Пять пьес

Автор: Амфитеатров Александр Валентинович

Скачать

А. Амфитеатровъ

Пять пьесъ

С. ПЕТЕРБУРГЪ

1908.

Типографія т-ва «Общественная Польза», Больш. Подъяческая, 39.

OCR Бычков М. Н.

СОДЕРЖАНІЕ

1. Полоцкое Разоренье

2. Отравленная Совѣсть

3. Virtus Аntiqа (Оруженосецъ)

4. Волны (Въ странѣ любви)

5. Чортушка

Полоцкое разоренье.

Драматическія сцены

въ четырехъ дѣйствияхъ.

Пьеса поставлена впервые на сценѣ Императорскаго Московскаго Малаго Театра 26-го декабря 1897 года.

Написана въ 1886-1891 годахъ

Третье печатное изданіе пьесы.

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Марьѣ Николаевнѣ Ермоловой.

Отъ автора.

(Къ первому изданію 1892 года).

Въ настоящемъ трудѣ своемъ авторъ руководствовался, по преимуществу, слѣдующими источниками: 1) Лѣтописный разсказъ, 2) Былины Владимірова круга, 3) Карамзинъ, Соловьевъ, Костомаровъ. 4) «Исторія Полоцка» Бѣляева, 5) Изслѣдованія въ области русской исторіи» Василія Пассека, 6) «Илья Муромецъ и богатырство кіевское» Миллера, 7) «Женщина домонгольскаго періода» Добрякова, 8) «Семейныя власти y древнихъ славянъ и германцевъ» Шпилевскаго, 9) «Поэтическая воззрѣнія древнихъ славянъ на природу» Аѳанасьева, 10) Frithjoffssаge, 11) «Викинги» (Походы викинговъ) Стриннгольма,— а также и многими другими.

Авторомъ преднамѣренно допущенъ незначительный анахронизмъ. Убіеніе Ярополка въ Роднѣ; изображено предшествующимъ сватовству Владиміра къ Рогнѣдѣ, тогда какъ дѣло было наоборотъ. Неточность въ нѣсколькихъ мѣсяцахъ, кажется, проступокъ не слишкомъ важный при передачѣ сюжета, многими признаваемаго за сказку.

Лица:

Исполнители перваго представленія.

Рогволодъ, князь полоцкій. — г. Левицкій.

Рогнѣда, его дочь — M. H. Ермолова.

Владимиръ¹, князь кіевскій — К. Н. Рыбаковъ.

Добрыня, его дядя — г. Падаринъ.

Путята, его братимъ — г. Рыжовъ.

Вышата, ближній бояринъ Владимира — г. Парамоновъ.

1-й, 2-и и 3-й богатыри Владимировой дружины —

Ингульфъ, варяжскій викингъ — А. И. Южинъ.

Гаральдъ, дружинникъ Рогволода — А. И. Ѳедотовъ.

1-й, 2-й и 3-й варяги изъ дружины Рогволода —

1-й кривичъ — В. А. Макшеевъ.

2-й кривичъ —

Безъ рѣчей: Изяславъ, сынъ Владимира и Рогнѣды —

Варяги, славяне-поляне и славяне-кривичи, богатыри, женщины Рогнѣды и др.

¹ По экземпляру драматической цензуры — «Красное Солнышко»

Время дѣйствія около 980—986 гг. по Р. X., въ послѣдніе годы язычества на Руси. Между вторымъ и третьимъ дѣйствіемъ промежутокъ въ семь лѣтъ.

Мѣсто дѣйствія: Полоцкъ, лѣсъ въ землѣ кривичей и село Гореничи подъ Кіевомъ.

ДѢЙСТВІЕ 1-е.

Картина I.

Полоцкъ. Теремъ Рогволода. Гридница.

Добрыня, Путята и Вышата съ малою славянскою дружиною.

Добрыня. Не жду добра отъ нашего посольства!

Идетъ y насъ плохое сватовство,

И, мнится, намъ безъ сраму не убраться

Изъ Полоцка.

Пyтята. Да, нареченный тесть

Медвѣдемъ смотритъ.

Добрыня. Говорилъ я князю:

Зачѣмъ тебѣ съ варягами вязаться?

Спесивъ и лютъ воинственный ихъ родъ.

Пyтята. Куда намъ до варяговъ! На варягахъ

Кольчатыя рубахи, сапоги

Чешуйкою желѣзною обиты,

У пояса булатный мечъ, въ рукахъ

Копье, что длинный шестъ отъ голубятни.

Варягъ идетъ,— земля дрожитъ; плыветъ

Днѣпръ плачется, береговыя села

Горятъ ярчѣе бабьяго свѣтца!

Варягу до всего на свѣтѣ дѣло:

Повсюду-то онъ хочетъ пановать,

Брать дани-пошлины, чинить расправу

И подъ стальной тяжелый свой сапогъ

Славянскую гнуть шею. Ну, а мы

Народъ простой и тихій, лыкомъ шиты

И въ лыко обуваемся, сохой

И бороной работаемъ охотнѣй,

Чѣмъ кладенцомъ-мечомъ, въ дѣла чужія

Соваться не привыкли: если насъ

Не трогаютъ, мы никого не тронемъ.

Добрыня. А тронуть насъ и недругу лихому

Не пожелаю. Смиренный нашъ народъ

Во гнѣвѣ — звѣрь. Не мало на варягахъ

Обидъ и кривды числитъ славянинъ:

Пусть берегутся переполнить чашу!

Вышата. Нѣтъ на Руси заступниковъ варягамъ:

Ихъ старый другъ и льстивецъ, Ярополкъ,

Въ гробу, а наше солнышко — Владимиръ {*}

{* По экз. драм. цензуры — «нашъ князь».}

Славянскою дружиной окруженъ,

Славянскихъ чтитъ боговъ, славянскій свычай

Блюдетъ по старинѣ.

Пyтята. Одно не ладно —

Зачъмъ варяжку сватаетъ? Не слѣдъ.

Добрыня. Хитеръ племяшъ. На Полоцка твердыни,

Варяжскаго насильника оплотъ,

Давно онъ виды тайные имѣетъ.

Давно уже славянскій этотъ край

Ждетъ вырваться изъ рукъ иноплеменныхъ

И Кіеву поддаться. Стоитъ знакъ

Владимиру {*} подать, и тьмою воевъ

{* По экз. драм. ценз.: «На бунтъ».}

Возстанутъ кривичи, и кровь польется.

Но добрый князь мечтаетъ сватовствомъ

Достичь того, что властенъ взять войною;

Желаетъ онъ, чтобы не мечъ, но бракъ

Связалъ его наследственно съ правами на

Рогволода хищнаго удѣлъ.

Пyтята. А если намъ, посламъ княжимъ, варяги

Покажутъ двери?

Вышата. Такъ и будетъ.

Добрыня. Что жъ?

Возьмемъ силомъ, чего не взяли честью.

Вышата. Сюда идутъ. Къ сторонкѣ станемъ, други!

Удаляются, въ глубину терема. Ингульфъ и Гаральдъ входить, дружески бесѣдуя.

Гаральдъ. Напрасно ты покинуть насъ задумалъ.

Ингульфъ. Нельзя иначе. Викингу сидѣть

Безъ дѣла богатырскаго постыдно.

Гаральдъ. Наврядъ тебя отпустить Рогволодъ.

Ингульфъ. Холопъ ему я что ли?

Гаральдъ. Онъ нечаетъ

Души въ тебѣ, гдѣ посадить, не знаетъ,

И, кажется, никто другой, какъ ты,

Княжны Рогнѣды суженый.

Ингульфъ. Я сваталъ:

Согласенъ князь — Рогнѣда не согласна.

Она горда, какъ Фрея. Мало я

Имѣю, видишь, подвиговъ и славы,

Чтобы назвать ее женой; нельзя

Связать свое блистательное имя

Съ моимъ ей темнымъ именемъ. Короче:

Она меня не любить. Вотъ, Гаральдъ,

Причина, почему я уѣзжаю,

Зачѣмъ хочу попробовать свой мечъ

На витязяхъ славянскаго поморья.

Рогнѣда хочетъ славы: я не старъ,

Не трусъ, — за славою не станетъ дѣло!

Гаральдъ. Останься. Руки мощныя твои

Нужнѣе много здѣсь, чѣмъ на Поморьѣ.

Не миновать намъ съ Кіевомъ войны

Изъ-за твоей красавицы, Рогнѣды.

Ингульфъ. Ужели ей въ замужество идти

За темнаго князька, рабыни сына,

Измѣною добывшаго престолъ?

И слышать о Владимирѣ {*} не хочетъ

{* По экз. драм. ценз.: «И знать зятька нежданнаго».}

Князь Рогволодъ. Неслыханная дерзость

Такое сватовство!

Гаральдъ. Что говорить!

Родня не въ почесть. Брать зарѣзалъ брата

И по его невѣсту шлетъ сватовъ!

Покойный Ярополкъ уже объявленъ

Былъ женихомъ Рогнѣды.

Ингульфъ. И княжна

Его любила? да?

Гаральдъ. Любить, не видѣвъ,

Нельзя, а полюбила бы навѣрно:

Покойникъ былъ могучій богатырь.

Я зналъ его. Съ воителемъ Свенельдомъ,

Опекуномъ его, мы свояки.

Свенельдъ вскормилъ въ немъ истаго нормана, —

Онъ сапоговъ желѣзныхъ не мѣнялъ

На лыковые лапти!

Ингульфъ. Удивляетъ

Меня Владимиръ {*}: прямо на отказъ

{* Въ экз. др. ценз.: «Князь Солнце».}

Самъ просится!

Гаральдъ. А, можетъ быть, отказа

И надобно ему. Напасть на Полоцкъ

Нельзя же безъ предлога. Онъ стоить

Съ дружиною y самой нашей грани,

И шлетъ сватовъ! Еще ли не насмѣшка,

Еще ли не желаетъ онъ войны?

Боюсь, Ингульфъ, что выпряли намъ

Норны недобрую судьбу. Славянскій князь,

Играя съ нами, взялъ впередъ все кости,

И, можетъ быть, послѣдніе часы

Теперь надъ нами носятся…

(Рога за сценой).

Ингульфъ. Самъ конунгъ.

Входить Рогволодъ съ дружиною.

Рогволодъ (становится на княжее мѣсто).

Пусть подойдутъ славянскіе послы!

Добрыня, Путята, Вышита выступаютъ впередъ и кланяются.

Что скажете?

Добрыня. Пора намъ, господине,

Увидѣть очи князя своего.

Рогволодъ. Я не держу васъ. Добрый путь!

Добрыня. Отвѣта

Ты не далъ намъ.

Рогволодъ. Мы порѣшимъ съ гридьбой.

Сейчасъ же это дѣло.

Добрыня. Какъ съ гридьбой?

Семейное-то дѣло?

Рогволодъ. Не скрываю

Я ничего отъ витязей моихъ.

Съ ихъ множествомъ живу одной душою.

Варяжская дружина. Да здравствуетъ могучій Рогволодъ!

Добрыня. Чудно мнѣ, князь… Обычай нашъ славянскій…

Рогволодъ. Обычай вашъ славянскій? Я норманъ,

Обычаевъ не вѣдаю славянскихъ

И не желаю вѣдать ихъ.

Своихъ мнѣ за глаза довольно.

Пyтята (тихо). Что жъ, Добрыня?

Серчаетъ князь,— чего еще намъ ждать?

Ужъ обругалъ: пожалуй, драться станетъ?

Рогволодъ. Что хочешь, здѣсь открыто возвѣсти,

Да только пояснѣй и покороче.

Добрыня. Инъ, хорошо. И впрямь: въ чужую хату

Не слѣдъ свои порядки приносить.

Не обезсудь! я думалъ, что и Полоцкъ

По старому обычаю живетъ,

Какъ боги человѣку указали,

Какъ мы живемъ и какъ живетъ весь свѣтъ.

У насъ не горделивою насмѣшкой

Хозяева привѣтствуютъ гостей,

А честью-честь, поклономъ, хлѣбомъ-солью.

Стыдимся мы на гостевы уста

Цѣпь надѣвать, какъ на губу медвѣжью.

У васъ порядки новые. Ништо!

По-новому заговоримъ и сами.

Варяжскій князь! вотъ сказъ тебѣ простой:

Владимиръ {*}, свѣтлый Кіева властитель

{* По экз. др. ценз. Мой родичъ.}

И выборный новогородскій князь,

Тебѣ, варягу, кланяется низко

И дочь твою, прекрасную Рогнѣду,

Себѣ въ супруги проситъ y тебя.

Движеніе между варягами.

Рогволодъ. Большую честь мнѣ дѣлаетъ Владимиръ {*},

{* По экз. др. ценз.: «вашъ родичъ»}

Такую честь, что и не знаю я,

Въ какихъ словахъ сказать ему спасибо!

Подумать лишь, что Полоцка княжну,

Праправнуку великаго Радбрада,

Оденову наслѣдницу, возьметъ

Въ свой теремъ… кто же? — ключницы Малуши

Откуда-то пригулянный сынокъ!

Хохотъ среди варяжской дружины. Движеніе между славянами.

Вышата. Князь! рѣчь твою намъ слушать непригоже.

Пyтята. Уйми его, Добрыня.

Добрыня. Погоди.

Рогволодъ. Пускай сама прекрасная невѣста

Васъ, дорогихъ сватовъ, благодаритъ.

Даетъ знакъ. Въ глубинѣ гридни открывается дверь Рогнѣда, въ пышномъ наряда, окруженная прислужницами, появляется на лѣстницѣ, ведущей изъ гридницы въ свѣтлицу терема.

Ты слышала, Рогнѣда?

Рогнѣда. И отвѣчу.

(Посламъ).

Ступайте вы, непрошенные гости,

Въ свой теплый Кіевъ, родину людей

Съ оленьей жидкой кровью въ слабомъ тѣлѣ

И заячьей ничтожною душой!

Придете,— своему скажите князю:

Рогнѣда земно бьетъ тебѣ челомъ

На памяти княжой твоей и ласкѣ

И рада-бъ замужъ… да одна бѣда:

Боится, какъ-бы Ярополкъ покойный,

Ея женихъ, а твой любимый братъ,

Не всталъ изъ гроба призракомъ кровавымъ,

Чтобъ гостемъ сѣсть на свадебномъ пиру

Убійцы своего. Бѣда другая:

Слыхала я, что на славянскихъ свадьбахъ

Цѣлуетъ молодая, какъ раба,

Десницу повелителя-супруга

И съ ногъ его снимаетъ сапоги.

Такъ пусть ужъ разувальщицу другую

Поищетъ князь, межъ дѣвъ своей страны,

Къ мужскому надругательству привычныхъ,

А Полоцка свободная княжна

Не для того на свѣтъ родилась бѣлый,

Чтобы разуть рожденнаго рабой!

Дверь затворяется. Варяги стучатъ оружіемъ со смѣхомъ и насмѣшливыми криками.

Ваpяги. Да здравствуетъ прекрасная Рогнѣда!

Да здравствуетъ могучій Рогволодъ!

Пyтята. Ай, дѣвушка! языкъ твой ножъ каленый,

А слово — подколодная змѣя:

Шипитъ, льетъ ядъ и въ сердце на смерть жалитъ!

Красива ты, но злости y тебя

Въ душѣ, пожалуй, много больше будетъ,

Чѣмъ красоты въ лицѣ.

Ингульфъ. Презренный рабъ!

Языкъ твой слишкомъ дерзокъ. Ты ли смѣешь,

Червякъ слѣпой, на солнце клеветать?

Пyтята. Не знаю, молодецъ, кто ты. Путята-жъ

Ничьимъ рабомъ и не былъ и не будетъ;—

Остерегись, Ингульфъ. Когда бы не посломъ

Стоялъ ты передъ княземъ Рогволодомъ,

Я на твою отвѣтствовалъ бы брань,

Не языкомъ — мечомъ своимъ……

Рогволодъ. Довольно!

Не потерплю я ссоры въ терему.

Молчи, Ингульфъ, и вы, послы, молчите!

(Добрынѣ).

Вы слышали? чего же вамъ еще?

Иль мудрено отвѣтила Рогнѣда?

Такъ я вамъ растолкую…..

Добрыня. Нѣтъ, спасибо

На милости! Ты гнать насъ погоди.

Уйдемъ и сами, дай лишь молвить слово.

(Торжественно).

Князь Рогволодъ неправдой завладѣлъ

Ты Полоцкомъ. Не вѣча приговоромъ

Основано твое княжое право,

Не завѣщаньемъ предковъ, а лихимъ

Разбойничьимъ набѣгомъ дикой шайки

Свирѣпыхъ бездомовниковъ-бродягъ.

Князь Кіева, пресвѣтлый нашъ Владимиръ {*}

{* По экз. др. ценз.: «Солнце Князь»}

На Полоцкую землю предъявляетъ.

Отъ Рюрика пріятыя права.

Давно стоитъ съ безчисленною ратью

Онъ на границѣ Полоцкой земли,

И къ миру и къ войнѣ равно готовый,

И вѣсти ждетъ отъ насъ, своихъ пословъ.

Ты оскорбилъ жестоко насъ. О мирѣ

Не можетъ быть и рѣчи.

(Обнажаетъ мечъ).

&nbsp; Острый мечъ,

Таинственно жрецами освященный

На кіевскомъ Перуновомъ холмѣ;

Я предъ гридьбой твоею повергаю,

Какъ грозный зовъ борьбы на жизнь и смерть.

Бросаетъ мечъ къ ногамъ Рогволода.

Рогволодъ. Вотъ эта рѣчь тебѣ пристала больше,

Чѣмъ сватовство. Я принимаю вызовъ.

Отрокъ подаешь Рогволоду мечъ Добрыни.

Война — такъ быть войнѣ!

Взмахиваетъ мечомъ.

Ваpяги (стучать оружіемъ).

Война! Война!

Рогволодъ. Послы, храня законъ гостепріимства,

На двое сутокъ коннаго пути

Дарю я жизни вашей безопасность.

Но горе вамъ, когда на трети день

Заря васъ въ краѣ Полоцкомъ застанетъ!

Уходитъ со всей своей гридьбой, при восторженныхъ крикахъ варяжскихъ воиновъ.

Пyтята. Небось! Не засидимся. Чтобъ тебя,

Съ разбойничьимъ твоимъ гостепріимствомъ,

Въ своемъ аду такъ Гела приняла!

Она ничѣмъ не хуже хлебосолка

Гаральдъ и Ижульфъ возвращаются.

Гаральдъ. Послы! васъ ждутъ осѣдланные кони,

Мнѣ поручилъ достойный Рогволодъ

Васъ на лѣсную вывести опушку.

Ингульфъ (Путятгь).

Прощай, посолъ! на полѣ боевомъ

Мы свидимся съ тобой. И для Валгаллы

Одинъ изъ насъ желанный, скорый гость.

Пyтята. Прощай, варягъ! Ты y меня узнаешь

Ужо, какъ обзывать меня рабомъ!

Когда твою желѣзную рубаху

И цареградскій кованый шеломъ

Не прошибу мечомъ — возьму дубину:

Держись, варягъ! какъ снопъ измолочу!

Путята, Добрыми и Вышата удаляются въ сопровожденіи Гаральда.

Славянская дружина слѣдуетъ за ними. Ингульфъ уходитъ въ противоположную сторону, во внутренніе покои Рогволода.

Картина II.

Дремучій лѣсъ въ землѣ кривичей. Посѣка и хуторъ. За деревьями видны шалаши Владимировой {*} рати. Владимиръ съ несколькими кривичами сидитъ на срубленномъ деревѣ.

{* По экз. др. ценз. дальше всюду, вмѣсто Владиміръ,—«Красное Солнышко»}

Владимиръ. Такъ все въ лѣсу живете?

1-й кривичъ. Искони.

Вонъ хуторъ нашъ.

Владимиръ. Темно y васъ въ дубравѣ…

Угрюмый лѣсъ… Недолго заскучать

Въ зеленомъ вашемъ царствѣ…

1-й кривичъ. Мы привыкли.

Здѣсь тихій лѣсъ. Коль буря налетитъ

И на опушкѣ дубы поломаетъ,

У насъ вершинки только пошумятъ.

Какъ въ омутѣ живемъ. Гостей не часто

Приходится видать намъ. Въ нашу глушь

Ни осенью, ни красною весною

Доступы нѣту. Полая вода

Стоитъ по рвамъ и балкамъ, грузнутъ долы.

Повсюду грязь, да топь, дрожитъ земля.

Зимой, что стѣны, выростутъ сугробы,

Опять къ намъ ни проѣхать, ни пройти.

Засыплетъ насъ въ землянкахъ; какъ медвѣди

Въ берлогахъ спимъ до солнцеповорота,

Да слушаемъ, какъ сѣверякъ-морозъ,

Зимы-колдуньи грозный воевода,

Въ лѣсу гуляетъ, свищетъ и стучитъ

По соснамъ ледяной своей дубинкой,

Съ лѣсовикомъ воюя…

Владимиръ. А звѣрье

Не забижаетъ васъ?

1-й кривичъ. Бѣда! рогатинъ

Не напасемся. Силенъ тутъ медвѣдь,

Перуновъ звѣрь, лѣсной чащи хозяинъ,

А волку-сиромахѣ, кошкѣ, рыси

Богатырямъ—дружинникамъ его

И счета нѣтъ! Скотины не заводимъ

Изъ-за звѣрья: гдѣ намъ ее стеречь!

Владимиръ.

Пушной мѣною кормитесь?

1-й кривичъ. Да. Лѣтомъ

Мы рубимъ лѣсъ и путики кладемъ.

Въ ту пору наѣзжаютъ къ намъ варяги

Изъ Полоцка и дани съ насъ берутъ

Бобрами да лисицей чернобурой.

И торгъ ведутъ: домашній обиходъ,

Хлѣбъ, соль, боговъ, наряды бабьи, луки,

Рогатины, червленые щиты

Привозятъ къ намъ; а мы куницу, бѣлку

Даемъ въ замѣнъ.Варягъ уйдетъ — ятвягъ

Надвинется и тоже спросить дани.

За нимъ придетъ свирѣпая Литва,

И ей дадимъ.

Владимиръ. Кому же, горемыки,

Подвластны вы?

1-й кривичъ. Подвластны никому —

А платимъ дани.

Владимиръ. Да кому?

1-й кривичъ. Кто спросить

И кто сильнѣе насъ.

Беретъ съ насъ Полоцкъ,

Берутъ ятвяги, тоже и Литва.

Вотъ ты пришелъ къ намъ съ многою дружиной:

Прикажешь дань — заплатимъ и тебѣ.

Владимиръ. Отнынѣ такъ не будетъ. Васъ возьму я,

Безсчастные, подъ княжескую руку

И подъ защиту крѣпкую свою.

Мнѣ одному и данью, и покорствомъ

Обязаны вы будете. Бѣда —

Тому, кто васъ осмѣлится обидѣть.

Я дамъ вамъ копья, воеводу, рать:

Съ ятвяговъ и варяговъ вашихъ сами

Возьмете дань; лишь стоить захотѣть…

Рогъ за сценою. Владимиръ быстро встаетъ съ мѣста. Входятъ Добрыня, Путята, Вышата съ другими.

Добрыня. Челомъ бьемъ князю-солнышку!

Владимиръ. Здорово,

Хоробрая дружина! здравствуй, дядя!

Изъ Полоцка богатаго въ лѣса

Что принесли хорошаго?

Добрыня. Немного,

Надежа-князь! Вернулись мы съ отказомъ

По горло срамомъ сытые.

Владимиръ (послѣ нѣкотораго молчанія). Я ждалъ,

Что будетъ такъ. Тѣмъ лучше. Оскорбленьемъ

Князь Рогволодъ мнѣ руки развязалъ.

За мною въ ставку, Вышата и дядя!

А ты, Путята, милый побратимъ

И сверстникъ мой, сбери гремящимъ рогомъ

Мою дружину, стягъ мой подыми

И возвести, что на враждебный Полоцкъ

Мы выступаемъ нынѣ же въ ночи.

Уходитъ съ Вышитою и Добрыней. Путята взлѣзаетъ на пень и троекратно трубитъ въ рогъ. Отовсюду сходятся къ нему богатыри простые воины и славяне-кривичи.

Пyтята. Внимайте мнѣ, богатыри и вой!

Владимиръ-князь зоветъ васъ воевать

Богатый Полоцкъ, городъ Рогволода,

Обидчика-злодея своего.

Потешьте князя, молодцы!

Кто любитъ Владимира,

Ѣстъ хлѣбъ его и соль,

Вооружись, сбери свою худобу,

И будь готовъ въ немедленный походъ.

Трубитъ, слѣзаетъ со пня и садится на землю. Его окружаетъ кучка богатырей и кривичей.

1-й богатырь. Давно пора. А то въ лѣсныхъ трущобахъ

Погнили мы, что пни безъ корчевы.

2-й богатырь. Не ближній путь на Полоцкъ. По болотамъ,

Пожалуй, и въ недѣлю не дойти.

Пyтята. Пути лѣсные, русла и овраги

Мни вѣдомы: не даромъ я Путята!

Такою васъ дорогой поведу,

Что узрите вы Полоцкій дѣтинецъ

Скорѣй, чѣмъ три румяныя зари

Улыбкой солнце встрѣтятъ и проводятъ.

3-й богатырь. Варяговъ много. Воины они

Могучіе. Ихъ одолѣть не шутка.

Подъ Полоцкомъ не одному изъ насъ

Сложить свою головушку придется.

Пyтята. А ты не каркай ворономъ!

1-й богатырь. Навѣрно

И кривичи пристанутъ къ намъ.

На бой охочи ихъ ребята молодые…

2-й богатырь. И старики ништо.

Пyтята. Какъ снѣжный комъ,

Катящійся съ горы, расти и пухнуть

Княжая будетъ рать. По хуторамъ,

Погостамъ, завалящимъ деревушкамъ,

Что, какъ барсучьи норы, здѣсь въ лѣсахъ

Отъ взора человѣчьяго таятся,

Давнымъ давно гуляетъ недовольство.

Варяги всѣмъ противны. Кривичи

Соскучились по Палтесову вѣку,

По вольностей старинныхъ временамъ.

1-й кривичъ. Скучаемъ… точно… Новгородъ Великій

Прислалъ въ нашъ край своихъ переселенцевъ,

Могучихъ, грозныхъ оныхъ полочанъ.

Мы приняли ихъ дружески. Намъ боги

И семьи стали общіе. Мы рѣчью

Одною говорили, на войну

Ходили вмѣстѣ. Крѣпкою защитой

Намъ былъ союзъ нашъ братскій. Ливь и Корсь,

Летигола, Литва, варяги сами

Боялись насъ, грабительской рукой

Не шарили по нашему угодью.

Мы жили жирно. Налетѣлъ варягъ

Все помутилъ.

1-й богатырь. Ты съ нами, значить, старче?

1-й кривичъ.И самъ пойду и роду своему

Велю идти; молодшихъ лишь оставлю

На хуторѣ стеречь ребятъ и бабъ.

Владимиръ, Добрыня и Вышата выходятъ изъ-за деревьевъ.

2-й богатырь. А вотъ и князь!

1-й богатырь. Какъ гнѣвенъ!

3-й богатырь. Туча тучей!

Пyтята. Еще-бы князю весело глядѣть!

Жестокую обиду Рогволода

На щитъ свой, вместо солнца, не прибьешь,

Хвалиться нечѣмъ!

1-й богатырь. Онъ шеломъ снимаетъ,

Сталъ на бугоръ… Знать, хочетъ говорить.

Владимиръ всходить на пригорокъ, обнажаетъ мечъ и трижды ударяетъ имъ по своему щиту. Добрыня ходитъ между воинами.

Добрыня. Въ кругъ, молодцы! Верстайтесь по десяткамъ!

Эй, сотскіе! десятскіе! впередъ!

Дружина окружаетъ пригорокъ. За нею располагаются толпы простыхъ воиновъ.

Владимиръ. Здоровы будьте, храбрая дружина!

Дрyжина. Здоровъ будь.

Владимиръ. Земный вамъ поклонъ

Кладетъ вашъ князь. Небось, уже слыхали

Вы всѣ, какимъ позоромъ Рогволодъ

Покрылъ мою головушку? Дружина!

Покойный братъ мой, княжичъ Ярополкъ,

Какъ я, Рогнѣду сваталъ, и варяги

Его не охуждали сватовства,

Но за большую милость почитали.

За что-жъ я оскорбленъ? Съ покойнымъ братомъ

Не одного ли дѣти мы отца?

Въ насъ кровь одна, одной мы чести стоимъ,

Но вотъ ему почетъ, мнѣ поруганье!

Эхъ! съ той поры, какъ мать сыра-земля

Стоить, такой не видано обиды!

1-й богатырь. Ты не кручинься.

2-й богатырь. Голову твою

Мы отомстимъ своими головами!

Владимиръ. Что я , не Ярополкъ, не какъ варягъ,

Живу, не знаюсь съ ними, ихъ Одену

Жертвъ не курю, но вашихъ чту боговъ,

Вѣкъ коротаю съ вами, вашимъ бытомъ,

Такъ я не князь? Такъ я не человѣкъ?

Обидно мнѣ, дружина удалая,

И за себя, да и за васъ обидно.

Гнушается славянами варягъ,

Въ чужой землѣ насильникъ и пришелецъ,

Какъ будто той земли онъ волостель.

Дрyжина. Горды не кстати стали! Мы собьемъ

Съ нихъ эту спесь шалыгами! На Полоцкъ!

На Полоцкъ насъ веди! На Рогволода!

Добудемъ мы Рогнѣду для тебя!

Твоя обида наша! Черной кровью

Варяжскою мы смоемъ твой позоръ!

Въ бой, въ бой веди!

Владимиръ. Вторично бью вамъ низко

Челомъ за то, что князя пожалѣли

И ворогу не выдали его!…

Верстай полки, Добрыня. Вечерѣетъ,

И дивъ кричитъ на деревѣ… Пора.

Добрыня уходитъ. Владимиръ кривичивамъ.

Залѣшане! Со мной-ли вы?

1-й кривичъ. Съ тобою,

Князь-солнышко! Готова наша рать.

У насъ недолгій сборъ: дубье на плечи,

Лукъ за спину, да съ толокномъ кису

На поясъ — и готово.

Владимиръ (сходить съ пригорка).

Бочку меда

Вели разбить, другъ Вышата! Ковши

Скорѣй подать сюда!

Вышата и 1-й богатырь выкатываютъ изъ-за деревьевъ бочку меда. Отроки тѣмъ временемъ разносятъ ковши. Владимиръ кулакомъ вышибаетъ дно въ бочкѣ и черпаетъ медъ.

Передъ походомъ

Я пью за васъ, товарищи мои!

За ваше богатырское здоровье!

Богатыри со смѣхомъ и криками тѣснятся y бочки.

2-й богатырь. Чтобъ весело начать намъ трудный путь!

Пyтята. Сломать рога гордынѣ Рогволода!

1-й богатырь. Добыть Рогнѣду!

2-й богатырь. Полоцкъ сокрушить!

Вышата. Во здравіе княжое!

Всѣ. Многи лѣта!

1-й кривичъ. Во всемъ тебѣ удача! Мы твои —

Ты нашъ!

Рога трубятъ за сценою.

Пyтята. Рога походъ трубятъ.

Ударомъ ноги опрокидываешь пустую бочку.

Добрыня (входитъ). Готово, —

По сотнямъ стали воины и ждутъ

Богатырей.

Богатыри. Въ походъ! въ походъ!

Владимиръ.

Остановитесь!..

Сбираетъ вокругъ себя богатырей. Тишина.

Друзья мои и родичи! Дружина

И земщина! Предъ скорымъ смертнымъ боемъ

Не стану вашу храбрость распалять

Угодливымъ ласкательствомъ. Отъ предковъ

Ведется нашъ обычай боевой:

Не посрамимъ же прадѣдовъ могилы!

Гей! мечъ на мечъ и щитъ на щитъ! впередъ!

Одно скажу, дружина: съ кѣмъ вы бьетесь,

Подумайте!.. Я не медвѣдь дубравный,

Чтобъ крови человѣческой алкать

И лить ее въ напрасныхъ войнахъ. Братья!

Я тяжко Рогволодомъ оскорбленъ,

Но, если бъ за свое лишь униженье

Привелъ я васъ подъ Полоцкъ умирать,

Такъ лучше бы на свѣтъ мнѣ не родиться!

Борюсь я не за новыя свои

За земскія исконныя обиды.

Прочь Полоцкъ! Прочь кровавое гнѣздо

Заморскихъ ястребовъ! Долой варяговъ!

Довольно ихъ разбойничій обычай

Господствовалъ надъ русскою землей!..

Насильники! При нашихъ кроткихъ дѣдахъ

Въ текущій молокомъ и медомъ край

Пришли они чинить порядокъ.

Гдѣ же Порядокъ тотъ? Несытые бродяги,

Они для насъ, что яростная рысь

У лося на плечахъ, что пестрый кречетъ

Надъ мирной стаей бѣлыхъ лебедей!

Коль дѣды въ годы темной старины

Себя управить сами не умѣли,

Ужель и намъ гнуть шею подъ ярѣмъ?

Съ тѣхъ давнихъ поръ за сто годовъ минуло,

Свѣтъ постарѣлъ и мы умнѣе стали!

Управимся и разумомъ своимъ

Безъ коршуновъ, изъ-за моря прилетныхъ.

Гей! мечъ на мечъ и щитъ на щитъ!.. Дружина!

Припомните! Я брата Ярополка

Не пощадилъ за то, что, какъ варягъ,

Сидѣлъ онъ на столѣ великокняжемъ.

Такъ вамъ щадить ли полоцкихъ варяговъ,

Насильниковъ и злостниковъ своихъ?

Бей не жалѣй! Вѣдь насъ не пожалѣютъ

Они, коль ненарокомъ побѣдятъ.

Дарю вамъ Полоцкъ.Грабьте, рѣжьте, жгите,

Въ полонъ ведите женщинъ и дѣтей,

Чтобъ было чѣмъ потѣшить намъ Перуна,

Когда предъ нимъ на Кіевскомъ холмѣ

Зажжемъ мы благодарственныя жертвы!

Гей! Мечъ на мечъ и щитъ на щитъ! Впередъ!

Быстро уходитъ, богатыри слѣдуютъ за нимъ с дикими криками.

Занавѣсъ

ДѢЙСТВІЕ II-е.

Пожарище Полоцкаго Дѣтинца. Ночь; луна въ тучахъ; тусклый свѣтъ. Въ глубинѣ, y костра, славянская стража; слѣва, y обгорѣлыхъ теремныхъ службъ, брошенъ на голой землѣ варяжскій полонъ, связанный; справа теремъ Рогволода, тоже обгорѣлое и полуразрушенное зданіе, откуда по временамъ доносятся пѣсни и хмельные крики; въ окнахъ яркій свѣтъ.

Ингульфъ, Гаральдъ и плѣнные варяги.

Гаральдъ. Что вы молчите, витязи морей?

Не отмолчаться намъ отъ лютой казни

И призракъ смерти скорбью не прогнать.

1-й варягъ. Я проклинать усталъ. Не внемлятъ боги

Проклятіямъ.Оставилъ насъ Оденъ.

2-й варягъ. А я молчу затѣмъ, что слезы гнѣва

Безсильнаго давно уже стоятъ

Въ глазахъ моихъ: заговорю заплачу,

А не пристало воину.

Гаральдъ. Съ зарею

Ждетъ насъ костеръ и пытка. Трижды счастливъ

Покойный Рогволодъ!

1-й варягъ. Теперь пируетъ съ предками въ Валгаллѣ

Духъ конунга воинственный… а мы!

Въ полонѣ мы и Асамъ ненавистны!

Угодна мрачной Гелѣ наша смерть,

Ея пировъ добыча наши души.

2-й варягъ.Я сагу o Рагнарѣ королѣ

Слыхалъ не разъ. Его въ змѣиной ямѣ

Томилъ полономъ лютый врагъ. Король

Въ тюрьмъ своей, смотря голодной смерти

Въ костлявое, безглазое лицо,

Оковами тяжелыми сражаясь

Съ ужами и ехиднами, сложилъ

Пѣснь про свои бывалыя побѣды,

Про жалкій свой безвременный конецъ.

Та пѣснь жива, и живъ Рагнаръ съ ней вмѣстѣ!

А мы?.. Увы! на памяти людской

Короткія, какъ въ полдень, лягутъ тѣни,

И эти тѣни — наши имена.

Гаральдъ. Я пѣснь сложилъ бы, но кому ту пѣсню

Я передамъ? Безмолвная умретъ

Она, какъ мы, съ грядущею зарею.

1-й варягъ. Ингульфъ! никакъ ты спишь, Ингульфъ?

Гаральдъ. Оставь!

Зачѣмъ будить? Онъ славно поработалъ

Мечомъ сегодня; примахались руки,

Могучія устали плечи. Спи,

Ингульфъ!.. Бѣднякъ! изъ насъ ты всѣхъ несчастнѣй.

Два счастья мы теряемъ: жизнь и славу,

А ты еще вдобавокъ и любовь!

2-й варягъ. Его въ зятья покойный конунгъ прочилъ,

Наслѣдовать онъ Полоцкъ долженъ былъ…

Ингульфъ. О-о-о-о!.. Умолкните вы, совы

Зловѣщія! Что пользы сострадать,

Когда помочь вы мнѣ не въ состояньи?

Что пользы сокрушаться, вспоминать

О томъ, чего и праведные боги

По-новому не въ силахъ передѣлать?

Усните лучше! Много надо силъ

Набраться вамъ, чтобы разсчеты съ жизнью

Свершить достойно, глазомъ не смигнуть,

Когда огонь, служитель алчной смерти,

Багровымъ окомъ глянетъ вамъ въ лицо

И, какъ лукавый песъ, дворовый льстивецъ,

Лизнетъ въ уста васъ краснымъ языкомъ.

Усните! ночи лѣтнія коротки!

Варяги умолкаютъ и мало-по-малу, одинъ за другимъ, засыпаютъ. Ингульфъ одинъ бодрствуетъ.

Ингульфъ. Любовь, престолъ и слава — три мечты,

Три сновидѣнья. Думалъ переполнить

Я вашимъ отголоскомъ цѣлый міръ:

Не та судьба! Я завтра стану пепломъ,

Поднимется отъ пепла черный дымъ,

И кончено!…..

На что-нибудь получше я гожусь

Славянскаго костра, но жребій смерти

Мнѣ выпряли завистливыя Норны.

Они сильнѣй меня: да будетъ такъ!

Взрывъ криковъ и хохота въ теремъ.

Пируетъ врагъ, кропитъ виномъ и медомъ

Своихъ убитыхъ память. На погибель

Варяжскую за кубкомъ кубокъ пьетъ.

За браные столы красивыхъ плѣнницъ

Насильно посадилъ и поцѣлуи

Срываетъ съ блѣдныхъ устъ. И тамъ позоръ!..

Она княжна Рогнѣда!… Боги неба!

Молніеносецъ Торъ!..

Я видѣлъ: въ теремъ

Вломился врагъ,— и встрѣтила его

Рогнѣда, какъ Валькирія. На помощь

Я бросился и улицей кровавой

Въ толпѣ враговъ свой обозначилъ путь.

Ужъ близко былъ я. Но тяжелый камень,

Нежданнымъ гостемъ, свистнулъ изъ пращи —

Безъ памяти упалъ я, оглушенный,

Къ ногамъ Рогнѣды… Если бы y нихъ

И умереть тогда, не оживая

Добычею для пытки и костра

И для стыда безмѣрнаго,— увидѣть

Ее — княжну, красавицу мою

Владимира {*} поруганной рабыней!

{* По экз. драм. ценз.: «Насильника».}

Увидѣть и терпѣть! Оковы грызть

Отъ бѣшенства и быть не въ состояньи

Отмcтить врагу!.. О ты, богиня мести,

Кровавая, съ желѣзными зубами!

Зачѣмъ ты измѣнила мнѣ, за что

Покинула?..

Рогнѣда, въ разорванной бѣлой одеждѣ, появляется на крыльцѣ терема.

Рогнѣда. Кто плачется и стонетъ

Тамъ въ темнотѣ? Не воронъ ли морской,

Таинственный посланникъ вѣщей ночи,

Пророкъ кровавыхъ бѣдствій?.. Смолкни, воронъ!

Несчастья кубокъ полонъ до краевъ

Тебѣ въ него ни капли не прибавить!

Ингульфъ. Кто блѣдной тѣнью всталъ тамъ надъ землей?

Рогнѣда приближается.

А! разорвись, мое на части сердце!

Ты!.. ты!.. княжна Рогнѣда!

Рогнѣда. Кто?.. Ингульфъ!

Ингульфъ. Остановись! куда бѣжать ты хочешь?

Рогнѣда. Скрыть мой позоръ отъ взгляда твоего!

Ингульфъ. Зачѣмъ скрывать? я брать твой по несчастью.

Ты видишь стыдъ мой: я лежу въ цѣпяхъ.

А о твоемъ и спрашивать не надо!

Рогнѣда. Убей меня, убей своей рукою!

Мнѣ легче будетъ.

Ингульфъ. Радъ бы… связанъ я!

Рогнѣда. О, честь моя погибшая! о, юность,

Увядшая, не вѣдая расцвета!

Ингульфъ. Я связанъ, ты свободна. Ножъ возьми,

Сама съ собой покончи.

Рогнѣда. Не рѣшаюсь.

Такъ молода я… страшно мнѣ…

Ингульфъ. Дитя!

Страшнѣе смерти будетъ жизнь безъ чести,

Воспоминаній полная кровавыхъ

И безъ надеждъ на лучшее…

Рогнѣда. А месть?

Иль ты ее надеждой не считаешь?

Ингульфъ. О, женщина! большое слово ты

Промолвила.

Рогнѣда. А дѣло будетъ больше.

О, если бъ видѣлъ сердце ты мое!

Полно оно, какъ туча грозовая,

Палящихъ молній праведнымъ огнемъ.

О, пожалѣй меня! смѣшались мысли,

И черепъ лопнуть хочетъ… Я горю,

Я задыхаюсь!.. льется въ этихъ жилахъ

Не кровь, но яростное пламя точно

Разрушеннаго Полоцка пожаръ

Переселился въ грудь мою.

Ингульфъ (холодно). И Полоцкъ

Горѣлъ съ утра, а къ вечеру погаснулъ.

Рогнѣда. Мой пламень не угаснетъ,— далъ ему

Владимиръ {*} слишкомъ много пищи.

{* По экз. драм. ценз.: «Славянcкій князь ужъ»}

Ингульфъ. Знаю.

Но мужества достанетъ ли въ тебѣ

Служить богинѣ мести? Берегись!

Не приступай, своей не взвѣсивъ силы,

Къ желѣзному богини алтарю!

Въ рукахъ ея сверкаетъ мечъ двуострый,

Преступнику и мстителю равно

Блестящими грозящій лезвіями.

Кто жаждетъ мести, голову свою

Въ закладъ подъ эту месть отдай сначала.

Рогнѣда. Готова гибнуть лишь бы отомщенной!

Ингульфъ! ты воинъ, ты меня любилъ,

Такъ научи меня, что надо дѣлать,

Какъ месть начать!

Ингульфъ. Убей врага измѣной,

Убей его въ объятіяхъ своихъ!

Рогнѣда. Убить!.. теперь?.. Ингульфъ! должно быть, мало

Несчастенъ ты, коль мщеньемъ смерть считаешь.

Смерть счастіе.

Ингульфъ. Для горемыкъ такихъ,

Какъ мы съ тобой. Но онъ вѣдь побѣдитель.

Рогнѣда. Убить его? О, нѣтъ. Цѣню дороже

Я месть свою. Ужели кровь его

Такъ драгоцѣнна, что лишь ей одною

Я искуплю и голову отца,

И дымъ костровъ, зажечься вамъ готовыхъ,

И трупы честныхъ родичей моихъ,

На полоцкой защитѣ убіенныхъ?

Такъ драгоцѣнна, что и честь мою

Изъ пропасти позора вновь подниметъ

Все та же чудодейственная кровь?

Чья кровь!.. о, адъ и небо! стыдно молвить!..

Чья кровь! потомка прихоти княжой,

Рабынею рожденнаго!.. И въ черномъ

Ея потоки хочешь утопить

Ты ненависть мою? О, нѣтъ! всѣмъ родомъ,

Всѣмъ княжествомъ своимъ онъ мнѣ заплатить!..

Приди ко мнѣ на помощь, злая ложь!

Лукавое безстыдство, стань оружьемъ

Для гнѣва моего! своимъ щитомъ

Покрой меня, двуликое притворство!

Владимиръ {*} хочетъ ласки — онъ получитъ

{* По экз. драм. ценз.: «Князь Солнце».}

Неслыханную ласку! Обовьюсь

Я, какъ змѣя, вкругъ княжескаго сердца,

И доступа не будетъ никому

Къ душѣ его. Единственнымъ совѣтомъ

Ему моя да будетъ воля! Страсть

Любовная подсказывать рѣшенья

Княжія станетъ, и незримымъ ядомъ

Я въ нихъ волью всю ненависть мою

Къ злодѣю Полоцка! Своимъ народомъ

Любимъ Владимиръ, скоро ненавидѣть

Его начнутъ. Варягамъ лютый врагъ

Славянскій князь,— войдутъ въ почетъ варяги!

Ингульфъ. Мудреное задумала ты дѣло!

Рогнѣда. Убить его?! Сперва столкну врага

Я со стола княжого. Пусть изгоемъ

Родной страны влачитъ онъ жизнь свою!

Пускай себя увидитъ одинокимъ,

Разбитымъ, нищимъ, безъ друзей, безъ власти

И безъ любви! пускай утратитъ онъ

Въ себя, въ людей, въ боговъ могучихъ вѣру!

Какъ мы, пускай клянетъ свою судьбу,

Безумствуетъ и черный образъ смерти

Зоветъ къ себѣ!.. Но смерть къ нему придетъ

Не ласковой Валкиріей съ привѣтнымъ,

Валгаллу отражающимъ, лицомъ:

Она, какъ ядовитая гадюка,

Въ ночи къ нему измѣной подползетъ.

Въ послѣдній часъ, въ гробу одной ногою,

Съ отчаяньемъ узнаетъ онъ, что мнѣ,

Одной лишь мнѣ обязанъ онъ паденьемъ

Звѣзды своей съ небесной высоты.

Ингульфъ .Да побораетъ Торъ-молніеносецъ

И хитрый Локи, разума вожатый,

Тебѣ въ путяхъ твоихъ. Не знаю я,

Свершишь ли, что задумала, но вѣрю,

Что ненависть твоя непримирима.

Живи во имя прошлаго! Костеръ

Не страшенъ больше мнѣ: ты наши кости

Не позабудешь въ мщеніи своемъ.

Прощай, княжна, и вспоминай порою

Ингульфа… друга, что тебя любилъ,

Какъ эти тучи любитъ буйный вѣтеръ,

Какъ волны моря любятъ корабли!

Рогнѣда. Ты позабылъ, Ингульфъ, что предъ тобою

Не прежняя Рогнѣда, но раба

Славянскаго полона, только имя

Носящая Рогнѣды…

Ингульфъ. О, княжна!

Что мнѣ до плѣна твоего? Все та же

Ты для меня, и страсть моя все та же;

И, если бы предъ смертію «люблю»

Я услыхалъ изъ устъ твоихъ прекрасныхъ,

Пошелъ бы я навстречу синелицей

Во тьмѣ живущей Гелѣ, какъ на пиръ,

Занимается заря.

Рогнѣда (размышляетъ). Ты не умрешь.

Ингульфъ. Заря… Готовить скоро

Костеръ начнутъ славяне.

Рогнѣда. Поклянись,

Что, если потухающій свѣтъ жизни

Тебѣ я возвращу, раздѣлишь братски

Со мною подвигъ мщенья моего.

Ингульфъ. Клянусь тебѣ молніеноснымъ Торомъ,

Клянусь козломъ и молотомъ его,

Клянусь мечомъ своимъ, отца могилой

И матери сѣдою головой!

Какая бы тебя ни ожидала

Судьба, ее по-братски раздѣлю!

Товарищемъ и красныхъ дней, и черныхъ,

Какъ вѣрный песъ, пойду я за тобой.

Душа твоя да будетъ мнѣ душою!

Ты будешь жить,— я буду жить; умрешь,—

И я умру! Ты воля — я орудье.

Ты туча грозовая я твой громъ.

Ты мысль, а я послушное ей дѣло.

Ты голова, а я твоя рука!

Рогнѣда. Благодарю. Свою запомни клятву.

Внималъ ей Торъ и радовались Асы.

Крики въ теремѣ. На лѣстницѣ съ шумомъ и смѣхомъ появляются Владимиръ, Добрыня, Вышата, Путята и другіе богатыри. Ингульфъ притворяется спящимъ.

Быстро свѣтаетъ.

Владимиръ {*} сходитъ съ лѣстницы и удерживаетъ, уже готовую взойти на крыльцо, Рогнѣду за руку.

{* По экз. др. ценз. «Князь».}

Красавица! а я тебя ищу

По терему: куда, молъ, затерялась

Она, мое бурмицкое зерно?

Поди ко мнѣ, Рогнѣда!..

Глянь-ка въ очи,

Въ лицо мое… Глубокое клеймо

Напрасной и безсмысленной обиды

На это богатырское чело

Ты бѣлою рукою положила,

За что, про что, не вѣдая сама.

Ты видишь: нѣтъ его уже. Омыто

Оно варяжской кровью, сожжено

На Полоцкомъ пожарищъ, несмѣтной

Окуплено добычею, но пуще —

Твоими поцелуями!

Цѣлуетъ Рогнѣду. Богатыри смѣются.

Пyтята. Хмѣленъ

Надѣжа-князь!

Добрыня. Гуляй, душа!

Рогнѣда. О, князь!

У насъ, варяжскихъ дѣвъ, такой обычай:

Женихъ, невѣсту сватая, обязанъ

Ея расположенье заслужить

Широкой славой своего оружья,

Удачей богатырской. Въ терему

Родительскомъ, дѣвица, я взростала,

Твоихъ не зная дѣлъ: мнѣ про тебя

Не пѣли скальды. Но пути другіе

Есть къ сердцу нашему. На славу мы

По слуху одному легко сдаемся,

Такъ можетъ ли дѣвица устоять,

Когда самой увидѣть ей придется

Отвагу богатырскую? Мечомъ

Мы, женщины варяжскія, владѣемъ

Мужчинъ не хуже; защитить себя

Или убить, безчестія избѣгая,

Съумѣла бъ я, когда бы захотѣла…

Добрыня. Вертитъ хвостомъ варяжская лиса!

Рогнѣда. Но… князь! въ тотъ грозный мигъ, когда въ бою

Лицомъ къ лицу ты встрѣтился съ мною

И, какъ стекло, булатъ мой раздробилъ,

Ты взялъ на щитъ не только это тѣло

Ничтожное, душа моя въ тебѣ

Властителя признала, сердце робко

Забилось и шепнуло мнѣ: вотъ онъ!

Вотъ мужъ, кому не жаль отдать свободу,

Предъ кѣмъ не стыдъ во прахъ, благоговѣя,

Колѣна непокорныя склонить.

Падаетъ къ ногамъ князя.

Казни меня! въ твоей могучей волѣ

Моя судьба. Я не прошу пощады,—

Твоя обида слишкомъ велика.

Рабамъ своимъ заставь меня служить,

На посмѣхъ дай послѣдней сѣнной дѣвкѣ!

Безъ ропота приму твой приговоръ:

Его я заслужила.

Владимиръ (поднимаетъ Рогнѣду).

Полно, встань.

Мила мнѣ рѣчь покорная. Свѣтлѣе

И много краше ждетъ тебя судьба.

Гдѣ жъ видано, чтобы властитель многихъ

Народовъ и земель переходилъ

Темны лѣса, топя въ болотахъ войско,

Лишь для того, чтобы въ своемъ дому

Имѣть одной рабыней больше? Много

Ихъ y меня — рабынь, наложницъ, хотей,—

Но милой сердцу нѣтъ. Ужъ брать, такъ брать

Тебя женой водимою!.. Княгиня

Отнынѣ ты.

Рогнѣда. Великій князь…

Владимиръ. Смотри,

Люби меня, и слушайся и бойся!

Смиреніе и ласку я люблю.

Обнимаетъ Рогнѣду.

А вы,— моя хоробрая дружина,

Богатыри и ближніе бояре,

Позволите-ли князю своему

Жену себѣ по сердцу взять?

Добрыня. Намъ что же!

Вышата. Совѣтъ вамъ, да любовь!

Пyтята. На многа лѣта!

Богатыри повторяютъ за Путятой: Многа лѣта!… Варяги просыпаются отъ ихъ крика и мрачно смотрятъ на славянъ.

Владимиръ. Вернувшись въ Кіевъ, свадьбу пировать

Мы примемся веселую, а нынѣ.

Ты, дядя, другъ и старой родичъ мой,

Соединишь меня въ чету съ невѣстой

И трижды насъ вкругъ дуба матераго,

По старинѣ, съ молитвой обведешь.

(Рогнѣдѣ).

Рогнѣда, цѣлый Полоцкъ мнѣ на вѣно

Съ собою принесла ты. Отдарить

Тебя я долженъ.

(Путятѣ)

Побратимъ Путята! Съ богатырей варяжскаго полона

Вели-ка путы поснимать.

Рогнѣда. Во прахъ,

Во прахъ передъ тобою!

Хочетъ упасть къ ногамъ князя. Владимиръ ее удерживаетъ.

Владимиръ. Между ними

Есть родичи твои. Озера крови

И то насъ раздѣляютъ; переплыть

Ихъ ширину любовь съ трудомъ лишь можетъ.

Зачѣмъ же въ эти бездны прибавлять

Еще ручьи кровавые?

Освобожденные варяги приближаются и, молча, съ угрюмыми лицами, кланяются князю.

Владимиръ. Варяги! Свободны вы. На выборъ вамъ даю:

Хотите,— на мою идите службу,

Мнѣ нужны воины; хотите, въ Балты

Плывите на узорчатыхъ ладьяхъ

Внизъ по Двине-красавицѣ. Рѣшайте.

Молчаніе.

Гаральдъ. Я старъ и сѣдъ. Мѣняться поздно мнѣ.

Покойнаго любилъ я Рогволода,

Служить его убійцѣ не могу.

1-й варягъ. И я!

Голоса между варягами. И мы, и мы!

Ингульфъ безмолвствуетъ, съ волненіемъ глядя на Рогнѣду.

Владимиръ. Такъ путь вамъ добрый! Держать не станемъ васъ.

А ты, Ингульфъ,

Что скажешь намъ? Не вѣдаю…

Гаральдъ. Ни мечъ, ни честь Ингульфа

Друзьямъ своимъ не могутъ измѣнить.

Ингульфъ. Я сдѣлаю, что мнѣ княжна прикажетъ.

Рогнѣда. Онъ не измѣнитъ. Я одна за всѣхъ

Измѣнница…

Гаральдъ отходить отъ нея съ презрительнымъ движеніемъ.

Владимиръ (съ крыльца).

Сбирайтесь въ путь, варяги!

Гаральдъ, во главѣ освобожденныхъ варяговъ, медленно удаляется; проходя мимо князя, варяги кланяются; Ингульфъ идетъ послѣднимъ, Рогнѣда дѣлаетъ ему знакъ,— онъ остановился.

Рогнѣда. Прощай, Ингульфъ! прощай, мой братъ названный!

Ступай къ сѣдому морю, отнеси

Ему поклонъ отъ полоцкой Рогнѣды

И про ея причудницу-судьбу

Поразскажи далекимъ поморянамъ.

Когда-нибудь, быть можетъ, и опять

Придется намъ увидаться. Ты воинъ

И y боговъ домашнихъ подъ крыломъ

Засиживаться подолгу не любишь.

Попомни, что великій въ греки путь,

Любимая варяжская дорога,

Лежитъ на стольный Кіевъ по Днѣпру.

Идетъ на крыльцо.

Ингульфъ (кланяется Владимиру).

Коль на Босфоръ къ Владыкѣ Византіи

Надумаю на службу я идти

Съ мечомъ своимъ и невеликой ратью,

Позволь, о князь, тогда напомнить имя

Тебѣ мое и пропуска просить.

Владимиръ. Ты будешь честно принять. Храбрый воинъ

Всегда желанный гость въ моемъ дому.

Рогнѣда. Не забывай меня, Ингульфъ! Ты другомъ

Былъ Рогволоду и на дочь его

Перенеси останки старой дружбы!

Хотѣла бы я чувствовать себя

Отъ родины не вовсе отчужденной.

Хотѣлось бы мнѣ знать, что кто-то есть

Въ странѣ заморской, мнѣ одноплеменной,

Кому близка я, бывшая варяжка,

Теперь пріемышъ русской стороны!

Ингульфъ. Ты не забудь, а я не позабуду!

Вѣдь я умомъ упрямъ и сердцемъ крѣпокъ.

Кого люблю, до гроба! съ кѣмъ вражду

Затѣю,— никогда не помирюся!

А въ чемъ клянусь,— молніеносецъ Торъ

Скорѣй сломаетъ свой громовый молотъ,

Чѣмъ я свое нарушу обѣщанье.

Прощай, княгиня! до свиданья, князь!

Уходитъ за своими товарищами.

Рогнѣда. Прощай! даруй тебѣ Оденъ за моремъ

Друзей, такихъ же вѣрныхъ, какъ ты самъ!

Ингульфъ и варяги уходятъ. Владимиръ и Рогнѣда смотрятъ въ слѣдъ имъ съ крыльца. Богатыри толпятся во дворѣ. Картина.

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ III.

Роща при теремѣ Рогнѣды въ селѣ Гореничахъ подъ Кіевомъ.

Добрыня сидитъ на колодѣ подо дикою яблонью и плететъ лапоть. Входитъ Путята съ лукомъ, колчаномъ и битою дичью.

Пyтята. Здорово, сватъ!

Добрыня. Откуда?

Пyтята. Посылалъ

Надѣжа-князь набить гусей и утокъ

Къ вечернему столу.

Добрый я. Иль y него

На то иныхъ людишекъ не случилось,

Что безпокоитъ онъ богатыря?

Пyтята. Гостямъ почета больше.

Добрыня. Вотъ гдѣ гости

Сидятъ мнѣ эти!

Пyтята. Да, пора бы имъ

И ко дворамъ по добру, по здорову.

Княжая служба мнѣ не тяжела,

Охочь я рыскать съ лукомъ и стрѣлами

По заводямъ, да было бъ для кого.

Добрыня. Какъ для кого? Княгинюшка похвалить.

Пyтята. Она? меня? Ну, нѣтъ. Она семь лѣтъ

На насъ съ тобою смотритъ исподлобья.

Не будь я князю другъ и побратимъ,

А ты, Добрыня, дядя,— наши очи

Давно бы въ чистомъ полѣ вороньѣ

По милости княгинюшки клевало.

Добрыня. Какъ волка ни корми, онъ въ лѣсъ глядитъ.

Была она варяжкой и осталась.

Пyтята. Да, скареднымъ охотничьимъ посылом

Не иначе, какъ ей обязанъ я.

Припомнила, какъ этому бродягѣ

Ингульфу, гостю милому ея,

Я кушакомъ крутилъ къ лопаткамъ руки

Въ дѣтинцѣъ Полоцкомъ: вотъ и казнись

За старые грѣхи! кого обидѣлъ,

Тому и поработай.

Добрыня. Мой племяшъ

Съ Рогнѣдою совсѣмъ утратилъ разумъ:

На бѣлый свѣтъ глядитъ сквозь бабьи пальцы

И бросилъ насъ, своихъ богатырей,

На жертву женской прихоти. Кто въ честь

Войти съумѣетъ y Рогнѣды, княземъ —

Хорошъ иль нехорошъ, забытъ не будетъ.

Рогнѣдѣ поклонись, и полѣзай,

Толкая локтемъ старшихъ, въ красный уголъ.

Входить Вышата.

Вышата. Богатырямъ поклонъ.

Добрыня. Тебѣ челомъ.

Вышата. Доколѣ же терпѣть-то намъ, бояре?

Пyтята. А что?

Вышата. Мишату знаешь?

Пyтята. Какъ не знать!

Пріятели.

Вышата. Его казнятъ.

Пyтята. Ты шутишь?

Вышата. До шутокъ ли?

Добрыня (откладываетъ въ сторону лапоть).

Какъ такъ? за что, про что?

Разсказывай!

Вышата. Княгиню разобидѣлъ

Нашъ богатырь. Не по сердцу ему

Пришлись обычаи гостей, варяговъ:

Что, намъ едва отвѣтивъ на поклонъ,

Они гурьбою жмутся въ красный уголъ:

Что съ княземъ будто съ ровнею своимъ,

Свободно слишкомъ шутятъ, а съ княгиней

Того еще свободнѣй; что она.

Столь гордая для насъ, предъ ними гнется,

Какъ на лугу зеленая трава

Предъ вѣтрами, внучатами Стрибога.

Онъ обругалъ варяговъ, не стерпѣлъ.

А за варяговъ на него княгиня.

Онъ и княгинь тоже сгоряча

Сказалъ словцо. Княгиня князю въ ноги.

И вотъ стоитъ Мишатушка теперь

Среди двора, съ ярмомъ на бѣлой шеѣ,

А передъ нимъ досужій берендей

Натачиваетъ ножикъ, чтобы горло

Перехватить ему.

Пyтята. Тому не быть!

Я упрошу, умилостивлю князя.

Нельзя своими жертвовать варягамъ

И бабъ обозлившейся. Добрыня. Ступай!

Авось, тебѣ помогутъ боги.

Путята быстро уходитъ.

Худо, Вышатушка!

Вышата. Чего ужъ хуже!

Добрыня. Князь

Сегодня такъ расправится съ Мишатой,

А завтра и до насъ дойдетъ чередъ.

Вышата. Въ рукахъ боговъ — и жизнь, и смерть.

Добрыня. Ну, боги

Богами, а не лишнее и намъ

Самимъ подумать, да поостеречься.

Пора сломить Рогнѣдину гордыню,

Довольно князь Владимиромъ {*} владѣть

{* По экз. др. ценз.: «Князь Солнышкомъ»}

Ея красѣ.

Вышата. Что жъ? извести?

Добрыня. Опасно.

Виновныхъ князь сумѣетъ розыскать

И приласкать по-своему. Рогнѣдой

Пускай онъ утѣшается покуда,

А мы ему тѣмъ временемъ найдемъ

На смѣну ей красавицу другую.

Вышата. Эхъ, мало ль y надежи-князя бабъ?

Не удивишь его! Изъ цѣлыхъ сотенъ

Ласкательницъ, Рогнѣда лишь одна

Смирить сумѣла нравъ его желѣзный

И осѣдлала князя, что коня,

И сѣла, и поѣхала… Конь добрый,

А путь-дорога гладкая: скачи,

Куда глаза глядятъ!

Добрыня. Мы въ этомъ бѣгѣ

Ее съ размаху выбьемъ изъ сѣдла.

За племяшомъ внимательно слѣжу я.

Рогнѣда величавостью своей

Владимира {*} совсѣмъ захолодила.

{* По экз. др. ценз.: «Князь Солнышко».}

А онъ веселый князь, ему тепла

И свѣта подавай! Къ нему варяжка

Ласкается змѣиной хитрой лаской,

Разлакомитъ, разнѣжитъ, а потомъ

И шепчетъ въ уши князя лжи лихія,

Опалы вызываетъ клеветой,

Ломать исконные порядки учить

И хочетъ Кіевъ нашъ не то въ Царьградъ,

Не то въ притонъ варяжскій передѣлать.

Владимиру {*} по-своему пожить,

{* По экз. др. ценз.: «Племяннику»}

Безъ спроса бабьяго, давно охота,

Да совѣстливъ некстати онъ.

Вышата. На-дняхъ,

Въ Вышгородѣ онъ былъ y прежней хоти,

Покинутой Мальфриды.

Добрыня. Навѣстилъ

Грекиню тоже, матерь Святополка,

Что въ Роднѣ полонили мы, когда

Съ покойнымъ Ярополкомъ воевали.

Вышата. Да, посмотрѣть поближе, чуть ли ты

Не правъ выходишь, и ковать желѣзо

Намъ надобно, покуда горячо.

Добрыня. Эге! самъ князь идетъ сюда съ Путятой.

Заспорили!…

Садится и снова, принимается за лапоть. Входятъ Владимиръ и Путята.

Владимиръ. Путята, ни за что!

Пyтята. Помилуй, князь!

Владимиръ. Когда стрела Перуна

Ударитъ въ дубъ, ему ужъ не воскреснуть,

А гнѣвъ мой — тотъ же громъ.

Пyтята. Но вѣдь Перунъ

Не наобумъ, съ разборомъ посылаетъ

На землю пламя молніи своей.

Оно метла, которою изъ міра

Громовникъ зло мететъ, а ты добро

Задумалъ вымести.

Добрыня. Не тронь Мишату,

Безъ разума его ты осудилъ:

Нѣтъ y тебя слуги его вѣрнѣе.

Ингульфъ входитъ и остается въ глубинѣ сцены, незамѣченный княземъ и богатырями.

Владимиръ (Добрынѣ)

И ты ворчишь?

Добрыня. Да какъ же не ворчать,

Коль стали y тебя дешевле рѣпы

Богатырей головушки?

Вышата. О, князь!

И я прошу: коль согрубилъ княгинѣ

Мишата, съ глазъ долой его ушли,

Но не казни.

Добрыня. Пусть съ бѣлоглазой Чудью,

Или съ Литвой порубится. Авось

Научится учтивости въ изгнаньѣ.

Мужикъ простой Мишата: не привыкъ

Сгибать сегодня спину передъ тѣми,

Кого вчера приказывалъ ты бить.

Онъ думаетъ: варягъ, такъ, значитъ, ворогъ

А съ ворогомъ коротокъ разговоръ:

За воротъ, да и о земь! Не домыслилъ,

Пустая голова, что ужъ давно

У насъ варягъ изъ грязи вышелъ въ князи

И милости твоей дороже сталъ

Богатырей-дружинниковъ.

Владимиръ. Эй, дядя! Шути, да осторожнѣй.

Добрыня. Я старикъ,

Изъ лѣтъ учобы вышелъ. Какъ умѣю,

Такъ говорю.

Владимиръ. Тебѣ охота мною

По-прежнему, по-молодому, править,

Пути мои приказывать.

Добрыня. Гдѣ намъ!

Мы на гудкахъ варяжскихъ не горазды,

Ты жъ подъ свирѣль славянскую не пляшешь.

Владимиръ. Есть y меня свой умъ. Ты при себѣ

Совѣты береги, покуда спросятъ,

Я изъ пеленокъ вышелъ.

Добрыня. И въ фатѣ Рогнѣдиной запутался.

Владимиръ. Добрыня!

Добрыня умолкаетъ, ворча себѣ въ бороду.

Пyтята. Что ты кричишь? Дружина правду скажетъ.

Мы братья по оружію съ тобой,

Но, если ты неправдой жить задумалъ,

Такъ отпусти заранѣе меня

Изъ Кіева! Мнѣ новые порядки

Не понутру, а y меня языкъ

Еще быстрѣй Мишатина. Пожалуй,

Отъ топора и я недалеко,

А жалко мнѣ головушки удалой.

Добрыня (съ сердцемъ отбрасываетъ лапоть).

И я уйду.

Владимиръ. Куда это?

Добрыня. На свѣтѣ

Не мало мѣста. Хоть бы и въ Царьградъ.

Путята. А то въ степи заставой богатырской

Заслонимъ Русь отъ дикихъ печенѣгъ.

Добрыня. Живи себѣ съ варягами!

Владимиръ. Да, полно!

Безумные вы что ли?

Добрыня. Нѣтъ въ умѣ,

За тѣмъ-то и уходимъ.

Владимиръ. Али мало

Вы жалованы мной? аль не дарилъ

Я вамъ цвѣтныя платья? али чарой

Васъ на пирахъ веселыхъ обносилъ?

Пyтята. И сыты мы, и пьяны, и одѣты,

Но яства дорогія, сладкій медъ

И платья византійскія не могутъ

Свободы замѣнить…

Владимиръ. А вы свободу

Даете мнѣ, крамольники?!

Добрыня. Стыдись!

Кого корить рѣшаешься крамолой?

Я пѣстунъ твой и дядя!

Пyтята. Я твой братъ!

Вышата. Я твой слуга отъ самой колыбели!

Добрыня. Пойдемъ, друзья. Отъ ласковаго князя

Мы почести дождались по заслугамъ!

Пyтята. Хоть головы руби, а мы тебѣ

Не слуги больше!

Владимиръ. Стой, Путята… дядя!..

Опомнитесь!

Пyтята. Прощай, надежа-князь!

Владимиръ (усмѣхнувшись съ досадой).

Упоренъ я, а вы меня упрямѣй.

Безъ богатырства не останусь я,

На ваше мѣсто тысячи найдутся

Охотниковъ, да жаль мнѣ васъ: привыкъ!

Инъ, помиримся. Такъ и быть, Мишатѣ,

По вашему прошенію, дарю

Обратно буйну голову. Но знайте:

Въ послѣдній разъ потворствую я вамъ!

Ингульфъ скрывается за деревьями.

Владимиръ (Путятѣ).

Ступай, вели освободить Мишату,

Но чтобъ сегодня жъ былъ онъ за Днѣпромъ!

Не выѣдетъ, пусть на себя пеняетъ:

Увижу завтра, голову долой!

Уходитъ въ рощу.

Добрыня. Спасибо и на томъ!

Пyтята. Вотъ и побѣда!

Вышата. Рогнѣда не проститъ намъ.

Пyтята. А пускай!

Уходитъ.

Добрыня. Пойдемъ и мы съ изгнанникомъ проститься

И выпить по разстанному ковшу.

Уходятъ. Рогнѣда и Ингульфъ выходятъ изъ глубины рощи.

Рогнѣда. Не вѣрю я, не можетъ быть!

Ингульфъ. Однако

Я слышалъ самъ.

Рогнѣда. Мишату онъ не могъ,

Не смѣлъ простить…

Входить Владимиръ.

О, мужъ мой, князь великій!

Я такъ ли слышала? живетъ Мишата

И будетъ жить?

Владимиръ. Преступнаго Мишату

Я не простилъ, но замѣнилъ ему

Изгнаньемъ смерть.

Рогнѣда. Такъ это правда? Боги

Великіе!

Ингульфъ. Напрасно, добрый князь.

Къ преступному Мишатѣ снисхожденье

Признанье справедливости его

Постыдной лаи.

Рогнѣда. Слышишь ли, Владимиръ {*},

{* По экз. драм. ценз.: «Князь Солнце:}

Что говорить Ингульфъ? И повторить

Сегодня же весь Кіевъ эти рѣчи.

Владимиръ. Рогнѣда…

Рогнѣда. Какъ! предъ цѣлою гридьбой

Онъ выбранилъ меня, свою княгиню,

Твою супругу, Рогволода дочь,

И ты щадишь языкъ его безстыжій?!

Онъ звалъ меня распутной чужеземкой,

Волчицей, къ пришлымъ льнущею волкамъ,—

И ты щадишь!

Владимиръ. Довольно для него

Изгнанія.

Рогнѣда. Но развѣ наказанье

Изгнаніе Мишатѣ? Честь и милость!

Какой не рвется въ степи богатырь

Пополевать и плечи порасправить

Съ кочевниками дикими въ бояхъ?

Богатыри другіе бьютъ годами

Тебѣ поклоны: только отпусти

Ихъ погулять хоть мѣсяцъ по пустынѣ!

А ты Мишату въ степи посылаешь!

Сумѣлъ ты грознымъ быть!

Владимиръ. Нельзя казнить Богатырей.

И то ворчитъ дружина,

Что воли нѣтъ ей…

Рогнѣда. Оскорблять меня?

Я знаю хорошо: они бы рады

Меня въ муку стереть. И мною ты

Имъ жертвуешь, Владимиръ! Если чести

Моей не жаль, такъ пожалѣй свою.

Вѣдь ты и я одно, вѣдь я считаюсь

Женой твоей, я мать твоихъ дѣтей!

За что на смѣхъ твоимъ богатырямъ

Меня ты выдалъ, бѣдную?

Владимиръ. Довольно.

Не расточай напрасныя слова.

Однажды измѣнить свое рѣшенье

Я могъ еще, но каждый мигъ мѣнять,—

То казнь прощеньемъ, то прощенье казнью

Ни князя, ни мужчины не достойно.

Мнѣ жаль, что я Мишату пощадилъ,

Но я далъ слово, это слово твердо.

Оно не стругъ днѣпровскій, я не руль,

Чтобы вѣрить его по произволу:

То подъ рукой Добрыни и Путяты,

То подъ твоею.

Рогнѣда. А… такъ вотъ кому

Позоромъ я обязана?

Владимиръ. Ты слишкомъ

Разгнѣвалась. Поди и успокойся.

И радъ бы угодить, да не могу.

Такъ не сердись на мужа на прощаньи

Я приказалъ коней сѣдлать.

Рогнѣда. Ты ѣдешь?

Куда?

Владимиръ. Не бойся не въ далекій путь,

Не надолго. Пора мнѣ мать провѣдать,

Давно старуха ждетъ…

Рогнѣда. Но на дворѣ

Ужъ сумерки…

Владимиръ. Мнѣ путь освѣтитъ мѣсяцъ.

На завтра я къ обѣду возвращусь.

Прощай, Ингульфъ!.. А ты, душа Рогнѣда,

Досаду разгуляй свою и завтра

Повеселѣе мужа привечай.

Уходитъ. Ингульфъ, который въ теченіе послѣдней сцены держался поодаль въ глубинѣ, наблюдаетъ за Рогнѣдой издали.

Рогнѣда (задумчиво смотрити вслѣдъ Владимиру).

Что это значить? Въ третій разъ къ Малушѣ

Онъ ѣдетъ въ этомъ мѣсяцѣ.

Ингульфъ. Княгиня!

Съ Малушей ты въ ладу живешь ли?

Рогнѣда. Нѣтъ.

Когда же y славянъ свекровь съ невѣсткой

Живутъ въ ладу? Она мой злѣйшій врагъ.

Ингульфъ. И князя ты къ старухѣ отпускаешь?

Рогнѣда. Не мальчикъ князь, свою имѣетъ волю.

И какъ я смѣю сыну запретить

Съ родной видаться матерью?

Ингульфъ. Надъ нимъ

Имѣешь ты немного власти.

Рогнѣда. Кто же

Сильнѣй меня?

Ингульфъ. Да хоть бы тотъ, кто могъ

Изъ лапъ y смерти выхватить Мишату.

Рогнѣда. Добрыня?

Ингульфъ. Не одинъ онъ. За спиной

Его стоить славянская дружина.

Колокола слыхала ты? Такъ вотъ

Такой же колоколъ — дружина князя,

А дядюшка Добрыня въ немъ языкъ:

Ударитъ онъ, и заревѣть дружина

И князя оглушитъ, перепугаетъ

И съ толка зычнымъ голосомъ собьетъ.

Рогнѣда. Они меня, какъ язву, ненавидятъ…

Пусть ненавидятъ, только бы боялись!

Ингульфъ. Ты видишь: не боятся.

Рогнѣда. Странно мнѣ!

Недоброе творится что-то съ княземъ…

То онъ въ гостяхъ, то судбищами занятъ,

То на охоту ѣдетъ онъ, отказомъ

На просьбу мнѣ отвѣтилъ; между тѣмъ

По-прежнему ко мнѣ и добръ, и ласковъ.

Тутъ козни есть какія-то, но кто

Построилъ ихъ? откуда дуетъ вѣтеръ?

Мнѣ не понять и не придумать!

Темнѣетъ.

Ингульфъ. Да?

А дѣло дня весенняго яснѣе.

Наскучила ты князю. Ищетъ онъ

Другой себѣ забавы.

Рогнѣда. Полно бредить!

Не промѣнять ему ни на кого

Меня, мечомъ не дешево добытой

Въ честномъ бою.

Ингульфъ. Ты странно говоришь!

Другой, не я, подумалъ бы, пожалуй,

Что ты своей судьбой довольна…..

Рогнѣда. Я?!

Ингульфъ. Что ты спала и видѣла въ дѣвицахъ

Женою быть Владимира {* }.

{* По экз. др. ценз.: «Быть кіевской княгинею».}

Рогнѣда. Ингульфъ!

Ингульфъ. Что Полоцкъ свой и старца Рогволода

Растоптанный насиліемъ вѣнецъ

Ты принесла приданымъ въ честномъ бракѣ

Любимому супругу своему;

Что ты забыла клятву правой мести

Великимъ нашимъ данную богамъ…

Да ты боговъ-то помнишь ли?

Всходить мѣсяцъ. Свѣтаетъ.

Рогнѣда. Кто право

Далъ говорить тебѣ со мной такъ дерзко?

Ингульфъ. Любовь моя, во-первыхъ; во-вторыхъ,

Тобою неисполненная клятва,

Въ которой я товарищъ и участникъ.

Ты долга незаплаченнаго гнетъ

Легко выносишь, думать позабыла

О тягости его, а мнѣ горой

Онъ каменной на плечи навалился.

На Полоцкомъ разгромѣ ты въ меня

Могучій духъ вселила — духъ жестокій,

Бездѣйствію враждебный, неустанно

Живого дѣла ищущій. Не словъ,

Не замысловъ онъ требуетъ, а жертвы.

Довольно языкомъ и головой

Трудились мы,— пора руками работать!

Рогнѣда. Къ чему спѣшить?

Ингульфъ. А ждать чего намъ?

Время Святую месть, какъ вызрѣвшую рожь,

Пожать съ давно посѣяннаго поля.

Не для того изъ Норики далекой

Пришелъ Ингульфъ, чтобы справлять пиры,

Соловушекъ-баяновъ слушать пѣсни

И князю льстить!

Рогнѣда. Вѣрнѣе лести нѣтъ

Оружія…

Ингульфъ. Тупится слишкомъ скоро

Оружье это. Ты сама, княгиня,

Тому примѣромъ. Вѣрь или не вѣрь,

Но князь совсѣмъ отъ рукъ твоихъ отбился,

И быть тебѣ въ опалѣ неминучей —

Забытою, отвергнутой женой.

Рогнѣда. Опять о томъ же рѣчи ты заводишь!

Что вывѣдалъ? что знаешь? говори!

Ингульфъ. Богатырей спроси, какихъ красавицъ

Надѣжа-князь ласкаетъ y Малуши?

Рогнѣда. Что?!

Ингульфъ. Разспроси княжихъ богатырей.

Рогнѣда. Стой!. Слышала и поняла…

Молчаніе.

  Не вѣрю!..

Не можетъ быть! не можетъ быть! ты лжешь!

Ингульфъ. Не забывайся, женщина!

Рогнѣда. Клевещешь!

Обманщикъ ты, Ингульфъ!

Ингульфъ. Еще впервые

Такое слово слуха моего

Коснулось безнаказанно!

Рогнѣда. Куда

Глаза мои глядѣли? Эти уши

Что слушали?.. Прости меня, Ингульфъ!

Себя не помня, молвила тебѣ я

Нечаянныя дерзкія слова.

Забудь о нихъ. Твою я правду знаю.

Но, можетъ быть, ты самъ обманутъ?

Ингульфъ. Нѣтъ

Я свѣдѣнія точныя имѣю

И, если мало сказаннаго мной,

Еще прибавлю. Вѣдомо ль тебѣ,

Что снова князь своихъ старинныхъ хотей

Сталъ навѣщать?

Рогнѣда (в отчаяніи падаетъ на колоду подъ яблонею, ломая себѣ руки. Яркій лунный свѣтъ).

Семь лѣтъ, семь лѣтъ, семь лѣтъ

Стыда такого не было!..

Ингульфъ. С грекиней,

Покойнаго супругой Ярополка,

Проводитъ онъ свободные часы

Во множествѣ, въ задумчивыхъ бесѣдахъ

О странныхъ тайнахъ византійской вѣры

Въ распятаго евреями раба…

Рогнѣда. О глупая! надменная! слѣпая!

И я не знала ничего!

Ингульфъ. В себя

Ты слишкомъ много вѣрила.

Рогнѣда. И разомъ

Ты эту вѣру умертвилъ во мнѣ!

Семь лѣтъ!.. Семь лѣтъ!..

Ингульфъ. С любовію княжой

Ты ничего не потеряла.

Рогнѣда (горько смѣется). Будто?

Ты думаешь? Ха-ха-ха-ха!

Ингyльфъ. Опомнись!

Рогнѣда. Что помнить мнѣ?

Ты клялся, ты мнѣ брать

И другъ… нужна мнѣ помощь: выручай же!

Что предпринять, что дѣлать, говори!

Я растерялась, спутаны всѣ мысли…

Семь лѣтъ… семь лѣтъ!

Ингyльфъ. Послушай, y меня

С собой въ ладьяхъ сто воиновъ, да слѣдомъ

Ведетъ Гаральдъ лѣсами, по Днѣпру

Еще другую сотню потаенно

Отъ глаза человѣчьяго. На завтра

Змѣя варяжской рати проползетъ

В Гореничи — и мщеніе свершится.

Рогнѣда (встаетъ с мѣста, испуганная).

Такъ скоро?!

Ингульфъ. Я съ храбрѣйшими в ночи

Ударю на Владимира {*} дружину:

{* По экз. др. ценз. «Славянскую:}

За ужиномъ покрѣпче подноси

Меды имъ завтра… Но убитъ всѣхъ прежде

Князь долженъ быть.

Рогнѣда. Ахъ!..

Ингульфъ. Лишь только удалось бы уничтожить

Намъ пастуха, а стадо разбѣжится.

Мы Изяслава, сына твоего,

Объявимъ княземъ.

Рогнѣда. Малаго младенца?

Шесть летъ ему…

Ингyльфъ. Опекою твоей

Онъ крѣпокъ будетъ.

Рогнѣда. А народъ что скажетъ?

Ингульфъ. Что? Промолчитъ.

Народъ y васъ глупецъ,—

Его удѣлъ благоговѣть предъ силой,

Удачѣ покоряться.

Рогнѣда. Страшно мнѣ!

Ингульфъ. К твоимъ устамъ нейдетъ такое слово.

Рогнѣда. Кому же ты поручишь совершить

Убійство… о, какое слово!..

Ингyльфъ. Кто же

Достойнѣе тебя подобной чести?

Рогнѣда. Я?.. я должна?

Ингульфъ. А почему бы нѣтъ?

Онъ завтра y тебя ночуетъ. Трудно ль

Покончить соннаго?

Рогнѣда. Я не хочу!

Я не могу поднять руки на мужа,

Отца моихъ дѣтей!

Ингульфъ. Я такъ и зналъ!

Гдѣ жъ стыдъ, гдѣ гордость y тебя, Рогнѣда?

Тебя зоветъ священный долгъ, а ты

Робѣешь предъ насильникомъ и цѣпи

Невольничьи супружествомъ зовешь!

Семь лѣтъ туманный призракъ Рогволода

По полоцкимъ развалинамъ блуждаетъ

И мести ждетъ… О, дай ему уснуть

Спокойно подъ лѣснымъ его курганомъ!

Рогнѣда (задумчиво). Ахъ, какъ давно все это было…

Ингульфъ. Это

Весь твой отвѣтъ?

Рогнѣда (рѣшительно). Я не могу, не смѣю… Я не хочу!

Ингульфъ (съ силой схватилъ ее за руку).

Взгляни въ мои глаза!

Рогнѣда. Оставь меня!

Ингульфъ. Взгляни!

Рогнѣда. Оставь!

Ингульфъ. Ты любишь

Его, несчастная!

Рогнѣда. Нѣтъ, нѣтъ!

Ингульфъ. Не обмануть тебѣ меня! Я началъ

Давно подозрѣвать тебя.

Рогнѣда. Неправда!

Вѣрна я клятвѣ…

Ингульфъ. Такъ сверши ее.

Рогнѣда. О!..

Ингульфъ. Замолчала ты?

Рогнѣда. Въ какую пропасть

Ты увлекла меня, святая месть!?

Ингульфъ. Да! Месть свята настолько же, насколько

Грѣшна любовь безчестная твоя!

Рогнѣда. Любовь?! Ингульфъ! Ингульфъ!

Ингульфъ. Не отрицай!

Тебя люблю я… Любящіе зорки,

Къ несчастію! Измученное сердце

Подсказываетъ правду ихъ глазамъ.

Рогнѣда. Ты вырвать y меня признанье хочешь

Насильемъ?

Ингульфъ. Твой вопросъ само признанье!

Рогнѣда. Слова твои мнѣ пытка.

Ингульфъ. А мои

Сомнѣнія тяжелѣе всякой пытки.

Опускается на скамью. Молчаніе.

Рогнѣда. Да будетъ же по-твоему, упрямый

И грубый человѣкъ. Да, я люблю.

Ингульфъ. О, духи вѣчной ночи!

Рогнѣда. Злобы сѣмя

Усердно я въ душѣ своей ростила.

Ингульфъ (злобно смѣется). Ха-ха-ха-ха! А выросла любовь?

Когда засѣетъ поле земледѣлецъ

Пшеницею, то урожая ждетъ

Пшеницей же.

Рогнѣда. Но кто же помѣшать

Тому сумѣетъ, чтобы въ желтомъ полъ

Колосья не обвила повилика.

Не росъ лиловый куколь, василекъ

Звѣздою синей не сіялъ? Не люди,

Но боги сѣютъ ихъ!..

Ингульфъ. Лжешь! Злые духи!

Рогнѣда. Пусть будетъ такъ. Мнѣ; все равно, откуда

Взялась моя любовь, но есть она,

И нѣтъ надъ нею власти.

Ингульфъ. Злое сѣмя

Изъ сердца съ корнемъ вонъ!

Рогнѣда. Тогда все сердце

Придется вырвать.

Ингульфъ. Любишь ты его!

Зачѣмъ же я здѣсь? Я? Глупецъ! Я думалъ,

Что, мученица долга, слезы льешь

На ложъ ты насильничьемъ, что давитъ

Тебя, какъ цѣпь, обязанность притворства!

И полетѣлъ къ тебѣ я, какъ орелъ

На выручку пойманной орлицы,

И вотъ кого нашелъ!.. Передо мной

Господской лаской сытая рабыня,

Наложница, счастливая позоромъ!

И ты Рогнѣда?

Рогнѣда. Я была Рогнѣда.

Зовусь я Гориславою теперь.

Жена и мать, люблю отца и мужа.

Двухъ сыновей вскормила я ему

Своею грудью, а они, быть можетъ,

Платя мнѣ за рожденіе свое,

За материнскій трудъ, за дни и ночи

Заботы неусыпной, напитали

Любовью сердце гордое мое.

Притворство правдой стало. Все смѣшалось

Въ душѣ моей и ненависти старой

Завѣтный долгъ, и новая любовь.

Ингульфъ! Ингульфъ! я молода… а развѣ

Любви не стоитъ онъ, мой богатырь,

Мой князь?.. О, не кляни!

Не подобрать тебѣ такихъ проклятій,

Какими я сама себя казнила,

Когда чадъ страсти проходилъ, когда,

Въ просонкахъ пробужденнаго сознанья,

Являлся мнѣ отецъ мой, Рогволодъ,

Въ разрубленной кольчугѣ, съ гнѣвнымъ взоромъ,

Сурово мнѣ грозящимъ…

Ингульфъ. Конунгъ мой!..

Рогнѣда. Да! онъ грозилъ мнѣ… мертвою рукою

Указывалъ на сотни привидѣній,

Летящія за нимъ, съ протяжнымъ воемъ:

Отмсти!.. Отмсти!..

Съ ужасомъ отходить отъ Ингульфа.

Такія же, какъ ты!

Въ глазахъ одно и то же выраженье,

Одни и тѣ жъ проклятья на устахъ.

Что ты пришелъ? что грознымъ судіею

Передо мной стоишь теперь?.. Уйди!

Ты долго ѣхалъ: сталъ живой Владимиръ

Милѣе мертвыхъ мнѣ за это время.

Убить его — себя убить!

Ингульфъ. Когда

Не хочешь ты отмстить за Рогволода,

За самое себя отмсти, а боги!

Въ одно сведутъ съ Владимиром {*} твой счетъ.

{*По экз. др. ценз.:»Обидчикомъ;}

Рогнѣда. Смотри, какъ слабы, нѣжны эти руки…

Чего отъ нихъ ты хочешь!

Ингульфъ. Мало ль зла

Творится в мірѣ нѣжными руками.

Рогнѣда. О, вѣрный мой Ингульфъ! не надо крови!

Оставимъ Кіевъ! Ты меня умчишь

Въ ладьѣ своей подъ небеса другія,

Родимыя и дружескія намъ,

И страсть моя въ разлукѣ истребится,

И жизнь, быть можетъ, улыбнется намъ

По-новому…

Ингульфъ (Холодно). Куда жъ умчать прикажешь

Тебя, моя красавица? Туда ли,

Гдѣ скальды бородатые, бродя

Изъ веси въ весь, поютъ подъ звуки арфы

Про честную погибель Рогволода

И про измѣну дочери его?

Ты проклята на родинѣ.

Рогнѣда. За моремъ

Не мало странъ счастливыхъ…

Ингульфъ. Какъ тебя,

Клятвопреступницу, на бортъ возьму я?

Потопить насъ неистовая Рана,

Торъ молотомъ корабль мой разобьетъ!

Наложница Владимира {*} не стоить,

{* По экз. др. ценз.: «Презрѣнная наложница».}

Чтобъ жертвовалъ собой варяжскій викингъ

Съ дружиной богатырскою.

Рогнѣда. Увы!

И людямъ я, и небу ненавистна,

И духи зла смѣются надо мной…

Ингульфъ. (Снимаетъ съ пояса кинжалъ).

Вотъ ножъ, возьми!

Рогнѣда. Онъ руки жжетъ…

Ингульфъ. Возьми!

Тебѣ онъ завтра ночью пригодится.

Рогнѣда (прячетъ ножъ).

Возьму, но ничего не обѣщаю. Запомни это!

Ингульфъ. Время есть еще

До ночи завтрашней тебѣ обдумать.

Убей!.. и ножъ мой, кровью освященный,

Брось изъ окна. Мнѣ будетъ это знакомъ

Къ возстанію. Всю ночь я буду ждать…

Теперь прости! Мнѣ тяжела бесѣда.

Печальныя признанія твои

Упали мнѣ на душу, будто молотъ

На наковальню звонкую, и глухо

Гудитъ подъ ихъ ударами она!

(Быстро уходитъ).

Рогнѣда. Учите жъ вы меня, святые боги!

Путемъ, желаннымъ вашей мощной волъ,

Мою ведите руку, мысль мою

Въ угодный вамъ поступокъ воплотите!

Мои дѣла сомнительны и трудны,

Мой разумъ теменъ, страсть моя сильна.

На злобныя загадки хитрой жизни

Не въ силахъ я отвѣтить!.. Пусть несетъ

Меня судьба, какъ мчатъ Днѣпра стремнины

Покинутую кормщикомъ ладью.

(Уходитъ).

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ IV.

Теремъ Рогнѣды. Опочивальня. Поздняя ночь. Лунный свѣтъ. Владиміръ спитъ на ложѣ, за пологомъ. Рогнѣда стоитъ y полога, прислушиваясь.

Рогнѣда. Уснулъ…

Ингульфъ. (Поетъ за окномъ).

Звенѣлъ мой мечъ въ чужой сторонѣ,

Никто не могъ противиться мнѣ,

Я княземъ былъ на трехъ корабляхъ,

Теперь я рабъ въ плѣну и цѣпяхъ…

Рогнѣдѣ. Условный знакъ… Смѣлѣй, Рогнѣда!

(Отбрасываетъ пологъ).

Ты весело уснулъ, могучій князь,

Виномъ и женской лаской упоенный;

Не чуялъ ты, что надъ тобой бѣда

Трепещущія крылья распустила.

(Вынимаетъ ножъ).

Владимиръ. Гдѣ ты, люба…

Рогнѣда?

Рогнѣда (отступая). Люба!

Владимиръ (во снѣ). Поцѣлуй меня…

Рогнѣда. Рука дрожитъ, слабѣетъ воля…

Владимиръ (тише). Люба…

Ингульфъ (поетъ). Мой щитъ разбить и мечъ пополамъ,

Корабль морскимъ игрушка валамъ,

А я, забытъ въ подземной тюрьмѣ,

Живу, какъ гадъ, въ грязи и во тьмѣ!

Рогнѣда. Двѣ птицы

Поютъ мнѣ пѣсни. Черная одна,

Другая — бѣлая. Одна о мести,

Другая о любви. Кого же слушать?

Какая пѣсня Локи внушена,

Какая свѣтлымъ Бальдеромъ?.. О, боги!

Когда сомнѣнье допустили вы

И въ этотъ мигъ рѣшительный, то, вѣрно,

Вамъ неугодна жертвы этой кровь.

(Смотритъ на Владимира).

Какъ онъ хорошъ! Убить его? Изъ тѣла

Прекраснаго ножемъ исторгнуть душу

Жемчужную, и жить потомъ самой,

И называть своими малыхъ дѣтокъ,

Сыновъ его?.. Какое дѣтямъ дѣло

До Рогволода? Онъ безвѣстенъ имъ!

Удѣлъ ихъ мать свою возненавидѣть,

Какъ ненавидѣть я тебя должна,

Хорошій мой, желанный мой! Что — если

Любовь и долгъ возможно примирить?

Тѣнь Рогволода ждетъ кровавой жертвы

Я замѣню Владимира. Мнѣ жизнь

Недорога и вовсе безполезна.

Не мало женщинъ въ сѣверныхъ краяхъ

Кончаетъ жизнь на жертвенникахъ грозныхъ,

Подземнымъ посвященныхъ божествамъ,

А я отдамъ себя суровой тѣни

Родителя…

Вновь берется за ножъ и пристально смотритъ на него.

О!.. холодно въ могилѣ!

Приближается къ Владимиру.

А ты?.. ты жить останешься, купаться,

Какъ пташка въ небѣ, въ свѣтѣ и теплѣ?

Ты будешь видѣть солнце золотое,

Дышать весной; полюбишь, можетъ быть…

Другой отдать тебя? Чужимъ устамъ

Отдать уста твои для поцѣлуевъ?

Знать, что одной недѣли не пройдетъ

Отъ похоронъ моихъ, а эти плечи

Другія руки женскія обнимутъ,

Другая грудь прильнетъ къ твоей груди?

Къ прошедшему мнѣ ревности довольно!

Я не хочу въ сомнѣньяхъ умирать,

Къ грядущему мучительно ревнуя!

Нѣтъ, никому тебя не уступлю,

Съ собою уведу тебя! За гробомъ

Ты будешь мнѣ супругомъ, какъ живой!

Сперва тебя, потомъ себя… мгновенно…

Чтобы моя душа явилась рядомъ

Съ твоей душой на правый судъ боговъ!

Владимиръ (бредитъ во снѣ, Рогнѣда быстро отходить въ глубину терема).

Товарищи! на сломъ!.. громи въ тараны!..

Гей! мечъ на мечъ и щитъ на щитъ! впередъ!..

Рогнѣда. И я скажу: впередъ! Напомнилъ кстати

Ты прошлое своимъ безсвязнымъ бредомъ!

(Съ поднятымъ ножомъ).

О Рогволодъ! ты, въ тишинѣ ночной

Блуждающая тѣнь! приди! двѣ жертвы

Тебѣ покажетъ мѣсяцъ!..

(Замахивается на Владимира).

Не могу!..

Опускаетъ руку съ ножемъ и стоитъ во нерѣшительности. Потомъ, собравшись съ духомъ, вторично заноситъ ножъ. Владимиръ внезапно пробудившись, приподнимается на ложѣ.

Ахъ!..

Владимиръ схватилъ Рогнѣду за руку, она роняетъ ножъ.

Владимиръ. Это что… съ ножемъ? моя Рогнѣда!..

Ингульфъ. (поетъ),

Но твердъ мой духъ, мнѣ цѣпи смѣшны!

Я сплю и вижу дивные сны:

Я слышу, море бьетъ о скалы,

Я вижу, въ небѣ реютъ орлы…

Владимиръ тащитъ Рогнѣду къ свѣту и бросаетъ на полъ.

Владимиръ. Глазамъ не вѣрю!.. ты меня убить

Хотѣла?…

Рогнѣда (лежа y ногъ его, послѣ долгаго молчанія, холодно).

Да.

Владимиръ. Какъ будто сонъ волшебный?

Я на яву ли, полно?

Рогнѣда. На яву.

Владимиръ. Такъ вотъ твоя любовь!

Рогнѣда (встаетъ). Любовь меня и сдѣлала убійцей!

Владимиръ. Неслыханно!

Рогнѣда. Ты разлюбилъ меня,

А мнѣ тебя милѣе видѣть мертвымъ,

Чѣмъ не своимъ.

Владимиръ (смутясь).

Откуда ты взяла

Такую мысль, безумная?

Рогнѣда. Мнѣ тѣни

Ее въ ночи прошедшей нашептали.

Владимиръ. Какія тѣни?

Рогнѣда. Старый Рогволодъ,

Родитель мой, и мужи полочане,

Убитые тобой…

Владимиръ. Семь лѣтъ прошло,

Семь лѣтъ молчала ты. Теперь охота

Пришла изъ гроба мертвыхъ вызывать?

Рогнеда. Я не звала; они явились сами

И говорили: насъ тебѣ не жаль,

Ты за погибель нашу не отмстила

И нашему убійцѣ отдалась

Такъ мсти за самое себя! забвенье

Святого долга боги покарали:

Тобой наскучилъ мужъ… Ахъ, эту правду,

Владимиръ {* }, ты не можешь отрицать!

{* По экз. др. ценз.: «Супругъ мой».}

Владимиръ. Ты y дѣтей отца отнять рѣшилась

И князя y Руси?

Рогнѣда. Какое мнѣ,

Варяжкѣ, дѣло до Руси? А дѣти

Не одного отца теряли: мать

Они съ тобой бы вмѣстѣ схоронили…

Теперь одну меня схоронятъ…

Владимиръ. Да,—

Великъ твой грѣхъ и не минуетъ казни.

Рогнѣда. Я жду ея. Отнынѣ ты не можешь

Любить меня, а безъ любви твоей,

На что мнѣ жизнь?

Владимиръ. Иди! нарядъ венчальный

Одѣнь и жди меня. Къ твоей красѣ

Палачъ рукою наглой не коснется:

Я самъ тебя казню.

Рогнѣда. Благодарю.

(Уходить).

Владимиръ. Бываютъ сны, но это пробужденье

Тяжелѣе всякихъ сновъ…Прочь этотъ ножъ!

Въ окно его!

Выбрасываетъ ножъ во окно. Взрывъ воинственныхъ криковъ.

Ингульфъ. Оденъ! Оденъ!

Владимиръ. Что это?

Слышна сѣча. Лунный свѣтъ смѣняется заревомъ. Путята вбѣгаетъ, съ зажженной сосновой вѣткой въ одной рукѣ и съ булавой въ другой.

Пyтята. Князь! князь! бѣда! сошли съ ума варяги!

На теремъ твой, съ мечами на-голо,

Валомъ валятъ, сѣкутъ твою дружину.

Всѣхъ впереди Ингульфъ. Да я его

Угомонилъ, разбойника!

Владимиръ (срываетъ мечъ со ставца).

Измена!

Пyтята. Куда ты безъ шелома и кольчуги?!

Владимиръ. Двумъ не бывать смертямъ, а отъ одной

Я только-что ушелъ. Впередъ, Путята!

Бросается къ дверямъ, но навстрѣчу ему входятъ Добрыня и Вышата съ богатырями. Звуки тише. Зарево меркнетъ. Начинаетъ свѣтать.

Добрыня (влагая мечъ въ ножны).

Зачѣмъ впередъ? Все кончено. Варяги

Кто перебиты, кто бѣжали въ лѣсъ.

Мы поутру облаву имъ устроимъ,

Что кабанамъ…

Въ дверяхъ появляется — тяжелораненый — Ингульфъ.

А вотъ и звѣрь бѣжитъ

Самъ на ловца!

Владимиръ. Ингульфъ!

Пyтята. Такъ ты не умеръ?

Ну, и здоровъ же ты! Моя рука

Болитъ еще доселѣ отъ удара,

Которымъ я попотчевалъ тебя!

Ингульфъ (Владимиру).

Ты живъ!… Судьба съ тобою въ заговоръ,

А больше бабья глупость, бабья трусость

И подлость сердца женскаго! Ты живъ,

А умираю я! О, справедливость!

Знать, далеко отъ міра ты живешь!

Владимиръ. Варягъ, варягъ! тебя зовутъ Ингульфомъ,

Ты знаменитый пѣнитель морей,

Ты жизнью былъ однажды мнѣ обязанъ,

Ты гость мой. Какъ же могъ ты на меня

Поднять свое оружье?

Ингульфъ. Гдѣ Рогнѣда?

Владимиръ. Рогнѣда!?

Ингульфъ. Князь Владимиръ! {*}, на упреки

{* ¹ По экз. др. ценз.: «Князь Славянскій;}

Я отвѣчать не стану. Не затѣмъ

Теперь сюда приползъ я, полумертвый.

Безчестно ли напалъ я на тебя,

Моихъ убійцу братьевъ, или честью

Къ тому обязанъ былъ,— разсудитъ Торъ,

Съ кѣмъ пировать въ сіяющей Валгаллѣ

Я полечу на черныхъ крыльяхъ смерти.

Князь! гдѣ твоя? Въ послѣдній часъ

Дай мнѣ проклясть измѣнницу!

Владимиръ. Рогнѣду!?

Ингульфъ. Она дала мнѣ ложный знакъ возстанья,

Она въ окно мнѣ выбросила ножъ,

Что мною былъ на смерть твою отточенъ.

Ропотъ между богатырями.

Владимиръ. Меня спасло невидимое чудо,

Къ какому не способенъ нашъ Перунъ!

Узнайте всѣ: немногія мгновенья

Тому назадъ, Рогнѣда покушалась

На жизнь мою.

Вышата. Княгиня!

Добрыня. Хороша!

Пyтята. Ахъ, ты змѣя варяжская!

Ропотъ между богатырями.

Владимиръ. Я выбилъ

Ножъ изъ руки ея. Мнѣ стало гнусно

Оружіе убійства потайного. Ингульфъ!

Я самъ въ окно булатъ твой бросилъ,

Самъ подалъ знакъ тебѣ…

Ингульфъ. Великій Торъ!

Благодарю! Ты возвратилъ мнѣ право

Рогнѣду уважать: такъ тяжко было

Любить и презирать. Теперь умру

Спокойно я, съ душою примиренной…

Склоняется на руки богатырей. Его уводятъ въ глубину сцены и сажаютъ на скамью, гдѣ онъ и остается, въ забытьѣ.

Владимиръ. Что дѣлать мнѣ съ Рогнѣдою, бояре?

Добрыня. Твоя жена, что хочешь, то твори.

Вышата. Въ семейныя дѣла твоей дружинѣ

Мѣшаться грѣхъ.

Пyтята. Что порѣшишь, то ладно.

На сценѣ совсѣмъ свѣтло.

Владимиръ. Такъ пропади жъ, измѣнница!

Идетъ съ обнаженнымъ мечемъ къ дверямъ боковымъ. Рогнѣда выступаетъ навстрѣчу ему въ пышномъ нарядѣ, опираясь на Изяслава.

Владимиръ (опуская мечъ). Мой сынъ!

Зачѣмъ ты здѣсь?

Рогнѣда. Чтобъ смерть мою увидѣть.

Владимиръ. Не чаялъ я…

Рогнѣда. Не бойся, порази,

Но на глазахъ его! Пускай запомнить

Мой Изяславъ, что ты меня казнилъ,

Какъ помню я убійство Рогволода,

И отомстить когда-нибудь тебѣ,

Какъ я сегодня отомстить пыталась.

Владимиръ (задумчиво). Все месть, да месть… Нѣтъ, жутко, тяжело!

Булатный мечъ самъ изъ руки валится.

Бросаетъ мечъ.

Пускай другіе судятъ насъ съ тобою:

Я не могу… Дружина! какъ истецъ,

Вамъ кланяюсь! на вашу честь и правду

Надѣясь, отдаю на вашу волю

Рогнѣду и себя.

Кланяется и садится къ столу. Рогнѣда съ Изяславомъ садятся на ложе. Молчаніе.

Добрыня (выступаетъ впередъ). Великій князь!

Ты вѣдаешь, что мы съ твоей княгиней

Не изъ друзей, что всяческое зло

Другъ другу мы усердно измышляли

Семь полныхъ лѣтъ,— и все же я скажу:

Нельзя ее казнить!

Пyтята. Что правда правда!

Добрыня. Взята она убійствомъ и грозой,

Оставлена безъ племени и рода,—

Съ чего бы ей добра тебѣ желать?

Однако, ты смирилъ ее. Вѣдь бабій

Коротокъ умъ, а память что вода:

Слѣда не держитъ долгаго. Рогнѣда

Тебя ласкала, сына родила,

Потомъ другого, къ дѣтямъ привязалась,

Да и тебя, отца ихъ, полюбила.

А ты на запоздалую любовь

Отвѣтилъ ей остудой, да измѣной!

Владимиръ. Не самъ ли ты смущалъ меня, Добрыня?

Добрыня. Что дѣлаетъ Добрыня, перечтешь,

Когда судить Добрыню будешь: такъ-то,

Надѣжа-князь! Теперь Рогнѣду судимъ,—

О ней и будетъ рѣчь. Что говорить!

Не безъ вины я, точно, въ этомъ дѣлѣ,

Досадовалъ, что ты свою дружину

На женину указку промѣнялъ,—

Вотъ и смущалъ! А ты не поддавался бъ,

Когда любилъ!

Владимиръ. Эхъ, дядя!

Пyтята. Даже песъ

И тотъ кусаться станетъ, коль изъ пасти

Кусокъ послѣдній вырвешь y него.

А женщина, хоть прока въ ней немного,

Все жъ не собака, человѣкъ. Одно,

Хорошаго что было y Рогнѣды,

Любовь свою похитилъ ты. Казнись

За это самъ.

Добрыня. Когда бы не остуда,

Не подняла бы на тебя ножа

Она, не то, что ради Рогволода,

А хоть Оденъ ей съ неба прикажи!

Вышата. А я скажу: остуда-то остудой,

Но, будь ты вовсе чистымъ предъ женой,

И то простить совѣтую. Имѣетъ

Дочь право мести за отца.

Богатыри. Прости,

Прости ее, надѣжа-князь.

Владимиръ (встаетъ съ поклономъ). Покоренъ

Я вашему рѣшенію. Рогнѣда!

Свободна ты.

Рогнѣда. Но не жена твоя?

Владимиръ. Я видѣлъ ножъ въ рукѣ твоей, ты знаешь

Мою остуду. Сгинуло довѣрье,

Любовью насъ дарившее. Прости!

Даю тебѣ родной твой городъ Полоцкъ:

Да будетъ онъ удѣломъ твоему

Спасителю, сынишкѣ Изяславу…

Когда бъ не онъ, мой первый строгій судъ

Свершился бы… будь благодарна сыну!

Рогнѣда (кланяется богатырямъ).

Спасибо вамъ за милостивый судъ,

Дружина богатырская! Не радость

Мнѣ жить, да и не радость умирать

Опальною женой. Другая станетъ

Княгиней вашей… Кто же защитить

Моихъ дѣтей отъ мачехи ревнивой?

(Обнимаетъ Изяслава).

Пойдемъ, мой сынъ, мой Изяславъ, въ лѣса

Родимые мои, къ Двинѣ широкой!

Я сберегу твой княжескій удѣлъ

Отъ вороговъ, навстрѣчу намъ грядущихъ,

И выростешь ты грозенъ и великъ,

Какъ грозенъ былъ твой дѣдъ неотомщенный.

Владимиръ (растроганный, мягко). Княгиня…

Рогнѣда. Нѣтъ, княгиня умерла

И вмѣстѣ съ ней угасла жрица мщенья

И грѣшная любовница твоя,

Мой добрый князь. Несчастная Рогнѣда

Отнынѣ! только мать!.. Прости!..

Низко кланяются, другъ другу. Рогнѣда, опираясь на Изяслава, медленно удаляется. Богатыри разступаются передъ ними съ почтительными поклонами. Ингульфъ встаетъ со скамьи, дѣлаетъ нѣсколько невѣрныхъ шаговъ къ Рогнѣде, но, потерявъ силы, падаетъ къ ея ногамъ.

Рогнѣда. Ингульфъ!

Ингульфъ. У ногъ… y ногъ твоихъ послѣдній

Мой вздохъ хочу Одену передать…

Прости!.. всю жизнь любилъ…

(Забывается).

Въ глазахъ темнѣетъ… Туманъ… У ногъ твоихъ…

(Въ бреду).

А! вотъ она!

Валькирія, свершительница смерти!

Смѣется… какъ похожа на тебя!..

Лети! готовь мнѣ мѣсто на Валгаллѣ

Близъ Рогволода! Я иду… иду…

Опираясь на руку Рогнѣды, поднимается во весь ростъ и обводить окружающихъ грознымъ взоромъ.

Рабы! почтите викинга!

Падаетъ.

Рогнѣда. (Склоняется надъ трупомъ).   Ингульфъ!

Занавѣсъ.

1886-1891.

Отравленная совѣсть

Драма въ 4-хъ дѣйствіяхъ

Къ представленію дозволена. Петербургъ, 31 іюля, 1897 г. No 0915 (въ первой редакціи) и 27 октября того же года во второй редакціи, печатаемой въ настоящемъ второмъ изданіи пьесы. Написана въ 1891-96 годахъ. Впервые поставлена на сцену въ Москвѣ въ театрѣ Корша (по первой редакціи) и 8-го января 1898 года въ Петербургѣ въ Маломъ театрѣ Литературно-Артистическаго Кружка, по второй редакціи.

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Гликеріи Николаевнѣ Ѳедотовой

Действующія лица.

Степанъ Ильичъ Верховскій, директоръ банка, 56 лѣтъ.

Людмила Александровна, его жена, 36 лѣтъ.

Митя, 17 лѣтъ.

Лида, 16 лѣтъ.

Яковъ Іосифовичъ Ратисовъ, дѣйствительный статскій совѣтникъ, не служитъ, 48 лѣтъ.

Олимпіада Алексѣевна, его жена, 39 лѣтъ; по первому браку, мачеха Людмилы Александровны.

Андрей Яковлевичъ Ревизановъ, 44 лѣтъ.

Петръ Дмитріевичъ Синевъ, судебный слѣдователь, дальній родственникъ Верховскихъ, лѣтъ подъ 30.

Аркадій Николаевичъ Сердецкій, литераторъ, 48 лѣтъ.

Леони, наѣздница.

Горничная.

Человѣкъ въ гостиницѣ.

Дѣйствіе въ Москвѣ, въ восьмидесятыхъ годахъ¹.

¹ Первые исполнители ролей: въ Москвѣ y Корша — г-жи Азагарова (Людмила), Шаровьева (Олимпіада), Луаре (Леони); гг. Вязовскій (Верховскій), Свѣтловъ (Ревизановъ), Яковлевъ (Сердецкій), Константиновъ (Синевъ), Смодяковъ (Митя).

Въ Петербургѣ — въ томъ же порядкѣ ролей — г-жи Яворская, Некрасова-Колчинская. Адашева; гг. Тройницкій, Бравичъ, Михайловъ, Тинскій, Орленевъ.

ДѢЙСТВІЕ I.

Гостиная въ домѣ Верховскихъ. Богатая обстановка.

Людмила Александровна одна передъ зеркаломъ. Входить Олимпіада Алексѣевна Ратисова.

Олимпіада Алексѣевна. Скажите пожалуйста! Любуется!

Людмила Александровна. Липочка!

Олимпіада Алексѣевна. Здорова? что дѣти? Степанъ Ильичъ? Впрочемъ, по лицу вижу, что все благополучно. Вѣдь ты, когда въ домъ не ладно, сама на себя не похожа. А сегодня совсѣмъ въ аккуратѣ и даже передъ зеркаломъ вертишься.

Людмила Александровна. Начались милыя выраженія.

Олимпіада Алексѣевна. А ты ко мнѣ снисходи. Не всѣмъ же быть сшитыми по твоей кройкѣ. Ты y насъ одна въ имперіи. Мой супругъ,— на что дуракъ!— и тотъ говоритъ о тебѣ не иначе, какъ самымъ высокимъ штилемъ. Я совѣтую тебѣ за него замужъ пойти, если съ нимъ разведусь, а твой Степанъ Ильичъ, сохрани Богъ…

Людмила Александровна. Липа, не болтай вздора.

Олимпіада Алексѣевна. Не могу, это выше силъ моихъ. Какъ вышла изъ института, распустила языкъ, такъ и до старости дожила, а сдержать его не умѣю.

Людмила Александровна. А ты уже записалась въ старухи?

Олимпіада Алексѣевна. По секрету, милая. Намъ съ тобой нечего чиниться другъ передъ другомъ, обѣимъ по тридцати шести.

Людмила Александровна. Ой, Липа! Какъ же это? Мнѣ-то, дѣйствительно, тридцать шесть, а вѣдь ты старше меня на три года!

Олимпіада Алексѣевна. Да? Ну, значитъ, съ нынѣшняго дня будетъ тебѣ тридцать три, потому что я больше тридцати шести имѣть не желаю. А, впрочемъ, не все ли равно? Развѣ годы дѣлаютъ женщину? Лѣта c’est moi! Кто мнѣ дастъ больше тридцати? О тебѣ же и рѣчи нѣтъ. Помню тебя дѣвочкою: красавица была; помню барышней — тоже хоть куда. Замужъ вышла, пошли дѣти,— подурнѣла, стала такъ себѣ; а теперь расцвѣла, прелесть, и только. Впрочемъ, зеркало передъ тобою.

Людмила Александровна. X-а-ха-ха!

Олимпіада Алексѣевна. Нечего смѣяться, правду говорю. А если не вѣришь на слово, что мы еще можемъ постоять за себя, вотъ тебѣ документа.

Людмила Александровна. Что такое?

Олимпіада Алексѣевна. Billet doux. Такъ это называется. «Обожаемая Олимпіада Алексѣевна! Давно скрываемое пламя любви»… и прочая, и прочая. Сегодня получила. И ему двадцать два года. Нѣтъ, старая гвардія умираетъ, но не сдается!

Людмила Александровна. Любовная записка? Вотъ чего я никогда не получала. Покажи.

Олимпіада Алексѣевна. О, невинность!

Людмила Александровна (возвращаетъ письмо). Глупо-то, глупо какъ!

Олимпіада Алексѣевна. Это тебѣ съ непривычки. А мнѣ ничего, даже очень аппетитно. Я вѣдь спеціалистка, всю жизнь провела за этою корреспонденціей. И теперь пишу.

Людмила Александровна. Вотъ какъ.

Олимпіада Алексѣевна. Право, пишу. Особенно артистамъ, которые въ модѣ.

Людмила Александровна. И отвѣчаютъ?

Олимпіада Алексѣевна. А что имъ еще дѣлать-то?

Людмила Алексѣевна. А мужъ какъ смотритъ на твои подвиги?

Олимпіада Алексѣевна. Очень онъ мнѣ нуженъ. Состояніе мое и воля моя. Попутала меня нелегкая съ этимъ бракомъ.

Людмила Александровна. Если не любишь Ратисова, зачѣмъ вышла за него? Кто неволилъ?

Олимпіада Алексѣевна. Думала, что онъ — порядочный человѣкъ, мужчина, а онъ размазня, тряпка, губка… Ты своего Степана Ильича хоть и не любишь…

Людмила Александровна. Это кто тебѣ сказалъ?

Олимпіада Алексѣевна. Логика. Онъ старше тебя на двадцать лѣтъ.

Людмила Александровна. Лжетъ твоя логика. Замужъ я шла, дѣйствительно, не любя. Но теперь я, право, даже и представить себѣ не могу, какъ бы я жила не въ этомъ домѣ, не со своимъ Степаномъ Ильичемъ, безъ Мити, безъ Лиды…

Олимпіада Алексѣевна. Ну, тебѣ и книги въ руки. Не очень-то я тебѣ вѣрю. Сама жила за старымъ мужемъ: ученая!.. Неужели ни одинъ мужчина не интересовалъ тебя въ эти годы?

Людмила Александровна. Послѣ замужества? Ни одинъ.

Олимпіада Алексѣевна. Даже Аркадій Николаевичъ?

Людмила Александровна. Какъ тебѣ не стыдно?

Олимпіада Алексѣевна. Да я ничего… болтали про васъ много въ свое время… Ну, и преданъ онъ тебѣ, какъ пудель… Спроста этакъ не бываетъ.

Людмила Александровна. Аркадій Николаевичъ былъ мнѣ вѣрнымъ другомъ и остался. Между нами даже разговора никогда не было такого, какъ ты намекаешь, романтическаго.

Олимпіада Алексѣевна. Вамъ же хуже: чего время теряли? Сердецкій — и умница, и знаменитость… чего тебѣ еще надо? Ну, да ваше дѣло: кто любитъ сухую клубнику, кто со сливками,— зависитъ отъ вкуса… Итакъ, ни одинъ?

Людмила Александровна. Ни одинъ.

Олимпіада Алексѣевна. А меня, кажется, только одинъ не интересовалъ: мой мужъ. Однако, что это я завела все о мужьяхъ, да о мужьяхъ? Веселенькій сюжетецъ, нечего сказать. А, знаешь, не думала я, что изъ тебя выйдетъ недотрога. Въ дѣвкахъ ты была огонь. Я ждала, что ты будешь ой-ой-ой!

Людмила Александровна. Что-то не помню въ себѣ подобныхъ задатковъ.

Олимпіада Алексѣевна. Ну, какъ не помнить? Да — что далеко ходить? Ревизанова развѣ позабыла? Чего мнѣ стоило отбить его y тебя… Ну-ну! Мила! глупая! Зачѣмъ же блѣднѣть? Даже губы побѣлѣли…

Людмила Александровна. Вовсе нѣтъ, что ты выдумываешь?

Олимпіада Алексѣевна. Ой-ой-ой! сударыня, злопамятна же ты. Пора бы простить и смѣяться надъ прошлымъ. Невѣсть сколько лѣтъ вы разстались…

Людмила Александровна. Ахъ, перестань, Липа! Ты знаешь, что мнѣ не могутъ быть пріятны воспоминанія объ этомъ человѣкѣ.

Олимпіада Алексѣевна. Да, красиво велъ себя мальчикъ,— удавить, и то, пожалуй, не жалко. Хоть ты и злилась на меня в то время, зачѣмъ я стала между вами, а ты должна записать меня въ поминаніе, за здравіе рабы Олимпіады. Не вскружи я Андрею Яковлевичу голову, быть бы тебѣ за нимъ.

Людмила Александровна. Ахъ, Липа!

Олимпіада Алексѣевна. А изъ него, Милочка, вышелъ, говорятъ, превеликій мерзавецъ…

Синевъ (входить). Батюшки! кто это здѣсь произноситъ столь жестокія слова?.. Здравствуйте, кузина. Здравствуйте; неувядаемая тетушка… Кого вы изволите громить, тетя Липа?

Садится.

Олимпіада Алексѣевна. Стоющаго человѣка.

Синевъ. А имя такового?

Олимпіада Алексѣевна. Андрей Яковлевичъ Ревизановъ.

Синевъ. О!..

Людмила Александровна. Вы знакомы?

Синевъ. Встрѣчаемся… Да-съ, это гусекъ! Какъ его не знать? Онъ всю московскую зиму переполнилъ шумомъ своихъ успѣховъ. Кто скупилъ чуть ли не всѣ акціи Черепановской дороги? Ревизановъ. Кто пожертвовали пятьдесятъ тысячъ въ пользу голодающихъ черногорцевъ? Ревизановъ. Кто съѣлъ ученую свинью изъ цирка? Ревизановъ. Чей рысакъ взялъ первый призъ на бѣгахъ? Ревизанова. Чей милліонный процессъ выигралъ Плевако? Ревизановскій. У кого на содержаніи Леони самая шикарная въ Москвѣ кокотка? У Ревизанова.

Людмила Александровна. Чѣмъ онъ собственно занимается?

Синевъ. Состоитъ въ званіи интереснаго незнакомца.

Олимпіада Алексѣевна. Я первая его отлично знаю.

Синевъ. Съ чѣмъ васъ и поздравляю.

Людмила Александровна. Онъ старый нашъ знакомый, Петръ Дмитріевичъ. Мой отецъ поставилъ его на ноги, вывелъ въ люди.

Синевъ. Помню и знаю. Но между тогдашнимъ Ревизановымъ и настоящимъ пропасть. Тотъ былъ бѣднякъ, этотъ капиталистъ, тотъ кандидатъ въ герои романа, этотъ изъ героевъ герой.

Людмила Александровна. Вы шутите?

Синевъ. И да, и нѣтъ. Я хотѣлъ бы разсказать вамъ біографію Ревизанова, но y него нѣтъ біографіи. Есть легенда. Факты вотъ. Ревизановъ былъ дважды женатъ на богатѣйшихъ купчихахъ и, вдовѣя, получалъ въ оба раза чуть не по милліону въ наслѣдство. У него золотой промыселъ въ Сибири. Онъ строилъ Сѣверскую дорогу. Онъ директоръ и повелитель Сѣвернаго банка. На Волгѣ и Камѣ y него свое пароходство. Вотъ и все. Затѣмъ начинается легенда, то есть слухи и сплетни. Прикажете сплетничать?

Людмила Александровна. Пожалуйста.

Голосъ Мити, поющаго куплеты изъ «Карменъ».

Олимпіада Алексѣевна. Что же ты?

Синевъ. Юношество грядетъ, учащаяся молодежь. При ней не дерзаю.

Митя входить бойко и весело, но, увидавъ Олимпіаду Алексѣевну, конфузится.

Митя. Здравствуй, мама.

Робко кланяется Олимпіаде Алексѣевнѣ.

Людмила Александровна. Здравствуй. Отчего такъ рано?

Митя. Физика не пришла. Распустили послѣ большой перемѣны.

Олимпіада Алексѣевна. Какой Митя y тебя хорошенькій становится, Мила.

Синевъ. А вамъ нельзя не замѣтить? О, неисправимая тетушка! (Митѣ). И ты тоже хорошъ! Такая, можно сказать, неподражаемая со всѣхъ сторонъ дама тебя хвалить, а ты краснѣешь, конфузишься… Стыдись! «Мужчина долженъ быть свирѣпъ», говоритъ испанская пословица.

Людмила Александровна. Оставьте Митю в покоѣ.

Синевъ. Уму-разуму учу: я буду тлѣть, а онъ цвѣсти. Ты, Митя, не стѣсняйся: тетушка тебѣ слово, а ты ей — двадцать; она тебѣ: ахъ! хорошенькій!— а ты ей: смотрите и страдайте.

Людмила Александровна. Какіе вы оба с Олимпіадою несносные пустословы!.. Липа! пойдемъ ко мнѣ… Я покажу тебѣ новые мои туалеты: это по твоей части.

Олимпіада Алексѣевна. Еще бы не по моей! Не иду — лечу! (проходя мимо Мити). А ты все дичишься меня, волчекъ?

Синевъ. В самомъ дѣлѣ, Митька, зачѣмъ ты глядишь на тетушку такимъ сконфуженнымъ быкомъ?

Митя. Ну ее!..

Синевъ. Глупо. Подобныхъ дамъ юноша твоего возраста долженъ цѣнить на вѣсъ золота. День для нихъ прошелъ, вечеръ не наступилъ, а развлеченія сердце дамское требуетъ.

Митя. Не люблю я ее… Говоритъ она какъ-то эдакъ… какъ будто и ничего особеннаго, а покраснѣешь отъ ея разговора… Смотритъ, ухмыляется…

Синевъ. Увы, мой другъ! Отъ своей судьбы не уйдешь. И думается мнѣ, что никто другая, какъ блистательная Олимпіада, и есть твоя судьба. Вашъ братъ, молокососъ, самой природой приспособленъ для сихъ сорокалѣтнихъ пожирательницъ мужчинъ.

Митя. Вѣришь ли, какъ не люблю ее, какъ она мнѣ надоѣла: даже по ночамъ сниться стала.

Синевъ. Даже по ночамъ сниться? Finitа lа comediа: сдавайся на капитуляцію,— и да будетъ надъ тобою благословеніе твоего добраго, стараго дяди. Затѣмъ прощай… Къ обѣду я вернусь, а до тѣхъ поръ мнѣ предстоитъ привести въ совѣсть и чувство одного неблаговоспитаннаго конокрада.

Верховскій и Ревизановъ входятъ.

Верховскій. Пожалуйте сюда, милости просимъ, батюшка Андрей Яковлевичъ. Вотъ гость, такъ гость! Прямо скажу: не жданный, но радостный… Гдѣ Людмила?… А! Митяй! Здравствуй! И ты тутъ, Петенька?… Андрей Яковлевичъ! Вамъ, чай, и не узнать этого молодца?

Ревизановъ. Петръ Дмитріевичъ Синевъ,— не правда ли? Я помню васъ еще мальчикомъ въ курточкѣ. Я памятливъ на лица и имена.

Синевъ. Качество королей.

Верховскій. Служитъ, батюшка Андрей Яковлевичъ, судебный слѣдователь и на отличнѣйшей дорогѣ, Станислава имѣетъ… Анну. Аль Анны-то y тебя, Петя, нѣту?

Синевъ. Hѣту, Степанъ Ильичъ, поторопились. Нѣту.

Верховскій. Hѣтъ такъ будетъ, непремѣнно будетъ, ты не горюй!

Синевъ. С чего мнѣ?! помилуйте!

Верховскій (подводить Митю). А это мой. Видите: весь в мать. Со мною точно на смѣхъ — ни черточки схожей, а мой баловень. Да что же это, Людмила? гдѣ она? Людмила Александровна! Людмила Александровна!

Людмила Александровна и Олимпіада Алексѣевна входятъ.

Ревизановъ кланяется. Людмила Александровна…

Она отвѣчаетъ ему очень холодно.

Ревизановъ. Кого я вижу? Вы ли это, Олимпіада Алексѣевна?

Олимпіада Алексѣевна. Развѣ я такъ перемѣнилась?

Ревизановъ. О, да!— но к лучшему.

Олимпіада Алексѣевна. Какъ и вы. Вы всегда смотрѣли такимъ… джентльменомъ, а теперь стали точно принцъ Уэльскій.

Синевъ. Вошла въ колею… А конокрадъ-то мой дожидается. Сбѣжать подъ шумокъ… (берется за шляпу).

Олимпіада Алексѣевна. Петя, ты на службу?

Синевъ. Да, тетушка, время.

Олимпіада Алексеевна. Я подвезу тебя: я на своихъ лошадяхъ… Надѣюсь, Андрей Яковлевичъ, что, навѣстивъ одну старую знакомую, вы и другой не забудете, посѣтите меня?

Ревизановъ. Мнѣ остается только просить извиненія, что я раньше не былъ y васъ.

Олимпіада Алексѣевна. Смотрите же, я буду ждать. До свиданія, Мила, до свиданія, Степанъ Ильичъ. Руку, Петя.

Уходятъ, въ сопровожденіи Мити.

Верховскій. Присаживайтесь, Андрей Яковлевичъ… Такъ-то, такъ-то, батюшка. Сколько лѣтъ, сколько зимъ не видались! что воды утекло!

Ревизановъ. Да, перемѣнъ не сосчитать. И въ людяхъ, и въ обстоятельствахъ.

Верховскій. Взять хоть бы васъ, дорогой: куда широко шагнули. Тузъ изъ тузовъ, рукою васъ не достанешь.

Ревизановъ. О, что вы, Степанъ Ильичъ!

Верховскій. А безъ лести скажу: остались такой же милый, непритязательный, простой, какъ были… Давно пожаловали къ намъ въ Белокаменную?

Ревизановъ. Второй мѣсяцъ.

Верховскій. Одни или съ супругою?

Ревизановъ. У меня нѣтъ семьи, Степанъ Ильичъ. Я вдовецъ.

Людмила Александровна. Я слышала,— даже дважды.

Ревизановъ. Совершенно справедливо, Людмила Александровна, дважды.

Верховскій. Ого! Значить, искушены супружескимъ опытомъ вполнѣ?

Ревизановъ. И сытъ этимъ опытомъ по горло.

Верховскій. На третій брачный дебютъ не посягаете?

Ревизановъ. Ни въ какомъ случаѣ. Развѣ ужъ влюблюсь безумно… но это мнѣ не по годамъ.

Людмила Александровна. Къ тому же, безумно любить три раза въ жизни — не слишкомъ ли много счастія для одного человѣка?

Ревизановъ. Вы ошибаетесь: я не любилъ своихъ покойныхъ женъ.

Людмила Александровна. Откровенно.

Ревизановъ. Къ чему же скрывать? Мы люди дѣловые, коммерческіе, и браки y насъ дѣло коммерческое, сдѣлка по договору. У людей обыкновенныхъ душа выходить за душу, тѣло за тѣло, любовь за любовь. А y насъ деньги выходятъ за деньги же, либо за умъ, за распорядительность, дѣловитость. Касса, молъ, ваша велика и обильна, а порядка въ ней нѣтъ: приди володѣти и княжити ею. Моей первой супругѣ былъ нуженъ, по ея огромнымъ, но разстроеннымъ дѣламъ, хороши приказчикъ на отчетъ. Выборъ ея палъ на меня. Она предложила мнѣ, вмѣсто всякаго контракта, свою руку. Я принялъ и не раскаялся. Вторая моя жена крупная пароходовладѣлица, вышла за меня, чтобы объединить въ одномъ дѣлѣ два капитала, мой и свой: до брака мы конкуррировали, а, обвенчавшись, стали не только въ плоть, но и въ кассу едину… и затрещали наши конкурренты.

Людмила Александровна. Вамъ бы ужъ и продолжать въ томъ же духѣ… Зачѣмъ же вы ищете для третьяго брака «безумной любви»? Даже непослѣдовательно.

Ревизановъ. Затѣмъ, что я достаточно богатъ, чтобы позволить себѣ эту маленькую роскошь, и, безъ нея, жениться болѣе не намѣренъ.

Людмила Александровна. Не надѣетесь найти достойную?

Ревизановъ. Если хотите, да.

Верховскій. Ой, батюшка! заѣдятъ васъ за эти слова наши дамы.

Ревизановъ. Женщинъ, стоющихъ любви, очень мало на свѣтѣ. Женщинамъ придаютъ смыслъ и цѣну только тѣ, кто ихъ любитъ. Элоиза хороша потому, что ее любилъ Абеларъ, Манонъ Леско интересна потому, что ее любилъ шевалье де Гріе. Я не охотникъ до женщинъ, чтобы полюбить которыхъ, надо сперва влюбляться въ ихъ мужей и любовниковъ.

Верховскій. Ха-ха-ха! да вы шутникъ, Андрей Яковлевичъ.

Людмила Александровна. А другого типа женщинъ вы не встрѣчали въ своей… бурной жизни

Ревизановъ. Встрѣтилъ… одну. Давно… И — вѣчная исторія о пѣтухѣ и жемчужинѣ! не узналъ ея и оскорбилъ, глупо, безсовѣстно, пошло, по-мальчишески оскорбилъ. И она отвергла меня. Какъ сейчасъ, помню ея негодующій взглядъ — взглядъ ангела въ день судный… Какъ я былъ побѣжденъ тогда! какъ раздавленъ!.. О, больше уже никто, никогда въ жизни не одерживалъ надо мною такой побѣды. Бываютъ моменты, которые остаются жить въ сердцѣ, какъ кровоточныя ранки, которыя заживаютъ лишь тогда, когда расквитаешься за обиду… Я со своею обидчицею такъ и не расквитался.

Горничная подаешь Степану Ильичу пакетъ съ бумагами.

Верховскій. Ага! изъ банка… Простите, Андрей Яковлевичъ, я оставлю васъ на четверть часа, спѣшныя бумаги, требуютъ моей подписи… Милочка! займи нашего гостя. Обѣдаете вы, конечно, y насъ?

Ревизановъ. Прошу извинить: я отозванъ къ Лазарю. Но посидѣть y васъ нѣсколько минутъ, если позволитъ Людмила Александровна, посижу съ удовольствіемъ.

Верховскій. Я сейчасъ, сейчасъ…

Уходитъ.

Продолжительное молчаніе.

Людмила Александровна. Я не ждала видѣть васъ въ своемъ домѣ.

Ревизановъ. Я еще того менѣе. Всему виною случайная встрѣча и любезность вашего супруга. Но тѣмъ лучше. Я, все равно, хотѣлъ видѣть васъ непремѣнно. И — наединѣ, по весьма важному дѣлу. Не сегодня, такъ завтра я просилъ бы y васъ свиданія. Позволите мнѣ сѣсть?

Людмила Александровна. Развѣ разговоръ будетъ длинный?

Ревизановъ. Зависитъ отъ васъ.

Людмила Александровна. Нельзя ли, во всякомъ случаѣ, поскорѣе къ дѣлу?

Ревизановъ. Какъ вы спѣшите! Какой рѣзкій тонъ! Знаете ли, это даже не-хорошо въ отношеніи стараго пріятеля. Я прихожу къ вамъ не врагомъ, но съ чувствомъ глубокаго, искренняго расположенія и раскаянія.

Людмила Александровна. Мы старые пріятели? Ваше расположеніе? Ваше раскаяніе? Смѣшно слушать!

Ревизановъ. Это презрѣніе?

Людмила Александровна. Нѣтъ, просто дѣйствіе давности. Людмила Рахманова, которую вы когда-то знали и обманули, умерла. Людмила Верховская судитъ ее, какъ судила бы любую изъ своихъ знакомыхъ дѣвочекъ, случись съ нею такое же несчастіе. Мнѣ жаль ее, но нѣтъ до нея дѣла.

Ревизановъ. Такъ-съ. Слѣдовательно, вамъ, Людмилѣ Александровнѣ Верховской, будетъ безразлично, если кто-нибудь возьметъ, да и огласить дѣвическій грѣшокъ Милочки Рахмановой?

Людмила Александровна. Что это? шантажъ?

Ревизановъ. Зовите, какъ хотите. Я не боюсь словъ. Ахъ, Людмила Александровна! пустыя это рѣчи — о давности. Прошлое власть, и горе тому, кто чувствуетъ ее надъ собою.

Людмила Александровна. Вы хотите показать мнѣ свою власть? Я въ нее не вѣрю.

Ревизановъ. Не обманывайте себя: вѣрите.

Людмила Александровна. Нѣтъ и нѣтъ. Что можете вы сдѣлать? Разсказать свѣту нашъ забытый романъ? Кто же вамъ поварить? Да, если и повѣрятъ, кто же придастъ значеніе такой старой исторіи? Вы даже не испортите мнѣ моего семейнаго счастія: мой мужъ слѣпо вѣрить въ меня.

Ревизановъ. Тѣмъ грустинѣе было бы ему узнать, что вѣрить не слѣдовало. Конечно, дѣвическій грѣшокъ не будетъ въ состояніи совершенно уничтожить ваше положеніе въ обществѣ. Ну, посмѣются заднимъ числомъ, подивятся, какъ это холодная, цѣломудренная Людмила Верховская умѣла отыскивать въ своей душѣ страстные звуки, когда писала къ Андрею Ревизанову.

Людмила Александровна. Ахъ, эти письма!

Ревизановъ. Они всѣ цѣлы. Что, если, напримѣръ, я явлюсь съ вашими письмами къ вашему сыну и скажу ему: я — твой отецъ? Пусть я не докажу своихъ словъ, но вѣдь и вамъ нечѣмъ опровергнуть мое обвиненіе. А въ семьѣ-то… говорятъ; она y васъ рай земной… въ семьѣ-то вѣдь адъ начнется?

Людмила Александровна. Довольно. Вы сильны, вы очень сильны. Радуйтесь: я боюсь васъ. Но зачѣмъ вамъ это, зачѣмъ? Чего вы хотите отъ меня?

Ревизановъ. Много.

Людмила Александровна. Не денегъ же: вы неизмѣримо богаче меня.

Ревизановъ. Конечно, не денегъ. Нѣтъ… Любви.

Людмила Александровна. Какъ?!

Ревизановъ. Сядьте, успокойтесь. Да, я прошу вашей любви. Я влюбленъ въ васъ. Влюбленъ… какъ мальчишка. Послушай же, Людмила…

Людмила Александровна. Какъ вы смѣете!

Ревизановъ. Виноватъ… Людмила Александровна. Я часто бываю въ Москвѣ и много слышалъ о васъ и все хорошее. Верховская красавица, Верховская умница, Верховская воплощенная добродѣтель. И, каждый разъ, что-то щипало меня за сердце. Красавица, да не твоя. Умница, да ты потерялъ ее, бросилъ, надругался. Наконецъ я увидѣлъ васъ въ оперѣ, въ ложѣ, съ Ратисовою. Увидѣлъ и тогда же рѣшилъ: эта женщина должна быть снова моею, или я возненавижу ее и сдѣлаю ей все зло, какое только можетъ сдѣлать человѣкъ человѣку.

Людмила Александровна. Это бредъ какой-то… Вы съ ума сошли!.. Всего я ждала отъ васъ только не этого.

Ревизановъ (смѣется). Да? Такъ и запишемъ. Андрей Ревизановъ объяснился Людмилѣ Верховской въ любви, и Людмила Верховская прогнала его прочь. Но я не послушаюсь васъ и не пойду прочь, потому что вы прогнали меня необдуманно и въ концѣ концовъ полюбите меня.

Людмила Александровна. Никогда!

Ревизановъ. Перемѣнимъ выраженіе: будете принадлежать мнѣ.

Людмила Александровна. А! Негодяй!

Ревизановъ. Опять рѣзкое слово. Хорошо пусть негодяй. Такъ что же? И негодяй можетъ быть влюбленнымъ. Скажу даже больше: влюбленный негодяй звѣрь весьма интересный. Влюбленный негодяй, напримѣръ, проситъ любви только одинъ разъ. Но, отвергнутый, не отступаетъ, а требуетъ ее, беретъ хитростью, силой, покупаетъ, наконецъ.

Людмила Александровна. И вы зовете это любовью!

Ревизановъ. Послушайте: ваша честь въ моей власти. Я продамъ вамъ эту власть.

Людмила Александровна. Боже мой! есть ли въ васъ стыдъ, Ревизановъ?!

Ревизановъ. Вы получите обратно всѣ ваши письма. А безъ этой улики я безсиленъ противъ васъ. Что же?

Людмила Александровна. Дьяволъ вы или человѣкъ? я не знаю. Мужчина не рѣшился бы предлагать такую отвратительную подлость женщинъ, которую любилъ когда-то.

Ревизановъ. Когда-то я не любилъ васъ, Людмила Александровна. Я лишь забавлялся вами. А вотъ теперь люблю. Да, люблю взгляните на меня еще разъ такимъ мрачнымъ взглядомъ. Люблю васъ за это гнѣвное лицо, за эти огненные презрительные глаза… Я никогда не вѣрилъ въ силу мечты, а теперь познаю ее. Мои сны, мои думы полны вами. Вы ненавидите меня, а мнѣ пріятно быть съ вами. Каждое ваше слово дерзость, а для меня оно музыка. Но полно распространяться о любви: какимъ соловьемъ я ни пой, вы уже не влюбитесь въ меня, а принадлежать мнѣ вы, и безъ того, будете.

Людмила Александровна (которая, едва, слушая послѣднія слова Ревизанова, горько плакала, прерываетъ его умоляющимъ жестомъ). Сжальтесь надо мною! Я съ трудомъ сдерживаю себя. Если вы продолжите ваши объясненія, я кончу истерикою. Неужели это также входить въ ваши разсчеты?

Ревизановъ встаетъ. О, нѣтъ. Но надо же выяснить наши отношенія. Послѣдній вопросъ отвѣчайте на него безъ лишнихъ словъ и оскорбленій: согласны вы быть моею?

Людмила Александровна. Нѣтъ.

Ревизановъ. Это окончательный отвѣтъ? Подумайте.

Людмила Александровна. Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ.

Ревизановъ. Тогда выслушайте и мое послѣднее слово. Я даю вамъ почти недѣлю срока. Сегодня понедѣльникъ. Если въ субботу я не увижу васъ y себя, ваши письма получать огласку.

Людмила Александровна. Въ какую пропасть я попала!

Ревизановъ. Такъ какъ же?

Людмила Александровна. Не знаю. Я… я совсѣмъ сбилась съ толка…

Ревизановъ. Я буду считать ваши слова за согласіе.

Людмила Александровна. Нѣтъ! нѣтъ! Ради Бога, нѣтъ! Я должна подумать. Не отнимайте y меня хоть этого права.

Ревизановъ. Какъ угодно. Вся эта недѣля въ вашемъ распоряженіи. Въ субботу я буду ждать васъ до часу ночи. (Молчаніе). Карточку съ моимъ адресомъ позвольте вамъ вручить. До свиданья.

Съ поклономъ уходитъ. Людмила Александровна, рыдая, падаетъ на кушетку.

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ II.

У Ратисовыхъ.

Полутемная гостиная. Изъ дверей налѣво бьетъ яркій свѣтъ, слышенъ гулъ общаго разговора.

Людмила Александровна (сидитъ одна, въ глубокой задумчивости). Тьма во мнѣ. Мысли всѣ такія пугливыя, спутанныя… на сердце камень. Разобраться не могу: что я совсѣмъ пропала, безвыходно и безнадежно? или и бояться мнѣ нечего, и опасности никакой нѣтъ, и угрозы Ревизанова просто дерзкое хвастовство нахальнаго человека съ разсчетомъ на слабые женскіе нервы? Чего бояться? чего? Есть ли смыслъ Ревизанову, въ его блестящемъ, видномъ положеніи, запятнать, вмѣстѣ съ моимъ, и свое имя! Вѣдь не думаетъ же онъ, что доведенная до позора и отчаянія, я не обличу всей его подлости, всѣхъ его наглыхъ вымогательствъ?.. А все-таки… жутко!

Входятъ Синевъ и Сердецкій.

Синевъ. Что это вы уединились, кузина? да еще въ потемкахъ?

Людмила Александровна. У меня отъ вашей болтовни и смѣха разболѣлась голова.

Сердецкій. Смѣха? Да вы въ теченіе всего обѣда ни разу не улыбнулись.

Людмила Александровна. Зато другіе смѣялись слишкомъ много и громко.

Синевъ. Мы тутъ ни при чемъ: благодарите г. Ревизанова.

Людмила Александровна. Аркадій Николаевичъ, какъ понравился вамъ этотъ господинъ?

Сердецкій. Любопытный типикъ. Я еще не встрѣчалъ такихъ?

Людмила Александровна. Онъ вамъ не противенъ?

Сердецкій. Мнѣ? Богъ съ вами, душа моя. Люди давно перестали быть мнѣ милы, противны, симпатичны, антипатичны. Для меня общество лабораторія; новый знакомый — объектъ для наблюденій, человѣческій документъ,— и только.

Синевъ. У г. Ревизанова, надо полагать, имѣется приворотный корень. Мы съ вами, Людмила Александровна, одни въ открытой оппозицій. Аркадій Николаевичъ, какъ хитрый Талейранъ, держитъ нейтралитетъ. А Степанъ Ильичъ и Ратисовъ прямо влюблены: глядятъ Ревизанову въ глаза, поддакиваютъ, хохочутъ на каждую остроту… чортъ знаетъ, что такое!.. Объ Олимпіадѣ Великолѣпной я уже не говорю. Сія рыжая, но глупая Венера прямо потопила его волнами своей симпатіи.

Сердецкій. Вы смѣетесь надъ другими, а сами, кажется, больше всѣхъ заинтересованы имъ, таинственнымъ незнакомцемъ.

Синевъ. Мое дѣло особое.

Сердецкій. Почемуже?

Синевъ. Потому, что сколько вору ни воровать, а острога не миновать. У меня есть предчувствіе, что мнѣ еще придется со временемъ возиться съ г. Ревизановымъ въ слѣдственной камерѣ. Сейчасъ онъ разглагольствовалъ, свои убѣжденія развивалъ… Ну, ну! не желалъ бы я попасть въ его лапы.

Людмила Александровна.А!

Синевъ. Вы посмотрите на его физіономію: маска. Нѣжность, скромность, благообразіе; не лицо, а «Руководство хорошаго тона»; губы съ улыбочкой, точно y опереточной примадонны. А въ глазахъ сталь: не зѣвай, молъ, человѣче, слопаю!

Слуга входить, открываетъ электричество и уходитъ. Людмила Александровна встаетъ, закрывая глаза рукою.

Э! что съ вами, кузина?

Людмила Александровна. Въ вискахъ нестерпимая стукотня…

Сердецкій. Вы, если очень дурно, домой ѣхали бы…

Людмила Александровна. Нѣтъ, я пойду — прилягу въ будуаръ Липы… дайте мнѣ вашу руку, голова кружится…

Уходить, опираясь на Сердецкаго.

Входить Митя. Въ столовой хохотъ.

Синевъ. А! юный побѣдитель поношенныхъ сердецъ!

Митя. Ты опять дразнишь меня? Такъ я лучше уйду. Я сегодня не въ духѣ.

Синевъ. Нырнулъ въ море унынія?

Митя. На самое дно.

Синевъ. Это съ какой же стати?

Митя. Такъ.

Синевъ. Въ твои годы слово «такъ» переводится на русскій языкъ двояко: или колъ за Цицерона, или огорченіе въ платонической любви. Ну! кто виноватъ? Маркъ Туллій или тетя Липа?

Митя. Ахъ, дядя! Есть чувства…

Синевъ. Ага! уже есть чувства! Браво, Митя, браво! Ты дѣлаешь успѣхи…

Митя. Тебѣ бы только смѣяться надъ всѣмъ святымъ… возвышенными.

Синевъ. Не смѣюсь, Митяй, ей Богу, не смѣюсь, но плачу, горькими слезами плачу, что она сегодня прицѣпилась репейникомъ къ Ревизанову, а на тебя — нуль вниманія.

Митя. И что она въ немъ нашла? Только-что — капиталистъ!

Синевъ. Да. А ты — только что гимназистъ. Въ томъ, главнымъ образомъ, между вами и разница. И вотъ что скверно: замѣчено учеными, что женщины гораздо чаще предпочитаютъ капиталистовъ гимназистамъ, чѣмъ наоборотъ. Знаешь что? Вызовемъ-ка его на дуэль?

Митя. А ты думаешь, я не способенъ?

Синевъ. О, смѣю ли я сомнѣваться?

Митя. Я такой! Я, еще въ третьемъ классѣ, убѣжалъ было въ Америку, къ индѣйцамъ… Вотъ я какой!

Синевъ. Не дошелъ?

Митя. Вернули… Отъ Тверской заставы.

Синевъ. Жаль! А то бы недурно его… по-индѣйски: сперва подстрѣлить, а потомъ скальпировать….а?

Митя (презрительно пожавъ плечами, декламируетъ изъ «Горя отъ ума») Шутить и вѣкъ шутить какъ васъ на это станетъ?

Олимпіада Алексѣевна, появляется въ дверяхъ столовой.

Олимпіада Алексѣевна (въ столовую). Перейдемъ сюда, господа! Здѣсь не такъ жарко… А! симпатичный дуэтъ!

Синевъ. Нѣжнаго тенора и коварнаго баритона, тетушка. Коварный баритонъ это я. А вотъ вамъ и синьоръ Деметріо Аморозо, примо теноре.

Митя. Кажется, мы не въ гимназіи… Что за клички!

Синевъ. По шерсти, душенька. Митя. И я очень прошу тебя: говори за одного себя, а меня оставь въ покоѣ… Я не желаю! По какому праву? Это посягательство на личность.

Синевъ. Слова-то, слова-то какія онъ знаетъ! Слушать страшно!

Олимпіада Алексѣевна. Пошла травля! Чуть вмѣстѣ,— ужъ и сцѣпились! Будетъ вамъ!.. Ну-съ,— такъ, о чемъ же вы тутъ поете?

Синевъ. Онъ ревнуетъ, а я накаливаю его до состоянія мстительныхъ эксцессовъ.

Олимпіада Алексѣевна. Какія страсти! Это по чьему же адресу?

Синевъ. По вашему, Липочка.

Олимпіада Алексѣевна. Какая я тебе Липочка?

Синевъ. Послѣ такого обѣда, какъ y васъ, для меня всякая женщина Липочка.

Олимпіада Алексеевна. Что онъ говорить, Митя! Зажми уши и бѣги вонъ!

Синевъ. Какъ хоръ въ операхъ: бѣжимъ! бѣжимъ!— а сами ни съ мѣста.

Олимпіада Алексѣевна. Намъ съ тобою, Митя, и слушать его грѣхъ.

Синевъ. «Намъ съ тобою?!» Уже? Митяй! остерегись! отойди отъ зла и сотвори благо! Не то, недѣли черезъ двѣ, кричать тебѣ на всю Москву: «разлюбила ты меня, Карменъ!»

Митя. По опыту знаешь?

Олимпіада Алексѣевна. Такъ его, такъ его, Митя!

Синевъ. Ай да синьоръ Аморозо! каковъ звѣренокъ, огрызается?! Но, Митя! не растравляй моихъ душевныхъ ранъ!

Олимпіада Алексѣевна. Скажите!

Синевъ. Не буди змѣи воспоминаній. И я въ Аркадіи родился.

Олимпіада Алексѣевна. Только тебя оттуда вывели.

Синевъ. Вы, Липочка, кажется, въ миѳологіи-то дальше загородной Аркадіи не ушли?

Олимпіада Алексѣевна. А развѣ есть другая?

Синевъ. Есть.

Олимпіада Алексѣевна. Гдѣ же?

Синевъ. На своемъ мѣстѣ. Спросите классика. Онъ знаетъ.

Когда я былъ аркадскимъ принцемъ,

Я тетю Липу полюбилъ…

О-о-охъ!

А-а-ахъ! Я тетю Липу полюбилъ!

Олимпіада Алексѣевна. Шутъ!.. Митя! а ты хочешь быть аркадскимъ принцемъ?

Синевъ. Подумай, братецъ! не торопись отвѣтомъ. Помни: всѣ, аркадскіе принцы калифы на часъ.. А потомъ ихъ спускаютъ черезъ трапъ прямо въ адъ, съ разжалованіемъ въ Ваньки Стиксы.

Митя. Такъ что, дядя, ты теперь выходишь Ванька Стиксъ?

Олимпіада Алексѣевна. Браво, Митя!

Синевъ. И вы противъ меня, аркадская пастушка? Вы, значить, собираетесь разыграть меня въ четыре руки? Нѣтъ, слуга покорный! Я уступаю и отступаю…

Когда я былъ аркадскимъ принцемъ,

Когда я былъ аркадскимъ при-и-инцемъ…

Попятившись, наступаетъ на ногу Ратисову, который, вмѣстѣ съ Верховскимъ и Ревизановымъ, входить изъ столовой.

Ратисовъ. Охъ, если это y васъ называется отступать, то каково же вы наступаете?

Синевъ. Виноватъ, дядюшка.

Ратисовъ. Богъ проститъ. А каламбурчикъ мой замѣтили?

Синевъ. Прелесть. Вы всегда каламбурите или только когда вамъ наступятъ на мозоль?

Ратисовъ. У меня юморъ брызжетъ.

Синевъ. Вы бы въ юмористическіе журналы писали, а?

Ратисовъ. Пишу.

Синевъ. Ой ли? И ничего, печатаютъ?

Ратисовъ. Съ благодарностью.

Синевъ. Скажите!

Ратисовъ. Цѣнятъ. Вы, говорятъ, ваше превосходительство, юмористъ pur sаng, а нравственности y васъ что y весталки. Вы не какой-нибудь борзописецъ съ улицы, но патрицій-съ, аристократъ сатиры. Этакаго чего-нибудь рѣзкаго, съ густыми красками, слишкомъ смѣшного, не семейнаго, y васъ ни — ни.

Синевъ. Подъ псевдонимцемъ качаете?

Ратисовъ. Разумѣется. «Дѣйствительный юмористъ», это я. Я было хотѣлъ подписываться «дѣйствительный статскій юмористъ» — этакъ слегка намекнуть публикѣ, что я не кто-нибудь, не праздношатающій бумагомаратель. Но цензура воспротивилась. Оставила меня безъ статскаго… Мысль! Позвольте карандашикъ.

Синевъ. Вдохновеніе заиграло?

Ратисовъ. Мысль: дѣтей оставляютъ безъ сладкаго, а меня оставили безъ статскаго… Правда, хорошо?

Синевъ. Изумительно!

Ратисовъ. Запишу и разработаю па досугѣ…

Пишетъ. Синевъ отходить къ Олимпіадѣ Алексѣевнѣ, которая въ сторонѣ бесѣдуетъ съ Митей.

Митя. Вотъ вы все надо мною смѣетесь, а я… я даже Добролюбова читалъ, ей Богу. Хоть весь классъ спросите… Ужъ я такой! Я могу понимать: y меня серьезное направленіе ума…

Смолкаетъ при приближеніи Синева. Всѣ трое остаются въ глубинѣ сцены, въ тихомъ шутливомъ разговорѣ.

Верховскій. Какъ угодно, Андрей Яковлевичъ, а все это софизмы.

Ревизановъ. Какъ для кого.

Верховскій. Вы меня въ свою вѣру не обратите.

Ревизановъ. Я и не пытаюсь. Помилуйте.

Верховскій. Я даже позволяю себѣ думать, что это и не ваша вѣра.

Ревизановъ. Напрасно. Почему же?

Верховскій. Вѣра безъ дѣлъ мертва, а y васъ слова гораздо хуже вашихъ дѣлъ.

Ревизановъ. Спасибо за лестное мнѣніе.

Верховскій. На словахъ, вы мизантропъ и властолюбецъ.

Ревизановъ. Я, дѣйствительно, люблю власть и, въ огромномъ большинствѣ, не уважаю людей.

Верховскій. Однако вы постоянно дѣлаете имъ добро?

Ревизановъ. Людямъ? Нѣтъ.

Верховскій. Какъ нѣтъ? Вы строите больницы, училища, тратите десятки тысячъ рублей на разныя общеполезныя учрежденія… Если это не добро, то что же по-вашему?

Ревизановъ. Кто вамъ сказалъ, что я дѣлаю все это для людей и что дѣлаю съ удовольствіемъ?

Верховскій. Но…

Ревизановъ. Мало ли что приходится дѣлать! Жизнь взятокъ требуетъ. Только и всего.

Ратисовъ. Андрей Яковлевичъ клевещетъ на себя. Онъ дѣлаетъ добро инстинктивно. Онъ хочетъ, самъ не сознавая того, отслужить свой долгъ предъ обществомъ, которое его возвысило.

Ревизановъ. Долгъ!.. Отслужить!..

Верховскій. Вы смѣетесь?

Ревизановъ. Нѣтъ. Я только нахожу эти слова неестественными. Зачѣмъ человѣкъ будетъ служить обществу, если онъ въ состояніи заставить общество служить ему? Къ чему обязываться чувствомъ долга, когда имѣешь достаточно смѣлости, чтобы покоряться лишь голосу своей страсти?

Верховскій. Сколько вамъ лѣтъ?

Ревизановъ. Сорокъ четыре

Верховскій. Мнѣ пятьдесятъ шесть… Странно. Разница не такъ ужъ велика… а,— извините меня!— я не понимаю васъ, мы словно говоримъ на разныхъ языкахъ.

Ревизановъ. Да, такъ оно и есть. Я говорю на языкъ природы, а вы на языкъ культуры. Вы толкуете о господствѣ долга, а я о господствѣ страсти. Вы стоите на исторической, условной точкѣ зрѣнія, а я на абсолютной истинъ. Вамъ нравится, чтобы ваша личность исчезала въ обществѣ; я напрягаю всѣ силы, чтобы, наоборотъ, поставить свою волю выше общей.

Синевъ (издали). Вотъ какъ!

Ревизановъ. Вы что-то сказали?

Синевъ. Простите, пожалуйста, но вы мнѣ напомнили… впрочемъ, неудобно разсказывать: не совсѣмъ ловкое сближеніе…

Ревизановъ. Не стесняйтесь.

Синевъ. Я уже слышалъ вашу фразу недавно, на допросѣ одного интеллигентнаго… убійцы съ цѣлью грабежа. Онъ, между прочимъ, тоже опредѣлялъ преступленіе, какъ попытку выдѣлить свою личную волю изъ воли общей, поставить свое я выше общества.

Ревизановъ. Да, въ сознательномъ преступленіи есть этотъ оттѣнокъ.

Верховскій. И преступленіе обычная дорога къ вашему излюбленному царству страсти.

Ревизановъ. Бываетъ.

Верховскій. Хорошая дорога, скажете?

Ревизановъ. По крайней мѣрѣ, хоть куда-нибудь приводитъ.

Верховскій. Помилуйте! да если всѣ станутъ такъ думать и жить… что же это будетъ? Вѣдь въ такой компаніи люди пожрутъ другъ друга.

Ревизановъ. Что же? Горе побѣжденнымъ….

Входятъ Людмила Александровна и Сердецкій. Людмила Александровна садится въ тѣни, въ глубинѣ сцены.

Синевъ. Все это прекрасно, Андрей Яковлевичъ теоріи можно разводить всякія, и, пока ваше царство страсти остается въ мірѣ, такъ сказать, умозрительномъ, намъ, обыкновеннымъ смертнымъ, можно съ грѣхомъ пополамъ жить на свѣтѣ. Но скверно, что изъ теоретической? области то и дѣло проскальзываютъ фантомы въ действительную жизнь.

Ревизановъ. А вы ихъ ловите и отправляйте въ мѣста не столь и столь отдаленныя. Это ваше право.

Синевъ. Да, вѣдь всѣхъ не переловишь.

Ревизановъ. А не поддаваться ихъ право.

Синевъ. Иного и схватишь, нить! Скользокъ, какъ угорь, вывернется и уйдетъ въ мутную воду. Законъ — дѣло рукъ человѣческихъ, а преступленіе дѣло природы. Законъ имѣетъ рамки, а преступленіе нѣтъ. Законъ гонится за преступленіемъ, да не всегда его догоняетъ. Да вотъ вамъ примѣръ. Вчера я слышалъ одну исторію: попробуйте преслѣдовать ея героя по закону…

Олимпіада Алексѣевна, (отрываясь отъ разговора съ Митей). Если что-нибудь страшное, не разсказывай: я покойниковъ боюсь.

Синевъ. Дѣло на Уралѣ.

Ревизановъ. Знакомыя мѣста.

Синевъ. Герой мѣстный Крезъ, скучающій россіянинъ изъ любимаго вами, Андрей Яковлевича типа людей страсти и личнаго произвола…

Верховскій. Проще сказать: самодуръ.

Сипевъ. Но образованный, замѣтьте.

Ревизановъ. Есть тамъ такіе. Ну-съ?

Синевъ. Развлеченія ради, задумался этотъ Крезъ влюбиться въ нѣкоторую барыньку, жену довольно вліятельнаго въ тѣхъ мѣстахъ лица… Барынька оказалась не изъ податливыхъ…

Сердецкій. Крезъ поклялся, что возьметъ ее, во что бы то не стало…

Синевъ. Откуда вы знаете?

Сердецкій. Предположилъ по шаблону, всегда такъ бываетъ.

Синевъ. Да… И началъ орудовать. Да вѣдь какъ! Супругъ упрямой красавицы до тѣхъ поръ отлично шелъ по службъ, а теперь вдругъ, ни съ того ни съ сего, запутался въ какихъ-то упущеніяхъ, попалъ подъ судъ и вылетѣлъ въ отставку съ запачканнымъ формуляромъ. Въ обществѣ пошли гадкіе слухи о поведеніи молодой женщины. Репутація несчастной была разбита, семейная жизнь ея превратилась въ адъ. Знакомые отъ нея отвернулись, мужъ вколачивалъ жену въ гробъ ревностью, родныя дѣти презирали ее, какъ развратную женщину…

Людмила Александровна. Ахъ!

Синевъ. А? что? вамъ опять нехорошо, кузина?

Людмила Александровна. Не обращайте на меня вниманія: такъ… приступъ мигрени…

Олимпіада Алексѣевна. Ну, а конецъ-то, конецъ твоего романа?

Синевъ. Въ одинъ прекрасный вечеръ…

Сердецкій. Послѣ ужасной семейной сцены…

Синевъ. Вы, Аркадій Николаевичъ, невозможны съ вашею прозорливостью. Ну-да, послѣ ужасной семейной сцены, горемычная барынька ушла, въ чемъ была, изъ дома и постучалась таки…

Сердецкій. Къ Крезу.

Ревизановъ. Что и требовалось доказать.

Верховскій. Вотъ видите, Андрей Яковлевичъ.

Ревизановъ. Виноватъ. Позвольте, господа. Чего вы отъ меня хотите? Что-бы я не осудилъ этотъ поступокъ? Осуждаю. Но вѣдь я не утверждалъ, что люди страсти хорошіе люди. Я только говорилъ, что это люди, которые хотятъ быть счастливыми, умѣютъ брать свое счастье съ боя и ради него на все готовы…

Людмила Александровна. На все?!

Ревизановъ. Я раньше слыхалъ вашу исторію, Петръ Дмитріевичъ, и хорошо знаю ея героя.

Синевъ (въ сторону). Мѣдный лобъ!

Ревизановъ. Это, дѣйствительно, упрямый и страстный человѣкъ.

Людмила Александровна (не глядя на него, издали). А… а совѣсть? упрекаетъ его когда-нибудь?

Ревизановъ (окидываетъ ее внимательнымъ взоромъ… послѣ краткаго молчанія, рѣшительно). Не думаю.

Людмила Александровна, съ тихимъ содроганіемъ, поникаетъ головою.

Олимпіада Алексѣевна. Скучная твоя исторія, Петя. Я думала, онъ ее убьетъ или она его.

Синевъ. Да вы же покойниковъ боитесь?

Олимпіада Алексѣевна. Я только утопленниковъ, если въ водѣ долго пробыли, а, если съ револьверомъ, ничего… даже интересно.

Синевъ. Жестъ красивъ?

Олимпіада Алексѣевна. Вотъ именно.

Ратисовъ. Господа, отвлеченности вещь хорошая, только, знаете ли, винта они все-таки не замѣнятъ.

Синевъ. Демосѳенъ глаголетъ вашими устами, дядюшка.

Ратисовъ. У меня въ кабинета уже приготовленъ столикъ.

Верховскій. Такъ что же мы теряемъ золотое время?

Олимпіада Алексѣевна (Ревизанову). Какъ? развѣ вы играете?

Ревизановъ. Съ особеннымъ удовольствіемъ.

Митя. Опять она къ нему!

Синевъ (напѣваетъ Митѣ). Пойметъ ли кто души моей волненье?

Олимпіада Алексѣевна (Ревизанову). Такъ что и теперь?

Ревизановъ. Соблазняюсь.

Олимпіада Алексѣевна. А я было хотѣла показать вамъ нашъ зимній садъ…

Синевъ. Знаемъ мы этотъ зимній садъ, сами хаживали…

Митя. О!!!..

Олимпіада Алексѣевна. Это — мой любимый уголокъ… такой поэтический…

Митя. Смотрѣть такими глазами на какой-то денежный мѣшокъ!

Синевъ. Говорю тебѣ: гимназистамъ при капиталистахъ не везетъ.

Ратисовъ (изъ кабинета). Андрей Яковлевичъ! Петруша! Что же вы, господа? Ждемъ.

Ревизановъ. Вы слышите…

Уходить.

Олимпіада Алексѣевна. Ну, пропустилъ моментъ — тебѣ же хуже. Была бы честь предложена, а отъ убытка Богъ избавилъ.

Синевъ (хохочетъ). Сорвалось!

Олимпіада Алексеевна. Митя… Ты видѣлъ въ нашемъ зимнемъ саду новую бесѣдку?

Синевъ. Нѣтъ, видно, и гимназистамъ иной разъ бываетъ удача…

Отходить къ Сердѣцкому, смѣясь, говорить съ нимъ.

Митя. Новую бесѣдку? Нѣтъ-съ, не видалъ. Да, и видѣть не желаю. Показывайте господину Ревизанову!

Олимпіада Алексеевна. Ай, какой Отелло! Вздоръ! Вздоръ!.. Давай руку. Изволь провожать меня… сегодня ты мой аркадскій принцъ.

Митя. Что вы хотите этимъ сказать?

Олимпіада Алексѣевна. Ты слышалъ…

Митя. Я — такой!.. Я не умѣю шутить любовью. У меня чувства. Я не понимаю легкихъ отношеній къ женщинѣ.

Олимпіада Алексѣевна. Ахъ, батюшки! что же? Бѣжимъ вдвоемъ на необитаемый островъ?

Митя. Я, коли что, на всю жизнь. У меня это просто. Весь классъ знаетъ…

Олимпіада Алексѣевна. Да ты руку-то давай.

Митя. Руку?.. Руку извольте. А только я легкихъ отношеній не понимаю. Я такой!

Идутъ къ дверямъ.

Синевъ. Тетушка! Вы не Олимпіада,— вы Иродіада!!!

Олимпіада Алексѣевна. Что такъ?

Синевъ. Младенцевъ избивать стали.

Митя. Опять дразнишься? Чортъ бы тебя побралъ.

Олимпіада Алексѣевна и Митя уходятъ. Синевъ хочетъ войти въ кабинетъ. Людмила Александровна его окликаешь.

Людмила Александровна. Петръ Дмитріевичъ.

Синевъ. Я, кузина.

Людмила Александровна. Этотъ Ревизановъ… герой… герой вашей исторіи… не правда ли?..

Синевъ молча и выразительно показываетъ въ сторону Ревизанова.

Людмила Александровна. Благодарю васъ.

Синевъ ушелъ.

Сердецкій. Что съ вами сегодня?

Людмила Александровна. Ничего… нездоровится немного… право, не обманываю.

Сердецкій. Ничего? А мнѣ кажется, очень много. И кажется, что нездоровится не тѣлу вашему, по душѣ. И еще кажется… говорить что ли?

Людмила Александровна. Какъ хотите…

Сердецкій. Что виновата въ вашемъ разстройствѣ этотъ господинъ…

Людмила Александровна. Ревизановъ? Вздоръ какой… Вы, Аркадій Николаевичъ, по старой памяти, всегда нѣсколько ревнивы къ новымъ лицамъ.

Сердецкій (смѣясь). Можетъ быть, можетъ быть… Хотя Ревизановъ не совсѣмъ новое лицо. Онъ, такъ сказать, лишь «въ первый разъ по возобновленіи»… и… и вы любили его когда-то.

Людмила Александровна. А! Вы могли бы не напоминать мнѣ… Какой позоръ! какой ужасъ!

Сердецкій. Онъ не позволилъ себѣ намекнуть на ваши прошлыя отношенія?

Людмила Александровна. Нѣтъ, нѣтъ!

Сердецкій. Я замѣтилъ два — три странныхъ взгляда, брошенныхъ имъ на васъ.

Людмила Александровна. Что же они говорили?

Сердецкій. По-моему, смыслъ ихъ былъ: «старая любовь не ржавѣетъ»…

Людмила Александровна. Ха-ха-ха! Бѣдный Аркадій Николаевичъ! Вы такъ любите меня, что воображаете, будто всѣ смотрятъ на меня вашими глазами… Голубчикъ! Гдѣ намъ побѣждать такихъ избалованныхъ Донъ-Жуановъ? Я молода и недурна собою только для вашей влюбленной слепоты.

Сердецкій. Нѣтъ. Вы очень хороши собою, на какой угодно избалованный вкусъ. А этихъ пресыщенныхъ прихотниковъ я знаю. Подобный господинъ способенъ преслѣдовать васъ даже безъ всякой любви, а просто потому, что вотъ оригинально: потому, что вы Верховская, что y васъ чудная репутація, что y васъ взрослыя дѣти, что y васъ нѣтъ и никогда не было любовника, и что есть свинское блаженство осквернить все это, растоптать, залить грязью… Если г. Ревизановъ вздумаетъ надоѣдать вамъ, и вамъ нуженъ будетъ другъ, вы, я надѣюсь, знаете, гдѣ его искать?

Людмила Александровна (преодолевая свое волненіе, шутливо кладетъ руку на его голову). Гдѣ же, какъ не въ этомъ старомъ, сѣдомъ человѣкѣ, съ юношескимъ сердцемъ и влюбленными глазами… Ахъ, вы, рыцарь мой!

Сердецкій (цѣлуетъ ея руку). Ну, вотъ, вы шутите, и я спокоенъ… А слова мои все-таки попомните. До свиданья: мнѣ пора въ редакцію, и я ухожу на французскій манеръ, не прощаясь съ хозяевами. Пусть винтятъ. До свиданья.

Уходить, но возвращается отъ дверей и пытливо смотритъ въ глаза Людмилѣ Александровнѣ, взявъ ее за обѣ руки.

Такъ ничего нѣтъ, ничего?

Людмила Александровна. Да что это, право? Мнительность какая! Ахъ, Аркадій Николаевичъ!

Сердецкій. Ну, ну, не сердитесь… не буду, не буду, я уже ушелъ, ушелъ… Всего вамъ хорошаго, моя золотая.

Въ дверяхъ смотритъ на нее въ полъ-оборота.

Эхъ! Да когда же я, старый чортъ, любить-то ее перестану?

Уходить.

Людмила Александровна (одна). Чувствуетъ… Признаться проситъ… Да ни за что! никогда! На пытку пойду, пусть меня клещами рвутъ не признаюсь!.. Ну что же?… Кончено: побѣждена. Въ чьихъ я рукахъ! въ чьихъ рукахъ!.. Боже мой! Я такъ слаба, а онъ такъ силенъ и золъ. Хочешь ты испытать, какъ разгнѣванный мужъ, въ бѣшенствѣ, отталкиваетъ развратную жену? хочешь ты услыхать позорную брань изъ устъ своихъ дѣтей?.. Дѣти мои! милыя! Вы ростете, всѣ вами любуются, какія вы добрыя, честныя. Кто васъ ростилъ, кто училъ, кто жилъ съ вами одною жизнью? Я! Все я! И теперь показать вамъ, что я всю жизнь лгала и прятала подъ красивыми словами позорное прошлое? Нѣтъ, я должна спасти себя отъ презрѣнія дѣтей, потому что должна спасти ихъ отъ ненависти ко мнѣ. Если человѣку противна родная мать, что же уважать остается ему на свѣтѣ? Пусть я стану еще порочнѣе и хуже, но лишь предъ самою собой. Моя семья останется счастливой, а за мои грѣхи я отвѣчу предъ Богомъ…

Въ кабинетѣ хохотъ.

Верховскій. Ха-ха-ха! безъ трехъ, милый Андрей Яковлевичъ! безъ трехъ!.. Ха-ха-ха! Помилуйте, господа, могъ ли я предполагать, что сажусь играть съ такими мастерами?

Синевъ. Скромничаете, дяденька, скромничаете! знаемъ мы васъ, какъ вы плохо играете.

Ревизановъ. Хорошо, что моя очередь выходить… Хоть духъ переведу, а то просто въ жаръ бросило…

Людмила Александровна. Будь, что будетъ. Мною держится мой домашній очагъ. Онъ даетъ свѣтъ и тепло слишкомъ многимъ. Я не имѣю права разрушать его…

(Ревизановъ выходить изъ кабинета. Онъ молча смотритъ на Людмилу Александровну. Она, вся трепещущая, сжимается, какъ отъ холода. Нѣмая сцена.)

Людмила Александровна (послѣ долгаго молчанія, почти шепотомъ). Я буду y васъ… я… я повинуюсь.

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ III.

Роскошный номеръ въ московской первоклассной гостиницѣ. Вечеръ.

Ревизановъ одинъ y письменнаго стола. Леони, въ короткой кофточкѣ, въ шаочкѣ, съ хлыстомъ въ рукѣ, тихо входить.

Леони. Ohe! mon gros… вотъ и я! Ты занять? Я мѣшаю?

Ревизановъ. И очень.

Леони. Я на одну минуту

Ревизановъ. Почему ты не въ циркъ?

Леони. Я скачу въ третьемъ отдѣленіи, предпослѣднимъ номеромъ. Воспользовалась свободнымъ временемъ, заѣхала къ тебѣ не утерпѣла… Аh, vieux cochon! Я таки люблю тебя немножко…

Садится.

Ревизановъ. Гмъ… Гмъ…

Леони. Сколько бумагъ! и все дѣловыя!

Ревизановъ. Конечно.

Леони. Даже… даже вотъ этотъ голубой листокъ.

Ревизановъ (слегка ударилъ ее по рукѣ и прячетъ письмо въ карманъ). Оставь.

Леони. Ахъ, извините. Я не знала…

Ревизановъ не отвѣчаетъ.

Леони. Знаешь ли, этотъ дѣловой документъ очень похожъ на письмо отъ женщины.

Ревизановъ. Ты находишь?

Леони. Отъ кого эта записка?

Ревизановъ. Это не твое дѣло.

Леони. Однако, мой милый, вы становитесь не слишкомъ-то любезны въ послѣднѣе время.

Ревизановъ. Можетъ быть.

Леони. Я не знаю, чѣмъ это милое настроеніе вызывается y васъ. Можетъ быть, y васъ дѣла не хороши? Можетъ быть, вы влюблены неудачно? Но, во всякомъ случай, я не желаю, чтобы на мнѣ срывали дурное расположеніе духа. Я къ этому не привыкла.

Ревизановъ. Не трещи… надоѣла.

Леони (вскочила). Я запрещаю вамъ говорить со мною въ этомъ тонъ. Леони никто еще не говорилъ, что она надоѣла.

Ревизановъ. Ну, а я говорю.

Леони (топнула ногою, въ гнѣвныхъ слезахъ). Это гнусно, гнусно такъ обращаться съ женщиной.

Ревизановъ. Да полно, пожалуйста! Что за трагедія? Я никакъ съ тобою не обращаюсь. Ты бѣснуешься и ругаешься, а я нахожу, что это скучно, вотъ и все.

Леони. Если вамъ скучно со мною, отпустите меня, разойдемся. Не вы одинъ любите меня, я найду свое счастье съ другимъ.

Ревизановъ. Съ другими, Леони, съ другими, надо быть точною въ выраженіяхъ.

Леони. Вы никогда не любили меня, если можете шутить со много такъ обидно.

Ревизановъ. Разумѣется, никогда. Кажется, y насъ, когда мы сходились, и разговора объ этомъ не было. А ты развѣ любила меня и любишь? Вотъ была бы новость.

Леони (горько). Нѣтъ, этой новости вы не услышите… Я васъ, конечно, и не люблю, и не уважаю… вы для меня просто мѣшокъ, откуда можно брать деньги… не такъ ли?

Ревизановъ. Не знаю, какъ по-твоему, по-моему, такъ. Да я ни на что болѣе и претензій не имѣю. Я плачу и не жалуюсь. Ты очень эффектная и занимательная женщина…

Леони. А, главное, въ модѣ. Такъ пріятно, вѣдь, чтобы вся Москва кричала: вотъ Ревизановъ, который отбилъ знаменитую Леони y князя Носатова.

Ревизановъ. Не скрываю: и это не безъ пріятности.

Леони. Вотъ этой-то славы y васъ и не будетъ больше. Не будетъ y васъ Леони. Кусайте себѣ тогда локти… и утѣшайтесь вонъ съ этою, которая пишетъ вамъ письма… виновата, дѣловые документы — на голубой бумагъ.

Ревизановъ. Будетъ другая слава, и гораздо болѣе пикантная… Станутъ говорить: вотъ Ревизановъ знаете, тотъ самый, который выгналъ отъ себя знаменитую Леони.

Леони (бѣшенымъ крикомъ). Lаche!

Ревизановъ (тихо). Пошла вонъ!

Нѣмая сцена. Леони подъ взглядомъ Ревизанова пятится къ дверямъ, какъ звѣрь отъ укротителя.

Леони издали грозитъ хлыстомъ. Васъ слѣдовало бы вотъ этимъ!

Ревизановъ грозно поднимается съ мѣста и дѣлаетъ къ Леони два шага. Она, струсивъ, бросаетъ въ него хлыстомъ и убѣгаетъ.

Ревизановъ (поднялъ хлыстъ, осмотрѣлъ его, подавилъ пружину, ручка хлыста отскакиваетъ, обнаруживая потайной кинжалъ). Изящная вещичка. Сохранимъ на память объ освобожденіи отъ иноплеменницы.. Не прилетѣла бы она мириться? Вотъ было бы не кстати.

Бросаетъ хлыстъ на письменный столъ и звонитъ. Вошедшему человѣку.

Іоганъ, замѣтили вы даму, которая отъ меня вышла?

Человѣкъ. Мадамъ Леони?

Ревизановъ. Да. Меня для нея нѣтъ дома.

Человѣкъ. Слушаю-съ.

Ревизановъ. Передайте это швейцару. А затѣмъ приготовьте столъ, дайте фруктовъ, крюшонъ, цвѣтовъ получше… У меня ужинаетъ другая дама… Да! Скажите швейцару: не надо, чтобы ее видѣли. Пусть проведетъ какъ-нибудь поосторожнѣе. Ну, живо!

Человѣкъ уходитъ.

Ревизановъ (вынимаетъ изъ кармана спрятанное письмо). «Очень можетъ быть, что письмомъ этимъ я дѣлаю новую ошибку и даю вамъ новое оружіе противъ меня. Но все равно. Если вы хотите погубить меня, то погубите и безъ этихъ жалкихъ строкъ. Я въ послѣдній разъ пытаюсь смягчить ваше сердце. Сжальтесь, оставьте меня въ покоѣ. На что я вамъ? Мало ли женщинъ красивѣе меня? Я не молода, я мать семейства, y меня взрослыя дѣти. Пощадите мою совѣсть. Какъ я буду смотрѣть имъ въ глаза? Отпустите меня на волю! Клянусь, я буду благодарна вамъ, какъ благодѣтелю. Вы пріобрѣтете друга, вѣрнаго и преданнаго, какого y васъ еще не было»… (Прячетъ письмо въ бумажникъ). Мнѣ противъ воли жаль ее. Но отказаться отъ нея невозможно. Она зацѣпила меня слишкомъ крѣпко. «Не молода»… «мало ли красивѣе меня»… Развѣ любятъ за молодость, за красоту? Любятъ потому, что любится. Любятъ не женщину, но свою прихоть къ ней. Она дорога мнѣ, потому что съ нею надо бороться, надо покорить ее, завоевать… Уступить ей сейчасъ значить быть побѣжденнымъ во второй разъ… Ни за что! (Входить человѣкъ). Что вамъ?

Человѣкъ (подаетъ карточку). Желаетъ васъ видѣть.

Ревизановъ. Синевъ? Такъ поздно? Вотъ не вовремя. (Смотритъ на часы). Успѣю сплавить. Просите.

Синевъ входитъ, слегка навеселѣ.

Синевъ. Андрей Яковлевичъ извините, что я не званый и яко тать въ полунощи…

Ревизановъ. Всегда радъ вамъ, Петръ Дмитріевичъ, душевно радъ.

Синевъ. Да что вамъ радоваться-то? Что я для васъ представляю? Такъ, грубіянъ — мальчишка, моська — знать, она сильна, что лаетъ на слона.

Ревизановъ. Батюшки! что за униженіе паче гордости.

Синевъ. Да, право. Я вѣдь къ вамъ съ повинною, ей Богу, съ повинною. Обѣдали это мы сейчасъ съ товарищами, и вдругъ говорятъ мнѣ, что вы вчера за всѣхъ нашихъ студіозовъ недостаточныхъ плату въ университетъ внесли. До земли вамъ поклонъ! Великолѣпно, батенька!

Ревизановъ. Что тутъ великолѣпнаго! Вы же мой взглядъ на благотворительность знаете. Еще одна неизбѣжная взятка обществу. Только и всего.

Синевъ. Э, батенька! дудки! Теперь не обморочите. Знаемъ мы, какъ васъ понимать, притворщикъ вы!.. Мы за ваше здоровье три бутылки клико осушили. Замѣтно?

Ревизановъ. Не очень.

Синевъ. Ну, бутылки высохли, а душа размякла.

Ревизановъ. И нашелъ покаянный стихъ?

Синевъ. Думаю, вотъ человѣкъ, къ которому я несправедливъ. Онъ всегда ко мнѣ внимателенъ, ласковъ, любезенъ, всею душою ко мнѣ, а я противъ него все на дыбы, да на дыбы.

Ревизановъ. Это вы о нашихъ дебатахъ y Верховскихъ?

Синевъ. Да… и о многомъ. Вотъ же, думаю, докажу справедливость сейчасъ же пойду, за студіозовъ руку ему пожму, да кстати и за всю свою наглость извинюсь.

Ревизановъ. Въ томъ числѣ, и за исторійку объ уральскомъ Крезѣ?

Синевъ. Фу! какое это было мальчишество!.. Андрей Яковлевичъ!

Ревизановъ. Не безпокойтесь, я не сержусь.

Синевъ. Меня стоило за уши выдрать, а вы великодушно промолчали.

Ревизановъ. Я въ такихъ случаяхъ всегда молчу.

Синевъ. А, знаете, опасная система.

Ревизановъ. Почему?

Синевъ. Молчаніе могутъ принять за знакъ согласія.

Ревизановъ. А мнѣ какое дѣло? Пусть принимаютъ.

Синевъ. Андрей Яковлевичъ, да вѣдь нехорошо… сознайтесь, что было нехорошо.

Ревизановъ. Хорошо или нехорошо, а не перемѣнишь, если было. Хвалиться нечѣмъ, а отрекаться гордъ.

Синевъ. Смѣлый вы человѣкъ.

Ревизановъ. Да, робѣть не въ моихъ правилахъ. Дѣло въ томъ, Петръ Дмитріевичъ, что, если человѣкъ самъ сознаетъ въ себѣ преступника и не боится имъ остаться, такъ трусить посторонней болтовни и считаться съ нею ему нечего.

Синевъ. Послушайте! это…

Ревизановъ (смѣется). Нѣтъ, вы погодите хватать меня за шиворотъ. Я не дамся. Я если и преступникъ, то на законныхъ основаніяхъ.

Синевъ. Чортъ знаетъ, что такое! Съ вами разговаривать что по канату ходить.

Ревизановъ. Однажды я поссорился съ нѣкоторымъ банкиромъ. Взорвалъ его на воздухъ: лопнулъ банкиръ, бѣжалъ въ Америку. Десятки семействъ разорились, были случаи убійствъ, сумасшествій.

Синевъ. Что же, изъ этого слѣдуетъ?

Ревизановъ. Недавно я сыгралъ на пониженіе черепановскихъ акцій, заработалъ полъ-милліона, но опять пустилъ по-міру десятки, можетъ быть, даже сотни людей…

Синевъ. Ну, что же, конечно… Но вы дѣйствовали въ предѣлахъ своего права…

Ревизановъ. Если вы считаете меня въ правѣ убивать сотню человѣкъ крахомъ банка, почему мнѣ не убить одного человѣка ножемъ?

Синевъ. Софизмъ, батюшка, старые софизмы. Да еще съ пресквернымъ ароматомъ: Сибирью пахнутъ.

Ревизановъ. Такъ бы я и позволилъ вамъ отправить меня въ Сибирь.

Синевъ. Тутъ позволенія не спрашиваютъ.

Ревизановъ. Между мною и Сибирью три барьера: ловкость, смѣлость и богатство.

Синевъ. Деньгами отъ уголовщины не отвертитесь.

Ревизановъ. Будто?

Синевъ. Замять уголовное дѣло? Да ни за сто тысячъ.

Ревизановъ. За иныя дѣла платятъ и больше.

Синевъ. Порядочному человѣку это безразлично.

Ревизановъ. Порядочному? А вы имѣли когда-нибудь въ своемъ распоряженіи сто тысячъ?

Синевъ. Конечно, нѣтъ.

Ревизановъ. Хорошая сумма. Круглая.

Синевъ. Какая бы ни была.

Ревизановъ. Вы безкорыстны. Это дѣлаетъ вамъ честь.

Синевъ. Подкупъ? Ну, сегодня вы откупитесь, завтра, послѣзавтра… но не монетный же вы дворъ, чтобы постоянно выбрасывать тысячи изъ кармана.

Ревизановъ. Да и не каторга же я воплощенная, чтобы постоянно нуждаться въ подкупѣ…

Входитъ человѣкъ и начинаетъ сервировать столъ.

Синевъ. Э, да вы ждете кого-то?

Ревизановъ. Есть тотъ грѣхъ.

Синевъ. Даму?

Ревизановъ. Увы!

Синевъ. И деликатничаетъ, не скажетъ, а я-то разсѣлся… Гоните меня безъ церемоніи въ шею.

Ревизановъ. Ну, въ шею, зачѣмъ же? А вотъ, если бы вы теперь сами ушли, я васъ задерживать не буду.

Синевъ. Знаю, батюшка, знаю вашу даму. Шикъ на всю Москву.

Ревизановъ. Посошекъ на дорожку?

Синевъ. Охъ, мнѣ-то ужъ и многовато, пожалуй… Ну, да съ такимъ занятнымъ человѣкомъ.

Пьютъ.

Ревизановъ. А завтра вы y меня обѣдаете.

Синевъ. Не могу, Андрей Яковлевичъ, завтра воскресенье, я абонированъ Верховскими.

Ревизановъ. Ага. Тогда въ понедѣльникъ. Кланяйтесь Верховскимъ.

Синевъ. Верховскому solo. Людмила Александровна уѣхала.

Ревизановъ. Да?

Синевъ. Въ деревню, къ теткѣ… помните Алимову Елену Львовну?

Ревизановъ. Еще бы. Почтенная старушка, Когда же?

Синевъ. Сегодня въ четыре часа. Я провожалъ. Она вчера сразу надумала и собралась ѣхать.

Ревизановъ. Елена Львовна! Сколько лѣтъ я ея не видалъ… Друзьями были… Скажите: давно она стала землевладѣлицею? Я что-то не помню, чтобы y нея было имѣніе.

Синевъ. Помилуйте! Вы забыли! Родовое чудное имѣніе въ Рязанской губерніи. Ея земля въ двухъ верстахъ отъ Осиновки. Знаете, большой буфетъ?

Ревизановъ. Какъ же, зналъ. (Смотритъ на часы). Петръ Дмитріевичъ, простите…

Синевъ. Помилуйте, что вы? Развѣ я не понимаю? До пріятнѣйшаго свиданія.

Ревизановъ. А еще стаканчикъ? прощальный? а?

Синевъ. Ну, васъ! Мефистофель!

Пьютъ.

Больше и не просите. До пріятнѣйшаго!

Уходитъ.

Ревизановъ. Лекокъ тоже! Хочетъ читать въ сердцахъ, а изъ самого качай вѣсти, какъ воду изъ колодца… Итакъ, уѣхала… Гмъ… признаюсь, это довольно неожиданно… (Беретъ съ этажерки желѣзнодорожный путеводитель и перелистываетъ). Гмъ… четыре часа… Осиновка… такъ, такъ… Ха-ха-ха! А встрѣчный-то поѣздъ въ Малиновыхъ Зоряхъ? Я и забылъ… (Человѣку). Іоганъ! Завтра вы разбудите меня въ одиннадцать. Больше носа сюда не показывать. Маршъ!

Человѣкъ уходитъ.

Ну, а если этотъ отъѣздъ настоящее бѣгство… бѣгство опрометью, куда глаза глядятъ, лишь бы спрятаться? Нѣтъ! не можетъ быть! не посмѣетъ!.. Но если?.. Берегись тогда, красавица! И посильнѣй тебя людей скручивалъ я въ бараній рогъ… Странно, одна-ко, какъ крѣпко она меня зацѣпила… Подумаешь, жду перваго свиданія… Нервы, что струны въ разстроенномъ фортепьяно… Вонъ даже руки дрожатъ.

Легкій стукъ въ двери.

А-а-а!.. Войдите.

Людмила Александровна въ дорожномъ туалетѣ, подъ густымъ вуалемъ.

Ревизановъ. Наконецъ-то!

Идетъ навстрѣчу Людмилы Александровны и помогаетъ ей снятъ шубку.

Богъ мой! черный вуаль, черное платье… по комъ вы въ траурѣ?

Людмила Александровна. По своей совѣсти.

Ревизановъ. Какъ громко и… печально! Но не ужели и личико ваше сегодня такое же траурное? Откройте его, дорогая, дайте полюбоваться.

Людмила Александровна поднимаешь вуаль. Ревизановъ долго смотритъ на нее.

Ахъ, хороша!.. Что вы сдѣлали съ собою, Людмила? Вы богиней смотрите. Говорятъ, страсть дѣлаетъ женщинъ красивыми. Ужъ не влюбились ли вы за эти дни?

Людмила Александровна. Ненависть то же страсть.

Ревизановъ. А вы ненавидите меня?

Людмила Александровна (глядитъ ему прямо въ глаза). Да, я васъ ненавижу.

Ревизановъ. Да?

Людмила Александровна пожимаетъ плечами. Ревизановъ смотритъ на нее съ гнѣвомъ и тоскою. Потомъ быстро подходитъ къ столу и выпиваетъ, одинъ за другимъ, два стакана вина.

Ревизановъ. Ха-ха-ха! Это любопытно. Часъ тому назадъ, я выгналъ отсюда мою Леони — женщину, страстно влюбленную въ меня, потому что надоѣла она мнѣ до отвращенія. И вотъ возмездіе: я самъ, страстно влюбленный, принимаю на томъ же мѣстѣ другую женщину, и эта женщина меня ненавидитъ. Странные контрасты случаются въ жизни.

Людмила Александровна. И страшные.

Ревизановъ. Но зачѣмъ же вы такъ мрачны? Ненавидьте меня, сколько хотите. Но уговоръ: не портите мнѣ минуты давно жданнаго счастья. Выпейте стаканъ вина и не горюйте: что горевать? Жизнь хорошая штука. Я добрый малый гораздо добрѣе, чѣмъ вы думаете,— и вы не будете въ убыткѣ, повинуясь мнѣ… За ваше здоровье! Пейте и вы,— я хочу этого… я прошу васъ…

Пьетъ. Потомъ медленно подходить къ Людмилѣ Александровнѣ, становится за ея стуломъ и, наклонясь, цѣлуетъ ее въ шею. Людмила Александровна нервно вздрогнула, порывисто встала…..но тотчасъ же опускается на свое мѣсто.

Ревизановъ. Вы… оскорбились?

Людмила Александровна. Я ваша невольница. Вы властны распоряжаться мною.

Ревизановъ. Проклятье! Зачѣмъ вы напоминаете мнѣ это? Невольница! А — что, если я не способенъ отнестись къ вамъ, какъ къ какой-нибудь Леони? Если я васъ слишкомъ уважаю? Если мнѣ больно быть вамъ ненавистнымъ? Если я люблю васъ?

Людмила Александровна (послѣ недолгаго молчанія). Я не могу вамъ запретить говорить о любви, не могу и запретить любить меня, если вы не лжете. Но, если вы меня любите, вы выбрали дурной и позорный путь искать взаимности.

Ревизановъ. Какъ же я долженъ былъ поступить?

Людмила Александровна. Не мнѣ учить васъ, я не даю уроковъ любви.

Ревизановъ. Однако?

Людмила Александровна. Нельзя порабощать, кого любишь.

Ревизановъ. Ага! вотъ что!

Людмила Александровна. Сперва дайте мнѣ свободу, а потомъ говорите о любви. Вы держите меня въ застѣнкѣ, на дыбѣ и клянетесь: это отъ любви, отъ страстной любви… Стыдно, Ревизановъ!

Ревизановъ. Дать вамъ свободу? То есть отпустить васъ домой и возвратить вамъ письма? Нѣтъ, на это я тоже не способенъ.

Людмила Александровна. Ваша воля.

Ревизановъ. Очень можетъ быть, что разыграть съ вами комедію столь рыцарскаго свойства было бы даже практично: дамы цѣнятъ великодушіе и легко идутъ на эту удочку. Но я не охотникъ до комедій. Если я негодяй, какъ вы меня зовете, то, по крайней мѣрѣ, не лицемѣръ. Вотъ я, каковъ, есть. Такимъ и примите меня, такимъ и любите, если можете. А не можете, не надо!

Пьетъ.

Людмила Александровна (про себя). Пытка тяжелѣе, чѣмъ я ждала!

Ревизановъ. А мы могли бы сойтись! Намъ слѣдовало бы сойтись… Дайте мнѣ вашу руку… Бѣлая, мягкая ручка, а вѣдь и крупная, и сильная… Моя красавица! мое божество!… Неужели мы съ вами разойдемся и не оцѣнимъ другъ друга?

Людмила Александровна. Разошлись уже однажды… давно… и, кажется, взаимная оцѣнка была сдѣлана справедливо, по заслугамъ…

Ревизановъ. Тогда! Да кто были мы тогда! Вы — сантиментальная дѣвочка, а я человѣкъ безъ положенія, дрянь, трусъ. Теперь вы чуть не царица своего общества; я же… полагаю, вы слыхали про мое положеніе, про мою дѣятельность?

Людмила Александровна. Мало хорошаго.

Ревизановъ. Я теперь стою такъ высоко, что скажу глупость, ее найдутъ необыкновенно умною, оригинальною мыслью, сдѣлаю мерзость, меня оправдаютъ необычайно широкимъ размахомъ геніальной натуры. Шире дорогу, тузъ идетъ! Настежь ворота предъ финансовымъ геніемъ!

Людмила Александровна. Вы безумный, безумный!.. Мнѣ страшно съ вами..

Ревизановъ. Да, деньги и твердая воля дѣлаютъ человѣка геніемъ. Мой идеалъ власть. И много ея y меня, и будетъ еще больше. Я не зналъ иныхъ увлеченій. Женщины любили меня,— я дѣлалъ изъ нихъ орудіе своихъ цѣлей. И y меня бывали друзья. Но, если другъ мѣшалъ мнѣ, я хваталъ его за горло, какъ врага. Я даже денегъ не люблю: онъ для меня только средство, я никогда не жалѣю терять. Такъ я иду все выше и выше и буду идти, пока смерть не остановить меня…

Людмила Александровна. Куда же наконецъ?

Ревизановъ. Не знаю. Мое будущее фантастически сонъ.

Людмила Александровна. Жить идеаломъ какой-то необъятной тираніи…

Ревизановъ. А! необъятная тиранія это вы хорошо сказали!

Людмила Александровна. Преступный вы, потерянный, несчастный, сумасшедшій человѣкъ.

Ревизановъ. Преступленія я не боюсь, а несчастіе познаю только теперь въ послѣдніе дни. Людмила! со мною творится что-то недоброе. Скучно мнѣ стало одному… Я люблю васъ. Я хочу теперь не властвовать, но принадлежать. Моя душа ищетъ вашей души.

Людмила Александровна. Довольно, Ревизановъ

Ревизановъ. О, нѣтъ! Оставьте меня пьянѣть отъ вина и любви и высказываться. Я еще никогда никому не высказывался. А, если бы вы захотѣли идти рука въ руку со мною! А, какъ бы могучи мы были! Смотрите, вотъ бумажникъ: тысячи людей зажаты въ немъ. Выкладываю я изъ него, радость, смѣхъ, ликованіе тысячамъ; кладу въ него,— y десятковъ тысячъ слезы льются. Разожму ладонь,— дыши, толпа! Сожму кулакъ,— задыхайся, кровью исходи!

Бросаетъ бумажникъ на столъ.

Людмила Александровна. Боже мой, что говорите вы? Какимъ ядомъ надо отравить свою душу, чтобы выносить въ ней такой чудовищный бредъ?

Ревизановъ. Я все могу, а захотите, и вы будете моею госпожою. Левъ ляжетъ y вашихъ ногъ. Вотъ такъ, вотъ…

Опускается на колѣни.

Людмила! жизнь моя! счастье мое! раздѣли мою власть, прими мою любовь!

Людмила Александровна. Не надо мнѣ ни вашей грязной любви, ни вашей дикой власти.

Ревизановъ (медленно поднимается на ноги). Да, не надо. Слишкомъ я чувствую это, что тебѣ не надо!.. Ваша добродѣтель, ваша репутація въ моихъ рукахъ. Захочу, богиня станетъ простою самкою. Но я не хочу… Мой Богъ! какъ унизить васъ? Унизить ту, кого я поставилъ въ своихъ мечтахъ выше себя, выше своихъ задачъ и надеждъ? Не хочу, не хочу!

Людмила Александровна. Тогда отпустите меня, будьте честны хоть разъ въ жизни.

Ревизановъ. Оскорбляетъ! Оскорбляетъ! Опять оскорбляетъ! всегда, всегда только оскорбляетъ!

Падаетъ на стулъ и закрываетъ лицо руками. Онъ замѣтно пьянъ.

Послушай!… Не сердись, что я говорю тебѣ «ты»… Я очень люблю тебя, и мнѣ больно, что мы враги… Я очень несчастенъ, что не умѣю взять любовь твою… Да, очень! Пожалѣй же и ты меня. Если ты уже не въ силахъ полюбить меня, то, по крайней мѣрѣ, не мучь меня безпощадною правдою, не показывай мнѣ своего отвращенія! Солги мнѣ, обмани меня сегодня, что ты меня полюбишь… и Богъ съ тобою! иди, куда хочешь: я отдамъ тебѣ твои письма.

Людмила Александровна. Нѣтъ, Андрей Яковлевичъ, я не стану лгать.

Ревизановъ. Людмила, пользуйся, пользуйся случаемъ! Солги! обмани меня скорѣе! Несколько минутъ,— и я буду снова трезвъ, холоденъ и жестокъ. Людмила, пользуйся случаемъ!

Людмила Александровна (подходить къ нему стиснувъ зубы, съ горящимъ взоромъ, дрожа всѣмъ тѣломъ). Лгать вамъ? притворяться предъ вами? Да весь мой позоръ легче и достойнѣе, чѣмъ эта ложь!.. Я ненавижу васъ. Слышите вы это? Вы можете унизить меня, растоптать; обезславить, но не заставите меня покривить моимъ чувствомъ. Правда моя одна y меня осталась… остальное все ваше. Этого не отнимете: останется мое. Люди не властны надъ вами — къ Богу ненависть мою къ вамъ понесу. Ему поклонюсь ею. Владѣйте мною, и будьте прокляты! Кончимъ этотъ фарсъ. Вы требовали, чтобы я пришла. Я здѣсь. Гдѣ мои письма?

Ревизановъ (поднимаешь голову, какъ спросонья). Да! ты… вы правы… кончимъ, время кончить!… Ну, не хотите — такъ и не надо! Тѣмъ лучше — или тѣмъ хуже,— не разберешь.

Пьетъ шампанское.

Къ чорту любовь!

Бросаетъ стаканъ въ каминъ.

Къ чорту!

Встаетъ, совершенно опомнившись.

Къ чорту!

Людмила Александровна. Гдѣ мои письма?

Ревизановъ. Они здѣсь.

Кладетъ руку на бумажникъ.

Людмила Александровна. Дайте.

Ревизановъ. Рано. Я, моя дорогая, товара въ кредитъ не отпускаю.

Людмила, Александровна со стономъ падаетъ въ кресло.

Ревизановъ. Я былъ въ вашихъ рукахъ вы не воспользовались случаемъ. Сейчасъ снова вы въ моихъ, и я своего не упущу. Самому дороже, Людмила Александровна, я чуть было не продешевилъ. Эти письма дороже, чѣмъ я предполагалъ.

Людмила Александровна. Что вы хотите сказать?

Ревизановъ. То, что я отдамъ вамъ ваши письма не сегодня и не завтра, а когда я того пожелаю. Вы не хотѣли быть моею госпожою, будете моею рабынею…

Людмила Александровна. Я не понимаю… боюсь понять…

Ревизановъ. Очень просто. Я нахожу васъ слишкомъ красивою женщиною, чтобы выпустить васъ на свободу за одно свиданіе.

Людмила Александровна. А! негодяй!

Бросается на Ревизанова.

Ревизановъ (отталкиваетъ ее). Разсчитывайте ваши силы.

Людмила Александровна падаетъ y письменнаго стола. Она замѣчаетъ брошенный на бумагахъ стилетъ Леони и, схвативъ его, прячетъ за спину.

Ревизановъ. Довольно дурачиться. Со мною шутить нельзя. Я приказываю, повинуйтесь.

Беретъ Людмилу Александровну за плечо. Она снизу дважды поражаетъ его стилетомъ.

Ревизановъ. Что это?… неужели…

Падаетъ мертвый.

Людмила Александровна (долго стоитъ надъ нимъ. Нѣмая сцена). Что я сдѣлала?.. Быть можетъ, живъ?… Нѣтъ, холодѣетъ… Убила!… О, какъ онъ меня измучилъ, какъ измучилъ… Убила! бѣжать отъ него бѣжать… (Замѣтивъ бумажникъ Ревизанова). Ахъ! (Бросается къ столу и вынимаетъ изъ бумажника свои письма). Письма! Вотъ оно мое спокойствіе, въ моихъ рукахъ… Бѣжать, бѣжать!.. (Бѣжитъ къ дверямъ, потомъ остановилась). Куда?… Развѣ убѣжишь отъ этого. Развѣ это не погонится за мною всегда, всюду? Казнь здѣсь казнь тамъ… Накажетъ Богъ покараютъ люди…

Стоитъ въ нерешительности. Часы бьютъ два.

Два… До ночного поѣзда въ Осиновку еще цѣлый часъ… Никто и не подумаетъ, что я была въ Москвѣ. Всѣ увѣрены, что я въ дорогѣ… Спасена!..

Быстро надѣваетъ шубку. Стоитъ въ задумчивости, опустивъ руки.

Судъ… каторга…. толпа… позоръ… О, Боже мой!.. Нѣтъ! Будь, что будетъ, но пусть меня судитъ Богъ, а не люди! Бѣжать! Бѣжать!

Уходитъ.

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ IV.

Картина I.

У Верховскихъ. Сердецкій, Митя, Лида.

Сердецкій. И давно, Лидочка, началось это?

Лида. Съ того самаго дня, какъ мама вернулась изъ деревни, отъ бабушки. Она пріѣхала съ вокзала и никого не застала дома. Я была въ гимназіи, Митя тоже, папа въ бани. Приходимъ, обрадовались, стали ее цѣловать, тормошить; и она тоже рада, цѣлуетъ насъ. А потомъ бухъ! упала на коверъ: истерика! Хохочетъ, плачетъ, говоритъ несвязно… больше двухъ часовъ не приходила въ себя.

Митя. Раньше этого никогда не бывало.

Сердецкій. Странно. Совсѣмъ не похоже на нее.

Лида. Вотъ съ тѣхъ поръ и нашло на маму. Ничѣмъ не можемъ угодить: такая стала непостоянная. Приласкаешься къ ней,— недовольна: оставь! не надоѣдай! ты меня утомляешь! Оставишь ее въ покоѣ обижается: ты меня не любишь, ты неблагодарная! вы всѣ неблагодарные! если бы вы понимали, что я для васъ сдѣлала.

Митя. Неблагодарностью она всего чаще насъ попрекаетъ. А какіе же мы неблагодарные? Мы на маму только-что не молимся.

Лида. Истерики y мамы каждый день. Но ужъ вчера было хуже всѣхъ дней. Досталось отъ мамы и намъ, и папѣ. И вѣдь изъ-за какихъ пустяковъ!

Митя. Я безъ спроса ушелъ къ Петру Дмитріевичу.

Лида. Ахъ, разлюбила мама, совсѣмъ разлюбила Петра Дмитріевича. И въ чемъ только онъ могъ провиниться, не понимаю?

Митя. Встрѣчаетъ его холодно, молчитъ при немъ, едва отвѣчаетъ на вопросы.

Лида. А намъ безъ него скучно: онъ веселый, смѣшной, добрый…

Митя. Намедни, на именины, подарилъ онъ мнѣ револьверъ, тоже что было шума!

Сердецкій. Ну, револьверъ-то тебѣ, и въ самомъ дѣлѣ лишній. Еще застрѣлишь себя нечаянно.

Митя. Помилуйте, Аркадій Николаевичъ! Маленькій я, что ли? Да я въ тиръ пулю на пулю сажаю… Весь классъ спросите. Я такой!

Лида. Раньше, мама сама обѣщала ему подарить.

Митя. А тутъ разсердилась, что отъ Петра Дмитріевича, и отняла.

Лида. Въ столъ къ себѣ заперла. Тоже говорить, что онъ себя застрѣлитъ.

Митя. А я пулю на пулю… Вы, Аркадій Николаевичъ, попросите, чтобы отдала.

Сердецкій. Хорошо, голубчикъ.

Митя. А то я всему классу разсказалъ, что y меня револьверъ… дразнить станутъ, что хвастаю. Да, наконецъ, не вѣкъ мнѣ быть гимназистомъ… Какой же я буду студентъ, если безъ револьвера?

Голосъ Людмилы Александровны:

Лида! Митя!

Сердецкій. Мама зоветъ. Идите.

Дѣти уходятъ. Голосъ Людмилы Александровны:

Кто изъ васъ опятъ взялъ мои газеты?

Митя. Я мамочка… я думалъ…

Людмила Александровна. Вѣдь это же несносно, наконецъ! Сколько разъ просила не трогать…

Сердецкій. Какой раздраженный тонъ… И изъ-за такихъ пустяковъ?

Верховскій и Синевъ выходятъ изъ кабинета, въ горячей бесѣдѣ.

Верховскій. Что ты ко мнѣ присталъ? «Больна, больна». Знаю безъ тебя, что больна.

Синевъ. А, если знаете, лечите. Нельзя такъ… Здравствуйте, Аркадій Николаевичъ.

Верховскій. Вотъ-съ, не угодно ли? Яйца курицу учатъ. Вздумалъ читать мнѣ нотаціи за Людмилу. Да кому она ближе-то — тебѣ или мнѣ? кто ей мужъ-то? ты или я?

Синевъ. Но если y васъ не хватаетъ характера повліять на нее?

Верховскій. А ты сунься къ ней со своимъ вліяніемъ, пожалуйста, сунься. Посмотрю я, много ли отъ тебя останется. Пойми, до того дошло, что спросишь ее о здоровьи такъ и вспыхнетъ порохомъ. Вчера даже прикрикнула на меня: нечего, говорить, интересоваться мною. Умру,— успѣете похоронить… Меня такъ всего и перевернуло… Второй день не могу забыть… Ну, да въ сторону это. Авось, Богъ милостивъ, все образуется какъ-нибудь, а спорами дѣла не поправишь. Разскажи-ка лучше свои новости. Двигается ревизановское дѣло или по-прежнему ни взадъ, ни впередъ?

Синевъ. Изсушило оно меня, Степанъ Ильичъ, не радъ, что и поручили.

Сердецкій. Какъ? оно y васъ? Вотъ интересно.

Верховскій. А вы не знали?

Сердецкій. Я только-что изъ деревни.

Верховскій. Людмила говорила мнѣ, что встретила васъ y Елены Львовны. Ну, что, дорогой Аркадій Николаевичъ, какъ вы ее нашли?

Сердецкій. Людмилу Александровну?

Верховскій. Да. Какова она была тамъ?

Сердецкій. Да, нехороша, очень нехороша…

Синевъ. Вы въ одно время съѣхались въ Осиновкѣ?

Сердецкій. Не совсѣмъ. Я пріѣхалъ къ Еленѣ Львовнѣ четвертаго октября, а Людмила Александровна двумя днями позже, шестого.

Верховскій. Какъ шестого? Вы путаете, голубчикъ: пятаго, а не шестого.

Сердецкій. Шестого, Степанъ Ильичъ, я отлично помню.

Синевъ. Нѣтъ, вы ошибаетесь. Дѣйствительно пятаго. Я самъ, провожалъ. Людмилу Александровну на вокзалъ, потомъ, обѣдалъ съ товарищами въ Эрмитажѣ, потомъ поѣхалъ къ покойному Ревизанову, а въ ночь съ пятаго на шестое и зарѣзали его, бѣднягу…

Сердецкій. Можетъ быть… Да, да. Конечно, вы правы… Память иногда измѣняетъ мнѣ.

Синевъ (Верховскому). Дикое, Степанъ Ильичъ, фантастическое дѣло. Глупо, просто и непроницаемо. Ни малѣйшихъ слѣдовъ. Пришла таинственная незнакомка, воткнула человѣку ножъ между реберъ, ушла и канула въ воду…

Сердецкій. А что съ наѣздницею, съ этой Леони? Такъ, кажется, ее зовутъ?

Синевъ. Да. Ее освободили.

Сердецкій. Но я читалъ: Ревизановъ убитъ ея кинжаломъ, y нихъ въ вечеръ предъ убійствомъ вышла крупная ссора?

Синевъ. Совершенно вѣрно. Тѣмъ не менѣе она внѣ подозрѣній. Она доказала свое аlibi.

Верховскій. Просто голова идетъ кругомъ. Кто же убилъ?

Синевъ. Чортъ убилъ. Только на него и остается свалить, благо, все стерпитъ.

Сердецкій. Такъ что вы теряете надежду найти убійцу?

Людмила Александровна показывается въ дверяхъ направо.

Синевъ. Почти. А славный бы случай отличиться. Выслужился бы.

Людмила Александровна. Выслужиться чужимъ горемъ, чужою гибелью? Я считала васъ добрѣе, Петръ Дмитріевичъ.

Синевъ. Что же мнѣ дѣлать, кузина, если мое рукомесло такое, чтобы «ташшить и не пушшать»? Да гдѣ ужъ. Самъ Вельзевулъ сломитъ ногу въ этой путаницѣ… Вы поймите: ушла она изъ гостиницы…

Людмила Александровна. Петръ Дмитріевичъ, вы уже двадцать разъ терзали мои нервы этою трагедіей. Пощадите отъ двадцать перваго.

Синевъ. Слышите, Аркадій Николаевичъ, какъ она меня піявитъ? И теперь она со мною всегда въ такомъ миломъ тонъ.

Людмила Александровна. Что вы сочиняете?

Синевъ. Сочиняю? Нѣтъ, извините. Жаловаться, такъ жаловаться. Мнѣ отъ васъ житья нѣтъ. Вы на меня смотрите, какъ строфокамилъ на мышь пустыни: амъ — и нѣтъ меня. Главное, не приложу ума, за что?.. Вѣдь я невиненъ, какъ новорожденный кроликъ.

Лида (входить). Мама, Олимпіада Алексѣевна заѣхала за тобою кататься.

Людмила Александровна (нѣсколько мягче чѣмъ ранѣе говорила). Гдѣ же она?

Лида. Сидитъ въ классной, говоритъ съ Митей. Послала меня просить тебя, чтобы одѣвалась.

Людмила Александровна. Хорошо, скажи, что сейчасъ буду готова… Проси ее пока ко мнѣ.

Лида уходитъ.

Степанъ Ильичъ, мнѣ денегъ надо.

Верховскій. Сколько угодно, матушка, сколько угодно. Но… ты опять куда-то съ Липкой?

Людмила Александровна. Да, ѣдемъ кататься, а потомъ за покупками. Можетъ быть, въ оперетку сегодня вечеромъ поѣдемъ.

Верховскій. Значить, на весь день?

Людмила Александровна. Можетъ быть, и на весь день.

Верховскій. Воля твоя, Людмила Александровна, а я этого не понимаю. То есть до чего, въ послѣднее время, распустила себя эта Олимпіада, вы, Аркадій Николаевичъ, и вообразить не можете. Вся Москва кричитъ объ ея безпутствахъ. Тамъ и докторъ какой-то, и скрипачъ, и піанистъ. А Милочка, чѣмъ бы обуздать ее, да образумить…

Людмила Александровна. Оставьте Липу въ покоѣ. Кому она мѣшаетъ?

Верховскій. Милочка, да вѣдь безобразно, скверно, безсовѣстно… Совѣсть въ ней, совѣсть пробудить надо.

Людмила Александровна. Совѣсть?.. А какая польза будетъ, если въ ней проснется совѣсть? Теперь она весела, счастлива, а тогда одною унылою и печальною Магдалиною будетъ больше въ Москвѣ только и всего.

Синевъ. Что это вы, Людмила Александровна? Съ подобными парадоксами можно Богъ знаетъ куда дойти. Если сегодня хорошо, чтобы совѣсть спала, такъ завтра, пожалуй, покажется еще лучше, чтобы ея вовсе не было.

Людмила Александровна. Не мнѣ отрицать совѣсть, Петръ Дмитріевичъ. Я всю жизнь прожила по совѣсти. Вы приписываете мнѣ мысли, которыхъ я не имѣла. Я сказала только, что y кого нечиста совѣсть, счастливъ онъ, если ея не чувствуетъ. Вотъ что. И если совѣсть грызетъ душу, я… я не знаю… мнѣ кажется… можно пуститься, на что хотите, — на пьянство, на развратъ, только бы не слыхать ея. только бы забыть. Липа счастливица. Она грѣшить, даже не подозрѣвая, что она грѣшница. Ну, и оставьте ее. Это ей надо для ея счастья, пусть будетъ счастлива.

Синевъ. Помилуйте, Людмила Александровна. По вашей логикъ,— другому понадобится для своего счастья людей убивать… Что же? пусть убиваетъ?

Людмила Александровна. Убивать, убивать — все убивать! Какъ вы скучны съ вашими убійствами, Петръ Дмитріевичъ… Вы не умѣете спорить, иначе, какъ крайностями… Дай же мнѣ денегъ, Степанъ Ильичъ!

Уходитъ съ мужемъ въ кабинетъ, налѣво.

Синевъ. Что вы на это скажете?

Сердецкій. Боюсь и думать, него, что говорить.

Синевъ. Психическое разстройство, вотъ какъ это называется, сударь вы мой. А откуда оно взялось? знакъ вопросительный. Но знаю одно: здоровые люди, какъ была Людмила Александровна, не сходятъ съ ума, ни съ того, ни съ сего, въ двѣ-три недѣли срокомъ…

Сердецкій. Людмилу Александровну рано записывать въ сумасшедшая.

Синевъ. Гмъ, гмъ… Вотъ что, Аркадій Николаевичъ. Вы старый другъ Верховскихъ, я тоже. Давайте поговоримъ откровенно.

Сердецкій. Очень радъ, Петръ Дмитріевичъ.

Синевъ. Вотъ вамъ первый вопросъ: вы вполнѣ увѣрены, что Людмила Александровна пріѣхала къ Еленъ Львовнъ, въ Осиновку, шестого октября, а не ранѣе?

Сердецкій. Вы поколебали мою увѣренность, но… какъ я помню: да, шестого утромъ.

Синевъ. Утромъ?

Сердецкій. Утромъ. Въ этомъ-то я увѣренъ.

Синевъ. А я въ свою очередь увѣренъ, что проводилъ ее въ Осиновку съ четырехъ-часовымъ поѣздомъ пятаго октября въ субботу.

Сердецкій. Стало быть, Людмила Александровна…

Синевъ. Либо почему-то ѣхала въ Осиновку, вмѣсто четырехъ часовъ, цѣлую ночь, либо провела эту ночь неизвѣстно гдѣ. Въ Москвѣ ея не было.

Сердецкій. У Елены Львовны тоже.

Синевъ. Гдѣ же она была?

Сердецкій (насильственно улыбается). Уравненіе съ тремя неизвѣстными.

Синевъ. Затѣмъ… Тьфу, чортъ! какъ трудно говорить о подобныхъ вещахъ, когда дѣло касается любимаго, близкаго человѣка… Скажите, Аркадій Николаевичъ, не замѣчали вы ничего между Людмилою Александровною и покойнымъ Ревизановымъ?

Сердецкій (вздрогнулъ). А! мое предчувствіе… (Вслухъ). Нѣтъ, ничего… а развѣ?..

Синевъ. Не знаю, какой именно, но есть y нея въ душѣ осадокъ отъ этой проклятой исторіи. Знаете ли, напримѣръ, съ какихъ поръ она стала относиться ко мнѣ, какъ къ врагу? Какъ только узнала, что мнѣ поручено слѣдствіе по ревизановскому дѣлу. Еще наканунѣ мы были друзьями. А какъ мнѣ тяжело потерять расположено Людмилы Александровны,— сами судить можете. Я свыкся съ нею съ дѣтскихъ лѣтъ. Уваженіе этой женщины моя совѣсть. И вотъ…

Людмила Александровна и Олимпіада Алексѣевна входятъ.

Олимпіада Алексѣевна. Ба! знакомыя все лица… (Синеву). Что, ловецъ великій? Говорятъ, все ловишь, да никакъ не поймаешь? А твоя Леони чудо женщина. Спасибо, что выпустилъ ее на волю. Она теперь y меня частая гостья… Если хочешь, я представлю тебѣ ее. Людмила.

Людмила Александровна. Зачѣмъ?

Синевъ. Да, ужъ вотъ именно: только этого не доставало. Вы, Липочка, такое иногда хватите, что только плюнь, да свистни.

Олимпіада Алексѣевна. Почему же нельзя? Что тутъ особеннаго?

Синевъ. Вводить въ порядочный домъ Богъ знаетъ кого!

Олимпіада Алексѣевна. Но ею теперь всѣ интересуются, она въ модѣ, она на расхватъ. Я просто не понимаю вашего равнодушія. Есть случай познакомиться съ общественною деятельницею, а вы…

Синевъ. Что-о? Леони общественная дѣятельница?! Липочка! вы не здоровы.

Олимпіада Алексѣевна. Ну, да, или какъ тамъ это называется?

Синевъ. Въ чемъ же это ея общественная дѣятельность обнаружилась? Интересно.

Олимпіада Алексѣевна. Ну, вотъ… убила тамъ она… или хотѣла убить…

Синевъ. Дѣятельность!

Олимпіада Алексѣевна. Да что ты къ словамъ привязываешься? Скажите, какую добродѣтель на себя напустилъ! Такъ — привезти ее къ тебѣ, Мила?

Людмила Александрова. Какъ хочешь. Мнѣ все равно.

Олимпіада Алексѣевна. Привезу. Она тебя развлечетъ. Все же, новое лицо новое ощущеніе.

Синевъ. Знаете что, Липочка?

Олимпіада Алексѣевна. Что?

Синевъ. Посажу-ка я васъ въ острогъ? а?

Олимпіада Алексѣевна. Тьфу! типунъ тебѣ на языкъ.

Синевъ. Да, право. Тамъ вы этихъ новыхъ лицъ и новыхъ ощущеній насмотритесь, сколько хотите…

Олимпіада Алексѣевна. Дуракъ… Ну, тебя! пошелъ прочь дай съ умнымъ человѣкомъ поговорить… Аркадій Николаевичъ! милый человѣкъ! похорошѣлъ какъ, посвѣжѣлъ… сразу видно, что изъ деревни.

Сердецкій. Благодарю за комплиментъ и отвѣчаю тѣмъ же.

Олимпіада Алексѣевна. Вотъ кого люблю за обычай. Всегда въ духъ, всегда бодръ и веселъ, какъ соловей…

Сердецкій. Поющій для неувядаемой розы.

Олимпіада Алексѣевна. И всегда что-нибудь такое милое скажетъ. Ахъ, Аркадій! Николаевичъ, ума не приложу, какъ это мы съ вами пропустили время влюбиться другъ въ друга.

Сердецкій. Это, вѣроятно, оттого произошло, что я тогда слишкомъ много писалъ, а вы слишкомъ мало читали.

Олимпіада Алексѣевна. А когда стала читать, то уже оказалась героинею не вашего романа?

Сердецкій. Всѣ мы изъ героевъ вышли.

Олимпіада Алексѣевна. А послѣдняя ваша повѣсть прелесть. Всѣ въ восторгѣ. Ты читала, Людмила?

Людмила Александровна. Нѣтъ еще.

Олимпіада Алексѣевна. О, чудное чудо! о, дивное диво! Какъ же это? Прежде ты знала всѣ произведенія Аркадія Николаевича еще въ корректурѣ…

Людмила Александровна. Не успѣла… Я въ послѣднее время почти ничего не читаю… времени нѣтъ.

Олимпіада Алексѣевна. Помилуй! въ твоемъ будуарѣ цѣлыя горы книгъ. И знаешь ли? Я удивляюсь твоему вкусу. Дѣло Ласенера, дѣло Тропмана, Ландсберга, Сарры Беккеръ, что тебѣ за охота волновать свое воображеніе такими ужасами?

Синевъ (Сердецкому тихо). Слышите?

Олимпіада Алексѣевна. Бррр… брр… брр… меня всѣ эти покойники по ночамъ кусать приходили бы.

Синевъ. Вотъ начитаетесь всякихъ страстей, а потомъ и не спите по ночамъ.

Людмила Александровна. Кто вамъ сказалъ, что я не сплю?..

Синевъ. Степанъ Ильичъ, конечно.

Людмила Александровна. Степанъ Ильичъ самъ не знаетъ, что говоритъ. Ему нравится воображать меня больною…

Олимпіада Алексѣевна. Но зачѣмъ же горячиться, Милочка?

Сердецкій. Вкусу Людмилы Александровны вы напрасно удивляетесь. Теперь въ Москвѣ въ модѣ перечитывать cаuses celebres.

Синевъ. Всѣхъ взбудоражило убійство Ревизанова…

Олимпіада Алексѣевна (зажимаетъ уши). Ахъ, ради Бога, не надо объ этомъ дѣлѣ… Его слишкомъ много въ этомъ домъ!

Людмила Александровна. Что ты хочешь этимъ сказать?

Олимпіада Алексѣевна.Я понимаю, что смерть близкаго знакомаго, да еще такая внезапная, можетъ потрясти, выбить изъ обычной колеи. Но всякому интересу бываетъ предѣлъ: y тебя онъ переходить уже въ болѣзненную нервность какую-то. Я сейчасъ видѣла газеты: ты отмѣтила въ нихъ краснымъ карандашемъ все, что касается ревизановскаго убійства.

Синевъ (Сердецкому тихо). Слышите?

Олимпіада Алексѣевна. Знакомые пріѣзжаютъ къ вамъ въ домъ, словно для того только, чтобы бесѣдовать о Ревизановѣ: о чемъ бы ни начался разговоръ, ты въ концѣ концовъ сведешь его къ этой ужасной темѣ.

Людмила Александровна. Однако, сейчасъ свела его ты, а не я. А интересомъ къ этому дѣлу меня заразилъ Петръ Дмитріевичъ. Самъ же онъ, на первыхъ шагахъ, все совѣтовался со мною.

Синевъ (слегка смутился). Что правда, то правда.

Людмила Александровна. А теперь удивляется, что я увлекаюсь ролью добровольнаго слѣдователя, и тоже, какъ онъ, строю системы и предположенія.

Сердецкій. Такъ что вы выработали свой взглядъ на убійство?

Людмила Александровна. Да.

Сердецкій. Это интересно.

Людмила Александровна (съ безумною рѣшимостью). Хотите, разскажу?

Сердецкій. Пожалуйста.

Синевъ. Гмъ… гмъ… послушаемъ…

Олимпіада Алексѣевна. О, Господи! Милочка въ роли слѣдователя!

Людмила Александровна. Такъ слушайте. Убійство это не преднамѣренное… это прежде всего.

Синевъ. Вполнѣ согласенъ: внезапно, случайное убійство случайно попавшимъ подъ руку оружіемъ.

Людмила Александровна. Да, дѣло случая. Можетъ быть, необходимаго, фатальнаго, но все же случая, а не злого намѣренія. Это — повторяю прежде всего. Замѣтьте.

Синевъ. Замѣтили, замѣтили. Продолжайте.

Людмила Александровна. Вы знаете, что за человѣкъ былъ Ревизановъ. Знаете, какъ оскорблялъ онъ людей — и больше всѣхъ именно насъ, женщинъ. Онъ относился къ намъ, какъ къ рабынямъ, какъ къ самкамъ, какъ укротитель къ своему звѣринцу. Жертвъ y него было много.

Олимпіада Алексѣевна. Mille e tre!

Людмила Александровна. Представьте теперь, что одна изъ нихъ бунтуетъ. Она утомлена изысканностью его издѣвательствъ, довольно ихъ съ нея. Но онъ неумолимъ, именно потому, что она бунтуетъ, что она смѣетъ бороться противъ его власти. И онъ не по любви… о. нѣтъ! а просто по скверному чувству: ты моя раба, я твой царь и Богъ! гнетъ ее къ землѣ, душитъ, отравляетъ каждую минуту жизни, держитъ ее подъ постояннымъ страхомъ… ну, хоть своихъ разоблаченій, что ли. Представьте себѣ, что она женщина семейная, уважаемая… и вотъ ей приходится быть при этомъ негодяѣ наложницею… хуже уличной женщины… ненавидеть и принадлежать… поймите, оцѣните это!

Синевъ. Эка фантазія-то y васъ! Слушайте, Аркадій Николыаевичъ: какъ разъ тема по васъ… вы психологію любите.

Людмила Александровна. И она хитритъ съ нимъ, покоряется ему, назначаетъ свиданіе… и на свиданіи чаша ея терпѣнія переполнилась… и она убила его, а обстоятельства помогли ей скрыться. Что же? по-вашему, когда вы знали Ревизанова, не могло такъ быть? Не могла убить Ревизанова такая женщина?

Синевъ. Выдала бы она себя непремѣнно, голубушка, и уже давнымъ давно. Русскіе интеллигентные убійцы еще умѣютъ иногда ловко исполнить преступленіе, но укрыватели они совсѣмъ плохіе. Совѣстливы ужъ очень. Слѣдствіе ихъ не съѣстъ, сами себя съѣдятъ.

Людмила Александровна. Значить, вы не согласны со мною? Не такъ дѣло было?

Синевъ. Нѣтъ. Вы сочинили эффектный французскій романъ съ уголовщиною,— и только.

Людмила Александровна. У меня фантазіи, можетъ быть, слишкомъ много, а y васъ ужъ слишкомъ мало, Петръ Дмитріевичъ. Въ вашемъ, дѣлѣ это большой порокъ. Вы никогда не выслужитесь… Идемъ, Липа. До свиданья, господа…

Уходятъ. Синевъ стоитъ въ глубокой задумчивости.

Сердецкій. Да, да… что-то она прячетъ въ себѣ прячетъ отъ всѣхъ, даже… обидно немножко, даже отъ меня. И что-то тяжелое, скверное, ядовитое… Жаль ее, бѣдную, жаль.

Синевъ (быстро шагаетъ взадъ и впередъ по сценѣ). Послушайте: вѣдь, было время, когда Ревизановъ считался женихомъ Людмилы Александровны?

Сердецкій. Да.

Синевъ. Не думаете вы, что они того… возобновили? а?

Сердецкій. Какъ вамъ не стыдно!

Синевъ. Стыдно, стыдно, очень стыдно, да въ такомъ затруднены поневолѣ безстыдникомъ станешь.

Сердецкій. Ревизановъ былъ прямо противенъ Людмилѣ Александровнѣ, она его ненавидѣла.

Синевъ. Вотъ именно, какъ вы изволили выразиться, онъ былъ ей ужъ какъ-то слишкомъ противенъ, точно напоказъ

Сердецкій. Пожалуй…

Синевъ. Подъ откровенною ненавистью очень часто таится скрытая влюбленность.

Сердецкій. О, да, гораздо чаще, чѣмъ думаютъ.

Синевъ. А вѣдь покойный былъ надо же признаться — мужчина обаятельный и, кромѣ того, нахалъ великій: обстоятельство весьма важное. Донъ-Жуаны его типа видятъ женщину насквозь и показныхъ ненавистей не боятся. Они умѣютъ ловить моментъ.

Сердецкій (задумчиво). Да, да, вы правы. У женщинъ это бываетъ. Сейчасъ негодяй! мерзавецъ! презрѣнный! А черезъ минуту — случился чувственный порывъ да подвернулись мужскія объятія… глядь, вотъ тебѣ на!— уже не негодяй, а милый, хорошій, прекрасный…

Синевъ. Вотъ видите!..

Сердецкій. Слѣдовательно, вы полагаете…

Синевъ. Что Ревизановъ увлекъ Людмилу Александровну: между ними, вѣроятно, были свиданія; и… и тогда объясняется, гдѣ она провела таинственные часы, когда ея не было ни дома, ни въ деревнѣ.

Сердецкій. Не похоже все это на Людмилу.

Синевъ. А между тѣмъ всѣ данныя говорятъ за мое предположеніе. И ея таинственное исчезновеніе, и этотъ посмертный интересъ къ человѣку, котораго она будто бы ненавидѣла, и удрученное состояніе, небывалая замкнутость въ самой себѣ, очень похожая на раскаяніе, на позднія угрызенія совѣсти…

Сердецкій. Въ чемъ?

Синевъ. Какъ въ чемъ? Да развѣ можетъ легко отозваться паденіе на такой женщинѣ, какъ Людмила Александровна?

Сердецкій. Да… вы вотъ о чемъ.

Синевъ. Я увѣренъ, что они Ревизановъ и Людмила Александровна видѣлись въ ночь предъ тѣмъ, какъ этотъ несчастный былъ зарѣзанъ…

Сердецкій. Но, вѣдь въ такомъ случаѣ…

Синевъ (холодно). Что?

Сердецкій. Въ такомъ случаѣ… ее могутъ… тоже подозрѣвать?.

Долгое молчаніе.

Синевъ. А, вы думаете, я ее не подозрѣваю?

Сердецкій въ ужасѣ, отшатнулся.

Если бы я хотѣлъ… Да другой слѣдователь давно бы арестовалъ ее!..

Сердецкій. Богъ съ вами! Да гдѣ же данныя?

Синевъ. Мы только-что пересчитали ихъ.

Сердецкій. Ничего опредѣленнаго, одни предположенія.

Синевъ. Эхъ, милый человѣкъ, сотни людей шли на Сахалинъ на основаніи гораздо слабѣйшихъ уликъ.

Сердецкій. Да вѣдь вы всю жизнь ея знаете… безупречную, чистую!.. Такое прелестное возвышенное существо…

Синевъ. Какъ будто совершаютъ преступленія только изверги рода человѣческаго. Какъ будто нѣтъ моментовъ, когда преступленіе — стихійная необходимость, когда оно подвигъ? Гдѣ ваша психологія, Аркадій Николаевичъ?

Сердецкій. Ахъ, батюшка! психологія хороша, пока судишь да рядишь вчуже, а тутъ своя бѣда…

Синевъ. Этотъ разсказъ ея… это волненіе… Да вѣдь она себя головою выдала. Вы сами свидѣтель.

Сердецкій. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Я ничего не слышалъ, ничего не знаю.

Синевъ.. А, Богъ съ вами! Что я васъ повѣсткою что ли вызываю для дачи показанія?.. Вы ничего не знаете, а я ничего не хочу знать. Слышите? Не хочу. И, пока хоть одна улика противъ нея останется мнѣ не ясною, пока онѣ не окружать меня со всѣхъ сторонъ, не прижмутъ меня въ уголъ, я не наложу на нее руки. Вопреки убѣжденію, вопреки внутреннему голосу, который кричитъ мнѣ, что она убила,— я ее не трону.

Сердецкій.. Но если?..

Молчаніе.

Синевъ. Дружба дружбой, а служба службой. У всякаго, батюшка Аркадій Николаевичъ, есть свой долгъ, и, какъ ни тяжело, а исполнять его надо…

Голосъ Верховскаго.

Митя! Лида! что это я дозваться никого не могу? Ребятки! гдѣ вы?

Синевъ. Степанъ Ильичъ идетъ сюда… Я слишкомъ взволнованъ, чтобы встрѣтиться теперь съ нимъ… Извинитесь за меня… До свиданья.

Сердецкій. До свиданья. Но… Петръ Дмитріевичъ!

Синевъ. Я сказалъ вамъ: буду ждать, пока могу… а потомъ не не взыщите!

Уходить.

Занавѣсъ

Картина II.

Тамъ же

Людмила Александровна. Леони. Синевъ.

Леони. Да, mаdаme, это были ужасные дни… Я постарѣла въ одну недѣлю на десять лѣтъ… О, я знаю! о немъ говорятъ, что онъ былъ дурной человѣкъ, деспотъ, тиранъ… Можетъ быть… мнѣ все равно! Я любила его, mаdаme. Я едва не сошла съ ума, когда его убили. И они, ces brigаnds de policiers, имѣли наглость подозрѣвать меня… Monsieur Синевъ былъ такъ добръ, принялъ во мнѣ участіе, доказалъ мою невиновность… Безъ него… Ахъ, страшно подумать, что сталось бы со мною.

Людмила Александровна. Да, судъ ужасенъ. Наказаніе и преступнику страшно, а вы невинны…

Леони. Ахъ, какъ хорошо вы это сказали! Я чувствую, вы искренно поварили, что я невинна.

Людмила Александровна. Да, я имѣю всѣ основанія вамъ вѣрить.

Леони. Благодарю васъ. Не всѣ такъ хорошо думаютъ о бѣдной Леони, многіе даже разочарованы, что я не убійца, клянусь вамъ. Убить Ревизанова… oh, c’est chic, mаdаme!.. Директоръ цирка самъ предложилъ мнѣ удвоить мое жалованье…

Людмила Александровна. У васъ нѣтъ никакихъ подозрѣній, кто умертвилъ Андрея Яковлевича?

Леони. Я знаю одно, mаdаme, его убила женщина.

Людмила Александровна. Это всѣ знаютъ.

Леони. И я увѣрена, что это именно та женщина, письмо отъ которой онъ не хотѣлъ мнѣ показать…

Синевъ. Письмо? Онъ получилъ въ тотъ день письмо отъ женщины?

Леони. Да… небольшой листокъ голубой бумаги.

Синевъ. Гмъ…

Людмила Александровна глубоко вздыхаетъ.

Леони. Найдите эту женщину, monsieur, судите ее скорѣе, сошлите. Чѣмъ тяжелѣе ее осудятъ, тѣмъ больше мнѣ будетъ радости…

Людмила Александровна. Вы ненавидите ее. хотя никогда не видали, даже не знаете, кто она такая…

Леони. Да, mаdаme, ненавижу. И не за него только, но и за себя. О! вы не знаете ужаса быть невинною и ждать позора… За что? для кого? Аh, mаdаme! Я волосы рвала отъ ярости.

Людмила Александровна. Вѣроятно, она страдаетъ теперь не меньше васъ… Отравленная совѣсть дурной товарищъ.

Леони. Да какая въ ней совѣсть? Въ чемъ она сказалась? О, я не сужу ее за смерть бѣднаго Аndre. Какъ знать что между ними было? Можетъ быть, она была права… Но относительно меня? предать невинную, хладнокровно послать на судъ первую встрѣчную… Какая низость! Какой звѣриный эгоизмъ!

Синевъ. Вы слишкомъ требовательны, mаdemoiselle Leonie. Инстинктъ самосохраненія не разсуждаетъ.

Леони. Иногда я думала: быть можетъ, эта женщина — дама изъ общества, потаенная грѣшница… ихъ много, mаdаme!.. Въ свѣтѣ она блестящая, холодная лицемерка, съ репутаціей непогрѣшимости, уважаемая, почтенная… Вотъ когда меня брало бѣшенство!

Синевъ. Почему же?

Леони. Monsieur, я знаю себѣ цѣну. Вы очень любезны ко мнѣ, mаdаme Ратисова ко мнѣ добра, какъ родная, вы удостоили принять меня, какъ равную. Но я не обманываю себя. Я знаю, что въ глазахъ свѣта я, все-таки, падшая женщина.

Синевъ. Помилуйте! Богъ съ вами! Что это вы?

Леони. И когда я думала, что вотъ такая-то святая прячется отъ суда, спасая себя моею грѣшною головою… Пусть молъ идетъ въ каторгу эта погибшая! Ей вѣдь все равно не привыкать къ позору, туда ей и дорога…

Синевъ. Успокойтесь… Дѣло прошлое… Не стоитъ разстраиваться…

Леони. Продажная! Ну,— и пускай! А все-таки я лучше ея… Я продажная, а она — убійца!..

Спохватясь въ своей горячности, замѣчаетъ страдальческое лицо Людмилы Александровны…

Простите: я забылась. Ради Бога, не сердитесь… Я не могу иначе, когда объ этомъ… Мнѣ такъ больно, обидно… Простите…

Синевъ. Успокойтесь, Людмила Александровна ничуть на васъ не сердится.

Людмила Александровна. Конечно… За что же?

Леони. Здѣсь душно отъ цвѣтовъ… кровь приливаетъ къ головѣ… Охъ… Я буду отвратительна сегодня.

Синевъ . А y васъ спектакль?

Леони. Да, и мнѣ уже время къ нему одѣваться. Позвольте, mаdаme, поблагодарить васъ за вашу доброту..

Людмила Александровна. До свиданья.

Леони. Не сердитесь… мнѣ такъ неловко, такъ совѣстно. До свиданья.

Синевъ. Я провожу васъ.

Уходитъ.

Людмила Александровна (встаетъ, блѣдная, съ окаменѣлымъ лицомъ, глаза горятъ безумнымъ огнемъ). Наглоталась… досыта… «Я продажная, а она убійца». А развѣ я-то не продажная была, когда шла къ нему, за этими проклятыми письмами?.. Продажная… Убійца!

Стоитъ растерянная, трудно собираясь съ мыслями.

Что бишь я хотѣла сдѣлать? Да… письмо… голубой квадратный листокъ… Надо уничтожить всю такую бумагу… Скорѣе надо, немедленно…

Хочетъ уйти и, безсильно махнувъ рукою, остается на мѣстѣ.

А! все равно… Пускай ищетъ, находить… Устала я, устала… Не могу я больше оставаться одна съ этою тяжестью въ душѣ… Не могу, устала.

Шопотомъ, почти безсмысленно, машинально.

Продажная!.. убійца…

Сердецкій (входить встревоженный). Людмила Александровна, вамъ худо? Синевъ перепугалъ меня, сказалъ, что Леони чуть не довела васъ до истерики…

Людмила Александровна молчитъ.

Сердецкій. Вы снисходите къ ней, голубушка. Вѣдь какую она передрягу пережила,— примите во вниманіе.

Людмила Александровна молчитъ.

Сердецкій. Можетъ быть, позвать къ вамъ дѣвушку?

Людмила Александровна отрицательно качаешь головою.

Сердецкій. Вы хотите остаться одна? Я уйду…

Отходить.

Людмила Александровна. Аркадій Николаевичъ!

Онъ возвращается.

Людмила Александровна. Послушайте… это я убила Ревизанова… тогда… въ ночь съ пятаго на шестое…

Сердецкій. О!..

Людмила Александровна. Да… дайте мнѣ воды… ради Бога, скорѣе…

Сердецкій подаетъ ей стаканъ. Она пьетъ, расплескивая воду; зубы ея стучатъ о стекло.

Сердецкій. Я зналъ это, Я чувствовалъ, предполагалъ. Ахъ, несчастная, несчастная!

Людмила Александровна. Онъ… онъ мучилъ меня… издавался надо мною… грозилъ мнѣ нашею прошлою любовью… Вѣдь я, Аркадій Николаевичъ, была его, совсѣмъ его!.. Онъ хотѣлъ, чтобы я его опять любила… была рабою… онъ Ми… Митю своимъ сыномъ хотѣлъ объ… объявить… У него письма были… доказательства. Я не стерпѣла… вотъ… убила… вотъ… вотъ… и… и не знаю, что теперь дѣлать съ собою?

Сердецкій. Несчастная, несчастная !

Людмила Александровна. Не знаю, что дѣлать, не знаю. Думаю и ничего не могу придумать… Ахъ! Что тутъ выдумаешь, когда рядомъ съ каждою мыслью поднимаются образы этой страшной ночи?.. Тамъ эта комната, и онъ на коврѣ, блѣдный, холодный, а на лицѣ вопросъ… Не узналъ смерти… не понялъ, что умираетъ…

Сердецкій (старается усадитъ ее въ кресла). Не смотрите такъ, Людмила. Что вы видите? Что вамъ чудится?

Людмила Александровна. Нѣтъ, вы не бойтесь. Я не галлюцинатка… до этого еще не дошло, Богъ милуетъ… y меня только мысль больная, память больная… Помнится, думается, — ни на минуту не отпускаетъ меня…

Сердецкій. Чуяло мое сердце недоброе, ждалъ я бѣды, только все же не такой. Господи! что же это? Громъ на голову! съ яснаго неба громъ… Милочка! Милочка! что вы, бѣдная, съ собою сдѣлали?

Людмила Александровна. Я убить себя хотѣла… Хотѣла пойти къ Синеву, во всемъ признаться… жалко! дѣтей жалко… я ихъ отъ позора спасти хотѣла, а, вмѣсто того, вдвое опозорила! Дѣти убійцы!.. О другъ мой! Вы даже не подозрѣваете, какъ это страшно убить человѣка. Я поняла проклятіе Каина, я несу его на себѣ. Я… я всѣхъ людей боюсь, Аркадій Николаевичъ! Я… даже васъ боюсь въ эту минуту… Другъ мой! я вамъ все сказала честно, какъ брату. Помните же! Я вамъ вѣрю и вы будьте вѣрны мнѣ до конца! Не выдавайте меня!

Сердецкій. Богъ съ вами, несчастная!

Людмила Александровна. Не выдавайте.

Сердецкій. Мнѣ ли выдавать васъ, мое дитя, мое сокровище?… мою единую, единую любимую за всю жизнь? Охъ, горько, страшно горько мнѣ, Людмила.

Людмила Александровна. Синевъ… вы замѣчаете? Онъ что-нибудь пронюхалъ… ищейка!.. Я ненавижу его, Аркадій Николаевичъ.

Сердецкій. Ничего онъ не узнаетъ. Я стану между нимъ и вами. Кромѣ совѣсти y васъ не будетъ судьи.

Людмила Александровна. Я его ненавижу. А! да и всѣхъ тоже всѣхъ вокругъ меня… Вы одинъ остались какъ-то не чужой мнѣ…

Сердецкій. Господи! Это-то какъ развилось y васъ? когда успѣло? Откуда взялось?

Людмила Александровна. Откуда? Дѣтскій вопросъ, Аркадій Николаевичъ!

Сердецкій. Относительно Синева я, пожалуй, еще понимаю ваша чувства. Охъ, хотя и невольно, и слѣпо, все же держитъ въ своихъ рукахъ вашу судьбу. Но ваши домашніе? дѣти?

Людмила Александровна. Дѣти… дѣти… Ахъ, Аркадій Николаевичъ! дѣти горе мое. Для нихъ я все это сдѣлала. Хотѣла оставить имъ чистое, какъ хрусталь, имя… А теперь, послѣ этого дѣла… я разлюбила дѣтей!

Сердецкій. Разлюбили дѣтей? да какъ же? за что?

Людмила Александровна. Ахъ, другъ мой! больно мнѣ… Вѣдь я для нихъ больше, чѣмъ кусокъ живого мяса изъ груди вырѣзала! я всю себя какъ ножемъ испластала. Душа болитъ, сердце болитъ, тѣло болитъ… мочи нѣтъ терпѣть! Тоска, страхъ, боль эта свѣтъ мнѣ застятъ. Погубила себя!.. А за что?.. Стоило, нечего сказать.

Сердецкій. Вы несправедливы къ семьѣ, Людмила.

Людмила Александровна. Можетъ быть. Они здоровые, я — больная. Когда же больные бываютъ справедливы къ здоровымъ? Я завидую имъ, Липѣ, вамъ, Синеву… Счастливые, спокойные люди съ чистою совѣстью! Вы хорошо спите ночью! Вы не подозрѣваете врага въ каждомъ человѣкъ, не ищете полицейскихъ крючковъ въ каждомъ вопросѣ… Злюсь, говорятъ,— «у тебя характеръ испортился… ты несносна». Да, и злюсь, и испортился характеръ, и несносна! Но вѣдь… если бы они знали и поняли мою жертву — они бы должны ноги цѣловать y меня!

Сердецкій (строго). А вы рѣшились бы сказать имъ?

Людмила Александровна. Никогда!

Сердецкій. На что же вы жалуетесь?

Людмила Александровна. Я знаю, что не имѣю права жаловаться. Но развѣ измученный человѣкъ заботится о правахъ? Одна я, Аркадій Николаевичъ, одна въ то время, какъ мнѣ много любви надо! Я привыкла много любить и быть любимою; въ томъ и жизнь свою полагала. А вотъ теперь, когда мнѣ нужна любовь, я одна…

Лида бѣжитъ, держа надъ головою отнятый y Синева портфель, Синевъ гонится за нею.

Синевъ. Лидочка, ну что за глупости? Отдайте портфель! бумаги растеряете!.. Нашли чѣмъ баловаться!

Лида. Ха-ха-ха! А я не отдамъ, не отдамъ…

Синевъ. Важныя, ей Богу, важныя! Растеряете, меня за нихъ засудятъ.

Лида. Вотъ и посидите y насъ, и посидите!

Синевъ. Засудятъ, въ Сибирь сошлютъ, сами же будете плакать!

Лида. Вы уходить отъ насъ задумали, а я портфеля не отдамъ!

Синевъ. Не отдадите — догоню и самъ отниму!

Лида. Ха-ха-ха! ловите вѣтра въ полъ.

Убѣгаютъ..

Людмила Александровна (внѣ себя). Слышите? Слышите, какъ весело!.. А они счастливы, неблагодарные! они играютъ, смѣются, они — чужіе моимъ мученіямъ. Смѣются въ то время, когда я живу хуже, чѣмъ на каторгѣ! Неблагодарные! будь они прок…

Сердецкій. Давно ли вы любили ихъ больше всего на свѣтѣ, а вотъ уже проклинаете.

Молчатъ.

Людмила Александровна. Теперь вы знаете все… судите меня… кляните!..

Сердецкій. Полно, Людмила Александровна! Судьею вашимъ я быть не могу. Я васъ слишкомъ давно и слишкомъ сильно люблю. Жалѣть да молчать вотъ что мнѣ осталось.

Людмила Александровна. А мнѣ?

Сердецкій молчитъ.

Да не умирать же мнѣ… не умирать же, Аркадій Николаевичъ?!

Сердецкій молчитъ.

Людмила Александровна. Я пришла къ вамъ, къ другу, сердцевѣду, писателю, потому что сама не знаю, что мнѣ с собой сдѣлать. Я на васъ надѣялась, что вы мнѣ подскажете… А вы…

Сердецкій. Если вѣрите, молитесь.

Людмила Александровна. А! молилась я! Еще страшнѣе стало… «Не уібй» — забыли вы, Аркадій Николаевичъ?

Сердецкій молчитъ.

Людмила Александровна. Больше вы ничего мнѣ не скажете?

Сердецкій (съ отчаяніемъ). Ахъ, Людмила!

Людмила Александровна. Послушайте… пускай я буду гадкая, ужасная, но вѣдь имѣла я, имѣла право убить его?

Сердецкій (твердо). Да. Имѣли.

Людмила Александровна. А!.. Благодарю васъ!.. благодарю!..

Сердецкій. Объ одномъ жалѣю, что вы это сдѣлали, а не я за васъ.

Людмила Александровна (робко приближается къ нему). Я, можетъ быть, противна вамъ?

Сердецкій. Людмила!

Людмила Александровна. А! не перебивайте! Это не отъ васъ зависитъ! это инстинктивно бываетъ… Вѣдь кровь на мнѣ… Но вы не презираете меня? нѣтъ? не правда ли?

Сердецкій. Я васъ люблю, какъ любилъ всю жизнь.

Людмила Александровна. Да, всю жизнь.. А знаете ли? Вѣдь и я васъ любила когда-то… Да.. Можетъ быть, если бы… а! что толковать! Снявши голову, по волосамъ не плачутъ.

Беретъ Сердѣцкаго обѣими руками за голову и крѣпко цѣлуетъ его въ губы.

Это въ первый и послѣдній разъ между нами, голубчикъ. Прощайте. Это вамъ отъ покойницы. И больше не любите меня: не стою.

Сердецкій. Что вы хотите дѣлать съ собою?

Людмила Александровна. Не все ли равно? Не все ли равно?

Быстро уходить,

Олимпіада Алексѣевна (входить справа). Батюшки, какой мрачный! Что съ вами? или въ лѣсу знакомый медвѣдь умеръ?

Сердецкій. Вотъ что, Олимпіада Алексѣевна. Я возлагаю на васъ большую надежду — на счетъ Людмилы Александровны…

Олимпіада Алексѣевна. Ну-съ?

Сердецкій. Она, въ послѣдніе дни, изъ всѣхъ своихъ только къ вамъ и относится дружелюбно, только васъ одну еще и любитъ.

Олимпіада Алексѣевна. Умная женщина,— потому меня и любитъ. Степанъ Ильичъ, супругъ мой, даже Петька Синевъ всѣ норовятъ осудить меня за мой веселый нравъ, всѣ мораль мнѣ читаютъ. А Людмила — ни-ни! И умна. Не судитъ и судима не будетъ. Ну что? Кому надо? Вѣдь это послѣднее пламя: доживаю свой вѣкъ. Доживу, и кончено. Уйду въ благотворительность, стану дамою-патронессою. Такое лицемѣріе на себя напущу,— чертямъ тошно будетъ. Знаете поговорку: «когда чортъ старѣетъ, онъ идетъ въ монахи». Такъ и я. Много-много, если иной разъ съѣзжу за границу инкогнито и припасу тамъ себѣ на голодные зубы, какого-нибудь тореадора.

Сердецкій. Простите, голубушка, разстроенъ я, не до шутокъ мнѣ. Вотъ что: приглядите вы за Людмилою Александровною, не оставляйте ее одну…

Олимпіада Алексѣевна. Я и то уже глазъ съ нея не свожу.

Сердецкій. Можетъ быть, ваше общество развлечетъ ее немного.

Уходить. Входятъ Лида, Митя и Синевъ — ведутъ Лиду за руки y Синева — отнятый портфель.

Синевъ. Ура! побѣдилъ и овладѣлъ трофеемъ… Митяй! благодарю за вооруженную помощь.

Лида. Да, когда вдвоемъ на одну, да еще я поскользнулась…

Убѣгаетъ.

Олимпіада Алексѣевна. Разыграться изволили, Петръ Дмитріевичъ? Вотъ ужъ пословица-то вѣрно говоритъ: связался чортъ съ младенцомъ.

Синевъ. Митя! кланяйся и благодари: тутъ и на твою долю досталось!

Mитя. Нѣтъ, я, кажется, тебя, въ самомъ дѣлѣ, скальпирую.

Синевъ. Не сверкай взорами: я только два слова…

Отводить Олимпіаду Алексѣевну въ сторону.

Тетушка…

Олимпіада Алексѣевна. Секретъ?

Синевъ. Строжайшій.

Олимпіада Алексѣевна. Денегъ, что ли, надо?

Синевъ. Тьфу! когда я y васъ просилъ? Вотъ что: Людмила Александровна…

Олимпіада Алексѣевна. И этотъ! Да что вы помѣшались всѣ на Людмилѣ Александровнѣ?

Синевъ. Пишетъ она вамъ иногда?

Олимпіада Алексѣевна. Почти каждый день обмѣняемся запискою, а то двумя…

Синевъ. Голубые листки?

Олимпіада Алексеевна. Да, y нея всегда такая бумага… Да на что тебѣ?

Синевъ. Квадратики? да?

Олимпіада Алексѣевна. Господи! Вотъ присталъ!… Ну, да!.. Мистификацію, что ли, затѣваешь?

Синевъ. Нѣтъ, скорѣе распутываю… Благодарю васъ, тетя Липа!

Олимпіада Алексѣевна. Больше ничего?

Синевъ. Ничего.

Олимпіада Алексѣевна. Стоило красивую женщину въ уголъ уводить! Только любопытство раздразнилъ!

Митя. Кончились ваши таинственности?

Синевъ. Кончились, братъ! Совсѣмъ… Теперь всѣ таинственности кончились!

Олимпіада Алексѣевна и Митя уходятъ.

Синевъ (одинъ). Нѣкто Брутъ, говоритъ исторія, изъ чувства гражданскаго долга, отрубилъ головы своимъ сыновьямъ. Людмила Александровна мнѣ почти не родственница даже, да и не рубить голову ей приходится, а только посадить ее на скамью подсудимыхъ. Улики явныя… Преступна! Ясно, какъ день, что преступна!.. Ну-съ, Петръ Дмитріевичъ! вотъ тебѣ сѣкира: руби!.. Что же рука-то не поднимается? Эхъ-хе-хе!

Стоитъ въ задумчивости. Людмила Александровна показывается въ столовой.

Я не въ силахъ арестовать ее… лучше въ отставку подамъ! Пусть другой… Но, съ другой стороны…

Людмила. Александровна медленно входить и приближается къ Синеву. Она идетъ какъ соннамбула, будто не замѣчая его…

Синевъ заступаетъ ей дорогу. Людмила Александровна…

Людмила Александровна вздрогнула, остановилась, смотритъ на Синева тусклымъ, мертвымъ взоромъ, точно не узнаетъ его.

Синевъ. Нѣтъ! Не могу! не могу!

Убѣгаетъ.

Людмила Александровна (долго смотритъ вслѣдъ ему). Догадался, наконецъ? Поздно! надо было брать меня живою: отъ мертвой добыча не велика.

Олимпіада Алексѣевна (входитъ). Что такъ задумчива? что такъ печальна?

Людмила Александровна. Липа!

Олимпіада Алексѣевна. Ты опять киснешь? Жаль. Право, мнѣ тебя жаль. Годы наши не дѣвичьи, летять быстро. А ты теряешь золотое время на хандру… Есть ли смыслъ? Хоть бы разокъ улыбнулась. Что это? кого собираешься хоронить?

Людмила Александровна. Себя, Липа.

Олимпіада Алексѣевна (хохочетъ). Ой, какъ страшно! Что же тебѣ въ нощи видѣніе было? Это случается.

Людмила Александровна. Да, видѣніе… тяжелый, ужасный сонъ.

Олимпіада Алексѣевна.Я тяжелые сны только на масляницѣ вижу, послѣ блиновъ, а то все веселые. Будто я Перикола, а Пикилло — Мазини. Будто въ меня пушкинскій монументъ влюбленъ,— что-нибудь этакое. А чаще всего никакихъ. Жизнь-то мою знаешь: вѣчный праздникъ!— оперетка, Стрѣльна, шампанское… Вернешься домой, устала до смерти, стоя спишь; добралась до подушки и ау! какъ мертвая!

Людмила Александровна. Какъ мертвая!

Олимпіада Алексѣевна. Ты на жизнь-то полегче гляди: что серьезиться? Съ какой стати? Развѣ y насъ какія-нибудь удольфскія тайны на душѣ, змѣи за сердце сосутъ? Я ужъ и то смѣялась давеча Петькѣ Синеву: что онъ ищетъ рукавицы, когда онъ за пазухою?

Людмила Александровна. А!..

Олимпіада Алексѣевна. Приглядись, говорю, къ Людмилъ: какой тебѣ еще надо убійцы? Лицо точно она вотъ-вотъ сейчасъ въ семи душахъ повинится…

Людмила Александровна. Не шути этимъ! не шути! не смѣй шутить!

Олимпіада Алексѣевна. Э! отъ слова не станется.

Людмила Александровна. Не шути! Это… это страшное.

Олимпіада Алексѣевна. Эка трагедію ты на себя напустила! Даже по Москвѣ разговоръ о тебѣ пошелъ.

Людмила Александровна. Уже!

Олимпіада Алексѣевна. Намедни встрѣчаю княгиню Настю… ну, знаешь, ея язычокъ! — А что, спрашиваетъ, Липочка: правда это, что ваша пріятельница Верховская была влюблена въ покойнаго Ревизанова и теперь облеклась по немъ въ трауръ?

Людмила Александровна. Я въ него? въ этого… изверга?.. Да какъ она смѣла?! Какъ ты смѣешь?!

Олимпіада Алексѣевна. Пожалуйста, не кричи. Во-первыхъ, я ничего не смѣю, а во-вторыхъ… я все смѣю! не закажешь! Княгинѣ я за тебя отпѣла, конечно. Ну, а влюбиться въ Ревизанова что тутъ особеннаго? Да мнѣ о немъ Леони такое поразсказала… ну-ну! Я чуть не растаяла, честное слово. И этакого-то милаго человѣка укокошила какая-то дура!.. Не понимаю я этихъ романическихъ убійствъ. За что? кому какая корысть? Мужчины, хоть и подлецы немножко, а народъ хорошій. Не будь ихъ на свѣтѣ, я бы, пожалуй, въ монастырь пошла.

Людмила Александровна. Ахъ, ничтожество!

Ломаетъ руки въ смертельной тоскѣ.

Липа!

Олимпіада Алексѣевна. Что?

Людмила Александровна. Дай мнѣ средство, научи меня быть такою же счастливою, какъ ты!

Олимпіада Алексѣевна. А кто тебѣ мѣшаетъ? Живи, какъ я,— и будешь, какъ я.

Людмила Александровна. Не хочу я больше сновъ… не надо ихъ! не надо!

Олимпіада Алексѣевна. Ну, ужъ это, матушка, не отъ насъ зависитъ. Это — кому какъ дано!

Людмила Александровна. Мертвые сновъ не видятъ.

Олимпіада Алексѣевна. Не къ ночи будь сказано!

Людмила Александровна. Вѣчный мракъ…забвеніе… тишина…

Олимпіада Алексѣевна. Ну, что ужъ! Извѣстное дѣло: мертвымъ тѣломъ хоть заборъ подпирай!

Людмила Александровна. Зачѣмъ люди клевещутъ на смерть, представляютъ ее ужасною, жестокою?.. Жизнь страшна, жизнь свирѣпа, а смерть ласковый ангелъ. Она исцѣляетъ… Она защитить меня… она проститъ…

Олимпіада Алексѣевна. То есть — убей ты меня, а я ничего не понимаю, что съ тобою творится. Такъ всю и дергаетъ.

Съ внезапнымъ вдохновеніемъ.

Слушай! говори прямо: въ самомъ дѣлѣ, что ли спуталась съ кѣмъ?

Л. А., оторванная отъ своихъ мыслей, смотритъ, не понимая.

Такъ это дѣло житейское! Довѣрься мнѣ: слава Богу, подруги!

Л. А., понявъ, наконецъ, разражается истерическимъ смѣхомъ.

Все будетъ шито и крыто. Я на секреты не женщина — могила.

Людмила Александровна (безумно хохочетъ). Нѣтъ… нѣтъ… нѣтъ! Спасибо!.. Эта могила не для меня… Я найду себѣ другую!.. другую!..

Быстро уходить.

Олимпіада Алексѣевна. Да куда же ты? куда?.. Фу! перепугала! Охъ, ужъ эти мнѣ в нервныя натуры! Напустятъ на себя неопредѣленность чувствъ и казнятся. Зачѣмъ? кому надо! Терпѣть не могу.

Выстрѣлъ.

Ай!

Изъ разныхъ дверей выбѣгаютъ Синевъ , Митя, Лида.

Синевъ. Что случилось?

Митя. Кто стрѣлялъ?

Лида. Гдѣ?

Олимпіада Алексѣевна. Охъ… боюсь и думать… Людмила… тамъ…

Лида. Мамочка!

Митя. Господи!

Бѣгутъ за сцену.

Голосъ Сердецкаго. Помогите кто-нибудь… скорѣе, бѣгите за докторомъ!.. Митя! поднимай ее! Вотъ такъ!..

Вдвоемъ съ Mитею выносятъ Людмилу Александровну.

Лида. Мамочка!

Людмила Александровна. Это я нечаянно… вы не думайте… Я задѣла… Не слѣдовало трогать… Охъ!

Сердецкій. Петръ Дмитріевичъ! скорѣе доктора! Пошлите въ клубъ за Степаномъ Ильичемъ.

Людмила Александровна. Поздно… Не успѣете… Другъ мой! Я умираю… Спасибо за все!.. Передайте мужу — пусть проститъ… Дѣти!.. Митя!.. Лида!.. измучила я васъ… простите!.

Митя. Мамочка моя! мамочка! Господи! да за что же?

Олимпіада Алексѣевна (гладитъ его по головѣ). Полно, золотой мой, полно! Это ничего, мама поправится.

Людмила Александровна. Нѣтъ, я не поправлюсь… Петръ Дмитріевичъ! вы видите…

Синевъ. Ахъ, глаза бы не глядѣли!

Людмила Александровна. Подойдите… ближе… я должна вамъ сказать…

Сердецкій. Не надо этого, Людмила, совсѣмъ не надо!

Людмила Александровна. Надо, Аркадій Николаевичъ, совѣсть велитъ… моя бѣдная отравленная совѣсть…

Синевъ угрюмо приближается.

Людмила Александровна. Забудьте все!.. Прекратите дѣло!.. Я прошу васъ!.. Теперь я имѣю право просить… Жизнью заплачено за жизнь… Охъ!.. Дѣти!.. Ми… Митя!.. простите!.. Люблю… всѣхъ люблю… Ахъ!

Умираетъ.

Лида. Мамочка!

Митя. Мама! За что, за что, за что?

Съ воплемъ припадаетъ къ трупу.

Занавѣсъ.

КОНЕЦЪ.

ПРИМѢЧАНІЕ. Заключительная сцена смерти Людмилы Верховской въ этомъ изданіи начинается во второй, петербургской, редакціи. Такъ играла ее Л. Б. Яворская, имѣющая право считать роль Верховской одною изъ удачнѣйшихъ въ своемъ обширномъ репертуаръ. У Корша и въ провинціи сцена эта шла по первой редакціи. Такъ какъ многія исполнительницы предпочитаютъ ее петербургской и, благодаря первому печатному изданію «Отравленной Совѣсти», она болѣе извѣстна, то прилагаю и этотъ варіантъ.

ВАРІАНТЪ ПОСЛѢДНЕЙ СЦЕНЫ

По первой редакціи.

Синевъ. Ахъ! глаза бы не глядѣли.

Съ отчаяніемъ бросаетъ портфель на столъ. Изъ него сыплются бумаги.

Людмила Александровна. Это… что тамъ… упало? Какія… бумаги…

Синевъ (мнется). Мои служебныя, Людмила Александровна.

Людмила Александровна. А! понимаю, какія… Покажите мнѣ ихъ сюда.

Синевъ. Помилуйте, Людмила Александровна!.. до бумагъ ли?!

Людмила Александровна. Дайте! исполните волю умирающей…

Синевъ нехотя подаетъ. Людмила Александровна читаетъ.

Дѣло объ убійствѣ… неизвѣстнымъ лицомъ… Неизвѣстнымъ лицомъ!.. Дѣти! Липа! отойдите! Я хочу сказать два слова Петру Дмитріевичу. Вы, Аркадій Николаевичъ, останьтесь… вы знаете все.

Сердецкій. Не надо этого, Людмила, совсѣмъ не надо.

Людмила Александровна. Надо, Аркадій Николаевичъ!.. Совѣсть велитъ… Моя бѣдная, отравленная совѣсть… Петръ Дмитріевичъ…

Синевъ. Людмила Александровна, не лучше ли намъ поговорить, когда вы поправитесь?

Людмила Александровна. Нѣтъ, я не поправлюсь. Наклонитесь ко мнѣ… Петръ Дмитріевичъ, тутъ надо сдѣлать маленькую приписку. Вотъ тутъ… возьмите карандашъ… пишите… Охъ!.. Пишите: прекращено за смертію… обвиняемой…

Умираетъ. Дѣти съ воплемъ бросаются къ трупу.

Сердецкій (Синеву). Забудьте ея слова. Не людямъ судить мертвыхъ между собою! Сосчитаться другъ съ другомъ — предъ ними цѣлая вѣчность.

Занавѣсъ.

Virtus Аntiquа

(Оруженосецъ).

Святочная Легенда.

Впервые поставлена на сценѣ Императорскаго Петербургскаго Александринскаго Театра

26 декабря 1901 года въ бенефисъ

Е. И. Левкѣевой.

Написана въ 1893 г.

Сюжетъ взятъ изъ неаполитанскаго сказанія, записаннаго авторомъ въ Амальфи.

Третье печатное изданіе пьесы.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Сильвія, Галеотто, Уго, Тереза, Ланчелотто¹.

Мѣсто дѣйствія: замокъ графини Сильвіи въ горахъ близъ Амальфи.

Эпоха — первая четверть XIII века.

¹ Распредѣленіе ролей при постановкѣ въ Александринскомъ театрѣ: В. А. Мичурина (Сильвія), И. А. Стравинская (Ланчелотто), Р. Б. Аполлонскій (Галеотто), В. П. Далматовъ (Уго).

Сцена изображаетъ обширный залъ норманской постройки: смѣсь византійскаго стиля съ мавританской пестротой, первобытной грубости съ восточною роскошью. Въ глубинѣ терраса съ портикомъ витыхъ колоннъ открываетъ видъ на горы и Салернскій заливъ. Изъ зала выходы направо и налѣво: два — по лѣстницамъ — на террасу, и, подъ одною изъ этихъ лѣстницъ, потайная дверь.

Тереза и Уго,— въ латахъ,— выходитъ изъ потайной двери.

Тереза. Входите, добрый Уго!.. Только — тише!

Какъ можно тише!

Уго. Спотыкается.

Ахъ, сто чертей!

Тереза. Благодарю покорно!

Какой вы котъ?! Медвѣдь лѣсной!

Уго. А ты

Обуй кота, какъ я обутъ, въ желѣзо,

Да и пусти по мрамору гулять:

Не выручать и бархатныя лапки!

А ну-ка — по секрету: для чего

Такая осторожность?

Тереза. Я не знаю.

Мнѣ ведено графиней привести

Васъ въ замокъ тайнымъ ходомъ подъ опаской,

Что, если кто провѣдаетъ о томъ,

Она и носъ и уши мнѣ обрѣжетъ…

Уго. Провалъ меня возьми, коль по душѣ

Таинственность мнѣ эта! Тамъ, гдѣ тайны,

Нечистый самъ сидитъ недалеко.

Тереза. Молчите, Уго! вотъ сама графиня…

Сильвія входить.

Уйди, Тереза!.. Здравствуй, богатырь!

Тереза удаляется.

Уго. Жду приказаній вашихъ я, мадонна.

Сильвія. Я поручить намѣрена тебѣ

Большое дѣло, гдѣ на ставкѣ будетъ

И честь моя, и жизнь твоя…

Уго. Ого!

Когда для васъ — въ чемъ я не сомнѣваюсь

Настолько же честь ваша дорога,

Какъ жизнь свою цѣню я, нашу ставку

Двойную не окупитъ цѣлый міръ!

Сильвія. По-прежнему ль ты силенъ?

Уго. Ну, годочки

Берутъ свое… Вѣдь мнѣ за пятьдесятъ,

Прекрасная графиня!.. Я, бывало,

Какъ съ графомъ были мы въ Святой Землѣ,

Одинъ ходилъ на шестерыхъ невѣрныхъ…

Теперь — дай Богъ убрать и четверыхъ!

А все-таки — не хвастаюсь, мадонна!—

Изъ вашихъ вѣрныхъ латниковъ никто

Помѣряться со мной не въ состояньи.

Молокососъ народъ! До стариковъ

Имъ далеко: мы крѣпкаго закала,

Надежной ковки…

Сильвія. Вѣренъ ли ты мнѣ?

Уго. Я вамъ служу, мадонна. Значитъ, вѣренъ.

Сильвія. И можно положиться на тебя?

Уго. Мадонна! Я солдатъ — солдатъ наемный,

Безъ родины, безъ дома, безъ семьи.

Насъ двое въ міръ: я и мечъ вотъ этотъ.

Отчизну мы находимъ тамъ, гдѣ намъ

Живется ладно, весело, привольно,

Гдѣ за труды намъ платятъ хорошо.

Намъ честно платятъ,— мы и служимъ честно.

Заплатятъ скупо — мы рукой махнемъ,

И маршъ къ тому, кто насъ казной поманитъ,—

И завтра, можетъ быть, какъ на врага,

На прежняго ударимъ господина!

Вы платите прекрасно,— и слуга

Я вѣрный вамъ, пока надежна плата.

Сильвія. Вотъ золото. Возьми.

Уго. Благодарю.

Итакъ… кого же!

Сильвія. Что?

Уго. Къ отцамъ отправить?!.

Сильвія. Ты думаешь, разбойникъ…

Уго. Виноватъ!

Предположилъ, синьора, по привычкѣ.

Не новость мнѣ, я старый воробей!

Когда какой-нибудь господчикъ знатный,

Иль госпожа прекрасная, какъ вы,

Зовутъ для совѣщаній потаенныхъ

Солдата съ безпощадною рукой

И золото ему горстями сыплютъ,

Имъ, значитъ, надо мечъ его купить…

Сильвія. Ты… угадалъ…

Уго. У васъ есть врагъ?

Сильвія. Смертельный!

Уго. И надо мстить?

Сильвія. На смерть.

Уго. Вашъ кошелекъ

Успѣлъ съ мечомъ моимъ перешепнуться,

И въ гробъ вобьемъ мы вашего врага! Когда?

Сильвія. Сейчасъ!

Уго. Гдѣ ждать?

Сильвія. На этомъ мѣстѣ.

Уго. Тѣмъ лучше, что недалеко ходить.

Его примѣты? имя?

Сильвія. Галеотто.

Уго. Гмъ… Это тотъ пріѣзжій господинъ,

Вашъ гость? Подите же, какъ просты люди!

Мы думали: красавецъ-женишокъ

Наклюнулся графинѣ, — анъ графиня,

Взамѣнъ постели брачной, бѣдняка

Въ могилу согрѣваться посылаетъ!

А жаль его, мадонна!.. Молодецъ!

Кулакъ — гранитъ! плеча косая сажень!

Какъ папа, пьетъ и — ни въ одномъ глазу!

Какъ соръ, швыряетъ золото на кости…

И — надо быть — на женщинъ ловокъ!

Сильвія. Да.

За это и умретъ онъ.

Уго. Безразлично,

За что! Вы заплатили — онъ умретъ!

Теперь вопросъ: кому еще довѣрить

Вы можете изъ латниковъ своихъ?

Сильвія. Зачѣмъ?

Уго. Здоровъ и крѣпокъ Галеотто…

Не одолѣть его мнѣ одному.

Сильвія. Ты хвастался, что четверыхъ невѣрныхъ

Тебѣ въ бою подъ силу повалить?

Уго. И я не лгу. А ну — какъ на пятерку

Выходить онъ?

Сильвія. Нѣтъ! третьяго вмѣшать

Нельзя въ такую тайну…

Уго. Что за важность?

Убьемъ врага, а «третьяго» — потомъ

За Галеотто вслѣдъ отправить можно…

Сильвія. Разбойникъ! Какъ? Невиннаго? Да ты

Христіанинъ ли?

Уго. Да. И ваше счастье,

Что нынче вамъ рука моя нужна.

Ни даже за три тысячи цехиновъ

Я завтра вамъ не продалъ бы ее.

Мой вѣрный мечъ — къ услугамъ общимъ въ будни,

Но въ праздникъ отдыхаетъ онъ въ ножнахъ,

Я жъ о своихъ молюся прегрѣшеньяхъ…

Покуда пьянъ къ обѣду не напьюсь!

А завтра день — изъ праздниковъ-то праздникъ:

Святое Рождество. И лучше я

Повѣсить на глаголь себя позволю,

Чѣмъ мечъ свой въ этотъ праздникъ обнажу

На рыцаря единой съ нами вѣры.

Мой уговоръ: едва лишь зазвонятъ

Къ вечернямъ, ваше золото пропало!

Я мечъ вложу въ ножны и прочь пойду.

Итакъ, скорѣй товарища назначьте

Въ подмогу мнѣ.

Сильвія а pаrte.   Что, если я сама,

Никто другой?

Уго. Вы не робки, мадонна?

Сильвія. Нѣтъ.

Уго. Крови не боитесь?

Сильвія. Нѣтъ.

Уго. Свалить

Не то, что Галеотто, — Геркулеса,

Ребенокъ можетъ; сзади подошелъ —

Разъ! — и конецъ. Когда бъ вы захотѣли

Присутствовать…

Сильвія. Такъ что же?

Уго. Онъ влюбленъ.

Легко вамъ усыпить его вниманье

Кокетствомъ, шуткой, пѣсенкой живой

И всякою тамъ женской чертовщиной.

Я-жъ — тутъ какъ тутъ — и вырасту врасплохъ!

Сильвія задумчиво.

Пять лѣтъ покрытъ позора пеленой

Нашъ древній родъ по злобѣ Галеотто.

Развратникъ, онъ, лисица, лицемѣръ,—

Невиннаго ребенка соблазнитель!..

Сестра Ассунта! дурочка моя!

Гдѣ солнышко тебя, сиротку, грѣетъ?

Покинутую, кто тебя лелѣетъ,

Коль ты еще могилой не взята?

Уго. Какъ не взята? Вы бредите, мадонна!

Не самъ ли я — на этихъ вотъ плечахъ

Несъ гробъ ея къ безвременной могилъ?

Со мною рядомъ шелъ родитель вашъ,

Покойный графъ. Былъ день такой дождливый,—

И со слезами горестныхъ очей

Мѣшались слезы неба на ланитахъ

Богатыря, сраженнаго судьбой.

Сѣдыхъ волосъ намокшія косины

Висѣли на лобъ. Бороду свою

Онъ закусилъ и, медленно кивая

Поникшею главою, лепеталъ

Безумныя и страшныя проклятья

И кулаками тучамъ угрожалъ.

Сильвія. Но всѣ тѣ умерли, кто похороненъ,

Любезный Уго!.. гдѣ моя сестра,

Что съ ней, жива иль нѣтъ, никто не знаетъ.

Но вѣрно, что въ безвременномъ гробу,

Который ты отнесъ къ сырой могилѣ,

Ассунта не лежала никогда.

Уго. Вотъ ужъ чему и въ сказкѣ бъ не повѣрилъ!

Да какъ же…

Сильвія. Слушай. Былъ печальный день…

Вошелъ отецъ съ опухшими глазами

И говорить: «Ассунта умерла

Внезапно въ ночь чумной заразы жертвой».

Напрасно я родителя молила:

— Хоть издали дай видѣть мнѣ сестру

Позволь послѣднимъ поцѣлуемъ въ вѣчность

Мнѣ проводить любимицу мою!

— Нельзя! нельзя! погибельна зараза.

А ты одна осталась y меня…

Итакъ, сестры я мертвой не видала

И почести лишь гробу отдала.

Уго. Ба! въ самомъ дѣлѣ, вѣдь графини тѣла

Никто изъ дворни не видалъ, а гробъ

Самимъ былъ графомъ глухо заколоченъ.

Сильвія. Съ той ночи сталъ отецъ хворать и старѣть,

И въ годъ его свела въ могилу скорбь.

Но въ смертный часъ, принявъ отъ капеллана

Послѣднее напутствіе, меня

Онъ подозвалъ остекленѣлымъ взоромъ…

«Другъ Сильвія, есть тайна y меня…

Ея и духовникъ не знаетъ, дочка…

И есть наслѣдство — месть!.. Принять должна

Ты отъ меня и тайну, и наслѣдство.

Знай, что сестра твоя не умерла:

Она бѣжала съ подлымъ Галеотто…

Мой честенъ родъ; въ немъ не было распутныхъ

И — да не будетъ! Мертвой объявилъ

Ассунту я и гробъ пустой поставилъ

Въ замковомъ склепѣ»… Отпусти, Господь,

Невольное намъ это святотатство!

Уго. Могу сказать: хорошія дѣла!

Сильвія. «Найди сестру и накажи злодѣя»!

Таковъ отца послѣдній былъ завѣтъ.

«Но тайно мсти — хитро и осторожно!

Злодѣйство, въ тайнъ сдѣланное, пусть

И тайное возмездіе получитъ.

Когда же будетъ нуженъ человѣкъ,

Которому довѣриться ты можешь,

То вспомни Уго — латника. Рука

Его надежна, сердце безпощадно,

И онъ молчать умѣетъ!»…

Уго. Добрый графъ

Зналъ хорошо людей, мадонна. Правда:

Въ чужихъ дѣлахъ я нѣмъ, какъ рыба-китъ!

Такое наше ремесло, мадонна:

Покуда не убилъ, болтать опасно,

Пожалуй, укокошатъ самого.

Когда-жъ… того… заказъ уже исполненъ,

Разбалтывать совсѣмъ резона нѣтъ:

Законъ вѣдь глупъ, возьметъ да и повѣсить!..

Итакъ, мадонна, поздравляю васъ:

Коли жива сестрица, то найдется;

А съ Галеотто справимся, Богъ дастъ.

Сильвія. Пусть будетъ, какъ ты хочешь. Галеотто

Я ласкою лукавой обойду

И нѣгою въ немъ чувства успокою.

Когда же онъ въ любовномъ полуснѣ

Забудется…

Уго. Меня вы позовете,

И я ударю… Мечъ то y него.

Для вѣрности, мадонна, отберите.

Сильвія. Я слышу говоръ.

Кто-то къ намъ идетъ.

Пройди туда — въ мою опочивальню…

Уго скрывается.

Тереза входить. Мадонна! тамъ отъ графа Галеотто

Пришелъ оруженосецъ, или пажъ —

Не разберу: какъ есть, еще мальчишка.

Онъ съ порученьемъ; хочетъ видѣть васъ.

Сильвія. Введи его.

Входить Ланчелотто.

Ланчелотто. Колѣна преклоняя

Предъ вашею небесной красотой,

Мой господинъ привѣтъ вамъ посылаетъ

И вмѣстѣ извиненье, что его

Въ обычный часъ нѣтъ при особъ вашей.

Съ утра мы съ господиномъ по болотамъ

Травили вепря дикаго, и вотъ

Еще нѣтъ часа, какъ заполевали

Чудовище. Весь кровью обагренъ,

На ваши очи графъ не смѣлъ явиться,

Но черезъ часъ онъ вновь y вашихъ ногъ…

Сильвія. Благодарю и графа извиняю,

Синьоръ оруженосецъ. Вѣдь не пажъ,

Оруженосецъ вы, судя по знакамъ?

Ланчелотто. О, да, мадонна.

Сильвія. Мальчикъ вы еще,

А ужъ героя славнаго товарищъ!

Ланчелотто. Товарищъ — нѣтъ: слуга вѣрнѣйшій — да.

Сильвія. Вы скромны. Честь вамъ дѣлаетъ смиренье.

Давно ли вы при графѣ?

Ланчелотто. Пятый годъ.

Сильвія. Какъ странно! Я не помню васъ…

Ланчелотто. Не диво.

Я въ замкѣ вашемъ въ первый разъ, синьора.

Сильвія. Пять летъ назадъ, вашъ храбрый властелинъ

Гостилъ у насъ…

Ланчелотто. Ахъ, къ сожалѣнью, чести

Служить ему тогда я не имѣлъ.

Но вашу доброту, синьора, рыцарь

Нерѣдко со слезами вспоминаетъ.

За Сильвію молиться научилъ

Меня онъ раньше многими годами,

Чѣмъ счастливъ былъ я Сильвію узнать.

Сильвія. Вотъ какъ, синьоръ? Итакъ, мы благодарность

Запишемъ въ списокъ доблестей его,

Безчисленныхъ и блещущихъ, какъ солнце.

Ланчелотто. Да! блещущихъ какъ солнце, госпожа

Прекрасная! Во всемъ подлунномъ мірѣ

Вамъ рыцаря достойнѣй не найти

Храбрѣй, честнѣе и любви вѣрнѣе.

Сильвія. Вы любите патрона своего,

И я хвалю васъ, юноша, за это.

Что-жъ до любви касается… увы!

Позвольте вамъ не вѣрить.

Ланчелотто хочетъ остановитъ ее. Сильвія, со смѣхомъ, продолжаетъ:

Слишкомъ часто

Слыхала я стоустую молву

О ветренномъ красавцѣ Галеотто,

Измѣнчивомъ, какъ синяя волна;

О женщинахъ, которыхъ завлекали

Обѣты и ласкательства его

Въ раскаянія поздняго оковы.

Слыхала я, что рыцаря корабль —

Веселая тюрьма прекрасныхъ плѣнницъ,

Съ сирійскихъ увезенныхъ береговъ:

Слыхала: есть какая-то Ассунта…

Ахъ! имя — мнѣ печальное, синьоръ!

Сестру имѣла я… ее такъ звали.

Скончалась…

Ланчелотто. (Голосъ его дрожитъ). Горе ваше, госпожа,

Нашло въ моемъ смиренномъ сердцѣ эхо.

Что дѣлать? Всѣ мы будемъ тамъ… А смерть

Не разбираетъ молодыхъ и старыхъ, —

Всѣхъ жнетъ подъ-рядъ губительнымъ серпомъ!

Овладѣваетъ собою.

Но какъ вы ошибаетесь, мадонна!

Свидѣтель — я. Съ тѣхъ поръ, какъ поручилъ

Я жребій свой синьору Галеотто,

Я неразлученъ съ нимъ и день, и ночь.

Нѣтъ, мы на корабли не прячемъ плѣнницъ,

Да не было y насъ ихъ и въ шатрахъ!

Мечты я знаю графа; знаю имя,

Которое одно онъ повторялъ,

Когда въ никомидійскомъ карантинъ,

Окованный горячкою, въ бреду

Метался онъ, мадонна! Это имя

Проклято сарацинами. Тотъ часъ,

Когда, какъ Божій громъ, надъ полемъ битвы

Оно гремѣло, — былъ побѣды часъ

Для рати христіанской. Львомъ голоднымъ

Бросался графъ на орды мусульманъ,

Священное то имя возглашая,

И мечъ его былъ молнія. Кругомъ

Разсѣченные падали тюрбаны,

И мы на трупахъ ставили свой стягъ.

Въ честь…

Сильвія. Въ чью же честь, синьоръ оруженосецъ?

Ланчелотто низко кланяется,

Въ честь Сильвіи…

Сильвія а pаrte. Мальчишка нагло льститъ!

Таковъ слуга; каковъ его хозяинъ.

Вслухъ.

Вы, можетъ быть, ослышались, синьоръ?

Ассунты, а не Сильвіи…

Ланчелотто. Ассунты?

Вторично ваши алыя уста

Назвали мнѣ невѣдомое имя…

Ассунты я не знаю никакой

И не пойму, о комъ вы говорите.

Сильвія а pаrte. Смутился онъ… дрожитъ… позеленѣлъ…

И на языкъ его свинецъ ложится…

Все ясно мнѣ, предатели!

Вслухъ.

Не больше — я, синьоръ оруженосецъ!

Извѣстенъ вамъ обычай вѣковой?

Когда вернется рыцарь къ дамѣ сердца,

Она его испытывать должна

Коварными уловками — въ бесѣдѣ

Ловить его, какъ рыбку, на крючокъ,

Чтобы онъ самъ или его дружина

Проговорились объ измѣнахъ тайныхъ,

Сокрытыхъ далью моря и годовъ.

Обычай этотъ старый исполняя,

Я первое вамъ имя назвала,

Какое въ мысли мнѣ просилось. Знаю,

Что графъ — мой вѣрный рыцарь и носилъ

Мои цвѣта съ достоинствомъ и честью…

А вы, мой милый, стоите его!

Мы видимся впервые. Чтобы память

Вы о знакомствѣ нашемъ сберегли,

Прошу принять васъ эту цѣпь.

Ланчелотто. Мадонна…

Сильвія. Безъ возраженій.

Ланчелотто преклоняетъ колѣно. Сильвія надѣваетъ ему на шею цѣпь. Потомъ — Терезѣ.

Доложите мнѣ

Немедленно, какъ только графъ пріѣдетъ.

Удаляется, сопровождаемая своими женщинами.

Ланчелотто. О, Господи! Еще одно мгновенье,

И выдало бъ меня мое смущенье…

И я бъ на шею бросилась сестрѣ!..

Какъ хороша она! Царицей смотритъ,—

Да много-ль и царицъ такихъ? Увы!

Не диво, что ее такъ вѣрно любитъ

Мой гордый графъ мой богъ, мой властелинъ!

Что это, злоба? Новое, Ассунта!

Владѣй собою: глупо и смѣшно

Пылинкѣ смертной ревновать богиню!

Вѣдь я ничто въ сравненіи съ сестрой:

Гдѣ Сильвія,— тамъ нѣтъ уже Ассунты!

Дано ей все: и чудо-красота,

И смѣлый умъ, и гордая осанка,

И рѣчь какъ нить жемчужная, и сердце,

Окованное мѣдною броней…

А мнѣ? Даровъ немного y Ассунты:

Любить… терпѣть… молчать…

Пять долгихъ лѣтъ,

Безъ жалобъ, безъ потребности участья,

Ношу въ груди страданія любви,

Не выдала ни словомъ ихъ, ни вздохомъ!

«Эй, мой Давидъ прекрасный!— кличетъ графъ:

Тоска меня заѣла, какъ Саула…

Возьми-ка лютню спой канцону въ честь

Мадонны Сильвіи!..» Ха-ха-ха-ха! Пою!..

Пою — сама себѣ на посрамленье!

Сама себѣ вонзаю въ сердце мечъ,

И кровь по немъ бѣжитъ — за каплей капля…

Я стыну… леденѣю… а пою!

Зачѣмъ она спросила объ Ассунтѣ,—

И странно такъ? «Вы, можетъ быть, синьоръ,

Ослышались: не Сильвіи, — Ассунты?»…

Шутила? Нѣтъ, не шутить никогда

Напрасно Сильвія…

Слова пріязни

Произносили алыя уста,

Но взоръ сверкалъ стальнымъ недобрымъ блескомъ,

Неискренне звучали похвалы…

Меня считаютъ мертвою. Родитель

Умѣлъ спасти честь рода своего!

Но если Сильвіи открылъ онъ тайну,

Что пустъ мой драгоцѣнный саркофагъ,

И я живымъ блуждаю привидѣньемъ,

Гонясь за милымъ призракомъ любви?..

Меня узнать нельзя: смолы чернѣе

Мои когда-то золотыя кудри,

Обожжено румяное лицо

Лучами солнца, вихрями пустыни,

Арабскій мечъ мнѣ щеку изрубилъ,

Грудь юную тяжелый панцырь давитъ…

Когда ужъ графъ меня не узнаетъ,

Сестрѣ ль узнать? Но что-то мнѣ неясно

Мерещится… И слуги говорятъ,

Что находили связь людскія сплетни

Между отъѣздомъ графа въ край святой

И скорою кончиною Ассунты…

Что, если вѣритъ Сильвія, и графъ

Въ глазахъ ея — мой хитрый обольститель,

Убійца, дома нашего позоръ?

Тогда… страшить меня хрустальный холодъ

Ея, таящихъ замыслы, очей…

Въ ней месть кипитъ, ея рука не дрогнетъ

Ножомъ ударить, ядомъ напоить…

О, Господи! Помилуй Галеотто!..

Уго выглядываетъ.

Уго а pаrte. O чемъ парнишка этотъ бормоталъ?

Выходить.

Не вздумалъ бы онъ шляться тутъ помѣхой…

Эй, ты! Пріятель!

Ланчелотто. Чѣмъ могу служить?

Уго. Ого! Ты, малый, хорошо воспитанъ!

Я, хоть солдатъ, а вѣжливость люблю,

То есть, чтобъ вѣжливы со мною были.

У графа служишь?

Ланчелотто. Да, синьоръ.

Уго. Синьоръ?!.

Клянусь Мадонной, мальчикъ мнѣ по нраву.

Рубецъ откуда этотъ?

Ланчелотто. Сарацинъ…

Подъ Агрою… мечомъ…

Уго. Смотри, пожалуй!

Да ты, пріятель, чудо-удалецъ!

Ударъ мечомъ въ лицо — отличье храбрыхъ,

Подобной раны не получить трусъ…

А вѣдь,— прости,— глядишь совсѣмъ дѣвчонкой:

Одѣть фату — хоть замужъ выдавай!

Ланчелотто. Меня за храбрость хвалите напрасно

Вы, добрый Уго…

Уго. Уго? Чортъ возьми!..

Ланчелотто въ сторону. Ахъ, я проговорилась…

Вслухъ.

Вся свита графа только и твердить

О храбромъ Уго латникъ графини,

Который сталь ломаетъ, какъ щепу,

Одинъ идетъ на шестерыхъ невѣрныхъ… Что

Уго вы, широкія плеча

Сказали мнѣ и этотъ мечъ тяжелый:

Другимъ такой игрушки не поднять.

Уго. О, хвостъ, рога, копыта Вельзевула!

Да я во всей подсолнечной гремлю?!

Ты говоришь, меня y графа знаютъ?

Ланчелотто. И очень хвалятъ.

Уго. Можетъ быть… самъ графъ?!

Ланчелотто. Еще вчера онъ говорилъ: когда бы

Послалъ мнѣ Богъ въ отрядъ десятокъ Уго,

То заплясалъ бы гордый Саладинъ,

И были бъ мы давно въ Ерусалимѣ!

Уго. Сто двадцать вѣдьмъ и сорокъ Люциферовъ!

Такъ говорилъ онъ?!

Ланчелотто. Да.

Уго. Достойный рыцарь!

Отличный баринъ!.. Вотъ моя рука.

Ты отъ меня скажи ему спасибо!

Ты понимаешь: латникъ я простой

Шестокъ свой знаю твердо и къ синьору

Съ незванной рѣчью самъ не подойду.

Но ты скажи, что Уго благодаренъ.

И, если бы случилось графу быть

Въ большой бѣдѣ, то благодарный Уго…

Спохватился.

Ахъ, чортъ возьми!..

Ланчелотто. Что съ вами?

Уго. Ничего…

Ну, словомъ, молъ — спасибо, графъ, спасибо!

Рогъ за сценой.

Ланчелотто. Чу, затрубилъ на башнѣ часовой.

Должно быть, графъ. Прости, спѣшу навстрѣчу.

Уходитъ на галлерею.

Уго. Эхъ, лесть-то, лесть что дѣлаетъ съ людьми!

Мальчишка хвалить,— я развѣсилъ уши,

Защиту графу чуть не обѣщалъ

Противъ… своей же собственной особы!

Ха-ха-ха-ха!.. А все-таки его

Мнѣ крѣпко жаль, и шевелится совѣсть…

Аль отказаться? Гмъ… А кошелекъ

Мадонны Сильвіи? Вотъ онъ… Червонцы блещутъ,

Звенятъ и между пальцами скользятъ…

Я вижу ихъ — и видеть мнѣ пріятно.

Ихъ щупаю — и щупать очень сладко.

А совѣсть я могу-ль ущупать? Нѣтъ.

А кто видалъ, какого цвѣта совѣсть?..

Никто. Безцвѣтна, бѣдная, она,

Беззвучна и на-ощупь недоступна.

И подъ нее не дастъ въ закладѣ жидъ

Ни одного истертаго цехина.

Ни даже кварты кислаго вина

За совѣсть не нальетъ мнѣ цѣловальникъ.

— Урсула! Поцѣлуйте старика!

«Ахъ, пьяный шутъ! А деньги гдѣ?!» — Нѣтъ денегъ,

Но совѣсть есть… «Такъ совѣсть и цѣлуй,

А отъ меня проваливай подальше…»

Нѣтъ! Совѣсти надежнѣй кошелекъ.

Онъ вещь для всѣхъ, она синьоровъ роскошь,

Онъ другъ, она лишь пугало, которымъ

Богатые стращаютъ бѣдняковъ,

Чтобъ мы порѣже брали ихъ за горло.

Ребенкомъ былъ я — буки не боялся

И совѣсти теперь не побоюсь!

На то и мечъ повѣшенъ y солдата,

Чтобъ добывать вино, любовь и злато!

Быстро уходитъ въ опочивальню Сильвіи.

Сильвія и Галеотто спускаются съ террасы.

Галеотто. Да, Сильвія! Сейчасъ, иль никогда!

Рѣшайте. Жду и трепещу рѣшенья!

Скажите «да», и — свой булатный мечъ

Повѣшу я на гвоздь лѣниво ржавѣть,

И заблеститъ соединенный гербъ

На башняхъ и воротахъ этихъ замковъ.

Когда же «нѣтъ», — опять въ морской просторъ

Умчитъ меня сегодня бѣлый парусъ.

Предъ вами, какъ преступникъ, я стою:

Велите казнь, — вотъ голова на плахѣ!

Велите милость,— подниму главу

Гордеѣ, чѣмъ въ коронѣ королевской!

Сильвія. А что бы сами вы велѣли, графъ,

Когда бъ вы были Сильвія, а я

Графъ Галеотто?

Галеотто. Я бы такъ поставилъ

Вопросъ: люблю я графа?

Сильвія. Если нѣтъ?..

Постойте — не блѣднѣйте: для примѣра

Мы только говоримъ.

Галеотто. Тогда бы я

Сказалъ себѣ: Хоть не люблю я графа,

Но ничего и противъ не имѣю.

Хоть говорятъ, что дикъ онъ и суровъ,

Но я его суровымъ не видала,

И предо мною онъ — смирнѣй овцы.

Меня онъ любитъ… Господи! Какъ любить!

Сильнѣй любить не можетъ ужъ никто.

Кого жъ мнѣ ждать еще, какого принца?

Сильвія. Однако, рыцарь… Если — есть кого?

Галеотто. Тогда скорѣй мнѣ имя назовите:

Я уши обрублю тому, кто смѣлъ

Межъ нами стать.

Сильвія смѣется. Напрасно горячитесь,—

Свободна я. Мнѣ безразличны всѣ.

Галеотто. О, Сильвія! Холодное вы сердце!

Вамъ шутка все — и ревность, и любовь!

У вашихъ ногъ я плачу, задыхаюсь;

Я по ночамъ не сплю, толкуя смыслъ

Въ загадкахъ словъ, небрежныхъ и шутливыхъ,

Которыми сверкаетъ ваша рѣчь,

Какъ ожерелье — жемчугомъ восточнымъ!

Вамъ шутка все! Смѣетесь вы, Омфала,

Что сѣсть готовъ за прялку Геркулесъ!

Вамъ нравится хребетъ ручного тигра

Презрительною ножкой попирать!

Ну, что жъ?— топчи! Дразни, терзай и смѣйся

И… не люби… Но будь моей женой!

Сильвія. Ха! Поговоримъ спокойно.

Вѣдь я не молода уже, мой другъ:

Пять лѣтъ назадъ, здѣсь въ этой самой залѣ

Вы говорили мнѣ слова любви.

Галеотто. И былъ отвергнуть, и себя въ изгнанье

Далекое спровадилъ добровольно…

Сильвія. Зачѣмъ тогда уѣхали вы?

Галеотто. Но…

Сильвія. Признаній вашихъ, графъ, не отвергала

Я наотрѣзъ. Я отвѣчала вамъ:

Хоть не люблю я васъ, но уважаю;

Прикажетъ мнѣ идти за васъ отецъ,

Я и пойду. Быть можетъ, скоро юность

Меня любви научитъ, и тогда —

Какъ знать: не вы ль мой будете избранникъ?

Галеотто. Да, да! «Хотя», «конечно» и «однако»…

И всяческихъ увертокъ милліонъ,

Что женская придумываетъ хитрость

Взамѣнъ простого «прочь пошелъ»!

Сильвія. О, нѣтъ!

Не догадались вы, мой Галеотто…

А слѣдовало, слѣдовало ждать!

Я испытать хотѣла васъ терпѣньемъ,

Хотѣла приглядѣться къ вамъ, узнать,

Что вы за человѣкъ. Но вы сурово

Мой приняли отвѣтъ, умчались въ море,

Пять лѣтъ въ чужихъ скитаетесь краяхъ,

Ни вѣсти, ни письма отъ васъ… И я

Рѣшила, что меня вы не любили,

А просто прихоть тѣшили свою,

Мнѣ голову туманя объясненьемъ.

Галеотто. Клянуся папой…

Сильвія. Не клянитесь, графъ.

Святой отецъ далеко, не услышитъ.

Къ тому жъ — которымъ? Цѣлыхъ два теперь

У насъ вѣдь папы.

Галеотто. Сильвія! Довольно!..

Уѣхалъ я, безсмысленный, затѣмъ,

Что… Господи! Прости мнѣ, если тайну

Чужую долженъ я разоблачить!

Пять лѣтъ ее въ груди хранилъ я свято,

И этотъ мальчикъ даже, Ланчелоттъ,

Который всѣ мои къ вамъ слезы знаетъ,

О тайнъ той ни звука не слыхалъ…

У васъ была сестра?

Сильвія не глядя на него. Была, Ассунта.

Галеотто. Когда отъ васъ отверженнымъ уѣхалъ

Я въ замокъ свой и, въ хмельномъ забытьѣ,

Влача, какъ цѣпь, отравленное время,

За днями дни пирами убивалъ,

Однажды мнѣ Ассунта написала…

Мнѣ стыдно, но… подобнаго письма

Не получаетъ дважды въ жизни смертный!

Она писала: «Я люблю васъ»…

Сильвія про себя.   О!

Зачѣмъ ее писать мы научили?!.

Галеотто. «Я знаю: вамъ сестра моя мила.

На бѣдную смиренницу Ассунту

Разсѣянный и равнодушный взглядъ

Ошибкой только бросите вы развѣ…

Я знаю: вы отвергнуты. Горда

И холодна сестра моя, какъ мраморъ.

А я?!. Когда бы предлагали мнѣ

Рай безъ тебя, иль вѣчный адъ съ тобою,—

То я бы въ адъ съ улыбкою пошла!

Возьми меня женою, иль рабою —

Мнѣ все равно! Я жду тебя… И ты,

Одинъ лишь ты — властитель мой до гроба!

Когда жъ не ты, сама я въ гробъ сойду!»

Молчаніе.

Сильвія. И… что же вы отвѣтили?

Галеотто. Признаюсь,

Что въ первую минуту я хотѣлъ

Вамъ отомстить и скромную Ассунту

Своей короной графской увѣнчать,—

Ей посвятить всю жизнь, весь грозный подвигъ

Могучихъ рукъ и звонкаго меча.

Но слава Богу! Я писать не мастеръ,

Прекрасная графиня. Точно дубъ

Рука моя становится, чуть буквы

Ей выводить приходится. И время,

Пока я за посланіемъ пыхтѣлъ,

Меня расхолодило. Я отвѣтилъ:

«Одно на синемъ небѣ ходитъ солнце,

Одна подъ солнцемъ Сильвія живетъ!»

Сильвія (очень зло). Я слушаю. Прекрасно… Продолжайте!

Галеотто. Простите мнѣ, мадонна. Бѣсъ силенъ,—

Ассунта же меня не оставляла

Любовью беззавѣтною своей.

Я каюсь: часто кровь моя кипѣла,

Когда передавалъ каналья-пажъ

Мнѣ отъ нея безумныя посланья.

Она была красавица… А я,—

Убитъ я былъ и жаждалъ утѣшенья…

Соблазна голосъ въ уши мнѣ шепталъ:

Не глупо ль предъ надменнымъ божествомъ

Напрасно расточать мольбы и жертвы,

Когда есть храмъ прекрасная душа,

Гдѣ самъ ты — богъ?!. И, размышляя такъ.

Я понялъ, что сегодня или завтра

Меня лукавый одолѣетъ бѣсъ,

И, не любя, я сдѣлаюсь супругомъ,

Или… любовникомъ… и тоже — не любя…

Сильвія. Вы смѣете…

Галеотто. На мигъ еще терпѣнья.

Мадонна! Рыцарь я. Самъ императоръ

Коснулся шпагой этого плеча.

Я побѣдилъ нечистаго соблазны

И, распустивъ косые паруса,

Вдаль убѣжалъ, зажмурясь, безъ оглядки…

Вотъ все, мадонна, что могу сказать

Я въ оправданье моего отъѣзда…

Долгое молчаніе.

Сильвія. Въ скитаньяхъ вашихъ не случалось вамъ

Слыхать о жертвѣ вашей… объ Ассунтѣ?

Галеотто. Нѣтъ, никогда. Два мѣсяца назадъ

Я свой корабль причалилъ y Таренто.

Мой другъ, тарентскій герцогъ, сообщилъ

Мнѣ слухъ, что вы совсѣмъ осиротѣли.

И вновь на волны бросилъ я корабль,

И полетѣлъ съ попутнымъ быстрымъ вѣтромъ.

Сильвія. Извѣстно ли вамъ, рыцарь, отчего

Ассунта умерла?

Галеотто. Чума, я слышалъ…

Сильвія. Ея чума — звалась любовью! Вы —

Ее чумою этой умертвили!

Галеотто. О, Сильвія! Но я ли виноватъ?

Сильвія. Винить васъ я не думаю, не смѣю…

Любовь свободна въ прихотяхъ своихъ.

Она — одно, въ чемъ лгать и лицемѣрить

Не властенъ самъ съ собою человѣкъ.

Мнѣ только жаль… Мнѣ жаль ее ужасно!

Галеотто. Святыя слезы эти разделить

Позвольте съ вами, Сильвія…

Сильвія. Вамъ плакать

О ней?!

Галеотто. Что съ вами?

Сильвія. Нѣтъ… пустое… все прошло…

Хотите, графъ, я насмѣшу васъ? Очень —

До хохота — разсказомъ — насмѣшу?

Галеотто. Я слушать радъ…

Сильвія. Такъ вотъ… Гдѣ есть сосѣди,

Тамъ языки; гдѣ языки — тамъ сплетни…

Не знаю какъ, но только все, что вы

Мнѣ разсказали, всѣмъ давно извѣстно…

Она внимательно смотритъ ему въ лицо: онъ отвѣчаетъ ей изумленнымъ и простодушнымъ взглядомъ.

И даже съ прибавленьями, мессиръ!

Неосторожно бѣдная Ассунта

Довѣрилась пажамъ краснорѣчивымъ.

А тѣ позоръ ея на цѣлый свѣтъ

Ославили лакейской болтовнею…

Галеотто. Смѣшного въ этомъ нѣту ничего.

За это убиваютъ!

Сильвія. Есть смѣшное…

Вы знаете-ль, какая ходить сплетня

Ха-ха-ха-ха! — обидная для насъ,

Но — лестная для васъ… Сестра Ассунта,

По розсказнямъ людскимъ, не умерла,

Но… ха-ха-ха!— за вами убѣжала…

И будто вы, графъ, неразлучны съ ней…

Не правда ли, забавно?

Галеотто. Это гнусно!

Кто выдумалъ?..

Сильвія. А мы — покойный графъ

И я ха-ха-ха-ха! чтобъ скрыть отъ свѣта

Фамильный стыдъ, съ почетомъ гробъ пустой

Въ семейномъ склепѣ нашемъ схоронили!

Хотѣли плакать вы со мной, мессиръ…

Зачѣмъ же вы со мною не смѣетесь?

Галеотто топаетъ ногою. Какая подлость!

Сильвія измѣряетъ его долгимъ взглядомъ. Да, вы

Правы, графъ:

Неслыханно бываютъ подлы люди!..

Но возвратимся къ прежнему… Итакъ,

Въ чужихъ краяхъ искали вы забвенья?

Галеотто. Мадонна, я любовь свою нашелъ

Не для того, чтобы ее утратить.

Во всѣхъ странахъ прославлена она

Моимъ мечомъ и пѣсней менестрелей.

Всѣ знаютъ имя Сильвіи!..

Сильвія. Вашъ пажъ

Разсказывалъ мнѣ это, Галеотто,

И я, повѣрьте, благодарна вамъ…

Откуда, кстати, взялся этотъ мальчикъ?

Галеотто. Мой Ланчелотто — бѣдный сирота,

Но честнаго происхожденья. Гдѣ-то

Здѣсь, въ замкѣ подъ Неаполемъ, живетъ

Его мерзавецъ-вотчимъ. Онъ ребенка

Побоями и скупостью довелъ

Почти до сумасшествія. Мальчишка

Изъ собственнаго дома убѣжалъ,

Какъ изъ тюрьмы колодникъ озвѣрѣлый…

Въ тотъ самый часъ, когда я покидалъ

Съ разбитымъ сердцемъ портъ амальфитанскій,

Онъ на маринѣ подошелъ ко мнѣ.

Босыхъ и черноглазыхъ оборванцевъ

Немало тамъ скитается всегда…

Но этотъ вдругъ привлекъ мое вниманье

Какимъ-то грустнымъ разумомъ въ очахъ

И тихою, насильственной улыбкой.

Онъ, со слезами, взять его молилъ

Въ заморскій путь: «Служить вамъ, какъ собака,

Я буду, графъ!» Среди моихъ матросовъ

И латниковъ не зналъ его никто:

Но я его очей повѣрилъ правдѣ,

И Ланчелотто сталъ моимъ слугой…

Сильвія. Онъ очень преданъ вамъ.

Галеотто. О, даже слишкомъ!

Сказать вамъ правду, онъ — изрядный трусъ:

Дрожитъ, какъ листъ, едва засвищутъ стрѣлы

И загрохочетъ вражій барабанъ.

А между тѣмъ: когда съ окоповъ Агры

Насъ оттѣснилъ неистовый султанъ,

И мы — одинъ на пятерыхъ — рубились,

Я изнемогъ… Насѣли на меня

Невѣрные… Сверкаютъ ятаганы…

И вдругъ мальчишка этотъ, словно тигръ,

Прыгнулъ съ коня въ средину нашей схватки

И — принялъ мнѣ назначенный ударъ,

И замертво къ ногамъ моимъ свалился.

Тутъ подоспѣлъ съ толпою англичанъ

Король Ричардъ, и мы врага отбили.

Съ тѣхъ поръ мой тихій Ланчелотто сталъ

Мнѣ не слугою — другомъ. Я приблизилъ

Его къ себѣ. И — странно — почему

Особенно къ нему я привязался.

Онъ смуглъ, черноволосъ и черноглазъ,

А между тѣмъ напоминалъ онъ какъ-то

Мнѣ образъ вашъ… Не знаю, что, но есть

Въ его чертахъ вамъ родственное что-то.

Порою — взглядъ, порою поворотъ

Лица, порою — тихая улыбка…

И даже голосъ странно мнѣ знакомъ,

Хоть вѣчно скорбью тайною отравленъ.

Я Ланчелотто полюбилъ за то,

Что Сильвіи нашелъ въ немъ отраженье.

Сильвія смѣется. Благодарю васъ. Ахъ, какъ лестно быть

Любимой — въ зеркалѣ. Вашъ Ланчелотто

Объ этомъ знаетъ?

Галеотто. Да.

Сильвія. И васъ ко мнѣ

Въ своей безмѣрной дружбѣ не ревнуетъ?

Галеотто. Онъ молится на васъ, какъ я молюсь;

Онъ въ вашу честь канцоны сочиняетъ,

Молитвою кончаетъ онъ свой день:

«О, небеса! Меня вы накажите,

Но только дайте графу моему

Любовь мадонны Сильвіи!..»

Сильвія. Счастливецъ!

Какъ любятъ васъ! За что?..

Стоитъ, опершись на спинку кресла и отвернувъ лицо… Нѣмая сцена… На небѣ понемногу разгорается вечерняя заря, наполняя залъ своимъ отблескомъ.

Ну, что жъ… Молитва

Его услышана. Я… ваша!

Галеотто. Сильвія!

Сильвія. Вѣдь я давно, давно тебя люблю!

Зачѣмъ такъ долго ты не возвращался?

Падаетъ въ его объятія.

Ахъ!

Галеотто. Что съ тобою?

Сильвія. Перевязь меча

Мнѣ руку оцарапала.

Галеотто. О! Къ чорту —

И перевязь, и мечъ!

Снимаетъ мечъ и кидаетъ его на полъ.

Любовь моя!

Мгновенье это все вознаграждаетъ:

Пять долгихъ лѣтъ скитаній и труда,

Пять долгихъ лѣтъ отчаянья, сомнѣній,

Тяжелыхъ сновъ и горькихъ пробужденій!

Опускается къ ея ногамъ.

Дитя мое! Своей любви цвѣтокъ

Лелѣялъ я подъ вражьими мечами

Его я кровью жаркою, слезами

Кровавыми слезами поливалъ!

И выросъ онъ, привѣтенъ и роскошенъ,

И я въ рукахъ своихъ его держу…

Я окруженъ его благоуханьемъ,

Я царствую… Конецъ моимъ страданьямъ!

Кладетъ голову на колѣна Сильвіи. Уго быстро выглянулъ изъ опочивальни и, сдѣлавъ Сильвіи знакъ глазами, снова прячется. Сильвія играетъ волосами Галеотто.

Скажи мнѣ: не случалось никогда

Тебѣ бояться, что непрочно счастье,

Что мигъ одинъ звѣзда его горитъ;

А тамъ опять черно ночное небо

И вдвое гуще непроглядный мракъ?

Галеотто. А мнѣ-то что? Мгновенье счастья — вѣчность.

О вѣчности жъ кто знаетъ, — коротка,

Или долга она? Я въ поцѣлуѣ

Твоемъ столѣтія переживаю.

Сильвія. Скажи мнѣ: не случалось никогда

Тебѣ подумать, что на счастье надо

Купить права… хоть совѣстью покойной?

Галеотто. Я и купилъ. Чиста моя душа,

На совѣсти и чести нѣту пятенъ.

Сильвія. Скажи еще: быть можетъ, иногда

Ты вспоминалъ несчастную Ассунту?

Галеотто. Что до Ассунты? Сильвія со мной!

Сильвія. О, да съ тобой. Но въ голову твою

Не приходила мысль, что въ то мгновенье,

Когда найдешь ты счастія цвѣтокъ

И руку властную къ нему протянешь,

Ревнивая покойница придетъ,

Чтобъ отомстить тебѣ?

Галеотто. Въ своихъ могилахъ

Спокойно спятъ умершіе. При томъ

Невиненъ я предъ бѣдною Ассунтой.

Я съ ней, какъ честный рыцарь, поступилъ.

Сильвія съ силой отталкиваетъ его такъ, что онъ падаетъ на локоть.

Ты лжешь!

Галеотто. Что это значить?

Сильвія бѣжитъ къ мечу Галеотто и наступаетъ на него ногою.

То,— что месть

Нашла тебя, предатель!.. Уго! Уго!

Уго появляется въ дверяхъ опочивальни съ мечемъ наголо.

Убей его!

Галеотто стоитъ въ оцѣпенѣніи.

Сильвія. Развратный звѣрь! Ты думалъ

Меня рѣчей притворствомъ обойти

И нѣжныхъ взглядовъ ясною лазурью,

Что дьяволъ подарилъ тебѣ, — когда

Ты самъ не дьяволъ только, — чтобы подлость

Твоя казалась людямъ правотой?!

Ха-ха-ха-ха! Лукавство на лукавство!

Что, окунь мой? Попался на крючокъ?

Вы, графъ, хотѣли свадьбы,— будетъ свадьба!

Да только повѣнчаетъ — васъ мечомъ

Вотъ — этотъ человѣкъ….

Галеотто. Безумство, греза!

Уго. Молитесь, графъ, покуда время терпитъ…

Я бъ не желалъ такого молодца

Безъ покаянья къ праотцамъ отправить.

Галеотто. Прочь, негодяй! Предательство! Измѣна!

Уго. Эй, помолитесь, графъ!

Галеотто. Пока могу,—

Я не молиться, защищаться буду!

Эй, помогите,— рѣжутъ! Эй!

Хочетъ схватитъ свой мечъ. Уго становится между нимъ и Сильвіей.

Сильвія. Никто

Васъ не услышитъ, графъ.

Галеотто. О, злая фея!

За что? За что?

Сильвія. Еще ты лицемѣришь’?…

Графъ Галеотто! Гдѣ моя сестра?

Галеотто. Причастіемъ клянусь, мнѣ неизвѣстно!

Сильвія. Лжешь!

Галеотто. Если правду говорили вы

Коварными намеками своими,

Что пустъ ея порфирный саркофагъ,

Что я… Нѣтъ, нѣтъ! Все это слишкомъ гнусно!..

Невиненъ я, невиненъ! Дайте мечъ!

Священный мнѣ назначьте поединокъ…

Пусть божій судъ разсудитъ насъ!

Сильвія холодно. Зачѣмъ?

Мы знаемъ, что оружіемъ владѣетъ

Графъ мастерски, и на-слово повѣримъ

Что нѣтъ бойца искуснѣе его…

Къ Уго.

Кончай же съ нимъ!

Уго. Ну, графъ, — молиться поздно!..

Нападаетъ на Галеотто; тотъ защищается, отражая удары тяжелымъ табуретомъ. Сильвія, скрестивъ руки, холодно смотритъ на неравную борьбу. На террасѣ показывается Ланчелотто и бросается на помощь графу.

Ланчелотто. Остановись! Что дѣлаешь, разбойникъ?!

Повисаетъ на рукѣ Уго.

Уго. Мальчишка, прочь!

Бьетъ его по головѣ, рукояткою меча.

Ланчелотто. Графъ! Онъ меня убилъ!

Падаетъ. Уго наступаетъ на Галеотто, прижимаетъ его къ стѣнѣ и готовъ нанести послѣдній ударъ. Ланчелотто отчаяннымъ воплемъ.

Сестра!… Голубка!.. Сильвія!.. Помилуй!

Не убивай!.. Невиненъ Галеотто!..

Сестра! Сестра!

Галеотто и Уго, въ изумленьи, прекращаютъ борьбу… Сильвія, страшно блѣдная, подходитъ къ Ланчелотто и разрываетъ воротъ его полу-кафтана.

Сильвія. О, Боже мой!.. Ассунта!..

Ланчелотто. Сестра моя, не зналъ онъ ничего…

Пять лѣтъ меня мужчиною считали…

Вѣрь графу: онъ меня не увозилъ.

Объятая страдальческой любовью,

Сама я странный жребій избрала…

Галеотто хватается за голову. Слѣпецъ!

Уго. Мнѣ кажется, что драку

Теперь мы можемъ прекратить, мессиръ:

Медаль перевернулась…

Ланчелотто. Охъ, какъ тяжко!

Графъ! Гдѣ вы, графъ? Въ глазахъ моихъ темно…

О, пощади его, мой добрый Уго,

И смерть свою тебѣ я отпущу!..

Забывается.

Сильвія. Блѣднѣетъ… Губы сини… Нѣтъ дыханья…

Чуть слышно сердце… Умерла!..

Едва лишь найдена и — умерла!..

А онъ живетъ?! Нѣтъ, если ангелъ умеръ,

И дьяволу не жить… Бей! Бей его!

Она проникаетъ къ Ланчелотто. Голова Ланчелотто y нея на груди. Дальній благовѣстъ… Уго, поднявшій было руку, опускаетъ мечъ и, послѣ недолгаго колебанія, рѣшительно вкладываешь его въ ножны. Колоколъ звонитъ до конца дѣйствія.

Уго. Мадонна, поздно. Колоколъ вечерній.

На землю сходить Божье Рождество.

Условье ваше кончено. Объ томъ

Мечъ положить обязанъ я въ ножны.

Когда угодно, послѣзавтра снова

Готовъ служить. Сегодня жъ ни за что!

Ланчелотто тихо стонетъ.

Сильвія. Жива еще…

Галеотто. Да, очи открываетъ.

Ахъ, если бы я могъ подозрѣвать!..

Неслыханная сказка!.. Что за бездна

Любви ты, сердце женское!

Ланчелотто. Мессиръ.

Не гнѣвайтесь на Сильвію

Галеотто становится на колѣни возлѣ Ланчелотто. Ассунта!

Мнѣ ль гнѣваться?! Ея святая злоба

Понятна мнѣ теперь. За грѣхъ невольный

Мой долгъ у ней прощенія молить…

Мадонна! Я прошу васъ умиленно:

Простите мнѣ жестокую вину,

Въ которой рабъ вашъ безъ вины виновенъ.

Когда жъ преступенъ въ вашихъ я очахъ,

Свершить не бойтесь праведное мщенье.

Вашъ Уго здѣсь. Подъ острый мечъ его

Я голову склоню безъ колебанья.

Уго. Нѣтъ, графъ, сегодня это не пойдетъ!

Ланчелотто. Другъ — Сильвія! Я не умѣла прежде

И негдѣ было выучиться лгать…

Прости его, голубка! Ничего-то

Не зналъ онъ ничего… Пять долгихъ лѣтъ!

Смягчи же взоръ, сверкающій сурово,

Дай руку мнѣ… и вы… Вотъ такъ, вотъ такъ!

Соединяетъ ихъ руки на своей груди.

Сестра… Мессиръ… Благослови васъ Боже!

Хотѣла бы я прежде, чѣмъ умру,

Васъ увидать супругами…

Уго приближается и внимательно смотритъ на Ланчелотто.

Сильвія отнимаетъ свою руку. Ассунта!

Немыслимо!.. Я мстить ему не стану…

Но между нами — кровь твоя…

Ланчелотто. Забудь!

Все, все забудь! Прости! Когда бъ ты знала,

Какъ любитъ онъ тебя… Дай слово мнѣ,

Что станешь ты женою Галеотто,

И я спокойно въ вѣчность отойду!

Сильвія молчитъ. Галеотто закрываетъ лицо руками. Уго выступилъ впередъ.

Уго. Мадонна, графъ и вы, прекрасный мальчикъ,

Что такъ внезапно дѣвочкою сталъ!

Осмѣлюсь вамъ замѣтить: слишкомъ рано

Вы завѣщанье вздумали писать.

Отъ этакихъ по темени ударовъ

Коль не протянетъ ноги человѣкъ

По первому, такъ скажемъ, впечатлѣнью,

Такъ сто годовъ навѣрно проживетъ.

Осматриваетъ голову Ланчелотто

Что тамъ y васъ?.. Хе-хе! Синякъ на славу!

Царапина… Кровь… Опухоль… Пустякъ.

Къ обѣднѣ завтра будете здоровы,

Какъ кардиналъ. Теперь же маршъ въ постель!

Да рану-то виномъ омыть извольте

Съ Везувія…

Ланчелотто. Я буду жить?!. Жить… жить…

И васъ любить… обоихъ…

Сильвія. Галеотто!

Да будетъ такъ. Когда моя сестра

Останется жива, — согласно волѣ

Ассунты — руку вамъ свою отдамъ.

Уго. Повѣрьте мнѣ, — все заживетъ до свадьбы!

Сильвія. А если нѣтъ…

Галеотто. Тогда есть храбрый Уго

И мечъ его.

Уго. Но только не подъ праздникъ!

Сильвія и Галеотто поднимаютъ Ланчелотто. Онъ опирается на графа.

Ланчелотто. Въ постель меня ведите…

Силы нѣтъ… И дрожь въ ногахъ…

Ага, мессиръ! Вашъ глупый

Мальчишка Ланчелотто былъ опорой

И вамъ не разъ, когда съ пирушки шумной

Иль послѣ боя возвращались вы

Подъ лагерный шатеръ стопой невѣрной…

Теперь за вами очередь служить

Оруженосцу вашему, мой рыцарь!..

Охъ, слабну я… Какой волшебный сонъ

Жизнь, Сильвія!..

Уго. Виномъ-то не забудьте растереть!..

Остатокъ же, добрѣйшая мадонна,

Мнѣ можете пожертвовать: хвачу

Глотокъ другой съ великимъ наслажденьемъ

За здравіе больного… тьфу, — больной!..

Порядкомъ этотъ графъ меня умаялъ…

Галеотто съ сіяющимъ лицомъ возвращается.

Уго. Два слова, графъ!.. Надѣюсь, на меня

Вы не въ обидѣ. Злобы къ вамъ, ей-Богу,

Я не питалъ. Но ремесло такое

Проклятое!..

Галеотто. Счастливъ ты, старый волкъ,

Что безъ меча я былъ…

Уго. Благоразумье —

Сестра родная храбрости, мессиръ.

Будь при мечѣ вы, я бы остерегся

Къ вамъ подступить. Такъ…

Съ низкимъ поклономъ протягиваетъ руку.

Primo, въ знакъ того,

Что на меня ничуть вы не сердиты,

Что милость ваша будетъ!

Secondo: за здоровье синьориты,

Такъ счастливо найденной нами вновь,

Что милость ваша будетъ!

И — terzo: за вашъ бракъ! Въ хвалу и честь

Мадонны Сильвіи, съ которой вскорѣ

Васъ обвѣнчаетъ толстый капелланъ!—

Что милость ваша будетъ…

Галеотто. Ты, шутъ сѣдой, и дерзокъ, и забавенъ…

Вотъ кошелекъ! Напейся чортъ съ тобой!

Уго подхватывая кошелекъ. А съ вами — ангелы. Когда бъ не Рождество,

Плохое бы вамъ, графъ, досталось торжество.

Благодарю, мессиръ. Мой вамъ совѣтъ послѣдній:

Мадоннѣ заказать три сорока обѣдней…

Галеотто уходитъ. Уго вынимаетъ кошелекъ Сильвіи и пересыпаетъ въ него золото Галеотто. Къ публикѣ.

Пожива знатная. А главное, что вновѣ:

И золото въ мошнѣ, и не пролито крови!

Занавѣсъ. Колоколъ продолжаешь звонитъ.

КОНЕЦЪ.

Волны.

(В странѣ любви)

КОМЕДІЯ В 4-х дѣйствияхъ.

В первый разъ поставлена 10 октября 1903 года в московскомъ театрѣ Корша.

Одобрена спб. лит.-театральнымъ комитетомъ к представленію на императорскихъ театрахъ.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Вильгельмъ Александровичъ Рехтбергъ, петербуржецъ, на видномъ посту, 48 лѣтъ.

Маргарита Николаевна, жена его, 30 лѣтъ.

Дмитрій Владиміровичъ Лештуковъ, литераторъ, 42 лѣтъ.

Андрей Николаевичъ Ларцевъ, художникъ, 28 лѣтъ.

Кистяковъ | молодые русскіе художники

Леманъ | въ заграничной командировкѣ.

Берта Ивановна Рехтзамме | русскія пѣвицы на усовершенствованіи

| квартирныя хозяйки всей остальной

Амалія Карловна Фишгофъ | русской компаніи.

Франческо д’Арбуццо (Ѳедоръ Ѳедоровичъ Арбузовъ), начинающій русскій пѣвецъ изъ купеческихъ сынковъ, 26 лѣтъ.

Черри, хозяинъ купальнаго заведенія, старикъ.

Альберто 27 лѣтъ,служащій y Черри.

Джyлія, 19 лѣтъ, служащія y Черри.

Графъ Францъ-Mарія-Августъ-Гербертъ Кольраушъ фонъ — Грабенсдорфъ, курортный хлыщъ изъ Вѣны.

Карабиньеръ.

Нарядная дама.

Негритенокъ.

2 горничныя.

3 факкино (носильщики).

Mаттіа, камердинеръ Ларцева.

Mатросъ.

Лодочникъ.

Депутатъ Пандольефи.

Джіованни, пѣвецъ.

10—15 горожанокъ.

Карабиньеръ.

Матросы, лодочники, торговцы, купальщики, купальщицы, курортная публика, всякій народъ¹.

Дѣйствіе происходить въ наше время, въ Италіи, на купаньяхъ въ Віареджіо, на тосканскомъ берегу Средиземнаго моря.

¹ Исполнители первыхъ представленій пьесы. Въ Москвѣ: г-жи Арсеньева (Джулія), Голубева (Маргарита Николаевна): гг. Свѣтловъ (Рехтбергъ), Яковлевъ (Лештуковъ), Кригеръ (Франческо), Долинъ (Альберте).

Въ Одессѣ, въ томъ же порядкѣ: г-жи Юренева, Морская; г.г. Цетипа, Багровъ, Орловъ-Сѣмашко, Горѣловъ.

ДѢЙСТВІЕ I.

Уголокъ скромнаго купальнаго заведенія Черри на Средиземномъ морѣ, въ Віареджіо. При поднятіи занавѣса, первымъ впечатлѣніемъ зрителя должна быть сіяющая даль свѣтлаго итальянскаго утра. Безконечный видъ на море, кипящее бѣлымъ, шумнымъ прибоемъ y берега, потомъ синее, изумрудное съ фіолетовыми пятнами и, наконецъ, подъ самымъ горизонтомъ, гдѣ серѣетъ нѣсколько косыхъ латинскихъ парусовъ, оно жемчужнаго цвѣта. Глубоко въ море уходитъ большая досчатая веранда на старыхъ столбахъ, обомшенныхъ, обросшихъ черными раковинами, Передъ верандой, въ моръ, limite — веревка на шестахъ, за которую воспрещается выходить неумеющимъ плавать. Веранда выступаетъ на заднемъ планъ сцены съ правой стороны однимъ своимъ бокомъ. Отъ нея къ переднему плану ведутъ мостки, поддерживающіе короткій коридоръ между кабинъ, отъ которыхъ внизъ къ водъ опущены лѣстнички. Публика. Видна дверца первой кабины, рѣшетчатая, крашеная зеленымъ, завѣшанная изнутри бѣлымъ. Съ мостковъ спускается на берегъ лѣстница съ перилами. Онъ обвѣшаны простынями, купальными костюмами, полотенцами и т. д. Передній планъ справа занятъ навѣсомъ, гдѣ, подъ циновками и соломенною крышею, обвитою плющемъ, устроенъ маленькій буфетъ, съ пузатыми фіасками въ соломѣ, съ темными бутылками, съ грудою устрицъ, лимоновъ; тутъ же продажа раковинъ, коралловъ, морскихъ звѣрушекъ и т. д. Несколько столиковъ съ соломенными стульями старыми, порыжѣвшими. Уходъ со сцены направо — между навѣсомъ буфета и лѣстницей съ мостковъ: свободная песочная полоса, по которой бродятъ купальщицы. Слѣва стѣна, сплошь затянутая вьющимися розами, изъ-за нея торчатъ олеандры въ полномъ цвѣту, верхушка пальмы. Мимо стѣны два ухода со сцены налѣво: на первомъ планѣ, передъ рампою, и на заднемъ планѣ, y самаго прибоя. Въ течете всего акта въ моръ плаваютъ, по лѣстницамъ кабинъ поднимаются и сходятъ купальщицы и купальщики. На limite то и дѣло мѣняются фигуры въ пестрыхъ купальныхъ костюмахъ. На верандъ, — кто въ обычныхъ лѣтнихъ костюмахъ, кто въ мохнатыхъ бѣлыхъ балахонахъ съ капюшонами. Издали несутся — живой международный говоръ, смѣхъ, всплески воды, иногда взлетаетъ столбъ брызгъ, кто-нибудь бросился въ море съ трамплина. Мѣрный, величественный, мягкій, ласкающій шумъ прибоя раздается все время. При поднятіи занавѣса Черри одиноко дремлетъ на стулѣ y своего буфета. Леманъ и Кистяковъ, въ бѣлыхъ балахонахъ и веревочныхъ туфляхъ, лежатъ на пескѣ въ глубинъ сцены, y прибоя.

Кистяковъ. Ну и волны сегодня, послѣ бури. Ну, и море!

Леманъ. Температура настоящая. Жжетъ!

Кистяковъ. Массажъ, а не вода. Спину чешетъ и шерсть со шкуры сводитъ.

Леманъ. Это Маргарита Николаевна тамъ y каната?

Кистяковъ. Въ голубомъ беретъ? Она.

Леманъ. То-то итальяшки кругомъ вьются. Словно мухи на медъ.

Кистяковъ. Вкусная!

Леманъ. Лештукова нѣту, вотъ она и красуется.

Кистяковъ. Отчего не красоваться, коли Богъ красоту далъ?

Леманъ. Лештукова жаль. Спутала она его.

Кистяковъ. Чего жалѣть? Не мужъ! Да, кажется, покуда еще и не любовникъ.

Леманъ. Влюбленъ ужъ очень. Мучится.

Кистяковъ. А, не люби чужую жену.

Леманъ. Кокетка она.

Кистяковъ. Грѣшный человѣкъ, не охотникъ я до подобныхъ дамъ. Попадись на крючокъ,— замытаритъ. Ядъ для нашего брата, артиста. Лештуковъ зачѣмъ въ Віареджіо пріѣхалъ? На покоѣ романъ писать. А что за два мѣсяца написалъ? Видѣли мы.

Леманъ. Мало?

Кистяковъ. Немного. «Въ прекрасный апрѣльскій день, по солнечной сторонѣ Невскаго»,— и аминь. И ниже профиль Маргариты Николаевны, да росчерки: Лештуковъ, Лештуковъ, Лештуковъ.

Леманъ. Грустно! Талантъ вѣдь.

Кистяковъ. Бѣда съ этими старѣющими знаменитостями. Публикою набалованъ, бабами набалованъ, деньга въ карманъ плыветъ, славою, можно сказать, облопался, нѣтъ, всего мало, бѣсится съ жиру. Подавай ему идеальныхъ чувствъ, пламенныхъ страстей и неизвѣстныхъ ощущеній. Баловники!

Леманъ. Да ужъ хоть бы искалъ-то, въ комъ слѣдуетъ, а то…

Кистяковъ. Вотъ это и удивительно y нихъ, господъ беллетристовъ. Кажется, всю жизнь только тѣмъ и занимаются, что описываютъ всевозможныхъ влюбленныхъ дураковъ. Съ тонкостями такими: анализъ, психологія, фу ты, Боже мой! А угораздить самого врѣзаться, вотъ какъ нашего Дмитрія Владимировича,— глядь: великій психологъ нашъ оказывается мальчишка — мальчишкою, наивнѣе всѣхъ своихъ героевъ и слѣпъ, какъ кротъ.

Леманъ. У Ларцева былъ?

Кистяковъ. Былъ. Вотъ этотъ подъ башмакъ не попадетъ. Рабочій чортъ. Здорово его «Миньона» въ ходъ пошла. Гляди, опять медаль хватить.

Леманъ. Да вѣдь и натурщицу же ему Господь послалъ. Красивѣе Джуліи, хоть всю Тоскану обыщи не отыщешь. Съ этакой модели какъ не писать.

Кистяковъ. Модель моделью, а нѣтъ, тутъ и свое. Силища въ немъ. Самъ себя не понимаетъ, каковъ онъ слонъ, вотъ что.

Лештуковъ, въ очень изящномъ и даже черезчуръ молодомъ для его лѣтъ и крупной фигуры, лѣтнемъ костюмѣ, входитъ слѣва, мимо стѣны.

Лештуковъ. Дмитрію Владимировичу!

Кистяковъ. Наше россійское!

Лештуковъ. Здравствуйте, господа.

Леманъ. Къ намъ? въ волны?

Лештуковъ. Нѣтъ, Богъ съ ними! Надоѣло. Что это море раздѣлывало сегодня на зарѣ, вы и вообразить не можете. Вѣдь вы, конечно, по обыкновенію, проспали часовъ 14 сномъ праведника, на одномъ боку?

Леманъ. А вы, конечно, по обыкновенію, изволили блуждать всю ночь безсонною тѣнью?

Кистяковъ. Нечего сказать, хорошо выглядите вы сегодня.

Лештуковъ. А что? Безобразенъ?

Кистяковъ. Нѣтъ, нельзя сказать, довольно даже интересенъ. Ежели показать барышнѣ съ чувствами, будетъ тронута: Гамлета, принца датскаго, хоть отбавляй. Только знаете что? Полечиться бы вамъ отъ безсонницы. А то дѣло на малярію смахиваетъ.

Леманъ. Розовые тона, милый, лучше всего.

Лештуковъ. Отъ чего лечиться? Я здоровъ. Да и сплю совсѣмъ ужъ не такъ мало.

Кистяковъ. Знаемъ мы, какъ вы спите, по фіаскѣ кіанти на ночь дуете. Смотрите: печенка лопнетъ.

Лештуковъ. Выдержать! А кстати о кіанти. Смотрите, оно здѣсь y Черри отличное. И сифонъ, и ледъ, и коньякъ… все, что требуется по нашему положенію… Займемъ мѣста, господа.

Черри подаетъ коньякъ, рюмки, бисквиты.

Леманъ. Это съ утра-то?

Кистяковъ. Да и некогда: домой, къ завтраку время.

Лештуковъ. Нѣтъ, я видѣлъ: Маргарита Николаевна только-что вышла изъ воды. Часъ на туалетъ…

Кистяковъ. Да вѣдь и намъ одѣться надо.

Лештуковъ. Ну, какъ хотите.

На морѣ давно уже видно лодку, въ которой сидитъ Ларцевъ на рулѣ и Альберто на веслахь. Ихъ сильно качаетъ. Къ словамъ Кистякова «одѣться надо», они y берега.

Ларцевъ (изъ лодки). Я выпью.

Костюмъ Альберто: старая синяя фуфайка-безрукавка, с якоремъ на груди, штаны, засученные по колѣно, матерчатый желтый поясъ, босой.

Кистяковъ. Вотъ вамъ и компаніонъ.

Леманъ. Андрикъ!

Лештуковъ. Нашъ милѣйшій Андреа дель Cаp.

Ларцевъ (выпрыгнулъ изъ лодки, подходить). Милое, но мокрое созданіе. Фу, какъ насъ съ Альберто швыряло въ морѣ. На дворѣ жара, а я, право, даже продрогъ. Дайте коньяку.

Леманъ. Этюды дѣлалъ?

Ларцевъ. Какіе къ чорту этюды, когда лодку валяетъ съ волны на волну, точно баба пирогъ загинаетъ. Вымокли только и всего. Во здравіе всей честной компаніи. Пьетъ.

Альберто, оставаясь по щиколотку въ водѣ, управляется y берега съ лодкою, прислоняетъ весла къ лѣстницѣ на веранду, затѣмъ уходить по морю къ limite, гдѣ его шумно привѣтствуютъ; онъ показываетъ купальщикамъ, какъ надо плавать и т. д., вообще онъ все время виденъ въ морѣ.

Лештуковъ. Какъ поживаетъ Миньона?

Ларцевъ. Двигается, быстро двигается. Да что, батюшка, я признаться, въ большой тревоги.

Леманъ. Что такое?

Ларцевъ. Джулію y меня отобрать хотятъ.

Кистяковъ. Какъ такъ?

Ларцевъ. Вонъ этотъ соколикъ.

Лештуковъ. Ревность?

Ларцевъ. Самая нелѣпая.

Кистяковъ. Да признавайся ужъ по чистой правдѣ: y тебя съ этой Джуліей въ самомъ дѣлѣ чисто или только хорошо прячетесь?

Ларцевъ. Увѣряю васъ, нѣтъ.

Леманъ. То есть, какъ есть ничего, ни-ни?

Ларцевъ. Вотъ именно ни-ни.

Кистяковъ. Можетъ быть, маленькій флиртъ?

Ларцевъ. И флирта никакого не было.

Лештуковъ. Напрасно.

Ларцевъ. Вотъ тебѣ разъ! Почему же?

Лештуковъ. Да ужъ очень вы красивая парочка крайностей. Она воплощенный югъ, молодой, сильный, огненный… вотъ съ этимъ солнцемъ, что выращиваетъ эти пламенные цвѣты, съ этимъ вѣяніемъ ароматовъ, подъ которымъ, кромѣ любви, и думать-то ни о чемъ невозможно…

Леманъ. Климатъ располагающій.

Кистяковъ. Страна любви.

Идетъ на веранду. Съ лѣстницы Леману.

Ты однако не разсиживайся. Въ самомъ дѣлѣ поздно. Запрусь въ кабинѣ, не отопру.

Леманъ. Сейчасъ.

Лештуковъ (декламируетъ).Темны и тихи были очи,

Какъ полночь южная сама,

Но всѣми звѣздами полночи

Горѣла ярко эта тьма.

У вашей Джуліи такіе глаза. Вѣдь правда?

Ларцевъ. Да, оно, точно, глаза забористые.

Кистяковъ (изъ кабины). Леманъ!

Леманъ. Да, иду. Фу, чортъ!

Уходить подъ лѣстницу веранды; видно, какъ онъ, подобравъ полы балахона, поднимается въ кабину по опускной лѣстницѣ.

Лештуковъ. А вы, Ларцевъ, сѣверъ. Если доживете до карнавала въ Римъ, нарядитесь-ка рыжебородымъ Торомъ. А? Плечища y васъ косая сажень, волосъ больше, чѣмъ полагается даже для художника, бороду вы украли у Рубенса, а за симъ, какъ пишутъ въ паспортахъ, примѣтъ особыхъ нѣтъ, лицо чистое, носъ и ротъ обыкновенные.

Ларцевъ. Что вы разбираете меня по статьямъ, какъ коня призового? Въ романъ, что ли, всунуть хотите?

Лештуковъ. Не знаю. Можетъ быть, и въ романъ. Чѣмъ вы не герой романа? Кстати y васъ вонъ и сюжетъ наклевывается. Рыжебородый Торъ и Миньона! Транзальпинскій варваръ, явившійся покорять прекрасную Италію, и прекрасная Италія, весьма желающая быть покоренною.

Ларцевъ. Вы ошибаетесь, я вовсе не собираюсь покорять. По правдѣ сказать, Джулія мнѣ вовсе не нравится. Она для картины хороша, подъ мысль мою подошла. А какъ женщина — она не въ моемъ вкусѣ.

Лештуковъ. Джулія? Не въ вашемъ вкусѣ? И вы смѣете признаваться? Вы? Художникъ? Она красавица, по всѣмъ правиламъ искусства красавица. Если она вамъ не нравится, вы измѣняете девизу вашего цеха. По-настоящему, вы, художники, должны чувствовать себя въ жизни такъ, какъ мы, грѣшные, чувствуемъ себя только въ музеяхъ. Вы обязаны ловить красоту повсюду, хватать ее живьемъ, налету, вѣчно стоять на ея стражъ… Вы хотѣли что-то сказать?

Ларцевъ. Нѣтъ, ничего. Посторонняя мысль…

Лештуковъ. Вы еще очень молоды. Ваше лицо можно читать, какъ разверну-тую книгу. А это нехорошо. Вѣка, когда глазамъ полагалось быть зеркаломъ души, давно минули. Хотите, я назову вамъ вашу постороннюю мысль. Вѣдь она обо мнѣ была?

Ларцевъ. Ужъ если вы такой проницательный, то да. Мнѣ хотѣлось сказать: какъ же вы сами-то, такой цѣнитель и поклонникъ истинной красоты, равнодушны къ ея прелестямъ…

Лештуковъ. Договаривайте… И лежитъ безсильнымъ рабомъ y ногъ хорошенькой интернаціональной барыньки…

Ларцевъ (сконфуженный). Оставьте, пожалуйста. Я слишкомъ уважаю Маргариту Николаевну, чтобы…

Лештуковъ. Что же? Вы правы. Логики мало. А только, милый мой юноша, не судите, да не судимы будете.

Ларцевъ. Да я и не думалъ.

Лештуковъ. Есть въ жизни законъ возмездія. Кто, какъ я, черезчуръ легко прожилъ жизнь, попадаетъ подъ этотъ законъ тамъ, гдѣ не ожидаетъ. Привычка быть любимымъ мститъ за себя. Много серьезныхъ чувствъ обращалъ я въ игрушки для пріятнаго препровожденія времени. И вотъ игрушки отомстили за себя, и я самъ теперь игрушка.

На верандѣ хохотъ, шумный разговоръ. Джулія, съ цѣлымъ ворохомъ чистаго бѣлья, быстро сбѣгаетъ внизъ по лѣстницѣ. Графъ Кольраушъ фонъ Грабенсдорфъ, типичный пшютъ венскаго пошиба, немного слабый на ногахъ, слѣдуетъ за нею.

Джyлія. Нѣтъ, Нѣтъ, Нѣтъ! Нѣтъ, ваше сіятельство.

Графъ. Одинъ поцѣлуй.

Джyлія. Поцѣлуй? Мадонна sаntissimа! Да вы разбойникъ, графъ! Вы бѣсъ! Вы донъ-Джованни!

Графъ. Всегда жестока.

Лештуковъ. И этотъ туда же, со своей наслѣдственной золотухою.

Ларцевъ. Сколько народа увивается за этою дѣвчонкою уму непостижимо.

Джyлія. Оставьте, графъ, въ самомъ дѣлѣ. Альберто увидитъ. Нехорошо. Вѣдь я почти невѣста.

Графъ. О, Альберто. Я не боюсь Альберто.

Джyлія. А не Альберто, такъ ваша же выползетъ… Крашеная. Какъ тамъ ее? Фу, шикъ дама! Волосы какъ огонь! Каблуки y ботинокъ вотъ! Шляпа вотъ! цвѣты на шляпѣ вотъ! Прелесть, что за женщина! А вы хотите ей измѣнить? Хохочетъ.

Графъ. Джулія, вы ангелъ!

Джyлія. А достанется вамъ отъ нея! вотъ достанется!

На верандѣ, показывается величественная дама; тощій негритенокъ несетъ за нею корзинку съ простынею и мантилью.

Осторожнѣе, вы. Вѣдь и въ самомъ дѣлѣ идетъ.

Графъ (который въ это время едва не поцѣловалъ Джулію). О Іезусъ!

Убѣгаетъ налѣво. Дама съ негритенкомъ столь же величественно протекаетъ вслѣдъ ему, мимо Джуліи, окинувъ ее молніеноснымъ взглядомъ. Джулія, закусивъ губы, рьяно развѣшиваетъ бѣлье на веревку y перилъ. Но, когда дама уже прошла мимо, заливается смѣхомъ, пряча лицо въ простыню, повышенную на веревкѣ.

Лештуковъ. Счастливица! Глядѣть на нее — самому становится весело и молодо. Вотъ кто любить жизнь и кого жизнь любитъ. Смѣхъ-то, смѣхъ! Жемчугъ падаетъ.

Джyлія. Добрый день, синьоръ Деметріо. Добрый день, синьоръ Андреа.

Къ Лештукову.

Синьора Маргарита уже почти готова.

Лештуковъ. Ага! (Ларцеву). Значитъ, до свиданія за завтракомъ.

Бѣжитъ вверхъ по лѣстницѣ.

Въ теченіе слѣдующей сцены онъ то на верандѣ, то въ корридорѣ y кабины съ зеленою рѣшеткою, то на верхнихъ ступеняхъ лѣстницы, все время, съ видомъ нетерпѣливаго ожиданія.

Ларцевъ. Да я, пожалуй, вмѣстѣ съ вами.

Привсталъ, чтобы идти. Джулія быстро очутилась подлѣ него. Онъ взглянулъ на нее, усмѣхнулся и опятъ сѣлъ на мѣсто.

Джyлія. У васъ сегодня цвѣтокъ, синьоръ?

Ларцевъ. Угодно?

Джyлія. Благодарю. Какая прелесть! Это отъ дамы?

Ларцевъ. Нѣтъ, вонъ съ этой изгороди.

Джyлія. Благодарю, благодарю, отъ всего сердца благодарю, синьоръ.

Ларцевъ. Когда ваша свадьба, Джулія?

Джyлія. Свадьба, синьоръ? До свадьбы далеко.

Ларцевъ. Вотъ какъ? А я, признаться, думалъ, что y васъ съ Альберто уже все слажено.

Джyлія. Альберто добрый малый, синьоръ, но, чтобы идти за него замужъ… Нѣтъ, синьоръ, я еще подумаю и много подумаю.

Ларцевъ. Смотрите: не продумайте своего счастія.

Джyлія. О, я имѣю право ждать… Вы, можетъ быть, думаете, что я безприданница, синьоръ?

Ларцевъ. Милліоновъ Ротшильда y васъ, во всякомъ случаѣ, нѣтъ.

Джyлія. Но, право, очень кругленькая сумма въ городскомъ банкъ, синьоръ. Конечно, по нашимъ здѣшнимъ понятіямъ: что скопила, услуживая дамамъ при купальняхъ. Я отношу на текущій счетъ всѣ мои сбереженія, синьоръ, каждую субботу. И всегда золотомъ.

Ларцевъ. Такъ что вы сдѣлаете своего будущаго мужа маленькимъ капиталистомъ?

Джyлія. Ну, ужъ нѣтъ! Только мужемъ. Довольно съ него и этого удовольствія. Конечно, если я выйду замужъ здѣсь, въ Віареджіо.

Ларцевъ. А вы не прочь бы увидать свѣтъ и дальше?

Джyлія. Какъ знать судьбу, синьоръ? Кто можетъ предчувствовать, куда тебя броситъ будущее и съ кѣмъ. Я вѣдь мечтательница. Вѣрите ли? Когда моя служба кончается, купальни закрыты, ночь надъ землею и пусто на берегу, я часто прихожу сюда на веранду и сижу одна, одна… Море и небо кругомъ, небо и море… И звѣзды… Огромныя, зеленыя звѣзды. Вотъ Большая медвѣдица, вотъ Вега, вотъ Полярная звѣзда. Она водить по свѣту путешественниковъ, и мореплавателей. Это и ваша звѣзда, синьоръ, потому что вы тоже путешественникъ. Она моя любимая, синьоръ. Найду ее на небѣ, да такъ ужъ больше съ нею и не разстаюсь. Тянетъ она меня къ себѣ, манить. Только позови, только прикажи.

Робко и выжидательно смотритъ на Ларцева.

Ларцевъ. Знаете ли, что я вамъ посовѣтую, Джулія? Поискали бы вы, вмѣсто звѣзды полярной, какую-нибудь звѣздочку поближе къ себѣ. Здѣсь они y васъ привѣтнѣе и свѣтлѣе сіяютъ.

Джyлія (блѣднѣетъ, въ голосѣ ея звучитъ горькая обида). О, синьоръ. Я сама знаю, что это мечты, только мечты. Что со мной будетъ, угадать легко… Выйду замужъ за булочника или бакалейщика, откроемъ торговлю или таверну. Ха-ха-ха! только мужу въ руки дѣла не дамъ. Что мое, что твое, все оговорю въ свадебномъ контрактѣ. Нарочно въ Пизу поѣду, оттуда адвоката привезу.

Лаpцевъ. Какъ я люблю, Джулія, когда вы смѣетесь. Такъ бы васъ все и рисовалъ…

Джyлія. Да?

Ларцевъ. Смерть какъ люблю. Ну, еще, ха-ха-ха! Этакое вы радостное утро!

Джyлія. Любите?

Ларцевъ. Да какъ же васъ не любить? А въ особенности мнѣ?

Лештуковъ въ это время вверху лѣстницы сидитъ на перилахъ.

Джyлія (закрыла глаза). Говорите, говорите…

Ларцевъ. Вѣдь вы, прямо сказать, благодѣтельница моя. Не повстрѣчай я васъ, что бы стало съ моею «Миньоной».

Джyлія (открывая глаза, упавшимъ голосомъ). Ахъ да!.. Съ «Миньоной»!

Маргарита Николаевна выходить изъ кабины съ рѣшетчатой дверью, здоровается съ Лештуковымъ, и оба опускаются внизъ по лѣстницѣ.

Маргарита Николаевна. Домой, домой! Къ завтраку и какъ можно скорѣй. Я, какъ вашъ Ларцевъ говорить, «проплавалась и въ аппетитѣ». А, да вотъ онъ самъ… съ Джуліей.

Лештуковъ (смѣется). Парочка.

Маргарита Николаевна (любопытно смотритъ на Ларцева, потомъ съ гримасою). Удивляюсь Джуліи: онъ слишкомъ блондинъ.

Ларцевъ (кланяясь издали). Маргарита Николаевна! И наконецъ-то, кажется, въ духъ?

Продолжаетъ разговоръ съ Джуліей.

Лештуковъ. Хвала небесамъ: выглянуло солнышко.

Маргарита Николаевна. А вамъ такъ скучно было его ждать? Такъ вы бы не дожидались, ушли.

Лештуковъ. Зачѣмъ? Я вѣдь знаю, что послѣ ненастья солнышко свѣтлѣе свѣтитъ, теплѣе грѣетъ и краше выглядитъ. Ненастье дѣло преходящее.

Маргарита Николаевна. Однако, знаете: день ненастья день изъ жизни насмарку. Развѣ y васъ ихъ такъ много въ запасъ?

Лештуковъ молча снялъ шляпу и склоняетъ передъ Маргаритой Николаевной голову, уже замѣтно сѣдѣющую.

Маргарита Николаевна. Вотъ видите: снѣга довольно. Вамъ пора цѣнить погожіе дни на вѣсъ золота, а вы льнете къ ненастью.

Лештуковъ (принялъ шутливо театральную позу и, указывая на рядъ парусовъ, серѣющихъ на горизонтѣ, декламируетъ трагически).

Подъ нимъ струя свѣтлѣй лазури,

Надъ нимъ лучъ солнца золотой,

А онъ, мятежный, просить бури,

Какъ будто въ буряхъ есть покой.

Кистяковъ и Леманъ, въ лѣтнихъ фланелевыхъ костюмахъ, сходятъ по лѣстницѣ. Группа въ глубинѣ сцены — у развѣшаннаго бѣлья — Джулія, Ларцевъ, Кистяковъ, Леманъ.

Маргарита Николаевна. Ахъ, пожалуйста, не пугайте меня стихами. Я ихъ боюсь. Какія тамъ бури! Просто сѣренькій, кислый, дробный, сѣверный дождикъ, неизвѣстно зачѣмъ заплывшій подъ это чудесное небо. Я хандрю, а вы мнѣ аккомпанируете. Это дѣлаетъ честь вашей любезности, но не дѣлаетъ чести вашему вкусу. Если бы я еще, въ самомъ дѣлѣ, была способна на какую-нибудь бурю… Но семидневный дождикъ — бррр!

Лештуковъ. Ничего, я съ зонтикомъ.

Маргарита Николаевна. И съ пресквернымъ. Вижу, вижу вашъ столикъ. Коньячная порція уже принята.

Въ группѣ на заднемъ планѣ, хохотъ. Кистяковъ комически преклоняешь передъ Джуліей колѣна: Леманъ изображаетъ, будто играетъ на мандолинѣ. Джулія, смѣясь, бьетъ ихъ полотенцемъ. Ларцевъ вынулъ альбомъ и быстро зарисовываетъ сцену.

Лештуковъ. Въ самыхъ скромныхъ размѣрахъ.

Маргарита Николаевна. Работали бы лучше.

Лештуковъ. Увы, нельзя служить сразу двумъ богамъ.

Маргарита Николаевна. То есть?

Лештуковъ. Вамъ и литературъ.

Маргарита Николаевна. Какъ это лестно для меня. Но позвольте: два мѣсяца тому назадъ, при первыхъ нашихъ встрѣчахъ, вы меня увѣряли, что я открываю вамъ новые горизонты, что я ваше вдохновеніе, въ нѣкоторомъ родѣ суррогатъ музы. И вдругъ…

Лештуковъ. Вы вотъ стиховъ не любите. А вѣдь за мною въ этомъ случаѣ какой адвокатъ-то стоитъ: самъ Пушкинъ!

Маргарита Николаевна. Пушкинъ? Пушкинъ это старо, говорила одна моя подруга. Но y меня слабость къ умнымъ старикамъ. Что же говоритъ Пушкинъ?

Лештуковъ (декламируетъ). Любя, я былъ и глупъ, и нѣмъ…

Маргарита Николаевна. Конечно, если ужъ самъ Пушкинъ.

Лештуковъ.

Погасшій пепелъ ужъ не вспыхнетъ,

Я все грущу, но слезъ ужъ нѣтъ,

И скоро, скоро бури слѣдъ

Въ душѣ моей совсѣмъ утихнетъ.

Тогда-то я начну писать

Поэму пѣсенъ въ двадцать пять.

Ларцевъ, взглянувъ на часы, показываетъ товарищамъ время. Затѣмъ всѣ дружески жмутъ Джуліи руку и уходятъ направо по spiаggiа.

Маргарита Николаевна (смѣется). Вы сегодня тоже въ духѣ и дурачитесь. Но это лучше; чѣмъ…

Выразительно киваетъ на столикъ съ виномъ.

А все-таки исправьтесь.

Лештуковъ. Совсѣмъ прикажете исправиться? Такъ, чтобы начать «поэму пѣсенъ въ двадцать пять».

Маргарита Николаевна. Нѣтъ, нѣтъ, совсѣмъ не надо. А слегка, немножко… Ну, хоть на столько, чтобы не смотрѣть на меня такими выразительными глазами… Вѣдь это не глаза, а вывѣска, на которой любой прохожій прочтетъ: «Лештуковъ и Рехтбергъ. Патентованная фабрика всеобъемлющей любви по гробъ».

Лештуковъ (съ кривою усмѣшкою). Безъ отпуска, ни оптомъ, ни въ розницу.

Маргарита Николаевна (быстро оглядѣвшись). Жалуешься?

Лештуковъ (молчитъ). Маргарита Николаевна. Да развѣ я ужъ такая злая?

Лештуковъ (насильственно улыбается). Хоть мучь, да люби!

Лицо Маргариты Николаевны вдругъ все задрожало и поблѣднѣло, глаза затуманились и заискрились, губы сложились въ странную гримасу — и ласковую, и хищную. Она тяжело налегла на руку Лештукова и на мгновеніе прильнула къ нему.

Маргарита Николаевна. Милый вы… милый мой

Лештуковъ. Маргарита!..

Маргарита Николаевна (отшатнулась отъ него; голосомъ совершенно спокойнымъ и съ совершенно спокойнымъ лицомъ). Пожалуйста, пожалуйста… не дѣлайте дикихъ глазъ и воздержитесь отъ декламаціи. Мы на улицѣ, и я ничуть не желаю, чтобы насъ приняли за только-что обвѣнчанныхъ новобрачныхъ.

Со смѣхомъ уходить налѣво.

Джулія, одна, выжимаетъ мокрые костюмы и ворчитъ про себя.

Джyлія. «Миньона». Все картина. Вѣчно о картинѣ. Не понимаю. Такъ любить картину, когда… Да вѣдь вотъ она — я, Миньона его. Мой портретъ вотъ и вся его картина. Чудакъ!

Альберто выходить изъ моря, садится на бортъ лодки, закуриваетъ трубочку и смотритъ на Джуліи, посвистывая съ угрюмымъ видомъ.

Джyлія. Ты долго ѣздилъ сегодня. Много заплатилъ тебѣ синьоръ Андреа?

Альберто. По обыкновенно, двѣ лиры. Откуда y тебя эта роза?

Джyлія. Да онъ же далъ, синьоръ Андреа.

Альберто. Дай-ка мнѣ.

Джyлія. Изволь!

Альберто взявъ розу, понюхалъ, повертѣлъ въ рукахъ и швырнулъ далеко въ море.

Джyлія (вспыхнувъ). Ты я вижу, опять сбѣсился?

Альберто. Эй, Джулія, берегись! У меня глаза есть.

Джyлія. А y меня есть руки, чтобы глаза твои выцарапать. Право, хоть бы знать: откуда ты взялъ власть надо мною? Я тебѣ сказала: что дальше будетъ, посмотримъ, а покуда ты мнѣ ни мужъ, ни женихъ, ни любовникъ, и я дѣлаю, что хочу.

Альберто. Хорошихъ дѣлъ ты хочешь. Ты думаешь, я не вижу, къ чему ты ведешь? Молодая ты дѣвчонка, а завертѣться хочешь. Ну, да ладно,— этому не бывать. Ты къ нему позировать больше не пойдешь.

Джyлія. Вотъ какъ! значить, ты мнѣ запретишь?

Альберто. Не тебѣ, а ему.

Джyлія. Ты, Альберто, кажется, воображаешь, будто ты одинъ мужчина на свѣтѣ, а остальные всѣ бабы и тряпки. Прикрикнешь ты на нихъ, и они спрячутся по угламъ и все сдѣлаютъ по-твоему. Запрещать такому человѣку, какъ синьоръ Андреа, легко на словахъ…

Альберто. Ты увидишь, ты увидишь.

Джyлія. И ты думаешь, онъ тебя послушаетъ?

Альберто. Послушаетъ, если…

Джyлія. Ну?

Альберто. Если живъ быть хочетъ.

Джyлія. Э… угрозы? Вотъ что!.. Такъ знай же ты, мой любезный, что послушаетъ тебя синьоръ Андреа, или не послушаетъ, мнѣ дѣла нѣтъ. Я, слышишь ты, я, а не онъ хочу, чтобы онъ рисовалъ меня. Я хочу быть на его картинѣ. Хочу, чтобы меня видѣли въ Римѣ и въ Россіи, и на всемъ бѣломъ свѣтъ, чтобы всѣ знали, что была такая дѣвушка, какъ я… такая красивая! И ты въ это дѣло не мѣшайся, говорю тебѣ. Слышалъ?

Съ вызовомъ смотритъ на него, потомъ, рѣзко повернувшись, гордою, медленною походкою поднимается на лѣстницу веранды.

Альберто. Слышалъ. Мое дѣло предупредить, а послушать или нѣтъ ваше.

Ларцевъ, Кистяковъ и Леманъ переходятъ глубину сцены отъ spiаggiа.

Альберто (пропустивъ мимо своя Кистякова и Лемана, остановилъ Ларцева). Синьоръ Андреа, я желалъ бы сказать вамъ несколько словъ.

Ларцевъ. Вы какъ будто разстроены? Надѣюсь, не случилось никакой бѣды?

Альберто. Видите ли, синьоръ, я много доволенъ вами. Вы щедры, господинъ, и даете хорошо зарабатывать бѣдному человѣку.

Ларцевъ. Безъ предисловій, Альберто. Въ чемъ дѣло?

Альберто. Дѣло простое, синьоръ. Зачѣмъ вы сбиваете съ пути Джулію?

Ларцевъ. Я? сбиваю Джулію съ пути? Альберто! Какъ вы смѣете задавать мнѣ такіе вопросы?

Альберто. Простите, синьоръ. Конечно, я помню разстояніе между нами. Но когда рѣчь идетъ о моей невѣстѣ…

Ларцевъ. Джулія ваша невѣста? Давно ли?

Альберто. Я посватался къ ней въ день Троицы.

Ларцевъ. И она приняла ваше предложеніе?

Альберто. Нѣтъ, не хочу лгать. Она не сказала мнѣ ни да, ни нѣтъ. Сказала: подожди, а я подумаю… Она вѣдь еще такъ молода, синьоръ. Но она скажетъ да, синьоръ, клянусь вамъ, что скажетъ… если только… если…

Ларцевъ. По вашей выразительной физіономіи легко догадаться, что значить это если. Успокойтесь. Мнѣ столько же дѣла до вашей Джуліи, какъ вонъ до той волны. Она красивая дѣвушка. Я художникъ. Вотъ теперь затѣялъ писать «Миньону»: вы вѣдь, кажется, были y меня въ мастерской, видѣли?.. Болѣе подходящей модели, чѣмъ Джулія, я представить себѣ не могу. Я натурщицъ десять перемѣнилъ, пока не нашелъ. Затѣмъ, y насъ съ Джуліей точно такія отношенія, какъ съ вами. Вы возите меня въ лодкѣ по морю это доставляетъ мнѣ удовольствіе, я вамъ плачу. Джулія позируетъ для меня часъ другой, это полезно моей картинѣ,— я плачу. Вотъ и все.

Альберто. Все это такъ, синьоръ. Я и самъ полагалъ, что такой прекрасный господинъ не захочетъ ставить ловушку бѣдной дѣвушкѣ. Но вѣдь вотъ оказія. Вы, я вамъ вѣрю, вы ничего не хотите дурного, синьоръ, а дѣвка-то въ васъ влюбилась. Честное слово, влюбилась.

Ларцевъ. Полно вамъ, Альберто! У васъ, бѣдныхъ южныхъ чертей, воображеніе вѣчно отравлено любовью и ревностью.

Альберто. Нѣтъ, ужъ вы мнѣ, синьоръ, повѣрьте. Вѣдь я ее люблю. У насъ, влюбленныхъ, особенное чутье. Мы чуемъ соперника, какъ собака лисицу. Она, синьоръ, думаетъ, что вы и живете-то здѣсь для нея.

Ларцевъ. Въ этомъ, какъ вы слышали, она не ошибается.

Альберто. Нѣтъ, для нея, для нея самой, а не для картины. Оставьте вы Джулію, синьоръ. Ну ее къ бѣсу, эту вашу картину.

Ларцевъ. Какъ «ну ее», Альберто? Богъ съ вами! Да ни за что! Я не ремесленникъ, не поденщикъ; мнѣ мое искусство дорого.

Альберто. Вамъ жаль малеваннаго полотна, а живыхъ людей вы не жалѣете. Вѣдь вы нехотя можете погубить дѣвушку, а съ нею и меня. Да ужъ что скрывать? Прежде, чѣмъ меня-то, и себя. Потому что, если Джулія меня броситъ, мнѣ жить не дня чего. Но обиды этой я ни вамъ, ни ей не прощу.

Ларцевъ. Вы меня не пугайте, Альберто. Я этого терпѣть не могу. Говорятъ вамъ, чортъ возьми, толкомъ, что до вашей Джуліи мнѣ нѣтъ никакого дѣла.

Альберто. Ахъ, синьоръ. Да вѣдь Джулія молода, красива, любитъ васъ. Что же вы, деревянный что ли? Сегодня нѣтъ дѣла, завтра нѣтъ дѣла, а послѣ завтра глядь, и закипѣла кровь. Бросьте вы эту картину, синьоръ. Право, бросьте. Ну, пожалуйста! Для меня бросьте…

Ларцевъ. Чудакъ вы, Альберто!

Альберто. А то найдите себѣ другую, какъ вы ее тамъ зовете? Миньону, что ли? Не одною Джуліей свѣтъ сошелся?

Ларцевъ. Да слушайте же вы, упрямая голова. Неужели вы не понимаете, что вы, собственно, даже и права не имѣете приставать ко мнѣ съ этимъ. Какой вы женихъ Джуліи? Она васъ не любитъ; пойдетъ за васъ или нѣтъ, неизвѣстно: вы сами сознались. Вы ревнуете Джулію ко мнѣ. Зачѣмъ же вы не ревнуете ее ко всей золотой молодежи, что вьется вокругъ нея, нашептываетъ ей нѣжности, беретъ ее за подбородокъ, щиплетъ, обнимаетъ? Вѣдь y меня въ мастерской ничего подобнаго быть не можетъ.

Альберто. Я знаю, синьоръ.

Ларцевъ. Да и сами вы — какой святой! Джулія еще не царапала вамъ глаза за то, какъ вы учите форестьерокъ плавать?

Альберто. За что же, синьоръ? Это мое ремесло. Во всякомъ ремеслѣ есть своя манера.

Ларцевъ. Вотъ какъ? Отлично. И y меня есть своя манера: брать хорошую натурщицу тамъ, гдѣ я нахожу.

Альберто. Это ваше послѣднее слово, синьоръ?

Ларцевъ. Послѣднее, рѣшительное, окончательное, и баста толковать объ этомъ.

Альберто (блѣденъ, говорить тихо, раздѣльно, внятно). Такъ вотъ же вамъ, синьоръ, и мое послѣднее слово. Если Джулія еще разъ будетъ y васъ въ мастерской, мы враги. И чѣмъ скорѣе уѣдете вы изъ Віареджіо, тѣмъ лучше для васъ. Имѣю честь кланяться!

Уходить.

Ларцевъ. Вотъ не было печали, черти накачали!

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ II

Хорошо меблированный салонъ буржуазнаго типа, устроенный въ нижнемъ этажъ стариннаго дома. Комната, окнами на улицу, центральная въ домѣ, А потому со множествомъ выходовъ. Всѣ окна, двери, притолоки очень глубокія. Налѣво, въ глубинѣ сцены, витая лѣстница: ходъ въ мастерскую Ларцева. Прямо — широчайшее окно, дверь на улицу; она — съ бѣлыми, какъ снѣгъ, домами и известковой мостовой. Черезъ улицу, насупротивъ дома, маленькая «боттега» (бакалейная лавка съ винною продажею) и проспектъ съ олеандровыми деревьями. Направо, въ самой глубинѣ, дверь въ смежную комнату, А ближе къ рампѣ другая — широкій и красивый выходъ, съ колоннами на внутреннюю парадную лѣстницу, открытый, безъ створокъ. Налѣво двѣ двери: одна въ глубинѣ, близъ лѣстницы — къ Ларцеву; другая, возлѣ рампы — въ кабинетѣ Лештукова. Сводчатый потолокъ росписанъ плохою живописью. На стѣнахъ превосходные, старые часы, нисколько порядочныхъ копій старыхъ художниковъ. На нѣкоторыхъ дверяхъ начаты и не кончены наброски масляными красками; голова дѣвушки, морякъ съ трубкою въ зубахъ, фантастическое чудовище со змѣинымъ хвостомъ. Посреди комнаты круглый столъ, съ остатками только-что конченнаго обѣда. При подняли занавѣса, русская компанія шумно встаетъ изъ-за стола. Маргарита Николаевна сейчасъ же проходить по широкой лѣстницѣ направо, наверхъ. Прислуга, двѣ дюжія итальянки, поспѣшно убираютъ со стола и выносятъ его. Лештуковъ проходитъ къ качалкѣ, помѣщающейся между парадной лѣстницей налѣво и рампою, садится, вынимаетъ изъ кармана нѣсколько русскихъ газетъ и просматриваетъ одну за другою, роняя ихъ потомъ на полъ. Вечеръ, красный свѣтъ заката.

Франческо (очень красивый, рослый, широкогрудый и широкоплечій молодецъ великорусскаго типа, въ рубенсовской бородкѣ; одѣтъ итальянцемъ больше всѣхъ итальянцевъ; въ рубашкѣ фантэзи съ широчайшимъ поясомъ, по которому ползетъ цѣпочка съ тяжеловѣсными брелоками; бѣлыя туфли-скороходы, пестрѣйшій длинный галстукъ съ огромнымъ солитеромъ въ булавкѣ; персты также блещутъ камнями). Богъ напиталъ, никто не видалъ, А кто и видѣлъ, тотъ не обидѣлъ. Берточкѣ съ Амальхенъ, хозяюшкамъ прелестнымъ, наше собственное мерси и граціэ. Всей честной публикѣ за компанію нижайшее.

Амалія. Благодарите Дмитрія Владимировича: мы всѣ сегодня y него въ гостяхъ; А то негдѣ бы и пообѣдать: въ верхней столовой ремонтъ.

Кистяковъ. А пречудесно это вы придумали, милыя барышни, — домъ нанять. Куда привлекательнѣе отельнаго житья.

Франческо. Главное: харчъ хорошъ. Пишша русская. Помилуйте: борщъ ѣли. Въ Италіи борщъ! Ровно въ большомъ Московскомъ.

Кистяковъ. Смотрите, только не прокормитесь. Берете дешево, кормите жирно,— сведете ли концы съ концами?

Амалія. Да вѣдь мы о выгодѣ не мечтаемъ: больше для компаніи и удовольствія.

Леманъ. Небось, не прогадаютъ. Нѣмки на обухѣ рожь молотятъ.

Амалія. Ахъ, ахъ, ахъ, какой!

Берта. Самъ-то кто?

Амалія. Ужъ какія мы нѣмки! На Васильевскомъ острову родились, по-немецки двухъ словъ связать не умѣемъ.

Берта. А, главное, только съ такимъ нахлѣбникомъ, какъ Леманчикъ, молотить рожь на обухѣ. Вы, душечка, которую недѣлю «не при суммахъ-съ»?

Леманъ. Ш-ш-ш! Счеты меркантильные не должны тревожить уши благородныя.

Амалія. Кофе, господа, какъ всегда, въ салонѣ, наверху.

Кистяковъ. Бениссимо.

Лештуковъ. Господъ курильщиковъ просятъ честью туда же.

Кистяковъ. Да, ужъ знаемъ, знаемъ.

Бѣжитъ на верхъ по парадной лѣстницѣ.

Лештуковъ. Мнѣ, Берта Карловна, если можно, прикажите подать сюда.

Берта. Конечно, можно.

Амалія. Какъ же? А пѣніе-то? Джованни хотѣлъ придти. Неужели не придете слушать?

Наверху раздается нѣсколько небрежныхъ аккордовъ, потомъ модный вальсъ, играемый довольно дилеттантскою рукою.

Леманъ. Слышите? Маргарита Николаевна уже возбряцала.

Лештуковъ. Газеты изъ Россіи пришли. Надо просмотрѣть.

Франческо. И я спою.

Леманъ. Да ну? Падите, стѣны Іерихонскія!

Франческо. Да-съ, насчетъ чего другого, а, что касающее силы въ грудяхъ, внѣ конкуренціи-съ.

Стучитъ кулакомъ въ грудь.

Намедни y маестры…

Амалія. Ахъ, маэстро!

Берта. Ахъ, маэстро!

Франческо осматриваетъ ихъ строго и величественно.

Лештуковъ. Что же намедни y маэстро, Франческо?

Франческо. Дуетъ онъ далъ намъ съ Амаліей Карловной…

Леманъ. Ангелъ мой, говорятъ «дуэтъ», А не дуетъ. Дуетъ изъ окна, А дуэтъ изъ оперы.

Амалія. Ай, Леманъ! ай, Леманъ! Какъ неудачно!

Берта. Воздуха, воздуха!

Бѣжитъ и открываетъ дверь на улицу.

Амалія. Не растворять дверей: соберете къ Дмитрію Владимировичу пыль со всего города.

Лештуковъ. Ничего. А то здѣсь ужасная жара.

Франческо (возвышаетъ голосъ, очень недовольный, что о немъ какъ будто забыли). Далъ намъ маестро дуетъ съ Амаліей Карловной…

Амалія. Ахъ, это вы про «Гугеноты» хотите разсказать?

Франческо. Про ихъ самые. Голосочки наши вамъ, господа компанія, извѣстны. Выучили мы урки, приходимъ къ маестрѣ… Кантато? Чрезвычайно, много кантато, маестро. — Ведремо… И зоветъ къ пьянину-съ. У Амальхенъ сейчасъ блѣдный колеръ по лику и трясеніе въ поджилкахъ. Потому онъ, по дамской слабости, маестру ужасть какъ обожаютъ, А боятся, такъ даже до трепета-съ.

Амалія. Ахъ, маэстро!

Франческо. А мнѣ такъ довольно даже все равно.

Берта. Неправда, неправда, и вы тоже боитесь.

Франческо. Я? (по-итальянски) Іо? (дѣлаетъ передъ своимъ лицомъ итальянскій жестъ отрицанія однимъ указательнымъ пальцемъ). MАi!

Амалія. Еще какъ боитесь-то. Всякій разъ, какъ идти на урокъ, коньякъ пьете.

Франческо. Коньяку я всегда согласенъ выпить, потому что коньякъ басъ чиститъ. Но, чтобы бояться… Дмитрій Владимировичъ, справедливый господинъ: ну, съ какой статьи мнѣ итальянской маестры бояться? Это имъ, дамскому полу, онъ точно грозенъ, потому что, при малодушіи ихнемъ, форсъ на себя напущаетъ, въ томъ разсчетѣ, чтобы больше денегъ брать-съ. Либо вотъ Джованькѣ, потому что даромъ учится и голосъ y него теноре ди грація. Стало быть, безъ страха къ себѣ, жидкій. А мы, слава тебѣ Господи-съ! Я, Дмитрій Владимировичъ, бывало, въ Нижнемъ, на ярмаркѣ-съ, зыкну съ откоса: «Посматривай!».. Черезъ Волгу въ Семеновскомъ уѣздѣ слышно-съ. Могу ли я послѣ этого, при такой аподжіо, какого-нибудь маестры бояться?

Лештуковъ. Рѣшительно не можете.

Франческо. Кто кому чинквелиру за уроки платитъ? Я ему, али онъ мнѣ. Странное дѣло. Я плати, да я же еще нанятаго человѣка опасайся. Удивительная вы послѣ этого публика, братцы мои!

Леманъ. Да ты не отвлекайся, про дуэтъ-то разскажи.

Берта (топаетъ ножками). Дуэтъ, дуэтъ, дуэтъ.

Франческо. Хе-хе-хе! что же дуетъ? Очень просто. Маестра сѣлъ. Мы стали… Говорю: Амалька, держись!

Амалія. Никогда вы меня Амалькой не называли. Что за гадости?

Франческо. Амалька, говорю, не выдавай! Покажемъ силу… Запѣли-съ. А онъ, окаянный, маестра-то, оказывается въ капризъ своихъ чувствъ. Воче, кричитъ, воче фуори… Это по итальянскому выходить, Дмитрій Владимировичъ, стало быть, голосъ ему подавай, звука мало.

Лештуковъ. Благодарю васъ, понялъ.

Франческо. Воче тебѣ? Воче? Звука дьяволу? На-жъ тебѣ!.. получай! Амалька, вали!

Поетъ, что есть силы.

Нель оррор ди квеста но-о-о-отте!

Какъ я ревану, какъ Амалія Карловна реванутъ — Господи! стекла дрожать, пьянинъ трепещетъ, на улицѣ публики полный кварталъ! А маестра пьянинъ бросилъ, за голову лысую руками схватился. Черти, кричитъ, дьяволы! Голоса! горла! пушки! Что же вы со мною, изверги, дѣлаете? Нешто такъ можно? Я тебя не слышу, ее не слышу, піанино не слышу, ничего не слышу, ревъ одинъ слышу. — Что же, маестра? отвѣчаю ему, вы хотѣли, чтобы звукъ дать. А ежели вамъ угодно, чтобы піаниссимо очень просто… Да какъ ему змарцировалъ…

Закрываешь глаза и, повернувшись на одной ножкѣ, съ блаженною улыбкою, посылаетъ въ пространство воздушный поцѣлуй.

Вотъ-съ, какъ мы поемъ.

Джованни (очень приличный молодой человѣкъ показывается въ дверяхъ съ улицы и останавливается, улыбаясь съ вѣжливымъ поклономъ).

Франческо. А Джованька! Коллега!.. Андьямо сопра. Исполнимъ что-нибудь. Каписко? Квальке коза адората. Амалія Карловна, оркестръ нашъ! андьямъ!

Бѣгутъ вчетверомъ наверхъ. Тамъ сейчасъ же начинается музыка и пѣніе, иногда рукоплесканія, смѣхъ.

Лештуковъ просматриваетъ газету за газетою.

Ларцевъ въ рабочей блузѣ — выглядываетъ изъ своей мастерской.

Ларцевъ. Э! А я васъ предполагалъ наверху. Слышу: Джованни поетъ. Ну, думаю, значить, Дмитрій Владимировичъ состоитъ при піанино. А вы, оказывается, тутъ уединились.

Опускается внизъ.

Лештуковъ. А вы что размялись?

ЛАpцевъ. Побѣду, батюшка, одержалъ: мазокъ нашелъ. Двѣ недѣли ходилъ вокругъ него, подлеца, вокругъ да около. И вдругъ сегодня этакое озареніе осѣнило: самъ не знаю, какъ мазнулъ Гляжу — оно, оно. То есть какъ разъ оно то самое. «Миньона» родилась, батюшка, настоящая Миньона.

Лештуковъ. Поздравляю. Это называется «точку найти «.

Ларцевъ. Ахъ, Дмитрій Владимировичъ. Вы заверните ко мнѣ завтра, непременно заверните. Вы Миньоны не узнаете. Совсѣмъ другая стала. И кто бы повѣрилъ, что отъ одного мазка. Ну, право же, отъ одного. Отъ этакаго маленькаго, маленькаго…

Лештуковъ (съ завистью). Ишь, счастливецъ! Какъ прочно всталъ на свою стезю. Совсѣмъ человѣкомъ не отъ міра сего сдѣлался.

Ларцевъ. Все мнѣ «Миньона» загородила, и, покуда не сойдетъ она съ моего горизонта, я для всякаго прочаго интереса человѣкъ мертвый.

Вверху изъ мастерской стучатъ.

Лештуковъ. Войдите!

Джулія сходитъ по лѣстницѣ изъ мастерской. Музыка и пѣніе наверху продолжаются съ короткими перерывами. Когда Джулія входить къ Ларцеву и Лештукову, Альберто проходить по улицѣ,— входить въ боттегу и садится тамъ къ столику, за стаканъ вина.

Ларцевъ. Ага, моя радость! Гдѣ вы пропадали? Прошли черезъ мастерскую? Видѣли? Вы почти готовы.

Джyлія (отрицательно качаетъ головою, лицо ея озабочено и хмуро). Вы слишкомъ добры, синьоръ Андреа. Это очень красиво, очаровательно… только это не я…

Киваетъ головою Лештукову.

Добрый вечеръ, синьоръ.

Лештуковъ. Добрый вечеръ, Джулія. Что вы такъ строго? Если Миньона не вы, я ужъ и не знаю, какого сходства еще надо.

Джyлія. Чудно! Изумительно! А все-таки это не я. Это святая! Она такъ смотритъ, будто лѣстницу на небѣ видитъ. А я?.. Ахъ, да не до Миньоны мнѣ!.. Скажите: я вамъ нужна еще для вашей картины? Не правда ли, нужна?

Ларцевъ. Да, Джулія… Если бы вы подарили мнѣ еще два-три сеанса…

Джyлія. Подождите. Синьоръ Деметріо вашъ другъ, не такъ ли? Я могу говорить при немъ откровенно, какъ будто съ вами самимъ?

Лештуковъ. Если надо, я могу уйти…

Джyлія. О, нѣтъ. Напротивъ, я хотѣла бы, чтобы все, что я скажу, слышали и знали всѣ хорошіе люди на свѣтѣ. Синьоръ Андреа, я должна васъ предупредить, что эти сеансы могутъ принести вамъ большую непріятность.

Ларцевъ. Знаю, Джулія. Альберто говорилъ. Только это глупо съ его стороны.

Джyлія. Глупо? Скажите: подло! гадко! возмутительно! Но надѣюсь, вы не боитесь, синьоръ? Вы не уступите ему? Я не вещь, чтобы мною распоряжался какой-нибудь матросъ. Я хочу этой картины и буду служить вамъ, покуда вы желаете.

Ларцевъ. Если вы, Джулія, не боитесь, то я и подавно.

Джyлія. Онъ чортъ. Отъ него всего дождешься. Вы будьте осторожны. А я знаю, какъ уберечь себя. Не видать ему меня, какъ своихъ ушей. Пусть ищетъ себѣ жену на рынкѣ, такую же грубую мужичку, какъ онъ самъ.

Ларцевъ (кротко, но очень серьезно). Это очень грустно, Джулія. Жаль будетъ, если изъ-за моей работы вы разобьете счастіе добраго малаго. Вѣдь Альберто искренно любить васъ. Да какъ знать? Можетъ быть, и своего счастія лишитесь. Картина — вещь хорошая, но жизнь лучше.

Джyлія (блѣдная, вскочила, всплеснула руками). Вы же за него заступаетесь… Не будетъ никогда свадьбы. Слышите? Не могу я! Не будетъ! Не изъ-за картины вашей не будетъ, А потому что такая моя воля… Потому что…

Она въ страшномъ волненіи; стыдливый и гнѣвный румянецъ заливаетъ лицо ея; она нервно комкаетъ свой передникъ.

Потому что… потому что…

Обводить ихъ полными слезъ глазами; она прекрасна; Ларцевъ совершенно растерялся, Лештуковъ молча любуется ею какъ картинкою.

Потому что…

Смотритъ на Ларцева съ полнымъ страсти упрекомъ.

Нѣтъ… я… я… Доброй ночи, доброй ночи…

Порывисто убѣгаетъ въ дверь на улицу. Ларцевъ разводить руками съ видомъ чело-века, сбитаго съ толку. Лештуковъ хохочетъ. Альберто въ боттегѣ срывается съ мѣста, выбѣгаетъ на улицу и долго смотритъ вслѣдъ Джуліи. Потомъ угрюмо возвращается къ своему столу.

Лештуковъ. Позвольте поздравить васъ съ формальнымъ объясненіемъ въ любви. Ну-съ, что вы на это скажете, о, рыжебородый Торъ?

Ларцевъ. Я знаю одно: что я живу въ Бедламѣ, и глупыми сценами мнѣ безъ ножа рѣжутъ мою картину.

Лештуковъ (смотритъ на него съ одобреніемъ). Молодцомъ! большой и хорошій мастеръ долженъ изъ васъ выйти…

Ларцевъ. Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, какая тамъ любовь? Баловаться съ нею я не хочу: она хорошая дѣвушка — стыдно. А въ серьезъ?.. Въ серьезъ мнѣ всѣ женщины безразличны, право. Моя душа — вонъ тамъ, въ мастерской. Можетъ быть, налечу еще на такую, что мнѣ голову свернетъ, но пока Богъ милостивъ.

Лештуковъ. Нѣтъ, вы не налетите. Вы Богомъ отмѣчены. На васъ печать. Искусство всегда станетъ между вами и рабствомъ y женщинъ. Но все это прекрасно. Однако, какъ же вамъ быть съ Джуліей и, въ особенности, съ Альберто?.. Кстати: онъ сидитъ напротивъ, въ боттегѣ, и между бровями y него Этна и Везувій.

Ларцевъ. Чортъ его возьми!

Лештуковъ. Любить Джулію вы не желаете. Получить изъ-за нея тычекъ ножомъ, того менѣе. Картину дописывать надо. А, пожалуй, Джулія къ вамъ на натуру больше уже не придетъ.

Ларцевъ. Что же дѣлать? Допишу и безъ нея.

Лештуковъ. Но картина отъ этого потеряетъ?

Ларцевъ (послѣ некотораго колебанія). Нѣтъ. Еще третьяго дня утромъ, когда я спорилъ съ Альберто, Джулія была моимъ откровеніемъ, моимъ вдохновеніемъ. Но послѣ этого мазка — помните, я вамъ говорилъ? Миньона вся y меня тутъ.

Показываетъ на лобъ.

Лештуковъ. Въ такомъ случаѣ, Ларцевъ, мой дружескій совѣтъ вамъ: уѣзжайте отсюда. Оставьте вы этихъ людей съ ихъ страстями и бурями. Они безхитростныя дѣти земли. День ихъ вѣкъ ихъ. Въ страсти удержа нѣтъ: она ихъ право, ихъ логика. А вы рисковать собою не имѣете права. Вы талантъ, вы гражданинъ грядущихъ поколѣній. Пусть ихъ мирятся, ссорятся, какъ хотятъ. Вы имъ ничѣмъ помочь не можете. Уѣзжайте.

Ларцевъ. Досадно, Дмитрій Владимировичъ, за труса почтутъ.

Пѣніе и музыка наверху прекратились; слышно, какъ хлопнула крышка піанино, задвигали стульями; затѣмъ по улицѣ мимо дверей, слѣва направо проходятъ Амалія подъ руку съ Кистяковымъ, Берта съ Леманомъ, Франческо и Джованни.

Лештуковъ. А, полно. Словно васъ не знаютъ.

Ларцевъ. Оно, положимъ: картину писать настроеніе нужно. А какое ужъ тамъ настроеніе, коли одна на шею вѣшается, А другой за угломъ съ ножомъ сторожитъ? Онъ-то, пожалуй, вретъ — меня не убьетъ, А вотъ какъ бы я его подъ горячую руку не ухлопалъ.

Лештуковъ. Вотъ видите.

Ларцевъ . Я, парень смирный, не изъ брыкливыхъ телокъ. Но при мнѣ языкомъ болтай — рукамъ воли не давай. Не выношу кулачной расправы и поножовщины этихъ. Ничего тогда не помню: въ глазахъ скачутъ красные мальчики, все въ туманѣ — и я способенъ натворить Богъ знаетъ чего. Силищу-то мою проклятую вы знаете.

Лештуковъ. Уѣзжайте.

Ларцевъ. Подумаю.

Лештуковъ (смотритъ въ окно). Ого! наши всей компаніей.

Ларцевъ. Да, ужъ луна восходить… на молъ пошли…

Лештуковъ. И вы, по обыкновенію?

Ларцевъ. Да, вотъ только перемѣню эту хламиду.

Поднимается къ себѣ съ мастерскую. Лештуковъ, оставшись одинъ, подходить къ двери—окну, хочетъ затворитъ ее и опуститъ гардину. Альберто быстро заглядываетъ къ нему въ комнату съ улицы.

Альберто. Добрый вечеръ, синьоръ Дмитріо.

Лештуковъ. Добрый вечеръ. Что угодно?

Альберто. Джулія была сегодня y художника, синьоръ?

Лештуковъ. Вы сами видѣли, какъ она вошла и вышла. Что же спрашивать, Альберто?

Альберто. Синьоръ, я говорилъ съ вашимъ другомъ; я просилъ его, молилъ, грозилъ, наконецъ. Ему все равно. Онъ сердца не имѣетъ; не жаль ему бѣднаго малаго. Хорошо же. Теперь пусть онъ бережется.

Лештуковъ. Ахъ, Альберто! Что вы только, безумный человѣкъ, съ собою дѣлаете?

Альберто. Вы, синьоръ, должно быть, очень счастливо любите, иначе вы поняли бы меня. Вы большой баринъ, я мужикъ, простой матросъ. Но сдѣланы мы изъ одного тѣста. И посмотрѣлъ бы я, что стали бы вы дѣлать, если бы… Можно все говорить, синьоръ?

Лештуковъ. Говорите.

Альберто. Если бы ходила позировать къ вашему другу и оставалась съ нимъ съ глазу на глазъ каждый день по три часа не Джулія, А синьора Маргарита?

Лештуковъ. Что за вздоръ, Альберто? При чемъ тутъ синьора Маргарита?

Альберто. Простите; вы дали мнѣ право говорить; я такъ и сказалъ, какъ думалъ. Потому что я хочу, чтобы вы меня, какъ слѣдуетъ, сердцемъ поняли. Не смущайтесь, синьоръ: разговоръ этотъ между нами.

Отступилъ и быстро исчезъ въ наступающихъ сумеркахъ. На улицѣ вспыхнулъ электрическій фонарь. Лештуковъ медленно запираетъ дверь—окно и задергиваетъ нижнюю частъ его занавѣскою, потомъ проходитъ къ себѣ въ кабинетъ. Свѣтъ падаетъ только изъ верхнихъ стеколъ. Маргарита Николаевна, въ голубомъ шелковомъ платкѣ, на плечахъ, спускается внизъ по большой лѣстницѣ.

Маргарита Николаевна (садится въ качалку). Кажется, Альберто былъ? Драма все еще продолжается?

Лештуковъ (изъ кабинета). Больше, чѣмъ когда-либо.

Выходитъ, оставляя дверь кабинета незапертою; мало-по-малу, въ дальнѣйшемъ дѣйствіи, оттуда начинаетъ падать на сцену сперва слабая, потомъ все сильнѣе и сильнѣе полоса луннаго свѣта.

Маргарита Николаевна. Охъ, эти драмы!.. Всѣ вы, мужчины, на нихъ мастера.

Лештуковъ (беретъ ея руку и цѣлуетъ). И я?

Маргарита Николаевна. Не успѣлъ еще. Мы съ тобой въ медовомъ мѣсяцѣ.

Ларцевъ (cвepxy). А… хмъ…

Сбѣгаетъ съ лѣстницы.

Маргарита Николаевна. Ой, какимъ франтомъ. На молъ?

Ларцевъ. Да. Одно вѣдь y насъ по вечерамъ мѣсто…

Маргарита Николаевна. А мнѣ лѣнь: надоѣло… Скажите нашимъ, что-бы не загуливались.

ЛАpцевъ. Оченно хорошо-съ.

Хочетъ уйти въ среднюю дверь, которую только что заперъ Лештуковъ, и конфузится, найдя ее запертою.

Лештуковъ. Тутъ заперто. Я собирался заниматься. Постойте, я вамъ открою…

Ларцевъ. Да, не безпокойтесь, пожалуйста, я могу пройти и здѣсь.

Поспѣшно уходить черезъ крайнюю правую дверь.

Лештуковъ. Слава Богу, одни. Я такъ боялся, что онъ останется и испортить намъ вечеръ.

Маргарита Николаевна молчитъ. Лештуковъ легъ на полъ, къ ея ногамъ, взялъ ея руку, положилъ ладонью на свое лицо.

Маргарита Николаевна. Знаешь, это глупо вышло, что онъ ушелъ. Богъ знаетъ, что онъ можетъ подумать.

Лештуковъ. А пускай!

Откинулъ голову на колѣни Маргариты Николаевны и ждетъ ея поцѣлуя. Она отодвинулась съ досадою.

Маргарита Николаевна. Какъ я не люблю тебя такимъ.

Лештуковъ. Какимъ «какимъ»?

Маргарита Николаевна. Когда тебѣ все на свѣтѣ «пускай», когда тебѣ рѣшительно все равно, что будутъ обо мнѣ говорить и думать.

Лештуковъ (сѣлъ на скамеечку y ногъ ея). Прости меня, но я не понимаю: какъ же мнѣ вести себя?

Маргарита Николаевна. Такъ, чтобы наши отношенія не рѣзали людямъ глаза, чтобы о насъ не думали больше, чѣмъ слѣдуетъ.

Лештуковъ. Повѣрь мнѣ, Ларцевъ больше, чѣмъ слѣдуетъ и не подумалъ.

Маргарита Николаевна. То есть, онъ ушелъ въ увѣренности, что мы съ вами въ связи. Очень пріятно.

Лештуковъ. Если и такъ, что за бѣда?

Маргарита Николаевна. Да вы, кажется, съ ума сошли, Дмитрій Владимировичъ?

Лештуковъ. Ничуть.

Маргарита Николаевна. Какъ? Вамъ ничего, если мое имя будетъ трепаться по улицамъ? Если будутъ говорить, что я, Маргарита Рехтбергъ, ваша любовница, вамъ все равно?

Лештуковъ (всталъ на ноги и прислонился къ дверной колонна, направо). Нѣтъ, не все равно. Когда я услышу такое слово, я подойду къ тому, кто его произнесъ, и скажу: вы ошибаетесь: Маргарита — не любовница, но жена моя.

Маргарита Николаевна (рѣзко смѣется). Да, только этого не доставало.

Она также встала съ качалки и прислонилась къ другой дверной колоннѣ, лицомъ къ лицу съ Лештуковымъ.

Вы какой-то безумный, васъ лѣчить надо… Пускай говорятъ, что любовница. Скажу, что жена… И, главное, вѣдь отъ васъ станется. Думаете ли вы о томъ, что говорите? Неужели вамъ не приходить въ голову, что y меня есть репутація? Что я ношу чужое имя и обязана сохранить его чистымъ?

Лештуковъ. Теперь не приходить. Приходило раньше, когда и вамъ объ этомъ надо было думать.

Маргарита Николаевна. Что вы хотите сказать? Что, уступивъ вашей любви, я погибла, и ко мнѣ можно прибивать какія угодно вывѣски?

Лештуковъ. Пожалуйста, перестаньте нервничать. Вы отлично знаете, что ничего подобнаго я сказать не хотѣлъ. Каждый, кто попробуетъ оскорбить васъ, встрѣтитъ отъ меня хорошій отпоръ. Зачѣмъ эти выходки?

Маргарита Николаевна. Я не могла предвидѣть, что вы поставите меня такъ, что я потеряла въ глазахъ общества всякое уваженіе. Вы думаете, я не вижу, какъ на меня здѣсь смотрятъ?

Лештуковъ. Никто на васъ не смотритъ дурно и ничьего уваженія вы не теряли. Послушайте, Маргарита. Я люблю васъ сильно. Вы единственная женщина, съ которою я хотѣлъ бы связать свою жизнь. Я человѣкъ по пятому десятку лѣтъ, бросилъ все: свою семью, своихъ друзей, свою родину, свое любимое дѣло и мечусь за вами по Европѣ, какъ вѣчный жидъ. Не идіотъ же я и не сатиръ козлоногій, чтобы продѣлывать безумства — ради того лишь… ну, словомъ, ради интрижки съ пикантной женщиной. Женщинъ для интрижекъ всегда и вездѣ больше, чѣмъ надо.

Маргарита Николаевна. Я, кажется, въ ихъ число не напрашивалась. Если бъ я была женщиной, способною на интрижку, то, я думаю, не заставила бы васъ продѣлывать всѣ эти «безумства», какъ вы выражаетесь, не особенно любезно, замѣтьте. Вы серьезно чувствовали, я серьезно на ваши чувства смотрѣла.

Лештуковъ. И, въ результатѣ, все-таки предлагаете мнѣ интрижку.

Маргарита Николаевна. Это несносно, наконецъ.

Лештуковъ. Какъ же иначе-то? Посудите сами. Я предлагаю вамъ открытую свободную любовь, я готовъ защищать честь своего чувства передъ цѣлымъ свѣтомъ. Я горжусь тѣмъ, что люблю васъ. А вы мою гордость считаете позоромъ своимъ. Говорите: нѣтъ, спрячемся какъ можно глубже, въ потемки, и чтобы никто, никто не смѣлъ подумать, будто я снизошла до любви къ вамъ. Именно это охотники въ чужихъ поляхъ и называютъ интрижкою на благородныхъ основаніяхъ. Есть скверная пріятность добиваться подобныхъ отношеній отъ женщины, когда ее презираешь, но развѣ они мыслимы, если женщину боготворишь? Въ потемкахъ женщина — самка. Самокъ я могъ бы найти и лучше васъ, и красивѣе. А въ васъ я искалъ жену.

Маргарита Николаевна. Въ замужней-то женщинѣ? Ха-ха-ха! Да это сцена изъ «Ревизора» на трагическій манеръ.

Лештуковъ (выпрямился, лицо его строго). Да. Въ замужней женщинѣ, которая всѣмъ своимъ поведеніемъ, каждымъ словомъ, каждымъ поступкомъ давала мнѣ понять, что ея бракъ огромное недоразумѣніе и несчастіе ея жизни. Въ замужней женщинъ, которая заставила меня думать, что она еще не знала истинной любви, и что я первый зажегъ въ ней искру страсти. Въ замужней женщинѣ, которая такъ искренно и хорошо говорила о своемъ семейномъ долгѣ, о своемъ уваженіи къ нелюбимому мужу, что именно объ интрижкѣ-то не смѣлъ я подумать. Я васъ слишкомъ уважалъ, чтобы считать способною на лавировку между мужемъ и любовникомъ. Преслѣдовалъ ли я васъ своими притязаніями, прежде чѣмъ вы сами не сказали мнѣ: «я твоя»? А вѣдь мы съ вами проводили цѣлые дни долгіе вечера.

Маргарита Николаевна. Ахъ, оставьте вы эту беллетристику, ваши психологическія тонкости. Попросту вы хотите сказать, что ждали, пока я сама брошусь вамъ на шею. Что же? Можете торжествовать; дождались. Только вы хвалитесь своимъ рыцарствомъ, А это ужъ болѣе, чѣмъ не по-рыцарски напоминать женщинъ ея прошлую глупость.

Лештуковъ. Я только хотѣлъ сказать, что никогда не возникло бы между нами отношеній, допускающихъ подобныя сцены, если бы я не ошибся: не повѣрилъ вамъ, что вы именно такъ же хорошо любите меня, какъ я васъ.

Молчаніе. Маргарита Николаевна, кутаясь въ платокъ, всматривается въ Лештукова съ кокетливымъ любопытствомъ. Ей и жутко, и пріятно, что ее такъ любятъ.

Маргарита Николаевна. Ты иногда какой-то страшный бываешь… о, тебя бояться можно.

Лештуковъ молчитъ.

Маргарита Николаевна. Ты, пожалуй, убить способенъ?

Лештуковъ. Тебя?

Маргарита Николаевна. Пойми же ты. Я вѣдь не спорю: ты правъ. Но, если я не могу? Я не знаю, что такое воспитаніе ли мое, натура ли заячья, но я всякихъ рѣзкихъ рѣшеній боюсь, А ужъ въ семейныхъ вопросахъ, не говори. Я дрожу, я теряюсь, я дурой дѣлаюсь.

Лештуковъ. Ты сама начала этотъ разговоръ по поводу Ларцева.

Маргарита Николаевна. Что же дѣлать? Я не выношу фальшивыхъ положеній…

Лештуковъ. Я тоже до нихъ не охотникъ. Разъ попали въ фальшивое положеніе, надо изъ него выйти.

Маргарита Николаевна. Опять начинаешь сказку про бѣлаго бычка! Оставь свои теоріи, гляди на дѣло, какъ оно есть. Чего ты хочешь? Гражданскаго брака? Чтобы я сошлась съ тобою, какъ говорится, mАritАlement? Я прямо тебѣ говорю, что это невозможно, мнѣ будетъ вѣчно казаться, будто весь свѣтъ показываетъ на меня пальцами. Я мнительна, и выросла въ такихъ понятіяхъ, что это для женщины самый большой позоръ. И, такъ какъ ты будешь причиною моего позора, я тебя возненавижу, едва мы сойдемся. Я терпѣть не могу страдать и ненавижу все, что меня страдать заставляетъ.

Лештуковъ. Есть возможность развода.

Маргарита Николаевна. Развода мужъ мнѣ никогда не дастъ. Онъ самолюбивый и… не злись на меня за эти слова… я никогда не рѣшусь ему сказать, чтобы онъ далъ мнѣ свободу любить другого человѣка. Я его боюсь… боюсь больше, чѣмъ даже тебя. Если ты меня убьешь, то ты останешься преступникомъ, А я умру жертвою, и память моя чиста. Но y мужа право. Онъ можетъ уничтожить меня, какъ собственность, какъ испорченную вещь. Онъ убьетъ и будетъ правъ, А я, и мертвая, останусь виновата. А онъ y меня рѣшительно на все способенъ. Онъ вѣжливый, сдержанный, но весь изъ правилъ сотканъ, всю жизнь разбилъ на клѣточки, какъ въ лото. Выбросить ему судьба номеръ на такую клѣточку, что, по правилу, надо убить — онъ и убьетъ.

Минута тяжелаго молчанія. Лештуковъ злобно барабанитъ пальцами по колоннѣ. Потомъ, вздохнувъ глубоко, съ усиліемъ.

Лештуковъ. Тогда… надо разорвать.

Медленными шагами, пошелъ по комнатѣ.

Маргарита Николаевна (откинула голову на спинку качалки, прямо въ лунный столбъ). Можетъ быть…

Потянулась и закинула руки на голову, жестомъ, полнымъ чувственной нѣги.

Только не сейчасъ.

Лештуковъ угрюмо ходитъ. Она поймала его за руку и привлекла къ себѣ.

Маргарита Николаевна. Только не сейчасъ.

Заставляетъ его опуститься на колѣни и кладетъ руки на его плечи.

Сейчасъ я слишкомъ тебя люблю и хочу, чтобы ты меня тоже любилъ… безъ ума, безъ памяти… какъ только такіе сумасшедшіе могутъ любить…

На улицѣ спѣшные шаги; потомъ порывистый стукъ въ дверь, куда раньше ушелъ Ларцевъ.

Маргарита Николаевна. Кто тамъ? Войдите.

Берта за сценою. Маргарита Николаевна, это я, Берта. Выйдите, голубушка, на минутку.

Маргарита Николаевна. Входите, входите. Что за пустяки?

Берта и Кистяковъ входятъ.

Мы здѣсь съ Дмитріемъ Владимировичемъ сумерничаемъ, философствуемъ. У насъ секретовъ нѣтъ.

Берта. Да, y меня-то къ вамъ есть. Нѣтъ, голубчикъ, сдѣлайте милость выйдемъ на минуточку; я нарочно бѣжала съ вокзала во весь духъ, впередъ всѣхъ, чтобы предупредить…

Быстро уводить ее въ дверь, возлѣ Ларцевской лѣстницы налѣво.

Кистяковъ. Сумерничать пріятно, но бываютъ случаи, когда благоразумнѣе отворить двери настежь (исполняетъ) и пустить электричество во всю (исполняетъ).

Лештуковъ. Что случилось? На Бертѣ Ивановнѣ лица нѣтъ.

Кистяковъ. Не знаю, съ чего она всполошилась? Бабы норовятъ выростить сенсацію изъ всякихъ пустяковъ. Ничего особеннаго. Къ Маргаритѣ Николаевнѣ мужъ пріѣхалъ.

Лештуковъ. Къ Маргаритѣ Николаевнѣ? Мужъ? Какой мужъ?

Кистяковъ. Да ужъ не знаю, какой, А надо полагать, что самый законный. Петербургская штучка. Цилиндръ, вещи дорожныя брезентовыя: знатный иностранецъ, одно слово.

Лештуковъ. Откуда вы узнали?

Кистяковъ. На вокзалъ за газетами ходили къ вечернему «диретто». Услыхалъ, что мы говоримъ по-русски,— самъ представился. Леманъ и Амальхенъ ведутъ его сюда.

Маргарита Николаевна (входитъ). Слышали новость? я едва вѣрю… Куда же вы? Кистяковъ, не уходите…

Лештукову быстро и тихо.

Ради Бога, возьмите себя въ руки.

Кистяковъ отходить въ глубину сцены и держится тамъ.

Лештуковъ. Но позвольте…

Маргарита Николаевна. Вотъ, вотъ, вы уже начинаете. Я васъ прошу, я васъ умоляю, я приказываю вамъ, наконецъ. Помните: я васъ сейчасъ страшно люблю. Но если вы вызовете скандалъ, я васъ возненавижу.

Лештуковъ, совершенно сбитый съ толку, изумленно смотритъ на нее, вытирая лобъ платкомъ.

Маргарита Николаевна (подозрительно оглядывается, на дверь и электричество). Ахъ, это вотъ умно… Кистяковъ, вы что тамъ y дверей? Не смѣйте уходить…

Кистяковъ. Да я и не думалъ. Я природу созерцаю.

Маргарита Николаевна (Лештукову). Ну, милый, хороши! ну, обѣщай мнѣ, что ты будешь умницей. Держись со мною какъ при всѣхъ, добрымъ другомъ, пожалуй, даже съ маленькой фамильярностью. Это ничего… y меня въ жизни всегда былъ какой-нибудь другъ на такой ногѣ: онъ къ этому привыкъ…

Лештуковъ хотѣлъ злобно засмѣяться и не можетъ. Она смотритъ на него выжидательно.

Лештуковъ. Онъ такъ привыкъ? Привыкъ къ друзьямъ, при васъ состоящимъ? Ну, что же? Такъ и будемъ поступать, какъ привыкъ вашъ супругъ — будемъ состоять. Ха-ха-ха!

Порывисто уходитъ къ себѣ въ кабинетъ.

Маргарита Николаевна. Въ самомъ дѣлѣ, какъ это я… неловко!… Вотъ всегда я такъ-то, сама не замѣчу, какъ обижу… А они сердятся.

Входить Леманъ, Амалія, Рехтбергъ. Факкино несетъ чемоданъ, сакъ и руло съ платьемъ, принятъ которые выбѣгаютъ двѣ, горничныя и Берта. Послѣдняя даетъ факкино деньги. Тотъ киваетъ головою и уходить, подбрасывая монету на ладони.

Рехтбергъ. Здорова? Весела?

Маргарита Николаевна. Конечно. Но откуда ты? какими судьбами?

Рехтбергъ. Взялъ отпускъ на двадцать восемь дней, вздумалъ сдѣлать турнэ по Европѣ и свалился — хе-хе-хе — какъ снѣгъ на голову!

Маргарита Николаевна. Вотъ, милый! Но отчего не телеграфировалъ?

Рехтбергъ. Говорю тебѣ: какъ снѣгъ на голову.

Маргарита Николаевна. Мы встрѣтили бы тебя всею нашею компаніей.

Рехтбергъ. Счастливый случай, и безъ того, помогъ мнѣ познакомиться съ несколькими милыми представителями любезнаго общества, которое тебя окружаетъ. Господинъ Леманъ и mАdemoiselle Рехтзаммеръ были такъ добры сопутствовать мнѣ со станціи.

Кистяковъ (Амаліи). Чортъ знаетъ, какъ вѣжливо и солидно выражается этотъ компатріотъ.

Рехтбергъ. А здѣсь премило. Это твое помѣщеніе?

Маргарита Николаевна. О, нѣтъ. Я наверху.

Амалія. Это комнаты Лештукова.

Рехтбергъ. Вы назвали…

Берта. Лештуковъ, самъ Дмитрій Владимировичъ Лештуковъ.

Вмѣстѣ съ горничными, который несутъ багажъ, уходитъ на верхъ по большой лѣстницѣ, но вскорѣ возвращается черезъ боковую дверь справа.

Рехтбергъ. Извѣстный Лештуковъ?

Леманъ. Романистъ.

Рехтбергъ (очень почтительно). А…

Маргарита Николаевна. Сейчасъ познакомитесь. Онъ дома… Мы только-что сумерничали и философствовали.

Кистяковъ (Амаліи). Понравилось словечко…

Рехтбергъ. Буду очень счастливъ сдѣлать такое пріятное и лестное знакомство.

Леманъ фыркаетъ.

Кистяковъ. Молчи…

Рехтбергъ обозрѣваетъ ихъ нѣсколько дикимъ, но не лишеннымъ благосклонности взглядомъ.

Лештуковъ (входить, блѣдный, но съ открытымъ веселымъ лицомъ). Позвольте представиться: Лештуковъ. Кто вы — я уже знаю. Какой пріятный сюрпризъ вамъ, Маргарита Николаевна.

Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, рекомендую: мой поклонникъ и даже другъ.

Рехтбергъ. Тѣмъ пріятнѣе слышать, что принадлежу къ самымъ усерднымъ почитателямъ вашего блестящаго таланта.

Леманъ (Кистякову). Ишь, литературъ не чуждъ.А я думалъ, чинодралъ петербургскій.

Рехтбергъ. Мои служебныя занятія, глубокоуважаемый Дмитрій Владимирович!., не позволяютъ мнѣ удовлетворять эстетическимъ потребностямъ духа въ той мѣрѣ, какъ я желалъ бы. Но слѣдить за успѣхами русской мысли, русскаго творчества моя слабость… Одна изъ немногихъ слабостей.

Лештуковъ. О, не сомнѣваюсь, что изъ немногихъ.

Рехтбергъ. Съ тѣхъ поръ, какъ я имѣю честь состоять на государственной службъ, я поставилъ себѣ за правило прекрасную русскую пословицу: дѣлу время, потѣхѣ часъ. И потому ежедневно, послѣ обѣда, отдыхая въ своемъ кабинетѣ, я посвящаю полчаса чтенію изящныхъ произведеній родной литературы.

Лештуковъ. Цѣлые полчаса?

Рехтбергъ. Отъ восьми съ половиною до девяти.

Амалія. Ни минуты больше?

Рехтбергъ. Аккуратность мой принципъ. Ровно въ восемь съ половиною я раскрываю книгу, ровно въ девять закрываю. По бою часовъ.

Кистяковъ. И часы, конечно, вывѣрены на пушкѣ?

Амалія. Ну, А если часы бьютъ, А вы не дочитали интереснаго мѣста?

Рехтбергъ. Хотя бы на переносѣ слова со страницы на страницу.

Леманъ. Здорово!

Кистяковъ. Такъ что вы читаете, скажемъ, во вторникъ: «я васъ люб», А «лю» дочитываете уже въ среду?

Рехтбергъ. Что жъ дѣлать? Принципъ прежде всего.

Берта. Вы и здѣсь будете такой же аккуратный?

Рехтбергъ. О, mАdemoiselle, сейчасъ надо мною не тяготятъ бремя служебныхъ обязанностей. Я рѣзвлюсь, какъ мальчикъ, хе-хе-хе! Я рѣзвлюсь. Мое намѣреніе воспользоваться своимъ отпускомъ какъ можно веселѣе. Къ тому же пользоваться имъ такъ не долго.

Маргарита Николаевна. Развѣ ты скоро ѣдешь?

Рехтбергъ. Да, Марго, къ первому сентября мы должны быть уже въ Петербургѣ.

Маргарита Николаевна. Какъ? и я?

Рехтбергъ. Да. Марго.

Маргарита Николаевна. Вотъ неожиданность!

Рехтбергъ. Причины я объясню тебѣ послѣ.

Кистяковъ. Да, позвольте. До русскаго перваго сентября остается всего двѣ недѣли.

Рехтбергъ. Вотъ почему, по истеченіи восьми дней, я и Маргарита Николаевна будемъ имѣть несчастіе разстаться съ прелестнымъ обществомъ, такъ обязательно посланнымъ намъ снисходительною судьбою въ очаровательномъ уголкѣ благословенной Авзоніи.

Леманъ. Лихо сказано!

Кистяковъ. А ты учись: это онъ не спроста, А по прикладу, како пишутся знатные куплименты.

Маргарита Николаевна. Изумилъ ты меня.

Амалія. Душечка, какая жалость. Да, неужели и въ самомъ дѣлѣ уѣдете?

Берта. Вильгельмъ Александровичъ, это жестоко. Вы разрушаете всю нашу колонію.

Кистяковъ. Прямо можно сказать: вынимаете основную сваю.

Леманъ. Теперь всѣ такъ и разсыпемся.

Рехтбергъ. Хе-хе-хе! Очень лестно слышать, господа; но мы рабы обстоятельствъ.

Ларцевъ (вбѣгаетъ съ улицы). Что за шумъ, А драки нѣтъ?

Замѣтилъ незнакомаго.

Ой!

Маргарита Николаевна. Художникъ Ларцевъ. Мой мужъ.

Рехтбергъ (Кистякову). Извѣстный Ларцевъ?

Кистяковъ. Ну, да. На Римскомъ конкурсъ медаль получилъ.

Рехтбергъ. А! (къ Ларцеву). Позвольте пожать вашу руку.

Леманъ. И о художникахъ освѣдомленъ. Ай да чинофонъ!

Рехтбергъ. Къ глубочайшему сожалѣнію, мнѣ еще не случалось видѣть вашихъ картинъ, но уже заранѣе, по газетной молвѣ, я вашъ пылкій поклонникъ.

Ларцевъ. Помилуйте!

Рехтбергъ (Леману тихо). Какъ ихъ имя и отчество?

Леманъ. Андрей Николаевичъ.

Рехтбергъ. Мои служебныя занятія, уважаемый Андрей Николаевичъ, не позволяютъ удовлетворять эстетическимъ потребностямъ въ той мѣрѣ, какъ я мечталъ бы. Но одна изъ моихъ слабостей слѣдить за успѣхами русскаго…

Кистяковъ (подсказывая). Творчества.

Рехтбергъ. Искусства. Моя маленькая картинная галлерея, конечно, весьма небогата, но я пополняю ея недостатки, собирая иллюстрированные каталоги всѣхъ значительныхъ выставокъ въ Европѣ.

ЛАpцевъ. Что жъ? Похвально.

Рехтбергъ. И съ тѣхъ поръ, какъ я имѣю честь состоять на государственной службъ, я поставилъ себѣ заправило ежедневно посвящать полчаса обозрѣнію какого-либо изъ этихъ иллюстрированныхъ каталоговъ.

Лештуковъ. Вѣроятно, отъ восьми до половины девятаго?

Рехтбергъ. Прошу извиненія: нѣтъ. Отъ шести съ половиною до семи. Передъ обѣдомъ. Отъ восьми до половины девятаго я отдаю свое время Морфею. Затѣмъ слушаю граммофонъ.

Лештуковъ. Полезное изобрѣтеніе.

Рехтбергъ. Дешево и разнообразно.

Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, ты, навѣрное, усталъ и голоденъ съ дороги? Хочешь отдохнуть, или закусить?

Рехтбергъ. Нѣтъ, благодарю; я вѣдь ѣхалъ въ trАin de luxe съ вагономъ-ресторанъ… А впрочемъ…

Маргарита Николаевна. Берточка, вы угостите насъ чѣмъ-нибудь?

Берта. На томъ стоимъ. Ничего, если я накрою столъ рядомъ съ кухнею? Наверху ремонтъ…

Убѣгаетъ въ дверь налѣво.

Маргарита Николаевна. Пойдемъ, Вильгельмъ.

Рехтбергъ (слѣдуетъ за женою). Сколько здѣсь картинъ! (Ларцеву). Это все ваши картины?

Ларцевъ. Гдѣ?

Рехтбергъ. Вотъ эта?

Леманъ фыркаетъ.

Ларцевъ. Эта? Нѣтъ, это Джуліо Романо. Копія.

Рехтбергъ. Извѣстнаго Романо?

Леманъ фыркаетъ.

Ларцевъ. Самаго извѣстнаго…

Проходятъ.

Лештуковъ. Да что же это такое? Кошмаръ? Издѣвательство?

Бросается въ качалку и закрываетъ лицо руками.

Маргарита Николаевна (входить, озираясь, подбѣгаетъ къ нему на цыпочкахъ; шопотомъ). Вы умница, чудный человѣкъ, я въ восторгѣ отъ васъ, я обожаю тебя. Вотъ видишь: вести себя прилично вовсе не такъ трудно.

Лештуковъ. Если только я не задушу его…

Маргарита Николаевна. Не надо… не надо… Бѣдный мой! Тебѣ тяжело?

Гладитъ его по головѣ.

Лештуковъ (нетерпѣливо отстранился). Вы ѣдете?

Маргарита Николаевна. Да, вотъ…

Лештуковъ. Значить, ѣдете…

Маргарита Николаевна. Иди къ намъ. Неловко, что нѣтъ тебя одного.

Лештуковъ. Сейчасъ… оставь меня, сейчасъ!

Маргарита Николаевна уходитъ, робко опираясь, и по дорогѣ не забываетъ притушить электричество, такъ что Лештуковъ остается въ тѣни. За сценой шумъ и смѣхъ.

Рехтбергъ (выходить). Прелестно, прелестно! Вы, господа, живете здѣсь, какъ маленькіе боги, именно какъ боги.

Берта. Угощать васъ Италіей, такъ угощать. Поднимемся на крышу и будемъ музицировать подъ звѣздами. Кистяковъ, бѣгите за Джованни.

Кистяковъ. Да они здѣсь: и онъ, и Франческо. Дрыхнутъ въ мастерской y Ларцева.

Ларцевъ. Такъ будите ихъ.

Амалія. Гитара здѣсь.

Леманъ. Джованни, Джованни!

Берта. А я съ мандолиною…

Рехтбергъ. Прелестно, прелестно! Я не ожидалъ. Я упоенъ… даю вамъ честное слово. И вообразите, какое счастіе? Девять punctum.

Амалія. Такъ что же?

Рехтбергъ. Какъ разъ время, когда въ Петербургѣ завожу граммофонъ.

Леманъ фыркаетъ.

Берта. Ну, вотъ, видите, какъ мы вамъ потрафляемъ.

Беретъ его подъ руку.

Рехтбергъ. Потому что, изволите ли видѣть, очаровательная Берта Ивановна, мои служебныя занятія не позволяютъ мнѣ удовлетворять э… э…

Кистяковъ (подсказываетъ). Эстетическимъ потребностямъ.

Рехтбергъ. Именно, благодарю васъ… въ той мѣрѣ, какъ я бы мечталъ…

Леманъ (фыркаетъ и бѣжитъ въ мастерскую Ларцева, вопія): Джованни! Джованни! Франческо! Франческо! Ѳедоръ Ѳедоровичъ!

Рехтбергъ. Кто это Джованни и Франческо?

Кистяковъ. Не безпокойтесь. Хорошіе люди. Тоже при насъ околачиваются.

Леманъ. Ѳедоръ Ѳедоровичъ!..

Франческо спускается съ верха, съ свирѣпымъ видомъ, пятерней поправляетъ волоса на ходу. Джованни слѣдуетъ за нимъ.

Франческо. Я тебѣ, чорту, такого Ѳедора Ѳедоровича пропишу… Сказано: не люблю…

Расшаркивается передъ Рехтбергомъ и размашисто подаетъ руку.

Имѣю честь: Франческо-д-Арбуццо, бассо профундо ассолюто и потомственный почетный гражданинъ. Джованни, андьямо.

Бѣгутъ вверхъ по широкой лѣстницѣ.

Рехтбергъ. Извѣстный?

Кистяковъ. Нѣтъ, покуда еще неизвѣстный.

Рехтбергъ (съ разочарованіемъ). Ну, такъ вотъ-съ… Тѣмъ не менѣе, милая барышня, одна изъ моихъ немногихъ слабостей…

Берта направляетъ его къ лѣстницѣ и ведетъ наверхъ, вся компанія съ шумомъ и смѣхомъ движется за ними. Слышны мандолина, гитара и басъ Франческо.

Лештуковъ (приподнялся съ качалки, смотритъ вслѣдъ имъ). Собственникъ и состояніе… Отправимся состоять…

Поднимается по лѣстницѣ.

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ III.

Мастерская Ларцева въ громадномъ и пустынномъ, какъ сарай, залъ, выходящемъ окнами на морскую набережную. Отсвѣты волнъ дрожать по стѣнамъ и высокому куполу зала. Слѣва высокія рѣзныя двери на выходъ, онѣ растворены настежь. При поднятіи занавѣса, трое факкино выносятъ въ нихъ большую картину, заколоченную въ ящикъ. Стѣна отъ рампы до этой двери сплошь стеклянная, полузадернутая коленкоровыми занавѣсками и подзорами. Въ глубинѣ — драпировка темно-синяго бархата: за нею маленькое жилое помѣщеніе. Справа въ углу узкая дверца на винтовую лѣстницу въ нижнія комнаты, черная деревянная, лакированная въ ростъ панели. Она дѣлаетъ очень примѣтное и дисгармонирующее пятно. Правая стѣна и выступъ задней стѣны, до драпировки, расписаны старыми батальными фресками. Въ мастерской разгромъ и безпорядокъ. Слуга Ларцева и двѣ горничныя итальянки шныряютъ по сценѣ, забирая и унося мелкія вещи. Ларцевъ, загорѣлый, въ дорожномъ костюмъ, завязываетъ большой кожаный чемоданъ; Берта, въ глубинъ сцены, y драпировки — маленькій для вагона. Мебели очень мало. Какая есть разнокалиберная, случайная. Два-три стула очень старинныхъ. Слѣва, недалеко отъ стеклянной стѣны, и, замѣтно не на своемъ мѣстѣ, большой письменный столъ; одинъ изъ краевъ его небрежно накрытъ скатертью нѣсколько тарелокъ съ сыромъ, виноградомъ, орѣхами, нѣсколько пустыхъ и полныхъ чашекъ чернаго кофе, коньякъ и рюмки къ нему, фіаска кіанти. Подлѣ въ глубокихъ креслахъ XVIII вѣка — сидитъ Лештуковъ со стаканомъ вина, пьетъ частыми и маленькими глотками, какъ человѣкъ, y котораго поминутно пересыхаетъ во рту. Леманъ, тоже со стаканомъ, сидитъ верхомъ на вѣнскомъ стулъ подлѣ Ларцева.

Кистяковъ (входить по винтовой лѣстницѣ). Рѣшено, стало быть? ѣдешь окончательно и всенепремѣнно?

Ларцевъ . Безповоротно. Всѣ вещи уже на вокзалѣ.

Леманъ (смотритъ въ окно). Рехтберги къ тебѣ шествуютъ. И ужасъ сколь великолепны. Онъ въ рединготѣ, она въ визитномъ туалетѣ.

Кистяковъ (подбѣжалъ и заглянулъ). Фу ты, ну ты, ножки гнуты!

Берта. И даже не прямо изъ своихъ апартаментовъ, А съ улицы, по парадной лѣстницъ.

Кистяковъ. Это ужъ почета ради.

Леманъ. Вотъ что значить быть «нашимъ извѣстнымъ».

ЛАpцевъ (Леману). Отвори имъ, сдѣлай одолженіе. Маттіа уѣхалъ на вокзалъ.

Леманъ. Оллъ райтъ!

Уходитъ.

ЛАpцевъ (Лештукову). Богъ знаетъ эту бѣдную Джулію. Въ чемъ виноватъ передъ нею, самъ не знаю, А въ чемъ-то виноватъ.

Лештуковъ. Душа совѣстью заболѣла?

ЛАpцевъ. Такъ вотъ сердце и сжимается, когда вспомню о ней. И стыдно какъ-то. Будто что укралъ…

Входятъ Рехтбѣрги: мужъ и жена.

Маргарита Николаевна. Пришла пожать вамъ руку и — видите, какъ торжественно. Это, впрочемъ, Вильгельмъ Александровичъ заставилъ. Этикетъ по его части.

Рехтбергъ (со всѣми здоровается). Хе-хе-хе! Этикетъ, даже и въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ, не худое дѣло-съ, далеко не худое.

Маргарита Николаевна. Здравствуйте, Дмитрій Владиміровичъ. Я не видала васъ сегодня за обѣдомъ.

Лештуковъ. Я провелъ весь день на морѣ.

Маргарита Николаевна. Въ такую-то волну?

Отходить къ мужу. Лештуковъ провожаетъ ее не добрымъ взоромъ. Вообще, съ тѣхъ поръ, какъ вошли Рехтберги, y него лицо и обращеніе фальшивы и непріятны. Онъ очень вѣжливъ, много улыбается, но, когда никто не обращаетъ на него вниманія, глаза его мрачны, видъ угрюмъ, въ немъ чувствуются опасная угроза, сильная ненависть. Кистяковъ, Леманъ и Берта образуютъ группу вокругъ Рехтберга, который сидитъ на средневѣковомъ стулѣ, поставивъ около на полъ новенькій цилиндръ; Ларцевъ тоже усѣлся на вѣнскомъ стулѣ, въ обязательной позѣ хозяина, стѣсненнаго гостемъ.

Кистяковъ. Ужъ больно вы строги, Вильгельмъ Александровичъ. Мы народъ вольный. Серьезную марку выдерживать — не могимъ.

Леманъ. Гдѣ ужъ намъ, пролетаріямъ, оцѣнить напримѣръ, такое cri de Paris?

Указываешь на рединготъ Рехтберга.

Рехтбергъ (съ любезною улыбкою). Господа, вы в заблужденіи…

Берта. Я думаю, вамъ цыганщина наша страсть осточертѣла?

Рехтбергъ. Какъ вы изволили?

Берта. Осточертѣла. Это отъ ста чертей.

Леманъ. Для статистики, знаете. Когда человѣку такъ скучно, что онъ чертей до ста считаетъ.

Маргарита Николаевна (Лештукову). Рѣшено, завтра ѣдемъ.

Лештуковъ. Завтра?

Маргарита Николаевна. Утромъ, съ пароходомъ на Геную.

Лештуковъ. Вотъ какъ!

Маргарита Николаевна (тихо). Желаетъ испытать морскія впечатлѣнія.

Отошла.

Рехтбергъ (съ отмѣнной граціей, защищаясь отъ фамильярнаго спора). Вы всѣ, всѣ въ заблужденіи. Совсѣмъ нѣтъ. Цыганщина, богема… можно ли быть такъ черству духомъ, чтобы не любить богемы? Это прелестно, это поэтично. Я обожаю богему.

Кистяковъ. Это вы изъ деликатности говорите, А человѣку аккуратному съ нами, въ самомъ дѣлѣ,— смерть. По многимъ нѣмцамъ знаю.

Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, кланяйся и благодари: ты уже въ нѣмцы попалъ.

Рехтбергъ (съ нѣкоторымъ которымъ неудовольствіемъ). Monsieur Кистяковъ, я долженъ исправить вашу ошибку. Я не нѣмецъ, хотя иные, по фамиліи, и принимаютъ меня за нѣмца.

Кистяковъ. Извините, пожалуйста. А, впрочемъ, что же? Обиднаго тутъ ничего нѣтъ.

Рехтбергъ. Впрочемъ, германская рыцарская кровь, дѣйствительно, текла въ предкахъ моихъ, баронахъ фонъ Рехтбергъ, гербъ и имя которыхъ я имѣю честь представить.

Леманъ. А что y васъ въ гербѣ?

Рехтбергъ. Два козла поддерживаютъ щитъ, на коемъ въ нижнемъ голубомъ полъ плаваетъ серебряная семга, А съ верхняго краснаго простерта къ ней благодѣющая рука.

Кистяковъ. Занятная штука.

Рехтбергъ. Девизъ «Аb infimis ad excelsos». Это по-латыни.

Кистяковъ (Бертѣ). По-русски: «изъ грязи въ князи».

Леманъ. Хотите, я нарисую вамъ все это въ альбомъ?

Маргарита Николаевна. Ахъ, Леманъ, пожалуйста; онъ y меня просто помѣшанъ на такихъ вещахъ…

Отошла къ Лештукову.

Рехтбергъ. Чрезвычайно буду вамъ обязанъ. Признаюсь: маленькая гордость своимъ происхожденіемъ — одна изъ моихъ немногихъ слабостей.

Берта. Ну, оно съ богемой плохо вяжется.

Рехтбергъ. Ахъ, вы все о богемѣ.

Маргарита Николаевна. Ты, въ самомъ дѣлѣ, былъ на морѣ?

Лештуковъ. Да. Маргарита Николаевна. Ты гребецъ не изъ блестящихъ, съ моремъ шутить нельзя.

Лештуковъ. Да, если мнѣ измаять себя надо ?

Маргарита Николаевна. Но зачѣмъ?

Лештуковъ. Затѣмъ, чтобы не чувствовать себя опаснымъ ни для себя, ни для другихъ.

Рехтбергъ (ораторствуетъ). Милая дружеская свобода обращенія, временами очаровательна. Особенно для нисколько смѣшанныхъ обществъ, члены которыхъ въ юности пренебрегли своимъ воспитаніемъ и отсутствіе строгаго приличія должны возмѣщать, по крайней мѣрѣ, симпатичною и граціозною искренностью…

Леманъ (Кистякову). Это какъ принимать? Комплиментъ или плюха?

Кистяковъ. Распишись на обѣ стороны.

Рехтбергъ (Бертѣ). А что я не притворно симпатизирую богемѣ, вотъ наглядное доказательство: мой любимый музыкальный номеръ вальсъ изъ оперы «Богема», и я даже пріобрѣлъ его для моего граммофона.

Маргарита Николаевна (проходить мимо съ Лештуковымъ, къ фрескѣ на правой сторонѣ). Ахъ, да, это правда,— надоѣдаетъ мнѣ имъ чуть не каждый вечеръ.

Рехтбергъ. Согласитесь, однако, господа, что даже въ самыхъ рѣзвыхъ и свободолюбивыхъ кружкахъ также соблюдается свой этикетъ и имѣютъ мѣсто моменты, требующіе нѣкоторой торжественности. Шаферъ есть ли шаферъ, если онъ не во фракѣ, не при бѣломъ галстукѣ, безъ флеръ-д’оранжа въ петлицѣ? И, наоборотъ, явиться въ бѣломъ галстукѣ на похороны не величайшая ли безтактность, въ какую можетъ впасть порядочный человѣкъ?

Устремляетъ испытующій взоръ на Ларцева.

Ларцевъ. А, право, не знаю. Я въ послѣдній разъ былъ на похоронахъ лѣтъ пятнадцать тому назадъ: въ Тетюшахъ дяденьку хоронилъ. Тогда, признаться, на мнѣ галстука вовсе не было.

Рехтбергъ. То есть почему же?

Ларцевъ. Да вѣдь я нѣмецкую аммуницію только по двадцатому году на плечи вздѣлъ, А то въ зипунѣ ходилъ. Изъ мужиковъ мы, податнаго сословія.

Рехтбергъ. Да, въ такомъ случай…

Амалія и Франческа шумно входятъ съ винтовой лѣстницы.

Амалія. Съ урока. Слава Богу, не опоздали. Въ которомъ часу идетъ поѣздъ?

Ларцевъ. Въ восемь часовъ двадцать минутъ.

Амалія. Я такъ боялась, что маестро васъ задержитъ. А онъ сегодня, какъ нарочно, такой придирчивый, требовательный.

Франческо. Опять дуэтъ пѣли.

Ларцевъ. И удачно, Франческо?

Франческо. До седьмого поту. Весь въ водѣ.

Амалія (къ Маргаритѣ Николаевнѣ). Что я вижу? Боже! сколько шика!

Маргарита Николаевна. Такъ много, что даже жаль его скрывать въ такомъ тѣсномъ кружкѣ. У меня сегодня голова не хороша. Хотите, Амальхенъ, прокатиться до поѣзда по маринѣ?

Амалія. Людей посмотрѣть и себя показать? Съ наслажденіемъ.

Берта. Душечки, возьмите и меня.

Маргарита Николаевна. Конечно, Берточка.

Амалія (вынувъ изъ своей музыкальной папки шелковый кашнэ, съ громкимъ театральнымъ хныканьемъ, подходить къ Ларцеву и трагически подаетъ ему одною рукою кашнэ, А другою закрываетъ лицо, съ опернымъ жестомъ отчаянія). Возьмите.

Ларцевъ. Что это?

Амалія. Кашнэ.

Ларцевъ. Зачѣмъ мнѣ? Двадцать восемь градусовъ тепла.

Амалія. Жестоки. Не понимаетъ. На память. Сама вышивала. Видите: шелками,— Андреа Ларцевъ, питторе, палитра и изъ палитры кисть, кисть, кисть…

Ларцевъ. Вотъ охота была! Спасибо, Амальхенъ. Мнѣ даже совѣстно.

Амалія. Ахъ, это даръ непонятой и не раздѣленной любви. Мое сердце страдало, ваше не знало.

Ларцевъ. Да, вотъ развѣ, что такъ…

Берта. И послѣ такой чувствительной сцены, вы, неблагодарный, все-таки покидаете насъ? на кого?

Леманъ. А я-то?

Берта. Подите вы!

Амалія. Намъ нуженъ человѣкъ основательный.

Берта. Что называется protecteur et solide.

Леманъ. Ну, если для основательности, то одна вамъ надежда на его благоутробіе, почтеннѣйшаго Ѳедора Ѳедоровича.

Франческо. Леманъ! Опять?

Леманъ. Врешь, братъ! При публикѣ не боюсь. Помилуйте, господа: утромъ прошу y этого Гарпагона взаймы двадцать франковъ, не далъ. И послѣ этого звать тебя Франческо? Врешь, хорошъ будешь и Ѳедькой.

Франческо. То есть, до чего ты въ невѣжествѣ своемъ нисколько не образованъ, это одинъ я въ состояніи понимать.

Леманъ. Дай двадцать франковъ, стану образованный.

Амалія. Франческочка, дайте ему: неужто вамъ жалко?

Франческо. Да не жалко, А зачѣмъ онъ…Вотъ бери… только помни, чортъ: за тобою теперь сто сорокъ…

Леманъ. О, Франческо! Приди въ мои родительскія объятія.

Франческо. И брюки мои, которыя заносилъ, еще въ пятнадцати франкахъ считать буду.

Леманъ. Фу, Франческо, при дамахъ.

Амалія. Франческочка, отнынѣ вы назначаетесь моимъ безсмѣннымъ кавалеромъ.

Франческо (съ итальянскимъ отрицательнымъ жестомъ). Нонъ поссо.

Амалія. Ахъ, невежа! почему?

Франческо (тыкаетъ перстомъ въ галстухъ). Скриттурато.

Леманъ. Что-о-о?

Берта. Франческочка, неужели?

Амалія. Франческочка, быть не можетъ!

Берта. Франческочка, миленькій, куда, куда, куда?

Франческо. Въ Лодію скриттурато. Вотъ и телеграмма

Леманъ. Такого и города нѣтъ.

Франческо съ (презрѣніемъ). Скажите? Какъ же это нѣтъ, ежели аджеиція содрала съ меня тысячу франковъ за скриттуру, да еще агентъ выпросилъ перстень на память?

Кистяковъ. Дорогой?

Франческо. Съ кошачьимъ глазомъ.

Показываетъ телеграмму.

Читай, коли грамотный, вотъ!

Кистяковъ. Въ самомъ дѣлѣ скриттурато. И въ Лоди.

Франческо. Скриттурато. Въ «Лукреціи Борджіѣ» дуку изображать… «Вьени ля міавендеетта»!..

Леманъ. Ай да Франческо! Ай да потомственный почетный гражданинъ!

Кистяковъ. Вотъ Вильгельмъ Александровичъ интересовался намедни, извѣстный ты или неизвѣстный. Теперь, пожалуй, и впрямь въ извѣстности выскочишь.

(Франческо бьетъ себя въ грудъ кулакомъ). Вьени ля міа вендеетта!

Рехтбергъ. Позвольте, уважаемый Ѳедоръ Ѳедоровичъ…

Франческо. Франческо-съ! Ежели желаете доставить мнѣ удовольствіе, Франческо Д’Арбуццо. Ѳедоръ Ѳедоровичемъ, батюшка, всякая скотина можетъ быть, А Франческо Д’Арбуццо — одинъ я.

Рехтбергъ. Позвольте, уважаемый, принести вамъ мое искреннѣйшее поздравленіе съ первымъ успѣхомъ вашей карьеры, которую, мы надѣемся и не смѣемъ сомневаться, вы, подобно другимъ, присутствующимъ здѣсь, блестящимъ представителямъ русскаго таланта…

Кистяковъ. Помилуйте! |

Леманъ. Много чести! |

Амалія. Кланяемся и благодаримъ! | Вмѣстѣ.

Берта. Слушайте, слушайте, слушайте! |

Рехтбергъ. Прославите и поддержите репутацію русскаго генія подъ вѣчно яснымъ небомъ, разстилающимся надъ родиною искусствъ.

Молодежь рукоплещетъ.

Франческо (снисходительно). Это наплевать.

Рехтбергъ. Виноватъ: я не разслышалъ…

Франческо. Наплевать, говорю. Это все можно. Потому что силу въ грудяхъ имѣю…Вьени ля міа вендеетта.

Лештуковъ (Маргаритѣ Николаевнѣ). Мы должны видѣться сегодня.

Маргарита Николаевна. Гдѣ же? Когда? Ты видишь, мы все время на чужихъ глазахъ.

Лештуковъ. Ночью послѣ ужина ты будешь здѣсь y меня.

Маргарита Николаевна. Право, Дмитрій…

Лештуковъ. Ты будешь.

Маргарита Николаевна. Ахъ, оставь! Глупо! Самъ знаешь, что невозможно.

Лештуковъ. Это свиданіе мнѣ необходимо. Надо сдѣлать невозможное, сдѣлай. Я прошу, умоляю, требую. Что же? Ты хочешь заставить меня грозить?

Маргарита Николаевна (не скрывая досады). Ну, хорошо… Устроюсь какъ-нибудь, приду.

Рехтбергъ подходить къ нимъ.

Рехтбергъ. Дмитрій Владимировичъ кажется мнѣ сегодня не совсѣмъ здоровымъ.

Лештуковъ. Душитъ… сирокко.

Ларцевъ. Къ ночи надо ждать бури.

Рехтбергъ. Если позволите, y меня всегда имѣется при себѣ гомеопатическая аптечка. Прелестнѣйшія крупинки противъ астмы.

Леманъ. Такъ я и зналъ, что онъ фаршированъ чѣмъ-нибудь этакимъ.

Лештуковъ. Благодарю васъ: я аллопатъ.

Подходить къ столу, наливаетъ стаканъ вина и выпиваетъ залпомъ. Рехтбергъ смотритъ на него съ нѣкоторымъ ужасомъ.

Кистяковъ. Ого!

Лештуковъ. Благословенъ аптекарь, который сочинилъ эту микстуру.

Маргарита Николаевна (съ укоризною). Дмитрій Владимировичъ!

Леманъ (также наливаетъ и пьетъ). Мы съ Дмитріемъ Владимировичемъ сегодня послѣ обѣда вторую фіаску почали.

Франческо. Челебрита.

Лештуковъ. Что, Франческо?

Франческо. Говорю: на счетъ, чтобы выпить, большая вы y насъ челебрита.

Рехтбергъ (женѣ). Весьма милый человѣкъ, этотъ вашъ знакомый, г. Лештуковъ. Жаль, что, при его любезности и дарованіяхъ, онъ совершенно лишенъ характера.

Маргарита Николаевна. Почему вы это заключили?

Рехтбергъ. Прежде всего потому, что онъ пьетъ слишкомъ много вина, тогда какъ, при его нервности, это должно быть ему вредно, чего онъ, какъ умный человѣкъ, не сознавать не можетъ.

Маргарита Николаевна насмѣшливо смотритъ на мужа и злобно улыбается.

Рехтбергъ. Смѣю спросить о причинъ вашего веселаго настроенія?

Маргарита Николаевна. Мнѣ смѣшно, что за все знакомство съ Лештуковымъ, съ извѣстнымъ Лештуковымъ, вы только и сумѣли разглядѣть въ извѣстномъ Лештуковъ, что онъ пьяница.

Рехтбергъ (съ холоднымъ, острымъ взглядомъ). Нѣтъ, прошу извинить: вы ошибаетесь. Я только-что имѣлъ честь замѣтить вамъ, что считаю вашего знакомаго очень порядочнымъ человѣкомъ. И, благодаря порядочности, я разглядѣлъ въ немъ только одинъ недостатокъ, тогда какъ иначе имѣлъ бы право разглядѣть много… И… неужели вы желали бы этого?

Маргарита Николаевна (струсила). А! Мнѣ все равно.

Отходить.

Рехтбергъ (смотритъ на часы). О…. А мнѣ еще надо написать нѣсколько писемъ… Андрей Николаевичъ, еще разъ позвольте выразить… Счастливъ, счастливъ знакомствомъ. Надѣюсь, что въ Петербургъ… Маргарита Николаевна, проси.

Маргарита Николаевна. Я еще на вокзалѣ его увижу. До свиданія, Ларцевъ, мы, съ примадоннами подъѣдемъ къ поѣзду.

Амалія (Лештукову). Музикъ мой можно тутъ y васъ оставить?

Лештуковъ. Хоть цѣлый нотный магазинъ.

Маргарита Николаевна. Берточка, А ваша шляпа?

Берта. Сейчасъ, душечка, сейчасъ!

Убѣгаетъ по винтовой лѣстницѣ.

Маргарита Николаевна. Мы будемъ ждать васъ внизу въ экипажѣ.

Уходить съ Амаліей въ главныя двери.

Рехтбергъ (Ларцеву). Если могу быть чѣмъ-нибудь полезнымъ, мое маленькое вліяніе къ вашимъ услугамъ.

Ларцевъ. Благодарю васъ. Нѣтъ. Что же? Я самъ по себѣ… человѣкъ тѣневой.

Рехтбергъ. Знаете, и въ вашей свободной профессіи бываютъ случаи: пріобрѣтеніе для музея или какое-нибудь интересное посѣщеніе….

Ларцевъ (уже нѣсколько нахмурился). Чувствительнѣйше вамъ благодаренъ. Будьте здоровы. Всего лучшаго.

Провожаетъ его къ главной лѣмтницѣ.

Кистяковъ (y стола). Итакъ, друзья мои, какъ говорится въ какой-то комедіи, другъ нашъ, Андрей Николаевичъ Ларцевъ исчезаетъ, и все, что было въ немъ пріятнаго, исчезаетъ вмѣстѣ съ нимъ. По сему случаю, приглашаю васъ наполнить чаши благороднымъ тосканскимъ виномъ. Пожелаемъ путешественнику всѣхъ благъ земныхъ, и прежде всего, чтобы его поѣздъ не соскочилъ съ рельсовъ, А всѣмъ намъ скорѣйшаго съ нимъ дружескаго свиданія.

Рѣзкій и короткій стукъ въ двери, затѣмъ быстро входитъ Джулія; она запыхалась отъ ходьбы, блѣдна, какъ полотно, никому не поклонилась, идетъ прямо къ Ларцеву.

Кистяковъ. Это называется: прерванный спичъ или вотъ что значить не запирать дверей за знатными иностранцами.

Ларцевъ (идетъ навстрѣчу Джуліи; смущенъ). Вотъ какъ хорошо вы сдѣлали, что пришли.

Джулія (смотритъ прямо въ лицо ему). Вы уѣзжаете, не простившись со мною, синьоръ.

Ларцевъ. Такъ надо, Джулія.

Джyлія съ укоризною, качая головой, молча смотритъ на Ларцева взглядомъ безнадежнаго отчаянія.

Леманъ (y стола, прочимъ). Ага! Котъ сливки слизнулъ,— да ужъ и думалъ, что не высѣкутъ.

Франческа фыркаетъ.

Лештуковъ. Нехорошо, Леманъ.

Ларцевъ. Такъ надо, такъ лучше будетъ. Вы сами знаете.

Джyлія молчитъ, качая головой.

Франческо. А она его не пырнетъ?

Кистяковъ. Что за глупости?

Франческо. То-то, А то можно и полицію кликнуть.

Ларцевъ. Когда-нибудь мы встрѣтимся съ вами при лучшихъ обстоятельствахъ и веселѣе, чѣмъ сейчасъ.

Джyлія. Можетъ быть.

Леманъ. Ой, пырнетъ?

Франческо. Вьениля міа венде-е-етта!

Кистяковъ. Что, чертова перечница? Будешь въ другой разъ обольщать благородныхъ дѣвицъ?

Леманъ. Удивительное дѣло, братцы мои, откуда бы нашъ братъ, россійскій художникъ, ни уѣзжалъ, непремѣнно по немъ натурщица плачетъ.

Ларцевъ. Джулія, я просилъ Лештукова передать вамъ…

Джyлія. О, синьоръ, мы съ вами въ полномъ расчетѣ.

Ларцевъ. Но я полагаю, что вы не откажетесь принять отъ добраго друга маленькій подарокъ? Скажу вамъ откровенно: никакими деньгами не окупить услугъ, оказанныхъ вами моей картинѣ.

Джyлія. Деньги, когда ихъ дарятъ друзья, говорятъ, приносятъ несчастье, синьоръ.

Ларцевъ. Такъ засчитайте то, что вамъ передастъ Лештуковъ, въ плату за сеансы. А на память обо мнѣ — примите вотъ это.

Снялъ съ себя часы красивый, старинный хрономѣтръ, съ множествомъ брелоковъ на цѣпочкѣ и подалъ Джуліи.

Леманъ. Кажется, пошли въ ходъ вещественные знаки невещественныхъ отношеній.

Джyлія. Я не возьму, синьоръ, это слишкомъ дорогой подарокъ. И съ этими привѣсками, конечно, для васъ связаны воспоминанія.

Ларцевъ. Тѣмъ пріятнѣе мнѣ оставить эту вещь y такой хорошей дѣвушки, какъ вы, Джулія.

Джyлія. Благодарю васъ. Они y меня какъ святые будутъ.

Порывисто подаетъ ему обѣ руки, который онъ долго и крѣпко пожимаетъ.

Кистяковъ. Однако, милый человѣкъ, до поѣзда осталось ровно полчаса.

Лештуковъ. Если вы намѣреваетесь выдержать прощальную овацію на вокзалѣ, то вамъ время.

Леманъ. Въ потемкахъ поѣдешь.

Кистяковъ. Да, рано стемнѣло: въ самомъ дѣлѣ, гроза идетъ.

Лештуковъ (прошелъ мимо Ларцева и Джуліи тихо). Поѣзжайте, что тянуть? Только спектакль постороннимъ.

Ларцевъ. Вѣрно, вѣрно.

Отходить отъ Джуліи, съ досадою теребя бороду.

Нѣтъ, что же, однако, я y этой дѣвчонки укралъ?

Леманъ (Ларцеву на ухо). Андрикъ. Честно. Благородно… дай на прощанье двадцать франковъ взаймы.

Ларцевъ. Поди ты къ чорту! Тебя еще не доставало.

Кистяковъ. Ѣхать, такъ ѣхать, какъ говорилъ попугай, когда кошка тащила его за хвостъ.

Ларцевъ. Ты совершенно правъ: мой отъѣздъ путешествіе именно въ этомъ родѣ. Прощайте, Джулія, дорогая. Храни васъ Богъ! Дмитрій Владимировичъ, до скораго свиданія въ Римѣ.

Быстро, нервно, крѣпко жметъ имъ руки уходитъ по главной лѣстницѣ. Леманъ, Франческо, Кистяковъ слѣдуютъ за нимъ. Лештуковъ провожаетъ ихъ на лѣстницу. Джулія бросилась къ окну и замерла. Глухой шумъ отъѣхавшаго экипажа.

Лештуковъ (возвращается, открываетъ электричество). Джулія!

Джyлія не отвѣчаетъ.

Лештуковъ. Джулія!

Джyлія не отвѣчаетъ.

Лештуковъ (подходить къ ней и слегка касается ея плеча). Джулія!

Джyлія. А, это вы… Вы замѣтили: онъ на меня послѣднюю взглянулъ, когда уходилъ отсюда… и еще кивнулъ мнѣ головой, когда сѣлъ въ экипажъ…

Лештуковъ. Джулія!

Джyлія (рѣзко и быстро). Онъ, кажется, оставилъ вамъ деньги для меня? Они съ вами? Дайте.

Лештуковъ (смотритъ на нее съ удивленіемъ. Въ сторону). Довольно прозаической финалъ для столь возвышенной драмы.

Открываетъ письменный столъ, вынулъ столбикъ золота, завернутый въ бумагу, передаетъ Джуліи.

Получите.

Джyлія. Онъ сейчасъ, дѣйствительно, въ Римъ поѣхалъ?

Лештуковъ. Да, кажется.

Джyлія. Я на эти деньги за нимъ поѣду, синьоръ.

Лештуковъ. Напрасно, Джулія.

Джyлія. Да, синьоръ. Не качайте головой: поѣду и найду его, гдѣ бы онъ ни былъ, въ Римѣ, въ Неаполѣ, въ Миланѣ.

Лештуковъ. Эхъ, Джулія, ничего изъ этого не выйдетъ. Не пара вы.

Джyлія. Синьоръ, онъ сынъ крестьянина, какъ и я.. Развѣ ваши крестьяне благороднее нашихъ?

Лештyковъ. Да не то, Джулія. Не о происхожденіи рѣчь… А не годитесь вы другъ для друга.

Джyлія. Синьоръ… синьоръ… не людямъ, мнѣ судить объ этомъ. Мое сердце выбрало его.

Лештуковъ. Ну, А его сердце не хочетъ и не умѣетъ знать ничего, кромѣ своего таланта, который y него, дѣйствительно, огромный… Вотъ вамъ никогда и не понять другъ друга.

Джyлія. Талантъ… даръ божій… А моя красота развѣ не великій даръ Божій? Если Богъ одарилъ его, то и меня Онъ не обидѣлъ. Мы оба равны передъ Нимъ, синьоръ.

Лештуковъ. Да, вы прекрасны, Джулія. И вы хорошая дѣвушка. Вы стоите большой любви.

Джyлія. Онъ не любить меня, синьоръ, но долженъ будетъ полюбить. Потому что иначе… отъ любви, какая въ моемъ сердце, надо умереть, синьоръ! (Поклонилась Лештукову и быстро побѣжала къ выходу).

Лештуковъ. Любовь сильна, какъ смерть. О, Соломонъ, мудрый царь Израиля!

Отворилъ окно и стоитъ около него. Комната наполняется шумомъ грозно ревущаго моря, небо совершенно черно и вспыхиваетъ по временамъ яркими зарницами…

Ого, какъ расходилась. А воздуха всетаки ни на вздохъ. Точно свинецъ въ легкихъ.

Идетъ за драпировку: приостанавливается.

Въ концѣ концовъ дерево этотъ Ларцевъ.

Стукъ подъѣхавшаго экипажа.

Неужели наши.

Выходить изъ-за драпировки переодѣтый въ легкую шелковую блузу. Перевѣсился за окно.

Отчего такъ скоро?…. Не слышу…

Переходить къ винтовой лѣстницѣ и, открывъ дверь, перекликается съ Амаліей и Бертой.

Лештуковъ. Проводили?

Амалія. Едва успѣли. Наши часы врозь съ желѣзнодорожными на цѣлыя десять минутъ.

Берта. Чуть чуть успѣлъ вскочить въ поѣздъ. Велѣть вамъ кланяться.

Лештуковъ. Спасибо.

Амалія. Сойдете внизъ ужинать?

Лештуковъ. Нѣтъ, благодарю. Нездоровится, хочу въ постель.

Амалія. Ой, какая скука!

Берта. Мы совсѣмъ одни. Маргарита Николаевна тоже съ мигренью, прошла прямо къ себѣ.

Лештуковъ. А художники?

Амалія. Закатились въ курзалъ.

Лештуковъ. На всю ночь, конечно?

Берта. Вероятно. Франческо угощаетъ по случаю скриттуры.

Лештуковъ. Жалѣю, что не могу сдѣлать вамъ компанію. Я уже раздѣтъ.

Амалія. Если такъ, Берточка, не отправиться ли и намъ по своимъ коморкамъ? ѣсть совсѣмъ не хочется.

Берта. Я бутербродъ захвачу. Въ постели съѣмъ.

Амалія. Ну, покойной ночи.

Лештуковъ. Покойной ночи.

Отходить.

Берта. Да! Дмитрій Владимировичъ!

Лештуковъ (возвращается). Ну-съ?

Берта. Осмотрите наружную дверь мнѣ показалось, что она y васъ открыта.

Лештуковъ. Хорошо. Сейчасъ.

Амалія. Еще заберется кто-нибудь.

Лештуковъ. Кому тамъ? Покойной ночи.

Прошелъ къ выходной двери и распахнулъ ее: за нею въ темнотѣ стоитъ Альберто, смущенный, блѣдный, слегка выпившій.

Лештуковъ. Визитъ поздній и весьма некстати, но не скажу, чтобы неожиданный.

Альберто (мнетъ шляпу въ рукахъ). Простите.

Лештуковъ. Я такъ и думалъ, что вы не утерпите, чтобы не зайти.

Альберто. Онъ уѣхалъ, синьоръ?

Лештуковъ. Какъ видите.

Альберто. Это вы его заставили, не правда ли?

Лештуковъ. Заставить я не могъ, А совѣтовалъ очень…. Ой, какъ вы скверно выглядите.

Альберто. Я съ утра ничего не ѣлъ и не могу ѣсть. Все противно… за то жаждою глотку сожгло. Стаканъ вина позволите, синьоръ?

Лештуковъ. Сдѣлайте одолженіе… Чокнемся, Альберто.

Альберто (пьетъ и потомъ съ громаднымъ облегченіемъ вздыхаетъ). Такъ это вѣрно? Уѣхалъ и не вернется?

Лештуковъ. Ни въ какомъ случаѣ.

Альберто. Стало быть, есть еще честные люди на свѣтѣ. Тѣмъ лучше для него. (Бросаетъ стаканъ объ полъ). Синьоръ, такъ да разлетятся всѣ злыя мысли.

Лештуковъ (глухо). Аминь!

Альберто (со слезами на глазахъ, дружески трясетъ ему руку). Синьоръ, вы меня изъ мертвыхъ подняли.

Лештуковъ. Богъ съ вами! Не преувеличивайте.

Альберто. Вы уѣдете далеко, вы большой баринъ, А все-таки помните, что y васъ здѣсь есть другъ, который для васъ, если понадобится, не пожалѣетъ жизни.

Лештуковъ. Спасибо, Альберто. Не волнуйтесь такъ. Я не сдѣлалъ ничего особеннаго. Хорошо, что дѣло кончилось миромъ: вотъ что главное.

Альберто. Я радъ, очень радъ, что мнѣ не надо обижать художника. Опъ мнѣ нравится, я хотѣлъ быть ему другомъ. Но что дѣлать? Жизнь приказывала его убить.

Лештуковъ. Мой совѣтъ: не слишкомъ преслѣдуйте Джулію. Пусть опомнится, придетъ въ себя: дайте влюбленности остыть — самолюбію успокоиться. Лишь бы она сгоряча не сдѣлала какой-нибудь дикости.

Альберто. Все равно, синьоръ. Отъ судьбы не уйдешь. Мнѣ вотъ уже который день кажется, что я пропащій человѣкъ. Кто-то темный гонится за мною по пятамъ, и добромъ намъ съ Джуліей не разойтись.

Лештуковъ. Вы сами сказали сейчасъ: да погибнуть злыя мысли.

Альберто. Что же? Галеры, такъ галеры. Только я и на галерахъ не позабуду вашего стакана вина и вашей ласка.

Лештуковъ. Затѣмъ на галерахъ? Мы еще увидимся и въ Віареджіо.

Альберто. Хорошо знать, что имѣешь преданнаго друга, даже когда живешь на другомъ концѣ свѣта. Помните, синьоръ: нѣтъ услуги, которой не сдѣлалъ бы для васъ я, матросъ Альберто… Ваши друзья — мои друзья. Ваши враги мои враги. Это говорю вамъ я, матросъ Альберто. Вы меня поняли?

Лештуковъ (глухо). Думаю, что понялъ.

Альберто. Такъ вотъ помните… Пріятныхъ сновидѣній, синьоръ.

Лештуковъ. И вамъ.

Альберто (обернулся въ дверяхъ, въ важной позѣ). Ваши враги — мои враги. А я — матросъ Альберто.

Лештуковъ (запираетъ за нимъ дверь на ключъ и гаситъ электричество, за исключеніемъ одного рожка за драпировкою. Сцена погружается въ полумракъ, освѣщенная лишь узкимъ лучемъ изъ-за драпировки.

Лештуковъ. Если-бы я былъ подлецъ, то два слова этому преданному другу, и за горло г. Рехтберга я не поставлю одной лиры.

Заглядываешъ на винтовую лѣстницу.

Темно… тихо… разошлись… Точно колодецъ… Да, еще окно…

Идетъ затворитъ окно, задергиваетъ его коленкоромъ. Отверстіе двери на винтовую лѣстницу вспыхнуло на мгновеніе отсвѣтомъ электричества, открытаго въ нижней комнатѣ, и мгновенно же погасло. Вслѣдъ затѣмъ Маргарита Николаевна, въ бѣломъ пеньюарѣъ показывается въ той же двери, оглядѣлась, идетъ къ письменному столу.

Маргарита Николаевна. Предупреждаю тебя: я долго остаться не могу — я очень рискую. Ты заставилъ меня сдѣлать большую подлость. Ты знаешь, что я иногда принимаю сульфоналъ. Вильгельмъ всегда пьетъ на ночь сельтерскую воду, и я ему дала тройную дозу этой мерзости сульфонала… Конечно, это безвредно, но… мнѣ казалось, что я дѣлаю шагъ къ преступленію. Сейчасъ Вильгельмъ спитъ, какъ… Очень крѣпко спитъ.

Лештуковъ. Ты хотѣла сказать: какъ убитый, и не рѣшилась?

Маргарита Николаевна. Да, непріятное сравненіе.

Садится слѣва.

Лештуковъ (медленно прошелся по комнатѣ и остановился за кресломъ Маргариты Николаевны). Я хотѣлъ убить его.

Маргарита Николаевна. Какой ужасъ!

Лештуковъ. Да… хотѣлъ.

Маргарита Николаевна. Я чувствовала, что ты всѣ эти дни именно о чемъ-то такомъ думалъ.

Лештуковъ. Но я не могу. Нѣтъ. Я много думалъ. Отъ мыслей y меня голова стала вотъ такая. Не могу.

Маргарита Николаевна встала, подойдя къ нему, руки на его плечи.) Ты и убійство развѣ это совмѣстимо?

Лештуковъ. Отчего нѣтъ? Отчего нѣтъ? У меня отнимаютъ мое счастіе, я долженъ защищаться.

Маргарита Николаевна. Милый мой, да вѣдь счастье-то наше было краденое.

Лештуковъ. Неправда, краденаго счастья я не хотѣлъ. Ты знала, какъ, я смотрю на дѣло. Если ты понимала, что не можешь дать мнѣ иного счастья, кромѣ краденаго, какъ рѣшилась ты остаться на моей дорогѣ? Какъ смѣла ты дѣлить мою любовь?

Маргарита Николаевна. Кажется, ты уже не Вильгельма, А меня убить хочешь?

Лештуковъ. Въ самомъ дѣлѣ не знаю, что лучше,— отдать тебя твоему… собственнику, или убить тебя, вотъ на этомъ мѣстѣ, и самому умереть съ тобою.

Маргарита Николаевна. Тѣ, кого на словахъ убиваютъ, два вѣка живутъ.

Лештуковъ. Не шути! Не время. Не дразни дьявола, въ борьбѣ съ которымъ я изнемогаю.

Маргарита Николаевна. Ты невозможенъ. Шумишь такъ, что весь домъ разбудишь. Чего ты хочешь? Развѣ я тебя не люблю? Ты не смѣетъ этого сказать. Да, не смѣешь. Пусть будетъ по-твоему: я труслива, я мелка, я не могу отвѣчать на твое чувство съ тою силою, какъ ты желаешь. Но, какъ я могу и умѣю, я тебя люблю и надѣюсь любить очень долго. Ты человѣкъ независимый. Самъ себѣ судья, никто тебѣ не страшенъ. А я сама себя нисколько не боюсь, людей же ужасно. Я тебѣ говорила, что если бы открыто сошлась съ тобою, то измучила бы и самое себя, и тебя. Жаль, нельзя попробовать. Это было бы лучшимъ лекарствомъ отъ твоей болѣзни мною.

Лештуковъ. Болѣзни?

Маргарита Николаевна. Да, ты любишь меня неестественно, ты слишкомъ полонъ чувствомъ ко мнѣ. Я не могу вѣрить въ нормальность такой страсти. Право, ты на любви ко мнѣ немножко сошелъ съ ума, какъ другіе бываютъ помѣшаны на римскомъ папѣ, на свадьбѣ съ китайскою императрицею… Я твоя манія, твоя болѣзнь. И это очень утѣшительно. Отъ болѣзни вылечиваются, отъ любви никогда.

Лештуковъ. Это недурно сказано. Ты умна!

Маргарита Николаевна. Дурой меня еще никто не считалъ, хотя я иногда веду себя, какъ дура. Если бы не маленькое сумасшествіе, могъ ли ты полюбить меня? Я совсѣмъ не въ твоемъ характерѣ. Взгляды на общество y насъ разные. Требованія отъ жизни тоже. Ужъ одна возможность огласки представляется мнѣ такимъ страхомъ, что, право, мнѣ не пережить его… Я зачахну, я захирѣю.

Лештуковъ. А тебѣ не страшно, что я могу дойти до презрѣнія къ тебѣ? Мнѣніе нѣсколькихъ ханжей и кумушекъ тебѣ дороже моего?

Маргарита Николаевна. Представь: дороже. Мой здравый смыслъ велитъ мнѣ считать правыми ихъ, А не тебя. Они — общество, ты единица. Да. Пора бы тебѣ догадаться, что въ душѣ я гораздо больше съ ними, чѣмъ съ тобой. Я дитя толпы. Рѣзкая оригинальность, смѣлое положеніе, особнячество меня пугаетъ. Я готова любоваться ими вчужѣ и издали, готова играть въ нихъ, какъ роль въ спектакль, но стать въ нихъ серьезно нѣтъ, благодарю покорно. Я будничная и только умѣю дѣлать видъ, будто я для праздниковъ.

Лештуковъ. Ты не была такою, когда я тебя узналъ.

Маргарита Николаевна. Нѣтъ, была. Только ты не видалъ. Ты не хотѣлъ видѣть. Ты слишкомъ поэтъ и фантазеръ. Ты сочинилъ себѣ меня по своему вкусу, А потомъ влюбился въ свою выдумку. Я это хорошо видѣла, но не могла тебя предостеречь.

Лештуковъ. Почему?

Маргарита Николаевна. Во-первыхъ, ты мнѣ не повѣрилъ бы. Затѣмъ, мнѣ очень льстило, что ты такъ красиво обо мнѣ думаешь. И, наконецъ, ты мнѣ очень нравился. Мнѣ хотѣлось угодить тебѣ. И… я немножко играла.

Лештуковъ. Зная, что изъ этого не выйдетъ ничего добраго?

Маргарита Николаевна. Кто же могъ думать, что на свѣтѣ еще водятся такіе бѣшеные, какъ ты.

Лештуковъ. Ахъ, Маргарита, Маргарита!

Маргарита Николаевна (жалобно). Право, я сама не рада, что y меня такая сухая натура, что я такъ мало умѣю любить… Но зато, сколько есть любви y меня въ сердцѣ, она вся твоя. Мнѣ подумать страшно, какъ я буду безъ тебя… я такъ къ тебѣ привыкла…

Заплакала.

Ты поступаешь жестоко, А не я. Ты ставишь мнѣ свои ужасныя — или-или. Точно топоромъ рубишь. А я люблю, какъ любится и какъ можно любить. Если бы ты, действительно, меня любилъ, ты бросилъ бы свои громкія фразы, сумѣлъ бы ужиться съ Вильгельмомъ. Подумай, глупый! Чѣмъ мѣшаетъ онъ тебѣ, если я вся твоя, ему принадлежу только по имени?

Лештуковъ. Вѣчно лгать?

Маргарита Николаевна. Ну, и лгать. Что за правдивость особенная напала? Ты сейчасъ произносилъ слова пострашнѣе, чѣмъ «лгать». Ты Вильгельма убить собирался.

Лештуковъ. Чего же именно ты хочешь отъ меня?

Маргарита Николаевна. Ты это какъ спрашиваешь, серьезно или опять для сцены и криковъ?… Мнѣ бы хотѣлось, чтобы ты, мѣсяца два спустя, пріѣхалъ въ Петербургъ.

Лештуковъ. Зачѣмъ? Чтобы любоваться твоимъ семейнымъ благополучіемъ и слушать мудрыя рѣчи Вильгельма Александровича?

Маргарита Николаевна. Петербургъ великъ. Ты можешь никогда не видать Вильгельма и каждый день видѣть меня.

Молчаніе, слышенъ шумъ нарастающаго прибоя.

Ночь черна, какъ тюрьма. Сквозь занавѣсы на окнахъ поблескиваютъ яркія зарницы… Робко кладетъ руку на голову Лештукову.

Придешь?

Лештуковъ. Не знаю.

Маргарита Николаевна.Я буду думать, что придешь…

Лештуковъ молчитъ.

Ты позволяешь мнѣ ждать?

Лештуковъ (внезапно сползъ съ кресла и очутился y ногъ ея). Не знаю я… Ничего не знаю. Сдѣлать, какъ ты просишь, гнусно. Потерять тебя страшно… Я не въ силахъ разобраться… Это послѣ придетъ. Но если я приду, это будетъ ужъ не то, что было… Я прощаюсь съ мечтою… Прощаюсь съ мечтою хорошаго и честнаго счастія… Со свѣтомъ любви… А тамъ будутъ потемки: рабская ложь и рабская чувственность.

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ IV.

Набережная въ Віареджіо съ моломъ, уходящимъ далеко въ море. На горизонтѣ дымитъ большой пароходъ. У набережной, на якорѣ или привязанный къ толстымъ каменнымъ тумбамъ, качаются барки, галіоты. Цѣлый лѣсъ снастей. Въ глубинъ, разбиваясь о волнорѣзы мола, вплескиваются пѣнистые валы. Время за полдень. Поэтому на молѣ тихо и пустынно. Только далекая группа рыбаковъ тянетъ сѣть, сверкающую серебряными рыбками. По набережной и въ судахъ около нѣсколько матросовъ спятъ въ растяжку. Правая сторона сцены начало набережнаго бульвара, лѣвая даетъ перспективу на рынокъ,— вдалекѣ подъ краснымъ маякомъ и старой обомшенной башней. При поднятіи занавѣса, пароходъ даетъ гудокъ. Леманъ стоить на набережной слѣва и говоритъ съ хозяиномъ одной изъ барокъ. Тотъ улыбается и киваетъ головою.

Кистяковъ и Франческо входятъ съ бульвара съ простынями на плечахъ.

Франческо. А мы тебя поджидали y Черри.

Леманъ. Только что собирался итти. Вонъ съ этимъ гидальго заговорился. Торговалъ его вести Рехтберговъ на пароходъ.

Кистяковъ. Засидѣлись они въ Віареджіо.

Леманъ. Вильгельмъ Великолѣпный прямо въ отчаяніи: чуть не двѣ недѣли просрочилъ.

Кистяковъ. Успѣетъ адмиралтейской пушки наслушаться.

Франческо. И хитрячка же, братцы мои, эта Маргарита!

Кистяковъ. Дама съ дарованіемъ!

Леманъ. Этакіе, можно сказать, идеальные башенные часы, какъ ея высокопочтенный супругъ,— и тѣ умудрилась привести въ опозданіе.

Кистяковъ. И болѣла-то она, и портниха-то съ дорожнымъ платьемъ опоздала, и по пятницамъ-то не выѣзжаю, и тринадцатое-то число день тяжелый, и съ эмигрантскимъ пароходомъ ѣхать нельзя: вѣрная зараза, и неспокойнаго моря боюсь.

Франческо. У бабы 77 увертокъ, покуда съ печи летитъ.

Кистяковъ. И что ей здѣсь такъ особенно любо. Сезонъ кончается, съ литераторомъ, сколько замѣчаю, дѣло пошло на разстройство.

Леманъ. Да, онъ сильно отъ нея откачнулся.

Кистяковъ. А, впрочемъ, пожалуй, именно потому и капризничаетъ. Таково ужъ ихъ дамское сословіе. Покуда ты къ дамъ всей душою, она тобой помыкаетъ, А чуть ты къ ней спину поворотилъ, тебя-то одного ей, голубушкѣ, оказывается, и не достаетъ.

Франческо. Ля донна е мобиле.

Леманъ. Да вѣдь y блистательнаго Деметріо тоже равнодушіе-то лыкомъ шитое. Что-то ужъ слишкомъ его въ мореплавательную трагедію ударило. Какъ на море погода, такъ его чортъ и толкаетъ въ лодкѣ кататься.

Кистяковъ. Еще счастливъ его Богъ, что намедни прибоемъ на берегъ выбросило. Лодка въ дырьяхъ, одно весло сломано, другое потерялъ.

Франческо. Самъ весь въ синякахъ, въ царапинахъ… сущій идолъ морской…

Леманъ. Подъ Шелли гримируется. Шелли въ этихъ мѣстахъ утонулъ — ну, и нашему охота.

Кистяковъ. Какой тамъ Шелли! Просто дуритъ. По-моему, ежели ты топиться хочешь, то и топись взаправду оптомъ, А въ розницу одна блажь. Не люблю.

Леманъ. Ай скучища же стала, братцы, y Черри съ тѣхъ поръ, какъ уѣхала Джулія.

Франческо. Вернулась.

Леманъ. Ой ли? видѣли? служить?

Кистяковъ. Нѣтъ еще. При насъ пришелъ какой-то рыбакъ….

Франческо. Иль пескаторе.

Кистяковъ. Предупредить Черри, что видѣлъ ее на рынкѣ. Тотъ на радости насъ даже вермутомъ угостилъ.

Франческо. Прекрасный вермутъ: прямо изъ Турина.

Кистяковъ. А рыбака сейчасъ же погналъ къ ней звать на мѣсто.

Леманъ. Очень радъ. А то я уже собирался перейти въ другое stАbilimento. У Черри одинъ Альберто его прелестный что крови испортить. Постоянно пьянъ, мужчинамъ грубить, съ дамами нахальничаетъ.

Кистяковъ. А какой хороши парень былъ въ начали сезона!

Леманъ. Да, но теперь въ него просто вселился чортъ… Совсѣмъ бездѣльникъ.

Франческо. И зазнался мочи нѣтъ.

Кистяковъ. Ну, ужъ въ этомъ наши же Ларцевъ съ Лештуковымъ виноваты… Нянчились съ нимъ, за ровню себѣ держали, вотъ и вынянчили сокровище!

Леманъ уходитъ направо по набережной мимо бульвара, Кистяковъ и Франческо налево, пересѣкая рынокъ.

Кистяковъ (вслѣдъ Леману). Ты не слишкомъ увлекайся купаньемъ: надо проводить великолѣпнаго Вильгельма честь честью…

Франческо. Конъ уна помпа.

Леманъ. Ладно!..

Джулія и рыбакъ входятъ съ бульвара.

Джyлія — она очень похудѣла, поблѣднѣла и похорошѣла. Хорошо. Скажи хозяину, что я хоть завтра же приду на работу. Впрочемъ, послѣ сьесты, я сама зайду къ нему, тогда и условіе напишемъ…

Рыбакъ кивнулъ головою и уходитъ.

Джyлія. Какая пустыня! Словно всѣ мертвые!… И какая тоска!..

Идетъ на молъ, садится на одну изъ якорныхъ тумбъ.

Сьеста уже къ концу. На нѣкоторыхъ судахъ проснулись матросы. На рынкѣ открылись двѣ-три лавчонки. Нѣсколько горожанокъ проходятъ мимо бульвара и съ бульвара, по направленію къ рынку. Замѣтивъ Джулію, онѣ перешептываются, пересмеиваются. Нѣкоторыя смотрятъ на нее съ презрительнымъ вызовомъ, другія чопорно проходятъ мимо, дѣлая видъ, будто ее не узнаютъ. Когда проходить первая группа, Джулія сдѣлала было движеніе къ нимъ навстрѣчу, но, замѣтивъ враждебное настроеніе женщинъ, остается y своей тумбы, съ гордо сложенными на груди руками, неподвижная, какъ статуя, смѣло встрѣчая недружелюбные и насмѣшливые взоры. Когда все прошли:

Узнать не хотятъ… вотъ какъ!.. Ну, что же? того и стою… Пускай!

Садится на молъ, свѣсивъ ноги къ морю.

Альберто почти выбѣгаетъ со стороны рынка, онъ запыхался, дышетъ тяжело. Увидавъ Джулію, остановился и не рѣшается заговоритъ.

Джyлія (обернулась). А, это ты…

Альберто. Здравствуй, Джулія.

Джулія молча киваетъ головой.

Мнѣ только-что сказали, что ты пріѣхала. Я бросилъ работу и побѣжалъ искать тебя по городу.

Джyлія молчитъ, небрежно играя пальцами по камню.

Альберто. Тебѣ непріятно меня видѣть?

Джулія. Нѣтъ, ничего… все равно.

Молчаніе.

Джyлія. Ты все еще y Черри?

Альберто. Все y Черри.

Джyлія. Значить, опять будемъ вмѣстѣ.

Альберто. Вотъ и прекрасно, Джулія.

Джyлія. Что этотъ графчикъ изъ Вѣны, все еще здѣсь?

Альберто. Что тебѣ до него, Джулія?

Молчаніе.

Джyлія. Что же ты не спросишь, гдѣ я была?

Альберто. Не спрашиваю, потому что… гдѣ бы ты ни была, Джулія, я рѣшилъ забыть и простить.

Джyлія. Забыть и простить… вотъ какъ! Помнится, я не просила y тебя прощенія.

Альберто. Джулія!..

Джyлія. Тебѣ нечего прощать. Ты, конечно, какъ всѣ, воображаешь, будто я жила съ художникомъ? Успокойся: этого не было. Вы правы въ одномъ: я уѣхала съ тѣмъ, чтобы такъ было. Чтобы стать его женою. Не женою, такъ любовницею… горничною его любовницы, судомойкою, собакою, только бы съ нимъ!..

Альберто. О, Боже мой!..

Джyлія. Ну… онъ убѣжалъ отъ меня: честенъ очень. «Не люблю — и не погублю». Ха-ха-ха! рыцарь! Что говорить, благородно! Спасибо.

Альберто. О, да! спасибо ему, спасибо, Джулія!

Джулія. Убѣжалъ, какъ отъ врага. Ха-ха-ха! Ихъ, должно быть, изъ снѣга дѣлаютъ, этихъ русскихъ великановъ. Просилъ меня вернуться сюда, къ Черри. Что же? Я послушалась, вотъ она, здѣсь. Только на прощанье сказала ему, что онъ раскается, потому что я отомщу ему — онъ не ожидаетъ, какъ.

Альберто. Что ты затѣяла, Джулія?

Джyлія (съ рѣзкимъ смѣхомъ). А вотъ ты увидишь… ты, да, именно ты это увидишь.

Альберто. Я тебя, Джулія, не понимаю.

Джyлія. И не надо. Когда время придетъ, поймешь.

Альберто. Джулія! Я знаю: ты вернулась такою же чистою, какъ уѣхала. Зачѣмъ же это отчаяніе? зачѣмъ думать о мести? Ты знаешь, какъ я тебя люблю. Вотъ тебѣ моя рука. Прими ее и, чортъ возьми, поставимъ крестъ на всемъ прошломъ.

Джyлія (мрачно). Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, Альберто. Женою твоею я не буду. Я видѣла свѣтъ за это время и многое узнала. Во мнѣ есть сила, которой я сама не понимала раньше. А если бы и понимала, такъ не дала бы ей воли.

Альберто. Значить, это что-нибудь нехорошее?

Джyлія. Художникъ могъ снасти меня. Я была бы сыта его любовью. Я бы ничего больше не спросила отъ жизни. Но теперь, если мнѣ не далось немногое, чего я искала, я возьму себѣ все, чѣмъ веселятся и утѣшаются люди.

Альберто. Вотъ какъ!..

Джyлія. Ты говоришь, вѣнскій графчикъ все еще здѣсь? и съ этой своей крашеной француженкой? Наканунѣ: какъ мнѣ уѣхать, онъ шепталъ мнѣ, что одно мое слово, и онъ пошлетъ француженку къ чорту.

Альберто. Вотъ что! вотъ что!..

Джyлія. У меня будутъ брилліанты, и я буду пить шампанское за завтракомъ. Я заведу себѣ мальчишку-негра, чтобы носить за мною зонтикъ и плащъ.

Альберто. Все дастъ графчикъ?

Джyлія. Онъ или другіе. Я красавица. Если меня не любить тотъ, кого я хочу, пусть любитъ меня, кто заплатить.

Альберто. Такъ, такъ. Только этого не будетъ.

Джyлія. Ты помѣшаешь?

Альберто. Да, я.

Джyлія. Попробуй.

Альберто. Ты думаешь, мнѣ легко было пережить стыдъ твоего бѣгства, когда всякій говорилъ о тебѣ самыя подлыя слова, самыя скверныя сплетни? Я укротилъ свое бѣшенство, я примирился со своимъ позоромъ, я принесъ тебѣ ту же любовь, что и прежде. А ты хочешь надругаться надъ собою? надо мною? Нѣтъ. Не удастся. Честь художника спасла тебя отъ одного стыда, А моя любовь спасетъ отъ другого.

Джyлія (въ гордой и дерзкой позѣ, руки въ бедра). Что я не буду твоею женою, я готова повторить тысячу разъ.

Альберто (тихо и спокойно). Тогда…

Джулія. Дуракъ, чего ты хочешь? Жены, y которой мысли будутъ всегда полны другимъ человѣкомъ, которая, если тебѣ удастся поцѣловать ее, нарочно закроетъ глаза, чтобы думать, что цѣлуетъ тотъ, другой!

Альберто. Мое это дѣло. Если я иду на такую муку, не тебѣ меня отговаривать.

Джyлія. Ты идешь, да мнѣ-то не охота. Однако, довольно, прощай, меня ждетъ старый Черри.

Смотритъ на часы, вынувъ ихъ изъ-за кушака.

Альберто. Это часы художника? Зачѣмъ они y тебя?

Джyлія. Онъ подарилъ мнѣ ихъ, когда уѣзжалъ изъ Віареджіо.

Альберто (грубо). За что?

Джyлія. Ты сейчасъ подумалъ подлость. Я никогда не прощу тебѣ этого вопроса. А еще хвалишься, что вѣришь мнѣ, что забылъ и простилъ… Эта вещь — самое дорогое, что есть и будетъ y меня въ жизни… Смотри: вотъ, вотъ, вотъ…

Трижды цѣлуетъ часы и прячетъ ихъ за кушакъ.

Альберто (хриплымъ крикомъ). А!..

Схватился за голову, но вдругъ, опомнившись и овладѣвъ съ собою, опустилъ руки и закинулъ ихъ за спину.

Джyлія. Прощай!

Альберто (все съ руками за спиною, заслонилъ ей дорогу). Не уйдешь ты…

Джyлія. Зачѣмъ? Мнѣ нечего больше сказать тебѣ.

Альберто. Нечего?

Джyлія. Да. Если ужъ мнѣ суждено достаться нелюбимому человѣку, такъ мнѣ нуженъ кто-нибудь и побогаче, и познатнѣе простого матроса… Пусти меня, Черри ждетъ,— будетъ сердится.

Молчаніе.

Альберто (кротко). Иди.

Отступаетъ. Когда Джулія проходить мимо Альберто, онъ быстро бьетъ ее ножемъ въ спину. Джулія, поднявъ обѣ руки надъ головой, одно мгновеніе судорожно ловитъ пальцами воздухъ,— потомъ, безъ крика, безъ стона, падаетъ ничкомъ. Альберто надъ тѣломъ Джуліи. Изъ глубины бѣгутъ къ нему рыбаки, съ рынка народъ, торговки.

Джулія, красавица Джулія

Зарѣзалъ! Ахъ, бѣдняжка!

Такъ я и думала!

Какъ увидала вмѣстѣ,— ну, думаю, быть бѣдѣ!

Срамъ-то какой! Ужасъ! Разбойникъ!

А здорово хватилъ! На смерть!

Держи его! Вяжи убійцу!

Можетъ быть жива?

Гдѣ жива: прямо, какъ овцу, подъ лопатку!

И крови почти нѣту развѣ ложка.

Какая молоденькая!..

Да и онъ-то давно ли вернулся со службы?

Чѣмъ онъ ее?

Матросъ, говорите?

Эхъ, хорошей семьи сынъ!

Все изъ-за женщинъ!

Да. Куда чортъ самъ не поспѣетъ, туда бабу пошлетъ.

Сквозь толпу проталкиваются два карабинѣра.

Альберто (бросаетъ имъ ножъ и протягиваетъ руки). Вяжите!

Лештуковъ (входя). Альберто! Другъ мой! Какъ вы могли?

Альберто (спокойно). Она хотѣла сдѣлаться потаскушкой, синьоръ. Я не могъ допустить ее до позора.

Карабиньеръ. Тысяча извиненій, эчеленца, нельзя говорить съ арестантомъ.

Альберто. Если не брезгуете, пожмите мнѣ руку, синьоръ. Прощайте. Спасибо. Не жалите обо мнѣ. Все судьба.

Его уводятъ, трупъ Джуліи уносятъ впереди; толпа, шумя и волнуясь, валитъ за ними черезъ рынокъ, нѣсколько зѣвакъ приходить и уходятъ, оглядѣвъ мѣсто убійства.

Лештуковъ (одинъ). «Я убилъ ее, чтобы она не сдѣлалась потаскушкой»…. Завидно! Онъ говорилъ, что мы съ нимъ изъ одного тѣста вылѣплены. Можетъ быть, тѣсто-то и одно, да дрожжи разныя. Не далъ насмѣяться надъ собою, убилъ. А я? Первое хорошее чувство въ моей гадкой, развратной жизни размѣнялось на бирюльки, я, какъ одураченный паяцъ, сыгралъ роль трагическаго героя въ водевилѣ.

3-й гудокъ парохода. На молѣ собираются отъѣзжающіе съ пароходомъ, носильщики, факторы отелей, мальчишки нищіе, комиссіонеры и просто зѣваки отчаливаетъ нѣсколько барокъ съ пассажирами и ихъ вещами. Шумно, людно, суетливо. Со стороны рынка входить. Маргарита Николаевна и Рехтбергъ подъ руку въ дорожныхъ костюмахъ, Берта, Амалія, Кистяковъ, Леманъ, Франческо. Багажъ Рехтберговъ два факкино вносятъ въ барку, нанятую Леманомъ. Онъ присматриваетъ.

Маргарита Николаевна. Какой ужасъ! Я едва вѣрю. Бѣдные!.. Здравствуйте, Дмитрій Владимировичъ. Пришли проводить друзей? Вотъ милый. Вильгельмъ, правда, онъ милый?

Рехтбергъ. Дмитрій Владимировичъ любезенъ, какъ всегда.

Маргарита Николаевна. И онъ убилъ ее? До самой смерти убилъ?

Кистяковъ. Да ужъ, если убилъ, то, вѣроятно, до самой смерти.

Маргарита Николаевна. Какъ страшно. И это было вѣсь? На этомъ мѣстѣ?

Лештуковъ (становится на мѣсто, гдѣ упала Джулія). Вотъ здѣсь. На этомъ самомъ мѣстѣ.

Берта. Ой, что это вы такъ сурово? Словно сами кого убить хотите.

Лештуковъ. Где намъ убивать.

Отходить.

Амалія. А все-таки, какъ интересно: любилъ и убилъ. Словно въ оперѣ. Не правда ли?

Берта. Вотъ вы, господа, такъ любить не умѣете!

Амалія. Ахъ, эти итальянцы!

Кистяковъ. Хотите, прррронжу?

Замахнулся на Берту вѣеромъ, какъ кинжаломъ.

Франческо. Вьениля міа вендеетта!

Берта. Подите! Я серьезно.

Рехтбергъ. Если почтеннѣйшее общество разрѣшить мнѣ, я позволю мнѣ замѣтить, что упреки очаровательной Берты Ивановны нѣсколько слишкомъ романичны. Трагическіе аффекты хороши подъ этимъ яхонтовымъ небомъ, въ этой раскаленной атмосфере, среди первобытныхъ натуръ, которыя… э… э… э… которыя, конечно, весьма живописны, однако, нельзя не сознаться, что эти живописные люди полускоты, господа. Хе-хе-хе! Звѣри. Полагаю, что между дикою страстью подобнаго субъекта и любовнымъ расположеніемъ просвѣщеннаго индивидуума…

Маргарита Николаевна (Амаліи). Господи! какъ скучно! И слушать этихъ субъектовъ и индивидуумовъ до самаго Петербурга!

Рехтбергъ (къ женѣ). Вы сказали?

Маргарита Николаевна. Я — Амаліи.

Рехтбергъ. Такъ вотъ-съ: есть разница. Было бы нелѣпо и дико, если бы мы, люди интеллигентные, начали драться изъ-за женщинъ, какъ какіе-то львы или тигры. Гуманность, цивилизація…

Лештуковъ. Просто не смѣемъ.

Рехтбергъ. Вы хотите сказать…

Лештуковъ. Не смѣемъ,— и все тутъ. А не смѣемъ потому, что плохо любимъ. Не женщину любимъ, А свою выдумку о женщинѣ. Да. И всѣ мы, люди интеллигентнаго дѣла, люди нервовъ и мыслительной гимнастики, такъ любимъ: на половину. Наша любовь что мертвая зыбь: она тебя измочалить, но утопить не утопить, ни счастливо на блаженный берегъ не вынесетъ. Все сверху. Вонъ, какъ эти волны… Ишь, какъ безпокойно суетятся и лижутъ сѣрые камни. А что въ нихъ? Только, что красиво испестрили море. Волна набѣгаетъ и разбивается. Чувство приходитъ и уходитъ. Одна волна покрываетъ другую. Минуту счастья смываетъ день постыднѣйшихъ страданій. Поцѣлуй окупается подлымъ обманомъ, за полосу позора платитъ полоса наслажденія… Все волны и только волны… И когда чувство спрашиваетъ y неглупаго человѣка: «стоить ли?»….

Покуда, Лештуковъ говоритъ, на маринѣ нѣкоторое оживленіе: входить съ группою провожатыхъ депутатъ Пандольфи, очень изящно одѣтый господинъ среднихъ лѣтъ,— многіе снимаютъ передъ нимъ шляпы, онъ нѣкоторымъ дружески жметъ руку, другимъ кланяется, ему подаютъ лодку нѣсколько параднѣе другихъ, въ рукахъ y него огромный букетъ. Джованни и Франческо подходить къ Пандольфи и

вступаютъ съ нимъ въ почтительный разговоръ. Нѣсколько разъ взглянувъ въ сторону Маргариты Николаевны, Пандольфи говоритъ что-то Франческо, передаетъ ему букетъ и сходить въ лодку.

Берта (Лѣману, кивая на Лештукова). Вотъ что называется: bonne mine Аu mАuvАis jeu.

Маргарита Николаевна (Лештукову). То неглупый человѣкъ отвѣчаетъ?…

Лештуковъ. Жизнь слишкомъ интересна и безъ женской любви. Не стоитъ.

Маргарита Николаевна. Если не особенно любезно, по крайней мѣрѣ, то благоразумно.

Амалія. Смотрите-ка: здѣшній депутатъ, Пандольфи.

Берта. Этотъ, чернобородый?

Кистяковъ. Ѣдетъ вмѣстѣ съ вами. Онъ генуэзецъ.

Амалія. Какой y него букетъ!

Кистяковъ. Здѣшнія дамы поднесли. Здѣсь вѣдь y политическихъ мужей свои психопатки, какъ y теноровъ.

Берта. Ну, вотъ вамъ и веселый спутникъ на дорогу.

Амалія. Онъ, говорятъ, премилый, стихи пишетъ.

Маргарита Николаевна. Откуда съ нимъ знакомы наши?

Кистяковъ. Да вѣдь Франческо, какъ бѣлаго волка, всѣ знаютъ: очень ужъ парень достопримѣчательный.

Франческо (подносить Маргаритѣ Николаевнѣ букетъ). Вашему превосходительству отъ энтого превосходительства, въ знакъ наступающаго пути.

Пандольфи (издали, въ баркѣ, снявъ шляпу, держитъ ее на отлетѣ, съ любезною и выжидательною улыбкою).

Рехтбергъ (недумѣвая). Какъ же однако?

Кистяковъ. Примите. Это большая любезность. Вполнѣ прилично и въ обычаяхъ страны.

Леманъ. Къ тому же генеральшѣ отъ генерала. Не обидно. Вѣдь онъ поздѣшнему генералъ.

Франческо. Онореволе!

Рехтбергъ. Ну, прими.

Маргарита Николаевна. Да, я уже приняла. Благодарю, Франческо.

Посылаетъ любезную улыбку отплывающему Пандольфи, который, еще разъ склонивъ голову, только теперь накрывается шляпой и садится.

Амалія. Какіе вѣжливые эти итальянцы!

Маргарита Николаевна (нюхаетъ букетъ). Какая прелесть! Кажется, въ самомъ дѣлѣ, будетъ не очень скучно.

Рехтбергъ. Однако, господа…

Леманъ. Не безпокойтесь, время терпитъ. Ваша барка готова.

Берта. Я провожаю.

Амалія. И я.

Кистяковъ. А я чѣмъ же хуже другихъ?

Леманъ. Ужъ и меня захватите.

Рехтбергъ. А Дмитрій Владимировичъ?

Лештуковъ. Столько кандидатовъ, что мнѣ не остается мѣста. Разрѣшите откланяться на берегу.

Рехтбергъ. Позвольте, глубокоуважаемый Дмитрій Владимировичъ, при разлукѣ, такъ для меня и Маргариты Николаевны неожиданной, выразить вамъ чувства искреннѣйшей симпатіи и глубочайшей благодарности.

Леманъ (Кистякову). За пару великолѣпныхъ оленьихъ роговъ.

Рехтбергъ. За милую готовность, съ которой вы всегда дѣлили наше общество, отнимая y себя время, драгоцѣнное для публики и потомства.

Леманъ. Загудѣла волынка!

Рехтбергъ. Вѣрьте, что минуты, проведенныя въ обществѣ вашемъ, останутся неизгладимыми въ нашей памяти. Горжусь, что имѣлъ счастье жать руку нашего извѣстнаго…

Леманъ. Вотъ оно!..

Кистяковъ. Триста два!…

Рехтбергъ. Лештукова… его смѣлую и честную творческую руку…

Лештуковъ. Равно съ моей стороны.

Рехтбергъ. Еще разъ всего хорошаго.

Маргарита Николаевна. Что же ты не пригласилъ Дмитрія Владимировича къ намъ, въ Петербургъ?

Рехтбергъ. Ахъ, милая, это твое дѣло.

Леманъ. Идите-ка, ваше превосходительство, я васъ въ лодочку подсажу, А то съ непривычки къ мореплаванію, чего добраго…

Маргарита Николаевна. Душечка, Берта!

Показываетъ глазами на мужа.

Берта. Занять? Понимаю… валяйте. Я все понимаю. Амаль…

Амалія. О, разумѣется… понимаю…

Кистяковъ. Удивительно, какъ бабы одна другую съ одного взгляда понимаютъ, А нашъ брать своего брата умѣетъ только въ лужу сажать…

Маргарита Николаевна. Прощай, ѣду…

Лештуковъ. Прощай!

Маргарита Николаевна. И ты говоришь прощай? Не-до свиданія? Увидимся въ Петербургѣ или нѣтъ?

Лештуковъ. Зачѣмъ?

Маргарита Николаевна. Ну, если — «затѣмъ», тогда, конечно, незачѣмъ… Дмитрій! Ждать или нѣтъ?

Лештуковъ. Нѣтъ.

Маргарита Николаевна. Не стоитъ?

Лештуковъ. Да.

Маргарита Николаевна. Самому дороже?

Лештуковъ. Совѣсти дороже.

Маргарита Николаевна. Прощай… А, все-таки, я любила тебя, Дмитрій.

Лештуковъ. Можетъ быть.

Маргарита Николаевна. Прощай…

Отходить.

Боже мой!.. всѣ уже сѣли… одна я… ай, какъ качаетъ… Кистяковъ, да дайте же руку…

Кистяковъ. Не бойтесь, держу крѣпко, не перекинетесь.

Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, не трогайся съ мѣста, ты опрокинешь лодку… Боже! Какая шаткая… вѣдь это ужасъ!

Леманъ. Аванти!

Лодка отплываетъ.

Разные голоса съ лодки: До свиданія, Дмитрій Владимировичъ… мы уѣхали. До свиданія!..

Рехтбергъ. До пріятнѣйшаго свиданія!

Маргарита Николаевна. Не забывайте насъ. До свиданія!..

Лештуковъ (одинъ). Волны… волны… все волны!..

КОНЕЦЪ.

Чортушка.

Драматическія сцены въ 4-хъ дѣйствіях¹.

¹ Первое представленіе въ Петербургѣ — въ Петербургскомъ театрѣ Н. Д. Красова, 26-го декабря 1907 года

ДЕЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Князь Александръ Юрьевичъ Радунскій.

ЗинА |

} его дѣти

Дмитрій |

Губернаторъ |

} безъ рѣчей

Предводитель дворянства |

Ковчеговъ, правитель канцеляріи губернатора.

Павелъ Михайловичъ Вихровъ |

} Чиновники особыхъ порученій

Липинъ |

Исправникъ.

Андрей Пафнутьевичъ Хлопоничъ, помѣщикъ.

Карлъ Богдановичъ Муфтель, управляющій кн. Радунскаго, совершенно обрусѣвшій и позабывшій свою національность, нѣмецъ изъ старыхъ гвардейскихъ фельдфебелей.

Лаврентій Ивановичъ, дворецкій.

Михаило Давыдокъ, егерь.

Олимпіада |

} дворовыя дѣвки, фаворитки кн. Радунскаго.

Серафима |

Матрена Никитишна, по прозванію Слобожанка, нянька кн. Зины, вольная.

Конста, ея сынъ, садовникъ, съ Москвы.

Антипъ, старый бродяга изъ крѣпостныхъ кн. Радунскаго, бывшій его приказчикъ.

Левонъ |

} Дворовые.

Максимъ |

Прошка

Голенищевъ |

} бродяги

Брусокъ |

Казачекъ.

Бонна |

} кн. Дмитрія — безъ рѣчей

Нянька |

Оффиціантъ безъ рѣчей.

Гости. Дворня.

Дѣйствіе въ костромскомъ помѣстьи кн. Радунскаго, вотчинѣ «Волкояръ»

Эпоха: первая половина пятидесятыхъ годовъ XIX вѣка.

ДѢЙСТВІЕ I.

Театръ представляетъ площадку во дворѣ, предъ главнымъ барскимъ домомъ въ селѣ Волкоярѣ. Лѣто. Барскій домъ старое растрелліевское зданіе, въ родъ дворца, выходить на сцену только огромнымъ арочнымъ подъѣздомъ своимъ. Насупротивъ подъѣзда — нѣчто въ родѣ гауптвахты или каменной будки при заставѣ, скучное желтое, казенное строеніе александровской эпохи. Это контора. Въ глубинѣ опрятный, щеголеватыя дворовыя службы и высокая литая рѣшетка — фигурный чугунъ — дремучаго, запущеннаго сада. Ворота въ садѣ растворены. Изъ-за деревъ видать причудливый куполъ какой-то увеселительной постройки и промшенную крышу старой бани. На площадки — много дворовыхъ и разнаго званія пришлыхъ людей, ожидающихъ выхода князя Радунскаго. Лаврентій Ивановичъ, дворецкій, стоить съ закинутыми за спину руками, въ гороховомъ длиннополомъ сюртукъ, на ступеняхъ подъѣзда. Михайло Давыдокъ, Левонъ, Максимъ. Голенищевъ и Брусокъ, связанные по локтямъ, окружены вооруженными охотниками въ чекменяхъ.

Антипъ медленно спускается съ крыльца конторы,— осмотрѣлся, пошелъ къ Лаврентію Ивановичу, поклонился.

Лaвр. Ив. Богомолецъ?

Антипъ. Отъ Кеива-града, сударь Лаврентій Ивановичъ. Богъ милости прислалъ.

Лавр. Иван. Что это? Никакъ Антипъ Ильичъ?

Антипъ. Звали и Антипомъ.

Лавр. Иван. Такъ.

Максимъ. Изъ бѣговъ, значить?

Антипъ. Изъ бѣговъ.

Лавр. Иван. Муфтелю являлся?

Антипъ. Онъ меня послалъ.

Максимъ. Ну, стало быть, поздравляемъ васъ, Дѣдушка, пришедши. Будь здоровъ.

Антипъ. И ты будь здоровъ. Максимомъ, что ли, звать-то?

Максимъ. Максимомъ, дѣдушка. Въ конюхахъ я теперь приставленъ еси. A тогда былъ въ фалеторахъ.

Антипъ. Помню голосокъ твой, Максимушко. Звонки.

Лaвр. Иван. Долгонько бѣгалъ, Антипъ Ильичъ. Мы тебя давно въ покойникахъ поминали.

Антипъ. Десять годовъ, любезный другъ.

Лавр. Иван. Да, помню. Ты вѣдь бѣжалъ аккуратъ въ тотъ день, какъ помереть покойной княгинѣ.

Максимъ. Ужъ былъ денекъ!

Михайло. Одна бѣда не ходитъ, всѣ вмѣстѣ собрались.

Лавр. Иван. Княгиня отдала Богу душу. Матюшку — доѣзжачаго въ петлѣ нашли, тебя нелегкая унесла въ бѣга.

Максимъ. Ха-ха-ха… Гдѣ приказчикъ? Туда-сюда… искать приказчика… Анъ, отъ приказчика и слѣдъ простылъ…

Антипъ. Съ того и ушелъ… Матюшку возжалѣлъ, племянника… Подъ сердце подкатило.

Левонъ. Когда подкатить подъ сердце господскому человѣку, это хуже нѣтъ.

Михайло. Единое супротивъ средствіе: въ бѣга.

Максимъ. A мы, дѣдъ, и по сейчасъ Матюшку поминаемъ.

Антипъ. На томъ спасибо, добрые люди.

Лавр. Иван. И съ чего онъ тогда? былъ любимецъ князевъ, ни разу не сѣченъ, подарки имѣлъ.

Левонъ. Бѣсъ попуталъ.

Максимъ. Это такъ точно: бѣсъ y насъ въ Волкоярѣ горами качаетъ.

Лавр. Иван. Княгиня-то передъ смертью тоже была какъ обаянная.

Левонъ. Пила, сказываютъ, шибко… Вино полюбила.

Антипъ. Загубленный человѣкъ.

Лавр. Иван. Всегда такъ-то, когда не пара. Князю было въ ровняхъ высватать за себя принцессу гишпанскую, a онъ мелкопоместную дворянку взялъ.

Максимъ. Ни то она по-французскому, ни то она по-нѣмецкому.

Лавр. Иван. Грамотъ едва знала.

Левонъ. Красота пройдетъ — мужъ глупую жену любить не станетъ…

Максимъ. Тутъ еще бѣда приспѣла: князь сына желалъ, a княгиня дочь родила.

Лавр. Иван. Вызверился — и, Боже мой! Страшно вспомнить…

Левонъ. Съ глазъ долой прогналъ княгиню-то.

Лавр. Иван. Такъ до самой кончины, въ садовомъ павильонѣ и жила…

Михайло. Прямо сказать: заточилъ.

Максимъ. Послѣднее время, бывало, стукнетъ она съ горя y себя въ павильонѣ — понимаете? и пошла, очумѣлая, по саду бродить.

Левонъ. Въ самомъ развращенномъ видъ.

Максимъ. Пѣсни визжитъ, точно дѣвка деревенская.

Михайло. Сама не своя.

Антипъ. Обиженная женщина.

Лавр. Иван. Мы ужъ ее отъ князя всею дворнею укрывали, чтобы не довѣдался, какъ пьетъ.

Антипъ. Хорошо сдѣлала, что померла.

Лавр. Иван. (не разслыхалъ). Именно, что хорошо умерла: заказъ мужнинъ исполнила, сына родила и честно скончалась.

Максимъ. Напрасно, дѣдъ, ушелъ: мы тогда на радостяхъ цѣлый мѣсяцъ пьяны были.

Михайло. Хвались!

Максимъ. A чего нѣтъ? Не вру, правду говорю.

Михайло. Правда-то твоя не больно красивая. Помолчать бы. Вотъ что.

Максимъ хохочѣтъ. Русскіе люди! Не кори: татариномъ обзову!

Михайло. Что радость, что горе, — не разобрать y васъ въ Волкоярѣ. Все равно,— всѣ пьяные. И когда только вы, черти, протрезвитесь?

Левонъ. Милый человѣкъ! Не надо… на што?.. Въ Волкоярѣ и пьяному-то совѣстно глядѣть на свѣтъ, a ежели человѣкъ тверѣзый… и-и-ихъ!

Максимъ. Вонъ Матвѣй-покойникъ: въ ротъ не бралъ вина… ну, и повисъ на яблонькѣ!

Антипъ. Цѣла ль яблонька-то?

Лавр. Иван. Цѣла. На первыхъ порахъ, впопыхахъ, забыли срубить, a послѣ князь не велѣлъ.

Левонъ. Ежели y насъ изъ-за каждаго удавленника дерева рубить, такъ это и сада не станетъ.

Максимъ. Да-а… Попировали, попраздновали… Княгиня въ гробу, a по селу — люминація, пѣсни…

Антипъ (ядовито). Ужъ очень князь, значить, сыну обрадовался?

Лaвр. Какъ не обрадоваться? Сколько годовъ уповалъ.

Левонъ. Всѣ такъ полагали: ау! изсохла смоковница, анъ, глядь, врешь: взяла, да плодъ принесла.

Михайло. A Матвея, точно, жаль. Красота парень былъ твой Матвѣй, дѣдушка.

Максимъ. Бова-королевичъ!

Левонъ. На что ужъ княгиня-покойница не любила нашу орду, a Матюшу — ничего, отличала между всѣми.

Лавр. Иван. Не нажить князю другого такого слуги.

Выходятъ изъ-за службъ: Муфтелъ — прямо идетъ къ Антипу — и Хлопоничъ — остановился, и бесѣдуетъ запанибрата съ Лаврентіемъ Ивановичемъ.

Муфтель. Ты зачѣмъ же къ намъ пожаловалъ, дѣдъ? Наскучило на волѣ?

Антипъ. На волѣ, сударь Карла Богданычъ, никому наскучить не можетъ. Но желательно успокоить свои кости въ родной землѣ.

Муфтель. Въ землѣ? Ишь, какой прыткій. Земля, дѣдъ, это — глядя по покойнику. Землю, дѣдъ, надо заслужить. Велитъ князь, попъ хоть медвѣдя отпоетъ съ церемоніей. Не велитъ, и святому не дастъ погребенія. Такъ и будешь валяться поверхъ земли, какъ падаль.

Антипъ. Люди не приберутъ Богъ приберетъ. Это все какъ вамъ будетъ угодно.

Муфтель. Не изъ робкихъ, однако. Князь тебѣ не страшенъ?

Антипъ. Что мнѣ можетъ сдѣлать хотя бы и князь? Живу осьмой десятокъ. Хуже смерти ничего не будетъ, a смерти я не боюсь. Даже очень ея желаю. Самое время, Карла Богданычъ. Зажился.

Муфтель. Смотри, старикъ: не пришлось бы готовить спину для расчески.

Антипъ. Да меня и драть-то не по чемъ. Пори, другъ, коли совѣсть не зазритъ. Хлопай плетью по костямъ! Все равно, что на муху съ обухомъ.

Муфтель. Жди, доложу… Что y насъ сегодня въ запискахъ? Господи Боже мой! Двадцатый годъ ежедневно хожу на рапортъ, a вѣрите ли, господинъ Хлопоничъ, не могу, чтобы руки не дрожали.

Хлопоничъ. Стало быть, въ дѣтствѣ куръ воровали, оттого.

Муфтель (смотритъ въ бумаги). Между прочимъ, господинъ Хлопоничъ, имѣю докладъ о потравъ вашимъ скотомъ нашего лужка.

Хлопоничъ. Хи-хи-хи? Какая же моя потрава? Ваши объѣдчики захватили мой скотъ на моей же землѣ.

Муфтель. На спорной-съ.

Хлопоничъ. Ну! Какая она спорная, Карлъ Богдановичъ? И дѣдъ мой владѣлъ, и прадѣдъ.

Муфтель. Ужъ это вы князю объясняйте, a мнѣ отъ него велѣно, что потрава ваша.

Хлопоничъ. А я спорить, что ли, буду?

Муфтель. Взыщемъ съ васъ штрафъ.

Хлопоничъ. А я заплачу. Хоть и не за что, a заплачу. Я противъ князя не спорщикъ. Угодно его сіятельству, чтобы я былъ виноватъ, виноватъ! Угодно, чтобы платилъ — плачу! Двадцатилѣтнимъ покровительствомъ удостоенъ и ни разу имъ словечкомъ единымъ не поперечилъ. Помните, какъ онъ, князинька нашъ, свояченицу мою увезъ, Ольгу Филаретовну?

Муфтель. Это — черномазенькую? На блоху была похожа?

Хлопоничъ. Ничего не на блоху. Имѣла бѣлокурую косу блондинъ и глаза синіе, какъ жандармскій мундиръ.

Муфтель. Мало ли ихъ y насъ перебывало? Запамятовалъ.

Хлопоничъ. Прямо изъ дома моего онъ ее выхватилъ, изъ-за имениннаго стола. Въ мою же медвѣжью шубу завернулъ, фюить! Поѣхали!.. Что же? Я развѣ протестовалъ? Бери! Шубу — такъ шубу! Свояченицу — такъ свояченицу! Твой есмь! взысканъ, благодарю!

Муфтель. Да, капиталецъ отъ князя собрали немалый.

Хлопоничъ. Не таю: собралъ. Потому что князь майской грозѣ подобенъ: накажетъ на грошъ, наградитъ на полтину.

Муфтель. Не очень на грошъ: ищемъ съ васъ семьдесятъ три рубля пятьдесятъ четыре копейки.

Хлопоничъ. Заплачу. Безъ малѣйшаго колебанія и разговора. Съ признательностью. Съ сильнымъ не борись, съ богатымъ не судись. Такъ-то, Карлъ Богдановичъ.

Князь Дмитрій въ припрыжку бѣжитъ съ подъѣзда; за нимъ бонна, нянька, Олимпіада и Серафима.

Хлопоничъ. Князенька нашъ молодой! Дому сему наслѣдникъ! Все ли въ добромъ здоровьицѣ? Солнышко наше красное! Ручку пожалуйте!

Нагибаясь къ князьку, становится почти на колѣни.

Муфтель (смотритъ въ бумагу). Расходъ къ утвержденію на перекрытіе садоваго павильона, ибо въ спальной княжны Зинаиды Александровны оказалась течь…

Страшно морщится и вздыхаетъ.

О княжнѣ докладывать… О-хо-хо-хо-хо-хо… о княжнѣ…

Чешетъ переносицу карандашемъ и, отойдя къ Олимпіадѣ и Серафимѣ, горячо говоритъ съ ними.

Князь Дмитрій. Хлопоничъ! Я буду казакъ, a ты лошадь.

Хлопоничъ. Извѣстно, что лошадь, князинька, свѣтикъ мой золотой! Го-ги-ги-го! Во всѣхъ статьяхъ сущая лошадь.

Князь Дмитрій (взбирается ему на спину). Ты, Хлопоничъ, будешь сѣрая лошадь.

Хлопоничъ. Въ яблокахъ, ангельчикъ?

Князь Дмитрій, подумавъ. Въ яблокахъ. Пошелъ въ садъ!

Хлопоничъ. Ги-ги-ги-го!

Увозитъ князька. Бонна и нянька слѣдуютъ за ними.

Олимпіада. Нѣтъ, батюшка Карлъ Богдановичъ. Во всемъ другомъ рады служить съ великимъ удовольствіемъ, a въ этомъ — извините.

Серафима. Вамъ самимъ хорошо извѣстно, что князь звѣремъ становится, когда ему говорятъ о княжнѣ…

Олимпіада. Своя рубашка къ тѣлу ближе.

Серафима. Онъ спину-то подъ бархатъ отдѣлаетъ и съ разводами.

Муфтель. Пожалѣетъ красавицъ!

Олимпіада. Какъ же!

Серафима. Жалѣлъ волкъ кобылу, оставилъ хвостъ да гриву!

Олимпіада. Развѣ y него человѣческія чувства? Была бы дѣвка, a которая…

Серафима. Онъ насъ, поди, и по именамъ-то не знаетъ.

Муфтель. Врете! Врете! Обѣ врете, шельмочки! Вы y него — не какъ прежнія, большую силу забрали. Обворожили старика.

Олимпіада. Не знаю, на какой вы счетъ…

Муфтель. Вы мнѣ очковъ не втирайте, a лучше откройте хитрость вашу: какимъ способомъ вы показываете ему сатану?

Серафима. Ахъ, вы относительно сіянсовъ?

Олимпіада. О спиритическомъ пришествіи мертвецовъ?

Муфтель. Э, полно! развѣ я не понимаю, что все вы устраиваете?

Серафима. Ахъ, какъ много въ васъ ошибки!

Олимпіада. Смѣли бы мы шутить съ княземъ?

Муфтель. Стало быть, и въ самомъ дѣлѣ черти?

Олимпіада. Конечно, черти, Карлъ Богдановичъ.

Серафима. Черти!

Муфтель. И покойники?

Олимпіада. И покойники.

Серафима. Намъ съ Олимпіадой отъ этихъ сіянсовъ даже ужасно жутко.

Олимпіада. Хоть и не наша вина, a господскій приказъ,— но все же какого грѣха мы набираемся?..

Серафима. Вѣдь это волшебство! За него отвѣтъ на томъ свѣтѣ.

Олимпіада. Да и страшно, инда дрожимъ.

Муфтель. Ладно! Видѣлъ я, какъ вы дрожите. Щеки отъ смѣха лопнуть хотятъ. Палецъ вамъ покажи въ то время, обѣ прыснете. Вотъ возьму и покажу палецъ

Дѣвушки хохочутъ.

Олимпіада. Нѣтъ, Карлъ Богдановичъ, не показывайте!

Серафима. А то, и впрямь, неровенъ часъ.

Муфтель. Хорошо… Хорошо… Ну, a на счетъ княжны-то?

Олимпіада. Пожалѣйте, Карлъ Богдановичъ!

Серафима. Рыскъ невообразимый.

Муфтель (грозитъ пальцемъ). Ой, дѣвушки, не ссорьтесь съ Богданычемъ. Рука руку моетъ. Сейчасъ вы сильнѣе меня y князя, это что и говорить. Но вашей сестры y него сколько хочетъ, столько проситъ, a Муфтель одинъ. И сегодня Муфтелъ передъ тобою картузъ гнетъ, a завтра Муфтель тебѣ спину деретъ.

Князь Дмитрій (съ гикомъ выѣзжаетъ на Хлопоничѣ обратно, треплетъ его за волосы, бьетъ кулаченками по щекамъ). Но, Хлопоничъ! Но! Ну, скачи же, Хлопоничъ! Что же ты, Хлопоничъ, не ржешь?

Хлопоничъ. Ги-ги-ги-го!

Князь Дмитрій. Стой! Довольно!

Соскочилъ.

На верхъ, къ папѣ, пускай меня Муфтель везетъ.

Муфтель. Нѣтъ, князинька, Муфтель не повезетъ.

Князь Дмитрій. Отчего?

Муфтель. Оттого, что Муфтель солдатъ, a не лошадь.

Князь Дмитрій. А какъ же Хлопоничъ лошадь?

Муфтель. Ужъ такъ, видно, его Богъ превратилъ, поставилъ съ двухъ ногъ на четыре копыта.

Князь Дмитрій. Развѣ такъ бываетъ?

Муфтель. Бываетъ, князинька.

Князь Дмитрій. Затѣмъ?

Муфтель. A который человѣкъ подлецъ ужъ очень большой. За подлости человѣческія.

Князь Дмитріи. Ну, такъ мы съ тобою вмѣстѣ, за ручку пойдемъ?

Муфтель. За ручку,— изволь,— пойдемъ.

Уходятъ.

Хлопоничъ (красный, растроганный, масляный). И, что за дитя. Что за ангельское дитя!

Оглянулся.

У, пострѣленокъ анаѳемскій! Весь въ отца аспида… Шельма растетъ, кровопійца!.. Настукалъ рожу, словно барабанъ… (Къ дворовымъ). Ребята! Добегите который-нибудь до сада. Тамъ въ цвѣтникѣ на березкѣ картузъ мой виситъ,— ангельчикъ нашъ, добрый князь Митенька, закинулъ…. (Къ Олимпіадѣ и Серафимѣ). Красавицы! васъ-то мнѣ и надо, старичку. Сѣдъ-сѣдъ, a съ дѣвкою дородною пошептаться люблю… Сѣмъ-ка отойдемъ въ сторону, да поищемъ ума на два словечка.

Антипъ. Князекъ молодой?

Максимъ. Онъ самый, Антипъ Ильичъ.

Антипъ. Что-й-то съ лица-то, ровно бы, совсѣмъ и непохожъ?

Левонъ. Надо быть, въ мать удался.

Антипъ. Хорошее дитя.

Михайло. Одно слово: надѣжа!

Антипъ. Самъ любитъ сынишку-то?

Максимъ. Души не чаетъ.

Антипъ. Хе-хе-хе-хе-хе.

Михайло. Наслѣдникъ!

Антипъ. A княжна Зинаида, по прежнему, въ черномъ тѣлѣ?

Максимъ. Какъ была, такъ и сейчасъ.

Антипъ. Хе-хе-хе-хе.

Казачекъ (катится съ подъѣзда). Князь идетъ!

Лавр. Иван. (вытягивается). Князь идетъ!

Хлопоничъ (охорашивается). Князь идетъ!

Когда князь Александръ Юръевичъ показывается на подъѣздѣ, мертвая тишина. Муфтель слѣдуетъ за нимъ.

Князь (съ подъѣзда). Этотъ лысый, сѣдой — какой человѣкъ?

Муфтель. Тотъ самый, о которомъ я докладывалъ вашему сіятельству: бѣглый Антипъ Пчелинецъ.

Антипъ подходить, кланяется въ ноги.

Князь. А-а-а!.. Любопытно. (Къ прочимъ). Отойдите-ка въ сторонку… Здравствуйте, Антипъ Ильичъ, здравствуйте… Сколько лѣтъ, сколько зимъ… Нагулялся, старый чортъ?

Антипъ (холодно). Нагулялся.

Князь. A уходилъ куда?

Антипъ. Бога искать. Къ Богу ближе захотѣлось.

Князь. Отъ насъ, стало быть, къ Нему далеко?

Антипъ. A вы какъ думали? Богъ на волъ живетъ. Въ крѣпости Бога не бываетъ.

Князь. Философъ!

Антипъ. Этого я не понимаю.

Князь. Отъ меня ты къ Богу прогулялся, a отъ Бога назадъ ко мнѣ… къ Чортушкѣ!

Хохочетъ.

Слыхалъ, старикъ, что меня сосѣди нынѣ Чортушкою зовутъ? Нашелся какой-то остроумецъ — мѣтко выдумалъ.

Антипъ. Жизнь кончать гдѣ-нибудь надо! Не въ раю, такъ въ аду.

Князь. Резонъ. Ну, старикъ, не знаю, набрался ли ты въ бѣгахъ ума, но дерзить выучился. Только напрасно, дѣдъ: дудки! Не выпорю.

Антипъ. Ваша воля.

Князь. Да. Не выпорю. Потому что очень ужъ ты напрашиваешься. A я вотъ и не трону. Что тебя истязать? Ишь какъ ты приготовился! Тебя пороть теперь одно тебѣ самодовольство. Я такого человѣка никогда пальцемъ не коснусь.

Антипъ. Ваша воля.

Князь. Именно, душа моя, что моя. Тебѣ вотъ мученикомъ быть хочется, a я тебѣ вмѣсто мученичества, шишъ! Розогъ и плетей больнѣе… Такъ-то, старикъ! Злись не злись, дерзи не дерзи, хоть родителей моихъ не добромъ помяни,— не выпорю. Только смѣяться буду, какъ тебя отъ злости корежитъ.

Антипъ. Умѣете надругаться надъ человѣкомъ. Что и говорить.

Князь (вглядывается насмѣшливо). Ходилъ ты къ Богу, Антипъ, a вѣдь Богъ-то тебя не принялъ.

Антипъ (угрюмо). Ну, и не принялъ. Вамъ-то что?

Князь. Не принялъ, не принялъ… Смиренія въ тебѣ ни капли нѣтъ. Ни спокойствія, ни смиренія нѣтъ.

Антипъ. Ему чистые духомъ нужны, a не такіе, какъ мы съ вами.

Князь. А-а! Полюби насъ черненькими, беленькими насъ всякій полюбитъ…

Антипъ. И вы покаетесь, да — поздно.

Князь. Лучше поздно, чѣмъ никогда. A вотъ неудачно покаяться, какъ ты… это, должно быть, непріятно! Съ чего бѣжалъ-то, въ самомъ дѣлѣ? По Матвѣю заскучалъ?

Антипъ. Такъ точно.

Князь. Вотъ скажи, если знаешь: съ какого лиха онъ сталъ чорту баранъ? Сколько лѣтъ вспоминаю его: не могу понять. Кажется, не былъ отъ меня ничѣмъ обиженъ.

Антипъ (потупился, съ большою и глухою злобою). Ничего мы не знаемъ, и кто можетъ знать? Знаетъ Царь небесный! Чужая душа потемки. Караетъ насъ Господь за беззаконія наши въ чадахъ нашихъ.

Князь. Ну, не все же за твои беззаконія,— Матвѣй не маленькій былъ, небось, и свои грѣшки уже водились. А, что правда, то правда, Антипъ. Беззаконникъ ты. Кого хочешь по уѣзду спроси, всякій тебѣ скажетъ: бывали y князя подлецы-приказчики, a все не такіе, какъ Антипъ Ильичъ…

Антипъ. Для васъ же совѣсть грязнилъ и славу свою въ людяхъ портилъ.

Князь. Те-те-те! Съ больной головы на здоровую. На меня своихъ грѣховъ не перекладывай. Ты не мой слуга, покойнаго папеньки. При немъ опричничалъ. Звѣрь.

Антипъ. Что стариною корить? Былъ звѣрь, сталъ человѣкъ. Дай Богъ всякому.

Князь. Чудо природы: звѣрь въ люди вышелъ! Куда же мнѣ тебя, отставной звѣрь, теперь опредѣлить? Ни къ какому рабочему дѣлу ты не годишься, a нищимъ на паперти сидѣть, по деревнямъ въ куски ходить — нельзя: изъ моихъ крѣпостныхъ нищихъ не бываетъ… Муфтель! Что съ нимъ сдѣлать?

Муфтель. Я такъ думаю, ваше сіятельство: положить ему паекъ и поселить его въ садовой банѣ, пусть сторожитъ, дѣло не мудреное.

Князь. Тамъ и сторожить-то нечего. Развалина. Я думаю, ея не топили уже года три. (Къ Хлопоничу). Новую строю. Видалъ?

Сходитъ съ подъѣзда.

Хлопоничъ. Бани, ваше сіятельство, не видалъ, a мужичковъ видѣлъ.

Князь. Что?

Хлопоничъ. Мужичковъ вашихъ… съ топорами… Въ моей рощѣ хозяйничали… Говорятъ: князь баню строить, лѣсъ требуется… Ничего, достаточно оголили: дубковъ до сорока.

Князь. Ты врешь, Пафнутьичъ. Какая твоя роща?

Хлопоничъ. A Синдѣевская, ваше сіятельство, которая на взгорьѣ.

Князь (топаетъ ногами). Свинья! Каналья! Съ какихъ поръ она твоя? Муфтель! Возьми его за шиворотъ, сведи въ контору, покажи планъ… Ахъ ты, глухарь! Синдѣевская роща была наша еще по екатерининской размежовкѣ… A ты, лопухъ…

Хлопоничъ. Батюшка! Ваше сіятельство! Не извольте безпокоиться! Развѣ я спорю? Ваша Синдѣевская роща, разумѣется, самъ говорю, что ваша. Люди по здѣшнимъ мѣстамъ безъ разума живутъ: какъ мое пользованіе рощею очень давнее, пріобыкли къ глупому обычаю, будто бы моя. A ваша роща! Искони ваша!.. И мы ваши, и все наше ваше!..

Князь. Такъ-то лучше. За то, что ты не упорствовалъ противъ моего слова, оцѣни срубленный лѣсъ, во сколько самъ захочешь.

Хлопоничъ. Слушаю, батюшка, ваше сіятельство. Благодарствую, благодетель, отецъ родной.

Князь. Муфтель! Если онъ оцѣнитъ лѣсъ по чистой совѣсти и правой цѣнѣ, заплати ему вдвое. Если запроситъ дорого, гони его со двора въ шею: пусть ищетъ судомъ…

Хлопоничъ. Дерзну ли я, ваше Сіятельство?

Князь (Антипу). A ты, старикъ, ступай, не поминай меня лихомъ, живи — служи: взыска на тебѣ не будетъ.

Муфтель (дворовымъ). Проводите его кто-нибудь.

Хлопоничъ. Вотъ тебѣ, лысый, какая благодать: десять лѣтъ бѣгалъ и выбѣгалъ богадѣльню.

Максимъ уходитъ съ Антипомъ.

Князь (показываетъ тростью). Бродяги?

Бродяги валятся въ ноги.

Муфтель. Такъ точно, ваше сіятельство. Вчера наши охотники взяли въ овсахъ.

Князь. Ишь, честная парочка! Развязать.

Голенищевъ (широко улыбаясь). Рученьки замлѣли…

Левонъ (развязываетъ). Нишкни!

Михайло. Передъ княземъ стоишь, дуракъ!

Голенищевъ (струсилъ). Я ничего.

Князь. Это вы y моего мужика клѣть сломали.

Бруcокъ. Прости, государь.

Князь. Вы что же дѣлаете, черти? Это по-сосѣдски? Когда и въ чемъ вы видѣли отъ меня обиду?

Бруcокъ. Оголодали, государь. Лопатина худая. Лъсами шли, боялись, безъ запаса, голодомъ помереть.

Князь. Когда вы голодны и холодны, то приходите честь честью въ контору тамъ для васъ припасено, a разбойничать на моихъ земляхъ — не смѣй! Муфтель! Обоимъ-по двѣсти лозановъ.

Голенищевъ. Помилуй, государь!

Князь. Потомъ накормишь ихъ, выдашь по рублю серебромъ ступайте на всѣ четыре стороны.

Бруcокъ. Благодаримъ покорнѣйше, государь!

Голенищевъ. Вѣкъ не забудемъ твоей милости!

Бруcокъ. Встрѣчнымъ товарищамъ закажемъ — обижать твою хлѣбъ-соль!

Ихъ уводятъ.

Муфтель (вполголоса). На Кортоминскомъ пустырѣ обнаружено мертвое тѣло… Ребенокъ… пуповинкою удушился.

Князь. Родила какая- нибудь неосторожно. Пошли зарыть.

Муфтель. Осмѣлюсь доложить, что есть огласка въ народъ… можетъ быть слѣдствіе.

Князь. A кому отъ слѣдствія польза? Становому, лекарю, стряпчему? Покойнику все равно, a мужикамъ раззоренье. Зарыть.

Муфтель. Кому прикажете?

Князь. Михаилу Давыдка пошли. Вотъ его.

Михайло валится въ ноги.

Князь. За что?

Муфтель. Былъ наказанъ. Благодарить за науку.

Князь. Въ чемъ провинился?

Михайло. Не могу знать, ваше сіятельство.

Князь. Муфтель?

Муфтель. Для комплекта, ваше сіятельство. Какъ вся наша дворня драная, онъ одинъ былъ не драный. Вашему сіятельству было угодно приказать, чтобы другимъ было не обидно.

Князь. Такъ и не знаешь, дуракъ, за что тебя пороли?

Михайло. Никакъ нѣтъ… не могу знать… Ежели пороли, стало быть, есть за что. Безъ вины пороть не будете…

Князь. Вотъ это отвѣтъ! Это слуга! Встань, рабъ любимый! Въ маломъ былъ мнѣ вѣренъ, надъ многими тебя поставлю. (Къ Хлопоничу). Люблю: души добрѣйшей и ума не дальняго. Жизнь мнѣ спасъ: на охотѣ изъ зыбучаго болота вытащилъ.

Хлопочинъ. А с ъ рожи хоть сейчасъ въ разбойничьи эсаулы.

Князь. Кажется, никогда и былъ таковымъ.

Опрашивая народъ, проходить къ службамъ; видно, какъ онъ бредетъ между ними, съ Муфтелемъ.

Лавр. Иван. (Хлопоничу). Темный человѣкъ Давыдокъ. Едва-ли не изъ ухорѣзовцевъ. Слыхали про атамана Ухорѣза? На Немдѣ станами стоялъ…

Олимпіада. Его военная команда разбила. A шайка разбрелась. Около того времени и Давыдокъ y насъ объявился.

Лавр. Иван. О немъ насъ не только исправникъ изъ губерніи запрашивали.

Серафима. Князь отписался.

Хлопоничъ. Лихъ отписываться князь!

Лавр. Иван. Такихъ шпилекъ начальству въ бока насажаетъ, до Питера занозъ не перетаскать!..

Хлопоничъ. Это y него, прямо въ родѣ болѣзни стало, превредную страстишку завелъ: принимаетъ подъ свою защиту всякій подозрительный сбродъ.

Лавр. Иван. Только поссорься съ земскою полиціей, a ужъ князь не выдастъ. Поддержитъ. Волю ненавидитъ, удаль любитъ. Мнѣ, говоритъ, нищій разбойникъ спорѣе богатаго мужика.

Олимпіада. Вотъ и теперь съ Москвы прибѣжалъ Конста, сынъ Матрены-Слобожанки… Видать, что не съ добромъ пришелъ парень: полиція загнала… A князь приказалъ его за садовника взять.

Серафима. Ужъ это за материны заслуги.

Отходить съ Хлопоничемъ.

Левонъ. Чортъ ты, Давыдокъ! Дьяволъ! Лѣшій болотный!

Михайло. Ну?

Левонъ. Безъ вины подъ розги ложишься!.. Ужъ наше горькое дѣло! Холопское! A ты вѣдь бѣглый — почитай, что вольный!

Князь y садовыхъ воротъ встрѣтилъ Зину и Матрену и съ неудовольствіемъ возвращается, сопровождаемый ими.

Михайло (Замахнулся на Левона). Убью!..

Лавр. Иван. Тише, демоны! Съ ума сошли? У князева крыльца завели драку!

Михайло. A онъ незамай!

Левонъ. Чортъ бѣшеный! Право, чортъ! Кидается, ровно я ему брюхо отъѣлъ…

Михайло. А ты зачѣмъ волею дразнишь? Не люблю… Ежели человѣкъ въ несчастьи… Я за волю-то, можетъ, людей убивалъ… Сволочь!

Уходить.

Князь. Ну, да… ну, да… прекрасно…

Зина. Я, папенька, только поздравить съ праздникомъ.

Князь. Какой праздникъ? что за праздникъ? Кому нужны праздники? кто варить въ праздники? Ну-ну-ну.. благодарю… вотъ тебѣ…

Даетъ деньги.

Зина. Благодарю васъ, папенька…

Князь (смотритъ съ неудовольствіемъ). Какая ты большая!

Зина. Неудивительно: мнѣ восемнадцать лѣтъ.

Князь. Восемнадцать лѣтъ?.. Уже! Скверно! Скверно! Ну-ну-ну… Тамъ все для тебя… Муфтелю велѣно… Хорошо. Прощай. Хорошо.

Зина. Позвольте братца повидать?

Князь. Чего тамъ?

Зина. Я только ручку поцѣлую…

Князь. Хорошо. Иди.

Зина. Пойдемъ, мама Матрена.

Идетъ къ подъѣзду.

Лавр. Иван. (съ почтительнымъ состраданіемъ, вполголоса, но твердо). Боковымъ крыльцомъ пройти извольте, съ параднаго не велѣно васъ допущать.

Матрена (вспыхнула). Да, что ты, батюшка..

Лавр. Иван. Для васъ же-съ… предупреждаю, чтобы безъ ослушанія…

Зина. Да, да. Благодарю, Лаврентій… Мама Матрена, пойдемъ.

Уходятъ за уголъ.

Князь (говорить тѣмъ временемъ съ Хлопоничемъ. Оторвался, отъ разговора и смотритъ на дочь). Не могу… И дочь, и хороша, и на меня похожа, не могу… Противна… Какъ въ колыбели ее увидалъ, комкомъ краснымъ, тогда сразу противна стала. И вотъ теперь, большая уже… Не могу.

Хлопоничъ. Ваше сіятельство?

Князь. Что?

Хлопоничъ. Осмѣлюсь почтительнѣйше спросить: какъ изволили рѣшить относительно моей симбирской деревни?

Князь. Дорога… Семьдесятъ тысячъ просишь… большія деньги.

Хлопоничъ. Ваше сіятельство! Вы имѣніе знаете: вдвое стоить…

Князь. Хоть и не вдвое, a семидесяти тысячъ стоить. Да, рѣшиться, братецъ, не могу: деньги велики.

Хлопоничъ. Развяжите душу, ваше сіятельство!

Князь. Спѣшишь?

Хлопоничъ. Сыновей дѣлю.

Князь. Хорошо. Я спрошу… посовѣтуюсь…

Хлопоничъ. Помилуйте, ваше сіятельство!.. Кого вамъ спрашивать? Вы сами все на свѣтѣ лучше всѣхъ знаете.

Князь. Духа спрошу, столъ стучащій. Какъ онъ скажетъ о твоемъ имѣніи, такъ тому и быть.

Хлопоничъ. Слушаю, ваше сіятельство.

Князь. Сегодня же вечеромъ. Первымъ вопросомъ твое желаніе поставлю. Улыбаться, кажется, изволишь?

Хлопоничъ. Смѣю ли я?

Князь. Спиритизмъ великая сила. Знаніе! Понимаешь ты?

Хлопоничъ. Слушаю, батюшка, ваше сіятельство. Какъ вамъ угодно.

Князь. Единственное знаніе, которое нужно человѣку… Да! О томъ, что тамъ, за перегородкою… Понимаешь?

Хлопоничъ. За перегородкою-съ?

Князь. О, дуракъ! За перегородкою между здѣсь и тамъ,— на тотъ свѣтъ.

Хлопоничъ. Да-съ, если на тотъ свѣтъ… конечно.

Князь. Живыми тѣлесными глазами не заглянешь черезъ эту перегородку, какъ ни становись на ципочки. Человѣческій разумъ ничтожество. Онъ — до стѣны. A за стѣною — дудки! безсиленъ! Покойная моя княгиня Матрена была дура, но она теперь знаетъ, что тамъ. A я и не глупъ, да стою въ потемкахъ, предъ запертою дверью. Догадки, теоріи лопаются, какъ мыльные пузыри. Евреи говорятъ правду: въ раю оселъ умнѣе мудрѣйшаго изъ нашихъ мудрецовъ. Поговорилъ бы я теперь съ Матреною Даниловною… много охотнѣе, чѣмъ съ живою.

Хлопоничъ. Поговорите, ваше сіятельство! Покойница была добра ко мнѣ. Она вамъ хорошее для меня посовѣтуетъ.

Князь. Я часто звалъ ее, но до сихъ поръ она не приходила.

Хлопоничъ. A сегодня вы еще позовите.

Князь. Позову.

Хлопоничъ. По моемъ дѣлѣ спросите?

Князь. Спрошу.

Хлопоничъ. Въ первую очередь?

Князь. Въ первую очередь. (Пишетъ въ записную книжку). Видѣлъ? Вопросъ первый; «взять ли мнѣ за себя симбирское имѣніе Хлопонича?»

Хлопоничъ. Нижайше благодарствую вашему сіятельству.

Князь подзываетъ Лаврентія Ивановича и, опираясь на его руку, поднимается на лѣстницу.

Хлопоничъ. Красавицы! Слышали? Вопросъ первый: «взять ли?»

Олимпіада. А, если первый, то мы на первое и отвѣтимъ: «взять!»

Раздается нѣсколько спиритическихъ стуковъ.

Хлопоничъ. О, чортъ! Какъ вы это?

Олимпіада. Секретъ.

Серафима. Только сережки изумрудныя, которыя условлено, пожалуйте выдать на руки.

Олимпіада. Теперь же, до сіянса!

Серафима. Да-съ, до сіянса!

Олимпіада. И мнѣ тоже бархатъ обѣщанный.

Хлопоничъ. Все будетъ, кралечки. Ежели выгоритъ мое дѣло, не пожалѣю прибавить сто рублей.

Серафима. Не очень-то расщедрились: сами семьдесятъ тысячъ ухватить норовите.

Хлопоничъ. Сторгуемся!

Олимпіада. Только чтобы до дѣла! Послѣ дѣла съ васъ взятки гладки.

Серафима. Ученыя!

Олимпіада. Вы приходите сейчасъ въ мою комнату: тамъ и отдадите.

Серафима. Честнѣе всего.

Хлопоничъ. Удивительный человѣкъ князь! Въ Бога не вѣритъ, въ ученыхъ не вѣритъ, a въ дѣвокъ щелкающихъ увѣровалъ…

Уходитъ въ контору.

Зина и Матрена показываются изъ-за угла.

Зина. Здравствуйте, Олимпіада Евграфовна.

Олимпіада. Ахъ, Зиночка! Здравствуйте.

Подаетъ руку.

Серафима (также). Здравствуйте.

Матрена. Какая она тебѣ Зиночка, песъ?

Зина. Мама Матрена, оставь.

Матрена. Ошалѣла ты, барская барыня? Залетѣла ворона въ высокія хоромы!

Олимпіада. Ежели ихъ крестили Зинаидою, то — кромѣ Зиночки — какъ же ихъ въ ласковости назвать?

Матрена. Не смѣешь ты, ничтога, барышнѣ ласковость оказывать. Хамка! Княжна она для тебя! Ваше сіятельство!

Зина. Мама Матрена, оставь.

Серафима. Скажите пожалуйста!

Олимпіада. Вы, тетенька, не кричите! Отъ крика пользы нѣтъ, только уши пухнуть.

Серафима. Мы вамъ ничего дурного не сказали, a въ вашемъ положеніи надо быть скромнѣе, и горячиться — ни къ чему.

Олимпіада. Вы знаете, какъ относится князь къ княжнѣ.

Серафима. Съ вашей стороны это большая смѣлость и учтивость, что мы такъ свободно съ вами разговариваемъ.

Матрена. Что? Ахъ вы, шлепохвостыя!

Олимпіада. Мы къ княжнѣ настолько благодарны, что рыскуемъ быть за нее въ строгомъ отвѣтѣ, a вы, между прочимъ, лаетесь.

Серафима. Но мы это относимъ къ вашему несчастію и необразованію и на васъ не обижаемся.

Олимпіада. Прощайте, Зиночка!

Серафим а.До свиданія, милочка!

Олимпіада. Вы, если что вамъ нужно, пожалуйста, прямо ко мнѣ… Я вамъ помочь всегда готовая…

Серафима. Ивъ моей добротѣ не сомнѣвайтесь…

Хвастливо уходятъ но главному подъѣзду. Долго еще слышенъ ихъ смѣхъ.

Матрена. Онѣ очумѣли, Зинушка! Онѣ ошалѣли!

Зина. Обнаглѣли онѣ, a не ошалѣли.

Матрена. Шлюхи! Швали! что же это, Господи? Жили худо, a такого еще никогда не было.

Зина. Чему хорошему быть, если отецъ самъ подаетъ примѣръ? Я для него хуже змеи, — жаба, червь земляной!

Матрена. Каковъ онъ съ тобою, это его родительское дѣло. A дѣвки рабы! Не смѣютъ онѣ! да! не смѣютъ!

Зина. Кого имъ бояться-то?

Матрена. Все-таки…

Зина. Кромѣ тебя, за меня заступиться некому — никто и не заступится. Я здѣсь послѣдняя спица въ колесницъ. Ниже послѣдней дворовой дѣвки, поломойки. Князь дѣвку на верхъ возьметъ, дѣвка въ случай попадетъ, хоть кусокъ сладкой жизни ухватить. A мы съ тобою заточенныя. Сгинемъ въ своемъ павильонѣ и пропадемъ, какъ покойная мама отъ него, изверга, пропала.

Матрена. Тише ты, безумная! Неравно кто услышитъ, доведетъ до князя… и не размотать тогда бѣды!

Зина. Платье-то на Олимпіадѣ? Ха-ха-ха! Французская матерія, издали видать. Серьги брильянтовыя, браслеты, золотая цѣпочка… ха-ха-ха! A y меня башмаки дырявые, и Муфтель ждать проситъ: не смѣетъ въ расходъ включить, его сіятельство осердятся… Безъ башмаковъ держитъ! Барышню! Взрослую дочь!.. Нянька! Нянька! Есть гдѣ-нибудь на него управа или нѣтъ?

Матрена. Есть, надо быть, да мы то съ тобою не сыщемъ.

Зина. Въ брильянтовыхъ серьгахъ, въ браслетахъ! A давно ли босикомъ по лужамъ шлепала, индюшекъ пасла?..

Матрена. Это — какъ есть.

Зина. Зиночкою смѣетъ звать! Руку подаетъ! Не цѣловать ли еще лапу свою прикажетъ? Тварь ползучая! Нашелъ сокровище на верхъ взять! Съ псарями подъ заборами валялась… Помню я!

Матрена. Ну, этакихъ дѣлѣ помнить тебѣ не откуда.

Зина (очень надменно). Что такое?

Матрена. Говорю, что не видала ты такихъ примѣровъ и словъ подобныхъ не должна выкликать. Ты дѣвушка. Стыдъ нити.

Зина. Я гдѣ живу, нянька?

Матрена. Въ Волкоярѣ живешь, y папеньки.

Зина. Откуда же мнѣ было стыда набраться? У волкоярскихъ людей стыда нѣтъ. Какой такой стыдъ на свѣтѣ живетъ? Я не знаю. Всего въ Волкоярѣ насмотрѣлась, a стыда не видывала. Гувернантокъ, учительшъ не имѣла. Съ дѣвками росла… Съ родительскими наложницами. Все знаю. Про всѣхъ. И про тебя, мамушка, тоже… какова ты была, когда онъ тебя молоденькую — наверху держалъ!.. Все до ниточки! По-французскому, по-нѣмецкому,— этого я не могу: не научили княжну, не удостоилась… A кто съ кѣмъ спитъ, это я тебѣ хоть про весь Волкояръ. День деньской длиннохвостыя сороки во флигель вѣси носятъ… Развѣ предо мною остерегаются? Что я? Не то барышня, не то «своя сестра»… дура полуграмотная! Рѣшили люди, что «безчастная», такъ тому и быть. И не стыди ты меня! Не хочу я никакого твоего стыда! И такъ въ неволѣ этой безумной… Что ты мнѣ стыдомъ въ глаза тычешь? Безъ стыда-то я хоть посмѣюсь!.. Смѣхомъ изъ себя злобу выведу!

Матрена. Кровища въ тебѣ гуляетъ, дѣвка. Вся въ отца! Ишь ощетинилась, звѣрь звѣремъ. Замужъ тебѣ пора, Зинаида Александровна.

Зина. Кто меня возьметъ? Я необразованная.

Матрена. Зато изъ себя видная. Княжна! Если отецъ на приданое расщедрится, тебя женихи съ руками оторвутъ.

Зина. Это онъ-то дастъ приданое? Онъ Муфтеля нарочно въ Питеръ посылалъ, чтобы сдѣлать Волкояръ родовымъ, и все досталось бы брату. Чтобъ ему, этому мальчишкѣ…

Матрена. Не шуми, Зинаида. Пожалѣй ты свою и мою голову. Не шуми.

Зина. Да, и кого мы видимъ? Какихъ людей? Кто меня видитъ? Тюрьма! тюрьма! тюрьма!

Конста (поетъ въ саду и играетъ на гармоникѣ).

Ты зачѣмъ, зачѣмъ, мальчонка,

Съ своей родины бѣжалъ?

Ты покинулъ мать-старуху,

Отца стара-старика…

Никого ты не спросился

Кромѣ сердца своего!

Выходить изъ садовыхъ воротъ вмѣстѣ съ Антипомъ. Оба слегка выпили: Антипъ изрядно, Конста едва-едва.

Матрена. Конста поетъ.

Зина. Веселый онъ… Хорошій y него голосъ…

Матрена. Да, во дворѣ взять — кромѣ Михаилы Давыдка, противъ Консты въ пѣсняхъ никому не выстоять.

Зина. Давыдокъ пожилой человѣкъ, a Конста молоденькій. Сколько онъ прибаутокъ всякихъ знаетъ, исторіевъ…

Матрена. Да, какъ онъ съ Москвы пришелъ, все y насъ въ павильонѣ стало какъ будто посвѣтлѣе…

Конста (поетъ).

Ужъ какъ жилъ ты, мальчикъ, веселился

И имѣлъ свой капиталъ.

Капиталу ты рѣшился

И въ неволю жить попалъ…

Антипъ (подхватываетъ козлинымъ голосомъ).

Что во ту ли, братецъ, во неволю

Въ бѣлый каменный острогъ.

Зина. Ты все поешь?

Конста. Какъ же мнѣ, барышня, теперь не пѣть, если я подпѣвателя нашелъ?

Антипъ. Хе-хе-хе! Подпѣвателя… Бойкій парень… одобряю! Хорошъ сынъ y тебя, Матрена Никитишна, хвалю.

Конста. Барышня! Позвольте вамъ старика ракиминдовать: съ нонѣшняго дня помощникъ мой… отставной козы барабанщикъ!

Антипъ. Съ того и выпито.

Конста. На пріятномъ знакомствѣ, поздравемшись.

Зина. Зачѣмъ тебѣ помощникъ, Конста?

Антипъ. Князя надо спросить… родителя… самого…

Конста. Я ничего не дѣлаю, a онъ съ меня и сей трудъ снимаетъ… (Поетъ):

Свѣтъ небесный возсіяетъ,

Барабанъ зорю пробьетъ…

Матрена. Смотрите вы, пѣсельники: князь услышитъ.

Говоритъ съ Антипомъ.

Конста. Ничего не обозначаетъ: князь пѣсни любитъ.

Зина. Ты, Конста, лучше вечеромъ къ намъ въ павильонъ приходи пѣсни-то играть, на крыльцо.

Конста. Это ужъ, барышня, обязательно. По обыкновенію. И приказывать не надо, будемъ-съ.

Матрена (Антипу). Всѣ о нихъ говорятъ нонче, о новыхъ мѣстахъ, будто очень они пріятны крѣпостному человѣку, да не знаемъ мы, старичекъ почтенный, какія они бываютъ, новыя-то мѣста.

Антипъ. Я тебѣ все разскажу. Я тебѣ ужо разскажу. Про Херсонъ… Одестъ-городъ.

Конста. Мамонька! Оный старикъ, одного дня въ Волкояръ не пробывши, уже подбиваетъ меня въ бѣга.

Зина. Въ бѣга?

Конста. Такъ сладко поетъ, что эхъ, кабы хорошій товарищъ, да денегъ малую толику… Часу я не сидѣлъ бы въ этой мурьѣ! Ударились бы мы со старикомъ въ Одестъ-городъ.

Зина. Только тамъ тебя не видали.

Матрена. За какимъ бы это лихомъ, дозволь спросить?

Конста. Зачѣмъ за лихомъ? Добра сыщемъ!

Матрена. По этапу не хаживалъ,— должно быть, въ охотку?

Конста. Этапъ для дураковъ.

Матрена. А ты умный?

Конста. Я, конечное дѣло, мамонька, разсудкомъ въ головъ мамонька владаю.

Антипъ. Въ Одестѣ большія дѣла можно дѣлать. Пшеница… Табакъ… Виноградъ…

Конста. A ежели смѣлый духъ въ сердцѣ имѣешь, такъ хорошо товаръ провозить мимо таможни: мое вамъ почтеніе, здравствуй да прощай!

Антипъ. По трюмамъ пароходнымъ работать тоже дѣло не плохое. Будешь имѣть свою халтуру.

Матрена. Чай, вашего брата за это не хвалятъ?

Конста. Да ужъ тутъ знамое дѣло: чья взяла!

Антипъ. Можетъ — на всю жизнь богатъ будешь, а, можетъ, и — рыбамъ на кормъ.

Конста. Пуля въ лобъ,— и шабашъ! У-ахъ!

Матрена. Каторжный ты; Конста, истинно каторжный въ тебѣ духъ… И въ кого такой уродился?

Конста. Какъ тятеньки не припомню, единственно надо быть, что въ васъ, маменька.

Матрена. Ахъ, жуликъ московскій!

Антипъ. A живутъ тамъ, на новыхъ мѣстахъ, иные изъ нашихъ ребята, хорошо живутъ!

Матрена. Брехи вы, брехи. Какъ вы до тѣхъ мѣстѣ дойдете? Пашпорта y васъ гдѣ?

Конста. И безъ пачпортовъ, маменька, люди живутъ.

Антипъ. На новыхъ мѣстахъ пашпортовъ не спрашиваютъ.

Конста. Да и велика ли штука пачпортъ?

Антипъ. Дѣло рукъ человѣческихъ.

Конста. На эту механику y насъ завсегда имѣются знакомые мастера.

Антипъ. Были бы деньги, пашпортъ будетъ.

Матрена. A денегъ нѣтъ, стало быть, весь разговоръ вашъ пустой, и напрасно вы его затѣяли.

Конста. Денегъ, старые люди сказываютъ, нѣтъ передъ деньгами.

Антипъ. Что намъ деньги? Мы сами деньги!

Матрена. Вздоръ бредишь, Конста! Вздоръ!

Зина. Нѣтъ, не вздоръ!

Антипъ. Эге? слышала?

Конста. Ты, мать, больно засидѣлась на мѣстѣ, зажирѣла на сытыхъ княжескихъ хлѣбахъ; тяжело тебѣ мясами-то своими шевельнуть — вотъ тебѣ и кажется, будто вздоръ. A ты посмотри, каково забористы они, новыя мѣста. Инда барышня наша развеселилась… понравились ей наши рѣчи… Такъ ли я, барышня, говорю?

Зина. Хорошо говоришь!

Матрена. Говорить хорошо, гдѣ-то сядетъ?

Конста. Зачѣмъ садиться? Мы сперва побѣгемъ… побѣгемъ, что ли, барышня?

Зина. Пожалуй, хоть и побѣгемъ.

Матрена. Куда бѣжать? Бѣгаютъ отъ своего дома непутевые, какъ ты вотъ, да Антипка…

Антипъ. A почемъ ты знаешь, что я непутевый? Я своего пути не терялъ, да и тебя еще на путь наведу.

Матрена. Либо кому жрать нечего.

Антипъ. Кто кормы больше совѣсти почитаетъ, тому конечное дѣло не бѣчь, a въ курятникѣ на лукошкѣ сидѣть, индюшкою, яйца парить.

Матрена. Ужъ и больше совѣсти!

Антипъ. Что воля, что совѣсть, едино оно. Воли нѣтъ совѣсти нѣтъ. Воля цвѣтокъ, a совѣсть ягодка. Въ вольномъ человѣкъ она вызрѣваетъ, a рабу зачѣмъ совѣсть? Эхъ, тетка! Даромъ, что соколеною смотришь,— индюшка ты! И какъ это, и откуда ты такого орла высидѣла?

Конста. Что? Видите: не вралъ я вамъ старикъ прыткій… Онъ не то, что меня,— Зинаиду Александровну въ бѣга собьетъ!..

Матрена. А ты ври, да не завирайся. Зинушкѣ бѣчь некуда. Зинушка — y себя дома: барышня, княжна.

Зина. Много я отъ того радости вижу?

Матрена. Не все же черные деньки, взойдетъ и красное солнышко.

Зина. До тѣхъ поръ роса очи выѣстъ!

Конста. Ухъ!

Матрена. Куда вы? Непутевые!

Конста. Покамѣстъ хоть до павильона на перегонки, кто скорѣе…

Зина. A тамъ какъ Богъ дастъ!

Конста. Побѣгемъ?

Зина. Побѣгемъ!

Матрена. Съ цѣпи сорвались. Какъ въ сумасшедшемъ домѣ.

Антипъ. Хе-хе-хе. Молоденькимъ бѣгать, старенькимъ смотрѣть. Хе-хе-хе…

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ II.

По-екатерининскому роскошный, двухсвѣтный залъ съ бѣлою колоннадою въ глубинѣ. За колоннадою огромныя и широчайшія окна и стеклянныя двери на террасу, за которою зеленѣетъ садъ. Мебель тяжелая, старинная, штофная. На стѣнахъ фамильные портреты. Выдается портретъ отца князя Александра Юрьевича Радунскаго, князя Юрія Романовича молодого генерала въ александровской формѣ. Всѣ стоятъ, ходятъ. Никто не сидитъ. У первой отъ зрителей колонны Ковчеговъ пожилой, бритый, съ орденомъ на шеѣ — и Вихровъ, молодой, съ наружностью скорѣе художника, чѣмъ чиновника.

Ковчеговъ. Понимаю я васъ, молодой человѣкъ, очень хорошо понимаю.

Вихровъ. Нѣтъ, не понимаете. Если бы понимали, дѣло дали бы, не заставляли бы изнывать въ бездѣйствіи.

Ковчеговъ. Мало ли вамъ дѣлъ поручается? Возами къ вамъ изъ присутствія посылаемъ.

Вихровъ. Это расколъ-то душить? Въ казенныхъ потравахъ и порубкахъ разбираться? Благодарю покорнѣйше. Отъ этихъ шпіонскихъ дѣлъ душа протухнетъ…

Ковчеговъ. Лучшихъ нѣтусъ.

Вихровъ. Есть! Только не шевелите вы ихъ…

Ковчеговъ. Эхъ, молодой человѣкъ!

Вихровъ. Вотъ, позвольте мнѣ приняться вплотную за хозяина здѣшняго: это дѣло!

Ковчеговъ. Нѣтъ, молодой человѣкъ, это вы оставьте. Чортушку трогать нельзя.

Вихровъ. Отчего?

Ковчеговъ. Оттого, что нельзя.

Вихровъ. Помилуйте, что за птица особенная князь Радунскій? У царя онъ въ давней и полной немилости, знакомые и родные отъ него отреклись, связи онъ растерялъ… И, все-таки, мы стоимъ предъ нимъ въ безсиліи, a онъ въ усъ никому не дуетъ и своеволитъ по уѣзду, какъ киргизъ-кайсакъ.

Ковчеговъ. Молодой человѣкъ, отвѣчу вамъ татарскою пословицею: «нѣтъ острѣй зубовъ одинокаго волка». Радунскій онъ, сударь мой! Радунскій!

Вихровъ. Ну?

Ковчеговъ. Только и всего. больше никакого страха не требуется. Радунскій — значить, берегись! Порода змѣиная.

Вихровъ. Не понимаю, что вреднаго онъ можетъ намъ сдѣлать?

Ковчеговъ. Все!.. Рѣшительно всего отъ него должно ожидать… Онъ въ прадѣда своего, говорятъ, въ князя Романа, a прадѣдъ этотъ, молодой человѣкъ, костромскаго воеводу высѣкъ.

Вихровъ. Мало ли, что было при царѣ, Горохѣ!

Ковчеговъ. И вовсе не при Горохѣ, a императрица Екатерина правила.

Вихровъ. Вы ужъ не боитесь ли, что внучекъ насъ съ вами высѣчетъ?

Ковчеговъ. Высѣчь не высѣчетъ, а… Да нѣтъ-съ! И высѣчетъ!

Князь (проходитъ между гостей, сопровождаемый Хлопоничемъ и исправникомъ, который вьется, такъ сказать, y его локтя). На что ты нуженъ? За что тебя Россія хлѣбомъ кормить?

Исправникъ. Ахъ, ваше сіятельство, неровенъ часъ, пригодимся и мы. Маленькая мышка, въ басни сочинителя господина Крылова, перегрызла тенета царя лѣсовъ-съ.

Князь. Это ты говоришь напрасно. Я тобою не брезгаю. Я никѣмъ не брезгаю. Всѣ люди одинаковы и всѣ дрянь. Только не вижу надобности въ тебѣ, зачѣмъ ты существуешь.

Исправникъ. А для порядка-съ?

Князь. Во всей губерніи только и есть хорошій порядокъ, что y меня въ Волкоярѣ. Именно потому, что я вашей братьѣ, чинушкамъ, y себя хозяйничать не позволяю. Нѣтъ большей ненависти, чѣмъ народъ питаетъ къ подьячему семени, къ подлой волокитѣ вашей. Стало-быть, стоитъ только не пускать вашего брата на свой порогъ, тогда и порядокъ найдешь, и въ уваженіи будешь, и во всемъ съ мужикомъ безобидно поладишь… A не поладимъ — самъ сокрушу, къ тебѣ кланяться за помощью не пойду. Мои люди! Я имъ и отецъ, и баринъ, и царь, и богъ. A ты — которая спица въ колесницѣ? Брось! Такъ-то, господинъ исправникъ. A къ столу прошу. По дѣламъ, объѣзжай Волкояръ за версту до околицы, а къ столу прошу.

Проходить.

Исправникъ. Слышали-съ?

Вихровъ. Слышалъ и удивляюсь вамъ.

Исправникъ. Чортушка-съ! Вамъ, какъ новому y насъ человѣку, конечно, дико, a мы притерпѣлись.

Вихровъ. Значить, часто эти надругательства приходится глотать?

Исправникъ. Каждый разъ, что въ Волкоярѣ.

Вихровъ. Зачѣмъ же вы здѣсь бываете?

Князь (проходитъ — окончательно не въ духѣ). Не до гостей мнѣ, Хлопоничъ. Не по себѣ…

Исправникъ (Вихрову). Затѣмъ-съ, что столъ французскій очень люблю. Хорошо кормитъ-съ. Въ нашей глуши только и поѣсть сладко, что y Радунскаго. Девять поваровъ засѣчетъ, a десятаго артистомъ своего дѣла сдѣлаетъ…

Князь. Лаврентій. Ужина громко не объявляй. Проси всѣхъ къ столу приватно.

Ковчеговъ (Вихрову, про исправника). Вретъ! За оброками ѣздитъ. Оброкъ ему тамъ y Муфтеля въ конторѣ приготовленъ… въ пакетѣ… особенный.

Исправникъ. Ужъ и оброкъ! Ужъ и въ пакетѣ особенномъ! Ахъ, Кузьма Кузьмичъ!

Ковчеговъ. Ну, и для выборовъ князь важенъ… Что велитъ, то дворяне и сдѣлаютъ.

Исправникъ. Для выборовъ князь важенъ.

Вихровъ. Ахъ, господа, господа! Тошнитъ отъ васъ…

Исправникъ. Однако-съ…

Ковчеговъ. Понимаю васъ, Павелъ Михайловичъ, все понимаю-съ… Самъ не такъ давно былъ молодъ… не все забылъ еще… Да вѣдь что же-съ? Съ волками жить, по-волчьи выть…

Князь (который мимоходомъ прислушался къ разговору). Господинъ Вихровъ.

Вихровъ (идетъ съ неудовольствіемъ). Зоветъ, какъ герцогъ какой-нибудь владѣтельный.

Князь. Господинъ Вихровъ. Прошу васъ замѣнить меня на хозяйскомъ мѣстѣ. Я, по нездоровью, не могу присутствовать за ужиномъ.

Вихровъ. Мнѣ странно, князь… И неловко… Почему же я? Я здѣсь чужой человѣкъ, никого не знаю… И вы меня не знаете.

Князь. Именно потому, что не знаю, и прошу замѣнить меня. Изъ тѣхъ, кого я знаю, этой чести никому предложить не могу. A вы покуда кажетесь мнѣ человѣкомъ порядочнымъ.

Вихровъ. Мнѣ, право, неудобно, князь. Здѣсь столько людей, старшихъ меня и положеніемъ, и годами. Всѣ обидятся. Я слишкомъ молодъ и чинъ на себѣ малый имѣю.

Князь. Когда на васъ будетъ большой чинъ, вы не будете молоды. Молодость пройдетъ, a съ нею вмѣстѣ; такъ часто проходитъ и порядочность. Сейчасъ вы мнѣ нравитесь, я хочу васъ уважать. A почемъ знать, будете ли вы стоить уваженія лѣтъ черезъ пятнадцать, когда y васъ будетъ и тамъ… и здѣсь…

Показываетъ на, шею и лѣвый бортъ фрака.

А, можетъ быть, даже и этакое…

Показываетъ какъ-бы ленту черезъ плечо.

Вихровъ. У васъ въ домѣ нашъ маршалъ, предводитель дворянства.

Князь (съ злобнѣйшею насмѣшкою). Неужели?! Проходить.

Вихровъ. Конечно, это честь, но, ей Богу, она похожа на оскорбленіе.

Ковчеговъ. У него всегда такъ. Не спорьте.

Исправникъ. Помилуйте! Ничего! Вы примите для вида, a въ столовой мы уже сами распорядимся.

Ковчеговъ. Провѣрять не пойдетъ.

Вихровъ. Развѣ что такъ?

Ковчеговъ. Во главу стола, конечно, предводителя посадимъ… Ваше превосходительство! На два слова…

Взялъ предводителя подъ руку, и оба, скрылись за колоннами.

Исправникъ. A спорить съ нимъ безполезно-съ. Да еще вы его споромъ раздражите, a онъ на насъ вымѣстить.

Вихровъ. Безъ ужина, что ли, оставить?

Исправникъ. Хуже-съ: постными щами накормитъ… арестантскою баландою… въ пустышку-съ.

Вихровъ. Чортъ знаетъ, что.

Исправникъ. А, что онъ вамъ хозяйничать предлагалъ, — это ничего-съ, это никому не въ обиду. Вы, все-таки, нашъ братъ, человѣкъ благородный, a вѣдь онъ могъ и эту свинью, своего прихвостня Хлопонича, посадить…

Уходятъ. Сцена пустѣетъ. Князь, прислонясь къ колоннѣ, сухо откланивается послѣднимъ уходящимъ. При немъ остается Хлопоничъ. Муфтель, вытянувшись, стоитъ въ глубинѣ, за колоннами, y входа на террасу.

Князь (тяжело идетъ). Княгиню я видѣлъ сегодня, Хлопоничъ, Матрену Даниловну.

Хлопоничъ. Съ нами крестная сила, ваше сіятельство? Можетъ ли быть-съ? Какъ же это? Гдѣ?

Князь. Разумѣется, во снѣ. Садится въ кресла на лѣвой сторонѣ.

Хлопоничъ. Во снѣ? Это, ваше сіятельство, ничего: покойника видѣть къ перемѣнѣ погоды.

Князь. Ужъ очень нехорошо видѣлъ. Пришла, голая, желтая, обрюзглая… Ходитъ кругомъ, смѣется и пальцемъ грозитъ… «Отольются, говоритъ, волку овечьи слезы».

Хлопоничъ. Панихиду отслужить надобно, ваше сіятельство.

Князь. Дуракъ. Хлопоничъ. Какъ прикажете, ваше сіятельство.

Князь. Муфтель!

Муфтель (выросъ какъ изъ подъ земли). Здѣсь.

Князь. Цереру эту мраморную… которая съ княгини дѣлана… ты изъ сада… убери.

Муфтель. Слушаю, ваше сіятельство.

Князь. Чему обрадовался?

Муфтель. Народу спокойнѣе будетъ, ваше сіятельство.

Князь. Какое же народу было безпокойство… отъ Цереры?

Муфтель. Глупые люди, ваше сіятельство. Боялись ея очень.

Князь. Боялись?

Муфтель. Пустили молву, выдумали, будто она ходитъ по ночамъ.

Князь. Ходитъ?

Хлопоничъ. Необразованіе !

Муфтель. Руки ломаетъ, стонетъ, плачетъ…

Князь. Кто слышалъ?

Муфтель. Какъ можно, чтобы слышать, ваше сіятельство? Одна пустая молва.

Князь. Да-а-а…

Хлопоничъ. Охота вамъ, Карлъ Богдановичъ, князя безпокоить?

Муфтель. Прошу меня не учить. Я свои обязанности знаю. Если господинъ меня спрашиваетъ, мое дѣло отвѣчать.

Князь. Не суйся не въ свое дѣло, Хлопоничъ… Вотъ что Муфтель: тоже тамъ въ картинной галлереѣ… Леду эту… знаешь?

Муфтель. Голую? съ лебедемъ?

Князь. О чортъ! Описываетъ еще!.. Княгининъ портретъ!

Муфтель. Слушаю-съ.

Князь. Тоже убери… Подальше.

Муфтель. Въ оранжерею можно помѣстить.

Уходитъ.

Князь. Подлецъ я выхожу передъ нею… Какая ни дура, все жена была… A я ее Ледами да Церерами заставлялъ позировать предъ художниками… на позоръ людямъ тѣло ее выставлялъ… хвастался, что хороша!… Подлецъ!.. Охъ, Хлопоничъ! Хлопоничъ! Какая жизнь! Темная, скверная моя жизнь…

Хлопоничъ трясется.

Смолоду и до сѣдыхъ волосъ хоть бы день свѣтлый!.. Мать варварка… Отецъ… Дьяволъ былъ y меня отецъ, Хлопоничъ!.. ненавидѣли мы съ нимъ другъ друга! Замучить онъ меня хотѣлъ: на Кавказъ подъ пули упряталъ.. изъ гвардіи, Хлопоничъ! Я на флигель-адъютанской дорогѣ былъ, a онъ меня — на убой, къ черкесамъ… Если бы императоръ Александръ Павловичъ не вступился, я бы отъ родителя моего нищимъ остался… Что ты трясешься?

Хлопоничъ. Я, ваше сіятельство, ничего.

Князь. Хорошо «ничего»… рожа алебастровая!

Хлопоничъ. Простите, ваше сіятельство, я этого равнодушно не могу…

Князь. Чего ты не можешь?

Хлопоничъ. Вы лучше на меня ножками топайте… А, когда вы такъ откровенно… про родителя… и себя словами обзываете… не могу!.. Удрученъ! Подавленъ!

Князь. Что значить «подавленъ»?

Хлопоничъ. Страхомъ ничтожества моего!

Князь. Боишься, что потомъ разгнѣваюсь, зачѣмъ предъ тобою каялся?

Хлопоничъ. Хи-хи-хи! И это ваше сіятельство! И это!.. A главное, что я ужъ такой — про большое слышать не могу… робкій.

Князь. Маленькая душонка видитъ обнаженное страданіе большой души — и трепещетъ. А, впрочемъ, кто это рѣшилъ, что y меня большая душа? Можетъ быть, души-то еще и вовсе нѣтъ!.. Вотъ тебѣ и штука!..

Схватился за голову.

Господи! И слова-то въ тоски обменить не съ кѣмъ!.. Холопы!

Крики за сценою. Ура-а-а-а!

Князь. Что такое?

Хлопоничъ. Гости пьютъ за здоровье вашего сіятельства.

Входить Вихровъ, за нимъ оффиціантъ, съ бокалами на подносѣ.

Вихровъ. Ваше сіятельство, общество пирующихъ гостей вашихъ поручило мнѣ выразить вашему сіятельству сердечнѣйшія къ вамъ чувства и пожеланія благъ.

Князь. Благодарю васъ, господинъ Вихровъ. Желалъ бы, чтобы слова ваши были хоть сколько-нибудь искренни. Присядьте. Не люблю, когда стоятъ. Я съ вами стаканъ выпью… охотно. Вы образованный человѣкъ… Это хорошо. Я люблю образованныхъ людей. Я когда-то самъ былъ образованнымъ человѣкомъ!.. давно! Байрона по-аглицки читалъ. Во франмасонской ложѣ молоткомъ стучалъ. Съ Пушкинымъ въ Кишиневѣ былъ пріятель. Да-съ! Теперь вотъ съ Хлопоничемъ пріятель, a былъ съ Пушкинымъ.

Хлопоничъ. Хи-хи-хи! Смѣю ли я мечтать, ваше сіятельство? Въ веселомъ расположеніи духа изволите быть. Шутите-съ.

Князь. Онъ хорошо писалъ стихи, Пушкинъ…

Декламируетъ.

Вхожу въ отдаленный покой я одинъ,

Неверную диву лобзалъ армянинъ.

Вихровъ. Пушкинъ кое-что и получше этого написалъ, ваше сіятельство.

Князь. Да? Можетъ быть… не знаю… Все равно… Ваше здоровье, господинъ Вихровъ.

Пьетъ.

Вихровъ. Ваше здоровье, князь. Живите много лѣтъ на благо общее.

Князь (улыбается). На благо общее приказываете жить? Какое же отъ меня, господинъ Вихровъ, и кому можетъ быть благо?

Вихровъ. Князь…

Князь. Кому желаете? Чортушкѣ желаете! Вы знаете, какъ меня по губерніи зовутъ? Чортушкой. Скажете: не слыхали?

Вихровъ. Нѣтъ, слыхалъ…

Князь. Стало быть, вы, господинъ Вихровъ, меня Чортушкою не находите?

Вихровъ. Князь…

Князь. Вы прямо. Я, когда съ умными людьми, не обидчивъ.

Вихровъ молчитъ.

Князь (какъ бы даже съ удовольствіемъ). Ага! То-то!.. Люди правду говорятъ… Я самъ пуще всѣхъ себя Чортушкой почитаю… Видали фигуру?

Показываетъ на портретъ отца и самъ впивается въ него ненавистнымъ взглядомъ.

Вихровъ. Красавецъ какой!

Хлопоничъ. Родитель ихній…

Князь. Я звѣрь, я Чортушка, но-кто меня сдѣлалъ такимъ? Ты, извергъ, ты!..

Хлопоничъ. Всегда это y нихъ, когда въ меланхоліи: передъ портретомъ князя Юрія часами стоятъ и кулаками имъ грозятся.

Князь. У меня сынъ есть, господинъ Вихровъ. Единственное мое утѣшеніе, что y меня есть сынъ.

Вихровъ. И прекраснѣйшій мальчикъ. Мы подружились. Рѣзвый, умненькій, чувствительный…

Князь. Благодарю васъ… Я изъ него хорошаго человѣка сдѣлаю, господинъ Вихровъ.

Вихровъ. Не сомнѣваюсь.

Князь. Воспитаю его чистымъ, какъ стеклышко. Онъ сниметъ съ меня всѣ пятна. Онъ долженъ сдѣлать для нашей фамиліи все, на что я оказался безсиленъ, по злосчастной, отравленной натуръ моей, по воспитанію подлому и по суровому ожесточенію моей молодости. Пусть онъ будетъ и уменъ, и образовать, и великодушенъ, добрый слуга своей родинѣ. Пусть онъ воскреситъ Радунскихъ для исторіи.

Вихровъ. Прекрасный слова, князь! Прекрасныя чувства!

Хлопоничъ. Ура!

Князь. Тогда и меня помянуть люди не зломъ моимъ, но добромъ моего сына: спасибо скажутъ, что я родилъ и воспиталъ такого хорошаго, не загубилъ его, какъ меня загубилъ мой старикъ…

Крики за сценою. Ура-а-а-а!

Князь (взбѣсился). Хлопоничъ! Прикажи этимъ скотамъ, чтобы молчали.

Вихровъ. Князь! Тамъ ваши гости…

Князь. Ну-съ?

Вихровъ. Удостоившіе меня выбрать своимъ депутатомъ…

Князь. Ну-съ?

Вихровъ. Думать о нихъ вы вольны, какъ вамъ угодно, но вслухъ я просилъ бы васъ лучше выбирать ваши выраженія.

Князь. Зачѣмъ?

Вихровъ. Одинъ изъ этихъ «скотовъ» предъ вами.

Князь. Такъ что же?

Вихровъ. Да, если такъ, конечно, ничего… (Муфтелю). Милѣйшій, прикажите, чтобы подали моихъ лошадей…

Муфтель. Ваше сіятельство?

Князь (очень любезно). Ночь безъ луны и темно. Вы желаете ѣхать ночью?

Вихровъ. Ночью-съ.

Князь. Не имѣю причинъ задерживать. Муфтель, проводи.

Вихровъ. Имѣю честь кланяться…

Уходитъ.

Князь. Дуракъ какой: вздумалъ мнѣ замѣчанія дѣлать. Щенокъ.

Хлопоничъ. Растетъ, сударь, дерзость человѣческая.

Князь. Вотъ они, голубчики: побалуй ихъ въ ровняхъ, уже и зазнался.

Хлопоничъ. Посади свинью за столъ, она и ноги на столъ.

Князь. A ты молчи! Не тебѣ судить… Онъ порядочный человѣкъ, a въ тебя природа всунула, вмѣсто души, поношенную ливрею. (Къ возвратившемуся Муфтелю). Отольются волку овечьи слезки… Страшно, Муфтель, нехорошо. Страшно!

Муфтель. Всѣ въ рукѣ Божіей ходимъ, ваше сіятельство.

Князь. Но говори такъ! Страшно впасть въ руки Бога живаго.

Муфтель. Осмѣливаюсь спросить ваше сіятельство: столъ для сеанса прикажете готовить?

Князь. Сеансъ?.. Да, сеансъ будетъ… Я хочу сеанса… Зови этихъ… Олимпіаду и Серафиму… какъ ихъ тамъ?

Муфтель. Слушаю, ваше сіятельство. Онъ тутъ. За колоннами сидятъ, приказа ожидаютъ.

Князь. Да, сеансъ мнѣ нуженъ, нуженъ сеансъ… Я, Муфтель, съ нею говорить буду, съ княгинею… Пусть она мнѣ объяснить… Я прямо спрошу — по-солдатски: чѣмъ она мнѣ грозила? Какимъ страхомъ долженъ быть отравленъ конецъ моей жизни?

Муфтель. Напрямикъ, по-солдатски, ваше сіятельство, чего же лучше?

Князь. Я спрошу… спрошу… Отчего моя погибель? Спрошу.

Погружается въ глубокую задумчивость. Олимпіада и Серафима вошли.

Муфтель (тихо). Дѣвки! На совѣсть вамъ говорю: врите князю, что хотите, только веселое. Въ немъ черная меланхолія расходилась, давно такимъ не помню: самъ на себя не похожъ.

Хлопоничъ. Дѣвушки! помните: я съ вами по чести… Сережки отдалъ, бархатъ на платье отдалъ, сто рублей отдалъ…

Олимпіада. Не безпокойтесь: имѣемъ свою совѣсть…

Серафима. Очень хорошо знаю: въ первую очередь, какъ князь бумажку съ вопросомъ подъ шандалъ положить…

Олимпіада. Ужъ будьте благонадежны: сколько ни спроситъ, на все одинъ отвѣтъ, взять!

Серафима. Взять! взять! взять!

Князь (очнулся, увидалъ Хлопонича съ Олимпіадою и Серафимою). Ты что здѣсь? Мнѣ лишнихъ не надо.

Хлопоничъ. Ваше сіятельство, извините великодушно. Осмѣлился замешкаться… Ожидалъ, пока изволите изъ задумчивости выйти, чтобы напомнить: не забыли ли о дѣльцѣ моемъ?

Князь (идетъ къ столу для спиритическаго сеанса). Помню, братецъ… Спрошу.

Хлопоничъ. Въ первую очередь обѣщались, милостивецъ?

Князь. Въ первую, въ первую…

Хлопоничъ. Въ самую первую, ваше сіятельство?

Князь. Въ первую… сказано!

Хлопоничъ. Чувствительнѣйше благодарю.

Хлопоничъ уходитъ, подмигивая дѣвкамъ, и изъ-за колонны показываетъ имъ указательный палецъ, какъ цифру одинъ.

Князь подозрительно глядитъ на дѣвокъ. Анъ врешь. Не въ первую. Вы, можетъ быть, перешептались тутъ… Не до деревенекъ мнѣ. Сперва судьбу свою узнать, a потомъ уже мірскія дѣла… Вслухъ: Садитесь вы. О, Господи! Господи! Господи!.. Садитесь! сколько разъ повторять? Муфтель! Притуши свѣчи…

Муфтель гаситъ свѣчи всюду, кромѣ верхней люстры и канделябра въ глубинѣ сцены y колоннады, и, по знаку князя, ставитъ предъ нимъ на столъ тяжелый, высокій шандалъ. Тишина. Олимпіада притворяется спящей.

Князь. Спитъ?

Серафима. Завела глазки.

Паузa. Тишина.

Князь. Готово?

Серафима. Какъ мертвая.

Князь. Княгиня Матрена Даниловна! Если добрый и кротки духъ твой витаетъ въ земной сферъ, если справедливый гнѣвъ твой пересталъ горѣть противъ меня, окаяннаго, то удостой подать знакъ, что ты слышишь меня и согласна отвѣчать мнѣ…

Пауза. Сильный таинственный ударъ, точно ударъ кости о кость.

Князь. A-а-а-а… Княгиня Матрена Даниловна! Это вы?

Ударъ.

Князь. Не вѣрю… Можетъ быть, шаловливый духъ издѣвается… Шутка. Недоразумѣніе… (Серафимѣ). Ты спроси.

Серафима. Я-съ?

Князь. Ты, ты…

Серафима (вскочила). Ваше сіятельство, княгиня Матрена Даниловна, это изволите быть вы-съ?

Князь. Зачѣмъ ты встала? Все испортила! Какъ ты смѣла встать?

Серафима. Какъ же я смѣю сидѣть предъ княгинею? Онѣ госпожа наша.

Князь. Дура! все испортила.

(Садится.)

Серафима. Они отвѣтятъ. Ничего-съ. Все равно-съ. Онѣ отвѣтятъ.

(Три удара.)

Князь. Да… да… да…

(Ударяешь кулакомъ по столу.)

Вѣрю… Нельзя сомнѣваться. Все подтверждено. Вѣрю! Матрена Даниловна! Дозволишь ли ты спросить тебя? Очень нуждаюсь въ совѣтѣ твоемъ. Отвѣтишь ли на вопросъ, который я пишу!

Пишетъ. Ударь.

Да? А-а-а-а… Какимъ знакомъ отвѣтишь ты мнѣ?

Удары быстро сыплются, какъ дробь.

Серафима. Духъ требуетъ азбучку-съ… и музыку..

Князь. Муфтель! Заведи органъ…

Серафима. Посмотрите, какая піеса, Карлъ Богдановичъ, a то прошлый разъ запустили: «Крамбамбули», духъ принялъ за насмѣшку и отлетѣлъ съ неудовольствіемъ.

Муфтель (смотритъ валы). «Какъ мать убили» изъ оперы «Жизнь за Царя», сочиненіе Глинки.

Князь (вздрогнувъ). Мать… Убили?.. Что ты нарочно выбралъ?

Муфтель. Никакъ нѣтъ. Слѣдующій номеръ по реестру. Прикажете перемѣнить?

Князь. Не надо… Какое совпаденіе!.. Да, вѣрю, Матрена! Ты здѣсь… Это — ея упрекъ… жалуется… намекаетъ… Ну, виноватъ! каюсь! виноватъ!

Духъ стучитъ неровно и будто сердито.

Серафима. Гнѣваются; что заставляете ихъ ждать.

Князь. Сейчасъ, сейчасъ… Подожди, Матреша.

Органъ играетъ: «Какъ матъ убили», князь прячетъ свою записку подъ шандалъ и берется за азбучку.

Князь. Матрена Даниловна, удостой: я жду отвѣта…

Органъ играетъ. Спиритическіе удары выколачиваютъ сперва тактъ, потомъ синкопы къ мелодіи. Князь слѣдитъ по азбукѣ.

Князь. Земля… я… твердо… ерь…

Стуки прекращаются.

Ну? Дальше? Ну?

Духъ молчитъ.

Больше ничего?.. Земля… я… твердо… ерь… Зять?.. Гмъ!.. Зять?

Въ недоумѣніи третъ себѣ лобъ, потомъ приподнимается, съ широко открытыми глазами.

Постой… постой… А-а-а? Вотъ оно что? Понимаю!.. Вотъ оно съ какой стороны?… Такъ, такъ!…

Громко, твердо и очень почтительно.

Княгиня Матрена Даниловна! Благодарю тебя, матушка. Такъ какъ вопросъ мой важный и великая судьба имъ рѣшается, снизойди къ просьбѣ моей: повтори, что сказано, еще разъ…

Прежніе стуки. Князь слѣдитъ по азбукѣ.

Земля… я… твердо… ерь… Зять!.. Никакого сомнѣнія!.. Вѣрю!.. Такъ и должно быть! Оттуда на меня смертнымъ духомъ вѣетъ… Такъ я же…

Вскочилъ и бѣшено кричитъ.

Еще повтори, слаженная душа! Спасеніемъ твоимъ заклинаю: еще!..

Прежніе стуки. Князь слушаетъ, весь трясется.

Земля… я… твердо… ерь… Зять!.. Такъ врешь же! Не бывать y меня зятю!.. Не дамся погубителямъ!.. не бывать!

Рветъ записку. Музыка затихла, Олимпіада потягивается, открываетъ глаза, тупо озирается.

Серафима. Олимпіада проснулась… Княгиня изволили отлетѣть-съ…

Князь. Врешь! врешь!.. Не дамся!.. Не бывать! Муфтель! Матрену Слобожанку ко мнѣ! Живо!..

Муфтель бѣжитъ..

Хлопоничъ (просунулся изъ-за колонны ему навстрѣчу). Кончился сіянсъ?

Муфтель. Входите, можно.

Убѣгаетъ.

Хлопоничъ. Душа не терпитъ…

Князь. Земля… я… твердо… ерь…

Хлопоничъ. Съ благодатью васъ, благодѣтель мой, съ великою благодатью! Удостоившись загробныхъ вѣстей!

Князь. А?

Хлопоничъ. Благодѣтель! Сердце горитъ! Осчастливьте вѣрнаго слугу: какъ изволила княгиня изъявить волю насчетъ моей деревеньки?

Князь. Какой деревеньки?.. что такое деревенька?

Хлопоничъ. Симбирская-съ… Выразили милостивое желаніе пріобрѣсти…

Князь. Какъ ты смѣлъ, старый болванъ, войти ко мнѣ безъ доклада? Звалъ я тебя? а? звалъ?

Хлопоничъ. Ваше сіятельство… Ваше сіятельство…

Князь. Съ деревенькою лѣзешь?.. Да гори она, твоя деревенька!.. Тутъ жизнь моя рѣшается, a ты съ деревенькой? Вонъ!

Хлопоничъ. Милостивецъ… Я ничего… милостивецъ.

Князь. Вонъ!

Въ бѣшенствѣ уходитъ.

Хлопоничъ. Дѣвки! Дѣвки! Что вы, мерзавки, съ моею головою сдѣлали?

Олимпіада. Я не знаю, Андрей Пафнутьевичъ: все, что сулили, исполнили въ аккуратѣ.

Серафима. Не вѣсть, съ чего взбѣленился!

Олимпіада. Словно его чортъ хвостомъ въ глазъ хлестнулъ.

Серафима. Никогда его такимъ не видывали.

Хлопоничъ. Пропало мое дѣло!..

Олимпіада. Не горюйте: утро вечера мудренѣе.

Серафима. Князь вѣдь грозенъ да отходчивъ.

Олимпіада. Ужъ мы будемъ стараться.

Серафима. Взялись за дѣло, такъ сдѣлаемъ.

Хлопоничъ. Не вѣрю. Одно осталось: пойду Муфтелю въ ноги кланяться… Можетъ быть, онъ какъ-нибудь вокругъ пальца обвертитъ.

Уходить.

Олимпіада. Какую тамашу устроилъ.

Серафима. А ты зачѣмъ «вѣди» пропустила?

Олимпіада. Забыла, которою буквою въ азбучки стоитъ.

Серафима. За что онъ на Хлопонича ощетинился?

Олимпіада. А песъ ихъ разберетъ?

Серафима. Можетъ, онъ не про Хлопонича спрашивалъ?

Олимпіада. Можетъ!

Князь (выходить въ халатѣ съ канделябромъ въ рукѣ, тихо мрачный). Что вы тутъ? Идите себѣ…

Олимпіада и Серафима скрываются.

На террасѣ появляются Матрена и Зина. Последняя — невидимо для князя — остается за колоннами. Матрена входить.

Князь (въ глубокой задумчивости). Опять эта дѣвчонка. Всюду и всегда она y меня на дорогѣ! Даже самая погибель моя черезъ нее! A люди удивляются, что я ея не люблю! Наши натуры противны между собою. Она съ тѣмъ и родилась, чтобы уморить меня… Вретъ! Перехитрю!.. Судьба грозитъ?… дудки! Я съ отцомъ воевалъ, офицерство цѣлаго полка однажды на дуэль вызвалъ, съ двумя царями спорилъ a съ дѣвчонкою не совладаю? Чушь!

Матрена вошла, стала передъ княземъ, отвѣсила низкій поклонъ.

Князь. Нѣмка эта… которая… при… княжнѣ… все больна?

Матрена. Совсѣмъ обезножила. Конецъ горемычной. Не встанетъ.

Князь. Стало быть, Зинаида вся на твоихъ рукахъ?

Матрена. Я призираю. Кому же?

Князь. Оно и лучше. Я тебѣ вѣрю. Всегда вѣрилъ. Ты знаешь?

Матрена. Облагодѣтельствована вашимъ сіятельствомъ выше мѣры.

Князь. Смотри за нею. Хорошенько смотри.

Матрена. И то смотрю.

Князь. Густавсонша эта, если и выздоровѣетъ, не годится. Никогда не годилась. Стара и добра слишкомъ. Дѣвченка забрала ее въ руки, командуетъ ею: дикою козою выросла. Мнѣ нуженъ настоящій присмотръ за Зинаидою, ежовыя рукавицы… Поняла?

Матрена. Я, батюшка ваше сіятельство, ей не спускаю, a что характеръ y нея бѣдовый, такъ въ томъ совладать нѣтъ моей возможности. Покуда махонькая была, страхъ имѣла. A большой дѣвкѣ, невѣстѣ, подзатыльника не дашь. Сама сдачи отпуститъ.

Князь (съ судорогою). Невѣстѣ?

Матрена. Старики сказываютъ: наказуй дитя, пока поперекъ лавки ложится; когда дите вдоль лавки еле уложишь, наказывать поздно.

Князь. Мнѣ не надо, чтобы ты Зинаиду наказывала, a надо, чтобы ты ее стерегла.

Матрена. Ужъ и не знаю, какъ еще стеречь? Кажется, стараюсь, не спускаю съ глазъ.

Князь. A вотъ какъ: была ты нянькою, тюремщицею будь.

Матрена. Господи, помилуй!

Kнязь. Я твердо рѣшилъ: замужемъ Зинаидѣ не бывать. Хочу, чтобы въ монастырь шла, нашего рода грѣхи замаливать.

Матрена. Нонче, говорятъ, нельзя этого, чтобы насильно…

Князь. И не хочу, чтобы насильно. Пусть добровольно идетъ.

Матрена. Ой! что-й-то вы? Добровольно? У нея мысли не тѣ.

Князь. A какія же y нея мысли?

Матрена. Извѣстно, какія бываютъ y дѣвушекъ.

Князь. О женихахъ мечтаетъ?

Матрена. Ну, что ужъ…

Князь. Жениховъ для нея по нашему краю нѣтъ.

Подступаетъ къ ней.

Ты ей внуши! внуши!

Матрена. Слушаю, батюшка… A молоденькихъ, до тридцати лѣтъ, сказываютъ, ваше сіятельство, и не постригаютъ будто закона на то нѣтъ?

Князь. Знаю. Кабы не это, я бы ее въ монастырѣ воспиталъ, a не въ Волкоярѣ. Глаза намозолила.

Матрена. На житье отдать,— княжну каждый монастырь съ радостью приметъ.

Князь. A она изъ монастыря-то убѣжитъ, и замужъ выскочить? Спасибо… Нѣтъ, мы лучше своимъ глазомъ досмотримъ…

Матрена. Какъ прикажете. Оно конечно: свой глазокъ смотрокъ.

Князь. Только прозѣвай, ее украдутъ, уводомъ уведутъ… Собой недурна… Сосѣди нищіе, жадные… Небось, такъ и шнырять вокругъ флигеля-то? А?

Матрена. Кому шнырять? Мы, батюшка, какъ въ пустынѣ, живемъ. Никого не видимъ… Антипъ — банщикъ, да Конста садовникъ, сынокъ мой,— только подлѣ насъ и людей…

Князь. Старикъ дряхлый и мальчишка! Хороши сторожа!

Матрена. Силы y нихъ малыя. Отъ лихого человѣка не оберегутъ.

Князь. Я къ павильону вашему Михаилу Давыдка приставлю. Велю ему дозорить. У этого медвѣдя чужакъ черезъ заборъ не шмыгнетъ…

Матрена. Покорнѣйше благодаримъ, батюшка, на ангельской вашей заботѣ.

Князь. Дура! Себя берегу, не васъ.

Уходитъ.

Матрена. Чувствую, батюшка, да вѣдь на лишнемъ поклонѣ голова не отвалится.

Зина входитъ — бѣлое лицо, съ горящими глазами.

Чортушка ты, Чортушка! Сказано людьми, что Чортушка, такъ онъ самый и есть! (къ Зинѣ). Слышала?

Зина. Нянька, достань мнѣ яду!

Матрена. Сбѣсилась?

Зина. Достань!

Матрена. Зинушка! Зинушка!..

Зина. Уйдемъ отъ него, нянька!

Матрена. Онъ те уйдетъ. Куда?

Зина. Не знаю… Только уйдемъ. Не то большой грѣхъ будетъ… Крысиною смертью… да!

Матрена. Не ори ты, по крайности! Стѣны услышатъ.

Зина. Я ничего, мамушка, ничего…

Матрена. На бѣду свою я тебя послушалась, взяла сюда… Совсѣмъ тебѣ не надо было слышать.

Зина. Въ тюрьму насъ съ тобою, мамушка, посадили, значитъ — ха-ха-ха? И уже на всю жизнь? Ха-ха-ха! Оно вѣрнѣе… Ну, что же, посидимъ… Уйти некуда. Это ты справедливо… Некуда! Всюду достанетъ: улетѣть на коврѣ самолетѣ, ворономъ догонитъ, плотицею въ Унжу юркнуть, щукою схватитъ. Совѣсти онъ не слышитъ, управы на себя не видитъ… Пойдемъ въ нашу тюрьму, мамушка!

Въ глубинѣ сцены Конста и Антипъ выносятъ огромную картину — Леду съ лебедемъ.

Матрена. Что вы?

Конста. Княгиню въ оранжерею волочемъ. Велѣно.

Зина. Срамота глядѣть!

Конста. Что съ вами? На обѣихъ лица нѣтъ… Княжна такая перетревоженная…

Матрена. А! лучше не спрашивай!..

Зина. Оставь, Конста. Словами горя не избыть.

Уходятъ.

Конста (опѣшилъ). Такъ…

Антипъ. Хе-хе-хе-хе-хе-хе.

Конста. Что ты?

Антипъ. Хе-хе-хе-хе-хе-хе.

Конста. Чортъ тебя знаетъ, старикъ. Смѣешься, какъ кикимора.

Антипъ. Хе-хе-хе-хе-хе.

Конста. Который день о тебѣ гадаю; представляешься ты полоумнымъ или впрямь выжилъ изъ ума?

Антипъ. Хе-хе-хе-хе-хе-хе.

Конста. Будетъ. Подымай идолицу-то…

Антипъ. Погоди… хе-хе-хе… Погоди, Константинъ… А?..

Конста. Да ты о чемъ?

Антипъ. Все о томъ же, парень. Что же? Только и будетъ твоей удали, что на тары бары, бабьи растабары, или и въ самомъ дѣлъ побѣжишь?

Конста. Побѣгу, дѣдушка.

Антипъ (одобрительно закивалъ головою). Бѣги, парень, бѣги!.. Ты малый золотой. Я, братъ до дурней не охочъ, a тебя полюбилъ, человѣка въ тебѣ вижу, добра тебѣ желаю. Что киснуть въ этомъ погребъ? Лѣсъ, да болото, да тиранство,— и люди-то всѣ стали, какъ звѣрюги. Въ срамъ и подлости рабской задохлись. Только и радости, что издѣваться другъ надъ другомъ. Сильный слабаго пяткою давитъ. Слабый сильному пятку лижетъ, a самъ змѣей извивается, норовить укусить. Твари! Гнуснецы!.. A тамъ, братъ, степнина… море… орлы въ поднебесьи… Вѣтеръ-то по степи… жжжжи… жжжжжи… Народъ вольный, ласковый, удалой… Ни господъ, ни рабовъ… Все равные, всякъ самъ себѣ владыка…

Конста (съ увлеченіемъ). Побѣгу, дѣдушка.

Антипъ. Одинъ?

Конста. Съ кѣмъ же?

Антипъ (пожевалъ губами и y стремилъ на Нонету испытующій взглядъ). Съ барышней-то давно слюбился?

Конста. Богъ съ тобою, дѣдушка! Откуда ты взялъ такое?

Антипъ. О? А вѣдь я, глядючи на веселыя шутки ваши, грѣшнымъ дѣломъ, думалъ, что вы въ любви состоите.

Конста. Какъ можно, дѣдушка? Что ты?

Антипъ. А отчего нельзя, дурашка?

Конста. Отчего?

Антипъ. Хе-хе-хе-хе…

Конста. Не думалъ я ни о чемъ такомъ… видитъ Богъ: въ умѣ не бывало…

Антипъ. Хе-хе-хе-хе-хе.

Конста. Однако, какой гвоздь ты теперь мнѣ въ голову вбилъ!..

Антипъ. Хе-хе-хе-хе… Бери идолицу-то, понесемъ.

Конста. Понесемъ… Только я въ своихъ мысляхъ смутился…

Антипъ. Говоришь: нельзя. Отчего нельзя? Чего человѣкъ хорошо захотѣлъ, все можно… О, тяжелая, песъ!

Конста. Ты на меня напирай…

Несутъ картину.

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ III.

Садъ. Справа балконъ павильона, когда-то изящнаго и кокетливаго, теперь довольно облупленнаго зданія въ стилѣ итальянскаго возрожденія. Слѣва въ глубинѣ сцены полный контраста павильону старая русская баня, съ чернымъ срубомъ и покосившимся крыльцомъ. Между банею и павильономъ развѣсистая яблоня и подъ нею скамья на столбикахъ. Садъ совершенно и давно запущенный. Яркое вечернее заревое освѣщеніе. Матрена Слобожанка стоитъ на балконѣ павильона. Михаило Давыдокъ сидитъ на скамьѣ подъ яблонью, бренчитъ на балалайки и поетъ.

Михайло. Какъ на Вологдѣ вино

По три денежки ведро!

Хочь пей, хочь лей,

Хочь окачивайся!

Да поворачивайся!

Матрена. Загудѣлъ?

Михайло. Гудимъ, Матрена Никитишна, отъ унылой жизни для большей веселости.

Матрена. Не очень заливайся, пѣвунъ. Князь въ саду бродитъ съ Муфтелемъ.

Михайло. Провѣряютъ нашего брата: хорошо ли сторожимъ.

Убралъ балалайку въ баню.

Матрена. Ограду-то обошелъ ли, стража вѣрная?

Михайло. Обошелъ.

Матрена. Много нашихъ любовниковъ наловилъ?

Михайло. Ужъ вы хоть бы пожалѣли, Матрена Никитишна, не издавались надъ человѣкомъ. Развѣ своею волею хожу?… Мое дѣло егерское… мнѣ бы Сибирлетку свистнуть, да съ ружьемъ в лѣсъ закатиться: вотъ какое мое расположеніе…

Матрена. Ты, должно быть, на лѣсъ слово знаешь. Мы всѣ на тебя дивимся: какъ ты недѣлями въ чащѣ живешь и дубравный страхъ терпишь?

Михайло. Вона! Чего?

Матрена. Какъ чего? Звѣрье это… сверчки… тишь… отъ одного лѣшаго, чай, сколько ужасти наберешься.

Михайло. Что мнѣ лѣшій? Я самъ себѣ лѣшій.

Матрена. И точно никакъ сродни.

Михайло. Я, Матрена Никитишна, человѣкъ смирный, ѣмъ, что дадутъ, разносоловъ не спрашиваю, вина не пью, въ подкаретную, въ орлянку не играю. A вотъ безъ лѣса грѣшенъ, жить не могу. Душа дубравы просить… Душитъ меня возлѣ жилья.

Матрена. Человѣку, который вольготу возлюбилъ, y насъ въ Волкоярѣ сласти немного.

Михайло. А — кому въ душу совѣсть дана — даже и несносно. Пьянство, безобразіе, дѣвки, своевольство. На конюшнѣ каждый день кто ни кто крикомъ кричитъ…

Матрена. Княжая воля.

Михайло. A ужъ князя этого такъ бы вотъ и пихнулъ къ болотному бѣсу въ трясину!

Матрена. Что ты? что ты? Любимый-то егерь его?

Михайло. Что любимый? Я справедливость люблю, меня подачкою не купишь. Я за справедливость-то, можетъ, людей…

Матрена. Что?

Михайло. Ничего…

Матрена. Ой, Давыдокъ! Давыдокъ!

Михайло. Тиранство мнѣ его несносно видѣть. Сколько народу изъ-за него мукою мучится…

Матрена. Ужъ чего хуже? Родную дочь — и ту томитъ, словно въ острогѣ.

Михайло. Кабы не вы, Матрена Никитишна, я давно навострилъ бы лыжи.

Матрена. На что я тебѣ далась?

Михайло. Эхъ! Чувства мои нераздѣленныя, и страданіе въ груди!

Матрена. Нѣжности!

Михайло. Матрена Никитишна! Отчего вы столь жестоки — не желаете мнѣ соотвѣтствовать?

Матрена. Ой, что ты, Давыдокъ?

Михайло. Чѣмъ я вамъ не пара законъ принять?

Матрена. Какой съ тобою законъ? У тебя, сказываютъ, первая жена жива.

Михайло. Жива, коли не померла… Это вѣрно. Только я отъ нея разженился…

Матрена. Такого правила нѣтъ.

Михайло. Есть правило. Ежели баба о мужѣ, мужѣ о женѣ десять годовъ вѣстей не имѣютъ,— могутъ новый бракъ принять.

Матрена. Страшно за тебя идти-то: ишь кулачищи… Убьешь,— и дохнуть не дашь.

Михайло. Зачѣмъ убивать? Грѣха на душу не возьму.

Матрена. А съ обличья ты — сейчасъ съ кистенемъ на большую дорогу.

Михайло. На большой дорогѣ и безъ убійства работать можно очень прекрасно.

Матрена. Ишь ты! A ты работалъ что ли?

Михайло. A ужъ это наше дѣло: «нѣтъ», не скажу, a «да» промолчу.

Матрена. Видалъ ты виды, Давыдокъ!

Давыдокъ. Волю зналъ за волю стоялъ. Кабалу позналъ,— ну, стало быть, и жди, терпи, помалкивай… (Поетъ:)

Какъ на Вологде вино

По три денежки ведро…

Антипъ идетъ изъ сада съ заступомъ на плечѣ.

Матрена. Чего рылъ, старикъ? Али клады копаешь?

Антипъ. A ты что знаешь? Можетъ, я ихъ не копаю, a закапываю.

Михайло. Это онъ, Матрена Никитишна, безпремѣнно щикатунку свою закопалъ. Щикатунка y него такая есть. Когда спать ложится, подъ голову ставитъ. Надо думать: большіе милліоны спрятаны.

Антипъ. Хочешь, наслѣдникомъ сдѣлаю?

Михайло. Ну тебя! Можетъ быть, тамъ y тебя колдовство?

Антипъ (смѣется). Колдовство… колдовство…

Михайло. Когда этотъ Антипъ будетъ помирать, безпремѣнно потолокъ надъ нимъ разбирать придется, потому что своею волею душа изъ него не выйдетъ: не охота ей къ нечистому-то въ зубы идти.

Матрена. Ну, ты, однако, «его» не поминай. Время вечернее.

Конста входить съ ружьемъ.

Антипъ. A вотъ и красавецъ нашъ.

Михайло. Мѣсяцъ съ одной стороны, онъ съ другой.

Матрена. Откуда восходишь, красное солнышко? Второй день не видать, думала, что волки съѣли.

Конста. Гдѣ былъ, тамъ нѣту.

Матрена. Рычи на мать-то, рычи…

Конста. Отвяжись… Тошно мнѣ!.. Тошно!..

Михайло. По городу заскучалъ?

Конста. Не знаю… Бѣсы во мнѣ… Тошно.

Михайло. Вона! Еще изъ Антипки не вылѣзли, a въ тебя уже влѣзли?..

Конста. Дурова голова!

Уходить въ баню.

Матрена. Слава Богу! Пожаловалъ милостью! До сихъ поръ одна Зинаида бѣшеная была на рукахъ, a теперь вся честная парочка.

Антипъ (смѣется). Парочка! Парочка! Баранъ да ярочка.

Михайло (страшнымъ шопотомъ). Баринъ!

Матрена слегка взвизгнула.

Михайло вытянулся.

Антипъ одинъ смотритъ равнодушно и почти презрительно.

Князь и Муфтель показываются въ глубинѣ.

Князь. Вы всѣ… здѣсь? Это хорошо…

Проходить за павильонъ, сопровождаемый Муфтелемь, Матреною и Михайломъ.

Антипъ (Констѣ въ баню). Бери колотушку-то. Зачинай.

Конста. Сейчасъ…

Вышелъ.

Антипъ (хихикаетъ). Стража!

Конста. Надоѣлъ ты мнѣ, старецъ! Вотъ что!

Антипъ. Въ старину тоже, сказываюсь, случай былъ: поставили козла стеречь капусту…

Конста. Опять ты?

Антипъ. Чего?

Конста (бросаетъ колотушку). Дьявола ты въ меня посадилъ! Колдунъ ты!

Антипъ. Ужъ и колдунъ?

Конста. Что я буду дѣлать? Гвоздь y меня въ мозгахъ… всю вселенную она мнѣ заслонила!

Антипъ. Стало быть, здорово забрало.

Конста. Старый ты чортъ! До твоихъ словъ лукавыхъ я къ ней какъ слѣпой былъ!

Антипъ. А я тебѣ глазки растаращилъ? Ишь!

Конста. Открылись мои глаза! Несчастный я сталъ человѣкъ… открылись!

Антипъ. Открылись, такъ смотри. На то они подъ лобъ ввернуты.

Конста. Прежде она для меня княжна была, барышня… Я красоты ея не видалъ. Словно никогда въ лицо ей не смотрѣлъ.

Антипъ. A теперича разглядѣлъ? Понравилась?

Конста. Нѣту больше княжны. Зинушку вижу… солнышко красное… дѣвушку желанную… любушку… Эхъ!

Антипъ. Обыкновенно, женскій полъ.

Конста. A?

Антипъ. Дѣвку-то, говорю, какъ ни назови и куда ни превозвысь, все она, дѣвка, одинаковъ товаръ-отъ, выходить.

Конста. A, была не была, трещи моя голова, во всемъ ей признаюсь! Все скажу. Либо пусть и она любитъ. Или — пропадай душа! Хоть на свѣтѣ не жить!

Антипъ. Скажи, братъ, скажи.

Конста. Да! скажи! A она насмѣется, надругается, нажалуется, велитъ прогнать со двора?..

Антипъ. Я тебѣ, дружокъ, не совѣтчикъ. Старикъ я. Когда молодъ былъ, любливали и меня дѣвки.

Конста (плюетъ). Дѣвки!

Антипъ. Ну, извѣстно, не всѣмъ княжны…

Конста. Охъ, старикъ, не отвинтилъ бы я тебѣ носъ твой!

Антипъ. Колотушку-то подыми… сторожъ!

Конста. Колотушку я подыму…

Антипъ. Любить люби, a стучать надоть.

Конста. Язва! Проказа египетская! (Уходитъ).

Антипъ. Ни-че-го!

Ушелъ въ баню, дверь оставилъ открытою.

Князь (возвращается съ Муфтелемъ и Матреною). Я тобою доволенъ, доволенъ.

Матрена. О томъ лишь, батюшка-князь, и радѣемъ, чтобы вамъ угодить.

Стукъ колотушки.

Mихaило (поетъ).

Какъ леталъ-то, леталъ сизый орелъ по крутымъ горамъ,

Леталъ орелъ, самъ состарился…

Матрена. Конста стучитъ.

Myфтель. Старательный молодецъ.

Князь. Да. Я его награжу… Я всѣхъ награжу.

Матрена. За что жаловать изволите? И безъ того много взысканы вашими милостями.

Князь. Ступай. Ступай…

Нижнія окна павильона освѣщаются изнутри. Матрена уходить въ павильонъ. Луна свѣтитъ прямо на балконъ.

Князь. Слушай, Муфтель. Когда народъ болталъ, что покойная княгиня ходитъ… гдѣ ее видѣли?

Муфтель. Въ разныхъ аллеяхъ, ваше сіятельство.

Князь. Въ разныхъ?

Myфтель. Такъ точно. Тоже вотъ — будто бы на балконѣ этомъ… сиживали…

Князь. Здѣсь она умерла.

Муфтель. Да это, ваше сіятельство, что же-съ?!

Князь. Нѣтъ, Муфтель, нѣтъ. Духъ, исшедшій изъ тѣла ранѣе, чѣмъ свершить земное въ предѣлѣ земномъ, тоскуетъ по мѣстамъ, гдѣ онъ покинулъ свои страсти и страданія, стремится къ нимъ и навѣщаетъ ихъ. Возможно, возможно.

Муфтель. Я того мнѣнія, ваше сіятельство, что не иначе, какъ глупый народъ принималъ за княгиню княжну Зинаиду Александровну. Потому что сходство.

Князь. Она на меня похожа, не на мать.

Зина выходитъ на балконъ павильона.

Михайло (поетъ).

Пробивала y него сѣдинушка между сизыхъ крылъ.

Побѣлѣла его головушка, ровно бѣлый снѣгъ.

Муфтель. Я имѣю въ виду ростъ и фигуру… Извольте взглянуть.

Князь (съ содроганіемъ). Да… похожа… уйдемъ.

Муфтель. Въ лунныя ночи княжна подолгу остается на террасѣ.

Князь (про себя). Въ лунныя ночи… Въ лунныя ночи… скверное сходство… Муфтель!

Myфтель. Ваше сіятельство?

Князь. Ты увѣренъ, что это — тамъ, дѣйствительно княжна Зинаида?

Myфтель. Помилуйте, ваше сіятельство? Кому же еще?

Князь (передразнилъ). Кому… кому!..

Myфтель. Прикажете ихъ окликнуть… позвать?..

Князь. Нѣтъ… нѣтъ… не надо… уйдемъ!

Уходятъ.

Михайло поетъ.

Потупили y орла когти острые,

Ощипались y него крылья быстрыя,

Налетѣли на орла черны вороны,

Да терзали они его, сиза орла…

Матрена открыла изъ павильона окно, глядитъ въ садъ, легла на подоконникъ.

Зина. Кузнецы трещатъ.

Матрена. Осень близко.

Зина. На березахъ листъ пожелтѣлъ…

Матрена. Орѣхъ доспѣлъ.

Зина. Осень… дожди, слякоти пойдутъ… холода… дни короткіе, ночи темныя.

Матрена. Раньше спать ложиться будемъ.

Зина. Осенью садъ-то подъ вѣтромъ гудитъ, къ землѣ клонится…

Матрена. Мнѣ подъ вѣтеръ лучше спится.

Зина. Прошлую зиму волки въ садъ забѣгали.

Матрена. Нонче Муфтель велѣлъ крѣпче заборъ забрать.

Зина. Совсѣмъ острогъ, значитъ?

Матрена (зѣвая, притворяетъ окно). Ты бы въ горницу шла. Время.

Зина. Успѣю. дай воздухомъ подышать. Тамъ несносно. Лекарства эти, больной человѣкъ…

Матрена. Густавсонша наша совсѣмъ плоха.

Зина. Охаетъ она… сердце рветъ…

Матрена. И зачѣмъ это дано человѣку, что ему умирать трудно?

Затворила окно.

Зина. Кабы легко помирать кто жить бы сталъ?

Конста бьетъ въ колотушку.

Михайло. Эхъ, не прежняя-то моя полеточка орлиная!

Да не прежняя моя ухваточка соколиная!

Разбилъ бы я черныхъ вороновъ всѣхъ по перышку,

Да разнесъ бы ихъ по дубравушкѣ.

Окно Матрены гаснетъ. Зина упала на скамью подъ яблонью и глухо рыдаетъ.

Конста. Посматривай!

Михайло. Поглядывай!

Далекій голосъ сторожа. Слушай!

Конста (выходить). Посматривай!

Увидалъ Зину.

Что съ вами, барышня? Господи, спаси! Кто васъ изобидѣлъ!

Зина. Охъ, зачѣмъ я только дѣвушка? Родилась бы я мальчикомъ, ужъ не заперли бы меня въ четырехъ стѣнахъ… сумѣла бы я найти свою волю. A дѣвушка что можетъ? раба!.. Муфтелю кланяйся. Липкѣ кланяйся! Всякій надо мною измывается, и никто мнѣ не поможетъ…

Конста (про себя). Расходилась… красивая! (Зинѣ). A новыя мѣста, барышня?

Зина. Поди ты! Мнѣ не до шутокъ. Я тебѣ по-настоящему говорю, что мнѣ пришло хоть въ петлю лѣзть.

Конста. Зачѣмъ въ петлю? Петля — послѣднее дѣло. Въ петлю всегда поспѣете, a надо бы придумать что-нибудь поскладнѣе.

Зина. Если бы какой-нибудь человѣкъ вывелъ меня изъ этой каторги, такъ я бы ему всю жизнь отдала, въ кабалу къ нему пошла бы.

Конста (присѣлъ къ ней на скамью). Изъ кабалы-то опять въ кабалу?

Зина. Хуже теперешней не будетъ.

Конста. A если такой человѣкъ найдется, да… не подъ пару вамъ, низкаго рода?

Зина (не глядитъ на него). Говорю тебѣ, петля… Не все ли равно мнѣ, мертвой, кто съ дерева сниметъ?

Конста. И любить вы стали бы такого человѣка?

Зина. И любить.

Конста (рѣзко схватилъ ее и притянулъ къ себѣ на грудь). Коли такъ, цѣлуй меня, Зинушка! Я какъ разъ по тебѣ человѣкъ! Я тебя не выдамъ! И отъ лихого батьки вызволю, и на новыя мѣста… Да что на новыя мѣста? Хоть во всѣ заграницы провожу!.. Удалой я — ухъ!.. A ужъ любить-то любить какъ буду!

Она молча лежитъ на его груди.

Михайло (поетъ).

  Канарейка пташечка,

Вольная кукушечка,

Примахала крылышки,

По полю летаючи,

Сокола искаючи…

Антипъ выглянулъ изъ бани, слушаетъ и смотритъ.

Зина. Ты не обманешь?

Конста. Нѣтъ.

Зина. Помни, не тебя я люблю — волю въ тебѣ люблю… Волю мнѣ дашь, — тебя любить стану, обманешь,— прокляну… убью!

Конста. Сказалъ: выведу, стало быть, такъ, мое слово крѣпко. Не оправдаю слова, самъ пойду къ князю съ повинною! Пускай тиранить! Потому, значить, подѣломъ мнѣ это, заслужилъ.

Обнялъ Зину. Она, вся въ его объятіи. Матрена, полураздѣтая, въ большомъ ковровомъ платкѣ, зѣвая, выходитъ на балконъ… Увидала, ахнула, завизжала и — вцѣпилась въ сына.

Михайло (поеть).

Проходила Сашенька

Свои рѣзвы ноженьки,

Вдоль улицы ходючи,

Милаго искаючи…

Матрена. Дьяволы вы этакіе! Что же вы со мною дѣлаете?

Конста. Мать! Постой! Мать! нельзя такъ!

Матрена. Нѣтъ, я сперва тебѣ, подлецу, виски выщиплю!

Конста. Мать! Больно! голова своя не купленая!

Матрена. Глядѣлки выдеру!..

Зина. Мамушка!

Матрена (сразмаху ее оттолкнула). Ты еще?.. Заступница!

Зина (отскочила). Демонъ въ тебя вселился?

Конста. Мать! Оставь! самъ драться стану!..

Матрена. Врешь! Не смѣешь! Не можешь! Дай мнѣ мое горячее сердце сорвать!..

Выпускаетъ его и садится въ безсиліи на скамью.

Матрена. Коли вы Бога забыли, такъ хоть о князѣ вспомнили бы. Не жильцы мы больше на бѣломъ свѣтѣ. Живыхъ въ землю закопаетъ…

Конста. Эка волосьевъ-то надрала!

Матрена. A тебѣ, Константинъ, и казни такой не придумать, какъ онъ тебя расказнить.

Конста. Это еще бабушка на двое сказала.

Матрена (причитаетъ). Охъ-охъ-охъ-охъ-охъ-охъ!

Конста. Мозги не y одного князя въ головѣ положены, a земля велика.

Матрена (Зинѣ). Ты хороша, съ колокольню выросла, a ума не вынесла: слушаешь враки.

Конста. Я не вру.

Зина. Онъ не вретъ, мамушка. Я за то его и полюбила, что онъ выведетъ меня отсюда.

Конста. Ты, мать, слушай. Какого же добра намъ тутъ дожидаться? Сама говоришь, что если слухъ о насъ дойдетъ до князя, онъ насъ живьемъ съѣстъ, въ землю закопаетъ.

Матрена. На семъ самомъ мѣстѣ. И никакой колдунъ потомъ не найдетъ!

Конста. Такъ и шишь ему съ масломъ!

Зина. Сами y идемъ и тебя уведемъ.

Матрена. Онъ васъ на днѣ морскомъ разыщетъ.

Конста. Ладно. Мы сами съ усами. Тоже не дуромъ побѣжимъ, a съ оглядкою, не сейчасъ за руки схватимся, да втроемъ въ лѣсъ… Это дѣло надо устроить тонко.

Матрена. Антипкины сны бредишь!

Антипъ (изъ бани). Антипкины сны не кори: Антипка хорошіе сны видитъ.

Плетется къ нимъ.

Матрена. Ой, подкрался песъ!

Антипъ. Миръ честной компаніи… Душно въ банька-то… Не поспалось…

Конста. Дѣдъ! слушай!

Матрена. Нѣтъ, ужъ ты, Конста, оставь. Я сама его поспрошаю… ты моей головы не морочь… Вы вдвоемъ не то, что мнѣ, цыгану зубы заговорите.

Зина съ Констою отходить сперва къ павильону и остаются на ступеняхъ балкона,— потомъ, пока идетъ бесѣда между Антипомъ и Матреною, скрываются въ садъ, мелькаютъ тамъ между деревьями…

Антипъ. Поспрошай, поспрошай…

Матрена (не то про себя, не то къ людямъ). Что же въ самомъ дѣлѣ? Пишусь я вольною, a какую, изъ-за этого, прости Господи, Ирода князя, волю себѣ видѣла въ жизни? Хуже крѣпостной. Отвѣтъ мой большой, и бѣда мнѣ пришла неминучая…

Антипъ. Руками вертишь? Поверти: помогаетъ.

Матрена. Смутилась моя голова. Всѣхъ ты засмутьянилъ, старый бормотунъ! О волѣ раздумалась.

Антипъ. О волѣ думать пріятно.

Матрена. Скажи по правдѣ; кабы тебѣ возможность, побѣгъ бы ты снова на волю?

Антипъ (помолчавъ). Десять годовъ назадъ, я убѣгъ съ отчаянности, съ большого горя, не понимаючи самого себя. Но, когда избылъ я отъ себя первое сердце, да поглядѣлъ кругомъ на Божій міръ, такъ и захватило мнѣ душу волею. И понялъ я тогда, что только съ волею и видать человѣку міръ Божій, a безъ воли y человѣка и глазъ нѣту. Въ рабьей онъ слѣпотѣ. И сталъ я въ ту пору себя корить и проклинать: съ чего я, дурень, загубилъ свою жизнь на холопской привязи? Только на седьмомъ десяткѣ и свѣтъ увидалъ! И всѣ десять лѣтъ прошли, словно сонъ пріятный… A вспомнить что въ нихъ радостнаго было? Какая сладость для тѣла? Ничего. Не покоилъ я старыя кости, a трудами трудилъ… Въ тюрьмахъ сиживалъ. По этапамъ черезъ всю Россію прошелъ, изъ подъ карауловъ бѣгалъ, и голодалъ, и холодалъ, и бивали меня, и обкрадывали.

Матрена. Сохрани Богъ всякаго!

Антипъ. Да, все на волѣ, Матреша, на волъ! A съ нею, голубушкой, все сладко. Лучше ея не выдумалъ человѣкъ ничего. Воля весь человѣкъ! Есть воля, и человѣкъ есть. Нѣтъ воли, и человѣка нѣтъ… Такъ, склизь…

Матрена. Такъ что, Антипъ Ильичъ, если бы…

Антипъ. Нѣтъ, Матреша, ты меня не мани, сердца не вороши…

Матрена. Да я не маню — куда мнѣ тебя манить? Богъ съ тобою?

Антипъ. Эхъ, родненькая! былъ конь, да уѣздился! Кому и какой я товарищъ? Дряхлецъ! Кому куда бѣчь, a мнѣ въ могилу. Я свое изжилъ — дошелъ до ямы: мнѣ, другъ, уже и воля не нужна…

Матрена. Этого я уже не понимаю, почему, если волю такъ любишь, стала не нужна тебѣ воля.

Антипъ. Потому что старому ненужному кобелю всюду воля. И здѣсь мнѣ воля. Я управителю такъ сказалъ и тебѣ говорю. Ха-ха-ха! Съ меня ничего не стребуешь. Взятки гладки. Пиши меня, чьимъ хочешь, холопомъ, a я свой сталъ. Божій! Ха-ха-ха! Поздно мнѣ бѣжать. Некуда. Да и дѣло здѣсь есть… большое… Не додѣланное. A то побѣгъ бы съ вами, непремѣнно побѣгъ бы!

Матрена (струсила). Что ты, дѣдушка, право? все съ вами, да съ вами? Я тебя такъ, для примѣра спросила, a ты уже невѣсть что подумалъ.

Антипъ. Эхъ, Матренушка! Полно! Не хитри! Съ кѣмъ хитришь? Съ Антипомъ-бродягою! Я не колдунъ, да подъ тобою въ землю на три аршина вижу… знаю я ваши дѣла, все видѣлъ

Матрена. К…к…какія дѣла?

Антипъ. Не трусь. Князю доносить не пойду… Такъ ему и надо, злодѣю! Такъ и надо!

Матрена. Охъ, дѣдушка! пропала моя голова. И охватить умомъ не умѣю, чего мы натворили… Мысли то такъ вотъ и мчатся кувыркомъ, будто турманы…

Антипъ. Погоди. Я тоже поднесу ему, демону… закуску въ жизни! За всѣхъ за себя, за княгиню-покойницу, за Матюшу, неповинную душу, племянника загубленнаго… Что мы знаемъ, то знаемъ! Сладкая будетъ закуска. Хо-хо! Скрючитъ его отъ нея.

Матрена. Ты что же, дѣдушка, неладное, стало быть, что-нибудь провѣдалъ про князя?

Антипъ. Это, другъ, не твоей головы дѣло.

Матрена. Пожалуй, не сказывай: я спросту.

Антипъ. Ни тебѣ и никому не узнать, пока не придетъ смерть либо за мною, либо за княземъ. Должно, я помру ранбше… Хо-хо! Посмотрю передъ смертью, какъ его задергаетъ… Хо-хо!

Матрена. Не смѣйся, дѣдушка! страшно!

Антипъ. Хо-хо-хо-хо-хо… Безъ того самъ не помру и его со свѣта не отпущу… Хо-хо-хо!

Михайло (поетъ).

Ходилъ, гулялъ добрый молодецъ,

Искалъ мѣста добраго.

Не нашелъ-то добрый молодецъ мѣста добраго,

A нашелъ-то добрый молодецъ море синее,

Камыши высокіе, лопухи широкіе…

Антипъ. Вожака въ бѣга ищешь?

Матрена. Да… съ однимъ Констою уходить боязно…

Антипъ. Напрасно. Парень головитый.

Матрена. Я парня своего не хаю, да молодъ и горячъ и сторону нашу плохо знаетъ: московскій человѣкъ, городской.

Антипъ. Зови пѣвуна.

Матрена. Давыдка?

Антипъ. Михаилу.

Михайло. Не пойдетъ…

Антипъ. Пойдетъ. Кто его удержитъ? Вольная душа. Загнала бѣда сокола въ клѣтку,— ну, и терпитъ. Спитъ воля. A ты позови, разбуди. Пойдетъ.

Матрена. Да, ужъ лучше-то нельзя… О, Господи! просто затменіе нашло, что я о немъ забыла.

Конста и Зина, обнявшись, стоятъ въ глубинѣ сада.

Антипъ. Поминай, какъ звали!

Зина. Хорошо… привольно..

Матрена. Спасибо, Антипушка, что надоумилъ…. Какъ рублемъ подарилъ.

Зина. Звѣзды на небѣ…

Конста. Сама ты — звѣзда изумрудная!

Михайло (выходить).

Какъ во этихъ камышахъ стояла избушечка.

Во той ли избушечки была свѣтлая горенка…

Матрена. Что ты, Давыдокъ, все грустное поешь? Веселую пой.

Михайло. Я, Матрена Никитишна, больше по причинѣ одинокаго горлодеру.

Матрена. Довольно по саду основу сновать садись рядкомъ, потолкуемъ ладкомъ.

Михайло. Съ великимъ моимъ удовольствіемъ.

Антипъ. Вы потолкуйте, a я послушаю…

Зина. Кузнецы трещатъ… трещатъ…

Конста. Много ихъ къ осени-то.

Зина. Трещите, стучите! Я теперь не боюсь…

Михайло. Вся полная зависимость отъ васъ, Матрена Никитишна. Безъ васъ я съ мѣста не тронусь, a съ вами хоть во всѣ преисподнія.

Антипъ. Князь-то спитъ, чай, либо чертей вызываетъ.

Михайло. Безпремѣнно, что вызываетъ чертей.

Конста. Немного ему черти разскажутъ…

Зина (взвизгнула, и убѣжала). Конста! Лови меня.

Михайло. Константинъ!

Конста. Послѣ!

Михайло. Опосля, твою маменьку повидавши, y насъ съ тобою теперь большіе разговоры будутъ.

Конста. Хорошо, хорошо… (Убѣгаетъ).

Зина. Конста! ау!

Антипъ. Земля-то, стало быть, подъ ногами горитъ.

Матрена. Этакихъ чертей князю не вызвать!

Михайло. Ночь-то свѣтлая, благодатная…

Антипъ. Мѣсяцъ бродяжье солнышко!

Михайло (запѣваетъ).

Ахъ ты, душечка, удалый молодецъ,

Ты гораздъ, душа, огонь высѣкать!

Часты искры сыплются,

Въ ретиво сердце вселяются,

Сиротою называются…

Зина. Конста! ау!

Конста. Ау!

Голосъ далекаго сторожа. Посматривай!

Михайло (дразнится). Поглядывай!

Смѣющійся голосъ Зины. Слуша-а-а-ай!!!

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ IV.

Внутренній покой въ павильонѣ; обдерганные, порванные обои — жалкій видъ разгрома, точно послѣ пожара. Черезъ высокая узкія окна виденъ садъ. Одна старая, могучая яблоня почти приклонилась къ окну своею шапкою. Три выхода. Въ углу печь съ лежанкою, топится. Прошка поддерживаетъ огонь. На лежанкѣ подстилка и подушка — Антипова постель. Смѣшанная мебель, какъ въ нежиломъ помещеніи: хламъ, сданный въ кладовки. Ковчеговъ, Вихровъ, Липинъ, Исправникъ, Лаврентій Ивановичъ, Прошка.

Виxpовъ. Четыре человѣка и собака исчезли изъ Волкояра и хоть бы слѣдъ по себѣ оставили. Словно ихъ проглотила.

Исправникъ. Такъ оно и есть.

Лавр. Иван. Верстахъ въ тридцати отсюда на низу — лодку угнанную, пустую, поймали. Муфтель ѣздилъ смотрѣть, наша волкоярская.

Виxpовъ. Старикъ! гдѣ теперь княжна?

Лавр. Иван. О томъ мы, баринъ, неизвѣстны.

Виxpовъ. Можетъ быть, лежитъ бѣдняжка въ какомъ-нибудь омутѣ унженскомъ, съ камнемъ на шеѣ, a тѣ — злодѣи — деньги ея дѣлятъ… брильянты…

Исправникъ. Господи, спаси!

Лавр. Иван. Типунъ вамъ на языкъ, баринъ.

Ковчеговъ. A мнѣ кажется, мы о княжнѣ скоро вѣсти получимъ… скоро! И для князя непріятныя… Не вокругъ Волкояра ее искать надо-съ. Не здѣсь-съ.

Виxpовъ. Гдѣ же; по-вашему?

Ковчеговъ . Въ Москвѣ или Петербургѣ. Родню поѣхала искать. Защиты просить. И найдетъ-съ.

Виxpовъ. Но зачѣмъ было уводить дворовыхъ?

Ковчеговъ. Какъ свидѣтелей и проводниковъ.

Исправникъ. А, по-моему, въ омутѣ… безпремѣнно въ омутѣ. Помилуйте. У нея деньги были,— мало ли князь дарилъ?.. По праздникамъ… на именины… Наконецъ материны брильянты… Гдѣ деньги и брильянты? Я спрашиваю: гдѣ?

Вихровъ. Ограбили.

Исправникъ. Да, ограбили, a самоѣ удушили и трупъ утопили.

Липинъ. Охота воображать страхи! Дѣло гораздо проще.

Вихровъ. Ну-съ?

Липинъ. Романъ любовный, и больше ничего. Слюбилась.

Ковчеговъ. Да съ кѣмъ же? Ну, съ кѣмъ?

Исправникъ. Всѣхъ сосѣдей провѣрили: ни ухомъ, ни рыломъ…

Липинъ. A этотъ… бѣжавшій тоже… Какъ бишь его? Садовникъ что ли?..

Лавр. Иван. Конста?

Исправникъ. Вона вы куда гнете!..

Вихровъ. Фантазія разыгралась.

Липинъ. Какая же фантазія? Княжнѣ восемнадцать лѣтъ. Дѣвушка здоровая, красивая. Сидитъ въ затворничества какомъ-то нелѣпомъ, одурѣла отъ скуки. Конста этотъ единственный мужчина, котораго она видитъ…

Исправникъ. Да, какой же онъ мужчина для княжны? Онъ дворовый человѣкъ, a не мужчина.

Липинъ. Какой? Красивый.

Исправникъ. Не понимаю, что красиваго можетъ быть въ дворовомъ человѣкъ?.. Я, конечно, старикъ… Но, даже при этихъ сѣдинахъ и при этой почтенной лысинъ, сравните, господа: кто изъ насъ двоихъ болѣе прекрасное Божіе созданіе — я или вонъ этотъ молодой Прошка?

Прошкa. Ась?

Вихровъ. Прошка!

Исправникъ. Неправда! У него лицо неблагородное.

Вихровъ. А у васъ?

Исправникъ. Откуда же y меня неблагородному лицу быть? Я столбовой.

Вихровъ. Ужъ не знаю, какъ о благородства, но, если бы я былъ женщина и надо было выбирать между вами двумя, я лучше влюбился бы въ Прошку.

Прошкa. Ась?

Ковчеговъ. Все это возможно и все это бывало. Мнѣ оно приходило въ голову. Но куда бы имъ тогда дѣваться? Дѣваться-то некуда.

Липинъ. A куда дѣваются прегрѣшившія купеческія дѣвы, которыя по старой вѣрѣ?

Вихровъ. Въ скиты?

Липинъ. Матери такъ спрячутъ, что не токмо съ полиціей — съ войсками не найти.

Ковчеговъ. Сказки!

Лавр. Иван. Нѣтъ, не сказки, баринъ, ваше высокоблагородіе. Стоять лѣса дремучіе, тянутся болота непроходныя, a в тѣхъ лѣсахъ и болотахъ живутъ обители тайныя.

Липинъ. Да-съ. Деревни находили, села цѣлыя.

Лавр. Иван. Бѣжалъ народъ отъ некрутчины, отъ лютой крѣпости, отъ Никоновой щепоти и антихристовой печати.

Исправникъ. Въ Москвѣ ли, въ омутѣ ли, въ скитахъ ли княжна,— твердо одно: здѣсь ея нѣту, и вотъ уже мѣсяцъ кончается, что мы рыщемъ и свищемъ, a o ней нѣтъ ни слуха, ни духа.

Липинъ. Муфтель все записки ищетъ или намека какого-нибудь… Стѣны въ павильонѣ ободралъ, теперь полы подымаетъ…

Входить Муфтель; за нимъ Антипъ, блѣдный, изнеможенный, едва живой, ковыляетъ съ клюкою.

Myфтель Антипу. Не шляться за мною, лысый сатана! Куда я, туда онъ… Привязался, какъ тѣнь… Какой тебѣ интересъ? Что надо?

Aнтипъ. Больно занятно роешься, Богданычъ. Ровно бы ты кротъ?

Myфтель. Охъ, пощупать бы тебя! Пощупать!

Исправникъ. А и въ самомъ дѣлѣ: ты, старый чортъ, изъ бани своей, куда глядѣлъ?

Aнтипъ. Такъ! У нихъ дѣвки бѣгаютъ, a Антипка виноватъ… Князь меня что сторожить-то сюда поставилъ княжну или баню!

Myфтель. Баню.

Aнтипъ. Ну, баня вотъ она тебѣ: цѣлехонька, хоть завтра топи, да парься. A прочее насъ не касающее.

Myфтель. Да, вѣдь, когда они бѣжали, то должны были пройти мимо тебя или по близости… какъ же ты ихъ просмотрѣлъ?

Aнтипъ. Чудакъ ты, Богданычъ, погляжу я на тебя. Люди бѣжать надумались, a полѣзутъ доброй волей на живого человѣка? Бѣглецамъ, другъ, чужихъ глазъ не требуется… Бѣглецы, другъ, свидѣтелевъ-то, за горло, да и духъ вонъ.

Исправникъ. А ты вотъ живъ остался.

Aнтипъ. Потому и живъ, что не видалъ.

Князь Дмитрій вбѣгаетъ съ бонною и нянькою.

Кн. Дмитрій. Муфтель! Сестрица вернулась?

Myфтель. Никакъ нѣтъ, ваше сіятельство. Нѣтъ ихъ.

Кн. Дмитрій. A куда ушла сестрица, Муфтель?

Myфтель. М-м-м… на прогулку… побывать… Богу молится въ монастырѣ.

Кн. Дмитрій. Какъ она долго молится!

Aнтипъ. Стало быть, есть о чемъ.

Кн. Дмитрій. Здравствуй, дѣдушка!

Aнтипъ. Здравствуй… внучекъ.

Myфтель. Ты, старый песъ, охальничай, да не зазнавайся… Дерзить не моги!

Князь Дмитрій убѣжалъ.

Aнтипъ. A чего я охальничаю? Ничего, какъ есть… Старикъ — стало быть, дѣдушка, малецъ — стало быть, внучекъ…

Вихровъ. У него въ головѣ неладно.

Myфтель. Совсѣмъ старикъ забывается.

Вихровъ. Каковъ сегодня князь?

Aнтипъ. Кабанъ кабаномъ, землю подъ собою грызетъ.

Myфтель. Молчи!

Aнтипъ. Молчу.

Взобрался на лежанку, свернулся калачикомъ, лежитъ, какъ будто въ забытьи.

Исправникъ. Тише сегодня. Хлопоничъ изъ Питера пріѣхалъ съ новостями; какъ будто немного разговорилъ его сіятельство.

Муфтель. Съ лица ужъ очень нехорошъ… Синій даже.

Лавр. Иван. За головку все ручками берутся.

Исправникъ. Мигрень, значитъ.

Лавр. Иван. Ажъ пристанываютъ.

Князь и Хлопоничъ.

Хлопоничъ. Не узналъ Петербурга. Истинное слово говорю вамъ, ваше сіятельство, не узналъ. Духъ иной-съ! Другіе люди!

Князь. Гмъ.. гмъ…

Хлопоничъ. Даже и стишокъ такой ходитъ о всеобщемъ удивленіи по поводу новыхъ временъ. Помилуйте-съ! «На дрожкахъ ѣздятъ писаря, въ фуражкахъ ходятъ офицеры»… Предводителя нашего сынка встрѣтилъ. По Невскому теленкомъ оглашеннымъ бзыритъ, только-что съ теплыхъ водъ… въ бородѣ-съ! Причесанъ, какъ мужикъ, и въ бородѣ!.. И — ничего-съ! Никто не препятствуетъ… Помилуйте! При покойникѣ, на барабанѣ бороду-то обрили бы… чрезъ полкового цирюльника! да-съ!

Князь. Дуракъ безъ бороды баранъ, съ бородою козелъ, только и разницы.

Хлопоничъ. Говорятъ-съ! Шепчутъ-съ! Сочиняютъ-съ! Прожектовъ! Мѣстовъ! Жалованьевъ! Такъ и гудетъ-съ…

Князь. Гудетъ, говоришь?

Хлопоничъ. До ужасти! Званія и ранги перемѣшались. Сегодня, скажемъ, человѣкъ въ ничтожествъ былъ, a завтра прожектъ написалъ, въ точку попалъ, и-мало-мало не министръ!.. Все — съ войны пошло-съ, опосля замиренія.

Князь. A y насъ тихо. Гудѣніе жизни мимо плыветъ. Спимъ въ омутѣ и ничего не слышимъ. Гремѣлъ Севастополь,— я спалъ. Скончался Николай Павловичъ, спалъ. Ничто, ничто для меня жизнь живая… Остолбенела мысль, и чувства мои — какъ спячка удава объѣвшагося… Такъ надо полагать, отъ сна этого прямо перейду и въ сонъ смертный.

Хлопоничъ. Вамъ бы, ваше сіятельство, душу развеселить въ Питеръ проѣхать?

Князь. Не видали меня тамъ! За дикаго ирокеза почтутъ.

Хлопоничъ. Развлеклись бы: Бозія поетъ. Старыхъ дружковъ повидали бы… Энтихъ-то, ваше сіятельство, которые по четырнадцатому числу… всѣхъ велѣно возвратить.

Князь. Врешь?

Хлопоничъ. Ей-Богу! Ѣдутъ изъ дальнихъ краевъ-то… Первые люди! Встрѣчаютъ ихъ по городамъ, словно вельможъ какихъ…

Князь. Благословенъ грядый во имя Господне!

Хлопоничъ. Право, повидались бы, ваше сіятельство?

Князь. Зачѣмъ? Чтобы себя стыдиться? Я и наединѣ, братъ, самъ съ собою довольно стыжусь.

Хлопоничъ. Помилуйте-съ!

Князь. Общаго между нами уже нѣту… Радъ, что живы, кто живъ… а — нѣту, умерло общее! Они тамъ — въ глубинъ сибирскихъ рудъ — души свои живыя сохранили, сквозь вьюги, сумракъ и нищету, въ оковахъ, свѣтъ свой пронесли… A я свободный, богатый — душу свою зарылъ глубже, чѣмъ въ рудникѣ. Темный демонъ — душа моя, и… поздно! не взлетѣть ей! Что ужъ Чортушкѣ съ декабристами? Тоже наслышаны, небось… о Чортушкѣ-то! Они освобождали, a я заковывалъ… Съ испугомъ въ глазахъ встрѣтятъ… еще и руки, пожалуй, не подадутъ. Нѣтъ! Поздно, Хлопоничъ, поздно!

Муфтель подходить.

Ну?

Myфтель. Ваше сіятельство…

Князь. Ну?

Myфтель. Ваше сіятельство! Хотите казните, хотите — милуйте. Ничего не нашелъ и найти надежды не имѣю. Вину свою чувствую, но полагаюсь на ваше великодушіе, что помните мою вѣрную и долгую службу вамъ потомъ и кровью. А, впрочемъ, творите, ваше сіятельство, свой судъ надо мною, какъ вамъ будетъ угодно. Моя преданность все вытерпитъ.

Молчаніе.

Князь. Не за что наказывать тебя, Богданычъ. Тутъ приставь хоть Аргуса стоглазаго, и тотъ не уберегъ бы. Тутъ высшее… Предсказано — и исполнилось. Вотъ онъ зять-то! Судьба! Выкрали… окрутили… Что будетъ? Что будетъ?.. О, Муфтель! страшно! то-то! Судьба! Выкрали… окрутили… Что будетъ? Что будетъ?.. О, Муфтель! страшно! страшно!

Myфтель. Болѣе горестно, ваше сіятельство, a бояться, осмѣлюсь доложить, чего же? Совсѣмъ вамъ нечего бояться, ваше сіятельство.

Князь. Не знаю, Муфтель, чего, но боюсь. Ужасъ въ душѣ моей, ужасъ, темный и ожидающій. Страшно зрѣлище свершившейся судьбы, Муфтель. Я чувствую, какъ конецъ мой окружаетъ меня… Я гибну, Муфтель.

Myфтель. Богъ не безъ милости, ваше сіятельство. Перемелется — мука будетъ. Не одни мы ищемъ: весь уѣздъ на ногахъ. Дастъ Богъ, и вернется еще наша княжна.

Князь (крикомъ). Дастъ Богъ? Сохрани меня Богъ!

Myфтель. Ваше Сіятельство?

Князь. Муфтель! Муфтель! Ты бредишь! Вернется? Да вѣдь это смерть! Это смерть наша, Муфтель! Развѣ она одна вернется? Замужняя! съ нимъ!

Муфтель. Съ кѣмъ, ваше сіятельство?

Князь. Почемъ я знаю? Съ нимъ… Съ зятемъ!.. съ предсказаннымъ!.. Погибель, Муфтель! Туда! Внизъ! Къ чорту! въ тартарары!.. Хоть бы развѣдать: кто онъ? отъ кого пропадаю?.. Сосѣдишки всѣ по мѣстамъ… Обманули насъ съ тобою, Муфтель! Провели; выкрали дѣвку. О-о-о! Пособниковъ бы мнѣ въ руки… Матрену мерзавку, щенка ея подлаго, Давыдка — разбойника… О-о-о!.. Гдѣ Серафима и Олимпіада?

Myфтель. По приказанію вашего сіятельства, вчера усланы въ самарскія деревни.

Князь. Вернуть. Я погорячился… Не могу безъ нихъ. Мнѣ нужны посредницы между моею душою и загробнымъ міромъ. Немедленно вернуть.

Myфтель. Вся воля вашего сіятельства.

Князь. A про княгиню… какіе въ дворнѣ слухи?

Myфтель. Все по-прежнему. Глупый народъ.

Князь. Ходитъ?

Myфтель. Будто бы… Да развѣ есть возможность? Глупый народъ.

Князь. Торопитъ… Зоветъ… Подожди, страждущая тѣнь: свиданіе мести недалеко… Отольются волку… Нехорошо мнѣ, Муфтель! Жиръ душитъ, печень одолѣла и голова… мутная, свинцомъ налитая y меня голова.

Myфтель. Ваше сіятельство, осмѣлюсь доложить: можетъ быть, средствице какое-нибудь?..

Князь. Какія, Муфтель, средствица? Спрутъ во мнѣ. Знаешь, что такое спрутъ? Ужасъ океана, слизкая морская гадина, студень поганый, живою кровью питается. Спрутъ во мнѣ. Схватилъ душу, облапилъ всѣми щупальцами и сосетъ изо дня въ день, изъ часа въ часъ… Нѣтъ средства на спрута, Муфтель. Ни лекарства, ни огонь, ни желѣзо не излучать: излѣчитъ одна смерть!.. Я удостоилъ тебя великой чести, Муфтель: ты подпишешь, какъ свидѣтель, мое завѣщаніе. Другимъ свидѣтелемъ подпишется губернаторъ. Ступай. (Вихрову). Прошу васъ.

Вихровъ. Я приготовилъ проектъ завѣщанія, князь.

Князь. Благодарю васъ.

Хлопоничъ. Одинъ пунктикъ, ваше сіятельство, слѣдовало бы… того-съ… Хе-хе-хе!

Князь. Что такое?

Вихровъ. Ахъ, мы сегодня цѣлое утро споримъ. Поймите же, г. Хлопоничъ, что именно на этомъ пунктѣ особенно настаивалъ князь, когда поручилъ мнѣ составить проектъ.

Князь. Что такое?

Хлопоничъ (читаетъ). Всѣхъ моихъ крѣпостныхъ крестьянъ во всѣхъ моихъ вотчинныхъ и благопріобрѣтенныхъ имѣніяхъ отпускаю на волю, безъ выкупа, предоставляя имъ сойтись въ земельномъ надѣлѣ съ единымъ законнымъ наслѣдникомъ правъ моихъ, княземъ Дмитріемъ Александровичемъ Радунскимъ, по усмотрѣнію сего послѣдняго, какъ скоро исполнится его совершеннолѣтіе

Князь. Ну?

Вихровъ. Господинъ Хлопоничъ находить, что напрасно.

Хлопоничъ. Я только осмѣливаюсь, что… зачѣмъ же вашему сіятельству… такое-съ дерзновенное? Вѣдь времена текутъ-съ… новыя y насъ нынѣ времена! Только и слуховъ-съ въ Петербургѣ, чтобы этому быть… кхе-кхе… событию-съ: то-есть… я осмеливаюсь… что… будто… отберутъ y насъ крестьянъ? Правительство якобы рѣшило… извините за выраженіе, освободить хамовъ сихъ…

Князь. И пускай освободитъ! Отлично!

Вихровъ. Отлично!

Ковчеговъ. Да, хорошо поддакивать, когда ни кола, ни двора. A y меня триста душъ… благопріобрѣтенныхъ.

Князь. Давно пора!

Хлопоничъ. А я такъ позволю себѣ замѣтить, ваше сіятельство, что сомнѣваюсь… Ничего не будетъ!.. Десятки лѣтъ слухи ходятъ, a все въ пустышку… Были господа и были рабы, будутъ рабы и будутъ господа… Какъ быть премѣнѣ законамъ міра сего? Преувеличиваютъ.

Князь. Нѣтъ, Хлопоничъ, будетъ воля, непремѣнно будетъ. Великое время наступаетъ для Россіи. Не тоскуй о прошломъ. Не знаю, что дастъ будущее, a прошлое и настоящее наше — тьма кромѣшная, скрежетъ зубовный. Ты думаешь, жизнь вокругъ насъ? Нѣтъ, мерзость, запустѣніе, гнилое дупло, обросшее поганками. Я, ты, Муфтель, Олимпіада, всѣ кругомъ — поганки. И не наша въ томъ вина: не могли мы другими быть. Изъ поганаго дупла выросли, поганы и мы. Срубятъ дуплистый дубъ,— не станетъ и поганокъ. Къ чорту насъ, къ чорту… Только чортъ-то захочетъ ли взять? Пожалуй, назадъ приведетъ: такіе голубчики, что и ему не надобны… Я счастливъ, что сынъ мой будетъ принадлежать свободной Россіи. Ужъ не будетъ такъ, что тридцать тысячъ душъ жѣвутъ, чтобы кормить и баловать постылаго и ненужнаго никому человѣка, вродѣ… вродѣ меня!

Myфтель. Это — что же? Я, ваше сіятельство, всю жизнь… хоть и кровь отдать!

Князь. Знаю.

Хлопоничъ. Обижать изволите: развѣ бремя ваше кому въ тягость? Въ сладость оно намъ, ваше сіятельство, вотъ что!..

Князь. A на пунктѣ объ освобожденіи крѣпостныхъ моихъ людей я настаиваю твердо. Правительство само по себѣ. Мнѣ до него дѣла нѣтъ… Эти мужики были моими рабами, свободу имъ дать долженъ я, я, я, a никто другой… Не позволю!.. Слышите, Вихровъ? Разработайте пунктъ, какъ можно подробнѣе и яснѣе, чтобы потомъ ни кляузъ, ни прицѣпокъ… Я освобождаю рабовъ моихъ, никто другой: слышали? я.

Лавр. Иван. Осмѣлюсь доложить: дозорный съ вышки усмотрѣлъ въ аллеѣ карету, скачущую четверикомъ и иные экипажи. Такъ должно предположить, что слѣдуютъ ихъ превосходительство, господинъ начальникъ губерніи…

Князь. Жду.

Уходить сопровождаемый исправникомъ, Вихровымъ, Лавр. Ивановичемъ.

Ковчеговъ. Эка Люциферъ гордый!

Липинъ. И добро-то онъ дѣлаетъ какъ-то по-звѣрски.

Хлопоничъ. Чортушка-съ!

Расходятся.

Aнтипъ (съ печи). Карла Богданычъ!

Myфтель. Что?

Aнтипъ. Помираю, другъ.

Myфтель. Али худо?

Aнтипъ. Чего худо? Хорошо, a не худо. У Бога худого нѣтъ. Пора. Чужой вѣкъ заживаю.

Myфтель. Что y Бога дни усчитывать?

Aнтипъ. Вотъ, Карла Богданычъ, какъ помру я, деньги на колоду, на свѣчи пятнадцать рублевъ — тутъ на мнѣ, въ ладонкѣ. Тебѣ поручаю, потому ты нѣмецъ справедливый.

Myфтель. Попа звалъ ли?

Aнтипъ. На что мнѣ? Ко мнѣ намедни свои, бродяжки, заходили… имъ грѣхи сдалъ. A попъ — пущай князя хоронитъ.

Myфтель. Эка зла ты накопилъ, старикъ. Вотъ умираешь, дохнуть тебѣ нечѣмъ, a ты злобишься.

Aнтипъ. Слышь-ка, Богданычъ… У меня къ тебѣ просьба… остатняя…

Myфтель. Приказывай, исполню.

Aнтипъ. Сей ларецъ… подъ подушкою… ты его возьми… и, какъ есть, снеси ему… Дескать, Антипъ кланяется вашему сіятельству… съ того свѣта…

Myфтель. Ишь… тяжелый… деньги, что ли, тутъ y тебя.

Aнтипъ. Отдай… въ собственныя руки.

Myфтель (беретъ ларецъ). Когда же снести-то, дѣдушка? Сейчасъ или когда помрешь?

Aнтипъ. Снеси…

Муфтель ушелъ.

Aнтипъ (сползъ съ лежанки). Вотъ тутъ — подъ окномъ, на яблонѣ… на этой самой яблони… на возжахъ… Матюша, душа загубленная!.. княгиня матушка!.. О-о-о-о-о-о!.. Слушайте стараго Антипа!. О-о-о-о-о!.. Часокъ мой вѣкъ мой! За всѣхъ васъ! за всѣхъ!

Рыдаетъ. Слышенъ нечеловѣческій вопль князя.

Онъ вбѣгаетъ, шатаясь, синее лицо, волосы дыбомъ, въ рукахъ его шкатулка Антипа, изъ которой сыпятся бумаги.

Князь. Что? Что? Что?

Aнтипъ (весь ощетинился, грозный, грубый). Не дочиталъ, такъ прочитай что! Въ подробности княгиня покойница весь грѣхъ описала.

Князь. А-а-а… врешь, врешь, врешь…

Кружится, по комнатѣ.

Aнтипъ. Что, Чортушка? Дочь свою единую законную… слышь ты? Единую свою, законную!— замучилъ? Гнетомъ задавилъ, загналъ, своими руками холопу на шею повѣсилъ? Зятемъ бредишь? Зятя ищешь? Такъ — не сумлѣвайся: не съ кѣмъ другимъ. съ Констою связалась… княжна-а! Ха-ха-ха! Вотъ какъ y насъ. Все видѣлъ я, все! Я это, я полюбовниковъ благословилъ, въ путь-дорогу проводилъ! Ха-ха-ха!

Князь. Уб… уб… yб…

Качается на мѣстѣ, не въ силахъ броситься на Антипа.

Aнтипъ. Врешь! Не убьешь! Насъ съ тобой Богъ убилъ. Его рукою мы съ тобою отмѣчены. Человѣческой рукѣ къ намъ не прикоснуться… Сына ты хотѣлъ? Жену за сына замучилъ? На, бери! Дала она тебѣ сына. Благодари! Взлелѣялъ сына-то? Воспиталъ? Всѣ капиталы, имѣнія ему завѣщалъ? Родъ-фамилію на него возлагаешь? Живи княжи, твое сіятельство, князь Дмитрій Александровичъ Радунскій! Ха-ха-ха-ха!

Князь дико стонетъ.

Антипъ. Анъ, вотъ же и не Александровичъ, a Матвѣевичъ!.. ха-ха-ха-ха!

Князь стонетъ.

Aнтипъ. Есть y тебя сынъ да чужой… Капли крови въ немъ твоей нѣту. Наша въ немъ кровь… моя… мужицкая! Внукомъ онъ мнѣ приходится, сынъ-то твой… Матвѣевъ онъ, племянниковъ. праведной души… ха-ха-ха-ха!

Князь снопомъ валится на полъ, къ его ногамъ.

Aнтипъ. Лежи!. Кого ты загубилъ, въ могилкахъ лежатъ… Лежи!

Myфтель (ворвался съ людьми, къ Антипу). Дьяволъ, какого ты колдовства ему далъ?

Aнтипъ. Колдовству моему имя — смерть.

Myфтель (хлопочетъ y князя). Ваше сіятельство! ваше сіятельство!

Князь мычитъ.

Aнтипъ. Подбирай падло-то!

Myфтель. Дикими лошадьми разорву тебя, сатана!

Aнтипъ. Скорый какой! Шутишь: не успѣешь! И самъ помру… Смерть-то она во… Видѣста очи мои… Его подбирай, a меня шутишь!.. За порогомъ она… смерть-то… дожидается… Матюша… племянникъ… душа праведная… Я, Матюша, ничего… я не боюсь… я пойду… я старичекъ старый… на волю я… всегда согласенъ… пойду…

Уходитъ; слышно тяжелое паденіе тѣла.

Myфтель. Ваше сіятельство!.. ваше сіятельство!..

Левонъ (смотритъ въ окно). Не живъ, никакъ, старикъ-то?.. что-то упалъ…

Myфтель. Не до него, подлеца!

Князь. Му… му… му…

Взглядомъ ищетъ растерянныя бумаги.

Myфтель. Бумаги, ваше сіятельство? Здѣсь… сжечь?.. слушаю…

Швыряетъ въ печь.

Князь (глубоко вздыхаетъ, въ облегченіи). Му… му… му…

Тянется, къ Муфтелю лѣвою рукою.

Myфтель (всхлипываетъ). Благодѣтель.

Нагнулся къ рукѣ. Князь перенялъ здоровою рукою его лицо и крѣпко цѣлуетъ въ губы.

Myфтель. Ваше сіятельство! вся жизнь была… вамъ, ваше сіятельство!.. (дворнѣ). Что стоите пнями? Бѣгите за батюшкою! Князя Дмитрія Александровича зовите! Его превосходительство!

Кн. Дмитрій (вбѣгаетъ, съ нимъ Липинъ, Вихровъ). Папа!

Изъ груди князя вырвался дикій вопль. Приподнявшись въ креслѣ, съ ужасомъ, гнѣвомъ, отвращеніемъ смотритъ онъ на сына, съ страшнымъ усиліемъ дѣлаетъ движеніе угрозы… захрапѣлъ, упалъ, умеръ.

Кн. Дмитрій (отскочилъ въ ужасѣ, спряталъ голову въ платьѣ бонны). Папа! Папа! Боюсь! Страшно! зачѣмъ? Папа!

Лавр. Иван. Господи! Словно дьяволъ по горницѣ-то пролетѣлъ.

Myфтель. Не стало благодѣтеля!

Липинъ. Скончался, какъ жилъ: ненавидя и проклиная.

Вихровъ. Послѣдній могиканъ!

Занавѣсъ.

КОНЕЦЪ.

Пять пьес

Автор: Амфитеатров Александр Валентинович

Обратная связь

Вопрос администратору