Счастье

Автор: Арцыбашев Михаил Петрович


                         Михаил Петрович Арцыбашев
 
                                  Счастье 

----------------------------------------------------------------------------
     Собрание сочинений в трех томах. Т. 3. М., Терра, 1994.
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
 
     С тех пор как у проститутки Сашки провалился нос и ее когда-то красивое
и задорное лицо стало похоже на гнилой череп, жизнь  ее  утратила  все,  что
можно было назвать жизнью.
     Это было только  странное  и  ужасное  существование,  в  котором  день
потерял свой свет и обратился в беспросветную ночь; а ночь стала бесконечным
трудовым днем. Голод и холод рвали на части ее тщедушное, с отвисшею  грудью
и костлявыми ногами, тело, как собаки падаль. С больших улиц она перешла  на
пустыри и стала продаваться  самым  грязным  и  страшным  людям,  рожденным,
казалось, липкой грязью и вонючей тьмой.
     И раз морозной и лунной ночью Сашка попала на  новый  проспект,  только
осенью проложенный через обширный, покрытый ямами  и  свалками  пустырь,  на
краю города, за насыпью железной дороги. Тут было пусто  и  молчаливо.  Цепь
фонарей неярко блестела в голубоватом лунном  свете,  торжественно  и  ровно
обливавшем молчаливое поле. Черные тени в ямах чеканились резко и  жутко,  а
столбы телеграфа и проволоки таинственно, как лунные привидения, ярко белели
от инея в темно-синем небе. Воздух был чист и сух, и что-то резало в  нем  и
жгло  нестерпимым  неподвижным  морозом.  От  страшного  холода,   казалось,
окаменело все в мире и как будто ко всему телу, к каждой выпуклой его части,
было приложено раскаленное железо, и тело  оставляя  куски  кожи,  с  кровью
отрывается от него. Изо рта облаком шел пар и тихо, незаметно таял в  чистом
морозном воздухе, поднимаясь вверх к синему свету.
     У Сашки не было заработка уже пять дней, и накануне ее побили,  выгнали
с квартиры и отняли последнюю хорошую ватную кофту.
     Странно и робко маячила по пустынному, залитому лунным светом шоссе  ее
маленькая скрюченная фигурка, и ей казалось, что во всем  мире  она  одна  и
никогда не выберется из этого пустого поля, захватывающего дыхание холода  и
морозного лунного света.
     Ноги у нее оледенели и ступали по скрипящему снегу с  болью,  точно  по
твердому камню окровавленной обнаженной костью.
     И  вот  тут-то,  посреди  поля,  Сашка  в  первый   раз   поняла   весь
бессмысленный ужас своего существования и стала плакать. Слезы  катились  из
обмерзших воспаленных глаз и замерзали в  ямке,  где  когда-то  был  нос,  а
теперь гной. Никто не видел этих  слез,  и  луна  по-прежнему  светло  плыла
высоко над полем, в чистом и холодном голубом сиянии.
     Никто не шел, и невыразимое чувство животного отчаяния,  подымаясь  все
выше и выше, начало доходить до того предела, когда человеку кажется, что он
кричит страшным, пронзительным голосом, на все  поле,  на  весь  мир,  а  он
молчит и только судорожно стискивает зубы.
     - Умереть бы... хоть бы помереть бы... - молилась Сашка и молчала.
     И вот тут-то на белой дороге замаячила высокая и черная мужская фигура.
Она быстро приближалась к  Сашке,  и  уже  было  слышно,  как  снег  скрипит
прерывисто и звонко, и видно, как  лоснится  по  луне  барашковый  воротник.
Сашка догадалась, что это какой-нибудь из служащих на заводе,  что  в  конце
проспекта.
     Она стала на краю дороги и, подобрав закоченелые руки в рукава,  подняв
плечи и перепрыгивая с ноги на ногу, ждала. Губы у нее были как  из  резины,
шевелились туго и тупо, и Сашка  больше  всего  боялась,  что  не  выговорит
ничего.
     - Кава-ер... - невнятно пробормотала она.
     Прохожий на мгновение  повернул  к  ней  лицо  и  пошел  дальше,  шагая
уверенно и быстро.  Но  со  смелостью  последнего  отчаяния  Сашка  проворно
забежала вперед и, идя задом перед  ним,  неестественно  весело  и  бравурно
заговорила:
     - Кава-ер... пойдемте... право... Ну, что  там,  идем!..  Я  вам  такие
штучки покажу, что  все  животики  надорвете...  идет,  что  ли...  Ей-Богу,
покажу... Пойдем, миенький...
     Прохожий шел, не обращая на нее никакого внимания, и на его неподвижном
лице, как стеклянные и не живые, блестели от луны выпуклые глаза.
     Сашка задом танцевала  перед  ним  и,  высоко  подняв  плечи,  стонущим
голосом, полным тупого отчаяния, задыхаясь от перехватывающего горло холода,
говорила:
     - Вы не смотрите, кава-ер, что я такая.. Я  с  те-а  чистая...  у  меня
квартира есть... неда-еко... Пойдемте, право, ну...
     Луна плыла высоко над полем, и голос Сашки странно и слабо дребезжал  в
лунном морозном воздухе.
     - Идемте, ну... - говорила Сашка, задыхаясь и спотыкаясь, но все танцуя
перед ним задом: - ну, не хотите, так хоть двугривенный дайте... на  х-еб...
це-ый день не  е-а...  бб...  да-дайте...  Ну,  хоть  гривенник,  кава-ер...
ми-енький, за-отой... дайте!..
     Прохожий молча надвигался на нее,  как  будто  перед  ним  было  пустое
место, и его странные, стеклянные глаза все так же  мертвенно  блестели  при
луне. У Сашки срывался голос и ресницы смерзались от слез.
     - Ну, дайте, гривенник тойко... Хорошенький кава-ер... что вам стоит...
     И вдруг ей пришла в голову последняя отчаянная мысль:
     - Я вам что хотите сделаю... ей-Богу, такую штуку покажу...  ей-Богу...
я затейная!.. Хотите, юбку задеру и в снег сяду... пять минут  высижу,  сами
считать будете... ей-Богу! За один гривенник сяду... Смеяться будете, право,
кава-ер!..
     Прохожий вдруг остановился. Его  стеклянные  глаза  оживились  каким-то
чувством, и он засмеялся коротким и странным смехом. Сашка стояла перед  ним
и,  приплясывая  от  холода,  старалась  тоже  смеяться,  не  спуская   глаз
одновременно и с рук и с лица его.
     - А хочешь я тебе вместо гривенника пятерку дам? - спросил  прохожий  и
оглянулся.
     Сашка тряслась от холода, не верила и молчала.
     - Ты вот... разденься догола и стой, я  тебя  десять  раз  ударю...  по
полтиннику за удар, хочешь?
     Он смеялся, и смех у него был дрожащий: придушенный и гадкий.
     - Холодно... -  жалобно  сказала  Сашка,  и  дрожь  удивления,  страха,
голодной жадности и недоверия стала бить все ее тело нервно и судорожно.
     - Мало ли чего... За то и пятерку даю, что холодно!..
     - Вы больно бить будете... - пробормотала Сашка, мучительно колеблясь.
     - Ну, что ж, что больно... а ты вытерпи, пятерку получишь!
     Прохожий двинулся. Снег заскрипел.
     Сашку все сильнее и сильнее била какая-то жестокая внутренняя дрожь.
     - Вы так... хоть пятачок дайте...
     Прохожий пошел.
     Сашка хотела схватить его за руку, но он  замахнулся  на  нее  с  такой
внезапной страшной злобой, остро сверкнув выпуклыми  бешеными  глазами,  что
она отскочила.
     Прохожий прошел уже несколько шагов.
     -  Кава-ер,  кава-ер!..  Ну,  хорошо...  кава-ер!   -   жалобно-одиноко
вскрикнула Сашка.
     Прохожий остановился и обернулся. Глаза у него  блестели,  и  лицо  как
будто чернело.
     - Ну, - сказал он хрипло и сквозь зубы.
     Сашка постояла, недоуменно и тупо улыбаясь,  потом  стала  нерешительно
расстегивать кофту мерзлыми, словно чужими пальцами  и  почему-то  не  могла
отвести глаз от этого странного,  страшного  лица  со  стеклянными  мертвыми
глазами...
     - Ну, ты... живей, а то кто подойдет! - проскрипел прохожий.
     Страшный холод охватил голую Сашку со всех сторон.  Дыхание  захватило.
Каленое железо разом прилипло ко всему телу и, казалось, стало  сдирать  всю
оледенелую обмороженную кожу.
     - Бейте скорей... - пробормотала Сашка, сама поворачиваясь к нему задом
и стуча зубами.
     Она стояла  совсем  голая,  и  необыкновенно  странно  было  это  голое
маленькое тело на снегу, посреди лунного, морозного, ночного поля.
     -  Ну...  -  задыхающимся  от  какого-то  страшного  ощущения  голосом;
прохрипел он. - Смотри... выдержишь - пять рублей, не выдержишь, закричишь -
пошла к черту...
     - Хорошо;.. бейте... - едва пробубнили прыгающие мерзлые  губы,  и  все
оледенелое тело Сашки билось как в судороге.
     Прохожий зашел сбоку и, вдруг подняв тонкую палку,  изо  всей  силы,  с
тупым и странным звуком ударил Сашку по худому, сжавшемуся заду.
     Страшная режущая боль пронизала все мерзлое тело  до  самого  мозга,  и
казалось, все поле, - луна, прохожий, небо, весь мир, - все слилось  в  одно
несусветное ощущение ужасающей, режущей боли.
     - Аб... - сорвался с губ Сашки короткий как будто  испуганный  звук,  и
Сашка пробежала несколько шагов,  судорожно  ухватившись  обеими  руками  за
место удара.
     - Руки, руки пусти! - задыхаясь, крикнул он, бегом догоняя ее.
     Сашка, судорожно сжав локти, отвела руки, и второй удар мгновенно обжег
ее тою же нестерпимой болью. Она застонала и упала на четвереньки.  И  когда
упала, со страшной быстротой,  один  за  другим  на  голое  тело  посыпались
раскаленные режущие удары, и кусая снег, почти потеряв сознание, обезумевшая
Сашка поползла голым животом по снегу.
     - Де-вять! - просчитал придушенный,  захлебывающийся  голос,  и  молния
обожгла голое тело с каким-то новым мокрым звуком. Что-то будто репнуло, как
мороженый кочан, и брызнуло на снег.
     Сашка извиваясь, как змея, перевернулась на спину, пачкая кровью  снег,
и впалый живот тускло заблестел при луне острыми костями бедер.
     И в ту же минуту какое-то невероятное, острое, жгучее железо  прорезало
ей левую, тупо подпрыгнувшую грудь.
     - Десять! - где-то страшно далеко  крикнул  кто-то,  и  Сашка  потеряла
сознание. Но она сейчас же очнулась.
     - Ну, вставай, стерва... получай... - хрипло говорил над нею  дрожащий,
захлебывающийся голос. - А то уйду... Ну?..
     Луна светила высоко и ярко. Синел снег, и пусто  молчало  поле.  Сашка,
голая, не похожая на человека, шатаясь и цепляясь за землю дрожащими руками,
поднялась посреди дороги, и по ее белому от луны телу быстро  поползли  вниз
черные тонкие змейки. Она уже не ощущала холода, а только странную слабость,
тошноту, мучительную дрожь и  ломоту  во  всем  теле,  прорезываемом  острой
жгучей болью. Крепко схватившись за избитое мокрое тело, Сашка добралась  до
платья и долго одевалась в оледенелые тряпки, молча копошась посреди пустого
лунного поля.
     И только когда оделась, и темный  силуэт  прохожего  растаял  далеко  в
лунной дымке, разжала руку и посмотрела. Желтенький золотой искоркой блеснул
на окровавленной черной ладони.
     - Пять! - подумала Сашка, и вдруг чувство огромной облегчающей  радости
охватило ее всю. Крепко зажав золотой в руке, она бегом, на дрожащих  ногах,
пустилась к городу. Юбка липла сзади к чему-то мокрому  и  бередила  горящую
боль, но  Сашка  не  обращала  на  это  внимания  и  все  существо  ее  было
переполнено светлого  и  поющего  ощущения  счастья  -  еды,  тепла,  покоя,
водки!..
     О том, что ее только что странно и омерзительно били, Сашка не думала.
     - Еще и лучше... не холодно! - весело заметила она себе и  завернула  в
переулок, где сразу засверкали веселые огоньки ночной чайной.