Изданіе «Юнаго Читателя» и «Вятскаго Т-ва».
Въ новый свѣтъ за счастьемъ
Складъ изданія: Книжный «Провинція». Спб. Екатерининская, 4
Книгоиздательство «Юный читатель». Спб. Петерб. набер., 22.
Митю искали битый часъ. Михайло лакей бѣгалъ на конюшню, побывалъ на скотномъ дворѣ. Дуняша горничная обѣгала садъ, кричала въ рощѣ… его нигдѣ не было. Константинъ Ивановичъ, репетиторъ студентъ, котораго пригласили на лѣто, чтобы приготовить Митю къ экзамену на осень, былъ очень недоволенъ. Онъ стоялъ въ залѣ у окна, смотрѣлъ въ садъ и слушалъ, какъ мать Мити, помѣщица Евгенія Петровна Груздева, въ волненіи ходила по комнатамъ своею грузной походкой, словно надѣялась найти Митю гдѣ нибудь подъ диваномъ или за шкапомъ въ углу.
— Ахъ, Боже мой, что это за мальчикъ, — причитала она…— Онъ нисколько не думаетъ ни о себѣ, ни о насъ! Вѣдь вотъ просидѣлъ два года въ третьемъ классѣ, провалился на экзаменѣ, и, хоть бы что! Никакого самолюбія! Только бы торчать на конюшнѣ, стрѣлять, ловить тамъ раковъ или рыбу. Сколько разъ я просила васъ, Константинъ Ивановичъ, поговорить съ нимъ серьезно, онъ васъ какъ-то больше слушаетъ… отца нѣтъ… наказанье…
— Я говорилъ, не разъ говорилъ… отвѣтилъ Константинъ Ивановичъ, — но что вы съ нимъ подѣлаете? Увлекается. «Я, говоритъ, и самъ потомъ не радъ, какъ урокъ пропущу или не приготовлю, а въ то время удержаться не могу!»
— Что я съ нимъ буду дѣлать, если онъ опять провалится, право не знаю! хоть въ солдаты отдавай!— сокрушенно вздыхала Евгенія Петровна.
— Дмитрія Николаевича нигдѣ не сыскать, — доложилъ въ это время Михайло, — я ужъ и Глѣба спрашивалъ, — не видалъ, говоритъ.
Въ это время, запыхавшись, прибѣжала Дуняша.
— Ихъ, барыня, нигдѣ не видать, ни въ малинникѣ, ни въ рощѣ… ужъ я кликала, кликала…
— Ну, я знаю, гдѣ онъ — сказалъ Константинъ Ивановичъ, — навѣрно въ Аннушкиномъ бочагѣ щукъ ловитъ, я его сейчасъ оттуда извлеку, — и Константинъ Ивановичъ рѣшительнымъ шагомъ пошелъ къ себѣ во флигель за шляпой и палкой.
Аннушкинъ бочагъ это былъ большой и глубокій омутъ на рѣчкѣ Черемухѣ, въ верстѣ отъ усадьбы. По преданію въ немъ когда-то утонула какая-то крестьянская дѣвица Аннушка, и съ тѣхъ поръ бочагъ носилъ ея имя. Деревенскіе ребята ходили туда купаться, а Митя увѣрялъ, что тамъ водятся аршинныя щуки.
Когда Константинъ Ивановичъ появился на берегу Аннушкина бочага, то увидѣлъ слѣдующую картину: въ чащѣ камыша по грудь въ водѣ, въ мокрой прилипшей къ тѣлу одеждѣ, возился Митя. Широко разставивъ мережу передъ собой, мальчикъ тихо крался, глядя неподвижно въ воду. Вдругъ онъ быстро метнулся въ сторону и впередъ, такъ что очутился передъ мережей, словно загонялъ кого-то въ нее, затѣмъ потащилъ ее и сталъ быстро продираться сквозь камышъ и осоку къ берегу. Когда онъ выволокъ мережу на сушу, въ мокрой сѣти билось и сверкало что-то большое.
Въ это время Митя увидалъ Константина Ивановича.
— Константинъ Ивановичъ, вѣдь я поймалъ ее!— крикнулъ онъ весело и вытряхнулъ изъ сѣти громадную щуку, которая, изгибаясь, яростно запрыгала въ травѣ.
Какъ ни былъ разсерженъ Константинъ Ивановичъ, но при видѣ щуки и Митиной радости, онъ не сказалъ ни слова.
— Что сказать четырнадцатилѣтнему мальчику, — подумалъ онъ, — который возился въ водѣ полтора часа и выловилъ это чудище, вмѣсто того, чтобы сидѣть въ духотѣ и рѣшать задачу на учетъ векселей или заучивать неправильные латинскіе глаголы.
— Ихъ, Митя, Митя, — сказалъ все-таки Константинъ Ивановичъ, — а вѣдь васъ ищутъ нѣсколько человѣкъ больше часа, хоть бы вы сказали, что ушли сюда… щукъ здѣсь ловите…
Митя былъ видимо смущенъ и молчалъ. Вода текла съ его блузы и штановъ, капая на босыя ноги. Щука, присмирѣвъ, лежала въ травѣ, разинувъ оскаленную пасть.
— Я, Константинъ Ивановичъ, увлекся, — сказалъ Митя виновато, — я ее давно выслѣживаю…
— Ну, ладно, забирайте добычу и пойдемте. Побѣдителей не судятъ.
Дома Митю ждала основательная головомойка отъ матери, но къ этому Митя уже привыкъ и хладнокровно пропустилъ мимо ушей разныя жалкія слова, которыя слыхалъ сто тысячъ разъ.
По мнѣнію гимназическаго начальства Митя былъ никуда негодный, испорченный и лѣнивый мальчикъ. Во первыхъ, онъ не учился, во вторыхъ, дрался на перемѣнахъ, часто попадалъ въ карцеръ и былъ приглашаемъ на воскресенье, въ третьихъ, подписывалъ самъ вмѣсто матери штрафники и отмѣтки, и когда не являлся въ классъ, что случалось часто, то приносилъ отъ ея имени подложныя записки о болѣзни. По какому-то случаю выяснилось, что Митя, вмѣсто школы, уходилъ съ нѣсколькими товарищами на окраины города и проводилъ тамъ превесело время до трехъ часовъ, когда возвращался домой съ сумкой на плечахъ, словно усердно учился съ утра. Когда Евгенію Петровну пригласили, наконецъ, къ директору, который показалъ ей многочисленныя состряпанныя Митей записки и разсказалъ ей о другихъ штукахъ его, Евгенія Петровна пришла въ ужасъ. Она ужасно любила Митю, единственнаго сына (у нея еще была дочь невѣста), знала, что и Митя любитъ ее, и никакъ не ожидала, что онъ можетъ причинить ей такое огорченіе.
— Боже мой, Боже мой!— стонала Евгенія Петровна дома, хватаясь ладонями за виски, въ то время какъ Митя блѣдный и смущенный, молча стоялъ передъ нею.— Вѣдь совершеннолѣтнихъ иза такія дѣла въ Сибирь ссылаютъ! Вѣдь это-жъ обманъ, подлогъ! Какъ ты могъ рѣшиться на такую гадость?
Митя молчалъ, сопѣлъ и сильно косилъ въ сторону, что съ нимъ бывало при сильномъ волненіи или смущеніи. А черезъ полчаса онъ уже, какъ ни въ чемъ не бывало, раздобывъ гдѣ-то паяльникъ, лудилъ самоваръ, какъ заправскій мѣдникъ, запаивалъ горѣлку отъ лампы въ столовой и съ увлеченіемъ производилъ другія ремонтныя работы въ домѣ по слесарно-механической части.
Когда Константина Ивановича пригласили заниматься съ нимъ, то онъ въ короткое время убѣдился, что мнѣнія объ испорченности, лѣности и неспособности Мити совсѣмъ невѣрны — у него Митя отлично учился, терпѣливо зубрилъ скучныя вещи, не лгалъ, не обманывалъ и во всякихъ занятіяхъ проявлялъ прекрасныя способности, а по характеру оказался очень милымъ мальчикомъ, да это и не могло быть иначе, потому что въ городѣ; и въ деревнѣ Митю всѣ любили, такъ что прислуга всегда покрывала всякія его шалости и продѣлки.
— Вѣдь вотъ вы можете учиться, — говорилъ ему какъ нибудь за урокомъ Константинъ Ивановичъ, почему же вы лѣнились въ школѣ?
— Очень скучно было, Константинъ Ивановичъ, или наоборотъ, очень весело. Напримѣръ придетъ французскій учитель Десгилье, а по-русски совсѣмъ не знаетъ, насъ же спрашиваетъ. Напримѣръ, переводимъ изъ Марго съ французскаго: эта бумага плоха. Вотъ онъ насъ и спрашиваетъ: можно перенести «негодяй бумага». Мы кричимъ: можно! и переводимъ — эта бумага негодяй. По исторіи придетъ учитель и скажетъ: сперва мы построимъ скелетъ, а потомъ будетъ облекать его мясомъ, а скелетомъ онъ называлъ хронологію. Не знаешь, въ которомъ году была битва при Марафонѣ или какъ тамъ звали персидскаго полководца — Мардарій или Мардоній… садись — единица! Вотъ насъ и собралась небольшая компанія. Зимой, въ какой день трудные уроки, мы уходили на рѣчку, тамъ у насъ подъ мостомъ были спрятаны коньки. Катаемся и съ мальчишками деремся. А весной, когда придутъ корабли съ треской, мы на пристань; познакомимся съ матросами или въ капитаномъ и попросимся по мачтамъ лазить, или за городомъ рыбу ловимъ, шалашъ построимъ. Очень весело!
— Конечно, весело, но какъ-же отмѣтки, экзамены?
— Да, вѣдь у насъ, Константинъ Ивановичъ, имѣнье. Если я буду заниматься хозяйствомъ, такъ на что мнѣ латинскій и греческій языкъ?
— Я не скажу, чтобы для этого надо было знать латинскій и греческій языкъ, но раньше, чѣмъ быть сельскимъ хозяиномъ, надо быть образованнымъ человѣкомъ, а какъ вы сдѣлаетесь имъ, если вы не кончите сперва средней школы, а потомъ университетъ или что другое? Наконецъ, вы можете лишиться имѣнья по какой нибудь случайности.
— Я, Константинъ Ивановичъ, извернусь, я тогда лошадьми торговать буду, я все по этой части знаю, не хуже цыгана.
Дѣйствительно, хотя Митя обнаруживалъ необыкновенную сметку или ловкость во всякомъ практическомъ дѣлѣ, но больше всего его занимали лошади. Митинъ покойный отецъ завелъ у себя конскій заводъ, который по его смерти сохранился въ имѣніи, и Митю чаще всего можно было застать тамъ. Разсуждая постоянно съ конюхами, кучерами и мужиками о лошадяхъ, Митя пріобрѣлъ по этой части такія познанія, что мужики изъ сосѣдней деревни при покупкѣ лошадей приводили ихъ показывать ему.
— Ну-ка, баринъ, — говорилъ какой нибудь мужиченка, появляясь на конномъ дворѣ въ сопровожденіи тощей клячи и двухъ, трехъ подозрительныхъ личностей цыганскаго вида, — сдѣлай милость, посмотри-ка коня, по сходной цѣнѣ уступаютъ.
Митя съ серьезнымъ видомъ, засунувъ руки въ карманы, посвистывая, обходилъ клячу кругомъ, разсматривая всѣ ея статьи. Затѣмъ приступалъ къ подробному осмотру: задиралъ конягѣ голову и смотрѣлъ зубы, щупалъ крестецъ, ревизовалъ ноги, тыкалъ въ брюхо, заставлялъ провести коня шагомъ, рысью, все время внимательно наблюдая его, наконецъ вскакивалъ на него самъ, словомъ задавалъ конягѣ самый обстоятельный экзаменъ, который кончался ожесточеннымъ споромъ съ продавцами, причемъ въ дѣло ввязывались всѣ присутствующіе. Если барышникъ, цыганъ, оказывался знатокомъ и превосходилъ въ этомъ Митю, то Митя вступалъ съ нимъ въ препирательство, раззадоривалъ его и очень ловко узнавалъ какіе нибудь неизвѣстные ему секреты о лошадиныхъ болѣзняхъ и средствахъ лечить ихъ. Ежели мимо усадьбы проѣзжалъ таборъ цыганъ, Митя обязательно былъ уже тамъ, шумѣлъ, спорилъ съ цыганами и принималъ дѣятельное участіе въ продажахъ, мѣнахъ и всякихъ другихъ операціяхъ. На конномъ заводѣ Митя лично объѣзжалъ лошадей и достигъ въ этомъ такого искусства, что безъ страху садился на любую лошадь, и какія штуки не выдѣлывалатона, пытаясь освободиться отъ непріятной ноши, Митя оставался въ сѣдлѣ до тѣхъ поръ, пока непокорное или капризное животное не подчинялось его волѣ.
Еще этимъ же лѣтомъ Митѣ пришлось дать блестящее доказательство своего искусства объѣзжать лошадей. Время отъ времени въ усадьбу собиралось много гостей, преимущественно по воскресеньямъ. Въ числѣ ихъ являлось всегда нѣсколько офицеровъ кавалерійскаго полка, стоявшаго въ сосѣднемъ городѣ. Въ такіе дни шелъ пиръ горой. Евгенія Петровна считалась одной изъ самыхъ богатыхъ помѣщицъ во всей губерніи и еще при жизни мужа, бывшаго предводителя дворянства, привыкла видѣть свой домъ полнымъ гостей, которыхъ принимала съ самымъ широкимъ хлѣбосольствомъ. Хотя гости и бывали ей порою въ тягость, но Евгенія Петровна радушно приглашала ихъ, чтобы дать возможность повеселиться дочери, которая страстно любила всякія удовольствія. Одинъ изъ кавалерійскихъ офицеровъ, счень милый молодой человѣкъ, особенно настойчиво ухаживалъ за богатой невѣстой, и всѣмъ вскорѣ стало ясно, что дѣло это кончится свадьбой. Дѣйствительно, молодой человѣкъ сдѣлалъ предложеніе и получилъ согласіе. Сговоръ былъ назначенъ въ одно изъ воскресеній въ концѣ іюля, и къ этому дню ожидали особеннаго наплыва гостей. Митя вмѣстѣ съ сестрой составилъ обширную программу увеселеній: тутъ было и катанье верхомъ и въ экипажахъ, поѣздка въ лодкахъ на островъ по среди озера, гдѣ долженъ былъ состояться пикникъ, въ сумеркахъ блестящій фейерверкъ и, конечно, неизбѣжные танцы до утра для молодежи и карты для людей пожилыхъ и любителей спокойныхъ удовольствій.
Вотъ въ самый разгаръ этого праздника и произошелъ случай, давшій возможность Митѣ отличиться, можно сказать, передъ всѣмъ губернскимъ обществомъ. Послѣ длиннаго и обильнаго обѣда съ шампанскимъ и безчисленыыми тостами за здоровье жениха и невѣсты, старички разбрелись по разнымъ уголкамъ, кто вздремнуть, кто просто отдохнуть, а молодежь высыпала въ садъ, гдѣ сперва всѣ забрались въ малинникъ щипать малину, а потомъ затѣяли кидаться ею, пока барышни въ бѣлыхъ платьяхъ не запросили пощады, потому что сочная, спѣлая малина оставила на платьяхъ нѣкоторыхъ дамъ ясныя доказательства мѣткости кавалеровъ. Тогда стали думать о другомъ времяпрепровожденіи въ ожиданіи момента, когда слѣдовало отправиться на пикникъ.
— Господа, давайте въ горѣлки!— предложила одна дѣвица.
— Въ горѣлки! Давайте!— закричали одни.
— Нѣтъ, мы устали! — кричали другіе.
— Въ серсо! Въ серсо скучно! Нѣтъ, отчего же скучно!
Словомъ, ничего не клеилось.
— Господа, пойдемте осматривать нашъ конскій заводъ!— предложилъ Митя.
— Ахъ, въ самомъ дѣлѣ! Это очень интересно, мы никогда не видали конскаго завода! закричали барышни. Кавалерійскіе офицеры тоже поддержали это предложеніе, и вся компанія подъ предводительствомъ Мити съ хохотомъ и восклицаніями направилась по широкой аллеѣ, которая мимо службъ и скотнаго двора вела на заводъ.
Заводъ очень уменьшился послѣ смерти Митина отца, потому что управляющій имѣньемъ, не знавшій этого дѣла, сильно запустилъ его. Но все же на немъ было двѣнадцать лошадей, и, благодаря Митѣ, заводъ снова началъ процвѣтать.
Дамы и дѣвицы въ сопровожденіи кавалеровъ прошлись между рядами стойлъ, останавливаясь передъ той или другой лошадью. Офицеры съ видомъ знатоковъ осматривали лошадей и давали объясненія дамамъ. Одинъ изъ нихъ, хорошій наѣздникъ, считавшій себя знатокомъ лошадей, сильно задѣлъ Митю тѣмъ, что раскритиковалъ «Абрека», любимую и, по мнѣнію Мити, лучшую лошадь всего завода.
Митя сталъ очень вѣжливо возражать офицеру, нѣкоторые изъ товарищей тоже поддержали Митю, но наѣздникъ, оскорбленный тѣмъ, что оспаривать его осмѣливается «молокососъ», — сказалъ надменно:
— Вы, молодой человѣкъ, или не выѣзживали, а если выѣзживали, то только очень смирныхъ лошадей. Вотъ, когда вы укротите такую лошадь, какъ мой «Красавчикъ», тогда я буду разговаривать съ вами о лошадяхъ.
— Вы, можетъ быть, думаете, что я не усижу на вашемъ «Красавчикѣ?» сказалъ Митя, взглянувъ на офицера.
Тотъ снисходительно посмотрѣлъ на Митю сверху внизъ и пробурчалъ:
— Попробуйте!
— Извольте, мы сейчасъ это устроимъ!— сказалъ Митя.— Иванъ, скажите ихъ вахмистру, чтобы онъ вывелъ на дворъ «Красавчика», только безъ сѣдла, — крикнулъ Митя конюху.
— Даже безъ сѣдла! — усмѣхнулся наѣздникъ-офицеръ.
— Дмитрій Николаевичъ, полноте, оставьте! заговорили офицеры.— Мы увѣрены, что вы отлично ѣздите, но не дѣлайте этого опаснаго опыта. Вѣдь его лошадь прямо чортъ, онъ самъ, когда объѣзжалъ ее, двѣ недѣли ходилъ съ рукой на перевязи.
— Однако она меня не сбросила!— процѣдилъ свозь зубы наѣздникъ.
Но Митя нисколько не смутился.
Офицеры, удивленные увѣреннымъ видомъ Мити, заинтересовались этимъ зрѣлищемъ, а дамы и дѣвицы, узнавъ, что Митя хочетъ сломать себѣ голову, въ ужасѣ побѣжали въ домъ сказать о томъ Евгеніи Петровнѣ. Между тѣмъ на дворѣ завода собралась многочисленная публика, потому что къ кучкѣ офицеровъ и гостей вскорѣ присоединились конюхи, кучера и рабочіе, пришедшіе со скотнаго двора.
— Ужасти какія! — шептала птичница Анисья, — нашъ-то, нашъ-то, на бѣшеную лошадь сядетъ!
— А ничего, что и сядетъ, вотъ что!— сказалъ огородникъ Антонъ.
Но вотъ въ воротахъ появился дюжій усатый вахмистръ, съ трудомъ ведя въ поводу вороного жеребца, который задиралъ голову и яростно плясалъ, такъ что гулъ шелъ отъ топота копытъ его. Публика раздалась пошире, многіе изъ опасенія побѣжали къ двери конюшни. Между тѣмъ Митя надѣлъ уже сапоги со шпорами и перчатки, скинулъ жилетку и пиджакъ.
— Бросьте, Митя!— сказалъ ему убѣдительно Константинъ Ивановичъ, очень раздосадованный тѣмъ, что споръ принялъ такой оборотъ.
— Да не безпокойтесь, Константинъ Ивановичъ, все кончится хорошо, — отвѣтилъ Митя серьезнымъ голосомъ.
— Что, онъ валяется?— спросилъ Митя вахмистра, подразумѣвая подъ этимъ манеру нѣкоторыхъ лошадей кататься по землѣ съ цѣлью избавиться отъ всадника.
— Такъ точно, ваше благородіе!— отвѣтилъ тотъ.
Митя взялъ изъ рукъ вахмистра поводья и внимательно посмотрѣлъ на «Красавчика», который слегка перегнулъ шею и злобно таращилъ на Митю свои глаза. Мгновенье спустя Митя уже сидѣлъ на немъ верхомъ.
«Красавчикъ» сперва потоптался, задирая назадъ голову, затѣмъ внезапно пригнулъ ее къ землѣ, уперся передними ногами и такъ лягнулъ задними, что казалось, будь всадникъ привязанъ къ нему ремнями, онъ долженъ былъ бы сорваться съ мѣста и полетѣть черезъ голову лошади. Но Митя хорошо зналъ эти штуки. Не имѣя для упора ногъ стремянъ, онъ во время маневра упирался ими въ переднія ноги коня, гдѣ они переходятъ въ плечо. «Красавчикъ» продѣлалъ эту штуку нѣсколько разъ, но безуспѣшно — Митя, какъ ни въ чемъ не бывало, оставался въ «сѣдлѣ». Тогда лошадь, словно у нея былъ опредѣленный планъ, попыталась сбросить всадника другимъ маневромъ. Она подымалась высоко на дыбы, махая передними копытами въ воздухѣ, такъ что, казалось, еще мгновенье, и конь перекинется назадъ и раздавитъ всадника, а затѣмъ внезапно становилась на переднія ноги и лягала задними. Но и этимъ нельзя было провести Митю.
— Браво! браво!— раздалось въ кучкѣ офицеровъ. Мужики стояли, разинувъ ротъ, и нѣкоторые безсознательно подражали движеніямъ Мити, который хладнокровно слѣдилъ за лошадью, то натягивая, то ослабляя поводья. Наконгцъ «Красавчикъ» прибѣгнулъ къ способу, который считалъ въ своей лошадиной практикѣ самымъ вѣрнымъ: онъ сталъ валяться. Но при первомъ же движеніи его въ этомъ смыслѣ, Митя уже соскочилъ съ него и стоялъ возлѣ, стараясь не запутать поводья. «Красавчикъ» съ храпомъ поднимался и, когда оказывался на четырехъ ногахъ, Митя по прежнему сидѣлъ на немъ, проучивая его послѣ каждой продѣлки шпорами и натягиваніемъ поводьевъ. Тогда «Красавчикъ» сталъ пятиться бокомъ съ цѣлью придавить Митю къ стѣнѣ конюшни, но и этотъ маневръ не удавался: Митя либо отвлекалъ коня отъ его намѣренія, натягивая изо всей силы поводья и вонзая въ бока его шпоры, либо во время соскакивалъ и быстро вскакивалъ снова. Возня эта длилась уже съ полчаса. «Красавчикъ» храпѣлъ и сталъ покрываться пѣной, клочья которой летѣли съ мундштука, какъ хлопья снѣга. Но конь не сдавался, точно имѣлъ въ запасѣ еще одну штуку, для выполненія которой какъ бы хотѣлъ отвлечь вниманіе всадника. Дѣйствительно, исчерпавъ всѣ фокусы, «Красавчикъ» началъ носиться по двору, плясать, пятиться, метаться вправо, влѣво, и внезапно, повернувшись .на заднихъ ногахъ, какъ юла, кинулся къ высокому забору.
Не успѣли зрители ахнуть, какъ раздался сухой трескъ, полетѣла на землю жердь, а «Красавчикъ» несся по ту сторону забора по направленію къ пруду. Но вмѣстѣ съ нимъ на его спинѣ несся и Митя, который какъ бы по инстинкту угадывалъ каждое движеніе коня и все время былъ наготовѣ. Послѣдней штукой «Красавчика» было то, что онъ влѣзъ въ прудъ вмѣстѣ со всадникомъ по самую шею. Но здѣсь онъ сдался — должно быть холодное купанье успокоило его нервы, и Митя, какъ ни въ чемъ не бывало, вернулся на немъ по дорогѣ на дворъ.
Здѣсь офицеры и гости, особенно молодые, съ восхищеніемъ поздравляли Митю, съ котораго грязная вода пруда лилась потоками. Офицеръ-наѣздникъ тоже поздравилъ Митю, но съ такимъ злымъ лицомъ, что всѣ поняли, какую досаду чувствовалъ этотъ господинъ.
— Какъ жаль, Дмитрій Николаевичъ, что мы не бились объ закладъ!— сказалъ одинъ офицеръ.
— Я хотѣлъ предложить, да неловко показалось ставить противъ васъ, — сказалъ другой, — и хорошо сдѣлалъ, проигралъ бы.— Офицеры и гости направились въ домъ и повели Митю.
Дворня долго не расходилась, а въ кучкѣ ея посторонній свидѣтель не разъ слышалъ бы возгласы: «а нашъ-то баринъ!.. нашъ-то орелъ!.. Всѣхъ военныхъ-те за поясъ заткнулъ!
Спектакль на дворѣ коннаго завода могъ закончиться безпрепятственно только потому, что дѣвицы, побѣжавшія доложить Евгеніи Петровнѣ объ Митиной затѣѣ, сколько ни искали, не могли найти ее. Въ то время, какъ Митя укрощалъ на конномъ заводѣ «Красавчика», Евгенія Петровна сидѣла и разговаривала съ однимъ гостемъ въ тѣнистой бесѣдкѣ въ уединенномъ уголку сада. Гость, полный высокій господинъ въ изящномъ фланелевомъ костюмѣ и шляпѣ панама, съ золотымъ пенсне на носу и массивной золотой цѣпочкой со множествомъ жетоновъ на бѣломъ пикейномъ жилетѣ, говорилъ мягкимъ, но важнымъ голосомъ, пуская на воздухъ дымъ душистой сигары. Это былъ директоръ-распорядитель и воротила мѣстнаго банка, особа, извѣстная даже въ обѣихъ столицахъ. Всѣ считали его необыкновеннымъ дѣльцомъ, который блестяще велъ операціи банка, поддерживалъ и затѣвалъ все новыя и новыя предпріятія въ краѣ. На самомъ же дѣлѣ это былъ ловкій мошенникъ, который въ компаніи такихъ же людей, какъ самъ, ловко морочилъ довѣрчивыхъ, но жадныхъ до наживы людей. Дѣла банка и разныхъ другихъ предпріятій этого господина были уже давно страшно запутаны, и все дѣло ежеминутно могло лопнуть. Но объ этомъ никто пока не догадывался, кромѣ заправилы и его шайки. Онъ изворачивался пока, добывая деньги, то здѣсь, то тамъ, въ надеждѣ какъ-нибудь поправить дѣла, но вмѣсто того запутывался все больше. Къ Евгеніи Петровнѣ онъ пріѣхалъ нарочно, чтооы выманить у нея деньги. Для этой цѣли онъ, воспользовавшись свободнымъ временемъ послѣ обѣда, завелъ съ ней разговоръ о томъ, что-де имѣнья нынче мало приносятъ доходу, а гораздо выгоднѣе давать деньги подъ проценты разнымъ банкамъ, фабрикамъ или другимъ очень выгоднымъ предпріятіямъ.
— Не упустите изъ виду, дорогая Евгенія Петровна, — говорилъ онъ сочнымъ бархатнымъ голосомъ, — что у васъ во первыхъ дочь, которая дѣлаетъ блестящую партію, хотя, какъ мнѣ извѣстно, у жениха нѣтъ состоянія, только извѣстная фамилія, а во вторыхъ — сынъ…
— Ихъ, ужъ и не говорите, Николай Николаевичъ, я теперь въ такомъ затрудненіи, что и не знаю, какъ справлюсь. Наденькѣ надо приданое приличное справить, выдѣлить ея часть. Вѣдь на офицерское-то жалованье не проживешь, какъ мы привыкли жить, а между тѣмъ капиталу у меня послѣ покойника мужа осталось немного. Главное состояніе наше — имѣнье.
— Ну зато вѣдь и имѣнье то ваше, первое въ губерніи. Правда оно немного запущено. Сколько у васъ десятинъ?
— Да что-то немногимъ больше тринадцати тысячъ…
— Помилуйте, по здѣшнимъ цѣнамъ на землю вы милліонерша! И не стыдно вамъ оставлять это втунѣ? Нѣтъ, милая и дорогая Евгенія Петровна, повѣрьте моей долголѣтней опытности, а я бы на вашемъ мѣстѣ немедленно заложилъ бы землю въ какомъ-нибудь солидномъ банкѣ, я это легко и безъ хлопотъ могу устроить вамъ, а деньги помѣстилъ бы въ какое-нибудь доходное дѣло. Что вы сейчасъ получаете съ имѣнья доходу? Какихъ-нибудь двадцать тысячъ?
— Да, не больше.
— Вотъ видите, между тѣмъ, заложивъ имѣнье, ну, скажемъ за восемьсотъ тысячъ, вы будете получать на этотъ капиталъ по крайней мѣрѣ втрое, чѣмъ имѣете сейчасъ. Повѣрьте моей опытности!
Долго еще говорилъ Николай Николаевичъ, уговаривая Евгенію Петровну заложить имѣнье и положить деньги въ его банкъ, и до того опуталъ бѣдную женщину, что она рѣшилась послѣдовать его совѣту. Нельзя сказать, чтобы Евгенія Петровна была жадная женщина или была недовольна своимъ доходомъ, но Николай Николаевичъ такъ ловко убѣждалъ ее сдѣлать это ради дѣтей, такъ заманчиво расписывалъ, какъ наживаются всѣ ея сосѣди, послѣдовавшіе его совѣтамъ, что Евгенія Петровна легко сдалась, тѣмъ болѣе, что подобно всѣмъ, вѣрила въ геніальныя способности и безусловную честность Николая Николаевича.
Съ важнымъ видомъ велъ Николай Николаевичъ свою даму къ террассѣ, когда на перекресткѣ аллеи они неожиданно наткнулись на кучку гостей, которые съ шутками и громкими восклицаніями шли, окруживъ мокраго Митю.
— Митя, что это?— ахнула Евгенія Петровна, выпустивъ руку Николая Николаевича.
— Это я, мама, «Красавчика» укрощалъ и нечаянно въ прудѣ выкупался.
— Евгенія Петровна! Вашъ сынъ сегодня отличился, — крикнулъ кто-то изъ гостей…
— Да, да, онъ покрылъ себя неувядающей славой!— сказалъ ротмистръ.
— Мы провозгласимъ его первымъ наѣздникомъ! — вставилъ другой офицеръ.
— Онъ только случайно не сломалъ себѣ шеи!— сказала сестра Мити.— Мы всѣ отъ ужаса убѣжали въ домъ, искали васъ, мама, чтобъ пожаловаться…
— Господа, — сказала Евгенія Петровна съ упрекомъ, — какъ это вы допустили его, Константинъ Ивановичъ?
— Ничего, Евгенія Петровна, все хорошо, что хорошо кончается.
— Ахъ, какой необузданный мальчикъ! Ступай, хоть переодѣнься скорѣе. Посмотри, подъ тобой чуть не лужа, — сказала Евгенія Петровна, которая не успѣла испугаться, а сердиться при гостяхъ не хотѣла.
Праздникъ закончился, какъ и предполагалось, танцами. Митя, съ которымъ офицеры стали обращаться какъ съ равнымъ, былъ героемъ вечера: въ котильонѣ барышни чаще всего выбирали его, такъ что къ концу бала грудь его была увѣшана мишурными орденами.
Этимъ же лѣтомъ Евгенія Петровна выполнила проектъ Николая Николаевича, который пріѣзжалъ въ усадьбу еще нѣсколько разъ и сильно ухаживалъ за Евгеніей Петровной. Она заложила имѣніе въ дворянскомъ банкѣ, а полученную за него громадную сумму помѣстила въ банкъ Николая Николаевича. Осенью, когда семейство Груздевыхъ перекочевало въ столицу, Митя благополучно сдалъ экзамены въ четвертый классъ. Но едва онъ былъ предоставленъ самому себѣ, какъ началось старое — учиться въ гимназіи онъ положительно не хотѣлъ, такъ что когда наступила весна, и пришло время отправляться на лѣто въ имѣнье, Митя опять оказался съ кучей переэкзаменовокъ.
— Это — просто срамъ! — горячилась Евгенія Петровна, — шестнадцатый годъ пошелъ, усы ростутъ, и не можетъ справиться съ ученьемъ. Недоросль, право, недоросль.
— Мама, я подучусь лѣтомъ.
— Подучусь, подучусь! Начинитъ тебя Константинъ Ивановичъ, дай Богъ здоровья доброму человѣку, такъ подучишься. Что же ты весь вѣкъ на помочахъ ходить будешь? Вотъ сестра твоя съ медалью кончила, никакихъ заботъ, никакихъ хлопотъ не доставила мнѣ, а съ тобой одно мученье!
Лѣто потекло попрежнему, съ тѣмъ только исключеніемъ, что въ половинѣ его должна была торжественно праздноваться свадьба Митиной сестры, которую зимой пришлось отложить по случаю дальней командировки ея жениха.
Никто не подозрѣвалъ, какая гроза собиралась надъ этимъ помѣщичьимъ домомъ со всѣмъ его благополучіемъ. Первымъ предвѣстникомъ ея явилось извѣстіе, которое привезъ земскій врачъ, заѣхавшій по пути въ усадьбу. Онъ сообщилъ Евгеніи Петровнѣ, что Николай Николаевичъ уѣхалъ въ столицу по какимъ-то дѣламъ и тамъ пропалъ: о немъ не было ни слуху, ни духу, сколько не писали и не телеграфировали ему. По его отъѣздѣ въ городѣ стали носиться темные слухи, что де въ банкѣ не совсѣмъ благополучно. Поднялась тревога, люди кинулись вынимать свои деньги изъ банка, но въ роскошномъ помѣщеніи его вмѣсто обычной служебной сутолоки они увидѣли совсѣмъ другую картину: изъ служащихъ, кромѣ нѣсколькихъ писцовъ, никого не было, вездѣ стояла полиція, шкапы и столы были опечатаны. Банкъ лопнулъ, и вмѣстѣ съ нимъ, какъ мыльные пузыри, лопнули разныя другія предпріятія, на которыя довѣрчивая публика отдала свои деньги въ ожиданіи быстраго обогащенія. Говорятъ, въ эти дни въ помѣщеніи банка происходили раздирающія душу сцены. Много было людей, которые всю жизнь откладывали деньги по грошамъ, чтобы сдѣлать сбереженіе на старость, держали ихъ въ банкѣ и теперь лишились всего. Вмѣстѣ съ ними раззорилось много купцовъ, помѣщиковъ и просто зажиточныхъ людей. Были даже случаи помѣшательства и самоубійства съ отчаянія.
Въ усадьбу Груздевыхъ извѣстіе о крахѣ привезъ одинъ изъ сосѣдей, старикъ, мелкій помѣщикъ, товарищъ по службѣ въ полку мужа Евгеніи Петровны, знавшій объ закладѣ имѣнія. Вечеромъ, передъ самымъ ужиномъ, онъ подкатилъ на дребезжащемъ тарантасѣ къ флигелю, гдѣ жилъ Константинъ Ивановичъ, и съ сердитымъ лицомъ, не снимая своей старой пропыленной разлетайки, прошелъ въ комнату Константина Ивановича, плотно заперевъ за собою дверь. Объ чемъ они говорили съ Константиномъ Ивановичемъ — неизвѣстно, только, когда пришли въ третій разъ звать ихъ къ ужину, оба явились въ столовую съ такими сердитыми, озабоченными лицами, точно они серьезно поссорились.
— Что съ вами, Ксенофонтъ Пантелеевичъ?— такъ звали старика сосѣда, — спросила Евгенія Петровна озабоченнымъ голосомъ.— Случилось развѣ что, непріятность какая?
— Да, матушка, случилось, — буркнулъ тотъ въ сѣдые висячіе усы, — непріятность тутъ большая вышла.
— Что такое?
Ксенофонтъ Пантелеевичъ молчалъ, наливая себѣ большую рюмку водки.
— Евгенія Петровна, — началъ Константинъ Ивановичъ.— Что такое говорилъ вамъ земскій врачъ относительно Николая Николаевича?
— А что такое? Съ нимъ развѣ что стряслось?— обезпокоилась Евгенія Петровна.
— Да, видите-ли, въ городѣ говорили что-то насчетъ банка и другихъ предпріятій его…
— Неладно говорили, — вставилъ Ксенофонтъ Пантелеевичъ, прожевывая закуску.
— Ну?— торопила ихъ Евгенія Петровна, — дѣла его пошатнулись, что-ли?
— Да, пошатнулись, даже сильно пошатнулись, — говорилъ Константинъ Ивановичъ.
— Совсѣмъ, можно сказать, пошатнулись!— вставилъ Ксенофонтъ Пантелеевичъ.
Евгенія Петровна въ волненіи откинулась на спинку стула и уронила вилку. Митя съ Надей, переставъ жевать, во всѣ глаза смотрѣли на говорившихъ.
— Лопнулъ?— прошептала почти неслышно Евгенія Петровна и страшно поблѣднѣла.
Константинъ Ивановичъ съ Ксенофонтомъ Пантелеевичемъ мрачно молчали, уставясь глазами въ тарелки, и не замѣтили, какъ Евгенія Петровна закрыла глаза и, какъ мѣшокъ, стала сползать со стула на полъ.
— Мама, мама!— крикнула Надя и кинулась къ ней, уронивъ съ грохотомъ стулъ.
Митя, а за нимъ и прочіе вскочили, поднялась суматоха, и Евгенію Петровну перенесли на диванъ. Черезъ нѣсколько минутъ она пришла въ чувство, но не сразу вернулась къ сознанію того, что произошло. Когда она совсѣмъ оправилась, Ксенофонтъ Пантелеевичъ осторожно сообщилъ ей все, что зналъ о крахѣ банка.
— Боже мой, дѣти, мы раззорены, мы нищіе!— стонала Евгенія Петровна.
— Мама, мама, успокойтесь, — шептала Надя, стоя на колѣняхъ передъ матерью и гладя ея руки.
— Какъ могла я рѣшиться на такое безуміе! — продолжала Евгенія Петровна, всхлипывая, — теперь меня до смерти будетъ мучить совѣсть за то, что я пустила васъ по міру!
Митя съ сестрой успокаивали мать, какъ могли. Они сами чувствовали сильную тревогу, хотя оба не отдавали себѣ еще отчета въ постигшемъ ихъ бѣдствіи. Нѣсколько дней прошли въ сильномъ безпокойствѣ. Евгенія Петровна почему-то надѣялась, что несчастіе не такъ велико и ужасно, какъ показалось всѣмъ вначалѣ. Но, когда списались, и Константинъ Ивановичъ съ Митей, по просьбѣ Евгеніи Петровны, побывалъ въ городѣ, то выяснилось, что Груздевы дѣйствительно раззорены въ лоскъ. Имѣнія не было возможности спасти. Наоборотъ, самымъ лучшимъ исходомъ казалось продать его. Можетъ быть найдется покупщикъ, который дастъ за него больше той суммы, по какой оно было заложено, и тогда излишекъ могъ обезпечить раззоренной семьѣ жалкое существованіе. Послѣ долгихъ поисковъ и хлопотъ, дѣйствительно, нашелся богатый купецъ, согласившійся взять имѣніе ради лѣса, но онъ давалъ сверхъ залога его пустяки, — едва нѣсколько тысячъ рублей, которые съ имѣвшимися у Евгеніи Петровны деньгами составляли скромную сумму въ двѣнадцать тысячъ рублей. Это было все, что оставалось семьѣ богатѣйшихъ въ губерніи помѣщиковъ. Люди, которые живутъ скромно и зарабатываютъ себѣ средства къ жизни трудомъ, сочли бы такую сумму богатствомъ, но для Груздевыхъ, привыкшихъ къ богатой обстановкѣ, изысканной пищѣ и воспитанныхъ въ привычкахъ не отказывать себѣ ни въ чемъ, капиталъ этотъ былъ равносиленъ жалкой нищетѣ. Въ лучшемъ случаѣ онъ обезпечивалъ имъ доходъ въ семьсотъ, восемьсотъ рублей, вмѣсто двадцати, пятнадцати тысячъ, которыя проживались Груздевыми раньше. Бѣдствіе не пришло одно. Какъ въ природѣ за одной грозой часто черезъ короткій промежутокъ набѣгаетъ вторая и третья, а затѣмъ тянется вереница пасмурныхъ холодныхъ дней, такъ и здѣсь за одной бѣдой разразилась другая непріятность. Едва распространилась вѣсть, что въ числѣ раззоренныхъ до тла банковскимъ крахомъ находятся и Груздевы, какъ вскорѣ затѣмъ заговорили о томъ, что свадьба Нади Груздевой разстроилась. Дѣйствительно, нѣсколько дней спустя послѣ описанной выше сцены, офицеръ, женихъ Надинъ, пріѣхалъ въ усадьбу и поразилъ не только невѣсту, но и всѣхъ своимъ холоднымъ манернымъ поведеніемъ. Этотъ господинъ, оказывается, ухаживая за Надей, имѣлъ въ виду, главнымъ образомъ, ея богатое приданое. Теперь же, когда Груздевы раззорились, женитьба на бѣдной дѣвушкѣ показалась ему, его родителямъ и родственникамъ чѣмъ-то вродѣ самоубійства.
— Мой милый, — сказала ему мать, — ты не можешь и не долженъ портить своей карьеры, — и сынъ вполнѣ согласился съ ней. Вотъ почему, сейчасъ же по пріѣздѣ въ усадьбу Груздевыхъ, молодой человѣкъ немедленно попросилъ Евгенію Петровну удѣлить ему время для серьезнаго разговора. У бѣдной Евгеніи Петровны екнуло сердце отъ этихъ словъ, она, разумѣется, сейчасъ же поняла какого рода будетъ этотъ разговоръ и собрала свои силы, чтобы не уронить своего достоинства.
— Михайло, — приказала она лакею, — скажи Надеждѣ Николаевнѣ и Митѣ, чтобъ они не безпокоили насъ, пока ихъ не позовутъ.— Садитесь, пожалуйста, Юрій Михайловичъ!
Юрій Михайловичъ щелкнулъ шпорами и церемонно сѣлъ въ кресло возлѣ дивана, на которомъ расположилась Евгенія Петровна.
— Ужасное несчастье, — началъ онъ, — разразившееся надъ вашей уважаемой семьей, Евгенія Петровна, вызвала общія чувства сожалѣнія, и я прошу васъ принять выраженіе глубокаго сочувствія вашему горю….
— Благодарю васъ!
— Вмѣстѣ съ тѣмъ, я бы хотѣлъ сказать, что тѣ отношенія, въ какихъ я стоялъ къ вашему дому, то есть къ Надеждѣ Николаевнѣ, въ силу измѣнившихся обстоятельствъ, кой, какъ вы сами понимаете…. и въ связи…. въ связи съ состояніемъ моихъ средствъ…. моихъ и моихъ родителей… средствъ и связей….
— Какъ я понимаю ваши слова, Юрій Михайловичъ, вы бы хотѣли, чтобы мы вернули вамъ слово, я и моя дочь?— спросила холодно Евгенія Петровна.
— При всѣхъ моихъ чувствахъ къ Надеждѣ Николаевнѣ…— началъ Юрій Михайловичъ.
— Чувства тутъ не причемъ, — перебила его Евгенія Петровна, — повѣрьте, что ни я, ни моя дочь ни минуты не будемъ колебаться въ этомъ дѣлѣ. Я такъ увѣрена въ Надѣ, что возвращаю вамъ ваше слово за себя и за нее и прошу ее избавить отъ всякихъ объясненій.— Тутъ Евгенія Петровна поднялась съ дивана, кивнула слегка Юрію Михайловичу и величественно выплыла изъ комнаты.
Молодой человѣкъ поклонился, потоптался немного и затѣмъ быстро направился въ прихожую, гдѣ Михайло съ видомъ снисходительнаго презрѣнія уже держалъ его шинель наготовѣ.
Отъѣздъ Юрія Михайловича произошелъ такъ быстро, что совершенно походилъ на бѣгство.
— Гдѣ же Юрій Михайловичъ, мама? — спросила Надя, впорхнувъ въ спальню матери.
Евгенія Петровна сидѣла у столика съ портретомъ покойнаго мужа въ задумчивой. печали. Слезы помимо воли текли по ея блѣдному лицу, останавливаясь въ морщинахъ. При Надиномъ вопросѣ она не удержалась, приложила платокъ къ губамъ и всхлипнула.
Надя измѣнилась въ лицѣ.
— Мама?— сказала она упавшимъ груднымъ голосомъ, — правда?…
Евгенія Петровна, не отнимая платка, кивнула головой.
— Онъ взялъ слово назадъ, — добавила она тихо.
Надя страшно поблѣднѣла, глаза ея расширились, и на лбу появились складки, точно она чему-то удивилась. Не говоря ни слова, Надя повернулась и побѣжала вонъ. Евгенія Петровна не имѣла силъ подняться и идти утѣшать ее. Свадьба, конечно, разстроилась. Надя была влюблена въ своего жениха, но она была дѣвушка неглупая и самолюбивая. Чувство ея разсѣялось, какъ дымъ отъ порыва сильнаго вѣтра, въ то самое мгновеніе, какъ она узнала объ отказѣ Юрія Михайловича. Самолюбіе ея было тяжко уколото, и Надя страдала отъ мысли, что она теперь покинутая невѣста, и еще отъ сознанія, какъ могла она увлекаться человѣкомъ, который цѣнилъ въ ней не подругу жизни, а богатую наслѣдницу.
На Митю всѣ эти событія подѣйствовали ошеломляющимъ образомъ. Онъ совсѣмъ растерялся, ходилъ грустный и угрюмый, и часто можно было замѣтить, что слезы стояли въ его глазахъ. Вмѣсто уроковъ они теперь съ Константиномъ Ивановичемъ по цѣлымъ часамъ обсуждали случившееся и строили предположенія насчетъ будущаго. Митѣ было жаль мать, сестру, жаль было имѣнія, изъ котораго предстояло выѣхать въ недалекомъ времени. Вмѣсто всякихъ затѣй, которыя еще недавно заполняли голову Мити, въ ней теперь копошились смутныя и неясныя ему мысли. Онъ съ трудомъ принималъ предположеніе, что весь складъ ихъ жизни долженъ теперь измѣниться, и начиналъ смутно понимать, что судьба назначаетъ ему какую-то новую роль и налагаетъ какія-то серьезныя и тяжелыя обязательства. Въ этотъ трудный моментъ въ жизни Мити онъ нашелъ себѣ истиннаго друга въ Константинѣ Ивановичѣ, который воспользовался этимъ случаемъ, чтобы открыть Митѣ глаза на многое такое, къ чему тотъ въ качествѣ легкомысленнаго и избалованнаго богатствомъ юноши относился легко и часто презрительно. Онъ объяснилъ Митѣ, что жизнь для большей части людей есть тяжелая борьба за средства къ существованію, и что каждый долженъ принимать въ ней участіе, а если у него есть силы и способности, то облегчить всѣми возможными средствами бремя жизни другимъ. Далѣе онъ доказывалъ Митѣ, что трудъ и знанія — главныя силы, съ помощью которыхъ разумный человѣкъ достигаетъ своихъ цѣлей, и вмѣстѣ съ тѣмъ всѣми способами старался укрѣпить въ Митѣ увѣренность въ своихъ силахъ и привычку не теряться, не унывать, а полагаться только на себя.
Лѣто проходило скучно и тоскливо. Не было уже прежнихъ съѣздовъ гостей, обѣдовъ, пикниковъ, танцевъ и веселья. Усадьба приняла какой-то хмурый видъ и походила на муравейникъ, изъ котораго обитатели его вздумали выселяться. Евгенія Петровна понемногу отпускала прислугу и рабочихъ, которые выѣзжали изъ усадьбы со своимъ скарбомъ, нѣкоторые со слезами, какъ изъ насиженнаго родного гнѣзда. Въ половинѣ августа Груздевы тронулись въ Петербургъ, забравъ съ собою кое-какія вещи, съ которыми были связаны семейныя воспоминанія, и за которыя Евгенія Петровна ожесточенно торговалась съ покупщикомъ, желавшимъ пріобрѣсти старое дворянское имѣнье со всей обстановкой.
Въ Петербургѣ для Груздевыхъ началась новая жизнь, полная лишеній и мелкихъ непріятныхъ заботъ, отъ которыхъ прежде ихъ избавляли средства и многочисленная прислуга. Особенно тяжело было Евгеніи Петровнѣ, такъ какъ она была уже въ годахъ и привыкла съ дѣтства къ иной жизни. Трудно было и Надѣ, тѣмъ болѣе, что ей приходилось ухаживать за матерью, которую горе и лишенія лишили почти всякой энергіи. Положеніе Мити было тоже не изъ пріятныхъ. Ему нужно было продолжать ученье, а между тѣмъ средствъ на это не хватало. Гимназическое начальство не освободило его отъ платы за ученье, потому что Митя такъ запустилъ въ прошломъ свои занятія, что ему трудно было выбраться въ хорошіе ученики. Зажиточные родственники, которыхъ у Груздевыхъ было немало, оказывали имъ нѣкоторую помощь, но съ такимъ кислымъ видомъ, что самолюбіе Нади и Мити страдало жестоко. Съ помощью ихъ, однако, Надя нашла кое-какіе уроки, такъ что заработокъ ея нѣсколько пополнялъ скудный бюджетъ семьи, но средствъ все-таки не хватало. Обстоятельство это особенно мучило Митю. Онъ чувствовалъ себя почти взрослымъ и страдалъ отъ мысли, что не только не въ состояніи поддерживать своихъ, но еще отнимаетъ изъ ихъ скуднаго запаса средства на себя. Жизнь становилась все тяжелѣе. Въ долгіе зимніе вечера въ тѣсной квартиркѣ Груздевыхъ, состоявшей изъ трехъ низкихъ и грязноватыхъ комнатъ, выходившихъ окнами на темный задній дворъ громаднаго петербургскаго дома, время ползло медленно и тоскливо среди грустной тишины. Надя, набѣгавшись по урокамъ, отъ усталости и дурного настроенія духа ложилась ничкомъ на постель и затихала. Евгенія Петровна неслышно вязала или чинила что нибудь изъ ея гардероба. Митя сидѣлъ у себя въ узкой каморкѣ за уроками, но темноватая дешевая лампа, пахнувшая керосиномъ, чаще освѣщала его сидящимъ въ глубокой задумчивости.
Митя строилъ одинъ планъ за другимъ, но самъ же разрушалъ ихъ своимъ практическимъ умомъ. Въ немъ все болѣе зрѣла мысль, что онъ опора семьи, что на немъ лежитъ задача вырвать мать и сестру изъ когтей нужды и устроить имъ хоть сколько нибудь болѣе спокойную и счастливую жизнь. Но какъ ни напрягалъ онъ свое воображеніе, ничего придумать не могъ. Ремесла никакого онъ не зналъ, по крайней мѣрѣ толкомъ; взять какую нибудь мелкую должность въ канцеляріи, въ конторѣ, на желѣзной дорогѣ… Это можно было устроить при содѣйствіи родственниковъ, но вѣдь далеко ему на этомъ поприщѣ безъ образованія и безъ спеціальныхъ знаній не уйти, а что же сдѣлаютъ какія нибудь шестьдесятъ, семьдесять пять рублей, которые Митя въ лучшемъ случаѣ могъ бы получить на такомъ мѣстѣ.
Константинъ Ивановичъ, посѣщавшій часто своихъ прежнихъ патроновъ, тоже не могъ придумать ничего, хотя они съ Митей совѣщались подолгу объ этомъ.
Когда наступила весна, стаялъ снѣгъ, задребезжали по мостовой колеса, и на улицахъ стали продавать ландыши, Груздевымъ стало особенно тяжело въ ихъ душной квартирѣ. Надя нерѣдко плакала тайкомъ, уткнувшись въ подушку, Евгенія Петровна тяжело вздыхала и, хотя ежечастно думала о прежнемъ вольномъ житьѣ-бытьѣ въ Груздевкѣ, но старалась не растравлять этими воспоминаніями дочь. Митя часто и подолгу уходилъ на пристань близь взморья, гдѣ онъ гимназистомъ, вмѣсто того, чтобы сидѣть за латинскимъ урокомъ, лазилъ по снастямъ судна, крѣпко пахнувшаго смолой и соленой треской. Здѣсь, примостившись гдѣ-нибудь на бревнѣ или на старомъ вгрузшемъ въ землю якорѣ, Митя подолгу сидѣлъ, наблюдая, какъ могучаго сложенія оборванцы въ разнообразныхъ живописныхъ лохмотьяхъ возились, разгружая съ помощью матросовъ пароходы и корабли со стройными мачтами и снастями. Прислушиваясь къ грохоту и лязгу цѣпей, свисту гудковъ и одушевленнымъ звукамъ голосовъ, Митя какъ-то забывалъ грустную дѣйствительность, и мысли его либо участвовали въ общей дѣятельности этой толпы рабочихъ, либо уносились далеко въ заморскія страны вмѣстѣ съ этимъ громаднымъ пароходомъ, который черезъ нѣсколько дней уйдетъ куда-то далеко. Митя съ любопытствомъ разсматривалъ желѣзнаго колосса. Ему нравились гигантскія трубы, черныя закопченныя дымомъ мачты, и казалось чрезвычайно соблазнительнымъ стоять на капитанскомъ мостикѣ или жить въ этой уютной каютѣ, которая сверкала на солнцѣ своими круглыми окнами въ блестящихъ кольцевидныхъ оправахъ. Какъ-то невольно ему приходила на память прочитанная когда-то нѣмецкая исторія о дурномъ мальчикѣ, который убѣжалъ отъ своихъ добрыхъ родителей въ Америку и испыталъ разныя злоключенія, благодаря которымъ раскаялся и сталъ послушнымъ сыномъ. На пароходѣ грузили мѣшки съ хлѣбомъ. Грузчики съ кулями на спинѣ вереницей подходили по мосткамъ къ разобранному борту, гдѣ матросъ, ловко нагибаясь, распарывалъ ударомъ ножа шовъ, такъ что зерно сыпалось въ трюмъ.
Въ задумчивости своей Митя не замѣтилъ, что въ этомъ дѣлѣ произошла какая-то заминка: грузчики стали, опустивъ руки; какой-то господинъ въ котелкѣ и черномъ пиджакѣ, нахмурившись, толковалъ съ матросами. Онъ оглядывался, словно искалъ кого-то, и, видимо, находился въ какомъ-то затрудненіи. Вдругъ его взоръ упалъ на праздносидѣвшаго Митю. Онъ подумалъ мгновеніе и затѣмъ рѣшительнымъ шагомъ направился къ нему.
— Молодой человѣкъ свободный?— спросилъ онъ Митю, произнося слова съ иностраннымъ акцентомъ.
— Что?— спросилъ нѣсколько удивленный Митя.
— Молодой человѣкъ, свободный, можетъ считайтъ и писайтъ?— повторилъ незнакомецъ.
Въ это время подошли два грузчика, и одинъ изъ нихъ, свертывавшіи изъ газетнаго отрывка папироску, называемую у простонародья «собачьей лапкой», сказалъ:
— Имъ требуется человѣкъ, который бы мѣшки считалъ и отмѣчалъ на бумажкѣ. Который былъ, такъ отказался. Такъ вотъ они васъ просятъ, не желаете-ли?
Митя всталъ и заговорилъ съ незнакомцемъ по-нѣмецки. Незнакомецъ отвѣчалъ ломанымъ языкомъ. Тогда Митя перемѣнилъ нѣмецкій языкъ на англійскій, и удивленный незнакомецъ, оказавшійся капитаномъ парохода, видимо очень обрадовался и объяснилъ Митѣ, что служившій у него для счета мѣшковъ господинъ отказался, чѣмъ поставилъ его въ очень затруднительное положеніе, и не желаетъ ли, молъ, Митя за вознагражденіе въ одинъ рубль въ день заняться этимъ дѣломъ.
Митя подумалъ и съ удовольствіемъ согласился. Работа оказалась до смѣшного простой — надо было считать мѣшки, и больше ничего. На третій день капитанъ, вернувшись рано на пароходъ и притомъ въ веселомъ настроеніи, хлопнулъ Митю по плечу и пригласилъ его въ свою каюту «промочить горло». Въ свѣтлой небольшой каютѣ, полъ которой былъ покрытъ ковромъ, а стѣны уставлены мягкой корабельной мебелью, надъ которой висѣли писанныя красками морскіе пейзажи, въ которой даже имѣлось пьянино, капитанъ усадилъ Митю за лакированный столъ и вынулъ изъ незамѣтнаго шкапчика бутылку вина и двѣ большихъ рюмки. Затѣмъ откуда-то появились сигары. Капитанъ налилъ двѣ рюмки, отхлебнулъ свою и развалился въ креслѣ, пуская подъ стеклянный потолокъ своего обиталища клубы синеватаго ароматическаго дыма.
— Ну-съ, молодой человѣкъ, — сказалъ онъ, — что-же вы не попробуете этого хереса, это вѣдь настоящій, какого вы здѣсь не достанете.
— Я почти не пью,— отвѣтилъ Митя.
— Ну, ничего, если будете плавать по морямъ, начнете пить и курить, какъ мы, старые морскіе волки. Хорошая сигара на вахтѣ разгоняетъ сонъ, а когда штормъ крутитъ на морѣ, и вѣтеръ несетъ холодъ чуть не отъ полюса, стаканъ горячаго пунша вливаетъ въ капитана бодрость.
Завязался разговоръ. Сперва капитанъ сообщилъ, откуда онъ пришелъ, куда теперь пойдетъ и съ какимъ грузомъ, потомъ сказалъ, что сдѣлалъ въ этотъ рейсъ хорошее дѣло, почему и веселъ, а затѣмъ сталъ разспрашивать Митю, чѣмъ онъ занимается.
Митя вкратцѣ изложилъ ему свое положеніе.
— Да, сказалъ капитанъ, вамъ надо пробивать себѣ дорогу въ жизни. Ну, вы молоды, не удастся здѣсь, попробуйте за моремъ. Свѣтъ великъ, найдется мѣсто и вамъ.— И онъ сталъ разсказывать, какъ въ Австраліи и въ Америкѣ энергичные люди въ короткое сравнительно время наживаютъ цѣлыя состоянія.
— Если есть молодость, энергія, умѣнье работать и смѣкалка, — не пропадете!
Вернувшись вечеромъ домой, Митя былъ задумчивъ и разсѣянъ. Ночью ему снился нѣмецкій мальчикъ, который курилъ сигары и говорилъ, что онъ капитанъ парохода и приглашалъ Митю въ Америку, которая помѣщалась въ сосѣдней комнатѣ — тамъ лязгали и громыхали цѣпями.
Когда Митя пришелъ на другой день на пристань, то самъ не замѣтилъ, что въ немъ созрѣла мысль искать счастья за моремъ и именно въ Америкѣ. Онъ уже не помнилъ въ который разъ доказывалъ самъ себѣ, что не имѣетъ права пользоваться скудными средствами матери, и что здѣсь, на родинѣ, онъ, недоучившійся гимназистъ, ни въ какомъ случаѣ не добьется такого положенія, чтобы вернуть матери и сестрѣ ихъ прежнее положеніе. Робость и нерѣшительность понемногу покидали его и единственно, что возбуждало тревогу, это мысль, какое огорченіе причинитъ Евгеніи Петровнѣ его исчезновеніе. Вотъ почему, когда намѣреніе его сложилось вполнѣ, Митя рѣшилъ скрыться, не предупреждая своихъ, а оставивъ имъ прощальное письмо, въ которомъ хотѣлъ обстоятельно изложить, почему онъ поступилъ такъ. Затѣмъ Митя сталъ думать, какъ осуществить свое намѣреніе. «Денегъ» думалъ онъ онъ, «я у мамы не спрошу, а устроюсь иначе; я продамъ или лучше заложу папины часы съ цѣпочкой и перстень, а капитана попрошу взять меня кочегаромъ или прислугой. Только вотъ какъ быть съ паспортомъ. Говорятъ, кто ѣдетъ за границу, долженъ имѣть особый паспортъ»… Это обстоятельство смутило Митю не менѣе разлуки со своими.
На пристани Митя работалъ теперь на другомъ пароходѣ. Капитанъ, угощавшій его настоящимъ хересомъ, уже ушелъ и порекомендовалъ Митю другому капитану. Этотъ былъ ворчливый и угрюмый старикъ, и Митя никакъ не рѣшался заговорить съ нимъ о своемъ дѣлѣ. Между тѣмъ, онъ уже успѣлъ сходить въ ломбардъ и заложить старинные отцовскіе часы съ цѣпочкой и массивный золотой перстень. Здѣсь затѣя его едва не потерпѣла крушеніе.
Когда Митя вошелъ въ большую комнату ломбарда, перегороженную рѣшетчатой загородкой, и сталъ въ очередь у окошка, надъ которымъ стояла крупная надпись «Пріемъ вещей въ закладъ», ему пришла въ голову мысль, какъ бы его не приняли за вора. Покончивъ съ бѣдно одѣтой женщиной и съ какимъ-то растрепаннымъ мастеровымъ, конторщикъ обратился къ Митѣ, который протянулъ ему коробку изъ подъ конфетъ, гдѣ завернутые въ вату лежали его драгоцѣнности. Конторщикъ вынулъ ихъ, внимательно осмотрѣлъ, оглядѣлъ затѣмъ пытливо Митю и передалъ вещи оцѣнщику. Затѣмъ оба начали шептаться и украдкой посматривали на Митю.
— Это ваши вещи?— спросилъ конторщикъ.
— Мои.
— То есть, онѣ всегда вамъ принадлежали?
— Они принадлежали моему отцу.
— Вещи старинныя и очень дорогія… началъ конторщикъ, — и мы нѣсколько сомнѣваемся въ ихъ происхожденіи… Сколько вамъ лѣтъ?
— Двадцать второй…— солгалъ Митя, — если вы сомнѣваетесь, то можете сейчасъ позвать полицію, и я вамъ скажу свою фамилію и адресъ, — сказалъ Митя твердымъ голосомъ.
— Триста пятьдесятъ рублей! — сказалъ въ это время оцѣнщикъ, вѣшавшій Митины драгоцѣнности на маленькихъ вѣсахъ.
— Что?— спросилъ Митя.
— Вы можете получить за нихъ триста пятьдесятъ рублей, — повторилъ конторщикъ.
Митя подумалъ и сказалъ:
— А сколько составятъ проценты за два года впередъ, я уѣзжаю и боюсь, что вещи пропадутъ.
— Да немногимъ менѣе пятидесяти рублей.
— Хорошо, вычтите проценты.
Получивъ деньги, Митя отправился на пристань и извинился у капитана за отсутствіе. То обстоятельство, что триста рублей лежали у Мити въ карманѣ, придало ему смѣлости, и онъ сказалъ:
— Капитанъ, я хочу съ вами поговорить объ одномъ дѣлѣ.
— Ваше дѣло или мое?— спросилъ тотъ.
— Мое.
— Такъ подождите перерыва.
Когда рабочіе ушли обѣдать, капитанъ позвалъ Митю къ себѣ въ каюту. Онъ тоже курилъ сигару и пилъ вино, но Митю не угостилъ.
— Ну?— сказалъ онъ.
— Капитанъ, я хочу уѣхать въ Америку, — началъ Митя.
— Ну, это ваше дѣло!— буркнулъ капитанъ.
— У меня мало денегъ, возьмите меня кочегаромъ.
— Ну, кочегаромъ, до Гавра, можно!
— Еще я не могу взять иностранный паспортъ, у меня мало денегъ, а онъ стоитъ пятнадцать рублей.
Капитанъ пососалъ сигару и посмотрѣлъ на Митю.
— Вы украли что нибудь?— спросилъ онъ.
— Нѣтъ!— засмѣялся Митя.
— Въ солдаты идти надо?
— И въ солдаты не надо, мнѣ семнадцать лѣтъ, и я одинъ сынъ.
— Ну тогда зачѣмъ паспортъ, не надо паспортъ! — сказалъ капитанъ и посмотрѣлъ вопросительно на Митю.
— Нѣтъ, надо паспортъ, по закону, — настаивалъ Митя..
— Мнѣ не надо паспорта! — закричалъ капитанъ.— Перкинсъ сказалъ, что вы честный человѣкъ, а честному человѣку не надо паспорта.
Перкинсъ былъ капитанъ, пригласившій Митю считать мѣшки и рекомендовавшій его этому капитану.
— Я былъ въ Америкѣ, — началъ капитанъ, — въ Америкѣ трудно жить!
— Да, надо работать, — отвѣтилъ Митя, — но тамъ не надо паспорта и не надо диплома, а надо только голову и руки.
— Молодой человѣкъ, — сказалъ капитанъ, хлопнувъ Митю по плечу и указывая на рюмку, — я думаю, у васъ есть голова и руки, будьте здоровы!
Итакъ, это дѣло было устроено. Пароходъ отходилъ въ Гавръ черезъ три дня, и эти три дня были едва-ли не самые тяжелые въ жизни Мити. Дома Евгенія Петровна тревожилась, не захворалъ ли Митя. Она знала, что Митя нашелъ работу на пристани, и все время безпокоилась, что онъ тамъ плохо ѣстъ и жарится на солнцѣ.
— Упаси Боже, заболѣетъ, — думала она съ тревогой, наблюдая Митю. Послѣдній день Митя былъ дѣйствительно, какъ въ лихорадкѣ — онъ почти не ѣлъ и плохо отвѣчалъ на вопросы, точно не слышалъ или не понималъ ихъ. Ночь онъ не спалъ вовсе, а частью проплакалъ, частью просидѣлъ одѣтый на постели и мучительно ожидалъ наступленія утра. Сомнѣнія уже не колебали его, но ему было страшно тяжело отъ разлуки со своими. «Вотъ, — думалъ онъ, — мама и Надя спятъ, и имъ не снится, что завтра меня уже не будетъ съ ними. Поймутъ ли они, повѣрятъ ли, какъ мнѣ тяжело обременять ихъ…». Утромъ Митя ушелъ, не взявъ съ собой ничего, кромѣ денегъ. На столѣ онъ оставилъ записку, что вернется поздно, а въ ящикѣ комода положилъ давно заготовленныя письма, одно матери, другое Надѣ. Матери онъ написалъ только, какъ любитъ ее и страдаетъ отъ перемѣны въ ея жизни, а Надѣ подробно объяснялъ, что не имѣетъ надежды измѣнить ихъ положеніе къ лучшему здѣсь и потому поищетъ удачи на чужбинѣ. «Я не могу избавиться отъ мысли, — писалъ Митя, — что на мнѣ лежитъ обязанность позаботиться о васъ, а вмѣсто этого я только отнимаю у васъ то немногое, что осталось. И хоть бы я зналъ, что изъ этого выйдетъ какой-нибудь толкъ, а то, ты сама видишь, я даже никакъ не могу кончить гимназію. Прошу тебя, милая Надя, не безпокойся обо мнѣ, я увѣренъ, что не пропаду, а постарайся всѣми силами успокоить маму. Я буду вамъ писать часто, часто и подробно, и даю слово: если мнѣ будетъ очень плохо, и я потеряю надежду устроиться, то покорюсь судьбѣ и вернусь къ вамъ на родину. Но увидимъ!» На пароходъ Митя пришелъ за часъ до отвала. Капитанъ распоряжался, кричалъ и не обратилъ на Митю никакого вниманія, но Митя не смутился, а спокойно полѣзъ въ машинное отдѣленіе. Онъ попалъ какъ разъ въ отдѣленіе передъ топками, гдѣ было темно, жарко и возились черные, какъ трубочисты, люди. Главный машинистъ, узнавъ отъ Мити, что онъ «кочегаръ», спросилъ, гдѣ онъ служилъ.
— Нигдѣ пока!
— А нигдѣ, такъ будете уголь подавать и золу выносить.
Митѣ дали черную отъ угольной пыли корзину и заставили выносить въ ней наверхъ выгребаемые изъ топокъ золу и шлаки. Митя карабкался наверхъ съ тяжелой корзинкой на плечахъ, высыпалъ содержимое ея черезъ бортъ въ воду и возвращался внизъ за новой. Послѣ третьяго такого путешествія онъ былъ уже такъ же черенъ и грязенъ, какъ остальные кочегары, и если бы Евгенія Петровна и Надя по какому-нибудь чуду появились на пристани, то врядъ ли они узнали бы въ этомъ чумазомъ юношѣ, у котораго бѣлыми оставались только бѣлки глазъ, Митю.
Но вотъ сверху раздался звонокъ, и что-то прокричали въ трубку. Машина пришла въ движеніе, сперва медленно, а когда раздался еще звонокъ, быстрѣе и стала двигаться равномѣрно. Кочегары походили на чертей въ аду. Въ однихъ штанахъ, черные, потные, они откидывали дверцы, изъ которыхъ пышалъ жаръ, и съ лихорадочной спѣшкой кидали лопатами въ это пекло уголь, который непрерывно подносили Митя и другіе полуголые рабочіе. Митя тоже скинулъ рубаху. Съ непривычки ему было страшно жарко и тяжело, однако онъ крѣпился. Черезъ четыре часа, когда Митя еле держался на ногахъ, ихъ смѣну освободили. Кочегары пошли переодѣваться, а одинъ изъ нихъ, увидавъ, что Митѣ нечего одѣть, далъ ему вязанную куртку. Когда Митя умылся и вылѣзъ на палубу, то очень удивился. Ни набережной, ни домовъ, съ возвышавшимися надъ ихъ крышами золотымъ куполомъ Исакія не было видно, со всѣхъ сторонъ виднѣлось море, и только слѣва тянулась вдали полоска суши. Пароходъ «Ньюкестль» оставилъ позади себя Кронштадтъ и шелъ теперь по Финскому заливу. Густые клубы дыма вырывались изъ гудѣвшей трубы и неслись по вѣтру, свѣжій нордвестъ трепалъ флагъ и вымпела; капитанъ, заложивъ руки за спину, съ трубкой въ зубахъ шагалъ по мостику. Все было такъ необычайно и произошло такъ неожиданно быстро, что Митя не вѣрилъ себя. Ему казалось, что онъ не Митя, а какой-то другой, не русскій мальчикъ, что ничего особеннаго въ его жизни не произошло, и что онъ уже давно ѣздитъ кочегаромъ. Только когда онъ пристально посмотрѣлъ назадъ, гдѣ еще видѣнъ былъ стлавшійся надъ Кронштадтомъ дымъ, Митя отчетливо понялъ все, и ему стало страшно и грустно.
До Гавра «Ньюкестль» тащился пять дней, которые дались Митѣ страшно тяжело: онъ сильно страдалъ отъ жары, отъ угольной пыли и утомительной работы и еле высыпался, потому что кочегары дежурили у топокъ по четыре часа и столько же отдыхали. «Ньюкестль» стоялъ въ Копенгагенѣ полсутокъ. Митя не успѣлъ познакомиться съ городомъ; онъ побывалъ только на почтѣ, послалъ заказное письмо своимъ, на пристани въ лавкѣ онъ купилъ себѣ двѣ перемѣны одежды, какую носили всѣ матросы. Въ одну изъ смѣнъ Митя улучилъ время, когда товарищи спали, и зашилъ свои деньги въ разныя части одежды, предусмотрительно раздѣливъ ихъ на четыре части. Митя боялся, чтобы ихъ не украли у него въ Гаврѣ или по дорогѣ въ Америку.
Въ Гаврѣ Митя простился съ «Ньюкестлемъ». Митѣ надо было въ Америку, а «Ньюкестль» отправлялся въ Средиземное море. Улучшивъ минуту, Митя подошелъ къ капитану, чтобы поблагодарить и проститься съ нимъ. Старикашка по обыкновенію хмурился и казался недовольнымъ цѣлымъ свѣтомъ.
— Благодарю васъ, капитанъ, прощайте! сказалъ Митя, снимая свою матросскую шапку съ помпончикомъ на макушкѣ.
Капитанъ сунулъ руку въ карманъ жилета, вынулъ и отсчиталъ нѣсколько большихъ серебряныхъ монетъ и протянулъ ихъ Митѣ.
— За пять дней жалованье угленоса, — буркнулъ онъ. Митя не хотѣлъ брать. Капитанъ разсердился.
— Глупо, молодой человѣкъ, такъ не дѣлаютъ люди, ѣдущіе въ Америку. Всего хорошаго!— крикнулъ онъ, тронулъ пальцами козырекъ фуражки и, отвернувшись, сталъ распоряжаться.
Митя сошелъ на берегъ, потряхивая въ ладони получен ъныя пятнадцать франковъ. На пристани шла суетня, какой Митя еще не видалъ. Все было чужое, невиданное — лица, рѣчи, костюмы, дома…. но всего чаще звучала французская рѣчь. На углу громаднаго роскошнаго дома помѣщался ресторанъ, и много разнаго люда сидѣло за столиками прямо на панели. Кто читалъ газеты и пилъ пиво, кто закусывалъ. Тутъ же за угломъ въ тѣни французскій полицейскій читалъ газету. Мимо чинно двигались прохожіе, катились со звономъ электрическія конки.
Митя спросилъ, гдѣ почта, дорого ли въ этомъ ресторанѣ, гдѣ можно дешево переночевать. Полицейскій любезно объяснилъ Митѣ, что «такъ какъ месье, судя по костюму, матросъ и недолго пробудетъ въ Гаврѣ, то ему лучше всего остановиться въ любой гостиницѣ для матросовъ и корабельныхъ служащихъ, нѣсколько которыхъ помѣщается дальше на пристани».
Митя пошелъ въ ту сторону, прошелъ оживленный рынокъ, на которомъ французскія рыбачки со смѣхомъ и криками торговали свѣжей рыбой, и скоро отыскалъ нѣсколько грязныхъ кабачковъ, носившихъ однако громкое названіе «отелей». Въ одномъ изъ нихъ онъ дешево нанялъ себѣ въ третьемъ этажѣ удобную, но довольно таки грязную каморку, но оставаться въ ней было такъ тоскливо, что Митя спустился внизъ, гдѣ въ общей залѣ шумѣли сильно подвыпившіе матросы. Никто не обращалъ на Митю ни малѣйшаго вниманія. Митя спросилъ себѣ поѣсть, выпилъ крохотную чашку кофе и сталъ думать, какъ ему добраться до Америки. Въ головѣ его все еще гудѣлъ шумъ пароходной машины, полъ казался слишкомъ устойчивымъ, а лицо и руки горѣли — съ нихъ лоскутками лупилась кожа. Но все-таки Митя чувствовалъ себя теперь лучше, чѣмъ въ кочегарномъ отдѣленіи «Ньюкестля», и только безпокойная неувѣренность за будущее и тоска разлуки со своими и со всѣмъ русскимъ сосали его сердце. Теперь Митя могъ только думать русскими словами, говорить же приходилось на иностранныхъ языкахъ. «Какъ хорошо, — думалъ онъ, что въ дѣтствѣ насъ научили имъ». Митя написалъ письмо домой, въ которомъ подробно и весело описывалъ свое удачное путешествіе, скрывъ всѣ непріятности, какія ему пришлось испытать. Затѣмъ онъ пошелъ на пристань и ходилъ съ парохода на пароходъ, спрашивая у матросовъ, куда идетъ судно и не требуется ли, молъ, случайно кочегара. Въ этотъ день Митю преслѣдовали неудачи: были пароходы, отправлявшіеся въ Америку, но кочегаровъ не требовалось. На второй и третій день случилось тоже самое. Хозяинъ харчевни, котораго Митя угостилъ рюмкой горькой настойки, посовѣтовалъ ему отправиться въ сосѣдній кабачекъ, гдѣ собираются машинисты, и гдѣ они вербуютъ себѣ служащихъ, но тамъ нанимали на сроки въ нѣсколько мѣсяцевъ, а на одинъ рейсъ не соглашались. Между тѣмъ Митя, какъ не экономилъ, а уже прожилъ свои заработанные пятнадцать франковъ, и наступила необходимость «тронуть капиталъ». Онъ сидѣлъ со своими мыслями въ пустой, душной и наполненной мухами общей залѣ, когда туда вошелъ прилично одѣтый господинъ въ цилиндрѣ и черномъ сюртукѣ.
— Какъ дѣла?— спросилъ его хозяинъ, когда они обмѣнялись привѣтствіями, и гость заказалъ себѣ бокалъ пива «похолоднѣе».
— Сегодня очень удачно!— отвѣтилъ господинъ въ цилиндрѣ.
Хозяинъ подошелъ къ нему, и они о чемъ-то переговорили про себя. Господинъ въ цилиндрѣ мелькомъ оглядѣлъ Митю, откинулся на спинку стула и забарабанилъ пальцами по столу.
— Это удивительно, сколько людей стремится въ Америку, — сказалъ онъ громко.— Пароходъ нашего общества переполненъ, и все еще есть желающіе… Месье машинистъ?— спросилъ онъ вдругъ, обращаясь къ Митѣ.
— Н-н-ѣтъ…
— Месье ѣдетъ въ Америку?
— Да, я отправляюсь въ Нью-Іоркъ, — сказалъ Митя.
— Месье уже имѣетъ мѣсто?— спросилъ опять господинъ въ цилиндрѣ.
— Нѣтъ, я еще не устроился.
— Въ такомъ случаѣ я могу устроить месье черезъ наше общество. Это обойдется месье очень дешево. Шестьдесятъ франковъ въ третьемъ классѣ и сто во второмъ. Э?
— Этотъ господинъ агентъ эмигрантскаго общества — сказалъ хозяинъ «отеля» Митѣ, — я его хорошо знаю.
Митя подумалъ, и черезъ пять минутъ дѣло было слажено. Господинъ въ цилиндрѣ вынулъ бумажникъ, написалъ на печатномъ картонномъ бланкѣ фамилію Мити и сказалъ:
— Завтра, въ 10 ч. утра, пароходъ «Геркулесъ», номеръ пристани 42, противъ «Отель де Пари». Ваше мѣсто No 375, очень удобное, вторая палуба, какъ разъ у окна.
— Но у меня русскія деньги, сказалъ Митя, я не успѣлъ размѣнять.
— Это ничего, сказалъ господинъ, мы беремъ всякія. Онъ сдѣлалъ какой-то расчетъ въ книжечкѣ и сказалъ:
— Тридцать пять рублей.
— Нѣтъ, возразилъ Митя, это никакъ не больше двадцати пяти.
— Пардонъ, месье, я ошибся.
Митя досталъ и отдалъ деньги, а въ замѣнъ получилъ зеленый картонный билетъ.
Господинъ поболталъ немного съ хозяиномъ, затѣмъ распростился и исчезъ, напомнивъ Митѣ еще разъ имя и пристань парохода. Остатокъ дня Митя провелъ, осматривая Гавръ. Утромъ онъ всталъ пораньше, разсчитался съ хозяиномъ и отправился искать «Геркулеса». Вотъ противъ «Отель де Пари» пристань 42, и возлѣ нея громадный пароходъ. На кормѣ его саженными буквами значилось: «Hercules», а ниже: «Havre—Marseille». Митю удивило, что трубы парохода не дымили, на палубѣ не видно было пассажировъ, а на пристани грузили съ парохода бочки.
— Скажите, это эмигрантскій пароходъ «Геркулесъ», онъ идетъ сегодня въ 10 ч. въ Нью-Іоркъ?— спросилъ Митя помощника капитана на палубѣ.
Тотъ посмотрѣлъ внимательно на Митю и процѣдилъ:
— Исключительно товарные фрахты во всѣ порта Средиземнаго моря, уходитъ въ пятницу черезъ недѣлю.
— Какъ, месье?— сказалъ Митя, пораженный его словами, — у меня мѣсто, — и Митя протянулъ собесѣднику свою зеленую карточку.
Тотъ повертѣлъ ее передъ глазами и отдалъ со словами:
— Не знаю, вы ошиблись, или васъ обманули. Мы не ходимъ въ Америку.
Митя былъ ошеломленъ. Онъ уже совсѣмъ приготовился плыть по океану, и вотъ-те-на, какая исторія! Съ узелкомъ подъ мышкой медленно сошелъ онъ на пристань и побрелъ, ничего не понимая, пока не наткнулся на полицейскаго сержанта. Митя обратился къ нему за разъясненіями.
Сержантъ, усатый брюнетъ съ эспаньолкой, внимательно выслушалъ Митю, мелькомъ взглянулъ на билетъ и сказалъ:
— Васъ обманули… здѣсь много мошенниковъ, и надо быть осторожнымъ. Вы гарантированы только въ томъ случаѣ, если возьмете билетъ въ бюро Общества.
Сержантъ разсказалъ Митѣ, гдѣ помѣщается бюро эмигрантскаго общества и не совѣтывалъ поднимать исторіи.
— Все равно ничего не добьетесь. Вашъ агентъ, навѣрно, въ стачкѣ съ хозяиномъ отеля.
Митѣ было очень досадно потерять деньги и еще досаднѣе то, что его надули.
Въ конторѣ или въ бюро «Общества колонизаціи» толкалось немало народу. На стѣнахъ висѣли разныя росписанія, расцѣнки, таблицы, объявленія.
Скачать