоносное оружие христиан распространилось опять в концы Сирии, и самый Аскалон, сей твердый оплот Египта, пал к ногам завоевателя. Пользуясь уважением своих вассалов и соседей, он один мог противоборствовать Нуреддину; но яд мусульманский преждевременно пресек жизнь Балдуина. Наследник его, Алмерик, ослепленный победами брата, предался вполне духу завоеваний, и по примеру первого Балдуина, обратив взоры на Египет, истощил в трех нещастных походах силы государства и навсегда низвергнул благосостояние, возникшее при его предместнике. Ранняя смерть положила конец его замыслам, и царство с того времени уже не восставало.

   Частная вражда двух визирей последнего калифа Фатимитов, попеременно призывая в Египет оружие франков и сарацин, возбудило между ними ту жестокую борьбу, которая кончилась только падением первых. Султан Нурредин, видя слабость Египта, не оставил случая овладеть им во имя ничтожных калифов Багдада; и юный Саладин, уже ознаменовавший в битвах свой необычайный гений, получив правление Египта, пресек и самый род Фатимитов, столь долго враждебный владыкам Багдада. Но он сам слишком чувствовал преимущество своего гения, чтобы уступить кому-либо плоды собственных успехов, и слабый сын Нурредина принужден был отдать ему Алеппо и Дамаск. Таким образом Сирия и Египет составили одну державу, грозную для королевства христианского, которое только держалось до совершения сих великих переворотов.

   Последние годы его были одним только долгим изнеможением умирающего. Болезненный Балдуин IV принял потрясенный престол отца своего, Альмерика, и, гнетомый тяжким недугом, отдал бразды правления мужественному графу Трипольскому, Раймунду, сохранив для себя один только призрак королевской власти. Но сколь ни был счастлив выбор правителя, он возбудил негодование вассалов королевства, которые не хотели повиноваться чуждому им графу, и сия ненависть была причиною обвинения его в тайном союзе с Саладином. Сильнейшими врагами восстали на Раймонда католический патриарх Ираклий, великий магистр Храмовников и Сивилла, гордая дочь Альмерика. По смерти первого супруга своего, герцога Монфератского, она вступила в брак с слабым Лузиньяном, графом Яффским, и когда Балдуин, признавший королем ее малолетнего сына, Балдуина V, скончался в одно время с отроком, то начались раздоры о наследстве. Сивилла, ослепленная любовью, созвала Храмовников, и патриарх тайно венчал Лузиньяна, которому суждено было пережить свое царство, 88 лет державшееся в Палестине.

   Грустную картину представлял тогда Иерусалим; и красноречивый Вильгельм, архиепископ Тира, летописец крестовых походов, которых в последствии был сам проповедником, бросает здесь перо свое, бессильное описать падение Св. Града. Мудрый граф Трипольский еще до смерти Балдуина удалился в свои Галилейские пределы, чтобы избежать соперничества с завистливым Лузиньяном. Сильные вассалы, не уважая короля своего, недавно вышедшего из их рядов, рассеялись по замкам, позволяя себе безнаказанно всякого рода беспорядки. Старший из них, Ринальд Шатильон, был некогда супругом княгини Антихийской, Констанции, управлял княжеством во время малолетства Боумэнда, и взятый в плен сарацинами, получил по своем освобождении замок Карак на Мертвом море, где вместе с великим магистром Храмовников грабил караваны мусульман, шедших в Мекку. Тщетно король искал усмирить грабежи сии, и тщетно грозил за них Саладин: они навлекли наконец его мщение, и последняя война была им объявлена Иерусалиму.

   Однако же все вассалы королевства и даже союзные властители Триполи и Антохии, как бы предчувствуя падение Сиона, стеклись к его защите, чтобы не выдать без последних усилий святыни искупленной потоками крови их предков; но феодальныя вражды вместе с ними водворились в Иерусалиме и наполнили его пагубными междоусобиями. Самые рыцари духовных орденов ратовали междоусобно, и Странноприимные преследовали стрелами каноников Гроба во внутренность святилища. Начались совещания о походе. Отвага и беспечность, свойственные витязям того века, влекли их на встречу Султана к озеру Тивериадскому; один только Раймонд советовал ожидать неприятелей под стенами Иерусалима, дабы истощить их силы в тщетной осаде; но совет сей возбудил общее подозрение; враги графа все против него восстали, и судьба Иерусалима была решена безрассудным порывом идти к Тивериаде. Королева Сивилла осталась защищать город. Тридцать тысяч воинов, вся надежда христианского Востока, двинулись в Галилею; но они были только горстью в сравнении несметных полчищ султана, которые окружили их в безводных пустынях. Два дня кипела жестокая битва, какой еще не видела Палестина, и положила в ней конец владычеству крестоносцев. — Храмовники и Странноприимные были почти все истреблены; Король, Шатильон и другие вассалы взяты в плен; князь Боэмунд бежал в Антохию; граф Трипольский заключился в стенах Тивериады и там погиб; но — что всего ужаснее поразило витязей Креста и весь Запад — честное древо Креста досталось в руки Саладина…. Скоро сдался ему Иерусалим.

   Сие мгновение, столь горькое для всего христианства, хотел я изобразить в драматической картине, и почерпнул дух и характеры того века из современных летописей, известных под общим именем: Gesta dei per Francos (дела Божия через франков). Не частные страсти, горевшие в груди крестоносцев, которые могли сделать каждого из них лицом трагическим, были моим предметом, нет; но падение целого царства, созданного благочестивым порывом всего Запада. Я хотел изобразить картину того века и края, сокрушенного в лице их любимой мечты, их высокого идеала. Я видел только пред собою великую судьбу Иерусалима, как бы религию всего Запада, и герои того времени тогда только подымались предо мною, когда их собственная участь мешалась с участию Св. Града, подобно как в обширном зареве одни только близкие к пожару предметы выходят из мрака, а прочие скользят как тени…

   Если спросить меня, кто герой драмы: Пустынник или Раймонд? Я скажу в ответ: Иерусалим. Если спросят: какая же ее завязка? Я буду отвечать: опасность Иерусалима. На него одного обращен весь интерес драмы; он один связывает собою все её разнородные части, — и хотя предмет сей кажется отвлеченным, но так сильно тревожил сердца рыцарей Иерусалима, что сам он казался действующим лицеем того века, и судьба его предстала мне в летописях, как бы облеченная образом человеческим.

   Но Пустынник и Раймонд, два первые лица драмы и более других обрисованные, представляют собою две сильнейшие страсти того века, как бы два огромные рычага, двигавшие весь Запад. В первом изобразил я пламенный дух веры, которым горела в те дни юная Европа, совершал подвиги, выступающие из хода дел человеческих. Я воскресил в нем графа Эдесского, скончавшегося в тюрьмах Алеппо, как представителя четвертой державы в Палестине, и позволил себе отступить несколько от летописей, хотя и без анахронизма, чтобы положить на него в пустыне отпечаток другого мира.

   На Раймонда излил я дух рыцарства того времени, сей дивный луч, вызвавший из мрака Средних веков несколько идеалов человеческого совершенства, подобных оазисам в пустыне. Я не хотел унизить в нем какою-либо страстью сего чистого влечения. Есть возраст в жизни, когда молодость и любовь, встречаясь в нашем сердце, делают каждого юношу рыцарем и дают ему все романтические оттенки сего идеального характера; но сохранить в поздних летах, и независимо от посторонних причин, всю пылкость воображения и чистое самоотвержение юноши, не смотря на все разочарования жизни и людей — вот истинный характер рыцарства, изменяющий нам по мере охлаждения крови: и сей характер искал я отчасти начертать в Раймонде.

   Изабелла и Манфред, лица исторические, стоят уже во втором плане картины и дополняют ее красками любви, сею отличительною принадлежностью их времени; но не на них обращен интерес драмы, и потому любовь их не является страстью, а только мечтательностью двух юных сердец, упоенных внутренним сознанием взаимного чувства, под роскошью восточного неба.

   Гордость королевы, правившей всем государством, слабость и подозрительность короля, бывшие виною его падения, наследственное в роде Антихийском пронырство Боэмунда, непокорный дух Шатильона и наконец надменный и упорный нрав великого магистра Храмовников почерпнуты из истории и обозначены только очерками в картине, в объеме коей я хотел вместить всю Палестину в последний год ее, начиная от Мертвого моря, где возгорелась война разбоями Шатильона, и до моря Галилейского, где решилась участь Иерусалима в конечном поражении крестоносцев. Между сими двумя гранями моей драмы я постепенно желал открывать внутренний быт Иерусалима, с тайными и явными причинами его падения, — приводя зрителя на площадь народную, и во внутренность покоев королевских, и в залу совета, чтобы показать прежде разрушения царства при Тивериаде, как оно все созрело раздорами к исполнению судьбы своей.

   Еще одно лице, чуждое Палестине, является в драме: это богомолец, владетельный граф Фландский; он послан Папою, чтобы омыть грехи свои в крови неверных, и он же, свидетель раздоров и пораженья, должен принести Папе горькую весть о падении Иерусалима; — представляя характер державного поклонника, одну из разительных красок времени, он соединяет собою рыцарский Запад и Восток.

   Но царство рушится, и частью объяснены внутренние причины его разрушения: какая же наружная сила дала ему последний удар, рассыпавший готовое к падению?

   Воинственный фанатизм мусульман нанес удар сей, и я должен был олицетворить его, поставив однако же вне драмы, чтобы не отвлекать к нему внимания, и выбрал яркие черты его в ассасинах и дервише. Пример секты измаильтян, единственный в летописях, слишком разительно рисует нравы Востока магометанского, чтобы быть выпущенным из объема картины.

   На Ливане поселился владыка или старец гор. Там умел он образовать вокруг себя толпу отчаянных юношей, которых рассылал с кинжалами убивать опасных ему князей христианских и магометанских. Он усыплял сих юношей соком травы ассасы, от которой и получили название ассасинов, и переносил сонных в очаровательный сад, где посреди чувственных наслаждений принимали они его кровавые веления, и, мечтая быть в раю, слепо их исполняли. При имени ассасинов трепетали крестоносные владетели, и столь глубоко вкоренился страх сей, что самое их имя обратилось в глагол на языке франков, выражающий убийство. Отец графа Трипольского, Раймонд, был убит ими в храме, и я позволил себе, для полноты картины, обратить на сына опасность, коей не избежал отец.

   Другое лицо, дервиш, является в виде того грозного предопределения, пред коим смиряются мусульмане. Чуждый всему ходу драмы, поет он в начале и в конце ее отвлеченные стихи из Корана, которых строфы слышатся в громе падающего царства. Но шлем Раймонда, несомый им на копье, дико выдвигает его наперед картины разрушения, как бы самый меч Саладина, поразивший царство.

  

   30 ноября 1833 года.

  

Из первого действия.

Явление III.

Алеппо. Базарная площадь. Несколько повозок, на которых видны ассасины, вновь прибывшие наёмники, среди которых находится Масрур. Другие воины находятся рядом, среди них — полковой писарь. В стороне стоит на коленях дервиш и поёт.

Песня дервиша и сцена с наёмниками.

   Дервиш

   ( поёт)

   Аллах дает нам ночь и день,

   Чтоб прославлять его делами;

   Светило дня, — его лишь тень, —

   Виновных обличит лучами.

   Аллах керим! Аллах керим!

  

   Базим ( один из ассасинов).

   На круглых дырах колеса

   Качается мой день,

   А голова моя пуста,

   Склонилась набекрень.

  

   Дервиш

   ( поёт)

   Пред ним стоит Пророк в мольбах,

   И гром, готовый к пораженью,

   Он удержал в его руках, —

   Не искушай его терпенье!

   Аллах керим! Аллах керим!

  

   Масрур.

   По круглым шапкам узнаю

   Людей, — по ним одним.

   Трясусь в телеге и пою

   Под конопляный дым.

  

   Дервиш

   ( поёт)

   Здесь время на земле дано

   Для покаянья человеку.

   Страшитесь, улетит оно,

   Спешите с милостыней в Мекку!

   Аллах керим! Аллах керим!

  

   3-ий арабский воин.

   Пейзажи в глине и в пыли,

   Фарфоровая речь

   Пейзажей, что затем пришли

   Сюда, чтоб солнцем печь

  

   Скульптуры, статуи, рельеф

   Фарфоровых домов.

   Трясусь в телеге, хлеб доев,

   Доев лепёшки, плов,

  

   Допив оранжевой воды

   Остатки, докурив,

   Смотрю на жёлтые пруды

   В сухих овалах ив.

  

   Дервиш

   ( поёт)

   Лик обрати свой к Каабе,

   Молись и будь готов! Кто знает,

   Что тайный рок судил тебе?

   Счастлив, кто смело рок встречает!

   Аллах керим! Аллах керим!

  

   Базим.

   Я вспоминаю дом, смеясь, —

   Я позабыл давно

   Свой дом, как будто, отродясь,

   Не видывал его.

  

   Забыл о доме,

   Как сверчок не помнит ничего

   Помимо музыки, так я

   Не вспоминал его.

  

   Дервиш

   ( поёт)

   Спасенным — рай, погибшим — ад!

   Сыны земные, трепещите, —

   Там все деянья обличат;

   Грехи раскаяньем сотрите!

   Аллах керим! Аллах керим!

  

   Масрур.

   Уж столько лет — повозкой дом

   Мне стал, я в нём живу,

   Пока не стану стариком,

   А стану — созову

  

   На праздник тысячу людей,

   Надвину малахай

   На брови и скажу — скорей

   Я отправляюсь в рай,

  

   Чем в ад — ведь, травами звеня,

   Обочина в пыли

   Уже забыла про меня,

   Как и про тех, кто до меня

   По ней куда-то шли.

  

Из второго действия.

Явление I.

Серенада.

   Манфред.

   Ночная мгла

   Град облекла,

   Безмолвие в стенах Сиона,

   В святой тиши журчат струи

   Плачевного ручья Кедрона.

   И в царстве сна встает луна —

   Пустынница полей эфира,

   Как тень бледна, как смерть хладна,

   Бесстрастный гость ночного мира.

  

Монолог Манфреда.

   Изабелла!

   Не отвечаю я… Но эти слёзы

   Пусть выскажут всё, что в моей груди.

   Они из сердца, так, — они избыток

   Любви и счастья!.. В данное мгновенье

   Я бы желал забыть весь мир, что б ты

   Была бы в нём единственным созданьем,

   Всё наполняющим…

Монолог Изабеллы.

   Ты видишь ли на севере семь звёзд,

   Всегда блистающих и неусыпных?

   Я их тебе залогом отдаю

   Моей любви! Когда опять разлука

   Обременит печалью нам сердца,

   И, одинокий, эту ночь ты вспомнишь, —

   Тогда взгляни приветно на семь звёзд

   И думай: верный друг мой в то ж мгновенье

   На мирное созвездие глядит.

  

Из третьего действия.

Явление II.

Тихий вечер спускается на Иерусалим. Западная стена и все её бойницы багровы от лучей заходящего солнца, которое, склоняясь за вершину горы Исполинов, румянит вдали туман Мёртвого моря. Величественный замок Давида, господствуя над всеми твердынями, стоит близ ворот Яффских, как одинокий, неодолимый страж святого града, обвитый зубцами наподобие венца. По дороге, ведущей от юдоли плача, через пруды Соломона, иссохшие и поросшие зеленью и оливами, медленно поднимается усталый пустынник, и, не доходя до стен, садится отдохнуть на мшистый камень под тенью смоковницы. Уныло обозревает он вечерний Иерусалим, и, проникнутый предчувствием его падения, которое тщетно пришёл отклонить из глубины своей пустыни, разрешает тоску свою древним плачем пророка Иеремии. Действие происходит у Яффских ворот, находящихся в западной стене Иерусалима.

   Пустынник.

   Как опустел град многолюдный, шумный,

   И уподобился вдовице сирой!..

   Во мраке ночи горьким плачем плачет,

   Не высыхают слёзы на ланитах,

   Нет утешителей в толпе друзей, —

   Они отвергли нас, они враги!..

   Как омрачил Господь Сиона дщерь,

   С небес израильскую славу свергнув,

   И в ярости Своей не помянув

   Подножья ног Своих — Иерусалима!

   Как ратник, Он напряг Свой грозный лук,

   Десницу мщенья утвердил на граде,

   Излил, как пламя, гнев свой над Сионом

   И красоту его всю истребил.

   Отринул жертвенник, потряс святыню

   И праздники Свои забыл в Сионе…

   Пути Иерусалимские рыдают

   Без путников во дни торжеств, врата

   Врастают в землю, сетует ограда,

   Его князья — как овцы пред закланьем,

   Уведены все юноши и девы,

   Старейшины безмолвные сидят

   Под рубищем и пеплом, на земле,

   Мимо идущие руками плещут

   Со свистом и ругаются Сиону:

   » Вот град, — веселие, венец земли»!

   Вы все, идущие моей стезёю,

   Ах! Обратитесь и скажите: есть ли

   Болезнь, ужаснее моей болезни?..

Конюшие, пажи и вассалы графа Раймонда выходят из ворот, один из них приближается к пустыннику.

   Вассал.

   Благослови наш путь, святой отец!

   Пустынник.

   Да охранит Господь вас на пути!

   Кто вы? Куда идёте?

  

   Вассал.

   Мы вассалы

   Раймонда Триполийского, идём

   В его владенья, графство Назарет.

  

   Пустынник.

   Как! Оставляете священный град,

   Когда неверные грозят войной

   И ратники сбираются к защите?

  

   Вассал.

   Мы исполняем волю господина.

   Вражда кипит меж ним и королём,

   И граф наш удаляется из града,

   Для безопасности.

  

   Пустынник.

   О Боже, Боже!

  

   Вассал.

   Но вот и граф, нам невозможно медлить.

Вассалы уходят. Граф Раймонд медленно выходит из ворот.

   Граф Раймонд.

   Священный град! Прости!.. Вотще Европа

   Свой царский цвет тебе давала в жертву,

   И тщетно Запад умостил костями

   Твоих сынов все рвы твои и стогны:

   Удел твой — пасть, и пасть рукой своих!

   Но если в грозный час, когда к тебе

   Уж приближается твоя судьба,

   Что бы в железных мышцах задавить,

   И меч архангелов, тебя блюдущих,

   От этого желает уклониться, если

   В столь грозный час тебя я покидаю, —

   Не обвиняй меня, Иерусалим!

   Я изгнан! Слышите ль, седые стены,

   Об чьи зубцы так звонко бились груди

   Отрядов Готфреда? Печальные твердыни,

   Вы слышите ль? Я изгнан! И когда

   На приступах вы загремите вновь

   Уже не нашей, сарацинской сталью,

   Тогда откликнитесь на вопль: » Он изгнан»!

   А я пойду на берег Иорадана,

   В пределы галилейские мои,

   Там я в святых струях умою руки

   Невинные в падении Сиона,

   И если мало иорданских вод,

   Что бы с меня смыть чуждое пятно

   Народной клеветы — ещё довольно

   Есть крови сарацинской, в коей может,

   Как в зеркале багровом, отразиться

   Моя невинность.

  

   Пустынник

   ( хватая за узду коня графа)

   Стой, граф Триполийский!

   Граф Раймонд.

   Чего ты хочешь?

  

   Пустынник.

   Возвращайся в град.

  

   Граф Раймонд.

   Оставь меня!

  

   Пустынник.

   Иди в Иерусалим.

  

   Граф Раймонд.

   Кто ты, пришелец?

  

   Пустынник.

   Йосселин Эдесский.

  

   Граф Раймонд.

   Иль мёртвые встают?

  

   Пустынник.

   Восстанут все,

   Что б вас судить!

  

   Граф Раймонд.

   Спокойно им предстану.

  

   Пустынник.

   Но как ответишь Богу за Сион?

  

   Граф Раймонд.

   Живой иль мёртвый, существо иль тень,

   Граф Йосселин или его лишь призрак!

   Тебе и Богу дам один ответ:

   Я прав! Теперь сам отвечай: кто ты?

   Я не привык беседовать с тенями.

  

   Пустынник.

   Когда глазам не веришь, осязай:

   Я жив ещё!

  

   Граф Раймонд.

   Граф Йосселин, ты жив?

   Тебя ли вновь я к сердцу прижимаю?

   Но как избегнул смерти? Глас молвы

   Разнёс твоё падение в Эдессе.

  

   Пустынник.

   Нет, я не пал, но долгий, тяжкий плен

   И нищету терпел в тюрьме Алеппо.

   Над грешником была рука Господня.

   Но он со мной в суд не взошёл, услышал

   Сердечный глас раскаянья, и, тайно

   Избавленный, я посвятил в пустыне

   Остаток дней небесному Отцу.

  

   Граф Раймонд.

   Пути Господни неисповедимы.

   Хвала Ему!

  

   Пустынник.

   Прославь Его делами,

   И кровью докажи свою любовь

   К святому Гробу: возвратись в Сион.

  

   Граф Раймонд.

   Граф Йосселин! Клянусь сим дивным Гробом,

   Я с жатым сердец выхожу из града.

   И здесь даю обет — пасть за него.

   Я встречу в областях моих султана!

   Но мне нельзя остаться здесь: король

   Меня обидел.

  

   Пустынник.

   Позабудь обиду.

  

   Граф Раймонд.

   Он умертвить меня хотел…

  

   Пустынник.

   Хотел лишь?

   А Господа евреи умертвили,

   И Он простил…

  

   Граф Раймонд.

   Какие там евреи!

   Ведь распинали римляне.

  

   Пустынник.

   Ты сам

   Наследник их отчасти. Все повинны!

   Французы и…

  

   Граф Раймонд.

   Веди меня в Сион.

Уходят в город.

  

Явление III.

Площадь в Иерусалиме. Толпа народа в волнении.

   Конюший

   ( вбегая)

   Он жив! Он жив!

  

   Паж

   ( так же)

   Восстал из мёртвых!

  

   Народ.

   Кто?

  

   Конюший.

   Граф Йосселин.

  

   Народ.

   Какой?

  

   Паж.

   Эдесский граф!

  

   Народ.

   Давно истлел он!

  

   Паж.

   Ныне встал.

  

   Народ.

   О чудо!

  

   1-ый из толпы.

   Эдессы ль мёртвый прах творит живых?

  

   2-ой.

   Неверных бич, теперь он нас спасёт

   От воинов Саллаха и ад-Дина.

  

   1-ый.

   Нет, это ведь не добрый всё же знак,

   Когда земля костей своих не держит,

   И мёртвыми живых к себе зовёт.

  

   3-ий.

   В каком же виде он? Как тень? Как призрак?

  

   Конюший.

   Одеждою пустынника облёкся.

  

   Паж.

   Я с вестью к королю.

  

   Конюший.

   А мы — навстречу!

  

   Народ.

   Да здравствует граф Йосселин Эдесский!

Пустынник и граф Раймонд входят.

   Пустынник.

   Иерусалиму горе, горе, горе!

  

   Народ.

   Какой привет?.. Что возвестил он?

  

   Пустынник.

   Горе?

   С востока глас, глас с запада и юга,

   Глас с севера, от четырёх ветров,

   Глас истребления на Иерусалим!

   Глас на младенцев, дев и новобрачных,

   Глас на сирот, вдовиц и престарелых,

   Глас гибели всему народу!.. Горе!

  

   Народ.

   О Боже! О святые стены!

  

   Пустынник.

   Горе

   Тебе, Иерусалим! Тебе, Мориа,

   Обломок храма, и тебе, Сион,

   Краса Давида и его же сила!

   Вам всем, холмы святого града — горе!

   Голгофа! Расступись и снова череп

   Адама ветхого из недр извергни!

   Вы, Елеонские оливы, вейте

   Могильной сыростью, и ты, Кедрон,

   Журчи песнь погребальную, журчи…

   Сиона дщерь погибла… И — навеки!

  

   Народ.

   О горе нам!

  

   Пустынник.

   Земля поколебалась,

   Глубоко до своих основ, бушуют

   В пустыне ветры демонской враждой,

   Смятение на Мёртвом море. Море

   Восстало бурями на Deum Santi,

   Луна и Солнце лик затмили свой,

   И огненные метеоры светят

   Со знамением битв на бурном небе.

   Всё гибель нам гласит!

  

   Народ.

   Отколь спасенье?

   Пустынник.

   Восстаньте, мёртвые Иерусалима!

   В борьбе стихий и вы вооружитесь!

   Проснитесь, все избитые пророки!

   Из гроба, окровавленные, встаньте!

   На суд, грозный суд! Взор устремите

   Потухший на Сион, и насладитесь

   Событием пророчеств ваших.

  

   Народ.

   Горе!

  

   Пустынник.

   С кем я сравню, тебя, Иерусалим?

   Чему уподоблю твои печали?

   Мои глаза слезами истощились,

   Распалась грудь, рассыпалось в ней сердце,

   Когда в видениях моих увидел

   Младенцев и сосущих грудь — лежащих

   С блевотиной и кровью на устах.

  

   Народ.

   Господь, убереги нас. Как ужасно,

   Грядущее! Должно спасенье быть!

  

   Пустынник.

   Сбылись и сбудутся слова пророков.

   Толпа безумная, приди в себя,

   Прозрей, внимай, оставь свой долгий сон!

   Земля и небо знамений полны,

   Предвозвещающих нам казнь и горе.

   Смятение в народе. Входит король.

   Покайтесь все! Приблизился день судный,

   День казни, мщения — последний день.

   Беспечные, что медлите на стогнах?

   Вы, утопающие в праздной неге,

   Хотите ль смерть призвать к себе на пир?

   Бегите! Сбросьте брачные одежды,

   Во вретище оденьтесь, в власяницу:

   Главу посыпьте пеплом, сокрушите

   Ваш гордый дух, кичливые мечты,

   Забудьте ненависть, обиды, злобу:

   Ваш мститель на небе!

Народ рассеивается.

   Король

   ( приближаясь)

   Какое чудо

   Тебя нам возвратило, мудрый граф?

   В моём лице весь восхищённый град,

   Сион, тебя приветствуют.

  

   Пустынник

   ( отступает, указывая на графа Раймонда).

   Миритесь!

  

   Король.

   Граф Йосселин, что значит сей приём?

  

   Пустынник.

   Миритесь же!

  

   Король.

   Но граф…

  

   Пустынник.

   Миритесь!

  

   Граф Раймонд

   ( подавая королю руку)

   Я

   Прощаю всё!

  

   Пустынник

   ( соединяя их руки)

   Свидетель мира — Бог!

  

  

Из четвёртого действия.

Готическая зала во дворце. — Король Лузиньян на престоле; вокруг него сидят князь Боэмунд, граф Раймонд, Пустынник, Ринальд Шапильон, граф Фландрский, великий магистр Странноприимных, великий магистр Храмовников, приор Св. Гроба, рыцари и прочие.

   Король.

   Князь, бароны, графы Палестины,

   Приор Св. Гроба и магистры!

   Я созвал вас к спасению Сиона.

   Гроза восстала на Иерусалим:

   Султан собрал все полчища Востока,

   И вестника войны ко мне прислал

   За хищность рыцарей… Но я молчу,

   Чтоб не возжечь пред гибелью раздоров;

   Минувшее загладим настоящим,

   И в битвах ржавчину с мечей сотрем

   Неверных кровью.

  

   Все.

   Мы все готовы!

  

   Король.

   Пусть каждый за себя дает ответ,

   И назовет число своих вассалов,

   Ведомых им под знамена Креста,

   Согласно с уложением Готфреда.

   Я первый, как король Иерусалима

   И повелитель Акры и Наблуза,

   Семьсот отважных всадников даю.

   Кто отвечает за моих баронов?..

  

   Ринальд Шатильон.

   Я, саном княжеским меж ними старший,

   Здесь голос подаю за трех баронов:

   От Аскалона, Яффы, Кесари,

   Сидона, Тира, моего Карака

   Три тысячи есть всадников и пеших.

  

   Король.

   С епархий много ль войска собралось?

  

   Приор Св. Гроба.

   Семь тысяч. Я, приор Св. Гроба,

   Ответствую тебе за патриарха

   Ираклия, просящего в Европе

   Нам помощи, и за святых отцов —

   Епископов, аббатов и приоров,

   Молящихся о благе христиан.

  

   Король.

   Что скажете, великие магистры?

  

   В. магистр Странноприимных.

   Со мной Странноприимные все братья.

  

   В. магистр Храмовников.

   Храмовников всегда довольно в битвах!

  

   Король.

   Все царство поднялось! — Князь Боэмунд,

   Теперь скажи, какую помощь даст

   Антиохия?

  

   К. Боэмунд.

   Я велел созвать

   Из княжества пять тысяч вооруженных.

  

   Король.

   Граф Триполийский! Очередь твоя.

  

   Г. Раймонд.

   Из графства Триполи и Галилеи

   Шесть тысяч собраны.

  

   Г. Фландрский.

   Позволь и мне

   В твоих рядах за воина сражаться,

   И жизнь греховную исправить смертью

   За дивный Гроб Спасителя!

    

   Г. Раймонд.

   Граф Фландский,

   Со мною победишь или падешь!

    

   Пустынник.

   Ах, некогда в собрании князей

   Еще бы одного не доставало!

   Эдесса! О Эдесса! Ты погибла —

   И графов голоса твоих забыты,

   Их славы гул умолк! — Враги Христа

   Без трепета их имя произносят!

   Живым приюта нет, и мертвых дом

   Разрыт!.. Их остовы лежат на грудах

   Дымящейся отчизны; робкий путник

   Скользит по ним и с ужасом мечтает

   О силе рыцарей по ширине костей их…

   Все предки пали! — я один скитаюсь,

   Как зверь, далеко от жилищ людей,

   Чтоб сединами слезы утирать

   Неистощимые!..

    

   Все.

   Нечастный граф!

    

   Пустынник.

   Нет, нет, доколь я жив — жива Эдесса!

   В моем лице она дает здесь голос

   Могильный… Рыцари, речам внимайте.

   Без войск и без меча, согбенный веком,

   Еще советами могу служить.

   Минувшим полный, я остался вам —

   Как кладези в пустынях Палестинских,

   Изрытые отцом евреев — в память

   Событий дивных, битв и договоров.

   Я помню время то, когда Европа,

   При первом вопле притесненных братьев,

   Царей своих всех посылала к нам;

   Когда бароны, графы и князья

   Мирской венец на пальму богомольца

   Меняли с радостью, и по церквам

   Раздав имущества, сюда стремились

   С одним мечем и с вечною надеждой!

   А ныне… Рыцари, простите старцу,

   Когда вас истиною упрекнет:

   Я сам да послужу примером бедствий…

   Кто ныне мыслить о Святейшем Гробе?

   Кого житейское не увлекает?

   Кто не готов менять венец мучений

   На добычу, на злато, или область?..

   Враг человеческий раскинул сеть;

   Мы ж ослепленные в нее стремимся!..

   Когда б, оставив горнюю обитель,

   Святой Готфред внезапно стал меж нами,

   С каким челом вы встретились б его?

   Чем раздраженного смирили б гнев?

   Какой ответ за похищенья б дали,

   За грабежи, раздоры и убийства?..

   О, дайте мир усопшему владыке,

   И сами воскресите славный век

   Вождя вождей, чтобы его герои,

   Танкред и Балдуин, воспрянув к жизни,

   Меж вас времен новейших не чуждались!..

    

   Все.

   Так хочет Бог! Так хочет Бог!

    

   Король.

   Вот кличь,

   Достойный крестоносцев! Но, друзья,

   Пред битвами нам должно совещаться:

   Куда идти? Где встретить Саладина,

   Чтоб нам места благоприятны были

   В виду несметных варваров?

    

   В. м. Храмовников.

   Зачем

   Нам помышлять о множестве врагов?

   Мечем откроем путь сквозь их толпу;

   По трупам мы узнаем их число.

   Скажи, где Саладин?

    

   Король.

   Он в Галилее,

   На озере Тивериадском.

    

   В. м. Храмовников.

   Там

   Победа ждет нас, и постыдно медлить!..

    

   Г. Раймонд.

   О Государь, не будь столь быстр, внемли

   Моим речам: я Галилейский князь,

   И лучше всех свои владенья знаю.

   Безводною пустыней, по ущельям,

   Мы двинемся на встречу Саладину;

   Он вождь искусный, не позволит нам

   Достигнуть волн священных Иордана,

   И к озеру примкнув свой стан, стеснит

   Тяжелых всадников в ограде гор,

   Где зной и жажда истребят все войско.

  

   Король.

   Но где ж искать с султаном битвы?

  

   Г. Раймонд.

   Здесь,

   В виду Иерусалима, под стенами

   Сионскими, где свежие дружины

   Из города нас могут подкреплять

   И где султан, однажды пораженный,

   Оружия вновь не подымет.

  

   К. Боэмунд.

   Граф

   С вершины башен любит воевать.

  

   Г. Раймонд.

   Тщеславный юноша! Скажи мне битвы,

   В которых бился ты, и много ль ран

   Скрываешь на груди?

  

   В. м. Храмовников.

   Граф Триполийский

   Конечно тайные имеет виды,

   Которых нам не может объявить,

   Чтоб не идти на встречу к Саладину.

  

   Г. Раймонд.

   Имею; вот они: жена и дети

   Осаждены в стенах Тивериады;

   Поход наш их освободит, — но я

   Моей семьею жертвую Сиону;

   Я не хочу ценой своих продать

   Священный Гроб. Пускай они погибнут,

   И с ними я: награда в небесах!

  

   Пустынник.

   Великодушный Граф!

  

   В. М. Странноприимных.

   Вот христианин!

  

   Г. Фландрский.

   Теперь, теперь горжусь твоею дружбой!

  

   В. М. Храмовников.

   Как сладко речь в устах его звучит!

   Личину сбрось; скажи нам лучше, граф,

   Что обеспечена судьба твоих,

   И не больших усилий стоит жертва!

  

   Г. Раймонд.

   Я мнение сказал — пусть отвергают!

   Теперь я чист пред Богом и людьми;

   Но здесь клянусь я сонму крестоносцев,

   Клянуся в истине моих речей;

   Когда беды, которые предрек,

   Не сбудутся в пустынях Галилейских —

   Я голову мою отдам на плаху!

  

   В. м. Храмовников.

   Давно б ей должно там лежать, давно,

   Отступник веры, — ты уже в душе

   Магометанин …

  

   Г. Раймонд

   (обнажив меч).

   Кровию твоей

   Неверие омою! — Клеветник,

   Сражайся!..

  

   Пустынник

   (удержав его).

   Граф; остановись! Раймонд,

   Вложи свой меч, приди в себя, утихни;

   Презреньем отвечай; — а ты, магистр,

   Предвижу я падение Сиона

   И твоему владычеству конец,

   О Лузиньян!

  

   Король.

   По голосам окончим

   Сей долгий спор, и большинству поверим….

   Кто за великого магистра!

    

   К. Боэмунд.

   Я….

  

   Король.

   Скажи свое нам мненье, Шатильон.

  

   Ринальд Шатильон.

   Идти к Тивериаде и не медлить;

   Неверных я люблю предупреждать!

  

   Король.

   Магистр Странноприимных, отвечай!

  

   В. М. Странноприимных.

   Я соглашаюсь с графом Триполийским.

  

   Король.

   Граф Йосселин?

  

   Пустынник.

   Раймонд благой совет

   Вам подали, следуйте ему.

  

   Приор Св. Гроба.

   Близ Гроба

   Мой сан меня зовет не удаляюсь.

  

   Г. Фландрский.

   А я сражаюся в рядах Раймонда.

  

   Король.

   Граф Триполийский ты преодолел!

   И так готовьтеся к защите стен;

   Мы стан свой разобьем у врат Дамаска

   И будем ждать султанского прихода.

   Теперь совет наш кончен — разойдитесь!

Все расходятся, кроме короля.

   Королева Сивилла

   (входит).

   Какое шумное собранье было!

  

   Король.

   Два разных мнения сонм волновали:

   Храмовника и сильного Раймонда.

  

   Королева.

   Какие?

  

   Король.

   Граф советовал дождаться

   Неверных здесь, магистр — идти на встречу.

  

   Королева.

   На что ж решился ты?

  

   Король.

   Мы остаемся.

  

   Королева.

   Как, против твоего желанья?

  

   Король.

   Да,

   По большинству двух голосов.

  

   Королева.

   Твой голос

   Над всеми должен был первенствовать;

   Но вот и сам магистр.

  

   В. М. Храмовников

   (возвращается)

   О государь,

   Я возвращаюсь, чтоб тебя спасти

   Над бездною, и повторяю здесь:

   Не доверяйся хитрому Раймонду!

   Он хочет управлять тобою, нами,

   Для исполнения коварных видов:

   Слух носится — он предан Саладину

   И с ним вступил в постыдный договор;

   Остерегись его.

  

   Король.

   Что говоришь?

  

   В. м. Храмовников.

   Вот для чего султана хочет ждать

   Близ самых стен, и он предаст Сион

   И воинство без битвы.

  

   Король.

   Вероломный!

  

   Королева.

   Ты слышишь, Лузиньян! Еще ли медлишь,

   Когда все требует не слов, а дела!

  

   Король.

   Что вопреки совета предприму?…

  

   Королева.

   Иди к врагам на встречу.

  

   Король.

   Но Раймонд?..

  

   В. м. Храмовников.

   Он не дерзнет нам в битве изменить,

   Когда мы окружим его полками;

   И замыслы расстроены уж будут!

  

   Король.

   Но на кого оставить мне Сион?

  

   Королева.

   Иди ты в поле, я останусь здесь,

   И с женами одна его спасу!

  

   Король.

   Не тщетная ль отвага?

  

   Королева.

   Будь спокоен.

   Я ль первая жена в доспехах ратных

   Вступлю в кровавый бой? Не сила — дух

   Творит героев; чувствую в груди

   Сей дух, — его прияла с кровью предков!..

   Магистр Храмовников, иди к войскам

   И объяви им волю короля:

   Все завтра выступят к Тивериаде.

Уходят.

Из пятого действия.

  

Явление I.

Ущелья гор при озере Тивериаде. Вдали видно течение Иордана и стан сарацин, освещаемый слабым мерцанием утра. Поле битвы усеяно оружием и трупами; кое где еще шатры; впереди на груде щитов сидит граф Раймонд, опираясь на меч; подле него лежат граф Фландрский и в. м. Странноприимных.

   В. м. Странноприимных

   (вставая).

   Уже белеют волны Иордана,

   Нам неприступные, и вражий стан

   Над дальним озером; вершины гор

   Оружием блистают сарацинов,

    Втеснивших нас в безводное ущелье.

   Заря на поприще проникла битвы,

   Чтоб осветить в последний раз могилу

   Всех крестоносцев при Тивериаде!..

   Граф Фландрский, отдохнул ли?

    

   Г. Фландрский

   (встает)

   Я готов.

  

   В. м. Странноприимных.

   Проснись и ты, Раймонд!

  

   Г. Раймонд.

   Я не спал: сна

   Не знают побежденные! Всю ночь

   Я просидел, облокотясь на меч,

   Тоскуя о падении Сиона

   И о погибших. Вдруг сквозь сумрак ночи

   Явился мне Готфреда грустный образ.

   Он плакал; и с седой главы снимая

   Христа терновый — царский свой венец,

   Которым в день победы увенчался,

   Его иссохшими руками расплетать,

   И взор потухший устремив к Сиону,

   Кивал главой; — из неподвижных уст

   Мне слышался глухой, могильный голос:

   » Мир праху твоему, Иерусалим!»

   И он исчез!

  

   В. м. Странноприимных.

   День гибели настал!

   Последний день! — и пало наше царство!

   И ты пленишься вновь, о Гроб Христа,

   Неверными! Вотще потоки крови

   Лиются христианские; напрасно

   Европы цвет пал, за тебя сражаясь!

   Падем и мы бесславные напрасно,

   И будем притчей Азии!..

  

   Г. Раймонд

   Вчера

   Уж решена судьба Иерусалима;

   Сегодня только гроб себе мы роем.

  

   Г. Фландрский.

   О, как сбылись слова твои, Раймонд!

   Вчера в ущельях гор, в безводной степи,

   Враги несметные нас окружили,

   Стеснили всадников и смяли войско;

   Мечем и жаждою погибли кони

   В виду прохладных Иорданских волн;

   Коварный Саладин велел зажечь

   Траву высокую: как море в бурю,

   Так степь волнуяся огнем кипела —

   И в дыме тысячи героев пали.

   А мы, остаток слабый крестоносцев.

   Еще ночь прожили над их костями,

   Чтоб ныне пасть!

  

   В. М. Странноприимных.

   Чу! Вражий стан проснулся!

   Кимвалы их гремят, и кони ржут,

   И на горах уж оживилась стража.

   ( Кимвалы их гремят, ржут кони, все в волненье,

   И на горах уже в движенье стража!)

   Но вот король. И он всю ночь на трупах

   Провел, не зная сна!

  

   Г. Раймонд.

   Нечастный Лузиньян!

   (Встает).

  

Король, В. м. Храмовников и Ринальд Шатильон входят.

   Король.

   И так я дожил до сего мгновенья,

   До сей убийственной зари, чтоб видеть

   Паденье войск и царства моего!…

   О Палестина, о Иерусалим,

   Земля, омытая Христовой кровью,

   И выданная мной его врагам!

   Не проклинай меня, не проклинай;

   Нет, только плачь, плачь надо мной, лей слезы,

   Лей слезы состраданья, если можешь!

   Клянусь тобой, клянусь великим Гробом,

   Я не щадил своей преступной жизни;

   Вчера весь день в толпе врагов сражался,

   И ныне жертвовать собой готов,

   Чтоб кровию омыть свою вину!

    

   Г. Раймонд.

   Будь твердым, государь, мужайся духом.

   Мы доблести свидетели твоей;

   Сражайся ныне, как вчера сражался —

   И славной смертию загладишь все.

    

   Король.

   Менял, великодушный, утешаешь?

   Меня ли недостойного, о граф!

   Ах, я твои отвергнул наставленья,

   И я погиб! — Прости меня, Раймонд.

   Безумный, я врага в тебе лишь видел,

   Я подозренье, ненависть питал

   К тебе, единственной моей опоре!

   Бог наказал: Он правосуден.

   Но потеряв земной Иерусалим,

   Я не хочу небесного лишиться.

   Раймонд, здесь каюсь пред тобой и Богом;

   Прости врага, не помяни обиды.

  

   Г. Раймонд.

   О Лузиньян! Я все давно забыл,

   В тот миг, когда пустынник помирил нас.

   За чем минувшее воспоминаешь?

  

   Король.

   Великодушный граф, ты все забыл, а я…..

   О как я мал, ничтожен пред тобою!

   Ты распрей всех виной, виной паденья,

   Магистр Храмовников! Ты разжигал

   Сомнение в колеблющемся сердце;

   Ты в сеть убийственную нас вовлек,

   В ущелья дикой Тивериады!

   Теперь своей победой наслаждайся,

   Ликуй над мертвыми!..

  

   Г. Раймонд.

   О Лузиньян,

   Не упрекай его! Мы на земле

   Орудия таинственного неба:

   Над нами воля Божья здесь сбылась.

   Магистр Храмовников, умрем друзьями!

  

   В. м. Храмовников (обнимая его).

   Ты победил меня, и я безгласен!

  

   Р. Шатильон.

   Враги! Враги! — Они обходят нас,

   Стремятся с гор, толпой идут из стана!

  

   Все рыцари.

   К оружию, к оружию! На бой!

  

   Г. Раймонд.

   О рыцари, мужайтесь! Час настал!

   Еще не вся надежда изменила.

   Животворящий крест, крест искупленья

   Остался нам, за нас в рядах воюет!

   Доколе сей залог победы с нами,

   Нас не оставил Бог, и вражий сонм

   Пред духом уст его, как дым исчезнет!

   Стеснитесь, рыцари, вокруг креста!

   Пусть каждый меч разит десятерых,

   Пусть каждый щит их десять отражает,

   Чтоб ужас ослепил сердца врагов,

   И горсть мужей им тьмою показалась!

   Умрем иль победим! Бог с нами: кто на нас!

  

   Все рыцари.

   На бой! Так хочет Бог! Так хочет Бог!

   (Удаляются).

  

Явление II.

Спустя немного времени, является на том же поле битвы пустынник, поддерживаемый Манфредом.

   Пустынник.

   Здесь остановимся; напрасно хочешь

   Спасти меня, Манфред; уж я не в силах

   Идти отсель. Моя нога скользит

   По свежей, теплой крови, и с трудом

   Чрез груды мертвых тел переступаю;

   Знакомых трупов тягостен мне вид;

   Я не хочу глядеть в лице погибших…

   На битву возвратись, я здесь умру.

  

   Манфред.

   Король мне поручил тебя спасти,

   И дорог каждый миг.

  

   Пустынник.

   О, если б ныне

   Минувшие мне возвратились силы,

   Как радостно бы устремился в бой!

   Мы, недостойные, какой ценою,

   Какими токами преступной крови

   Возможем небу заплатить ту кровь,

   Которую наш Искупитель пролил!

   Его ли Гроб остановим посрамленью,

   И те места, где Он за нас страдал?

   Нет, и остаток охладевшей крови

   Здесь принесу я в жертву за Христа,

   Под лезвием безбожных агарян.

  

   Манфред.

   Ты слышишь ли сей грозный гул и вопли?

   Теперь кипит решительная сеча!

  

   Пустынник.

   О Боже праведный, призри Сион!

Входит раненый граф Фландрский.

   Манфред.

   Я вижу рыцаря; стопою тяжкой

   Он медленно идет, согбенный раной,

   На долгий опираясь меч.

  

   Пустынник.

   Граф Фландрский,

   Какой успех сраженья?

  

   Граф Фл.

   Нет надежды!

  

   Манфред.

   Но что сей вопль?

  

   Граф Фл.

   Отчаяние верных!

  

   Пустынник.

   Ты помянул, Владыко, преступленья,

   И чашу мщения на нас излил!

  

   Манфред.

   Скажи о битве нам; кто ныне бьется?

  

   Граф Фл.

   Мы встретились с толпами сарацинов

   Недалеко от Иорданских волн.

   Подняв высоко искупленья крест,

   Мы, пешие, вокруг него стеснились

   И неразрывными рядами шли.

   Над нами туча черных стрел взвилась;

   Мы ж равнодушно их внимали свисту,

   Путь пролагая острием меча:

   Отчаянье нам заменяло силу.

   Но князь Антиохийский Боэмунд

   С дружиною бежал в начале битвы.

   Тогда неверных тьма нас одолела

   Напором мощным, и дружины смяла.

  

   Пустынник.

   Где же был Раймонд?

  

   Граф Фл.

   В пылу жестокой сечи.

   Он бился с Саладином, и один

   Преградою его победе был.

   Но увлеченный битвой, устремился

   Во вражий стан на берег Иордана;

   Там потерял его из глаз…..

  

   Пустынник.

   Но крест,

   Где дивный крест?

  

   Граф.

   Магистр Странноприимных,

   Гарньер его, держал в руке могучей

   И смело отражал все нападенья.

   Не знаю, крест ли ужасом разил

   Неверных, иль отчаяние наше, —

   Но грудой падали пред ним враги,

   Доколь один из них отсек десницу

   Бесстрашному Гарньеру; но магистр

   Остатком рук прижал к груди святыню

   И, уж не в силах отражать удары,

   Под тысячью мечей погиб.

  

   Пустынник.

   Но крест?..

  

   Граф Фл.

   Отважный Шатильон его исторг

   Из рук окостеневшего магистра,

   И сеча новая вкруг запылала:

   Глава Храмовников и сам король,

   Все как отчаянные бились;

   Никто для Бога не щадил себя.

   Но тщетно: тысячи нас одолели,

   Отбили рыцарей и короля,

   Стеснили Шатильона, взяли в плен….

  

   Пустынник.

   А крест?..

  

   Граф Фл.

   Я видел, как граф Триполийский,

   Отчаянный из стана возвратясь,

   Еще однажды бой восстановил;

   Как бросился к залогу искупленья

   И очертил мечем заветный круг,

   В который головы в чалмах катились.

   Но я увидел целое колено

   Нахлынувших пустынных бедуинов:

   Нагой дервиш был демонов вождем.

   И долго космы графского шелома

   Еще мне слабой веяли надеждой,

   И долго меч еще стучал Раймонда,

   Лес копий расчищая; но как в полдень

   Усталая секира дровосека

   Стихает, так замолкнул звонкий меч!

  

   Пустынник.

   Но крест где? Говори…

  

   Граф Фл.

   В руках неверных…

  

   Манфред.

   О Боже!

  

   Пустынник.

   Всемогущий! Ах и Ты,

   Ты Своего креста не защитил:

   Что ж силы смертных? Ныне все погибло!

   Сион! Сион! О для чего я дожил

   До рокового дня!

  

   Граф.

   Ты, старец, отжил

   Свой век, годами был ровесник славы

   Святой земли, и вместе цел и гас.

   А я за тем ли мой оставил Запад,

   Чтоб вестью горькою сразить на троне

   Святейшего Урбана, и от Рима

   На всю Европу траур протянуть!

  

   Пустынник.

   Скажи святейшему, что Йосселин,

   Старик, свою Эдессу переживший,

   Креста Господня пережить утрату

   Не мог!..

   (Умирает).

  

   Манфред.

   Он мертв уже!..

  

   Граф Фландрский.

   Блажен, блажен

   Уместно положивший свой живот!

   Судьбы твои свершились, Божий край!

   Мы двинулись, как некогда языки,

   Гордясь конями, силой колесниц;

   Но не во имя Господа, хотя

   Устами льстивыми к нему взывали…

   Меч нас попрал. — А ты, Иерусалим,

   Что, саваном облекшись, манишь нас,

   Как призрак на распутии трёх вер,

   Воюющих в тебе и за тебя?..

   Не человекам жребий твой решать.

   Град вечный, многоверный, двузаветный,

   Возьми жезл Моисеев, начерти

   На прахе тысяч, за тебя погибших,

   Пророчества Мессии о тебе,

   Как предан ты попранью языков

   До времени скончания языков!..

Граф Фландрский и Манфред уносят тело Йосселина.

Появляются полчища магометан, дервиш в своей власянице идёт впереди них.

   1827 г.

  

   Хохлова Н. А. » Андрей Николаевич Муравьёв — литератор», СПб, » Дмитрий Буланин», 2001 г. Стр. 157.

   Муравьёв А. Н. » Битва при Тивериаде, или падение крестоносцев в Палестине», Киев, » Губернская типография», 1874 г. 127 стр.

   «Библиотека для чтения», Т. 5, 1834 г. Стр. 206 — 214.

   » Современник», Кн. 2, 1836 г. Стр. 376 — 392.