Bibra > Произведения > Все > Избранные поэтические переводы

Избранные поэтические переводы

Автор: Позняков Николай Иванович

Скачать

   Николай Иванович Позняков

Избранные поэтические переводы

Подборка и вступительная заметка Евгения Витковского

  

   Окончил Петербургскую (4-ю) Ларинскую гимназию в 1879 году. Учился на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета, где с трудом получил диплом в 1890 году. Печатать стихи, прозу и переводы стал еще в 1877 году. Единственный «взрослый» поэтический сборник «В лучшие годы» СПБ 1896, 2-е изд. — 1898; необходимо отметить, что книга эта — почти исключительно «личная антология» поэтических переводов; оригинальные стихи занимают лишь малую часть ее страниц. В библиографиях произведения Н. И. Познякова нередко путают с произведениями Н. С. Познякова (см. соотв. стр. нашего сайта), однако в 1910 году, которым датированы самые ранние стихотворения последнего, — воспитанника поливановской гимназии в Москве. Н. И. Позняков скончался от прогрессивного паралича, осложненного душевной болезнью. Н. И. Позняков известен как крупный библиограф и библиофил, в частности — благодаря экслибрису, который он придумал с целью обезопасить свою богатую библиотеку от расхищения друзьями. Мысль Познякова проста, он изложил её в журнале «Известия книжных магазинов товарищества М. О. Вольф» (1903): главный враг библиотек — друзья хозяина дома, а не профессиональные воры, чтобы гарантировать возврат книг в библиотеку от забывчивых друзей, Позняков нанёс на свои книги экслибрис с надписью: «Эта книга украдена у Н. И. Познякова». После того, как Н. И. Позняков умер, его наследникам надлежало распродать его ценную библиотеку, букинисты же, дорожа репутацией, отказывались брать книги со свирепым экслибрисом. Тогда было решено перештемпелевать книги, что и было сделано. Рядом с прежним экслибрисом появился штамп: «После смерти Н. И. Позднякова продана». Но фамилия Познякова была искажена: через «д»: книги из этой библиотеки встречаются в продаже по сей день. Однако след в литературе Н.И. Позняков оставил прежде всего как поэт-переводчик. Н. И. Познякову принадлежит, насколько удалось установить, первый опубликованный перевод из Фридриха Гельдерлина [Пантеон литературы, 1888, сентябрь, стр.33; позднее перевод попал в книгу «В лучшие годы» СПБ 1896 и был переиздан в книге: Ф. Гельдерлин. Гиперион., М, ЛП., 1988 — но со ссылкой лишь на книжную публикацию Познякова, имевшую место восемью годами позже журнальной]. В журнале стихотворение предварено следующим текстом: «Гёльдерлин (1770-1843) — выдающийся немецкий лирик. Жизнь его весьма печальна: наклонность к меланхолии перешла у него на 37-м году в тихое помешательство; в таком жалком состоянии он дожил до глубокой старости, найдя себе приют в семье одного плотника». Перевод представляет собой строки 37-84 [с пропуском 43-46 и 75-78 строк] элегии «Скиталец».

  

Фридрих Гельдерлин

(1770-1843)

       На Родине

  

       Вновь наконец я вернулся на милую родину к Рейну, —

                   Вновь, как и прежде, ко мне воздухом веет родным!

       Слух и мятежное сердце скитальца ласкают деревья

                   Шумом радушным своим, шелестом мирным листвы;

       Свежестью дышит их зелень, свидетель прекрасной, кипучей

                   Жизни земной, и меня юностью снова дарит.

       Счастлив ты, край мой родной! Не найдется в тебе ни пригорка,

                   Где бы не рос виноград, где бы не зрели плоды.

       Горы с улыбкой свои омывают подножья в потоках,

                   Их окружает венцом зелень дерев и кустов,

       И — как младенцы, играя, сидят на плечах великана —

                   Скромно стоят на горах хижины, замки людей.

       Из лесу тихо выходит на ниву олень беззаботный,

                   Сокол в лазури парит, ищет добычи себе.

       Взглянешь ли вниз, на долину, где резво струится источник, —

                   Там деревушка стоит: тихо, приветливо там;

       Издали еле шумит неустанная мельница только,

                   Крыльями тихо вертя, глухо скрипя колесом;

       Слышится голос веселый косца или пахаря в поле;

                   В землю вонзая свой плуг, он погоняет волов.

       Ласково в воздухе ясном звучит колыбельная песня;

                   Где-то в высокой траве сына баюкает мать,

       Нежно его пригревая лучами горячими солнца.

                   Вот наконец и пришел к тихому озеру я.

       Высится вяз, мой знакомец, на старом дворе зеленея,

                   И по забору кругом дико растет бузина.

       Сразу меня охватило таинственным сумраком сада,

                   Где так отрадно мои детские годы текли,

       Где я когда-то, как белка, влезал на деревья густые,

                   В сене душистом играл и засыпал под копной.

       Родина милая! Верной ты мне остаешься, как прежде:

                   Вновь ты готова принять в лоно свое беглеца,

       Вновь мне радушно кивает из темной листвы твоей персик,

                   И виноградная гроздь смотрит лукаво в окно;

       Солнце твое мне опять так приветливо, ласково светит,

                   Хочет лучами согреть сердце остывшее мне,

       И от усталых, измученных вежд отгоняет дремоту

                   Блеском веселым своим… Солнце родное мое!

       Как наполняло ты некогда детскую грудь мою жизнью,

                   Так оживи и теперь новою силой меня:

       Вновь пред тобой головою седеющей я преклоняюсь!

                   Видишь ли — здесь я опять! Солнце родное, я — твой!

  

  

Теодор Кернер

(1791-1813)

       * * *

  

       Долго я стоял перед Мадонной

       Кротостью очей ея прикован: —

       Новые миры перед собою

       Я узрел, смущенно очарован…

  

       Горе тем, — я помышлял, — кто Бога

       Позабыл и веру в жизнь утратил,

       Кто навек с надеждами простился,

       Кто огонь души навек растратил.»

  

       И пока, благоговенья полный,

       Полный и восторга и печали,

       Я стоял, мне чудилось, — Пречистой

       Деве песнь торжественно слагали

       Ангелов, служителей небесных,

       Херувимов, серафимов хоры.

       И тогда сказал я в умиленьи,

       Обратив к лазури вышней взоры:

  

       Благо тем, чьи лик святой Мадонны

       Хоть на миг единый узрят вежды:

       Навсегда сердца они откроют

       Для любви, для веры и надежды.

  

  

       Воспоминание

  

       Как быстро время унеслось

       Дорогою бесповоротной!..

       И вот о дали мимолетной

       Воспоминание вдруг зажглось…

       Как сон, как трепетная греза,

       Как облачко на небесах,

       Оно явилось мне впотьмах, —

       И чувствую: забыта проза

       Житейская, и ярко вновь

       В груди, давно осиротелой,

       Измученной, окаменелой,

       Святая вспыхнула любовь.

  

       О, если б мне теперь свобода!

       О, если б не был связан я!

       Глядит твой образ на меня

       Из золотых лучей восхода,

       Из глубины небес ночных,

       Из волн потока голубых…

       Все здесь тебя напоминает:

       Свею свежестью весна

       Твои мне ласки навевает,

       Даль, как твой светлый взор ясна,

       И даже эхо повторяет

       Твое мне имя… про тебя

       Мне тихо шепчет вся природа…

       О, если б только мне свобода!

       О, если б не был связан я!

  

  

Вильгельм Мюллер

(1794-1827)

  

       Бреславльский колокол

  

       Жил колокольный мастер

       В Бреславле долгий век,

       Исправен был и честен —

       Но горя не избег.

  

       Колоколов он отлил

       Тьму в мастерской своей

       Серебряных и медных

       Для башен и церквей.

  

       И так был чист и ясен

       Колоколов тех звон,

       Что верой и любовью

       Звучал для сердца он.

  

       Но нет во всем Бреславле

       Удачнее того,

       Который в день невзгоды

       В беду поверг его:

  

       Тот колокол — всем прежним

       Колоколам венец!

       Своим он звоном много

       Смягчил людских сердец.

  

       И как могло случиться,

       Что тот, кто отливал

       Его, в виду народа

       С позором тяжким пал!..

  

       Веселая работа

       Ключом кипит с утра,

       Но час настал обеда —

       И мастер со двора

  

       Пошел, а подмастерью

       Остаться приказал

       И, уходя, шутливо

       Он мальчику сказал:

  

       — «Нет, надо подкрепиться

       Мне чарочкой своей:

       Тогда пойдет работа

       Живей и веселей.

  

       Боюсь, чего бы только

       Ты тут ее досмотрел…

       Гляди, не трогай крана —

       Не то прибью, пострел!»

  

       И вот остался мальчик

       Колокола стеречь.

       Пред ним шумит-клокочет,

       Огнем пылая, печь, —

  

       К себе как будто манит…

       И хочется ему

       Рукой коснуться крана!

       Вот пальцы он к нему

  

       Прижал — ну, будь, что будет! —

       И… кран уже открыт…

       И видит, видит мальчик,

       Струею медь бежит.

  

       Внезапно охватили

       Его испуг и страх, —

       И к мастеру, рыдая,

       Бежит он впопыхах.

  

       Он знает, как хозяин

       Работой дорожит;

       Его угроз и гнева,

       Боясь, он весь дрожит.

  

       Ему про свой проступок

       Он хочет рассказать,

       Припасть к его коленам,

       Обнять их, лобызать.

  

       Но только что он начал

       Рассказ свой перед ним,

       Как тот воспрянул с воплем

       Отчаянным, глухим, —

  

       За острый нож схватилась

       Могучая рука,

       И им он, в гневе диком,

       Сразил ученика…

  

       И, кинув труп, в плавильню

       Он кинулся бежать,

       Чтоб там струю металла,

       Немедля удержать.

  

       И что же? В изумленьи

       Он видит пред собой,

       Что колокол готовый

       Стоит средь мастерской.

  

       Ни пузырей, ни пятен,

       Ни ямок нет на нем,

       И медь его игриво

       Блестит живым огнем.

  

       Но своего творенья

       Не видит ученик:

       Навеки головою

       Он юною поник…

  

       Тут только понял мастер

       Ужасную беду,

       И сам о преступленьи

       Своем донес суду.

  

       Хоть был всему Бреславлю

       И мил и дорог он,

       Но кровью кровь смывалась —

       Таков был там закон.

  

       Он это знал. Спасенья

       Его унылый взор

       Не ждал, когда раздался

       Последний приговор.

  

       Когда ж день смертной казни

       Печальный наступил,

       Преступнику обычный

       Вопрос предложен был, —

  

       Какой его последний,

       Излюбленный завет?

       И вот, с улыбкой горькой,

       Промолвил он в ответ:

  

       — «Одной мольбою только

       Я потревожу вас: —

       Пусть колокол проклятый

       Пробьет в мой смертный час.

  

       Уж если я с любовью

       Над ним похлопотал,

       Мне надо же услышать,

       Что труд мой не пропал…»

  

       И вот, когда на площадь

       Казнить его вели,

       Торжественно раздался

       Протяжный звон вдали.

  

       Преступник содрогнулся

       При чудном звуке том:

       Ведь колокол был отлит

       Его учеником!..

  

       Подернулся слезою

       Его унылый взор:

       Он в звуке том услышал

       Самих небес укор…

  

       Соединял, казалось,

       Протяжный этот звон —

       И дикий вопль убийцы,

       И жертвы слабый стон…

  

       Когда ж преступник плаху

       Увидел пред собой,

       Мгновенно примирился

       С суровою судьбой.

  

       С покорностью глубокой

       Взглянув на палача,

       Он голову подставил

       Под острие меча…

  

       И с той поры Бреславлю

       Тот колокол вещал

       О тех, кто за злодейство

       На плахе жизнь кончал.

  

       На башне Магдалины

       Доныне он висит

       И в мягком, грустном звоне

       О днях былых гласит…

  

  

Роберт Рейник

(1805-1852)

  

       * * *

  

       Однажды, выйдя прогуляться,

       Я был немало удивлен:

       Охотник вдоль опушки ехал,

       Близ озера катался он.

       В лесу оленей было много,

       Но не спешил он в них стрелять:

       Насвистывал он тихо песню…

       Как это надо понимать?

  

       Иду немножко дальше, — вижу:

       От берега невдалеке.

       Плывет рыбачка молодая

       По озеру на челноке.

       По глади вод играют рыбки;

       Но, не заботясь их поймать,

       Рыбачка песню напевает…

       Как это надо понимать?

  

       Иду назад — вновь удивленье:

       Рыбачка где?.. и где ездок?..

       На воле лошадь травку щиплет

       И пуст у берега челнок.

       Уж поздно. Вечер. Звезды. Месяц.

       Безмолвных вод недвижна гладь…

       И где-то слышен тихий шепот…

       Как это надо понимать?

  

  

Анастазиус Грюн

(1806-1876)

  

       Последний поэт

  

       — «Ужели вам, бойцы,

       Наградный мал венец?

       Когда вы песням вашим

       Положите конец?

  

       Не истощили разве

       Вы изобилья рог?

       Цветы не все сорвали?

       Не высох ваш поток?..»

  

       — «Пока в лазури солнце

       игрой своих лучей

       Дает отраду взору

       Восторженных очей;

  

       Пока ночной порою

       Глядит луна с небес;

       Пока своей прохладой

       Живет тенистый лес;

  

       Пока из черной тучи

       Гремит на небе гром,

       Ввергая в содроганье

       И степь, и лес, и дом;

  

       Пока ночами всходит

       На темный неба свод

       Звезд ясных и веселых

       Безмолвный хоровод;

  

       Пока благоуханье

       Струит земной эфир;

       Пока в груди таится

       Любви и братства мир;

  

       Пока роса игриво

       Сверкает на лозах;

       Пока искрятся слезы

       На дружских глазах;

  

       Пока способно сердце

       Бороться и страдать;

       Пока способны очи

       И плакать, и рыдать;

  

       Пока находят люди

       От бед земных покой,

       Глаза навек сжимая,

       Под гробовой доской: —

  

       Дотоле будет Муза

       Над всей землей вещать

       И в тайны дивных песен

       Избранных посвящать.

  

       Настанет миг: — дождавшись

       Скончанья наших дней,

       Падет певец последний

       Последним из людей.

  

       Теперь же дланью мощной

       Создатель держит твердь —

       И в песнях прославляют

       Поэты жизнь и смерть.

  

       Когда ж цветок гигантский

       В божественных руках,

       Отживши дни расцвета,

       Рассыплется во прах, —

  

       В те дни (коль вам охота)

       Спросите-ка певца,

       Старинную он песню

       Допел ли до конца?..»

  

  

   Эмануил Гейбель

   (1815-1884)

  

       * * *

  

       Вот в чем искусство певца: — воспевать, что давно всем известно,

       Но что в твореньях его приняло образ иной,

       Или же так выражать его сердцу присущие чувства,

       Чтобы в них каждый из нас душу свою узнавал.

  

  

Альфред Де Мюссе

(1810-1857)

  

       К Виктору Гюго

       (сонет)

  

       Как долго нам весь ми любить необходимо,

       Пока узнаем мы, что должно быть любимо: —

       Конфекты ль, плеск морей, картежь, лазурь небес,

       Вино иль женщины, пустыня или лес?..

  

       Ногами попирать цветок, едва расцветший,

       Рыдать отчаянно в прощании с весной

       Должны мы все, пока не кончим путь земной,

       К бессильной старости нас медленно приведший.

  

       Из благ, которыми дарит нас щедро свет,

       Милее блага нам, чем друг давнишний, нет:

       Что нужды до того, что с ним бывали ссоры?

  

       Но случай свел — опять улыбка на устах,

       Забыт недавний гнев, забыты все укоры,

       И блещут искорки слез искренних в глазах.

  

  

  

       Сонет

  

       Все мною предано забвенью:

       И жизнь, и силы, и друзья,

       И гордость та, которой я

       Вверял восторги вдохновенья.

  

       Когда блеснул мне правды свет,

       Я с ним надеялся сдружиться;

       Но и в него уж веры нет,

       Лишь я успел и озариться…

  

       И все же вечно блещет он,

       И тот, кто им не озарен,

       Бесследно пут земной проходит.

  

       Кому же этот свет блеснул, —

       Нет, тот для мира не уснул:

       В слезах отраду тот находит…

  

  

Луиза Аккерман

(1813-1890)

  

        Лира Орфея

  

       Когда погиб Орфей, вакханками сраженный,

       Когда великого певца не стало вдруг, —

       То долго на волнах реки окровавленной

       Волшебных полон чар сменялся звуком звук:

       Там лира плавала — божественная лира,

       С которой дружен так при жизни был Орфей.

       И смолкло все кругом, и все внимало ей:

       Над струнами ея лобзания зефира

       Заботливо неслись, любви и ласк полны,

       И лире подпевал стыдливо плеск волны,

       Прохладной влагою ее обнявший нежно.

       И вот, при звуках тех, в пустыне прибережной

       Веселой зеленью подернулся песок,

       Все расцвело кругом, все счастьем засияло,

       В роскошную листву оделся островок,

       И дикие на нем зазеленели скалы.

       И с грустью поняла бесплодная страна,

       Что с гибелью певца ея весна настала…

  

       Но те чудесные исчезли времена!

       А ныне и скала, и ветер, и волна —

       Все слуха лишено, ничто не даст ответа,

       Когда из уст людских не слышно слов привета, —

       И, смолкнув навсегда, священная струна

       Уже не призовет весеннего расцвета…

  

  

Арман Сюлли-Прюдом

(1839-1907)

  

        Завтра

  

       Как мало дел, а сколько усталости и скуки!

       Как весь наш день наполнен бесплодной суетой!

       Она нас гонит, давит до боли и до муки —

       Всецело поглотила, окутала собой.

  

       Ты завтра этих бедных всех навестить изволь-ка…

       Ты завтра эту книжку всю потрудись прочесть…

       Ты завтра с прошлой жизнью изволь-ка счеты свесть…

       Да, завтра непременно!.. Но не сегодня только…

  

       И всякий так на завтра обет себе дает.

       О, рой неумолимый мизерных забот,

       Которые в салонах, как черви, копошатся!

  

       Из-за тебя и книжке, и горьким беднякам

       До той поры нас, верно, придется дожидаться,

       Покамест сила воли дана не будет нам!

  

  

        Потомки

  

       Мне жаль тебя, потомок предков славных:

       Их светом ты так ярко озарен,

       Что от лучей победных их имен

       Твоих лучей, по блеску с ними равных,

  

       Не отличить тому, кто ослеплен

       Сиянием великого светила,

       Кого оно собою обольстило,

       Кто светом тем как бы обворожен.

  

       Но счастлив ты, потомок одинокий

       В безвестности затерянных людей,

       Когда из тьмы забвения глубокой

  

       Их имя вдруг блеснет средь наших дней,

       Когда их род навеки ты прославишь

       И, как звезду, его блистать заставишь.

  

  

        К океану

  

       В сравненьи с миром всем, — о, океан безбрежный, —

       И с бесконечностью его что значишь ты?

       Безмерен ты для глаз людских, но от мечты

       Людской не скрыть тебе всех тайн волны мятежной.

  

       Ты, как весь род земной, — игралище судьбы, —

       Изменчив, как и он. Пусть люди умирают,

       А ты живешь: но ведь и звезды угасают…

       Не жди: ты с вечностью не выдержишь борьбы.

  

       Как войско к крепости идет в порыве смелом,

       Так рвешься на скалу ты, грозный океан.

       Но пены саваном ее не скроешь белым:

  

       Для карликов одних ты только великан.

       Ах, понял я, тоской и страхом обуян:

       Велик и мощен мир во всем своем лишь целом!

  

  

        Будущим поэтам

  

       Узнаете вы то, грядущие поэты,

       Что чуждо было нам, певцам былых годин:

       На цель конечную, причину всех причин,

       Прольете вы поток торжественного света —

  

       И уясните их пророческим стихом,

       Когда останутся от наших песнопений

       Обрывки некогда восторженных творений,

       А мы, забытые, давно уже сгнием.

  

       Но помните тогда: — средь мрака и печали,

       В мучительной тиши таинственных ночей

       Мы песнопения свои для тех слагали,

  

       Кто нес тяжелый крест сомнений и скорбей!

       Пускай минуют вас, певцы грядущих дней,

       Те замыслы, что нас когда-то вдохновляли!

  

  

Анри Казалис

(1840-1909)

  

        Природа

  

       Природа, чудный сфинкс! Кто мог тебя создать?

       И кровожадность вся твоя, ответь, откуда?

       Считает жертвами людей твоя причуда:

       Ты тварей создаешь, чтоб их же пожирать.

  

       Что стоны для тебя и слез людских поток?

       Всегда спокойная, идешь ты величаво

       Надменной поступью, презрев и суд и право,

       С улыбкой на устах и с кровию у ног.

  

  

        Поправка

  

       Чей это вымысел, что вся земля печалью

       Была охвачена, когда скончался Он?

       Земля, прикрытая небесною эмалью,

       Прияла в вече тот спокойный, сладкий сон;

  

       А в ночь питомицы разврата одиноко

       По улицам глухим бродили, как всегда,

       И с сих позорных уст словам любви высокой

       К прохожему неслись без страсти и стыда.

  

  

Адам Аснык

(1838-1897)

  

       Сонет

  

       Когда, омрачена невольной тяжкой думой,

       В слезах отрадных ты не можешь отдохнуть,

       Чего недостает тебе, толпе угрюмой,

       Чтоб бодростью твоя вдруг освежилась грудь?

  

       Божественный глагол, что некогда до слуха

       Касался твоего и мог его пленить,

       Теперь уж для тебя звучит легко и глухо

       И ран твоих сердец не в силах исцелить.

  

       И мудрено ль, когда рассудка свет холодный

       Ты блеску яркому иллюзий предпочла

       И гордо отреклась от нежного тепла

  

       Горючих, чистых слез — ты век свой так бесплодно

       Влачишь и, в низменный расчет погружена,

       Унынью вечному судьбой обречена?..