Пир во время чумы

 

 

 

 

Молодой человек.

 

Почтенный председатель! я напомню

О человеке, очень нам знакомом,

О том, чьи шутки, повести смешные,

Ответы острые и замечанья,

Столь едкие в их важности забавной,

Застольную беседу оживляли

И разгоняли мрак, который ныне

Зараза, гостья наша, насылает

На самые блестящие умы.

Тому два дня наш общий хохот славил

Его рассказы; невозможно быть,

Чтоб мы в своем веселом пированье

Забыли Джаксона. Его здесь кресла

Стоят пустые, будто ожидая

Весельчака — но он ушел уже

В холодные подземные жилища…

Хотя красноречивейший язык

Не умолкал еще во прахе гроба,

Но много нас еще живых, и нам

Причины нет печалиться. Итак,

Я предлагаю выпить в его память

С веселым звоном рюмок, с восклицаньем,

Как будто б был он жив.

 

Председатель.

 

Он выбыл первый

Из круга нашего. Пускай в молчанье

Мы выпьем в честь его.

 

Молодой человек.

 

Да будет так.

 

Председатель.

 

Твой голос, милая, выводит звуки

Родимых песен с диким совершенством:

Спой, Мери, нам уныло и протяжно,

Чтоб мы потом к веселью обратились

Безумнее, как тот, кто от земли

Был отлучен каким-нибудь виденьем.

 

Мери (поет).

 

Было время, процветала

В мире наша сторона;

В воскресение бывала

Церковь божия полна;

Наших деток в шумной школе

Раздавались голоса,

И сверкали в светлом поле

Серп и быстрая коса.

 

Ныне церковь опустела;

Школа глухо заперта;

Нива праздно перезрела;

Роща темная пуста;

И селенье, как жилище

Погорелое, стоит,—

Тихо всё. Одно кладбище

Не пустеет, не молчит.

 

Поминутно мертвых носят,

И стенания живых

Боязливо бога просят

Успокоить души их.

Поминутно места надо,

И могилы меж собой,

Как испуганное стадо,

Жмутся тесной чередой!

 

Если ранняя могила

Суждена моей весне —

Ты, кого я так любила,

Чья любовь отрада мне,—

Я молю: не приближайся

К телу Дженни ты своей,

Уст умерших не касайся,

Следуй издали за ней.

 

И потом оставь селенье!

Уходи куда-нибудь,

Где б ты мог души мученье

Усладить и отдохнуть.

И когда зараза минет,

Посети мой бедный прах;

А Эдмонда не покинет

Дженни даже в небесах!

 

Председатель.

 

Благодарим, задумчивая Мери,

Благодарим за жалобную песню!

В дни прежние чума такая ж, видно,

Холмы и долы ваши посетила,

И раздавались жалкие стенанья

По берегам потоков и ручьев,

Бегущих ныне весело и мирно

Сквозь дикий рай твоей земли родной;

И мрачный год, в который пало столько

Отважных, добрых и прекрасных жертв,

Едва оставил память о себе

В какой-нибудь простой пастушьей песне,

Унылой и приятной… Нет! ничто

Так не печалит нас среди веселий,

Как томный, сердцем повторенный звук!

 

Мери.

 

О, если б никогда я не певала

Вне хижины родителей своих!

Они свою любили слушать Мери;

Самой себе я, кажется, внимаю,

Поющей у родимого порога —

Мой голос слаще был в то время — он

Был голосом невинности…

 

Луиза.

 

Не в моде

Теперь такие песни! Но всё ж есть

Еще простые души: рады таять

От женских слез, и слепо верят им.

Она уверена, что взор слезливый

Ее неотразим,— а если б то же

О смехе думала своем, то верно

Всё б улыбалась. Вальсингам хвалил

Крикливых северных красавиц: вот

Она и расстоналась. Ненавижу

Волос шотландских этих желтизну.

 

Председатель.

 

Послушайте: я слышу стук колес!

Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,

По языку судя, мужское сердце.

Но так-то — нежного слабей жестокий,

И страх живет в душе, страстьми томимой!

Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

 

Мери.

 

Сестра моей печали и позора,

Приляг на грудь мою.

 

Луиза (приходя в чувство).

 

Ужасный демон

Приснился мне: весь черный, белоглазый…

Он звал меня в свою тележку. В ней

Лежали мертвые — и лепетали

Ужасную, неведомую речь…

Скажите мне: во сне ли это было?

Проехала ль телега?

 

Молодой человек.

 

Ну, Луиза,

Развеселись — хоть улица вся наша

Безмолвное убежище от смерти,

Приют пиров ничем невозмутимых,

Но знаешь? эта черная телега

Имеет право всюду разъезжать —

Мы пропускать ее должны! Послушай

Ты, Вальсингам: для пресеченья споров

И следствий женских обмороков, спой

Нам песню — вольную, живую песню —

Не грустию шотландской вдохновенну,

А буйную, вакхическую песнь,

Рожденную за чашею кипящей.

 

Председатель.

 

Такой не знаю, но спою вам гимн

Я в честь чумы,— я написал его

Прошедшей ночью, как расстались мы.

Мне странная нашла охота к рифмам

Впервые в жизни. Слушайте ж меня:

Охриплый голос мой приличен песне.—

 

Многие.

 

Гимн в честь чумы! послушаем его!

Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!

 

Председатель (поет).

 

Когда могущая Зима,

Как бодрый вождь, ведет сама

На нас косматые дружины

Своих морозов и снегов,—

Навстречу ей трещат камины,

И весел зимний жар пиров.

*

Царица грозная, Чума

Теперь идет на нас сама

И льстится жатвою богатой;

И к нам в окошко день и ночь

Стучит могильною лопатой…

Что делать нам? и чем помочь?

*

Как от проказницы Зимы,

Запремся также от Чумы,

Зажжем огни, нальем бокалы;

Утопим весело умы

И, заварив пиры да балы,

Восславим царствие Чумы.

*

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане,

Средь грозных волн и бурной тьмы,

И в аравийском урагане,

И в дуновении Чумы.

*

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

*

Итак,— хвала тебе, Чума!

Нам не страшна могилы тьма,

Нас не смутит твое призванье!

Бокалы пеним дружно мы,

И девы-розы пьем дыханье,—

Быть может… полное Чумы.

Священник.

 

Безбожный пир, безбожные безумцы!

Вы пиршеством и песнями разврата

Ругаетесь над мрачной тишиной,

Повсюду смертию распространенной!

Средь ужаса плачевных похорон,

Средь бледных лиц молюсь я на кладбище

А ваши ненавистные восторги

Смущают тишину гробов — и землю

Над мертвыми телами потрясают!

Когда бы стариков и жен моленья

Не освятили общей, смертной ямы,—

Подумать мог бы я, что нынче бесы

Погибший дух безбожника терзают

И в тьму кромешную тащат со смехом.

 

Несколько голосов.

Он мастерски об аде говорит!

Ступай, старик! ступай своей дорогой!

 

Священник.

 

Я заклинаю вас святою кровью

Спасителя, распятого за нас:

Прервите пир чудовищный, когда

Желаете вы встретить в небесах

Утраченных возлюбленные души —

Ступайте по своим домам!

 

Председатель.

 

Дома

У нас печальны — юность любит радость.

 

Священник.

 

Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,

Кто три тому недели на коленах

Труп матери, рыдая, обнимал

И с воплем бился над ее могилой?

Иль думаешь, она теперь не плачет,

Не плачет горько в самых небесах,

Взирая на пирующего сына,

В пиру разврата, слыша голос твой,

Поющий бешеные песни, между

Мольбы святой и тяжких воздыханий?

Ступай за мной!

 

Председатель.

 

Зачем приходишь ты

Меня тревожить? Не могу, не должен

Я за тобой идти. Я здесь удержан

Отчаяньем, воспоминаньем страшным,

Сознаньем беззаконья моего,

И ужасом той мертвой пустоты,

Которую в моем дому встречаю,—

И новостью сих бешеных веселий,

И благодатным ядом этой чаши,

И ласками (прости меня господь)

Погибшего — но милого созданья…

Тень матери не вызовет меня

Отселе — поздно,— слышу голос твой,

Меня зовущий,— признаю усилья

Меня спасти… старик! иди же с миром;

Но проклят будь, кто за тобой пойдет!

 

Многие.

 

Bravo, bravo! достойный председатель!

Вот проповедь тебе! пошел! пошел!

 

Священник.

 

Матильды чистый дух тебя зовет!

 

Председатель (встает).

 

Клянись же мне, с поднятой к небесам

Увядшей, бледною рукой,— оставить

В гробу навек умолкнувшее имя!

О, если б от очей ее бессмертных

Скрыть это зрелище! Меня когда-то

Она считала чистым, гордым, вольным —

И знала рай в объятиях моих…

Где я? Святое чадо света! вижу

Тебя я там, куда мой падший дух

Не досягнет уже…

 

Женский голос.

 

Он сумасшедший,—

Он бредит о жене похороненной!

 

Священник.

 

Пойдем, пойдем…

 

Председатель.

 

Отец мой, ради бога,

Оставь меня!

 

Священник.

 

Спаси тебя господь!

Прости, мой сын.

 

Пьеса является переводом одной сцены из драматической поэмы Джона Вильсона «Чумный город» (1816). Песни Мери и Председателя принадлежат самому Пушкину и ничем не напоминают соответствующих песен Вильсона. Пьеса Вильсона была известна Пушкину в издании 1829 г. В ней описывается лондонская чума 1665 г.

Перевод закончен в Болдине 6 ноября 1830 г. Выбор сцены для перевода подсказан тем, что в это время в России свирепствовала эпидемия холеры, которую часто называли чумой.

Напечатана пьеса в альманахе «Альциона» на 1832 г. (вышел в свет около 1 декабря 1831 г.) и затем была включена в III часть «Стихотворений» Пушкина.