Bibra > Произведения > Все > Рассказы в осенние вечера

Рассказы в осенние вечера

Автор: Омулевский Иннокентий Васильевич

Скачать

  

И. В. Омулевскій

  

Разсказы въ осенніе вечера.
(Очерки изъ воспоминаній о погибшихъ людяхъ).

  

I.
Колесо генеральскаго тарантаса.

  

   Жилъ на свѣтѣ нѣкто Андроха Малышевъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, называла вся деревня Медвѣдева своего общаго любимца, молодого, бездомнаго парня, считавшагося самымъ лихимъ ямщикомъ Медвѣдевской почтовой станціи. (Вотъ именно эта «лихость» и сгубила Андроху, т. е. собственно не она, а сломавшееся отъ ея стремительнаго натиска колесо генеральскаго тарантаса; но не будемъ забѣгать впередъ). Что это былъ за чудесный парень! Уже одна внѣшность Андрохи подкупала сразу: рослая, стройная фигура, темнорусая голова съ нѣсколько горделивой посадкой, умные голубые глаза и лицо — кровь съ молокомъ. Недаромъ крестьянскія дѣвки заглядывались на этого молодца; не было ни одной изъ нихъ, которая смотрѣла бы на него равнодушно, онъ имъ всѣмъ понемногу кружилъ головы. Но Андроха отнюдь не былъ угодникомъ прекраснаго пола своей деревни, онъ самъ даже и не заигрывалъ съ дѣвками, а относился къ нимъ какъ-то покровительственно-ласково. Засмотрится, бывало, на него какая-нибудь дѣвушка на вечеринкѣ, начнетъ съ нимъ заигрывать, — нашъ парень только улыбается добродушно, да вдругъ и брякнетъ на всю избу:— «Чего глаза-то выпучила: не про тебя товаръ; смотри, не прогляди своего суженаго». Не однѣ, впрочемъ, дѣвицы — жаловали Андроху и деревенскіе парни за его стойкость, веселость и привѣтливость. «Андронъ Миронычъ и чорту дороги не уступитъ, — шутили про него старики:— на козла, пожалуй, посадитъ, довезетъ по спопутности, а бодаться рогами не дастъ». Это очень мѣтко выражало характеръ разудалаго любимца деревни Медвѣдевой.

   Андроха былъ одинокъ, какъ перстъ; отъ родителей онъ остался малолѣтнимъ сиротой; ни сестеръ, ни братьевъ у него не было, да и родныхъ тоже, — его вскормила и воспитала, можно сказать, вся деревня: сегодня одна семья накормитъ, а завтра другая приголубитъ; такъ онъ и росъ, пока не поступилъ въ ямщики. У Андрохи не было, какъ говорится, ни кола, ни двора; осталась ему, правда, отъ родителей ветхая избенка, да и та сгорѣла. «Андронъ Миронычъ у насъ мірской парень», замѣчали медвѣдевскія старухи по поводу вскормленія Андрохи цѣлой деревней. И Андроха чувствовалъ это: всякому готовъ онъ былъ услужить, со всякимъ готовъ былъ подѣлиться послѣдней копейкой (полученной «на водку» отъ тароватаго проѣзжающаго). Поэтому, у самого парня рѣдко водился грошъ за душой, хоть онъ и не бражничалъ и даже совсѣмъ не пилъ водки, какъ другіе ямщики. Зато у Андрохи были двѣ непобѣдимыя страсти: кони и пѣсни. Пользуясь общей любовью деревни, онъ, въ то же время, былъ, кажется, любимцемъ и всѣхъ деревенскихъ лошадей. При встрѣчѣ, любая изъ нихъ весело ржала, обнюхивала его и любовно протягивала къ нему морду. Андроха лѣзъ при этомъ въ боковой карманъ своего армяка и доставалъ оттуда кусокъ ржаного хлѣба, съ избыткомъ натертаго солью. Большой запасъ такихъ кусковъ былъ при немъ неизмѣнно. Ни у кого не учась, Андроха получше иного ветеринара зналъ всякія конскія болѣзни и мастеръ былъ лѣчить ихъ. Ужъ если, бывало, посмотритъ онъ пристально въ глаза больной лошади, да скажетъ, насупясь и потупясь: «не бѣгать ей больше», — такъ всякій мужикъ прямо понимаетъ, что она и двухъ сутокъ не выживетъ. Съ малолѣтства еще Андроха гонялъ деревенскій табунъ въ поле, проводилъ съ нимъ одинъ-одинешенекъ цѣлыя ночи, и, вѣроятно, именно здѣсь развилась въ парнѣ его неудержимая страсть къ конямъ. До поступленія въ ямщики, на девятнадцатомъ году, онъ внезапно выправилъ паспортъ и ушелъ въ ближайшій городъ на заработки; тамъ онъ нанялся въ кучера къ какому-то богатому купцу. Три года прослужилъ у него Андроха, велъ себя все время безукоризненно и, отказываясь упорно отъ всякихъ городскихъ соблазновъ, сберегая каждую копейку, успѣлъ наконецъ скопить настолько деньжонокъ, что могъ уже обзавестись собственной тройкой. Это было его завѣтной мечтой, и, когда ея осуществленіе оказалось возможнымъ, онъ ушелъ обратно въ деревню, не поддавшись даже на обѣщаніе купца относительно двойной прибавки жалованья. «Погонять свою тройку хочется», рѣшительно отвѣчалъ Андроха на всѣ его упрашиванья — и ушелъ. Медвѣдевскіе обыватели сперва было нѣсколько косо и недовѣрчиво взглянули на своего вернувшагося любимца: не попортилъ ли, молъ, его городъ? Но, присмотрѣвшись пристальнѣе къ парню, они разомъ рѣшили, что Андроха, какъ былъ Андрохой, такъ имъ и остался, — и приняли его снова съ распростертыми объятіями. Завелъ себѣ Малышевъ тройку, да такихъ подобралъ коней, что и «лѣшій ихъ не обгонитъ», какъ выражался на этотъ счетъ самъ Степанъ Никифорычъ — посѣдѣвшій въ почтовыхъ бояхъ смотритель станціи. Поступивъ въ ямщики, Андроха вмѣстѣ съ тѣмъ нанялся къ нему въ работники, такъ что жилъ въ ямской избѣ на всемъ готовомъ. Благодаря исключительнымъ качествамъ своей тройки, своимъ лихимъ пріемамъ и интимнымъ отношеніямъ между смотрителемъ и почтсодержателемъ, Андроха пользовался нѣсколько привилегированнымъ положеніемъ: не соблюдая строго очереди, онъ возилъ преимущественно курьеровъ и всякое необычное начальство.

   Бездомность и скудость не тяготили Андроху. Если у парня не было ни кола, ни двора, и рѣдко водился грошъ за душой, зато ему принадлежало настоящее сокровище, добытое имъ по милости его второй страсти — страсти къ пѣснямъ. Сокровище это олицетворялось въ лицѣ Андрохиной невѣсты, красавицы Настасьи, единственной дочери зажиточнаго крестьянина Семена Пряхина, жившаго въ ближайшемъ селѣ, гдѣ была сосѣдняя станція. Добылъ Андроха свое сокровище слѣдующимъ негаданнымъ образомъ. Самъ большой мастеръ пѣть, онъ любилъ пѣсни едва ли не больше коней, и какъ прослышитъ, бывало, о комъ-нибудь, кто хорошо поетъ, такъ нашего парня тогда и на цѣпи не удержишь: хоть сорокъ верстъ крюку дастъ, а пѣсню послушаетъ. Однажды, въ праздничный день, Андроха свезъ кого-то въ сосѣднее село Рыбное и на обратномъ пути заѣхалъ въ тамошній трактиръ «побаловаться чайкомъ» на полученный отъ сѣдока двугривенный. Дѣло было лѣтомъ, подъ вечеръ. Во второй комнатѣ трактира бражничала молодежь и громко о чемъ-то спорила. Андроха прислушался.

   — Я тебѣ говорю, что ужъ это вѣрно будетъ, — доказывалъ кто-то съ большимъ задоромъ:— ежели только наши дѣвки станутъ сегодня хороводъ водить, я эту Настьку Пряхину оконфузю, спесь у нея собью…

   — Да она тебѣ не поддастся, дуракъ; скорѣе бы самому-то спеси не убавили.— насмѣшливо возразилъ чей-то другой голосъ, нѣсколько захмелѣвшій.— Въ чемъ ея спесь такая? Ты вотъ научи свою Матреху пѣть, какъ Настька, тогда и куражься!

   Андроха совсѣмъ навострилъ уши.

   — Эка невидаль — пѣть! — продолжалъ еще съ большимъ задоромъ первый спорящій, очевидно, задѣтый за живое.— Пой, да не тычь этимъ всякому въ глаза, не насмѣхайся надъ другими! А она, шкура, вчерась говоритъ Матрехѣ:— «У тебя, говоритъ, Матреша, въ горлѣ-то словно кто лучинки щипаетъ…»

   — А ты сперва вынь у нея оттуда эти самыя лучинки-то да и куражься потомъ, — замѣтилъ прежнимъ тономъ другой спорящій.

   Молодежь дружно захохотала.

   — Да полно вамъ спорить-то, — вмѣшался третій голосъ:— коего чорта вы увязались! Извѣстно, сколько ни толкуй, а ужъ супротивъ Настьки не споетъ у насъ ни одна. Пойдемъ лучше, ребята, дѣвокъ на хороводъ заманивать.

   Споръ на этомъ прекратился, и молодежь шумной кучкой вышла изъ трактира на улицу.

   Андроха сидѣлъ какъ на иголкахъ. «Что это за Настька? и какія-такія она пѣсни поетъ?» неотвязно вертѣлось у него въ головѣ. Сталъ онъ разспрашивать сидѣльца и узналъ, между прочимъ, что нѣкто вдовый крестьянинъ Пряхинъ держитъ въ селѣ лавочку, и что въ ней торгуетъ дочка его, Настасья Семеновна, такъ вотъ она-то и мастерица пѣть. Для Андрохи было достаточно этого. Онъ живо выпрягъ лошадей, засыпалъ имъ корму и, сдавъ ихъ вмѣстѣ съ повозкой на попеченіе дворника, торопливо пошелъ по селу, прямо къ указанной лавочкѣ. У парня такъ и ёкнуло сердце, когда онъ вошелъ туда и спросилъ себѣ пачку какихъ-то грошовыхъ папиросъ: къ нему вышла дѣвушка поразительной красоты, съ задорливымъ, вызывающимъ взглядомъ темно-карихъ глазъ. Она была одѣта попраздничному, и на концѣ густой темно-каштановой косы ея, заплетенной въ двѣ пряди, ярко алѣлась широкая лента. Андроха съ большимъ смущеньемъ и неловкостью раскупоривалъ поданныя ему папиросы, а красавица не то ласково, не то насмѣшливо поглядывала на него, улыбаясь.

   — А что, не вы ли будете Настасья Семеновна?— робко освѣдомился онъ наконецъ.

   Дѣвушка недоумчиво вскинула на него глаза, слегка покраснѣла и быстро отвѣтила, доставая съ полки спички:

   — Я, а вы меня какъ знаете?

   — Да я-то самъ, признаться, не знаю, — пояснилъ, уже нѣсколько развязнѣе, Андроха:— а сказывали мнѣ, что вы поете оченно хорошо…

   — Хорошо не хорошо, а про меня ладно; ну, такъ что же?

   — Да то-то вотъ, молъ, послушать бы хотѣлось…— сказалъ добродушно парень, тряхнувъ волосами, и самъ улыбнулся наивности своей рѣчи.

   Дѣвушка тоже улыбнулась.

   — Есть квасъ, да не про васъ, — отвѣтила она игриво.

   — Можетъ, хоть на донышкѣ и про насъ капелька останется, — замѣтилъ ей въ тонъ Андроха.

   — А вы сами-то поете?— спросила вдругъ Пряхина, зажигая спичку и поднося огня собесѣднику.

   — Какъ же! балуемся малость. Нельзя ли, Настасья Семеновна, уважить… спѣть-то?

   — Такъ вотъ я вамъ сейчасъ и запѣла! — весело разсмѣялась дѣвушка:— въ самый разъ въ лавкѣ пѣть, больше покупателей наберется…

   И она неудержимо расхохоталась,

   — Уважьте, сдѣлайте милость…— настаивалъ молодцовато Андроха.— Зачѣмъ безпремѣнно въ лавкѣ? можно и въ другомъ мѣстѣ спѣть. Мы тоже эти порядки знаемъ, сами тоже готовы уважить, какъ если что…

   — Чѣмъ же вы меня уважите? — лукаво спросила Настасья.

   — Да вотъ хоть на троечкѣ прокатить можемъ, коли вамъ не въ спесь.

   — А вы изъ какихъ будете?

   — Мы ямщики; Медвѣдевскую станцію, поди, знаете, — такъ мы оттудова, значитъ.

   — Знаю; а какъ васъ звать?

   — Да дома-то меня больше Андрохой Малышевымъ кличутъ, тоже и Андрономъ Миронычемъ когда, а вамъ какъ угодно.

   — Слыхала, слыхала…— молвила дѣвушка, оживляясь:— тятенька сказывалъ, что у васъ первѣйшая тройка, и сами вы, значитъ, первѣющій ямщикъ.

   — Ѣздимъ помаленьку; ничего, кони добрые, — потупился Андроха, весь вспыхнувъ.

   Пряхина помолчала съ минуту, подумала о чемъ-то и, тоже застыдившись, тихо промолвила:

   — Ужо, можетъ, наши дѣвушки хороводъ сегодня соберутъ, приходите, коли не уѣдете: станутъ всѣ пѣсни пѣть, такъ и я не отстану.

   — Вотъ за это благодаримъ покорно! Зачѣмъ уѣзжать? Нарочито останемся: тоже и сами споемъ, коли не побрезгуете. До пріятнаго повиданія, Настасья Семеновна!

   Андроха заплатилъ деньги, степенно поклонился и тотчасъ же вышелъ. Но подъ этой наружной степенностью парень уносилъ съ собой цѣлую внутреннюю бурю; никогда еще не испытывалъ онъ ничего подобнаго тому захватывающему впечатлѣнію, какое произвела на него минутная бесѣда съ развязной дочкой крестьянина Пряхина. «Ну, ужъ и королевна же!» — резюмировалъ Малышевъ свое впечатлѣніе, разсѣянно шагая по направленію къ трактиру. Смѣло можно было сказать, что съ этой минуты у парня внезапно зародилась новая страсть, обѣщавшая въ скоромъ времени поглотить двѣ остальныя. Въ трактирѣ Андроха просидѣлъ часа полтора, сдалъ свой армякъ прежнему дворнику и, оставшись въ красной кумачной рубахѣ поверхъ плисовыхъ шароваръ, пошелъ шататься по селу, чтобъ не пропустить хоровода. Малышевъ смотрѣлъ теперь настоящимъ деревенскимъ щеголемъ. Лихо заломивъ на бекрень поярковую шляпу съ перомъ, онъ съ нѣкоторымъ самоуваженіемъ посматривалъ на встрѣчныхъ сельскихъ обывателей и, отъ времени до времени, слегка похлестывалъ по землѣ новенькимъ бичомъ, висѣвшимъ у него на правой рукѣ.

   Солнце уже закатилось и начинались сумерки, когда Андроха различилъ вдали пеструю кучку народа…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

(Разсказъ на этомъ прерывается въ рукописи).