Bibra > Произведения > Все > Велик Бог земли Русской

Велик Бог земли Русской

Автор: Якушкин Павел Иванович

Скачать

СОЧИНЕНІЯ
П. И. ЯКУШКИНА

Изданіе Вл. Михневича.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1884.

http://az.lib.ru

OCR Бычков М. Н.

  

ВЕЛИКЪ БОГЪ ЗЕМЛИ РУССКОЙ!

«Никѣмъ же враги гонимы, только властію Божіею; мудрость бо плотская, что содѣяла?»

   Кто живалъ въ деревняхъ далеко отъ столицъ, тотъ помнитъ, какою неожиданностію для всѣхъ былъ знаменитый высочайшій рескриптъ Виленскому военному генералъ губернатору; всѣ встрепенулись и съ судорожнымъ смиреніемъ ждали съ минуты на минуту: одни — всѣхъ благъ земныхъ, другіе — всѣхъ бѣдъ. Этихъ ожидающихъ, принадлежащихъ двумъ противнымъ лагерямъ, вы нашли бы во всѣхъ классахъ, во всѣхъ сословіяхъ. Въ рядахъ и того и другаго лагеря было иного дворянъ-помѣщиковъ и крѣпостныхъ мужиковъ. Одно мнѣ кажется въ особенности замѣчательнымъ: вольные изстари крестьяне (государственные, экономическіе), рѣшительно всѣ вольноотпущенные, а также рѣшительно всѣ аристократы-крѣпостные крестьяне смотрѣли на ожидаемое улучшеніе крестьянскаго быта съ страшною непріязнію; отъ этого улучшенія они видѣли для себя совершенную гибель, и — не знаю, искренно ли,— тоже для крѣпостныхъ.

   Толки дворянъ, сочувствовавшихъ этому преобразованію крестьянъ, извѣстны: чего они ждали и чего еще и теперь ждутъ отъ освобожденія крестьянъ отъ крѣпостной зависимости, мы знаемъ изъ литературныхъ статей, появлявшихся безъ счету во всѣхъ нашихъ журналахъ. Надежда освобождаемыхъ высказывались не такъ громко. Многіе прислушивались къ недосказаннымъ рѣчамъ крѣпостныхъ крестьянъ и выводили свои рѣшительныя заключенія.

   Большею частью, толки крестьянъ вращались около одного пункта: земля будетъ наша. Они говорили, что землю «самъ Богъ зародилъ, что баринъ и пахать то не умѣетъ — что онъ съ землей будетъ дѣлать?»

   Это мнѣніе, что земля будетъ крестьянская, еще крѣпче утвердилось, когда было объявлено, что дворовые люди не получаютъ надѣла землей.

   — Дворовые люди не получаютъ земли, не разъ мнѣ случалось слышать:— отъ того что дворовые люди не умѣютъ пахать земли; да вѣдь и дворяне тоже пахать не умѣютъ; зачѣмъ же имъ земля?

   Съ другой стороны слышались и слухи другіе. Помѣщики говорили, что они лучшіе полицейскіе чиновники, лучшіе сборщики податей. Не будетъ этихъ чиновниковъ-помѣщиковъ, водворится безначаліе.

   — Не будетъ изъ этого пути, говорили государственные крестьяне:— какъ можно господскаго, подневольнаго человѣка вольнымъ сдѣлать?

   — Вы же вольные, а вѣдь тоже мужики?

   — Мы!… Мы дворянской крови, только не пишемся дворянами!

   — Съ мужикомъ безъ палки не сладишь! говорили вольноотпущенные, только наканунѣ почти вышедшіе изъ крѣпостной зависимости.

   — Какъ же съ вами ладятъ?

   — Мы… мы… не всякому то Богъ далъ…

   — Какъ я буду ладить съ мужикомъ? Тогда мужикъ меня и слушать не станетъ: теперь написалъ въ барину,— кто самъ воли на то отъ барина не имѣетъ,— баринъ велитъ въ солдаты отдать, въ Сибирь послать… А тогда что? пойдетъ безначальщина!

   — Нѣтъ, ничего не будетъ, говорили другіе: — не даромъ про волю и говорить перестали.

   — Какъ перестали?

   — Да такъ, перестали и перестали!

   — Толковали про слободу, говорили еще другіе, а есть, которые и теперь еще говорятъ! толковали, толковали про слободу: слобода всѣмъ будетъ, а теперь стали въ сипацу загонять.

   Эмансипація — слово, должно быть, и хорошее; но это слово — эмансипація, перешедшее въ устахъ народа въ сипацу, означало что-то не совсѣмъ ладное.

   Какъ бы то ни было, а пришлось волею, не волею идти въ сипацу. Послѣ извѣстныхъ рескриптовъ всѣ стали ждать манифеста объ освобожденіи крестьянъ. Тутъ-то пошли новые толки и толки уже о томъ, какъ приметъ народъ на первый разъ эту волю, да и какая будетъ воля?

   Замѣчательно, какъ созрѣвалъ въ умахъ помѣщиковъ вопросъ объ освобожденіи крестьянъ.

   — Да что же это значить? спрашивала одна барыня, когда ей прочитали рескриптъ.

   — Уничтожается крѣпостное право, отвѣчали ей.

   — И крѣпостныхъ крестьянъ не будетъ? Крѣпостныхъ совсѣмъ не будетъ?

   — Совсѣмъ не будетъ.

   — Ну, этого я не хочу! объявила барыня, вскочивъ съ дивана.

   Всѣ посмотрѣли на нее съ недоумѣніемъ.

   — Рѣшительно не хочу! Поѣду сама къ государю и скажу: я скоро умру, послѣ меня пусть что хотятъ, то и дѣлаютъ, а пока я жива, я этого не хочу.

   — Какъ у меня отнимутъ мое? слыхалъ я вскорѣ послѣ объявленія рескрипта Виленскому генералъ-губернатору. Вѣдь я человѣкомъ владѣю: мнѣ мой Ванька приноситъ оброку въ годъ по пятидесяти цѣлковыхъ… Отнимутъ Ваньку, кто мнѣ за него заплатитъ, да и кто его цѣнить будетъ!

   — Никто не споритъ, что владѣть человѣкомъ, какъ какою нибудь вещью, безнравственно! говорили тѣ же самые люди, едва прошло мѣсяца два послѣ первыхъ толковъ: за людей мы не стоимъ,— крестьянъ должно освободить, но скажите Христа-ради, за что же у меня землю отнимутъ и отдадутъ другому?

   — Необходимо крестьянамъ дать землю, заговорили еще позднѣе:— это необходимо для насъ самихъ; мужику нечего будетъ ѣсть: поневолѣ пойдетъ на большую дорогу, сядетъ подъ мостъ, проѣзду никому не будетъ; дневной разбой пойдетъ!

   Наконецъ дозволено было просить государя объ освобожденіи крестьянъ. По губерніямъ собрались дворяне: надо писать адресы… дозволено и адресы подавать.

   — Мы подпишемъ адресъ безъусловный! говорили одни.

   — Не должно подписывать безусловнаго адреса! толковали другіе.

   — Дать мужикамъ землю!.. Мужиковъ нельзя отпустить совсѣмъ безъ земли!.. Не давать мужикамъ земли! шумѣли въ одномъ собраніи.

   Толковали, толковали и подписали безъусловный адресъ рѣшительно всѣ.

   Дозволили и писать, и подавать проекты объ освобожденіи крестьянъ.

   Стали и писать, и подавать проекты объ освобожденіи крестьянъ. Благородные дворяне, не бравшіеся никогда за перо, стали писать проекты, стали читать эти проекты; только мало охотниковъ было слушать эти проекты.

   Разсказываютъ: входитъ нѣкто во время выборовъ въ домъ дворянскаго собранія, заходитъ въ буфетъ и находитъ тамъ всѣхъ дворянъ.

   — Что вы здѣсь господа дѣлаете? спросилъ онъ одного изъ дворянъ.

   — Водку пьемъ! отвѣчалъ тотъ, закусывая только что выпитую рюмку соленымъ грибкомъ.

   — Что же не идутъ въ залу собранія?

   — Да что же тамъ дѣлать?

   — Какъ что?

   — Да такъ Семенъ Петровичъ читаетъ свой проектъ, что самъ написалъ.

   — Ну, такъ слушать этотъ проектъ?

   — Нечего тамъ слушать, никто и не слушаетъ! Одинъ и читаетъ…

   Заглянулъ этотъ нѣкто въ залу: такъ одинъ баринъ читаетъ, а другой баринъ этого барина съ видимымъ вниманіемъ слушаетъ.

   — Такъ Семена Петровича кто-то слушаетъ, сказалъ онъ, воротившись опять въ буфетъ.

   — А это вѣрно Петръ Семеновичъ. Ну да, это Петръ Семеновичъ!

   — Отчего же одинъ только Петръ Семеновичъ слушаетъ Семена Петровича?

   — Тому нельзя не слушать!

   — Отчего же?

   — Нельзя: Петръ Семеновичъ долженъ Семену Петровичу…

   Да и въ самомъ дѣлѣ: если Петръ Семеновичъ не станетъ слушать Семена Петровича, Семенъ Петровичъ потребуетъ долгъ съ Петра Семеновича, а у Петра Семеновича и денегъ на ту пору, можетъ быть, нѣтъ.

   А проекты были великолѣпные!.. Одни предлагали такъ, другіе иначе. Одни говорили, что, конечно, крестьянамъ, хотя и составляютъ они помѣщичью собственность; необходимо даровать свободу, но при этомъ не должно забывать и права помѣщиковъ на ихъ собственность; а потому предлагали всѣхъ крестьянъ выкупить за цѣну чрезвычайно умѣренную. А именно, такъ какъ за человѣка, отданнаго въ рекрута, казна платитъ 300 руб. сер., то и за освобожденіе слѣдуетъ заплатить По тому же разсчету; а какъ, сверхъ того, крестьянамъ нужна земля, то и за землю должни дать помѣщику изъ казны: за коноплянники по 200 руб., а за распашную по 150 руб.

   — Помилуйте, говорили этому писателю: да вѣдь вы хотите взять за часть вашего имѣнія въ десять разъ больше, чѣмъ стоитъ все имѣніе!

   — Этотъ выкупъ должна произвести казна, а казна должна быть великодушна.

   — При всемъ великодушіи казнѣ и деньги нужны; а ежели въ казнѣ не хватитъ столько денегъ, сколько нужно по вашимъ разсчитанъ? Тогда какъ?

   — Да что казна?!. Не о томъ вопросъ!.. Вы согласны-ли съ моимъ проектомъ? спрашивалъ писатель своихъ согражданъ, сообщая имъ вкратцѣ на словахъ свой проектъ.

   — Всѣ согласны! Всѣ согласны! отвѣтствовали сограждане.— На этихъ условіяхъ всѣ согласны!

   И проектъ объ освобожденіи крестьянъ переписывался крѣпостнымъ псаремъ и отсылался куда слѣдуетъ, а сочинитель проекта получалъ заслуженное уваженіе и начиналъ пользоваться авторитетъ государственной головы.

   — Читали вы проектъ такого-то? спрашивалъ одинъ господинъ другаго.

   — А вы читали?

   — Великолѣпный!… гуманный!… Представьте: всѣхъ крестьянъ безъ всякаго возмездія помѣщики отпускаютъ на волю. Но тутъ представляется два вопроса: первый, гдѣ мужикамъ взять землю, потому что мужикамъ земля необходима, безъ земли мужикъ пропадетъ. Второй вопросъ вытекаетъ изъ перваго. Первый вопросъ рѣшается чрезвычайно удачно и чрезвычайно просто. Земля мужикамъ нужна; а какъ земля въ нашихъ губерніяхъ вся барская и мужикамъ отдать эту землю нельзя, то переселить мужиковъ на вольныя земли въ Сибирь, разумѣется на казенный счетъ. Теперь — мужиковъ переселили въ Сибирь, кто же намъ будетъ работать? Это второй вопросъ, который тоже совершенно рѣшается: для помѣщиковъ должно выписать работниковъ изъ Германіи и Сѣверной Америки, гдѣ какъ извѣстно, земледѣльцы очень искусные!

   Отсылался и этотъ проектъ… Мало этого, всѣ составители проектовъ задумали печатать свои произведенія, редакторы журналовъ были засыпаны проектами, изъ которыхъ одинъ былъ лучше другаго… но увы!— читателей этихъ журналовъ редакторы не разсудили за благо познакомить съ этими великолѣпными произведеніями…

   — Слышали вы, Иванъ Михайловичъ послалъ свой проектъ въ «Современникъ?» спрашивалъ меня одинъ господинъ, разсказавъ кстати и самый проектъ.

   — Нѣтъ, не слыхалъ.

   — Какъ вы думаете, скоро напечатаютъ проектъ Ивана Михайловича?

   — Право, я и этого не знаю.

   — Прекрасный проектъ; ежели этотъ проектъ кому не понравится…

   Недѣли черезъ двѣ, черезъ три, я опять встрѣтилъ этого господина.

   — Вѣдь проектъ Ивана Михайловича не напечатали, объявилъ онъ мнѣ.

   — Еще рано; можетъ быть, еще и напечатаютъ, отвѣчалъ я.

   — Нѣтъ не напечатаютъ: ему пишутъ изъ Петербурга, что не напечатаютъ, и проектъ назадъ отдали…

   — Скажите, пожалуйста, почему же этотъ проектъ не напечатала въ «Современникѣ*?

   — Право, не знаю.

   — Ну, однакожъ?

   — Я думаю, не хорошъ.

   — Нѣтъ! проектъ прекрасный!

   — Вѣроятно не согласенъ съ направленіемъ журнала, въ который посылалась статья.

   — Чтожь изъ этого? спросилъ онъ, совершенно не понимая, въ чекъ дѣло.

   — Ну, тогда не напечатаютъ.

   — Какъ! онъ будетъ врать чортъ-знаетъ что, а тутъ и дѣла не позволяютъ сказать! горячился мой собесѣдникъ.

   — Какъ не позволяютъ! Печатайте въ другомъ журналѣ.

   — А какъ ни въ другомъ, ни въ третьемъ не станутъ печатать?

   — Тогда пусть печатаетъ самъ отдѣльной брошюркой.

   — А это можно?

   — Можно.

   — Какъ же это сдѣлать?

   — Отдать въ цензуру, послѣ въ типографію; напечатаютъ — продавать.

   — Вѣдь въ типографію надо деньги впередъ заплатить, а послѣ продавать?

   — Да, впередъ.

   — Ну, нѣтъ, слуга покорный! Такъ еще пожалуй своихъ денегъ не выручишь!

   — Можетъ быть.

   — Нѣтъ! по моему не такъ: издаешь журналъ, печатаешь проекты,— печатай всѣ!

   — Да вѣдь и журналъ, кромѣ траты денегъ, можетъ имѣть другой интересъ въ статьѣ…

   — Какой такъ интересъ! Просто сказать: проектъ напишетъ какой нибудь записной писатель, у котораго и штановъ-то нѣтъ,— печатаютъ… А нашъ братъ напишетъ, бесштанные господа ходу не даютъ…

   Не смотря на эту несправедливость, во всѣхъ журналахъ была очень иного толковъ, да и теперь продолжаются, объ устройствѣ крестьянскаго быта; и большая часть журнальныхъ статей по этому предмету принадлежитъ помѣщикамъ.

   Собрались губернскіе комитеты и разъѣхались; съѣздили въ Петербургъ депутаты отъ губернскихъ комитетовъ и вернулись; стали ждать манифеста. Простой народъ ждалъ этого манифеста отъ праздника да праздника: не пришелъ къ рождеству, придетъ, думалъ народъ, въ свѣтлому празднику; свѣтлый праздникъ обманулъ, не обманетъ петровъ день… Образованный классъ ждалъ манифеста къ какому нибудь высокоторжественному дню; къ дню коронаціи, тезоименитства государя или наслѣдника. И тутъ-то пошли толки, какъ приметъ народъ на первый разъ желанную волю.

   — Скажите пожалуйста, спрашивалъ меня тогда одинъ мой знакомый литераторъ:— скажите, успѣетъ мать моя пріѣхать въ Москву изъ деревни?

   — Отчего же не успѣетъ?

   — Да вѣдь будутъ безпорядки послѣ объявленія крестьянамъ свободы… какъ вы думаете?

   — Безпорядковъ, вѣроятно, никакихъ не будетъ, отвѣчалъ я, хоть мнѣ и очень не хотѣлось отвѣчать:— вы сами изучаете и русскую исторію и бытъ русскаго народа, вамъ должно быть это лучше извѣстно…

   Встрѣтился я на одномъ постояломъ дворѣ съ господиномъ, ѣхавшимъ въ своемъ тарантасѣ.

   — Что, хозяинъ, народъ ждетъ, чай, не дождется воли? спросилъ онъ дворника.

   — Какъ, родной, ваше благородіе, не ждать: тогда мужички сподобятся свѣтъ увидать! отвѣчалъ хозяинъ-дворникъ.

   — То-то пойдетъ потѣха! заговорилъ посмѣиваясь баринъ.

   — На что потѣха! отъ этого спаси Богъ!… Дай Господи эту благодать съ миромъ, съ любовью принять!

   — Надо бы съ любовію, продолжалъ баринъ, а безъ потѣхи дѣлу не обойтись.

   — Обойдется, Богъ дастъ!

   — Нѣтъ, не обойдется!

   — Обойдется: спроси, кого хочешь! утверждалъ хозяинъ-дворникъ.

   — А давай спросимъ! Какъ ты думаешь, спросилъ онъ меня:— станутъ тѣшиться?

   — Нѣтъ, не станутъ.

   — Ты это почемъ знаешь? спросилъ онъ меня уже гораздо болѣе строгимъ голосомъ.

   — Да я не знаю, почему должна произойти какая-то потѣха… и что такое эта «потѣха?»

   — Эй, малый! крикнулъ онъ проѣзжавшему съ возомъ мужику, не обращая больше вниманія на меня.— Малый! ты изъ какихъ? Господскій что ли, или вольный?

   — Былъ господскій, угрюмо и какъ-то нехотя отвѣчалъ проѣзжій мужикъ.

   — А теперь?

   — Да и теперь пока господскій.

   — Какъ «пока» господскій?

   — Пока царь волю всѣмъ пришлетъ, по тѣхъ поръ и мы господскіе…

   — Хорошъ у васъ баринъ?

   — Хорошъ!… господа развѣ бываютъ плохи? господа всѣ хороши!

   — Все бы, чай, погулять надъ бариномъ? продолжалъ приставать господинъ.

   — Тѣшиться, не тѣшиться было прежде, а на послѣдяхъ и толковать объ этомъ нечего!

   Въ этомъ вопросѣ, партіи рѣзко отличались классами: извѣстнаго сорта помѣщики увѣрены были, что произойдетъ нѣчто такое, что извѣстно было подъ таинственнымъ наименованіемъ «потѣхи»; весь народъ зналъ, что не изъ-за чего даромъ въ Сибирь идти.

   Около 10 марта 1861 года былъ прочитанъ манифестъ 19-го февраля. Но прочитанъ онъ былъ не вездѣ толково и ясно: отсюда толкованья, отсюда нелѣпицы.

   Такъ, напримѣръ, мнѣ случалось слышать, что «воля отъ трехъ царей пришла». Оказывалось, что такое пониманіе отъ того произошло, это высочайшій титулъ былъ невнятно прочитанъ…

   Другіе толки были еще страннѣе.

   — Эта воля давно, братцы, пошла, толковалъ при мнѣ толпѣ мужиковъ и крестьянъ отставной солдатъ.

   — А какъ давно?

   — А такъ давно, когда еще былъ живъ самъ польскій король въ своемъ польскомъ королевствѣ.

   — Наврядъ это такъ!…

   — Такъ! и въ указѣ сказано: что эту волю еще батюшка царь Николай Павличъ задумалъ, а мы при немъ и Польшу-то покончили…

   Въ одномъ селѣ старикъ попъ сталъ читать съ амвона въ церкви манифестъ; разбиралъ плохо и, плохо разбирая, прочиталъ:

   — О сѣни… о сѣни… нѣтъ, ребята! Осѣни себя крестнымъ знаменіемъ, православный народъ!…

   Народъ вообразилъ, что въ манифестѣ сказано что-то о сѣнѣ, чего священникъ не хочетъ читать. Заставили читать дьякона, но о сѣнѣ все-таки ничего не было. Взяли манифестъ, вышли изъ церкви и стали читать сами.

   Какъ бы то ни было, а воля отъ одного царя пришла, стали ждать еще двѣ воли… Ожиданія скоро сбылись: пришла и другая воля — прислано высочайшее положеніе 19 февраля съ царскими послами, какъ звалъ народъ генераловъ свиты его величества и флигель-адъютантовъ. Эта другая воля была въ одномъ городѣ получена раньше, въ другомъ позже.

   — Отчего воля не всѣмъ заразъ сказана?— допытывались мужики.

   Небрежность въ разсылкѣ экземпляровъ положенія была невѣроятная: во многія деревни было прислано, вмѣсто полныхъ экземпляровъ положенія, нѣсколько экземпляровъ нѣкоторыхъ листовъ; напримѣръ, въ Орловской губерніи раздавали въ одной деревнѣ тетрадь не сшитую изъ 20 экземпляровъ правилъ о людяхъ, вышедшихъ изъ крѣпостной зависимости въ Бессарабской области; въ другой деревнѣ — дополнительныя правила о приписныхъ въ частнымъ горнымъ заводамъ… И такихъ экземпляровъ было множество.

   — У насъ что за воля!… у насъ воля 87 листовъ, а вотъ графскимъ привезли на 193 листахъ, братецъ ты мой! съ завистію говорилъ мнѣ одинъ мужикъ.

   Всѣ единогласно говорятъ, что царская воля вездѣ принята со страхомъ и трепетомъ, какъ что-то священное, святое, не смотря на то, что она была объявлена чиновниками, которые, неизвѣстно по чьему приказанію, составляли разныя легенды:

   — Помѣщики знали, что вамъ на волѣ лучше будетъ; вотъ они и просили государя дать вамъ волю, а вашъ баринъ прежде всѣхъ! вразумлялъ одинъ такой чиновникъ, объявляя волю мужикамъ.

   Зачѣмъ все это говорилось? Затѣмъ ли, чтобы мужики, видя явную реторику въ одномъ, не вѣрили ничему вообще?

   — Какъ прослышали мы эту волю, говорили мужики:— сами себѣ не вѣримъ!… Столько прежде говорили, что ужь и всякую вѣру потеряли! Одначе воля пришла: самъ чиновникъ изъ губерніи пріѣхалъ; привезъ волю, собралъ сходку, съ каждаго двора по человѣку, а и два ничего. Сталъ толковать сходкѣ; толковалъ тотъ чиновникъ много пустаго. Потолковавши сколько ему было нужно, говоритъ:— А кто у васъ, ребята, старше всѣхъ?— Мы глянули другъ на дружку да и говоримъ:— «Старше старосты у насъ человѣка нѣту».— Нѣтъ, говоритъ чиновникъ:— староста старше всѣхъ васъ чиномъ, а мнѣ уважите, кто старше всѣхъ годами?— Мы опять переглянулись промежъ собою.— «Годами старше Арсенія Петрова у насъ старика нѣту; Арсеній Петровъ самый старый у насъ старикъ!» — Ну, подойди сюда во мнѣ, Арсеній Петровъ! кликнулъ чиновникъ. Подошелъ этотъ самый Арсенъ Петровъ.— На, говоритъ чиновникъ: — на тебѣ волю: держи!— А самъ суетъ ему въ руки книгу,— ту самую волю: Арсенъ такъ и упалъ на колѣночки!— «Я человѣкъ, говоритъ, старый, не смогу сдержать воли!» — Какъ загогочетъ чиновникъ, а Арсенъ еще пуще заробѣлъ!… Кланялся, кланялся, а все таки волю ему на руки сдали!.. Взяли эту волю: читать надо, что въ той волѣ сказано? У насъ дьячокъ есть, Афонькой зовутъ: малый шустрый и письменный тоже; порядили того дьячка Афоньку волю читать; запросилъ полтинникъ денегъ, полштофа водки-дали! Только сталъ читать дьячекъ эту волю — не могитъ читать ту волю!.. А для того не могитъ, что та воля на четыре грани написана: и туда верни, и сюда верни, а намъ читай всю волю сряду!… Такъ даромъ и отдали водку и деньги!.. Можетъ, знаешь у Афросимовскихъ садовникъ есть, въ Москвѣ учился: вотъ тотъ можетъ волю читать!.. Тотъ объявилъ штофъ водки и цѣлковый денегъ… Что же ты думаешь?— вѣдь еще полштофа надбавили!… Какъ сталъ читать съ утра, такъ только на другой день въ вечеру кончилъ: половина барщины спитъ, другая слушаетъ! половина барщины спитъ, другая слушаетъ!… Такъ и прочиталъ!…

   — Что же вы поняли? спрашивалъ я тѣхъ мужиковъ.

   — А что поняли?!.. Тебѣ говорятъ: та воля на четыре грани написана!

   — Для чего же вы читали ту волю, воли изъ васъ никто и понять ее не можетъ?

   — А такъ, другъ любезный, законъ велитъ! А мы, другъ любезный, отъ закону не прочь!…

   Я бы не сталъ разсказывать этого случая, если бы онъ былъ рѣдкимъ исключеніемъ; но къ несчастью воля была прочитана почти повсемѣстно такимъ образомъ… Чиновникамъ и помѣщикамъ крестьяне не вѣрили; поневолѣ имъ пришлось нанимать выгнанныхъ дьячковъ, подьячихъ, да промотавшихся помѣщиковъ. И должно сказать правду: эти люди читали волю добросовѣстно; желаніе ли добра крестьянамъ, боязнь ли страшной отвѣтственности за ложное толкованіе, то ли и другое вмѣстѣ дѣйствовало на чтецовъ, но я не встрѣчалъ ни одного умышленнаго толкователя изъ этихъ грамотѣевъ-чтецовъ; да изъ чтецовъ вообще было мало и толкователей: всѣ боялись ошибиться, а ошибиться было легко!… Многихъ изъ этихъ чтецовъ ловила полиція, но кажется ни одного, кромѣ извѣстнаго Антона Петрова, не нашли виновнымъ.

   Весной, въ 1861 году, я былъ у П—ва въ Мценскомъ уѣздѣ. П—въ, поподчивавъ своихъ мужиковъ водкой, повелъ съ ними такую рѣчь:

   — Вы знаете, что я васъ никогда не обманывалъ ни въ чемъ?

   — Знаемъ, батюшка Иванъ Васильичъ, знаемъ!… Ни въ чемъ, какъ есть ни въ чемъ никогда ты насъ не обманывалъ! загомонили мужики.

   — Ну, такъ вотъ что я вамъ скажу: по положенію приказано въ два года уставныя грамоты написать…

   — Такъ-съ!…

   — Въ этихъ грамотахъ должно сказать, сколько вамъ дано земли, какая земля и сколько съ васъ оброку за ту землю, по закону, слѣдуетъ, или какая работа за землю, вмѣсто оброка, положена.

   — Такъ-съ!…

   — Да вѣдь вамъ читали новое положеніе?

   — Читать-то читали! какъ-то недовольно заговорили мужики.

   — Ну, такъ вѣдь въ положеніи объ этихъ грамотахъ прямо сказано?

   — Развѣ сказано?

   — Да вѣдь вы сами же читали? какъ же вы спрашиваете, сказано ли?

   — Да чтожъ, что читали!…

   — Развѣ плохо вамъ читали? Развѣ не все поняли въ положеніи?

   — Да ничего не поняли! Гдѣ тамъ понять?!.. Мы люди не письменные!

   — Ну, такъ я же вамъ говорю правду: приказано уставныя грамоты написать. Ежели ни согласился сами объ землѣ, какая вамъ отойдетъ, какая мнѣ, сами напишемъ грамоту; а не сойдемся, заспоримъ,— пріѣдетъ отъ казны чиновникъ, тотъ насъ разведетъ.

   — Нѣтъ, Иванъ Васильичъ! До казны не пущать! Расходиться самимъ! Какъ ни на есть, а расходиться промежъ собой безъ казны! До казны доводить послѣднее дѣло!

   — Отчего же?

   — Отъ того: ты заплатишь,— тебѣ землю нашу отрѣжутъ; наша пересилитъ,— тебя обидятъ!

   — Ну, такъ давайте сами въ землѣ разберемся. Вамъ отдамъ всю землю ближнюю, а себѣ беру дальнюю: такъ хорошо будетъ?

   — Какъ не хорошо! Чегожь лучше, Иванъ Васильичъ! Намъ вся ближняя!

   — Такъ и грамоту сейчасъ напишемъ. Старики! станемъ грамоту писать!

   — Грамоту-то, Иванъ Васильичъ, грамоту-то ты писать погоди!

   — Отчегоже?

   — Да такъ, погодя: вѣдь надъ нами не каплетъ! Куда намъ слѣпить?

   — Чего же ждать?

   — Да посмотримъ, какъ люди станутъ дѣлать, такъ и мы съ тобой тогда ужъ! Вѣдь самъ знаешь: теперь дѣло на цѣлый вѣкъ идетъ; стало, надо хорошенько пораздумать да поразмыслить!

   — Да вы сами говорите, что я васъ не обману, сдѣлаю по закону…

   — Какъ тебѣ, Иванъ Васильичъ, не вѣрить! Безпремѣнно по закону сдѣлаешь! Объ этомъ и толку нѣтъ!

   — Отчего же теперь не хотите грамоты писать, когда мнѣ воѣ ни вѣрите?

   — А надо правду сказать! заговорилъ одинъ старикъ, попьянѣе, а потому, можетъ быть, пооткровеннѣе другихъ:— это точно, что ты доселева насъ не обманывалъ, да теперь вѣдь дѣло-то вѣковое! Посмотримъ, какъ другіе, такъ и мы!…

   Послѣ этого я говорить было нечего, и мой хозяинъ ушелъ не только ее сходки, но и совсѣмъ со двора къ своимъ сосѣдямъ въ гости; а я пошелъ въ домъ. Спустя нѣсколько времени, во мнѣ въ комнату вошли человѣка четыре мужиковъ, съ волей подъ мышкой у одного; за этими мужиками стали входить и еще по одному, по два, такъ что въ нѣсколько минутъ въ моей комнатѣ собрались всѣ мужики, пировавшіе до этихъ поръ на дворѣ.

   — Что вамъ, старики, надо? спросилъ я вошедшихъ ко мнѣ мужиковъ.

   — Да вотъ, Павелъ Иванычъ, сдѣлай такую милость, покажи намъ въ нашей волѣ тое мѣсто, гдѣ сказано: кто эту книгу будетъ читать, того безпремѣнно сѣчь! предложилъ мнѣ одинъ изъ пришедшихъ стариковъ, подавая свой экземпляръ положенія иди, по ихнему, свою волю.

   — Нѣту, братцы, такого мѣста въ вашей волѣ, отвѣчалъ я стариканъ.

   — Есть! право, есть!…

   — Да нѣту, во всей книгѣ нѣтъ такого мѣста.

   — Поищи, пожалуйста, право найдешь! настаивали подгулявшіе старики.

   — Нѣту такого мѣста во всей книгѣ; эту книгу я сколько разъ читалъ,— такого мѣста не видалъ! да и для чего же было бы вамъ давать такую книгу, которую читать не велѣно; эту книгу и дали всѣмъ нарочно съ тѣмъ, чтобы ее всѣ читали!

   — Вѣрное тебѣ слово говоримъ, что есть такое мѣсто, гдѣ сказано: кто эту книгу будетъ читать, безпремѣнно сѣчь… Ужъ сдѣлай же такую твою милость, покажи намъ тое только мѣстушко; намъ больше ничего не надобно! пожалуйста, возьми эту самую книгу, да поищи это намъ мѣстушко.

   — Этого мѣста во всей книгѣ этой нѣтъ; стало быть и искать нечего.

   — Такъ нѣтъ этого мѣста во всей книгѣ? спросилъ одинъ изъ мужиковъ.

   — Нѣтъ!…

   — А такое мѣсто есть, что всѣ сады, всѣ амбары барскіе намъ слѣдуютъ?

   — И такого мѣста нѣтъ; а если ты будешь это говорить, то безпремѣнно будутъ пороть.

   — Такъ нѣтъ такого мѣста во всей этой книгѣ, говоришь ты?

   — Нѣту!

   — Дай же, я тебѣ покажу! И съ этими словами онъ поднесъ мнѣ положеніе, сталъ перевертывать Листы, и нашелъ послѣднюю страницу манифеста по клейму, приложенному вмѣсто печати (мужики были неграмотные). — На, читай эту страницу!

   — Я сталъ читать: «…. Дабы вниманіе земледѣльцевъ не было отвлечено отъ ихъ необходимыхъ земледѣльческихъ занятій…»

   — Читай еще!… читай еще!… Тугъ!… тутъ оно! Читай! заговорили радостно въ толпѣ:— тутъ оно сказано…

   — «… Пусть они тщательно воздѣлываютъ землю…»

   — Это мѣсто!… Это мѣсто!… Читай, читай!

   — «… и собираютъ плоды ея…»

   — Ну, что? спросилъ съ торжествомъ мужикъ.

   — А что?

   — Да что ты прочиталъ?

   — Прочиталъ: чтобъ вы хорошенько работали землю и собирали тогда…

   — Плоды?

   — Ну да: будешь хорошо пахать, посѣешь рожь,— рожь и родится хорошо; вотъ тебѣ и плоды…

   — Нѣтъ, Павелъ Иванычъ! посѣешь рожь, рожь и родится, а плодовъ все-таки не будетъ! Плоды въ садахъ, а сады-то барскіе; а какъ плоды намъ, стало и сады къ намъ отойдутъ!… Вотъ что!

   — Пустое, братцы, болтаете!… Здѣсь не такъ сказано…

   — Читай! читай еще!

   — «… чтобы потомъ изъ хорошо наполненной житницы взять сѣмена для посѣва на землѣ…»

   — Ну, а это что?

   — А это вотъ что; будете хорошо работать, будутъ у васъ житницы полныя, вы и берите сѣмена…

   — Ишь куда!… не туда, баринъ, прешь!… Какія у насъ житницы?!… Анбаришки! Куда тутъ житницы!… Амбаришки!… А то полныя житницы! заговорили въ толпѣ.

   — Правду вамъ говорю, старики! сущую правду…

   — Правду!… хороша правда!… Читай еще!… читай! читай!

   — «… на землѣ постояннаго пользованія или на землѣ, пріобрѣтенной въ собственность…»

   — А это что, по твоему?

   — Это значитъ: засѣвай землю, которую даетъ тебѣ баринъ пользоваться, или ту землю, которую самъ купишь, пріобрѣтешь въ собственность.

   — Про барскую землю тутъ и помину нѣтъ, а говорятъ: постоянно ты землей пользуйся, а, коли хочешь, купи. Только для чего же я покупать стану землю, коли и такъ можно ее пахать? хочешь пахать — бери землю; а не хочешь пахать — покупай!… А намъ не пахать — и дѣлать съ землей нечего!…

   — Не такъ вы, братцы, толкуете…

   — Читай-ко еще, такъ будетъ!.. Ты знай свое дѣло: читай, а мы ужъ разберемъ! . Читай!…

   — «… Осѣни себя крестнымъ знаменіемъ, православный народъ, и призови съ Нами Божіе благословеніе на твой свободный трудъ…»

   — Это какъ, по твоему, Павелъ Иванычъ, обозначаетъ?

   — Вы теперь свободные люди; сперва ходили на барщину, а теперь, какъ землю выкупите, такъ свободно, какъ хочешь, такъ и работай; вотъ тебѣ и свободный трудъ…

   — Такъ, да не такъ! Сказано: перекрестись и только!— тамъ, значить, и пошелъ сейчасъ свободный трудъ! Какая тутъ купля?

   — Ой, братцы, будутъ васъ за эти ваши толки больно наказывать!…

   — Наказывать долго-ли? Было бы за что!

   — За самые за эти ваши толки…

   — За эти слова сѣчь не за что: это царская воля!

   Этимъ-то мужикамъ написано было Положеніе…

   Ну-съ, хорошо. Только наѣхали отовсюду особы разныя и начали дѣйствовать. Ну, извѣстно, особа народъ знаетъ мало, а знаетъ-ли, нѣтъ-ли, однихъ пейзанъ. И за всѣхъ тѣмъ — либералы. Поэтому были очень частыя сцены… Попробуемъ изобразить одну. Дѣйствующія лица: 1) господинъ, пріѣхавшій было къ пейзанамъ, но послѣ узнавшій, что онъ дѣло имѣетъ не съ пейзанами, а съ простыми мужиками, и потому въ первый періодъ своей дѣятельности принимавшій пейзанъ съ жалобами безъ всякаго разбора и безъ разбора же распекавшій и помѣщиковъ, и чиновниковъ (исправника хотѣлъ, какъ носились слухи, въ позорному столбу прибить!), а потомъ, когда пейзане надоѣли, круто повернувшій въ системѣ сѣченья; 2) барыня, увѣренная, что холопа не душа, а парь все равно, какъ у коровы, и непонимающая невозможности ей самой сѣчь людей — своихъ холоповъ и необходимости до сыта кормить ихъ. Дѣйствіе происходитъ въ Орлѣ въ 1861 году, въ первый періодъ дѣятельности, то есть въ пейзанскій.

   Особа. Почему вы, сударыня, не явились во мнѣ по первому требованію?

   Барыня. Ахъ, отецъ родной! Да я думала, что ты самъ во мнѣ пожалуешь: вѣдь я дама, какъ чесной человѣкъ! Думала, самъ ко мнѣ пріѣдешь!

   Особа. На васъ, сударыня, ваши люди жалуются, что вы ихъ совсѣмъ не кормите.

   Барыня. Ахъ они хамы!… Да я ихъ въ Сибирь, хамовъ! какъ они смѣютъ жаловаться, какъ чесной человѣкъ! Да я, какъ чесной человѣкъ, десяти тысячъ рублей серебромъ не пожалѣю…

   Особа (вспыливъ). Какъ?!… Такъ вы меня считаете взяточникомъ?!..

   (Идутъ распеканціи, угрозы барынѣ; барыня удаляется со стыдомъ).

   Сцена вторая, тамъ же и въ тотъ же пейзанскій періодъ.

   Мужики приходятъ съ просьбой защитить ихъ отъ обидъ и притѣсненій.

   — Кто же васъ обижаетъ? спрашиваетъ особа, принявъ ихъ, какъ истыхъ пейзанъ, въ залѣ, а не въ передней.

   — Да вотъ, твоя свѣтлая свѣтлость! Въ уѣздномъ судѣ съ насъ взятку просятъ! Помилуй!…

   — Сколько съ васъ просить?

   — Просятъ девять рублей тридцать одну копѣйку съ половиной, твоя свѣтлая свѣтлость {Цифру я поставилъ для красоты слога, настоящей не помню, но только вѣрно, что были рубли съ копѣйками. Авт.}!

   — Кто съ васъ проситъ?

   — Да всѣ въ судѣ просятъ! Говорятъ, что слѣдуетъ съ насъ столько требовать.

   — Это грабежъ! Дневной грабежъ, братцы!

   — Грабежъ!… Какъ есть грабежъ дневной, твоя свѣтлая свѣтлость!

   — Позвать сюда полиціймейстера!— гаркнула особа.

   Сейчасъ же явился полиціймейстеръ.

   — Какъ! у васъ взятки берутъ?

   — Какъ? гдѣ? ваше сіятельство! спрашиваетъ оторопѣвшій полиціймейстеръ, зная, что нѣтъ такой полиціи въ мірѣ, въ которой бы не брали взятокъ.

   — У васъ берутъ! кричитъ особа:— у васъ, въ уѣздномъ судѣ!…

   — Какъ, ваше сіятельство? Въ уѣздномъ судѣ? говоритъ полиціймейстеръ, у котораго совершенно отлегло отъ сердца, какъ только онъ услыхалъ, что дѣло идетъ объ уѣздномъ судѣ, а не о полиціи.

   — Да! у васъ, въ уѣздномъ судѣ!…

   — Да помилуйте, ваше сіятельство: я не судья, я полиціймейстеръ!

   — Это все равно; это у васъ въ городѣ, а въ городѣ вы за всѣмъ должны смотрѣть!

   — Меня изъ суда выгонятъ, ваше сіятельство, если я стану тамъ кричать о взяткахъ.

   — Знать ничего не хочу!… Вы виноваты, не оправдывайтесь! Ступайте сейчасъ въ уѣздный судъ, узнайте, кто смѣетъ требовать деньги съ этихъ несчастныхъ мужиковъ?

   Полиціймейстеръ уѣхалъ и черезъ минуту воротился изъ уѣзднаго суда.

   — Ну что? кричитъ опять особа:— узнали, кто просилъ съ мужиковъ взятку?

   — Узналъ, ваше сіятельство; только съ мужиковъ не взятку просятъ, а въ пользу казны деньги, которыя съ нихъ слѣдуютъ по закону.

   — Какъ по закону?

   — Такъ, по закону съ мужиковъ слѣдуетъ взыскать девять рублей съ копѣйками.

   — Не можетъ быть такого закона, который бы приказывалъ съ бѣдныхъ мужичковъ требовать столько денегъ! Нѣтъ такого закона!

   — Есть, ваше сіятельство; не было бы такого закона, секретарь не осмѣлился бы такъ рѣшительно отвѣчать вашему сіятельству, скорѣе бы отперся…

   — Что вы мнѣ говорите!… Поѣзжайте, привезите во мнѣ секретаря съ закономъ…

   Привезли секретаря, который, въ свою очередь, привезъ съ собою токъ свода законовъ.

   — Какъ вы смѣете требовать взятки съ бѣдныхъ мужичковъ? крикнула справедливо разсерженная особа на секретаря, едва успѣвшаго ввалиться въ комнату.

   — Помилуйте, ваше сіятельство…

   — Что тутъ миловать!… Какъ вы смѣли требовать взятку съ мужиковъ?

   — Я не требовалъ никакой взятки, ваше сіятельство…

   — Что же вы требовали?

   — Съ нихъ по закону должно взыскать; имъ и объявлено это въ присутствіи суда.

   — Покажите мнѣ законъ!

   — Извольте смотрѣть, ваше сіятельство, сказалъ секретарь, указывая на статью свода законовъ.

   — А въ моемъ есть? спросила особа.

   Этотъ вопросъ обозначалъ, что особа, предположивъ себѣ, что ее въ провинціи непремѣнно будутъ обманывать, привезла изъ Петербурга свой экземпляръ свода законовъ, въ которомъ, разумѣется никакой фальши быть не могло.

   — А въ моемъ есть? спросилъ онъ секретаря, подавая ему свой экземпляръ свода законовъ, ибо самъ отыскать, хоть и въ своемъ законѣ, не могъ.

   — Есть и въ вашемъ, ваше сіятельство, объявилъ секретарь и, въ великому удивленію, нашелъ этотъ законъ и въ его петербургскомъ законѣ.

   — Ну, хорошо! сказала немного озадаченная особа.— Вотъ вамъ, братцы, деньги, прибавила она, обращаясь къ мужикамъ и отдавая имъ свои деньги…

   Таково было положеніе вещей въ такое время, когда старый порядокъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и старыя власти, которыми онъ держался, разомъ рухнули. Помѣщики отъ власти были сейчасъ же устранены, съ предоставленіемъ имъ права посылать своихъ людей (временно-обязанныхъ) къ становому; становымъ приставамъ, какъ разнеслись тотчасъ же слухи, прислано было секретное предписаніе не сѣчь людей, присылаемыхъ для этой операціи помѣщиками. Помѣщики стали присылать людей для наказанія къ становымъ и, въ величайшему своему недоумѣнію, съ примѣсью негодованія, увидали, что самъ становой NN, любимый и уважаемый именно за искусство смирять строптивыхъ рабовъ, даже этотъ становой — не наказываетъ присланныхъ къ нему. Мужики тоже замѣтили, и изъ любопытства охотно ѣздили къ становому съ посланнымъ отъ барина, и не безъ удовольствія сообщали барину, что становой ихъ наказывать не сталъ!… И такова вышла задача, что становаго совсѣмъ бояться перестали.

   — И что за оказія такая, братцы мои! говорили мужики:— бывало, ѣдетъ становой, всѣ поджилки дрожатъ; а теперь пріѣдетъ — ничего, уѣдетъ — тоже ничего!…

   Въ это время вдругъ разыгралась страшная комедія. Всѣ мужики, рѣшительно всѣ, которыхъ загоняли въ сипацу или, говоря высокимъ слогомъ, освобождали отъ крѣпостной зависимости, всѣ хотѣли справлять царскую волю, то есть отдавать барщину по положенію и часто, не понимая положенія, совершенно неумышленно, грѣшили противъ него, за что были усмиряемы. Если къ этому прибавить, что многимъ изъ господъ не нравилась и самая работа по положенію, то сдѣлается понятнымъ, почему такъ часто мужики считались возмутившимися.

   Первый бунтъ, происшедшій по случаю сипаци, про который мнѣ удалось слышать, былъ въ Орловской губерніи, Малоархангельскаго уѣзда во многихъ деревняхъ. Мужики вычитали въ положеніи трехденку: три дня работать на барина, три на себя. Воля пришла въ началѣ великаго поста, а въ это время въ деревняхъ работъ почти никакихъ нѣтъ. Вдругъ являются на барскій дворъ всѣ крестьяне поголовно, отъ мала до велика, и старые старики, и старухи, и дѣти и взрослые — всѣ, сколько есть!

   — Что вамъ, братцы, надо? спрашивалъ ихъ помѣщикъ:— зачѣмъ пришли?

   — Работать, батюшка, работать! отвѣчали и мужики и бабы.

   — Теперь работать нечего, отвѣчалъ имъ баринъ:— работы нѣтъ никакой.

   — Что хочешь, заставь дѣлать, батюшка!

   — Я же вамъ говорю, что теперь работы у меня для васъ нѣтъ никакой.

   — Теперь батюшка, нельзя не работать! Заставь хоть что нибудь работать…

   — Не нужна мнѣ ныньче ваша работа; ступайте домой.

   — Нельзя этого сдѣлать: это дѣло не твое, это казна! Царь указалъ быть трехденкѣ, мы на трехденку и пришли… Сдѣлай милость, заставь что нибудь работать!…

   — Ну, чистите дворъ, когда хотите! приказалъ баринъ и ушелъ отъ нихъ.

   Народу собралось до 200 человѣкъ, дворъ былъ до 200 квадратныхъ сажень; дворъ былъ вычищенъ въ одну минуту, но работники не уходили съ барщины, а тутъ же копались на дворѣ.

   — Ступайте домой, ребята! сказалъ имъ помѣщикъ, опять выходя къ нимъ:— кончили работу?

   — Давай работы еще!

   — Да нѣту, братцы, работы никакой ныньче, отвѣчалъ имъ помѣщикъ.

   — Можно ли идти домой? спрашивали мужики недовѣрчиво.

   — Можно, можно, братцы! уговаривалъ ихъ баринъ.

   — Не было бы намъ худа? Не было бы намъ бѣды отъ этого какой?

   — Не будетъ бѣды, не будетъ никакого худа; ступайте домой!

   Мужики разошлись по домамъ.

   Въ другой деревнѣ пришедшихъ мужиковъ заставили (тоже человѣкъ до 200) прорыть нѣсколько сажень канавки въ снѣгу, для стока вешней воды, чѣмъ мужики остались тоже довольны. Эти два бунта остались безъ усмиренія. Впрочемъ, не всегда обходилось такъ благополучно.

   — Ну, какъ, братцы, у васъ воля идетъ? спросилъ я разъ въ кабакѣ мужиковъ, сперва поподчивавъ ихъ водкой.

   — Что ты, братъ? отвѣчали мнѣ съ испугомъ мужики:— про волю не толкуй!

   — Отчего же?

   — Наказывать будутъ!

   — За что же?

   — А за то: про волю, сказано, никто толковать не смѣй! Вотъ тебѣ и вся недолга.

   — Не правду вы, братцы, говорите; про волю не запрещено говорить, только надо говорить дѣло, надо говорить то, что сказано въ положеніи; а, конечно, если станешь толковать что нибудь не такъ, станешь нарочно народъ смущать…

   — Это все едино!.. Сказано тебѣ: объ волѣ толковать никакъ не моги!.. Объ волѣ станешь толковать, безпремѣнно сѣчь станутъ! Все тутъ теперь тебѣ сказано…

   — Во-первыхъ, мы не станемъ пустаго болтать, настаивалъ я:— а во-вторыхъ, межъ нами, кажется, ни одного пустаго и человѣка нѣтъ, и въ доносъ идти новому…

   — Теперь, можетъ, и нѣту, а зайдетъ кто… тутъ кабакъ… А мы вотъ тебѣ что скажемъ: бери ты съ собой свою водку, пойдемъ къ намъ; ты у насъ и переночуешь… Дома и толкуй, о чемъ знаешь: дома свои стѣны не выдадутъ!

   — Живите, братцы, посмирнѣе! сказалъ я, войдя съ ними къ избу и садясь за столъ.

   — Какъ, братецъ ты мой, не смирно жить? На послѣдяхъ передъ волею бунтовать не приходится! что и не такъ — лучше смолчать, на себѣ перенесть; мы и зарокъ такой сдѣлали: кто станетъ бунтовать, своимъ судомъ съ тѣмъ расправиться, а до суда дѣлу не доходить.

   — Такъ-то лучше, братцы, продолжалъ я:— а то вѣдь будетъ для васъ же хуже…

   — Знамое дѣло, что хуже!

   — Чуть мало что — приведутъ къ вамъ солдатъ…

   — Да и теперь сѣкутъ, перебилъ меня одинъ изъ мужиковъ съ изумительнымъ хладнокровіемъ.

   — Какъ? за что?.. за бунтъ?

   — Какой тамъ бунтъ!.. Бунта никакого нѣтъ!

   — Не можетъ быть, чтобъ ни за что, ни про что наказывали; вѣроятно за какое нибудь дѣло?

   — А можетъ быть, и за дѣло какое; только это никому неизвѣстно.

   — Развѣ что нибудь случилось?

   — Видишь, пріѣхалъ чиновникъ, согналъ окольныхъ людей со всего околодка… человѣкъ триста нагналъ… собралъ сходку, вышелъ, да какъ крикнетъ:— «Хочешь голову срубить,— голову срублю; хочешь повѣсить,— повѣшу; хочешь такъ сказнить,— такъ сказню!.. Тебѣ и не надо въ Сибири быть,— въ Сибирь пошлю, въ Сибири будешь!…» Да и долго, долго онъ толковалъ.

   — Да объ чемъ же?

   — А все объ томъ же!.. А такъ какъ крикнетъ:— «всѣхъ сѣчь!…» Какъ сказалъ онъ то слово… а ребята всѣ въ полѣ пахали, въ своемъ клину подъ паръ землю подымали… Что ты будешь дѣлать?… Поймали Матюшку, такъ мальчонко лѣтъ одинадцати… «Садись, молъ, Матюшка, верхомъ, бѣги въ поле скорѣй, кличь народъ съ поля сѣчься!» Побѣжалъ верхомъ Матюшка въ поле, кличетъ: «ступай сѣчься!» — Ну, кто услышитъ, сейчасъ лошадь изъ сохи, да и домой — сѣчься… А тутъ еще, на счастье, ѣдетъ Матюшка мимо сусѣдскаго поля, и тамъ тоже поднимаетъ парину батракъ изъ подъ Орла, Васильевъ звать.— «Бѣги, Василій, кричитъ ему Матюшка: бѣги, зови народъ сѣчься! Ты бѣги въ тотъ клинъ, я въ этотъ!…» Василій, знамо дѣло, выпрегъ изъ сохи лошадь, погналъ тоже сзывать народъ; вдвоемъ живо собрали. Пріѣхали всѣ домой, ихъ передрали, они опять уѣхали въ поле пахать, а чиновникъ въ Орелъ поѣхалъ…

   — Какъ? всѣхъ наказывали?

   — А кто ихъ знаетъ: иного сѣкли! Василій батракъ… и дѣловъ-то его всѣхъ было, что въ деревню пріѣхалъ, отработали!— А вѣдь и другіе окольные были… тѣмъ ничего! значитъ, не попались на глаза!

   — Да онъ бы сказалъ, что его не за что, что онъ не виноватъ.

   — Вотъ такъ!… стоитъ изъ дерьма такъ толковать!

   — Онъ бы сказалъ, что онъ не здѣшній!

   — Скажи!… Скажутъ — «бунтуешь!…» А у насъ, братъ, бунтовать никто не соглашается!

   Еще мнѣ привелось слышать объ одномъ несчастномъ въ Архаровѣ Малоархангельскаго уѣзда, Орловской губерніи. Должно замѣтить, что архаровцы, получивши манифестъ 19 февраля, положили на сходкѣ — не бунтовать, а вести волю, какъ царь велѣлъ. Вели они волю, вели, да и довели до усмиренія: пріѣхалъ исправникъ усмирять архаровцевъ. Зачинщикъ недоразумѣній ушелъ, кажется, въ Іерусалимъ Богу молиться еще до усмиренія, и усмиряли безъ него. Усмиреніе было оригинальное: собрали всѣхъ мужиковъ, и какъ исправнику всѣхъ усмирять не было свободнаго времени, то онъ усмирялъ десятаго; въ числѣ этихъ десятыхъ былъ одинъ мужикъ, пришедшій наканунѣ изъ Одессы за паспортомъ; его высѣкли и дали паспортъ, и онъ, такъ мирно и патріархально пробывши одинъ день на родинѣ, отправился на другой день опять въ Одессу.

   Случается иногда, что мужики, слѣдуя своему обычному праву, дѣйствуютъ по своему убѣжденію совершенно правильно, а по своду законовъ оказываются преступниками и часто уголовными преступниками, потому только, что законъ имъ совершенно не знакомъ. Мужики, въ простотѣ сердечной, думаютъ, что нашимъ печатнымъ закономъ можно сдѣлать черное бѣлымъ, бѣлое чернымъ, какъ понадобится, смотря но обстоятельствамъ, нраву судьи. Такъ, по крайней мѣрѣ, въ Малоархангельскомъ уѣздномъ судѣ объяснялъ это одинъ богатый мужикъ, призванный туда но одному казусу. Дѣло состояло въ слѣдующемъ.

   Жилъ-былъ въ Малоархангельскомъ уѣздѣ, откупившійся на волю, мужикъ Хомичевъ, торговавшій лѣсомъ, пенькой, дегтемъ, и, имѣя землю, обработывалъ ее наемными работниками. Этотъ Хомичевъ въ воскресенье заѣхалъ въ кабакъ Зацѣпу взять водки: не выпить водки, а взять домой. Ему, какъ имѣющему дѣло постоянно съ мужиками, необходима была для дома водка, да и самъ онъ съ пріятелемъ дома или въ гостяхъ испивалъ, хоть дѣла своего никогда не забывалъ. Хомичевъ заѣхалъ въ кабакъ въ воскресенье, взялъ водки и уѣхалъ; въ субботу, спустя недѣлю ровно, пришелъ въ этотъ же кабакъ Зацѣпу какой-то человѣкъ, выпилъ водки и умеръ; пошло слѣдствіе о умертвіи человѣка въ кабакѣ Зацѣпѣ, и Хомичевъ былъ призванъ въ Maлоархангельскій земскій судъ, какъ прикосновенный къ дѣлу. Нечего и говорить, какъ испугался суда этотъ прикосновенный; всѣ знаютъ, какъ простой народъ боится суда. Приходитъ Хомичевъ въ земскій судъ.

   — Сдѣлайте милость, говоритъ онъ чиновникамъ.— освободите отъ суда, оправдайте меня!

   — Нельзя никакъ, отвѣчаютъ ему чиновники, желая побольше съ него взять взятку:— надо все дѣло по закону дѣлать.

   — Да гдѣ же законъ? спрашиваетъ Хомичевъ чиновниковъ этого суда.

   — Вотъ законъ, указали ему чиновники на лежащій на столѣ томъ свода законовъ.

   — Это законъ! Хорошо; вотъ переверни его, говоритъ Хомичевъ:— все будетъ законъ?

   — Все законъ будетъ, отвѣчаютъ Хомичеву чиновники.

   — Какъ ни поверни — хочь этимъ бокомъ, хочь этимъ?— продолжалъ Хомичевъ, переворачивая въ рукахъ законъ:— какъ хочешь поверни,— все законъ будетъ?

   — Все законъ.

   — Такъ ты сдѣлай по закону, да по моему! убѣждалъ Хомичевъ, къ крайнему удовольствію чиновниковъ, которые видѣли всю глупость мужика, такъ понимающаго законъ.

   — А и дѣла-то никакого не было за нимъ, прибавилъ чиновникъ, разсказавшій мнѣ этотъ казусъ:— его и позвали то въ судъ, чтобы съ него что нибудь сорвать; извѣстно, что Хомичевъ мужикъ богатый.

   Ежели не совсѣмъ правильно, то довольно вѣрно Хомичевъ объяснилъ народное понятіе о печатныхъ законахъ. Народъ каждый день видитъ, что печатный законъ можно нарушить безнаказанно, и что онъ нарушается явно тѣми, которые приставлены смотрѣть за сохраненіемъ законовъ. Въ одномъ городѣ, въ 1855 или 1854 году, загорѣлся домъ, въ которомъ была фабрикація фосфорныхъ спичекъ, что было въ то время закономъ запрещено.

   — Здѣсь дѣлаются фосфорныя спички! кричалъ на нѣмца полиціймейстеръ:— отъ итого и домъ загорѣлся!

   — Я спичекъ не дѣлалъ, оправдывался испуганный нѣмецъ.

   — Какъ ты смѣешь еще лгать? Я самъ покупалъ твои спички! грозно кричалъ полиціймейстеръ: — какъ ни пошлешь за спичками, все твоей фабрики приносятъ!… А ты говоришь; «не дѣлалъ!…»

   — Что же полиціймейстеръ прежде не прекратилъ эту запрещенную закономъ фабрикацію? спросите вы, читатель, но какъ полиціймейстера объ этомъ никто не спросилъ, то я и не знаю, что бы онъ на этотъ вопросъ отвѣтилъ.

   Что законы или совсѣмъ не исполняются, или исполняются плохо — объ этомъ простому народу толкуютъ и сильные и не сильные міра сего. Всѣ знаютъ, какъ смотрятъ начальствующіе на мастеровъ писать просьбы, на мужиковъ, по суду отъискивающихъ своихъ правъ; но вѣрно никто такъ ясно не растолковалъ этого мужикамъ, какъ нѣкоторый мудрый администраторъ, и притомъ администраторъ не изъ мелкихъ.

   Пріѣзжаетъ онъ въ свою мценскую деревню; сосѣдніе государственные крестьяне приносятъ ему хлѣбъ-соль; онъ, принявъ хлѣбъ-соль, держалъ къ нимъ таковую рѣчь:

   — Вы, мужики, въ палату въ Орелъ не ходите; окружному начальнику, какое бы ни было ваше дѣло, не жалуйтесь; ежели же вамъ случится какая нужда, приходите къ моему бурмистру, онъ васъ м разсудитъ, а чего не сдѣлаетъ самъ, напишетъ ко мнѣ, я ужь непремѣнно сдѣлаю по вашему…

   Теперь, какъ мужику понять, для чего же существуетъ законъ, учреждающій и палату государственныхъ имуществъ, и окружныхъ? По моему, понять нельзя. Именно поэтому простой человѣкъ такъ крѣпко держится за свои старинные, отцовскіе законы, которые, хоть и не печатаются, но за то строго сохраняются. Многіе изъ этихъ старинныхъ законовъ печатнымъ закономъ уничтожены; но гораздо большая часть этихъ законовъ не тронута сводомъ законовъ: какъ же тутъ знать, можно ли поступать по этому обычному закону, не уничтоженному, не замѣненному другимъ печатнымъ закономъ? Напримѣръ, скажемъ о мірской сходкѣ. Мірскую сходку имѣлъ право всякъ собрать; теперь это очень недавно запрещено: позволено собирать сходку только мірскому старостѣ. Сходка имѣла право суда, даже уголовнаго безъ аппеляціи, постановлять новые праздники, запрещать въ извѣстные дни извѣстныя работы; эти законы, уложенные въ извѣстной деревнѣ, должны были быть святы для всякаго, кто случайно приходилъ въ эту деревню, по пословицѣ: «въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не ходитъ». Въ настоящее время сходку дозволяется собирать, какъ я сказалъ, только старостѣ; сходкѣ дозволено разсуждать о разныхъ, въ положеніи вычисленныхъ, дѣлахъ и подобныхъ, да еще и не тому подобныхъ, а иже (и), твердо (т) покой (п)…

   Все это для мужиковъ ново; что же мудренаго, что они иногда грѣшатъ противъ неизвѣстнаго для нихъ закона, дѣйствуя по старинныхъ обычаямъ, не отмѣненнымъ, по ихъ мнѣнію, никакимъ новымъ указомъ? Въ началѣ воли, многія деревни положили на сходкѣ въ извѣстные дни не работать, считать за праздники; мужицкіе праздники часто не сходятся съ барскими, а тѣмъ болѣе съ календарскими; торжественныхъ дней мужики не знаютъ, но за то крѣпко вѣрятъ, что въ Ильинъ день работать нельзя: будешь работать въ Ильинъ день — хлѣба не будетъ, на Бориса и Глѣба — не будетъ хлѣба, на царя-града {11 мая празднуется обновленіе Царя града, а мужнии празднуютъ не Царю-граду, а царю-граду, что хлѣбъ побиваетъ въ полѣ.} — побьетъ хлѣбъ градомъ. Еще должно прибавить, что въ извѣстные дни нельзя работать только извѣстную работу: нельзя косить, нельзя жать хлѣбъ, но можно возить, вязать, сѣно гресть; по пятницамъ нельзя прясть, платье золовать — золой мыть, но безъ золы, чистой водой — грѣха нѣтъ. Вотъ и положили мужики праздники, и сами соблюдали ихъ строго, и за другими смотрѣли; а какъ по закону: «съ своимъ уставомъ въ чужой монастырь не ходить»,— то запрещали и наемнымъ работникамъ пахать въ свои уложенные праздники барскую землю. Пошли жалобы безъ числа, мужиковъ усмирили; мужики съ твердостію вынесли усмиреніе, но въ свои праздники все-таки не работали и въ своихъ деревняхъ другимъ на барской землѣ работать не позволяли.

   — Что вы, братцы, шумите, бунтуете?! говорилъ я не разъ мужикамъ, не позволявшимъ работать на барской землѣ вольнонаемнымъ работникамъ.

   — Тутъ бунта никакого нѣтъ, отвѣчали мнѣ:— а работать ныньче у насъ никому нельзя.

   — Отчего же?

   — А отъ того, сталъ работать разъ, одинъ только годъ, на царя-града, такъ и пойдешь работать до окончанія вѣка! отвѣчали мнѣ постоянно. А я спрашивалъ объ этомъ болѣе чѣмъ въ семи губерніяхъ.

   — Ну, вы и не работайте сами; зачѣмъ же другимъ запрещать работать?

   — Э! Все равно заставятъ цѣлый вѣкъ на тотъ праздникъ на барщину работать.

   — Это же почему?

   — Потому, господа скажутъ: такіе же мужики у насъ работали на Ильинъ день, а вотъ эти не хотятъ, а эти вотъ мужики бунтуютъ!… Ну и, разумѣется, заставятъ работать на какой хочешь праздникъ, на самое свѣтло Христово воскресенье!… что сдѣлаешь?….

   Откуда же эти слухи, откуда эти толкованія? не разъ любопытствовалъ я. И мужики, обыкновенно, безъ всякаго замѣшательства указывали мнѣ на лицо, разсказавшее имъ, въ родѣ этой, какую нибудь небылицу; лица эти были солдатики, выгнанные чиновники и, къ моему крайнему удивленію, помѣщикъ М***, прогнавшій большую частъ своихъ людей на волю, обвиненный за дурное обращеніе съ людьми мировымъ посредникомъ, объявляющій откровенно всѣмъ, что онъ ничего не боится, никакой тамъ выдуманной гласности, что про него, пожалуй, пиши не только на колоколѣ, а хоть на всей колокольнѣ, что про него писали и въ «Отечественныхъ Запискахъ»…

   И этимъ слухамъ мужики вѣрятъ и строго берегутся. И праздники свои берегутъ, и трехденку (ходить три дня на барщину) соблюдаютъ, и къ своему барину на четвертый день въ недѣлѣ, ни за какія деньги, работать не пойдутъ и не наймутся. Мнѣ случалось часто видѣть у Ивана работниковъ, нанятыхъ на четвертый день въ Петровой деревнѣ, а у Петра — изъ Ивановой: у своего же барина не хотѣли наниматься ни за какую плату.

   Отказывались барину работать на четвертый день совсѣмъ не изъ желанія сдѣлать барину зло, а часто даже сожалѣя о баринѣ, горюя, что баринъ трехденкой, по закону уложенной, не справится съ своими работой, а нанять работниковъ негдѣ….

   Въ прошломъ (1861) году хлѣбная уборка была не хороша: безпрерывные дожди мѣшали убирать съ поля хлѣбъ, такъ что работай и всю недѣлю,— хлѣбъ все-таки попортился бы въ полѣ, а тутъ еще трехденка господъ прихлопнула!… Что тутъ дѣлать? Въ одной деревнѣ мужики видятъ, что барскій хлѣбъ въ полѣ гніетъ — на трехденку дожди шли, а теперь вотъ и хлѣбъ обсохъ, такъ трехденка кончилась…. И порѣшили: чѣмъ свѣтъ запречь сколько у кого есть лошадей и возить барскій хлѣбъ на барское гумно, а передъ обѣдомъ, какъ барину выѣзжать на поле — баринъ постоянно выѣзжалъ въ поле передъ обѣдомъ,— всѣмъ ѣхать домой, чтобы баринъ не зналъ, кто именно возилъ и, слѣдовательно, не могъ ни на кого сослаться, хоть и желалъ бы когда мужиковъ надуть. Эта продѣлка бывала во многихъ мѣстахъ, и многіе помѣщики обидѣлись такимъ недовѣріемъ крестьянъ. Одинъ же помѣщикъ созвалъ мужиковъ, поднесъ имъ водки и спрашивалъ: кто возилъ, кто первый придумалъ такую штуку? Но ему никого не назвали.

   — Я знаю, что вы перевезли хлѣбъ, отчего же вы не хотите сказать кто? спрашивалъ помѣщикъ.

   — Да на что тебѣ знать? Благо, что перевезенъ хлѣбъ, ну и слава Богу!…

   — Я хочу за тѣхъ, кто хлѣбъ возилъ, казенныя подати за этотъ годъ заплатить!…

   Но мужики и на это не поддались: водки выпили, а все-таки не сказали, кто хлѣбъ возилъ! Такъ рѣшено было на сходкѣ, и этого рѣшенья крѣпко держались, хоть сходка была и незаконная, которая, слава Богу, кончилась благополучно. Никто не узналъ про ту сходку, никакого штрафа ни съ кого не взяли, что не всегда бываетъ.

   Въ одномъ имѣніи плотина требовала починки; помѣщикъ далъ матеріалу, а крестьяне, нуждаясь этой плотиной для проѣзда, починили эту плотину въ свои дни, не отъ барщины, думая, что баринъ, имъ дозволитъ ѣздить черезъ плотину. На это дозволеніе они имѣли полное право разсчитывать; не знаю, вездѣ или только въ той мѣстности есть положеніе: мосты и плотины на барской землѣ тогда только чинятся мужиками барскимъ матеріаломъ въ свои дни, когда мужики пользуются этими мостами; и, во вторыхъ, еще потому, что баринъ и до этого времени не запрещалъ мужикамъ ѣздить черезъ плотину. Въ самую возку съ поля хлѣба, едва починена была мужиками въ свои дни плотина,— вдругъ баринъ запретилъ ѣздить черезъ плотину! Разумѣется, мужиковъ это сильно затруднило: вмѣсто полуверсты до хлѣба (черезъ плотину), въ объѣздъ стало пять верстъ, а потому они могли перевезти въ день, вмѣсто двадцати копенъ, только двѣ.— Мужики собрали сходку… сходка оказалась незаконною…

   На сходкѣ были толки, какъ помочь бѣдѣ; хлѣбъ надо возить сейчасъ же, непремѣнно въ тотъ же день, а черезъ плотину ѣздить нельзя: баринъ жердочкой перегородилъ; баринъ вздумаетъ проѣхать — жердочку сниметъ, проѣдетъ — и опять заложитъ, опять мужикамъ проѣхать нельзя; самимъ принять жердочку,— скажутъ бунтъ!… Думали, думали, толковали, толковали, а все изъ бѣды вывернуться не могли; рѣшено было, черезъ барскую плотину не смѣть ѣздить никому, но вмѣстѣ съ тѣмъ и на барскую мельницу, для которой и плотину чинили, молоть хлѣбъ изо всей деревни никакъ не возить, хоть эта мельница и въ самой деревнѣ, а возить хлѣбъ молоть за пять верстъ. Сперва на барскую мельницу шла девятая мѣрка за помолъ: пусть же барину она не достается, а идетъ другому; хоть и дальше возить, да ужъ вѣрно дѣлать нечего!… Всѣ говорили такъ единогласно.

   — Какъ, старики, быть?— заявилъ одинъ изъ сходки, когда уже состоялось рѣшеніе:— я послалъ возъ ржи на барскую мельницу нонче поутру; что съ той рожью дѣлать: перемолоть ли ее ужь на барской мельницѣ, или свезти на другую?

   — Свезти!… свезти на другую! зашумѣла сходка: — сейчасъ же увезти возъ съ барской мельницы!

   Сказано — сдѣлано: ту же минуту всѣ пошли на барскую мельницу, взяли возъ съ рожью, привезенный ихнимъ мужикомъ и, какъ лошади не было, отвезли на себѣ въ деревню, во дворъ къ хозяину ржи.

   Баринъ подалъ просьбу и мировому посреднику и въ земскій судъ: пришли-дескать мужики съ метлами, долотами и другими смертоносными оружіями… произвели дебошъ… убытку столько-то… а потому съ мужиковъ убытки взыскать, а съ бунтовщиками поступить по всей строгости законовъ.

   Мировой посредникъ произвелъ слѣдствіе; открылось все дѣло, и онъ рѣшилъ: 1) Сходка была незаконная, староста не имѣлъ права собирать сходки дли разсужденій, какъ возить мужикамъ хлѣбъ съ поля, когда обыкновенная дорога была запрещена, и сходка не имѣла права запрещать сама себѣ возить рожь на барскую мельницу. 2) Насчитанные бариномъ тысячные убытки — ложны; убытку, ежели только считать это убыткомъ, баринъ понесъ лишь столько, сколько стоитъ девятая часть увезенной съ мельницы не перемолотой ржи; цѣна этой части — пятнадцать копѣекъ серебромъ. Но ежели принять во вниманіе, что платятъ обыкновенно только за произведенную работу, а рожь еще не молоди, то и убытку нѣтъ никакого.

   Мужики однако же не хотѣли облегчающихъ обстоятельствъ и, по предложенію мироваго посредника, рѣшили немедленно заплатить барину пятіалтынный.

   Сходка все-таки найдена была незаконною, мужики все-таки оказались виноватыми, а между тѣмъ мировой посредникъ, рѣшавшій это дѣло, былъ одинъ изъ самыхъ лучшихъ посредниковъ; что же бы сдѣлалъ съ этихъ дѣломъ другой, болѣе искусный?

   И какъ легко обвиняются мужики въ бунтахъ и въ грабежахъ, а никто, въ то же время, не хочетъ обратить вниманія, что уголовныхъ преступленій, съ учрежденія мировыхъ посредниковъ, стало значительно меньше. Мнѣ говорили многіе мировые посредники, что съ самаго начала ихъ службы міру, въ ихъ участкахъ не было ни одного уголовнаго дѣла; вообще на мироваго посредника смотрятъ не какъ на чиновника, а какъ на міроваго слугу, на мірскова своего человѣка, а своего человѣка бояться нечего. Правда, что въ большой семьѣ не безъ урода, поэтому и въ большой семьѣ мировыхъ посредниковъ, вѣроятно, найдутся дурные люди, невѣрно понимающіе свои обязанности и отношенія къ міру, но мировые посредники все-таки были величайшимъ благомъ и для крестьянъ, и для господъ; одно то, что дѣла рѣшаются быстро, уже многое выкупаетъ: нѣтъ проволочекъ, нѣтъ лишней безполезной траты времени.

   Послѣ обнародованія положенія, но когда еще не было мировыхъ посредниковъ, была подана просьба однимъ помѣщикомъ на своихъ крестьянъ: помѣщикъ обвинялъ крестьянъ въ дневномъ грабежѣ. Крестьяне пріѣхали изъ другой его деревни въ сумскую деревню, кажется, за сто верстъ, срубили столько-то деревьевъ; цѣна каждому дереву одинъ рубль серебромъ: всего вышла довольно круглая цифра. Пошло слѣдствіе, стали выписывать мужиковъ изъ деревень за сто верстъ въ городъ.

   — Какъ было дѣло? спросилъ судебный слѣдователь одного изъ вызванныхъ въ городъ мужиковъ, которыхъ спрашивать должно была по одиночкѣ.

   — Какъ было дѣло, грѣхъ такой случился! отвѣчалъ мужикъ:— привезли мы барину изъ нашей деревни на восьми (кажется) подводахъ хлѣбъ; привезли ввечеру, ссыпали и поѣхали домой; отъѣхавши отъ этой деревни версты двѣ, не доѣвшая до того лѣсу, остановились ночевать въ полѣ…

   — Отчего же вы не ночевали въ деревнѣ, а поѣхали въ поле? спросилъ слѣдователь.

   — Какъ можно въ деревнѣ!… Чѣмъ же въ деревнѣ кормить лошадей? А въ полѣ, отпрегъ лошадь, пустилъ на дорогу — лошадь и сыта!… Мы такъ споконъ вѣку ѣзжали…

   — Ну, хорошо!… а дальше какъ дѣло было?

   — Поутру встали, запрягли лошадей, поѣхали; ѣдемъ лѣсомъ… а лѣсъ-то нашъ… думаемъ, срубимъ себѣ по парѣ оглобель, благо топоры съ нами есть…

   — Лѣсъ барскій, а не вашъ! замѣтилъ судебный слѣдователь:— въ барскомъ лѣсу нельзя безъ спросу рубить!

   — Мы того не знали; прежде всегда рубили; для себя руби, сколько хочешь, на продажу только не смѣй, а запрету мы ни отъ кого не слыхали; вотъ и вырубили по парѣ оглобель, доѣхали… Около обѣдовъ остановились кормить тоже въ полѣ, подъ лѣсомъ…

   — Отчего же вы въ этомъ лѣсу не вырубили, а рубили прежде? Изъ другаго лѣсу было и везти ближе.

   — Изъ этого лѣсу нельзя хворостинки вырубить: лѣсъ не нашъ; а то, пожалуй, и еще ближе лѣсъ есть: у насъ подъ самой нашей деревней есть лѣсъ, да не нашъ, а чужой; какъ же ты его возьмешь?!… Только отпрягли лошадей, пустили, а тутъ и ѣдетъ прикащикъ барскій.— «Рубили барскій лѣсъ»? спрашиваетъ прикащикъ.— Вырубили, говоримъ, по парочкѣ оглобель, а кто, и двѣ парочки.— «Какъ вы смѣли рубить барскій лѣсъ?» говоритъ прикащикъ.— Мы ни отъ кого никакого запрету не слыхали, говоримъ мы.— «Вотъ ужо вамъ будетъ запретъ»!… Переписалъ, сколько кто нарубилъ, отдалъ намъ записку. «Нате, говоритъ, записку, отдайте вашему старостѣ, и лѣсъ ему сдайте.» Мы пріѣхали домой, отдали и записку, и лѣсъ барскому старостѣ… Только и всего…

   — Что стоитъ, по вашему мнѣнію, лѣсъ, который вы вырубили? спросилъ, наконецъ, слѣдователь.

   — Оказать тебѣ по божьему: и цѣны не знаемъ, отвѣчалъ спрошенный мужикъ.

   — Какъ же не знаешь?

   — Да ты посуди: въ городѣ пара оглобель стоитъ пятіалтынный; а тутъ надо дерево срубить, обдѣлать оглоблю, привезти въ городъ, да простоять сколько времени, пока продашь оглоблю ту… Ну самъ и считай, что стоитъ?…

   — Почемъ же положить?…

   — Почемъ хочешь положи, да возьми поскорѣй деньги — только отпусти, только еще насъ не тревожь; вотъ и такъ которой разъ приходилъ въ городъ, болтаемся, а вѣдь дома работа!…

   — Не крали бы барскій лѣсъ!…

   — Да развѣ такъ крадутъ?!… Поутру украсть, днемъ везти по большой дорогѣ у всѣхъ на виду!… И добро бы что, а то пару оглобель… Говорятъ: отняли у насъ. Кто у насъ отнималъ? Никто не отнималъ; прикащикъ только переписалъ, да и велѣлъ отвезти, ми и отвезли, и отдали барскому старостѣ, тотъ ихъ положилъ… Посмотри и теперь: всѣ до одной оглобельки цѣлы, никто не покорыстовался!…

   Какъ ни хотѣлъ судебный слѣдователь поскорѣе кончить это дѣло, но не могъ: должно было послать въ другую губернію отношеніе къ кому-то, чтобъ оцѣнилъ лѣсъ… Чѣмъ кончилось дѣло и кончилось ли еще,— я не знаю; но, вѣрно, мужиковъ еще требовали въ городъ, хотя впослѣдствіи открылось, что они говорили правду.

   Конечно никто не скажетъ, что этотъ случай можно назвать воровствомъ, не только дневнымъ грабежомъ, а всякій припишетъ это только незнанію. Но и это незнаніе многіе заподозрѣваютъ.

   — Не бойтесь, мужикъ никогда не ошибется, когда дѣло идетъ въ его пользу; мужикъ только тогда ошибется, когда ему это выгодно!— слыхалъ я не разъ отъ многихъ и помѣщиковъ, и чиновниковъ.

   Но едва ли это такъ.

   Ѣхалъ обозъ съ казенными вещами; при обозѣ, какъ водится, былъ офицеръ. Дорога была грязная, и извозчики поѣхали не дорогой, а коноплянниками сзади деревни. Мужики, а съ ними и сельскій староста той деревни, выскочили, стали прогонять извозчиковъ съ конопляняиковъ на дорогу, и, какъ водится, произошла драка довольно сильная; разбитыхъ до крови было иного и съ той, и съ другой стороны; только мужики не стали хвастаться своими ранами, а извозчики, какъ отчасти справедливо себя считали чиновниками, принесли жалобу исправнику, потому что мировыхъ посредниковъ тогда не было еще. Исправникъ вытребовалъ къ себѣ въ городъ дравшихся мужиковъ и всѣхъ отпустилъ, кромѣ старосты; сельскаго старосту посадилъ въ острогъ.

   — За что же одного только старосту посадилъ въ острогъ?— спрашивалъ я воротившихся мужиковъ.

   — Такъ ужь оно выходитъ, отвѣчалъ мнѣ одинъ изъ нихъ:— такой случай вышелъ; мірской староста лишонъ тѣлеснаго наказанія, вотъ исправникъ со всѣми съ нами посправился… «А тебя, говоритъ старостѣ, наказывать нельзя: ты лишонъ тѣлеснаго наказанія!… Такъ вотъ тебѣ!»… Ужъ и возилъ же онъ его! да за-мѣсто тѣлеснаго наказанія въ острогъ засадилъ!…

   — Да развѣ это не тѣлесное наказаніе? спросилъ я послѣ этого объясненія.

   — Нѣтъ не тѣлесное; коли-бъ его разложили, вотъ было бы тѣлесное наказаніе!

   Вѣроятно со иной многіе согласятся, что эти мужики тѣлесное наказаніе, ежели и не совсѣмъ вѣрно понимали, то никакъ не въ свою пользу это тѣлесное наказаніе толковали.

   Иногда мужики бываютъ уголовными преступниками, потому что, сами не зная, что они сдѣлали преступленіе, объявятъ о немъ начальству. Промолчи самъ — никто бы и не узналъ, ничего бы и не было.

   Въ деревнѣ случился пожаръ или, кажется, въ нѣсколькихъ деревняхъ одной волости сгорѣло нѣсколько дворовъ; мировой посредникъ объявилъ волостному старшинѣ, что погорѣвшіе крестьяне могутъ получать изъ казны вспомоществованіе, и что для этого нужно составить списки погорѣвшимъ. Волостной старшина съ волостнымъ писаремъ написали этотъ списокъ и подали мировому посреднику.

   — Списокъ написанъ такъ, только недостаетъ еще подписей сельскихъ старостъ, сказалъ мировой посредникъ, просмотрѣвши поданный ему волостнымъ старшиной списокъ погорѣвшимъ.

   — Сельскіе старосты наши не грамотны; они писать не умѣютъ, отвѣчалъ старшина.

   — Это все равно: пусть кого нибудь попросятъ за себя руку приложить къ этому списку; они только должны засвидѣтельствовать, что у этихъ крестьянъ дѣйствительно погорѣли ихъ дворы.

   Волостной старшина поѣхалъ въ волость, приказалъ кому-то подписаться за неумѣющихъ грамотѣ старость и вновь подалъ мировому посреднику по своему разумѣнію совершенно правильный списокъ. Послѣ оказалось, что волостной голова не соблюлъ обряда — не приказалъ довѣренному лицу подержать за руку довѣрителей, и отъ того весь сыръ боръ загорѣлся!…

   — Какъ ты это сдѣлалъ? спрашивали на мировомъ съѣздѣ предстоящаго старшину съ нѣсколькими старостами.

   — Виноватъ! Что и говорить — виноватъ!… Помилуйте; безъ всякаго злова умысла согрѣшилъ!…

   — Вы не давали рукъ? спросили сельскихъ старостъ.

   — Нѣтъ, не давали.

   — Какъ же, сельскіе старосты рукъ не давали, а вмѣсто ихъ подписано, руки ихъ приложены?

   — Такъ ужъ грѣхъ такой видно случился, лукавый попуталъ видно!… Приношу къ нимъ вотъ — здѣсь показалъ старшина на своего мироваго посредника — они и говорятъ: «все такъ, да старосты не подписались: за старостъ надо руки приложить, кому старосты прикажутъ»… Пріѣзжаю домой, думаю: пошлешь по деревнямъ, да пока еще пріѣдутъ… велѣлъ подписать, да и отвезъ бумагу!… А послѣ, видитъ Богъ!— я сказывалъ старостамъ «господа старосты! я въ такомъ-то дѣлѣ за васъ руки далъ»… Они говорятъ: «ничего»! Вотъ и все! А я и не зналъ, что грѣхъ такой случится… На первый разъ простите, будьте милостивы! прибавилъ онъ, кланяясь мировому съѣзду земнымъ поклономъ.

   — Говорилъ онъ вамъ послѣ? спросили сельскихъ старостъ, когда старшина кончилъ свой разсказъ.

   — Говорилъ, отвѣчали старосты:— да мы на волостномъ старшинѣ за это и не ищемъ…

   Дѣло уголовное — фальшивыя подписи!…

   На этотъ разъ съ волостнымъ старшиной поступили по возможности милостиво; но онъ все-таки остался виноватъ.

   Мужики всячески хотятъ дѣйствовать по закону, по царской волѣ, но къ несчастію не всегда ихъ это сходитъ съ рукъ.

   У одного помѣщика орловской губерніи А** на 106 верстъ въ длину и на 40—60 верстъ въ ширину сплошнаго имѣнія, въ томъ числѣ 75,000 десятинъ лучшаго въ Россіи лѣсу; и на всемъ этомъ огромномъ пространствѣ разоренные въ конецъ крестьяне. Къ 1861 году, послѣ объявленія положенія 19 февраля, А*** созываетъ своихъ мужиковъ, объявляетъ имъ волю, говоритъ, что царь указалъ впередъ мужикамъ работать только три дня на барщину. Мужики, разумѣется, обрадовались такой царской милости, потому что имъ случалось работать на барщинѣ не три дня въ недѣлю, а всѣ дни, сколько ихъ есть въ недѣлѣ, и притомъ считая день въ 24 часа; работали и день и ночь, а семь дней на барщину было дѣломъ почти постояннымъ. Потомъ А*** было предложено работать не три дня на барщину, какъ сказано въ положеніи, а взять годовой урокъ; всякій дворъ {Домашнее раздѣленіе на дворы; у А*** дѣлились рабочіе на дворы; 8 тяголъ составляли дворъ. Авт.} долженъ былъ обработать въ каждомъ клину по 10 десятинъ; кромѣ того сѣнокосы и проч. Годовой урокъ возможный, но не легкій даже и для хорошихъ, исправныхъ крестьянъ (особенно въ 1861 году, когда въ хлѣбную уборку шли сильные дожди), для мужиковъ же А*** этотъ урокъ былъ еще труднѣе. Я уже сказалъ, что мужики были всѣ разорены, и у очень многихъ изъ нихъ не было совсѣмъ лошадей; слѣдовательно крестьяне отказывались отъ годоваго урока совсѣмъ не по трудности его, а просто по невозможности выполнить, такъ какъ при этомъ требовалось обезпеченіе исправнаго выполненія круговою порукой.

   — Намъ нельзя брать годовую работу, говорили мнѣ крестьяне А***.

   — Отчего же?

   — Какъ намъ можно? Царь указанъ быть трехденкѣ, а мы не станемъ трехденки сполнять?!!

   — Когда баринъ говоритъ, тогда можно и царской трехденки не оправлять.

   — Какъ же это такъ? Царь указалъ одно; баринъ указываетъ другое; станемъ мы сполнять барскую, не царскую волю. Хорошо!… Не станемъ мы сполнять царской воли, станемъ мы работать по барскому приказу. Пріѣдетъ кто, спроситъ: «Работаете ли вы, ребята, по царски, какъ царь указалъ; справляете ли трехденку»? Мы скажемъ: нѣтъ, царской трехденки не справляемъ. «Отчего же вы царской воли не сполняете?» спроситъ онъ; а мы опять: баринъ не приказалъ справлять по царски, а приказалъ работать по своему, по барски. «А кто больше: царь или баринъ твой»? Царь больше. «Какъ же вы, скажетъ онъ, какъ вы смѣете не справлять царской воли, царскаго указу, а послушались барина»? Что ты тутъ ему скажешь?!… Вотъ и будетъ бѣда!…

   И вышелъ изъ этого бунтъ съ усмиреніемъ.

   Другой бунтъ у того же А*** былъ такого же рода. Впрочемъ мужикъ, разсказывавшій мнѣ исторію этого бунта, вполнѣ оправдываетъ А*** и обвиняетъ бунтовавшихъ мужиковъ.

   — Мужики тѣ хохлы, говорилъ онъ.— Великимъ-то постомъ имъ около барскаго дома работу нашли; а пришла святая недѣля, бочекъ — нѣтъ!… На винокуренномъ заводѣ водки много курятъ, а лить ту водку некуда, хоть на земь лей!.. Что тутъ дѣлать?!… Вотъ и сказано тѣмъ хохламъ съ понедѣльника на святой недѣлѣ бочки дѣлать. А хохлы: царь указалъ праздники; не хотимъ бочки работать всю свѣтлую недѣлю! А того дурни не размыслятъ: не станутъ работать бочекъ, куда лить водку? Не на земь же въ самомъ дѣлѣ!… Не стоять же такъ винокуренному заводу!… Хохловъ подѣломъ наказывали!…

   Мнѣ случилось видѣть самому, какъ эти же мужики хлопотали не идти прочь отъ закона. Шелъ я поздно вечеромъ въ одну изъ деревень А***, вижу, стоитъ за огородами, позади деревни, толпа мужиковъ… Э! думаю, сходка!… Въ настоящее время, когда сходки раздѣлены на законныя и незаконныя, мужики часто собираютъ сходки по ночамъ, въ какомъ нибудь скрытномъ мѣстѣ, чтобы кто не провѣдалъ, кому знать не должно, чтобы послѣ всему міру въ отвѣтъ не идти…

   — Объ чемъ, старики, сходка? спросилъ я, подойдя и поклонясь сходкѣ.

   — Да все объ своихъ дѣлахъ, человѣкъ любезный, отвѣчалъ мнѣ одинъ, тогда какъ остальные, отвѣтивъ на мой поклонъ, осматривали меня молча.

   — Объ какихъ же дѣлахъ такихъ? опять спрашивалъ я, входя въ самую сходку.

   — Да вотъ видишь, человѣкъ любезный! До царской воли барину га каждую весну носили яйца, съ каждаго тягла приказано было носить. Вышла царская водя, яйца запрещено намъ, мужикамъ, барину давать. Только намъ все словно опасно!.. Вотъ собрали мы сходку, положили собрать барину яйца, отдать кону слѣдуетъ… хорошо. Забрали, снесли… ничего: Богъ помиловалъ!.. За тѣ яйца никакого намъ наказанія не было!… Проходитъ малое время — выдаютъ намъ за тѣ яйца деньги… Теперь, что съ тѣми деньгами дѣлать?…

   — Что же, мало что-ли заплатили за тѣ вамъ яйца? спрашивалъ я.

   — Да не объ томъ рѣчь… Пропади пропастью совсѣмъ и деньги тѣ!… А что съ тѣми деньгами дѣлать? Возьмешь тѣ деньги — бѣда!.. понесешь тѣ деньги въ барскую контору, опять бѣда!

   — Баринъ самъ прислалъ деньги?

   — Самъ, самъ! Никто не просилъ!… самъ прислалъ!… Куда просить! заговорила сходка.

   — А самъ прислалъ, и толковать нечего; берите себѣ деньги, сказалъ я.

   — Хорошо тебѣ говорить, берите!… А какъ ты ихъ, эти-то деньги, возьмешь?…

   Такъ на этой сходкѣ и не было рѣшено, что съ этими деньгами дѣлать; вѣроятно были и еще сходки, и столь же беззаконныя, какъ и эта, и объ этомъ же самомъ предметѣ; только я не былъ на другихъ сходкахъ и не знаю чѣмъ кончилось дѣло о деньгахъ за яйца.

   Въ самый развалъ этой сумятицы, не спѣша, мѣсяца черезъ четыре послѣ объявленія манифеста, были понемножку назначаемы мировые посредники: скажутъ нѣсколькимъ помѣщикамъ, что они — мировые посредники въ такомъ-то уѣздѣ, потомъ въ тонъ же уѣздѣ назначутъ еще, а такъ еще, такъ что наконецъ и набралось достаточное число посредниковъ. Посредники открыли сельскія общества, выбраны были старосты, волостные головы. Посредники были благодѣтелями народа: едва мировые посредники вступили въ должность, какъ порядокъ началъ установляться. Хотя многіе мировые посредники и сѣкли мужиковъ, да въ одиночку. Судъ мировыхъ посредниковъ пришелся по сердцу русскому народу. Этотъ судъ тѣмъ хорошъ, что скоръ: мировой посредникъ сейчасъ разсудить, ежели нужно, здѣсь же и накажетъ, и дѣло кончитъ безъ всякихъ проволочекъ.

   Мировыхъ посредниковъ можно раздѣлить на три разряда. Къ первому разряду принадлежатъ такіе мировые посредники, которыхъ не любятъ ни помѣщики, ни мужики; этого сорта мировые посредники преимущественно смотрятъ на себя, какъ на чиновниковъ, и какъ чиновники, считаютъ себя начальниками надо всѣми, кого только захватило положеніе на указанныхъ имъ участкахъ; всѣ ихъ подчиненные: и помѣщики, и крестьяне, и купцы, и мѣщане, и попы, всѣ здѣсь постоянно живущіе и всѣ вновь временно, хоть на одну минуту, въ ихъ владѣнія зашедшіе… Либералы ли они — Богъ ихъ знаетъ!… Но либеральничаютъ эти чиновники посредники всѣ; по крайней мѣрѣ, мнѣ не приходилось изъ такихъ посредниковъ видѣть ни одного, который бы на рѣчахъ не былъ либераломъ. Они отличаются особенно порядочностію: у нихъ и канцелярія въ порядкѣ, и число нумеровъ исходящихъ безчисленно… На сходкахъ они держатъ себя величаво; ежели начнутъ что говорить сходкѣ, то мужикъ можетъ любоваться ихъ краснорѣчіемъ сколько угодно, но понять, по своему мужицкому образованію и по непривычкѣ въ канцелярскому краснорѣчію, совершенно не можетъ. Таковой посредникъ караетъ и мужиковъ, но распекаетъ и помѣщиковъ, дѣйствующихъ не совсѣмъ согласно съ видами его, посредника… Но къ счастію такихъ посредниковъ мало, и теперь они, по большей части, разбились по другимъ разрядамъ. Часть ихъ перешла на сторону посредниковъ, любимыхъ помѣщиками и составляющихъ второй классъ. Эти втораго класса господа рѣшительно всѣ либералы; но либерализмъ ихъ особенный; этотъ ихъ либерализмъ очень любезенъ помѣщикамъ, въ родѣ Пѣночкиныхъ — Тургеневскихъ. Судьба привела меня видѣть одного изъ первыхъ такихъ либераловъ-посредниковъ.

   Въ то время когда назначались мировые посредники, однимъ изъ самыхъ первыхъ въ орловской губерніи былъ назначенъ мировымъ посредникомъ… назовемъ его хоть какъ нибудь… иди лучше пусть будетъ онъ безъ имени; не онъ одинъ такой, ихъ много… Когда онъ былъ назначенъ въ эту должность, то счелъ своею обязанностію заѣхать къ будущему товарищу по будущей службѣ.

   — Намъ надо дѣйствовать по возможности однообразно, сказалъ онъ послѣ первыхъ рекомендацій и любезностей хозяину — тоже будущему посреднику.

   — Это необходимо, отвѣчалъ хозяинъ: лучше и для насъ, гораздо лучше…

   — И гораздо лучше для мужиковъ, перебилъ либеральный посредникъ:— ежели мы станемъ дѣйствовать различно, могутъ возникнуть между мужиками толки: станутъ говорить, не понимая хорошенько дѣла, что мировые посредники дѣйствуютъ не по закону, а по своему произволу.

   — Да, это правда…

   — Мужиковъ наша обязанность пріучать къ легальности, пріучить мужика, чтобъ онъ уважалъ законъ!…

   Потомъ пошелъ толковать о вредѣ для крестьянъ крѣпостнаго права, коснулся не добрымъ словомъ помѣщиковъ, находилъ, что теперешнее неутѣшительное нравственное состояніе помѣщиковъ совершенно логично вытекаетъ изъ прежней жизни рабовладѣтелей; что крѣпостное право портитъ не столько рабовъ-крестьянъ (онъ крѣпостныхъ отъ рабовъ не хотѣлъ отличать), сколько портитъ господъ, пользующихся крѣпостнымъ правомъ… Потомъ еще болѣе либеральничалъ…

   — У меня у самого есть дѣло, заговорилъ уже за ужиномъ посредникъ-либералъ,— которое касается меня лично и подлежитъ тоже вѣдѣнію мироваго посредника. Вотъ въ чемъ дѣло: мужики два года тому назадъ просили у меня позволенія купить себѣ земли; имъ это дозволили съ условіемъ, чтобъ они владѣли этой землей 15 лѣтѣ, а послѣ 15 лѣтъ чтобъ эта земля сдѣлалась барскою. Теперь какъ быть съ этой землей? Взять ее у мужиковъ сейчасъ нельзя, да я и не хочу незаконно поступать, потому что мужики не владѣли еще срочныхъ 15 лѣтъ этой землей; а какъ сдѣлать съ ними условіе?

   Отъ мироваго посредника слышать подобную рѣчь всѣмъ показалось довольно страннымъ.

   — На чьи деньги куплена земля? спросилъ хозяинъ:— на ваши или на мужицкія?

   — Разумѣется, на мужицкія, отвѣчалъ совершенно убѣдительно либеральный посредникъ.

   — А когда на мужицкія деньги куплена земля, стало быть, она и принадлежать должна мужикамъ.

   — Но какъ же, заспорилъ посредникъ:— какъ же? тогда условіе не будетъ соблюдено!..

   — Какое тамъ условіе?…

   — Какъ, какое условіе!… Условіе, заключенное между помѣщикомъ и крестьянами…

   — Позвольте васъ спросить: какое же могли съ вами крестьяне заключать условіе, когда они были ваши крѣпостные крестьяне? Условіе могутъ заключать только двѣ стороны, совершенно одна отъ другой независимыя. Поэтому условія тутъ никакого не было, да и быть не могло; а просто вы хотѣли воспользоваться положеніемъ мужиковъ и получить на мужицкія деньги еще клокъ земли.

   — Но согласитесь со мной сами: я до этого времени имѣлъ на то право… полное право!

   — Никакого вы права, ни просто права, ни полнаго права — никакого вы не имѣли!

   — Какъ, не имѣлъ права?… При существованіи даже крѣпостнаго права?…

   — Даже и тогда не имѣли права притѣснять крестьянъ!..»Злоупотреблять помѣщичьею властью и тогда, какъ и теперь, закономъ запрещалось!… А какъ вы назовете это, какъ не злоупотребленіемъ помѣщичьей властью?!..

   — Нѣтъ! я имѣлъ право дозволить и не дозволить крестьянамъ купить землю… Никто не зналъ, что освободятъ крестьянъ!…

   — Должны были знать!…

   — Какъ?…

   — Какъ мировой посредникъ теперь, вы должны были и прежде знать, что крестьянъ освободятъ!…

   — Это почему?

   — Кто сильно чего хочетъ, тотъ сильно вѣритъ, что то будетъ; мировые посредники должны были этого сильно желать… Поэтому и вы…

   — Я тоже сильно желалъ!…

   — Какъ же вы предложили, могли предложить вашимъ крестьянамъ подобныя условія?…

   — Это условіе предложено не мною; я купилъ это имѣніе на этихъ условіяхъ… съ правомъ черезъ 15 лѣтъ взять у мужиковъ эту землю…

   — Это все равно: какъ вы могли купить имѣніе съ этимъ грязнымъ правомъ?!..

   — Я, разумѣется, не воспользуюсь этимъ правомъ; я только такъ спросилъ…

   — Стало быть, и спрашивать объ этомъ было вамъ не для чего.

   — Я, какъ мировой посредникъ, хотѣлъ знать ваше мнѣніе объ этомъ дѣлѣ… Я подарю эту землю мужикамъ… но въ другихъ имѣніяхъ могутъ быть подобные этому случаи…

   — Не дарите и вы земли мужикамъ вашимъ, не совѣтуйте и другимъ помѣщикамъ дарить такую землю крестьянамъ: земля купленная должна принадлежать тому, кто заплатилъ за нее деньги; какъ же вы будете дарить чужое?!..

   Послѣ сего не совсѣмъ впрочемъ либеральнаго разговора, мы опять стали либеральничать… еще пуще прежняго!…

   Спустя нѣсколько времени, мнѣ привелось объ этомъ посредникѣ много слышать, и слухи эти были, при всемъ ихъ кажущейся разнообразіи, до-нельзя однообразны; вся разница заключалась въ воззрѣніи: что одни находили дурнымъ, то другимъ представлялось самымъ лучшимъ.

   — Что, братъ, у васъ новые порядки? заговорилъ я, проѣзжая одно село, съ проходившимъ мужикомъ.

   — Новые-то новые порядки! отвѣчалъ онъ, поклонившись мнѣ и идя рядомъ со иною.

   — А что-жь?…

   — Да такъ, братъ!… Какая такая воля пришла, объ какой волѣ никто не слыхивалъ!… Хуже всякой неволи!

   — Какъ же хуже? Теперь ты ничего не боишься, ни отъ кого никакой обиды; кто тебя обидѣлъ, пошелъ къ своему мировому посреднику, тотъ тебя отъ всякой обиды защитить; только самъ не дѣлай дурнаго дѣла. За дурное дѣло, самъ знаешь, никто не похвалить…

   — Зачѣмъ хвалить!… А ты знаешь нашего посредственника? Посредственниками мужики называютъ мировыхъ посредниковъ.

   — Нѣтъ не знаю!… А кто у васъ мировымъ посредникомъ? спросилъ я.

   — А у насъ такой-то… Тутъ мужикъ назвалъ господина того самаго, съ которымъ я уже встрѣчался и объ которомъ уже говорилъ выше.

   — Ну что, каковъ онъ у васъ?

   — У насъ-то ничего!… у насъ ему и дѣла никакого нѣтъ!… Намъ-то что!…

   — Нѣтъ, не у васъ однихъ, не въ вашемъ селѣ; а какъ мужики его любятъ?…

   — А на что ему наша любовь-то?… Что онъ будетъ съ нею дѣлать, съ нашею любовью-то?…

   — Ну, все-таки любятъ?..

   — Что любить-то!… Извѣстное дѣло: барскую руку держитъ!… Какъ не приди, все за барина…

   — И всѣ мировые посредники барскую руку держатъ?

   — Нѣтъ!… Куда всѣ!… Есть, что дѣло и по божью ведутъ: мужикъ виноватъ, мужика накажетъ; а и баринъ провинился въ чемъ, то и съ барина съ того тоже взыщетъ…

   — Не можетъ быть, чтобы вашъ посредникъ безъ вины безо всякой наказывалъ мужиковъ.

   — Кто тебѣ говоритъ, безъ вины наказывалъ… Только ужь очень насъ штряхами доѣзжаетъ!…

   — Какими штряхами?

   — А штряхъ:— деньги ни за что берутся, вотъ и выходитъ тебѣ штряхъ!…

   — Какъ ни за что?

   — А такъ: вина твои такая, сѣчь тебя не за что; сажать тебя на хлѣбъ на воду — тоже вина малая; дѣлать-то съ тобой нечего, вотъ м штрихъ! Какъ стряхнутъ твою мошну, вотъ ты и знай… лучше-бъ ужь больше провинился: наказали-бъ, да и пустили; а штряхи-то эти другому на цѣлый вѣкъ отзовутся!…

   — Не надо только попадать въ вину какую, а то штряховъ не будетъ! наставительно произнесъ я.

   — А какъ ты, человѣкъ любезный, не попадешься въ чемъ: у нашего посредника всякая вина виновата!…

   — Какъ такъ: всякая вина виновата?

   — А такъ: малая какая бездѣлица, только бы ему узнать, сейчасъ тебѣ штряхъ!… Не разберетъ тебѣ, что дѣло-то плевое, нестоющее вниманія, а такъ сейчасъ штряхъ на тебя!… Отъ того и называется штряхомъ, что ни за что берется!… А нашъ посредникъ до этихъ штряховъ большой охотникъ!…

   Всякій образованный человѣкъ пойметъ, что мужикъ, объяснявшій мнѣ значеніе штрафовъ, въ своихъ сдержанныхъ отзывахъ, былъ совершенно несправедливъ къ своему посреднику: разумѣется что всякая вина виновата!… Скоро послѣ этого и я видѣлъ, что этотъ посредникъ, хоть и строгъ, но справедливъ. На мировомъ съѣздѣ, когда были толки о волостномъ старшинѣ, приложившемъ по незнанію за старостъ руки (случай, объ которомъ я уже выше говорилъ), то этотъ жировой посредникъ настаивалъ, чтобы съ этимъ волостнымъ старшиной поступили по всей строгости законовъ, какъ съ составителемъ фальшивитъ документовъ; не желалъ даже обращать вниманія на смягчающія обстоятельства, имѣя въ виду показать сильный примѣръ всѣмъ волостнымъ старшинамъ. Почему мужики называли его барскимъ посредственникомъ, это будетъ понятно изъ слѣдующихъ толковъ о смѣнѣ одного сельскаго старосты. Одинъ мировой посредникъ (другой — не этотъ) объявилъ на съѣздѣ, что мужики одного сельскаго общества не довольны своимъ сельскимъ старостой, что мужики давно просили о смѣнѣ этого старосты, а въ настоящее время они на него жалуются за то, что онъ имъ не далъ и не даетъ отчета въ общественныхъ деньгахъ, которыя уже истрачены старостой. Тогда нашъ мировой посредникъ принялъ сторону сельскаго старосты: какъ же власть, хоть и эту, можно смѣнять самимъ мужикамъ? Хотя и настаивалъ ихній мировой посредникъ на необходимости смѣны этого старосты; но нашъ мировой посредникъ, руководствуясь означенными аргументами, сильно воспротивился, и побѣда осталась за нимъ!.. И такимъ образомъ, когда отъ него одного зависитъ рѣшеніе дѣла, то власть имѣющіе всегда правы; ежели же сойдутся двѣ власти — то права высшая власть. При мнѣ жаловались ему, что волостной старшина его участка разругалъ старосту, когда тотъ пришелъ къ нему съ жалобой, и совсѣмъ не занялся дѣломъ, за которымъ приходилъ староста въ старшинѣ. Нашъ посредникъ и здѣсь слиберальничалъ: на эту жалобу даже не обратилъ вниманія… Извѣстнаго воззрѣнія помѣщики сильно на него надѣятся: мало-мальски кто изъ таковыхъ помѣщиковъ не доволенъ своимъ посредникомъ, то сейчасъ проситъ мировой съѣздъ замѣнить мироваго посредника посредникомъ-либераломъ, называя его или просто по имени, отечеству и фамиліи, или сосѣднимъ мировымъ посредникомъ, когда онъ дѣйствительно сосѣдній мировой посредникъ. И такова игра природы, что ни одинъ помѣщикъ таковой, ни одна помѣщица таковая не попросили ни разу въ этомъ уѣздѣ другаго посредника… Такъ онъ полюбилъ ихъ, такъ онъ строго блюдетъ помѣщичьи интересы, что часто это случается даже противъ желанія самихъ помѣщиковъ. Пріѣзжаетъ онъ къ одному помѣщику писать уставную грамоту. Помѣщикъ объявляетъ ему, что хочетъ сдѣлать уступку въ пользу крестьянъ… Надо было видѣть, какъ перепугался нашъ мировой посредникъ; онъ отъ этой уступки ожидалъ всеобщаго возстанія, ежели не поголовной рѣзни!…

   — Что вы хотите со мною сдѣлать? говорилъ онъ помѣщику:— вы мнѣ этимъ испортите весь участокъ!.. Всѣ мужики въ участкѣ будутъ указывать на вашу уставную грамоту!.. Я васъ прошу: не дѣлайте этого!..

   Но, увы! къ нашему съ нимъ негодованію не сдѣлалось такъ, какъ намъ хотѣлось!..

   — Хоть въ уставную грамоту этой уступки не пишите, на словахъ это сдѣлайте! молилъ онъ.

   Не внялъ и этой мольбѣ помѣщикъ: помѣщикъ думалъ, что мужики могутъ его самого заподозрить, если онъ обѣщанное на словахъ не подтвердитъ письменно въ уставной грамотѣ… И въ грамоту уставную занесли и эту уступку… Не стало по вашему!..

   Въ послѣдній разъ я видѣлъ его въ страшныхъ заботахъ: слухи ли пронеслись, или офиціально дали знать, что губернаторъ ѣдетъ осматривать волости; и онъ принималъ воѣ зависящія отъ него мѣры, чтобы губернаторъ остался доволенъ имъ.

   — Слышалъ ты, губернаторъ ѣдетъ осматривать волости? спрашивалъ онъ волостнаго старшину на сходкѣ, собранной по случаю введенія въ томъ имѣніи уставной грамоты.

   — Слышалъ! отвѣчалъ старшина казенно-почтительнымъ образомъ, титулуя его, кажется, вашимъ высокоблагородіемъ или батюшкой, не помню.

   — Когда слышалъ, такъ надо быть готовымъ въ пріѣзду губернатора.

   Волостной старшина вѣрно зналъ, какъ надо быть готовымъ къ пріѣзду губернатора.

   — Все готово, отвѣчалъ волостной старшина: — хоть сейчасъ пріѣзжай губернаторъ. Что было готово, онъ не сказалъ, но посредникъ понялъ.

   — Все готово? спросилъ посредникъ.

   — Все готово! отвѣтилъ старшина.

   — Все?

   — Какъ есть все!

   — А положеніе знаешь? спросилъ посредникъ волостнаго старшину.

   — Какъ, то есть, положеніе? спросилъ волостной старшина посредствонника.

   — Положеніе 19 февраля знаешь-ли? уже построже спросилъ посредникъ.

   — Да вѣдь я не грамотный!.. Какъ же мнѣ выучить это положеніе? заговорилъ волостной старшина.

   — Какъ! Что-жь такое, что ты не грамотный?!.. Вѣдь ты молитвы учишь? Сказывай, ты молитвы знаешь?

   — Знаю…

   — Такъ чтобы ты и положеніе мнѣ выучилъ! Чтобъ какъ молитву зналъ!.. Чтобы въ пріѣзду губернатора непремѣнно все положеніе, какъ молитву, твердо зналъ! подтвердилъ посредникъ волостному головѣ.

   — Слушаю-съ! былъ отвѣтъ.

   И выучитъ волостной старшина это положеніе 19 февраля, непремѣнно выучить!.. Случалось же мнѣ, да вѣроятно и не мнѣ одному случалось слышать, какъ солдаты читаютъ свои пунктики; солдаты тоже не грамотные. Пунктики эти начинаются, кажется, такъ: «солдатъ есть имя великое, знаменитое…» Стало быть можно, хоть и трудно, а можно и положеніе такъ же выучить, и, вѣроятно, волостной этотъ старшина, исполняя приказаніе своего посредственника, къ пріѣзду губернатора выучитъ все положеніе 19 февраля; а губернаторъ, видя такое усердіе мироваго посредника, представитъ этого посредника къ наградѣ — чиномъ или орденомъ и тѣмъ поощритъ его къ дальнѣйшимъ подвигамъ, столь же для отечества полезнымъ

   Третій сортъ мировыхъ посредниковъ — это люди простые, знающіе бытъ крестьянъ и любимые крестьянами за безпристрастіе въ разборѣ жалобъ. Но этихъ посредниковъ мнѣ случалось видѣть мало, а потому объ нихъ и говорить мнѣ не приходится. Лучше скажемъ нѣсколько словъ о сельскихъ властяхъ: о волостныхъ старшинахъ и сельскихъ старостахъ.

   Эти новые казенные чиновники рѣзко дѣлятся на два разряда: къ первому и лучшему принадлежатъ люди, выбранные въ эти должности изъ молодежи, не искушенные еще властію, не бывшіе до этого времени никакими начальниками; во второму — люди и до этого времени бывшіе начальниками по назначенію помѣщиковъ, бывшіе старостами, бурмистрами, прикащиками. Первые строго смотрятъ, чтобъ законъ былъ соблюденъ, строго смотрятъ, чтобъ барскія и казенныя повинности были исполнены, не позволяютъ взятокъ ни подъ какимъ видомъ, ни подъ какимъ названіемъ, не позволяютъ ни себѣ, ни другимъ. Одному малоархангельскому волостному старшинѣ, молодому человѣку лѣтъ 27—28, помѣщикъ предлагалъ десять цѣлковыхъ за исполненіе своихъ обязанностей; тотъ, исполнивши должное требованіе помѣщика, не взялъ этой взятки, обидѣлся и принесъ жалобу на помѣщика мировому посреднику. Въ нѣкоторыхъ волостяхъ наняты писаря съ тѣмъ, чтобы они учили крестьянскихъ дѣтей грамотѣ; волостные старшины не позволяли принимать этимъ учителямъ никакой благодарности не только съ временно обязанныхъ крестьянъ своей волости, но и за ученіе дѣтей государственныхъ крестьянъ. Съ крестьянами они справедливы, строго требуютъ отъ нихъ должнаго; но не поддаются и помѣщикамъ, хотя никогда не позволяютъ себѣ никакой дерзости въ отношеніи къ нихъ.

   — Какъ же вы дадите съ господами? Вотъ хоть съ Н. или съ М.? спрашивалъ я не разъ, указывая на такихъ помѣщиковъ, которые отличались своею требовательностію и уже нѣсколько разъ жаловались на своихъ мировыхъ посредниковъ.

   — Да съ тѣми ладить легко! исполняй все, что онъ скажетъ тебѣ дѣльное по закону…

   — Ну, а ежели онъ скажетъ тебѣ что недѣльное, вѣдь ты долженъ отказать?

   — Зачѣмъ отказывать?— не нужно: господа этого страхъ какъ не любятъ.

   — Да какъ же ты сдѣлаешь незаконное, чего по закону не слѣдуетъ?

   — И отказать не откажу, и сдѣлать не сдѣлаю. Мнѣ господъ не звучитъ, такъ и читать имъ проповѣдь не стоитъ; а скажешь ему: я бы для васъ съ превеликою радостію все сдѣлалъ, да боюсь, такъ-ли оно выйдетъ? Я спрошу мироваго посредника… Какой и побоится посредника.. — «Нѣтъ, скажетъ, не говори посреднику, я и такъ обойдусь» а рѣдкій скажетъ «спроси»; спросишь посредника, тотъ не прикажетъ, ты опять таки правъ: барину тому ты отказа не дѣлалъ, ему и сердиться на тебя нѣтъ причина.

   Совсѣмъ другимъ характеромъ отличаются сельскіе чиновники, выбранные изъ прежнихъ чиновниковъ, бывшихъ при помѣщикахъ. Они выбраны или по требованію, или по указанію, или по желанію мировыхъ посредниковъ, или изъ боязни ослабить прежнюю власть. Вѣрнѣй всего, что на будущихъ выборахъ мало будетъ изъ этихъ людей выбрано вновь на должности. Они держатъ себя съ простыми смертными величаво, а съ начальниками униженно; они ужь разбираютъ людей: къ первымъ, то есть въ простымъ смертнымъ они относятъ не однихъ мужиковъ, но и бѣдныхъ или въ чемъ нибудь ищущихъ у нихъ помѣщиковъ; къ другимъ — всѣхъ власть имѣющихъ: своихъ начальниковъ, сильныхъ помѣщиковъ, богатыхъ поповъ, даже мужиковъ, когда въ нихъ нужда есть. Съ такимъ господиномъ ссориться не слѣдуетъ: онъ можетъ, какъ человѣкъ знакомый съ властію, и наказать, м помиловать.

   — Да какъ же, Арсенъ Васильичъ, говорилъ я одному волостному старшинѣ, бывшему сперва барскимъ бурмистромъ: — такъ вѣдь, пожалуй, и дѣлать нельзя; все-таки ты долженъ по закону дѣлать?

   — Я и сдѣлаю по закону, отвѣчалъ Арсенъ Васильичъ: — я сдѣлаю по закону, и отъ закона не отступлю, и барину уважу. Человѣкъ самъ тебя уважаетъ, какъ же ты его не уважишь?…

   — Какъ же ты уважишь человѣку?

   — Да вотъ хоть баринъ, который того стоитъ, хоть, къ примѣру, на мужиковъ тебѣ жалуется: разберешь дѣло, и хоть мужики правы, а все на тѣхъ мужиковъ штрафъ наложишь, потому баринъ самъ того стоитъ; а не стоитъ того баринъ, такъ хоть и виноваты мужики — ничего не сдѣлаешь.

   — Да какъ же, Арсенъ Васильичъ, на правыхъ мужиковъ штрафъ накладывать? Ну, какъ тѣ мужики обидятся, да жаловаться пойдутъ?

   — Въ штрафахъ мнѣ никто запретить не можетъ; штрафъ въ законѣ указанъ.

   — Ну, а какъ жаловаться пойдутъ въ мировому посреднику или еще къ кому?

   — Нѣтъ, не пойдутъ, отвѣчалъ рѣшительно Арсенъ Василычъ: — не пойдутъ! Мужикъ жаловаться по судамъ не любятъ.

   — Ну, а если съ мужика возьмутъ взятку? Вѣдь у васъ берутъ взятки?

   — Ни мировой посредникъ, ни одинъ волостной старшина — ни-ни!… Избави Господи!…

   — Ну, а волостной писарь?

   — Тѣ…. Да вѣдь я думаю, что взятка? Взятку я своему писарю позволю взять, самъ позволю, потому знаю, какую взятку и какому писарю. Писарь мое дѣло исполняетъ, меня слушаетъ, у меня находится въ повиновеніи — какъ же я ему не позволю взять?!… Ну, а сталъ изъ повиновенія выходить, я такому писарю не позволю ни съ кого ни одной копѣечки взять.

   — Какую же взятку по твоему, Арсенъ Васильичъ, можно дозволить взять?

   — Мало ли!… Да вотъ хоть билеты мужики берутъ, въ заработки идутъ…. Чтожь, можно!… Но четвертаку, по двугривенному можно взять: я своему позволилъ и слова не говорю.

   И мужики видятъ, что съ нихъ берутъ взятки и тоже ничего, не обижаются; мужики видятъ, что волостному писарю не брать взятокъ — придется умирать съ голоду: на 60—90 рублей, при купленномъ хлѣбѣ и всемъ съѣстномъ,— жить нельзя и простому мужику; а волостной писарь, хоть и плохонькой, но все-таки въ родѣ чиновника. Мужики даютъ взятки волостнымъ писарямъ и не обижаются; но строго смотрятъ, чтобы сельскій староста, волостной старшина не брали взятокъ отъ барина, чтобы отъ того ихъ дѣлу порухи какой не вышло. А потому, если помѣщикъ позволитъ что нибудь сельскому старостѣ, напримѣръ, лошадь, на которой ѣздитъ староста на барскія работы, пустить къ барскому корму, то всѣ мужики тотчасъ же пустятъ всѣхъ своихъ лошадей къ барскому корму, думая, что имѣютъ на это право.

   И не смотря на такое устройство сельскихъ управленій и сельскихъ властей, мужики мировыми посредниками болѣе довольны, чѣмъ государственные крестьяне — окружными.

   — Какой судъ лучше? спрашивалъ я одного временно-обязаннаго крестьянина Мценскаго уѣзда: — вашъ судъ, или однодворческій, то есть, судъ у государственныхъ крестьянъ?

   — Нашъ все-таки получше будетъ супротивъ однодворческаго суда, отвѣчалъ мужикъ.

   — Чѣмъ же лучше?

   — А тѣмъ: короче. У однодворцевъ придешь жаловаться, ужъ тебя тягаютъ-тягаютъ, тягаютъ-тягаютъ…. и туда сходи, и сюда поди…. къ тому поди съ просьбой — бумагу подай; другому такъ на словахъ скажи…. всю твою душеньку измучаютъ; а послѣ все-таки накажутъ. А у насъ пришелъ въ мировому посредственнику съ какой жалобой: онъ тебя сейчасъ же разсудитъ, сейчасъ же взыщетъ и ступай домой!… Держать не станетъ!

   — Чѣмъ же лучше вашъ судъ, когда все-таки ведетъ къ одному концу?

   — Какъ же можно равнять мироваго посредственника и окружнаго твоего?

   — Отчего же нельзя равнять?

   — Нашъ мировой посредственникъ здѣшній житель; мировой посредственникъ здѣсь и родился, здѣсь и умретъ, а пока живъ, здѣсь ему жить придется; сдѣлаетъ что ужь сильно противъ закону, ему на міръ и глазъ показать нельзя будетъ; гдѣ помирволитъ своему брату барину, а гдѣ и побережется…. да и барину помирволитъ, все хоть одной сторонѣ лучше сдѣлаетъ…. А окружной твой…. съ вѣтру пришелъ, что ему?— ныньче здѣсь, завтра тамъ!… Кто узнаетъ, какія чудеса онъ выдѣлывалъ?

   Помѣщики тоже, насколько могутъ, довольны судомъ; случается, остаются недовольны мировымъ посредникомъ, желаютъ перемѣны мирнаго посредника, но рѣдко хотятъ перемѣнить судъ мировыхъ посредниковъ на болѣе организованный, болѣе улучшенный, уѣздный или земскій судъ. И, конечно, они еще скорѣе бы помирились съ своимъ настощимъ положеніемъ, если бы у нихъ были деньги или хоть кредитъ. При наступившей насущной необходимости въ деньгахъ, денегъ найти рѣдко можно; казенныя кредитныя учрежденія всѣ закрыты, и именно въ ту минуту, когда настала нужда въ деньгахъ; изъ частныхъ рукъ занять подъ залогъ имѣнія или нельзя совсѣмъ, или же заемъ сопряженъ съ большими препятствіями, а безъ залога рѣдко удается, и то за большіе проценты. Да у кого и есть капиталы, тотъ тоже сидитъ безъ денегъ: помѣщикамъ нужно съ вольнонаемными работниками разставаться иногда каждый день чистыми деньгами, на это нужны мелкія деньги; а у насъ еще до начала эмансипаціи нельзя было размѣнять большой ассигнаціи не только на серебро, но и на мелкія ассигнаціи. Денегъ у помѣщиковъ нѣтъ, крестьяне исполняютъ трехденку, и баринъ хоть что хочешь дѣлай,— мужики не станутъ работать семи дней въ недѣлю. Это все такъ подѣйствовало на помѣщиковъ, что они даже не скрываются.

   — Слышали вы, мой Ванька не могъ мѣста найти въ городѣ?… Пущай его…. небось, вспомнитъ господъ! Кто его съ такой семьей возьметъ? говорила барыня о своемъ бывшемъ выѣздномъ лакеѣ, которому, его спеціальности, довольно трудно отыскать себѣ мѣсто.

   — Слышали вы, спрашивалъ одинъ баринъ другаго барина; — слышали вы, мужики вернулись назадъ?

   — Какіе мужики?

   — А тѣ, что пошли на заработки за Харьковъ, на Донъ! Вернулись назадъ! тамъ все выгорѣло, весь хлѣбъ, вся трава…. дождей не было, все и выгорѣло….

   — Ну, и пускай ихъ нужду узнаютъ!

   — Пускай, пускай ихъ нужду узнаютъ: къ намъ же придутъ — поклонятся!

   Въ такое то время мировыми посредниками пишутся и повѣряются уставныя грамоты, при чемъ требуется отъ мужиковъ, чтобъ они подписались подъ уставной грамотой. Мужики, зная, что гдѣ рука, тамъ и голова, не подписываются.

   — Отчего вы не подписываетесь, рукъ не даете? спрашивалъ я не разъ.

   — А какъ руки дать? Бабы мы знали что, для чего рукъ не дать! А то тамъ напишутъ Богъ знаетъ что, а тебя заставляютъ руки давать; дашь руки, повороту не будетъ; скажутъ, сами мужики такъ захотѣли!

   — На то законъ есть: что сказано, то должно сдѣлать.

   — Былъ бы законъ, сталъ бы нашъ посредственникъ много толковать!

   — Посредникъ хочетъ согласія вашего.

   — На чорта ему наше согласіе! Теперь вотъ отрѣжутъ землю у мужиковъ, да какъ мужики рукъ не дадутъ, опять отдадутъ.

   — Нѣтъ, не отдадутъ той земли, которая отойдетъ отъ мужиковъ къ барину.

   — А ты не врешь?

   — Нѣтъ не вру.

   — Ой-ли? А у насъ ужь которымъ вернули; мировой посредственникъ сперва отрѣзалъ, а тамъ самъ и вернулъ.

   — Это какъ же?

   — Сказалъ посредственникъ: еще годъ владѣйте мужики всей землей.

   И по всей Орловской губерніи такое дѣло случилось: у мужиковъ отрѣзали землю, сколько приходилось болѣе высшаго душеваго надѣла, и отдали барину съ посѣяннымъ хлѣбомъ, а потомъ губернское присутствіе приказало дозволить мужикамъ посѣянный хлѣбъ взять въ свою пользу….