Стихотворения

Автор: Павлова Каролина Карловна


    Каролина Карловна Павлова
    Избранные стихотворения

————————————————————————
Источники: Использованы материалы сайта «Стихия» Марии Школьниковой
с дополнениями из издания: «Здравствуй, племя младое…»: Антология
поэзии пушкинской поры: М., «Советская Россия», 1988.
Редакция — Lib.ru Классика, июнь 2006 г.

Стихотворения расположены в хронологическом порядке.
В конце файла имеется алфавитный указатель, включенных в сборник
стихотворений.
————————————————————————

СФИНКС

Эдипа сфинкс, увы! он пилигрима
И ныне ждет на жизненном пути,
Ему в глаза глядит неумолимо
И никому он не дает пройти.

Как в старину, и нам, потомкам поздним,
Он, пагубный, является теперь,
Сфинкс бытия, с одним вопросом грозным,
Полукрасавица и полузверь.

И кто из нас, в себя напрасно веря,
Не разрешил загадки роковой,
Кто духом пал, того ждут когти зверя
Наместо уст богини молодой.

И путь кругом облит людскою кровью,
Костями вся усеяна страна…
И к сфинксу вновь, с таинственной любовью,
Уже идут другие племена.

22 апреля 1831

Примечания
Эдипа сфинкс
— отзвук древнегреческой легенды о фивском царе Эдипе.
Возвращаясь после долгого отсутствия на родину, он встретил Сфинкса — получеловека-
полузверя, который задал ему загадку: "Кто утром ходит на четырех ногах, днем —
на двух и вечером — на трех?" Тех, кто не мог ее разгадать, Сфинкс убивал. Эдип,
однако, ответил, что это человек, который в младенчестве ползает, затем ходит на
двух ногах, а в старости — опирается на палку. Под загадкой Сфинкса в переносном
смысле имеются в виду самые важные и трудноразрешимые жизненные вопросы.

ИС-1

Е. М<ИЛЬКЕЕВУ>

Да, возвратись в приют свой скудный:
Ответ там даст на глас певца
Гранит скалы и дол безлюдный, —
Здесь не откликнутся сердца.

Забудь, что мы тебе сказали,
Покинь, что встретил в первый раз;
Тебя и мы не разгадали,
И ты, пришлец, не понял нас.

В глухую степь, у края света,
Далеко от людских бесед,
Туда забросил бог поэта;
Ему меж нами места нет.

Не гул там разговоров скучных,
Там бури бешеный набег,
И глас лесов седых и звучных,
И шум твоих сибирских рек.

Там под родными небесами,
Не зная нашей суеты,
Забывши нас, забытый нами,
Поэтом сохранишься ты!

Ноябрь 1838

Примечания

Милькеев Евгений Лукич (1815-1845) — поэт-самоучка, родился и жил в
Тобольске, служил мелким чиновником; в 1837 г. он показал свои стихи В. А.
Жуковскому, который заинтересовался им, помог устроиться на службу в
Петербурге, затем в Москве, где Милькеев мог заняться самообразованием;
сначала Милькеев привлекал к себе внимание литераторов, его стихи неумеренно
хвалила, затем мода на него спала, что и отметила К. Павлова, которая была
искренне расположена к нему; в 1843 г. вышел сборник его стихов, вызвавший
отрицательный отзыв Белинского; Милькеев покончил жизнь самоубийством. К.
Павлова написала стихотворение «Памяти Е. Милькеева», в котором говорила,
что до трагической развязки его довело равнодушие общества: «В тот вечер
спросить о больном бедняке нам некогда было».

ИС-4

ДА ИЛЬ НЕТ

За листком листок срывая
С белой звездочки полей,[1]
Ей шепчу, цветку вверяя,
Что скрываю от людей.
Суеверное мечтанье
Видит в нем себе ответ
На сердечное гаданье —
Будет да мне или нет?

Много в сердце вдруг проснется
Незабвенно-давних грез,
Много из груди польется
Страстных просьб и горьких слез.
Но на детское моленье,
На порывы бурных лет
Сердцу часто провиденье
Молвит милостиво: нет!

Стихнут жажды молодые;
Может быть, зашепчут вновь
И мечтанья неземные,
И надежда, и любовь.
Но на зов видений рая,
Но на сладкий их привет
Сердце, жизнь воспоминая,
Содрогнувшись, молвит: нет!

1839

Примечания

[1] Белая звездочка полей — ромашка.
ИС-2

ПОЭТ

Он вселенной гость, ему всюду пир,
Всюду край чудес;
Ему дан в удел весь подлунный мир,
Весь объем небес;
Всё живит его, ему всё кругом
Для мечты магнит:
Зажурчит ручей — вот и в хор с ручьем
Его стих журчит;
Заревет ли лес при борьбе с грозой,
Как сердитый тигр,-
Ему бури вой — лишь предмет живой
Сладкозвучных игр.

1839
ИС-2

* * *

Да, много было нас, младенческих подруг;
На детском празднике сойдемся мы, бывало,
И нашей радостью гремела долго зала,
И с звонким хохотом наш расставался круг.

И мы не верили ни грусти, ни бедам,
Навстречу жизни шли толпою светлоокой;
Блистал пред нами мир роскошный и широкой,
И все, что было в нем, принадлежало нам.

Да, много было нас,- и где тот светлый рой?..
О, каждая из нас узнала жизни бремя,
И небылицею то называет время,
И помнит о себе, как будто о чужой.

Декабрь 1839
ИС-1

* * *

Небо блещет бирюзою,
Золотисты облака;
Отчего младой весною
Разлилась в груди тоска?

Оттого ли, что, беспечно
Свежей радостью дыша,
Мир широкий молод вечно,
И стареет лишь душа?

Что все живо, что все цело,-
Зелень, песни и цветы,
И лишь сердце не сумело
Сохранить свои мечты?

Оттого ль, что с новой силой
За весной весна придет
И над каждою могилой
Равнодушно расцветет?

Февраль 1840
ИС-1

Н. М. ЯЗЫКОВУ

Ответ

Невероятный и нежданный
Слетел ко мне певца привет,
Как лавра лист благоуханный,
Как южных стран чудесный цвет.

Там вы теперь — туда, бывало,
Просилась подышать и я,
И я душою улетала
В те благодатные края.

Но даром не проходит время,
Мне принесло свой плод оно,
И суетных желаний бремя
Я с сердца сбросила давно.

И примирилась я с Москвою,
С отчизной лени и снегов:
Везде есть небо над главою,
Везде есть много сладких снов;

Везде проходят звезды мимо,
Везде напрасно любишь их,
Везде душа неукротимо
В борьбах измучится пустых.

О Риме ныне не тоскуя,
Москве сравненьем не вредя,
Стихи здесь русские пишу я
При шуме русского дождя.

Покинув скромную столицу
Для полугородских полей,
Шлю из Сокольников я в Ниццу
Дань благодарности моей —

Слова сердечного ответа
В родной, далекой стороне,
За драгоценный дар поэта,
За вспоминанье обо мне.

Июнь 1840, Сокольники
ИС-2

10-ГО НОЯБРЯ 1840

Среди забот и в людной той пустыне,
Свои мечты покинув и меня,
Успел ли ты былое вспомнить ныне?
Заветного ты не забыл ли дня?
Подумал ли, скажи, ты ныне снова,
Что с верою я детской, в оный час,
Из рук твоих свой жребий взять готова,
Тебе навек без страха обреклась?
Что свят тот миг пред божьим провиденьем,
Когда душа, глубоко полюбя,
С невольным скажет убежденьем
Душе чужой: я верую в тебя!
Что этот луч, ниспосланный из рая,-
Какой судьба дорогой ни веди,-
Как в камне искра спит живая,
В остылой будет спать груди;
Что не погубит горя бремя
В ней этой тайны неземной;
Что не истлеет это семя
И расцветет в стране другой.
Ты вспомнил ли, как я, при шуме бала,
Безмолвно назвалась твоей?
Как больно сердце задрожало,
Как гордо вспыхнул огнь очей?
Взносясь над всей тревогой света,
В тебе хоть жизнь свое взяла,
Осталась ли минута эта
Средь измененного цела?

1840

Примечания
Воспоминания о 10 ноября 1827 г., когда А. Мицкевич сделал предложение
Каролине Яниш и она стала считать себя невестой польского поэта.

ИС-4

МОТЫЛЕК

Чего твоя хочет причуда?
Куда, мотылек молодой,
Природы блестящее чудо,
Взвился ты к лазури родной?
Не знал своего назначенья,
Был долго ты праха жилец;
Но время второго рожденья
Пришло для тебя наконец.
Упейся же чистым эфиром,
Гуляй же в небесной дали,
Порхай оживленным сапфиром,
Живи, не касаясь земли.-

Не то ли сбылось и с тобою?
Не так ли, художник, и ты
Был скован житейскою мглою,
Был червем земной тесноты?
Средь грустного так же бессилья
Настал час урочный чудес:
Внезапно расширил ты крылья,
Узнал себя сыном небес.
Покинь же земную обитель
И участь прими мотылька;
Свободный, как он, небожитель,
На землю гляди с высока!

Февраль 1840
ИС-5

* * *

Нет, не им твой дар священный!
Нет, не им твой чистый стих!
Нет, ты с песнью вдохновенной
Не пойдешь на рынок их!

Заглушишь ты дум отзывы,
И не дашь безумцам ты
Толковать твои порывы,
Клеветать твои мечты.

То, чем сердце трепетало,
Сбережешь ты от людей;
Не сорвешь ты покрывала
С девственной души своей.

Тайну грустных вдохновений
Не узнают никогда;
Ты, как призрак сновидений,
Пронесешься без следа.

Безглагольна перед светом,
Будешь петь в тиши ночей:
Гость ненужный в мире этом,
Неизвестный соловей.

<1840>
ИС-5

ГРАФИНЕ Р[ОСТОПЧИНОЙ]

Как сердцу вашему внушили
К родной Москве такую спесь?
Ее ж любимицей не вы ли
Так мирно расцветали здесь?
Не вас должна б сует гордыня
Вести к хуле своей страны:
Хоть петербургская графиня,-
Вы москвитянкой рождены.

Когда б не в старом граде этом
Впервой на свет взглянули вы,
Быть может, не были б поэтом
Теперь на берегах Невы.
Москвы была то благостыня,
В ней разыгрались ваши сны;
Хоть петербургская графиня, —
Вы москвитянкой рождены.

Ужель Москвы первопрестольной
Вам мертв и скучен дивный вид!
Пред ней, хоть памятью невольной,
Ужель ваш взор не заблестит?
Ужель для сердца там пустыня,
Где мчались дни его весны?
Хоть петербургская графиня,-
Вы москвитянкой рождены.

Иль ваших дум не зажигая,
Любви вам в душу не вселя,
Вас прикрывала сень родная
Семисотлетнего Кремля?
Здесь духа русского святыня,
Живая вера старины;
Здесь, петербургская графиня,
Вы москвитянкой рождены.

Июль 1841, Гиреево
ИС-5

* * *

К тебе теперь я думу обращаю,
Безгрешную, хоть грустную,- к тебе!
Несусь душой к далекому мне краю
И к отчужденной мне давно судьбе.

Так много лет прошло,- и дни невзгоды,
И радости встречались дни не раз;
Так много лет,- и более, чем годы,
События переменили нас.

Не таковы расстались мы с тобою!
Расстались мы,- ты помнишь ли, поэт?-
А счастья дар предложен был судьбою;
Да, может быть, а может быть — и нет!

Кто ж вас достиг, о светлые виденья!
О гордые, взыскательные сны?
Кто удержал минуту вдохновенья?
И луч зари, и ток морской волны?

Кто не стоял? испуганно и немо,
Пред идолом развенчанным своим?..

Июнь 1842, Гиреево
ИС-5

Е. А. БАРАТЫНСКОМУ

Случилося, что в край далекий
Перенесенный юга сын
Цветок увидел одинокий,
Цветок отеческих долин.

И странник вдруг припомнил снова,
Забыв холодную страну,
Предела дальнего, родного
Благоуханную весну.

Припомнил, может, миг летучий,
Миг благодетельных отрад,
Когда впивал он тот могучий,
Тот животворный аромат.

Так эти, посланные вами,
Сладкоречивые листы
Живили, будто бы вы сами,
Мои заснувшие мечты.

Последней, мимоходной встречи
Припомнила беседу я:
Все вдохновительные речи
Минут тех, полных бытия!

За мыслей мысль неслась, играя,
Слова, катясь, звучали в лад:
Как лед с реки от солнца мая,
Стекал с души весь светский хлад.

Меня вы назвали поэтом,
Мой стих небрежный полюбя,
И я, согрета вашим светом,
Тогда поверила в себя.

Но тяжела святая лира!
Бессмертным пламенем спален,
Надменный дух с высот эфира
Падет, безумный Фаэтон! [1]

Но вы, кому не изменила
Ни прелесть благодатных снов,
Ни поэтическая сила,
Ни ясность дум, ни стройность слов,-

Храните жар богоугодный!
Да цепь всех жизненных забот
Мечты счастливой и свободной,
Мечты поэта не скует!

В музыке звучного размера
Избыток чувств излейте вновь;
То дар, живительный, как вера,
Неизъяснимый, как любовь.

Июль 1842, Гиреево

Примечания
Написано в связи с получением от Баратынского сборника стихотворений
"Сумерки" (1842). С Баратынским связано несколько других произведений
Павловой ("Зовет нас жизнь…", посвящение "Кадрили", переводы пяти
его стихотворений, в том числе отрывка из поэмы "Бал", на немецкий язык).
Баратынский посвятил Павловой стихотворение "Альбом походит на кладбище".

[1] Фаэтон (греч. миф.) — сын Гелиоса, бога Солнца. Не сумев справиться
с конями, запряженными в колесницу отца, он приблизился на ней к земле,
которая загорелась. Чтобы спасти землю, Зевс убил молнией Фаэтона.

ИС-5

Н. М. ЯЗЫКОВУ

Ответ на ответ

Приветствована вновь поэтом
Была я, как в моей весне;
И год прошел,- сознаться в этом
И совестно, и грустно мне.
Год — и в бессилии ленивом
Покоилась душа моя,
И на далекий глас отзывом
Здесь не откликнулася я!
Год — и уста мои не знали
Гармонии созвучных слов,
И думы счастья иль печали,
Мелькая мимо, не блистали
Златою ризою стихов.
Кипела чаще даром неба
Младая грудь: была пора,
Нужней насущного мне хлеба
Казалась звучных рифм игра;
В те дни прекрасными строфами
Не раз их прославляли вы,
Когда явились между нами
Впервой, счастливый гость Москвы.
Я помню это новоселье,
Весь этот дружный, юный круг,
Его беспечное веселье,
Неограниченный досуг.
Как много все свершить хотели
В благую эту старину!
Шел каждый, будто к верной цели,
К неосязаемому сну —
И разошлись в дали туманной.
И полдня наступает жар —
И сердца край обетованный
Как легкий разлетелся пар!
Идут дорогою заветной;
Пускай же путники порой
Услышат где-то глас приветный,
"Ау"[1] знакомый за горой!
Не много вас, одноплеменных,
Средь шума алчной суеты,
Жрецов коленопреклоненных
Перед кумиром красоты!
И первый пал[2]!- и в днях расцвета
Уж и другой лечь в гроб успел!.. [3]
Да помнит же поэт поэта
В час светлых дум и стройных дел!
Переносяся в край из края,
Чрез горы, бездны, глушь и степь,
Да съединит их песнь живая,
Как электрическая цепь!

1842, Гиреево

Примечания
Является ответом на послание Языкова "К. К. Павловой"
("В те дни, когда мечты блистательно и живо…"), которое
было, в свою очередь, ответом на стихотворение Павловой
"Н. М. Языкову ("Невероятный и нежданный…").

[1]. "Ау!" — стихотворение Языкова 1831 г. Обратно
[2]. И первый пал — речь идет о смерти Пушкина. Обратно
[3]. Другой в гроб успел — имеется в виду Лермонтов.

ИС-5

ДУМА

Когда в раздор с самим собою
Мой ум бессильно погружен,
Когда лежит на нем порою
Уныло-праздный полусон, —

Тогда зашепчет вдруг украдкой,
Тогда звучит в груди моей
Какой-то отзыв грустно-сладкой
Далеких чувств, далеких дней.

Жаль небывалого мне снова,
Простор грядущего мне пуст:
Мелькнет призрак, уронит слово,
И тщетный вздох сорвется с уст.

Но вдруг в час дум, в час грусти лживой,
Взяв право грозное свое,
Души усталой и ленивой
Перстом коснется бытие.

И в тайной силе, вечно юный,
Ответит дух мой на призыв;
Другие в нем проснутся струны,
Другой воскреснет в нем порыв.

Гляжу в лицо я жизни строгой
И познаю, что нас она
Недаром вечною тревогой
На бой тяжелый звать вольна;

И что не тщетно сердце любит
Средь горестных ее забот,
И что не все она погубит,
И что не все она возьмет.

Ноябрь 1843
ИС-3

Н. М. Я[ЗЫКО]ВУ

Средь праздного людского шума
Вдруг, как незримый херувим,
Слетает тихо дева-дума
Порой к возлюбленным своим.

И шепчет, оживляя странно
Всё, что давно прошло сполна.
Сошлась не раз я с ней нежданно,
И вот, знакомая, она

В день чудотворца Николая
Опять является ко мне
И, многое напоминая,
Заводит речь о старине —

Как, пешеходцем недостойным
С трудом свершив вы путь святой,
Меня стихом дарили стройным
И ложкою колесовой. [1]

И ваш подарок берегу я,
И помню ваш веселый стих.
Хвала тем дням! Вдали кочуя,
И вы не забывали их.

Сменилось всё; жилец чужбины,
С тех пор поведали вы нам
Ваш переход чрез Апеннины
К италиянским берегам.

Но той страны, где сердце дома,
Неколебимы в нем права:
И вы, услышав: "Ecce Roma!", [2]
Вздохнули, может: "Где Москва?"

И снова к ней с любовью детской
Пришли вы после тяжких лет,
Не тот певец уж молодецкой,
Но всё избранник и поэт;

Но всё на светские волненья
Смотря с душевной высоты;
Но веря в силу вдохновенья
И в святость песни и мечты;

Но снов младых не отвергая,
Но в битве духом устоя.
Так пусть и я уже другая,
Но не отступница и я.

Заговоря о днях рассвета
И нынче вспомнив о былом,
Пусть праздник именин поэта
Сердечным встречу я стихом.

Май 1844

Примечания
Является непосредственным ответом на послания Языкова "Тогда,
когда жестоко болен…" и "Хвалю я вас за то, что вы…",
относящиеся к 18 и 21 апреля 1844 г. Послание Павловой, как
видно из текста, написано 9 мая (ст. ст.) в день именин Языкова
и является ответом и поздравлением.

[1]. Ложка колесовая — подарок Языкова, деревянная ложка,
привезенная им из Троице-Сергиева монастыря. Обратно
[2]. Ecce Roma — Это Рим (лат.). Обратно
ИС-5

ДУМА

Не раз себя я вопрошаю строго,
И в душу я гляжу самой себе;
Желаний в ней уже завяло много,
И многое уступлено судьбе.

И помню я, дивясь, как в жизни все мы,
Про раннюю, обильную весну,
И день за днем на детские эдемы
Туманную спускает пелену.

Но с каждой мглой неведомая сила
Таинственно встает в груди моей,
Как там блестят небесные светила
Яснее всё, чем ночь кругом темней.

Я верую, что юные надежды
Исполнятся, хоть в образце другом,
Что час придет, где мы откроем вежды,
Что все к мете нежданно мы дойдем;

Что ложны в нас бессилье и смущенье,
Что даст свой плод нам каждый падший цвет,
Что всем борьбам в душе есть примиренье,
Что каждому вопросу есть ответ.

Май 1844

Примечания
Стихотворение, предназначавшееся для первого номера журнала
"Москвитянин", было запрещено цензурой, увидевшей, видимо,
вольномыслие в словах: "Что юные надежды Исполнятся… Что даст
свой плод нам каждый падший цвет". О цензурном запрете этого
стихотворения писал А. С. Хомяков А. В. Веневитинову: "…цензура
пропасть хорошего вычеркнула и такого невинного, что понять нельзя,
как можно было не пропустить. Так, например, не пропущены славные
стихи Павловой, кончающиеся стихом: «И всякому вопросу есть ответ»"
(А. С. Хомяков. Полн. собр. соч., т. 8. М., 1904, стр. 74). О цензурных
затруднениях с первым номером журнала говорит и сам его редактор —
замещавший М. П. Погодина И. В. Киреевский — в письме к В. А.
Жуковскому от 28 января 1845 г. (см. И. В. Киреевский. Полн. собр.
соч., т. 2. М., 1911, стр. 235).
ИС-1

ДУМА

Сходилась я и расходилась
Со многими в земном пути;
Не раз мечтами поделилась,
Не раз я молвила: "Прости!"

Но до прощанья рокового
Уже стояла я одна;
И хладное то было слово,
Пустой отзыв пустого сна.

И каждая лишала встреча
Меня призрака моего,
И не звала я издалеча
Назад душою никого.

И не по них мне грустно было,
Мне грустно было по себе,
Что сердца радостная сила
Уступит жизненной судьбе;

Что не нисходит с небосклона
Богиня к жителям земным;
Что все мы, с жаром Иксиона, [1]
Обнимем облако и дым.

Мне было тягостно и грустно,
Что лжет улыбка и слеза,
И то, что слышим мы изустно,
И то, чему глядим в глаза.

И я встречаю, с ним не споря,
Спокойно ныне бытие;
И горестней младого горя
Мне равнодушие мое.

Июнь 1844

Примечания
Впервые — "Раут. Литературный сборник в пользу Александрийского
детского приюта". Изд. Н. В. Сушкова, кн. 3. М., 1854, стр. 198,
без заглавия.

[1]. Иксион (греч. миф.) — царь флегиев; на пиру у Зевса преследовал
его супругу Геру, к которой воспылал страстью, но был обманут Зевсом,
представившим ему вместо Геры облако в ее образе. Затем Иксион был
наказан вечной мукой в подземном царстве — прикован к вращающемуся
огненному колесу. Обратно
ИС-1

МОСКВА

День тихих грез, день серый и печальный;
На небе туч ненастливая мгла,
И в воздухе звон переливно-дальный,
Московский звон во все колокола.

И, вызванный мечтою самовластной,
Припомнился нежданно в этот час
Мне час другой,- тогда был вечер ясный,
И на коне я по полям неслась.

Быстрей! быстрей! и, у стремнины края
Остановив послушного коня,
Взглянула я в простор долин: пылая,
Касалось их уже светило дня.

И город там палатный и соборный,
Раскинувшись широко в ширине,
Блистал внизу, как бы нерукотворный,
И что-то вдруг проснулося во мне.

Москва! Москва! что в звуке этом?
Какой отзыв сердечный в нем?
Зачем так сроден он с поэтом?
Так властен он над мужиком?

Зачем сдается, что пред нами
В тебе вся Русь нас ждет любя?
Зачем блестящими глазами,
Москва, смотрю я на тебя?

Твои дворцы стоят унылы,
Твой блеск угас, твой глас утих,
И нет в тебе ни светской силы,
Ни громких дел, ни благ земных.

Какие ж тайные понятья
Так в сердце русском залегли,
Что простираются объятья,
Когда белеешь ты вдали?

Москва! в дни страха и печали
Храня священную любовь,
Недаром за тебя же дали
Мы нашу жизнь, мы нашу кровь.

Недаром в битве исполинской
Пришел народ сложить главу
И пал в равнине Бородинской,
Сказав: "Помилуй, бог, Москву!"

Благое было это семя,
Оно несет свой пышный цвет,
И сбережет младое племя
Отцовский дар, любви завет.

1844

Впервые — "Раут. Литературный сборник в пользу Александрийского
детского приюта". Изд. Н. В. Сушкова, кн. 3.
ИС-2

К ***

В толпе взыскательно холодной
Стоишь ты, как в чужом краю;
Гляжу на твой порыв бесплодный,
На праздную тоску твою.

Владела эта боль и мною
В мои тревожные года;
И ныне, может, я порою
Еще не вовсе ей чужда.

Зачем, среди душевной лени,
Опасной тешиться игрой?
К чему ребяческие пени,
Желанье участи другой?

Молчи, безумная! Напрасно
Не вызывай своей мечты!
Всё, что ты требуешь так страстно,
Со вздохом бросила бы ты.

Не верь сладкоречивой фее,
Чти непонятный произвол!
Кто тщетно ищет, не беднее
Того, быть может, кто нашел.

Октябрь 1845

Примечания
Стихотворение, как справедливо указывает Е. Казанович, обращено
поэтессой к самой себе, что отчасти подтверждается его первопечатным
заглавием "К.С.", которое можно расшифровать: "К себе".
ИС-1

ТРИ ДУШИ

Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана. [1]

В наш век томительного знанья,
Корыстных дел
Шли три души на испытанья
В земной предел.
И им рекла господня воля:
"В чужбине той
Иная каждой будет доля
И суд иной.
Огнь вдохновения святого
Даю я вам;
Восторгам вашим будет слово
И власть мечтам.
Младую грудь наполню каждой,
В краю земном
Понятьем правды, чистой жаждой,
Живым лучом.
И если дух падет ленивый
В мирском бою,-
Да не винит ваш ропот лживый
Любовь мою".
И на заветное призванье
Тогда сошли
Три женские души в изгнанье
На путь земли.

Одной из них судило провиденье
Впервые там увидеть дольный мир,
Где, воцарясь, земное просвещенье
Устроило свой Валфазарский пир2.
Ей пал удел познать неволи светской
Всю лютую и пагубную власть,
Ей с первых лет велели стих свой детской
К ногам толпы смиренной данью класть;
Свои нести моления и пени
В житейский гул, на площадь людных зал,
Потехою служить холодной лени,
Быть жертвою бессмысленных похвал.
И с пошлостью привычной, безотлучной
Сроднилася и ужилась она,
Заветный дар ей стал гремушкой звучной,
Заглохли в ней святые семена.
О днях благих, о прежней ясной думе
Она теперь не помнит и во сне;
И тратит жизнь в безумном светском шуме,
Своей судьбой довольная вполне.

Другую бросил бог далеко
В американские леса;
Велел ей слушать одиноко
Пустынь святые голоса;
Велел бороться ей с нуждою,
Противодействовать судьбе,
Всё отгадать самой собою,
Всё заключить в самой себе.
В груди, испытанной страданьем,
Хранить восторга фимиам;
Быть верной тщетным упованьям
И неисполненным мечтам.
И с данным ей тяжелым благом
Она пошла, как бог судил,
Бесстрашной волью, твердым шагом,
До истощенья юных сил.
И с высоты, как ангел веры,
Сияет в сумраке ночном
Звезда не нашей полусферы
Над гробовым ее крестом.

Третья — благостию бога
Ей указан мирный путь,
Светлых дум ей было много
Вложено в младую грудь.
Сны в ней гордые яснели,
Пелись песни без числа,
И любовь ей с колыбели
Стражей верною была.
Все даны ей упоенья,
Блага все даны сполна,
Жизни внутренней движенья,
Жизни внешней тишина.
И в душе, созрелой ныне,
Грустный слышится вопрос:
В лучшей века половине
Что ей в мире удалось?
Что смогла восторга сила?
Что сказал души язык?
Что любовь ее свершила,
И порыв чего достиг?-
С прошлостью, погибшей даром,
С грозной тайной впереди,
С бесполезным сердца жаром,
С волей праздною в груди,
С грезой тщетной и упорной,
Может, лучше было ей
Обезуметь в жизни вздорной
Иль угаснуть средь степей…

Ноябрь 1845

Примечания
Впервые — сб. "Киевлянин на 1850 г.", изд. М. Максимовича. М., 1850,
стр. 212-215, с подстрочным примечанием к заглавию: "Это стихотворение
относится к трем женщинам-поэтам, родившимся в один и тот же год".
Е. Казанович предполагает, что в первой части стихотворения изображена
Е. П. Ростопчина. Но подобное предположение опровергается не только
несоответствием года рождения (1811), но и места рождения Ростопчиной
(Москва). Героиня стихотворения, очевидно, парижанка. К Москве нельзя
отнести стихи: "Где, воцарясь, земное просвещенье Устроило свой Валфазарский
пир". Во второй части, как указывает Е. Казанович (см. изд. 1939 г., стр.
414), изображена рано умершая американская поэтесса Лукреция Мария Дэвидсон
(1808-1825). Ей была посвящена статья в "Литературной газете" (1830, No. 19,
стр. 147-149). Здесь сказано, что Дэвидсон обещала "Новому Свету талант,
могущий состязаться с современными поэтами Англии". В образе третьей души
представлена сама Павлова, которой был "указан мирный путь".

[1]. Эпиграф — из 8-й главы "Евгения Онегина".
[2]. Валфазарский пир — по библейской легенде, пиршество вавилонского царя
Валтасара, убитого во время оргии завоевавшими его царство персами.

ИС-1

* * *

Преподаватель христианский,-
Он духом тверд, он сердцем чист;
Не злой философ он германский,
Не беззаконный коммунист!

По собственному убежденью
Стоит он скромно выше всех!..
Невыносим его смиренью
Лишь только ближнего успех.

Около 1845

Примечания
Вариант в альбоме О. А. Новиковой (конец 1850-х гг., хранящемся в ЦГАЛИ:

Преподаватель христианский,-
Он верой тверд, душою чист,
Не злой философ он германский,
Не либерал, не атеист!
И скромен он по убежденью,
Себя считает выше всех!
И тягостен его смиренью
Один лишь ближнего успех.

Эпиграмма озаглавлена "Шевыреву". Список, принадлежащий такому близкому
к Павловой лицу, как О. А. Новикова, встречавшаяся с поэтессой почти на
протяжении всей ее жизни, начиная с 40-х гг., подтверждает авторство
Павловой. С. П. Шевырев (1806-1864) — реакционный критик и публицист,
примыкавший к правым славянофилам. По словам публикатора "Русского архива"
П.И. Бартенева, "Грановский бросился целовать у К. К. Павловой руку,
выслушав эти стихи". Эпиграмма долго ходила по рукам.

ИС-1

* * *

Зовет нас жизнь: идем, мужаясь, все мы;
Но в краткий час, где стихнет гром невзгод,
И страсти спят, и споры сердца немы,-
Дохнет душа среди мирских забот,
И вдруг мелькнут далекие эдемы,
И думы власть опять свое берет.
_________

Остановясь горы на половине,
Пришлец порой кругом бросает взгляд:
За ним цветы и майский день в долине,
А перед ним — гранит и зимний хлад.
Как он, вперед гляжу я реже ныне,
И более гляжу уже назад.

Там много есть, чего не встретить снова;
Прелестна там и радость и беда;
Там много есть любимого, святого,
Разбитого судьбою навсегда.
Ужели всё душа забыть готова?
Ужели всё проходит без следа?

Ужель вы мне — безжизненные тени,
Вы, взявшие с меня, в моей весне,
Дань жарких слез и горестных борений,
Погибшие! ужель вы чужды мне
И помнитесь, среди сердечной лени,
Лишь изредка и тёмно, как во сне?

Ты, с коей я простилася, рыдая,
Чей путь избрал безжалостно творец,
Святой любви поборница младая, —
Ты приняла терновый свой венец
И скрыла глушь убийственного края
И подвиг твой, и грустный твой конец.

И там, где ты несла свои страданья,
Где гасла ты в несказанной тоске,-
Уж, может, нет в сердцах воспоминанья,
Нет имени на гробовой доске;
Прошли года — и вижу без вниманья
Твое кольцо я на своей руке.

А как с тобой рассталася тогда я,
Сдавалось мне, что я других сильней,
Что я могу любить, не забывая,
И двадцать лет грустеть, как двадцать дней.
И тень встает передо мной другая
Печальнее, быть может, и твоей! [1]

Безвестная, далекая могила!
И над тобой промчалися лета!
А в снах моих та ж пагубная сила,
В моих борьбах та ж грустная тщета;
И как тебя, дитя, она убила,-
Убьет меня безумная мечта.

В ночной тиши ты кончил жизнь печали;
О смерти той не мне бы забывать!
В ту ночь два-три страдальца окружали
Отжившего изгнанника кровать;
Смолк вздох его, разгаданный едва ли;
А там ждала и родина, и мать.

Ты молод слег под тяжкой дланью рока!
Восторг святой еще в тебе кипел;
В грядущей мгле твой взор искал далеко
Благих путей и долговечных дел;
Созрелых лет жестокого урока
Ты не узнал,- блажен же твой удел!

Блажен!- хоть ты сомкнул в изгнанье вежды!
К мете одной ты шел неколебим;
Так, крест прияв на бранные одежды,
Шли рыцари в святой Ерусалим,
Ударил гром, в прах пала цель надежды,-
Но прежде пал дорогой пилигрим.[2]

Еще другой!- Сердечная тревога,
Как чутко спишь ты!- да, еще другой!-
Чайльд-Гарольд прав: увы! их слишком много,
Хоть их и всех так мало! [3]- но порой
Кто не подвел тяжелого итога
И не поник, бледнея, головой?

Не одного мы погребли поэта!
Судьба у нас их губит в цвете дней;
Он первый пал; — весть памятна мне эта!
И раздалась другая вслед за ней:
Удачен вновь был выстрел пистолета.[4]
Но смерть твоя мне в грудь легла больней.

И неужель, любимец вдохновений,
Исчезнувший, как легкий призрак сна,
Тебе, скорбя, своих поминовений
Не принесла родная сторона?
И мне пришлось тебя назвать, Евгений,
И дань стиха я дам тебе одна?

Возьми ж ее ты в этот час заветный,
Возьми ж ее, когда молчат они.
Увы! зачем блестят сквозь мрак бесцветный
Бывалых чувств блудящие огни?
Зачем порыв и немочный, и тщетный?
Кто вызвал вас, мои младые дни? [5]

Что, бледный лик, вперяешь издалёка
И ты в меня свой неподвижный взор?
Спокойна я; шли годы без намека;
К чему ты здесь, ушедший с давних пор?
Оставь меня!- белеет день с востока,
Пусть призраков исчезнет грустный хор.[6]

Белеет день, звезд гасит рой алмазный,
Зовет к труду и требует дела;
Пора свершать свой путь однообразный,
И всё забыть, что жизнь превозмогла,
И отрезветь от хмеля думы праздной,
И след мечты опять стряхнуть с чела.

Июль 1846, Гиреево

Примечания

[1]. В 5-7-й строфах Павлова вспоминает о героически погибшей
женщине, по предположению В. Я. Брюсова (см. изд. 1915 г., т. 1,
стр. 313), жене сосланного декабриста, уехавшей за своим мужем
в Сибирь. О справедливости подобного предположения говорит и
упоминание о глуши "убийственного края" и о годах, прошедших
со времени последнего свидания ("двадцать лет грустеть"), т. е.
с 1826 г.

[2]. В строфах 8-11 Павлова вспоминает о безнадежно влюбленном
в нее Киприане Дашкевиче (ум. в ноябре 1829 г.), друге А. Мицкевича,
высланном из Польши за участие в обществе "филаретов", тяжело
заболевшем чахоткой и покончившем жизнь самоубийством.

[3]. Чайльд-Гарольд прав — имеются в виду раздумья Чайльд-Гарольда
в 4-й песне поэмы Байрона "Паломничество Чайльд-Гарольда" о
незаслуженных страданиях и преждевременной гибели многих великих
людей.
[4]. В этой строфе говорится о смерти Пушкина и последовавшей вскоре
за нею гибели Лермонтова.

[5]. Строфы 12, 14 и 15 относятся к Е. А. Баратынскому, умершему
в 1844 г.

[6]. Эта строфа относится к А. Мицкевичу.
ИС-1

ПРОЧТЯ СТИХОТВОРЕНИЯ МОЛОДОЙ ЖЕНЩИНЫ

Опять отзыв печальной сказки,
Нам всем знакомой с давних пор,
Надежд бессмысленные ласки
И жизни строгий приговор.

Увы! души пустые думы!
Младых восторгов плен и прах!
Любили все одну звезду мы
В непостижимых небесах!

И все, волнуяся, искали
Мы сновиденья своего;
И нам, утихшим, жаль едва ли,
Что ужились мы без него.

Ноябрь 1846

Примечания
Предполагается, что это стихотворение посвящено Ю. В. Жадовской,
у которой в 1846 г. вышел первый стихотворный сборник и вызвал
живой интерес.
ИС-1

И. С. АК[САКО]ВУ

Все начатое свершится,
Многого след пропадет.

В часы раздумья и сомненья,
Когда с души своей порой
Стряхаю умственную лень я, —
На зреющие поколенья
Гляжу я с грустною мечтой.

И трепетно молю я бога
За этих пламенных невежд;
Их осуждение так строго,
В них убеждения так много,
Так много воли и надежд!

И, может, ляжет им на темя
Без пользы времени рука,
И пропадет и это племя,
Как богом брошенное семя
На почву камня и песка.

Есть много тяжких предвещаний,
Холодных много есть умов,
Которых мысль, в наш век сознаний,
Не признает святых алканий,
Упрямых вер и детских снов,

И, подавлен земной наукой,
В них дар божественный исчез;
И взор их, ныне близорукой,
Для них достаточной порукой,
Что гаснут звезды средь небес.

Но мы глядим на звезды неба,
На мира вечного объем,
Но в нас жива святая треба,
И не житейского лишь хлеба
Для жизни мы от бога ждем.

И хоть пора плода благого
Уже настанет не для нас,-
Другим он нужен будет снова,
И провиденье сдержит слово,
Когда б надежда ни сбылась.

И мы, чья нива не созрела,
Которым жатвы не сбирать,
И мы свой жребий встретим смело,
Да будет вера — наше дело,
Страданье — наша благодать.

Август 1846, Гиреево

Примечания
Аксаков Иван Сергеевич (1823-1886) — поэт, публицист, один из
крупнейших идеологов славянофильства 60-80-х гг., сын писателя
С. Т. Аксакова. В октябре 1846 г. И. С. Аксаков выступил со
стихотворением "К портрету" ("Смотри! толпа людей нахмурившись
стоит…"), которое было напечатано в том же сборнике перед
стихотворением Павловой
ИС-1

Н. М. Я[ЗЫКОВ]У

What is wright is wright.
Byron
[1]

Нет! не могла я дать ответа
На вызов лирний, как всегда;
Мне стала ныне лира эта
И непонятна, и чужда.
Не признаю ее напева,
Не он в те дни пленял мой слух;
В ней крик языческого гнева,
В ней злобный пробудился дух.
Не нахожу в душе я дани
Для дел гордыни и греха,
Нет на проклятия и брани
Во мне отзывного стиха.
Во мне нет чувства, кроме горя,
Когда знакомый глас певца,
Слепым страстям безбожно вторя,
Вливает ненависть в сердца.
И я глубоко негодую,
Что тот, чья песнь была чиста,
На площадь музу шлет святую,
Вложив руганья ей в уста.
Мне тяжко знать и безотрадно,
Как дышит страстной он враждой,
Чужую мысль карая жадно
И роясь в совести чужой.
Мне стыдно за него и больно;
И вместо песен, как сперва,
Лишь вырываются невольно
Из сердца горькие слова.

1846

Примечания
Стихотворение является ответом на послание Языкова от 28 апреля 1846 г.
"В достопамятные годы…", которым он хотел загладить неприятное
впечатление, произведенное его стихами, направленными против П. Я.
Чаадаева, А. И. Герцена, Т. Н. Грановского и всего передового лагеря
("Константину Аксакову", "К ненашим", "К Чаадаеву"), Попытка Языкова
успеха не имела, и Павлова подтвердила посланием свое отрицательное
отношение к агрессивной позиции Языкова, ставшего адептом самого
реакционного направления в славянофильстве.

1. What is wright is wright.Byron — Что написано, то написано. — Байрон (англ.).
Конечно же, цитата принадлежит не Байрону. Евангельская традиция
приписывает ее прокуратору Иудеи Пилату. В древнеславянском варианте
она звучит так: «Еже писах — писах!»
ИС-1

ВЕЗДЕ И ВСЕГДА

Где ни бродил с душой унылой,
Как ни текли года,-
Всё думу слал к подруге милой
Везде я и всегда.

Везде влачил я, чужд забавам,
Как цепь, свою мечту:
И в Альбионе[1] величавом,
И в диком Тимбукту, [2]

В Москве, при колокольном звоне
Отчизну вновь узрев,
В иноплеменном Лиссабоне,
Средь португальских дев,

И там, где снится о гяуре[3]
Разбойнику в чалме,
И там, где пляшет в Сингапуре
Индейская альмэ,[4]

И там, где города под лавой
Безмолвствуют дома,[5]
И там, где царствует со славой
Тамеа-меа-ма,[6]

Когда я в вальсе мчался с дамой,
Одетою в атлас,
Когда пред грозным далай-ламой[7]
Стоял я, преклонясь,

Когда летел я в авангарде
На рукопашный бой,
Когда на мрачном Сен-Готарде[8]
Я слушал ветра вой,

Когда я в ложе горе Теклы[9]
Делил, как весь Берлин,
Когда глядел на пламень Геклы,[10]
Задумчив и один,

В странах далеких или близких,
В тревоге тяжких дней,
На берегах миссисипийских,
На высях Пиреней,

На бурном море, без компаса,
В лесу, в ночной поре,
В глухих степях на Чимборасо,[12]
В столице Помаре, — [12]

Где ни бродил с душой унылой,
Как ни текли года,-
Всё думу слал к подруге милой
Везде я и всегда.

<1846>

Примечания
Написано, по всей вероятности, летом 1846 г. Павлова, обиженная
рецензией Панаева на "Разговор в Кремле" (С, 1854, No. 9), где
было вновь напечатано это стихотворение, вспоминает, при каких
обстоятельствах оно попало к нему: "Мне пришлось понять горькую
истину и убедиться, что из вашей памяти совершенно изгладился
день, о котором я сохраняла столь приятные и живые воспоминания,
прекрасный июльский день, который вы провели у меня на даче в
окрестностях Москвы. Я принуждена, увы! вам напомнить, как мы с
вами ходили по липовой аллее, восхищаясь природой, говоря о поэзии,
и как я вам тогда прочла эти же стихи, мною в шутку написанные,
и как вы были в восторге от этой пародии и выпросили ее у меня"
(изд. 1915 г., т. 2, стр. 331). Стихотворение написано в качестве
эксперимента, с намерением продемонстрировать богатство экзотических
рифм, за пристрастие к которым Панаев упрекал поэтессу. В рецензии
на "Разговор в Кремле" (С, 1854, No. 9) он привел полностью текст
"Везде и всегда" для подтверждения того, что формальные достоинства
не составляют существа поэзии. Панаев писал: "Никто не станет спорить,
что по богатству, оригинальности рифм это стихотворение не имеет себе
подобного… Но какое впечатление оно производит? Есть ли в нем поэзия?..
Оно может рассмешить как удачная шутка, но поэзии в нем нет и тени".

[1]. Альбион — старинное название Англии. Обратно
[2]. Тимбукту — древний город в Африке. Обратно
[3]. Там, где снится о гяуре — подразумевается Кавказ; гяур — иноверец у мусульман. Обратно
[4]. Альмэ — танцовщица в некоторых восточных странах. Обратно
[5]. Под лавой Безмолвствуют дома. — Имеется в виду Помпеи или Геркуланум — города Древнего Рима, разрушенные и засыпанные пеплом при извержении Везувия в 79 г. Обратно
[6]. Тамеа-меа-ма — имя нескольких королей Гавайских островов, наследовавших один другому. Обратно
[7]. Далайлама — глава тибетской церкви и верховный правитель Тибета. Обратно
[8]. Сен-Готард — альпийский горный массив. Обратно
[9]. Текла — героиня трагедии Ф. Шиллера "Смерть Валленштейна", жених которой Макс Пикколомини (герой той же трагедии) погиб в битве со шведами. Обратно
[10]. Гекла — действующий вулкан в Исландии. Обратно
[11]. Чимборасо — потухший вулкан в Южной Америке (Эквадоре). Обратно
[12]. Столица Помаре — город Папеете на острове Таити, где жили цари династии Помаре. Обратно
ИС-1

* * *

Мы современницы, графиня,
Мы обе дочери Москвы;
Тех юных дней, сует рабыня,
Ведь не забыли же и вы!

Нас Байрона живила слава
И Пушкина [1] изустный стих;
Да, лет одних почти мы, право,
Зато призваний не одних.

Люблю Москвы я мир и стужу,
В тиши свершаю скромный труд,
И отдаю я просто мужу
Свои стихи на строгий суд.

Вы в Петербурге, в шумной доле
Себе живите без преград,
Вы переноситесь по воле
Из края в край, из града в град;

Красавица и жорж-зандистка,
Вам петь не для Москвы-реки,
И вам, свободная артистка,
Никто не вычеркнул строки.

Мой быт иной: живу я дома,
В пределе тесном и родном,
Мне и чужбина незнакома,
И Петербург мне незнаком.

По всем столицам разных наций
Досель не прогулялась я,
Не требую эмансипации
И самовольного житья.

Январь 1847, Москва

Примечания
В стихотворении отразилось неприязненное отношение Павловой
к Е. П. Ростопчиной, которую она осуждала за рассеянную
светскую жизнь и нарушение патриархальных семейных традиций.
Ростопчина также питала к Павловой нерасположение.

[1]. См. раздел А.Пушкина на этом сайте. Обратно
ИС-1

ДУМЫ

Я снова здесь, под сенью крова,
Где знала столько тихих грез:
И шепот слушаю я снова
Знакомых кедров и берез;
И, как прошедшею весною,
Несутся вновь издалека
Над их зыбучей головою
За облаками облака.

И вы опять несетесь мимо,
О тени лучших снов моих!
Опять в уста неотразимо
Играющий ложится стих;
Опять утихнувших волнений
Струя живая бьет в груди,
И много дум и вдохновений,
И много песен впереди!

Свершу ли их? Пойду ли смело,
Куда мне бог судил идти?
Увы! окрестность опустела,
Отзывы смолкли на пути.
Не вовремя стихов причуда,
Исчез поэтов хоровод,
И ветер русский ниоткуда
Волшебных звуков не несет.

Пришлось молчать мечтам заветным;
Зачем тому, кто духом нищ,
Тревожить ныне словом тщетным
Безмолвный мир святых кладбищ!..

Июнь 1847, Гиреево

Примечания
С Гиреевом, подмосковным дачным местом (в 40-е гг. Павловы
жили там летом), связаны у Павловой воспоминания о встречах
с Н. М. Языковым и Е. А. Баратынским, которым она отправляла
отсюда послания (Языкову: "Приветствована вновь поэтом…",
1842; Баратынскому: "Случилося, что в край далекий…", 1842).
В последних стихах "Думы" речь идет о рано умерших Пушкине,
Лермонтове, Языкове.
ИС-2

К. С. АК[САКО]ВУ

Себя как ни прославили
Олег и Святослав,
Потомкам не оставили
Своих державных прав.
И думаю, что им моя
Не надобна тетрадь.
Итак, варягам ныне я
Решаюсь отказать.
Скажу теперь по совести,
Что, пыл в себе смиря,
Пождать им можно повести
Моей до сентября.

1847
ИС-1

* * *

Снова над бездной, опять на просторе,-
Дальше и дальше от тесных земель!
В широкошумном качается море
Снова со мной корабля колыбель.

Сильно качается; ветры востока
Веют навстречу нам буйный привет;
Зыбь разблажилась и воет глубоко,
Дерзко клокочет машина в ответ.

Рвутся и бьются, с досадою явной,
Силятся волны отбросить нас вспять.
Странно тебе, океан своенравный,
Воле и мысли людской уступать.

Громче все носится ропот подводный,
Бурных валов все сердитее взрыв;
Весело видеть их бой сумасбродный,
Радужный их перекатный отлив.

Так бы нестись, обо всем забывая,
В споре с насилием вьюги и вод,
Вечно к брегам небывалого края,
С вечною верой, вперед и вперед!

ИС-6

РАЗГОВОР В ТРИАНОНЕ

Ночь летнюю сменяло утро;
Отливом бледным перламутра
Восток во мраке просиял;
Погас рой звезд на небосклоне,
Не унимался в Трианоне
Веселый шум, и длился бал.

И в свежем сумраке боскетов
Везде вопросов и ответов
Живые шепоты неслись;
И в толках о своих затеях
Гуляли в стриженых аллеях
Толпы напудренных маркиз.

Но где, в глуби, сквозь зелень парка
Огни не так сверкали ярко,-
Шли, избегая шумных встреч,
В тот час, под липами густыми,
Два гостя тихо, и меж ними
Иная продолжалась речь.

Не походили друг на друга
Они: один был сыном юга,
По виду странный человек:
Высокий стан, как шпага гибкой,
Уста с холодною улыбкой,
Взор меткий из-под быстрых век.

Другой, рябой и безобразный,
Казался чужд толпе той праздной,
Хоть с ней мешался не впервой;
И шедши, полон думой злою,
С повадкой львиной он порою
Качал огромной головой.

Он говорил: «Приходит время!
Пусть тешится слепое племя;
Внезапно средь его утех
Прогрянет черни рев голодный,
И пред анафемой народной
Умолкнет наглый этот смех».

— «Да,- молвил тот,- всегда так было;
Влечет их роковая сила,
Свой старый долг они спешат
Довесть до страшного итога;
Он взыщется сполна и строго,
И близок тяжкий день уплат.

Свергая древние законы,
Народа встанут миллионы,
Кровавый наступает срок;
Но мне известны бури эти,
И четырех тысячелетий
Я помню горестный урок.

И нынешнего поколенья
Утихнут грозные броженья,
Людской толпе, поверьте, граф,
Опять понадобятся узы,
И бросят эти же французы
Наследство вырученных прав».

— «Нет! не сойдусь я в этом с вами,-
Воскликнул граф, сверкнув глазами,-
Нет! лжи не вечно торжество!
Я, сын скептического века,
Я твердо верю в человека
И не боюся за него.

Народ окрепнет для свободы,
Созреют медленные всходы,
Дождется новых он начал;
Века считая скорбным счетом,
Своею кровью он и потом
Недаром почву утучнял…»

Умолк он, взрыв смиряя тщетный;
А тот улыбкой чуть заметной
На страстную ответил речь;
Потом, взглянув на графа остро:
«Нельзя,- сказал он,- Калиостро
Словами громкими увлечь.

Своей не терпишь ты неволи,
Свои ты вспоминаешь боли,
И против жизненного зла
Идешь с неотразимым жаром;
В себя ты веришь, и недаром,
Граф Мирабо, в свои дела.

Ты знаешь, что в тебе есть сила,
Как путеводное светило
Встать средь гражданских непогод;
Что, в увлеченьи вечно юном,
Своим любимцем и трибуном
Провозгласит тебя народ.

Да, и пойдет он за тобою,
И кости он твои с мольбою
Внесет, быть может, в Пантеон;
И, новым опьянев успехом,
С проклятьем, может быть, и смехом
По ветру их размечет он.

Всегда, в его тревоге страстной,
Являлся, вслед за мыслью ясной,
Слепой и дикий произвол;
Всегда любовь его бесплодна,
Всегда он был, поочередно,
Иль лютый тигр, иль смирный вол.

Толпу я знаю не отныне:
Шел с Моисеем я в пустыне;
Покуда он, моля Творца,
Народу нес скрижаль закона,-
Народ кричал вкруг Аарона
И лил в безумии тельца.

Я видел грозного пророка,
Как он, разбив кумир порока,
Стал средь трепещущих людей
И повелел им, полон гнева,
Направо резать и налево
Отцов, и братий, и детей.

Я в цирке зрел забавы Рима;
Навстречу гибели шел мимо
Рабов покорных длинный строй,
Всемирной кланяясь державе,
И громкое звучало Ave! [1]
Перед несметною толпой.

Стоял жрецом я Аполлона
Вблизи у Кесарева трона;
Сливались клики в буйный хор;
Я тщетно ждал пощады знака, —
И умирающего Дака
Я взором встретил грустный взор.

Я был в далекой Галилеи;
Я видел, как сошлись евреи
Судить мессию своего;
В награду за слова спасенья
Я слышал вопли исступленья:
«Распни его! Распни его!»

Стоял величествен и нем он,
Когда бледнеющий игемон
Спросил у черни, оробев:
«Кого ж пущу вам по уставу?»
— «Пусти разбойника Варавву!» —
Взгремел толпы безумный рев.

Я видел праздники Нерона;
Одет в броню центуриона,
День памятный провел я с ним.
Ему вино лила Поппея,
Он пел стихи в хвалу Энея,-
И выл кругом зажженный Рим.

Смотрел я на беду народа:
Без сил искать себе исхода,
С тупым желанием конца, —
Ложась средь огненного града,
Людское умирало стадо
В глазах беспечного певца.

Прошли века над этим Римом;
Опять я прибыл пилигримом
К вратам, знакомым с давних пор;
На площади был шум великой:
Всходил, к веселью черни дикой,
Ее заступник на костер…

И горьких встреч я помню много!
Была и здесь моя дорога;
Я помню, как сбылось при мне
Убийство злое войнов храма, —
Весь этот суд греха и срама;
Я помню гимны их в огне.

Сто лет потом, стоял я снова
В Руане, у костра другого:
Позорно умереть на нем
Шла избавительница края;
И, бешено ее ругая,
Народ опять ревел кругом.

Она шла тихо, без боязни,
Не содрогаясь, к месту казни,
Среди проклятий без числа;
И раз, при взрыве злого гула,
На свой народ она взглянула,-
Главой поникла и прошла.

Я прожил ночь Варфоломея;
Чрез груды трупов, свирепея,
Неслась толпа передо мной
И, новому предлогу рада,
С рыканьем зверским, до упада
Безумной тешилась резней.

Узнал я вопли черни жадной;
В ее победе беспощадной
Я вновь увидел большинство;
При мне ватага угощала
Друг друга мясом адмирала
И сердце жарила его.

И в Англии провел я годы.
Во имя веры и свободы,
Я видел, как играл Кромвель
Всевластно массою слепою
И смелой ухватил рукою
Свою достигнутую цель.

Я видел этот спор кровавый,
И суд народа над державой;
Я видел плаху короля;
И где отец погиб напрасно,
Сидел я с сыном безопасно,
Развратный пир его деля.

И этот век стоит готовый
К перевороту бури новой,
И грозный плод его созрел,
И много здесь опор разбитых,
И тщетных жертв, и сил сердитых,
И темных пронесется дел.

И деву, может быть, иную,
Карая доблесть в ней святую,
Присудит к смерти грешный суд;
И, за свои сразившись веры,
Иные, может, темплиеры
Свой гимн на плахе запоют.

И вашим внукам расскажу я,
Что, восставая и враждуя,
Вы обрели в своей борьбе,
К чему вас привела свобода,
И как от этого народа
Пришлось отречься и тебе».

Он замолчал.- И вдоль востока
Лучи зари, блеснув широко,
Светлей всходили и светлей.
Взглянул, в опроверженье речи,
На солнца ясные предтечи
Надменно будущий плебей.

Объятый мыслью роковою,
Махнул он дерзко головою,-
И оба молча разошлись.
А в толках о своих затеях,
Гуляли в стриженых аллеях
Толпы напудренных маркиз.

1848

[1]. Ave! — Славься! (Лат.)- Ред.
ИС-6

* * *

Я не из тех, которых слово
Всегда смиренно, как их взор,
Чье снисхождение готово
Загладить каждый приговор.

Я не из тех, чья мысль не смеет
Облечься в искреннюю речь,
Чей разум всех привлечь умеет
И все сношения сберечь,

Которые так осторожно
Владеют фразою пустой
И, ведая, что всё в них ложно,
Всечасно смотрят за собой.

Конец 1840-х годов
ИС-5

> ЛАМПАДА ИЗ ПОМПЕИ

От грозных бурь, от бедствий края,
От беспощадности веков
Тебя, лампадочка простая,
Сберег твой пепельный покров.

Стоишь, клад скромный и заветный,
Красноречиво предо мной,-
Ты странный, двадцатисотлетный
Свидетель бренности земной!

Светил в Помпее луч твой бледный
С уютной полки, в тихий час,
И над язычницею бедной
Сиял, быть может, он не раз,

Когда одна, с улыбкой нежной,
С слезой сердечной полноты,
Она души своей мятежной
Ласкала тайные мечты.

И в изменившейся вселенной,
В перерожденьи всех начал,
Один лишь в силе неизменной
Закон бессмертный устоял.

И можешь ты, остаток хлипкий
Былых времен, теперь опять
Сиять над тою же улыбкой
И те же слезы озарять.

Февраль 1850
ИС-5

LATERNA MAGICA

Вступление

Марая лист, об осужденьи колком
Моих стихов порою мыслю я;
Чернь светская, с своим холодным толком,
Опасный нам и строгий судия.
Как римлянин, нельзя петь встречи с волком
Уж в наши дни, иль смерти воробья.

Прошли века, и поумнели все мы,
Серьезнее глядим на бытие;
Про грусть души, про светлые эдемы
Твердят тайком лишь дети да бабье.
Всё ведомо, все опошлели темы,
Что ни пиши — всё снимок и старье.

Вот и теперь сомнение одно мне
Пришло на ум: боюсь, в строфе моей
Найдут как раз вкус «Домика в Коломне»
Читатели, иль «Сказки для детей»;
Но в глубь души виденье залегло мне,
И много вдруг проснулося затей.

И помыслы, как резвый хор русалок,
То вновь мелькнут, то вновь уйдут на дно;
Несутся сны, их говор глух и жалок;
Мне докучать привык их рой давно.
Вот кровель ряд, ночлег грачей и галок,
Вот серый дом,- и я гляжу в окно.

И женщина видна там молодая
Сквозь сумерки ненастливого дня;
Бедняжечка сидит за чашкой чая,
Задумчиво головку наклоня,
И шепотом, и горестно вздыхая,
Мне говорит: «Пойми хоть ты меня!»

Изволь; вступлю я в новое знакомство,
Вступлю с тобой в душевное родство;
Любви ли жертва ты, иль вероломства,
Иль просто лишь мечтанья своего,-
Всё объясню: пишу не для потомства,
Не для толпы, а так, для никого.

Знать, суждено иным уж свыше это,
И писано им, видно, на роду,
Предать свои бесценнейшие лета
Ненужному и глупому труду;
Носить в душе безумный жар поэта
Себе самим и прочим на беду.

Сентябрь 1850

Laterna Magica — Волшебный фонарь (лат.).- Ред.
ИС-5

* * *

Воет ветр в степи огромной,
И валится снег.
Там идет дорогой темной
Бедный человек.

В сердце радостная вера
Средь кручины злой,
И нависли тяжко, серо
Тучи над землей.

<1850>
ИС-5

IMPROMPTU

Каких-нибудь стихов вы требуете, Ольга!
Увы! стихи теперь на всех наводят сон…
Ведь рифма, знаете, блестящая лишь фольга,
Куплет частехонько однообразный звон!

Но если в грязь лицом моя ударит слава
И стих не сладится сегодня, и в альбом
Не плавно к Вам войдет строфа моя как пава,
То буду, признаюсь, виновна я кругом!

22 января 1851

Impromptu — Экспромт (франц. ).- Ред.
ИС-5

ПОРТРЕТ

Сперва он думал, что и он поэт,
И драму написал «Марина Мнишек»,
И повести; но скоро понял свет
И бросил чувств и дум пустых излишек.
Был юноша он самых зрелых лет,
И, признавая власть своих страстишек,
Им уступал, хоть чувствовал всегда
Боль головы потом или желудка;
Но, человек исполненный рассудка,
Был, впрочем, он сын века хоть куда.

И то, что есть благого в старине,
Сочувствие в нем живо возбуждало;
С премудростью он излагал жене
Значение семейного начала,
Весь долг ее он сознавал вполне,
Но сам меж тем стеснялся браком мало.
Он вообще стесненья отвергал,
По-своему питая страсть к свободе,
Как Ришелье, который в том же роде
Бесспорно был великий либерал.

Приятель мой разумным шел путем,
Но странным, идиллическим причудам
Подвластен был порою: много в нем
Способностей хранилося под спудом
И много сил,- как и в краю родном?
Они могли быть вызваны лишь чудом.
А чуда нет.- Так жил он с давних пор,
Занятия в виду имея те же,
Не сетуя, задумываясь реже,
И убедясь, что все мечтанья — вздор.

Не он один: их много есть, увы!
С напрасными господними дарами;
Шатаяся по обществам Москвы,
Так жизнь терять они стыдятся сами;
С одним из них подчас сойдетесь вы,
И вступит в речь серьезную он с вами,
Намерений вам выскажет он тьму,
Их совершить и удалось ему бы,-
Но, выпустив сигарки дым сквозь зубы,
Прибавит он вполголоса: «К чему?..»

Март 1851

Примечания
Стихотворение воплощает образ супруга Каролины Павловой — писателя Н. Ф. Павлова.
ИС-5

* * *

К могиле той заветной
Не приходи уныло,
В которой смолкнет сила
Всей жизненной грозы.

Отвергну плач я тщетный,
Цветы твои и пени;
К чему бесплотной тени
Две розы, две слезы?..

Март 1851
ИС-5

СЕРЕНАДА

Ты все, что сердцу мило,
С чем я сжился умом:
Ты мне любовь и сила, —
Спи безмятежным сном!

Ты мне любовь и сила,
И свет в пути моем;
Все, что мне жизнь сулила, —
Спи безмятежным сном.

Все, что мне жизнь сулила
Напрасно с каждым днем;
Весь бред младого пыла, —
Спи безмятежным сном.

Весь бред младого пыла
О счастии земном
Судьба осуществила, —
Спи безмятежным сном.

Судьба осуществила
Все в образе одном,
Одно горит светило,-
Спи безмятежным сном!

Одно горит светило
Мне радостным лучом,
Как буря б ни грозила, —
Спи безмятежным сном!

Как буря б ни грозила,
Хотя б сквозь вихрь и гром
Неслось мое ветрило, —
Спи безмятежным сном!

Октябрь 1851
ИС-5

* * *

Младых надежд и убеждений
Как много я пережила!
Как много радостных видений
Развеял ветр, покрыла мгла!
И сила дум, и буйность рвений
В груди моей еще цела.

Ты, с ясным взглядом херувима,
Дочь неба, сердца не тревожь!
Как тень несется радость мимо,
И лжет надежда. Отчего ж
Так эта тень необходима?
И так всесильна эта ложь?

Увы! справляюсь я с собою;
Живу с другими наравне;
Но жизней чудною, иною
Нельзя не бредить мне во сне.
Куда деваться мне с душою!
Куда деваться с сердцем мне!..

Декабрь 1852
ИС-5

* * *

Молчала дума роковая,
И полужизнию жила я,
Не помня тайных сил своих;
И пробудили два-три слова
В груди порыв бывалый снова
И на устах бывалый стих.

На вызов встрепенулось чутко
Всё, что смирила власть рассудка;
И борется душа опять
С своими бреднями пустыми;
И долго мне не сладить с ними,
И долго по ночам не спать.

Декабрь 1852
ИС-5

* * *

Не раз в душе познавши смело
Разврата темные дела,
Святое чувство уцелело
Одно, средь лютости и зла;

Как столб разрушенного храма,
Где пронеслося буйство битв,
Стоит один, глася средь срама
О месте веры и молитв!

1852, Москва
ИС-5

* * *

Мы странно сошлись. Средь салонного круга,
В пустом разговоре его,
Мы словно украдкой, не зная друг друга,
Свое угадали родство.

И сходство души не по чувства порыву,
Слетевшему с уст наобум,
Проведали мы, но по мысли отзыву
И проблеску внутренних дум.

Занявшись усердно общественным вздором,
Шутливое молвя словцо,
Мы вдруг любопытным, внимательным взором
Взглянули друг другу в лицо.

И каждый из нас, болтовнею и шуткой
Удачно мороча их всех,
Подслушал в другом свой заносчивый, жуткой,
Ребенка спартанского смех1.

И, свидясь, в душе мы чужой отголоска
Своей не старались найти,
Весь вечер вдвоем говорили мы жестко,
Держа свою грусть взаперти.

Не зная, придется ль увидеться снова,
Нечаянно встретясь вчера,
С правдивостью странной, жестоко, сурово
Мы распрю вели до утра,

Привычные все оскорбляя понятья,
Как враг беспощадный с врагом,-
И молча друг другу, и крепко, как братья,
Пожали мы руку потом.

Январь 1854

Примечания
Это стихотворение передает сложность отношений поэтессы с Б. И. Утиным.
[1]. Ребенка спартанского смех… — упоминание древнегреческой
легенды о спартанском мальчике, который спрятал под одеждой
лисенка и не захотел признаться в этом, хотя зверек грыз его тело.
Олицетворение стойкости.
ИС-5

* * *

Salut, salut, consolatrice!
Ouvre tes bras, je viens chanter.
Musset
[1]

Ты, уцелевший в сердце нищем,
Привет тебе, мой грустный стих!
Мой светлый луч над пепелищем
Блаженств и радостей моих!
Одно, чего и святотатство
Коснуться в храме не могло:
Моя напасть! мое богатство!
Мое святое ремесло!

Проснись же, смолкнувшее слово!
Раздайся с уст моих опять;
Сойди к избраннице ты снова,
О роковая благодать!
Уйми безумное роптанье
И обреки все сердце вновь
На безграничное страданье
На бесконечную любовь!

Февраль 1854, Дерпт

Примечания
[1]. Привет, привет, утешительница! Открой объятия, я
запою. Мюссе (франц.).- Ред.
Мюссе Альфред (1810-1857) — известный французский поэт.
В эпиграфе использована строка из его стихотворения
"Ночь в августе".
ИС-5

* * *

Меняясь долгими речами,
Когда сидим в вечерний час
Одни и тихие мы с вами,-
В раздумье, грустными глазами
Смотрю порою я на вас.

И я, смотря, вздохнуть готова,
И хочется тебе сказать:
Зачем с чела ты молодого
Стереть стараешься былого
Несокрушимую печать?

Зачем ты блеск невольный взора
Скрыть от меня как будто рад?
И как от тайного укора
Вдруг замолчишь средь разговора
И засмеешься невпопад?

Ту мысль, разгаданную мною,
Ту мысль, чей ропот не утих,
Дай мыслью встретить мне родною
И милосердия сестрою
Дай мне коснуться ран твоих!

30 марта 1854, Дерпт
ИС-5

* * *

Зачем судьбы причуда
Нас двух вела сюда,
И врозь ведет отсюда
Нас вновь бог весть куда?

Зачем, скажи, ужели
Затем лишь, чтоб могло
Земных скорбей без цели
Умножиться число?

Чтобы солгал, сияя,
Маяк и этот мне?
Чтоб жизни шутка злая
Свершилася вполне?

Чтоб всё, что уцелело,
Что с горечью потерь
Еще боролось смело,
Разбилося теперь?

Иль чтоб свершилось чудо?
Иль чтоб взошла звезда?..
Зачем судьбы причуда
Нас двух вела сюда?!

Апрель 1854
ИС-5

* * *

Когда один, среди степи Сирийской,
Пал пилигрим на тягостном пути,-
Есть, может, там приют оазы близкой,
Но до нее ему уж не дойти.

Есть, может, там в спасенье пилигрима
Прохлада пальм и ток струи живой;
Но на песке лежит он недвижимо…
Он долго шел дорогой роковой!

Он бодро шел и, в бедственной пустыне
Не раз упав, не раз вставал опять
С молитвою, с надеждою; но ныне
Пора пришла,- ему нет силы встать.

Вокруг него блестит песок безбрежный,
В его мехах иссяк воды запас;
В немую даль пустыни, с небом смежной,
Он, гибнувший, глядит в последний раз.

И солнца луч, пылающий с заката,
Жжет желтый прах; и степь молчит; но вот —
Там что-то есть, там тень ложится чья-то
И близится,- и человек идет —

И к падшему подходит с грустным взглядом —
Свело их двух страдания родство,-
Как с другом друг садится с ним он рядом
И в кубок свой льет воду для него;

И подает; но может лишь немного
Напитка он спасительного дать:
Он путник сам: длинна его дорога,
А дома ждет сестра его и мать.

Он встал; и тот, его схвативши руку,
В предсмертный час прохожему тогда
Всю тяжкую высказывает муку,
Все горести бесплодного труда:

Всё, что постиг и вынес он душою,
Что гордо он скрывал в своей груди,
Всё, что в пути оставил за собою,
Всё, что он ждал, безумец, впереди.

И как всегда он верил в час спасенья,
Средь лютых бед, в безжалостном краю,
И все свои напрасные боренья,
И всю любовь напрасную свою.

Жму руку так тебе я в час прощальный,
Так говорю сегодня я с тобой.
Нашел меня в пустыне ты печальной
Сраженную последнею борьбой.

И подошел, с заботливостью брата,
Ты к страждущей и дал ей всё, что мог;
В чужой глуши мы породнились свято, —
Разлуки нам теперь приходит срок.

Вставай же, друг, и в путь пускайся снова;
К тебе дойдет, в безмолвьи пустоты,
Быть может, звук слабеющего зова;
Но ты иди, и не смущайся ты.

Тебе есть труд, тебе есть дела много;
Не каждому возможно помогать;
Иди вперед; длинна твоя дорога,
И дома ждет сестра тебя и мать.

Будь тверд твой дух, честна твоя работа,
Свершай свой долг, и — бог тебя крепи!
И не тревожь тебя та мысль, что кто-то
Остался там покинутый в степи.

4 апреля 1854, Дерпт
ИС-5

РАЗГОВОР В КРЕМЛЕ

Посвящаю моему сыну

В обширном поле град обширный
Блестел, увенчанный Кремлем,
Молящийся молитвой мирной
Перед Успенья светлым днем.
Над белокаменным простором
Сверкало золото крестов,
И медленным, созвучным хором
Гудели сорок сороков.

Входил, крестясь, в собор Успенский
И знаменитых предков сын,
И бедный плотник деревенский,
И миллионщик-мещанин;
Шли рядом, с миром и любовью,
Они в дом Божий, в дом родной,
Внимать святому славословью
Единоверною семьей.

Меж тем как гимн взносился кроткой
И как сияли алтари,-
Вблизи дворца, перед решеткой,
Стояли человека три:
Лицом не сходны, ни душою,
И дети не одной земли,
Они, сошедшись, меж собою
Беседу долгую вели.

Один, с надменностию явной,
Стоял, неловок и суров,
Заморский гость из стародавной
Столицы лордов и купцов,
Наследник той саксонской крови,
Которой силам нет утрат,-
И на смешение сословий
Глядел, дивясь, аристократ.

Второй, в сраженьях поседелый,
Был спутник тех, которых вел
Чрез все межи и все пределы
Наполеоновский орел;
И этот в золоте заката
Блестящий города объем —
В осенню ночь пред ним когда-то
Стоял в сиянии другом.

Невольно третий на соборы,
На круг чертогов вековых
Бросал порой живые взоры,
И сказывалось речью их,
Что был не чужд в Кремле он этом,
Не путник в этом он краю,
Что русский с радостным приветом
Смотрел на родину свою.

"Да,- говорил в своей гордыне
Угрюмый лорд,- ваш край велик,
Окрепла ваша власть, и ныне
Известен в мире русский штык.
Да, ваша рать врагов смирила,
И по морям ваш ходит флот,
Но где опоры вашей сила,
Где ваш незыблемый оплот?

Учениками не всегда ли
Вы были Западной земли?
Вы многое у нас узнали
И многое переняли.
Но в продолжение столетий
В чем изменился ваш народ?
Скажите, поколенья эти
Сумели ль двинуться вперед?"

— "Так,- молвил русский, — обучала
Чужбина нас; подарено
Землею вашей нам не мало;
Но не далося нам одно,
Одна здесь Запада наука
Не принялась,- наш край таков:
Осталось свято сердцу внука,
Что было свято для отцов.

Блаженства познает мирские
Недаром, может быть, страна,
Недаром Рим и Ниневия
Все взяли роскоши сполна!
Свой блеск высокою ценою
Надменный Запад ваш купил,
И, ослепленный суетою,
Он ищет тайны наших сил…

Вы станьте здесь, когда повсюду
Толпа, стекаясь без конца,
Как к празднику, в сплошную груду
Слилась у Красного крыльца,
Не изменяясь в род из рода,
Любя и веруя, как встарь, —
И средь гремящих волн народа
В Кремле проходит русский царь!

Вы станьте здесь, среди России,
Когда в торжественной ночи
Звучат священные литии,
Блестят несметные лучи;
Когда, облита морем света,
Молитвой теплою полна,-
Мгновением вся площадь эта
В Господний храм обращена;

Когда для вести благодатной
Отверзлись царские врата,
И радостно вельможа знатный
Целует нищего в уста,
И снова возносясь, и снова,
Везде, от долу до небес,
Гремит одно святое слово,
Один возглас: «Христос воскрес!»"

Речь русского нетерпеливо
Француз прервал: "Быть может, да;
Но силой вашего порыва
Что свершено? Прошли года,
Года идут; где ваше дело?
Где подвиг ваш, когда кругом
Европа целая кипела
Наукой, славой и трудом?

Где вы скитались в годы оны,
Когда страшил соседов галл,
И Хлодвиг Рима легионы
При Суассоне поражал?
Кто ведал про народ ваш дикий?
Какой здесь след есть той поры,
Как цвел наш край и Карл Великий
Гаруна принимал дары? [1]

Где были вы в дни чести бранной,
Когда стремительной молвы
Пронесся в мире гул нежданный
С конца в конец? Где были вы,
Когда, поднявшись ратным станом,
Европа ухватила крест
И прогремел над мусульманом
Ее восторженный протест?

Когда вас видели? Тогда ли,
Как средь песков Сирийских стран
Свои мы ставки укрепляли
Костями падших христиан?
Тогда ль, когда решали снова
Своею кровью мы вопрос
И стражей воинства Христова
Стал над пучиною Родос? [2]

Тогда ль, когда и пред могилой
Еще не смея отдохнуть,
Святой король с последней силой
Предпринял смертоносный путь,
Когда в глуши чужого края,
Исполнен помыслом одним,
Поборник умер, восклицая:
"Ерусалим! Ерусалим!" [3]

Какая здесь свершалась драма?
Где было ваше первенство,
Когда моря принудил Гама
Дорогу дать ладье его?
Когда, отдвинув мира грани,
Свой материк искал Колумб
И средь угроз и поруганий
Стоял, глаза вперив на румб?

Когда в день скорбный озарило
Лучом небесным с высоты
"Преображенье" Рафаила
Его отжившие черты? [4]
Когда везде встречались взгляду
Дела, колеблющие мир?
Когда Медина вел армаду [5]
И "Гамлета" писал Шекспир?

Когда наш блеск, дивя чужбину,
Проник до этого Кремля; [6]
Когда Мольер читал Расину
Свой труд в чертогах короля;
Когда в величии и славе
Вознесся пышный наш Версаль,-
Чем были вы хвалиться вправе?
Что вы в свою внесли скрижаль?"

Пришельца гордой укоризне
В раздумьи русский отвечал:
"Да, не дан был моей отчизне
Блеск ваших западных начал:
Крутой Россия шла дорогой,
Носила горестный венец,
И семьсот лет с любовью строгой
Ее воспитывал Творец!

Пока у вас смирял со славой
Пепина сын [7] войны разгар, —
Наш край дорогой был кровавой
Варягов, готфов и болгар.
Теснимы грабежом и бранью,
Тогда встречали кривичи
Вотще своей убогой данью
Хазаров лютые мечи.

Был срок, когда нахлынул рьяно
На вас, арабов, грозный вал,
И папа дружбу мусульмана
Подобострастно покупал:[8]
От алтаря Святой Софии
В те приносила времена
Молитву первую России
Богоугодная жена.

Когда крестового похода
На Западе раздался клик, —
В пределах русского народа
Был натиск лют и гнет велик:
Страну губили печенеги,
Свирепых половцев орды,
И венгров буйные набеги,
И смуты княжеской вражды.

В те дни пошел к святому граду
Какой-то инок Даниил
За край родной зажечь лампаду
И помолиться Богу сил;[9]
И горячо монах безвестный
Молился, знать, за Русь свою,
Зане помог ей царь небесный
В тяжелом устоять бою.

Когда делили ваши рати
Труды святого короля,
Была восстать в спасенье братий
Не в силах Русская земля:
Тогда у нас пылали селы
И рушилися города,
И вдоль пути, где шли монголы,
Лежала тел людских гряда.

С твердыни сбиты, киевляне
Тогда, столпясь в Господний храм,
Обрекшись гибели заране,
Сраженье продолжали там
И билися во имя Бога,
И был лишь битве их конец,
Когда, изрублен, у порога,
Крестясь, последний лег боец.

Но их молитв предсмертных слово
Взнеслось к зиждителю небес:
Послал на поле Куликово
Нам помощь он своих чудес:[10]
Врагов несметных рушил силу,
И всемогущею рукой
Отверзший Лазаря могилу
Разбил ярем наш вековой.

Да, вас судьба дарила щедро!
Досель не тщетный звук для вас
Баярд, и Сид, и Сааведра,[11]
И Барбаросса, и Дуглас.
Сердца народа согревая,
В них здесь глубоко вмещено
Одно лишь имя: Русь святая!
И не забудется оно.

Припоминая дни печали,
Татар и печенегов бич,
Мы сами ведаем едва ли,
Кто был Евпатий и Претич.[12]
Мы говорили в дни Батыя,
Как на полях Бородина:
Да возвеличится Россия,
И гибнут наши имена!

Да, можете сказать вы гордо,
Что спросит путник не один
Дорогу к улице Стратфорда,
Где жил перчаточника сын,[13]
Что, на Ромео иль Макбета
Смотря с толпой вельмож своих,
Надменная Елисавета
Шекспира повторяла стих.

Нас волновала в ту годину
Не прелесть вымыслов его;
Иную зрели мы картину,
Иное речи торжество:
Пока, блестящая багряно,
В пожаре рушилась Москва, —
Смиряли Грозного Ивана
Монаха смелые слова. [14]

Была пора, когда ждал снова
Беды и гибели народ,
Пора Прокофья Ляпунова,
Другой двенадцатый наш год:
И сил у нас нашлося много
Порою той, был час велик,
Когда, призвав на помощь Бога,
Спасал Россию гуртовщик;[15]

Когда, распадшею громадой,
Без средств, без рати, без царя,[16]
Страна держалася оградой
Единого монастыря,
И, с властию тягаясь злою,
Здесь сокрушали края плен
Пожарский — доблестной борьбою,
Святою смертью — Ермоген.

И здесь же, овладев полсветом,
Ваш смелый временщик побед
Стоял, смутясь, на месте этом
Тому назад лишь двадцать лет;[17]
Здесь понял грозный воевода,
Что ни насилье, ни картечь
Не сладят с жизнию народа,
Что духа не сражает меч!

Во времена веселий шумных
Версальских золотых палат
Был полон Кремль стенаньем чумных,
Ревел в нем бунт и бил набат.[18]
Но, нашу Русь не покидая,
В те дни Всевышнего покров
Спасал дитя для славы края
И от чумы, и от стрельцов.

И юный царь дивил на троне
Не блеском ваши все дворы:
Покуда в вашем Вавилоне
Шли богомерзкие пиры, -[19]
Неутомимо и упрямо
Работал он за свой народ
И в бедной мастерской Сардама
Сколачивал свой первый бот.

И в ваши пронеслись владенья
Удары молотка его,
И будут помнить поколенья,
Царя-гиганта мастерство.
Уж восстают молвы глухие
Кичливых западных держав,
Уж ненавистна им Россия,
И близок, может, час расправ!

Для прежних подданных татарских
Настанет день, придет пора,
Когда из уст услышим царских
Мы зов пустынника Петра!
Поднимет веры он в опору
Святою силою народ,
И мы к Софийскому собору
Свершим крестовый свой поход.

Вы тоже встанете, — не с нами:
Христовых воинов сыны
Пойдут на нас под бунчуками
В рядах защитников Луны;
И предков славу и смиренье
Переживет потомков грех:
Постыдно будет им паденье,
Постыдней ратный их успех!

И мы, теснимые жестоко
Напором злым со всех сторон,
Одни без лжи и без упрека,
Среди завистливых племен,
На Бога правды уповая,
Под сению его щита,
Пойдем на бой, как в дни Мамая,
Одни с хоругвию креста!.."

Он смолк. Сиял весь град стоглавый
С Кремлем торжественным своим,
Как озарен небесной славой,
В лучах вечерних перед ним.
Взглянул он вдохновенным взором
На прежнее сельцо Москов,[20]
И залилися медным хором
Кругом все сорок сороков.

10 апреля 1854, Дерпт

Примечания
[1]. Знаменитое посольство арабского халифа Гаруна-аль-Рашида,
который отправил к Карлу Великому, между прочими богатыми дарами,
слона и пленисферу, или часы с боем, первые в Европе.
[2]. Крестовые рыцари св. Иоанна Иерусалимского, теснимые в Сирии
мусульманами, овладели островом Родосом и воздвигли на нем твердыню,
которая более двух столетий (1310-1530) отражала удары египтян и турок.
[3]. Св. Людовик, король французский, уже опасно больной, взял
снова крест (1270) и поплыл в Африку сражаться против мусульман
(последний крестовый поход). Он умер под стенами Туниса. Последние
слова его были: "Иерусалим! Иерусалим!"
[4]. Известно, что гроб Рафаэля выставлен был в его мастерской под
великолепною, не совсем еще оконченною им картиною "Преображения
Господня" (1538). Он умер в страстную пятницу.
[5]. Так названная "непобедимая армада" короля испанского — флот,
состоявший из 150 судов, которые вел против Англии герцог Медина
Сидониа (1588).
[6]. Известно покровительство, которое царь Алексей Михайлович
оказывал иностранцам, и желание его воспользоваться плодами науки
и просвещения Запада.
[7]. Пепина сын — Карл Великий.
[8]. Разорвав, в конце IX века, связь с восточною церковию, папы
впали в глубочайшее унижение: разврат и бессилие римского двора в
эту пору мало чем уступали времени Борджиев. Престолом св. Петра
располагали много лет две бесстыдные женщины, мать и дочь, Теодора
и Мароция, а в то же время африканские арабы, утвердившись в Сицилии,
беспрестанно нападали на Италию, не раз подходили к самому Риму и
заставляли пап откупаться от них дорогою ценою. Только вмешательство
немецкого короля Оттона Великого положило конец этой позорной эпохе (964).
[9]. Во время 2-го крестового похода пришел во св. землю паломник
Даниил и испросил у иерусалимского короля Балдуина позволение поставить
на гробе Господнем в светлое Христово воскресенье (1115) кандило за
всю землю Русскую (припомним, что это было у нас гибельное время
княжеских распрь и половецких набегов). О Данииле см. прекрасный
рассказ г. Шевырева в его лекциях об истории русской словесности.
[10]. На Мамаевом побоище татаре начинали уже брать верх, как пред
войском христианским явились св. мученики Борис и Глеб на белых конях,
и, одушевленные этим видением, воины Димитрия сломили силу татарскую.
[11]. Сааведра — Сервантес.
[12]. Воевода Претич и киевский отрок, которого имя не записано Нестором,
спасли Киев с Ольгою и Владимиром-младенцем от печенегов в то время, как
Святослав воевал в Болгарии (968). Евпатий, герой рязанский, бросившийся
один на рать Батыя, воспет Языковым.
[13]. Перчаточника сын — Шекспир.
[14]. Известен ужасный пожар Москвы в 1547 г., когда к молодому Иоанну IV,
удалившемуся на Воробьевы горы, явился Сильвестр и силою речи своей произвел
на сердце царя то впечатление, которому Россия была обязана многими летами
благоденствия.
[15]. Гуртовщик — Кузьма Минин Сухорукий, нижегородский мещанин, торговавший
рогатым скотом.
[16]. Время междуцарствия.
[17]. Автор предполагает, что разговор происходил в 1832 г.
[18]. Стрелецкие бунты во время детства Петра Великого, не раз угрожавшие
ему смертию, от которой он сохранен был видимым заступлением промысла.
[19]. Богомерзкие пиры — Так называемые ужины регентства (les soupers de
la Regence).
[20]. сельцо Москов — Под этим именем является Москва в древнейшем известии,
1147 года: "И прислав Гюрги (Юрий Долгорукий) и рече: Приди ко мне, брате,
в Москов" (Ипатиевская летопись).

ИС-6

* * *

О былом, о погибшем, о старом
Мысль немая душе тяжела;
Много в жизни я встретила зла,
Много чувств я истратила даром,
Много жертв невпопад принесла.

Шла я вновь после каждой ошибки,
Забывая жестокий урок,
Безоружно в житейские ошибки:
Веры в слезы, слова и улыбки
Вырвать ум мой из сердца не мог.

И душою, судьбе непокорной,
Средь невзгод, одолевших меня,
Убежденье в успех сохраня,
Как игрок ожидала упорный
День за днем я счастливого дня.

Смело клад я бросала за кладом,-
И стою, проигравшися в пух;
И счастливцы, сидящие рядом,
Смотрят жадным, язвительным взглядом —
Изменяет ли твердый мне дух?

1854
ИС-2

ДВЕ КОМЕТЫ

Текут в согласии и мире,
Сияя радостным лучом,
Семейства звездные в эфире
Своим указанным путем.

Но две проносятся кометы
Тем стройным хорам не в пример;
Они их солнцем не согреты,-
Не сестры безмятежных сфер.

И в небе встретились уныло,
Среди скитанья своего,
Две безотрадные светила
И поняли свое родство.

И, может, с севера и с юга
Ведет их тайная любовь
В пространстве вновь искать друг друга,
Приветствовать друг друга вновь.

И, в розное они теченье
Опять влекомые судьбой,
Сойдутся ближе на мгновенье,
Чем все миры между собой.

Апрель 1855
ИС-8

* * *

Прошло сполна все то, что было,
Рассудок чувство покорил,
И одолела воли сила
Последний взрыв сердечных сил.

И как сегодня всё далёко,
Что совершалося вчера:
Стремленье дум, борьба без прока,
Души бедовая игра!

Как долго грудь роптала вздорно,
Кичливых прихотей полна;
И как все тихо, и просторно,
И безответно в ней до дна.

Я вспоминаю лишь порою
Про лучший сон мой, как про зло,
И мыслю с тяжкою тоскою
О том, что было, что прошло.

1855
ИС-2

ПАМЯТИ Е. М.[ИЛЬКЕЕВА]

Et-si intriissent — vile damnum.[1]

Глядит эта тень, поднимаясь вдали,
Глазами в глаза мне уныло.
Призвали его из родной мы земли,
Но долго заняться мы им не могли,
Нам некогда было.

Взносились из сердца его полноты
Напевы, как дым из кадила;
Мы песни хвалили; но с юной мечты
Снять узы недуга и гнет нищеты
Нам некогда было.

Нельзя для чужих забывать же потреб
Все то, что нам нужно и мило;
Он дик был и странен, был горд и нелеп;
Узнать — он насущный имеет ли хлеб,
Нам некогда было.

Вели мы беседу, о том говоря,
Что чувств христианских светило
Восходит, что блещет святая заря;
Возиться с нуждой и тоской дикаря
Нам некогда было.

Стоял той порой он в своем чердаке, —
Души разбивалася сила, —
Стоял он, безумный, с веревкой в руке…
В тот вечер спросить о больном бедняке
Нам некогда было.

Стон тяжкий пронесся во мраке ночном.
Есть грешная где-то могила,
Вдали от кладбища,- на месте каком,
Не знаю доселе; проведать о том
Нам некогда было.

1855, Петербург

[1]. Et-si intriissent — vile damnum — Пусть вы погибли — потеря невелика (лат.).
ИС-1

* * *

За тяжкий час, когда я дорогою
Плачусь ценой,
И, пользуясь минутною виною,
Когда стоишь холодным судиею
Ты предо мной,-

Нельзя забыть, как много в нас родного
Сошлось сперва;
Радушного нельзя не помнить слова
Мне твоего, когда звучат сурово
Твои слова.

Пускай ты прав, пускай я виновата,
Но ты поймешь,
Что в нас все то, что истинно и свято,
Не может вдруг исчезнуть без возврата,
Как бред и ложь.

Я в силах ждать, хотя бы дней и много
Мне ждать пришлось,
Хотя б была наказана и строго
Невольная, безумная тревога
Сердечных гроз.

Я в силах ждать, хоть грудь полна недуга
И злой мечты;
В душе моей есть боль, но нет испуга:
Когда-нибудь мне снова руку друга
Протянешь ты!

<1855 или 1856>
ИС-7

НЕ ПОРА

Нет! в этой жизненной пустыне
Хоть пала духом я опять, —
Нет! не пора еще и ныне
Притихнуть мыслью и молчать.
Еще блестят передо мною
Светила правды и добра;
Еще не стыну я душою;
Труда покинуть не пора.

Еще во мне любви довольно,
Чтобы встречать земное зло,
Чтоб все снести, что сердцу больно,
И все забыть, что тяжело.
Пускай солжет мне «завтра» снова,
Как лгало «нынче» и «вчера»:
Страдать и завтра я готова;
Жить бестревожно не пора.

Нет, не пора! Хоть тяжко бремя,
И степь глуха, и труден путь,
И хочется прилечь на время,
Угомониться и заснуть.
Нет! Как бы туча ни гремела,
Как ни томила бы жара,
Еще есть долг, еще есть дело —
Остановиться не пора.

Июнь 1858
Москва

ИС-4

А. Д. Б[АРАТЫНСК]ОЙ

Писали под мою диктовку
Вы, на столе облокотись,
Склонив чудесную головку,
Потупив луч блестящих глаз.

Бросала на ваш профиль южный
Свой отблеск тихая мечта,
И песнь души моей недужной
Шептали милые уста.

И данную мне небесами
Я гордо сознавала власть,
И поняла, любуясь вами,
Что я не вправе духом пасть,

Что не жалка судьба поэта,
Чье вдохновение могло
Так дивно тронуть сердце это
И это озарить чело!..

Сентябрь 1858, Петербург
ИС-1

* * *

Умолк шум улиц — поздно;
Чернеет неба свод,
И тучи идут грозно,
Как витязи в поход.

На темные их рати
Смотрю я из окна,-
И вспомнились некстати
Другие времена,

Те дни — их было мало,-
Тот мимолетный срок,
Когда я ожидала —
И слышался звонок!

Та повесть без развязки!
Ужель и ныне мне
Всей этой старой сказки
Забыть нельзя вполне?

Я стихла, я довольна,
Безумие прошло,-
Но все мне что-то больно
И что-то тяжело.

1858
ИС-2

НА ОСВОБОЖДЕНИЕ КРЕСТЬЯН

Они, стараясь, цепь сковали
Длиной во весь объем земли,
Прочнее камня, крепче стали,
И ею братьев обвели.

Порабощенных гордым взором
Они встречали без стыда,
Вопль о спасеньи звали вздором
И говорили: «Никогда!»

Но слышало страдальцев племя,
В глубоком мраке бед и зол,
Другую речь: «Настанет время!»
И это Божий был глагол.
__________

Когда в честь праздника большого
Шла в Риме лютая резня,
И в цирке кровь текла всё снова,
И притихал, на склоне [дня],
С утра не смолкнувший ни часа
И рев зверей, и гул молвы,
И, досыта людского мяса
Наевшися, ложились львы,-
Народу новою забавой
Являлось жалкое лицо:
Невольника в тот цирк кровавый
Бросали, дав ему яйцо.
Он шел; и если, беззащитный,
Пройдя через арену всю,
Он на алтарь сложить гранитный
Мог ношу бренную свою,-
Он был помилован толпою:
Она любила этот фарс.
Он шел; с рыканием порою
Приподнимался лев иль барс.
Как велика была арена!
Как далеко до алтаря!
Росла опасность, длилась сцена,
И тешилась толпа, смотря.
Он проронить не смел и вздоха,
Не смел он шевельнуть рукой;
При лучших шутках скомороха
Не поднимался смех такой.
Везде был хохот без уёма,
Сливались клики черни всей;
Как полный перекатов грома
Стоял широкий Колисей.
__________

И этот грохот злого смеха
С тех пор послышался не раз;
И эта римская потеха
Возобновляется для нас.

В грозящем цирке утомленный
Какой-то раб идет, как встарь,
Идет, залог ему врученный
Сложить надеясь на алтарь.

И мы, как чернь блажная Рима,
В разгульной праздности своей,
Глядим, пройдет ли невредимо
Среди свирепых он зверей?

Над ним острят в толпе несметной,
Исполнен страха взор его:
Боится пасть он жертвой тщетной,
Труда не кончив своего.

До их обид ему нет дела,
Ему не нужен их почет,
Лишь бы дойти, лишь бы всё цело
Осталось то, что он несет.

Несет, гонимый, роковое,
Таинственное благо он,
Несет понятье он святое —
Свободу будущих времен.

1862
ИС-6


ИСТОЧНИКИ:

ИС-1: Каролина Павлова. Стихотворения.
Москва: Советская Россия, 1985.

ИС-2: Русские поэты. Антология в четырех томах.
Москва: Детская литература, 1968.

ИС-3: Поэты 1840-1850х годов.
Москва-Ленинград, «Советский Писатель», 1962.

ИС-4: «Здравствуй, племя младое…»: Антология поэзии пушкинской поры: Кн.
III . Сост., вступ. статья. о поэтах и примеч. Вл. Муравьева
М., «Советская Россия», 1988

ИС-5: Каролина Павлова. Полное собрание стихотворений.
Библиотека поэта. Большая серия.
Москва, Ленинград: Советский писатель, 1964.

ИС-6: Три века русской поэзии.
Составитель Николай Банников.
Москва: Просвещение, 1968.

ИС-7: Чудное мгновенье. Любовная лирика русских поэтов.
Москва: Художественная литература, 1988.

ИС-8: Песнь любви. Стихи. Лирика русских поэтов.
Москва, Изд-во ЦК ВЛКСМ «Молодая Гвардия»,
1967.


АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

  • 10 ноября 1840 («Среди забот и в людной той пустыне…»)

  • А. Д. Б[аратынск]ой («Писали под мою диктовку…»)

  • «В наш век томительного знанья…» (Три души)

  • «В обширном поле град обширный…» (Разговор в Кремле)

  • «В толпе взыскательно холодной…» (К ***)

  • «В часы раздумья и сомненья…» (И. С. Ак[сако]ву)

  • Везде и всегда («Где ни бродил с душой унылой…»)

  • «Воет ветр в степи огромной…»

  • «Где ни бродил с душой унылой…» (Везде и всегда)

  • «Глядит эта тень, поднимаясь вдали…» (Памяти Е. М.[илькеева])

  • Графине Р[остопчиной] («Как сердцу вашему внушили…»)

  • Да иль нет («За листком листок срывая…»)

  • «Да, возвратись в приют свой скудный…» (Е. М<илькееву>)

  • «Да, много было нас, младенческих подруг…»

  • Две кометы («Текут в согласии и мире…»)

  • «День тихих грез, день серый и печальный…» (Москва)

  • Дума («Когда в раздор с самим собою…»)

  • Дума («Не раз себя я вопрошаю строго…»)

  • Дума («Сходилась я и расходилась…»)

  • Думы («Я снова здесь, под сенью крова…»)

  • Е. А. Баратынскому («Случилося, что в край далекий…»)

  • Е. М<илькееву> («Да, возвратись в приют свой скудный…»)

  • «За листком листок срывая…» (Да иль нет)

  • «За тяжкий час, когда я дорогою…»

  • «Зачем судьбы причуда…»

  • «Зовет нас жизнь: идем, мужаясь, все мы…»

  • И. С. Ак[сако]ву («В часы раздумья и сомненья…»)

  • «К тебе теперь я думу обращаю…»

  • К *** («В толпе взыскательно холодной…»)

  • «К могиле той заветной…»

  • К. С. Ак[сако]ву («Себя как ни прославили…»)

  • «Как сердцу вашему внушили…» (Графине Р[остопчиной])

  • «Каких-нибудь стихов вы требуете, Ольга!..» (Impromptu)

  • «Когда в раздор с самим собою…» (Дума)

  • «Когда один, среди степи Сирийской…»

  • Лампада из Помпеи («От грозных бурь, от бедствий края…»)

  • «Марая лист, об осужденьи колком…» (Laterna Magica)

  • «Меняясь долгими речами…»

  • «Младых надежд и убеждений…»

  • «Молчала дума роковая…»

  • Москва («День тихих грез, день серый и печальный…»)

  • Мотылек («Чего твоя хочет причуда?..»)

  • «Мы современницы, графиня…»

  • «Мы странно сошлись. Средь салонного круга…»

  • Н. М. Языкову («Невероятный и нежданный…»)

  • Н. М. Языкову. Ответ на ответ («Приветствована вновь поэтом…»)

  • Н. М. Я[зыко]ву («Нет! не могла я дать ответа…»)

  • Н. М. Я[зыко]ву («Средь праздного людского шума…»)

  • На освобождение крестьян («Они, стараясь, цепь сковали…»)

  • Не пора («Нет! в этой жизненной пустыне…»)

  • «Не раз в душе познавши смело…»

  • «Не раз себя я вопрошаю строго…» (Дума)

  • «Небо блещет бирюзою…»

  • «Невероятный и нежданный…» (Н. М. Языкову)

  • «Нет! в этой жизненной пустыне…» (Не пора)

  • «Нет, не им твой дар священный!..»

  • «Нет! не могла я дать ответа…» (Н. М. Я[зыко]ву)

  • «Ночь летнюю сменяло утро…» (Разговор в Трианоне)

  • «О былом, о погибшем, о старом…»

  • «Он вселенной гость, ему всюду пир…» (Поэт)

  • «Они, стараясь, цепь сковали…» (На освобождение крестьян)

  • «Опять отзыв печальной сказки…» (Прочтя стихотворения молодой женщины)

  • «От грозных бурь, от бедствий края…» (Лампада из Помпеи)

  • Памяти Е. М.[илькеева] («Глядит эта тень, поднимаясь вдали…»)

  • «Писали под мою диктовку…» (А. Д. Б[аратынск]ой)

  • Портрет («Сперва он думал, что и он поэт…»)

  • Поэт («Он вселенной гость, ему всюду пир…»)

  • «Преподаватель христианский…»

  • «Приветствована вновь поэтом…» (Н. М. Языкову. Ответ на ответ)

  • Прочтя стихотворения молодой женщины («Опять отзыв печальной сказки…»)

  • «Прошло сполна все то, что было…»

  • Разговор в Кремле («В обширном поле град обширный…»)

  • Разговор в Трианоне («Ночь летнюю сменяло утро…»)

  • «Себя как ни прославили…» (К. С. Ак[сако]ву)

  • Серенада («Ты все, что сердцу мило…» )

  • «Случилося, что в край далекий…» (Е. А. Баратынскому)

  • «Снова над бездной, опять на просторе…»

  • «Сперва он думал, что и он поэт…» (Портрет)

  • «Среди забот и в людной той пустыне…» (10 ноября 1840)

  • «Средь праздного людского шума…» (Н. М. Я[зыко]ву)

  • Сфинкс («Эдипа сфинкс, увы! он пилигрима…»)

  • «Сходилась я и расходилась…» (Дума)

  • «Текут в согласии и мире…» (Две кометы)

  • Три души («В наш век томительного знанья…»)

  • «Ты все, что сердцу мило…» (Серенада)

  • «Ты, уцелевший в сердце нищем…»

  • «Умолк шум улиц — поздно…»

  • «Чего твоя хочет причуда?..» (Мотылек)

  • «Эдипа сфинкс, увы! он пилигрима…» (Сфинкс)

  • «Я не из тех, которых слово…»

  • «Я снова здесь, под сенью крова…» (Думы)

  • Impromptu («Каких-нибудь стихов вы требуете, Ольга!..»)

  • Laterna Magica («Марая лист, об осужденьи колком…»)