Переводы с французского

Автор: Садовников Дмитрий Николаевич

Д. Н. Садовников.

Переводы.

  

С французского.

Морис Бушор

(1855 — 1929 гг.).

Весёлые песни.

   I.

   Для философа-бродяги

   Всюду пища, всюду тема:

   На любом просёлке пыльном

   Вырастает вдруг поэма.

  

   Путь хорош — я отправляюсь:

   Опьяняющим мечтаньям

   Предаюсь и восхищаюсь —

   Ну, хоть солнечным сияньем…

  

   Провожу цыганом истым

   Ночь в лесу, под небом чистым;

   На заре иду опять,

   И, вдобавок, дарованьем

   Обладаю: смех с рыданьем

   В смелой песне сочетать.

  

   II.

   Из цветов моя милая — лучший цветок

   И светлей самой радостной грёзы;

   От неё по стволам бьёт живительный сок

   И росы осушаются слёзы.

  

   Всё при ней получает особенный свет:

   Соловей запевает свой лучший куплет,

   А душистая зыбь белокурых волос

   Оживляет дыхание роз.

  

   И когда в белом платье мелькает она

   Меж дерев, как фиалка лесная, скромна,

   Я подругу свою молодую

   Принимаю за фею земную.

  

   III.

   Близок день, когда, как боги,

   Удивляя мир окрестный,

   Мы наденем яркий пурпур,

   Бросив платья траур тесный;

  

   Или, в бархат драпируясь,

   Станем в царственные позы

   И от мимо проходящих

   Будем ждать апофеоза.

  

   Под плюмажем чёрной шляпы,

   Под кокетливым беретом —

   Мы откроем шумный праздник

   Феерическим балетом.

  

   Кто-нибудь возьмёт гитару,

   Ток наденет оперённый,

   Под окном любой красотки

   Распевая, как влюблённый.

  

   Кто-нибудь в фламандской шляпе,

   Ус кручёный выставляя,

   Расположится у бочки,

   Шумно жажду утоляя.

  

   И в костюмах разнородных,

   По профессии одеты,

   Вместе съедемся в Париже

   Мы — артисты и поэты.

  

   Под напев весёлых песен

   Гордо двинемся верхами

   И в блестящих колесницах,

   А полиция — за нами.

  

   Ну, а если горожане

   Пустят в нас свои каменья —

   Мы поклонами ответим

   Горделивого презренья.

  

   1882 г.

  

Из «Современного Фауста».

Сонеты Фауста.

   I.

   С одной тоской делю свои скитанья —

   Пусть небо, празднуя свободу и покой,

   Мильоны ярких звёзд зажжёт над головой,

   Не попрошу у звёзд я состраданья.

  

   Светилу дня не услыхать признанья:

   Бесстрастно и оно, как этот мир земной,

   Лишённый разума, холодный и немой

   И умереть готовый без сознанья.

  

   Моя душа таит лишь отраженье

   Бегущих лет, могучее стремленье,

   Несущее Вселенную вперёд…

  

   Напрасно я найти ответ стараюсь:

   Никто тоски гнетущей не поймёт;

   И я под гнётом дум своих склоняюсь.

  

   II.

   На оргии, где крики шум и пенье,

   Где вился дым и пенился бокал,

   Я, как больной, почти изнемогал,

   А ум терзало старое сомненье.

  

   О женщины, годитесь ли в сравненье

   Вы с той, чьих уст улыбку я срывал?

   А ты, вино… Твой пурпур и опал…

   Я пил его в минуты вдохновенья!

  

   Нет, ни вино, ни песня, ни лобзание

   Не освежат! Я, прочное создание,

   Бежать бы должен с пира суеты…

  

   Испивши чашу жизненного яда,

   Ужель найти, безумец, хочешь ты

   Могилу дум в отраве винограда?

  

   III.

   Без Бога мир, ничем не возмутимый,

   Свершает празднично обыденный свой ход,

   Безостановочно ведёт круговорот,

   Где дни весны сменяются на зимы.

  

   Мир движется вперёд неутомимый;

   И что же? Человек его порой клянёт,

   Порой ему благодаренья шлёт,

   Забыв про то, что он неумолимый!

  

   Вселенная, лишённая сознанья,

   Не слушает молитвы и стенанья.

   Умрём — на прахе вырастут цветы…

  

   Она, не мучаясь безумною тоскою,

   Стирает всё: и скорби и мечты,

   И давит сердце мне лавиной снеговою.

  

   IV.

   Ах, если б это небо вдруг упало,

   А море запылало, как горнило!..

   Когда бы мир всё это обновило

   И легче грудь усталая дышала!

  

   Что, если бы в порыве бури, шквала

   Дождём из звёзд всю землю затопило

   И в хаосе бездонном поглотило

   Весь этот мир, где радостей так мало?

  

   Но нет… Лазурь по-прежнему сияет,

   Дыханье трав как фимиам взлетает,

   Сливается с пурпуровым закатом.

  

   Лишь я один; суровый и угрюмый,

   Хоть залит край небес вечерним златом,

   Несу с собой повсюду те же думы.

  

   1882 г.

Андре Терье

(1833 — 1907 гг.).

Крестьянская мыза.

   Вокруг крестьянской мызы

   Стоить лесная тишь;

   Весь двор зарос травою,

   Трава на склоне крыш…

   Меж городом и мызой

   Лежит сплошной оплот

   Лесов необозримых

   И высохших болот…

  

   На мызе доживает

   Шестой десяток лет

   Старик — ещё здоровый,

   Широкоплечий дед;

   Затем, работник ловкий —

   Его женатый сын,

   Да внучек малолетний,

   Крикливый властелин.

  

   Едва ль не больше века

   Здесь, — в стороне глухой, —

   Работало семейство

   Косою и сохой.

   Кровать стояла та же

   И сотню лет назад;

   Качалка укачала

   Десятка два ребят.

  

   И счастливы на мызе;

   В апреле всё поёт;

   В июне земляника,

   Под осень зреет плод.

   Даст Бог и урожая

   От брошенных семян,

   А внучек подрастает, —

   И славный мальчуган.

  

   Случается нередко

   Прохожий вечерком

   Зайдёт и порасскажет

   О слухе городском, —

   Но вести отчего-то,

   Пройдя окрестный лес,

   Размеры принимают

   Неслыханных чудес.

  

   И так идут за днями

   Однообразно дни,

   Обычные заботы

   Ведут с собой они.

  

   Простые эти люди —

   В работе круглый год,

   А мальчик здоровеет

   И по часам растёт.

  

   Начнёт и он работать,

   Не опуская рук, —

   Махать цепом проворным,

   Вести тяжелый плуг;

   А ус когда пробьется

   Да стукнет двадцать лет, —

   И в сердце развернется

   Любви весенний цвет;

  

   Жену себе в соседях

   Возьмёт он в свой черёд, —

   Когда его в солдаты

   Сержант не заберёт,

   Негаданно-нежданно

   Не выбросит войной

   На чуждую границу

   С шинелью за спиной…

  

   1882 г.

  

Малиновка.

   Когда проходит май, кончается весна,

   Малиновку в саду я часто вспоминаю:

   В тени орешника, на гнёздышке она

   Поёт привет красавцу маю.

  

   Цветущий ломонос, приманка для роёв,

   Прикрыл её гнездо, от взоров охраняя,

   И вот она поёт в густой тени кустов

   О блеске и сиянье мая.

  

   Как песня коротка! Могу её сравнить

   С минутной радостью, подругою страданья;

   Она мне говорит: «Весны не воротить,

   А с ней и жизни обаянья».

  

   Не в силах мы цветы весенние вернуть,

   Рождённые от ласк проснувшейся природы, —

   Ни первую любовь, попавшую к нам в грудь,

   Ни молодые наши годы.

  

   1883 г.

  

Ласточки.

   Под карнизами окон, вблизи черепиц,

   Мы впервые открыли глаза;

   Там носились мы вольною стаею птиц,

   Возле стен, где взбегает лоза.

  

   Задрожала трава от угроз сентября,

   Собрались все мы дружно в отлёт

   К той земля, где кругом так синеют моря,

   Где так солнце горячее жжёт.

  

   Мы сидели на розовом сфинксе песков,

   Что глядит в предрассветную даль,

   Но оставленных жаль было нам городов

   И покинутых гнёзд было жаль…

  

   Колокольня знакомая снилась опять,

   Рядом лип благовонная сень;

   Старый мост, под который привыкли летать,

   Где такая отрадная тень.

  

   Мы скучали в пустыне о крае родном,

   О желанной и юной весне,

   О душистых садах и гнезде под окном

   На далёкой родной стороне.

  

   1883 г.

  

Перепёлка.

   Хлеб стоит на ниве спелый и наливный;

   Ветер пробегает по его волнам…

   Чу! Раздался в поле смелый и призывный

   Голос перепёлки, прилетевшей к нам.

   Вечером и рано, рано до рассвета

   Слышится яснее бой перепелов;

   И пока над полем тихо дышит лето,

   Звонко раздаётся их любовный зов:

   Под! Полоть! Ва! Ва!

  

   Истые цыгане! Племя кочевое!

   Не сегодня — завтра случай вас сведёт.

   Ночью — в одиночку, а под утро двое,

   Парой веселее, но не без хлопот…

   Свито из соломы гнёздышко под небом,

   Есть приют надёжный; стол давно готов:

   Будете питаться этим спелым хлебом,

   Бегать меж колосьев и среди цветов.

   Под! Полоть! Ва! Ва!

  

   Разбежались детки от родимой матки…

   Вдруг пришёл охотник, приложился: «Трах»!

   Как вы испугались, глупые ребятки,

   Вы ещё не знали, что такое страх!

   От людей подальше, а не то ведь худо —

   Бойтесь вы людского страшного ствола;

   Там из вас готовят лакомые блюда,

   Сразу попадёте вы на вертела!

   Под! Полоть! Ва! Ва!

  

   Но не знает страха птица кочевая:

   Тучами садится по разливу нив,

   Будто против смерти, песни распевая,

   Жизни посылая радостный призыв,

   Бодрая, живая странствует по свету

   Морем и землёю правя свой полёт.

   Каждый год на север прилетает к лету

   И поёт, и любит, любит, и поёт:

   Под! Полоть! Ва! Ва!

  

   1883 г.

Рене Франсуа Арман Сюлли-Прюдом

(1839 — 1907 гг.).

Возвращаясь из музея.

   Возвращаясь из музея,

   Где стоят, как снег, белея,

   Полны гордого молчанья

   Афродиты (в древнегреческой мифологии, богини красоты и любви, той же, что в римской — Венеры) изваянья,

   Думал я, что эти боги

   Рождены стоять в чертоге (чертог (устар.) — пышное, великолепное здание или помещение):

   Прелесть их неоценима…

   Но когда прошла ты мимо —

   Заслонило мир искусства

   Сердца тягостное чувство —

   Афродита в пышном зале;

   С этой чудной головкой

   Ты идёшь походкой лёгкой,

   В старом платье, вьются сзади

   Кос волнистых, пышных пряди…

   День и ночь иглой проворной

   Ты работаешь упорно:

   Вижу — палец твой исколот;

   В дверь стучат нужда и голод, —

   Чуждый жизненной тревоги,

   Мрамор просится в чертоги:

   Ты же, бедное созданье,

   Скромно просишь подаянья.

   Не обставят, как статую,

   Красоту твою живую:

   Будит в нас восторга пламень

   Лишь один бездушный камень.

   Да, с тобой судьба сурова.

   Ищешь хлеба ты и крова.

   Мертвецы — на пьедесталах,

   А живые мрут в подвалах.

  

   1883 г.