Детские и юношеские стихотворения
Автор: Толстой Алексей Константинович
СкачатьАлексей Константинович Толстой.
Детские и юношеские стихотворения
———————————————————————
ПРИМЕЧАНИЯ OCR Zmiy:
Текст данного сборника сформирован по следующим источникам:
1) Сайт:
http://www.friends-partners.org/friends/literature/19century.html
2) Книга: OCR & SpellCheck Zmiy (zmiy@inbox.ru)
Толстой А.К. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Стихотворения
М.: Худож. лит., 1981
Содержание отмеченное [*], взято из (1). Остальное — (2).
Текст, отмеченный в содержании [**] взят из (2). Остальное — (1).
Анонс и примечания взяты из (2).
Все претензии предъявлять сюда: zmiy@inbox.ru.
Оформление: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 28 февраля 2003 года
———————————————————————
СОДЕРЖАНИЕ
* ДЕТСКИЕ И ЮНОШЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
* Сказка про короля и про монаха
* Вихорь-конь
* Телескоп (баллада)
* Прости
* Молитва стрелков
* Я верю в чистую любовь…
* СТИХОТВОРНЫЕ ЗАПИСКИ. ЭКСПРОМТЫ. НАДПИСИ. БУРИМЕ
* [Б.М.Маркевичу]
* [М.Н.Лонгинову]
* Аминь, глаголю вам,- в восторге рек Маркeвич…
* Под шум балтийских волн…
* Элегия
* [М.М.Стасюлевичу]
* [В.А.Арцимовичу]
* [А.М. и Н.М.Жемчужниковым]
* Неожиданное наказание
* [Н.М.Жемчужникову] (Горька нам, Николай…)
* Прогулка под качелями
* Переход через Балканские горы
* Об этом я терзаюся и плачу…
* Басня про Ромула и Рема
* Прогулка с подругой жизни
* Молчите! — Мне не нужен розмарин!..
* Не приставай ко мне, Борис Перовский…
* Бегство Наполеона из России
* Почему Александр 1 отказался от названия великого
* Часто от паштета корка…
* Баллада
* Аскольд, зовет тебя Мальвина…
* [А.П.Бобринскому]
* НЕЗАКОНЧЕННОЕ. НАБРОСКИ. ОТРЫВКИ
* Бегут разорванные тучи…
* Как часто ночью в тишине глубокой…
* Слова для мазурки
* Ты меня поняла не вполне…
* Что за время, что за нравы!..
* Как вчера хорош у моря…
* О, не страшись несбыточной измены…
* Закревский так сказал пожарным…
* Причину моего смятенья и испуга…
* И на крыльце по вечерам…
* Друзья, вы совершенно правы…
* Святой отец, постой…
* В дни златые вашего царенья…
* Желтобрюхого Гаврила…
* О, будь же мене голосист…
* Ища в мужчине идеала…
* То древний лес. Дуб мощный своенравно…
* Теперь в глуши полей, поклонник мирных граций…
* Честь вашего я круга…
* Но были для девы другие отрады…
* Улыбка кроткая, в движенье каждом тихость…
ДЕТСКИЕ И ЮНОШЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
СКАЗКА ПРО КОРОЛЯ И ПРО МОНАХА
Жил-был однажды король, и с ним жила королева,
Оба любили друг друга, и всякий любил их обоих.
Правда, и было за что их любить; бывало, как выйдет
В поле король погулять, набьет он карман пирогами,
Бедного встретит — пирог! «На, брат,- говорит,- на
здоровье!»
Бедный поклонится в пояс, а тот пойдет себе дальше.
Часто король возвращался с пустым совершенно
карманом.
Также случалось порой, что странник пройдет через
город,
Тотчас за странником шлет королева своих скороходов.
«Гей,- говорит,- скороход! Скорей вы его воротите!»
Тот воротится в страхе, прижмется в угол прихожей,
Думает, что-то с ним будет, уж не казнить привели ли?
АН совсем не казнить! Ведут его к королеве.
«Здравствуйте, братец,- ему говорит королева,-
присядьте.
Чем бы попотчевать вас? Повара, готовьте закуску!»
Вот повара, поварихи и дети их, поваренки,
Скачут, хлопочут, шумят, и варят, и жарят закуску.
Стол приносят два гайдука с богатым прибором.
Гостя сажают за стол, а сами становятся сзади.
Странник садится, жует да, глотая, вином запивает,
А королева меж тем бранит и порочит закуску:
«Вы,- говорит,- на нас не сердитесь, мы люди простые.
Муж ушел со двора, так повара оплошали!»
Гость же себе на уме: «Добро, королева, спасибо!
Пусть бы везде на дороге так плохо меня угощали!»
Вот как жили король с королевой, и нечего молвить,
Были они добряки, прямые, без всяких претензий…
Кажется, как бы, имея такой счастливый характер,
Им счастливым не быть на земле? Ан вышло иначе!
Помнится, я говорил, что жители все королевства
Страх короля как любили. Все! Одного исключая!
Этот один был монах, не такой, как бывают монахи,
Смирные, скромные, так что и громкого слова не молвят.
Нет, куда! Он первый был в королевстве гуляка!
Тьфу ты! Ужас берет, как подумаешь, что за буян был!
А меж тем такой уж пролаз, такая лисица,
Что, пожалуй, святым прикинется, если захочет.
Дьяком он был при дворе; то есть если какие бумаги
Надобно было писать, то ему их всегда поручали.
Так как король был добряк, то и всех он считал
добряками,
Дьяк же то знал, и ему короля удалося уверить,
Что святее его на свете нет человека.
Добрый король с ним всегда и гулял, и спал, и обедал,
«Вот,- говаривал он, на плечо опираясь монаха,-
Вот мой лучший друг, вот мой вернейший товарищ».
Да, хорош был товарищ! Послушайте, что он за друг
был!
Раз король на охоте, наскучив быстрою скачкой,
Слез, запыхавшись, с коня и сел отдохнуть под дубочки.
Гаркая, гукая, мимо его пронеслась охота,
Стихли мало-помалу и топот, и лай, и взыванья.
Стал он думать о разных делах в своем королевстве:
Как бы счастливее сделать народ, доходы умножить,
Податей лишних не брать, а требовать то лишь, что
можно.
Вдруг шорохнулись кусты, король оглянулся и видит,
С видом смиренным монах стоит, за поясом четки,
«Ваше величество,- он говорит,- давно мне хотелось
Тайно о важном деле с тобою молвить словечко!
Ты мой отец, ты меня и кормишь, и поишь, и кров мне
От непогоды даешь, так как тебя не любить мне!»
В ноги упал лицемер и стал обнимать их, рыдая.
Бедный король прослезился: «Вставай,- говорит он,-
вставай, брат!
Все, чего хочешь, проси! Коль только можно, исполню!»
— «Нет, не просить я пришел, уж ты и так мне
кормилец!
Хочется чем-нибудь доказать мне свою благодарность.
Слушай, какую тебе я открою дивную тайну!
Если в то самое время, как кто-нибудь умирает,
Сильно ты пожелаешь, душа твоя в труп угнездится,
Тело ж на землю падет и будет лежать без дыханья.
Так ты в теле чужом хозяином сделаться можешь!»
В эту минуту олень, пронзенный пернатой стрелою,
Прямо на них налетел и грянулся мертвый об землю.
«Ну,- воскликнул монах,- теперь смотри в оба глаза».
Стал пред убитым оленем и молча вперил в него очи.
Мало-помалу начал бледнеть, потом зашатался
И без дыхания вдруг как сноп повалился на землю.
В то же мгновенье олень вскочил и проворно запрыгал,
Вкруг короля облетел, подбежал, полизал ему руку,
Стал пред монаховым телом и грянулся б землю
мертвый.
Тотчас на ноги вспрянул монах как ни в чем не бывало —
Ахнул добрый король, и вправду дивная тайна!
Он в удивленье вскричал: «Как, братец, это ты сделал?»
— «Ваше величество,- тот отвечал, лишь стоит
серьезно
Вам захотеть, так и вы то же самое можете сделать!
Вот, например, посмотри: сквозь лес пробирается серна,
В серну стрелой я пущу, а ты, не теряя минуты,
В тело ее перейди, и будешь на время ты серной».
Тут монах схватил самострел, стрела полетела,
Серна прыгнула вверх и пала без жизни на землю.
Вскоре потом упал и король, а серна вскочила.
То лишь увидел монах, тотчас в королевское тело
Он перешел и рожок поднял с земли королевский.
Начал охоту сзывать, и вмиг прискакала охота.
«Гей, вы, псари!- он вскричал.- Собак спустите со
своров,
Серну я подстрелил, спешите, трубите, скачите!»
Прыгнул мнимый король на коня, залаяла стая,
Серна пустилась бежать, и вслед поскакала охота.
Долго несчастный король сквозь чащу легкою серной
Быстро бежал, наконец он видит в сторонке пещеру,
Мигом в нее он влетел, и след его псы потеряли.
Гордо на статном коне в ворота въехал изменник,
Слез на средине двора и прямо идет к королеве.
«Милая ты королева моя,- изменник вещает,-
Солнце ты красное, свет ты очей моих, месяц мой ясный,
Был я сейчас на охоте, невесело что-то мне стало;
Скучно, вишь, без тебя, скорей я домой воротился,
Ах ты, мой перл дорогой, ах ты, мой яхонт бесценный!»
Слышит его королева, и странно ей показалось:
Видит, пред нею король, но что-то другие приемы,
Тот, бывало, придет да скажет: «Здравствуй, хозяйка!»,
Этот же сладкий такой, ну что за сахар медович!
Дня не прошло, в короле заметили все перемену.
Прежде, бывало, придут к нему министры с докладами,
Он переслушает всех, обо всем потолкует, посудит,
Дело, подумав, решит и скажет: «Прощайте, министры!»
Ныне ж, лишь только прийдут, ото всех отберет он
бумаги,
Бросит под стол и велит принесть побольше наливки.
Пьет неумеренно сам да министрам своим подливает.
Те из учтивости пьют, а он подливает все больше.
Вот у них зашумит в голове, начнут они спорить,
Он их давай поджигать, от спора дойдет и до драки,
Кто кого за хохол, кто за уши схватит, кто за нос,
Шум подымут, что все прибегут царедворцы,
Видят, что в тронной министры катаются все на паркете,
Сам же на троне король, схватившись за боки, хохочет.
Вот крикунов разоймут, с трудом подымут с паркета,
И на другой день король их улицы мыть отсылает:
«Вы-де пьяницы, я-де вас научу напиваться,
Это-де значит разврат, а я не терплю-де разврата!»
Если ж в другой раз придет к нему с вопросом
кухмейстер:
«Сколько прикажешь испечь пирогов сегодня для
бедных?»
— «Я тебе дам пирогов,- закричит король в
исступленье,-
Я и сам небогат, а то еще бедных кормить мне!
В кухню скорей убирайся, не то тебе розги, разбойник!»
Если же странник пройдет и его позовет королева,
Только о том лишь узнает король, наделает шуму.
«Вон его,- закричит,- в позатыльцы его, в позатыльцы!
Много бродяг есть на свете, еще того и смотри, что
Ложку иль вилку он стянет, а у меня их немного!»
Вот каков был мнимый король, монах-душегубец.
А настоящий король меж тем одинокою серной
Грустно средь леса бродил и лил горячие слезы.
«Что-то,- он думал,- теперь происходит с моей
королевой!
Что, удалось ли ее обмануть лицемеру монаху?
Уж не о собственном плачу я горе, уж пусть бы один я
В деле сем пострадал, да жаль мне подданных бедных!»
Так сам с собой рассуждая, скитался в лесу он дремучем,
Серны другие к нему подбегали, но только лишь взглянут
В очи ему, как назад бежать они пустятся в страхе.
Странное дело, что он, когда был еще человеком,
В шорохе листьев, иль в пении птиц, иль в ветре сердитом
Смысла совсем не видал, а слышал простые лишь звуки,
Ныне ж, как сделался серной, то все ему стало понятно:
«Бедный ты, бедный король,- ему говорили деревья,-
Спрячься под ветви ты наши, так дождь тебя не
замочит!»
«Бедный ты, бедный король,- говорил ручеек
торопливый,-
Выпей струи ты мои, так жажда тебя не измучит!»
«Бедный ты, бедный король,- кричал ему ветер
сердитый,-
Ты не бойся дождя, я тучи умчу дождевые!»
Птички порхали вокруг короля и весело пели.
«Бедный король,- они говорили,- мы будем стараться
Песней тебя забавлять, мы рады служить, как умеем!»
Шел однажды король через гущу и видит, на травке
Чижик лежит, умирая, и тяжко, с трудом уже дышит.
Чижик другой для него натаскал зеленого моху,
Стал над головкой его, и начали оба прощаться.
«Ты прощай, мой дружок,- чирикал чижик здоровый,-
Грустно будет мне жить одному, ты сам не поверишь!»
— «Ты прощай, мой дружок,- шептал умирающий
чижик,-
Только не плачь обо мне, ведь этим ты мне не поможешь,
Много чижиков есть здесь в лесу, ты к ним приютися!»
— «Полно,- тот отвечал,- за кого ты меня
принимаешь!
Может ли чижик чужой родного тебя заменить мне?»
Он еще говорил, а тот уж не мог его слышать!
Тут внезапно счастливая мысль короля поразила.
Стал перед птичкою он, на землю упал и из серны
Сделался чижиком вдруг, вспорхнул, захлопал крылами,
Весело вверх поднялся и прямо из темного леса
В свой дворец полетел.
Сидела одна королева;
В пяльцах она вышивала, и капали слезы на пяльцы.
Чижик в окошко впорхнул и сел на плечо к королеве,
Носиком начал ее целовать и песню запел ей.
Слушая песню, вовсе она позабыла работу.
Голос его как будто бы ей показался знакомым,
Будто она когда-то уже чижика этого знала,
Только припомнить никак не могла, когда это было.
Слушала долго она, и так ее тронула песня,
Что и вдвое сильней потекли из очей ее слезы.
Птичку она приласкала, тихонько прикрыла рукою
И, прижав ко груди, сказала: «Ты будешь моею!»
С этой поры куда ни пойдет королева, а чижик
Так за ней и летит и к ней садится на плечи.
Видя это, король, иль правильней молвить, изменник,
Тотчас смекнул, в чем дело, и говорит королеве:
«Что это, душенька, возле тебя вертится все чижик?
Я их терпеть не могу, они пищат, как котенки,
Сделай ты одолженье, вели его выгнать в окошко!»
— «Нет,- говорит королева,- я с ним ни за что не
— «Ну, так, по крайней мере, вели его ты изжарить.
Пусть мне завтра пораньше его подадут на закуску!»
Страшно сделалось тут королеве, она еще больше
Стала за птичкой смотреть, а тот еще больше сердитый.
Вот пришлось, что соседи войну королю объявили.
Грянули в трубы, забили в щиты, загремели в литавры,
С грозным оружьем к стенам городским подступил
неприятель,
Город стал осаждать и стены ломать рычагами.
Вскоре он сделал пролом, и все его воины с криком
Хлынули в город и прямо к дворцу короля побежали.
Входят толпы во дворец, все падают ниц царедворцы.
Просят пощады, кричат, но на них никто и не смотрит,
Ищут все короля и нигде его не находят.
Вот за печку один заглянул, ан глядь!- там,
прикрывшись,
Бледный, как тряпка, король сидит и дрожит как осина.
Тотчас схватили его за хохол, тащить его стали,
Но внезапно на них с ужасным визгом и лаем
Бросился старый Полкан, любимый пес королевский.
Смирно лежал он в углу и на все смотрел равнодушно.
Старость давно отняла у Полкана прежнюю ревность,
Но, увидя теперь, что тащат его господина,
Кровь в нем взыграла, он встал, глаза его засверкали,
Хвост закрутился, и он полетел господину на помощь…
Бедный Полкан! Зачем на свою он надеялся силу!
Сильный удар он в грудь получил и мертвый на землю
Грянулся,- тотчас в него перешел трусишка изменник,
Хвост поджал и пустился бежать, бежать без оглядки.
Чижик меж тем сидел на плече у милой хозяйки.
Видя, что мнимый король обратился со страху в
Полкана,
В прежнее тело свое он скорей перешел и из птички
Сделался вновь королем. Он первый попавшийся в руки
Меч схватил и громко вскричал: «За мною, ребята!»
Грозно напал на врагов, и враги от него побежали.
Тут, обратившись к народу: «Послушайте, дети,- он
молвил,-
Долго монах вас морочил, теперь он достиг наказанья,
Сделался старым он псом, а я королем вашим прежним!»
— «Батюшка!- крикнул народ,- и впрямь ты король
наш родимый!»
Все закричали «ура!» и начали гнать супостата.
Вскоре очистился город, король с королевою в церковь
Оба пошли и набожно там помолилися богу.
После ж обедни король богатый дал праздник народу.
Три дни народ веселился. Достаточно ели и пили,
Всяк короля прославлял и желал ему многие лета.
x x x
ВИХОРЬ-КОНЬ
В диком месте в лесу…
Из соломы был низкий построен шалаш.
Частым хворостом вход осторожно покрыт,
Мертвый конь на траве перед входом лежит.
И чтоб гладных волков конь из лесу привлек,
Притаясь в шалаше, ожидает стрелок.
Вот уж месяц с небес на чернеющий лес
Смотрит, длинные тени рисуя древес,
И туман над землей тихо всходит седой,
Под воздушной скрывает он лес пеленой.
Ни куста, ни листа не шатнет ветерок,
В шалаше притаясь, молча смотрит стрелок,
Терпеливо он ждет, месяц тихо плывет,
И как будто бы времени слышен полет.
Чу! Не шорох ли вдруг по кустам пробежал?
Отчего близ коня старый пень задрожал?
Что-то там забелело, туман не туман,
В чаще что-то шумит, будто дальний буран,
И внезапно стрелка странный холод потряс,
В шуме листьев сухих дивный слышит он глас:
«Вихорь-конь мой, вставай, я уж боле не пень,
Вихорь-конь, торопися, Иванов уж день!»
И как озера плеск и как полымя треск,
Между пний и кустов словно угольев блеск,
Что-то ближе спешит, и хрустит, и трещит,
И от тысячи ног вся земля дребезжит.
«Встань, мой конь, я не пень, брось, мой конь, свою лень!
Конь, проворней, проворней, в лесу дребедень!»
Страшен чудный был голос, конь мертвый вскочил,
Кто-то прыг на него, конь копытом забил,
Поднялся на дыбы, задрожал, захрапел
И как вихорь сквозь бор с седоком полетел,
И за ним между пнев, и кустов, и бугров
Полетела, шумя, стая гладных волков.
Долго видел стрелок, как чудесным огнем
Их мелькали глаза в буераке лесном
И как далей и далей в чернеющий лес
Их неистовый бег, углубляясь, исчез.
И опять воцарилась кругом тишина,
Мирно сумрачный лес освещает луна,
Расстилаясь туман над сырою землей,
Под таинственной чащу сокрыл пеленой.
И, о виденном диве мечтая, стрелок
До зари в шалаше просидел, одинок.
И едва на востоке заря занялась,
Слышен топот в лесу, и внимает он глас:
«Конь, недолго уж нам по кустам и буграм
Остается бежать, не догнать нас волкам!»
И как озера плеск и как полымя треск,
Между пнев и кустов, словно угольев блеск,
И шумит, и спешит, и хрустит, и трещит,
И от тысячи ног вся земля дребезжит.
«Конь, не долго бежать, нас волкам не догнать.
Сладко будешь, мой конь, на траве отдыхать!»
И, весь пеной покрыт, конь летит и пыхтит,
И за ним по пятам волчья стая бежит.
Вот на хуторе дальнем петух прокричал,
Вихорь-конь добежал, без дыханья упал,
Седока не видать, унялась дребедень,
И в тумане по-прежнему виден лишь пень.
У стрелка ж голова закружилась, и он
Пал на землю, и слуха и зренья лишен.
И тогда он очнулся, как полдень уж был,
И чернеющий лес он покинуть спешил.
x x x
ТЕЛЕСКОП
Баллада
Умен и учен монах Артамон,
И оптик, и физик, и врач он,
Но вот уж три года бежит его сон,
Три года покой им утрачен.
Глаза его впалы, ужасен их вид,
И как-то он странно на братий глядит.
Вот братья по кельям пошли толковать:
«С ума, знать, сошел наш ученый!
Не может он есть, не может он спать,
Всю ночь он стоит пред иконой.
Ужели (господь, отпусти ему грех!)
Он сделаться хочет святее нас всех?»
И вот до игумена толки дошли,
Игумен был строгого нрава:
Отца Гавриила моли не моли,-
Ты грешен, с тобой и расправа!
«Монах,- говорит он,- сейчас мне открой,
Что твой отравляет так долго покой?»
И инок в ответ: «Отец Гавриил,
Твоей покоряюсь я воле.
Три года я страшную тайну хранил,
Нет силы хранить ее доле!
Хоть тяжко мне будет, но так уж и быть,
Я стану открыто при всех говорить.
Я чаю, то знаете все вы, друзья,
Что, сидя один в своей келье,
Давно занимался механикой я
И разные варивал зелья,
Что силою дивных стекол и зеркал
В сосуды я солнца лучи собирал.
К несчастью, я раз, недостойный холоп,
В угодность познаний кумиру,
Затеял составить большой телескоп,
Всему в удивление миру.
Двух братьев себе попросил я помочь,
И стали работать мы целую ночь.
И множество так мы ночей провели,
Вперед подвигалося дело,
Я лил, и точил, и железо пилил,
Работа не шла, а кипела.
Так, махина наша, честнейший отец,
Поспела, но, ах, не на добрый конец.
Чтоб видеть, как силен мой дивный снаряд,
Трубу я направил на гору,
Где башни и стены, белеясь, стоят,
Простому чуть зримые взору.
Обитель святой Анастасии там.
И что же моим показалось очам?
С трудом по утесам крутым на коне
Взбирается витязь усталом,
Он в тяжких доспехах, в железной броне,
Шелом с опущенным забралом,
И, стоя с поникшей главой у ворот,
Отшельница юная витязя ждет.
И зрел я (хоть слышать речей их не мог),
Как обнял свою он подругу,
И ясно мне было, что шепчет упрек
Она запоздалому другу.
Но вместо ответа железным перстом
На наш указал он отшельнице дом.
И кудри вилися его по плечам,
Он поднял забрало стальное,
И ясно узрел я на лбу его шрам,
Добытый средь грозного боя.
Взирая ж на грешницу, думал я, ах,
Зачем я не витязь, а только монах!
В ту пору дни на три с мощами к больным
Ты, честный отец, отлучился,
Отсутствием я ободренный твоим
Во храме три дня не молился,
Но до ночи самой на гору смотрел,
Где с юной отшельницей витязь сидел.
Помощников двух я своих подозвал,
Мы сменивать стали друг друга.
Такого, каким я в то время сгорал,
Не знал никогда я недуга.
Когда ж возвратился ты в наш монастырь,
По-прежнему начал читать я псалтырь.
Но все мне отшельницы чудился лик,
Я чувствовал сердца терзанье,
Товарищей двух ты тогда же расстриг
За малое к службе вниманье,
И я себе той же судьбы ожидал,
Но, знать, я смущенье удачней скрывал.
И вот уж три года, лишь только взойдет
На небо дневное светило,
Из церкви меня к телескопу влечет
Какая-то страшная сила.
Увы, уж ничто не поможет мне ныне,
Одно лишь осталось: спасаться в пустыне».
Так рек Артамон, и торжественно ждет
В молчанье глубоком собранье,
Какому игумен его обречет
В пример для других наказанью.
Но, брови нахмурив, игумен молчит,
Он то на монаха, то в землю глядит.
Вдруг снял он клобук, и рассеченный лоб
Собранью всему показался.
«Хорош твой, монах,- он сказал,- телескоп,
Я в вражии сети попался!
Отныне игуменом будет другой,
Я ж должен в пустыне спасаться с тобой».
x x x
ПРОСТИ
Ты помнишь ли вечер, когда мы с тобой
Шли молча чрез лес одинокой тропой,
И солнышко нам, готовясь уйти,
Сквозь ветви шептало: «Прости, прости!»
Нам весело было, не слышали мы,
Как ветер шумел, предвестник зимы,
Как листья хрустели на нашем пути
И лето шептало: «Прости, прости!»
Зима пролетела, в весенних цветах
Природа, красуясь, пестреет, но, ах,
Далеко, далеко я должен идти,
Подруга, надолго прости, прости!
Ты плачешь? Утешься! Мы встретимся там,
Где радость и счастье готовятся нам,
Судьба нам позволит друг друга найти,
Тогда, когда жизни мы скажем «прости!»
x x x
МОЛИТВА СТРЕЛКОВ
Великий Губертус, могучий стрелок,
К тебе мы прибегнуть дерзнули!
К тебе мы взываем, чтоб нам ты помог
И к цели направил бы пули!
Тебя и отцы призывали и деды,
Губертус, Губертус, податель победы!
Пусть дерзкий безбожник волшебный свинец
В дремучем лесу растопляет,
Ужасен безбожнику будет конец,
Нас счастье его не прельщает:
Он в трепете вечном и в страхе живет,
Покуда час смерти его не пробьет.
Пусть Гакельберг ночью шумит и трубит
И грозно над бором несется,
Охотника доброго он не страшит,
Виновный пред ним лишь трясется,
И слышит, чуть жив, над главою своей
Лай псов, и взыванья, и ржанье коней.
Пусть яростный вепрь иль сердитый медведь
Лихого стрелка одолеет,
Уж если ему суждено умереть,
Он с верой погибнуть умеет.
Чья верой душа в провиденье полна,
Тому не бывает погибель страшна.
Великий Губертус, могучий стрелок,
К тебе мы прибегнуть дерзнули!
К тебе мы взываем, чтоб нам ты помог
И к цели направил бы пули!
Тебя кто забудет на помощь призвать,
Какого успеха тому ожидать!
x x x
x x x
Я верю в чистую любовь
И в душ соединенье;
И мысли все, и жизнь, и кровь,
И каждой жилки бьенье
Отдам я с радостию той,
Которой образ милый
Меня любовию святой
Исполнит до могилы.
1832
СТИХОТВОРНЫЕ ЗАПИСКИ.
ЭКСПРОМТЫ. НАДПИСИ. БУРИМЕ
[Б. М. МАРКЕВИЧУ]
Где нет толку никакого,
Где сумбур и дребедень —
Плюнь, Маркевич, на Буткова
И явись как ясный день!
24 февраля 1859
[М. Н. ЛОНГИНОВУ]
Очень, Лонгинов, мне жаль,
Что нельзя с тобой обедать —
Какова моя печаль,
То тебе нетрудно ведать.
1864
x x x
«Аминь, глаголю вам,- в восторге рек Маркeвич,
Когда к Москве-реке, задумчив, шел Катков,-
Се агнца божья зрим!» Но злобный Стасюлевич
Возненавидел вес классических оков
И фарисейски плел, с враждою вечно новой,
Прилегши за кустом, ему венец терновый.
28 декабря 1869
x x x
Под шум балтийских волн Самарина фон Бок
Разит без умолку. Их битву петь возьмусь ли?
Ко матушке Москве решпект во мне глубок,
Но «Lieber Augustin»(*) мои играют гусли,
И, как ни повернусь, везде найду изъян:
Самарин — Муромец, фон Бок же — грубиян.
__________
(*) «Милый Августин» (нем.).- Ред.
28 декабря 1869
ЭЛЕГИЯ
Где Майков, Мей, и Мин, и Марков, и Миняев,
И Фет, что девам люб?
Полонский сладостный, невидящий Ширяев
И грешный Соллогуб?
Передо мной стоят лишь голые березы
И пожелтевший дуб,
Но нет с кем разделить в бору холодном слезы
И насморк дать кому б!
11 января 1870
[М. М. СТАСЮЛЕВИЧУ]
Скорее на небе луну
Заменит круг презренной….,
Чем я хоть мысленно дерзну
Обидеть «Вестника Европы!»
18 ноября 1873
[В. А. АРЦИМОВИЧУ]
Ты властитель всех сердец,
Нам же дядя и отец!
3 апреля 1875
[А. М. и Н. М. ЖЕМЧУЖНИКОВЫМ]
Милые дети, вас просят обедать.
Дайте посланцу ответ;
Нужен ответ, чтобы повару ведать,
Сколько состряпать котлет.
x x x
НЕОЖИДАННОЕ НАКАЗАНИЕ
Толстый юнкер Арапетов
В этот новый год,
Взявши дюжину браслетов,
К дядюшке несет.
Он к Арапову приходит:
«Дяденька,- браслет!»
Видя бронзу, тот находит,
Что родства-де нет.
Оробел наш Арапетов,
Услыхав ответ:
«Мой племянник лишь Бекетов».
— «Ну так я ваш внук?»
И вся дюжина браслетов
Выпала из рук…
«Внук ты мой? Так как же, сиречь —
Значит, я ваш дед?
Ну так я вас должен высечь
И принять браслет…»
x x x
[Н. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ]
Горька нам, Николай,
Была б твоя утрата,
К обеду приезжай
И привези нам брата.
Отсутствием твоим
Отчасти поражен,
Вчера я был один
Урусовой пленен.
Сам храбрый Бирюлев
И звонкий Опочинин
Явились без штанов,
И вечер был бесчинен…
x x x
ПРОГУЛКА ПОД КАЧЕЛЯМИ
Вон тянется вдали колясок полоса,
И из одной из них, свой выставив чубук,
Лакей какой-то …. Все мокро, как роса,
И древо мостовой сияет, будто бук.
Люблю я праздников невинное смятенье,
Вид пьяных мужиков мне просто утешенье!
Мне нравился всегда народных игр состав,
Поеду в балаган, поеду — решено!
Гостиных модных мне наскучил уж устав,
Дни юности я в них рассыпал, как пшено!
x x x
ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ БАЛКАНСКИЕ ГОРЫ
Вершины закутала туч полоса.
Денщик, дай кисет и чубук!
Меня до костей промочила роса,
Здесь сыро — все ольха да бук!
Вот выстрел!- Чу, что там вдали за смятенье?
Врагов ли господь нам послал в утешенье?
Цыганской ли шайки презренный состав
Нам встретить в горах решено?
Что б ни было, вспомним воинский устав,
Рассыпем врагов, как пшено!
x x x
x x x
Об этом я терзаюся и плачу
Зимой, весною, осенью и летом,
Печаль моя и жалобна и громка,
И скоро я красу свою утрачу,
Глядя порой, как с маленьким лафетом
Невинный твой в траве играет Фомка.
x x x
БАСНЯ ПРО РОМУЛА И РЕМА
Реин батюшка проспал,
Он прямая ижица!
Не видал, как генерал1
С его дочкой лижется,2
Как берет оделаванд
После с перекладины,
Которую Монферранд
Сделал среди впадины.
x x x
__________
1 Марс.
2 От сего произошли Ромул и Рем.
ПРОГУЛКА С ПОДРУГОЙ ЖИЗНИ
Покройся, юная девица,
С тебя покров стыдливый пал,
Закройся, юная девица,
Кратка дней красных вереница,
И ты состаришься, девица,
И твой прийдет девятый вал,
Закройся ж, юная девица,
С тебя покров стыдливый пал.
x x x
x x x
1
Молчите!- Мне не нужен розмарин!
Я знаю вас, крамольная палата!
Теперь не вы, а я здесь властелин,
И русских грудь крепчайшие мне латы!
Я презираю вас и ваше злато,
Мне вас милей лабазник бородатый,
Ступайте ж лучше вы в отель «Берлин»,
Да осенит теперь орел крылатый
Гнездо измены, подлости и вин,
Я постелю матрасы, вам без ваты!
2
И впредь, друзья, коль дорог вам живот —
Вы не забудьте, я какой детина!
Я вами поверну, как мышью кот,
Вам не поможет польская вся тина,
Я посажу к вам Федорова cына,(*)
Вы будете как в хрене осетрина,
В костелах будет греческий кивот,
Вблизи Варшавы желтая есть глина,
Паскевич вам замажет ею рот,
И верьте мне, что это не малина.
3
И на домах я не оставлю кровли,
Скорей с моих вы убирайтесь глаз,
He разобьет молочник медный таз,
Не перегнет соломинка оглобли.
x x x
_________
(*) Иван Федоров сын Паскевич.
x x x
Не приставай ко мне, Борис Перовский,
Ужасны мне любви твоей желанья,
К тебе любовию горит Маланья,
Зачем же к ней, Борис, ты не таковский?
Но ты, как древле старый Березовский,
Одной музыки созидаешь зданья,
Мила тебе котлета лишь баранья,
И лишь калач пленил тебя московский.
x x x
БЕГСТВО НАПОЛЕОНА ИЗ РОССИИ
Готова ль мне, готова ли карета?
Пешком бежать во Францию боюсь!
Я побежден, но да поглотит Лета
Меня, коль я от робости у. . . .
Хрупка Фортуны ломкая пружина,
Но мне верна французская дружина!
Со мной языков было двадцать восемь,
Морозы их с пожарами сразили,
И так, как сено мы на нивах косим,
Нас косит смерть. Я возвращуся или. . .
Но нет, давайте мне скорее бриться,
Когда ж обреюсь, буду я молиться!
x x x
ПОЧЕМУ АЛЕКСАНДР I
ОТКАЗАЛСЯ ОТ НАЗВАНИЯ ВЕЛИКОГО
Сенат! Почто меня трактуешь как янтарь?
Как редкое и вкусное варенье?
Сенат! Я не Зевес, я просто бедный царь,
Не я, а Саваоф унял крамол смятенье.
За пользу общую я рад пролить свой сок,
Но мир вам даровал не Александр, а рок.
Хоть долго я, друзья, не скидывал рейтузы,
Хотя среди тревог не спал недели три,
Учтивости своей, друзья, заприте шлюзы
И верьте, что мы все ерши — не осетры!
x x x
x x x
Часто от паштета корка
Наш ломает крепкий зуб,
Часто на прохожих зорко
Смотрит старый Соллогуб,
Смотрит зорко он, ей-ей,
Соловей, соловей, быстроногий соловей!
x x x
БАЛЛАДА
Аскольд плывет, свой сняв шелом,
Кругом ладьи разбитой доски —
Уносит ветр его паром,
Луна зашла — брега не плоски!
И видит в тумане, как в рясе чернец,
На брег его молотом манит купец,
А берега скаты не плоски!
x x x
x x x
Аскольд, зовет тебя Мальв ина,
Забудь, что ты природный р ос,
Твой щит давно взяла пуч ина,
Твой замок тернием пор ос.
Не обращай напрасно вз ора
Туда, где юность провод ил,
Мальвины ты страшись ук ора,
Страшися ночи мрачных с ил!
x x x
Коллективное
[А. П. БОБРИНСКОМУ]
Когда ж окончишь ты нелепый свой устав
По всем его частям, отделам, параграфам?
Два графа здесь сошлись, ты тоже родом граф,
Теперь уж час ночной, и к чаю пора графам.
Когда, скажи ты мне, та выйдет колея,
Где встретятся с тобой забытые друзья,
Когда ж ты явишься к охрипшему соседу
И снова поведешь с ним длинную беседу?
Здесь ждут тебя давно, словам моим поверь,
Для дружбы и стихов приют у нас келейный,
А утомительный твой люд узкоколейный
Без всякой жалости толкай скорее в дверь!
Начало 1870-х
НЕЗАКОНЧЕННОЕ. НАБРОСКИ. ОТРЫВКИ
x x x
Бегут разорванные тучи,
Луна задумчиво плывет,
От моря брызжет дождь летучий,
Шумя несется пароход.
[А там дворец с широкой крышей,
Там истуканов виден ряд,
Стоят, один другого выше,
Вослед печально мне глядят.
Простите вы, картины юга,
Прости, гитар веселый звон,
И песней пламенная вьюга,
И соблазнительный балкон!]
Увижу ль я страны другие,
Простор испаханных степей,
Страны, где волны золотые
Колышет ветер средь полей,
Где ночи зимние так долги
И где весна так молода,
И вниз по матушке по Волге
Идут тяжелые суда?
Увижу ль тройку удалую
Среди степей на всем бегу,
Гремушки, кованую сбрую
И золоченую дугу?
Бегите ж … тучи,
Луна, плыви над бездной вод,
От моря брызжи, дождь летучий,
Лети на север, пароход!
1840-е годы
x x x
Как часто ночью в тишине глубокой
Меня тревожит тот же дивный сон:
В туманной мгле стоит дворец высокий
И длинный ряд дорических колонн;
Средь диких гор от них ложатся тени,
К реке ведут широкие ступени.
И солнце там приветливо не блещет,
Порой сквозь тучи выглянет луна,
О влажный брег порой лениво плещет,
Катяся мимо, сонная волна,
И истуканов рой на плоской крыше
Стоит во тьме, один другого выше.
Туда, туда неведомая сила
Вдоль по реке влечет мою ладью,
К высоким окнам взор мой пригвоздила,
Желаньем грудь наполнила мою.
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Я жду тебя. Я жду, чтоб ты склонила
На темный дол свой животворный взгляд,
Тогда взойдет огнистое светило,
В алмазных искрах струи заблестят,
Проснется замок, позлатятся горы
И загремят невидимые хоры.
Я жду, но тщетно грудь моя трепещет,
Лишь сквозь туман виднеется луна,
О влажный берег лишь лениво плещет,
Катяся мимо, сонная волна,
И истуканов рой на плоской крыше
Стоит во тьме, один другого выше.
1840-е годы
СЛОВА ДЛЯ МАЗУРКИ
Вон на кладбище белеют кресты.
Месяц взирает на них с высоты.
Там дремлют кости вельможного рода,
Рядом с гетманом лежит воевода.
«Скучно, панове, все спать на погосте,
Седлаем коней, едемте в гости!
Вишь, серебром как дорога устлана.
Едем на свадьбу до пана гетмана!»
[Вот пошатнулись кресты и упали,
По полю мертвые вдаль поскакали.]
Там, над Двиною, напротив парома
Светятся окна вельможного дома.
Слышны в нем скрыпки, цимбалы да флейты,
«Ну же, маршалок, докладывал, гей ты!»
В страхе маршалок из рук бросил блюдо:
«Пане вельможный, случилося чудо!
От, далибуг же! До панскои мости
Прямо с кладбища приехали гости!»
«Брешешь ты, бестья, зараз изувечу!»
Встал и, ругаясь, идет к ним навстречу.
. . . . . . . . . . . .
… похоронный.
Так был наказан гетман коронный.
1840-е годы
x x x
Ты меня поняла не вполне,
И хоть сердце открылось.
. . . . . . . .
О, как хочется мне передать
. . . . . . . .
О, узнай же, как горестен я
. . . . . . . .
Мы друг друга никак не поймем
. . . . . . . .
Никогда мы себя не поймем?
. . . . . . . .
И души увядающий май
Ты пойми иль душой отгадай
. . . . . . . .
О, узнай мое горе, узнай!
И душою меня отгадай.
Лето 1856
x x x
Что за время, что за нравы!
Где вы, Генуи сыны!
По руинам Балаклавы
Ходят красные штаны!
Лето 1856
x x x
Как вчера хорош у моря
Был наш русский самовар,
Шли мы долго вместе, споря,
Между саклями татар.
Лето 1856
x x x
О, не страшись несбыточной измены
И не кляни грядущего, мой друг,
Любовь души не знает перемены,
Моя душа любить не будет двух…
. . . . . . . . . . .
И если я . . . . . отчизной
. . . . . отдам остаток сил,
Не говори про друга с укоризной:
«Он для другой обетам изменил».
. . . . . . . . . . .
Быть может, грусть, страдания и годы
. . . . . . . . . . . вид.
Быть может, вихрь житейской непогоды
Меня с тобой надолго разлучит.
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . не прокляну.
Я сквозь земной увижу оболочки
Твоей души бессмертную весну.
Осень 1856
x x x
Закревский так сказал пожарным:
«Пойдем, ребята, напролом!
На крыше, в свете лучезарном,
Я вижу Беринга, сидящего орлом!»
Осень 1856
x x x
Причину моего смятенья и испуга
Узнать желаешь ты, невинная подруга
Моих девичьих игр; послушай. . . .
. . . . . . . . . . . .
Ложились на спину участники их игр,
Ласкаясь, пестрый барс и полосатый тигр
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . с румяными устами.
Лев морщится. . . . . . .
. . . . . . . . . . . душистый
Из фиговых ветвей венок широколистый
Мне жрица подала, и [пьяная] тогда,
Волненье подавив последнего стыда
И взор отворотив . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
И трепетной рукой касаясь пьедестала,
Могучую красу я бога увенчала.
Осень 1856
x x x
И на крыльце по вечерам,
Внимая тихим разговорам,
Лягушек слушать дружный гам,
Вдали звенящий слитым хором.
1857 (?)
x x x
Друзья, вы совершенно правы,
Сойтися трудно вам со мной,
Я чту отеческие нравы,
Я патриот, друзья, квасной!
На Русь взирая русским оком,
А не насквозь ей чуждых приcм,
Храню в сознании глубоком
Я свой квасной патриотисм.
Вы высшим преданы заботам,
Меня, который не за вас,
Квасным зовете патриотом,
Пусть будет так и в добрый час!
Хоть вам со мной стезя иная,
Но лишь одно замечу я:
Меня отсталым называя,
Вы ошибаетесь, друзья!
Нет, я не враг всего, что ново,
Я также с веком шел вперед.
Блюсти законов Годунова
Квасной не хочет патриот.
Конца семейного разрыва,
Слиянья всех в один народ,
Всего, что в жизни русской живо,
Квасной хотел бы патриот.
________
Уж так и быть, признаюсь в этом,
Я патриот, друзья, квасной:
Моя душа летит приветом
Навстречу вьюге снеговой.
Люблю я тройку удалую
И свист саней на всем бегу,
Гремушки, кованую сбрую
И золоченую дугу.
Люблю тот край, где зимы долги,
Но где весна так молода,
Где вниз по матушке по Волге
Идут бурлацкие суда.
Люблю пустынные дубравы,
Колоколов призывный гул
И нашей песни величавой
Тоску, свободу и разгул.
Она, как Волга, отражает
Родные степи и леса,
Стесненья мелкого не знает,
Длинна, как девичья коса.
Как синий вал, звучит глубоко,
Как белый лебедь, хороша,
И с ней уносится далеко
Моя славянская душа.
Люблю Москву, наш гор[од] ц[арский],
Люблю наш Киев, столь[ный] гр[ад],
Кафта[н] . . . . . . боярский
. . . . . . . . .
Я, признаюсь, беды не вижу
Ни от усов, ни от бород.
Одно лишь зло я ненавижу,-
Квасной, квасной я патриот!
Идя вперед родной дорогой,
Вперед идти жел[аю] всем,
Служу цар[ю]. . . . .
. . . . . . . . .
Иным вы преданы заботам.
Того, кто к родине влеком,
Квасным зовете патриотом,
Движенья всякого врагом.
Нет, он не враг всего, что ново,
Он вместе с веком шел вперед,
Блюсти законов Годунова
Квасной не хочет патриот.
Нет, он успеха не поносит
И, честью русской дорожа,
O возвращении не просит
Ни языков, ни правежа.
Исполнен к подлости враждою,
Не хочет царск[их] он шутов,
Ни, нам завещанных ордою,
Застенков, пыток и кнутов.
В заблудш[ем] видя человека,
Не хочет он теперь опять
Казнить тюрьмой Максима Грека,
Костры скуфьями раздувать.
Но к братьям он горит любовью,
Он полн к насилию вражды,
Грустит о том, что русской кровью
Жиреют немцы и жиды.
Да, он грустит во дни невзгоды,
Родному голосу внемля,
Что на два разные народа
Распалась русская земля.
Конца семейного разрыва,
Слиянья всех в один народ,
Всего, что в жизни русской живо,
Квасной хотел бы патриот.
1857-1858 (?)
x x x
Б а р о н
Святой отец, постой: тебе утру я нос,
Хотя б меня за то сослали и в Милоc.
П а п а
Не хочешь ли, барон, ты выпрыгнуть в оконце?
Пожалуй, подостлать велю тебе суконце!
Б а р о н
Не прыгну ни за что! Не прыгну за мильон!
П а п а
(в сторону)
Мне кажется, меня в досаду вводит он!
Б а р о н
(в сторону)
Придет пора — и он, не знающий, что брак,
Румянцем от стыда покроется, как рак!
(Уходит.)
1866
x x x
В дни златые вашего царенья,
В дни, когда любящею рукой
Вы вели младые поколенья,
О созданья юности мирской,
Как иначе все тогда являлось.
. . . . . . . . .
И твои цветами, о Киприда,
Украшались алтари.
. . . . . . . . .
Гелиос в величии спокойном
Колесницей правил золотой.
. . . . . . . . .
Благородил вымыслом природу,
Прижимал к груди ее поэт,
И во всем. . . . . народу
Божества являлся след!
Октябрь 1867
x x x
Желтобрюхого Гаврила
Обливали молоком,
А Маланья говорила:
«Он мне вовсе незнаком!»
9 декабря 1868
x x x
О, будь же мене голосист,
Но боле сам с собой согласен…
. . . . . . . . . .
Стяжал себе двойной венец:
Литературный и цензурный.
Декабрь 1868
x x x
Ища в мужчине идеала,
Но стыд храня,
Пиявка доктору сказала:
«Люби меня!..»
1868 (?)
x x x
То древний лес. Дуб мощный своенравно
Над суком сук кривит в кудрях ветвей;
Клен, сока полн, восходит к небу плавно
И, чист, играет ношею своей.
15 декабря 1869
x x x
Теперь в глуши полей, поклонник мирных граций,
В деревне дедовской под тению акаций,
От шума удален, он любит в летний зной
Вкушать наедине прохладу и покой,
Степенных классиков все боле любит чтенье
И дружеских бесед умеренные пренья,
Прогулки к мельнице иль к полному гумну,
Блеяние стадов, лесную тишину,
Сокровища своей картинной галереи
И мудрой роскоши полезные затеи,
И . . . . . . . . . . .
И . . . . . . . . . . .
[А осенью глухой, усевшись у камина,
Велит себе принесть он дедовские вина,
И старый эскулап, друг дома и знаток,
Бутылки пыльной с ним оценивает ток.]
[Блажен . . . . . . . . .
Кто, просвещением себя не охладив,
Умел остепенить страстей своих порыв
И кто от оргии неистовой и шумной
Мог впору отойти, достойный и разумный.
Кто, верен и душе, и светлому уму,
Идет, не торопясь, к закату своему.]
Блажен, кто с оргии, неистовой и шумной,
Уходит впору прочь, достойный и разумный,
Кто, мужеством врагов упорных победив,
Умеет торжества удерживать порыв.
Блажен, кто каждый час готов к судьбы ударам,
Кто в суете пустой не тратит силы даром,
Кто, верный до конца спокойному уму,
Идет, не торопясь, к закату своему.
. . . . . . . . . . . .
Так в цирке правящий квадригою возница,
Соперников в пыли оставя за собой,
Умеривает бег звенящей колесницы
И вожжи коротит искусною рукой.
И кони мощные, прощаяся с ареной,
Обходят вкруг нее, слегка покрыты пеной.
Конец 1860-х годов
x x x
Честь вашего я круга,
Друзья, высоко чту,
Но надо знать друг друга,
Игра начистоту!
Пора нам объясниться —
Вам пригожусь ли я?
Не будем же чиниться,
Вот исповедь моя!
. . . . . . . .
И всякого, кто плачет,
Утешить я бы рад —
Но это ведь не значит,
Чтоб был я демократ!
. . . . . . . .
Во всем же прочем, братцы,
На четверть иль на треть,
Быть может, мы сойдемся,
Лишь надо посмотреть!
. . . . . . . .
Чтобы в суде был прав
Лишь тот, чьи руки черны,
Чьи ж белы — виноват,
Нет, нет, слуга покорный!
Нет, я не демократ!
. . . . . . . .
Чтоб вместо твердых правил
В суде на мненья шло?
Чтобы землею правил
Не разум, а число?
. . . . . . . .
Чтоб каждой пьяной роже
Я стал считаться брат?
Нет, нет, избави боже!
Нет, я не демократ!
. . . . . . . .
Барон остзейский ближе,
Чем русский казнокрад.
. . . . . . . .
Vox populi — vox Dei!(*)
Зипун — гражданства знак.
Да сгинут все злодеи,
Что носят черный фрак!
. . . . . . . .
Не филантроп я тоже
. . . . . . . .
И каждый гражданин
Имел чтоб позволенье
Быть на руку нечист?
Нет, нет, мое почтенье!
Нет, я не коммунист!
. . . . . . . .
Чтоб всем в свои карманы
Дал руки запускать?
_________
(*) Глас народа — глас божий! (лат.).- Ред.
Сентябрь 1870
x x x
Но были для девы другие отрады,
Шептали о боге ей ночь и луна,
Лавровые рощи цветущей Эллады,
Залива изгибы и звезд мириады;
И в юном восторге познала она,
Молитвой паря в необъятном просторе,
Бездонной любови безбрежное море.
x x x
x x x
Улыбка кроткая, в движенье каждом тихость,
Застенчивость в делах, а в помышленьях лихость,
Стремленье тайное к заоблачной отчизне,
Грусть безотчетная по неземной отчизне,
Меж тем уступчивость вседневной грубой жизни,
И мягкая коса, и стан изящно-гибкий,
грусть
И ______, застенчиво прикрытая улыбкой,
смерть
восторженный
Порой _____________, порой убитый взор,
встревоженный
И в сердце над собой всегдашний приговор.