Bibra > Произведения > Все > Поэмы

Поэмы

Автор: Шрейтерфельд Николай Николаевич

Скачать

  

Рихардъ Демель.

  

ПОЭМЫ:

  

I. ДЕМОНЪ ЖЕЛАНІЙ.
II. ОСВОБОЖДЕННЫЙ ПРОМЕТЕЙ.

Переводъ Н. Шрейтера.

  

Рихардъ Демель

  

   Рихардъ Демель поэтъ совершенно неизвѣстный у насъ въ Россіи. Между тѣмъ это безусловно интереснѣйшій лирикъ Германіи, одинъ изъ интереснѣйшихъ въ Европѣ. Въ настоящее время и критика, и большая публика ставитъ его имя рядомъ съ именемъ Детлева фонъ-Лиліенкрона. Демель — поэтъ-мыслитель. Но мысль у него непрерывно связана съ яркимъ образомъ и жгучимъ чувствомъ. Ибо онъ воистину поэтъ. Его стихи — это сложныя переживанія передовой, глубокой и мощной личности.

   Демель началъ съ индивидуализма. Да онъ, въ сущности, не разстался съ нимъ и до сихъ поръ. Но огненный, здоровый, гордый индивидуализмъ Демеля, индивидуализмъ могучаго, страстнаго лѣсного полу-звѣря, сына полуодичалаго лѣсничаго, усложненный потомъ всей многосторонностью ощущеній художника пролетарія, затеряннаго въ океанѣ міровой столицы — не имѣетъ ничего общаго съ хилымъ, тепличнымъ, надуманнымъ индивидуализмомъ больныхъ людишекъ, воспѣвающихъ свои неврозы.

   Демель корнями вросъ въ землю, воспитался рядомъ съ дубами и соснами; онъ, какъ Верхарнъ, внесъ массу животной силы изъ глубины деревни, какъ Верхарнъ, онъ постигъ ужасъ и надежду, грязь и поэзію города.

   Его индивидуализмъ такъ интенсивенъ, что невольно привелъ его къ столкновенію съ мѣщанскимъ укладомъ и, съ другой стороны, къ широкой, возвышенной симпатіи. Такой индивидуалистъ, какъ Демель — долженъ былъ прійти къ соціализму, и пришелъ къ нему.

   Онъ написалъ рядъ чисто соціалистическихъ стихотвореній. Но въ сущности всѣ его философскія лирическія поэмы прямо или косвенно связаны съ идеей соціализма.

   Выбранныя переводчикомъ поэмы относятся къ двумъ разнымъ періодамъ творчества поэта. «Демонъ желаній» написанъ еще въ юности. Уже тутъ замѣтно отличающее Демеля широко симпатическое чувство. Но что за «слово» должно быть произнесено ради спасенія людей отъ собственныхъ желаній, столь изуродованныхъ эгоизмомъ, плодомъ мѣщанскаго уклада жизни? Демелю положеніе кажется безнадежнымъ. Люди заслуживаютъ смерти, иного искупленія нѣтъ для нихъ. Пощады! Но позднѣе Демель найдетъ это искупленіе въ связи индивида съ передовыми группами человѣчества, несущими смерть эгоизму, съ космосомъ, дарующимъ истинное безсмертіе.

   «Освобожденный Прометей» написанъ въ зрѣлый періодъ. Это памятникъ порывовъ отчаянія передъ лицомъ неисправимой природы людской. Но поэтъ видитъ въ людяхъ способность быть солидарными. Пусть она рѣдко просыпается, но за эту искру люди спасены, ибо она разгорится въ пламя.

   Мы надѣемся познакомить читателя и съ другими произведеніями Демеля.

А. Л.

Рихардъ Демель.

  

                                 I.

                       ДЕМОНЪ ЖЕЛАНІЙ.

  

                И снова поздно я сижу одинъ

             И пристально гляжу въ самозабвеньи

             На порожденья горя моего.

             Вокругъ себя неясный чадъ желаній

             Я вызвалъ самъ и сумрачно смотрѣлъ,

             Какъ похотей роились привидѣнья:

             Они кишѣли и въ жестокихъ мукахъ

             Другъ друга пожирали. Въ судорожной пляскѣ,

             Въ конвульсіяхъ они соединялись,

             Чтобы уродовъ новыхъ порождать,

             Пока въ безумной боли, наконецъ,

             Въ орбиты глазъ я не впился ногтями

             И отъ кошмара дикаго очнулся.

             Тогда, шатаясь, подошелъ къ окну я

             И сталъ вдыхать безмолвный сумракъ ночи.

  

                Въ туманномъ, тускломъ свѣтѣ предо мной

             Берлинъ простерся — крыши, купола…

             И башни гордыя, и дымовыя трубы,

             Побѣдныя колонны — высоко

             Вставали въ небо блекло-голубое:

             Какъ будто-бы изъ гроба великанъ

             Мнимо-умершій пальцы протянулъ

             Съ униженной и страстною мольбою:

             «Жить, жить хочу,— питаться и дышать!»

             Услышалъ я: кишѣли тамъ желанья

             Неутоленныя, за душными стѣнами,

             Какъ черви смрадные въ могилѣ, полной тьмы…

             Тамъ призракъ — голодъ, звонкими костями

             Стуча о землю, проситъ, чтобъ она

             Разверзлась гробомъ… И увидѣлъ я

             Нужду, что бѣгаетъ по улицамъ безстыдно,

             И въ кучахъ мусора и грязи — нищету.

                Такой ничтожной показалась мнѣ

             Моя нужда. И жалость безъ границы,

             До ужаса, вдругъ погнала меня

             Въ глубь одинокой комнаты моей,

  

                И я сидѣлъ на лампу мрачно глядя,

             И мрачно я глядѣлъ на тѣнь свою,

             Которая, маяча на стѣнѣ,

             Расплывчато качалась и кивала,

             И чудилось — смотрѣла на меня,

             Таинственной загадкою пугая…

             Вдругъ двинулась,. скользнула, поплыла,

             И низкій голосъ глухо прозвучалъ:

             «Иди за мной! Желанье — наслажденье,

             A достиженье — смерть. Иди, смотри!»

  

                И мы пошли. Въ пустынѣ полдень душный

             Лѣниво ползъ по желтому песку.

             Ничто не двигалось. Лишь спутникъ мой угрюмый,

             Закутанный, и черный, и нѣмой,

             Шелъ предо мной въ пылающемъ разливѣ

             Нагихъ песковъ и желтаго огня.

             Я брелъ за нимъ, прикованный незримо

             Къ его слѣдамъ… Вдругъ пропастью у ногъ

             Земля разверзлась. Вздрогнувъ, я отпрянулъ.

             Но Сумрачный недвижимо стоялъ.

             Онъ указалъ направо: на обрывѣ

             Причудливо сверкали купола

             Гигантскаго строенія. И глухо

             Подъ капюшономъ голосъ прозвучалъ:

             «Храмъ Исполненій»! Я затрепеталъ,

             Холоднымъ ужасомъ охваченный глубоко.

  

                И снова тяжко зазвучала рѣчь:

             «Три лучшія желанія твои —

             Исполнятся!» — И распахнулись шумно,

             Съ желѣзнымъ грохотомъ широкія ворота.

  

                Завороженный думами глядѣлъ

             Я въ темный входъ.— Всего земного шара,

             Казалось, тамъ желанья волновались,—

             Мильярды неисполненныхъ желаній.

             И покраснѣвъ отъ жгучаго стыда,

             Я захотѣлъ жестоко наказать

             Лукаваго, и радостно воскликнулъ:

             «Пусть каждаго изъ смертныхъ на землѣ

             Исполнится завѣтное желанье!»

             И нѣкто, въ черномъ, призрачномъ плащѣ,

             «Пусть каждаго»,— отвѣтилъ равнодушно.

  

                И показалъ назадъ, невозмутимый,

             Въ пески пустынь. Они вздымались бурно

             Изъ пыли клекотъ хищный доносился —

             Какъ будто коршуны слетались на добычу.

             Отъ горизонта, точно злая туча

             Надвинуласъ, разбухла, закруглилась,

             Разорвалась, вскрутилась буйнымъ вихремъ

             И распласталась съ шумомъ громовымъ

             Летя на насъ… Все ближе, всю долину

             Заволокла, гонима дикой бурей,

             Клокочущая масса. Ближе, ближе

             Подкатывалась, ширилась, росла

             Въ огромныя толпы, полки и вереницы

             Тѣлъ желтыхъ, бѣлыхъ, черныхъ и иныхъ.

             Подъ бѣшенымъ ихъ бѣгомъ и безумной,

             Дымящейся отъ пѣны, дикой скачкой

             Земля стонала… Словно вперегонку

             Ужъ пронеслися первые ряды

             По склону вверхъ, по ступенямъ огромнымъ

             Гигантской лѣстницы — къ таинственному храму.

             И вотъ, за ними ринулась, какъ буря,

             Толпа несмѣтная… И жадность въ ихъ глазахъ

             Прочелъ я въ ужасѣ. Но спутникъ неподвижно

             Стоялъ, какъ прежде, около меня.

  

                И первые съ захваченнымъ добромъ,

             Предметомъ ихъ завѣтнаго желанья,

             Уже идутъ изъ сумрачныхъ воротъ.

             И трепеща, и радостно волнуясь,

             За ними я слѣдилъ. И вотъ — одинъ

             Несетъ подъ мышками два вѣтхихъ фоліанта,

             Другой почти ползетъ подъ ношей звонкой,—

             Мѣшками съ золотомъ онъ тяжко нагруженъ.

             Вотъ бережно старикъ несетъ горшочекъ

             Съ цвѣткомъ какимъ-то. Вотъ, собой любуясь,

             Красавица надѣла ожерелье

             Изъ жемчуга…

                                 Какъ-бы ища опоры,

             Схватилъ я воздухъ трепетной рукой:

             Вотъ — съ крикомъ ликованья, потрясая

             Врага окровавленной головой,

             Изъ храма вождь бѣжитъ… A на ступени верхней

             Вцѣпились двое въ женщину нагую,

             Въ одну и ту же… И застыли съ ней.

  

                И судорожной болью состраданья

             Скользнула дрожь по тѣлу моему,

             Но послѣ овладѣло отвращенье,

             Мгновенно пробѣжала вдоль спины

             Какъ-бы струя холодной, жесткой злобы.

             Сжавъ кулаки, я къ небу возопилъ,—

             «О, Всемогущій, уничтожь», молилъ я,—

             «Гнѣздо червей!… Погибнуть долженъ тотъ,

             Въ комъ нѣтъ любви! И тотъ лишь нуженъ міру,

             Чью душу жжетъ великая тоска

             О благѣ общемъ, кто горитъ желаньемъ

             Всѣхъ искупить отъ тягостныхъ невзгодъ!»

             «Такъ, Искупленье»,— зазвучало глухо —

             «Твое второе лучшее желанье!» —

             И въ голосѣ послышалась угроза.

             Вдругъ предо мной, и сверху и повсюду,

             Внизъ по громаднымъ, страшнымъ ступенямъ

             И по обрыву,— бѣшеннымъ потокомъ,

             Шумя, клубясь, сплетенные другъ съ другомъ

             Въ борьбѣ смертельной ринулись тѣла.

             И такъ-же вверхъ, безудержно и шумно,

             Въ огромныя и черныя ворота,

             По ступенямъ, кипя, летѣлъ бурунъ.

             И съ грохотомъ сшибаясь въ дикой пляскѣ.

             И вверхъ и внизъ вздымаясь бурей волнъ,

             Кипитъ хаосъ, и рушатся надъ бездыой

             Безчисленныя мертвыя тѣла…

             И я глядѣлъ… A солнце заходило,

             Краснѣлъ закатъ… И груды новыхъ тѣлъ,

             Хрипѣвшихъ дико, бездна пожирала.

  

                И я молилъ, чтобъ крикнулъ кто-нибудь

             Священное, сверкающее слово,

             Сказать которое я былъ не въ силахъ…

             И вновь гляжу: вотъ — пролетаетъ мимо

             Раздавленный любимѣйшій мой другъ,

             Вотъ трупы братьевъ и сестеръ несчастныхъ…

             Вотъ мать моя… «О, мама!», но она

             Идетъ наверхъ съ модьбою за меня —

             Она молилась за мое оишь счастье…

             За это умерла она, какъ всѣ.

             И тупо я смотрѣлъ передъ собою.

  

                Безсмысленно и дико улыбаясь,

             Въ воронку ямы тупо я глядѣлъ,

             И самъ себѣ казался я безумнымъ.

             Застыло сердце и блуждая взоръ

             Застывшіе встрѣчалъ повсюду взоры…

             И всѣ они смотрѣли на меня,

             Смотрѣли на меня, какъ я на нихъ.

             Во всѣхъ глазахъ я узнавалъ свой

             Стеклянный взоръ, съ безумною улыбкой…

             Вдругъ всхлипнулъ я, упалъ и разрыдался —

             И разлилась, какъ море, тишина.

             И черный шелкъ скользнулъ по лбу упруго;

             Какъ сумерки на плечи опустилась,

             Волнуясь ткань… И будто вѣтръ ночной

             Донесъ слова: «Еще одно желанье,

             Послѣднее желанье назови!»

             И дуновенье стужи пробѣжало

             Въ моихъ разгоряченныхъ волосахъ.

             Забормоталъ я что-то, но слова,

             Какъ въ бурю пыль, крутилися безъ смысла;

             Въ моихъ ушахъ звучалъ еще хаосъ…

             И страхъ предъ жалкой жадностью моей

             И слѣпотой сдавилъ мнѣ петлей горло.

             Раздавленный лежалъ я и лежалъ,

             Надѣяться и вѣрить ужъ не смѣя,

             И, наконецъ, безсильно простоналъ:

             «О, Милосердіе!» Открылъ глаза я:

             Кивала тѣнь,— блѣднѣла, исчезала

             Чадя, мерцая, лампа догорала…

  

                                 II.

                  ОСВОБОЖДЕННЫЙ ПРОМЕТЕЙ.

  

                Съ Кавказскихъ горъ нисходитъ Прометей;

             Зевсъ далъ ему прощенье и свободу,

             И съ ледниковъ, къ которымъ былъ прикованъ,

             Спуститься нынѣ можетъ великанъ;

             И вновь къ землѣ онъ смѣетъ прикоснуться,

             Увидѣть міръ, который такъ любилъ,

             Что для людей, пожертвовавъ блаженствомъ,

             Огонь съ Олимпа грознаго низнесъ.

  

                Къ отвергнутому, бывшему любимцу

             Былъ царь боговъ неслыханно жестокъ:

             Зачѣмъ увлекся онъ преступнымъ искушеньемъ —

             Для міра взялъ сокровище боговъ?

             Онъ получилъ за то свою награду —

             Вѣнокъ терновый.

             Таковъ Олимпа былъ карающій законъ.

             Гнѣвъ Громовержца, наконецъ, остылъ.

             Не то изъ прихоти, не то изъ сожалѣнья

             Разбила молнія тяжелыя оковы

             Изъ отвердѣвшей лавы. И свободу

             Узналъ опять страдалецъ Прометей.

  

                О, мука страшная! Истерзанное тѣло,

             Растертыя цѣпями, въ язвахъ руки,

             Сведенные и высохшіе пальцы…

             Кровоточащая горитъ подъ сердцемъ рана,

             Которую такъ долго день за днемъ

             И такъ жестоко коршуны терзали.

             О, дни безсилья, тягостные дни —

             Часъ бѣшенства и горечи безумной,

             Когда онъ въ первый разъ, легко метавшій горы,

             Въ тоскѣ смертельной руки уронилъ,

             Вдругъ обезсилѣвъ передъ мрачной злобой

             Нависшаго грозой отца боговъ.

             И, страшный часъ, въ душѣ сломившій гордость,

             О, часъ отчаянья и гибели надеждъ!

  

                Но все прошло, и вызова пожаръ

             Погасъ въ глазахъ. Лишь тѣнь утихшей бури

             Да сѣрый пепель смолквувшихъ страстей

             На глубоко-морщинистомъ лицѣ

             Слились въ одно больное выраженье

             И кажется, что носитъ онъ въ себѣ,

             Какъ нѣчто чуждое, обугленные корни

             Могучихъ силъ…

             И клочьями сѣдыхъ его волосъ

             Со свистомъ леденящій вѣтеръ вѣетъ.

             Онъ внизъ идетъ,— согбенный великанъ.

  

                Онъ у людей хотѣлъ-бы отдохнуть,

             Вокругъ себя собрать ихъ, какъ дѣтей,

             И насладиться свѣтлымъ счастьемъ ихъ.

             Увидѣтъ міръ, расцвѣтшій лучезарно

             Съ тѣхъ поръ, какъ искры неба золотыя

             Онъ подарилъ бродячимъ, и впервые

             На очагѣ зажегъ святой огонь.

             Онъ хочетъ насладиться существами,

             Которыя изъ жадности, какъ звѣри,

             Жестокіе, другъ друга ненавидя,

             За обнаженную боролись жизнь…

             И были имъ въ людей превращены.

  

             И шелъ онъ внизъ,—въ цвѣтущую долину,

             Гдѣ зеленѣли пышныя поля,

             Цвѣли сады, и въ зелени повсюду

             Виднѣлися деревни. A вдали

             Вставали укрѣпленья городовъ.

             «Взгляни-ка, Зевсъ», онъ молвилъ восхищенный:

             «За этотъ міръ не дорогая плата

             И тысяча мной выстраданныхъ лѣтъ!…

             Ахъ, къ людямъ, къ людямъ я хочу скорѣе!»

  

             И онъ пришелъ въ деревни, города,

             Узналъ людей, увидѣлъ ихъ стремленья…

             И все ходилъ, и все искалъ повоюду

             И что-жъ нашелъ?

             О, горе, горе! Въ мірѣ все, какъ было —

             И ненависть, и жадность, и расцвѣлъ

             Лишь новый родъ и жадности, и злобы

             И рядомъ съ ними новое уродство

  

             Онъ встрѣтилъ: Зависть,— рабскую, глухую,

             Гнуснѣйшую, боящуюся свѣта,

             Изъ за богатства мерзостную зависть!

             A между тѣмъ вѣдь было-бы довольно

             Для всѣхъ!… Заглядывалъ онъ въ хижины ж замкн,

             Повсюду было то-же, что и прежде,—

             Все, все, какъ прежде… Даже было хуже.

             Усталый, подошелъ онъ, наконецъ,

             Къ жилью священника. Здѣсь вѣялъ миръ,

             Къ которому столь долго онъ стремился.

             У очага привѣтливо горѣла

             Лампада вѣчная — живая благодарность

  

                И захотѣлъ подъ кровомъ человѣка

             Онъ отдохнуть предъ тѣмъ, чтобъ навсегда

             Отъ всѣхъ тревогъ въ пустыню удалиться.

             Къ хозяину, который огонекъ

             Въ лампадкѣ поправлялъ, онъ обратился:

             «Я Прометей, пусти меня къ себѣ!»

  

             Но тотъ взглянулъ испуганно, тревожно

             Въ лицо огромнаго сѣдого человѣка

             И отступилъ, нахмурившись угрюмо,

             И заперся. Сквозь двери жирный голосъ

             Протекъ сурово: «Прочь иди, старикъ,

             Мой уголокъ мнѣ нуженъ самому…

             Ужъ не придетъ безумецъ Прометей,

             Онъ жилъ давно. Тогда жилося легче,

             Свѣтлѣе жизнь была!…» И туфли

             Зашаркали и стихли въ глубинѣ.

  

                Пришлецъ все ждалъ… Но вотъ онъ нокачнулся

             И гнѣвно о порогъ ударилъ съ силой,

             И въ первый разъ угргомо зарыдалъ.

             «О, Зевсъ, какъ ты жестокъ, какъ ты караешь.

             Иѣтъ, я не заслужилъ такого мщенья…

             Хочу я смерти, смерти!..» И съ рыданьемъ

             Вдругъ дикій хохотъ грудь его потрясъ.

             Рыча бѣжалъ взбѣшенный великанъ

             Прочь отъ людей, скорѣе къ морю, въ море —

             «Въ волнахъ покой найду я, наконецъ!»

             И вотъ онъ всталъ на выступѣ скалы.

  

                Увидѣлъ вновь онъ пышную страну,

             Луга въ цвѣту и нивы золотыя,

             И рощи, и прекрасные сады…

             Межъ зелени виднѣлися деревни

             И возвышались башни городовъ.

             Онъ думалъ, что навѣкъ мертва въ немъ злоба,

             Но вдругъ она воскресла, овладѣла

             Его душой съ неслыханною силой

             И сѣрыхъ скалъ огромныя обломки

             Онъ сталъ хватать и въ бѣшенствѣ слѣпомъ

             Швырялъ ихъ въ море съ воплемъ изступленнымъ,

             Надъ бездною морской носился дико

             Его рыдающій, безумный хохотъ:

             «О, если-бъ могъ я размозжить весь міръ!

             Вы — благо осквернившіе мое —

             О, люди, люди!…»

  

             Но, чу! Не крикъ-ли прозвучалъ надъ моремъ?

             Мольба о помощи. Онъ наклонился:

             Взметенная, какъ бурею, камнями,

             Морская бездна черно колыхалась,

             На пѣнѣ волнъ челнокъ полуразбитый

             Носился. A въ пучинѣ человѣкъ

             За жизнь свою отчаянно боролся.

             И челнъ другой отважно спорилъ съ бурей,—

             Другой рыбакъ спѣшилъ въ водоворотъ.

  

             A Прометей, склонившись со скалы,

             Глядѣлъ на нихъ и узнавалъ обоихъ —

             Онъ ихъ встрѣчалъ въ скитаніяхъ своихъ.

             То были первые изъ тѣхъ людей,

             Которыхъ видѣлъ онъ. Они дрались

             Смертельными тогда врагами,

             Теперь соединило ихъ несчастье,

             И жизнь врага спасалъ недавній врагъ.

             Вотъ, наконецъ, одержана побѣда —

             На дикій берегъ выползли они,

             Усталые, измученные оба,

             И бросились въ объятія другъ другу.

             А Прометей съ возвышенной скалы

             Глядѣлъ, какъ ихъ имущество тонуло,

             Они-жъ смѣялись, бурно ликовали…

             Онъ думалъ, что навѣкъ мертва въ немъ радость,

             Но вотъ она воскресла, благодарность

             Возникла въ немъ съ невѣдомою силой.

             Въ восторгѣ онъ склонился на колѣни:

             «О, Зевсъ, благодарю тебя!» — воскликнулъ:

             «Ты — бѣдный богъ, a я — я такъ богатъ,

             Опять въ груди я чувствую любовь!

             О, дай мнѣ жить, я не страшусь страданій…

             Я къ людямъ въ міръ спуститься вновь хочу!»

Сборникъ товарищества «Знаніе» за 1908 годъ. Книга двадцать четвертая

OCR Бычков М. Н.