Иностранец

Автор: Бухов Аркадий Сергеевич

Аркадий Бухов

Иностранец

  

   Голубая фигура Жана Буше взметнулась от трапеции под самым куполом, ринулась вниз, и через несколько секунд сетка мягко и заботливо подкинула молодого акробата в воздух.

   — Элля! — крикнул он, кланяясь публике.

   И навстречу его звонкому тенору партер и галерея бросили волну аплодисментов. Четыре раза еще выходил кланяться Жан Буше, а после четвертого вышел напудренный шталмейстер и деревянным голосом объявил:

   — Антракт!

   Ряды в партере пустели. Зрители шли в конюшни и в курилку.

   — Европа! — завистливо произнес человек с большой бородой, в кепке и в зеленом галстуке. — У них каждый мускул куда надо пригнан. Разве наш так прыгнет? Либо пузом об сетку, либо ногой об воздух запнется.

   — У них в самом нутре техника, — согласился зритель в рыжем пальто с рваным карманом. — Может, его с малолетства били, прежде чем прыгать начал. У них с этим строго. Заграница. А наш что? Ему семилетку кончать неохота — вот он и прыгает.

   И они прошли за кулисы перед только что прошмыгнувшими туда двумя школьницами в синих беретах. Одна — с толстой русой косой, другая — с черными веселыми кудряшками.

   — Типичный Фербенкс, — взволнованно шептала коса. — И, наверное, влюблен в какую-нибудь ихнюю приезжую графиню.

   — У них это нельзя, — сочувственна сказали кудряшки. — У графини муж и даст ему по морде. Акробаты влюбляются в наездниц.

   Публика долго ходила по цирковой конюшне, мешала лошадям жевать овес и в упор рассматривала разгримированных актеров. Из боковой уборной вышел Жан Буше — в коричневом изящном пальто, в темной, хорошо выглаженной шляпе и желтых, сверкающих ботинках.

   — Клавочка, родненькая, — тихо пискнула коса, — ты же знаешь по-французски… Заговори…

   Кудряшки густо покраснели и тонким голосом выдавили:

   — By зет… француа?

   — Вуй, — солидно ответил Жан Буше и пошел к выходу.

   Когда он проходил мимо человека с зеленым галстуком, тот солидно откашлялся, мотнул бородой и почему-то произнес:

   — Пардон.

   — Вуй, — так же солидно произнес Жан Буше и вышел.

   Он долго шел по плохо освещенным улицам и тихонько насвистывал, чему-то весело улыбаясь. В узеньком тупичке он остановился около маленького одноэтажного деревянного домика и постучал в освещенное окошко. Окошко раскрылось, в темноту высунулась старушечья голова в вязаном платке, и Жан Буше тихо сказал:

   — Это я, мамаша. Откройте.

   — Андрюшечка… — ласково и нежно запел старушечий голос. — Иди, родненький, заждалась я тебя… Думала, уж не придешь…

   — Ну что вы, мамаша, — улыбнулся акробат, входя в комнату. — Сама лепешки с творогом обещала, и вдруг — не приду. Спекла, старая?

   — С хрустом, родненький. Как в детстве любил… Поджаристые… Кушай, золотко!

   Через десять минут Жан Буше сидел за столом и с подчеркнутым аппетитом ел пресные и невкусные лепешки. Есть ему не хотелось, но мать такими радостными глазами смотрела за каждым куском, что акробат потянулся за третьей лепешкой.

   — Кувыркаешься все, Андрюшечка? — грустно спросила она.

   — Кувыркаюсь, мамаша. Ты не бойся. Привык.

   — И жалованье аккуратно платят?

   — Аккуратно, мамаша.

   — Ну, и это хорошо, — печально пожевала старушка губами. — И за присылы тебе спасибо. Балуешь меня, старуху. Таким страхом жалованье зарабатываешь, а на меня, старую, тратишься…

   — Хватает, мамаша, не беспокойся. Ты вот только что… — акробат немного замялся и виновато посмотрел на мать, — когда в цирк ко мне придешь, так по фамилии не спрашивай. А скажи так: где, мол, здесь Жан Буше? Поняла?

   — Это что же такое будет?

   — Фамилия моя теперь. Буше и еще Жан. Это, мамаша, для дела нужно. Ежели я, скажем, Андрей Савелкин — одна мне цена, а ежели я Буше — другая.

   — Оно конечно, — кивнула старуха, — Савелкин для представления не годится. Поняла, Андрюшенька.

   И вдруг с тихой тревогой, смахнув робкую слезинку, спросила:

   — А как же ты по-ихнему объясняешься-то, Андрюшенька? Тяжело, поди?

   — Да нет, мамаша. Ежели надо «да» сказать, говорю «вуй». А ежели наоборот — произношу «нон».

   — Вуй, — протянула старушка и улыбнулась. — Чудеса!

   Акробат зевнул и посмотрел на пальто.

   — Пойду, мамаша. Спасибо за лепешки.

   — А то, может, здесь переспишь, Андрюшенька? — попросила мать. — Чего тебе в номера-то свои шлепать. Блохи еще там… Я тебе на диванчике уж постелила…

   В номерах ждали товарищи. Уезжавший завтра укротитель устраивал ужин. Акробат вздохнул и с растяжкой сказал:

   — Ладно, мамаша. Пересплю.

   Он быстро разделся, лег, натянул на голову одеяло и, подогнув на неудобном диванчике ноги, уснул. Старушка потушила лампу, на цыпочках подошла к дивану, нежно поправила подушку и пошла закрывать окно.

   — Марья Егоровна, — спросил чей-то голос под окном, — к тебе сынок, говорят, прибыл? У тебя сейчас?

   — Вуй, — гордо ответила мать. — Здеся.

  

   1935