Филармонический концерт

Ф. М. Решетников. Филармонический концерт.

                           Рассказ 	

——————————————————————

     Воспроизведено с издания:

     Ф.М. Решетников. Повести и рассказы. М., «Советская Россия», 1986 г.

     Оригинал находится здесь: Русский писатель Ф. М. Решетников.

——————————————————————
     Недавно  я  обедал в одной из петербургских кухмистерских. По окончании

обеда  я стал читать газету, но так как в комнате было много народу и каждый

человек  был  уже  навеселе,  то  чтение  казалось не совсем удобно: крупные

происшествия  врезывались  в  голову; газету приходилось класть назад потому

что  рассказы  людей  были  интереснее печатного. Наконец меня заинтересовал

один  господин,  недавно  пришедший.  Он был среднего роста, одетый в пальто

неказистой  формы,  так  что  сразу  можно  было  в  нем  отличить  человека

мастерового,   на   голове   мерлушчатая  шапка.  Лицо  его  было  избито  и

обезображено  так,  что  сразу  можно  было  подумать, что этого мастерового

избили на каком-нибудь вечере при получке денег.

     В  нашей  кухмистерской  обедают  люди  почтенные,  и  потому многие из

обедающих  подозрительно  взглянули  и  обезображенную физиономию вошедшего,

когда  он  велел  подать  себе обед и потом сел к одному пустому столу, охая

при каждом повороте головы, при движениях руками.

     — Да у те есть ли деньги-то? — спросила его разбитная женщина.

     —  Есть… дайте… если можно, — проговорил он больным голосом и вынул

деньги.

     Сидевший  за  противоположным окном мастер-немец, лицом к нему, спросил

его:

     — Угостили хорошо?

     — Нафилармонили,- произнес избитый.

     — Где же?

     — На филармоническом вечере.

     —  На  каком?  — спросили двое господ в меховых пальто собиравшихся уже

выходить.

     Избитый повторил сказанное.

     —  Да  мы  сами  там  были.  Это  было  седьмого  января,  в дворянском

собрании.

     —  Да.  Восьмого  января  такого-то года была моя свадьба, но на ней не

было такой филармонии.

     — Странно… мы были сами, но у нас рожи не избиты.

     —  То-то што вы были в дворянском собрании, слушали музыку настоящую, а

я  вместо  дворянского  собрания  попал сперва в участок, а потом в часть, и

надо  мной  была  исполнена  такая  отличная  музыка, о которой всю жизнь не

забудешь.

     —  Должно  быть,  ты  был  где-нибудь  около  части,  а  не дворянского

собрания?

     —  То-то  и  есть,  что  я  дворянское собрание, то есть дом-то, только

едва-едва  разглядел… Да! славный был вечер. Сегодня ходил в баню, попарил

синяки,    да    что-то    плохо   помогло.   Придется,   верно,   похворать

недельку-другую…  Буду  я  об  этом  вечере,  буду  я о нем вспоминать всю

жизнь…  Но вам, господа, не советую, когда вы будете немножко выпивши, как

был и я седьмого числа, искать развлечений: как раз угодите на такой вечер.

     — Но как же тебя черти угораздили попасть на такую комедию?

     —  Очень  просто.  Слыхал  я,  что  седьмого  января будет в дворянском

собрании  филармонический  вечер или концерт, — право, забыл. Знал я только,

что  там будет хорошая музыка и пение, но не знал, когда начало. Раньше я не

ходил  брать  билета,  потому  что  у  меня  не  было  времени,  а живу я от

дворянского  собрания  за  четыре  версты;  такие же газеты, в которых можно

узнать  о  концерте,  не  всегда  достанешь, если имеешь много работы и тебе

некогда  часто  расхаживать  по кухмистерским. Ну вот седьмого января, в это

незабвенное  для  меня  число, я отправился к дворянскому собранию. Надо вам

заметить,  что у меня время дорого, я машинист, и если я поехал, то, значит,

у  меня было свободное время, и я этим временем располагал как умел. Но черт

меня  сунул зайти в портерную и выпить две кружки пива, отчего я и засиделся

в  портерной  до  шести  часов.  Ну,  думаю, если я теперь не поеду, то мне,

пожалуй,  и  не  удастся  в  другой раз послушать филармонического концерта.

Надо  будет  во  что  бы  то  ни стало добыть билет. Поехал. Приезжаю. Около

собрания  стоят кареты. Ну, думаю, еще приехал рано, и на хорах мне придется

преть.  Тут  я  спохватился, что я забыл очки, но чтобы не опоздать покупкой

билета, я подхожу к одному подъезду и спрашиваю городового:

     — Куда на хоры?

     — Билет!

     — Покажите, где можно получить билет.

     Но  городовой  пошел  отгонять  извозчика,  и я пошел в другой подъезд.

Отворивши  двери,  я увидел много уже одевающихся людей и, думая что я попал

не   туда,   пошел   в   третий  подъезд,  но  там  меня  схватил  за  рукав

полицеймейстер.

     — Куда?

     — На концерт.

     — Кто такой?

     — Мастеровой.

     —  Ты,  братец,  пьян,-  не знаешь, куда лезешь. Городовой, взять его в

участок!

     И меня городовой повел в участок.

     И  начал  я  скорбеть!..  Горько  мне  стало; лучше бы дома поиграть на

гармонии, чем разыскивать, дураку, концерты

     — Это куда же вы меня ведете? — спросил я городового.

     —  Узнаешь  —  куда!  Увидишь  филантропию…  Мы  тебя  поучим, как по

дворянским собраниям шляться.

     — Послушайте… Да ведь я хотел за свои деньги слушать.

     —  Ну-ну…  иди,  знай,  вперед!  —  И  он  толкнул  меня  потом  взял

извозчика.

     Што  же  это  такое?  Пиво, што ли, бродит в моей голове Нет! городовой

сидит рядом, смотрит как-то неприятно на меня, считая меня за мазурика.

     — За что же меня взяли-то? — спросил я городового.

     — Не ругай полковника.

     — Разве я ругал? И как вам не стыдно говорить-то это?

     —  Ты,  братец, не ругайся… Нынче… Но он не кончил — мы подъехали к

подъезду  участка.  Городовой  мне  велел подниматься по лестнице. Поднялся.

Узкая  прихожая  с  полукруглым  окном  в  канцелярию,  что-то вроде стола и

люльки  —  вероятно,  диван  с  провалившей  подушкой.  Из  канцелярии вышел

высокий человек в эполетах.

     — Откуда? — спросил он городового. Тот сказал.

     —  Кто  ты  такой?  —  крикнул на меня офицер так, что как будто я убил

человека.

     — Мастеровой… Я шел слушать филармонический концерт.

     —  А!  — И я был оглушен здоровою оплеухою, от которой меня отшатнуло в

сторону.

     — Што вы деретесь-то? — сказал я.

     Но я был оглушен уже двумя офицерскими оплеухами.

     — Он полковника обругал пьяницей,- пояснил городовой.

     — А! ты так! Вот… вот… Бей его мерзавца! Бей его до полусмерти!

     И  меня били жестоко. Я лежал на полу и только молился: господи, укроти

филармонию… Никогда больше не стану разыскивать хороших концертов.

     Слава богу, оставили целого, но сильно измятого.

     Наконец  городовой  повел  меня  в  часть; но мы шли немного, городовой

взял  извозчика.  От  городового  я  узнал,  что филармонический концерт уже

давно  окончился,  и тут-то я спохватился, что я сунулся в воду, не спросясь

броду.  Городовой  был  вежлив  и  сообщил  мне,  что  меня, быть — может, и

выпустят завтра.

     О, роковое это слово «быть может»!

     — А бить будут? — спросил я городового.

     — Накладут…

     — Но за что? за что, господи! — возопил я.

     Долго  мы  ехали  от  участка  в  часть; много миновали мы народу. Весь

хмель  у меня прошел от побоев стыдно мне было людей, тех людей, которые шли

пешком.  Попадались  даже и пьяные, и я бы дорого дал городовому, если бы он

мен  пустил,  но  городовой помалчивал, и извозчик говорил про меня: «Знать,

впервые  привелось  на саночках кататься. Ишь, любите даром ездить, мазурики

эдакие!.. Пусти тебя пешком — небось убежишь ведь!..»

     Было  уже  темно,  как  мы приехали в часть; но здесь уже угощение было

получше.

     Сперва  меня  ударил  городовой  за то, что я не стал платить извозчику

деньги.  И,  отняв  у  меня  портмоне,  сам  рассчитался с извозчиком, потом

портмоне возвратил мне.

     —  При  бумаге  из  участку…  Обругал  полковника,-  сказал городовой

дежурному.

     —  Ты?..  ты  обругал!  —  закричал  дежурный офицер, сопровождая слова

ударами.

     Я молчал. Тут было людно, мрачно. Голова моя и бока мои начали болеть.

     —  Што ж ты молчишь? — крикнул другой, по-видимому из подчасков, ударив

меня  в  шею  так,  что  я  толкнулся на что-то твердое, но оттуда тотчас же

отскочил от удара в угол.

     —  Как  вы  смеете  драться?  —  крикнул  я  с  остервенением,  но меня

вытолкали  в  дверь на двор и через три минуты втолкнули с побоями в темную,

большую  грязную,  вонючую  избу  не  избу,  комнату  не  комнату, подвал не

подвал,  освещенный лампой с керосином. В ней слышалось множество голосов, в

нее доходили откуда-то песни, свистки, ругань.

     — Вот тебе и филармония! — проговорил я.

     — Зададим мы тебе гармонию. Раздеть его! — крикнул дежурный городовой.

     Я  не  стал  давать  своей одежды, но я не знал полицейских порядков: я

был  здесь как игрушка, как котенок, которого ребятишки пичкают и таскают за

хвост  как  угодно.  Так  над  моей  особой  излавчивались отличным образом,

колотя  в  щеки,  по  голове, в грудь — и особенно в шею. И я молчал, думая:

скоро  ли они мне отведут квартиру? Но долго еще сопровождалось отрезвление.

С  меня было снято все, кроме рубашки и подштанников, но зато теперь больнее

были удары, голые мои ноги зябли от холодного сырого пола.

     Думал ли я когда-нибудь попасть так неожиданно в этот вертеп?

     Наконец  меня  втолкнули  в удушливый темный коридор, по обеим сторонам

которого  сквозь деревянные решетки едва мелькал огонь и откуда выглядывали,

как  призраки  в  тумане,  люди  в  рубахах  или  рваных поддевках. По обеим

сторонам  народ  говорил,  ругался,  по  коридору кто-то ходил и сопровождал

меня  ударами  до  двери  в одну камору, называемую мышеловкой. Эта камора —

сажени  полторы  длины,  около  сажени  ширины  и  сажени  полторы вышины, с

полукруглым  окном почти около потолка над нарами, устроенными на пол-аршина

от  полу,  с когда-то крашенными охрой стенами, с отстающей уже штукатуркой,

с  грязным  полом,  на  который  постоянно плюют,- была пропитана махоркой и

другим  запахом.  Камора  освещалась  изломанной  лампой;  в каморе топилась

печь;  у  двери висело ведро с водой. Камора была набита людьми: народ сидел

и лежал на нарах, лежал под нарами, сидел на полу, стоял около стен.

     — Пьяницу привели! спрыски надо делать,- кричали арестанты.

     Я  стоял  среди  полу;  меня  не пускали ни на нары, ни под нары, ни на

пол.

     — Дайте барину подушку! И меня ударили в шею.

     — Братцы, меня уже много били! — сказал я, плача.

     — Дайте ему платочек слезы утереть.

     Я  не  буду  описывать  вам  всего подробно, как меня били. Но в каморе

били  меня  немного.  Я  сказал  арестантам, что у меня есть деньги, которые

отобрал  от  меня  дежурный, и обещался дать им рубль перед выпуском. За это

мне  дозволили  лечь на нары и даже давали покурить табаку. Но с непривычки,

братцы  мои,  да  еще  избитому  не очень-то приятно лежать на голых досках,

подложивши  под  голову  кулак.  Но  еще  неприятнее вместо филармонического

концерта попасть в мышеловку.

     Камора  наша  не  запиралась на замок, и так как она находилась рядом с

отхожим  местом,  то  дверь  отпирали  часто;  к  нам  приходили посетители,

которые  приходили  посмотреть  на  пьяницу,  но я лежал, прикинувшись очень

больным.

     —  Саданите  его  хорошенько,  чтобы  он  чувствовал,  каково  в  часть

попадать.

     — Чувствую, други! Ох, как чувствую… Едва жив.

     —  Не  беспокойся  —  не  убьют. Здесь бьют ловко, умеючи. Хорошу ли ты

науку-то прошел?

     — Хорошу.

     —  То-то.  От  нас  еще  достанется  —  свезут в больницу, а потом и па

кладбище.

     — Да разве они смеют бить?

     —  Толкуй.  Место  такое,  што  бить  можно:  начальство  не побьет, мы

побьем.

     После ужина пришел дежурный посмотреть меня.

     — Жив ли ты? — спросил он у меня.

     — Не бей меня, ради Христа,- взмолился я.

     Но он повернулся, а потом проговорил арестантам:

     — Берегите его! смотрите… что будет, донести мне,- и он ушел.

     — Ловко же они его побили.

     Немного погодя по коридору разнесся чей-то вой.

     — Пьяницу обивают! — кричали с радостью арестанты.

     — Неужели здесь, в участке и в части, начальство всегда бьет пьяниц?

     — Вытрезвляют отлично! В другой раз не захочешь.

     — Еще бы!

     Пришел  другой  пьяница,  но  его  лицо  было  не  избито.  Он плакал и

говорил, что у него нет ни копейки денег, и его не пускали даже на пол.

     —  Ты  не  на  концерт ли ходил? — спросил я товарища, когда меня вновь

прибывший арестант из тутошних стащил с нар.

     — Нет! городового обругал.

     Я рассказал свои похождения, и арестанты прозвали меня филармонией.

     Ночь  я  пролежал под нарами, где даже и повернуться было нельзя и куда

сверху  в  щели  плевали  старосты и хозяева этой каморы. Такое удовольствие

мне  досталось  еще  потому,  что  я  обещал  арестантам  деньги, но другого

пьяницу  арестанты довели до того, что он ушел жаловаться дежурному, который

и велел ему ночевать где-то в коридоре.

     А  очень  приятно  лежать  под  нарами,  особенно  когда арестанты поют

песни…  Хоть  эти  песни  не  совсем  хороши,  но  их  слушаешь даром; а в

дворянском  собрании мне на хоры пришлось бы заплатить рубль да, кроме того,

платить за одежду…

     Утром  я получил свою одежду и облекся в нее. Не украли ее; даже платок

был  в  целости,  только я никак не ожидал, что спину моего пальто разрисуют

мелом  так, что без щетки этот круг с крестом в середине никак не сотрешь. И

вот  с  этим  крестом на другой день мне пришлось, прежде получения свободы,

исходить пол-Петербурга, от части к двум участкам, и прийти с ним домой. 
     ПРИМЕЧАНИЯ 
     В  основу  рассказа  «Филармонический  концерт» положен случай из жизни

самого  писателя. По стилю — это вполне законченное произведение типа сценки

или  зарисовки  с  натуры.  Но  это  не  умаляет  его  идейно-художественной

значимости.  В  повествовании  Решетникова  отчетливо обозначен нравственный

суд над российской действительностью.

     Какой?  В чем он проявляется? И разве не творил суд писатель-демократ в

других  своих произведениях? Конечно, он и раньше осуждал всяческий произвол

и  любые  проявления  социальной  несправедливости,  но обычно не затрагивал

политических проблем.

     Здесь  же  Решетников  в  случайном  по видимости происшествии коснулся

главного  вопроса  той  поры.  Самодержавие  отменило в 1861 году крепостное

право.   «Царь-освободитель»   Александр   II  дал  народу  «волю».  Но  что

изменилось  в России? Изменилось ли самодержавие? Стала ли власть «гуманной»

и  соблюдает ли она права парода — ну, хотя бы право на свободу от битья, от

физических наказаний?

     Ничего  не  изменилось! Так утверждает Решетников. Частный как будто бы

случай  обобщается и свидетельствует о том, что произвол над народом — это и

есть  основная  функция  самодержавного  государства.  Полиция  по малейшему

поводу    хватает    «провинившихся»,    не   утруждая   себя   поисками   и

доказательствами  вины.  Полицейские  возводят напраслину и нагло лгут. А их

начальники   задают   пример  рукоприкладства.  Уголовники  в  камере,  куда

отправляют  «протрезвиться»  задержанного,  также  издеваются  над  ним: они

оказываются,  в  сущности,  необходимым элементом в этой «школе» запугивания

людей  независимых  и  с чувством собственного достоинства. Закономерно, что

«Филармонический   концерт»   возбуждал  у  читателей  той  поры  не  только

сочувствие к угнетенным, но и ненависть к угнетателям. 
     * * * 
     «Филармонический  концерт»  —  печатается  по изданию: Решетников Ф. М.

Избр.  произведения  в  2-х  т.,  т.  I.  М.,  1956, с. 590-597. Впервые был

опубликован  в  газете  «Новое  обозрение» (Тифлис, 1884, Љ 48, 18 февр.). В

основу  очерка,  как  полагал  Г.  И. Успенский, был положен случай из жизни

самого Решетникова. 
                                                 С.Е. Шаталов

     Предисловие к сборнику:

     Ф.М. Решетников. Повести и рассказы. М., «Советская Россия», 1986 г.