Bibra > Произведения > Все > Чисти зубы, а то мужиком назовут!

Чисти зубы, а то мужиком назовут!

Автор: Якушкин Павел Иванович

Скачать

СОЧИНЕНІЯ
П. И. ЯКУШКИНА

Изданіе Вл. Михневича.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1884.

http://az.lib.ru

OCR Бычков М. Н.

  

ЧИСТИ ЗУБЫ, А ТО МУЖИКОМЪ НАЗОВУТЪ!

   Солнце приближалось къ западу; прекрасный осенній день близился къ окончанію; въ воздухѣ была тишина невозмутимая; груди дышалось легко… Но, впрочемъ, вечера я описывать не стану, а желающіе могутъ прочитать описаніе этого вечера въ «Усладѣ» Жуковскаго; я скажу кратко: солнце приближалось къ западу, а я приближала къ деревнѣ и догналъ мальчика лѣтъ десяти, въ худомъ армячишкѣ.

   — Какъ деревня прозывается? спросилъ я мальчугана, чтобъ какъ нибудь разговоръ завести.

   — Назиловка, дядюшка, бойко отвѣчалъ тотъ.

   — А ты самъ откуда?

   — Да изъ назиловскихъ.

   — Гдѣ-жь ты былъ?

   — А я былъ въ Порхомовкѣ; тамъ у насъ училище, такъ я изъ училища; учитель насъ распустилъ, которые подальше,— вотъ я и иду домой въ Назиловку.

   — Давно ты въ училищѣ?

   — Да вотъ третью осень туда хожу.

   — Что-жь, всѣ слова въ азбучкѣ знаешь?

   — Эвона!… Да я тебѣ, дяденька, всѣ слова наизусть скажу!

   — Что ты?!

   — А вотъ слушай: азъ, буки, вѣди, глаголь, добро… зачастилъ кой новый знаковый.

   — Постой, постой! А читать умѣешь?

   — И читать азбучку умѣю!

   — Ну, а другія книжки?

   — Тѣ, дядя, не пробовалъ.

   — А прочитай что нибудь изъ азбучки?

   Мальчикъ мой порылся въ своей азбучкѣ, нашелъ мѣсто, гдѣ читать можно, и сталъ читать:

   — «Будь-благочестивъ-уповай-на-Бога.»

   — Постой!

   — А что?

   — Что ты прочиталъ?

   — Будь благочестивъ, уповай на Бога.

   — Что-жь это значитъ?

   Мальчикъ призадумался; думалъ-думалъ, но никакъ не могъ придумать, что такое значитъ: «будь благочестивъ и уповай на Бога?» Я, по крайнему своему разумѣнію, растолковалъ ему эту премудрость.

   — Э! понялъ, дядя! радостно крикнулъ мальчикъ: — это значитъ: работай честно, никому худа не дѣлай, подати справляй самъ и на мірскую шею не лѣзь. Это и значитъ: благочестивъ! А худо пришлось: молись Богу, Богъ тебя помилуетъ, значитъ, уповай!… Уповай, значитъ: надѣйся.

   — Да ты малый умный.

   — «Почитай родителей, уважай начальниковъ»…

   — Ну, а это что сказано?

   Мальчикъ призадумался; мнѣ не хотѣлось ему подсказывать: пустъ санъ догадывается.

   — Знаю! крикнулъ мальчикъ; — понялъ.

   — Ну, разскажи.

   — Почитай — значитъ: вотъ тебѣ родитель — знай, что онъ тебѣ родитель; вотъ тебѣ сосѣдъ — знай, все равно, что считай его за сосѣда.

   — Уважай начальниковъ? сталъ я подбивать мальчика.

   — Уважай, значитъ: какъ увидишь начальника, прямо ему шапку снимай, а нужно, и въ ножки поклонись!

   — Какъ такъ?! спросилъ я, немного озадаченный такимъ толкованіемъ.

   — Да такъ, дядя.

   — Нѣтъ, не такъ: почитай и уважай почти все равно.

   — Нѣтъ, не все равно! бойко заговорилъ мальчуганъ: — разбойника, вора я и долженъ почитать за вора, а старшину, голову, будь самые разбойники, встрѣтишь — изволь шапочку снять!

   — Что ты врешь!

   — Нѣтъ не вру! Зубы чистить будутъ!

   — Для чего-же?

   — А чтобъ мужикомъ не назвали.

   — Что?

   — Не будешь чистить никому зубы, тебя сейчасъ же мужикомъ обзовутъ.

   — Гдѣ-же ты этой мудрости набрался?

   — А вотъ въ азбучкѣ…

   — Гдѣ-же, покажи?

   Мальчикъ пробѣжалъ нѣсколько строкъ и сталъ читать:

   — «Чисти зубы, не то мужикомъ назовутъ»: вѣдь такъ?

   — Покажи твою книжку, оторопѣло я проговорилъ.

   Мальчикъ, злорадостно улыбаясь, подалъ книжку. Прочиталъ: «Чисти зубы — мужикомъ назовутъ»… Посмотрѣлъ на обертку: вижу — азбука, стоитъ 3 копейки, стало быть, издана для народа.

   Какъ ни мудры-хитры были наши образователи народа въ началѣ 50-хъ годовъ, но я все-таки не думалъ, что мужика можно ругать мужикомъ.

   — Ты, братъ, не такъ толкуешь, робко заговорилъ я.— Зубы чистить — значитъ: зубы мыть.

   — А для чего мыть? Они я такъ бѣлы!

   — А для того…

   — Эй, дядя! закричалъ мой собесѣдникъ мимо идущему мужику:— подойди-ко сюда!

   Мужикъ подошелъ въ намъ.

   — Что, парень, ныньче выучился? ласково спросилъ онъ у мальчика.

   — Теперь выучился! радостно заговорилъ мальчикъ.— А вотъ этотъ дядя, прибавилъ онъ, смѣясь и указывая на меня: — не знаетъ, что такое зубы чистить; говоритъ: «мой зубы»… а чего ихъ мыть, они и такъ бѣлы!

   — Что? спросилъ мужикъ.

   — Вотъ и нашъ учитель намъ зубы чиститъ, а самъ вѣдь тоже не изъ большихъ бояръ: сперва и самъ былъ мужикомъ.

   — А теперь?

   — Теперь до ундеровъ дослужился.

   — За что же онъ зубы чиститъ?

   — А чтобы мужикомъ не обзывали! Онъ колотушку въ макушку дастъ: ты мужикъ-мужикомъ, скажетъ, завсегда мужикомъ и останешься.

   — За что же онъ бьетъ учениковъ? спросилъ я подошедшаго мужика-дядю.

   — А для порядку, отвѣчалъ мужикъ-дядя: — чтобъ къ нему почтеніе, значитъ, всякъ имѣлъ.

   — Да зуботычиной, пожалуй, уваженія и не добудешь?

   — Разговаривай!

   — А безъ зуботычины нельзя развѣ уже и совсѣмъ?

   — Да ты пойми только, убѣдительно сталъ пояснять мнѣ дядя-мужикъ:— станетъ учитель парнишку бить; я самъ, знаешь, мужикъ — это дѣло понимаю; безъ этого ученья не бываетъ; ну, а мать его или тетка — дѣло бабье — въ толкъ того не возьмутъ, а мальчишку жаль: сейчасъ въ учителю съ своимъ почтеніемъ.

   — Да вы бы перемѣнили учителя.

   — А для чего?

   — Да какъ же онъ только для одного почтенія дерется…

   — Безъ этого ученья не бываетъ: учителя — знай за учителя!

   — А то мужикомъ назовутъ? перебилъ я.

   — Какъ есть мужикомъ обзовутъ! убѣдительно подтвердилъ дядя-мужикъ.

   — Да развѣ мужикъ бранное слово? спросилъ я мужика.

   — Бранное, не бранное, а все не хорошо! серьезно отвѣчалъ тотъ.

   Я засмѣялся.

   — Да что-же ты смѣешься? съ сердцемъ спросилъ меня дядя-мужикъ.

   — Да какъ же не смѣяться: зубы надо другому чистить, а то мужикомъ мужика назовутъ! Вѣдь ундеръ, вашъ учитель, такой же мужикъ, какъ и ты.

   — Э, нѣтъ!… Обзови его мужикомъ… не то, что мальчишка какой, а хоть тебѣ сто лѣтъ будь: прямо въ бороду и вцѣпятся.

   — Это по твоему и значитъ, какъ въ азбучкѣ написано: «Зубы чисти, а то мужикомъ назовутъ?»

   — Это такъ и значитъ: бей всякаго въ рыло — почтеніе всякъ въ тебѣ будетъ имѣть!…

   — Наврядъ!

   — Да я вотъ что тебѣ, братъ, скажу, заговорилъ дядя, подсаживаясь къ намъ:— вотъ какое дѣло теперь у насъ идетъ… О повѣстилъ это намъ окружной: сходъ собрать, старшину выбирать. Хорошо… Собрали это мы сходъ, да и мѣкаемъ: кому старшиной быть? Одинъ старикъ объявляетъ — Петру быть; другой — Сидору, третій еще кому!… Только кто-то и скажи: «не быть ни Петру, не быть ни Сидору, а быть не быть Ванькѣ Силагину!» Такъ всѣ со смѣху и померли!… У Ваньки того Силагина избенка развалилась, двора, почитай, что и совсѣмъ нѣтъ, хлѣба никогда не бывало своего: свою землю въ наемъ отдавалъ; возьметъ денежки, пропьетъ, а самъ по міру пойдетъ,— тѣмъ и питался!

   — Какой же онъ старшина? спросилъ я.

   — Стой; слушай!

   — Да чѣмъ же дѣло кончилось?

   — А вотъ чѣмъ: старички загомонили, а тотъ все свое: «Ваньку Силагина, да Ваньку Силагина, больше быть некому, некому!» — Да для чего новому?— «А вотъ для чего: выберемъ мы мужика степеннаго, онъ намъ — вотъ какъ въ книжкѣ сказано — зубы чистить будетъ, захочетъ бариномъ быть! А Ваньку возьмемъ себѣ старшиной, Ванька міръ уважать будетъ… противъ міра не пойдетъ: мы будемъ хозяева, а Ванька мірской слуга будетъ…» Старики посмѣялись-посмѣялись… «Быть Ванькѣ старшиной!» порѣшилъ міръ. И сталъ Ванька старшиной!… Знаешь ли, другъ любезный, что отъ Ваньки этого вышло?

   — А что?

   — Ну, какъ ты думаешь?

   — Право, не знаю.

   — А вотъ что: сидитъ это Ванька въ своей избенкѣ подъ окошечкомъ, идетъ тамъ какой человѣкъ мимо, по улицѣ. Ну, самъ знаешь, шапку долой, поклониться надо… А Ванька: «Эй, поди, крикнетъ, мужикъ, сюда»! Мужикъ, шапку подъ мышку, къ нему въ избенку… бывала, а теперь посмотри какіе хоромы… мужикъ въ избу, а Ванька прямо его лясь въ зубы: «Ахъ ты мужикъ! я тебя вонъ откуда завидѣлъ, а ты шапку только теперь изволилъ снять!… Да развѣ ты думаешь, что я равный тебѣ? Да развѣ ты не знаешь, что я твой начальникъ?…» А самъ въ зубы — лясь, да лясь!… Вотъ-те, думаемъ, и уваженіе!… Вотъ-те и міру слуга!… Ужъ если Ванька Силагинъ не мужикъ; ужь если Ванька Силагинъ лѣзетъ вонъ изъ мужиковъ, значитъ, мужикомъ плохо называться! А за дѣломъ какимъ — просто къ нему не ходи: водка — водкой, дружба — дружбой, а денежки на столъ. Да и съ деньгами придешь, коли зубы не вычиститъ — молебенъ отслужи! Это все правда! Какой теперь дворъ завелъ себѣ! Просто палаты!… А чѣмъ взялъ? Зубы всякому чистилъ; всѣ и поняли, что не Ванька, а, изволишь видѣть, Иванъ Петровичъ тебѣ начальникъ. И не Силагинымъ сталъ прозываться, а какъ-то по благородному.

   — Какъ по благородному?

   — Да мы и не скажемъ, по вашему оно ужь оченно плохо выходитъ; при бабахъ и сказать нельзя! сказалъ мужикъ-дядя, засмѣялся и рукой махнулъ.

   — Да какъ же? допытывалъ я мужика, желая узнать прозвище благородное, котораго при бабахъ и сказать нельзя.

   — И не спрашивай!… Мужикъ-дядя еще больше захохоталъ.

   — Да какъ же?

   — Спроси у племянника! отвѣчалъ тотъ, во всю мочь заливаясь смѣхомъ.

   — А какъ?

   — Благомудровъ! улыбаясь, отвѣчалъ какъ-то лукаво мальчикъ:— Только мужики его не такъ называютъ.

   — Кто-жь ему придумалъ такое мудреное прозвище? спросилъ я.

   — Писарь! писарь! захлебываясь смѣхомъ, отвѣчалъ дядя-мужикъ: — писарь-то у насъ пьяница… ученый!…

   — Да для чего же ему надо было перемѣнять свое прозвище на другое?

   — А писарь говоритъ: Иванъ Петровичъ Силагинъ — это по мужицки, продолжая смѣяться, отвѣчалъ дядя: — а я вамъ, Иванъ Петровичъ, а я вамъ скажу по благородному…

   — Ну, и назвалъ?

   — Э-хе!… Назвалъ!… Э-хе-хе!… право, такъ и назвалъ… Э-хе-хе… Какъ, какъ, парнишко?

   — Благомудровъ, отвѣчалъ мальчикъ.

   — А ты вотъ, брать, говоришь, прибавилъ мужикъ-дядя: «мой зубы!»… Нѣтъ, брать: чисти зубы!… Вотъ тебѣ мой наказъ!… Мой себѣ Ванька Силагинъ зубы сколько хочешь, все бы Ванькой Силагинымъ и остался, а сталъ Ванька всѣмъ зубы чистить, сталъ Ванька — Иваномъ Петровичемъ!… Да и не Силагинъ… А-ха-ха!… Какъ, племяшка?… Охъ!… грѣхъ!…

   — Благомудровъ! отвѣчалъ смѣясь племяшка дядя-мужика.

   — Зачѣмъ же вы такого себѣ старшину выбирали? спросилъ я.

   — А чортъ его зналъ, что онъ такой выйдетъ?!… Думали всѣ выбрать хорошаго…

   — Ну, спасибо на бесѣдѣ, сказалъ я, вставая.

   — Тебѣ на томъ же!

   — Прощайте, братцы!

   — Прощай! отвѣчалъ дядя мужикъ: — только знай, какъ надо зубы чистить!

   Пошелъ я опять въ путь, а самъ думаю: мужикъ-дядя, кажется, правду сказалъ: надо всѣмъ зубы чистить, чтобы мужикомъ не обозвали, и, повидимому, мы объ одномъ только и хлопочемъ: кому можно — зубы чистить.

   Вотъ Ванькѣ Силагину зубы чистили всѣ, кто только могъ; теперь Иванъ Петровичъ дѣлаетъ то же.

   Не помню, читалъ ли, или слышалъ я слѣдующую исторію.

   Передъ выборами пріѣзжаетъ въ предводителю одинъ вліятельный помѣщикъ. Хозяинъ, разумѣется, и жаренымъ и печенымъ подчуетъ, ухаживаетъ, бѣгаетъ за нимъ, чуть языкъ не высунетъ. Показываетъ свое хозяйство, а какъ и хозяинъ и гость были охотники, то зашли на псарный дворъ.

   — Ванька! крикнулъ хозяинъ: — змѣйкиныхъ щенятъ!

   Ванька побѣжалъ за змѣйкиными щенятами. Принесли змѣйкиныхъ щенятъ.

   — Скажите, пожалуйста, спросилъ предводитель своего гостя: — которыхъ надо оставить, а которыхъ закинуть… которые, по вашему мнѣнію, лучше?

   Гость призадумался.

   — Которые?

   — Право не знаю.

   — Которые лучше?

   — Этого отгадать нельзя.

   — Однакожъ?

   — Этого отгадать нельзя, рѣшилъ вліятельной помѣщикъ.— Вѣдь вотъ и мы на выборахъ выбираемъ вашего брата; думаешь, хорошаго человѣка выбираемъ, а выберешь… Такая дрянь!.. Такъ вотъ все равно и щенятъ выбирать…

   Міръ выбираетъ предводителя, Ваньку Силагина — предводителя; Ванькѣ Силагину всякъ по своему зубы чиститъ. А войдетъ онъ въ силу — міръ не назоветъ его мужикомъ.

   Съ такими думами я зашелъ въ какую-то деревню.

   — Гдѣ здѣсь переночевать? спросилъ я встрѣтившагося мнѣ мужика.

   — Да гдѣ хочешь!

   — А у тебя можно?

   — Можно.

   — Сдѣлай одолженіе. А водки можно?

   — Можно.

   — Пойдемъ въ кабакъ.

   — Можно.

   Мы вошли въ кабакъ, подошли къ прилавочку, спросили водки.

   — Да дайте три стаканчика, сказалъ я, подавая цѣловальнику пятирублевую ассигнацію — въ то время еще ассигнаціи ходили(?).

   — Съ нашимъ величайшимъ удовольствіемъ! отвѣчалъ цѣловальникъ. Въ то время еще и цѣловальники процвѣтали; теперь они называются шинкарями.

   — Кому прикажете поднести? развязно, точно московскій половой, спросилъ цѣловальникъ.

   — Надо съ хозяина начинать, отвѣчалъ я. Пожалуйста!

   — Нѣтъ-съ… увольте.

   — Ну, такъ поднесите ему, сказалъ я, указывая на будущаго своего хозяина.

   Такимъ порядкомъ я познакомился съ цѣловальникомъ и у насъ начались разговоры.

   — Вы изъ какихъ-такихъ мѣстовъ? спросилъ меня цѣловальникъ.

   Я сказалъ.

   — Такъ-съ!

   — Вотъ я толковалъ сейчасъ съ однимъ мужикомъ: въ книжкѣ написано: «Чисти зубы, не то мужикомъ назовутъ… «, и — разсказалъ ему наши разговоры и какъ мужикъ это объяснялъ.

   — Чудное право дѣло! ухмыляясь сказалъ цѣловальникъ.

   — Какъ чудное?

   — Мужикъ правъ.

   — Какъ-такъ?

   — Ей-Богу, правъ!

   — Да какъ же правъ-то?

   — Да я вамъ лучше исторію скажу.

   — Пожалуйста.

   — Былъ у насъ мужичонка; наборъ пришелъ, очередь за нимъ была, пошолъ въ солдаты… А малый былъ ловкій: безъ мыла въ васъ влѣзетъ! Прослуживши тамъ сколько времени, пожалованъ въ ундеры. Ундеру, сами знаете, 12 лѣтъ отслужилъ, коли грамотѣ знаешь — офицеръ. А онъ грамотѣ зналъ, стало быть и офицерство получилъ. Получивши, сударь ты мой, это онъ офицерство, изъ полковыхъ вонъ, да въ становые произошелъ. Какъ же въ становыхъ онъ поступалъ? А?

   — А какъ?

   — А вотъ, я вамъ скажу, какъ… Дѣло было при мнѣ, почитай… Заведется въ селѣ кляуза; ее, эту кляузу, не скоро и выведешь!.. Суды пойдутъ… и Боже мой!… О пословица говоритъ: поссорь Богъ народъ, накорми воеводъ… У насъ поссорились два сосѣда; ѣдутъ судиться. Сперва, какъ надо, бросятъ жеребьи: чья лошадь, а чья тѣлега; запрягутъ лошадь, сядутъ оба въ ту тѣлегу, только не рядушкосъ, а задъ съ задомъ!… Право, такъ.

   Я засмѣялся.

   — Да что вы смѣетесь! Я еще вамъ вотъ что скажу: ѣдутъ они; дорогой одинъ станетъ нюхать табакъ и толкаетъ другова локтемъ. «Сердитъ, а сердитъ — не назоветъ Иваномъ, тамъ, или Петромъ, а сердитъ — сердитъ, хочешь понюхать?» Тотъ молча понюхаетъ, и во всю дорогу больше никакихъ разговоровъ не бываетъ. Такъ и эти сосѣди доѣхали до становаго. Всѣ знали становаго повадку: какъ только явится къ нему мужикъ, прямо въ бороду!— оттаскаетъ, оттаскаетъ, какъ должно, тогда только станешь объ дѣлѣ толковать.

   Пріѣхали наши сосѣди въ становому.

   — Что вамъ надо? спрашиваетъ у нихъ писарь становаго.

   — А такъ и такъ, говорятъ ему:— судиться пріѣхали къ его благородію.

   Разумѣется, сейчасъ писарю въ ручку: одинъ четвертакъ, другой полтинникъ. Писарь-то съ полтинника прежде пустилъ… Становой по двое къ себѣ никогда не допущалъ: все въ одиночку.

   Входить первый — съ полтинника.

   Становой его раза-два въ морду хватилъ, а послѣ и спрашиваетъ:

   — Что тебѣ надо? По какому дѣлу?

   Мужикъ-то этотъ знаетъ, какъ дѣло повести: сейчасъ цѣлковинькой становому на столикъ.

   — Ну, разсказывай!

   — Да это, ваше благородіе, дѣло-то такое; что Сибирью самою пахнетъ.

   — Разсказывай!

   — Купилъ, значитъ, я себѣ, ваше благородіе, бревнушекъ, хотѣлъ себѣ еще клѣтушечку поставить новую, а та ужь стара стала…

   — Дѣло разсказывай!

   — А сусѣдъ курей-то, курей развелъ!

   — Тебѣ-то какое дѣло?

   — Мои-то бревнушки всѣ измарали: просто, въ руки взять нельзя…

   — А-а! ступай!

   Первой сосѣдъ вышелъ, вошелъ другой.

   — Куръ развелъ! закричалъ становой, и давай лупить мужика. Ужъ онъ лупилъ его, лупилъ; бросилъ…— Ступай вонъ, пока цѣлъ!

   Мужикъ выбѣжалъ, а тамъ писарь дожидается.

   — Ну, что? спрашиваетъ писарь:— какъ твои дѣла пошли?

   — Что дѣла?

   — А что?

   — Обидѣлъ!

   — Какъ?

   — Исколотилъ… и слова не далъ сказать!… Вошелъ, прямо и морду!

   — Плохо!

   — Ужъ знамое дѣло, что плохо!

   — Постой: я въ самому схожу.

   Писарь пошелъ въ становому.

   — Какъ же тебя не бить, объявилъ писарь, воротившись отъ становаго: — сосѣдъ-то твой далъ становому цѣлковый, а ты ему что понесъ?

   — Да я два дамъ!

   — Дашь два цѣлковыхъ — на два цѣлковыхъ и поколотитъ; нашъ баринъ на это хорошъ: правдою живетъ!

   — Какъ же дать?

   — Ступай къ нему.

   Мужикъ пошелъ въ становому, далъ два цѣлковыхъ; становой кликнулъ самъ перваго сосѣда и таску задалъ на два цѣлковыхъ. Тотъ къ царю.

   — Какъ же такъ? Я же его благородію заплатилъ, а онъ же меня и поколотилъ, да еще и больнѣй: ужъ его благородіе надо мною маился-маился…

   — Нельзя, другъ! Ты сколько далъ?

   — Цѣлковый.

   — А тотъ два!

   — Да я три дамъ.

   — А дашь, и того откатаетъ! Да откатаетъ не на два рубля — на три!

   Этотъ понесъ три рубля; а какъ становой правдой жилъ, то врага его откаталъ не на два, а на три рубли.

   Опять къ писарю; писарь объявляетъ, что тотъ далъ три рубли; даютъ четыре, пять… ихъ по перемѣнку бьютъ…

   — Охъ, укорялся!… Черти! наконецъ закричалъ становой:— Черти, оба сюда!

   Подсудимые явились.

   — Запорю до смерти! крякнулъ становой: — миритесь!… миритесь сейчасъ!… Запорю!…

   — Я… я готовъ, ваше благородіе! я… да вотъ не знаю, какъ Ѳедоръ Алексѣичъ…

   — Ну!…

   — Ежели… Алексѣй Ѳедоровичъ согласенъ, я отъ миру не прочь…

   — Кланяйтесь мнѣ въ ноги за правый судъ! приказалъ становой.

   Тѣ поклонились.

   — Хорошо разсудилъ?

   — Уму научилъ! заговорили оба {Фактъ: одна должность перемѣнена. Авт.}.

   — Такъ видите, заключилъ цѣловальникъ: — не почисти онъ имъ зубы, что бы вышло? Теперь по полусотенной съ брата сошло — у конецъ; а судись они по судамъ — больше бъ вышло! За то становаго этого и уважаютъ, и мужичье ему же спасибо сказываютъ.

   — Да вы смѣетесь, спросилъ я цѣловальника: — за что это становаго уважаютъ?

   — Именно за это!

   — Странно.

   — Да вотъ я вамъ скажу: у насъ исправникъ, придетъ къ нему баба на бабу-жь съ жалобой… Ужъ онъ ихъ судятъ, судитъ: какъ да какъ? Бабы… разумѣется, бабье дѣло… одна станетъ говорить что, другая не дастъ слова той сказать. Крикъ, гамъ такой поднимутъ! Чуть не подерутся… А исправникъ все слушаетъ!… Слушаетъ, слушаетъ, да и скажетъ: «помиритесь!» Такъ зачѣмъ же къ нему и ходить: захотѣли бъ помириться — сами-бъ помирились!… И никто его не уважаетъ!

   — Не любятъ?

   — Смѣются надъ нимъ!

   — Какъ смѣются?

   — А такъ: соберутся двѣ бабы: — пойдемъ, скажутъ, къ исправнику судиться», «пойдемъ». Ну, и пойдутъ, а исправникъ ихъ и судитъ!

   — А къ становому бабы ходятъ судиться? спросилъ я цѣловальника.

   — Э-э! махнулъ рукой цѣловальникъ, и на такой глупый вопросъ отвѣта не далъ, только рукой махнулъ.

   Я сталъ сомнѣваться въ моемъ толкованіи словъ азбуки: — чисти зубы. Припомнилъ я, что въ Бѣлгородѣ одинъ чиновникъ, совершенно посторонняго вѣдомства, приказалъ отлупить фухтелями (зубы чистить — не надо принимать въ буквальномъ смыслѣ) почтмейстера, за то, что по закону на станціи не полагалось столько лошадей, сколько ему было нужно; какъ этотъ же доблестный мужъ въ Суржѣ (по географіямъ Суджѣ) на улицѣ выпоролъ градскаго голову за грязныя улицы…

   Сталъ я молиться Богу: Господи, дай мнѣ пониманія!… Какъ же мнѣ, положимъ, большой генералъ, какъ же мнѣ будетъ зубы чистить, положимъ, полковнику: вѣдь полковникъ отъ тѣлеснаго наказанія избавленъ?! Помолясь Богу, я легъ спать. Я не успѣлъ еще заснуть: предо мною явился нѣкій мужъ.

   — О, безпутный мужъ! сталъ онъ говорить: — ты не знаешь, что устами младенца тебѣ правда объявляется?… И ты думаешь, что какому нибудь полковнику зубы нельзя чистить?… О!…

   — Не знаю.

   — Вѣрь!…

   — Какъ, отче…

   — Былъ твоимъ наставникомъ благочестивый мужъ Иванъ Иванычъ Давыдовъ?

   — Былъ, отче.

   — Что онъ тебѣ говорилъ?

   — Много, отче, Иванъ Иванычъ говорилъ намъ хорошихъ словесъ.

   — А лучше?

   — Всѣ хороши.

   — А я тебѣ скажу, безпутный мужъ, что лучшее имъ сказано: «Не надо знать, чтобы вѣрить, а надо вѣрить, чтобы знать!»

   — Говорилъ и это.

   — Вѣрь! сказалъ мужъ:— устами младенца тебѣ истина открывается! Гряди въ сей губернскій градъ; войдешь въ сей градъ, налѣво будетъ домъ, а въ томъ домѣ и кабакъ и харчевня. Гряди и увѣруешь!

   Видѣніе скрылось.

   Поутру я посмѣялся своему сну и отправился въ путь; прошелъ верстъ пять — губернскій городъ!… прошелъ шаговъ двадцать — на лѣво домъ, а въ томъ домѣ кабакъ и харчевня!.. Мужъ правду говорилъ… Дай, зайду!

   И зашелъ.

   Харчевня, въ которую я вошелъ, по вывѣскѣ была Европой, но до наружности была только Европой Восточною: намъ извѣстно, что по географіямъ Арсеньева и К° Европа есть Восточная, есть и Западная. Мнѣ на этотъ разъ пришлось бить въ Европѣ Восточной. Входилъ въ первую комнату: буфетчикъ (слово западное) въ будто-бы бѣлой рубашкѣ стоитъ за прилавкомъ, сзади его на неисчислимомъ ряду полокъ — чашки, чайники… Половые бѣгали я суетились (оптическій обманъ), все равно какъ мой пріятель Кузьма, бывшій въ Британіи, но волею судебъ переселенный въ Московскій.

   Буфетчикъ, по обыкновенію съ полуулыбкой, полукланяясь, указывалъ рукой, привѣтствовалъ меня словами: — пожалуйте, господинъ.

   Я на ту пору былъ господинъ въ донельзя изгрязненной свитѣ съ котомкой за плечами.

   Вхожу въ другую комнату: за нѣсколькими столами сидятъ мужики, а за однимъ — человѣка четыре чиновниковъ. Съ мужиками я натолкался; дай, послушаю — чиновничьей бесѣды.

   — Приходитъ это онъ въ присутствіе, разсказывалъ одинъ изъ чиновниковъ, человѣкъ повидимому испытавшій волны морскія на житейскомъ морѣ: — приходитъ въ присутствіе. «Есть исходящій? Есть входящій?» да таково грозно… Сталъ смотрѣть, видимъ: ни рожна не понимаетъ. Что спроситъ: «Есть?» Какже-съ, есть!… Видимъ, что барину хочется на кого нибудь покричать, а кричать не на кого!… Да выручилъ Студенковъ писарь! И парнишка такъ: лѣтъ 18 — 19!… Лѣтъ пять тому назадъ квартальный взялъ у Ефимовны возу; у квартальнаго жена была больна, такъ ей и велѣно было пить козье молоко, потому что у козы молоко теплѣе коровьяго: у возы хвостъ короткій, а у коровы длинный, отъ того и тепло… Только случай такой вышелъ: у квартальнаго жена померла и та, Ефимовнина, воза издохла… Вотъ Студенковъ къ Ефимовнѣ: «Проси на квартальнаго за козу съ приплодомъ за пять лѣтъ».— «Да какъ же?» — «Ты только визжи, говоритъ Студенковъ: — а я самъ буду разсказывать». Мы этого ничего не знаемъ… слышимъ пискъ, визгъ въ пріемной!… признаться сказать, всѣ перепугались.

   — Это что? крикнулъ самъ.

   Всѣ молчатъ, только ногами сѣменятъ.

   — Узнать!

   Побѣжали.

   — Толку не добьешься, доносятъ самому: — какая-то баба плачетъ.

   — Какая баба плачетъ?

   — Не знаемъ-съ…

   Выбѣжалъ самъ въ переднюю.

   — Что ты?

   — Охъ! Коза!… Коза!… батюшка мой, многомилостивый! завопила баба.

   — Какая воза?

   — Ой! коза!… Коза…

   — Да какая коза?

   — Что вы со мой дѣлаете? закричалъ на насъ самъ. — Все хорошо, одной козы нѣту!… Да что вы думаете! Да что вы дѣлаете?… На кого вы надѣетесь?

   И пошелъ, и пошелъ… Ну, думаемъ, Богъ пронесъ тучу!… Хотѣлось самому поругаться (разумѣй зубы чистить), ему это удовольствіе и сдѣлали — и онъ ублаготворенъ и мы не причемъ.