Стихотворения

Автор: Пальмин Лиодор Иванович

Скачать

* * *

Пусть рифмою отточенной своей

Мой стихъ блеснетъ какъ лезвеё кинжала,

Пусть между строкъ въ немъ, будто межъ вѣтвей,

Найдутъ змѣи отравленное жало…

Не встрѣтитъ онъ сочувственныхъ похвалъ…

Пусть ненависть одна ему награда…

Я для того и пѣснь мою ковалъ:

Моя душа проклятьямъ этимъ рада.

Проклятія… Они дороже мнѣ

Похвалъ толпы и всей дешевой славы:

Вѣдь, лаврами съ героемъ наравнѣ

Блестятъ шутовъ увѣнчанныя главы…

Не лестна мнѣ восторженность глупцовъ,

Я на нее смотрю небрежнымъ взоромъ…

Мнѣ злость враговъ милѣе всѣхъ вѣнцовъ,

Хвала же ихъ была бы мнѣ позоромъ…

Когда-жь мой другъ, единодумный братъ,

Прольеть слезу надъ пѣснею моею,—

О, я тогда вознагражденъ стократъ,

За ту слезу я жизни не жалѣю…

Л. Пальминъ.

«Русская мысль», No 3, 1888

Въ слободкѣ.

За заставой слободка домишекъ кривыхъ,

Съ цѣлымъ рядомъ дворовъ постоялыхъ.

Зеленѣетъ трава на лачугахъ гнилыхъ

Между досками крышъ полинялыхъ.

А вокругъ огороды и колья плетней;

Валъ съ оврагомъ, заросшимъ крапивой;

Подъ зеленой развѣсистой ивой

Протекаетъ по дну его мутный ручей.

Здѣсь недоброе мѣсто, по слухамъ,

И не разъ съ топоромъ иль обухомъ

Расправлялся здѣсь темною ночью злодѣй;

А въ крапивѣ, межъ тины и гнили,

Синій трупъ мертвеца находили….

За оврагомъ болото, лѣсокъ и поля;—

И повѣрье въ окрестности ходитъ,

Что нечистый сюда, въ часъ полночный, шаля,

Для погибели пьяныхъ заводитъ.

А слободка даетъ въ грязномъ лонѣ своемъ

Для бродягъ безпаспортныхъ пріюты;

Даже въ мѣстной полиціи знаютъ о томъ.

Впрочемъ, мѣры ея хоть и круты,

Но не въ силахъ известь подозрительныхъ лицъ,

На уловки смышленыхъ не мало,

Отъ радушнаго крова квартала,

Отъ казеннаго хлѣба темницъ.

II.

Вотъ кабакъ; главнымъ центромъ духовнымъ

Всей слободкѣ онъ служитъ и здѣсь,

Безъ заботъ о различьи сословномъ

Міръ окрестный стекается весь.

Тутъ приказный въ дырявой шинели,

И оборвышъ скрыпачъ-музыкантъ,

Двѣ-три пьяныя вѣчно мамзели,

Бѣглый, съ шрамомъ на лбу, арестантъ.

Тутъ и нищій въ отрепьяхъ — калѣка —

Не владѣетъ ногами полвѣка;

Но, когда заползаетъ въ кабакъ,

Съ нимъ во очію чудо творится —

Хватитъ чарку и вдругъ изцѣлится,

Съ громкой пѣснью пускаясь въ трепакъ….

И почетные гости порою,

Для знакомства со здѣшней страною,

Въ кабачецъ заѣзжаютъ на пиръ,

Не послы и не принцы, конечно….

Тѣхъ, съ вратами, отверзтыми вѣчно,

Ждетъ какой-нибудь модный трактиръ.

Въ залъ роскошный, шикарно-пространный….

Но маэстро по части карманной,—

Воръ изъ части далекой другой,

Въ этотъ край завлеченный судьбой,

Иногда удостоитъ визитомъ

Этоть вѣчно радушный пріюъ,

Гдѣ добычи немедленнымъ сбытомъ

Гостя съ честью великой почтутъ.

Полицейское зоркое око,

Какъ недремлющій аргуса взоръ,

Проникая повсюду глубоко,

Въ нѣдра самыхъ трущобистыхъ норъ,

Здѣсь стыдливыя вѣжды смыкаетъ;

А блюститель порядка и самъ,

Филантропіей полнъ къ бѣднякамъ,

Тутъ порой вечеркомъ засѣдаетъ.

III.

Свѣтлой струею, живымъ серебромъ,

Въ чарки вино разливается;

Тайная сила волшебная въ немъ,

Чудная сила скрывается.

Что это искрится, блещетъ на днѣ?

Это печали забвеніе

И на мгновеніе

Въ горькомъ винѣ

Горькихъ невзгодъ потопленіе.

Въ свѣтлыхъ струяхъ его скрытъ талисманъ

Съ бременемъ бѣдъ примирительный,

Чарка на разумъ наводитъ туманъ,

Только туманъ утѣшительный;

Юноша пламенный пьянъ безъ вина

Страстью, надеждами, грезами;

Если же сердце разбито до дна

Лютыми жизни морозами,

Въ чарахъ, навѣянныхъ добрымъ виномъ,

Молодость вновь пробуждается,

Эхомъ звучитъ о быломъ

И изъ-подъ пепла, бывалымъ огнемъ,

Снова на мигъ разгорается.

Дивная сила сокрыта въ винѣ;

Сила могучая эта:

Зрѣетъ на нивѣ въ златистомъ зернѣ

Въ знойномъ сіяніи лѣта.

Колосъ златистый изъ почвы родной, ‘

Смоченной влажной росою,

Чудную крѣпость сосетъ подъ землей;

Ночью-жъ незримой толпою

Духи стихійные, рѣзво шутя,

Подъ соловьиныя трели

Нѣжно баюкаютъ, будто дитя,

Крошку-зерно въ колыбели.’

Эту могучую силу земли,

Мощь животворную эту

Люди хитро изъ зерна извлекли

И распустили по свѣту.

Въ стеклянной бутыли,

Какъ въ нѣдрахъ темницы,

Въ полонъ заключили

Духовъ вереницы,

Зеленаго лѣса

Здѣсь чары — приманки,

Самъ лѣшій — повѣса

Закупоренъ въ склянкѣ.

И вотъ оттого-то,

Лишь выпьется чарка,

Прочь холодъ, забота,

Вновь на сердцѣ жарко.

Вдругъ тайная сила,

Вдругь сила живая

Все горе, что было,

Уноситъ, играя,

Зерномъ поглощённый

Лучъ солнышка яркій

Душѣ оживлённой

Вливается съ чаркой.

IV.

И вотъ бѣжитъ, журчитъ струёй,

Кастальскій русскій ключъ;

Онъ такъ силёнъ въ странѣ родной,

Вліяньемъ такъ могучъ.

И вотъ въ утробѣ кабака

Со всѣхъ сторонъ течетъ

Весь заработокъ бѣдняка,—

Трудовъ тяжелыхъ плодъ.

Забывъ голодную семью

И плачущихъ ребятъ,

Копѣйку кровную свою

Онъ здѣсь оставить радъ.

А если денегъ больше нѣтъ

И чистъ его карманъ,

Сюда несетъ онъ свой жилетъ,

Рубаху и кафтанъ.

И за одинъ глотокъ струи

Волшебнаго ключа

Пожитки скудные свои

Отдастъ онъ сгоряад.

Да, видно, жизнь, какъ есть она,

Не слишкомъ хороша,

И ждетъ отрады отъ вина

Въ томленіи душа.

На мигъ одинъ свѣтлѣетъ въ ней

Безжизненная тьма,

И ей безуміе милѣй

Обычнаго ума.

Испуская какой-то таинственный звонъ,

Ходитъ шкаликъ стекляный, гранёный;

Больше знаній хранитъ, больше видывалъ онъ,

Чѣмъ мудрецъ, иль профессоръ ученый.

Наполняясь и живо пустѣя до дна,

Часто въ губы цѣлуегь онъ горе.

Съ виду малъ онъ, но въ немъ побывало вина

Разливанное цѣлое море….

Въ этомъ морѣ свой разумъ иной потопилъ,

А другой убѣжденья и совѣсть….

Если бъ могъ, то какую бы намъ сообщилъ

Этотъ шкаликъ ужасную повѣсть—

Повѣсть темную тяжкихъ страданій людскихъ,

Душъ надломленныхъ; жизней разбитыхъ,

Сердца жгучихъ мученій и слезъ огневыхъ,

Драмъ, глубоко отѣ свѣта сокрытыхъ….

О преступникѣ много повѣдалѣ бы намъ

Онъ того, чего нѣтѣ въ протоколѣ….

Прикасаясь къ запекшимся жаднымъ умамъ,

Онъ и самъ въ жизни игрывалъ роли;

И на днѣ его часто иной находилъ

Нерѣшимой задачи рѣшенье

И запасъ почерпалъ неизвѣданныхъ силъ,

И грызущей тоски утоленье;

А въ душѣ, поглощенной упорной борьбой,

На вѣсахъ межъ боязнью и страстью,

Перевѣшивалъ часто онъ каплей одной,

Каплей, полной могучею властью.

Эта капля фабричнаго, ночью, въ мятель,

Простынею окутаетъ снѣжной

И уложитъ въ сугробъ, какъ ребенка въ постель,

Усыпивъ его съ ласкою нѣжной.

Чёкъ, да чёкъ! Ходитъ шкаликъ со звономъ кругомъ

И поить бѣдный людъ не устанетъ,

Кровь остывшую грѣетъ своимъ огонькомъ;

И разсудокъ волшебно туманитъ.

Завываетъ вьюга ночи,

Какъ медвѣдь реветъ впотьмахъ;

Льдистый иней колеть очи;

Нѣтъ ни искорки въ домахъ.

Надъ слободкой сонъ витаетъ,

Все затихнуло давно;

Лишь вдали во мглѣ сіяетъ

Въ кабачкѣ одно окно.

Тамъ сидитъ еще гуляка,

Головой припавъ къ столу;

Вьюга сыплеть изо мрака

Бѣлымъ снѣгомъ по стеклу,

Угрожая, въ окна хлещетъ,

Воетъ вѣдьмою въ печи;

Сквозь нагаръ огонь трепещетъ

Оплывающей свѣчи.

А у пьянаго гуляки

Все слилось въ неясный бредъ:

Вѣтра свистъ и вой собаки,

И свѣчи дрожащій свѣтъ.

Въ завываньи вьюги злобной.

Чертенятъ онъ слышитъ вой,

Возникаетъ міръ загробный

Передъ нимъ во тьмѣ ночной;

За окномъ, дрожа, мелькаетъ

Бѣлый саванъ мертвеца,

И душой овладѣваетъ

Смутный ужасъ безъ конца.

А кабатчикъ мирно дремлетъ

Подъ лѣнивый стукъ часовъ,

Сладко грезитъ и не внемлетъ

Вою страшному бѣсовъ.

Мятель завываетъ сильнѣй и сильнѣй,

И пьяному снится въ бреду,

Что то не кабатчикъ, а водочный змѣй,

Страшнѣе чудовищъ въ аду….

Зеленый, весь пламенемъ адскимъ объятъ,

Съ огромной бутылью вина….

Царапая стекла, толпы бѣсенятъ

Тѣснятся къ нему изъ окна.

И пьяному, грозно сверкнувъ, онъ сказалъ

Рааверзнутой пастью своей:

«Несчастный! ужель ты меня не узналъ?

«Ты рабъ мой — я водочный змѣй!

«Я идолъ могучій, живущій въ винѣ,

«Сильнѣе всѣхъ бѣсовъ стократъ,

«А часто въ бутыли сокрыты на днѣ

«Незримыя двери во адъ….

«Твой часъ уже пробилъ, иди же за мной!…»

Открылася дверь кабака,

И въ царство кромѣшное вьюги ночной

Кабатчикъ толкнулъ бѣдняка.

А пьяному мнилось: ватаги чертей

И въ саванахъ тьмы мертвецовъ

Завыли надъ нимъ въ дикой пляскѣ своей,

И палъ онъ безъ чувствъ и безъ словъ.

А вьюга, бушуя вдоль снѣжныхъ полянъ,

Съ рыданіемъ дикимъ своимъ

Изъ рыхлаго снѣга могилъный курганъ

Насыпала къ утру надъ нимъ….

Л. Пальминъ.

«Русская Мысль» 1880, No 4

ЗВѢЗДЫ

Разсѣялись тучи по небу волнами.

И въ ясной лазури сверкая надъ нами.

Полночныя звѣзды горятъ.

Въ душѣ затихаютъ печаль и страданья,

Какъ будто бы искры святаго сіянья,

Отрадно мученья цѣлятъ,

О, звѣзды! Любилъ я васъ въ дѣтстствѣ, бывало,

Когда мнѣ родная, любовно, шептала,

Со мною на небо смотря.

Что это лампады въ святилищѣ рая

Трепещутъ, торжественнымъ свѣтожь играя,

Предъ трономъ Святаго Царя.

Потомъ, какъ нахлынули чары и грезы,

Бывало, сквозь вѣтви дремучей березы

Въ лучахъ полуночныхъ свѣтилъ,

Мнѣ искрились милой волшебные глазки, —

Такъ много въ нихъ было участья и ласки,

Ихъ взоръ такъ плѣнителенъ былъ.

Но годы промчались… теперь одинокій

Остался я въ мірѣ съ тоскою глубокой,

И счастье давно отцвѣло,

Ушла и родная…. и юность увяла….

А звѣзды горятъ надо мной, какъ бывало,

Торжественно, ярко, свѣтло….

И мнится, что въ ихъ переливчатомъ свѣтѣ

Сіяетъ въ минуты отрадныя эти

Все то, что утрачено мной:

И счастье, и юность, и радость былая,

И смотритъ съ любовью оттуда родная,

Привѣтъ посылая мнѣ свой….

А на сердцѣ сладко, отрадно такъ станетъ,

И тихо слеза упованія канетъ,

Когда изъ разорванныхъ тучъ,

Какъ будто надеждой, что всрѣчу когда-то

Кого я любилъ горячо такъ и свято,

Блеснетъ мнѣ таинственный лучъ….

Л. Пальминъ.

«Русская Мысль» 1880, No 1

ДѢТИ НЕБА.

По міровой канвѣ событй и преданій

Какъ золотая нить, сквозь лѣтописъ вѣковъ,

Изъ дальней древности сверкаеть рядъ сказаній

Про царственныхъ дѣтей властительныхъ боговъ.

Таинственно звучатъ священные напѣвы

Про чадо божества и земнородной дѣвы —

О томъ, какъ неба сынъ таилъ въ груди своей

Божественный залогъ небеснаго рожденья

И шелъ искать отца далеко отъ людей,

Объятый пламенемъ высокаго стремленья.

А грозный Поссейдонъ и царственный Зевесъ,

Взирая на свою цвѣтущую Элладу,

Изъ глубины морской иль съ высоты небесъ

Являлись иногда возлюбленному чаду.

Такъ смѣлый юноша, отважный Фаэтонъ

На свѣтлый ликъ отца, вѣнчанный блескомъ неба,

Безтрепетно смотрѣлъ, желаньемъ упоенъ

Свершить высокій путь на колесницѣ Феба.

И ты дитя небесъ — восторженный поэтъ!

И ты хранишь залогъ божественной природы!

Подъ гнетомъ лжи и зла, гдѣ Божьей правды нѣтъ,

Гдѣ безсознательно ярмо влачатъ народы,

Гдѣ, позабывъ святыхъ и истинныхъ боговъ,

Кумировъ создали изъ золоченой глины,—

Тамъ сквозь зловѣщій звонъ заржавѣвшихъ оковъ,

Сквозь вихри суеты, сквозь стонъ людской кручины,

Небеснаго отца ты слышишь горній зовъ

Изъ глубины небесъ, и въ пламенныя пѣсни

Ты хочешь перелить божественный глаголъ,

И міру, спящему подъ гнетомъ тьмы и золъ,

Бросаешь смѣлый кликъ: «возстань! очнись! воскресни!..»

Да, ты дитя небесъ, и въ суетѣ людской

Томишься, вакъ въ цѣпяхъ, а чудный зовъ куда-то

Звучитъ въ твоей душѣ таинственно и свято…

Хотя не узришь ты ни въ безднѣ голубой,

Ни средь морскихъ пучинъ божественнаго лика,

Но чудный зовъ отца вездѣ передъ тобой:

И въ говорѣ лѣсовъ, волнующихся дико,

И въ плескѣ ручейка, и въ рокотѣ громовъ,

И въ пѣснѣ жавронка съ проснувшихся луговъ…

Вездѣ тебѣ звучитъ гармонія родная —

Въ дыханіи цвѣтовъ, въ полуночной тиши,

Въ сіяньи яркихъ звѣздъ, въ румяной зорькѣ мая

И въ чудныхъ свѣтлыхъ снахъ взволнованной души.

Сынъ праха и небесъ! вездѣ передъ тобою

Звучитъ родной привѣтъ небеснаго отца

На тайномъ языкѣ и жаждешь безъ конца

Ты подѣлиться имъ съ родимою землею…

Л. Пальминъ.

«Русская Мысль» 1880, No 2

* * *

Предано вседневнымъ думамъ и заботамъ,

Сердце словно дремлетъ подъ тяжелымъ гнётомъ,

Но порой нежданно дрогнетъ и проснется.

Изъ дали былаго эхомъ донесется

Звукъ забытой пѣсни, милый ликъ проглянетъ,

Свѣтлая картина изо мрака встанетъ,

Грёзъ, любви и страсти ароматъ знакомый

Вдругъ пахнётъ весенней сладкою истомой,

Оживетъ волшебно золотое время….

Боже! хоть на мигъ бы сна тупаго бремя

Сбросить и умчаться въ молодые годы,

Въ эту даль, гдѣ ярко блещутъ небосводы,

Гдѣ цвѣты и солнце, страсть и упоенье!

Воплотить бы снова свѣтлое видѣнье,

Съ нимъ въ лобзаньи жаркомъ всей душою слиться

И въ его объятьяхъ сладостно забыться!…

Нѣтъ! что миновало, то невозвратимо!

Свѣтлое видѣнье пролетаетъ мимо,

И опять безъ нѣги, безъ любви бывалой,

Жизнь польется скучной, сонною и вялой….

Такъ изгнанникъ-ангелъ предъ вратами рая,

Полный грусти, смотритъ, какъ вдали играя

Божьяго сіянья дивно струи льются,

Ангельскія пѣсни издали несутся,

Лиръ волшебныхъ звуки сладко долетаютъ….

Но ужъ нѣтъ возврата!… А кругомъ блуждаютъ

Въ бурѣ и хаосѣ глыбы міровыя,

Носятся кометы, дикія, слѣпыя,

И ого, что полонъ и тоски, и муки,

Что напрасно къ свѣту простираетъ руки,

Увлекаютъ вихри въ бездну мірозданья,

Мчать въ хаосъ безбрежный отъ лучей сіянья….

Л. Пальминъ.

«Русская Мысль», No 10, 1880

Городъ и лѣсъ.

(Лѣтнія картины).

Жаркій день догорѣлъ; надъ столицей легла,

Сѣрой, пепельной дымкой вечерняя мгла;

Златоверхіе храмы и шпицы

Потухаютъ въ сіяньи багровой зари;

Вотъ и мѣднымъ казеннымъ лучемъ фонари

Заиграли по зданьямъ стрлицы.

Отъ тѣснящихся каменныхъ сѣрыхъ громадъ

Въ знойномъ воздухѣ вѣетъ удушливый смрадъ;

Въ клубахъ пыли, гремя мостовою,

Экипажи несутся несмѣтной толпой;

А на узкой полоскѣ лазури ночной

Звѣзды робко зажглись надо мною.

Вотъ и мѣсяцъ блеснулъ золотистымъ серпомъ,

Но въ пыли и дыму, и въ чаду городскомъ

Онъ тускнѣетъ безъ блеска и свѣта.

О, какъ душитъ въ объятьяхъ темничныхъ меня

Шумный городъ, стуча и пыля, и звеня

Безъ участья любви и привѣта!

Прочь скорѣе отсюда на вольный просторъ,

Гдѣ давно ужъ въ зеленый роскошный уборъ

Нарядилось все царство лѣсное,

Гдѣ въ тиши благодатной лепечетъ ручей,

И при мѣсячномъ блескѣ поетъ соловей

Въ безмятежномъ вечернемъ покоѣ….

Прочь отсюда! я снова отрадно вздохну,

Снова вспомню умчавшихся лѣтъ старину

И младенчества свѣтлые годы,

Cброшу тяжкое иго мертвящихъ заботъ,

И мечта золотое крыло развернетъ

Въ лонѣ сельской тиши и свободы….

Прочь скорѣе отсюда! И вотъ замелькаль

Въ блескѣ газа торговый богатый кварталъ,

A кругомъ оглушительный грохотъ

Все нахальнѣй гудитъ по камнямъ мостовой,

Словно съ дикой угрозой гремитъ надо мной

Исполина насмѣшливый хохотъ….

Чей-то каменный голосъ межъ душныхъ громадъ

Въ этомъ гулѣ мнѣ слышенъ;—«Куда ты? Назадъ!

«Брось порывы напрасныхъ мечтаній!

«Не увидишь ты шири цвѣтущихъ полей….

«Нѣтъ! погибнешь и ты подъ властью моей,

«Какъ милліоны несчастныхъ созданій!

«Какъ и имъ же, я сердце твое изсушу,

«И въ ничтожныхъ заботахъ, въ служеньи грошу,

«А, быть можетъ, въ объятьяхъ разврата,

«Засыпая тяжелымъ безчувственнымъ сномъ,

«Ты растратишь въ отравленномъ лонѣ моемъ

«Все, чѣмъ сердце такъ было богато….»

Громче каменный гудъ…. ярче блещущій газъ,

Словно тысячи чьихъ-то насмѣшливыхъ глазъ

На меня отовсюду взираютъ.

Вотъ и жалкія сѣни садовъ городскихъ….

Мнится, вѣтви сухія и пыльныя ихъ,

Умирая, объ лѣсѣ вздыхаютъ.

Вотъ растворенныхъ оконъ сверкающій рядъ;

Звуки музыки бальной оттуда гремятъ,

И танцующихъ пары несутся.

Это гнѣзда разврата, гдѣ юности пылъ

Погашаетъ избытокъ и чувства и силъ,

И лобзанья любви продаются.

Вонъ подвалы — притоны людской нищеты,

Гдѣ въ лохмотьяхъ и въ гнили, среди темноты,

Преступленье и горе гнѣздятся….

Испаренья известки повсюду и смрадъ,

Вотъ и остовы вновь возведенныхъ палатъ

И подмостки лѣсовъ громоздятся.

Вотъ облитые матовымъ свѣтомъ луны

Переулки пустые глухой стороны,

Немощенные, съ свѣжей травою.

Гулъ все тише и тише за мною

Водопадомъ далёкимь, смолкая, реветъ,

Дряхлыхъ, ветхиъ лачугъ вереница встаетъ;

Вотъ угрюмый заводъ громоздится;

Мрачно высятся черныя трубы, и тамъ

Брызжутъ яркія искры, и дымъ къ небесамъ

День и ночь неуетанно клубится;

Вотъ и кладбище; тихо, безмолвно; окрестъ,

Ярко въ мѣсячномъ блескѣ затеплился крестъ,

Въ окнахъ церкви лампадка мерцаетъ;

Чуть колышатся вѣтви плакучихъ берёзъ,

Въ лунномъ свѣтѣ роса, будто капельки слёзъ,

На цвѣтахъ на могильныхъ сверкаетъ;

Сквозь нависшую чащу бѣлѣютъ кресты;

Сѣнь кладбища подъ кровомъ ночной темноты

Въ безмятежномъ молчаніи дремлетъ.

Звонъ полночный пронесся дрожащей волной,

И душа въ этихъ звукахъ надъ спящей землей

Словно голосу вѣчности внемлетъ.

Каждый день шумный городъ всѣ новыхъ жильцовъ

Изъ вертеповъ своихъ и изъ душныхъ домовъ

Въ этотъ мирный пріютъ снаряжаетъ;

Каждый день шумный городъ растетъ и растетъ

И, владѣнья свои расширяя, впередъ

Мертвецовъ предъ собой высылаетъ…..

Будто съ лѣсомъ окрестнымъ въ бою роковомъ,

Пожирая своимъ ненасытнымъ жерломъ

Исполиновъ изъ царства лѣснаго,

Облаками ихъ дыма мрачитъ небеса,

И въ испугѣ все дальше уходятъ лѣса

Отъ врага безпощаднаго, злаго….

Вотъ уже въ отдаленьи остался за мной

Пыльный городъ, дымною мглой,

Надъ рѣкою блестя огоньками,

И клубящійся дымъ изъ фабричныхъ печей

Высоко, при сіяніи лунныхъ лучей,

Поднимается къ небу столбами

И, скользя съ вѣтеркомъ по ночнымъ небесамъ,

Роемъ призраковъ тихо несется къ лѣсамъ

Словно это воздушныя тѣни

На заводахъ сожженныхъ деревьевъ лѣсныхъ,

Эльфы срубленныхъ старыхъ лѣсовъ вѣковыхъ,

Духи темной, таинственной сѣни,

Эльфы сосенъ погибшихъ, березъ и осинъ,

Духи сказокъ забытыхъ и древнихъ былинъ,

Что дремучую глушь населяли,

Хороводомъ играютъ при блѣдной лунѣ

И несутся къ родимой своей сторонѣ,

Гдѣ въ зеленой красѣ разцвѣтали:

Словно хочется глушь имъ навѣдать скорѣй,

Гдѣ укрылся отъ хитрыхъ и жадныхъ людей

Лѣшій сказочный съ чудной семьею

И русалокъ и старыхъ веселыхъ духовъ,

Что предъ геніемъ буйнымъ людскихъ городовъ

Убѣжали пугливой толпою.

Облачка раскидались по своду небесъ

Занавѣской прозрачно-сребристой;

Вотъ и нивы просторъ колосистый;

Вотъ и лѣсъ предо мною, задумчивый лѣсъ,

Полный тайны, безмолвный, дремучій….

Тихо спрятался мѣсяцъ за тучей,

Слились тѣни и свѣтъ по коврамъ луговымъ,

Вотъ прокрался тайкомъ по вершинамъ лѣснымъ

Вѣтерокъ, зашептавши украдкой.

Ароматъ упоительно-сладкій

Нѣжно вѣетъ въ лицо; мигъ — и снова кругомъ

Свѣтъ, разсыпавшись, ярко сіяетъ,

И, прорѣзавшись, мѣсяцъ блестящимъ серпомъ

Въ облачкахъ серебристыхъ ныряетъ.

Снова на душу сходитъ блаженный покой,

Снова все, что среди суеты городской

Сномъ летучимъ и ложнымъ казалось,

Что забыто давно посреди мелочей,

И мечты золотыя умчавшихся дней,

Все воскресло и живо сказалось!

Бремя думъ обыденныхъ и скучныхъ заботъ,

Словно тягостный сонъ ниспадаетъ;

И опять, какъ живое, встаетъ

Снова близко сіяетъ

Все, что скрылось въ туманѣ умчавшихся лѣтъ,

Шлетъ былое знакомый привѣтъ,

И забытое счастье киваетъ.

Въ блескѣ звѣздномъ, сквозь вѣтви нависшихъ вѣтвей

Свѣтятъ взоры любимыхъ волшебныхъ очей…

Лучезарныя, милыя очи!

Въ ароматномъ дыханіи ночи

Вѣетъ грёзъ позабытыхъ златая весна,

И душа упоеньемъ бывалымъ полна….

Мелодически звучной струёю

Межъ корней и каменьевъ лепечетъ ручей

И баюкаеть пѣсенкой нѣжной своей,

Будто съ лаской родною….

Лѣсъ, мой лѣсъ! прихожу я, усталый, къ тебѣ….

Такъ Антей, съ Геркулесомъ въ ужасной борьбѣ,

Лишь къ родимой землѣ прикасался,

Мощь и новую силу отъ ней получалъ….

Лѣсъ мой, лѣсъ мой дремучій! я также усталъ,

Также въ лютой борьбѣ истерзался

Съ исполиномъ, что многихъ уже задушилъ

И какъ будто деревья твои проглотилъ

Огнедышащей пастью могучей….

Лѣсъ мой, лѣсъ мой дремучій,

Дай же новыхъ мнѣ силъ!…

Л. Пальминъ.

«Русская мысль», No 6, 1880

Изъ Гёте.

Будь, человѣкъ, благороденъ,

Добръ и на помощь готовъ!

Только лишь это

Насъ отличаетъ

Отъ остальныхъ

Тварей вселенной.

Слава невѣдомымъ

Силамъ верховнымъ,

Чуемымъ нами!

Къ вѣрѣ стремится

Духъ человѣка.

Нѣдра природы

Мертвы для чувства.

Солнце сіяетъ

Добрымъ и злымъ.

И надъ злодѣемъ

И надъ избраннымъ

Мѣсяцъ и звѣзды

Блестятъ наравнѣ.

Вѣтеръ и волны,

Громы и градъ

Проносятся съ шумомъ,

Свой путь совершая

И быстро разя

Того и другаго.

Также и счастье

Надъ міромъ струится:

То канетъ младенцу

На свѣтлыя кудри,

То сыну порока

На голое темя.

По вѣчнымъ, несмѣннымъ,

Великимъ законамъ

Вращается каждый,

И каждый свершаетъ

Свой кругъ бытія.

Но лишь человѣку

Возможна бываетъ

Сама невозможность.

Лишь онъ различаетъ

И судитъ, и цѣнитъ.

Онъ можетъ мгновенью

Сказать: подожди!

Лишь онъ назначаетъ

Награду благому

И злу наказанье,

Цѣлитъ и спасаетъ

И все, что, блуждаегь, колеблясь,

Связуетъ на пользу.

И мы почитаемъ

Безсмертныхъ какъ будто людей,

Какъ будто они бы творили

Въ величіи то же,

Что лучшій изъ смертныхъ

Творитъ, иль хотѣлъ бы творить.

Будь, человѣкъ благороденъ,

Добръ и на помощь готовь!

Твори безустанно и благо, и правду!

Существъ неизвѣстныхъ,

Лишь чуемыхъ нами,

Да будетъ прообразъ въ тебѣ!

Л. Пальминъ.

«Русская Мысль» 1880, No 3

Морозъ и весна.

(Сказка).

Ночь весенняя тихо легла надъ землей,

Ярко тысячи звѣздъ въ высотѣ голубой

Въ серебристыхъ лучахъ засверкали.

Но холодною свѣжестью дуетъ съ рѣки,

И послѣдній морозъ оковалъ ручейки,

Что при солнышкѣ рѣзво журчали.

Жалко старому дѣду поля покидать

И свободу въ лугахъ воскресающихъ дать

Для весны и для жизни кипучей….

Жаль, что скоро цвѣтами и юной травой

Запестрѣетъ обширный просторъ луговой,

Гдѣ онъ царствовалъ, дикій, могучій….

Ходитъ старый по селамъ при яркихъ звѣздахъ,

Чтобъ весенній разливъ на лугахъ и поляхъ

Оковать дуновеньемъ могилы,

И съ досадой онъ слышитъ: на встрѣчу веснѣ,

Подъ землею въ корняхъ и въ малюткѣ-зернѣ

Просыпаются юныя силы.

Бородою косматой онъ гнѣвно трясетъ,

Ледяныя сосульки на крышахъ куетъ

И ворчитъ, безпощадный и грозный.

«Неподвижность—вотъ счастія сгмволъ святой,

«Все скую, все покрою корой ледяной,

«Все сдавлю я десницей морозной!…

«Что весна? Это нравовъ растлѣнье одно….

«Своеволье таитъ молодое зерно….

«Не спѣшите-же рваться на волю,

«Вы, мятежныя силы и травъ, и цвѣтовъ!

«Все скую и, попрежнему, снѣжный покровъ

«Раскидаю по чистому полю!…

«Заморожу весеннія почки вѣтвей,

«Заморожу я чувства въ сердцахъ у людей,

«У поэта скую вдохновенье….

«Слово всякое глыбой падетъ ледяной,

«Мыслямъ крылья скую и въ недвижный покой

«Обращу міровое движенье.

«Все, что рвется впередъ, ищетъ вешнихъ лучей,

«Все застынетъ: и колосъ въ раздольи полей,

«И побѣги на нивѣ науки….

«Хоры пташекъ въ лѣсу замолчатъ навсегда,

«И падутъ, замирая, осколками льда

«Звонкой лиры аккорды и звуки!»..,

Такъ старикъ провѣщалъ и поникнулъ главой.

Чу! волковъ раздался одобрительный вой;

«Браво»! каркнула гдѣ-то ворона….

Ледъ сочувственно съ лужи одной затрещалъ,

Да въ хлѣву домовой, умилясь, промычалъ

Рѣчь вполнѣ подходящаго тона….

Стихло все;… но весення ночь коротка,

И за дальней горой слова старика

Услыхала весна-чаровница.

Вотъ востокъ заалѣлъ надъ прибрежнымъ холмомъ,

И разсыпалась съ утреннимъ первымъ лучемъ

Золотыхъ облачковъ вереница.

Улыбнулась весна на слова старика,

А за нею и лѣсъ, и поля, и рѣка

Засмѣялись сочувственнымъ эхомъ;

Ручейки побѣжали со смѣхомъ журча,

И малютка-подснѣжникъ надъ бредомъ хрыча

Разразился младенческимъ смѣхомъ….

Ледяныя сосульки, блестя хрусталемъ,

Стали таять со смѣхомъ подъ яркимъ лучемъ;

Смѣхъ по чащѣ лѣсной раскатился.

И предвѣстникъ безоблачныхъ радостныхъ дней—

Первый жавронокъ съ лона воскресшихъ полей

Съ звонкой пѣснею къ солнышку взвился….

Л. Пальминъ.

«Русская Мысль» 1880, No 2

Міры.

Когда небесный сводъ во всей красѣ своей

Въ полуночной тиши надъ міромъ развернется,

И океанъ святыхъ, таинственныхъ лучей

Трепещетъ и горитъ, и зыблется, и льется,

Тогда съ души моей спадаетъ тяжкій гибтъ,

И, съ чистой, теплою, младенческой мольбою,

Я уношусь туда, гдѣ съ блещущихъ высотъ

Гирлянды яркихъ звѣздъ сверкаютъ надо мною.

И вѣрю я тогда, отрадно вѣрю я,

Что это все міры, исполпенные жизни,

Что это все одна великая семья

Предъ трономъ Божіимъ въ одной святой отчизнѣ.

И мнѣ смѣшно тогда, что мы нашъ міръ земной,

Затерянный въ волнахъ безбрежнаго созданья,

Крутящійся средь нихъ песчинкою одной,

Считаемъ съ гордостью столицей мірозданья…

Безумный, жалкій міръ! О, Боже мой, ужели

Въ бездонной глубинѣ сверкающихъ пучинъ

Онъ жизнью одаренъ изъ всѣхъ міровъ одинъ,

Всѣ мірозданія сосредоточивъ цѣли?

О, нѣтъ! серебряный стозвѣздныхъ гроздій свѣтъ

Мнѣ въ душу сладкія вливаетъ упованья,

Что звѣзды яркія — ступени мірозданья,

Которымъ нѣтъ числа, которымъ счета нѣтъ…

Что мы живемъ теперь на низшей изъ ступеней,

Гдѣ все прекрасное, всѣ свѣтлыя мечты,

Любовь. высокая и чары красоты,

И пламя, скрытое въ аккордахъ пѣснопѣній, —

Лишь смутный лучъ одинъ, лишь искорка одна

Той жизни сладостной, что, будто въ грезахъ сна,

Мы лишь предчувствуемъ, влача подъ игомъ праха

Ярмо невѣденья и призрачнаго страха…

И звѣздные лучи въ небесной вышинѣ,

Сверкая и горя торжественно и свято,

Мечту отрадную вливаютъ въ сердце мнѣ,

Что тамъ въ объятія я заключу когда-то

Кого я такъ любилъ, чью смерть я перенесъ,

Чей пепелъ оросилъ струями горькихъ слезъ…

Л. Пальминъ.

* * *

Перлы всѣхъ краше таятся далеко въ морской глубинѣ;

Чувства всѣхъ чище сокрыты въ душѣ на таинственномъ днѣ;

Розы прекрасныя блекнутъ, незримыя взоромъ людей;

Силы могучія гибнутъ безслѣдно въ хаосѣ страстей;

Лучшія думы, которымъ ни слова, ни имени нѣтъ,

Грезы завѣтныя вянутъ безплодно отъ холода лѣтъ;

Лучшія, свѣтлыя цѣли съ рожденіемъ рушатся въ прахъ;

Лучшая пѣсня поэта, что молкнетъ на вѣщихъ устахъ.

Л. Пальминъ.

«Русская Мысль», No 11, 1880

Пѣсня.

Будто крыло херувима свѣтла,

Пѣсня надъ міромъ страданій и зла

Въ тихомъ сіяньи проносится,

Съ радостной, чудной улыбкой своей

Въ сумракъ печали, тоски и скорбей

Гостьей небесною просится.

Празднично-свѣтлый таинственный звонъ

Вѣетъ изъ пѣсни, и радостно онъ

Въ душу людскую вливается.

Смѣхъ со слезами волной серебра,

Словно божественной арфы игра,

Въ пѣснѣ волшебно мѣшается.

Трубы побѣды и громъ боевой,—

Все замолкаетъ своей чередой,

Въ вѣчность идутъ поколѣнія,

Рушатся троны и падаютъ въ прахъ,

Но неумолчно несется въ вѣкахъ

Пѣсня — дитя вдохновенія.

Гдѣ же ты, пѣсня, и кѣмъ рождена?

Не изъ лучей-ли святыхъ соткана

Въ горней небесной обители?

Или изъ звуковъ божественныхъ лиръ

Свивши тебя, ниспослали къ намъ въ міръ

Съ дальнихъ свѣтилъ небожители?

Вѣтеръ-ли вешній изъ чашечекъ розъ

Къ намъ изъ эдема тебя перенесъ,

Вмѣстѣ съ волшебными звуками?

Нѣтъ! ты печали и грусти полна,

Ты на холодной землѣ рождена

И убаюкана муками!

И не чертоги могучихъ царей

Дали пріютъ колыбели твоей

Въ гордомъ гнѣздѣ самовластія,

Но, какъ Мессія, среди нищеты,—

Такъ же на свѣтѣ родилась и ты

Въ лонѣ борьбы и несчастія….

Л. Пальминъ.

«Русская Мысль», No 12, 1880

Комета.

(изъ Аккермана).

Куда ты держишь путь, прекрасная звѣзда,

Таинственный полетъ столѣтія свершая?

Откуда гостьею явилась ты сюда,

Безбрежный океанъ небесъ переплывая?

Не повстрѣчалъ-ли гдѣ взоръ лучезарный твой

Такихъ же, какъ у насъ, печалей и страданья?

Скажи: есть братья намъ въ пучинахъ мірозданья?

Не шлютъ-ли къ намъ они привѣтствія съ тобой?

Когда твой яркій лучъ опять сюда прольется,

Исчезнетъ, можетъ быть, изъ міра человѣкъ….

И если родъ земной, угаснувъ, не дождется

Возврата твоего, тогда, изъ вѣка въ вѣкъ,

Ты, продолжая путь, въ минуту возвращенья

Взгляни на міръ пустой, прекрасная звѣзда,

Взгляни хотя мелькомъ ты взоромъ сожалѣнья

На сцену столькихъ мукъ и тяжкаго труда!…

Л. Пальминъ.

«Русская Мысль», No 1, 1881

* * *

Еще затмилася прекрасная звѣзда,

Въ разгарѣ полнаго и яркаго сіянья,

Такъ неожиданно!… А многіе года

Она свѣтила намъ, какъ лучъ обѣтованья.

На нашихъ сумрачныхъ духовныхъ небесахъ,

Покрытыхъ тучами, теперь такъ мало свѣта,

Такъ мало ясныхъ звѣздъ; въ ихъ трепетныхъ лучахъ

Чуть видѣнъ трудный путь и мглою даль одѣта…

Порой лишь тусклый свѣтъ блуждающихъ огней

Влечетъ на мигъ толпу, блеснквъ лучомъ коварнымъ…

А ты, художникъ, намъ, ты, въ сумракѣ тѣней,

Лилъ тихій, ровный блескъ свѣтиломъ лучезарнымъ!

Ты вѣрой искренней и теплой пламенѣлъ

Во все прекрасное… Твой голосъ вдохновенный

Сулилъ отечеству безсмертія удѣлъ

И къ идеалу звалъ… Твой взоръ проникновенный

Въ клокочущемъ аду страстей и темныхъ силъ,

Гдѣ, какъ страшилища, гнѣздятся преступленья,

Въ хаосѣ зла и мукъ порою находилъ

Залогъ спасенія, святыню искупленья…

Въ душѣ преступника, проклятой на землѣ,

Отверженной людьми и чуждой ихъ участью,

Ты видѣлъ свѣтлый лучъ, таящійся во мглѣ,

Сокровище небесъ, похищенное страстью, —

Въ аду скорбей, во тьмѣ духовной нищеты

Ты видѣлъ скрытый путь съ вратамъ любви и рая…

О, рано ты ушелъ!… О, много, много ты

Еще не досказалъ, изъ міра улетая!

Горька утрата намъ, — замолкъ твЪй вѣщій зовъ!..

Но долго будетъ онъ звучать и за могилой,

Сквозь гулъ обыденный ничтожныхъ голосовъ,

Съ любовью теплою, съ пророческою силой…

Уже сокрылся ты за гранью міровой,

Но призоветъ жреца, мыслителя, поэта

Къ служенью свѣтлому оставленный тобой

Въ духовной скиніи святой кивотъ завѣта…

Л. Пальминъ.

«Русская Мысль», No 3, 1881

Изъ пѣсенъ о возрожденіи.

Ужь твой могильный крестъ давно обросъ травой!…

А кажется, давно-ль, давно-ль, моя родная,

Сюда я схоронилъ остывшій пепелъ твой,

Надъ нимъ безъ памяти, отчаянно рыдая?

И вотъ, покинувши столичный шумный свѣтъ

Съ его вседневною гремящей суетою,

Гдѣ въ памяти людей тебя и слѣда нѣтъ,

Я вновь пришелъ сюда, чтобъ теплою слезою

Съ молитвой оросить почившій милый прахъ.

Но гдѣ же ты?… Въ землѣ безслѣдно ли истлѣла?

Или, простившись съ ней и ей отдавши тѣло,

Ты въ горней высотѣ паришь на небесахъ?…

Неразрѣшимая, великая загадка!…

А вкругъ давно весна… Такъ радостно и сладко,

Играя съ вѣтеркомъ, шумитъ зеленый лѣсъ-

На ясномъ куполѣ лазоревыхъ небесъ

Сребристыхъ облаковъ, скользя, несутся волны;

Лучъ утренній златитъ кресты и сельскій храмъ

И трели жаворонка несутся къ небесамъ

Съ проснувшихся полей, веселой жизнью полны.

Вонъ курятся дымки въ деревнѣ за рѣкой,

Въ сіяньи золотомъ играя безмятежно,

И отражается во влагѣ-голубой

Лазурь небесная такъ ласково и нѣжно…

Какая жизнь кругомъ! Какъ радостно, свѣтло,

Въ нарядѣ праздничномъ, все блещетъ предо мною,

Какъ будто бы земли ожившее чело

Блеститъ воскресною, торжественной мольбою!

И въ смерть не вѣрится въ минуту эту мнѣ…

Мечта прекрасная, какъ свѣтлое видѣнье,

Слетаетъ на душу въ отрадной тишинѣ,

Что за могилой есть и жизнь, и возрожденье…

Что въ этотъ самый мигъ, быть-можетъ, какъ стою

Одинъ я надъ родной, завѣтною могилой,

Оплакивая смерть недавнюю твою

И въ прошлое несясь мечтой моей унылой, —

Быть-можетъ, въ этотъ мигъ, уже въ краю другомъ,

Быть-можетъ, далеко, на югѣ золотомъ,

На мирномъ берету зеркальнаго залива,

Гдѣ лодки рыбаковъ колеблются лѣниво

Подъ говоръ сладостный полуденной волны,

Ты въ этотъ самый мигъ, — дитя другой страны, —

Полна сіяющихъ надеждъ и упованій,

Уже не вѣдаешь тоски воспоминаній,

Забывъ былую жизнь и гнетъ былыхъ скорбей,

И съ тихой, радостной улыбкою своей,

Встрѣчая солнца свѣтъ, сверкающій росою

Въ цвѣтахъ вокругъ тебя, благословляешь ты

Тотъ самый лучъ златой, что съ ясной высоты

Играетъ здѣсь моей горячею слезою,

Упавшей на твои могильные цвѣты…

Отрадная мечта!… Когда-жь промчатся годы

И за тобой сойду я, сбросивъ гнетъ скорбей,

Гнетъ одиночества, и горя, и невзгоды, —

То снова, какъ вдали давно минувшихъ дней,

Проснувшись, можетъ-быть, твой милый взоръ я встрѣчу,

Какъ прежде, блещущій любовію святой,

Со смѣхомъ и слезой я на него отвѣчу

И съ лепетомъ прильну къ труди твоей родной!…

Л. Палминъ.

«Русская Мысль», No 4, 1881

Воскресная пѣснь.

Вездѣ гудятъ колокола,

Ликуютъ люди, и свѣтла,

Чиста лазурь небесъ.

Съ весной воскресли лѣсъ и долъ

И громко праздничный глаголъ

Звучитъ: «Христосъ воскресъ!»

Но грустно мнѣ въ толпѣ людской….

Я знаю: только звукъ густой,

Лишь слово на устахъ…

Хоть и лобзаетъ брата братъ,

Христосъ по-прежнему распятъ, —

Распятъ въ людскихъ сердцахъ…

Свобода, братство и любовь!

Гдѣ вы?… Какъ прежде, льются кровь

И слезы на землѣ.

«Христосъ воскресъ!» лепечемъ мы,

Но тонемъ въ безднѣ лжи и тьмы

Съ проклятьемъ на челѣ…

И съ грустной думою моей

Къ могиламъ милыхъ и друзей

Иду я въ тишину.

Какъ сладко въ небѣ голубомъ!

Тамъ лѣсъ, играя съ вѣтеркомъ,

Привѣтствуетъ весну;

Тамъ вешней мирною красой

Блеститъ подснѣжникъ голубой,

И жавронокъ, звеня,

Съ мольбою праздничной своей

Летитъ съ воскреснувшихъ полей

Въ златомъ сіяньи дня.

Предвѣстьемъ радостнымъ кругомъ

Все дышетъ въ блескѣ золотомъ;

И мнится, въ тишинѣ,

Изъ зеленѣющихъ листовъ,

Знакомыхъ, милыхъ голосовъ

Звучитъ привѣтъ ко мнѣ:

«Давно изъ міра мы ушли

И въ лонѣ матери земли

Давно нашъ прахъ истлѣлъ.

Мы не дождались, чтобы свѣтъ

Постигъ Христа святой завѣтъ, —

Таковъ и твой удѣлъ.

И ты сойдешь, и за тобой

Друзья сойдутъ своей чредой.

Но вѣрь: придетъ пора,

Всѣ возродимся снова мы

Изъ нѣдръ и тлѣнія и тьмы

Для правды и добра.

Такъ сѣй святыя сѣмена!

Придетъ желанная весна:

И братство, и любовь

Весь міръ сплотятъ въ семью одну,

И мы, встрѣчая ту весну,

Соединимся вновь…

И вѣры во дни эпохи той

Раздастся громкій и святой

Глаголъ самихъ небесъ, —

Не только звукомъ на устахъ,

Но глубоко въ людскихъ сердцахъ, —

Воскресъ Христосъ, воскресъ!»

Л. Пальминъ.

Лира Орфея.

(Изъ Аккермана.)

Когда, вакханками растерзанный, Орфей

Упалъ ихъ жертвою, его златая лира

Носилась по волнамъ лазоревыхъ зыбей,

Чуть-чуть колеблемыхъ дыханіемъ зефира.

Со струнъ ея срывалъ онъ дивныхъ звуковъ рой,

И гармонически надъ ними пѣли волны,

Какъ будто бы тѣснясь влюбленною толпой,

И лиру удержать старались, нѣгой полны.

А около нея, по дикимъ берегамъ,

Гдѣ громоздилися лишь скалы да каменья,

Вставали и цвѣли въ тѣ чудныя мгновенья

Роскошные цвѣты внезапно здѣсь и тамъ.

О, какъ теперь отъ насъ далеко время это!

У вѣтра, волнъ и скалъ давно ужь нѣтъ ушей,

Цвѣты не разцвѣтутъ отъ звонкихъ струнъ поэта

И даже заперты для нихъ сердца людей….

Л. Пальминъ.

«Русская Мысль», No 5, 1881

ВѢЧНЫЙ СОНЪ.

Пали зимнія сумерки мутною мглой

И, сгущаясь, расплылись тѣнями;

Межъ высокихъ домовъ въ суетѣ городской

Засверкала столица огнями.

А мятель цѣлый день все мела и мела,

Но сильнѣй разъигралася къ ночи,

И морозно-колючая снѣжная мгла

Залѣпляла рѣсницы и очи.

Онъ толкался не разъ и къ крыльцу богачей,

Но при взглядѣ одномъ, безъ разспроса,

Не пускалъ его гордый, сердитый лакей,

Дверь захлопнувъ у самаго носа.

Заходилъ онъ и къ братьямъ своимъ бѣднякамъ,

Ничего не добился однакожъ и тамъ:

Тамъ особая милость Господня,

Если сами поѣли сегодня.

Съ горя даже являлся онъ въ самый кварталъ,

Говорилъ: » я — преступникъ ужасный…

Заберите!..» Но — фокусъ напрасный,

И блюститель порядка его не пускалъ,

Замѣчая довольно ехидно:

«Убирайся! Намъ брать не завидно

Тѣхъ, что сами идутъ… Нѣтъ, мы ловимъ подъ часъ

Только тѣхъ, что отъ насъ убѣгаютъ…

И тебя, другъ любезный, поймаютъ,

Но тогда, какъ ты прятаться будешь отъ насъ…»

А мятель все сильнѣй завывала,

Горы снѣга по улицамъ всѣмъ намела;

Тьмы каретъ проносились какъ будто стрѣла;

Въ окнахъ лавокъ сіянье сверкало;

Мчалось въ шубахъ енотовыхъ много господъ;

Онъ все шелъ безсознательно, шелъ все впередъ,

Коченѣли и ноги, и руки

Вотъ и жизни вечерніе звуки

Затихаютъ за нимъ; яркій газъ фонарей

Ужъ потухъ вдалекѣ. А мятель все сильнѣй

Воетъ, будто бы полная злобы.

Вотъ уже и застава; какъ горы, за ней

Намело снѣговые сугробы.

И куда онъ пришелъ? Самъ, должно быть, не зналъ.

Вдругъ тепло горемычному стало,

Такъ легко… Даже голодъ какъ будто пропалъ…

Только чувствовалъ онъ, что немного усталъ,

И дремота такъ сладко объяла…

Снѣгъ же — мягкій, пушистый и рыхлый такой…

Отдохнуть въ сторонѣ отъ дороги

Такъ и тянетъ… Ослабли и ноги…

Сладко дремлется… Чудные, милые сны

Передъ нимъ пролетаютъ чредою;

Снятся блескъ и сіянье далекой весны

Подъ лазурью небесъ голубою…

Снится прошлое: будто онъ, снова дитя,

Межъ цвѣтовъ, на полянѣ, безпечно шутя,

Въ травкѣ ярко-зеленой играетъ…

Вотъ родная съ ласкающимъ взоромъ своимъ

Наклонилась любовно и нѣжно надъ нимъ

И цвѣты на ребенка бросаетъ…

Бездна бѣлыхъ какъ снѣгъ и прелестныхъ цвѣтовъ…

И откуда ихъ столько набрала?

Вотъ всего ужъ его закидала.

—«Ну, тепло ли сынокъ?» Неба яснаго кровъ

Такъ лазурно безоблачно свѣтелъ…

«О, тепло! » Онъ родимой отвѣтилъ,

Засыпая отраднымъ, младенческимъ сномъ.

И казалось ему въ томъ бреду золотомъ,

Что не явь, а одно сновидѣнье —

Всѣхъ прожитыхъ скорбей и лишеній хаосъ,

Холодъ, ночь и мятель, и трескучій морозъ,

И столицы большой оживленье,

Гдѣ лишь не было мѣстѣ ему одному,

Гдѣ отъ свѣта его всѣ толкали во тьму…

И лепечетъ онъ: «вздоръ вѣдь, родная?

Это сонъ лишь одинъ? Сонъ одинъ лишь пустой?

— Да, сынокъ мой! Тепло ли? Спи, милый ты мой!

Мать отвѣтила, тихо лаская.

А сама такъ и сыплетъ, и сыплетъ цвѣты…

Мягко въ нихъ какъ въ пуховой постели…

И заснулъ вѣчнымъ сномъ средь ночной темноты

Онъ подъ пологомъ снѣжной мятели…

Л. П—въ.

«Вѣстникъ Европы», No 3, 1884

Стихотворения

Автор: Пальмин Лиодор Иванович

Обратная связь

Вопрос администратору