День в Москве

Автор: Полежаев Александр Иванович




                               А. И. Полежаев

                               День в Москве

     Сатира русских поэтов первой половины XIX в.: Антология
     М., "Советская Россия", 1984. (Школьная б-ка).

                  Я дома... Боже мой, насилу вижу свет!
                  Мой милый, посмотри, в уме я или нет?
                  Не видишь ли во мне внезапной перемены?
                  Похож ли на себя? С какой ужасной сцены
                  Сейчас я ускользнул!.. Где был я, о творец!
                  Я мукой заслужил страдальческий венец!..
                  Нет, Сидор Карпович, покорнейшим слугою
                  Прошу меня считать, но в дом к вам ни ногою,
                  Хотя б вы умерли, не буду никогда.
                  "Что сделалось с тобой?" - "Беда, беда, беда!"
                  "Положим, что беда; но объяснись как должно".
                  "Нет сил пересказать, наказан я безбожно.
                  Послушай и суди: сегодня поутру
                  Сам черт меня занес к mademoiselle Тру-тру,
                  Известной жрице мод, торгующей духами,
                  Ликером, шляпками и многими вещами,
                  О коих я судить нимало не привык
                  По правилу: держи на привязи язык;
                  Взял дюжину платков, материй для жилетов
                  И, осмотрев мильон Шнуровок и корсетов,
                  Заказанных у ней почетным щегольством,
                  Хотел благодарить за ласки кошельком,-
                  Как вдруг - преддверие блистательного храма
                  Звенит и хлопает... Вуаль отброся, дама
                  С девицей в локонах вступает в магазейн,
                  И милости прошу: баронша Крепсенштейн!
                  Взошла, и началась ужасная тревога:
                  "Bonjour, ma chere! {*} Ба, ба, скажите, ради бога.
                  {* Здравствуй, моя дорогая! (фр.).}
                  Ужели это вы, почтенный наш Сократ?"
                  Они, как сговорясь, вдруг обе мне пищат:
                  "Ах, боже мой! вот смех, вот чудеса, вот странно!
                  Серьезный господин, который беспрестанно
                  Поносит женский пол и моды и весь свет,
                  Заехал к mademoiselle купить себе лорнет,
                  Колечко, медальон иль что-нибудь такое.
                  И что же? На софе посиживают двое,
                  Как будто о делах приличный разговор
                  Ведут наедине". Такой нелепый вздор,
                  Бесстыдство матери и дочери в огласку
                  Невольно бросили меня сначала в краску,
                  И я уже хотел почтенной Крепсенштейн
                  Сказать и пояснить, что, если магазейн
                  Француженки Тру-тру слывет Пале-Роялем,
                  То ей, окутанной огромнейшим вуалем,
                  Едва ль не совестно с девицей приезжать
                  В такой свободный дом товары покупать.
                  Но быстро все мои тяжелые заботы
                  Пресекли новые парижские капоты.
                  "Ах, прелесть! Что за цвет! Прекраснейший фасон!
                  А эти складочки, а этот капишон!..
                  Ах, маменька! скорей, немедленно обновы!" -
                  "Изволь, мой друг, изволь!" - ответ всегда готовый
                  Был дочке радостной. Баронша - в кошелек,
                  А кошелек, как пух, и тонок и легок.
                  "Смотрите, да он пуст! - баронша закричала.-
                  Ах, мой создатель! Как забывчива я стала!
                  Без денег выезжать! А всё заторопись...
                  Mais a propos {*},- ко мне с улыбкой обратясь,
                  {* Но между прочим (фр.).}
                  Сказала дружески,- я видела при входе,
                  Что есть у вас большой бумажный курс в расходе.
                  Прошу, отдайте ей за эти пустяки,
                  А завтра мы сочтем и прежние долги".
                  Что делать мне? Полез к бумажным кредиторам
                  И, в знак почтения к уродливым узорам
                  Парижских епанчей, три сотни заплатил.
                  Зато мне и хвала! Сказали: как он мил!
                  "Конечно, очень мил",- подумал я с досадой
                  И проклял магазейн со всей его помадой,
                  Чепцами, блондами, а более всего
                  С гостями вечными бароншами его.
                  Потом с покупкою и книжкою карманной,
                  Довольно гибкою от встречи нежеланной,
                  Я ехал отдохнуть в досужий час домой.
                  Но вот Кремлевский сад пестреет предо мной.
                  Нельзя не погулять: "Фома, держи левее,
                  К воротам. Стой!" - и слез. Иду большой аллеей,
                  Любуясь зеленью и пышностью цветов;
                  Сажусь под арками. Тут запах пирожков,
                  Паштетов, соусов - приманка сибарита -
                  Невольно моего коснулись аппетита.
                  "Толпы зевак еще и гастрономов нет,-
                  Подумал я,- велю подать себе котлет
                  И выпью рюмку две хорошего донского".
                  Подумал - и взошел; велел - и всё готово.
                  Но только сесть хотел, дверь настежь - и Ослов
                  С отборной партией бульварных молодцов,
                  Как водится всегда, охотников до рома,
                  Котлет, чужой жены и до чужого дома,
                  Ввалил прямехонько в ту комнату, где я
                  Готовил скромное занятье для себя.
                  "Любезнейший мой друг, старинный мой приятель! -
                  Вскричал, обняв меня, сей новый истязатель.-
                  Здоров ли, жив ли ты? Скажи, какой судьбой
                  Привел меня господь увидеться с тобой?
                  Позволь, тебя всего сто раз я поцелую!
                  Вот друг мой, господа! Мой друг, рекомендую;
                  Прошу его любить: он всё равно, что я.
                  А вам представлю их, все добрые друзья:
                  Вот князь Свистов, а вот поэт Ахтикропалов,
                  Сверчков, Бостонников, Облизов и Пропалов.
                  Ей-ей, сердечно рад! знакомьтесь поскорей;
                  Мы время проведем как можно веселей!"
                  И с этим словом все нахалы, пустомели,
                  Вертясь и кланяясь, вокруг меня обсели.
                  Котлеты между тем свернулися в желе
                  И лакомили мух покойно на столе.
                  Жестокая беда! Но вот еще мученье!
                  Является паштет, огромное строенье,
                  Торжественный венец искусства поваров,
                  Со свитой водок, вин и влаги всех родов.
                  Почтеннейший Ослов, на откуп взяв желудки,
                  Как истинный делец, успел уже за сутки
                  Вперед распорядить явленье пирога -
                  И снова я в руках могучего врага!
                  Облизов, приступя к решительному бою,
                  Сразил чудовище искусною рукою;
                  Огромный зев его на части разделил,
                  И всякий с лезвием ко трупу приступил.
                  Припомни, как терзал Демьян соседа Фоку,
                  Как потчевал его без отдыху и сроку,
                  И градом пот с него, несчастного, бежал;
                  Так точно и меня знакомец угощал -
                  Без срока, отдыха и даже без оглядки!
                  "Да кушай, милый мой, вот ножка куропатки,
                  Цыплята, голуби и фарш - и всё тут есть.
                  Отведай же, мой друг, прошу тебя я в честь".
                  Хочу сказать, что сыт,- не даст ответить слова:
                  Лишь только я начну - и рюмка мне готова.
                  "Пей, пей, любезнейший! Поменьше говори.
                  Что за бордо, сотерн, шампанское, смотри!
                  Да, кстати, добрый наш поэт Ахтикропалов,
                  Ты так запрятался меж рюмок и бокалов,
                  Что мудрено тебя найти и с фонарем.
                  Отсвистнись-ка, мой друг, каким-нибудь стишком!" -
                  "Готов!" - сказал поэт с довольною улыбкой;
                  Перст ко лбу - и в ушах раздался голос хрипкой:
                           Я с удовольствием сижу
                           В кругу друзей почтенных
                           И с чистой радостью гляжу
                           На строй бутылок пенных,
                           Которых слезы, как хрусталь
                           Лазурный, белый и румяный,
                           Кропят граненые стаканы -
                           И, не откладывая в даль,
                           Запью последнюю печаль.
                  Скончал. Бутылка хлоп - в фиале зашипело,
                  И "браво", как ядро из пушки, загремело...
                  "Списать стихи, списать! Вот истинный поэт!
                  Как скоро и легко! Отличнейший куплет!"
                  И вдруг карандаши и книжки записные
                  Посыпались на стол в хвалу и честь витии.
                  А я... как думаешь? Скорее шляпу, трость,
                  Да в общей кутерьме, как запоздалый гость,
                  Забывши заплатить за грешные котлеты,
                  Которые опять быть могут подогреты,
                  Бежать,- да как бежать! Без памяти, без сил,
                  Нашел свой экипаж, как бешеный вскочил.
                  "Пошел, Фома, пошел! Скорее, ради бога!"
                  Пусть там о беглеце идет у них тревога.
                  Уже две улицы остались позади;
                  Я дух переводил свободнее в груди,
                  И только изредка, исполненный боязни,
                  Погони ожидал, как будто смертной казни.
                  Но все несчастия, нарочно сговорясь,
                  Пред домом Трефиной меня толкнули в грязь,
                  Без всякой милости, с Фомой, кабриолетом,
                  Журналом дамских мод и, наконец, пакетом
                  Материй и платков mademoiselle Тру-тру.
                  Как вакхов гражданин, проснувшись поутру,
                  Невесело встает с услужливой постели,-
                  Вставал из грязи я без плана и без цели.
                  Вдруг тонкий голосок воздушною струей
                  Раздался над моей печальной головой:
                  "Вы ль это? Боже мой! Какое приключенье!
                  Не сделалось ли вам удара от паденья?
                  Вот люди, соль и спирт - они вас укрепят.
                  Прошу взойти наверх". Я бросил томный взгляд
                  В воздушную страну, из коей, мне казалось,
                  Истек приятный звук. И что же оказалось?
                  Особа Трефиной, дородна и тучна,
                  Как на море подчас девятая волна,
                  Стояла, на балкон небрежно опираясь.
                  Что было делать мне? Неловко извиняясь
                  В нечаянном грехе, Фому и фаэтон
                  Отправил я домой, а сам, без оборон
                  От выдумок судьбы жестокой и нахальной,
                  Повлекся к лестнице парадной машинально.
                  Чем встретили меня - нетрудно угадать.
                  Ни сил я не имел, ни время отвечать,
                  Напала на меня вся дамская эскадра;
                  Вопросы сыпались, как с Эрзерума ядра.
                  Бог знает, до чего б их штурм меня довел;
                  Но тем окончилось, что подали на стол.
                  Хвала на этот раз уставам просвещенья!
                  У Трефиной я был избавлен принужденья:
                  Сказал, что не хочу, и дело решено.
                  Сиди, кури табак - хозяйке всё равно.
                  Стол начат хорошо: особы две крестились,
                  Потом, как водится, сперва разговорились
                  О важном,- например, что будет государь
                  На этих днях в Москву, что будто секретарь
                  Такого-то суда за рубль лишился места,
                  И замуж за судью идет его невеста.
                  Потом, на полутон понизя разговор,
                  Коснулись ближнего. Какой-нибудь узор
                  Подола Мотовой в прошедшее собранье
                  Успел приобрести всеобщее вниманье.
                  Иного с головы размерили до ног,
                  И всякий говорил, что думал и что мог.
                  Приезжий между тем господчик из Калуги
                  Девице Трефиной оказывал услуги:
                  Брался ей косточку разрезать с мозжечком
                  И многое шептал, как кажется, о том.
                  Но как бы ни было, стол кончился исправно.
                  Я время проводил ни скучно, ни забавно;
                  Десерт и кофе шли своею чередой,
                  И я доволен был обедом и собой,
                  Но вот что повторю: осмей мое созданье,
                  А вера в дьяволов имеет основанье.
                  Сызмала верить им от нянек я привык
                  И после опытом ту истину постиг.
                  Есть дьяволы - никто меня не переспорит -
                  Не мы, а семя их кутит, мутит и вздорит.
                  Они, проклятые, без тела и без лиц,
                  Влезают и в мужчин, и в женщин, и девиц;
                  Сидят в них, к пакостям, страстям, порокам клонят
                  И, раз на шею сев, в открытый гроб загонят.
                  Старинный Ариман и новый падший дух
                  Едва ли не живут - и давят нас как мух!
                  Мне думать хочется, что это всё пустое,
                  А впрочем, вот тому свидетельство живое:
                  Девица Фольгина по просьбе двух шмелей,
                  Которые, на шаг не отходя от ней,
                  Точили на заказ безбожно каламбуры,
                  Разыгрывала им отрывок увертюры
                  Из оперы "Калиф"; потом, переходя
                  От арии в рондо, нежнее соловья,
                  Томнее горлицы прелестным голосочком
                  Пропела песню: "Раз весною под кусточком"
                  И прочая... Игра и пение вокруг
                  Сирены Фольгиной собрали знатный круг:
                  Дивились, хлопали, хвалили, рассуждали
                  И чудом из певиц торжественно назвали.
                  Один из сказанных услужливых господ
                  Приходит вне себя, как обер-франт и мот,
                  Скользя, подходит к ней с улыбкой чичисбея.
                  "Позвольте,- говорит,- божественная фея,
                  Устами смертного коснуться ваших рук!
                  Меня очаровал непостижимый звук,
                  Произведенный их летучими перстами".
                  С сим словом подлетел и страстными губами
                  Хотел восторг любви руке ее принесть.
                  Она, заторопись наезднику присесть,
                  Нечаянно ногой за кресло зацепила
                  И франта на парке с собою уронила.
                  "Ах! Ах!" как водится; но дело уж не в том:
                  Закрыв лицо и грудь, горящие стыдом,
                  Как серна, бросилась в другую половину;
                  А ловкий петиметр, прелестную картину
                  Увидя и другим немножко показав,
                  Поднялся, охая, как будто он и прав.
                  Что было следствием - никто меня не спросит:
                  Кто нюхает табак, кто лимонаду просит,
                  Кто сожалеет вслух и очень рад тайком,
                  Кто утирается батистовым платком
                  И далее. Меж тем отец и мать певицы,
                  Разгладя нехотя наморщенные лица,
                  Карету - и с двора. Я тоже замышлял;
                  Но Сидор Карпович тревогу прокричал:
                  "Куда, куда и вы?.. Гей, люди, повеленье:
                  Вот шляпа вам и трость - убрать на сохраненье!
                  Ни шагу из дому, ни капли воли нет.
                   Вы партию жене составите в пикет,
                  Бостончик или вист. Два столика готовы -
                  Прошу не отказать, не будьте так суровы!"
                  Засел я нехотя, смертельно не любя
                  Для прихоти других женировать себя.
                  Проходит час и два - нам дела нет нимало:
                  Сражаемся, и всё!.. Мне даже дурно стало!
                  Виконт Де ла-Клю-Клю, парижский патриот,
                  Оставя в Франции жену и эшафот,
                  Чтоб быть учителем у русских самоедов,
                  По счастью был тогда из близких мне соседов.
                  "Vicomte, prenez ma place" {*},- сказал я, обратись.
                  {* Виконт, займите мое место (фр.).}
                   "Bon, bon" {*},- он отвечал. И я, перекрестясь,
                  {* Хорошо, хорошо (фр.).}
                  Но только, верно, уж неявно и наружно,
                  Пошел из-за стола рассеять миг досужный.
                  Послушай, что теперь случилося со мной,
                  И верь, что все дела текут не сатаной!
                  В исходе одного большого коридора
                   Вдруг слышится мне смех и шепот разговора.
                  "Подслушать тайну есть позорная черта,-
                  Вдали остановясь, подумал я тогда.-
                  Быть может, через то я много потеряю...
                  Но черт меня возьми! - я точно различаю
                  Девичьи голоса. Подслушаю секрет..."
                  Подкрался и вошел в ближайший кабинет.
                  Вот тайный разговор от слова и до слова.

                                 Девица 1-я

                  Да знаешь ли ты, чем Анета нездорова?

                                 Девица 2-я

                  Неужели улан?..

                                    1-я

                                  Уж знает вся Москва!
                  Прошу покорнейше!.. Но только он едва
                  Останется в глупцах.

                                    2-я

                                   О, это вероятно!..
                  А впрочем, милая, какой мужчина статный!

                                    1-я

                  Не Сонин.

                                    2-я

                            Ха, ха, ха! Я думаю, наскучил!

                                    1-я

                  Пустою нежностью в два месяца измучил!
                  Ах, что за фалалей! В отставку!.. Со двора!..

                                    2-я

                  Налетов, камер-паж... Ma chere {*}, убей бобра.
                  {* Моя дорогая (фр.).}

                                    1-я

                  Et vos affaires? {*}
                  {* А ваши дела? (фр.).}

                                    2-я

                                Helas! {*} сказать тебе не смею!
                                {* Увы! (фр.).}

                                    1-я

                  Забавно! до сих пор?

                                    2-я

                                     Он слеп, а я робею!

                                    1-я

                  Кто этот в парике осанистый брюнет,
                  Играет с Трефиной так счастливо в пикет?
                  Не знаешь ты его? Он мастерски играет.
                  Но Трефина, поверь, немного потеряет,
                  Хотя б он на нее сто тысяч записал.

                                    2-я

                  Как? что? Он на ноге?..

                                    1-я

                                       Контракт уж подписал,
                  Что выиграет туз, тем пользуется дама.

                                    2-я

                  Fi donc! {*} так нагло жить и не бояться срама!..
                  {* Тьфу! (фр.).}
                  А этот пасмурный и скучный кавалер,
                  Разбитый лошадьми, точь-в-точь как grande misere {*},
                  {* воплощенное несчастье (фр.).}
                  Из двух: или влюблен, или глупец тяжелый.

                                    1-я

                  Тс!.. кажется, идут!.. Оправимся, пойдем!..
                  Каков был разговор! Что думаешь о нем?
                  А в заключение как выражено внятно:
                  Влюблен или глупец!.. не правда ли, приятно?
                  А делать нечего - наука для ушей;
                  Недаром говорят: есть кошки для мышей.
                  Итак, оправившись, как скромные девицы,
                  Вернулся я опять в клуб новостей столицы.
                  Вхожу и вижу там всезнаек дорогих
                  В кругу их маменек и тетенек седых.
                  Они уже опять и кротко и невинно,
                  Как куколки, сидят в беседе благочинной,
                  И, только изредка кивая головой,
                  Дивуются вранью рассказчицы одной.
                  Я долго не спускал исподтишка их с глазу;
                  Но вдруг: "от сорока и восемьдесят мазу..."
                  Раздалося в углу. И что же? мой брюнет
                  (Что ныне на ноге), огромнейший пакет
                  Имея пред собой наличных ассигнаций,
                  Оставя козырей к услугам древних граций,
                  Как бес понтирует с каким-то толстяком.
                  Что раз, то "attendez", то транспорт, то с углом!..
                  Толстяк уже пыхтит, лицо краснее рака,
                  А все задорнее заманчивая драка.
                  Но наконец нет сил!.. "Нельзя ль переменить?
                  Прошу, мечите вы!.. Хоть карту бы убить!.."
                  Ни слова вопреки. Серьезно, равнодушно
                  Колоды обменил злодей его послушный
                  И мечет. Первая убита толстяком;
                  Вторая - также. Туз и дама пик с углом
                  Убиты. Карты в тос. Толстяк свободней дышит.
                  Другая талия - толстяк берет и пишет.
                  "Тьфу, счастие! - ворчит с досадою брюнет
                  И с места пересел.- Пятьсот рублей валет!"
                  Вспотевшая рука банкёра задрожала...
                  Ждут оба... карты нет... идет - направо пала!
                  "Насилу!.. он опять!.. проклятое плие!..
                  Он и отыгрывать!.. скажите сряду две
                  И три!.. опять идет!" Признаться, эта сцена -
                  Игры и счастия слепая перемена -
                  Невольно и меня влекла в среду толпы
                  Зевак, которые, недвижны как столпы,
                  У стульев игроков, разиня рот, стояли
                  И с нетерпением конца задачи ждали.
                  Понтёр не сводит глаз; торопится брюнет -
                  И вдруг четвертый раз на правую валет.
                  "Фальшь! - толстый закричал.- Вот скраденная карта!"
                  Хватает за рукав и с первого азарта
                  С размаха бац его колодою в висок...
                  Банкёр встает но стул как раз сбивает с ног.
                  Кровь брызжет. Деньги, стол, мел, щетки, два стакана
                  Летят за ним вослед без цели и без плана.
                  "Убийство! караул! спасите!" - раздалось -
                  И всё собрание рекою разлилось.
                  "Гей, люди, кучера! салопы и кареты!"
                  Бегут по лестнице, едва полуодеты,
                  Теснятся, падают, толкаются, пищат -
                  И мигом опустел плачевный маскарад.
                  Я... боже упаси свидетельственной роли!
                  И что мудреного? Боясь такой же доли,
                  Хоть сроду не бывал картежным подлецом,
                  Схватя чужой картуз, скорей оттоль бегом.
                  Зову извозчика, скачу, как из Содома,
                  И вот, как видишь сам, сейчас лишь только дома!..
                  Петрушка, где халат? Сними скорее фрак,
                  Оправь мою постель, дай трубку и табак;
                  Гостей не принимать; гони их, бей коль можно
                  И убирайся сам - я зол теперь безбожно!

                  1832

                                 ПРИМЕЧАНИЯ

                        АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ПОЛЕЖАЕВ
                            (1804 или 1805-1838)

     Незаконный   сын   пензенского   помещика   и  поэта-дилетанта  Леонтия
Струйского,  рожденный  от дворовой, выданной потом замуж за мещанина города
Саранска  Ивана  Полежаева.  С  1816 по 1820 год учился в московских частпых
пансионах,  с  1820-го  -  студент университета. В 1826 году за сатирическую
поэму  "Сашка"  сослан был правительством в солдаты. С этих пор началась его
поистине  мученическая  жизнь "под ружьем" - казарменные порядки, шагистика,
побои,   участие  в  сражениях  на  Кавказе.  Одновременно  развивалось  его
поэтическое творчество - он писал стихи, поэмы, переводил Байрона, Ламартина
и  других поэтов Европы. Его стихи исполнены мрачной силы. В 1832-1833 годах
ему  удалось выпустить три поэтических сборника ("Стихотворения", "Кальян" и
две поэмы под одной обложкой - "Эрпели" и "Чир-Юрт"). В 1836 году заболевает
чахоткой.  В  отчаянии, не надеясь освободиться от ранца, он пил. В сентябре
1837   года   в  тяжелом  состоянии  был  помещен  в  госпиталь.  16  января
следующего  года  он  умер.  За  несколько  дней до смерти ему был пожалован
офицерский чин, дававший право на вы"од в отставку...

     День  в  Москве.  Ариман (перс. миф.) - грецизированное имя Ахурамазды,
бога зла и тьмы в религии огнепоклонников (зороастрийцев). Увертюра из оперы
"Калиф"  -  опера  Буальдьё  "Багдадский  калиф".  Чичисбей - так называемый
кавалер  для  прогулок,  род  слуги  в  Венеции.  Петиметр  (фр.)  - щеголь.
Женироватъ  (фр.)  -  стеснять.  Аттанде  (фр.)  - стой, не мечи, я ставлю!-
возглас при игре в карты.